Кро К. : другие произведения.

Истории о призраках и семейные легенды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мне не удалось понять, в какой степени рассказы являются художественными, а в какой - "рассказами очевидцев".

GHOSTS AND FAMILY LEGENDS.

A Volume for Christmas.

by

MRS. CROWE,

London:

Thomas Cautley Newby, Publisher,

Welbeck Street, Cavendish Square.

1859

  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   ПРЕДИСЛОВИЕ
   У КАМИНА
   ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ
   ПРОЩАНИЕ С ЛЮБИМЫМ
   ОН НЕ СМОГ ПРИЙТИ НА СОБРАНИЕ
  
   ВЕЧЕР ВТОРОЙ
   БЕЛЫЙ КОТ
   ВОЗВЕСТИВШИЕ СМЕРТЬ
   ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ
  
   ВЕЧЕР ТРЕТИЙ
   ПЕРЕВОЗЧИК
  
   ВЕЧЕР ЧЕТВЕРТЫЙ
   ПРЕДВЕСТНИКИ
   ВЕЩИЕ СНЫ
  
   ВЕЧЕР ПЯТЫЙ
   НОЧНОЕ БДЕНИЕ
   СТРАННАЯ СОБАКА
   ШОТЛАНДСКИЙ СВЯЩЕННИК
  
   ВЕЧЕР ШЕСТОЙ
   ЛУЧЕЗАРНЫЙ МАЛЬЧИК
   ПРЕДСКАЗАНИЕ
   ПОСЕЩАЕМЫЕ ДОМА
   ВОЗРАЖЕНИЕ
  
   ВЕЧЕР СЕДЬМОЙ
   НЕМЕЦКАЯ ГОСТИНИЦА
   ПУТЕШЕСТВЕННИК, ЗАСТИГНУТЫЙ БУРЕЙ
  
   ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ
   МОЙ ВИЗИТ В ПОСЕЩАЕМЫЙ ДОМ
   ПРИКЛЮЧЕНИЕ МОЛОДОГО ДЖЕНТЛЬМЕНА
   ЗАКЛЮЧЕНИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ
   АВТОГРАФЫ ПИСЕМ, СОДЕРЖАЩИЕ РАССКАЗЫ О
   ПЕРСОНАЛЬНОМ ОПЫТЕ, ПРИСЛАННЫХ АВТОРУ
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   ЗЕМНОЕ И НЕЗЕМНОЕ. ЛЕГЕНДЫ
  
   ИТАЛЬЯНСКАЯ ИСТОРИЯ
   ИСТОРИЯ ГОЛЛАНДСКОГО ОФИЦЕРА
   ИСТОРИЯ СТАРОГО ФРАНЦУЗСКОГО ДЖЕНТЛЬМЕНА
   ИСТОРИЯ ШВЕЙЦАРСКОЙ ЛЕДИ
   ИСТОРИЯ ОВЦЕВОДА
   ИСТОРИЯ МОЕЙ ПОДРУГИ
  
  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

  
   Случилось так, что последнюю зиму я провела в большом загородном особняке на севере Англии, где у нас было множество гостей и всевозможные развлечения - танцы, музыка, карты, бильярд и другие игры.
   Однако в конце декабря 1857 года веселье в доме было временно прервано серьезным несчастьем, случившимся с одним из гостей, - заставившее нас собраться с серьезными лицами вечером у камина в гостиной, где мы принялись обсуждать незначительность того, что мы имеем, - какими бы благами мы ни наслаждались, - и печальную неопределенность человеческого существования, поскольку она затрагивает нас в самом печальном ее аспекте - жизни тех, кого мы любим.
   От этой темы разговор перекинулся на различные рассуждения о великих тайнах настоящего и будущего; о явлении друзей и возможных интересах их, - ушедших от нас, - в благополучии тех, кого они оставили здесь; о некотором опыте, который в той или иной степени имел почти каждый; и о тех аргументах, которые могут быть приведены для подкрепления точки зрения тех, кто считает жизнь будущую менее отделенной от жизни настоящей, чем это принято даже у теологов.
   Короче говоря, мы принялись рассказывать истории о привидениях, и хотя некоторые из собравшихся исповедовали полное неверие в духов, их рассказы оказались столь же интересными, как и тех, кто в них верил, - рассказы о том, что случилось с ними или их друзьями, на самом деле или по видимости, - только с оговоркой, что это, несомненно, было явление.
   Содержание этих разговоров представлено на следующих страницах; я постаралась передать истории, насколько это было возможно, словами самих рассказчиков. Конечно, я не имею права называть их имена; никто не хочет признаваться в печати, что он или кто-либо из его близких видел привидение или верит, что он его видел. С подобным признанием связана какая-то одиозность, с которой едва ли кто-нибудь может согласиться; и неудивительно, когда умные люди слушают подобные рассказы с очевидным недоверием и объявляют вас в лучшем случае суеверным дураком или больным, страдающим видениями.
   При таких обстоятельствах, я должна отказаться от полной откровенности и признания перед читателем, видела ли я сама когда-нибудь привидение; но я делаю почти такой же смелый шаг, заявляя о своей полной и неизменной вере в то, что другие иногда видят подобные вещи; и я утверждаю, что большинство из тех, кто рассказывал о событиях, содержащихся в данной книге, признались мне в своей абсолютной убежденности, что они или их друзья действительно видели и слышали то, о чем они рассказывали.
   Некоторые из собравшихся рассказывали любопытные предания и легенды, связанные с их семейными летописями, и они составляют вторую часть этой небольшой книги, которая, я надеюсь, окажется весьма интересным собеседником у рождественского камина.
  
   КАТЕРИНА КРО
   15 октября, 1858.
  
  

ИСТОРИИ О ПРИЗРАКАХ И СЕМЕЙНЫЕ ЛЕГЕНДЫ

  

У КАМИНА

ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ

  
   - Но ведь в привидения никто не верит, - возразил мистер Р.
   - Напротив, - сказала я, - я не сомневаюсь, что в нашем кругу нет никого, кто не имел бы подобного опыта лично или не был бы доверенным лицом друзей, которые испытали нечто подобное, и в чьих словах по любому другому вопросу он не мог бы усомниться.
   После некоторого обсуждения вопроса о существовании призраков и родственных тем было решено, что каждый должен рассказать историю, ограничив излагаемую историю обстоятельствами, которые произошли либо с ним самим, либо были рассказаны ему кем-то, кто имел полное право на доверие и пережил этот опыт.
   Мы следовали порядку, в котором сидели, и мисс П. начала.
   - Несколько лет назад я была помолвлена с офицером ... полка. Обстоятельства, связанные с нашими семьями, помешали союзу состояться так рано, как мы ожидали, а тем временем капитан С., чей полк находился в Вест-Индии, получил приказ присоединиться к нему. Нет нужды говорить, что эта разлука сильно огорчала нас, но мы утешали друг друга, как могли, поддерживая постоянную переписку, хотя в те дни пароходов не было, письма шли гораздо дольше, и было меньше уверенности в их прибытии, чем теперь. Тем не менее, я получала их довольно регулярно и не имела ни малейшего повода для беспокойства.
   Однажды, когда я ходила по магазинам и вернулась довольно усталая, я сказала маме, что мне нужно пойти и прилечь на часок, потому что вечером мы идем гулять, и я боялась, что у меня может разболеться голова, чему я очень подвержена; поэтому я поднялась к себе в комнату, взяла книгу и бросилась на кровать, чтобы почитать или поспать, - как придется. Я прочитала страницу или две и, чувствуя сонливость, отложила книгу, чтобы дать мыслям покой и заснуть, когда меня разбудил стук в дверь моей комнаты.
   - Войдите, - сказала я, не поворачивая головы, так как подумала, что это горничная пришла за платьем, которое я собиралась надеть вечером.
   Я слышала, как отворилась дверь и кто-то вошел, но это была не ее походка, а потом я оглянулась и увидела, что это капитан С. Что на меня тогда нашло, не могу вам сказать. В то время я мало что знала о месмеризме, но с тех пор думаю, что, когда появляется дух, он должен обладать какой-то способностью гипнотизировать видящего его, потому что я слышала, как другие люди, которые оказывались в подобных ситуациях, описывали очень многое из того, что испытала я сама. Я была совершенно спокойна, нисколько не испугана и не удивлена, а просто потрясена. Конечно, если бы я оставалась в своем обычном состоянии, я была бы либо поражена, увидев капитана С. так неожиданно, особенно в моей комнате, либо, если бы я поверила, что это привидение, я была бы ужасно огорчена и встревожена; но я не поверила, и не встревожилась; и я не могу сказать, думала ли я о том, сам ли он это или его призрак. Я была пассивна, и мой разум принял это появление, не задаваясь вопросом, как такое может быть.
   Капитан С. подошел к кровати и заговорил со мной в точности так, как он обычно делал, и я ответила ему тем же. После первого приветствия он пересек комнату и принес стул, стоявший у туалетного столика. На нем был мундир, и когда он повернулся ко мне спиной, я отчетливо видела швы его мундира сзади. Он принес стул и, усевшись у кровати, беседовал со мной около получаса; затем он встал и, взглянув на часы, сказал, что его время истекло, и он должен идти; он попрощался со мной и вышел через ту же дверь, через которую вошел.
   В тот момент, когда она закрылась за ним, я поняла, что произошло; если моя гипотеза верна, его власть надо мной прекратилась, когда он исчез, и я вернулась в свое нормальное состояние. Я закричала и схватилась за веревку колокольчика, которую дернула с такой силой, что оторвала ее. Моя мать, находившаяся в комнате внизу, бросилась вверх по лестнице, сопровождаемая слугами. Они нашли меня на полу в обмороке, и некоторое время я не могла объяснить причину своего волнения. Наконец, немного успокоившись, я попросила слуг покинуть комнату и рассказала матери о случившемся. Конечно, она думала, что это сон. Напрасно я уверяла ее, что это не сон, и указывала на стул, который, как это ни удивительно, действительно был принесен к кровати духом - он стоял точно так же, как был поставлен им; к счастью, никто его не сдвинул. Я сказала: ты знаешь, где обычно стоит этот стул; когда ты была здесь недавно, он стоял на своем обычном месте - так было, когда я легла, - я никогда не двигала его; его поставил сюда капитан С.
   Моя мать была очень озадачена; она нашла меня уверенной и здравой в своих рассуждениях, но все же, это казалось ей невозможным.
   С тех пор я думала только о капитане С., как об ушедшем из этой жизни; я была избавлена от неизвестности и ее мук. Я была уверена. Поэтому примерно месяц спустя, когда однажды утром майор Б. из ... полка прислал свою визитную карточку, я сказала матери: "Вот увидишь, он пришел сообщить мне о смерти Генри".
   Так оно и было. Капитан С. умер от лихорадки в тот день, когда нанес мне этот таинственный визит.
   Мы спросили мисс П., не случалось ли ей видеть что-нибудь подобное до или после.
   - Никогда, - ответила она, - я никогда не видела ничего подобного, кроме этого случая.
   - У меня нет собственного опыта, - сказал доктор У., - но во время моего последнего путешествия по Шотландии я побывал, среди прочих мест, на Скае, и обнаружил, что весь остров говорит о только что произошедшем там событии, которое, возможно, вас заинтересует. В Портри жил торговец по фамилии Робертсон; я думаю, он был чем-то вроде мелкого торговца, как это часто бывает у лавочников в тех отдаленных местах. Но чем бы он ни занимался, он часто отправлялся за покупками на другие острова или на материк. Он уже собирался отправиться в одну из таких поездок, кажется, в Раасу, когда друг сообщил ему, что должно состояться собрание жителей по какому-то общественному вопросу, который его, Робертсона, очень интересовал.
   - Вам лучше отложить отъезд до пятницы, - сказал мистер Браун. - Мы не можем обойтись без вас, и очень может быть, что вы не успеете вернуться вовремя.
   - Я могу сделать все свои дела и вернуться в четверг, - ответил мистер Робертсон, возражая, что если он останется ждать до пятницы, то не будет смысла ехать до понедельника. Браун пытался уговорить его изменить свои планы, но тщетно. "Вы можете рассчитывать на встречу со мной в четверг, если заглянете вечером, - сказал он, - так как я ни в коем случае не намерен пропускать собрания".
   Этот разговор состоялся рано утром во вторник. Тотчас же после этого мистер Робертсон попрощался с женой и детьми и отправился на пароход, отплывший в одиннадцать часов, имея на борту, кроме него, еще двух пассажиров и двух матросов.
   В четверг вечером мистер Браун, который был занят ободрением своих сторонников, имея в виду завтрашнее собрание, и взявший на себя ответственность за присутствие своего друга Робертсона, едва закончив свои дела, отправился на встречу с последним, желая удостовериться, что тот прибыл.
   Тревога его скоро рассеялась, потому что он встретил его по дороге.
   - Ну, вот и вы, - сказал он, протягивая руку.
   - Да, - ответил Робертсон, как будто не замечая руки, - я сдержал свое обещание.
   После этого мистер Браун перешел к теме собрания и упомянул о своих надеждах на продолжение разговора, чем, по-видимому, удовлетворил Робертсона; но, как только удалось перевести разговор в другое русло, тот заговорил со своим другом о жене и детях и о некоторых мерах, которые он хотел бы принять в отношении своего имущества.
   Он был настолько поглощен этими делами, что почти ничего не говорил на другую тему, и мистер Браун, расставшись с ним на улице, удивился, почему тот выбрал именно такой момент для обсуждения своих личных дел.
   На следующее утро, в назначенный час, жители этого места собрались в общей комнате в "Бочке". Браун, который хотел сказать Робертсону несколько слов, задержался в дверях, но так как не увидел его, то решил, что тот пришел раньше него, и поднялся наверх.
   - Робертсон здесь? - спросил он, входя в комнату.
   - Нет, - ответил кто-то, - боюсь, он не вернулся из Раасы.
   - Вернулся, - сказал Браун, - он будет здесь, я видел его вчера вечером.
   Они некоторое время беседовали о делах, пока, обнаружив, что председатель собирается приступить к обсуждению, снова не вернулись к отсутствию Робертсона.
   - Я знаю, что он вернулся, - сказал кто-то, - потому что видел его вчера вечером у своей двери.
   - Он не мог забыть о собрании, - сказал другой.
   - Конечно, нет, ведь мы говорили об этом вчера вечером, - сказал Браун.
   - Может быть, он болен, - предположил кто-то.
   - Пошлите своего человека к мистеру Робертсону и скажите, что мы его ждем, - сказал Браун хозяину.
   Хозяин вышел из комнаты, а они тем временем приступили к делу.
   Вскоре хозяин вернулся в комнату и сказал, что миссис Робертсон ответила, - ее муж не вернулся из Раасы, и она не очень-то надеется, что он вернется до ночи.
   - Чепуха! - воскликнул Браун. - Я видел его вчера, как было условлено, и имел с ним долгий разговор.
   - Я уверен, что он вернулся, - сказал тот, кто говорил раньше. - Я шел по другой стороне улицы и увидел, что он стоит в дверях. Мне следовало бы подойти и поговорить с ним, но я торопился.
   - Это удивительно,- сказал хозяин, - миссис Робертсон заявляет, что он не возвращался.
   Начались шутки по поводу бегства Робертсона от его супруги, и собрание завершило обсуждение без него, так как его партия была чрезвычайно раздражена его отсутствием, что, по их мнению, было нечестно по отношению к делу.
   - Он должен был поддержать нас.
   - Полагаю, он изменил свое мнение.
   - Тогда лучше бы он так и сказал.
   - Меня, конечно, поразило, что он был довольно равнодушен к этому вопросу, когда я разговаривал с ним вчера вечером; но во вторник я видел его перед самым отъездом, и он сказал, что ни в коем случае не пропустит встречу. Я пойду, повидаюсь с ним и узнаю, что он имел в виду.
   Поэтому Браун отправился в дом своего друга и застал миссис Робертсон с детьми за обедом.
   - Добрый вечер, мистер Браун, - сказала она, - значит, собрание кончилось.
   - Да, - ответил он, - но где Робертсон? Почему он не сдержал своего слова и не поддержал нас?
   - Видите ли, я полагаю, что он хотел вернуться, да, я знаю, что хотел, но дело не могло быть оставлено незавершенным, и я полагаю, что он не смог этого сделать.
   - Вы хотите сказать, что он не вернулся? - спросил Браун.
   - Конечно, знаю, - ответила миссис Р. - Конечно, он был бы на собрании, если бы вернулся.
   - Но люди видели его вчера вечером, когда он стоял у двери своего дома, - ответил осторожный Браун.
   - Нет-нет, мистер Браун, не верьте этому, - сказала миссис Р., смеясь. - В тех, кто это говорит, было слишком много виски.
   Дети засмеялись при мысли о том, что кто-то видел их отца в то время, когда тот находился в Раасе, и в целом было очевидно, что если Джон Робертсон и вернулся, то его семье это неизвестно. Но что могло послужить причиной столь странного поступка и почему, если он не хотел появляться на собрании, он вообще показался? Почему бы ему, на самом деле, не держаться подальше от Портри?
   Однако Робертсон так и не появился, и позже в тот же день хозяин "Бочки" сказал Брауну, проходя мимо двери: "Вы, должно быть, ошиблись, увидев мистера Робертсона; пароход из Раасы еще не пришел".
   - Тогда он, должно быть, приплыл на чем-то другом, потому что я не только видел его, но и разговаривал с ним. Я не могу понять, что он имеет в виду, играя в прятки подобным образом?
   - Это очень странно, - сказал хозяин, - потому что я жду свой заказ из Раасы; услышав от вас, что приехал мистер Робертсон, я спустился узнать об этом; но мне сказали, что за эти два дня ни один корабль не приходил, из-за противного ветра.
   - Я знаю, что пароход из Раасы не вернулся, - сказал носильщик, - я только что видел Дженни Макгилл, и она говорит, что ее муж не вернулся.
   - Вы, в конце концов, убедите меня, что я не в своем уме, - сказал озадаченный Браун. - Но если я когда-нибудь в своей жизни видел Робертсона, то именно вчера вечером; я собирался навестить его, как он просил меня сделать это перед отъездом; но я встретил его недалеко от его дома, и более того, он рассказал мне о том, чего я раньше не знал, о покупке, которую он сделал, и о том, как он собирается ей распорядиться.
   - Это очень странно, - сказал хозяин.
   - Эх, господа, - сказала старая торговка рыбой, стоявшая рядом. - Не хотелось бы мне думать, что вы видели призрак Джона Робертсона, как говорите, а что касается Джейми Макгилла, то прошлой ночью мне приснился о нем дурной сон.
   Все рассмеялись, - это было первое предположение подобного рода, - и, хотя Браун не хотел признаваться в этом, ему стало не по себе, тем более что в его памяти всплыли некоторые вещи, которые прежде не приходили ему в голову. Он вспомнил, что Робертсон, вопреки обыкновению, не пожал ему руку при встрече и при расставании; даже тогда его поразил серьезный тон его разговора и то, что он выбрал именно этот момент, чтобы привлечь внимание друга к тому, что в данный момент не представляло для него особого интереса. Потом ему пришло в голову, что он выглядел больным и печальным - он приписал это усталости; но теперь, собрав все воедино, он не мог избавиться от чувства сильного беспокойства. Весь день он бродил вокруг дома Робертсона, а от него до берега, ночью лег спать очень возбужденный, а к полудню тревога распространилась и стала всеобщей. Это было неспроста.
   Джон Робертсон так и не вернулся; лодка исчезла; что с ней случилось, неизвестно, так как все находившиеся на борту погибли. Однако мистер Браун взял на себя роль друга и опекуна осиротевшей семьи, и информация, полученная им в ходе той печальной беседы, позволила ему во многом облегчить их обстоятельства.
   - Весьма примечательная история, - сказала я.
   - Да, - ответил доктор У. - Весьма примечательная, если это правда.
   - Это не может быть неправдой, - сказала я, - помните, мы дали честное слово; я сочла бы дурным тоном, если бы кто-нибудь попытался озадачить нас выдуманной историей.
   - Уверяю вас, я ее не выдумывал, - ответил доктор У. - Я передаю ее вам в том виде, в каком она была рассказана мне на месте. Если вы спросите меня, верю ли я в это, я не могу сказать, что верю.
   - Как вы думаете, люди, которые вам ее рассказали, поверили?
   - Разумеется.
   - И в нее, кажется, поверили все?
   - Не могу сказать, по большей части, скорее всего, да; но, конечно, прежде чем поверить в такое, нужно иметь веские доказательства.
   - Согласна, но если вы сами не видели этого явления, то не можете иметь более веских доказательств, чем то, что в него верили те, у кого были веские основания для своей веры. Они могли судить, насколько мистер Браун достоин доверия, и имели то преимущество, что видели его поведение на публичном собрании, когда он утверждал, что видел и разговаривал с Робертсоном в то время, когда он не мог знать, говорит ли он неправду; что этот человек не вернется и не опровергнет его слова. Кроме того, насколько мы видим, это была бы бесполезная и злая ложь, поскольку она была рассчитана на то, чтобы обеспокоить семью этого человека. Его последующее поведение нисколько не способствует убеждению, чтобы он был способен на такой поступок.
   - Конечно, нет, но вы же знаете, что шотландцы очень суеверны.
   - Я не могу согласиться с вами; высшие и низшие классы городов совершенно сходны в этом отношении с теми же классами Англии. Во всех странах низшие классы более склонны верить в эти вещи, потому что они верят в свои традиции и придерживаются аксиомы, что видеть - значит верить. Высшие классы, с другой стороны, тщательно воспитаны, чтобы не верить в такие традиции и отвергать аксиому, что видение - это вера, если увиденное - призрак. Я признаю, что наши чувства часто обманывают нас, и что мы думаем, будто видим то, чего не видим; я полагаю, что каждый человек, обладающий хоть малейшим разумом, научился до известной степени не доверять своим собственным чувствам; но почему в одном конкретном пункте мы должны полностью отвергать их свидетельства, я никогда не могла понять.
   - Вы, я полагаю, слышали о призрачных иллюзиях? - сказал доктор.
   - Конечно, и я допускаю их существование; но на нашей стороне так много случаев, которые доктрина не в силах объяснить, и для вас так невозможно доказать, что какой-либо конкретный случай видения призраков подпадает под эту категорию, что нет смысла обсуждать эту тему. Признаюсь, это усложняет задачу, но никогда не сможет решить вопрос окончательно. Я хотела сказать, однако, что лавочники и средний класс Шотландии, - это совсем не то, что вы подразумеваете под суеверными классами, - класс, к которому принадлежат Браун и Робертсон, является самым твердолобым и недоверчивым в королевстве; и их религия, которая в высшей степени лишена воображения, так далека от того, чтобы внушать веру в привидения, имела бы прямо противоположную тенденцию, потому что привидения не составляют предмета веры ни в длинном, ни в коротком катехизисе. Говорят, что в отдаленных районах Высокогорья люди более склонны к тому, что вы назвали бы суеверием; но та же самая особенность наблюдается во всех горных районах, и так как она никогда не была удовлетворительно объяснена, мы не будем сейчас вступать в дискуссию по этому поводу.
  
  

У КАМИНА

ВЕЧЕР ВТОРОЙ

  
   - После рассказа доктора, боюсь, мой покажется вам слишком неинтересным, - сказала миссис М., - но так как это единственное происшествие подобного рода, которое когда-либо случалось со мной, я расскажу вам о нем.
   - Лет пятнадцать тому назад я гостила у друзей в великолепном старинном поместье в Йоркшире, и наш хозяин, страдавший подагрой, имел обыкновение разъезжать по парку и окрестностям в низком фаэтоне, запряженном пони, и я часто сопровождала его. Местом одной из наших любимых экскурсий были развалины старого аббатства сразу за парком, и мы обычно возвращались по удивительно красивой сельской дороге, ведущей в деревню, или, скорее, в маленький городок С.
   В один прекрасный летний вечер, когда мы только что въехали на эту дорожку, я, увидев живые изгороди, полные диких цветов, попросила моего друга позволить мне выйти и собрать их; я шла впереди экипажа, собирая жимолость и розы, пока не оказалась возле калитки, которая вела в поле. Это были обычные деревенские ворота со столбами по обеим сторонам, и на одном из этих столбов сидел большой белый кот, самое прекрасное животное из всех, каких я когда-либо видела; а так как я питаю слабость к кошкам, я остановилась, чтобы полюбоваться этим гладким, упитанным котом, выглядевшим так умиротворенно в очень неудобной позе; вершина столба, на котором он сидел, поджав под себя лапы, была совершенно непропорциональна его телу, ибо даже ангорская кошка не могла бы соперничать с ним в размерах.
   - Взгляните, - крикнула я своему другу, - какой великолепный кот! - Я боялась, что приближение фаэтона спугнет ее прежде, чем он успеет ее увидеть.
   - Где? - спросил он, останавливая лошадь напротив ворот.
   - Вот, - сказала я, указывая на столб, - какая прелесть, не позволите ли вы мне погладить его?
   - Я не вижу никакого кота, - сказал он.
   - Вон он, на столбе, - сказала я, но он заявил, что ничего не видит, хотя кот сидел совершенно спокойно во время этой беседы.
   - Разве вы не видите кота, Джеймс?- спросила я в большом недоумении у возницы.
   - Да, мэм, вон на том столбе большой белый кот.
   Я подумала, что мой друг, должно быть, шутит или теряет зрение, и подошла к коту, намереваясь взять его на руки и отнести в коляску; но когда я подошла ближе, он спрыгнул со столба, что было вполне естественно, но, к моему удивлению, он прыгнул в пустоту - как только он прыгнул, он исчез! Никакого кота в поле, никакого на дороге, никакого в канаве!
   - Куда он делся, Джеймс?
   - Не знаю, мэм, я его не вижу, - сказал возница, вставая и оглядываясь.
   Я была совершенно сбита с толку происшедшим, и когда снова села в карету, мой друг сказал, что, по его мнению, нам с Джеймсом просто показалось, а я возразила, что он, должно быть, ослеп.
   Когда мы проезжали через город, мне нужно было выполнить одно поручение, и я остановилась с этой целью у галантереи; и пока меня обслуживали, я упомянула, что видела удивительно красивого кота, сидящего на воротах возле дороги, и спросила, не могут ли они сказать мне, кому он принадлежит, добавив, что это самый большой кот, какого я когда-либо видела.
   Хозяева лавки и две женщины, делавшие покупки, приостановили свои дела, переглянулись, а потом посмотрели на меня, очевидно, очень удивленные.
   - Это был белый кот, мэм? - спросила хозяйка.
   - Да, белый кот, прекрасное создание и...
   - Боже мой! - воскликнули двое или трое. - Эта дама видела Белого Кота С.
   - Хозяин спрашивает, скоро ли вы закончите, мэм? Пони становится беспокойным, - сказал Джеймс.
   Конечно, я поспешила выйти и сесть в коляску, сказав моему другу, что кот хорошо известен жителям С., и что ему двадцать лет.
   В те дни, кажется, я никогда не задумывалась о привидениях, и меньше всего я думала о привидении кота; но два вечера спустя, когда мы ехали по дороге, я снова увидела кота в том же положении, и снова мой спутник не мог его видеть, хотя возница видел. Я тотчас же сошла и подошла к нему. Когда я приблизилась, он повернул голову и посмотрела на меня своими мягкими, кроткими глазами с добрым выражением, как у любящей собаки, а затем, не сходя со столба, начал постепенно исчезать, как пар, пока совсем не исчез. Все это возница видел так же хорошо, как и я, и теперь не могло быть никакой ошибки в том, что это было на самом деле. В третий раз я увидела его средь бела дня, мое любопытство сильно возбуждено, и я решила сделать дальнейшие расспросы среди жителей С., но прежде чем у меня появилась такая возможность, я была вызвана в связи со смертью моего старшего ребенка, и с тех пор я никогда не бывала в этой части страны. Однако однажды я упомянула об этом обстоятельстве одной даме, которая была знакома с этим районом, и она сказала, что слышала о Белом Коте из С., но никогда его не видела.
   Но так как эта история может показаться вам не очень интересной, поскольку касается только кота, то я, с вашего позволения, расскажу вам другую, которая случилась со мной, хотя сама я ничего не видела.
   - Мы будем вам очень признательны, - сказала я, - но я далека от мысли, будто ваша история не интересна; на самом деле, для меня она имеет весьма своеобразный интерес. Мало найдется таких искренних друзей, как животные, которые любили бы нас, и нет никого, кого я, со своей стороны, более искренне желала бы увидеть снова. В моей жизни было две собаки, которые внесли большой вклад в мое счастье, пока были живы, и никогда не причиняли мне печали, пока не умерли. Кроме того, в природе этих существ есть глубокая тайна, которую человек никогда не стремится разгадать и не снисходит до размышлений на эту тему. Каково их отношение к человеческой расе? Почему эти духовные зародыши воплощены в таких формах и подчинены человеку, этому суровому и жестокому господину, который считает себя выше их, потому что наделен некоторыми высшими способностями, большинством из которых грубо злоупотребляет. Насколько прекрасны их характеры при изучении? как прекрасен их интеллект, когда он взращен? Как охотно они служат нам, когда с ними хорошо обращаются? Но человек своей жестокостью, невежеством, ленью и недостатком рассудительности портит их нрав, притупляет их разум, калечит их природу, а затем наказывает их за то, что они такие, какими он сам их сделал. Чалмерс мог бы воскликнуть: "Вся природа стонет под жестокостью человека". Почему эти существа, безгрешные, насколько мы видим, оказались в этом мире подданными варварского, бездумного тирана? Этот вопрос всегда казался мне серьезным.
   После этого небольшого отступления г-жа М. продолжила.
   - Я путешествовала по Континенту и по пути домой остановилась в Брюсселе. Спальня, которую я занимала, соседствовала с другой комнатой, где спали моя верная служанка Рахиль и один из моих детей. Я лежала в постели и не могла заснуть, когда услышала голос Рахили, говорившей что-то, чего я не расслышала, и прежде чем я успела спросить, что это было, она издала крик, который немедленно привел меня к ее постели. Я застала ее в сильном волнении, и, как только она успокоилась настолько, чтобы заговорить, то сказала мне, что недолго пробыла в постели, когда услышала голос, зовущий ее, который, как она полагала, был моим, и сразу же после этого в зеркале, стоявшем в ногах кровати, увидела фигуру в белом, вошедшую и направившуюся в другой конец комнаты. Она решила, что это я в ночной рубашке, и что я упомянула ее имя только для того, чтобы удостовериться, не спит ли она, боясь потревожить беспокойного ребенка. Фигура исчезла за дверью, но вскоре вернулась снова и, казалось, что-то искала; Рахиль приподнялась на постели; когда фигура приблизилась и положила тяжелую руку ей на колено, в этом пожатии было что-то болезненное, и она воскликнула: "О, не делайте этого, сударыня!" Но едва она произнесла эти слова, как разглядела черты лица и увидела, что это ее сестра. Призрак печально посмотрел на нее, а затем, отступив в противоположный угол, исчез. Это обстоятельство, несмотря на мои доводы и предположения, что это был сон, произвело на нее очень тягостное впечатление; она была уверена, что случилось какое-то несчастье, и это подтвердилось; ее сестра умерла в ту ночь, оставив маленьких детей, о которых в последние минуты своей жизни она очень беспокоилась.
   - Таких случаев очень много, - сказала леди А. - Я знаю два, которые могу привести с полным для этого основанием. Моя подруга сидела несколько лет тому назад в гостиной своего загородного дома; в каждом конце комнаты имелись двери, ведущие в другие комнаты, обе они были открыты. Легкий шорох заставил ее оторвать взгляд от работы, когда она увидела, как племянник вошел в одну дверь, миновал комнату и вышел в другую. Молодой человек учился в колледже, и у нее не было причин ждать его, но, решив, что его привело какое-то непредвиденное дело и что он ищет ее, она позвала: "Артур, я здесь", - и последовала за ним в соседнюю комнату, а затем в холл. Не получив ответа и не найдя его нигде, она позвонила слугам и спросила, где он, но они не знали; они ничего не видели. Она настаивала, что он приехал, и его тщетно искали по всему дому и в саду. Все это оставалось совершенно непонятным, пока с почты не пришло письмо, извещавшее, что молодой человек в тот день утонул.
   - Другой пример, столь же достоверный, - это случай доктора К. из Дублина. Он жил со своей семьей в нескольких милях от города, по-моему, в Хауте или около него, и когда возвращался вечером после посещения своих пациентов, то часто, чтобы сэкономить время, шел коротким путем через пески, которые в определенные периоды прилива не всегда были безопасны. Миссис К. часто умоляла его отказаться от этой практики и идти длинным путем, но он считал, что слишком хорошо знаком с этим местом, чтобы подвергать себя опасности. Как-то вечером, когда его, как обычно, ждали к ужину, брат, стоявший у окна, увидел, что он приехал; он ехал на белом коне и потому был заметен. Когда наступил час ужина, - так как он не появлялся в гостиной, - его брат и миссис К., которой он сказал, что видел его, попросили слуг найти его в гардеробной и спросить, готов ли он. Его не было ни в комнате, ни где-либо еще; никто из слуг не видел его, и лошади его не было в конюшне. Однако К., уверенный в его приезде, предположил, что он, возможно, отправился навестить какого-нибудь больного по соседству, и они стали ждать. Но тщетно; вскоре пришло известие, что лошадь и человек утонули в тот вечер, перебираясь через пески.
   Едва ли кто-нибудь из присутствующих не был знаком с примерами такого рода появления призраков среди семьи или друзей, но капитан Л. рассказал нам случай еще более любопытный и необъяснимый, который произошел с ним самим в Индии, когда он был в Гималаях.
   - Однажды утром я как раз заканчивал завтрак, - сказал он, - когда вошел мой слуга и доложил о посетителе. Это был наш капитан П. Б., который пришел пригласить меня на партию в бильярд. Наша бильярдная находилась примерно в миле от моей квартиры, и капитан Б., живший на другом конце, должен был пройти мимо моего дома, чтобы попасть туда.
   - Вы сейчас направляетесь туда? - спросил я.
   - Да, - ответил он, - вы придете?
   - Я не могу прийти прямо сейчас, - ответил я, - потому что сначала мне нужно написать письмо, но если вы дождетесь, я скоро присоединюсь к вам.
   Он оставил меня, и как только я написал письмо, я отправился в бильярдную. Когда я вошел туда, капитана П. Б. там не было, да и вообще никого, кроме маркера, - что было неудивительно, так как мы обычно приходили туда в более позднее время.
   - Где капитан Б.? - спросил я.
   - Не знаю, сэр, он еще не приходил.
   - Не приходил?
   - Нет, сэр, сегодня он еще не приходил.
   Думая, что, поскольку я не была готов, он решил, вместо ожидания, потратить время каким-то иным образом, отправившись куда-нибудь в другое место, я принялся "катать шары", время от времени поглядывая в окно, ожидая увидеть его приближение; но по истечении двух часов я начал терять терпение и уже собирался уйти, как вдруг увидел, что он приближается с женой в открытой карете с противоположной стороны.
   - Хорошо же вы поступаете, заставляя меня дожидаться вас здесь, - сказал я, когда он вошел в комнату.
   - Заставляю вас ждать! - сказал он. - Я не заставлял вас ждать.
   - Да ведь я здесь уже больше двух часов.
   - Откуда мне было знать, я же не знал, что вы придете сюда.
   - Я же сказал, что приду, как только закончу письмо.
   - Дружище, о чем вы говорите? - воскликнул мой друг с явным удивлением. - Когда вы мне это сказали? Не припомню, чтобы я назначал вам сегодня встречу.
   - Как! А сегодня утром, когда вы проезжали мимо моей квартиры? - в свою очередь удивился я. - Разве вы не приглашали меня сыграть партию в бильярд, и разве я не сказал вам, что приду, как только закончу письмо? И я это сделал.
   П. Б. посмотрел на меня так, словно подумал, что я внезапно сошел с ума; но поскольку, полагаю, мое лицо не подтвердило этого впечатления, он сказал: "Здесь какая-то ошибка; когда, по-вашему, я назначил вам эту встречу?"
   - Назначили! - возмутился я. - Что вы имеете в виду под "назначили"? Разве вы не заходили ко мне часа три назад, когда я заканчивал завтракать, и не просили меня прийти сюда и сыграть с вами партию в бильярд?
   - Нет, это должен был быть кто-то другой. Кто передал вам сообщение?
   - Сообщение! никакого сообщения не было, - ответил я, совершенно сбитый с толку. - Вы сами пришли, и вам это должно быть известно. Что толку пытаться меня обмануть?
   - Не знаю, не пытаетесь ли вы меня обмануть, - ответил П. Б., - но, клянусь душой, я сегодня не был у вас, и вообще не видел вас, пока не вошел в эту комнату. Кроме того, мы с женой рано поехали завтракать к капитану Д., и теперь мы возвращаемся оттуда; я велел кучеру высадить меня здесь, когда он будет проезжать мимо.
   Это было очень странно, а так как мы оба были одинаково уверены в том, что утверждали, мы вместе вышли из бильярдной и приступили к расспросу моего слуги. Когда его спросили, кого он представил, когда я заканчивал завтрак, он без колебаний ответил: капитана Б. Короче говоря, его рассказ полностью совпадал с моим.
   - Итак, - сказал капитан Б., - поскольку у вас есть свидетель, вы должны выслушать моего. - И мы отправились к нему на квартиру, где я получил самые убедительные и неопровержимые доказательства того, что он сказал правду. Он ушел из дома вместе с миссис Б. в шесть часов и, по предварительной договоренности, отправился завтракать с капитаном Д., который жил совсем в другой стороне от моей квартиры; капитан Д. впоследствии засвидетельствовал, что он не покидал его дома, пока не сел в экипаж вместе с женой.
   Это событие произвело в то время большую сенсацию, и люди старались всеми способами объяснить его, но никто никогда так и не смог этого сделать. Капитану Б. это совсем не понравилось, и его жена и семья были очень встревожены, но ничего не произошло, и я думаю, что он в данную минуту жив и здоров.
   Затем мы обратились к г-же фон Б., которая сказала, что ей известно так много случаев духовных явлений подобного рода, что она несколько озадачена обилием своих воспоминаний. Среди них она выбрала следующее по причине его необычности.
   - Мы много жили на Континенте до того, как я вышла замуж, и у моей матери была любимая горничная по имени Франсуаза, которая жила с ней много лет, - самое верное, прекрасное создание, которому она доверяла больше всех; так что, когда я вышла замуж, будучи очень молодой и очень неопытной, поскольку ей самой пришлось расстаться со мной, - она перевела Франсуазу ко мне на службу, считая, что та сможет позаботиться обо мне лучше всех.
   Я тогда жила в Париже, где у Франсуазы, уроженки Меца, были кое-какие знакомые, к которым она часто уезжала. Она обычно бывала очень болтлива, когда возвращалась от этих людей, поэтому я знала все ее дела, а через нее - все их дела, и интересовалась всем, что касалось их или ее.
   Однажды в воскресенье вечером, после того как она провела день с этой семьей, заметив, что она необычайно молчалива, я сказал ей, пока она раздевала меня: "Ну что, Франсуаза, тебе нечего мне сказать? Как твои друзья? Мадам Пеллетье избавилась от своего гриппа?"
   Франсуаза вздрогнула, словно я пробудила ее от задумчивости, и сказала: "О, да, мадам; да, благодарю; ей сегодня лучше".
   - А мсье Пеллетье и дети здоровы?
   - Да, мадам, благодарю; у них все в порядке.
   Эти краткие ответы были так не похожи на те, которые она обычно давала мне, что я была уверена, - ее мысли заняты чем-то другим и что с тех пор, как мы расстались утром, что-то произошло; поэтому я повернулась, чтобы посмотреть ей в лицо, и сказала: "Что случилось, Франсуаза?"
   Потом я увидела то, чего не замечала раньше: она была очень бледна, а на ее щеках застыли следы того, что она плакала.
   - Моя добрая Франсуаза, что-то случилось? - сказала я. - Какое-то несчастье в Меце?
   - Случилось, мадам, - ответила Франсуаза; у нее там был брат, которого она не видела уже несколько лет, и к которому все еще была нежно привязана. Его звали Бенут, и он состоял на службе в качестве главного лесничего у дворянина, владевшего очень обширными поместьями, возле нашего дома, как сказала Франсуаза. У него были жена и дети, и незадолго до того времени, о котором я говорю, Франсуаза с большим удовлетворением сообщила мне, что для того, чтобы ему было удобнее, принц де М... дал Бенуту привилегию собирать сухие деревья в лесу, чтобы продавать их на дрова, что, поскольку поместье было очень большим, делало его положение чрезвычайно выгодным. Сказав: "Случилось, мадам", Франсуаза, только что укутавшая меня в халат, опустилась в кресло и, объявив, что она, - глупая, очень глупая, - разразилась громким плачем, после чего, испытав некоторое облегчение, рассказала мне следующую странную историю.
   - Вы помните, - сказала она, - принц был так добр, что отдал Бенуту все сухие деревья в лесу, и это было великое дело для него и его семьи, как вы поймете, когда я скажу вам, что он получал более двух тысяч франков в год. Короче говоря, он разбогател и, может быть, стал слишком много думать о своих деньгах и слишком мало - о Господе; во всяком случае, эта привилегия, которую принц дал ему, чтобы он чувствовал себя комфортно, и которая сделала его великим человеком среди лесников, стала причиной ужасного бедствия.
   - Как это случилось? - спросила я.
   - Мы ничего не слышали о том, что случилось, - сказала она, - до вчерашнего дня, когда монсеньор Пеллетье получил письмо от жены Бенута и еще одно от нашего кузена, в котором говорилось, что он и его семья хотели сохранить это в тайне, но это было уже невозможно.
   - Ну, и что же случилось?
   - Самое невероятное! Видите ли, мадам, кажется, как-то прошлой осенью Бенут отправился в лес собирать сухостой. У него была с собой телега, и, собрав и связав его, он бросил сухостой в телегу. В этот день он отправился на поиски в отдаленную часть леса и очутился в месте, которое, как он помнил, никогда прежде не посещал; в самом деле, ему было ясно, что прежде он не видел, - хотя не мог бы не увидеть, - старого деревянного креста, который лежал на земле и, по-видимому, от старости принял такое лежачее положение. Это был такой крест, который обычно устанавливают там, где была потеряна жизнь, будь то убийство или самоубийство; или иногда, когда бедные странники замерзают насмерть или теряются в глубоких зимних снегах. Он огляделся в поисках могилы, но не увидел никаких признаков; он попытался вспомнить, случалась ли там в его время какая-нибудь беда, но не смог. Он взял крест и осмотрел его. Он увидел, что дерево сгнило, и на нем были такие следы древности, что он не сомневался, - человек, чью могилу он отмечал, умер еще до того, как он родился.
   - Вы, - сказала Франсуаза, вытирая слезы, - конечно, думаете, что Бенут или кто-то другой, кто испытывает страх Божий, если не смог найти могилу, чтобы привести ее в то состояние, в каком она должна пребывать, должен был бы благоговейно положить крест там, где нашел, вознеся молитву за душу покойного; но, увы! демон жадности одержал в нем верх, и у него не хватило духу отказаться от этого несчастного креста; а потому он связал его вместе с валежником, который нашел там, и бросил в свою телегу!
   - Ну, Франсуаза, - сказала я, - вы знаете, что я не католичка, но я уважаю обычай воздвигать эти кресты, и я думаю, что ваш брат был неправ; я думаю, что он потерял благосклонность принца из-за такой нечестивой жадности.
   - Хуже того! гораздо хуже, - ответила она. - Едва он совершил этот злой поступок, его охватил необычайный озноб, который заставил его подумать, что, хотя день был теплый, вечер, должно быть, внезапно стал очень холодным, и, поспешно бросив хворост в телегу, направился домой. Но как бы он ни шел, по спине у него все еще пробегал холодок, и он повернул голову, чтобы посмотреть, откуда дует ветер, когда с некоторым испугом увидел таинственную фигуру, следовавшую за ним по пятам. Она двигалась бесшумно и была покрыта чем-то вроде черной мантии, которая мешала ему различить ее черты. Вид ее очень ему не понравился, он вскочил в телегу и поехал домой так быстро, как только мог, не оглядываясь; и когда он оказался в своем дворе, то испытал большое облегчение, особенно потому, что, сойдя, он больше не видел этого неприятного на вид незнакомца. Он начал разгружать свою телегу, вынимая одну за другой связки сухостоя и бросая их на землю; но когда он бросил ту, в которой был крест, то получил удар по лицу, такой сильный, что пошатнулся и невольно вскрикнул. Его жена и дети были рядом, но больше никого не было видно, и они не поверили бы ему и подумали, что он нечаянно ударил себя хворостиной, но увидели на его щеке отчетливый след удара, нанесенного открытой ладонью. Когда он лег спать, этот страшный призрак стоял рядом с ним, молчаливый и ужасный, видимый ему, но невидимый другим. Короче говоря, мадам, эта ужасная фигура преследовала его до тех пор, пока, несмотря на свой стыд, он не решил посоветоваться о случившемся с нашим кузеном Жеромом.
   Но Жером только рассмеялся и сказал, что все это выдумки и суеверия. "Вы испугались, что унесли с собой этот несчастный крест, а потом вообразили, будто кто-то преследует вас", - сказал он.
   Но Бенут заявил, что он ничего не думал о кресте, кроме того, что он может пойти на дрова, и что он верил в привидения не больше, чем Жером. "Я не могу спать и теряю здоровье; если вы не можете мне помочь, я должен пойти к священнику и посоветоваться с ним".
   - Почему бы вам не отвезти крест и не положить его туда, где вы его нашли? - спросил Жером.
   - Потому что я боюсь прикоснуться к нему и не смею возвращаться в ту часть леса.
   И тогда Жером, который не поверил ни единому слову о призраке, предложил пойти с ним и вернуть крест на прежнее место. Бенут с радостью согласился, тем более что, по его словам, призрак уже тогда стоял рядом с ним, очевидно, прислушиваясь к разговору. Жером посмеялся над этой мыслью, но Бенут благоговейно положил крест в повозку, и они отправились в лес. Когда они добрались до места, Бенут указал на дерево, под которым он его нашел; дрожа всем телом, Жером поднял крест и положил его на землю, но тут же получил сильный удар невидимой руки и в тот же миг увидел, как Бенут упал на землю. Он думал, что его тоже ударили, но потом оказалось, что тот потерял сознание, увидев, как призрак поднятой рукой ударил его кузена. Однако они оставили крест и ушли; Жером больше не смеялся, - он испугался, что призрак теперь будет преследовать его. Ничего подобного не произошло; но здоровье бедного Бенута так пошатнулось из-за этого ужасного происшествия, что он никак не может оправиться; друзья посоветовали ему сменить обстановку, и он приезжает в Париж на следующей неделе.
   Вот что рассказала мне Франсуаза, и через несколько дней я узнала, что он действительно приехал и остановился у монсеньора Пеллетье; но потрясение было слишком велико для него, и вскоре он умер. Они уверяли меня, что до той роковой поездки в лес он был здоровым, добродушным человеком, совершенно свободным от всяких суеверных фантазий, короче говоря, всецело преданным своему земному процветанию и добыванию денег.
  

