Аннотация: Креатив-27, Опубликовано в журнале "Рассказы", 15/2021
Солнце, мягкое осеннее, светило в полураскрытые шторы. На столе стояла музыкальная шкатулка и играла еле слышно. Балерина внутри шкатулки поворачивалась чуть, на четверть оборота, как если бы пружина не разворачивалась до конца.
Посреди комнаты девушка, тонкая и прямая, легко, будто паря в воздухе, крутила фуэте. Музыка закончилась, и девушка остановилась. Лет шестнадцать, русые волосы до плеч, чёрная туника, чёрные кроссовки, глаза серые, большие, в длинных ресницах, и выстриженная под ноль чёлка.
- Мамаши в ней души не чают. А балеринка крутилась раньше, что твой вечный двигатель. Ну или поменьше... И у меня был другой хвост! Хвост открывал эту шкатулку, - сказала механическая Мышь.
Она, старый Пьеро и Кубок за окончание школы номер тридцать пять смотрели в открытую дверь из детской, с полки книжного шкафа, стоявшего в глубине комнаты.
Механическая Мышь была маленькой, с ладонь, железяка железякой, обтянутая серым мехом, с хвостом из белого шнурка.
От Пьеро в Пьеро остались только чёрная слеза на щеке, да ещё его тряпичность и мягкость, а щеголял он в бандане и джинсах.
Кубок походил на букву 'ф' и высился над своими соседями медным несуразным истуканом, он по большей части молчал. Мышь же всё говорила:
- Никуша открутила мой прежний хвост и сделала вот этот. Ей казалось, что прежний, крючком, сломался и конечно очень болел.
- Неужели Ника не сообразила, что это ключ? - воспротивился Кубок.
Про хвост он не знал. Кубок считал себя среди вещей Ники главным, потому что он ей напоминал о первой любви - Волынцеве. Мышь всего лишь напоминала о сломанной шкатулке, а Пьеро иногда, в самые трудные минуты, говорил что-нибудь вроде: 'Ты самая-самая...'
- Ей тогда было около трёх лет, хоть и выглядела она точно так же, как сейчас. Кира Ивановна, первая мама, - говорила Мышь, возвысив голос как экскурсовод, подведя группу туристов к серьге с раскопок становища древних хазаров, - тогда побоялась отдать шкатулку и оставила её у себя. А Ника нашла-таки и уронила. Балеринка отломилась, её приклеили, но это не помогло. И Ника придумала танец для мамы. Она была тогда смешная и неумеха.
- Она всегда была самая-самая! Красивая! - буркнул Пьеро, не поднимая головы.
И радостно вскинулся, лишь только Ника появилась на пороге детской. Она подошла к шкафу, достала Мышь, Пьеро и Кубок, сложила их в рюкзак.
- У нас есть работа? - успела крикнуть любопытная Мышь.
- Меня опять берут в семью, Мыша, - ответила Ника. Её глаза пробежали по корешкам книг, по фотографиям. - Сюда мы придём как всегда через год, на день рождения мамы.
И усмехнулась. Она опять разговаривала с Мышью. Нина Леонидовна, третья мама, поначалу ворчала:
- Ты же, дочь, нормальный искин, красавица, а нормальные искины сами с собой не разговаривают.
Первая мама говорила, что 'иногда, когда очень одиноко, немножко можно'.
'Я только немножко, мама', - отвечала Ника ей.
С третьей мамой Ника не спорила, лишь улыбалась. Потому что Нина Леонидовна не любила, когда спорят, сама спорила по этому поводу больше всего и была ужасно доброй.
- Спор - удел слабых, сильные, спорь-не спорь, идут своей дорогой, - говорила она, шумно крутясь по маленькой кухне, жаря себе яичницу из искусственных яиц, варя искусственный кофе, - ни разу не видела, чтобы кто-то кого-то убедил в споре. Мы теперь по каждому поводу препираемся и голосуем! А что толку? Это не вопрос, я тебя умоляю! Почему ты молчишь, Никуша?
Ника сидела за кухонным столом и меняла блок памяти мыши. Она ловко сняла малюсенькую пластиночку, вставила горошину-модуль, закрыла. Оставила мышь в покое, поправив ей тощий хвост, и улыбнулась:
- Мам, я придумала новую куклу. Мальчишка. Ты сошьёшь ему одежду и нарисуешь лицо, у него будут грустные глаза. Он будет ходить на шаре и держать руки в карманах...
Нина Леонидовна застыла с прихваткой и автосковородкой в руке. Сковородка продолжала жарить, и запахло палёной синтетикой. Но Нина Леонидовна восторженно смотрела в потолок, на потолке мелькали блики от кипевшей воды в стеклянном чайнике.
- Да, уже вижу его! - воскликнула она. Её полное лицо осветилось улыбкой. - Но почему же глаза грустные?
- Так просто.
