Монахиня Варвара проснулась задолго до правила.

Проснулась она от неживого, протянутого в пространстве то ли за окном, то ли внутри помещения звука, похожего на гудение трансформатора в тоне "ре", закончившегося плаксивым стоном, неожиданно и горько. Стон всплескивал к "фа диезу" и глиссандо спускался обратно к "ре". Немного кружилась голова. Ночью Варварушка почти не спала, все молилась. После полунощницы она немного отдохнула, но в три часа подскочила, как от толчка, и занялась Иисусовой молитвой, разбавляя ее чтением утрени и каноном наступающего дня.

Варвара закончила читать, поднялась, сняла легкий подрясник, в котором спала, и оказалась в шортах и спортивном топе. Надо было разогнать кровь и привести в порядок голову. Она немного поприседала, отжалась от пола, качнула пресс и сделала несколько упражнений из йоги. Размявшись, монахиня выпила святой водицы, оделась и поплелась на правило.

Кругом чернел мрак раннего осеннего утра. Воздух был плотный, мокрый, как вода. Мелкая морось сопровождала длинные тени, продвигающиеся к храму от освещенных келий. Уродливая тьма многочисленными хоботами двигала людей, словно шахматные фигурки. Остальной мир спал. Деревья без листьев мрачно простирали корявые ветви над кругами кропотливо мигающих фонарей. Небо провисало, наваливалось на скуфьи и клобуки, грузом давило на платки послушниц. Под ногами хлюпало, и сыро трещал мелкий гравий; земля пахла обреченной, сопротивляющейся жизнью. Безумно хотелось кофе.

Варварина очередь была сегодня читать на клиросе. Она вошла, поклонилась послушнице-звонарю, похожей на чертика из-за ушек платка, и отправила ее на колокольню бить сороковник, а сама поднялась на клирос и открыла нужные книги. Посмотрела в календарь: любопытно, какие с утра командуют святые? Кто ее сегодня отправит в бой?..

Мысленно Варвара сделала "ха!": продемонстрировала боевую готовность. Потом достала из-за спины космическую винтовку, передернула затвор. Оружие было в порядке. Она оглядела храм. Попрятались, гады! Сиганули в углы, притворились тенями от свечек. Ничего, пусть попробуют высунуться. Мать Варвара давно видит себя божьим воином. Вот уже десять лет она тренируется здесь, в цитадели православия, тайно готовится к отражению нечисти.

Закончив правило, вялые остатки насельниц, те, кто не разъехался в отпуска, побрели в кельи досыпать. Все, кроме трапезных сестер и троих клиросных. Варваре необходимо было сегодня еще дежурить в храме: два часа перед обедом и два - перед ужином. В остальное время она свободна.

Рискнув помолиться за желанной Литургией - а это не поощрялось: лучше спать, чем без причины торчать в храме: идиотка, что ли, самая умная? - мать Варвара спряталась за колонной и взялась за поясные поклоны. Вдох на сгибе: "Го-споди!..", потом выпрямилась-выдохнула: "Помилуй!". Не как-нибудь: точно по дыхательной методике Стрельниковой.

Рядом материализовалась игуменья. Желтые совьи глаза ее уставились, не мигая, на Варвару. Сердито приказала идти в келью. Заметила-таки, мать родная.

- Плохо выглядишь, Варварушка, - проскрипела она. - Опять молилась всю ночь? Тебе непременно надо как следует выспаться. Иди сейчас же и ложись, спи до дежурства. И поешь, слышишь? Сколько ты не ела? Мне инвалиды тут не нужны.

Мать Варвара подчинилась и снова услыхала механическое гудение в "ре" с давешним заунывным стоном. Отвратительно запахло аптекой: корвалол и хлорка. Голова закружилась. Прислонишься - слоны отходят, нельзя прислоняться, упадешь. Варвара накренилась к выходу, потом резко обернулась. Вытащила два пистолета-пулемета и ударила короткими очередями по игуменскому креслу. Из-под седалища медленно потекла черная кровь. Варвара победно хмыкнула и вышла.

