Аннотация: Маленький остров среди сотен других на огромном северном озере. Почему он всегда старается побыстрее проплыть мимо? Потому что испугался любви, которая могла перевернуть всю его жизнь.
ОСТРОВ РАЗДОРА
В то далекое июльское утро я проснулся на рассвете, - зачирикали, засуетились воробьи на крыше. Я лежал и смотрел, как небеса из перламутровых превращаются в нежно-голубые. Милой моей жены рядом не было, - что поделаешь, очередная командировка, съемки, а потом начнутся бесконечные монтажи, после которых она будет приходить выжатая, как лимон. Потом сдача передачи, бред придирок шефини, которая сидит там с того времени, как Попов изобрел радио. Если у меня будет сын, - обязательно скажу ему, чтобы не женился на тележурналистке.
В углу комнаты были свалены в кучу рюкзак, чехол с удочками, мешок с лодкой. И меня охватило такое предвкушение счастья, которое может быть только в двадцать шесть лет. Уже сегодня я увижу Вуоксу, и чайки полетят низко над водой. И будут исходить ладаном сосновые сучья в костре. И на зеркале заводи дрогнет, и начнет совсем незаметно скользить в сторону глянцевый красный поплавок.
Электрички на Приозерск тогда брали с боем: так мешочники в войну штурмовали эшелон, которого дожидались неделю. Едва отдышавшись, мой мэтр вынул колоду карт. Мэтр - известный журналист, своих многочисленных учеников воспитывал нежно, как мама. Он школил их как строгий отец. Он заставлял даже маленькую заметочку строить по законам драматургии. И говорил: "Каждая - это послание в вечность". Сколько дивных вечеров провели мы с ним, смакуя по фразе, по предложению рассказы Бунина, запивая их горькой водкой, настоянной на перце и укропе. А за окнами блистал волнами Финский залив, по комнате слоями плавал синий трубочный дым.
Он любил, чтобы его называли Генералом, одним вечером в сумрачном Доме Прессы на Фонтанке он признался:
- Я хочу, чтобы вы были несгибаемыми солдатами, не ведающими предательства, тогда нас никто не сможет сломать.
Его военная карьера сломалась на самом взлете.
Я испытывал к нему сложные чувства: тут было и обожание, и желание уйти, вырваться из-под жесткой отцовской длани. Взрывчатая смесь. Здравствуйте, австрийский доктор.
Я был начинающим журналистом, а он - матерым, на книжной полке стояло уже пять его книг. И Генерал заливался детским смехом, читая свою повесть на украинском:
- Степ жеврила спекою!
Он открывал мне свою душу. Иногда был наивным, как дитя, часто хитрым, как старый лис. Жизнь била его нещадно. Он умел держать удары. Сумел посадить на брюхо истребитель, хотя земля требовала, - прыгай.
И это Генерал показал мне дорогу к Вуоксе и заветному острову.
Мне никогда не везло в карты. Честно говоря, никак не могу понять, как можно всерьез увлекаться перекладыванием ярко раскрашенных бумажек. Генерал с молниеносностью компьютера запоминал, куда ушел валет пик, у кого на руках дама червей, и разил без пощады. Так же он играл в шахматы, - стремительно врываясь в тылы противника, учиняя беспощадную резню.
Когда я в восьмой раз остался дураком, да еще и при "погонах", Геннадьич жестом фокусника забросил колоду в карман штормовки и утешил:
- Не горюй. Готовься к любви.
Она сидела наискосок от нас, на ней было голубое платье, каштановые
волосы развевались от ветерка, глаза загадочны и туманны. Рядом с грубыми байдарочниками и их подругами с обветренными лицами она выглядела так... Интересно, куда может ехать такая Ассоль?
На эскалаторе метро я любил всматриваться в лица людей на встречной ленте. Привет тебе, румяный провинциал. Твой пиджак отстал от моды лет на десять, из кармана торчит брошюра с перечнем вузов, ты приехал покорять этот блистательный город. Берегись, ты еще узнаешь, как холодны осенние туманы, заливающие осклизлые дворы. Ты женишься на болезненной, анемичной ленинградке, и ее отец, тихий алкаш, не брезгующий воровать мелочь из пальто своих близких, будет шипеть тебе в спину - понаехали всякие в наш культурный город.