- Ну хорошо, хорошо, мне он уже очень нравится, этот мальчишка с руками в карманах, а он не упадёт?
- Нет, это уже моя забота, - рассмеялась Ника.
- Ох, опять сожгла, эти яйца очень даже ничего, если их не сжечь, ну какая же я растяпа.
Ника была рада, что мама опять улыбается. Она быстро забывала всё, что так долго говорила, она и правда не умела спорить, перескакивала с одного на другое, чувствовала себя виноватой, что всё-таки смешно и непоследовательно спорит. Мама успокоится, и они опять будут в мастерской шить кукол, собак, строить шагающие мельницы. У Ольги Леонидовны был свой небольшой магазин. Она шила кукол, но их покупали мало. Однажды она решила, что сойдёт с ума от одиночества в своём магазине.
- Знаешь, подумала, вот буду шить, шить, улыбаться своим куклам, разговаривать с ними и не замечу, что сошла с ума. Я думаю, так жить нельзя, Ника, как я рада, что ты у меня есть, - прошептала однажды Нина Леонидовна, схватив Нику за руку, и вдруг расплакалась.
Это был восьмой год жизни Ники у третьей мамы. Вскоре Нина Леонидовна умерла, ей было семьдесят пять лет, люди долго не живут. И Нике нашли другую семью.
- Никогда бы не подумал, что она может так сказать. Казалось, всё шумит и шумит, а поди ж ты, - задумчиво потом сказал Михаил Сергеевич, техподдержка.
Ему часто приходилось выслушивать беспокойные тирады Нины Леонидовны обо всём: о мироустройстве, о климате, о бродячих вирусах, о здоровье Ники. Про своё здоровье она никогда не говорила, считала это тем, что нельзя изменить, здоровье оно или есть, или нет...
Ника улыбнулась - Пьеро что-то вещал из рюкзака тихим голосом. Он всегда говорил, когда долго молчали. Было не слышно что, но стало легко, как если бы Волынцев оказался сейчас рядом, потащил её рюкзак и болтал бы всякую ерунду. Волынцеву теперь было бы сто пять лет.
- Кто-нибудь когда-нибудь вспомнит, что тебе тоже нужен отдых! - возмутился Кубок.
Ника надела куртку и ушла...
Листья падали, накрапывал дождь. В шорохах шагов, шёпоте листьев и дождя слышались голоса, продолжались разговоры. Сходила за хлебом... Выключила свет... Спокойной ночи, мама... Здравствуй... Я люблю тебя... Ты где сейчас, Волынцев? Я приду... Ну что поделаешь, я не умею любить... Она их всех помнила, прокручивала вот так иногда слова и фразы. Странное дело, ей их не хватало. Так скучают? Но искины не скучают. Скучают люди. Сначала борются за принципы, потом борются с одиночеством, потом опять за принципы, иногда принципы совпадают, но жизнь такая штука, от которой умирают, всё равно приходится бороться с одиночеством.
И стало обычным завести искина. Искин обучается быстро, привыкает к семье и становится опорой в старости. Ощутимой опорой - подъёмная сила обычного искина двести двадцать килограммов, и спасением от одиночества - в меру болтливы, подкованы в литературе, искусстве и медицине, инфаркт отличат от невралгии, даже снимут электрокардиограмму до приезда скорой, станут сиделкой, но в последнее время появился странный термин, выяснилось, что искины стареют. Не как люди. Морщин у них не увидишь, и не услышишь, как они сентиментально вздыхают...
Первая мама привыкла к ней и часто просила сыграть что-нибудь осеннее или зимнее, и тут же спохватывалась:
- Нет, лучше не унывать, - говорила она, - ты меня ругай за эти упаднические настроения, сыграй мне что-нибудь весеннее, Никуш, чтобы ручейки меж льдинок и подснежников, и небо неохватное синее...
С первой мамой, которую она называла просто мама, Ника прожила 'всю жизнь', целых пятьдесят пять лет, и всегда приходила в мамин день рождения в её квартиру, как домой.
Со второй мамой 'Зови меня Инна, я ещё не так стара', Ника прожила ровно год, и мама Инна её сдала обратно в техцентр.
- Вадим не хочет детей, Никуш, ты меня пойми, я так уже привязалась к тебе...
Девчонка шла, присогнувшись, механически, отмеривая шаг за шагом, пропуская остановки и метро. Мышь что-то бубнила из рюкзака, Кубок требовал ей законных выходных, Пьеро молчал.
- Говорят, я очень нужна, люди потеряли сына, - деловито отвечала Ника, она ухватилась за лямки рюкзака, смотрела под ноги, дождь уже во всю барабанил по капюшону длинной куртки-анорака рыжего цвета. - Но сегодня у меня выходной. Мы поедем в путешествие.
