...Одна стена моего дома с цветной голографией родителей и меня стояла там, на Земле. Другая, серая с четырёхъярусной койкой до потолка - в казарме космопехоты с шильдиком Протасов Алекс - на Атоне-2, третья - вон в том здании, что белела сейчас в темноте передо мной - в космопорте, на Хиксе. Четвёртая стеночка, соломенная, дрожавшая от ветра, гулявшего по степи, осталась в становище хсанов. И ещё слова: "Люблю тебя, синица, приеду скоро..." - мне больше так никогда не сказать...
Хсан сидел на коврике возле входа. Безглазое его лицо, выкрашенное по обычаю красной минеральной краской, сплошь занавешено длинными седыми космами. В прорехи ветхого суджуя - кимоно из шкур местного безволосого волка - виднелись струпья резаных ран. Хсан сидел, обхватив колени руками, и раскачивался.
Четверо других пассажиров, военные, отправлявшиеся в отпуск, заметно трусили от полусумрака, царившего в помещении. Они бросали мрачные взгляды на хсана, на черневшие ночной холодной степью выбитые окна, в которые задувал ледяной ветер, и старались держаться вместе. Но добравшись до половины своих запасов питьевого спирта, расшумелись. Стали говорить громче и выкрикивать:
- Да здравствует Коалиция!
На что хсан начинал раскачиваться сильнее. На груди из суджуя тогда выскальзывал узкогорлый кувшинчик, который хсан торопливо заправлял обратно. А часовой мрачно бросал:
- Орите тише, господа отпускники, если желаете добраться до дома.
И отпускники умолкали, пьяно кивая и жестами давая понять, что "всё в порядке, кэп, молчим, молчим".
Здание космопорта на Хиксе, пережившее не одну бомбёжку беспилотников, устоявшее в частых пожарах и налётах хсанов, стояло безглазо и уныло на краю лётного поля. Десяток пехотинцев охраняло его, расположившись в уцелевших стенах зала ожидания. Один часовой находился здесь же, у дверей, и не спускал глаз с чёрных проёмов трёх огромных окон. Другой час назад скрылся в темноте, там, в холодной степи, и будет дежурить до трёх часов ночи. Пока не прилетит звездолёт и не заберёт пассажиров. Звездолёты, с тех пор, как началась война южан с северянами, в Северном Архипелаге могли сесть только здесь, на единственной уцелевшей площадке.
Когда-то в двух километрах отсюда был шумный Аграс. Город в миллион жителей. С приземистыми домами и шпилями храмов, лабиринтами тоннелей и серпантином дорог. Теперь от него остались руины и вспоротые взрывами вены перегонов подземки, в которых прятались хсаны.
Хсанами звали всех, кто носил суджуй и красил красной краской лицо и ладони. Но сами хсаны сидят в своих деревнях и курят вонючую саппу. Они не воюют. За них воюют те, кто пришёл на их землю с войной.
Однако хрупкое перемирие в пятнадцатилетней кровавой резне, длившееся вот уже два месяца, было всем дорого: и хсанам, и самой Коалиции, потерявшей треть прибывших сюда по просьбе временного правительства.
Поэтому тот хсан, который сидел у дверей, вызывал настороженное любопытство, но никто не решался к нему подойти после того, как он показал часовому металлическую бляху, висевшую рядом с кувшинчиком - бейджик на местный лад.
- Когда только эта война кончится! - зло ткнув складной вилкой в кусок искусственной тушёнки, проговорил, сморщившись, один из отпускников.
- Никогда не кончится, убираться отсюда надо, хсаны нас всех перережут, - ответил другой, не притрагивавшийся к еде вовсе, он только пил и вытирал фиолетовые губы тыльной стороной ладони и кутался в форменную куртку. Флуканин, он, привыкший к жаре, на холодном Хиксе особенно страдал.
- Говорят, в этой посудине на шее они носят свою душу, - сказал тот, который сидел спиной к аборигену.