У КАМИНА

ВЕЧЕР ТРЕТИЙ

  
   - Даже не знаю, какую интересную историю о призраках вам рассказать, поскольку я никогда сам с ними не сталкивался, хотя и слышал о них очень много, - сказал полковник С. - Но я могу поведать вам некое экстраординарное обстоятельство, которое может, пожалуй, считаться духовной природы, и я могу лично поручиться за его истинность.
   - Мой отец, когда я был молод, жил на Юге Англии - я не скажу вам ни названия этого места, ни имен людей, непосредственно связанных с ним, если эти рассказы будут опубликованы, потому что, насколько мне известно, могут оставаться в живых те, кому публикация может причинить боль; я жил там с ним, моей матерью и сестрами. Наш дом стоял на дороге между двумя большими городами, расположенными примерно в восьми милях друг от друга; и хотя перед домом имелась небольшая площадка и короткая аллея, мы располагались не более чем в четверти мили от главной дороги. Когда все было тихо, мы отчетливо слышали, как проезжают повозки и экипажи, и даже по стуку колес различали, что это за повозка. Между этими двумя городами курсировал возчик, которого я назову Хили, и так как все, чем мы пользовались, мы получали от Б., он обычно бывал у нас дома три или четыре раза в неделю; короче говоря, он в значительной степени занимался нашим обеспечением; моя мать заказывала ему привезти то, что нам было нужно, когда он появится снова; и много раз Хили тайком доставлял роман из библиотеки для моих сестер или выполнял для меня небольшие поручения, с которыми я не мог справиться сам. Все это сделало его популярным персонажем у нас, потому что он был очень услужлив; но при всем том не обладал лучшим характером. В его интересах было хорошо относиться к нам и вообще к людям из общества, которые были его клиентами, и он слишком хорошо понимал это, чтобы навлечь на себя нашу недоброжелательность; но равные ему и низшие смотрели на него менее благосклонно. Они не могли обвинить его ни в чем конкретно; но они считали его жестоким, жадным человеком, который был честен в своих отношениях с нами, потому что малейшее подозрение разрушило бы его торговлю, но который воспользовался бы преимуществом, когда думал, что никакой возможный ущерб ему не может быть причинен. Ему было около сорока лет; высокий, с длинным лицом, выдающимся носом и смуглым лицом; плечи у него были круглые, но тело жилистое, и он слыл очень сильным.
   Однажды, лет тридцать-сорок тому назад, в начале зимы, мы ожидали Хили - моя мать заботилась о некоторых припасах, которые она заказала для предстоящего званого обеда, а я очень беспокоился о прибытии крикетной биты, которую хотел использовать послезавтра. Конечно, задолго до того времени, когда он обычно приходил, я высматривал его и думал, что он опаздывает; я сказал: "Я удивлен, что Хили не пришел!" - после чего отец взглянул на часы. Было ровно половина девятого, и не успел отец положить часы обратно в карман, как одна из моих сестер воскликнула: "Вот он!" - и мы услышали стук колес по аллее - мы услышали бы его и раньше, но две мои сестры репетировали дуэт, который должны были исполнить на приближающемся празднике, и заглушили этот звук.
   После этого мы с матерью вышли из комнаты и направились к задней двери, где Хили только что вошел и нес на кухню разные свертки.
   - Моя бита у тебя, Хили? - спросил я.
   - Нет, сэр, - ответил он, - во всем городе не нашлось ни одной такого размера, как вы хотели, но я привезу вам ее из С. Я знаю, что они там есть. Полагаю, это все, мэм? - добавил он, обращаясь к моей матери.
   Она сказала, что, по-видимому, так оно и есть, и собиралась заплатить ему за неделю, как он просил, но он поспешил уйти, сказав: "В другой раз, пожалуйста, мэм, я сегодня сильно опаздываю", - сел в свою повозку и уехал, прежде чем я успел дать ему указания относительно биты.
   - Как он торопится, - сказал я, - а ведь сейчас только без двадцати девять.
   - Я думаю, у него есть много мест, куда он должен успеть, - сказала мама. - Если он не доставит все свои посылки до того, как люди отправятся спать, это может вызвать недовольство. Он, конечно, очень пунктуальный возчик.
   Мы вернулись в гостиную и снова занялись своими делами, а примерно через полчаса, так как в эту минуту все было тихо, мы услышали, как по дороге проехала пара легких колес и резвую рысь лошади.
   - Это кобыла фермера Гулда, я уверен, - сказал я. - Какая она славная рысачка!
   - Да, - сказал отец, - я бы хотел, чтобы он с ней расстался. На днях я сделал ему предложение. Я бы хотел, чтобы он продал мне ее для моей коляски.
   - И что же он сказал? Он продаст ее?
   - Он ничего не сказал, только смеялся и тряс своими толстыми боками.
   - Деньги для него не проблема, - сказала мама, - он не расстанется с ней, пока не найдет другую, которая ему больше понравится.
   Мы позавтракали в девять часов, и я уже наполовину переоделся, когда одна из моих сестер ворвалась в мою комнату с криком: "Фред, случилось такое шокирующее событие! Бедного фермера Гулда нашли сегодня утром мертвым на дороге; думают, что его лошадь убежала, потому что ее не нашли, а коляска перевернулась и лежала на боку. Какое счастье, что папе не досталась кобыла!"
   - Кто это говорит? - спросил я.
   - Почтальон, - ответила она, - он заметил, что какие-то рабочие стояли вокруг чего-то на дороге, а когда подошел к ним, то увидел, что это коляска, а рядом с ней лежит мертвый бедный фермер Гулд!
   Когда я спустился по лестнице, весь дом обсуждал это печальное происшествие, все оплакивали доброго человека, который был всеобщим любимцем, и соглашались, что для такого тяжелого человека двухколесная коляска очень опасна, так как падение почти наверняка будет смертельным.
   Отец сказал, что, покончив с письмами и бумагами, он пойдет на ферму и посмотрит, не может ли он быть чем-нибудь полезен бедной миссис Гулд; я, с любопытством пятнадцатилетнего мальчика, просил разрешения пойти с ним, а мать воспользовалась случаем, прочитав отцу серьезную лекцию о его любви к быстроногим лошадям и коляскам.
   Я ожидал возвращения Хили с битой к одиннадцати часам; так как ему больше нечего было принести, я знал, что он не пойдет по аллее, а оставит ее в домике у наших ворот; и, желая узнать, не слышал ли он каких-нибудь подробностей о несчастном случае, я отправился туда, незадолго до нужного часа. Вскоре я увидел, как он приближается, сидя в своей повозке.
   - Хили, - сказал я, - вы знаете, что случилось с бедным фермером Гулдом? Вы слышали, что сегодня утром его нашли мертвым на дороге?
   - Да, сэр, кобыла убежала, сбросив его через голову; не могу сказать, что она мне нравилась; но у меня есть ваша бита, мастер Фредерик, и она хорошая; я бы не ушел сегодня утром, пока не получил ее.
   Я поблагодарил его, и он поехал дальше, как будто ему некогда было терять время на сплетни, пока я развязывал бечевку своего свертка.
   К тому времени, как мы с отцом добрались до фермы Гулда, доктор уже прибыл из Б., и мы узнали, что он осматривает тело в гостиной, где его положили рабочие, которые его нашли. Коляска тоже стояла у двери, а кобылу, как нам сказали, нашли на соседнем поле, с упряжью на ней, невредимой, если не считать лба, по которому она, как кажется, получила сильный удар. Фермеры, стоявшие вокруг, сказали, что она, без сомнения, обо что-то ударилась, испугалась, и поэтому вышвырнула мистера Дж. Гулда и опрокинула коляску, что казалось вполне вероятным.
   Отец сказал, что хотел бы видеть мистера Уиллса, хирурга, и мы стояли снаружи, пока тот не вышел. Когда он это сделал, вид у него был очень серьезный, как и подобало случаю, но в ответ на расспросы моего отца он сказал, что не может высказаться определенно о причине смерти, пока не разберется в этом деле подробнее, и тогда он приступил к осмотру кареты, а затем и лошади. Затем он пошел вместе с нами к тому месту, где все это произошло, и внимательно осмотрел землю; но он был очень неразговорчив, что, поскольку мы хорошо его знали, несколько удивило нас. Он поспешил уйти, сказав, что должен подготовиться к дознанию на следующий день.
   Мой отец отправился на дознание, и я тоже хотел бы поехать, но меня пригласили сыграть в крикет с несколькими молодыми соседями. Однако я оказался дома первым, так как следствие длилось долго и приняло весьма неожиданный оборот.
   Оказалось, что мистер Уиллс, который по браку состоял в родстве с женой Гулда, при первом же осмотре тела заподозрил, что кончина фермера была не случайной. Случилось так, что Гулд обедал с ним в последний день его пребывания в Б. и сказал ему, что "наконец-то получил те семьдесят фунтов, которые, как он боялся, никогда не увидит", намекая на какие-то деньги, давно ему причитавшиеся, и, говоря это, он вытащил из кармана пачку банкнот; некоторые принадлежали Английскому банку, а некоторые - сельским банкам. Поэтому, как только Уиллс пришел к определенным выводам, он спросил миссис Гулд, нашла ли она эти деньги в целости и сохранности.
   От горя и удивления ей и в голову не пришло поискать - да она и не подозревала, что у мужа есть такие деньги. Они немедленно приступили к осмотру его карманов, но никаких банкнот там не оказалось; несколько шиллингов, серебряные часы и какие-то неучтенные мелочи - вот и все, что было найдено при нем. Мистер Уиллс навел справки у банкира и у других, в Б., и к тому времени, когда началось следствие, он был готов сказать, что есть все основания полагать, - мистер Гулд держал эти деньги в кармане жилета, куда он положил их, когда уходил домой.
   Это открытие изменило взгляд на дело коронера, который прибыл туда без малейшего подозрения в чем-либо, кроме несчастного случая. Рабочих допросили, в каком положении они обнаружили тело, которое, по их общему мнению, лежало лицом вниз; и действительно, на дорожном покрытии были видны пятна, свидетельствовавшие об этом; однако, по словам мистера Уиллса, смерть наступила от страшного удара по затылку, который проломил череп и который, по его мнению, был нанесен тяжелой дубинкой. Волосы у мужчины сзади были очень густые, но при их разделении обнаружилась рана, из которой сочилась и засыхала небольшая струйка крови.
   После долгого расследования следствие было отложено на несколько дней, чтобы собрать дополнительные доказательства. Мы все были очень взволнованы этим делом; оно составляло основную тему разговоров за обедом, и высказывались различные предположения относительно того, кто был преступником, если преступник существовал; ибо некоторые считали возможным, что Гулд сначала упал на спину, а затем встал на ноги и упал во второй раз лицом вниз; но мистер Уиллс был уверен, что смертельная рана не была результатом падения; и кроме того, куда исчезли деньги? Тогда все сошлись на том, что если его и ограбили, то это был не обычный вор, а тот, кто знал, сколько денег у него в кармане, и кому было наплевать на серебро и часы.
   - Без сомнения, - сказал отец, - они выяснят, присутствовал ли кто-нибудь, когда ему платили деньги, или он мог кому-нибудь об этом рассказать, как сказал Уиллсу.
   У нас было так много вещей для вечеринки, что в течение двух или трех дней мы ничего не хотели от Хили и не видели его; но слуги упомянули, что им нужно мыло для стирки на следующей неделе, и моя мать послала записку в дом, где он всегда останавливался, чтобы узнать о приказаниях, прося его привезти что-нибудь по возвращении, а также бочонок пива для кухни.
   Когда я услышал, что по аллее едет повозка, я пошел к задней двери, чтобы немного посплетничать.
   - Ну, Хили, - сказал я, когда он вкатил бочку с пивом, - ты слышал какие-нибудь новости?
   - Нет, сэр, - сказал он.
   - Ничего о фермере Гулде? - спросил я.
   - Нет, сэр, ничего. Поставить пиво в погреб? - спросил он.
   Ответив на этот вопрос, я спросил:
   - Вы встретили кого-нибудь на дороге той ночью?
   - Господи, сэр, я встречаю множество людей, на которых никогда не обращаю внимания. У меня достаточно своих дел, чтобы не лезть в чужие.
   - Вы не могли быть далеко, когда на него напали, а мистер Уиллс говорит, что его убили ударом по затылку, не так ли?
   - Да, сэр, я слышал об этом, но откуда ему знать? Полагаю, его там не было. Что-нибудь еще нужно, сэр?
   - Не думаю, Хили, - сказал я, и он сел в свою коляску и уехал, а я вернулся в гостиную.
   - Что сказал Хили? - спросил отец. - Он слышал что-нибудь новое об этом деле?
   - Нет, он говорит, что нет, но говорил очень мало и, как мне показалось, был довольно угрюм.
   - Между прочим, он не мог быть далеко, когда это случилось, потому что не прошло и получаса, как мы услышали шаги кобылы бедняги Гулда, и она скоро должна была догнать его.
   - Так я ему и сказал, и спросил, не встречал ли он кого-нибудь в ту ночь на дороге, но он ответил, что у него полно дел.
   Отец, читавший в это время газету, взглянул на меня поверх очков и погрузился в задумчивость, которая длилась несколько минут, но он ничего не сказал; мать заметила, что, по ее мнению, Хили следует вызвать в качестве свидетеля, а отец сказал, что, без сомнения, его допросят.
   На следующий день дознание возобновилось; отец ушел рано и имел какую-то частную беседу с мистером Уиллсом, а я ждал снаружи среди собравшейся толпы, слушая рассуждения и догадки. Вскоре прибыл коронер, я вошел вместе с ним и выслушал все показания. Показания мистера Уиллса и рабочих, которые нашли тело, было таким же, как и раньше. Тогда, как и предполагал мой отец, вызвали Хили; его лицо было знакомо всем в зале, и я думаю, не нашлось ни одного, кто не был бы поражен тем необычайно угрюмым, упрямым выражением, которое приняло его лицо. Никаких явных причин для этого не было, потому что его вызвали, как и других свидетелей, и на него не падало ни малейшего подозрения, по крайней мере, насколько мы слышали. Но он, очевидно, пришел в духе сопротивления и завелся для самозащиты. Он заявил, что не догнал мистера Гулда в ту ночь и не знал, что тот был на дороге; до следующего утра он ничего не слышал о случившемся. Ему показалось, что в ту ночь он встретил на дороге каких-то бродяг, - двух мужчин и женщину, - но он не обратил на них особого внимания и не помнил, чтобы встречал кого-то еще. Впервые он услышал о несчастном случае в магазине, куда зашел купить биту для мастера К. С тех пор я часто вспоминал этот взгляд.
   Следующим свидетелем был мистер Ф., который заплатил Гулду семьдесят фунтов банкнотами, а затем некий мистер Х. Б., адвокат, выступил вперед и вызвался дать следующие показания, которые, по его словам, он должен был дать раньше, но что он уехал из дома накануне этого злополучного дела и вернулся только вчера. Он был знаком с Гулдом и встретил его у дверей банка в Б., когда сам шел к дилижансу, отправлявшемуся в Е. Гулд заговорил с ним и сказал, что только что получил эти семьдесят фунтов; и, сказав это, он хлопнул рукой по карману, давая понять, что они там. Он сказал: "Я пришел заплатить, но вижу, что они закрыты, и это не имеет значения; на следующей неделе мне придется заплатить большую часть денег". После этого его спросили, присутствовал ли кто-нибудь еще, когда Гулд сделал это сообщение. Он ответил, что люди ходили туда-сюда, но он не мог сказать, слышали ли они это. Был один человек, который, как он думал, мог бы, хотя он не мог утверждать, что он это сделал; это был возчик Хили, который стоял у дверей кожевенной лавки, расположенной рядом с банком, и рассматривал крикетные биты, которые держал в руке. Гулд, по своему обыкновению, говорил громко.
   Я видел, как мистер Уиллс и мой отец обменялись взглядами, когда были даны эти показания, и тогда мне впервые пришел в голову вопрос: может ли Хили быть убийцей? Я едва ли мог питать такое подозрение - так трудно поверить в подобное относительно человека, с которым постоянно общаешься. Хили вызвали и спросили, помнит ли он, что видел мистера Гулда и адвоката вместе в тот день. Он заявил, что нет.
   Была осмотрена упряжь, и оказалось, что она была перерезана, и это явилось новым подтверждением худших подозрений.
   Дознание снова было отложено, и Хили, как обычно, занимался своим ремеслом в течение следующих двух дней, хотя все испытывали к нему странное чувство; и он сохранял свой упрямый, угрюмый вид; на третью ночь он исчез. Мы ожидали посылку из Б., но он не пришел, а на следующий день мы узнали, что его арестовали по подозрению в убийстве мистера Гулда. Слуга джентльмена, который без разрешения отправился на какое-то празднество в Б., вернувшись домой, незамеченным проник в окно кладовой, вышел вперед и сказал, что, направляясь на свидание, он видел повозку, которая, как он полагал, принадлежала Хили, хотя было очень темно, стоявшую прямо поперек дороги; лошадь была привязана к воротам, потому что он чуть не налетел на нее; он не видел никого рядом с коляской, но возница мог быть за ней. Это было как раз там, где над дорогой нависали большие деревья, отчего там было темнее, чем в других местах, и человек не увидел бы препятствия, пока не оказался прямо перед ним. Сам он, думая, что это Хили, тихонько проскользнул мимо, потому что не хотел, чтобы его узнали, так как возчик часто приходил к его хозяину и мог выдать его. Милях в двух дальше он встретил коляску, запряженную одной лошадью; лошадь бежала довольно быстро. Он подумал, что это мистер Гулд, но не мог сказать наверняка, так как ночь была темной.
   Описанное место как раз и было тем местом, где нашли тело мистера Гулда, и человек добавил, что, когда он встретил двуколку, ему пришло в голову предупредить возницу, если бы он увидел его, чтобы тот был осторожен.
   Можете себе представить, какую сенсацию произвело это заявление в округе, где возчик был так хорошо известен. До весеннего суда присяжных в Е., где его должны были судить, это служило основой для разговоров, и каждая новая улика, за или против него, жадно повторялась и обсуждалась. Моего отца вызвали в качестве свидетеля относительно того часа, когда Хили был в нашем доме в ту ночь, а также в тот момент, когда он узнал шаг кобылы мистера Гулда. Улики были исключительно косвенными, поскольку никто не был свидетелем убийства, хотя убийство, несомненно, имело место; и не было никого, кого можно было бы заподозрить. Что же касается бродяг, с которыми, по словам Хили, он встречался, то от них не осталось и следа, и никто, по-видимому, их не видел.
   Когда все доказательства были выслушаны, мой отец сказал, что он сильно сомневается в том, каким будет вердикт, и он действительно считает, что присяжные были очень озадачены; но когда Хили встал и самым торжественным образом сказал: "Я невиновен, милорд! Я призываю Бога в свидетели, я невиновен! Пусть эта правая рука отсохнет, если я убил этого человека!" - он произвел на суд такое сильное впечатление, что, в совокупности с хорошим характером подсудимого, стало причиной оправдательного приговора.
   Хили вышел свободным человеком, и мы все были так рады поверить в его невиновность, что не могли и думать оспаривать справедливость приговора; но вот! рука Господа была на нем. Он призвал Бога засвидетельствовать его слова, и Он это сделал. Через три дня после этого крепкая правая рука Ричарда Хили иссохла! Мышцы сморщились, кожа высохла, и она стала похожа на конечность мумии!
   Хотя голос с Небес свидетельствовал против него, он не мог быть обвинен снова в том же преступлении, и остался на свободе. Некоторое время он пытался заниматься своим делом, но люди перестали его нанимать, и его слабая рука уже не могла поднять ящики и корзины, которыми обычно нагружалась его повозка. Он ходил повсюду, избегаемый всеми, кроме своих непосредственных родственников. Я часто встречался с ним, но он никогда не смотрел мне в лицо; более того, он редко, если вообще когда-либо, поднимал глаза; его круглые плечи ссутулились, пока он не стал сутулиться весь, как старик. Казалось, он двигается под тяжестью груза, придавившего его к земле.
   Через некоторое время, однако, он приобрел кое-какую собственность, и в старости - поскольку он прожил несколько лет после суда - он был в благополучном положении. Но все спрашивали: "Откуда у него деньги?"
   Мы все были глубоко заинтересованы этой странной историей, и, говоря об иссохшей руке, полковник К. сказал, что он, конечно, не поверил бы ей, если бы не видел ее сам.
   - Я думаю, - сказала я, - что объяснить это явление не так уж трудно, как кажется на первый взгляд. Если бы он был невиновен, то торжественное заклятие, произнесенное им в суде, было бы оправдано в глазах Бога и людей и не вызвало бы у него впоследствии никакого беспокойства; но он был виновен; он призвал Бога засвидетельствовать ложь, и, несомненно, сознание этого святотатственного призыва наполнило его ужасом и тревогой. Он дрожал, боясь, что его молитва будет услышана и проклятие падет на него. Эти ужасы направили бы все его мысли к руке и произвели бы именно то, чего он боялся, ибо сэр Генри Холланд утверждает: ум способен воздействовать на тело до такой степени, что иногда вызывает болезнь в той его части, на которой внимание слишком сосредоточено.
  