А ты, сумрачный очкарик, наверняка - мэнээс. Завлаб, конечно, сволочь, зарплата - смех сквозь слезы. В какой Канаде, на каком идиш ты будешь говорить через двадцать лет? И только по ночам, когда над тобой будут гореть совсем другие звезды, иногда приснится решетка Румянцевского сквера, и тогда ты будешь просыпаться, и стоять у окна, потирая левую половину груди, и бурбон - виски с привкусом дыма будет обжигать рот.
А как колышутся груди под невинной белой кофточкой у этой блондинки, бегущей по эскалатору. Куда ты так спешишь, он ведь будет ждать до самой ночи, потому что невозможно не ждать такую красивую. Потом он будет кричать, и размахивать руками под окнами роддома. А на этой же улице - Дворец торжественных регистраций, и ваш сын будет лежать на столе, таращить глаза, над ним тонким, хрустальным звоном зазвучат бокалы с ледяным шампанским.
А едет эта девочка в голубом платье к бабушке на дачу. Бабушка седенькая, худенькая, напекла печенюжек. Ими пропах весь старый деревянный дом. Клубника уже в миске. Сметана - в холодильнике, а на мансарде, где взлетает от ветерка занавеска, постелена постель, и уголок одеяла отогнут.
- Поезд дальше не пойдет, впереди на линии авария, просим пассажиров покинуть вагоны, - заскрипел над головой жестяной голос. Я вздрогнул, глянул в окно, - электричка стояла на станции Отрадное.
- Принимаю решение, - чеканным голосом заговорил Генерал, глядя в карту. - Марш-броском движемся до станции Мюллюпельто. Достигаем берега озера, надуваем лодки, шесть километров - и мы на синёвском плёсе. Оттуда рукой подать до нашего острова.
Какой выпускник института железнодорожного транспорта придумал класть шпалы так, что шагать по ним совершенно невозможно? Если через одну, скачешь козлом, если на каждую - семенишь гейшей. Впереди привешен мешок с лодкой на шестнадцать килограмм, позади - рюкзак на двадцать пять. До Мюллюпельто восемь километров.
Она стояла на откосе железной дороги и смотрела на озеро. Теплый ветер играл подолом ее платья, обнажая стройные, длинные ноги.
- Девушка, пойдемте с нами на рыбалку. Я хороший. - Эти слова я произнес на автомате. Ни на что не надеясь. Потому что не ходят такие девушки с незнакомыми мужиками, увешанными мешками.
- Пойдемте, - согласилась она и зашагала рядом. И тут же остановилась.
- Только отдайте мне лодку.
Я представил, как она понесет этот брезентовый мешок, и узкие лямки врежутся в ее нежные плечи. И замотал головой.
- Тогда я никуда не пойду, - остановилась она. - Так будет нечестно. Если мы вместе, я должна вам помогать.
Я посмотрел в ее зеленые глаза - действительно, не пойдет. И отдал лодку.
Ее звали Наташей, училась она в институте железнодорожного транспорта, опоздала на электричку, на которой друзья уехали на озеро в Отрадном, вот и стояла на откосе, глядя на озеро и понимая, что не найти никого на этих озерных берегах. Мне было с ней так легко и просто, как будто мы были знакомы много лет.
Первый привал Генерал устроил у железнодорожного моста. В болотце росли желтые ирисы, и я полез к ним, проваливаясь по колено в болото. Сорвал, принес Наташе и даме Генерала. Чем-то эти цветы не понравились суровому мэтру. Наверное, не вписывались в устав марш-бросков.
- А не боитесь ли вы, Наташа, идти с этим бородатым незнакомцем, потом плыть в лодке, ночевать в одной палатке? - сверлил он испытующим взглядом мою милую спутницу. - У него в сапоге финка. Острая, как бритва.
- Не боюсь, - кротко вздохнула Наташа, - я чувствую, что Витя человек хороший и зла мне не сделает.
- А я, я - какой человек? - едко усмехнулся Генерал.
- Доплывем до острова, - скажу, - так она ему ответила и, не дожидаясь команды, накинула лямки лодочного мешка на плечи.