- Если ты видишь такой кувшинчик, Левицкий, - усмехнулся второй, - то перед тобой ходячий труп, - и помрачнел тут же, - плохо наше дело, если рядом хсан с кувшином. Лучше сдохнуть самому, чем попасть в их плен. Потому что это восстановленный. Зомби. А значит, кто-то из нас...
...Остров Маканас О - каменная шишка посреди моря, соединённая узким перешейком с другой половиной острова Маканас Ус. Здесь нам удалось закрепиться и занять оборону. Бесконечный бой, не прекращавшийся пять дней, вымотал. И долгожданное затишье принесло сон. Тяжёлый. В нём опять и опять погибали Ледаш, Са Гук, Пашка... Часовые расставлены. Но они тоже люди. К тому же части северян и хсанов стоят на большом Маканасе. А перешеек мы заминировали... Через час мы все спали. Тогда, в первые годы войны, никто не знал, кто такие хсаны, и почему южане боятся их сильнее смерти.
Лёгкие лодки хсанов подошли по воде неслышно...
Ночи на Хиксе чёрные, безлунье. Мелкие букашки звёзд будто светляки. И тоненький свист здешних сусликов. Лишь в отдалении ухает, накатывая прибой. Островное государство Северный Архипелаг богато "чёрной кровью", нефтью, и южане, начиная войну, шли за ней.
...Очнулся на рассвете. Оплавленная свеча курилась едким зелёным дымом. Свет полз тонкими полосами через прутья хижины. Призрачно освещал груду тряпья у входа, которая ожила сразу, как только я пошевелился. Красный блин, повисший перед глазами, заставил вдавиться в пол от неожиданности, и только потом я разглядел пуговки глаз. Волосы, перепачканные краской, ползали словно змеи по моему лицу. И узкогорлый кувшинчик в узловатых пальцах повис перед глазами. Хсан не сказал ни слова, но слова его больно всплывали в голове: "Береги - здесь твоя душа. Я вынул, я верну. Если захочу". Губы его резиново растянулись, открыв беззубый рот с синими дёснами. Дохнул гнилью. И, повесив кувшинчик мне на грудь, исчез...
Когда хсан достает свечу и складывает ладони в молитве, никто ему не помешает. Здесь, на Хиксе, уважают время молитвы.
Абориген достал из-за пазухи свечу, медленно запалил её, капнул на пол воска и прилепил свечу к капле. Едкий зелёный дымок потёк к выходу.
Никто не обратил на него внимания. Почти все спали. Только часовой рядом зло прищурился, будто почуяв неладное. Но не мог понять, что беспокоило его, и просто так остановить аборигена не посмел - вдруг у него тут свои рядом. Обозлённые хсаны страшнее диких псов с Иреи, не боятся ничего и рвут живьём на куски. А так, помолится и, может, обойдётся. Но всё-таки проговорил:
- Зря ты это, друг. Погасил бы свою чадилку...
Хсан не ответил ему, лишь склонился низко над свечой и затряс волосами над дымом.
В этот момент флуканин неуверенно прошёл мимо хсана и, пьяно качнувшись, выглянул в дверной проём.
- Левицкий, ты где? - позвал он в темноту.
Часовой встретился с ним глазами и отрицательно мотнул головой, давая понять, чтобы вернулся на место.
- Но Левицкий... его уже давно нет! - возмутился раздосадованный отпускник.
Часовой оттолкнул флуканина от двери:
- А не надо было соваться в степь! - прошипел он. - Сидеть, кому сказал! И хватит бухать! Всех перережут, и пикнуть не успеете...
Он вдруг замолчал и, удивлённо расширив глаза, повалился вперёд. За ним в полный рост стоял хсан. Лица аборигена не было видно, лишь волосы, трясущиеся и ползущие по лицу будто змеи... Мелькнул тонкий хсанский нож.
Отшатнувшись, флуканин стал оседать на пол. И тускнеющим взглядом увидел, как в окна, в двери ползли змеи, много змей. Они извивались, душили. И люди скоро скрылись под шевелящейся массой...