Она свернула к реке, пошла по пустынной набережной. Возле убранных зонтиков летнего кафе топтались мокрые голуби. Там она раскрошила булку, половину - уткам, половину - голубям. Старая привычка, от первой мамы. Ника повернулась к скамейке, ладонью проведя по мокрому лицу. Конечно. Он опять там. Шульгин. Длинный, худой, самоуверенный, упёртый и надёжный. Железный Дровосек звали его в студии кукол после одной из ролей. Одногруппник из третьей жизни, как называла его Ника. Это было третье образование и третья мама, и она не могла отказать и пошла в третий раз учиться, тем более что сама потом пропадала с утра до ночи в студии, ей было интересно. Первым образованием было музыкальное по классу фортепиано, вторым - бухучёт и аудит, третьим - неожиданно выучилась на мастера-кукольника.
- Привет, Шульгин, почему не в театре? Ну зачем ты, а если бы я не пришла? Холодно ведь.
Парень встал и подошёл, улыбаясь, забираясь глубже в карманы куртки. С капюшона капало, как с крыши. Промок, замёрз, но улыбается.
- Ты ведь всегда в этот день сюда приходишь. Ну и что, что холодно, - сказал он.
- Это мне ну и что, а тебе нет.
- Да ладно. Голуби все накормлены. Пошли?
- Пошли.
- Куда ты теперь?
- Отсюда недалеко. На станцию.
Он повернул в сторону станции, пошёл, она догнала. 'С Шульгиным вечно так, вроде бы и с тобой, но потом оказывается, что ты с ним', - думала Ника, косясь на парня, тот отвернулся от порыва ветра, шёл спиной вперёд.
- О чём ты думаешь? - спросил Шульгин, тоже покосившись и рывком напялив на неё её же башлык. Башлык сдувало ветром, она перестала его поправлять, вся вымокла.
- Что люди все разные.
- И вы все разные.
- Мы одинаковые.
- Что там у нас, на станции метро? - спросил Шульгин, разворачиваясь.
- Там электричка.
- Понятно, что тут непонятного.
На станции никого не было. Утро. Поезд подошёл, Ника шагнула в вагон. Было ощущение, что ей всё равно в какой.
По окнам тёк дождь.
- Расскажи, что вчера делал? - сказала Ника, усаживаясь в угол к окну.
'Мокрая курица. Эта чёлка, беда, зачем она её выстригла, о чём думает искин, когда выстригает чёлку? Но хорошенькая, как кукла. Тот, кто её придумал, думал, зачем её делает красивой? Мамина дочка, которой положено быть только шестнадцатилетней дочкой, надо ли ей быть красивой, - думал Шульгин, разглядывая Нику. Она отвернулась к окну, под кроссовками натекло. - Чувствует ли она, что ноги промокли?'
Он нагнулся и снял с неё кроссовки, поставил к пластиковой батарее. Синие её носки с белыми зайчиками были мокрые.
- Пусть сохнут, ноги на лавку подними, - сказал он.
- Беспокоишься, что ли? - усмехнулась она. - Я не мёрзну, я железная. Ну или почти.
- Вдруг заржавеешь, таскай тебя потом.
Она улыбнулась, подняла ноги, обхватила их руками и опять уставилась в окно, но смотрела не на город, проплывающий в серой пелене за стеклом, а на струи дождя.
- Вчера я работал, - стал рассказывать Шульгин, расстегнув свою травянисто-зелёную куртку, наклонившись вперёд, опёршись локтями в колени, глядя то на Нику, то в окно, - как обычно, продал три стиральные машины и один утюг, потом пошёл домой, слопал пиццу, доделал фонарщика и ходил с ним по улицам. Читал. Что-то про карты игральные. Кто-то куда-то их прятал.
- Интересно?
- Так.
- Почему?
- Автор крутит, крутит. Но читаю. Это как иногда в метро едешь, рядом чёрт какой-нибудь рассказывает, ты вышел и забыл, и не интересно, что там дальше, но ехать было бы скучно без этого чёрта. А иногда, и скучно, но так говорит, что дослушаешь. Даже остановку проедешь.
- Проезжал?
- Было один раз.
- Понятно, - протянула Ника, - может, тот, про карты, не сумел сказать, может, это только ему очень важно, и он пишет-пишет, а может, денег хочет. Все хотят. Вот ты хочешь, Шульгин, денег?
- Хочу, я же не дурак.
- А-а. Что делать с ними будешь, вот если получил ты много денег?
Шульгин помолчал. Вздохнул.
- Кроссовки куплю новые. И за квартиру заплачу.
- Так много ведь дадут.
- Шапку куплю.
- А мечта? Мечта есть?
- Не-а. Тебя вот только украду от всех этих мам и пап, будешь меня спасать. В старости. От одиночества, - сказал он.
- Обращайтесь в техподдержку, - деловито ответила Ника.
- Есть ли сердце у искина? - зевнул Шульгин, выпрямляясь и отворачиваясь к окну. Обернулся и сказал: - На какой остановке мы выходим?
- Есть. Модуль S245x. Нам - на конце света! Это уже он? - ответила Ника.