На берегу в Мюллюпельто цвели ромашки, на ромашки мы бросили наши жалкие, сморщенные лодки и захрюкали насосами. И вот они уже расправили баллоны, задрали носы и стали походить на корабли, которым нипочем любые волны. Я люблю эти минуты сбора, когда вся амуниция валяется на берегу, и ты торопишься, не попадая вёслами в уключины, потроша рюкзак, потому, что хочется уже выплыть на озерный простор.
- Витя, - тронула она меня за плечо, и ладонь ее была мне приятна. - Мне нужно переодеться, посторожи, пожалуйста.
Я стоял, гулко билось сердце, во рту пересохло, а за спиной слышался какой-то томительный, соблазнительный шорох. Много я потом пережил, любил многих женщин, и они меня любили, но ничего прекраснее тех недолгих минут в прибрежных, захламленных кустах у меня не было.
Она шла к берегу, я же стоял в оцепенении: ее узкая талия, этот плавный переход к широким бедрам, её ноги. Она обернулась, всё поняла, позвала - пойдем. И взяла меня за руку. Так мы и пришли, взявшись за руки, к лодкам. Мэтр лишь сверкнул глазами под козырьком военного кепи.
Я греб так, что вода журчала за кормой. Наташа сидела молча, ни разу она, умница моя, не воскликнула, - смотри, какая чайка сидит на розовом камне. Она только бросала взгляд на меня - ты видишь? Вижу, отвечал я, всё вижу, и капельки воды на твоих плечах, и ложбинку между полных грудей.
Заветный остров открылся внезапно. И на нем не белела ничья палатка, не поднимался дым костра. И это тоже было - счастье. Тот, кто бывал на Вуоксе, меня поймёт.
Задымил, затрещал костер, и злая моя самогонка была разлита по кружкам. Выпив, Генерал спросил:
- Вы, милая девушка, готовы рассказать, кто я таков?
И голос его мне не понравился. Таким собранным, готовым к мгновенному прыжку и удару я его видел. С врагами. Но разве враг ему эта девочка?
- Вы властный, порой очень, вы в этом переходите за грань, любите и умеете повелевать, - начала Наташа, и сердце у меня покатилось куда-то вниз. Сейчас будет взрыв. Она говорила, и как только Генерал открывал было рот, чтобы обрушить на нее волну сарказма, она делала легкое движение рукой, и неукротимый мэтр не произносил ни единого слова. Я любовался ею, восхищался. Словом - влюбился. Втюрился. Втрескался по самые уши.
Тут грянул гром, лиловая туча наползла на наш остров со стороны Приозерска. Мы ойкнули, потому что, нарушив закон джунглей, прибыв на остров, не поставили палатку. Пришлось прятаться под перевернутой лодкой. Дождь барабанил по резиновому днищу. Генерал с подругой спасался под своей.
Она повернула ко мне свое прекрасное лицо, и мы поцеловались. Это было так просто, так естественно - как припасть к роднику после долгой дороги.
- Пошли купаться, - шепнула она.
И мы нырнули с большого камня прямо в парную воду. И плавали в ней, кувыркались, хохотали. И снова целовались.
Потом был вечерний костер, искры уносились в вечернее небо. Сосновые сучья пахли ладаном. Генерал с Людмилой уехали на ночную рыбалку. И наступил тот момент, которого я так ждал и так боялся. Всего два года назад я развелся с милой девочкой, которую сделал несчастной. Моя вторая жена родила мне чудную дочку. И что же сейчас происходит со мной? Я гляжу в эти глаза и будто погружаюсь в них. Неслышно над островом пролетает чайка, шелестит листва осины над головой. Что мне делать?
Наташа прервала затянувшееся молчание:
- Пора ложиться. А то завтра, вернее сегодня, проспим зорьку.
Она первой легла в палатку, на ней были мои смешные хлопчатобумажные, спортивные брюки с вытянутыми коленками. И даже они не портили ее фигуры. Я сидел перед палаткой, как перед прыжком в ледяную воду. Вот сейчас я распахну полог, - и жизнь изменится. Наташа выглянула из палатки, мягко взяла за руку.
- Ложись спать, милый.