...В первый раз я не привёл никого... Хсан бил долго, со знанием. Придушит, отпустит, придушит, снова отпустит... И свечка эта, из чего она у него, не знаю... Тогда я забыл, что было написано на шильдике, на койке у моей второй стены... А потом и стену эту.
Во второй раз я привёл десять душ. Хсан был недоволен - мало. Бил страшно...
Теперь я не помню ничего. От меня бывшего осталась одна... синица... Кто это такая, я не помнил... Но она и я... я нынешний, вместе быть не могли. Никогда.
Хсан и Синица.
Синица и Хсан.
Так не бывает...
Серым утром штурмовик завис над зданием космопорта. Сел, прокатившись по лётному полю. Тишина и глухой шум прибоя. Синие комбезы Коалиции мелькали среди чёрных одежд южан.
- Звездолёт ночью сесть не смог, сэй, посадочных огней не зажгли, на позывные никто не отвечал, - докладывал щуплый, унылого вида космеец офицеру Армии Южных сэю Эллоди.
Тот не ответил и мрачно смотрел, как штурмовики окружают здание. Входят...
Вот показался один из них и скрестил руки над головой.
Офицер выдохнул зло и некоторое время молчал.
Трупы выносили по одному и складывали возле самолёта. Пятеро.
- Все?
- Так точно, сэй, все.
- Должно быть пятнадцать.
- Больше никого.
- Каждый раз одно и то же, - Эллоди сплюнул и подошёл к зданию, - обкурят саппой и кувшин на грудь повесят. Теперь эти десять, которых не нашли, ещё столько же своих им приведут. Странно, что этих пятерых не взяли!
- Возле двери найдена свеча.
- Кто бы сомневался... - Эллоди грузно присел на корточки возле стены, отёр пыль с еле видневшихся букв, - а это что?
Прожужжал анализатор.
- Сегодня же покажу лингвистам, - гладкий бугристый череп космейца, разглядывавшего надпись, мелькал перед носом сэя Эллоди, - но могу поспорить, что это написано землянином.
- Отдайте лингвистам, - буркнул Эллоди и повернул к самолёту, - здесь больше делать нечего.
- Подождите! - крикнул один из южан в пустую раму окна, заглядывая вовнутрь. - Здесь, похоже, озза!
- Озза?! Откуда ей здесь быть? - Эллоди в недоумении посмотрел на космейца.
Космеец выпрямился, оставив в покое надпись на стене.
- Оззу совершает хсан, закончив свой путь, - пробормотал ему сэй Эллоди. - Но восстановленный не хсан!
Эллоди, как южанин, о нравах северян знал больше, чем все эти приезжие. Но теперь и он растерянно смотрел на пепел, кружащийся смерчиком над кострищем. Самосожжение. И в этом не было ничего странного. Озза потому что. А странное было в том, что кувшин хсана разбит и не обгорел. Настоящие хсаны кувшины не носят. Их носят восстановленные. Так их называли между собой солдаты. Но восстановленные не хсаны, им озза не по силам, потому что мёртвые они. И кувшины они свои берегут, как зеницу ока. Душа потому что. А этот восстановленный свой кувшин разбил... Совершил оззу... И эти пятеро... не оставляют хсаны мертвецов, им всё сгодится, что две ноги и две руки имеет. Невероятно. Эллоди удивлённо покачал головой.
...Морок отступал вместе с ночью. Холод и жуткий тягун по телу. Память, будто нашинкованная на части хсанским ножом, мельтешила непонятным... стенами, шильдиками... койками... мёртвыми лицами, глазами, которые казались знакомыми... Ясной и понятной была только соломенная стена. Там покой. Но было ещё чего-то жаль...
Степь холодная и чужая... Чужая... Здесь не живут синицы... Хсан и синица не могут быть вместе... Но есть ещё кувшин. Там моя душа. Она чистая. Но... зачем моей душе такой я. Лети...