У КАМИНА

ВЕЧЕР ЧЕТВЕРТЫЙ

  
   - Обстоятельства, о которых я собираюсь поведать, - сказал сэр Чарльз Л., - покажутся очень незначительными после этих интересных рассказов, но так как это случилось совсем недавно, вы, возможно, сочтете их заслуживающими внимания.
   - Несколько месяцев назад я жил в отеле, владелец которого умер, пока я там жил. У него случился апоплексический удар, и вскоре он скончался. За неделю до того, как это произошло, в то время, когда он должен был быть в полном здравии, пришла знакомая семьи и без объяснения причин попросила его дочь не посещать бал, на который та была приглашена. Молодая леди не последовала ее совету, но посетительница призналась другому человеку, что у нее была особая причина для ее просьбы, которая заключалась в следующем.
   В ночь перед визитом она и ее муж легли спать в несколько тревожном расположении духа по поводу своей близкой родственницы, которая была очень больна и которую они навещали. Муж, однако, вскоре заснул, а жена лежала, думая о больной и о последствиях, которые вызовет ее смерть, когда ее размышления были прерваны появлением яркого пятна света на стене комнаты, на панели. Она огляделась, чтобы посмотреть, откуда он исходит; свет не горел и не отражался от окна; по мере того, как она смотрела, пятно увеличивалось в размерах, пока, наконец, не стало таким же большим, как рама картины; затем в раме начала появляться форма, постепенно становившаяся все более четкой, пока не стали отчетливо видны голова и лицо, волосы и все остальное.
   В то время как это продолжалось, она лежала словно бы в оцепенении; она хотела разбудить мужа, но не могла ни говорить, ни двигаться; наконец она, казалось, разорвала невидимые путы и крикнула мужу, чтобы он тоже посмотрел, но пока она говорила, видение исчезло, и к тому времени, когда он достаточно проснулся, уже ничего не было видно.
   И он, и она истолковали это происшествие как дурное предзнаменование для их больной родственницы, предвещавшее ей очень плохое; но на следующее утро, когда она стояла в своей лавке, то увидела, как хозяин гостиницы идет на рынок, и он кивнул ей, после чего она повернулась к мужу и воскликнула: "Это то лицо, которое я видела ночью! Наверное, это с ним должно случиться что-то плохое!"
   Я узнал об этих обстоятельствах от моего слуги; неожиданный припадок и смерть хозяина гостиницы произошли в течение нескольких дней.
   - Когда я была в Веймаре около двух лет тому назад, - сказала мадемуазель Г., - произошло происшествие, которое привлекло к себе внимание всего города и, по-видимому, относится к тому же классу явлений, о которых только что рассказывалось. Дворец, называемый в Веймаре Замком, находится в одном конце парка, а в другом - еще один замок, называемый Бельведером; оба они являются резиденциями герцогов, и аллея проходит от одного дворца к другому. Напротив этой аллеи находится русская часовня или греческая церковь, - нынешняя вдовствующая герцогиня является сестрой императора Николая, - и перед этой часовней всегда стоит часовой.
   Великий герцог Карл-Фридрих, отец нынешнего государя, в то время, о котором я говорю, жил в Бельведере не очень здоровым, но отнюдь не смертельно больным, ибо в таком случае его привезли бы в Веймар, где этикет требует, чтобы государь появлялся в первый и в последний раз - там он должен родиться и там умереть, если это возможно.
   Однажды ночью часовой, стоявший у входа в русскую часовню, с удивлением увидел вдали длинную процессию, тянущуюся по аллее от Бельведера. Так как в городе не было никакого движения, поскольку было уже поздно, и так как он не слышал о каких-либо торжественных приготовлениях, человек смотрел на нее в немом изумлении, но его изумление удвоилось, когда та приблизилась достаточно близко, чтобы различить отдельные предметы и понять, - это были государственные похороны, сопровождаемые королевскими плакальщиками, и вся пышность, обычная на этих церемониях; на бархатном покрывале были начертаны инициалы и герб герцога, а за носилками следовала его любимая и хорошо известная всем лошадь, которую вел один из его слуг. Медленно и печально процессия двинулась дальше, пока не достигла часовни; двери открылись, чтобы пропустить кортеж; он вошел; и когда двери закрылись за этим таинственным видением, солдат упал на землю, где и был найден в состоянии бесчувственности, когда стража сменилась.
   Конечно, никто не поверил его рассказу; он был арестован, сурово наказан, и у него была нервная лихорадка, которая привела его на край могилы.
   - Я была там, когда это случилось, - сказала мадемуазель Г., - и об этом говорили в городе; почти все смеялись над ним; но через пять дней герцог внезапно заболел и оказался в таком опасном состоянии, что врачи запретили ему переезжать в город. В конце концов, он умер в Бельведере и был похоронен в русской часовне, точно таким образом, как видел часовой.
   Мы все сошлись на том, что эти предвозвестники, если их можно так назвать, являются одним из самых загадочных явлений; очень любопытный случай такого можно найти в одном из писем, помещенных в Приложении.
   - Моя невестка, леди С., - начала леди Р., - сказала мне на днях, что во время своего последнего пребывания в Петербурге она близко познакомилась с одной прусской дамой высокого положения, с которой произошли следующие странные события, о которых она сама рассказала моей сестре. Эта прусская дама сидела однажды утром в своем будуаре и вдруг услышала шорох в передней, отделенной от будуара портьерой. Она поднялась и отодвинула занавеску, чтобы выяснить причину, как вдруг, к своему удивлению, увидела очень бледного человека в форме егеря, стоявшего посреди комнаты. Она уже собиралась заговорить с ним и спросить, что он здесь делает, когда тот отступил к окну и исчез. Сильно встревоженная, она разыскала мужа и поведала ему о случившемся, но он посмеялся над ней и попросил не подвергать себя насмешкам, рассказывая об этом. Несколько дней спустя, находясь в будуаре, она услышала рядом с собой шорох и, подняв глаза, увидела фигуру егеря, висевшего в воздухе между потолком и полом, с болтающимися в воздухе ногами. Крик привел ее мужа, который находился в соседней комнате, и он успел разглядеть фигуру так же хорошо, как и она. Тем не менее, боязнь насмешек заставила их молчать; но некоторое время спустя, когда они устроили вечеринку, один из гостей воскликнул: "Это, помнится, та самая комната, в которой повесился несчастный егерь!" - А потом они узнали, что в доме раньше жил датский министр, и что один егерь, находившийся у него на службе, по какой-то причине покончил с собой.
   - Я не знаю, возможно ли рассказать о снах, - сказала мисс М., - но события, о которых я собираюсь поведать, кажутся мне мало отличимыми от сновидений наяву. Я знаю два случая необычных сновидений, за подлинность которых могу поручиться, если вы хотите их услышать.
   - Мой отец был близок с мистером С., чье имя, возможно, известно вам как близкого друга мистера Спенсера Персиваля. В молодости этому джентльмену, мистеру С., однажды ночью приснился удивительный сон, который он никак не мог объяснить - обстоятельства, не имеющие никакого отношения ни к предыдущим событиям, ни к размышлениям, ни к разговору.
   Во сне он очутился верхом в очень большом лесу; он был один, приближался вечер, и он искал место, где мог бы провести ночь. Проехав еще немного, он увидел постоялый двор; подъехав к нему, он спешился и спросил, не дадут ли ему ночлега и конюшни для лошади. Ему ответили "да" и повели его в верхнюю комнату. Он заказал что-нибудь перекусить, когда ему пришло в голову, что он хотел бы посмотреть, насколько хорошо устроена его лошадь, и спустился вниз, чтобы найти дорогу к конюшне; поступив таким образом, он заметил некоторых весьма дурно выглядевших мужчин в одной из комнат, которые, казалось, о чем-то совещались, собравшись в тесный круг; кроме того, ему показалось, что на столе лежит оружие, и были иные обстоятельства, которые я помню в точности, заставившие его прийти к выводу, что он попал в затруднительное положение.
   Он видел, как его лошадь вытерли и накормили, а затем снова поднялся наверх, чтобы подкрепиться, не выказывая никаких подозрений, но втайне решившись на бегство. После ужина он снова спустился вниз, остановился у двери и сделал вид, что дышит свежим воздухом. Как только ему представился удобный случай, он обошел конюшню, оседлал коня и поскакал прочь. Но не успел он уйти далеко, как услышал позади топот лошадиных копыт, и по тому, как они приближались, он понял, что его преследуют. Он погнал коня вперед, но животное не успело отдохнуть - и преследователи догоняли его, когда он увидел, что приближается к месту, где сходятся две дороги. По какой из них он должен следовать? Ему нечем было руководствоваться в своем выборе, а от его решения, вероятно, зависела его жизнь! Внезапно какой-то голос прошептал ему на ухо: "Поверни направо!" - и вскоре он добрался до дома, где нашел убежище и защиту.
   Когда он проснулся, обстоятельства его сна очень живо запечатлелись в его сознании, и он с трудом мог поверить, что это не произошло на самом деле. Он рассказал об этом своим друзьям и в течение нескольких дней много думал об этом; но он только вступал в активную жизнь, и впечатление скоро поблекло перед различными интересами, которые поглощали его, и странный сон был совершенно забыт.
   Много лет спустя, когда он достиг среднего возраста, он путешествовал по Германии и во время одной из поездок, которую предпринял, чтобы увидеть страну, ему довелось пересечь часть Шварцвальда - Черного Леса. Он ехал верхом и был один; он добрался до постоялого двора, вид которого показался ему знакомым. Он решил, что здесь ему будет удобно провести ночь; поэтому он сошел, заказал ужин и пошел посмотреть, как кормят его лошадь. При дальнейшем знакомстве с этим местом ему не понравился его вид, и он увидел подозрительного вида людей, слоняющихся вокруг. Он решил поискать другое пристанище и, оставив на столе немного денег, чтобы расплатиться за то, что имел, спустился вниз и, немного побродив, направился в конюшню, оседлал лошадь и уехал так тихо, как только мог. Но его отсутствие обнаружили и пустились за ним в погоню, он слышал топот лошадей, когда они приближались к нему. В этот критический момент он увидел, что приближается к месту, где дороги разделяются; его жизнь зависела от того, какую из двух дорог он выберет; внезапно, как ни странно, хотя у него и сохранились смутные воспоминания об этой сцене, ему впервые ясно и живо вспомнился сон его юности. Он вспомнил голос, который прошептал: "Поверни направо!" - Он повиновался воспоминанию, и его преследователи вскоре прекратили погоню. Примерно в полумиле от поворота он нашел шато, хозяин которого гостеприимно принял его. Хозяин сказал, что в течение некоторого времени у него были неприятные подозрения относительно упомянутой гостиницы и что, если бы он выбрал левую дорогу, то оказался бы полностью во власти преследователей.
   Это очень любопытное сновидение напомнило нам о сновидении доктора У., о котором я рассказывала в "Ночной стороне природы"; он таким же образом был спасен от нападения разъяренного быка в своем сновидении, так как ему было показано, куда бежать для безопасности; но этот случай менее примечателен, чем случай с мистером С., поскольку то сновидение пришло только за ночь до того, как возникла опасность.
   - Другой сон, о котором я упоминала, - сказала мисс М., - менее любопытен в этом отношении. У моих друзей, живущих в деревне, жила старая няня, которая служила в семье много лет и к которой они питали большое уважение. Когда в ее услугах перестали нуждаться, ее поселили в домике в поместье, где она жила очень уютно со своей единственной дочерью. Дочь, однако, вышла замуж за человека, который служил при шлагбауме на дороге в нескольких милях отсюда; и вот однажды утром, когда семья куда-то уезжала, старуха явилась в сильном волнении и сказала, что ей приснился страшный сон о дочери, и что она сейчас же отправляется туда, где та живет. Дамы старались отговорить ее от этой прогулки, причиной которой был всего лишь сон. Но она сказала, что не может остаться и должна идти. Они даже обещали, что, если она подождет до следующего дня, они отвезут ее туда в коляске, в которой теперь не было места; если бы это было так, они взяли бы ее, поскольку их маршрут проходил недалеко от этого места.
   Сказав так, они отправились по своим делам, но тревога не позволила ей ждать, и вскоре после этого она пошла пешком. Как только она пришла, она увидела причину радоваться такому своему решению; она нашла свою дочь одну, ее муж был вызван по делам; и, сказала молодая женщина, она была ужасно встревожена, потому что в доме много денег. Фермеры привыкли приносить сюда деньги за аренду два раза в год, так как это экономит им несколько миль, а агент всегда приходит за ними в один и тот же день. Но только что пришло письмо от агента к ее мужу, в котором говорилось, что он не сможет приехать до завтра. Узнав это, она пришла в ужас, ибо обычай оставлять деньги здесь не является тайной, и если станет известно, что их не забрали, Бог знает, что может случиться.
   Тогда старуха рассказала дочери, что прошлой ночью ей приснилось, будто какие-то воры ворвались в дом на главной дороге, ограбили и убили его обитателей.
   Но что оставалось делать этим двум беспомощным женщинам, взаимно утвержденным в своих опасениях? Время было уже позднее, помощи поблизости не было, да и разойтись в ее поисках они не решались. Женщины с тревогой высматривали путника, решив довериться первому встречному и попросить его прислать помощь. Но не прошло ни одного, кому они могли бы доверять. Приближалась ночь, и так как эта дорога была малолюдна, за исключением базарных дней, то с каждой минутой их надежда на помощь уменьшалась. Поэтому они сделали все, что могли в этой крайности; они заперли и забаррикадировали нижнюю часть дома, заткнули двери и окна всеми предметами мебели, которые у них имелись, заперлись с деньгами в верхней комнате, погасили свет и, приоткрыв окно, сели прислушиваться, не идут ли грабители, которых ожидали.
   Их опасения оправдались; около одиннадцати часов их встревоженный слух различил звук приближающихся шагов. Вскоре они услышали голоса и шумные попытки открыть дверь; люди сказали, что заблудились, и, не получив ответа, попытались войти силой. Тогда бедные женщины, зная, что их слабая защита скоро уступит насилию, начали громко кричать из окна наверху, и, к счастью, не напрасно.
   Случилось так, что семья, отправившаяся утром в какую-то увеселительную поездку, как раз возвращалась; их дорога лежала в четверти мили от главной, и в ночной тишине до их ушей донесся пронзительный женский крик. Они тотчас же потребовали, чтобы кучер повернул лошадей в ту сторону, откуда доносились крики, и, воры, не успевшие проникнуть в небольшое укрепление, испугавшись звука приближающихся колес, обратились в бегство.
   - Одной моей юной подруге приснился очень странный сон, - сказал мистер С. - Ей было тогда лет пятнадцать, и школьный товарищ, который собирался жениться, обещал ей, что она будет одной из подружек невесты. Предполагаемая свадьба была близка, так что платья и все прочее было готово - короче говоря, назначенный день был отложен только из-за какого-то небольшого дела, которое не было завершено. Моя юная подруга, для которой все это было волнующей новостью, нетерпеливо ожидая дня свадьбы, однажды ночью увидела во сне человека в очень необычном костюме, который явился к ее постели и сообщил ей, что он Брут, и что он откроет ей все, что она особенно желает знать; после чего она попросила его сказать, когда мисс Л. выйдет замуж. Брут ответил: "До греческих календ". Когда она проснулась утром, то прекрасно помнила эти слова; но, не имея ни малейшего представления об их значении, она побежала к брату, чтобы спросить, может ли он объяснить их. Он сказал ей, что они равнозначны никогда. Пророчество исполнилось; возникли совершенно непредвиденные препятствия, и свадьба так и не состоялась.
   - Несколько лет тому назад, - начал доктор Форстер, - два моих молодых друга останавливались в Неаполе, и один из них сказал другому, что прошлой ночью он видел во сне лицо красивой женщины, но черты его были искажены ужасным выражением, и что ему почему-то внушили, будто он в опасности, и должен быть настороже против нее. Это убеждение было настолько сильным, что вызывало немалое беспокойство, и он никогда не выходил, не изучив каждое женское лицо, которое видел; но прошло несколько недель без какого-либо осуществления его сна или видения, и постепенно впечатление исчезло. Однако однажды он был на реке Чиаджа, окруженный несколькими людьми, которые, как и он сам, наблюдали за бандой каторжников, направлявшихся в замок Святого Эльма, когда что-то заставило его внезапно повернуть голову, и там, совсем рядом, он узнал прекрасное лицо своего видения. Повинуясь инстинктивному порыву, он отпрыгнул в сторону, и в тот же миг почувствовал, что ранен в спину. Женщина была схвачена и не пыталась отрицать содеянное, но утверждала, что приняла молодого англичанина за другого человека, причинившего ей непоправимый вред, выражая глубокое сожаление по поводу того, что ранила безобидного незнакомца, а также по поводу того, что ей не удалось отомстить. Он сказал мне, что сон спас ему жизнь, потому что, если бы он не отскочил в сторону, рана, по всей вероятности, оказалась бы смертельной.
  

У КАМИНА

ВЕЧЕР ПЯТЫЙ

  
   - Я могу рассказать только об одном случае, - сказала мисс Д., следующий рассказчик. - Когда я была ребенком, мы со старшей сестрой спали на двух кроватях, расположенных рядом. Мы жили в деревне, и однажды ночью мой отец, подойдя к двери, увидел необычный свет в небе и, расспросив, узнал, что в миле или двух отсюда горит большой костер. Он сказал, что пойдет посмотреть, и, так как ночь была хорошая, моя мать сопровождала его, поначалу убедившись, что мы легли спать. Она заперла дверь комнаты и взяла ключ, думая, что, пока все будут смотреть на огонь, мы могли бы воспользоваться случаем, чтобы поиграть, потому что в то время мы были совсем молоды - не больше шести или семи лет.
   После того как они ушли, мы лежали, болтая, как это обычно у детей, о своих маленьких заботах, когда наши голоса внезапно смолкли, потому что нас охватил ужас. В ногах моей кровати я увидела фигуру, по-видимому, стоящую на коленях, потому что я видела только голову - но ее я видела отчетливо; она выглядела темной и печальной, и глаза были пристально устремлены на меня. Я забралась к сестре в постель, и никто из нас не осмеливался поднять глаз, пока не вернулась мама и не пришла посмотреть, спим ли мы. Мы не сомкнули глаз и рассказали ей о том, что видели. Комнату обыскали, но ничего необычного не нашли. Этот случай произвел неизгладимое впечатление на мою сестру и на меня, и мы обе помним это лицо так, словно видели его только вчера.
   Одна из присутствующих дам упомянула очень похожее обстоятельство, случившееся с ней самой, но так как рядом с ней тогда никого не было, то она всегда старалась считать это иллюзией.
   - Первая часть истории, которую я собираюсь вам поведать, - сказал доктор С., - была рассказана мне выдающимся человеком моей профессии, который имел все возможности проверить ее правдивость; за вторую часть я вам ручаюсь своим словом.
   Несколько лет назад в пригороде Дублина имелся дом, долгое время остававшийся незанятым, вследствие, как говорили, его дурной репутации - ходили слухи, что в нем водятся привидения. Люди, арендовавшие его, избавлялись от него, как только могли, а те, кто жил по соседству, утверждали, что видели огни, движущиеся внутри, и иногда даму в белом, стоящую у окна с ребенком на руках, когда они знали, что в стенах нет ни одного живого существа, кроме крыс и мышей. Мудрые и ученые смеялись над этими слухами; но дом по-прежнему оставался пустым и ветшал.
   Прежний владелец дома умер. Он был то ли скряга, то ли мизантроп, то ли и то и другое вместе; во всяком случае, в течение нескольких лет он жил в нем совершенно один и почти никого не видел. Ходили слухи, что в течение короткого времени соседи иногда видели молодую женщину, но она исчезла так же внезапно, как и появилась, и никто не знал, откуда она пришла и куда исчезла. Его жизнь была тайной, и то ли просто по этой причине, то ли для этого были более веские основания, но предубеждение против него, несомненно, существовало. Однако, как я уже сказал, он умер несколько лет назад, и родственник, которому досталось имущество после его смерти, естественно, очень хотел сдать дом и предлагал его любому жильцу за чрезвычайно низкую арендную плату.
   В конце концов, один джентльмен, который хотел основать мануфактуру, видя, что здание отвечает его цели, - так как помещение было обширным, и за ним располагался сад, - арендовал его и построил здания на пустыре для своих рабочих. Между новой частью и старой был длинный вестибюль, или крытый проход, по которому они могли переходить из одной части в другую, не подвергаясь воздействию непогоды. Большая дверь, открывавшаяся днем и закрывавшаяся ночью, разделяла этот проход надвое; с одной стороны находилась небольшая комната или кабинет, где сидел клерк и хранил книги и записи разного рода, относящиеся к работе мануфактуры.
   Однако, едва дело было запущено, как до слуха хозяина дошло, что рабочие не хотят ночевать в помещениях; причина, по-видимому, состояла в том, что они были встревожены различными звуками, особенно шагами и стуком тяжелой двери в вестибюле, отделявшем спальные места от рабочих комнат. Сначала возражение сочли абсурдным и не обратили на него внимания; затем предположили, что это уловка одних рабочих, чтобы напугать других; но когда дело стало серьезным, когда начали разбираться, и солидные, почтенные люди заявили, что они слышали эти звуки, хозяин, все еще убежденный, что это дело рук каких-то шутников, мистифицирующих легковерных, принял меры, во-первых, чтобы удостовериться, были ли слышны те звуки, которые они описали, а затем, чтобы выяснить, кто их производил. Для этого он сам сел с клерками в кабинете, и точно так, как было описано, в час ночи начался этот стук и хлопанье дверей - то есть раздался звук; ибо двери оставались неподвижными, и хотя они слышали шаги, но никого не видели.
   - И все же, - сказал фабрикант, не желавший стать жертвой коварного заговора, - мы должны выяснить, кто это, и узнаем, когда они станут менее осторожны, - и с этой целью было решено, что его собственный родственник, молодой человек, благоразумию и храбрости которого он доверял, будет спать в конторе.
   В соответствии с этим там была приготовлена постель, и он приготовился к этой ночи или к стольким будущим ночам, сколько потребуется, решив не прекращать расследования, пока не разгадает тайну.
   На рассвете следующего дня раздался сильный стук в наружную дверь; ранний прохожий нашел этого молодого человека на улице, одетого только в ночную рубашку и в состоянии бреда. Его отвезли домой, и послали за доктором У. Но когда он пришел в себя, то сказал, что лег в постель и заснул, что его разбудил громкий шум, и что как раз в тот момент, когда он собирался подняться, чтобы выяснить причину, дверь его комнаты отворилась, и в комнату вошла женщина, одетая в белое, и приблизилась к его кровати. Больше он ничего не помнил, но, охваченный ужасом, предположил, что выбрался из окна на улицу, где его и нашли.
   Это было, конечно, очень необычно и очень серьезно; однако убеждение, что это была какая-то мистификация, возобладало, и предложение доктора У. провести ночь в кабинете было с радостью принято. Он сообщил мне о болезни молодого человека и о причине ее, и когда я узнал о его намерении, то попросил разрешения составить ему компанию.
   Кровать уже убрали, но мы отказались от возвращения ее на место, так как хотели сохранить наше намерение в тайне; кроме того, мы предпочитали бодрствовать всю ночь. Только когда все рабочие удалились, мы, вооружившись пистолетами, заняли позицию, в сопровождении моего маленького терьера. Мы тщательно осмотрели здание, чтобы убедиться, что в нем никто не прячется; мы осмотрели все двери и окна, чтобы убедиться, что они надежно заперты. Мы также запаслись прохладительными напитками, чтобы поддержать наше мужество, и приступили к нашему бдению с большой надеждой обнаружить шутников.
   Доктор У. - весьма просвещенный и приятный собеседник, и вскоре мы вступили в оживленную дискуссию, которая так увлекла нас, что, по-моему, мы оба уже перестали думать о предмете нашего расследования, когда часы в вестибюле пробили час, и немедленно вслед за этим раздался громкий стук, сопровождаемый лаем нашей маленькой собачки, разбуженной от спокойного сна шумом. Мы не видели ничего, что могло бы объяснить этот шум; но мы отчетливо услышали удаляющиеся шаги, за которыми поспешили погнаться, одновременно подгоняя собаку; но вместо того, чтобы бежать вперед, она кралась сзади, поджав хвост, и всю дорогу не отставала от нас. Мы пошли дальше, отчетливо слыша шаги, шедшие впереди нас по вестибюлю, вниз по ступенькам и, наконец, вниз по лестнице, которая вела в неиспользуемый подвал, в углу которого лежала куча мусора. Тут звук прекратился. Мы убрали мусор, и под ним лежало несколько костей, в которых мы сразу узнали части человеческого скелета. При дальнейшем осмотре мы установили, что это останки женщины и новорожденного младенца.
   Их похоронили, и людей больше не тревожили эти таинственные звуки. Кто была эта женщина, так и не было выяснено, как и не было пролито никакого дальнейшего света на эти странные обстоятельства.
   Некоторые замечания о страхе, проявляемом животными в подобных случаях, стали причиной любопытной истории, рассказанной миссис Л. "Они иногда не только, кажется, видят то, чего не видим мы, - сказала она, - но одарены особым предвидением".
   - Много лет назад, - продолжала она, - мы с мужем отправились в гости на север. Я очень люблю животных, и вскоре мое внимание привлекла собака, которая не была особенно красива, но казалась одаренной необыкновенным умом.
   - Я вижу, - сказала хозяйка, - вы поражены этой собакой. Она не только открывает и закрывает дверь, звонит в колокольчик, и делает всякие удивительные вещи, но я уверена, что она понимает каждое наше слово, и что она так же хорошо знает, что я говорю сейчас, как и вы. Более того, мы заполучили ее совершенно необъяснимым образом.
   Однажды вечером, не так давно, мы ужинали в ресторане и, вернувшись в довольно поздний час, обнаружили джентльмена, удобно растянувшегося на ковре в столовой. Откуда взялась эта собака? - сказала я слугам. Они не могли сказать наверняка; но заявили, что двери были давно закрыты, и что они не видели ее до этой минуты.
   - Ну, - сказала я, - не прогоняйте ее, она, без сомнения, будет востребована кем-нибудь из соседей, - потому что у нее были хорошие манеры и вид собаки, привыкшей к хорошему обществу, и мне понравились ее большие выразительные глаза. Она чувствовала себя как дома, и теперь, когда мы узнали, какое она необыкновенно умное существо, я надеюсь, что никто не предъявит на нее права, потому что мне было бы очень жаль расставаться с ней. Но, - прибавила она, - бедная миссис X. терпеть ее не может. - Миссис X., надо сказать, была вдовой, тоже гостившей там, с единственным сыном.
   - Почему? - спросила я.
   - Это, конечно, довольно странно, - ответила она, - но всякий раз, когда молодой X. находится в комнате, собака не сводит глаз с его лица, - вы видите, у нее странные глаза, - они полны смысла; и на улице она делает то же самое.
   - Может быть, он понравился собаке? - предположила я.
   - Нет, я думаю, что я, миссис К. и мои дети нравимся ей гораздо больше. Я не могу сказать, что это такое, но если вы посмотрите, то увидите.
   Да, это было действительно замечательно и, очевидно, очень раздражало миссис X. Молодой человек сделал вид, что смеется, но я не думаю, что ему это понравилось.
   И вдруг однажды вечером миссис X., чей визит должен был продлиться еще несколько недель, объявила, что через несколько дней уезжает. Я подозревала, что этот шаг был вызван ее желанием избавиться от собаки, и моя хозяйка тоже - и мы обе считали это абсурдным.
   Поскольку мистер Л. должен был вернуться в Лондон, мы простились на следующее утро после того, как было сделано это объявление; но едва мы прибыли туда, как пришло письмо от моего друга, сообщавшего мне, что молодой мистер Х., к несчастью, утонул в пруду, и что собаку никто не видел со времени несчастного случая, хотя они навели справки и искали ее во всех направлениях. Откуда она пришла и куда ушла, они так и не смогли узнать.
   - Но, - сказала миссис Л., - поскольку это не история о привидениях, я расскажу вам еще один анекдот, более подходящий для темы, на которую мы говорим. Однажды, когда мы путешествовали на Север, мистер Л. заболел лихорадкой в Пейсли. Это задержало нас там, и мы позвали священника. Когда мистер Л. выздоровел, мы нанесли ему ответный визит, и в ходе беседы стали обсуждаться некоторые старые шотландские обычаи, в том числе и "короткий табурет" (публичное покаяние в церкви - СТ), который, как мы слышали, все еще существовал.
   - Почему бы вам не отменить его? - сказал мистер Л. - Гораздо лучше было бы исправлять людей другими воздействиями, чем публичным покаянием.
   - Что ж, сэр, - сказал добрый человек, - таково было и мое мнение, и я решил поступить именно так. Однако, прежде чем сделать этот шаг, я счел целесообразным опубликовать свои доводы; и однажды я сидел за столом и писал на эту тему, когда поднял глаза и увидел моего отца, который был священником здесь до меня и умер в этом доме, сидя на противоположной стороне стола.
   - Не делай ничего подобного, Дэвид, - сказал он, - мораль находится в упадке, не позволяй ей пасть еще ниже.
  

У КАМИНА

ВЕЧЕР ШЕСТОЙ

  
   - Самое интересное из всего, что мне известно, - сказала мадам С., - это то, что случилось с покойным лордом К., когда он был молодым человеком, - это старая история, и вы, должно быть, слышали о Лучезарном Мальчике; но так как я узнала ее от одного из членов семьи, то, может быть, вы примете ее в качестве моего вклада.
   Капитан С., который впоследствии стал лордом К., молодым человеком был направлен служить в Ирландию. Он любил охоту, и однажды погоня за дичью завела его так далеко, что он заблудился. Погода неожиданно испортилась, и, уже в темноте, он выбрался к дверям дома одного джентльмена и, передав свою визитную карточку, попросил приюта на ночь. Гостеприимство ирландского сельского дворянства вошло в поговорку; хозяин дома принял его тепло, сказав, что, к сожалению, не может устроить его так удобно, как ему хотелось бы, поскольку его дом уже полон гостей, к тому же некоторые незнакомцы, гонимые ночным ветром, также искали приюта раньше него, но что ему сердечно рады, и постараются устроить с максимально возможными удобствами; после чего позвал своего дворецкого и сказал ему, что тот должен где-нибудь разместить гостя и сделать для него все, что в его силах. Леди не было, джентльмен был вдовцом.
   Капитан С. нашел дом переполненным, была очень веселая вечеринка. Хозяин пригласил его погостить и пообещал хорошую охоту, если он продлит свой визит на несколько дней, и, в конце концов, он счел, - ему очень повезло, что он попал в такое приятное место.
   Наконец, после восхитительного вечера все отправились спать, и дворецкий провел его в большую комнату, почти лишенную мебели, но с пылающим торфом в камине и постелью на кушетке, составленной из плащей и прочей одежды.
   Тем не менее, для усталых членов капитана С., у которого выдался тяжелый день, это выглядело очень заманчиво; но прежде чем лечь, он счел целесообразным притушить огонь, который пылал, как ему показалось, слишком сильно. Сделав это, он растянулся на кушетке и вскоре заснул.
   Ему показалось, что он проспал около двух часов, когда внезапно проснулся и был поражен таким ярким светом в комнате, что подумал, - огонь снова разгорелся, но, повернувшись, чтобы посмотреть на решетку, он увидел, что тот погас, хотя свет исходил из дымохода. Он сел в постели, пытаясь понять, что это такое, как вдруг увидел постепенно возникающую, фигуру прекрасного обнаженного мальчика, окруженного ослепительным сиянием. Мальчик пристально посмотрел на него, а потом видение исчезло, и все погрузилось во тьму. Капитан С., далекий от того, чтобы предполагать, что увиденное имеет духовную природу, не сомневался, - хозяин или гости развлекались за его счет и пытались напугать его. Поэтому он возмутился этой вольностью и на следующее утро, явившись к завтраку, постарался выказать свое неудовольствие сдержанностью своего поведения и объявил о своем намерении немедленно уехать. Хозяин был удивлен и напомнил ему о его обещании остаться и поохотиться. Капитан С. холодно извинился; джентльмен, видя, что что-то не так, отвел его в сторону и потребовал объяснений, после чего капитан С., не вдаваясь в подробности, сказал, что он стал жертвой какой-то возмутительной шутки, которая, по его мнению, совершенно недопустима по отношению к незнакомцу.
   Джентльмен счел это вполне возможным среди кучки легкомысленных молодых людей и обратился к ним с просьбой принести извинения, но все до одного, по чести говоря, отрицали свою причастность. Внезапно ему пришла в голову какая-то мысль; он хлопнул себя ладонью по лбу, вскрикнул и позвонил.
   - Гамильтон, - обратился он к дворецкому, - где капитан С. спал прошлой ночью?
   - Ну, сэр, - извиняющимся тоном ответил тот, - вы же знаете, что все места были заняты - джентльмены лежали на полу, трое или четверо в комнате, - поэтому я отдал ему комнату Мальчика, но зажег огонь, чтобы тот не появился.
   - Вы сильно ошиблись, - сказал хозяин. - Вы знаете, что я решительно запретил вам кого-либо туда помещать и специально распорядился вынести мебель из комнаты.
   Затем, удалившись вместе с капитаном С., он очень серьезно сообщил ему о характере явления, которое тот видел, и, наконец, будучи принужден к дальнейшим объяснениям, он признался, что в его семье существует традиция, - тот, кому явится Лучезарный Мальчик, поднимется на вершину власти; а когда достигнет кульминации, умрет насильственной смертью, и надо сказать, добавил он, что записи, которые сохранились, идут в подтверждение этого убеждения.
   - Мне нет нужды напоминать вам, - сказала мадам С., - какое замечательное подтверждение дали жизнь и смерть лорда К.
   Я никогда раньше не слышала этих подробностей, но слышала историю о Лучезарном Мальчике лорда К., упоминавшемся в связи с делом преподобного мистера А., который видел очень похожее видение несколько лет назад в замке К. Я рассказала об этом случае в "Ночной стороне Природы"; подробности я получила от родственника мистера А., который был жив в то время, когда я ее опубликовала.
   - Любопытно, - заметила миссис Э., - сколько домов на севере Англии, где я недавно жила, имеют нечто подобное. Несколько моих друзей не так давно услышали об очень красивом месте, которое можно снять, и, найдя арендную плату необычайно умеренной, они сняли его. Они были в восторге от своего нового места жительства и часто удивлялись, что хозяин, с которым они были немного знакомы, не живет там сам и не требует за него больше денег.
   После того как они пробыли там некоторое время, его брат, то есть брат владельца, который жил не очень далеко, зашел однажды утром к ним и спросил, как им нравится это место. Они выразили свое крайнее удовлетворение, добавив: "Мы удивляемся, что ваш брат не живет здесь сам".
   - Есть причины, почему оно не подходит нашей семье, - ответил он.
   Когда он уходил, мои друзья предложили прогуляться с ним по саду; им нужно было пересечь небольшой ручеек недалеко от дома; и когда они это сделали, мимо них проскочил заяц, и все они остановились и обернулись, чтобы посмотреть на него, так что им открылся полный вид на дом.
   - Боже мой! - воскликнул гость. - Вот оно!
   - Где? - спросил мой друг, думая, что он имеет в виду зайца.
   - Кто-нибудь из вашей семьи болен? - спросил тот.
   - Нет, - ответили ему и, проследив за направлением его взгляда, увидели в одном из верхних окон дома женскую фигуру в белом, закутанную в нечто, похожее на могильную одежду.
   Брат владельца казался очень взволнованным, мой друг бросился назад и побежал на этаж, где появилась женщина; там не только никого не было, но он обнаружил, что окно было окном вестибюля и слишком высоко от земли, чтобы кто-нибудь мог дотянуться до него.
   Когда он вернулся к гостю, тот сказал: "Один из нас умрет до истечения этого года; это верное предзнаменование в нашей семье и причинило нам столько горя, что это настоящая причина, почему мы не живем здесь. Но это никого не касается, кроме нас самих; ее визиты никогда не будут вас беспокоить".
   На этот раз судьба пала на самого провидца; он умер еще до того, как истек год.
   В той же части графства есть еще один дом, куда некоторое время назад моя молодая подруга, одна из трех сестер, ненадолго приехала погостить. В первую ночь, после того как она легла в постель, она была поражена самыми ужасными криками, какие когда-либо слышала, раздававшимися рядом с ее дверью. Она вскочила и открыла ее, но там никого не было. На следующий день она упомянула об этом обстоятельстве, но старая леди, у которой она была в гостях, сказала, что слух, должно быть, обманул ее, и перевела разговор на другую тему; но она слышала его снова несколько раз и была совершенно уверена, что не ошиблась. Вернувшись домой, она рассказала об этом сестрам, которые посмеялись над ней; но каждая из них впоследствии посетила этот дом и услышала совершенно то же; но так как это было, очевидно, неприятно для хозяйки, то они ничего не могли узнать об этом предмете.
   - Один мой близкий родственник, - сказал лорд Н., - живет в настоящее время в некоем месте, где с домом связаны те же обстоятельства, и три семьи подряд покинули его вследствие этого. Дом большой, часть его очень старая, и он окружен прекрасным парком; тем не менее, было трудно найти арендатора - или, по крайней мере, удержать его. Моего родственника предупредили о неудобствах, прежде чем он снял его. Говорят, что там своим мужем была убита дама; во всяком случае, есть одна комната - одна из лучших в доме, запертая и никогда не открывавшаяся. Кто бы ни спал в этой комнате, его могли потревожить необычные звуки - шаги, движение мебели и т. д.; но самое странное, что время от времени по всему дому раздавался ужасный пронзительный крик, который заставлял всех посторонних, оказавшихся там, в ужасе выскакивать из своих комнат, чтобы узнать, что случилось. Семья, которая жила там раньше, время от времени встречала призрак какой-нибудь дамы и в результате покидала это место. Мои родственники никогда ничего не видели, но каждый, кто остается там, слышит крики.
   Еще одна моя родственница, очень религиозная особа, и так как она принадлежит к свободной церкви Шотландии, наиболее противящейся вере в привидения, некоторое время назад отправилась навестить старое место, принадлежащее нашей семье. На следующее утро после приезда она объявила за завтраком, что уезжает. Она не стала объяснять причину, к ужасу хозяина. С большим трудом ему удалось вытянуть из нее, что ночью в ногах ее кровати появилось привидение - мужчина, одетый в старомодный коричневый костюм. Он заговорил с ней, и между ними произошел какой-то разговор, о котором она заявляет, что никогда не расскажет; она говорит, что это был нехороший дух, и ничто не заставит ее снова посетить это место. Об этом доме всегда говорили, что в нем водятся привидения, но это единственный известный мне случай, когда сами члены семьи видели что-либо подобное; лучшего доказательства такого явления, чем свидетельство упомянутой дамы, привести нельзя. Никто никогда не сомневался в ее словах, и более убежденного неверующего в привидения никогда не существовало.
   - Недавно со мной произошла довольно любопытная вещь, - продолжал лорд Н. - Я отправился навестить друзей на Озерах. Так как у них не было свободных комнат, я нанял комнаты рядом с ними для себя и слуги. Дом был маленький, вполне современный и настолько не похож на посещаемый, насколько это было возможно. Я всегда обедал с друзьями и возвращался к себе домой около двенадцати часов; я провел там пять или шесть ночей без каких-либо необычных событий. На четвертый или пятый вечер я вернулся домой раньше обычного и вместо того, чтобы лечь спать, сел писать письмо. За этим занятием, я услышал, как мальчик щелкнул кнутом у двери гостиной. Поначалу я не обратил на это внимания, хотя и удивился часу, выбранному для развлечения. Но так как щелчки не умолкали и становились все громче, я встал и открыл дверь с намерением попросить ребенка уйти. Там никого не было. Затем мне пришло в голову, что мои уши, должно быть, обманули меня, и что звук мог исходить от какого-то взрывчатого вещества в камине моей спальни. Комната была на том же этаже, а дверь закрыта; но когда я открыл ее, то обнаружил, что огонь почти погас - и уж точно не в том состоянии, чтобы производить те звуки, которые я слышал. Я шагнул вперед, чтобы расшевелить его, и в это время хлыст щелкнул у меня над плечом. Я быстро обернулся, но ничего не увидел, вернулся в гостиную и только что снова сел, как вдруг с изумлением увидел, что стол поднялся примерно на фут перпендикулярно в воздух, и в то же мгновение обе свечи, стоявшие на нем, погасли, не опрокинувшись и даже не сдвинувшись с места. Там был огонь, так что я не был совсем в темноте, и я снова зажег их; после чего хлыст снова принялся энергично щелкать и щелкал до тех пор, пока я не лег спать. Я пробыл в этих покоях еще две или три недели; и еще раз я услышал щелчки кнута, но гораздо слабее и на более короткое время; и однажды ночью раздался отчетливый стук по каминной полке, а затем и по туалетному столику.
   Я не смог сделать никаких открытий в отношении этих явлений; и я оставляю на усмотрение компании решать, были ли они духовного характера или нет. - Я путешествовал по Континенту и, будучи не очень здоров, лежал в постели, как вдруг увидел, что дверь отворилась, и в комнату вошли двое моих братьев, одетых в глубокий траур. Я яростно зазвонил в колокольчик, пришли слуги, но никак не могли объяснить, что произошло. Вскоре я получил письма, в которых сообщалось, что в это время умер один из моих братьев.
   Я упомяну еще один случай, который произошел в нашей семье несколько лет назад. Во время последней болезни моего деда вся семья собралась в замке К., за исключением моего брата Джона, с которым он был не в хороших отношениях. В то время как мы жили там, ожидая, какой оборот примет болезнь, Джон умер очень неожиданно, но мы решили не упоминать об этом обстоятельстве лорду А., так как это могло бы повредить ему; поэтому оно держалось в глубокой тайне.
   Однажды, некоторое время спустя, лорд А. спал в своем кресле и, проснувшись, вдруг воскликнул: "Я увижу Джона в четверг!" Это было в понедельник, и он умер в следующий четверг.
   - У одной моей родственницы, - сказала г-жа Л., - имелась подруга, с которой мы много лет были очень близки, но возникли разногласия, которые до такой степени ожесточили ее чувства к этой даме, что она сочла примирение невозможным. Они продолжали жить в том же городе, но всякое общение прекратилось.
   Однажды утром, она лежала без сна в своей постели, когда дверь отворилась и вошла эта дама; подойдя к кровати, она заговорила дружелюбно и вступила в объяснения относительно недоразумения. Моя родственница не испугалась во время этого разговора, но, когда он закончился, и дама ушла, она заподозрила причину визита. Когда горничная вошла в ее комнату, она спросила, нет ли новостей о мисс... Служанка ответила, что нет, но вскоре после этого кто-то пришел, чтобы сообщить о смерти леди, которая произошла утром.
   - Что касается меня, - сказал сэр Э.С., - то мне известно одно обстоятельство, полностью разрешившее все мои сомнения относительно привидений. Недалеко от моего дома в С-шире есть место, принадлежащее некоторым моим родственникам. В то время, о котором я сейчас расскажу, им владела пожилая дама, и случилось так, что возникло дело относительно наследников имущества, которое заставило обратиться к титульным документам. К удивлению и ужасу семьи, их не нашли. Был начат энергичный поиск, но тщетно; и это обстоятельство так поразило мою старую родственницу, что она, в конце концов, покончила с собой, полагая, что кто-то другой может претендовать на поместье.
   После ее смерти люди жаловались, что не могут жить там; они говорили, что в этом месте обитает старая леди, которая, с растрепанными седыми волосами, одетая точно так же, как при жизни, ходит по дому, заглядывает в ящики и шкафы и беспрестанно ищет свои бумаги. Мы, конечно, не поверили в эту историю и нас не убедило даже то, что несколько человек, арендовавших дом, съехали под одним и тем же предлогом; он, казалось, обречен был остаться без обитателя.
   Дом пустовал два или три года, хотя и предлагался за очень низкую плату, когда леди и джентльмен из Вест-Индии остановились по соседству, чтобы навестить какого-то знакомого, и, так как им не хватало жилья, и они услышали, что дом сдается на весьма приемлемых условиях, они предложили взять его. Друзья рассказали им о прежних жильцах, но те презрительно рассмеялись при мысли о том, что из-за привидения им придется потерять такой хороший дом; поэтому они заключили сделку, вступили во владение поместьем и послали за своей семьей, чтобы та присоединилась к ним.
   Дети, младшему из которых было от трех до четырех лет, а старшему около десяти, в первую же ночь после приезда были временно размещены спать в одной комнате; но на следующее утро, когда их мать очень рано вышла посмотреть, как они, к ее удивлению, все они уже проснулись. Они выглядели бледными и усталыми и в один голос стали жаловаться, что им всю ночь не давала спать такая неприятная старуха, которая то и дело заходила в комнату и что-то искала в ящиках. "Я сказал ей, что хотел бы, чтобы она ушла, - сказал старший, - и она ушла, но вернулась, и мы ее не любим. Кто она, мама? Она будет жить с нами?"
   Затем они, будучи расспрошены, описали ее внешность, которая в точности совпала с показаниями бывших жильцов. Я могу поручиться за правдивость этих обстоятельств, а так как эти дети, конечно же, никогда не слышали ни слова о явлении и даже понятия не имели, что это был призрак, то: "Я думаю, что доказательства, - сказал сэр Э. С., - совершенно неоспоримы".
   - Я бы тоже так сказал, если бы речь шла о каком-нибудь другом вопросе, - сказал мистер Э., адвокат, случайно присутствовавший при рассказе, - но по поводу привидений я не нахожу достаточных доказательств.
   - Состояние разума отнюдь не редкое, - сказала я, - и бороться с ним, конечно, бесполезно. Я могу только удивляться и восхищаться уверенностью, которая может позволить себе предрешить столь интересный и важный предмет исследования.
  