Было еще темно. Мать Варвара направилась к келье. Пусть подумают, что вот монахиня идет спать, а на самом деле она тихо уклонится за ограду монастыря. Никто не должен знать, что она по утрам делает. А монахиня делает пробежки.

Отойдя подальше от света, мать Варвара подняла юбку и закрепила ее за поясом. Под юбкой - спортивные брюки. Обычно она бегала марш-броском до ближайшей деревни: два километра туда и два - обратно.

Варвара не боялась ночного леса. Фонарь лежал в кармане, но монахиня не любила им пользоваться, потому что направленный свет уничтожал пространство, вырывая из него кусок дороги. Зато без фонаря видно было все: светлеющее небо с диаграммой черного леса и такую же светлую полоску грунтовой дороги впереди. Темнота укрывала ее, как теплый платок. К тому же Варвара была не одна, она надеялась встретить Ночного Бегуна. В это же время здесь часто бегал человек в спортивном костюме: мужчина, женщина - не поймешь кто. Варвара однажды поздоровалась - он не ответил, и здороваться она перестала. "Какой-то городской отшельник, - думала, - забился в деревню и прячется от жизни, интраверт. Неужто местный бы бегал - ранним утром, перед зимой и в такую погоду! Когда весь мир спит!"

Но вот что забавно: когда она удалялась от монастыря, а Бегун, наоборот, приближался к нему, в обители случались странные поджоги - что-то горело. Вызывали следователя, однако тот уехал, не разобравшись. Сказал: "Ищите среди своих". Никто ничего не мог понять, но Варвара-то знала, кто поджигатель. Как не догадаться!..

Вернувшись в келью, мать Варвара напористо прочитала по главе из Евангелия и Апостола. Это была подготовка и осмотр холодного оружия: Евангелие, как "Слово обоюдоострое", представлялось ей мечом Элендила, а Апостол - кортиком. Ножны для меча Элендила Андурила находились за спиной справа, а из-за левого плеча она могла молниеносно вытащить винтовку или дробовик, а в особых случаях даже огнемет. На поясе Варварушка держала два пистолета-пулемета. Меч, при желании, становился джедайским, лазерным, режущим реальность лучом. Реальность при этом распадалась на две половины, как разбитое зеркало.

Потом она прочитала главку из Кассиана Римлянина. Эта книга - Добротолюбие - была ее личными самурайскими доспехами.

Рассвело. Для начала Варвара отправилась проведать болящую старушку монахиню Феодору. Покормить ее кошек.

Мать Феодора очень любила кошек, несмотря на недовольство и запреты игуменьи. Она вечно бродила до деревни с банками, собирала там всех кошачьих инвалидов к кормушкам и устроенным ею зимним убежищам из тряпок и ящиков. Для этого она выпрашивала в трапезной остатки каши, супа и бульона, а в коровнике - молока. Зная о запрете игуменьи, трапезные вороны гнали ее, когда она стояла у них над душой: "Феодора, пошла вон", говорили они, но бабулька не смущалась, смиренно выслушивала гадости, и, в итоге, добивалась своего. "В Писании сказано: "блажен, иже и скоты милует", - мямлила она. - А касательно игуменьи - так я слушаюсь, я на территории монастыря никого не кормлю".

Мать Варвара любила старушку и посещала ее, а обижающих ее молодух мысленно расстреливала.

- Ты, Варварушка, держись, - наставляла ее мать Феодора, - потому что хороших монастырей уж и нет, не набегаешься, родная. Я тут слыхала, люди рассказывали: в одном монастыре один брат так ненавидел другого, что просверлил в его келью дырочку и мочился тому на кровать через нее.

- Это ты, небось, из какого-то отечника? Фу. Да это же старый трэш, Феодора!

- Может быть... Бедные паломники поклоняются монахам, как мощам. За что нам поклоняться-то, отщепенцам, изгоям, хуже всех? За что нам поклоняться? За наши грехи, из-за которых мы и вылетели из общества? И ведь - гордимся!..

Варвара молча хмурилась, не соглашалась. Матушка Феодора тяжело вздыхала.

- Тюрьма добровольная, Варварушка, нечем гордиться! Поэтому к нам столько уголовников едет трудиться. В родную среду попадают!..