Нырнула в кроссовки, вскочила, перепрыгнула через ноги Шульгина. Возмущенно крикнула:
- Ну что вы в самом деле, пропустите меня, мужчина!
В вагоне больше никого не было, они рванули к выходу, толкаясь. Ника отпихнула Шульгина от выхода. Он, смеясь, шёл на неё с распахнутыми руками и говорил:
- Куда вы спешите, девушка, это ещё не конец света, все успеем сойдём, сойдите со мной.
- Кто вам сказал, что не конец. Это он самый и есть! Видите? - Ника высунулась в открывшиеся двери, повисла, крутя головой, оглядывая пустынный перрон, лес. Спрыгнула. - Как? Подходит вам такой конец света?
- Нет, мне не очень, - свесился с поручней Шульгин, - подлесок редковат. Самое главное, чтобы подлесок. Чтобы прятаться было где. Когда конец света, все прячутся.
Он тоже спрыгнул с подножки. Дождь накрапывал едва. Поезд тронулся.
Они шли пешком по просёлочной дороге мимо леса, и вскоре Шульгин понял, что Ника не отвечает или отвечает односложно, и теперь уже ему приходится догонять. Девчонка маршировала напропалую по лужам. Стало холодать, подул пронизывающий ветер. Шульгин замёрз, но тоже шагал решительно, глядя перед собой, пытался разозлиться и бросить это странное шествие, но не получалось.
Вскоре показался коттеджный посёлок. Дома в два ряда потянулись вдоль шоссе. Двухэтажные, красивые, с витражами в окнах. Но Шульгин с Никой промаршировали торопливо и через посёлок.
Ещё минут через двадцать потянулась ограда. Ворота и пропускной пункт. Но никто не спешил к этим воротам, никто не ждал, чтобы пропустили. Никого. Лес - вдалеке за полем, а позади виднелся домами посёлок. За оградой мёртвая тишина, и по дороге между одинаковыми бело-голубыми корпусами ехал робот-кухня с кучей контейнеров на борту.
Ника остановилась. Завывал ветер, гонял пыль, обёртки от конфет и какие-то бланки. Уныло и пусто.
- Нам точно сюда? - всё ещё пытаясь улыбнуться, спросил Шульгин, стоя перед воротами. Искоса посмотрел на серьёзное кукольное лицо Ники. - Или мы пешеходы ротозеи и просто пялимся по пути?
Ника сказала:
- Сегодня неприёмный день, а выходной у меня теперь неизвестно когда. Буду просить, может, разрешат встречу.
- Я думал, ты просто так села в первую попавшуюся электричку.
- Здесь находится мой брат.
- Твой брат, - кивнул Шульгин.
- Мама Инна умерла три года назад, а мне передали письмо, где она просила не бросать моего брата. Нашла я его в детском доме.
Ника подняла на Шульгина глаза. Серые, в длиннющих чёрных ресницах. Совсем человеческие глаза. 'Какие к чёрту шестнадцать лет, взгляд такой... Только если не знать, что ей девяносто с хвостом. Кто её придумал, ненавижу его, он просто гений, если бы я так кукол делал. Значит, её брат. А иначе быть не могло. Умеют ли искины бросать? У них такое не прописано. Скажет такая мамаша, что это брат, значит, будет брат. Ника не бросит пацана. Получается, хорошо, что у нас, у человеков, есть искины. Можно бросать, они подберут', - думал растерянно Шульгин.
- Мне его не дали забрать, - говорила Ника, позвонив в звонок, и опять застыв у ворот, - я искин, мне нельзя. А потом Васю перевели сюда, он что-то украл. Это колония, Шульгин. Зря ты за мной пошёл.
- Я читать умею, - сказал Шульгин, стоя под табличкой 'Колония для несовершеннолетних'.
К воротам спешил сторож-робот, подошёл, проверещал про неприёмный день, Ника торопливо сказала:
- К директору.
Дальше пошёл обмен фразами, больше походивший на обмен паролями и явками.
Опять ладонь протянулась к листку бумаги, запечатлела. И робот, возвестив об ожидании, заткнулся. Стоял и молчал, отправив запрос дежурному, тот - директору, обычное дело...
Мальчишка оказался лет десяти. Невысокий, худенький. Отчаянные глаза впились в пришедших. В них мелькнула было такая радость... но мальчишка быстро отвёл взгляд, поёжился и хмуро сдвинул вязаную шапку на затылок. Деловито жикнул молнией, застегнув серый комбинезон под горло. Посверлил взглядом Шульгина. И спросил у Ники, сквозь прутья ворот и кивнув в сторону её спутника:
- Кто такой?
- Шульгин.
- Да хоть Бэтмен. Что ему надо?
- Не обращай внимания, он со мной. У меня выходной, Вась, потом долго не смогу приехать. Иди сюда. Скажешь, что надо, и мы всё купим. Погуляем.