  

У КАМИНА

ВЕЧЕР СЕДЬМОЙ

  
   - Мой рассказ будет очень коротким, - сказала миссис М., - потому что должна сказать вам, что, хотя, как и все остальные, я слышала много историй о привидениях и встречала людей, которые уверяли меня, будто видели такие вещи, я не могу заставить себя поверить в них, но когда я была за границей, произошло обстоятельство, которое вы, возможно, сочтете связанным с призраками, хотя я так и не считаю.
   Я путешествовала по Германии, не имея рядом никого, кроме моей горничной, - это было еще до железных дорог, - и по дороге из Лейпцига в Дрезден остановилась в гостинице, которая, по-видимому, когда-то была частью аристократической резиденции, - одним словом, в замке, потому что с одной стороны была каменная стена, зубчатые стены и башня, а с другой - прозаическое квадратное здание, очевидно, пристроенное в новое время. Постоялый двор стоял на краю небольшой деревушки, в которой некоторые дома выглядели такими старинными, что, как мне показалось, могли быть ровесниками самого замка. Путников было много, но хозяин сказал, что может принять меня, и когда я попросила показать мою комнату, он повел меня в башню и показал мне довольно удобную. На каждом этаже было всего по две комнаты, поэтому я спросила его, не могу ли я взять другую для моей горничной, и он сказал, что да, если не приедет другой путешественник. Никто не приехал, и она спала там.
   Я поужинала за табльдотом и рано легла спать, так как на следующий день мне предстояла экскурсия, и я была достаточно утомлена путешествием, чтобы сразу же заснуть.
   Не знаю, сколько я проспала, но, кажется, несколько часов, когда я проснулась совершенно внезапно, почти вздрогнув, и увидела в ногах кровати самую отвратительную, ужасного вида старуху в старинном платье, какую только может представить воображение. Казалось, она приближается ко мне - не шагая, а скользя, протянув ко мне левую руку.
   - Боже милостивый, спаси меня! - воскликнул я в первом порыве изумления, и едва я произнесла эти слова, как она исчезла.
   - Значит, хотя вы и не верите в привидения, но, увидев ее, решили, что это призрак, - сказала я.
   - Не знаю, о чем я думала... Признаюсь, я была очень напугана, и прошло много времени, прежде чем я снова заснула.
   - Утром, - продолжала миссис М., - моя горничная постучала, и я велела ей войти, но дверь была заперта, и мне пришлось встать с постели, чтобы впустить ее. Как только я встала, я осмотрела каждую часть комнаты, но не могла найти ничего, чтобы объяснить это вторжение. Там не было ни потайного места, ни движущейся панели, ни двери, кроме той, которую я заперла. Однако я решила не говорить об этом обстоятельстве, так как мне показалось, будто я, должно быть, обманулась, полагая, что проснулась, и что это был только сон; особенно потому, что в моей комнате не было света, и я не понимала, как могла видеть эту женщину.
   Я вышла рано и отсутствовала большую часть дня. Когда я вернулась, то обнаружила, что прибыли еще путешественники, и что они уступили соседнюю комнату одной немке и ее дочери, которые сидели за табльдотом. Поэтому я приготовила в своей комнате постель для горничной и, прежде чем лечь, тщательно все осмотрела, чтобы убедиться, что никто не прячется.
   Среди ночи - я думаю, примерно в то же время, когда меня потревожили в прошлый раз, - я и моя горничная были разбужены пронзительным криком, и я услышала голос немки в соседней комнате, восклицавшей: "Ах! Мама! Мама!"
   Некоторое время спустя я услышала, как они разговаривали, а потом заснула, думая, признаюсь, не приходила ли к ним страшная старуха. На следующее утро у меня не осталось никаких сомнений. Они спустились к завтраку очень взволнованные, рассказали всем причину, описали старуху в точности такой, какой я ее видела, и тотчас же покинули дом, заявив, что не останутся там больше ни часа.
   - Что сказал на это хозяин? - спросили мы.
   - Ничего; он сказал, что нам, должно быть, все это приснилось, и я думаю, что так оно и было.
   - Ваш рассказ, - сказала я, - напоминает мне очень интересное письмо, которое я получила вскоре после выхода в свет "Ночной стороны природы", от священника, назвавшегося капелланом дворянина. Он рассказал, что в доме, где он жил или когда-то жил, одна дама однажды вечером поднялась по лестнице и, к своему изумлению, увидела в комнате, дверь которой была открыта, даму в старинном платье, стоявшую перед комодом и, по-видимому, рассматривавшую его содержимое. Она стояла неподвижно, гадая, кто бы могла быть эта незнакомка, когда фигура повернула к ней лицо и, к своему ужасу, она увидела, что у нее нет глаз. Такое же видение представало и другим членам семьи. Полагаю, были и другие подробности, но, к несчастью, я потеряла это письмо вместе с некоторыми другими в суматохе, вызванной переменой места жительства. Отсутствие глаз я принимаю за символ моральной слепоты, ибо в мире духов нет обмана друг друга ложными видимостями; какие мы есть, такими мы и кажемся.
   - Тогда, - сказала миссис У. К., - призрак - если это был призрак, - которого недавно видели две моих служанки, должно быть, находился в очень плохом состоянии.
   - Как раз за стеной моего сада имеются дорога и тропинка. Не так давно две моих служанки в вечерних сумерках шли по этой тропинке, когда увидели большой темный предмет, приближающийся к ним. Сначала они подумали, что это животное, а когда оно приблизилось, одна из них протянула руку, чтобы дотронуться до него; но она ничего не почувствовала, и оно прошло между ним и садовой стеной, хотя там не было места, так как тропинка была достаточно широка только для двоих; оглянувшись, они увидели, что оно спускается с холма позади них. По тропинке поднимались трое мужчин; и когда существо приблизилось, они спрыгнули на дорогу.
   - Боже мой, что это? - воскликнули женщины.
   - Не знаю, - ответил один из мужчин, - я никогда не видел ничего подобного.
   Женщины вернулись домой очень взволнованные, и с тех пор мы слышали, что в этом месте живет призрак человека, убитого в каменоломне неподалеку.
   - Я много путешествовал, - сказал наш следующий рассказчик, шевалье де ла Г. Ж., - и, конечно, я никогда не бывал ни в одной стране, где примеры этих духовных явлений не приводились бы на основании явно заслуживающих доверия авторитетов. Я слышал много подобных историй, но одна из них, наиболее часто приходящая мне в голову в настоящее время, была рассказана мне недавно в Париже графом П., племянником знаменитого графа П., имя которого встречается в истории замечательных происшествий, связанных со смертью императора Павла.
   Граф П., мой авторитет в этом деле, был приписан к русскому посольству; и он рассказал мне однажды вечером, когда разговор зашел о неудобствах путешествия по Восточной Европе, что однажды, будучи в Польше, он очутился около семи часов осеннего вечера на лесной дороге, где в радиусе многих миль нельзя было найти ни одного увеселительного заведения. Случилась страшная буря; дорога, не самая хорошая, была почти непроходима от непогоды, и лошади его совсем выбились из сил. Он посоветовался со своими людьми, как лучше поступить, и они сказали, что вернуться назад так же невозможно, как и идти вперед, но что, свернув немного в сторону от главной дороги, они скоро доберутся до замка, где, возможно, найдут убежище на ночь. Граф охотно согласился, и вскоре они очутились у ворот здания, по-видимому, весьма величественного. Возница позвонил в колокольчик и, ожидая, пока его впустят, осведомился, кому принадлежит замок, и ему сказали, что это замок графа Х.
   Прошло некоторое время, прежде чем на звонок ответили, но, наконец, в калитке появился пожилой человек с фонарем и выглянул наружу. Увидев экипаж, он подошел к карете и, подняв фонарь повыше, стал разглядывать, кто находится внутри. Граф П. вручил ему свою визитную карточку и объяснил свое затруднение.
   - Здесь нет никого, милорд, - ответил человек, - кроме меня и моей семьи; замок необитаем.
   - Это плохая новость, - сказал граф, - но, тем не менее, вы можете дать мне то, в чем я больше всего нуждаюсь, а именно - кров на ночь.
   - Охотно, - ответил мужчина, - если ваша светлость согласится на такие условия, какие мы можем наскоро подготовить.
   - Итак, - сказал граф, - я вышел и вошел, и старик открыл большие ворота, чтобы впустить мой экипаж и людей. Мы очутились в центре двора, с замком впереди нас, конюшнями и постройками по обе стороны. Так как с нами был фургон с провизией для скота и провизией для нас самих, то нам не нужно были ничего, кроме постелей и хорошего огня; а так как единственный огонь горел в покоях старика, то он сначала отвел нас туда. Они состояли из нескольких небольших комнат в левом крыле, которые, вероятно, раньше занимали старшие слуги. Они были удобно меблированы, и он и его большая семья, казалось, жили очень хорошо. Кроме жены, было еще трое сыновей с женами и детьми и две племянницы; и в той части конторы, где я увидел свет, мне сказали, что там были рабочие и служанки, потому что это было ценное поместье с прекрасным лесом, и сыновья исполняли обязанности егерей.
   - Много ли дичи в лесу? - спросил я.
   - Много, - отвечали они.
   - Тогда, я полагаю, во время сезона семья живет здесь?
   - Никогда, - ответили они. - Никто из семьи здесь никогда не жил.
   - В самом деле, - сказал я, - как это? Кажется, это очень хорошее место.
   - Превосходное, - ответила жена смотрителя, - но в замке водятся привидения.
   Она сказала это с простой серьезностью, которая заставила меня рассмеяться; на что все они уставились на меня с самым назидательным изумлением.
   - Прошу прощения, - сказал я, - но вы, наверное, знаете, что в больших городах, в которых я обычно живу, привидений нет.
   - В самом деле! - сказали они. - Никаких призраков!
   - В самом деле, - ответил я. - Я никогда о них не слышал; мы не верим в подобные вещи.
   Они удивленно посмотрели друг на друга, но ничего не сказали; похоже, у них не было никакого желания убеждать меня.
   - Но вы хотите сказать, - сказал я, - что именно по этой причине семья не живет здесь и что замок покинут из-за этого?
   - Да, - ответили они, - именно поэтому здесь уже много лет никто не живет.
   - Но как же вы тогда здесь живете?
   - В этой части дома нас никогда не беспокоят, - сказала жена смотрителя. - Мы слышим шум, но к этому привыкли.
   - Ну что ж, если привидение есть, надеюсь, я его увижу, - сказал я.
   - Боже упаси! - воскликнула женщина, крестясь. - Но мы будем остерегаться этого; ваша светлость будет спать недалеко отсюда, где вы будете в полной безопасности.
   - О, нет, - сказал я, - я говорю совершенно серьезно: если призрак существует, я бы очень хотел его увидеть, и был бы вам очень обязан, если бы вы поселили меня в тех покоях, где он чаще всего бывает.
   Они горячо возражали против этого предложения и умоляли меня не думать об этом; кроме того, они сказали, что, если что-нибудь случится с милордом, - они ответят за это; но так как я настаивал, женщины пошли позвать членов семьи, которые разжигали огонь и готовили постели в некоторых комнатах на том же этаже. Когда они пришли, они были так же решительно против потворства моим желаниям, как и женщины. И все же я настаивал.
   - Неужели вы боитесь, - сказал я, - сами отправиться в комнаты с привидениями?
   - Нет, - ответили они. - Мы - хранители замка и должны содержать комнаты в чистоте и проветривать их, чтобы мебель не испортилась - милорд всегда говорит о том, чтобы убрать ее, но ее еще никогда не убирали, - но мы ни за что на свете не будем спать там.
   - Значит, привидения обитают на верхних этажах?
   - Да, особенно в длинной комнате, там никто не мог провести ночь; последний, кто это сделал, находится сейчас в сумасшедшем доме в Варшаве, - сказал сторож.
   - Что с ним случилось?
   - Я не знаю, - сказал человек, - он никогда не мог сказать.
   - А кто он был? - спросил я.
   - Он был адвокатом. Милорд имел с ним дело; и однажды он заговорил об этом месте и пожалел, что не может снести его и продать материалы, потому что это семейная собственность и идет вместе с титулом; и адвокат сказал, что хотел бы, чтобы оно принадлежало ему, и что ни один призрак не удержал бы его от этого. Милорд сказал, что это легко сказать тому, кто ничего об этом не знает, и что он должен предположить, - семья не покинула бы такое прекрасное место без веских причин. Но стряпчий сказал, что это какая-то хитрость, и что в замке обосновались фальшивомонетчики или разбойники, которые стараются отпугнуть людей, чтобы те держались подальше; и милорд сказал, что если он это докажет, то он будет ему очень обязан, и более того, он даст ему большую сумму - не знаю, сколько. Так сказал адвокат, и милорд написал мне, что приедет осмотреть имущество, и я должен позволить ему делать все, что он пожелает.
   Так вот, он приехал, а с ним его сын, славный молодой человек, солдат. Они задавали мне всевозможные вопросы, обходили замок и осматривали каждую его часть. Из того, что они сказали, я понял: они думают, будто призрак - это чепуха, и что я и моя семья были в сговоре с грабителями или фальшивомонетчиками. Впрочем, мне это было безразлично, милорд знал, что в замке обитали привидения еще до моего рождения.
   Я приготовил для них комнаты на этом этаже, - те же, что готовлю для вашей светлости, - и они спали там, держа ключи от верхних комнат при себе, чтобы я не мешал им. Но однажды утром, очень рано, нас разбудил чей-то стук в дверь нашей спальни, и когда мы открыли ее, то увидели мистера Таддеуса - это был сын адвоката - стоявшего в полусне и бледного, как привидение; он сказал, что его отец очень болен, и попросил нас пойти к нему; к нашему удивлению, он повел нас вверх по лестнице в комнату с привидениями, и там мы нашли бедного джентльмена безмолвным, и мы подумали, что они поднялись туда рано, и что у него случился удар. Но это было не так; мистер Таддеус сказал, что после того, как мы все легли спать, они поднялись туда, чтобы провести ночь. Я знаю, - они думали, что нет никакого призрака, кроме нас, и именно поэтому они не дали нам знать о своих намерениях. Они улеглись на диванах, закутались в меховые плащи и решили не спать, и так продолжалось некоторое время, но, наконец, молодого человека одолела сонливость, он боролся с ней, но не мог победить ее, и последнее, что он помнит, это как отец тряс его и говорил: "Таддеус, Таддеус, ради Бога, не спи!" - Но он не мог и не знал больше, пока не проснулся и не увидел, что рассветает, и не нашел отца, сидящего в углу комнаты безмолвно и застывшего, словно труп; и он был там, когда мы поднялись. Молодой человек подумал, что он заболел или у него случился удар, как мы и предполагали вначале; но когда мы обнаружили, что они провели ночь в комнате с привидениями, у нас не осталось сомнений в том, что произошло - он увидел какое-то ужасное зрелище и потерял рассудок.
   - Он лишился чувств, я бы сказал, от ужаса, когда его сын заснул, - сказал я, - и почувствовал себя одиноким. Он мог бы быть человеком бесстрашным. Во всяком случае, то, что вы мне рассказываете, возбуждает мое любопытство. Не проводите ли вы меня наверх и не покажете ли мне эти комнаты?
   - Охотно, - сказал мужчина и, взяв связку ключей и лампу и позвав одного из своих сыновей, чтобы тот следовал за ними, повел их вверх по большой лестнице в апартаменты на втором этаже. Комнаты были высокие и просторные, и хозяин сказал, что мебель очень красивая, но старая. Поскольку все было покрыто брезентовыми чехлами, я не мог судить об этом.
   - А где длинная комната? - спросил я.
   После чего он провел меня в длинную узкую комнату, которую можно было бы назвать галереей. По обеим сторонам стояли диваны, наверху - что-то вроде помоста, а на стенах висело несколько больших картин.
   - Со мной был бульдог очень хорошей породы, подаренный мне в Англии лордом Ф. Он следовал за мной по лестнице - на самом деле, он следовал за мной повсюду, - и я внимательно следил за ним, пока он шел, принюхиваясь, но не было никаких признаков того, чтобы он заметил что-то необычное. За этой галереей была только маленькая восьмиугольная комната с дверью, которая вела на другую лестницу. Тщательно осмотрев все это, я вернулся в длинную комнату и сказал человеку, что, поскольку это место особенно часто посещается призраком, я буду очень обязан, если он позволит мне провести там ночь. Я мог бы взять на себя смелость сказать, что граф X. не стал бы возражать.
   - Дело не в этом, - ответил сторож, - а в опасности для вашей светлости, - и он заклинал меня не настаивать на таком рискованном эксперименте.
   Когда он увидел, что я не намерен менять своего решения, он уступил, но при условии, что я подпишу бумагу, в которой заявлю, что, несмотря на его заверения, я решил спать в длинной комнате.
   Признаюсь, чем больше эти люди беспокоились о том, чтобы я не спал там, тем больше мне было любопытно; впрочем, я ни на йоту не верил в привидение. Я подумал, что адвокат был прав в своем предположении, но что у него не хватило смелости расследовать все, что он видел или слышал, и что им удалось напугать его до полусмерти. Я видел, какое прекрасное место досталось этим людям, и насколько они были заинтересованы в том, чтобы поддерживать мысль о том, что замок непригоден для жизни. Так вот, у меня довольно крепкие нервы, - я бывал в ситуациях, которые подвергали их суровому испытанию, - и я не верил, что какой-нибудь призрак, если таковой существовал, или какой-нибудь фокус, с помощью которого можно было бы создать подобие такового, поколеблет их. Что касается реальной опасности, то я ее не предчувствовал; люди знали, кто я такой, и любая беда, случившаяся со мной, привела бы к последствиям, которые они хорошо понимали. Поэтому они зажгли огонь в обоих каминах галереи. Я твердо решил не выходить из комнаты после того, как окажусь в ней, чтобы, если мои подозрения окажутся верны, у них не было времени привести себя в порядок; поэтому я попросил своих людей принести мне ужин, и я съел его там.
   Мой возница сказал, что он всегда слышал, будто в замке водятся привидения, но он осмелился добавить, что иных привидений, кроме людей внизу, нет, ибо они очень удобно устроились в нем; и он предложил провести ночь со мной, но я отказался от любого компаньона и предпочел довериться себе и своей собаке. Мой камердинер, напротив, настойчиво отговаривал меня от этого предприятия, уверяя, что он жил во Франции в семье, в чьем шато водились привидения, и вследствие этого покинул свое место.
   К тому времени, как я покончил с ужином, было уже десять часов, и все было готово к ночлегу. Моя кровать, хотя и импровизированная, была очень удобной, сделанной из обильно набитых подушек и толстых покрывал, и поставлена перед камином. Меня снабдили светом и большим количеством дров; у меня была моя полковая сабля и ящик с превосходными пистолетами, которые я тщательно зарядил в присутствии сторожа, сказав, что намерен выстрелить в призрака, так что, если он не выдержит пули, ему лучше не навещать меня.
   Старик спокойно покачал головой, но ничего не ответил. Приказав вознице, который сказал, что ему не следует ложиться спать, немедленно подняться наверх, если он услышит выстрелы, я отпустил своих людей и запер двери, забаррикадировав каждую из них тяжелой тахтой. Там не было ни гобелена, ни каких-либо занавесок, за которыми можно было бы спрятать дверь, и я обошел комнату, стены которой были обшиты белыми и золотыми панелями, простучав их, но ни звук, ни собака Дидона не дали никаких признаков того, чтобы там было что-то необычное. Затем я разделся и лег рядом с саблей и пистолетами, а Дидона - в ногах моей кровати, где она всегда спала.
   Признаюсь, я находился в состоянии приятного волнения; мое любопытство и моя любовь к приключениям были возбуждены; и был ли это призрак, или грабитель, или фальшивомонетчик, тот, кто собирался нанести мне визит, беседа, вероятно, могла бы быть одинаково интересной. Было половина одиннадцатого, когда я лег; мои ожидания были слишком живы, чтобы допустить сон; и после попытки читать французский роман я был вынужден отказаться от него; я не мог сосредоточиться на нем. Кроме того, моей главной заботой было не удивляться. Я не мог отделаться от мысли, что у сторожа и его семьи есть какой-то тайный способ проникнуть в комнату, и я надеялся разоблачить их в этом; поэтому я лежал с открытыми глазами в таком положении, что мне была видна каждая ее часть, пока мои дорожные часы не пробили двенадцать, что было главным образом призрачным часом, и я думал, что наступил критический момент. Но нет, ни звука, ни малейшего нарушения тишины и одиночества ночи не произошло. Когда пробило половину первого и час, я уже почти решил, что обманут в своих ожиданиях и что призрак, кто бы он ни был, знает, что лучше не встречаться с Дидоной и парой заряженных пистолетов; но как раз в тот момент, когда я пришел к этому заключению, необъяснимый трепет овладел мной, и я увидел, как Дидона, которая, утомленная дневным путешествием, до сих пор тихо спала, свернувшись калачиком, начала двигаться и медленно подниматься на ноги. Я думал, что она только повернется, но вместо того, чтобы лечь, она стояла неподвижно, подняв уши и повернув голову к помосту с креслом, издавая низкое рычание.
   Я должен упомянуть, что помост являл собой всего лишь скелет помоста, потому что драпировки были сняты. Остался только балдахин, обтянутый малиновым бархатом, и кресло, тоже обтянутое бархатом, но накрытое брезентом, как и вся остальная мебель. Я тщательно осмотрел эту часть комнаты и отодвинул стул, чтобы убедиться, что под ним ничего нет.
   Так вот, я сел в постели и пристально посмотрел в ту же сторону, что и собака, но сначала ничего не увидел, хотя мне показалось, будто она что-то видит; но когда я всмотрелся, то начал различать нечто вроде облака в кресле, и в то же время холод, который, казалось, пронизывал меня до мозга костей, пробирался сквозь меня, хотя огонь был хороший; и это был не холод страха, потому что я взвел курок пистолета с совершенным самообладанием и воздержался от того, чтобы дать Дидоне знак подойти, потому что мне страстно хотелось увидеть развязку приключения.
   Постепенно облако приняло форму - высокой белой фигуры, достигшей роста от потолка до пола помоста, поднятого на две ступени. Взять, Дидона! Взять! - скомандовал я, и она бросилась к помосту, но тут же повернулась и поползла назад, совершенно испуганная. Так как храбрость ее была несомненна, то, признаюсь, это меня удивило, и я должен был бы выстрелить, но я был совершенно уверен, - то, что я наблюдал, не было реальной человеческой формой, ибо я видел, как она обрела свою нынешнюю форму и рост из облака, поначалу появившегося в кресле. Я положил руку на собаку, которая подобралась ко мне, и почувствовал, как она дрожит. Я уже собрался встать и подойти к фигуре, хотя, признаюсь, был поражен немалым благоговением, когда она величественно сошла с помоста и, казалось, приближалась. - Взять! - сказал я. - Взять, Дидо! - и я всячески подбадривал собаку, чтобы она шла вперед; она сделала жалкую попытку, но вернулась, когда прошла половину пути, и присела рядом со мной, скуля от ужаса. Фигура приблизилась ко мне; холод стал ледяным; собака присела и задрожала; а я, когда она приблизилась, честно признаюсь, - сказал граф П., - что спрятал голову под одеяло и до утра не смел высунуть носа. Я не знаю, что это было, - когда оно прошло мимо меня, я почувствовал необъяснимый ужас, который невозможно описать никакими словами, - и могу только сказать, что ничто на свете не заставило бы меня провести еще одну ночь в этой комнате, и я уверен, что, если бы Дидона могла говорить, вы нашли бы ее того же мнения.
   Я попросил, чтобы меня разбудили в семь часов, и когда сторож, сопровождавший моего камердинера, нашел меня целым и невредимым, должен сказать, что бедняга испытал огромное облегчение, а когда я спустился, вся семья, казалось, смотрела на меня как на героя. Я подумал, что мне следует признать: ночью произошло нечто такое, что я не могу объяснить, и что я не должен рекомендовать никому, кто не очень уверен в своих нервах, повторить эксперимент.
   Когда шевалье закончил эту необыкновенную историю, я предположила, что призрак замка очень похож на тот, о котором упоминал покойный профессор Грегори в своих записках о месмеризме, когда тот появился в лондонском Тауэре несколько лет назад и вызвал тревогу, став причиной смерти дамы, жены офицера, и одного из часовых. Каждый, кто читал это очень интересное издание, был поражен сходством.
  

У КАМИНА

ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ

  
   Поскольку это был наш последний вечер, рассказать историю попросили меня; но я сослалась на то, что рассказал все, что знала, в "Ночной стороне природы", и мне почти нечего было дополнить; но я сказала, что расскажу историю моего визита несколько лет назад в дом с привидениями, хотя он почти ни к чему не привел.
   - После публикации "Ночной стороны" я получил много ценных сообщений - жаль, что я не записала их все, но я никогда не ожидала, что снова что-то опубликую на эту же тему. Между прочими, я получила письмо от джентльмена по имени Мак-Н., и так как в нем содержалось несколько интересных подробностей, я попросила его посетить меня. Помню, в письме он рассказывал мне, как несколько лет тому назад был на экскурсии, и как однажды утром, около пяти часов, когда он остановился в гостинице, дверь отворилась, и вошел его отец; он подошел к кровати, посмотрел на него и снова вышел. Молодой человек вскочил с постели и последовал за ним вниз по лестнице, где потерял его из виду. Он вернулся домой и узнал, что его отец умер в то утро.
   Он был в адвокатской конторе и, между прочим, упомянул мне, что неподалеку есть дом, в котором, как говорят, водятся привидения, и поэтому с ним ничего нельзя сделать. - Мы предлагаем его за символическую плату, но никто не останется там.
   В это время я часто была в разъездах, но в течение следующих двух или трех лет, при редких встречах с ним, я расспрашивала его о доме. Ответ всегда был один и тот же: никто не хотел арендовать его; он был заперт - ставни закрыты, и соседские мальчишки бросали камни в окна и разбивали стекла. И при этом он располагался на улице, где все остальные дома были обитаемы и не перестраивались много лет.
   Спустя шесть или семь лет после того, как я впервые услышала об этом доме, я случайно упомянула об этом обстоятельстве некоторым моим знакомым джентльменам - известным людям с честным, пытливым умом, искателям истины, которые, если бы она была на дне колодца, сочли бы правильным отправиться за ней. Так как они считали, что не могут высказаться по вопросу, который они никогда не изучали и не исследовали, то выразили желание посетить дом. Поэтому я обратилась к мистеру Мак-Н., у которого имелись ключи, и он любезно согласился сопровождать нас. Наша экспедиция должна была храниться в глубокой тайне, и так продолжалось до тех пор, пока, подобно большинству других тайн, о ней не узнали, и она не распространилась повсюду.
   Мы отправились в путь в экипаже между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи, взяв с собой молодую девушку, которая легко поддавалась внушению, и в таком состоянии становилась ясновидящей. Ей не сказали о цели нашего путешествия, и у нее не имелось никаких средств узнать ее. Мы сказали, что собираемся осмотреть дом, и что это самое удобное время для джентльмена, чтобы показать его нам. Мы не подъехали к двери, но мистер Мак-Н. встретил нас на соседней улице, где мы вышли, чтобы не привлекать внимания. Мы дошли до места назначения пешком, и мистер Мак-Н. объяснил дежурному полицейскому, кто он и куда мы идем, чтобы тот не заподозрил неладное и не помешал нам. Затем он отпер дверь, попросив полицейского посветить нам, так как наступила темная зимняя ночь, и, войдя, мы оказались в узком коридоре.
   Это был маленький домик, ничем не отличавшийся от других на улице. Все они выглядели одинаково. Узкий фасад с одним окном и дверью на первом этаже; два окна наверху; две комнаты на этаже, высотой в три этажа, и кухня, кладовая и подвалы под землей.
   Как только за нами закрылась дверь, мы оказались в полной темноте, но мы запаслись свечами и спичками, а когда зажгли их, то вошли в заднюю гостиную, которая, как слышал мистер Мак-Н. из различных источников, и была посещаемой комнатой.
   Затем ясновидящую усыпили и спросили, нравится ли ей этот дом, и не посоветовала бы она нам арендовать его. Она вздрогнула и сказала: "Нет, здесь убили двух человек, и они возвращаются". Мы спросили, в какой комнате; она ответила: "Это было еще до того, как был построен этот дом... тогда здесь стоял другой дом... очень старый дом". Она сказала, что именно эти убитые люди будут беспокоить нас. Мы спросили, может ли она их видеть, и она ответила: "нет".
   Затем мы молча ждали, не произойдет ли чего, но ничего не произошло, кроме металлического звука от приоткрытой двери, похожего на удар двух кусков железа. Мы все слышали его, но не могли сказать, что его вызвало.
   Через некоторое время кто-то предложил погасить свет. Мы так и сделали, оказавшись в абсолютной темноте. В комнате имелось только одно окно, покрытое пылью, и ставни были закрыты; к тому же, как я уже говорила, ночь была очень темная, и эта комната, находившаяся в глубине, выходила, кажется, во двор, во всяком случае, не на улицу.
   Наконец, ясновидящая вздрогнула и воскликнула: "Смотрите!" Мы ничего не увидели и спросили, что она видит.
   - Вот! - сказала она. - Вот опять! разве вы не видите?
   - Что? - спросили мы.
   - Свет! - сказала она. - Вот! Сейчас! - Эти восклицания раздавались с интервалом в две-три секунды.
   Мы все сказали, что ничего не видели.
   - Если бы миссис Кро взяла меня за руку, я думаю, она бы увидела, - предположила она.
   Я так и сделала, а затем с интервалом в несколько секунд увидела, как из пола словно бы поднимаются волны белого света, слабого, но совершенно отчетливого и видимого. Чтобы я могла знать, были ли наши восприятия этого явления одновременными, я попросила ее, не говоря ни слова, сжимать мою руку каждый раз, когда она это видела, что она и делала; и каждый раз я отчетливо видела волну белого света. Я видела это время от времени, пока держала ее за руку и мы были в темноте. Никто этого не видел, кроме нее и меня; и мы не стали продолжать эксперимент, по очереди взяв ее за руку, как следовало бы.
   В этот промежуток времени посреди комнаты внезапно появился другой свет, вдали от того места, где мы стояли; я увидела яркий алмаз, похожий на чрезвычайно яркую искру - только не цвета огня; он был белым, блестящим и неподвижным, но не испускал лучей. Я не упомянула об этом, потому что хотела узнать, виден ли он кому-нибудь еще, - но никто не говорил об этом, даже ясновидящая. Видела она это или нет, сказать не могу. Когда свечи снова зажгли, этих огоньков уже не было видно. Я и один из джентльменов обошли дом сверху и снизу, но не увидели ничего, кроме пыли и запустения давно покинутого жилища.
   Когда мы вышли и мистер Мак-Н. запер дверь, мы подошли к экипажу.
   - Значит, никто из вас не видел волн света?
   - Нет, - сказали они.
   - А я видела, - сказала я, - и никогда раньше не видела ничего подобного. Более того, я видела свет другого рода.
   - Неужели, - перебил меня мистер Мак-Н., - это была яркая искра света, похожая на свет газа?
   - Вот именно, - сказала я. - Я не знала, с чем сравнить, но он был именно таким.
   Таким образом, я была уверена, что он видел то же самое, что и я; он говорил об этом не из тех же побуждений; он ждал, чтобы его впечатление подтвердилось дальнейшими показаниями.
   Как видите, наши результаты были невелики, но визит не был для меня совершенно бесплодным. Конечно, многие мудрецы скажут, что я не видела огней, но что они были порождением моего возбужденного воображения. Смею, однако, заметить, что мое воображение отнюдь не было возбуждено. Если бы я была там одна, все было бы по-другому, потому что, хотя я никогда не видела привидения и не воображала, что вижу, боюсь, я бы очень нервничала. Но я была в чрезвычайно хорошем обществе, с двумя очень умными людьми, кроме адвоката, леди и ясновидящей; нервы мои были совершенно спокойны, так как я не возражала бы против того, чтобы увидеть привидение в таком приятном обществе. Более того, я не ожидала никакого результата, потому что в таких случаях призраки появляются очень редко, мы не знаем почему, но, конечно, не потому, что люди хотят их видеть. Обычно они приходят, когда их меньше всего ждут и о них меньше всего думают.
   Мистер Мак-Н., на дознании, узнал, что среди вещей, на которые жаловались, были необъяснимые огни. Что вызвало их и другие явления, это, конечно, очень интересовало владельца в течение многих лет; это также интересовало многочисленных арендаторов, которые, взяв дом на срок, оказались вынуждены оставить его. Однако за все эти годы никто не мог найти другого объяснения для этих событий, кроме того, что в доме водятся привидения. Похоже, что не существует традиции, объясняющей его дурную репутацию. Если то, что сказала ясновидящая, было правдой, то убийства должны были произойти давным-давно.
   Один джентльмен, житель того же города, как-то упомянул мне, что его друг много лет тому назад, будучи совсем молодым человеком, однажды воскресным вечером гулял один в поле за пределами этого города и что он встретил молодую женщину, совершенно незнакомую ему, которая под каким-то предлогом попросила его проводить ее домой. Она привела его к одинокому фермерскому дому, а затем, пригласив войти, провела в комнату и оставила. Ожидая ее возвращения, лениво оглядываясь по сторонам, он обнаружил спрятанное под столом, покрытым скатертью, мертвое тело. Увидев его, он бросился к двери; она была заперта; но окно находилось не очень высоко от земли, и через него он убежал; напуганный в высшей степени, он покинул город в тот же вечер, а затем и страну, опасаясь, что его заманили в дом и заперли вместе с убитым, чтобы возложить вину на него; а так как правосудие было не так ясно и гораздо более неумолимо, чем в наши дни, он боялся, что косвенные улики могут свидетельствовать против него. Он поселился в чужой стране и, в конце концов, умер там.
   Где была эта местность, я не знаю, кроме того, что она была в окрестностях города - в окрестностях, которые с тех пор были покрыты зданиями; что, если бы дом, который мы посетили, был построен на месте той одинокой фермы?
   Во всяком случае, эта история показывает, насколько возможно, чтобы нечто подобное могло произойти на том месте, где стоит дом с привидениями.
   В заключение позвольте мне еще раз напомнить моим читателям, что один человек, проницательность которого никто не будет оспаривать, напоминает нам в отношении этого самого предмета, что "наша философия" не постигает всей мудрости и всей истины. Философия - хороший проводник, когда она открывает глаза, но там, где она упрямо закрывает их на один класс фактов, потому что заранее решила, что они не могут быть подлинными, она плоха.
   Профессор Э. сказал мне, что, когда он был в Геттингене, в качестве большой милости и благодаря покровительству влиятельного профессора, ему было позволено увидеть книгу, которая принадлежала Фаусту, или Фаустусу, как мы его называем. Это был большой том, и листья были жесткими и твердыми, как дерево. Они содержали его магические обряды и формулы, но на последней странице было начертано торжественное предписание всем людям, любящим свою душу, не следовать по его пути и не практиковать учение, содержащееся в этом томе.
   Кажется, существует тайна вне области - я имею в виду нынешнюю область науки; в отношении сверхъестественного, в отношении тех, кто прошел через врата, ибо вера в это, как я думаю, присуща человеческой природе с рождения. Эта вера в определенные периоды становится вредной; в других случаях она почти угасает по причине обстоятельств и воспитания; но она никогда полностью не умирает, потому что везде и во все времена различные происшествия, становившиеся и не становившиеся общественным достоянием, поддерживали ее жизнь среди людей. Но истину всегда необходимо устанавливать по любому вопросу, даже относительно этого презираемого предмета - призраков, и пусть им занимаются те, у кого есть врожденное убеждение, что привидения являются душами, временно облеченными в плоть, и проявляют особый интерес к этому вопросу. Мы полностью отдаем себе отчет в том, что исследование сталкивается со всевозможными трудностями, и что вера противопоставляется всевозможным общепринятым мнениям; но мы хотим установить основания убеждения, столь близкого к нашему убеждению, которое во все века и во всех странах преобладало в большей или меньшей степени и которое, по-видимому, подкрепляется огромным количеством фактов, которые, однако, мы признаем, не в состоянии быть воспринятыми как нечто за пределами предполагаемых доказательств. Эти факты ценны главным образом тем, что дают совокупное свидетельство частого повторения явлений, не объяснимых ни одной известной теорией и потому столь же открытых для гипотезы о душах, как и любая другая. Когда будет предложено лучшее, подкрепленное чем-то более убедительным, чем бессмысленные насмешки и догматические утверждения, я, например, буду готова принять его. В то же время, надеясь, что время может, наконец, в какой-то степени приподнять завесу, покрывающую эту область, именуемую сверхъестественным, мы записываем такие опыты, которые попадают в наше поле зрения, и довольствуемся ожиданием их интерпретации.
  