Мужчины-бомжи всегда подбирались к зиме, на дрова. Зимой в монастырь приезжали жить одни "ненормальные" трудники, с приветом, в отличие от лета, когда ехали "нормальные", в отпуска. Поздней осенью подтягивается к женскому монастырю вольная братия запойных путешественников, "тюремщиков", героев-полуптиц-полулюдей, приспособленных для оседлой семейной жизни, как заяц для курятника. Количество их начинает преобладать над числом истинных насельниц, потому что монашки разъезжаются на Филипповки в отпуска: к родителям да в заграницы. Мать Варвара никогда не берет отпуска. Из принципа.

У бомжей мужского пола есть свой домик "на курительных ножках", построенный из окурков,свое место в трапезной, где кормят их на убой; но не дай, Боже, найти кому-нибудь из сестер окурок на территории или увидеть пьяную рожу! Сразу лишают сигаретного пайка, а то и вовсе просят: на вылет.

Бомжи терпели неволю, зимовали, ждали тепла - бакланы, птицы перелетные.

- Здорово, мальчишки! - задорно встречала их по утрам мать Варвара. Она шла в деревню кормить Федориных котов-инвалидов. "Мальчишкам" по тридцати, по сорока, и по пятидесяти лет, и по шестидесяти. Они боязливо здороваются и усердно напоказ таскают огромные охапки дров, перенося их с улицы к печкам и отопительным котлам. Сегодня Варвара направила на бомжей антигравитационную пушку, чтобы не они таскали дрова, а дрова таскали их. Не дрова стали - дирижабли; "мальчишки" удивленно взбрыкивали ножонками, пытаясь ощутить сцепление с землей.

Варварушка зашлась боевым хохотом. Вскинула к плечу снайперку и по-хозяйски оглядела в прицел пересеченную местность, мысленно совершая рекогносцировку на предмет поиска виновников инвалидности несчастных голодных кошек. Меж берез замелькали улепетывающие монстры, волоча по шипящим рыжим лужам полуоторванные Варвариными капканами носы, хвосты, плавники, копытца и всякие разнокалиберные щупальца. "Ага, вот она цель!" Варвара резко выдергивает из-за пояса оружие. Двигаясь профессионально, она уничтожает автоматными очередями выскакивающих из-за деревьев монстров и стаю крупных летучих мышей, питающихся конечностями котов-инвалидов. На сестер-монахинь она потратит пули более экономно: в них она стреляет только из снайперской или мечет ножи из укрытия.

Все шло своим чередом. Обыкновенный такой боевой день. Не давал покоя только звук "ре".

Дежурство в храме мать Варваре доставило новые впечатления: кислый запах рвоты и нестерпимо усилившееся гудение "ре". Она все ждала, когда это кончится жалобным взвоем, и долго не могла дождаться, поэтому лихорадочно молилась и читала акафист.

В храм вошел человек в капюшоне.

- Снимите капюшон, - приказала монахиня.

Человек не послушался. Переходил от иконы к иконе, от мощевика к мощевику, словно сумасшедший, быстро и хаотично, стоял там, страшно, голографически мерцал. Мать Варвара почувствовала какое-то узнавание, но гудение "ре" мешало ей сосредоточиться, до конца понять, кто это. Наконец, человек вышел, словно вылетел; "ре" взвыло свою терцию, и она облегченно вспомнила: это был тот, утренний Бегун. Варвара подтянула челюсть и остолбенела: на полу лежала записка славянской вязью. Варвара подняла, прочитала:

"Предупреждение: вы разоблачены в поджогах. На вас будет совершено нападение с последующим арестом не позднее сегодняшнего вечера. Друг".

Мать Варвара расхохоталась, сожгла записку в латунной тарелке для свечных огарков и отправилась на обед.

Во время трапезы Варвара освободила послушницу от череды чтения Жития святых, заняла ее место. Есть ей не хотелось. Она думала о записке.