Я послушно лег рядом, голова кружилась, помню, что поцеловал ее атласный живот выше спортивных брюк. Она задрожала, всем телом прижалась ко мне:
- У меня это будет впервые. Я хочу тебе сказать, что для меня это очень серьезно, я буду принадлежать тебе, а ты - мне. Понимаешь?
Мы лежали рядом, я держал её за руку. Тихо плескала волна в берег, иногда вскрикивала спросонья чайка. Вернулись Генерал с подругой, легли рядом, от них пахло водой и рыбой. Я лежал без сна, держал в своей ладони ее узкую, такую теплую, такую любимую руку.
Разбудила меня иволга, она пела прямо над палаткой. Я вгляделся в лицо девушки, лежащей рядом. Оно было прекрасно и утром.
Лодку мы остановили в заветной заводи. Я знал, в каком месте клюет красноперка, и поставил наш кораблик так, чтобы Наташа забрасывала удочку именно в это окошко посреди зарослей водяной травы. Поплавок ее удочки лег на воду, потом поднялся и замер. Я молился своему рыбацкому богу, - пожалуйста, боженька, сделай так, чтобы этой девочке повезло. И тут поплавок исчез. Стремительно. Умчался в заросли травы. Наташа подсекла, кончик удилища согнулся, леска заныла, заходила из стороны в сторону. Вскипел бурун воды. Наташа поволокла рыбину к лодке, и я подхватил ее в подсак, поднял в воздух. Солнце осветило бронзовую чешую и пурпурные плавники такой красноперищи, которую я ни до, ни после на Вуоксе не лавливал. Наташа была одаренной и в рыбалке.
Мы ловили красноперку и подлещиков, коптили на ольховых щепках, загорали на плоском, прогретом солнцем камне. Особенно приятно было ложиться на него после того, как ты пронырнул в холодной глубине метров десять. Ласковое тепло проникает в тебя, и уходит ознобная дрожь, переворачиваешься на спину и подставляешь лицо июльскому солнцу. Прямо рядом с камнем, согретые его теплом, рдели крупные ягоды земляники. Наташа собирала их в ладошку, а я наклонялся, и вдыхал аромат ее кожи, и нежный, тонкий земляники.
Мы заплывали на лодке в заводи, где посреди глянцевых, темно-зеленых листьев светились белые лилии. Она ложилась на борт лодки и любовалась лилиями, а я любовался ею. Вот в такой заводи я и рассказал ей, что женат второй раз, о дочери. Она поникла головой.
Потом засобиралась в город. Обещала маме вернуться не поздно. Волны на синевском плесе зло били в нос резиновой лодчонке, я греб длинными, сильными гребками, сердце разрывалось от боли.
На синёвском берегу она положила мне руки на плечи, стала смотреть своими зелёными глазами прямо в душу.
- Послушай, я не хочу расставаться так, давай встретимся в городе, я дам тебе свой телефон.
- Пожалуйста, прошу тебя, не рви мне и себе душу, иди к электричке. И не оглядывайся, умоляю, не оглядывайся, потому что тогда я не выдержу.
- Я не уйду, давай поплывем обратно, мы совершаем ошибку.
Рывком я вырвал из уключины весло.
- Уходи, иначе я тебя отшлепаю этим веслом. Прекрати эту муку.
Она поглядела на меня. Я - на нее, стараясь запомнить на всю жизнь.
И Наташа ушла, скрылось среди зелени ее голубое платье. А я сел в лодку. Теперь волна была попутной. Летели низко над водой чайки, пересекая плёс, на том же розовом камне сидела все та же птица. Вдали протарахтела моторка. С ближнего острова вещал что-то об удоях диктор из Москвы.
Я высадился на остров, привязал лодку.
- Ну что, недоносок, вернулся? - встретил меня мэтр. Я поднял на него глаза - никогда раньше он не позволял себе такого. И шагнул к нему...
С тех пор я называю этот остров островом Раздора. И всегда налегаю на вёсла, проходя мимо.
Наташу я больше никогда не видел.
Сейчас, когда мне сорок шесть, "земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу", все чаще и чаще вспоминаю те два июльских дня и мучаю себя вопросом - ну почему, почему, чёрт меня побери, я испугался любви?