ПРИЛОЖЕНИЕ

  
   На предыдущих страницах я уже упоминала об утрате нескольких писем, которые с удовольствием поместила бы сюда.
   Но некоторые, весьма интересные, я, к счастью, сохранила. Я привожу их дословно, опуская при этом имена авторов, по их просьбе.
  

* * * * *

  
   ПИСЬМО I
  
   18 августа 1854
  
   МАДАМ,
   Я получил ваше послание от 15-го числа, и чувствую, что должен извиниться перед вами за то, что осмелился поставить под сомнение точность приводимых вами подробностей. Не подозревая, однако, об удивительном совпадении двух сновидений, я уверен, что вы сразу же оценили мотивы, которые побудили меня написать.
   Позвольте мне, в таком случае, попытаться изложить подробности, упомянутые в моем последнем письме, как ставшие мне известными от заслуживающих доверия лиц, и моего личного опыта.
   Два моих близких друга (священнослужители Англиканской церкви), один из которых не женат, в течение последних трех лет занимали большой старинный дом в деревне. Это очень красивое место, расположенное совершенно в стороне от любых других жилищ. В округе давно уже ходит слух, будто в нем водятся привидения, - говорят, из-за того, что некий бывший владелец покончил там с собой. История такова: его заперли в комнате, которая теперь называется незанятой комнатой и является местом действия того, о чем я собираюсь рассказать. Я могу также сообщить вам, что только во время моего последнего визита, около шести недель назад, я узнал о посещаемости особняка, поскольку мои друзья были так раздражены случившимся, что намеренно избегали сообщать своим посетителям то, что, по их мнению, могло бы вызвать скептические улыбки в их адрес.
   Как-то раз мне довелось побывать в гостях у жены моего друга, дамы, которая была ему хорошо знакома. Ей отвели свободную комнату, и в первую же ночь после приезда она была так напугана происшедшим, что больше не могла спать там без постороннего присутствия.
   Она заявила, что среди ночи ее встревожили стоны и причитания, которые можно назвать не иначе как неземные, - и голос, казалось, раздавался совсем близко от ее постели. Затем послышался шорох, и она отчетливо почувствовала, как отодвинули занавески в ногах кровати. Теперь, когда мои знания о том, что происходило, не могли быть оспорены, мои друзья признали, что эти звуки слышались не в первый раз, более того, в двух случаях было замечено появление фигуры в могильных одеждах; один раз ее видел молодой джентльмен лет двадцати, случайно оказавшийся у них в гостях, в другой - один из их слуг. В первом случае, по-видимому, молодой человек сидел довольно поздно ночью в кабинете и читал, - вся семья была в постели, - когда фигура появилась, по-видимому, из стены, отделяющей кабинет от комнаты с привидениями. Она оставалась недолго, а потом растаяла. Ужас молодого человека был так велик, что с тех пор он никогда не приближался к этому месту. Слуга также описал похожую фигуру, и никто в доме, видевший его, не мог поверить, что он говорит неправду. Независимо от всего этого, не менее четырех джентльменов, двое из них - из Университета, слышали все упомянутые выше неземные стоны и вопли, и почти во всех случаях никто, подобно мне, не знали о характере, приписываемом дому. Но теперь я перехожу к своему собственному опыту.
   Я был в гостях у своих друзей около двенадцати месяцев назад, когда встретил джентльмена, только что ушедшего из армии в церковь. На вид ему было около 21 года, и в его манерах присутствовало что-то необычное, сразу меня очаровавшее. Не претендуя на то, чтобы быть, так сказать, благочестивым, в его открытом добром лице и жизнерадостном настроении имелось нечто такое, что заставляло вас чувствовать, - ему был указан иной путь, на котором он мог принести больше пользы. Я, конечно, восхищался им и с тех пор узнал, что он всеобщий любимец. Удалившись отдохнуть, я обнаружил, что он должен занять соседнюю комнату, а не кабинет.
   По разным причинам я не мог заснуть, но воображение мое не было особенно возбуждено, и мысли мои занимали вещи весьма прозаические и мирские. Насколько я могу припомнить, примерно через час после того, как я лег в постель, я услышал ужасные стоны, за которыми последовали самые ужасные восклицания. Голос, несомненно, раздавался в комнате и продолжался в течение двух часов с интервалом минут в десять. Это был голос человека, совершившего смертный грех, который никогда не будет прощен! Муки, казалось, были невыносимыми.
   Поверите ли, мадам, несмотря на то, что я знал о своем знакомом из соседней комнаты, я приписал это ему. Я мало верил в сверхъестественное и решил, что это какой-то страшный сон. Удивительно, но мне никогда не приходила в голову мысль, что непрерывный сон такого характера едва ли возможен. Однако, несмотря на свой неземной характер и очевидное горе несчастного - отчаяние, как я уже говорил, потерянной души, - я продолжал связывать все это с моим соседом, пока события, происшедшие во время моего последнего визита, полностью не опровергли мое убеждение, и я сразу же понял, что поступил очень несправедливо по отношению к нему.
   Как и в некоторых случаях в "Ночной стороне природы", здесь вы заметите большую разницу в проявлениях - одним она была дана в сердце, другим - в зрении. Вы по-прежнему считаете, что это происходит от того, что вы называете относительным сродством! Не думаете ли вы, что бывают времена, когда материальное может уступить место сверхъестественному? Я признаю истинность призрачных иллюзий - я сам испытал одну из них, - но при этом я знал, что это не более чем иллюзия. Тем не менее, несмотря на это и на мою веру в определенную связь разума и материи, я не могу полностью избавиться от убеждения, что Всемогущий может время от времени считать нужным использовать силу, независимую ни от каких правил, для достижения определенных целей, нам, возможно, неизвестных.
   Я не могу закончить, не сказав вам, что в отношении того, о чем упомянул выше: ничто в форме "трюка" не могло быть осуществлено. Полагая, что я, возможно, не слишком злоупотребил вашим терпением, мадам, с совершенным к вам почтением,
  
   Дж. Г. Г.
  

* * * * *

  
   ПИСЬМО II
  
   Глоучестершилд, 10 июня, 1854
  
   МАДАМ,
  
   Будучи не так давно в гостях у одного знакомого, я случайно увидел у него ваш труд, озаглавленный "Ночная сторона природы".
   Название поразило мое воображение, и, открыв книгу, я с радостью обнаружил, что в ней говорится о предметах, давно и всерьез занимавших мои мысли. Мне было очень приятно видеть в вас такого способного и искреннего протестующего против холодного скептицизма века по отношению к истинам высочайшего порядка, а также к тем, которые в любом другом случае были бы признаны неопровержимыми. Я должен также сказать, что ни в одной другой работе я не встречал такого большого количества достоверных фактов, в то время как истинно католический дух ваших богословских размышлений был для меня особенно освежающим. Когда-то у меня была мысль собрать подобную коллекцию, от которой я, однако, отказался, так как состояние моего здоровья не допускало серьезного литературного труда. Я мог бы рассказать вам о многих вещах, столь же замечательных, как и все, какие вы описали, за истинность которых я могу поручиться. Я упомяну об одном из самых необычных случаев, и если вы выразите желание узнать от меня что-нибудь еще по этим вопросам, я буду этому рад. Написание писем я нахожу облегчением от меланхолии, вызванной около двух лет назад различными тяжелыми недугами, и это должно быть моим извинением за то, что я обращаюсь к вам. Но - к моему повествованию.
   Вскоре после того, как я стал священником, меня представили джентльмену очень высокого ума, принадлежавшего к той же профессии, и которому я никогда не встречал никого равного по гениальности и красноречию, каковые явно демонстрировали его разговоры.
   Я сразу же привязался к нему, и он также выказал желание поддерживать дружбу. По прошествии нескольких месяцев самых приятных отношений, он серьезно заболел, и однажды вечером меня поспешно вызвали к нему домой. Когда я вошел в его комнату, он попросил, чтобы нас оставили наедине, и затем сказал мне, что у него сложилось впечатление, - что его болезнь была смертельной, что многие сверхъестественные события отмечали его жизнь, о которых он хотел бы поведать миру, когда он уйдет, и что он хочет, чтобы я взял на себя исполнение этой обязанности. Услышав мою готовность угодить ему, он приступил к рассказу о "необыкновенном". Вот одно событие в его замечательной истории. До того, как стать священником, он жил в скромных условиях в доме торговца в одном портовом городке в У-с. Тогда он был совершенно здоров. Однажды ночью он удалился отдохнуть в необыкновенно хорошем расположении духа и, по своему обыкновению (ибо тогда стояло лето), сел у окна и некоторое время любовался красотами природы. Затем он немного позабавился, напевая какую-то мелодию, и вдруг, взглянув на дверь, увидел фигуру входящего человека - на нем был кроваво-красный ночной колпак, фланелевая куртка и бриджи. Человек подошел к кровати (выражение его лица и походка свидетельствовали о крайней болезни), бросился на нее, издал несколько стонов и явственно испустил дух. Мой друг был так поражен ужасом, что потерял дар речи и движения и оставался неподвижным на своем месте до утра, когда рассказал своему хозяину о том, что произошло ночью, и заявил, что, если они не найдут ему других комнат, он покинет их в тот же день. Честные люди не хотели с ним расставаться и согласились поселить его на первом этаже. Примерно через два месяца после этого он вышел в базарный день, чтобы купить немного провизии, а когда вернулся, то услышал, что его старая комната занята; но каково же было его удивление, когда он узнал в новом жильце ту самую фигуру, в том самом платье, которая так напугала его год назад!
   Этот человек был тогда очень болен; он умер через несколько недель, и обстоятельства были без всякого исключения такие же, как те, свидетелем которых был мой друг.
   Мне очень хотелось бы знать, как, предположительно, вы могли бы объяснить это странное происшествие.
   В правдивости рассказчика я нисколько не сомневаюсь. Поскольку этот священник все еще жив, я не имею права упоминать его имя.
   Прошу извинить меня за то, что я так вольно обращаюсь к вам, и поверьте мне,
   Мадам, с чувством
   искреннего уважения,
   Искренне ваш,
   Миссис Кроу,
   Р. И. О.
  

* * * * *

  
   ПИСЬМО III
  
   Глоучестершир, 21 июня, 1854
  
   МАДАМ,
  
   Поскольку я нахожу, что еще одно сообщение не будет неприемлемым, я позволю себе в подробностях описать еще несколько случаев. Первый из них имеет отношение к священнику, часть истории которого я вам рассказал, и классифицируется мною как вещий сон. Когда он решил учиться на священника и благодаря влиянию друзей добился поступления в Колледж несогласных, по мере того как приближался день, назначенный для его отъезда, его охватывало беспокойство оттого, что у него не было даже денег, чтобы оплатить дорожные расходы.
   Он не любил брать взаймы, и у него не было никаких оснований полагать, что кто-то подозревает о плачевном состоянии его финансов. Вечером накануне предполагаемого отъезда он лег отдохнуть с тяжелым сердцем. Это было в том самом морском порту, где произошло то обстоятельство, о котором я вам уже рассказывал. После нескольких часов сильных душевных страданий сон пришел к нему на помощь, и во сне к нему, казалось, явился один из самых приятных людей, который сказал ему, что знает не только про его беду, но и о ее причине, и что если он спустится по берегу к определенному месту, которое он указал, то найдет там под камнями достаточно для своих теперешних нужд. Утром, как только рассвело, он поспешил в указанное место и, к своему великому удивлению и восторгу, нашел сумму, несколько превышавшую совершенно необходимую для его путешествия. Я только мимоходом замечу, - он сказал, что в другой раз его отец, умерший много лет назад, явился к нему с сердитым лицом и заверил его, что будет очень страдать от того, что сделал по отношению к своей семье, но так как это была, очевидно, неприятная и даже болезненная тема, я не хотел, чтобы он распространялся на нее. Другой факт, о котором я упомяну, произошел с моим дедом, который тоже был священником. Я прекрасно понимаю, он имеет такую природу, что отношение к нему в большинстве компаний вызвало бы взрыв смеха или, по крайней мере, презрительную и скептическую улыбку, но я знаю, что обращаюсь к человеку, который учился в совершенно иной философской школе. Это произошло в большом городе Б-м, где мой дед прожил много лет. Он сам, мои тети и моя мать, часто рассказывали это своим друзьям, когда разговор заходил о сверхъестественном. Я слышал этот рассказ, наверное, сотни раз и не стыжусь признаться, что, имея свидетельство такого человека, как мой дед, не могу не верить ему.
   Однажды утром, едва только занялось утро, дед вышел из-за стола, за которым сидел вместе с бабушкой, в коридор, с какой целью, я теперь забыл, и увидел там (потому что входная дверь была открыта) странного вида человека в черном, с шаркающей и косолапой походкой. Он заявил, что у него возникло мгновенное убеждение, - это было сверхъестественное явление, и перед ним стоял дух зла. "Я пришел позавтракать с вами сегодня утром", - воскликнул человек в черном, направляясь в столовую. Дед судорожно схватился за ручку двери, сказал с суровым видом: "Вы опоздали, сэр", на что тот тотчас же ответил: "Еще нет - к останкам", - и бросился на улицу. Мой дед последовал за ним и, к своему изумлению, увидел это существо в конце улицы, которая была очень длинной, а через минуту или две оно исчезло. Бабушка услышала громкий разговор, и когда дед вернулся к столу в сильном волнении, она, естественно, захотела узнать, что случилось, но так как была близка к родам, он, конечно, скрыл это от нее. Таинственные слова незнакомца неотступно преследовали его, и он ломал себе голову, пытаясь объяснить их смысл. Через несколько дней бабушка родила. Ребенок родился мертвым, и ее жизнь на какое-то время оказалась под угрозой. Теперь он верил, что нашел решение проблемы - младенец был теми "останками", о которых шла речь.
   Я никогда не видел замечательных снов. Однако недавно у меня был один, и я расскажу вам о нем, потому что он связан в моем сознании со знанием одного необычного психического факта, который, я уверен, очень заинтересует вас, если вы еще не встречались с ним в литературе. Недели две тому назад мне показалось, будто я видел во сне молодого человека, помощника нашего главного хирурга, вошедшего ко мне в палату и выглядевшего крайне нездоровым. Он лег на другую кровать в моей комнате, и я подумал, что он пришел сюда, чтобы пережить свою последнюю болезнь, что не вызвало у меня ни малейшего удивления или возражения. Он, казалось, совершенно смирился и вскоре начал беседовать со мной, и после того, как мы поговорили некоторое время, пока он отвечал на что-то, о чем я спросил его, я отчетливо увидел, как его дух поднимается из тела. Дух смотрел на труп с глубочайшим интересом и удовольствием. Одно мгновение он стоял у головы и рассматривал лицо, в следующее двинулся к ногам, а затем пристально осмотрел все тело. Он позвал меня подойти, встать рядом с ним и посмотреть на это безжизненное тело, что я и сделал с таким же спокойствием, каким, казалось, обладал он сам, и без малейшего представления о том, чтобы в увиденном мною было что-то нелепое. Я не мог, однако, не сказать: "О, если бы я мог оставить свое тело и иметь такой взгляд на него, как вы сейчас на свое!" Больше я ничего не помню. Утром мне довелось навестить друга, у которого имеется большая библиотека, содержащая много редких книг. Не будучи в настроении для серьезного чтения (ибо я и так провожу там много часов подряд) я взял с центрального стола томик легкого содержания. Это были "Письма из Нью-Йорка" миссис Чайлд, и, когда я небрежно перелистывал страницы, мой взгляд упал на главу, озаглавленную "Дух, исследующий свое собственное тело!" В ней она говорит, со слов одной благочестивой дамы, что та, когда однажды упала в обморок, почувствовала, будто покинула тело и стояла рядом с ним все время, пока обморок продолжался; что она отчетливо слышала каждое слово, сказанное доктором и членами ее семьи, и видела каждое движение их лиц, и все, что делалось с ее телом. Могу добавить, - я не слышал, чтобы с молодым человеком, которого я видел, что-то случилось. Если я еще не утомил ваше терпение, вы можете обратиться к моей памяти для чего-то большего, и я обязуюсь как можно подробнее ответить на ваши вопросы.
   Искренне ваш,
   Миссис Кроу,
   R.I.O.
  

* * * * *

  
   ПИСЬМО IV
  
   Эдинбург, 10 августа
  
   МАДАМ,
  
   Вследствие долгого отсутствия за границей я до недавнего времени не имел возможности ознакомиться с вашим замечательным произведением "Ночная сторона природы", содержащим массу свидетельств в пользу ваших теорий, к которым я беру на себя смелость добавить несколько случаев из моего собственного опыта.
   Много лет тому назад я жил в Эдинбурге в доме, принадлежавшем родственникам моей матери и в котором умер мой дед по материнской линии, за несколько лет до моего рождения. Комната, служившая мне спальней, была той самой (о чем в то время мне было неизвестно), в которой умер мой родственник. В комнате стояли две кровати - одна большая, с балдахином, а другая - что-то вроде дивана. Последний располагался рядом с дверью, и оба они лежали между ним и окном, которое было заперто на засов, а напротив них находился камин с довольно высокой каминной полкой. Поскольку было лето, дымоход был перекрыт заслонкой. Было около одиннадцати вечера; остальные члены семьи отправились отдыхать. Так как оставалось всего около двух дюймов свечи, я поставил подсвечник на каминную полку, намереваясь дать свече догореть, и пошел к своей кровати. Я только что лег и смотрел на свечу, как вдруг, к моему крайнему ужасу, увидел высокого старика в ночной рубашке, стоявшего у камина. Его зрение, казалось, оставляло желать лучшего, потому что он протянул руку и что-то ощупал, а затем двинулся вдоль камина, продолжая ощупывать его; он заслонил свет свечи, проходя мимо нее. Мой взгляд был прикован к нему. Затем он повернулся к большой кровати слева от меня и, протянув руки, попытался со слабым усилием лечь, и при этом я отчетливо услышал ее скрип. Он исчез почти в тот же миг. Он, казалось, не заметил меня. Я тотчас же вскочил с постели и, открыв дверь по правую руку от себя, громко крикнул, но не отходил от двери, так как твердо решил, что если это был живой человек, то он не сможет выйти, не потревожив меня. Когда семья собралась в моей комнате, был произведен обыск; но ничего не было найдено, и ни для какого живого человека не имелось возможности покинуть ее; а потому было решено, что он мне просто почудился. И все же это произвело на меня такое сильное впечатление, что несколько лет назад (в 1851 или 52 году), находясь в Индии, я опубликовал в "Журнале Сондерса", напечатанном в типографии "Дели газет", отчет об этом явлении в рассказе, который я написал под названием "Идона, или Эпизоды из жизни сновидца" и который, за исключением этого описанного выше видения, на самом деле был серией действительных снов, о которых я вел запись; я попытался на их основе создать историю, чтобы проиллюстрировать, как человек мог бы прожить две разные жизни!
   Через некоторое время после того, как мое произведение было опубликовано, я с большим интересом прочел "Теорию духовного мира Сведенборга", а недавно, читая вашу книгу, был поражен некоторым странным сходством между моим собственным опытом и теми случаями, которые вы приводите.
   Но вернемся к семье и дому моего деда в Эдинбурге. Другие члены семьи видели смутные фигуры в том же доме. Моя тетя и кузен однажды вечером встретили на лестнице старую женщину с большой связкой ключей и были сильно встревожены. В другой раз, собираясь отпереть запертую на некоторое время комнату, чтобы подготовить ее к приему моего старшего дяди, вернувшегося в тот вечер из-за границы, двое членов семьи отступили назад и снова заперли дверь, потому что, войдя, они увидели матрас и постельное белье, словно бы кем-то подбрасываемые. Вернувшись со слугами, они не обнаружили ничего необычного. Опять же, две родственницы занимали ту же комнату, и однажды ночью, когда огонь в камине догорал, после того как они легли спать (дверь была заперта), они были встревожены звуком, похожим на шорох крыльев, над их кроватями, и мужской фигурой, двигающейся по комнате. Она подошла к камину, и казалась чем-то обеспокоенной. Когда она исчезла, они обе встали, отперли дверь, позвали на помощь, но, как обычно, их гостя нигде не было найдено. В том же доме произошел еще более примечательный случай. Когда две мои тетки сидели ночью у окна, они были поражены появлением отсутствующего шурина, заглядывающего в комнату с пером в руке. Через несколько дней пришло известие о его смерти. Он подписывал завещание как раз в то время, когда они видели его появление. Мой старший дядя вскоре после своего возвращения из-за границы отправился в Массельбург навестить старого школьного учителя и, войдя во двор, увидел, как тот, прихрамывая, вошел в школу. Он попытался догнать его и, дойдя до двери, встретил одного из учителей, который сообщил ему, что доктор некоторое время он был прикован к постели из-за сломанной ноги.
   Тому же дяде, который был офицером в армии, приснилось, будто он получил звание капитана от офицера по фамилии Паттерсон (насколько я помню). Такого офицера тогда еще не было в полку, и он упомянул, как странно, что ему приснилось какое-то партикулярное имя. Через некоторое время мой дядя получил повышение по службе от офицера с таким именем.
   Я сам слышал весьма примечательные и необъяснимые звуки в доме моего деда. Слуги часто пребывали в величайшем ужасе. Я слышал, будто вся мебель в одной из комнат яростно раскачивалась, сопровождаемая шумом чего-то катящегося по полу. В другое время я отчетливо слышал, как по ступенькам с лестницы падал детский мяч и ударялся о мою дверь, которая находилась у подножия лестницы, но это было ночью, и детей в доме не было. Эти беспокойства, а также шаги, раздававшиеся возле моей кровати, были настолько обычны, что перестали производить на меня какое-либо впечатление.
   Я должен упомянуть, что мой дед не был счастлив в своих семейных отношениях и умер в тревожном расположении духа в канун Рождества 1820 года. С тех пор как моя семья продала его дом, я никогда не слышал, чтобы его новые обитатели были побеспокоены.
   В разные периоды моей жизни у меня случались, если можно так выразиться, замечательные аллегорические сновидения.
   Несколько странно, что во время сна могут быть предприняты непроизвольные усилия, которые, я полагаю, выходят за пределы возможного в моменты бодрствования. В самом деле, любопытные явления, которые вы так искусно описали, безграничны.
   Хотя вы и не одобряете сокрытие имен, я надеюсь, что вы извините меня за то, что я прошу вас сделать это в данном случае, поскольку многие из заинтересованных сторон могут быть недовольны.
   Я имею честь остаться,
   Мадам,
   Вашим покорным слугой,
   Миссис Кэтрин Кро,
   H. A.
  
   P.S. Я знаю два замечательных случая пророчеств, разумеется, как результат вмешательства Провидения. В одном случае, была предсказана смерть некоего человека через неделю, хотя во время предсказания он был здоров. Более того, о предсказании ему никогда не говорили.
   В другом случае исполнение предсказания произошло точно в тот же день и при весьма примечательных обстоятельствах. Я считаю, что эта способность проявляется непроизвольно, и до некоторой степени схожа с вдохновением.
  