- Мне нельзя за ворота.
- Неправда. У нас есть полчаса до начала занятий.
Мальчишка нехотя вышел. И вдруг дёрнулся, обхватил Нику, уткнувшись ей в куртку. Был он ей до середины плеча. Потом оттолкнул и рассмеялся, посмотрев на Шульгина.
- Хах! А я тебя видел, - сказал, - на Вокзальной! Это ещё в детском доме было. Ты стоял с куклой какой-то на углу у музея с пушками.
- Точно, у Краеведческого часто стою, - улыбнулся Шульгин. - А с какой куклой я был?
- А не помню, нас мимо везли, - вдруг перестал смеяться Василий.
- Ладно, я тебя на станции подожду, - сказал Шульгин Нике.
И пошагал в сторону перрона. Пару раз оглянулся. Ника с Василием о чём-то говорили, потом пошли в сторону леса. Вот она его легонько пихнула в плечо. Мальчишка подскочил и бежать, она за ним. Потом опять пошли...
Уже вернувшись к воротам, Васька ухватил Нику за руку и выпалил тихо, тревожно:
- Ты сегодня заикаешься чаще обычного, Ника.
- Думаешь?
-Точно. Иди на ТО.
- К вечеру часто так стало... Нельзя на ТО, Вась, я забуду про тебя. Нельзя. Всё будет хорошо. Не знаю, когда приду, у меня новая семья.
- Ты приходи...
Возвращалась Ника быстрым шагом. Мимо коттеджного посёлка, мимо лодочной пристани, вдоль поросшей жёлтой травой обочины. Солнце садилось в реку, окрашивая её в красный. Мышь говорила в рюкзаке:
- Ваську надо забирать.
- Попробуй его забери, - отвечал Кубок...
- Она что-нибудь придумает, - сказал Пьеро минуты через две.
Ника подумала, что голос у Кубка заедает, и у Мыши, надо опять менять модуль. Успеть бы зайти к Техподдержке, у него много старых модулей в запасе, у него вообще много всего. Мыши из его запасов достался не сильно подержанный блочок памяти и речи от старого робота-библиотекаря, Кубку - от списанного робота-сторожа, а у Пьеро самый необычный - от робота-суфлёра из студии кукольного театра.
Михаил Сергеевич давно на пенсии, но всегда очень радовался её приходу:
- Заходи, двести сорок пять икс, вот умница, что пришла, не забыла старика...
Он их всех помнил по именам, но чаще - по номерам... Он поможет.
'Надо спешить', - говорила себе, шагая по обочине, мимо сумрачного перелеска, по мосту. Обрадовалась, увидев рельсы. Станция близко? Отказывали глаза и слух, Ника уже плохо разбирала дорогу. Вечер наступил или утро? Она шла, присогнувшись, ухватившись за лямки рюкзака, шла и шла. По шпалам. Прочь от города. Давно просвистела к городу последняя электричка. Появился товарняк. Тяжёлой глыбой надвигался вместе с ночью. Лес, темнеющий горизонт, махина поезда сливались в одно. Река шумит, гремит на перекате булыганами, ворочает их. Откуда здесь река... Монотонный гул становился всё сильнее. Ника успела дёрнулась вправо, но чем-то зацепило и поволокло. Пищала в рюкзаке Мышь, бормотал Пьеро, Кубок был против...
Шульгин так и не дождался, побежал обратно к колонии. К воротам пришёл уже в темноте. Осенью сумерки наступают быстро. Робот-сторож долго перебрасывался ничего не значащими для Шульгина фразами, пока Шульгин не заорал на него:
- Дежурного давай, говорю, железяка, беда случилась, человек пропал!
Робот впал в молчание. Шульгин стал примериваться к ограде, двинулся вдоль забора, ища какую-нибудь прореху. Тем временем запись его вопля отправилась к дежурному. Через пятнадцать минут вышел дежурный. Щурясь в темноту, он спросил через прутья ворот:
- Ну чего ты орёшь? Не видишь, заведение серьёзное, хочешь, чтобы я наряд вызвал?
Шульгин принялся объяснять, кто он, получалось длинно и путанно. Так всегда бывает, когда спешишь. Позвали наконец Ваську. Васька неожиданно расплакался и закричал через ограду Шульгину:
- Значит, она память потеряла... Точно говорю! Она сегодня опять заикалась чаще обычного, и весёлая, она всегда весёлая, когда ей плохо! Ищи её, клоун, ищи!
Мальчишку выпустили за ограду, и Шульгин ещё минут десять пытался расспросить его. Тот пересказал, как они расстались с Никой.
- Куда ещё она могла пойти? Ну хоть в какую сторону?
- Не знаю... - покачал головой притихший и замёрзший Васька. - Спешила на электричку. Она успевала...
Дежурный подтвердил, что Василий вернулся вовремя.
В техподдержке посоветовали позвонить какому-то Михаилу Сергеичу: 'Он курирует эту серию...'
