Мои воспоминания необычайно запутаны. И сомневаюсь, что смогу указать с чего именно все началось; ведь, глядя на отталкивающую перспективу прошедших лет, мне кажется, что и сам я не более чем точка на бесформенной бесконечности. Я так же не знаю, каким именно образом сумею передать это сообщение. Знаю лишь, (упомяну об этом), что потрясен страным и ужасным посредничеством, что возможно понадобится, чтобы доставить то, что я сообщу туда, где желаю быть услышанным. К тому же, мои воспоминания необычайно туманы - похоже я был обязан испытать шок - как результат чрезвычайно ужасных последствий моего уникального, неслыханного опыта.
Хотя, безусловно, все началось с изъеденной червями книги. Помню, что нашел ее в тускло освещенном помещении у черной, маслянистой реки, всегда клубящейся туманом. Необычайно дряхлое помещение с лишенными окон внутренними комнатами и альковами, с высокие стеллажами наполненными отталкивающей разложившейся массой. Там, в бесформенных грудах на полу и грубых ларях, я и нашел книгу. И так как первые страницы отсутствовали, то названия книги я так и не узнал, но раскрытые страницы, дали мне некоторое представление о содержании, и это заставило мой разум пошатнуться.
Это был рецепт или скорее инструкция, точнее некоторый перечень того, что нужно сказать и что нужно сделать, в котором я признал нечто темное и запретное, что-то подобное тому, что я ранее прочел со смесью отвращения и очарования в начерченных пером тайных заметках о старательно хранящей свои секреты вселенной, сделаные странными, древними исследователями, чьи разрушающиеся тексты я обожал собирать. В книге было руководство к пользованию некими вратами, о которых мистики могли только мечтать и которые были скрыты с той поры, как наша раса была юна. Не печатный станок, а руки сходившего с ума монаха, начертили древним ужасающим унициалом зловещую латынь. За вратам была свобода и возможность открытий за пределами трех измерених, сфер жизни и дел, что мы знали. На протяжении веков люди не вспоминали о жизненоважном существовании книги или же не знали, где она храниться.
Помню, я уносил книгу и встречный старик злобно смотрел вслед, хихикал и делал странные знаки. Он отверг предложеные деньги, и только много позже я догадался почему. Я мчался домой по узкой, продуваемой ветрами, укутанной в пелену тумана улицей, и у меня возникало пугающее ощущение, что меня тайно сопровождает некто в мягкой обуви на войлочной подошве. Разрушающиеся веками дома на обеих сторонах улицы казались живыми и переполненными самонадеяной и нездоровой злобой - как если бы некоторый до сих пор дремлющий злой разум внезапно очнулся. Я чувствовал, стены и нависающие коньки крыш из пораженного грибком кирпича и ноздреватой штукатурки и бревен, с подобными глазам, сверкающими окнами, пристально смотрели мне вслед и должно быть едва сдерживались, чтобы не напасть и не сокрушить меня... все же я прочел по крайней мере фрагмент тех богохульных письмен прежде чем захлопнуть книгу и унести ее прочь.
Наконец, запершись на мансарде, давным-давно посвященной тайным иследованиям, я начал штудировать книгу. В огромном доме было необычайно тихо, так как я никогда не поднимался наверх ранее полуночи. Возможно в нем жила моя семья, но мои воспоминания слишком смутны, чтобы утверждать это - и я знал, что в доме много слуг. Какой был тогда год, я не могу сказать; ведь познав иные эпохи и измерения, я потерял представление о времени. Горела свеча, в свете которой я читал - припоминаю непрекращающуюся восковую капель и бой часов с удаленных колоколен. Казалось те удары оставляли на мне следы, и я вздрагивал, будто опасаясь услышать некоторый звук - вторгающейся издалека.
Тогда кто-то начал царапаться и заглядывать в стекло слухового окна, смотрящего свысока на городские крыши. Это началось, когда я громко прочел девятый стих предписания и осознал дрожа, что оно значит. Ибо тот, кто прошел врата обретет тень, и никогда более не будет одинок. Я был призван - и книга была именно тем, чем и полагал. Той ночью я прошел врата через круговорот извивающегося времени и видений, и когда утро обнаружило меня на мансарде я видел на стенах и полках и обстановке то, что я никогда ранее не видел.
Позже я даже не мог видеть мир, так как я его ранее видел. На месте действия кроме настоящего, всегда было немного прошлого и чуть-чуть будущего и каждый знакомый предмет принимал угрожающе чуждые очертания, в новых перспективах доступных моему зрению. С тех пор, с каждым прохождением врат, в моих грезах о неизвестных и полузабытых видениях, я все менее безболезненно распознавал предметы ограниченного мира к которому я так долго был прикован. То что я видел вокруг, никто более не видел, и я стал необычайно молчалив и скрытен, чтобы не посчитали, что я сошел с ума. Собаки начали сторониться меня, так как они ощущали посторонние тени, что никогда не оставляли меня. Но тем не менее я многое прочел - в скрытых, забытых книгах и свитках к которым меня влекло мое новое зрение - и толкало сквозь врата пространства, бытия и структуры жизни к неизвестной вселенной.
Я помнил как ночью начертил на полу пять огненных концентрических окружностей и стал в центре произнося нараспев чудовищную литанию, что доставил мне посланец из Тартара. Стены расплавились и я был подхвачен черным вихрем, понесшим меня сквозь водовороты безбрежной серости над иглами неизвестных гор простиравшимися милями ниже. Немного погодя, настала абсолютная тьма, в которой мириады звезд сверкали странными, чуждыми созвездиями. Наконец, далеко внизу, я увидел залитую зеленым светом равнину и различил искривленные башни города, построенных в манере, о которой я никогда ранее не видел и не читал. Подплывая ближе к городу я видел огромные пространства каменных строений и ощутил скрытый ужас охвативший меня. Я пронзительно кричал и вырывался и наконец вне пяти светящихся кругов на полу на моей мансарды вновь была пустота. Это ночное путешествие содержало не более странностей, чем многие предыдущие ночные путешествия, но содержало больше ужаса, от того, что я осознал, что был длиже к неизведанным мирам, как никогда ранее. В последствии я стал значительно осторожнее с заклинаниями, от того, что не имел желания оказаться отрезаным от собственного тела в неизвестных мирах и никогда не вернуться обратно.