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЗЕМНОЕ И НЕЗЕМНОЕ. ЛЕГЕНДЫ

ИТАЛЬЯНСКАЯ ИСТОРИЯ

  
   - Как хорошо ваш друг говорит по-английски! - Однажды, находясь за границей, сказал я одному знакомому, намекая на джентльмена, который только что вышел из комнаты. - Как его зовут?
   - Граф Франческо Ферральди.
   - Полагаю, он бывал в Англии?
   - О да, он был сослан и преподавал там итальянский. Его история очень любопытна и заинтересует вас, любящего все необычное.
   - Вы можете рассказать ее мне?
   - Не совсем в точности, так как я никогда не слышал ее от него самого. Но я думаю, что он не имеет ничего против того, чтобы рассказать об этом, за исключением политических моментов, в которых он был замешан и из-за которых его выслали из австрийских владений. Мы пригласим его на обед, вы с ним встретитесь, и, возможно, нам удастся убедить его рассказать эту историю.
   Итак, встреча состоялась; мы пообедали маленькой компанией, и граф очень добродушно уступил нашей просьбе:
   - Но вы должны извинить меня, - сказал он, - ибо мне придется начать издалека, потому что моя история начинается триста лет назад.
   Наша семья утверждает, что она очень древняя, но мы не были очень богаты до второй половины 16-го века, когда граф Якопо Ферральди сделал значительные дополнения к собственности; не только приобретая, но и экономя - на самом деле он был попросту скрягой. До этого времени Ферральди были воинами и могли похвастаться многими выдающимися военными подвигами, записанными в наших летописях; но Якопо, хотя после смерти брата и унаследовал титул и поместья, начал жизнь младшим сыном и, будучи недоволен своей долей, решил увеличить ее торговлей.
   Флоренция тогда была совсем другим городом, чем теперь; торговля процветала, и ее торговцы вели переписку и совершали крупные сделки со всеми главными городами Европы. Мой предок вложил свое небольшое состояние так благоразумно или так удачно, что утроил его в своем первом предприятии; а так как быстро богатеют те люди, которые получают, а не тратят, то вскоре он был богат, - но я ошибаюсь, употребляя этот термин применительно к нему, - он никогда не был доволен своими доходами и постоянно задумывался над тем, чтобы увеличить их, потому что полюбил деньги как таковые, а не за их способность что-то купить.
   Наконец, два его старших брата умерли, и так как они не оставили потомства, он унаследовал их состояния и жил во дворце своих предков; но вместо того, чтобы распоряжаться своими богатствами, он копил их; и, будучи слишком скупым, чтобы развлекать своих друзей и соседей, он жил как отшельник в своих великолепных комнатах, радуясь своим владениям, но никогда не наслаждаясь ими. Его величайшим удовольствием и главным занятием, по-видимому, был подсчет денег, которые он прятал либо в странных укромных местах, либо в крепких железных сундуках, прикрепленных к полу и стенам. Но, несмотря на все эти предосторожности и на то, что он охранял их, как сторожевой пес, к своему великому ужасу, он однажды лишился суммы в две тысячи фунтов, которую спрятал в хитроумно устроенном сосуде под полом своей столовой, о существовании которого знал только тот, кто его изготовил; по крайней мере, так он полагал. Как ни мала была эта сумма по сравнению с тем, что он имел, потрясение было велико; он выскочил из дома, как сумасшедший, с намерением привлечь преступника к ответственности, но, придя в лавку этого человека, нашел его в постели и при смерти. Его друзья и доктор клялись, что тот не вставал уже две недели; короче говоря, по их показаниям, он заболел, вернувшись с работы у графа, в тот самый день, когда закончил ее.
   Если это была правда, то он не мог оказаться вором, так как деньги были положены туда только через несколько дней, и хотя у графа имелись сомнения, было нелегко опровергнуть то, в чем все клялись, тем более что этот человек умер на следующий день и был похоронен. Сбитый с толку и разъяренный, он сорвал зло на двух своих слугах - он держал только двоих, потому что жил только в небольшой части дворца. Не было ни малейшей причины подозревать их или предполагать, будто они что-то знают о тайнике, так как были приняты все меры предосторожности, чтобы скрыть его; более того, он обнаружил, что тайник заперт так, как он сам запер его после помещения денег, и он был совершенно уверен, что ключ никогда не пропадал. Тем не менее, он их выгнал и не нанял других. Вор, кем бы он ни был, проявил столько изобретательности, что его охватывала дрожь при мысли о том, что такое умение может сочетаться с возможностью. Поэтому он решил позволить себе такую роскошь и впредь заказывать еду из соседней харчевни, а раз в неделю приглашать человека, который подметал бы и убирал его комнаты и за которым он мог бы приглядывать. Поскольку он не имел ни малейшего понятия о том, кто совершил хищение, а человек, которого он имел все основания подозревать, был мертв, он не предпринимал никаких дальнейших шагов в этом деле, но держал его в тайне, чтобы не привлекать слишком много внимания к своим тайным сокровищам; тем не менее, хотя внешне он был спокоен, потеря терзала его ум и причиняла ему сильную боль.
   Вскоре после этого случая он получил письмо от своей сестры, которая за несколько лет до этого вышла замуж за англичанина; в нем говорилось, что ее муж умер, и что ее дорогому и единственному сыну желательно заняться коммерцией, что она собирается отправить его во Флоренцию, будучи уверенной, что брат посоветует ему, как лучше поступить, и даст ему возможность выгодно использовать привезенные с собой средства.
   Это было неприятное известие; он не хотел поощрять ничьих интересов, кроме своих собственных, и подозревал, что молодой человек будет шпионить за его действиями, оказавшись незваным гостем в его доме и, без сомнения, ожидающим и жадным наследником, считающим часы до его смерти; ибо эта сестра и ее семья были его ближайшими родственниками и унаследуют все, если он не оставит завещания, в котором укажет иное. Однако приезд родственника не мог быть предотвращен; письма в те дни шли медленно, и, прежде чем его письмо успело бы добраться до Англии, племянник уже покинул бы ее, поэтому он решил оказать ему холодный прием и отослать обратно, как только сможет.
   Тем временем, молодой человек отправился в путь, полный надежды и уверенности, и сразу же по прибытии поспешил представиться богатому дяде, который должен был указать ему путь, по которому сам шел к богатству. Он жаждал богатства не только ради себя, но его мать и сестра были бедны, и они собрали все свое небольшое состояние и рискнули им, надеясь с помощью своего родственника получить щедрую компенсацию за нынешнюю жертву.
   Прекрасным юношей с открытым лицом был Артур Аллен, ему было всего двадцать лет; такое лицо и фигура не сияли в этих старых залах уже много дней. Хорошо воспитанный и хорошо обученный, он говорил по-итальянски так же хорошо, как по-английски, мать обучила его этому языку в детстве.
   Хотя он слышал, что его дядя скряга, он понятия не имел, до какой степени развилась эта мания; и его радостные предчувствия несколько померкли, когда он увидел, как холодно его приняли, и когда он посмотрел в жесткие серые глаза и узкие черты лица, которые никогда не расширялись добродушной улыбкой; так боясь, что старик может опасаться, что он пришел как проситель помощи, чтобы устроить его в торговлю, он поспешил сообщить ему об истинном положении дел, сказав, что они собрали вместе две тысячи фунтов.
   - Конечно, моя мать, - сказал он, - не доверила бы моей неопытности такую сумму, но она хотела, чтобы я передал ее в ваши руки и действовал полностью под вашим руководством.
   - "Использовал под его собственным руководством" - было выражение самого скряги, - ибо все эти подробности мы узнали из его записей, - "и когда я услышал эти слова, дьявол вошел в меня, и я велел юноше принести деньги и пообедать со мной на следующий день".
   Осмелюсь предположить, вы подумаете, что дьявол вселился в него задолго до этого; однако теперь он узнал его присутствие, но это не помешало ему последовать его совету.
   Довольный тем, что ему удалось растопить лед, Артур прибыл на следующий день со своими денежными мешками в назначенный час и был принят во внутренней комнате; их содержимое было осмотрено и пересчитано, а затем помещено в один из железных сундуков старика. Вскоре звон колокольчика возвестил, что официант из соседнего трактира принес обед, и хозяин вышел из комнаты, чтобы убедиться, что все готово. Вскоре он вернулся и повел гостя к столу. Трапезу ни в коем случае нельзя было назвать роскошной, но на столе присутствовала бутылка старого Lacryma Christi, которое дядя очень рекомендовал, и которое юноша попробовал с большим удовольствием. Но странно! Не успел он проглотить первую рюмку, как глаза его начали вылезать из орбит, - в горле булькнуло, - по лицу пробежала судорога, - и тело напряглось.
   "Я не поднял глаз, - пишет старик в своих записках, - потому что мне не хотелось видеть лицо мальчика, который так усердно принялся за свой обед, поэтому я продолжал есть свой, но я услышал бульканье и понял, что произошло; вскоре, чтобы слуга ничего не увидел, я отодвинул стол и открыл сосуд, из которого были украдены мои две тысячи фунтов - проклятие вору! - и положил в него тело и вино. Я запер его и вбил два крепких гвоздя. Потом я вернул стол на место, отодвинул стул и убрал тарелку мальчика, отпер дверь, которая была заперта, и сел, чтобы закончить обед. Я не мог удержаться от смеха, когда ел, думая о том, как он был испорчен".
   "Я закрыл эту комнату, так как думал, что там может появиться запах, который привлечет внимание, и выбрал одну на противоположной стороне галереи для моей столовой. До следующего дня все шло хорошо. Я снова и снова пересчитывал свои две тысячи фунтов и продолжал злорадствовать по поводу их возвращения, потому что чувствовал, что это мои собственные деньги, и что я имею право завладеть ими там, где смогу. Я написал также сестре, что ее сын еще не приехал, но когда он приедет, я сделаю все возможное, чтобы помочь ему. В тот день на душе у меня было легко - говорят, это дурной знак".
   "Да, пока все было хорошо, но на следующий день мы обедали вдвоем! Хотя я не приглашал ни одного гостя; и следующий, и следующий, и так всегда! Когда я уже собирался сесть, он входил и садился напротив меня, как незваный гость. Я перестал обедать дома, но это не имело значения; он приходил туда, где я садился обедать. Это мучило меня; я старался не обращать внимания, но ничего не мог с собой поделать. Сопротивляться было бесполезно. Я потерял аппетит и был доведен почти до смерти. Наконец, доведенный до отчаяния, я посоветовался с фра Джузеппе. В свое время он был проворным парнем и, как говорили, слишком нетерпеливым относительно наследства отца; однако старик внезапно умер; Джузеппе потратил деньги, а потом обратился в религию. Я подумал, что он подходящий человек для консультации, и рассказал ему о своем деле. Он рекомендовал покаяние и возмещение. Я старался, но не мог раскаяться, потому что деньги были у меня; но я думал, что, может быть, если я отдам их другому, меня отпустят; поэтому я стал искать выгодную покупку и, узнав, что Бартоломео Мальфи попал в затруднительное положение, предложил ему две тысячи фунтов наличными за его землю - я знал, что она стоит втрое больше. Мы подписали договор, а потом я пошел домой и открыл дверь комнаты. Он сидел на сундуке, где были заперты деньги, и я не мог достать их. Я заглядывал туда раза два или три, но он всегда был там, так что мне пришлось потратить другие деньги на эту покупку, что меня очень огорчило, хотя сделка была хорошей. Потом я снова посоветовался с фра Джузеппе, и он сказал, что мне ничего не остается, кроме возмещения ущерба, - но это было трудно, поэтому я ждал; и я сказал себе: я буду есть, и мне все равно, будет он сидеть там или нет. Но горе мне! он пробрал меня до мозга костей, и я не мог с ним расстаться, поэтому однажды я сказал: "А что, если я поеду в Англию с деньгами?" - и он склонил голову".
   Старик достал из сундука мешки с деньгами и отправился в Англию. Его сестра и ее дочь все еще жили в доме, в котором жили при жизни мужа; короче говоря, это был их собственный дом, и, будучи привязаны к этому месту, они надеялись, если молодой человек преуспеет в своих начинаниях, сохранить его. Это был маленький домик с садом, полным цветов, которые дамы выращивали сами. Деревенская церковь была совсем рядом, а кладбище примыкало к саду. Бедные дамы очень расстроились, не услышав о приезде Артура; и когда старик явился и заявил, что никогда его не видел, велико было их огорчение и смятение, ибо было ясно, что либо с мальчиком случилось какое-то несчастье, либо он присвоил деньги и исчез в каком-то неизвестном направлении. Они едва ли допускали возможность последнего, хотя это было то, что в их маленьком мире случалось повсеместно, и могло случиться с ним несмотря на то, что он был очень хорошо воспитанным и любящим юношей; но люди говорили, что это было слишком большим искушением для его лет, и винили его мать за то, что она доверила ему так много денег. Как бы то ни было, удар был очень тяжел для них во всех отношениях, ибо Артур был их единственной надеждой и опорой, и они горячо любили его.
   С тех пор как он отправился в это путешествие, старик был освобожден от общества своего ужасного гостя и начал понемногу приходить в себя, но он почувствовал сильную боль, когда вспомнил, что эта свобода должна быть куплена ценой в две тысячи фунтов, и стал думать, как бы ему одолеть призрака. Но пока он размышлял на эту тему, произошло событие, которое встревожило его и заставило обеспокоиться сохранностью денег.
   По дороге он обнаружил, что огромный вес одного сундука, который он привез с собой, возбуждал внимание всякий раз, когда нужно было перевезти его багаж; по прибытии его вызвали двух рабочих, чтобы отнести в дом, и он подслушал некоторые замечания, которые заставили его подумать, будто они сделали правильный вывод относительно его содержимого. Впоследствии он увидел, что эти двое подозрительно слоняются по дому, и боялся выйти из него или заснуть ночью, чтобы его не ограбили.
   Пока мы узнаем это от самого Джокопо Ферральди, но на этом записки заканчиваются. Предание гласит, что однажды утром он был найден убитым в своей постели, а его сундук был разграблен. Семья, то есть мать, дочь и их единственный слуга, были обвинены в убийстве и, несмотря на их заявления о невиновности, признаны виновными и казнены.
   Записки, которые я процитировал, были найдены на его туалетном столике, и он, по-видимому, писал их, когда был застигнут врасплох убийцами, потому что последние слова были: "Кажется, я их задержал, и никто не поймет..." затем появляется большое пятно и отметина, как будто перо выпало у него из руки. Кажется удивительным, что этот человек, такой подозрительный и скрытный, доверил бумаге то, что было необходимо скрыть, но случай не единичный; в подобных случаях, когда какая-нибудь темная тайна давит на человеческую душу, было замечено, что существует непреодолимое желание сообщить ее, несмотря на опасность предательства; и когда не может быть найдено никакого иного способа, несчастный часто прибегает к бумаге.
   Из семьи Артура Аллена не осталось никого; кузен Якопо, солдат, без гроша в кармане, унаследовал титул и поместье, а записки с полным отчетом о случившемся были переправлены в Италию; были сделаны запросы о пропавших двух тысячах фунтов; но их не нашли, и сначала предполагалось, что у дам был какой-то сообщник, который похитил их. Впоследствии, однако, один из двух мужчин, внесших сундук с деньгами в дом, когда приехал старик, был замечен в попытке избавиться от какой-то итальянской золотой монеты и бриллиантового кольца, которое Якопо имел обыкновение носить. Это привело к расследованию, и, в конце концов, он признался в убийстве, совершенном им самим и его спутником, тем самым оправдав несчастную женщину. Тем не менее, он заявил, что они не рылись в сейфе, так как не могли открыть его, и были потревожены лаем собаки, прежде чем смогли найти ключи. Саму шкатулку они боялись унести, так как она была примечательна и могла привлечь к себе внимание, и поэтому единственной добычей их были несколько монет и несколько драгоценных камней, найденных при старике. Но в это не поверили, тем более что его сообщника не нашли и, судя по всему, он покинул эту часть страны сразу же после убийства.
   В таком состоянии дело находилось почти два с половиной столетия. Никто не скорбел о Якопо Ферральди, и судьба Алленов была безразлична публике, которая была рада, что поместье перешло в руки его преемника, по-видимому, гораздо лучше распорядившегося своими богатствами. В течение долгого времени, прошедшего с тех пор, наша семья не раз испытывала превратности судьбы, но в то время, когда я родился, мой отец жил в том же старом дворце, и мы жили в довольно богатых условиях. Я родился там и помню, как в детстве с любопытством смотрел на комнату с тайником под полом, где Якопо похоронил тело своего гостя. Его нашли там и похоронили по-христиански, но тайник все еще оставался, а комната была заперта, и говорили, что в ней водятся привидения. Я никогда не видел ничего необычного, но могу засвидетельствовать ужасные стоны, которые иногда раздавались по ночам, когда, если мне удавалось уговорить кого-нибудь сопровождать меня, я стоял на галерее и слушал их с удивлением и благоговением. Но я никогда не проходил мимо двери один, и никто из слуг не делал этого после наступления темноты. Была предпринята попытка отгородиться от звуков, замуровав дверь; но это не удалось, они стали в двадцать раз хуже, а так как стена была не только неудачной, но и уродливой, то неугомонный дух успокоился только тогда, когда ее убрали.
   Записки старика хранятся среди семейных бумаг, а его портрет до сих пор висит в галерее. Многие незнакомцы, которые слышали что-то об этой необычной истории, просили показать его. Во дворце теперь живет австрийский дворянин, - не знаю, продолжает ли призрак досаждать обитателям своими причитаниями.
   - Теперь, - сказал граф Франческо, - перейдем к моей личной истории. Политические причины несколько лет назад вынудили меня покинуть Италию вместе с семьей. У меня не было никаких средств, кроме небольшого количества денег, которые я привез с собой, и я решил использовать некоторые музыкальные таланты, которые развивал для своего развлечения. У меня не было хорошего голоса, чтобы петь на публике, но я был способен давать уроки и считался, когда был в Италии, успешным любителем. Не буду утомлять вас печальными подробностями моего раннего пребывания в Англии; вы можете себе представить, с какими трудностями должен столкнуться несчастный иностранец, прежде чем он сможет наладить кое-какие связи. Достаточно сказать, что мои скромные средства были совершенно исчерпаны, и что очень часто я, и что еще хуже, моя жена и ребенок, нуждались в хлебе и были в долгу перед одним из моих более зажиточных соотечественников за самое необходимое для жизни. Я был почти в отчаянии и не знаю, что бы сделал, если бы был холостяком, но моя семья зависела от меня, и я был обязан не поддаваться своим трудностям, как бы велики они ни были.
   Однажды вечером я пел в доме одного дворянина на Сент-Джеймс-сквер и получил несколько лестных комплиментов от молодого человека, который, по-видимому, очень любил итальянскую музыку и понимал ее. Своим появлением на этой вечеринке я был обязан в первую очередь удаче, так как был совершенно неизвестен хозяину, но синьор А., мой знакомый, будучи приглашен, заболел в последнюю минуту и прислал меня с рекомендательной запиской вместо себя.
   Я, конечно, знал, что мне хорошо заплатят за мои услуги, но с радостью принял бы половину суммы, которую ожидал, если бы мог получить ее сегодня же вечером, потому что наша маленькая казна была совершенно истощена, и у нас не было шести пенсов, чтобы купить завтрак на следующий день. Когда дверь большого зала захлопнулась за мной, и я очутился на тротуаре, со всей этой роскошью и великолепием с одной стороны, и со мной и моим одиночеством - с другой, контраст поразил меня жестоко, потому что я тоже был богат, жил в освещенных дворцах, и у меня была свита ливрейных слуг в моем распоряжении, и сладкая музыка эхом разносилась по моим залам. Я был в отчаянии и, надвинув шляпу на глаза, принялся расхаживать по площади, строя дикие планы, как мне избавиться от своих страданий. Без сомнения я выглядел безумным; ведь вы знаете, что у нас, итальянцев, есть привычка жестикулировать, и я думаю, мои мысли сопровождались движениями, которые должны были возбудить внимание; но я был слишком поглощен, чтобы что-либо заметить, пока меня не привел в себя голос, сказавший: "Синьор Ферральди, все еще здесь, этой сырой холодной ночью! Вы не боитесь за свой голос - о нем стоит позаботиться".
   - С какой стати, - свирепо сказал я. - Он не дает мне хлеба!
   Если бы меня не прервали так внезапно, я не стал бы отвечать, но я был удивлен, прежде чем понял, кто ко мне обратился. Подняв глаза, я увидел, что это тот самый молодой человек, с которым я познакомился у лорда Л. Я снял шляпу, попросил у него прощения и уже собирался отойти, когда он взял меня за руку.
   - Извините, - сказал он, - давайте пройдемся вместе, - и, помолчав немного, добавил извиняющимся тоном: - Мне кажется, вы изгнанник.
   - Да, - ответил я.
   - И мне кажется, - продолжал он, - что я застал вас врасплох из-за тайны, которую вы добровольно мне не расскажете. Я хорошо знаю, какие трудности выпадают на долю многих ваших соотечественников - таких же добропорядочных джентльменов, как и мы сами, - когда вам приходится покидать свою страну, и поэтому прошу вас не считать меня дерзким или назойливым, быть со мной откровенным и рассказать, в каком вы положении!
   Это предложение сочувствия было, по-видимому, столь искренним и столь желанным в ту минуту, что я, не колеблясь, выполнил просьбу моего нового друга; я рассказал ему все, - прибавив, что со временем надеюсь стать известным, но что пока этого не случилось, моей семье грозит голод.
   Во время этого разговора мы ходили кругами по площади, где он жил. Прежде чем мы расстались у его дверей, он уговорил меня принять подарок, как я его называю, потому что тогда у него не было никаких оснований полагать, что я когда-нибудь смогу расплатиться с ним, но он назвал это авансом в десять гиней за некоторые уроки, которые я должен был ему дать; первый взнос должен был быть выплачен на следующий день.
   Я отправился домой со сравнительно легким сердцем и на следующее утро явился к своему дружелюбному ученику, который, как я и ожидал, оказался весьма многообещающим. Он сказал мне с очаровательной откровенностью, что не имеет большого влияния в светском обществе, так как его семья, хотя и богатая, была parvenue, но он сказал, что у него есть две сестры, так же любящие музыку, как и он сам, которые скоро приедут в Лондон и с удовольствием будут брать уроки, так как у меня был именно тот голос, которым они любили петь.
   Это был первый благоприятный случай, который произошел со мной, и предзнаменование не подвело меня. Когда они приехали в Лондон, то были чрезвычайно добры ко мне. Я давал им уроки, пел на их вечеринках, и они пользовались любой возможностью рекомендовать меня своим друзьям.
   Однако, когда наступил конец сезона, я почувствовал некоторую тревогу за будущее - не будет никаких вечеринок, на которых можно было бы петь, и все мои ученики уедут из города; но у моих новых друзей, которых, кстати, звали Грейтхед, имелся план относительно меня, которому они настоятельно рекомендовали следовать. Они сказали, что у них есть дом в деревне, рядом с курортом; и что если я поеду туда в летние месяцы, они не сомневаются, что я получу много уроков; добавив: "Видите ли, в том обществе мы занимаем более высокие позиции, чем здесь; и наша рекомендация будет иметь большое значение".
   Я последовал совету моего друга и вскоре после того, как они покинули Лондон, присоединился к ним в Солтоне, так называлась та местность. Так как я оставил жену и детей в городе, с очень малой суммой денег, то хотел, чтобы они как можно скорее присоединились ко мне; и поэтому на следующее утро после моего приезда отправился искать квартиру в С. Покончив с делами, я отправил семье указания, как ехать, а затем вернулся в Солтон, чтобы провести там несколько дней, как и обещал своим добрым покровителям.
   Дом был современный, его построил дед мистера Грейтхеда; территория была обширной, окна выходили на прекрасную лужайку, живописные развалины, сверкающий ручеек и очаровательный цветник; не могло быть более красивого вида, чем тот, которым мы наслаждались, сидя за завтраком. Это был мой первый опыт знакомства с прекрасными и изящными английскими домами, и он полностью оправдал все мои ожидания, как внутри, так и снаружи. После завтрака мистер Грейтхед и его сын попросили меня сопровождать их по саду, так как они обдумывали некоторые изменения.
   - Между прочим, - сказал мистер Г., - мы хотим повернуть этот ручеек, но моя жена питает особое пристрастие к той старой изгороди, которая как раз стоит на пути, и она не дает мне вырвать ее с корнем.
   Изгородь, как мне показалось, разделяла два цветника и выглядела довольно неуместно.
   - А почему? - спросил я. - Почему миссис Грейтхед так привязана к изгороди?
   - Почему? Она очень старая; раньше она граничила с кладбищем, потому что те старые развалины, которые вы видите там, - это все, что осталось от приходской церкви; и этот цветник, я думаю, тем более великолепен для богатой почвы могильника. Но что примечательно, так это то, что живая изгородь и та сторона сада полны итальянских цветов, и всегда были такими, сколько я себя помню. Никто не знает, как это случилось, но они, должно быть, взошли из каких-то старых семян, долго лежавших в земле. Посмотрите на этот цикламен, растущий в изгороди.
   За обедом разговор о переменах возобновился; миссис Грейтхед по-прежнему возражала против того, чтобы убрать изгородь, когда ее младший сын, которого звали Гарри, сказал:
   - Мама только делает вид, будто заботится о цветах, но я совершенно уверен, - настоящая причина в том, что она боится обидеть привидение.
   - Что за чушь, Гарри,- сказала она. - Вы не должны ему верить, мистер Ферральди.
   - Ну, мама, - сказал мальчик, - тебя невозможно убедить, что это было не привидение.
   - Неважно, что это было, - сказала она, - я не хочу, чтобы изгородь убрали. Теперь, - добавила она, - вы, наверное, посмеялись бы над тем, что кто-то верит в привидение, мистер Ферральди.
   - Совсем наоборот, - ответил я, - я сам верю в них, и тому есть веское основание: у нас в семье имеется знаменитый призрак.
   - Ну что ж, - сказала она, - мистер Грейтхед и мальчики смеются надо мной; но когда я поселилась здесь после смерти деда мистера Грейтхеда, - его отец никогда не жил в этом доме, так как умер от несчастного случая раньше старого джентльмена, - я никогда не слышала ни слова о том, что в этом доме водятся привидения, и, возможно, не поверила бы, если бы и слышала. Но однажды вечером, когда младшие дети легли спать, а мистер Грейтхед и Джордж сидели с друзьями в столовой, я и моя сестра, которая гостила у меня, вышли в сад. Это было в августе месяце, стояла ясная звездная ночь. Мы говорили на очень интересную тему, - моя сестра в тот день получила предложение от джентльмена, за которого впоследствии вышла замуж. Я упоминаю об этом, чтобы показать вам, что мы не думали ни о чем сверхъестественном, но, напротив, наши умы были полностью поглощены предметом, который мы обсуждали. Я смотрела в землю, как это часто бывает, когда внимательно слушаешь другого человека; моя сестра говорила, когда вдруг остановилась и, положив руку мне на плечо, спросила:
   - Что это?
   Я подняла глаза и увидела в нескольких ярдах от нас старика, иссохшего и худого, одетого на странный старинный манер, с высокой остроконечной шляпой на голове. Я не могла понять, кто он и что здесь делает, потому что это было недалеко от цветника, и мы остановились, чтобы понаблюдать за ним. Не знаю, видели ли вы остатки старого надгробия в углу сада? Говорят, что оно принадлежит бывшему настоятелю прихода; дата, 1550 год, все еще разборчива. Старик подошел к камню с одной стороны изгороди и, казалось, считал шаги. Он шел, как человек, меряющий шагами землю, потом остановился и, казалось, отметил результат измерения с помощью карандаша и бумаги, которые держал в руке; затем он сделал то же самое по другую сторону изгороди, шагая к надгробию и обратно.
   В то время ходили разговоры о том, чтобы убрать изгородь и выкопать старое надгробие; и мне пришло в голову, что мой муж, возможно, говорил с кем-то об этом, и что этот человек может быть замешан в этом деле, хотя его одежда и внешний вид все еще озадачивали меня. Мне также показалось странным, что он не обратил на нас никакого внимания, и я могла заметить, что мы не слышали шагов, хотя находились достаточно близко, чтобы сделать это, но эти обстоятельства не поразили меня тогда. Тем не менее, я просто собиралась подойти и спросить его, что он делает? - когда почувствовала, как рука моей сестры ослабила хватку, и она опустилась на землю; в то же мгновение я потеряла из виду таинственного старика, который внезапно исчез.
   Моя сестра не лишилась чувств, но сказала, что у нее подогнулись колени, и она упала, обессиленная ужасом. Я и сама чувствовала себя не очень уютно, уверяю вас, но я подняла ее; мы поспешили обратно в дом и рассказали о том, что видели. Джентльмены вышли и, конечно, ничего не увидели и посмеялись над нами; но вскоре после этого, когда родился Гарри, у меня была няня из деревни, и однажды она спросила меня, не видела ли я когда-нибудь "старого джентльмена, который ходит". Я уже забыла о случившемся и спросила, какого старого джентльмена она имеет в виду, и она рассказала мне, что давным-давно здесь был убит иностранный джентльмен, то есть в старом доме, который снес дед мистера Грейтхеда, когда строил этот дом, что с тех пор в этом месте водятся привидения, и что никто не пройдет мимо изгороди и старого надгробия после наступления темноты, потому что именно там обитает призрак.
   - Но я думаю, - сказал я, - что вы не только не хотите сохранить эти вещи, но скорее пожелаете их убрать, так как призрак, в таком случае, вероятно, вообще перестанет посещать это место.
   - Напротив, - ответила миссис Г. - Соседи говорят, что прежний владелец этого дома думал о том же и решил убрать их; но тогда старик стал очень беспокойным и даже был замечен в доме; няня решительно заверила меня, что ее мать сказала ей, будто старый мистер Грейтхед тоже намеревался убрать их; но что он совершенно неожиданно отменил данные им распоряжения, и хотя он ни в чем таком не признался, все поверили, что он видел призрака. Несомненно, владельцы этого места по тем или иным причинам не желали трогать эту изгородь.
   Молодые люди смеялись и упрекали мать в том, что она подвержена подобным суевериям; но леди была совершенно непреклонна в своем возражении, утверждая, что, независимо от всех соображений, связанных с призраком, ей нравится живая изгородь из-за диких итальянских цветов, а старый надгробный камень - из-за его древности.
   - Следовательно, для изменений мистера Грейтхеда был разработан какой-то другой план, который отвел бы русло ручья от изгороди и надгробия.
   Через несколько дней приехала моя семья, и я поселился на лето в С. Благодаря рекомендациям мистера и миссис Грейтхед и их личной доброте ко мне и моей жене, мы провели время очень приятно. Когда пришел срок нашего возвращения в Лондон, они пригласили нас провести у них две недели перед отъездом, и, соответственно, в тот день, когда мы отказались от нашего жилья, мы переехали в Солтон.
   К тому времени начались приготовления к повороту ручья, и вскоре после моего приезда я вышел вместе с мистером Грейтхедом посмотреть на работы. Среди рабочих был мальчик лет четырнадцати, и пока мы стояли рядом с ним, он поднял что-то и протянул мистеру Г., сказав: "Это ваша монета, сэр?" - которая при осмотре оказалась золотой монетой шестнадцатого века, датированной 1545 годом. Вскоре мальчик, который копал, поднял еще одну, а потом еще несколько.
   - Это становится интересным, - сказал мистер Грейтхед, - мне кажется, мы наткнулись на какое-то зарытое сокровище.
   Поэтому он остался, пока не пришло время переодеваться к обеду, и я, заинтересовавшись, тоже остался. Было найдено еще много монет, и, войдя, он отпустил рабочих и послал слугу присматривать за домом, так как по их лицам он видел, что, если бы он не присутствовал здесь, то, вероятно, никогда бы не узнал об этом обстоятельстве. На следующий день нашлись еще несколько, и их запасы, казалось, истощились. Когда жители деревни услышали о том, что были обнаружены деньги, они все решили, что именно деньгами объясняется присутствие старого джентльмена, преследующего именно это место. Без сомнения, он закопал деньги, и оставалось только гадать, успокоится ли его дух теперь, когда они были найдены.
   Двое моих детей были со мной в Солтоне. Они спали в комнате на третьем этаже, и однажды утром, когда жена сказала мне, что младшая из них нездорова, я поднялся наверх, чтобы взглянуть на нее. Это была веселая комната с двумя маленькими белыми кроватями, несколькими старыми гравюрами, а также рисунками, какие вы видите в детских, обрамленными и развешанными по стенам. После того как я поговорил с ребенком и пока моя жена разговаривала со служанкой, я стоял, засунув руки в карманы, и лениво смотрел на эти вещи. Среди них была одна, которая привлекла мое внимание, потому что сначала я не мог понять, почему этот обесцвеченный пергамент с несколькими линиями и точками на нем должен был быть обрамлен и застеклен. Тут и там были какие-то слова, которые я не мог разобрать, поэтому я снял раму с гвоздя и отнес ее к окну. Я увидел, что слова были итальянскими, написанными неровным старинным почерком, и все это было похоже на грубо нарисованный план или набросок того, что я сначала принял за лагерь, но при ближайшем рассмотрении я увидел часть кладбища с надгробными камнями, от одного из которых были проведены линии к различным точкам, и вдоль этих линий были цифры, а там и сям слово "право", "лево" и т. д. Там были также две линии, образующие прямой угол, которые пересекали все целое, и после некоторого созерцания этой вещи мне пришло в голову, что это была грубая карта старого кладбища и изгороди, которая была предметом разговора несколько дней назад.
   За завтраком я рассказал мистеру и миссис Грейтхед о том, что видел, и они сказали, что, по их мнению, так оно и есть; ее нашли, когда снесли старый дом, и сохранили из-за ее древности.
   - Какого периода она, - спросил я, - и как случилось, что ее сделал итальянец?
   - На последний вопрос я не могу ответить, - сказал мистер Грейтхед, - но, кажется, на ней стоит дата.
   - Нет, - сказал я, - я специально осмотрел ее - даты нет.
   - О, там есть дата и имя, я думаю, но я никогда не рассматривал ее сам, - и, чтобы решить этот вопрос, он попросил своего сына Гарри сбегать и принести пергамент, добавив: - Вы знаете, итальянские архитекторы и дизайнеры были не редкостью в этой стране несколько столетий назад.
   Гарри принес рамку, и наши догадки подтвердились, но мы не смогли найти ни даты, ни имени.
   - И все же, кажется, я слышал, что они были, - сказал мистер Грейтхед. - Давайте вынем пергамент из рамы.
   Это было легко сделать, и мы нашли дату и имя; граф помолчал, а затем добавил:
   - Угадайте, что за имя там значилось?
   - Якопо Ферральди? - спросил я.
   - Именно, - ответил он, и мне тут же пришло в голову, что он спрятал деньги, якобы украденные в ту ночь, когда его убили, и что это был план, чтобы помочь ему найти их снова. Итак, я рассказал мистеру Грейтхеду историю, которую сейчас рассказал вам, и упомянул о причинах, заставивших меня предположить, что, если мои догадки верны, можно найти еще больше золота.
   Взяв в качестве ориентира карту старика, мы немедленно принялись за работу - вся семья энергично присоединилась к поискам; и, как я и ожидал, мы обнаружили, что надгробие в саду было точкой, от которой были проведены все линии, и что точки указывали места, где лежат деньги. Они лежали в разных местах и, казалось, были заключены в мешки, которые сгнили со временем. Мы нашли всю сумму, упомянутую в записках, и мистер Дж. Грейтхед, будучи хозяином поместья, был достаточно великодушен, чтобы передать все это мне, как законному наследнику, которым, однако, я, конечно же, не был, так как это была добыча убийцы и вора, и она по праву принадлежала Алленам. Но членов этой семьи не осталось; по крайней мере, так мы считали, после того как казнили двух несчастных дам, и я принял подарок с большой благодарностью и спокойной совестью. Это избавило нас от насущных трудностей и дало мне возможность дождаться лучших времен.
   - А как насчет призрака? - спросил я. - Был ли он доволен развязкой или нет?
   - Не могу сказать, - ответил граф, - с тех пор я не слышал, чтобы его видели; однако, насколько я понимаю, жители деревни, которые разбираются в этих вещах лучше нас, говорят, что они не удивились бы, если бы он позволил убрать изгородь и надгробие без возражений, но мистер Грейтхед, напротив, пожелал сохранить их как память об этих любопытных обстоятельствах.
  

ИСТОРИЯ ГОЛЛАНДСКОГО ОФИЦЕРА

  
   - Ну, я думаю, бояться признаться в своей правоте, это самая настоящая трусость, - сказала хорошенькая миссис де Б., англичанка, вышедшая замуж за голландского офицера, имевшего знатное происхождение.
   - Вы действительно осмеливаетесь обвинять генерала в трусости? - сказала мадам Л.
   - Да, - сказала мадам де Б. - Я хочу, чтобы он рассказал миссис Кро историю о привидениях - историю, которой сам был свидетелем, - и он, фу-фу-фу, хотя признался мне в этом еще до того, как мы поженились, и с тех пор рассказывал не один раз, добавляя, что никогда бы не поверил в это, если бы не видел сам.
   Пока жена произносила эту маленькую тираду, муж выглядел так, словно она обвиняла его в том, что он обшарил чей-то карман, - il perdait contenance вполне. -Взгляните на него, - сказала она, - разве вы не видите на его лице вины, миссис Кро?
   - Несомненно, - ответила я, - такой опытный искатель историй о привидениях, как я, не может не распознать симптомы. Я всегда нахожу, что, когда об этом говорят только понаслышке и неизвестно с кем, люди очень охотно рассказывают об этом; когда это случилось с кем-нибудь из их собственной семьи, они значительно менее общительны и рассказывают об этом только под нажимом; но когда они сами являются участвующей стороной, труднее всего заставить их рассказать об этом серьезно и с подробностями; они говорят, что забыли это и не верят этому; и в доказательство своего недоверия они делают вид, будто смеются над всем этим. Если генерал расскажет мне эту историю, я буду считать ее самым решительным доказательством мужества, даже по сравнению с тем, какое он когда-либо проявлял на поле боя.
   Подшучиванием и уговорами мы преуспели в нашей цели, и генерал начал так:
   - Вы знаете, что Бельгийское восстание (он всегда называл его так) произошло в 1830 году. Оно вспыхнуло в Брюсселе 28 августа, и мы немедленно двинулись со значительными силами, чтобы атаковать этот город; но так как принц Оранский надеялся образумить народ без кровопролития, то мы расположились лагерем в Вильворде, в то время как он вошел в Брюссель один, чтобы провести переговоры с вооруженными жителями. Я был тогда подполковником и командовал 20-м пехотным полком, в который меня недавно назначили.
   Мы пробыли в лагере три или четыре дня, когда я услышал, как двое солдат, копавших канаву в задней части моей палатки, говорили о Йокеле Фальке, рядовом моего полка, отличавшемся необычайной склонностью к сонливости, и один из них заметил, что у него наверняка были бы неприятности из-за того, что он спал на своем посту прошлой ночью, если бы не Мунго.
   - Не знаю, сколько раз он его спасал, - добавил он.
   На что тот ответил, что Мунго был очень ценным другом и спас многих людей от наказания.
   Это был первый раз, когда я услышал о Мунго, и мне было интересно, о ком они говорили, но разговор ускользнул из моей головы, и я даже не подумал спросить кого-нибудь.
   Вскоре после этого я, будучи караульным офицером, совершал обход, когда увидел при лунном свете часового на одном из аванпостов, растянувшегося на земле. Я был довольно далеко, когда впервые увидел его, и понял, что это за предмет, только потому, что заметил блеск его одежды; но почти в то же самое мгновение, когда я обнаружил его, я заметил большую черную ньюфаундлендскую собаку, трусившую к нему. Человек поднялся, когда собака приблизилась, и встал на ноги прежде, чем я добрался до места. Это заняло около двух минут - пожалуй, не так уж много.
   - Вы спали на своем посту, - сказал я и, повернувшись к конному денщику, который сопровождал меня, велел ему вернуться и привести гвардейцев, чтобы взять его в плен, и послать часового сменить его.
   - Нет, полковник, - сказал он, и по тому, как он говорил, я понял, что он пьян, - во всем виноват этот проклятый Мунго. Он просто дьявол.
   Но я не обратил внимания на то, что он сказал, и поехал дальше, решив, что Мунго - это какой-то жаргонное словечко, обозначающее выпивку.
   Несколько вечеров спустя, возвращаясь верхом от моего брата, - он служил в 15-м полку, стоявшем примерно в миле от нас, - я заметил, как та же собака, какую я видел раньше, рысью подбежала к часовому, который, скрестив ноги, стоял, прислонившись к стене. Человек вздрогнул и начал ходить взад и вперед в такт своему ритму. Я узнал пса по большой белой полосе на боку - вся остальная его шерсть была черной.
   Когда я подошел к этому человеку, то увидел, что это Йокель Фальк, и хотя я не мог сказать, что он спал, тем не менее, подозревал, что это так.
   - Вам лучше позаботиться о себе, мой друг, - сказал я. - Я почти готов сменить вас и отправить под арест. Думаю, я застал бы вас спящим на посту, если бы вас не разбудила эта собака.
   Вместо раскаяния, как это обычно бывало в таких случаях, я увидел на лице этого человека полуулыбку, когда он отдавал мне честь.
   - Чья это собака? - спросил я своего адъютанта, уезжая.
   - Не могу вам сказать, полковник, - ответил он, тоже улыбаясь.
   В тот же вечер в столовой я слышал, как один из младших офицеров сказал офицеру, сидевшему рядом с ним: "Это факт, уверяю вас, и его зовут Мунго".
   - Это новое название для шнапса, не так ли? - сказал я.
   - Нет, сэр, это кличка собаки, - ответил молодой человек, смеясь.
   - Черный ньюфаундленд с большой белой полосой на боку?
   - Да, сэр, я думаю, что это именно он, - ответил тот, все еще хихикая.
   - Я видел этого пса два или три раза, - сказал я. - Я видел его сегодня вечером - что это за собака?.
   - Видите ли, сэр, это трудный вопрос, - ответил юноша, и я услышал, как его спутник сказал: - Наверное, это сам дьявол.
   - Вы хотите сказать, что действительно видели Мунго? - спросил кто-то за столом.
   - Если Мунго - большой ньюфаундленд, черный с белой полосой на боку, то я его только что видел. Кому он принадлежит?
   К этому времени весь стол в столовой захихикал, за исключением одного старого капитана, который много лет служил в полку. Он был очень скромного происхождения и по заслугам возвысился до своего нынешнего положения.
   - Я полагаю, что капитан Т. знаком с Мунго лучше прочих, - сказал майор Р., с усмешкой. - Может быть, он скажет вам, кому принадлежит эта собака.
   Смех усилился, и я увидел, что это какая-то шутка, но, не понимая, что это значит, спросил капитана Т.:
   - Это не собака Йокеля Фалька?
   - Нет, сэр, - ответил он, - собака теперь никому не принадлежит. Когда-то она принадлежала офицеру по имени Джозеф Атвельд.
   - Служившего в этому полку?
   - Да, сэр.
   - Полагаю, он мертв?
   - Да, сэр, это так.
   - А собака осталась в полку?
   - Да, сэр.
   Во время этого разговора сдержанный смех продолжался, и все глаза были устремлены на капитана Т., который отвечал мне коротко, но с величайшей серьезностью.
   - На самом деле, - презрительно сказал майор, - по словам капитана Т., Мунго - призрак умершей собаки.
   Это заявление было встречено громким смехом, к которому, признаюсь, присоединился и я, в то время как капитан Т. остался серьезным.
   - Легче смеяться над такими вещами, чем верить им, сэр, - сказал он. - Я верю им, потому что знаю это.
   Я улыбнулся и перевел разговор на другую тему.
   Если бы кто-нибудь из сидевших за столом, кроме капитана Т., сделал такое заявление, я бы безжалостно высмеял его; но он был старик, и, судя по обстоятельствам, которые я упомянул относительно его происхождения, мы были осторожны, чтобы не обидеть его; поэтому о Мунго больше не было сказано ни слова, и в суете последовавших событий я больше никогда об этом не думал. На следующий день мы двинулись в Брюссель, а после этого у нас было достаточно дел, пока мы не добрались до Антверпена, где в следующем году нас осадили французы.
   Во время осады я иногда снова слышал имя Мунго; и однажды ночью, когда проверял стражу и часовых во время большого обхода, я мельком увидел его и был уверен, что человек, к которому он приближался, когда я заметил его, спал; но он был скрыт углом бастиона, и к тому времени, когда я повернул за угол, он уже двигался.
   Это напомнило мне все, что я слышал о собаке, и так как это обстоятельство было любопытно с любой точки зрения, я рассказал о том, что видел, на следующий день капитану Т., сказав: "Вчера вечером я видел вашего друга Мунго".
   - Видели, сэр? - спросил он. - Странная вещь! Без сомнения, этот человек спал!
   - Но неужели вы всерьез хотите сказать, что верите, будто это собака-призрак, а не собака из плоти и крови?
   - Да, сэр; меня достаточно расспрашивали об этом, и раз или два я чуть было не поссорился, потому что люди упорно смеются над тем, о чем они ничего не знают; но так же верно, как то, что эта сабля, - то, что вы держите в руке, - так же верно, что эта собака - призрак или привидение, если такое слово применимо к четвероногому зверю!
   - Но это невозможно! - сказал я. - Какие у вас основания для столь необычной веры?
   - Знаете, сэр, я всю жизнь прослужил в полку. Я родился в нем. Мой отец, когда умер, был наемным сержантом третьей роты, и я сам видел Мунго, может быть, раз двадцать, и точно знаю, что другие видели его в два раза чаще.
   - Очень может быть, но это еще не доказывает, что к полку не присоединился какой-нибудь пес.
   - Но я видел и слышал об этой собаке пятьдесят лет, сэр, и мой отец до меня видел и слышал о ней столько же!
   - Ну, конечно, это необыкновенно, если вы уверены, что это та самая собака!
   - Это замечательная собака, сэр. Другой такой с большой белой полосой на боку вы не увидите. Она не допустит, чтобы кто-нибудь из наших часовых заснул, если только сможет помочь, и если только этот парень не пьян. Она, кажется, меньше заботится о пьяницах, но Мунго многих спас от наказания. Когда-то я и сам был ему немало обязан. Моя сестра вышла замуж за человека не из полка, мы повеселились и слишком много выпили на свадьбе, так что, когда я в ту ночь встал в караул, не могу сказать, что был пьян, но голова у меня немного кружилась, или что-то в этом роде; и меня бы поймали, но Мунго, зная, что я не заядлый пьяница, разбудил меня как раз вовремя.
   - Как он вас разбудил? - спросил я.
   - Меня разбудил короткий резкий лай, который прозвучал совсем близко от моих ушей. Я вскочил и успел только мельком увидеть Мунго, прежде чем он исчез!
   - Он всегда так будит караульных?
   - Так говорят, а когда те просыпаются, он исчезает.
   Теперь я вспомнил, что всякий раз, когда я наблюдал за собакой, я как-то сразу терял ее из виду, и, испытывая крайнее любопытство, я спросил капитана Т., были ли наши люди, которыми он командовал, единственными объектами внимания собаки, или же он проявлял такое же внимание к другим полкам?
   - Только 20-го, сэр; по преданию, после битвы при Фонтенуа большой черный мастиф был найден лежащим рядом с мертвым офицером. Хотя на боку у него была страшная рана от удара саблей, и он был сильно измучен потерей крови, он не хотел покидать тело, и даже после того, как мы похоронили его, собаку нельзя было увести от могилы. Люди, тронутые верностью и привязанностью животного, перевязали его раны, накормили и ухаживали за ним, и он стал собакой полка. Говорят, что они научили его обходить караулы до прихода стражи и будить спящих часовых. Как это может быть, я не могу сказать, но он оставался в полку до самой смерти и был похоронен со всем уважением, которое ему могли оказать. С тех пор он проявлял свою благодарность так, как я вам говорю, и вы сами могли это видеть.
   - Я полагаю, что белая полоса - это след от сабельного удара. Странно, что вы в него не стреляли.
   - Боже упаси, сэр, чтобы я сделал такое, - сказал капитан Т., пристально глядя на меня. - Говорят, что один человек однажды так и сделал, а потом ему никогда не везло; это, может быть, суеверие, но, признаюсь, я бы не стал много на это ставить.
   - Если, как вы полагаете, это призрак, то он не может быть ранен, как вы знаете; я думаю, что призрачные собаки невосприимчивы к пулям.
   - Не сомневаюсь, сэр, но мне не хотелось бы проводить этот эксперимент. Кроме того, это было бы бесполезно, как я уже убедился.
   Я много размышлял над этим разговором со старым капитаном. Мне никогда и в голову не приходило, что такое возможно. Я так же ожидал встретить минотавра или летающего дракона, как и любого другого призрака, особенно призрака собаки, но очевидность здесь была, конечно, поразительной. Я никогда не замечал в Т. ничего похожего на слабость и доверчивость; кроме того, он был человеком, известным своим мужеством и очень уважаемым в полку. Короче говоря, его серьезность настолько ошеломила меня, что я решил всякий раз, когда придет моя очередь обходить часовых, носить с собой заряженный пистолет, чтобы решить этот вопрос. Если Т. был прав, то был бы установлен интересный факт и не было бы причинено никакого вреда; если бы, как я не мог не подозревать, это была хитрая уловка людей, которые натаскали эту собаку, чтобы будить их, и поддерживали слухи о призраке, животное следовало удалить из полка; поскольку часовые, без сомнения, полагались на него и впадали в сонливость, хотя в противном случае боролись бы с ней; действительно, хотя никто из наших людей не был обнаружен спящим, - возможно, благодаря Мунго, - в гарнизоне в последнее время было так много небрежности, что генерал отдал очень строгие приказы по этому поводу.
   Однако я напрасно носил с собой револьвер; я не видел Мунго; и некоторое время спустя, услышав, что речь идет об этом в столовой, я упомянул об этом, добавив: "Мунго слишком осведомлен, я думаю, чтобы рисковать получить пулю".
   - Что ж, - сказал майор Р., - признаюсь, мне хотелось бы в него выстрелить. Если бы я думал, что у меня есть шанс увидеть его, я бы, конечно, попробовал, но я никогда его не видел.
   - Ваш лучший шанс, - сказал другой, - это когда на дежурстве Йокель Фальк. Он такой сонный негодяй, что, говорят, если бы не Мунго, половину времени провел бы в караульном помещении.
   - Если бы я мог поймать его, я бы всадил в него унцию свинца, на что он может положиться.
   - В Йокеля Фалька, сэр?- со смехом спросил один из офицеров.
   - Нет, сэр, - ответил майор Р., - в Мунго, и я это сделаю.
   - Лучше не надо, сэр, - серьезно сказал капитан Т., вызвав тем самым всеобщее хихиканье за столом.
   Вскоре после этого, как-то ночью, направляясь в обход, я увидел, как подъехал конный денщик и вызвал отряд стражников, чтобы взять пленника.
   - В чем дело? - спросил я.
   - Один из часовых спит на своем посту, сэр; кажется, это Йокель Фальк.
   - Это будет в последний раз, кто бы это ни был, - сказал я, - потому что генерал намерен застрелить следующего попавшегося.
   - А я-то думал, что Мунго так часто выручал своего друга Йокеля Фалька, что никогда не позволил бы его поймать, - сказал адъютант. - Мунго пренебрег своим долгом.
   - Нет, сэр,- серьезно ответил санитар. - Мунго разбудил бы его, но майор Р. выстрелил в него.
   - И убил, - сказал я.
   Человек ничего не ответил, но тронул свою фуражку и уехал.
   В ту ночь я больше ничего не слышал об этом деле, но на следующее утро, в очень ранний час, мой слуга разбудил меня, сказав, что майор Р. просит встречи со мной. Я распорядился, чтобы его впустили, и как только он вошел в комнату, я увидел по его лицу, что произошло что-то серьезное; конечно, я подумал, что враг получил какое-то неожиданное преимущество ночью, и сел в постели, нетерпеливо спрашивая, что случилось.
   К моему удивлению, он вытащил носовой платок и разрыдался. Он женился на уроженке Антверпена, и его жена в это время находилась в городе. Первое, что пришло мне в голову, это то, что с ней произошел какой-то несчастный случай, и я упомянул ее имя.
   - Нет, нет, - сказал он,- мой сын, мой мальчик, мой бедный Фриц!
   Вы знаете, что на нашей службе каждый офицер сначала поступает в свой полк рядовым и в течение определенного времени исполняет все обязанности этой должности. Сын майора, Фриц, был, таким образом, в своем послушничестве. Я заключил, что он был убит шальным выстрелом, и минуту или две пребывал в этом убеждении, так как речь майора прерывалась рыданиями. Первые слова, которые он произнес, были:
   - Господи, если бы я послушался совета капитана Т.!
   - О чем? - спросил я. - Что случилось с Фрицем?
   - Вы знаете, - сказал он, - вчера я был дежурным офицером, и вечером, совершая обход, случайно спросил своего денщика, каких людей мы назначили в караул. Среди прочих он назвал Йокеля Фалька, и, вспомнив наш недавний разговор за обеденным столом, я вынул из кобуры один из своих пистолетов и, зарядив его, сунул в карман. Я не ожидал увидеть пса, потому что никогда его не видел; но так как я не сомневался, что рассказ о призраке был какой-то уловкой, я решил, если когда-нибудь увижу, выстрелить в него. Проезжая через площадь Мейер, я столкнулся с генералом, который присоединился ко мне, и мы поехали дальше, разговаривая об осаде. Я совсем забыл о собаке, но когда мы подъехали к крепостному валу над бастионом дю Матт, я вдруг увидел точно такое животное, как описанное, трусившее под нами. Я знал, что там, где мы ехали, должен быть часовой, хотя и не мог его видеть, и не сомневался, что животное направляется к нему; поэтому, не говоря ни слова, я выхватил пистолет и выстрелил, в то же мгновение спрыгнув с лошади, чтобы посмотреть на бастион и увидеть человека. Не понимая, о чем я, генерал сделал то же самое, и там мы увидели часового, лежащего ничком и крепко спящего.
   - А труп собаки? - спросил я.
   - Нигде не было видно, - ответил он, - и все же я, должно быть, попал в него. Генерал говорит, что это, должно быть, бред, потому что он смотрел точно в том же направлении и не видел никакой собаки, но я уверен, что видел ее, как и денщик.
   - Но Фриц?- спросил я.
   - Это был Фриц... Фриц был часовым, - сказал майор с новым приступом горя. - Сегодня утром состоится военный суд, и мой мальчик будет расстрелян, если только генерал не помилует его.
   Я немедленно встал и отправился к генералу, но без особой надежды на успех. То, что бедный Фриц был сыном офицера, только усугубляло его вину, - пощадить его сочли бы актом фаворитизма. Он был расстрелян; его бедная мать умерла от разбитого сердца, и майор оставил службу сразу же после сдачи города.
   - А Мунго вы больше не видели? - спросила я.
   - Нет, - ответил он, - но я слышал, что его видели другие.
   - А вы уверены, что это был призрак, а не собака из плоти и крови?
   - Мне кажется, что да... Но, конечно, в это трудно поверить...
   - О, нет, нет, - возразила я, - факты говорят сами за себя, даже если они не укладываются в наши теории.
  