Михаил Сергеевич ответил быстро:
- Чёртова бессонница, хоть раз в жизни пригодилась, - грубовато выдал он на вопрос про Нику.
Шульгин тихо чертыхнулся, подумав, что зря позвонил.
- Не шипи на меня, - проворчали в трубке, - я ещё не выжил из ума, парень. Доложи, кто ты ей? Буду я всякому рассказывать про мою Нику, ага, как же.
- Учились мы с ней вместе, в кукольном. Шульгин. Мы ездили к Василию, её брату, я ждал её на станции...
- Слышал про тебя, - оборвали его, - даже про Ваську её знаешь. Пропала, говоришь. Да не должно бы с ней ничего случиться. Может, ушла не туда...
- Нет её нигде!
- Так уж и нигде. Ты за ней не угонишься, если она решит уйти. Я попробую достучаться до модулей Мыши, Кубка или Пьеро, может, ответят...
Шульгин подумал, что всё-таки старик съехал с катушек со своими искинами и уже заговаривается. Какие-то мыши...
Поблагодарил, отбился, покружил вокруг ворот, пошёл к станции. Темнота, редкие фонари включались при его приближении, выключались. Опять темень сгущалась. Ветер мёл по дороге клубы пыли и сухие листья. Шумела река. На станции никого не было.
Зазвонил телефон. Опять этот старикан из техподдержки. И голос мрачный, будто с того света. Шульгин поморщился, от предчувствия стало тошно. Крикнул:
- Что-то узнали?
- Тормози, парень... Нику нашли по маячку, она уже на Шепелевке, в техцентре.
- Как она там оказалась?! Это с другой стороны реки!
- Шла, шла и пришла. Привезли её. Зацепило составом грузовым. Не бойся за неё, а лучше забудь. С ней всё будет хорошо. Ника она железная...
В трубке запикало. Шульгин вызвал такси, к ночи уже добрался до города. Бросился в техцентр. Его не пустили...
И наступила тишина. Бывают такие дни, что сливаются в одно. Даже старикан тот, Михаил Сергеич, перестал отвечать, блокировал все звонки. Дни шли за днями. Шульгин с головой ушёл в работу, в нелюбимую и любимую. Любимая - по-прежнему не приносила много денег, но приносила радость. Бродить по улицам города позади маленького фонарщика Гоши или за луноходом по имени Землянин, видеть, как спешащие и хмурые превращаются в останавливающихся и улыбающихся, возвращаться в театр и ремонтировать подъёмник на сцене. Три дня назад купили луноход... Шульгин привычно шёл по проспекту, в сумерках уже свернул на Вокзальную, к Краеведческому музею. Обычный маршрут.
- О, а я тебя жду, - от тумбы рекламной раздался мальчишеский голос, замёрзший и отчаянный, - мне возвращаться скоро, а ты всё не идёшь!..
Звонок переливчато полетел по квартире. Ника крикнула:
- Мама, я открою!
Открыла дверь. Русые волосы, серые глаза в чёрных длиннющих ресницах. Чёрная толстовка, чёрные кеды...
Девчонка пожала плечами. Незнакомый парень в травянисто-зелёной куртке и мальчишка лет десяти стояли на площадке. Они переглянулись.
- Живая. Только чёлка на месте, - улыбнулся тот, что в зелёной куртке.
- Да нет... - возмутился Шульгин и позвонил опять.
Открыла пожилая женщина, сказала, что она их не знает, что не надо хулиганить...
Техподдержку застать дома всё не удавалось. Или не открывал? Придя в очередной раз, Шульгин набрал номер квартиры. Ещё раз. Уже собрался уходить, когда наконец домофон ожил и вздохнул. Послышался звук открываемой двери.
Четырнадцатый этаж, дверь направо. Открыто.
Михаил Сергеевич восхищённо протянул из темноты коридора:
- Вот настырный. Ну проходи!
Развернулся и скрылся в кухне, оттуда скомандовал следовать за ним. Щёлкнул чайником. Шульгин вошёл. Хозяин уставился на него, остановившись напротив, скрестив руки на груди.
Техподдержка оказался мужиком не старым. Аккуратная борода с проседью, потёртые джинсы, клетчатая рубашка. На лбу торчала линза с подсветкой. Цепкие серьёзные глаза сверлили, кажется, насквозь. Наконец он сказал:
- Я тебя узнал, в памяти Никиной видел. Кто же мой адрес-то дал, а? Да садись ты, коль пришёл, что с тобой делать!
- Не давали, - рассмеялся Шульгин, осторожно присаживаясь на шаткий табурет, стоявший возле входа, оглядываясь, насколько удобно оглядеться, когда заявился непрошено. Кухня светлая, небольшая, всё функционально - руку протяни, никаких штор, тряпочек, прихваточек, картинок. Пластик оливковый с серым, блестящие поверхности, по столу к хозяину прошагал робот-нарезчик. Шульгин усмехнулся, рассеянно добавил: - Я им документ предъявил.