Из-за осеннего безделья и изобилия трапезницы наготовили море деликатесов. Стол ломился от варений и солений. Сестры ковырялись, оставляя большинство блюд нетронутыми, набирали вкусненькое в баночки, некоторые даже не присаживаясь. Варвара узрела: в каждой пустой тарелке сидит по жабе. Отвратительные существа переваливались, надувались и показывали ей длинные быстрые язычки. Варвара не стерпела. Она достала огнемет и одним движением сожгла столы, превратила их в груды обугленных и дымящихся палок. Да! Уничтожить сытость и разнообразие!.. Говорят, еда у монахов единственное утешение. Мол, сами лишили себя всего остального. Но зачем - забыли? Разве не за-ради сладкого общения с Создателем?.. Утешаться надо только молитвой! Для этого мы здесь собрались. А иначе - катитесь отсюда ко всем чертям собачьим!..

А она не будет есть вовсе. Во всем теле Варварушка чувствовала легкость, желание молитвы, головокружительное движение вперед, к святости, к развитию, к искупительному страданию. За плечами словно росли крылья!..

На ужин мать Варвара вообще не пошла. Длинное вечернее правило в храме выстояла не присаживаясь, падала в земные поклоны, как опытный ныряльщик, ловко, выверенно, опираясь руками в одни и те же квадраты линолеума. Поклоны считала по четкам. Краем глаза наблюдала: желтоглазая змея-игуменья следит за ней, выходит с мобильником, опять следит. "Вызывает своих?" Ее будут брать. Ха! Она не лыком шита, пусть попробуют. Развяжут ей руки. "Русские не сдаются".

Варвара мысленно проверила свой арсенал. Для отхода в келью патронов хватит. Там она забаррикадируется. Вот только этот звук!..

Монахиня вышла в темноту вечера, вдохнула мягкой сырости, повозила ногами гравий. Непременно надо узнать, откуда идет звук. Она устала от него. Будет нападение, не будет - ерунда, она готова, но если она не найдет источник звука...

Мать Варвара подхватила подол юбки и боком, прижимаясь к зданиям, двинулась на звук. Он становился то громче, то тише. "Это все-таки какой-то трансформатор, в котором сбивается напряжение, - размышляла она, - но похоже и на бытовой прибор. Похоже и на электропилу, увязшую в твердом дереве, с воем останавливающуюся". Она обогнула храм и прокралась к игуменскому корпусу. Мерзко запахло аптекой. В башне горели окна: гости приехали. Пусть бы сейчас выскочили - вот она дала бы им жару! Все бы тогда высказала!..

Под кроссовками мать Варвары хрустнуло на куче хвороста и старых листьев. Странный звук удалился, было слышно звезды. Они дышали, приветливо шептались и напевали Варваре про "Умку".

Монахиня постояла, дико улыбаясь. Потом спохватилась. Надо возвращаться: гудит где-то на территории.

Варвара крадучись обошла темные постройки мастерских и приблизилась к освещенному жилому корпусу. Звук шел оттуда.

Она нажала кнопки замка, медленно отпустила и тихо открыла входную дверь. Звук усилился. Варвара черной тенью текла по коридору, прикладывая ухо к каждой двери. Вдруг она похолодела, и мурашки толпами засновали у нее по спине.

Теперь звук шел из ее собственной кельи.

Варвара сосредоточилась. Она повернула дверную ручку. Ручка не поддавалась, как будто ее держали изнутри. "Воры!" - подумала монахиня и, поднажав, ворвалась в темень кельи. Она выбросила ладонь в сторону выключателя. Вляпавшись во что-то дряблое, склизкое, она зажгла свет, выхватила липкими руками из-за спины меч Элендила Андурил и мгновенно облачилась в самурайскую броню. Звук, ломая душу, достиг апогея, визгливо перешел на "фа диез", потом глиссандо обратно, и, наконец, смолк, со чмоком всосавшись в живот монахини.

У окна стоял давешний субъект в капюшоне, "друг". Он медленно обернулся и сбросил капюшон с лица. Это был, конечно, тот ненормальный поджигатель, Ночной Бегун... Но...

Мать Варвара сжала челюсти, быстро поменяла меч на дробовик, взвела курок и... оцепенела. Пальцы ее ослабели, руки опустились, глаза вылезли из орбит, а челюсть по-рыбьи заходила ходуном. Варвара медленно сползла на пол по дверному косяку.

В Ночном Бегуне она узнала себя. А кругом бушевал пожар.