ИСТОРИЯ СТАРОГО ФРАНЦУЗСКОГО ДЖЕНТЛЬМЕНА

  
   Лето пятьдесят шестого года я провел в Дьеппе - очаровательном местечке для тех, кто умеет ценить бодрящий воздух и не очень разборчив в еде. Дьепп, каким его видят путешественники, спешащие в Париж, имеет самый бесперспективный вид, с его грязными бассейнами, с его гостиницами третьего и четвертого сорта на набережных, но если вы не спешите с пересесть парохода на поезд, - что делает большинство, - вам нужно только пройти по одной из коротких улочек, которые вы увидите перед собой, едва выйдя из таможни, в какой оказываетесь сразу после сошествия на берег, - и вы окажетесь на эспланаде значительной протяженности, с широким пространством чистой соленой воды перед вами, прекрасной террасой вдоль берега и несколькими недавно построенными отелями напротив моря. Конечно, есть заведения, где предусмотрены обычные развлечения; купание превосходно, и компания многочисленна, ибо Дьепп - любимый курорт модного мира Парижа. Красота этого места значительно усиливается благоразумным предложением императора. Мне сказали, что, когда он и императрица были там в 55-м году, они жаловались на отсутствие цветов на эспланаде; им возражали, что там ничего не будет расти; однако он рекомендовал им попробовать мальвы, китайские астры и маки, последние - самые прекрасные, какие я когда-либо видел, и блестящие и разнообразные массы цветов производят очень хороший эффект. Но здесь вас плохо кормят; "в Дьеппе длинное мясо", настаивал гарсон отеля "Ройял", когда я возражал против мяса, которое при использовании ножа распадалось на полоски вьючной нити; птица тощая и плохая; рыбы мало, потому что все это идет в Лондон или Париж по контракту, и все дорогое. Тем не менее Дьепп - очень чудное место, а окружающая местность чрезвычайно красива и живописна.
   Некоторые члены Жокейского клуба жили в отеле "Ройял" легкомысленной жизнью. Все они носили очень аристократические имена и титулы, но не отпечаток крови. Почему? Судя по тому, что я видел, такое расточительное потворство своим желаниям, не смягченное даже хорошим воспитанием, должно было стереть печать родового аристократизма, если она вообще когда-либо существовала. Роскошные трапезы, которые мы постоянно видели, подаваемые им, давали нам ужасное представление о сумме их счета. Они играли в карты весь день - длинный летний день! И только когда появлялись гарсоны с подносами, нагруженными дорогими винами и изысканными блюдами, это развлечение прекращалось. У них было еще одно развлечение, не менее забавное для нас, - у них имелась тяга, - обычная английская четверка. Двор гостиницы был отделен от дороги железными перилами с большими воротами на каждом конце для экипажей, так что для английской четверки не было бы ничего легче, чем въехать в одни из этих ворот, обогнуть их и выехать через другие; но этого Жокейский клуб никогда не мог сделать; когда джентльмены брали вожжи у возницы, то не могли не въехать, ни выехать; поэтому после нескольких честолюбивых попыток и позорных неудач они подчинились бесславной целесообразности спешиться. Французы, несомненно, обладают замечательной неспособностью к верховой езде или вождению, что странно, так как они активные люди. Император - чуть ли не единственный француз, которого я когда-либо видел хорошо ездящим верхом, и он ездит как английский джентльмен.
   В Дьеппе было много изящно одетых женщин всех национальностей, но была одна, которая особенно привлекла мое внимание и к которой, когда я впоследствии услышал ее рассказ, я почувствовал необычайный интерес. Это была графиня Аделина де-Живри-Монжерак, по крайней мере, так я буду называть ее здесь. Когда я впервые увидел ее, она шла купаться в сопровождении своей горничной, серьезной пожилой особы, и я был так поражен ее внешностью, что воспользовался первой же возможностью узнать ее имя. Она была высокой и очень бледной, с тонкими прямыми чертами лица и выражением благородства и меланхолии одновременно. Фигура ее была так хороша, а осанка так грациозна и величественна, что ее необычный рост не бросался в глаза, пока она не оказывалась рядом с другими женщинами. Она опиралась на руку своей служанки и слегка сутулилась, очевидно, от слабости. На ней был пеньюар из серой тафты с голубой подкладкой, а на голове - такой же простой капот. По моим прикидкам, ей было около сорока.
   Она жила в отеле "Ройял", как и я, но совершенно уединенно, и мы видели ее, только когда она входила и выходила. Позднее из Парижа прибыли герцогиня де Б. и другие лица, с которыми она была знакома, и я часто видел ее беседующей с ними на прогулке; но лицо ее никогда не теряло выражения печали. Однако я должен был уехать из Дьеппа, не зная об исключительных обстоятельствах, о которых собираюсь рассказать, если бы не несчастный случай.
   Во дворе гостиницы имелась веранда, на которой многие из нас предпочитали завтракать; веранда была не очень обширной, а претендентов было много, и часто было немного трудно найти столик. Однажды утром я как раз положил свой зонтик на единственный свободный, когда гарсон предупредил меня, что он уже занят мсье, указывая на пожилого джентльмена, стоявшего ко мне спиной, разговаривая с одной из сестер Провидения, просившей его купить несколько лотерейных билетов, которые она держала в руке; они предназначались для благотворительной лотереи, доходы от которой идут на благотворительные цели. Во Франции существует бесчисленное множество лотерей такого рода, санкционированных правительством; и они, как мне кажется, заменяют наши великолепные частные благотворительные фонды в Англии, потому что собираются очень большие суммы. Билеты стоили всего один франк. Я полагаю, что тираж проводится с совершенной справедливостью, и люди таким образом подписываются на франк для бедных, с приятной, но маловероятной возможностью получить компенсацию, в сто тысяч раз превосходящую затраты.
   Старый джентльмен повернул голову, услышав мой разговор с официантом, и, умоляя меня не беспокоиться из-за него, пожелал, чтобы я занял столик. Благодарный за столь необычное проявление вежливости, - ибо вежливость современного французского джентльмена не включает в себя ни малейшей доли самопожертвования, - я скромно отказался и сказал: "Я подожду". Он ответил: "Ни в коем случае". И пока мы занимались этим дружеским состязанием, официант принес ему завтрак и поставил его на стол; видя это, он предложил, что, поскольку ему отказано в удовольствии уступить мне дорогу, я поставлю свой кофе с другой стороны, и мы позавтракаем вместе; предложение, которое я с радостью принял.
   Это был приятный, немного болтливый пожилой джентльмен. Его звали господин де Веннакур, и он рассказал мне, как потерял свое состояние во время революций, живет теперь в маленькой квартирке на улице Экюри д'Анжу и принадлежит к кружку старых дам и джентльменов, таких же, как он сам, которые каждую зиму собираются по вечерам. Пока мы разговаривали, графиня прошла мимо нас, направляясь в купальню, и, случайно встретившись с ней взглядом, когда она пересекала двор, он поклонился ей, после чего я спросил, знает ли он ее.
   - Немного, - сказал он, - но я хорошо знал ее мужа, а гостиница ее матери была рядом с той, где раньше жила моя семья. Мадам де Линьероль была очень красивой женщиной.
   - Значит, она умерла? - спросил я.
   - Нет,- ответил он. - Она удалилась от мира, она в монастыре. Это очень грустная история, - мадам де Линьероль и ее дочери, - и очень странная.
   - Если это не секрет, может быть, вы расскажете ее мне? - спросил я, видя, что мой новый знакомый не желает ничего иного. Он был замечательным рассказчиком, и я хотел бы рассказать эту историю по-английски так же драматично, как он рассказывал ее мне по-французски; однако я повторю ее так точно, как только смогу.
   - Мадам де Линьероль, в девичестве Гермиона де Живри, рано вышла замуж за маркиза де Линьероля, не питая особой склонности ни к этому союзу, ни против него. Маркиз был намного старше ее, но это считалось хорошей партией, так как он был очень богат, и его генеалогия - безупречна. Впрочем, не больше, чем у юной леди, ибо геральдическое древо де Живри, по-видимому, выросло из желудя, который сам Девкалион унес на запад. В то время, когда Гермиона вышла замуж, ее отец, мать и два брата, старше ее, все еще были живы. Ее отец, граф де Живри, был младшим сыном и унаследовал состояние после смерти своего старшего брата, который был убит на дуэли за день до того, как должен был жениться на женщине, которую страстно любил. Он умер от руки одного из своих самых близких друзей, с которым никогда прежде не имел ни малейшего разногласия, и предметом ссоры был павлин! Но мир всегда отмечал, что старшие отпрыски дома Живри были на редкость несчастливы; они редко преуспевали в своей любви, а если и преуспевали, то умирали, не успев осуществить свои надежды. Люди в основном называли это судьбой; другие шептались, что это проклятие; но семья презрительно смеялась, если кто-нибудь осмеливался намекнуть на это в их присутствии, и утверждала, что это просто случайность; а так как в наши дни мир очень склонен верить в случайность, то мало кто стремился проникнуть глубже в причину этих несчастий. Однако старший брат Гермионы, Этьен, не избежал своей судьбы; дама, с которой он был помолвлен, заболела оспой и из хорошенькой превратилась в очень некрасивую. Во время ее болезни он поклялся, что ничто не нарушит его помолвки, и поэтому, несмотря на то, что она была изуродована, он женился на ней; но лучше было бы, ради них обоих, оставить все как есть. Они расстались через месяц после свадьбы, и вскоре он погиб, упав с лошади в Булонском лесу, и умер, не оставив потомства. После его кончины второй сын, Арманд, теперь наследник, был отозван из Пруссии, куда отправился со своим полком, но он получил письмо накануне сражения, и его честь не могла позволить ему покинуть лагерь до его окончания. Он был первым офицером, павшим в бою, и, таким образом, надежды древнего рода Живри сосредоточились на потомстве Гермионы. Но Аделина, прекрасный предмет моего восхищения, была единственным плодом этого брака, и велико было сетование старого графа и графини, что продолжение этого благородного рода покоится на столь хрупком положении, ибо ребенок был чрезвычайно хрупок; она была слаба не по возрасту и в течение нескольких лет считалась чахоточной. Но то ли благодаря чудесной заботе, которую ей оказывали, то ли благодаря врожденному хорошему телосложению, она пережила этот трудный период и дожила до брачных лет, вознаграждая все заботы своей семьи очарованием и дружелюбием. Она была не так красива, как ее мать, - и даже все еще была красива, - но она была достаточно красива, и в ее движениях и манерах было столько грации, у нее было такое благородное и чистое выражение лица, - верный признак ее характера, - что совершенства Аделины де Линьероль были повсеместно признаны мужчинами и едва ли отрицались женщинами, так что эти прелести, добавленные к ее происхождению и богатству, заставляли смотреть на нее как на одну из самых желанных пар в королевстве.
   Ее отец, старый маркиз де Линьероль-Живри, - ибо он был вынужден принять последнее имя, - умер до этого времени; и так как ее дед, г-н де Живри, взялся за дело ее замужества, то многочисленные предложения он получал в частном порядке и часто совещался по этому поводу. В таких случаях, чем больше люди имеют, тем больше им требуется; а так как у Аделины было больше крови и больше денег, чем у большинства людей, то семейная нужда в этом отношении была значительной, а трудности, стоявшие на пути достижения подходящего союза, - многочисленными.
   Ей исполнилось семнадцать лет, и этот важный вопрос все еще оставался нерешенным, когда она и ее мать отправились навестить родственницу мадам де Линьероль, которая была замужем за португальским дворянином. Выйдя замуж, она последовала за мужем в его страну, но теперь он находился с поручением при французском дворе, а так как парижский сезон закончился, они арендовали на летние месяцы шато на Луаре. В доме были и другие молодые люди, случались всевозможные увеселения, которые, казалось, поначалу никому не доставляли большего удовольствия, чем Аделине де Живри; но по прошествии двух недель в ее настроении и поведении стала заметна перемена, не ускользнувшая от внимания ее юных спутниц, которые обратили на это внимание хозяйки дома г-жи де Салданья, намекнувшей своей кузине г-же де Линьероль, что Аделина влюбилась в молодого графа де ла Крус; по крайней мере, так считала ее собственная дочь Изабелла; добавляя, что если бы случилось такое ненормальное обстоятельство, как выбор молодой леди собственного мужа, она не могла бы остановиться на более желанной особе, чем Родригес де ла Крус, - на человеке, безупречном личностью, умом и манерами, чья генеалогия могла бы соперничать с генеалогией самих де Живри и чье имя было связано с выдающимися военными подвигами во время Священных войн.
   Но г-жа де Линьероль не разделяла этого снисходительного взгляда на дело. Она казалась чрезвычайно удивленной и недоверчивой, но когда другая настаивала на вероятности такого исхода, так как молодые люди жили в течение шести недель под одной крышей; и указала даме на то, что усердное внимание, оказываемое ей де ла Крусом, было, несомненно, не без цели, предполагая, что эта цель состояла в том, чтобы заинтересовать ее в его благосклонности, она выказала столько неудовольствия и негодования, что мадам де Салданья извинилась и отказалась от этой мысли, сказав, что она, вероятно, ошибается и что это просто фантазия Изабеллы.
   Тем не менее, эти подозрения были вполне обоснованы. Де ла Крус ждал согласия отца, чтобы изложить свои предложения в надлежащей форме, и это согласие было отложено лишь до тех пор, пока старый джентльмен не приедет в Париж и не сделает необходимые запросы относительно состояния и семьи, в отношении которых он считал себя вправе быть столь же разборчивым, как и де Живри.
   Было замечено, что с этого времени г-жа де Линьероль ревниво следила за дочерью и всячески старалась удержать ее подальше от молодого португальца; кроме того, как выяснилось впоследствии, она сурово упрекала Аделину за то, что она называла легкомыслием ее поведения.
   Более того, она ускорила свой отъезд и через несколько дней после разговора с мадам де Салданья откланялась, заявив, что ее присутствие необходимо ее отцу в Париже. Однако в Париж она отправилась не сразу. В Бретани был старинный замок, принадлежавший этой семье, который они по той или иной причине посещали очень редко; предполагалось, что они владели другими, более приятными. Во всяком случае, какова бы ни была причина, было известно, что старый граф питал смертельное отвращение к этой резиденции, так что его дочь никогда не бывала там с младенчества, когда незадолго до его смерти со старшим братом ее матери случилось что-то очень неприятное. Однако теперь они ехали со всей возможной скоростью, сопровождаемые только двумя служанками и слугой.
   Госпожа де Линьероль была женщиной, в которой материнский инстинкт никогда не был особенно развит. В свои тридцать восемь лет она была еще красивой женщиной, и все подозревали, что она вовсе не в восторге от того, что у нее есть такая высокая, красивая дочь, которая объявит о своем возрасте и, может быть, скоро сделает ее бабушкой. Но ее обращение с Аделиной, - обычно скорее равнодушное, чем грубое, - теперь приобрело новый характер; она казалась поглощенной своими мыслями, была холодна и сдержанна, говорила мало, а когда говорила, то с серьезностью, поистине зловещей.
   В шато Нуар их появление не было неожиданностью, - таково было зловещее название старого замка, хмуро взиравшего на них в сумраке ноябрьского вечера, - но вместо ливрейных слуг, к которыми они привыкли, его обитателями оказались пожилая экономка, консьерж и несколько деревенских слуг. Тем не менее, они сделали все возможное, чтобы подготовиться к этому визиту; были зажжены камины, приготовлен и подан ужин, сопровождаемый множеством извинений за то, что он не был лучше.
   Вечер прошел в молчании; они устали и рано легли спать. Следующие два дня мадам де Линьероль оставалась в своей комнате, а Аделина прогуливалась по заброшенному саду, занятая своими мыслями о будущем, не без некоторого удивления по поводу таинственного поведения матери. На третий день ее вызвали к мадам де Линьероль, которая с той же многозначительной торжественностью приняла ее и велела сесть, а затем сообщила, что она должна сообщить ей одну очень неприятную тайну, которая давно уже лежит на ее совести, но которую она никогда не решится раскрыть; однако в последнее время ее духовник так настойчиво убеждал ее исполнить этот долг, что она с величайшей неохотой решила подчиниться его предписаниям, - ее поступок стал еще более настоятельным из-за того, что Аделина достигла брачного возраста, так как в случае какого-либо союза честь заставит ее говорить. Страшная тайна заключалась в том, что Аделина не была ее ребенком; что кормилица, присматривавшая за ее младенчеством, призналась на смертном одре, - она заменила графиню своим младенцем; тот впоследствии умер, но она не может оставить мир в покое, не признавшись в своем преступлении.
   - Я ей не поверила, - сказала мадам де Линьероль, - но она напомнила мне, что у моего ребенка была родинка под левой грудью, которой у тебя, Аделина, нет. Эта жестокая подмена произошла во время нашего отсутствия во Франции. Вскоре после родов мне было приказано провести зиму в Италии, а ребенка оставили на попечение отца и матери, которые к тому времени уже почти потеряли зрение. Этому обстоятельству, а также тому малому вниманию, которое мужчины обычно уделяют младенцам, женщина доверяла, чтобы избежать обнаружения. Конечно, я не могла различить разницу между ребенком, которого оставила, и тем, которого нашла. У меня не было никаких подозрений, и какие бы изменения я ни замечала, я приписывала их течению времени, хотя должна признать, что материнский инстинкт убедительно подтверждал признание няни. Хотя я и считала тебя своим собственным отпрыском, у меня не было тех нежных желаний, о которых говорили другие женщины, и я часто упрекала себя за их отсутствие. Однако я старалась исполнить свой долг по отношению к тебе и не жалела ни сил, ни средств на твое образование, которое было уже почти завершено, когда я узнала эту ужасную тайну, единственным обладателем которой после смерти кормилицы стала я. Но, сознавая, какое сильное горе такое разоблачение причинит моему мужу, который в то время был чрезвычайно слаб здоровьем, я решила при его жизни хранить молчание. После его смерти мне следовало бы набраться смелости и заговорить, но моя мать обожала тебя, - это убило бы ее. Теперь ее нет, и остался только твой дед. Я хорошо знаю, какие страдания это ему причинит, и, поверь, сочувствую тебе, но мой долг не велит мне поступит иначе.
   Но не успела она закончить фразу, как Аделина, сидевшая, словно статуя, слушая эту речь, с удивленными глазами и приоткрытыми губами, вдруг вскочила и выбежала из комнаты. То, что она не была дочерью мадам де Линьероль, причиняло ей мало горя, и она была не в том возрасте, чтобы высоко ценить положение и великолепие, которые теряла; но она думала о своем дедушке, которого действительно любила; она подумала о де ла Крусе, и сердце ее наполнилось болью.
   Ее не преследовали до самого ее убежища; весь день она оставалась в своей комнате, а мадам де Линьероль - в своей. На следующее утро ей вручили записку от мадам де Л., в которой та сообщала, что отправляется в Париж, чтобы сообщить эту печальную новость г-ну де Живри, и просила Аделину оставаться там, где она находится, под присмотром Верто, экономки, до тех пор, пока она не получит дальнейших указаний, уверяя ее в то же время, что все будет сделано для ее счастья и благополучия и что в свое время ей будет обеспечена подходящая партия.
   Как раз в тот момент, когда г-н де Венакур дошел до этого места своего рассказа, г-жа де Монжерак вернулась с купания, и если раньше я смотрел на нее с интересом, теперь этот интерес, казалось, не имел границ.
   - Как необычно! - сказал я, когда мой взгляд остановился на ее благородном лице и величественной фигуре. - Эта почтенная женщина действительно дочь никчемного слуги; и все же, я сказал бы, что если когда-либо существовала особа, которая несла на себе несомненный отпечаток аристократии, то это она.
   Он кивнул головой и, многозначительно подняв указательный палец к носу, сказав: "Слушайте дальше!" - тотчас же продолжил свой рассказ следующим образом.
   По прибытии г-жи де Линьероль в Париж она послала за отцом, бросилась к его ногам и со слезами и причитаниями открыла ему эту ужасную тайну, которая, по ее словам, делала несчастной ее жизнь в течение последних двух лет; но какое бы горе она ни причиняла ей, было совершенно очевидно, что горе г-на де Живри было гораздо более тяжелым. Он был уязвлен со всех сторон: его гордость, его любовь к родословной, его личная привязанность к Аделине и его ужас перед дурной славой, которую, естественно, должно было приобрести такое необычное событие. Эти два последних чувства были так сильны, что на мгновение ему даже пришла в голову мысль признать Аделину наследницей Живри и скрыть все дело от нее и от всех остальных; но на это предложение его дочь возразила, что бедная девушка уже знает правду и что невозможно заставить ее участвовать в подобном обмане.
   - Тогда, - сказал г-н де Живри, - она должна умереть! Другого выхода нет.
   - Отец, нет! - воскликнула Гермиона, вскакивая со своего места, очевидно, совершенно ошеломленная этим неожиданным предложением.
   Де Живри с грустной улыбкой махнул рукой.
   - Дитя! - сказал он. - Ты думаешь, я собираюсь стать убийцей? Боже упаси!
   И затем он объяснил, что имеет в виду не настоящую, а вымышленную смерть, для чего она должна быть увезена в другую страну под предлогом повторного появления легочных симптомов; что для нее должен быть найден муж, который поклялся бы навсегда покинуть Францию и сохранить это в тайне под страхом потери очень приличного содержания, которое он предложит им; для безопасного ведения этой части дела необходимо было бы доверить их несчастные обстоятельства семейному врачу и адвокату. Между тем, поскольку эти приготовления не могли быть сделаны за один день, было решено, что Аделина останется там, где она была, пока все не будет готово для их завершения.
   - Я сам вывезу ее из страны, - сказал он, - а ты должна сопровождать нас. К ней нужно относиться со всем вниманием; она жертва, а не преступница.
   Во время этого разговора, как можно себе представить, г-н де Живри не раз сетовал на вымирание своей семьи; однако его дочь в этом вопросе несколько утешила его, сказав, что она еще молодая женщина, и что ради своего отца, хотя она никогда не собиралась снова выходить замуж, она согласится на это.
   Вскоре после этого печального известия де ла Крус прибыл со своим отцом в Париж, где они были так хорошо приняты г-жой де Линьероль, что старый джентльмен, очарованный ее красотой и манерами, выразил удивление, что его сын не влюбился в мать, а в дочь. Однако, по желанию сына, он сделал формальные предложения руки молодой леди, которые, к удивлению молодого человека, сказал г-н де Живри, уже были обещаны, добавив, однако, что состояние здоровья его внучки, вероятно, задержит союз; врачи, обнаружив, что в ее организме начинают развиваться семена чахотки, рекомендовали ей переселиться в более теплый климат.
   Тем временем бедная молодая девушка тосковала одна в мрачном старом замке, без компаньонки, кроме собственной горничной, не получая никаких известий и не ведая о своей дальнейшей судьбе. Она знала только, что никогда не сможет стать женой Родригеса де ла Круса. Она полагала, что, когда он сделает свое предложение, ему сообщат о вышеописанных обстоятельствах и она никогда больше не услышит о нем. Но в этом она ошибалась. Недели через три после отъезда матери от него пришло письмо, в котором он сообщал, что ему удалось узнать, где она, и что он, не теряя времени, написал ей о несчастье, постигшем его предложение, добавив, что, если ее чувства не изменились, он приедет в замок Нуар в сопровождении своего капеллана, который соединит их; после чего, он не сомневался, будет легко получить прощение ее деда; она, вероятно, отказалась от своего согласия только потому, что был связана предыдущей помолвкой.
   Но это письмо было адресовано мадемуазель де Линьероль, и по всему его содержанию было ясно, что автор ничего не знал о перемене в ее судьбе. Честь не позволяла ей воспользоваться этим невежеством, но борьба повергла ее в муки горя. Она провела несчастный день и рано легла спать, где могла дать волю слезам и избежать любопытных глаз своей горничной, которая была очень озадачена этим необычным происшествием. Сон не шел к ее глазам, и она была занята, обдумывая ответ, который должна была написать на следующий день де ла Крусу, когда услышала стук в дверь своей комнаты. "Войдите", - сказала она, не сомневаясь, что это ее горничная или мадам Верто. Тут же она услышала, как повернулась ручка, и увидела в зеркале напротив открытую дверь, в которую вошла несчастная, изможденная женщина. Она была одета в лохмотья и вела за руку двух голых детей. Они подошли к изножью кровати, и женщина протянула Аделине письмо, словно желая, чтобы та взяла его; но внезапный ужас охватил ее, и она вскрикнула, разбудив горничную, спавшую в соседней комнате. Ее нашли бесчувственной, но обычные процедуры привели ее в чувство, и, не сказав, что случилось, она попросила служанку провести остаток ночи в ее комнате. На следующий день она почувствовала себя очень плохо из-за этого ужасного видения, но написала де ла Крусу такое письмо, как того требовали изменившиеся обстоятельства. Она не могла заставить себя признаться, что она дочь Робертины Колле; но послала ему просто холодный, надменный отказ, который исключал всякую возможность дальнейших отношений. На следующий день она сменила комнату и больше не видела страшного призрака.
   Она выполнила свой долг перед де ла Крусом, но была несчастна, и когда вскоре после этого приехал ее дед в сопровождении доктора Пешера, семейного врача, они нашли ее больной и прикованной к постели. Этот доктор Пешер был умным и достойным человеком, и так как он по необходимости был посвящен в мучительную тайну, то между ним и г-ном де Живри было тайно условлено, что он женится на этой девушке и что после этого они покинут страну, причем г-н де Ж. обязуется обеспечить их будущее.
   Но главное, что нужно было сделать, - это вернуть ей здоровье, и, ухаживая за ней, он узнал от ее служанки о случившемся ночью, а потом выяснили у нее самой причину ее тревоги. Конечно, он видел в этом видении иллюзию, короче говоря, предвестие ее болезни, и в этом свете упомянул о ней г-ну де Живри. Но, к его удивлению, г-н де Ж. принял другую точку зрения и, поспешив в комнату Аделины, заставил ее повторить ему точное описание того, что она видела; после чего он немедленно отправился в Париж, не объяснив причины своего внезапного отъезда.
   По прибытии он предстал перед дочерью и обвинил ее в том, что она обманула его; каковы были ее мотивы, он не мог себе представить; он предполагал, что это были денежные средства, и что она не хотела расставаться с большой частью, которая должна была быть выплачена Аделине при ее замужестве; но он полагал, что традиционный призрак его семьи не явился бы никому, кто не был ее членом, и что поэтому девушка, точно описавшая внешний вид этих фигур, о которых молодые люди всегда держались в полном неведении, должна была быть на самом деле его внучкой.
   Мадам де Линьероль настаивала на своем, и единственное, в чем она могла признаться, так это в том, что, возможно, эта женщина, Колле, обманула ее. Решительный в своем мнении, г-н де Живри вернулся в Шато-Нуар, так как доктор Пешер посоветовал молодой леди удалиться, и, написав дочери очень срочное и серьезное письмо, он отправился с Аделиной в поездку на несколько недель, чтобы поправить ее здоровье.
   В течение некоторого времени он не получал ответа, но в конце месяца получил ответ, в котором та признала жестокий обман, оправдываясь пылкой страстью к Родригесу де ла Крусу и желанием разлучить его с Аделиной и самой выйти за него замуж. Но она потерпела неудачу, и он собирался жениться на женщине, которую выбрал для него отец. Письмо заканчивалось сообщением, что она собирается удалиться в монастырь, где в свое время примет постриг.
   Монсеньор де Живри решил, что это всего лишь вспышка стыда и разочарования, но она сдержала свое слово. Мадемуазель де Линьероль несколько лет спустя вышла замуж за барона де Монжерака, от которого, по словам г-на де Венакура, он и услышал эту историю. От него она родила двух сыновей; но постоянное опасение, что в старшем из них исполнится судьба случайности, предназначенная наследникам Живри, как говорят, губит ее ум и здоровье, и служит причиной выражения меланхолии, которой так примечательно ее прекрасное лицо.
   Несколько столетий назад, когда власть была безответственна, граф Арман де Живри, жестокий и деспотичный землевладелец, живший тогда в замке Нуар, казнил одного из своих слуг и выгнал его жену и двоих детей на улицу в ненастную погоду, запретив кому-либо из своих арендаторов приютить их или помочь им. Дети были без одежды, и три несчастных существа умерли от холода и голода, но оставили после себя страшное возмездие в виде проклятия, произнесенного губами несчастной женщины в ее предсмертных муках, которое, как ни странно, исполнилось буквально.
   Когда они были уже почти на последнем вздохе, какой-то добрый христианин набрался смелости написать ей трогательное письмо, которое, однако, она должна была доставить сама, так как никто другой не осмеливался этого сделать. Она воспользовалась случаем, спряталась в парке и подстерегла графа, когда он однажды вернулся с охоты. Но вместо того, чтобы взять письмо, он натравил на нее своих собак, которые разорвали бы ее на куски, если бы не мужественное вмешательство одного из его гостей.
   Проклятие гласило, что наследник Живри никогда не будет процветать, пока один из них не возьмет письмо; и что последний отпрыск дома отвергнет крест и посвятит себя аду.
   С тех пор ни один из старших сыновей и ни одна из старших дочерей дома Живри не жили и не процветали, в то время как письмо, так или иначе, было предложено каждому из них; но так как члены семьи жили, женились и процветали, как и другие люди, они не хотели верить в эту историю; по крайней мере, каковы бы ни были их тайные мысли по этому поводу, они публично высмеивали традицию, когда она упоминалась; но г-н де Живри достаточно верил в это, чтобы поверить, что если бы Аделина была дочерью Робертины Колле, то ее никогда не посетил бы призрак Мадлен Дог и ее детей.
  