- Да какой же такой документ? Не положено, и всё тут! - видно было, что Михаил Сергеевич вроде бы и рад, но в то же время заметно злился.
- Ну так получилось, разрешили увидеть вас, проконсультироваться, - дёрнулся Шульгин раздражённо. Но зла не было, было ощущение пустоты и ненужности слов. Просто он дал слово Василию, что найдёт Техподдержку. Нашёл, и что? Глухая стена, как тогда в Техцентре. И Шульгин сказал, покривившись, будто зная наверняка, что говорит никому не нужное, ну разве что Ваське да ему самому: - Понимаете, Михаил Сергеич, вот Васька Луков ходит ко мне в группу кукольных мастеров, теперь ходит. Ника у него отмечена в единственных родственниках, и он хотел её увидеть. Как объяснить пацану, что Ника его больше не узнает, подскажите. А может, можно как-то... восстановить... что-нибудь?
Михаил Сергеевич озадаченно вытянулся лицом.
- О, как. Что-нибудь восстановить, значит. Будто ухо это, например, или палец!
Щёлкнул в тишине чайник, отключившись.
Михаил Сергеевич набрал доставку, заказал сливочное масло, свежий хлеб, сыр. Засыпал и заварил кипятком ароматный рассыпной чай. Действовал он с расстановкой, молча.
- Доставка минут через пять-десять будет, - буркнул он, посмотрел будто изучающе на гостя. - Они тут у меня под боком, в соседнем доме обитают. О! Уже...
Звонок в домофон сорвал хозяина с места...
Вскоре он шуршал, разворачивал свёртки.
- Значит, говоришь, Васька Луков к тебе ходит... - задумчиво сказал он. - Сейчас будем чай пить! Настоящий, без заменителя вкуса. Чай крепкий, сладкий, хлеб с маслом, настоящим! Сыр. Лимон по вкусу. Отец научил. Говорил, если чувствуешь себя плохо, голова болит, завари чай крепкий, сахару три ложки на стакан. Меньше нельзя, не поможет. Это он говорил, - объяснял Михаил Сергеич и всё посматривал исподлобья. Улыбнулся вдруг. - Честно говоря, рад я тебе, ведь мои обычные гости - искины. Хорошие они люди, выслушают, подскажут, душевные, в общем, а чаю не пьют! Ну, угощайся!
Робот-нарезчик уже настрогал лесенкой лимон, покрывшийся каплями сока, сыр в мелких дырочках, чёрный хлеб с семечками, плотный, весь в муке. Михаил Сергеич подумал и с криком 'О!' откуда-то из-за спины, с подоконника, выудил вазочку с шоколадными конфетами.
Шульгин хмыкнул. Он сидел на табурете, стянутом металлическими полосами, и боялся пошевелиться, чтобы тот не развалился под ним. Сегодня он отстоял смену в магазине, потом ушёл в театр, потом бродил по улицам, устал как чёрт. Но хождения по улицам приносили порой больше, чем неделя работы в магазине. Его Гоша-фонарщик получился удачным и шёл с ним рядом, ставил свой фонарь, зажигал его. Всё не получалось, чтобы Гоша шёл и шёл, особенно в дождь или в мокрый снег, вечно он от сырости тормозить начинал и останавливался. Но Гошу полюбили и ждали в магазинах и у кинотеатра. Деньги капали не в шапку, конечно, а на счёт, сайт Шульгина уже многие знали. Теперь с Васькой деньги нужны будут, это не то, что раньше - 'пришёл домой, есть нечего, а и ладно'. Васька часто заходил к нему.
- Срок Василия закончился, и он опять в детдоме, - сказал Шульгин, слопав пару бутербродов с маслом, запив горячим ароматным чаем. - Он меня возле Краеведческого как-то нашёл. Раньше там меня видел и узнал, когда с Никой к нему приезжали. Спросил, где Ника. Ну я его взял на выходной, мы её и отыскали. А она не узнала. Васька расплакался у подъезда, хоть, казалось, и крепился, пока перед дверью стояли.
- Не узнала, говоришь, - смотрел, не отрываясь Михаил Сергеич, жуя, подсовывая гостю то масло, то сыр, то булочки с ветчиной. - Откуда же ты и тот адрес взял? Ушлый ты парень.
- Она успела... до того... Смеялась, что её новая семья живёт совсем близко от театра, вот и сказала.
- Понятно, - сказал Михаил Сергеич. Побрякал ложкой, переставил кружку. Пристукнул легонько кулаком по столу и вдруг будто решился, принялся рассказывать: - Ника перестала проходить техобслуживание, как узнала про брата. Она стала бояться, что забудет Ваську. А больше у Васьки никого нет. Есть папаша, но наркоман... Н-да... Ника крутой, конечно, искин пятого поколения. Они вечные, но их возможностей не хватает на все жизни, это нормально, это и не предполагалось. Людям на одну-то не хватает. Этим и занимается техобслуживание, отбрасывает ненужные привязанности. Люди некоторые и сами с этим неплохо справляются, а искин не может. Не суть. Нашли её тогда в таком состоянии, что узнать нельзя. Правда, больше поверхностные повреждения. Мышь показывает, что Ника успела, ушла с рельс, но зацепило, тащило за поездом вплоть до сортировочной. В общем, заказчик очень просил, и Нику восстановили... очень она им понравилась на собеседовании. А может, спасти её захотели. Да Нику все любили. - Михаил Сергеевич смотрел, как Шульгин встал и ушёл к окну. Сказал ему в спину: - Ты не дёргайся, я не всё сказал.
Тот повернулся. Взгляд тяжёлый.
- Ника перед самым тем днём у меня была и попросила снять копию. Собиралась на ТО, боялась.
Шульгин шагнул к столу. Не сказал, выдохнул:
- И что?
- Что-что! Подводишь ты меня под монастырь, вот что. Если я Нику восстановлю... В общем, это не в интересах фирмы. Да я и сам не хочу! Лучше ей без прошлого, на черта оно ей?! Васька этот. Мамаша вторая родила, бросила в детдоме, Нику в техцентр назад сдала, а Ника будет тащить всё это... У неё другая задача - помогать. Сейчас она прежняя, весёлая, ты её не видел, какая она была...
- Это ей решать.
- Почему? Кто сказал? - вскинулся Михаил Сергеевич. - Захочу, и я решу! Ей так лучше.
- Кто вы такой, что решаете?! - рявкнул Шульгин и сунул руки в карманы. - Она решила, что ей это нужно.
- Она искин.
- У неё есть брат.
- Он ей не брат.
Шульгин отвернулся. Некоторое время стоял, уставившись в стол, в кружок лимона. Схватил и съел лимон. Ещё один. Скривился. Повернулся и сказал ровно, будто не кричал только что:
- Восстановите её. Что у вас мало искинов, обычных, а она... другая, она в колонию к Ваське ездила, много у вас таких?
Михаил Сергеевич вздохнул.
- Нет, она одна. Почему так вышло, кто его знает. Может, всё как у людей. Чем сложнее жизнь, тем и они сложнее становятся, опора. В них ведь много людского заложено, а как иначе, люди придумали. Потому и жаль её. Васька этот, паршивец! А ну как по наклонной пойдёт, в тюрьму сядет. Она будет его всю жизнь вытаскивать, сопли вытирать...
- Вот и нужна ему Ника, чтобы не пойти. Хороший пацан, только отчаянный, жуть берёт. Ему надо, чтобы его любил кто-то, - сказал Шульгин. И тихо добавил: - А Нике он нужен. Не видели вы её с ним. Она счастливая была, что видит его.
- Да видел я всё, - отрезал Михаил Сергеич. - Уволят меня с вами! То хоть какую-то работёнку подбрасывали.
Шульгин растерянно рассмеялся, почуяв слабину в обороне Техподдержки, и сказал:
- А к нам в театр пойдёмте.
Михаил Сергеич укоризненно покачал головой:
- Э-эх, в театр, я с искинами пятого поколения работал, в переиздании серии, можно сказать, участвовал! А теперь что? Шторы эти, кулисы задёргивать?! Да и вообще... Ты вот её видел? Она спокойная, весёлая. Людям хорошо с ней. Это её работа. Путь, если хочешь. Ты ведь не боишься красивых слов. Ну так это они. Она нужна людям...
- Василий не человек, получается, - буркнул Шульгин, потеряв надежду.
- А-а! Опять за своё. Василий - это Василий. Искин - это искин. Люди могут сорваться, оступиться, искин не должен, он опора... Люди попросили о помощи, она с ними.
- Нам с Васькой нечем оплатить эту помощь, он бы её позвал. Мне копить и копить, цены у вас в техцентре космические, - сказал Шульгин, развернулся и пошёл.
- Иди, иди, ишь! - Михаил Сергеич привстал, но рухнул прижатый столом. Договорил тихо: - Ваське оплатить нечем, а и те люди, чем виноваты? Им как быть?!
Хлопнула дверь. Шульгин сбежал по лестнице. Вспомнил, что этаж четырнадцатый, стукнул по кнопке лифта...
Долго шёл по улице. Поздно было уже, но на улицах многолюдно, тепло и как-то весенне: зелёной листвой пахнет, под ногами серёжки опавшие, будто мохнатые гусеницы. Завтра на работу рано утром... а вечером стояние на углу. Фонарщика купили. Теперь надо попробовать доделать свистуна. Свистун бил в литавры, а при ударе, вместо боя тарелок, раздавалась птичья трель, короткая и смешная. Свистун втягивал голову в плечи, сконфуженно оглядывался и бил опять. Что-то заедало, когда раздавалась трель...