ИСТОРИЯ ШВЕЙЦАРСКОЙ ЛЕДИ

  
   - Это не я, - сказала г-жа де Гейрстех, - это моя мать видела призрак, о котором вы слышали, но я могу рассказать вам все подробности этой истории, если у вас хватит терпения выслушать ее.
   - Вы окажете мне большую услугу, - сказала я, - если принять во внимание то, что я слышала об этом обстоятельстве, мне очень хотелось бы услышать ее от вас.
   Мы находились на пароходе, курсирующем между Веве и Женевой, когда произошел этот разговор, и так более удобный случай трудно было себе представить, мы отдалились от путешественников, толпившихся на палубе, и г-жа де Г. начала.
   - Отец моего мужа, господин Гейрстех-старший, был знаком с двумя молодыми людьми по фамилии Цвенглер. Он учился с ними в школе и колледже, их близкое знакомство продолжалось и после окончания учебы. Когда одному было четырнадцать, а другому десять, они имели несчастье потерять обоих родителей в результате несчастного случая. Во время переезда через Альпы, из-за схода лавины их карета опрокинулась в пропасть, и они вместе со своими слугами погибли.
   Цвенглеры происходили из хорошей, но небогатой семьи; и так как они всегда жили в полном соответствии с тем, что у них было, имущество, когда оно было разделено между их четырьмя детьми, - так как у них было две дочери, кроме названных мною сыновей, - давало каждому незначительную долю; но это несчастье было смягчено их богатыми родственниками - богатый дядя усыновил мальчиков, а столь же богатая тетя взяла девочек. Это было справедливо, так как они оба обогатились тем, что должно было стать наследством другой сестры, матери этих детей, которая, выйдя замуж за господина Цвенглера вопреки желанию своих родителей, была лишена даже шиллинга. Эти дядя и тетя никогда не были женаты, так как их отец возражал против любого брака, который предполагался, как недостаточно выгодный; в то время как брат и сестра, предупрежденные судьбой г-жи Цвенглер, предпочитали жить холостяками, чем рисковать подвергнуться такому же наказанию. Дочери, имевшие хорошее состояние, рано вышли замуж, и я считаю, что сделали это достаточно удачно; но моя история касается сыновей.
   Как я уже упоминала, они учились в одной школе с отцом моего мужа, когда с их родителями случилась катастрофа, и он впоследствии вспоминал, как по-разному повлияла на них эта новость; горе Альфреда было, по видимости, бурным и сильным; горе другого было менее демонстративным, но более искренним. Короче говоря, Альфред втайне радовался независимости, которая, как он ожидал, явится следствием этой внезапной утраты, и, не теряя времени, принял на себя роль и власть старшего брата над Людовиком. Луи был восторженным, добросердечным и одаренным воображением ребенком, слишком маленьким, чтобы оценить свою потерю с мирской точки зрения, но искренне оплакивающим своих родителей - особенно мать.
   Надежды Альфреда на независимость значительно ослабли, когда он оказался под опекой мистера Альторфа, своего дяди, гордого, напыщенного, упрямого, деспотичного человека; с другой стороны, он был несколько утешен ожиданием стать наследником его большого состояния, о размере которого часто слышал от своих родителей. Вскоре он обнаружил также, что, как будущий наследник, он приобрел значение, которым никогда не пользовался прежде; и чтобы убедиться в этом преимуществе, он не пренебрегал никакими средствами, дабы рекомендовать себя старому джентльмену, а поскольку мистер Альторф очень любил химию, он проявил большое удовольствие в том же занятии, пожертвовав своими собственными склонностями, чтобы запереться в лаборатории своего дяди с тиглями и химическими веществами. Луи, тем временем, продолжал свои занятия, не думая о будущем, как это обычно бывает с молодыми людьми; но с возрастом у него стали проявляться признаки слабого телосложения, и так как закон, для которого его предназначил дядя, требовал больше изучения, чем это было совместимо со здоровьем, ему было позволено следовать своим наклонностям и стать солдатом. С этой целью он был послан в Париж, под надзор друга своего дяди, находившегося там на французской службе.
   Альфреду не предлагали никакой профессии, он продолжал жить со своим дядей, твердо веря, что хотя его брат, если он выживет, будет упомянут в завещании старика, он сам унаследует большую часть имущества. Для него это была утомительная жизнь - полдня сидеть взаперти в лаборатории, которую он терпеть не мог, в постоянном общении с ужасным компаньоном. Более того, до своего совершеннолетия он содержался почти совсем без денег и был лишен всех удовольствий, подходящих его годам. Достигнув совершеннолетия, он завладел небольшим наследством, которое перешло к нему как к старшему сыну, и получил возможность возместить себе некоторые лишения, которым он прежде подвергался. Не то чтобы он сбросил с себя власть дяди или стал открыто менее покорным и послушным, но втайне он ухитрялся доставлять себе много удовольствий и развлечений, от которых прежде был отрешен; и в достижении и приобретении этих удовольствий он свободно растрачивал все доходы от своего наследства, твердо рассчитывая на то, что будущее будет хорошо обеспечено.
   Его дядя жил на вилле неподалеку от Женевы, по дороге в Ферней, и редко бывал в городе, разве что навещал своего банкира. Химикаты и другие предметы обычно покупал Альфред; он познакомился с несколькими молодыми людьми, в чьем обществе иногда проводил время и развлекался. В один морозный декабрьский день он прогуливался под руку с этими молодыми людьми, как вдруг, свернув за угол, неожиданно увидел перед собой плывущую по улице массивную фигуру своего дяди, одетого в лучший шоколадный костюм, с напудренными волосами и длинной косичкой, свисающей на спину. Вид сознательной важности и напыщенности, с которым он шагал, позабавил его веселых спутников, и они развлекались за счет старого джентльмена, когда нога последнего поскользнулась на горке, и он упал. Это падение выглядело столь нелепым, что все они разразились хохотом. Какой-то прохожий немедленно помог упавшему подняться, и, сделав это, он обернулся, чтобы посмотреть, откуда исходит веселье, - возможно, он узнал голос своего племянника, - во всяком случае, Альфред был уверен, что тот его увидел, если не услышал, и счел благоразумным извиниться за свое неподобающее веселье, которое он попытался оправдать, утверждая, что сначала не знал, кто упал; но так как тот ничего не сказал и никогда больше не упоминал об этом предмете, Альфред поздравил себя с тем, что так легко отделался, и постарался стереть любое неприятное впечатление, которое могло бы остаться, дополнительными знаками внимания и покорности.
   Все шло как обычно до следующего года, когда однажды утром старого джентльмена нашли мертвым в постели, и врачи объявили, что он скончался от апоплексического удара.
   Когда завещание, датированное несколькими годами ранее, было прочитано, выяснилось, что кроме двух ничтожных частей и пяти тысяч фунтов Людовику все состояние было завещано Альфреду, грудь которого расширилась от радости, когда эти слова дошли до его слуха, хотя это было не более того, к чему он был готов; но первый триумфальный румянец не утих, когда адвокат остановил начавшиеся поздравления, сказав: "Здесь есть еще кодициль, как я вижу, датированный четырнадцатым декабря прошлого года".
   Общество снова заняло свои места, и холодок пробежал по жилам Альфреда, когда адвокат продолжил.
   "Настоящим я отменяю завещание, сделанное моему племяннику Альфреду Цвенглеру, и завещаю все свои владения моему племяннику Людовику Цвенглеру. Моему племяннику Альфреду Цвенглеру я завещаю свой бюст, который стоит на столе в холле. Он обладает замечательным сходством со мной, и когда я уйду, он послужит ему предметом для веселья. Пусть он много раз от души посмеется над ним".
   Присутствовавшие выглядели смущенными, услышав этот необычный абзац, но Альфред понял его слишком хорошо.
   Нет нужды подробно останавливаться на его чувствах; еще четверть часа назад он был одним из богатейших людей своего кантона, а теперь во всей Швейцарии нашлось бы не так уж много бедняков, таких как Альфред Цвенглер. Он пробудился от своего долгого сна о богатстве и значимости, о привычке к расходам, к бедности и полной ничтожности, в то время как Людовик, которого он всегда презирал, - Людовик, над которым он властвовал, напуская на себя вид старшего брата и великого человека, - одним прыжком оставил его внизу, валяться в грязи. Как же он его ненавидел!
   Но тот мог умереть; в письмах, которые они получали из Парижа, сообщалось, что он очень болен; он мог быть убит в бою, потому что Европа в те дни была полна войн; но он мог не сделать ни того, ни другого; и в любом случае, что было делать Альфреду? Тысячи диких и отчаянных планов проносились в его голове, чтобы улучшить положение, но ни один не казался осуществимым. Единственным остатком имущества, унаследованного им от отца, который все еще пребывал в его владении, был дом в Женеве под названием L'Hotel Dupont, который он заложил почти полностью, намереваясь после смерти дяди заплатить деньги и выкупить. Он был сдан в аренду, но теперь пустовал и ремонтировался, и кредиторы поговаривали о том, чтобы продать его, чтобы заплатить самим себе. Но Альфред уговорил их подождать, сказав, что, как только брат поймет, в каком положении он находится, он выдаст необходимую сумму, чтобы выкупить его. Возможно, он и в самом деле лелеял эту надежду, но не имел на то никакого права, поскольку никогда не давал Людовику ни кроны, хотя последний страдал от скупости дяди гораздо больше, чем он сам, не унаследовав ничего от своих родителей. Однако Альфред написал Людовику, подробно рассказав о своих трудностях и суровости своей судьбы и намекая, что, если бы он завладел состоянием своего дяди, - что он имел полное право ожидать, - как он собирался поступить по отношению к единственному брату.
   Он не получил ответа на эту просьбу и поначалу сделал весьма неблагоприятные выводы из молчания брата; но время шло, а Людовик, казалось, не вступал во владение наследством и не писал о своем отсутствии, и на горизонте снова забрезжила надежда, тем более что от него не приходило никаких писем; даже адвокаты, наводившие справки, не получили ответа. В последнем письме, которое получил от него дядя, говорилось о том, что он может присоединиться к республиканским силам на юге, если здоровье позволит. В целом, конечно, были основания для беспокойства или надежды; мне нет нужды говорить, что именно имелось в виду в данном случае. Ходили слухи о кровопролитных сражениях, в которых многие пали. Даже кредиторы довольствовались ожиданием, не желая доводить до крайности должника, который, возможно, находился на грани процветания, ибо маловероятно, чтобы Людовик составил завещание; возможно даже, что он умер раньше своего дяди. В любом случае Альфред был несомненным наследником, и, соответственно, он снова начал вкушать сладости фортуны; шляпы были сняты, руки протянуты к нему, и один или два сангвиника зашли так далеко, что предложили ссуды на небольшие суммы и временное жилье.
   В конце концов, поскольку дела находились в таком неопределенном состоянии, адвокаты сочли необходимым расследовать дело и попытаться выяснить, что стало с наследником. Соответственно были приняты меры, которые, очевидно, держали Альфреда в сильном возбуждении; но результат, по-видимому, возместил ему все, что он выстрадал. Было доказано, что Людовик вместе со своим военным другом присоединился к республиканским войскам на юге, но якобы погиб при столкновении с шуанами; никто не мог поклясться, что видел его мертвым; но так как республиканцы были застигнуты врасплох и попали в засаду, им пришлось отступить, оставив своих убитых на поле боя.
   Собственность была передана Альфреду; часть ее была конфискована, чтобы она могла накопиться в течение некоторого количества лет в случае возврата первоначального наследника, если он, - вопреки всем ожиданиям, - снова появится. Если нет, то по истечении этого срока секвестрированная часть будет освобождена.
   Альфред Цвенглер пребывал теперь на вершине своих желаний, и можно было подумать, что он испытывал более сильное удовлетворение, обладая своим богатством, от того, что едва избежал его потери; но это, по-видимому, было не так. Раньше он очень любил общество, хотя и имел мало возможностей войти в него; но когда ему это удавалось, никто не наслаждался этим больше него. Он и теперь не избегал людей; напротив, он искал их общества; но он был угрюм, молчалив и, по-видимому, несчастен. Люди говорили, что он жил в постоянном страхе, что его брат снова объявится и заберет свое наследство. Возможно, так оно и было; никто не знал причины перемены в нем, ибо он был неразговорчив даже с ближайшими знакомыми.
   Единственное, что придавало правдоподобие этому предположению, было то, что он, очевидно, не любил, когда его называли по имени, и всякий раз, когда о нем упоминали, он неизменно утверждал, что не верит в его смерть и что каждый день ожидает его возвращения. После этих слов было замечено, что он смертельно бледнел, вставал со стула и ходил по комнате в явном волнении.
   Предпочитая город деревне, господин Цвенглер объявил о своем намерении поселиться в собственном доме, который недавно был отремонтирован по его особому распоряжению и обставлен со всеми удобствами и изяществом; но едва он поселился там, как почувствовал внезапную и необъяснимую неприязнь к нему и выставил его на продажу. Так как это было прекрасное поместье, мистер Гейрстех, отец моего мужа, купил его, а мистер Цвенглер купил другой дом и перевез туда свою мебель.
   Г-н Гейрстех не собирался жить в этом доме; он купил его как капиталовложение, поскольку дом находился на одной из лучших улиц города, и вскоре он нашел подходящего арендатора - г-на Баутте, известного женевского часовщика, который прекрасно обставил его. Он был очень богат и арендовал его для своей семьи, которая выражала восторг от своего нового места жительства. Тем не менее, не прошло и трех месяцев, как они изъявили желание жить в окрестностях города, а не в нем. Г-н Баутте, взявший дом в долгосрочную аренду, поместил объявление, извещавшее, что дом сдается. Некий джентльмен из Люцерна, по имени Морис, только что женившийся на гувернантке своей сестры и желавший, следовательно, жить вдали от семьи, взял его на три года с возможностью оставить себе на какой угодно срок. Он дал указания насчет мебели, и когда она была готова, он приехал в Женеву и поселился в своем новом доме. В конце года он обратился к мистеру Баутте за разрешением сдать дом в субаренду. Такого положения в договоре не было, и мистер Баутте сначала, как нам сказали, возражал, но после разговора с мистером Морисом согласился. Но эти частые переезды стали привлекать к себе внимание, и поползли слухи, что в Hotel du Pont имеется некое неудобство. Простые люди шептались, что в нем водятся привидения; одни говорили, что он кишит крысами; другие - что он плохо высушен; короче говоря, он приобрел дурную репутацию, и никто не хотел брать его. Морис и его жена, уехавшие на несколько месяцев в Париж и еще не успевшие вывезти мебель, узнав об этом, объявили, что сдают его с мебелью. В Женеву приезжает так много иностранцев, что нет недостатка в арендаторах для хороших меблированных домов, и вскоре его заняла французская семья из Дижона. Они сняли его на год, но в конце этого срока переехали в дом, который был гораздо хуже во всех отношениях и, к тому же, дороже; арендная плата, которую просил мистер Морис, была очень умеренной.
   Я не знаю, кто был следующим жильцом, но семья за семьей брали этот дом, потому что он был очень привлекательным, но никто не жил в нем долго. Когда истекли три года жизни мистера Мориса, мистер Баутте купил его мебель и продолжал сдавать дом внаем. Он был бы рад продать свой договор аренды, рассчитанный на тридцать лет, но никто не был склонен его покупать.
   - Теперь, - сказала госпожа де Г., - я перехожу к той части истории, которая касается моей матери. Я часто слышала эту историю из ее собственных уст, и ничто так не злило ее, как то, что люди слушали ее с недоверием. Мой дед, мистер Колман, как вам известно, много занимался литературой, а так как это занятие редко приносит богатство, то его средства были несколько ограничены, хотя он и обладал небольшой собственностью. У него было три дочери и два сына, и когда его семья переросла детство, а моя мать, старшая, достигла семнадцати лет, они приехали в Женеву, чтобы дать молодым людям образование, которое он не мог позволить себе дать им в Англии; кроме того, здесь тогда имелось многочисленное литературное общество, и жизнь была дешевле, чем сейчас.
   Не имея знакомых, они обратились по прибытии к агенту, который предложил им несколько домов и L'Hotel du Pont среди них. Поначалу они собирались отказаться от него, как от места, которое им не по средствам, но, когда была названа арендная плата, они тут же взяли его. Это был самый лучший дом из всех, какие они видели, и самый дешевый, так что, когда соглашение было подписано, они выразили агенту свое удивление по поводу того, что казалось им необоснованными требованиями других владельцев.
   - Этот дом особенно расположен, сэр, - сказал агент. - Джентльмен, который его обставил, был вынужден уехать из Женевы почти сразу же после того, как поселился здесь; а поскольку он отсутствовал и больше заботился о хорошем арендаторе, чем о высокой арендной плате, мы не выделяемся ценой, как это делают люди, когда хотят заработать на доме.
   Мистер Колман поздравил себя с тем, что ему посчастливилось найти такого щедрого хозяина, и через несколько дней он и его семья удобно устроились в L'Hotel du Pont. Единственная трудность, с которой они столкнулись, заключалась в найме слуг. С ними была одна горничная-англичанка, и, в конце концов, им удалось нанять двух девушек в качестве кухарки и горничной. Вторая была немка, привезенная сюда семьей, уехавшей в Италию, а первая - француженка, вышедшая замуж за камердинера джентльмена и последовавшая за ним из Парижа в Женеву.
   Как только все было устроено, они вернулись к своим обычным привычкам, одна из которых состояла в том, что в течение часа или двух, прежде чем они ложились спать, отец читал им вслух в комнате, которую они называли библиотекой, - на самом деле это была гостиная, - в то время как дамы занимались рукодельем. Через несколько вечеров после того, как они возобновили эту практику, между мистером Колманом и его старшей дочерью Мэри возник спор о точном значении французского слова, и для решения этого вопроса пришлось обратиться к словарю. Мэри сказала, что он у нее в спальне, и вышла за ним. Библиотека находилась на первом этаже, и лестница была широкой и красивой до самого первого пролета; она была сделана Альфредом Цвенглером, когда дом ремонтировали, и наверху была широкая площадка, достаточно освещенная для обычных целей лампой, висевшей в холле. По лестнице было очень легко подниматься, и моя мать - я имею в виду Мэри, потому что впоследствии она стала моей матерью, которая была живой, деятельной девушкой, - перепрыгивала через две ступеньки, когда, к своему изумлению, увидела джентльмена в форме, стоявшего на верхней площадке. Она вдруг остановилась, но так как он, казалось, не заметил ее, она продолжала подниматься, решив, что это какой-то незнакомец, который попал в дом по ошибке, потому что он не был похож на вора; но когда она добралась до лестничной площадки, тот исчез. Сначала она стояла в замешательстве. Четыре двери вели в спальни, но все они были закрыты, и, поразмыслив немного, она решила, что ее обманула тень от плащей, шляп и тростей, висевших в прихожей. Она не стала раздумывать, как это могло случиться, а направилась в свою комнату; она нащупала книгу, которую, как она помнила, оставила на кровати, и снова побежала вниз к отцу; она была так занята спорным вопросом, что на мгновение забыла о случившемся, и так как отец немедленно возобновил чтение, она не упомянула об этом. Когда они ложились спать и зажигали свечи в прихожей, она сказала: "Вы не представляете, как я была удивлена сегодня вечером, когда пошла за словарем. Должно быть, это была тень от плащей и прочего, но я могла бы сказать, что видела офицера в форме, стоящего на верхней ступеньке лестницы. Я даже видела его эполеты и различила цвета его мундира".
   - О ла-ла! Мэри, - сказала одна из младших, - ты не испугалась?
   - Испугалась! нет, почему я должна бояться тени?
   - Или красивого молодого офицера, - сказал один из мальчиков.
   Она игриво потрепала его по волосам, и они все отправились спать, не думая больше об этом.
   Кухня располагалась в задней части дома, на том же этаже, что и библиотека, и через несколько вечеров после этого случая одна из девушек, находившаяся в кладовой, услышала доносившиеся оттуда странные звуки; открыв дверь кухни, чтобы спросить, в чем дело, она увидела, что Джемайма, англичанка, бьется в истерике, а две другие служанки стоят над ней и брызгают ей в лицо водой. Выяснилось, что она вышла из кухни за шерстью, чтобы заштопать хозяйские чулки, но не успела подняться по лестнице, как бросилась обратно, упала в кресло и "отключилась", как они выразились. Услышав шум, мистер и миссис Колман присоединились к ним, но долгое время они не могли извлечь из нее ничего, кроме того, что она что-то видела. Дедушка спросил, крыса это или разбойник? но она только покачала головой; и только когда все вышли из кухни и послали ей бокал вина, она собралась с духом и сказала им, что, подойдя к лестнице, увидела офицера в форме, поднимавшегося впереди нее. В руке у него была фуражка, на боку - шпага, и, предположив, что это друг ее хозяина, она собиралась последовать за ним, но, когда он вышел на лестничную площадку, к ее удивлению и ужасу, он исчез, пройдя сквозь стену.
   Когда семья услышала это, соединив это с тем, что случилось с Мэри, - хотя это обстоятельство никогда не упоминалось в присутствии слуг и даже не упоминалось во второй раз, - они начали спрашивать себя, возможно ли, чтобы кто-нибудь мог проникнуть в дом? Они тщательно исследовали каждую его часть, но не нашли ничего, что могло бы пролить свет на эту тайну. После этого Джемайма боялась подниматься по лестнице одна ночью, и Гретхен разделяла ее страхи, но француженка смеялась над ними обеими и говорила, что хотела бы увидеть привидение, которое испугало бы ее. Однажды вечером, однако, около девяти часов, когда семья была в библиотеке, они вдруг услышали сильный шум на лестнице, как будто что-то упало сверху, и когда все они выбежали посмотреть, в чем дело, то увидели кухарку, лежавшую поперек нижней ступеньки в бесчувственном состоянии, а рядом с ней опрокинутую угольную корзину с разбросанным содержимым. Они отнесли ее в библиотеку, и когда она пришла в себя, то настояла на том, чтобы немедленно покинуть дом; она ни за что не хотела спать в нем еще одну ночь и ушла. Гретхен и Джемайма сказали, что они были уверены, - она видела призрака, но была слишком горда, чтобы признаться в этом, превратив свои страхи в насмешку; это заставило семью задуматься.
   У моего деда был поистине философский ум, и он не считал доказательством мудрости придерживаться твердого мнения по предметам, которые не исследовал. Он никогда не верил в духовные явления, но никогда серьезно не думал на эту тему и не считал себя вправе утверждать, будто такие вещи невозможны. Конечно, это было странное совпадение, что описание Джемаймой привидения в точности совпало с тем, что видела моя мать; и хотя француженка ни в чем не призналась, все же она испугалась в тот же час и в том же месте. Он попытался выяснить, может ли, расположив плащи и лампу в определенном относительном положении, вызвать какое-либо отражение, которое могло бы обмануть глаз, но ему не удалось получить ничего похожего; короче говоря, он понял, что такое объяснение явления совершенно невозможно.
   - Ну, - сказал он, - если кто-нибудь еще увидит эту фигуру, прошу вас, позовите меня!
   Полагаю, никто в семье не был излишне впечатлителен; по крайней мере, это верно в отношении моей матери. Я никогда не видела никого более храброго; во всяком случае, они, кажется, не были встревожены, хотя оба мальчика впоследствии увидели одну и ту же фигуру на одном и том же месте и побежали звать отца; но когда пришел мистер Колман, ее уже не было. Однако они заявили, что видели, как она пересекала лестничную площадку, и что им показалось, будто она прошла сквозь стену, как и описывала Джемайма.
   Через несколько недель после этого, в тот же час, когда мистер Колман собирался начать читать вслух, он обнаружил, что забыл очки в кармане пальто, когда одевался к обеду, и моя мать, всегда бодрая и деятельная, вышла из комнаты, чтобы принести их. Вскоре она снова вошла в комнату, бледная и несколько взволнованная, но совершенно собранная, и сказала, что, когда она поднялась по лестнице примерно наполовину, она услышала наверху легкий шорох, который заставил ее поднять глаза, - и тогда она отчетливо увидела ту же фигуру, какую видела раньше.
   - Я не испугалась, - сказала она, - и остановилась, поставив ногу на следующую ступеньку, и пристально посмотрела на нее, чтобы убедиться, что не обманулась. Лицо у нее было бледное, и она смотрела на меня с таким печальным выражением, что я подумала, - если это действительно призрак, то он, возможно, хочет что-то сказать.
   - Спросить ее! - воскликнули все. - И что же ты сказала?
   - Я сказала, если вам есть что сообщить, заклинаю вас - говорите!
   - И она сделала это?
   - Нет, - ответила Мэри, - но подала знак...
   - Боже мой! - воскликнула миссис Колман. - Ты понимаешь, что говоришь?
   - Вне всякого сомнения, - спокойно ответила Мэри. - Одной рукой она указала на стену - как раз туда, где Джемайма и мальчики видели, как она вошла, - а другой сделала движение, как будто собиралась ударить по стене чем-то тяжелым.
   - Может быть, там скрыты какие-нибудь деньги, - сказал один из мальчиков.
   Мистер Колман, который до сих пор молча, но с изумлением слушал рассказ дочери, спросил ее, что означает этот жест.
   - Она как будто хотела, чтобы стену снесли - по крайней мере, я так думаю. Жаль, что я не спросила, этого ли она хочет, но у меня не хватило присутствия духа; если я увижу ее снова, я это сделаю.
   - Но ведь мы не можем снести стену, дорогая, - сказала миссис Колман.
   - Я думаю, можем, если потом восстановим ее, - предложил кто-то.
   - Но если мы кому-нибудь расскажем, мы не получим денег, - сказали мальчики.
   - Тише, - сказала Мэри, - Не говорите так, подумайте, как торжественно это выглядело. Я никогда не забуду ее лица - никогда, до самой моей смерти; и оно так благодарно смотрело на меня, когда я заговорила с ней, а потом исчезла в стене.
   Разумеется, этот необычайный случай стал предметом разговоров в течение всего вечера, и мистер Колман едва ли не расспрашивал свою дочь о подробностях; но ее рассказ всегда был последовательным, а так как он был очень высокого мнения о мужестве и здравомыслии Мэри, то это обстоятельство произвело на него такое сильное впечатление, что он принялся расспрашивать о владельце дома и его прежних обитателях. Получить много сведений было трудно, так как, говоря, что в доме водятся привидения, спрашивающий причиняет вред хозяину и иногда приносит людям неприятности, но он выяснил, что в доме было несколько жильцов, что никто не жил в нем долго и что одним из тех, кто жил в нем недолго, был сам мистер Баутте, после чего решил нанести ему визит.
   Мистер Баутте, как я уже упоминала, был часовщиком и, хотя был очень богат, все же занимался своим ремеслом, так что отыскать его не составило труда. Мой дед навел справки, и найдя мистера Б., сказал ему, что он его арендатор. Мистер Б. поклонился.
   - Надеюсь, вам понравился дом, сэр.
   Моему деду показалось, что это было произнесено неуверенно, словно мистер Б. знал, что в доме присутствует нечто неприятное.
   - Что ж, - сказал дед, отводя его в сторону, - мне очень нравится этот дом, но есть одно большое неудобство: мы не можем нанять прислугу. Одна уже покинула нас, другие предупредили об уходе, и никто, кажется, не хочет занять их место. Насколько я понимаю, вы сами жили в этом доме недолго; могу я спросить, не сталкивались ли вы с подобными трудностями?
   - Ну, сэр, - сказал мистер Баутте, стараясь казаться равнодушным, - вы же знаете, как невежественны и глупы эти люди, - судя по тому, как устроен дом, мне кажется, что звуки из соседних комнат проникают сквозь стены.
   - Мы не слышим никаких звуков, - сказал мистер Колман. - Я не слышал никаких жалоб. Кто-нибудь из вашей семьи говорил, что видел там что-то необычное?
   - Ну, сэр, раз уж вы так прямо задали этот вопрос, я не могу отрицать, что женская часть моей семьи утверждала нечто подобное, но женщины вообще склонны к суевериям и легко поддаются страху.
   - Совершенно верно, - сказал мистер Колман, - но я буду очень признателен, если вы расскажете мне, что они видели... Я не собираюсь покидать дом, вам нечего бояться, и, конечно, я никому не расскажу об этом разговоре... что они видели?
   Мистер Баутте, немного успокоенный, признался, что его семья и все, кто жил в доме, утверждали, будто видели привидение молодого человека в мундире, который всегда появлялся на лестнице или на лестничной площадке; добавив, что сам он никогда его не видел, хотя неоднократно пытался это сделать, и твердо верил, что это какое-то необычайное заблуждение или оптический обман, пусть и невозможно объяснить, почему оно так сильно действует на стольких людей.
   Затем мой дед рассказал ему о том, что произошло в его семье, особенно о старшей дочери, на показания которой, как уверил мистера Баутте, он полностью полагался, и осмелился предложить осмотреть место, где, как говорили, фигура неизменно исчезала. Поначалу мистер Баутте посмеялся над этой мыслью, ибо - помимо своего скептицизма, который не позволял ему принимать какие-либо меры, поддерживающие то, что он считал абсурдным суеверием, - он настаивал, что лестница и площадка, о которых идет речь, были возведены совсем недавно Цвенглером, когда тот ремонтировал дом. Однако после короткого спора, в котором мой дед заявил, что никто, кроме заинтересованных сторон, не должен знать истинной причины того, что они сделают, что расходы будут невелики, а возможный результат выгоден для собственника, мистер Баутте согласился, при условии, что мистер Гейрстех не будет возражать, поскольку он все еще является владельцем дома.
   Мистер Г., который, как вы знаете, был отцом моего мужа, знал, что Hotel du Pont часто менял своих жильцов, но совершенно не подозревал причины. У него не было непосредственного интереса к этому делу, так как мистер Баутте арендовал его на тридцать лет, и он, естественно, полагал, что эти частые перемены были чисто случайными. У каждого, кто знакомился с домом, были веские причины хранить тайну, потому что, помимо насмешек и расходов, которые они могли бы понести, все они хотели избавиться от него. Правда, среди слуг и простонародья по соседству ходили странные слухи, источник которых было нелегко проследить. Стекольщик сказал, что знает одного человека, который слышал, будто другой утверждал, что он знаком с каменщиком, который помогал строить лестницу; который говорил, что его не удивляет, что никто не может жить в Hotel du Pont, и что он считает, - никто никогда не сможет жить в нем; а женщина, которая держала лавку напротив, утверждала, что видела, как кто-то вошел в этот дом и никогда больше не выходил оттуда; но всякий раз, когда она упоминала об этом предмете, муж упрекал ее в том, что она сама не знает, о чем говорит.
   Однако эта сплетня так и не дошла до мистера Гейрстеха, и он был чрезвычайно удивлен, когда мистер Баутте сообщил о предложении мистера Колмана и о причине его. Он немедленно вызвал моего деда, который рассказал ему все обстоятельства и представил мою мать, из уст которой хотел услышать рассказ о двух ее встречах с призраком, а также подробное описание его появления. В начале своего визита он был склонен шутить на эту тему; но после того, как увидел мою мать и услышал, как она описала одежду призрака, который был офицером республиканской армии Франции, он, казалось, был сильно поражен и стал серьезным. Он сказал, что не верит в привидения; хотя слышал, как люди утверждали, что видели подобные вещи; он всегда полагал, что они заблуждались, но свидетельство моей матери было совершенно недвусмысленным, к тому же, по словам ее семьи, она была человеком, не склонным к самообману, так что он чувствовал себя обязанным дать свое согласие на предлагаемое расследование - но только с условием полной секретности и что он сам назначит день.
   - Я поговорю со строителем, - сказал он. - Мистер Баутте, конечно, захочет присутствовать, и, может быть, я приведу с собой друга.
   Как я уже упоминала, он рано познакомился с Цвенглерами, и между ним и Альфредом все еще сохранялась близость, хотя последний отнюдь не был тем приятным собеседником, каким был прежде. Г-н Гейрстех заключил, что завещание дяди и внезапные превратности судьбы, которые он пережил, повлияли на его настроение, пожалел его и часто пытался вывести из депрессии, но безрезультатно.
   Я слышала, как он говорил, что, покинув в тот день дом моего деда, он отправился к мистеру Цвенглеру с намерением рассказать ему об обстоятельствах, о которых я рассказала, а также предупредить его о предстоящем расследовании; но когда он подошел к двери и положил руку на звонок, он отшатнулся. Не то чтобы он допускал какие-либо подозрения, сказал он, напротив, он их отвергал; но он не мог преодолеть неприятного чувства, вызванного поразительным сходством между Людовиком Цвенглером и призраком (если призрак вообще существовал), описанным моей матерью. Он боялся, что если его слова не выдадут этого чувства, то это отразится на его лице, а он не мог смотреть на Альфреда в таком состоянии; поэтому он отвернулся от двери и пошел домой. И все же он чувствовал, что не может допустить расследования, не предупредив своего друга об их намерении, и сел писать ему письмо; но это оказалось трудным, - по крайней мере, так ему почему-то казалось. Он мог бы упомянуть об этом в шутку, но при настоящих обстоятельствах шутить не мог, и он сделал две или три безуспешные попытки, когда дверь отворилась, и слуга доложил о мистере Цвенглере.
   Мой свекор сказал мне, что почувствовал, как у него задрожали колени и побледнели щеки, когда он встал, чтобы встретить своего посетителя, который, по-видимому, был более весел, чем обычно, и сказал, что зашел спросить его, почему он не позвонил сегодня, когда был у его двери.
   - Я стоял у окна, - сказал он, - и был очень разочарован, увидев, что вы отвернулись.
   Это была слишком хорошая возможность, чтобы ее упустить, и г-н Гейрстех ответил, что это совершенно верно и что он действительно держал руку на звонке, когда подумал, что бесполезно беспокоить его такой ерундой.
   - Что за ерунда? - спросил Цвенглер.
   - Это насчет дома, который я у вас купил, - сказал мистер Гейрстех. - Люди говорят, что не могут в нем жить, - добавил он, притворно смеясь. - Говорят, что в нем живет привидение, и они хотят исследовать лестницу, чтобы найти причину.
   - Какой абсурд,- сказал мистер Цвенглер, - и вы собираетесь это сделать? - Но голос звучал так, словно у него что-то застряло в горле.
   - Нам, - ответил мистер Г., - с мистером Баутте никогда не удавалось удержать жильцов, и я не могу отказать, потому что, похоже, все они утверждают одно и то же. Даже семья мистера Баутте не захотела жить в нем... Они говорят, что видят...
   - Ха! ха! - засмеялся Цвенглер, внезапно вставая и поспешно отодвигая стул. - Но я должен вас покинуть... У меня назначена встреча; я просто зашел, проходя мимо двери, чтобы спросить, почему вы не вошли. О Господи! Я опаздываю, - добавил он, взглянув на часы, и поспешно вышел из комнаты, крикнув: - Спокойной ночи! - и исчез.
   Г-н Гейрстех говорил, что, по его мнению, он (сам г-н Г.) продолжал стоять на том же месте, как статуя, почти с полчаса после того, как дверь закрылась за его посетителем.
   - Едва я успел подняться со стула, - сказал он, - как он ушел, и я почувствовал себя парализованным. Я не знал, что делать. Я жалел, что купил этот дом, и всю ночь лежал без сна, думая об ужасах, а потом пытался убедить себя, что, возможно, у меня нет никаких причин для опасений.
   Я больше не видел Цвенглера, хотя часто нарочно проходил мимо его дома, и наконец настал день, который я - не без умысла - назначил на неделю после моего первого визита к мистеру Колману. Мы все собрались в назначенное время с почтенным рабочим, которого я имел обыкновение нанимать, и которому мы объяснили наши действия, утверждая, что иногда бывает дурной запах, который, как мы думали, может исходить от дохлой крысы.
   Никогда в жизни я не чувствовал себя более взволнованным, чем в то время, когда этот человек разрушал стену и мы ждали развязки; в то время как Мэри, виновница этого, стояла бледная и серьезная, с жадно устремленными на нее глазами.
   - Нам лучше зажечь свет, сэр, - сказал, наконец, каменщик. - Здесь что-то есть...
   Один из мальчиков пошел за огнем, а они молча, затаив дыхание, ждали его прихода.
   Когда он пришел, то свет явил страшное зрелище. Там лежали, скрючившись, кости полного скелета и то, что казалось обгоревшими остатками одежды. Прежде чем они к чему-либо прикоснулись, мистер Баутте послал за полицией, и эти печальные реликвии были изъяты офицерами. Не было никакой возможности выяснить, как была отнята жизнь, но медики сказали, что был использован какой-то сильный химический препарат, чтобы поглотить плоть и одежду и предотвратить любой неприятный запах.
   Все знали Цвенглеров и их историю, и, узнав об этом, префект послал за моей матерью и взял у нее показания относительно внешности той фигуры, которую она видела. Он также допросил Джемайму и француженку, покинувшую нашу службу, и, поскольку показания всех сторон совпали, отдал приказ арестовать Альфреда. Но когда пришли к нему домой, его там не было. Слуги сказали, что он отсутствовал почти неделю; что он уехал, сказав, что едет по делам в Доле, на неопределенный срок. Он не взял с собой никакого багажа, кроме дорожной сумки. Посыльный был послан в Доле, но там о нем ничего не было известно, и расспросы, которые были начаты в Мессажери и Вуатюрье, не пролили никакого света на способ его передвижения, если он действительно покинул Женеву.
   Разные люди, жившие в этом доме, теперь говорили, что их беспокоило то же самое видение; и некоторые из соседей признавались, что у них были сильные подозрения, что Альфред Цвенглер не совсем справедливо получил свое состояние, ссылаясь на различные причины своего мнения; одна из них была странной - это то, что маленькая глухонемая девочка, жившая рядом с ним, описала своей матери, что, когда он проходил мимо их двери, она всегда видела его окутанным черным облаком.
   Впрочем, Альфред Цвенглер больше никогда не появлялся, и все думали, что, испугавшись предстоящего разоблачения, он бросился либо в озеро, либо в реку. Он не оставил завещания, и состояние перешло к его сестрам. Но это странное обстоятельство привело к тому, что моя мать вышла замуж за господина де Богарда, префекта, который был так очарован ее мужеством, что тотчас же сделал ей предложение, а знакомство с господином Гейрстехе, начавшееся таким образом, привело к моему браку с его сыном.
   В ответ на мой вопрос о том, как, по предположению г-жи де Г., было совершено убийство, г-жа де Г. сказала, что Луи, возможно, сбежал от шуанов и неожиданно вернулся - сосед даже засвидетельствовал, что видел, как тот однажды ночью входил в дом, когда его ремонтировали, - и что его брат, повинуясь внезапному и ужасному порыву, застал его врасплох. Один из каменщиков, работавших на строительстве лестницы, но погибший при падении незадолго до окончания работ, как-то намекнул, что перед смертью он должен освободить свой разум от тайны, которая тяжким грузом лежала на его совести. "Не то чтобы вина лежит на моей душе, - говаривал он, - но, может быть, грех держать язык за зубами".
   Однако освободиться от нее ему не удалось, а мертвый поднялся из могилы, чтобы явить собой ужасное свидетельство против несчастного Альфреда Цвенглера.
  

ИСТОРИЯ ОВЦЕВОДА

  
   Следующая странная история была рассказана мне на диалекте, и хотя я понимаю его, так как много жила в той стране, где на нем говорили, я не могу пытаться передать ее на нем, не будучи рождена там; а если бы и могла, то он не был бы приятен или даже понятен моим читателям вообще. Поэтому я расскажу ее простым английским языком и надеюсь, что она заинтересует других так же, как и меня.
   Сэнди Шилс, рассказчик, был овцеводом в Ламмермюре. Он жил в одиноком доме, в дикой и безлюдной местности, с женой и детьми, со слугами и собаками, и редко видел, чтобы кто-нибудь посторонний входил в его дом с начала недели до ее конца; но в некоторых случаях, более или менее частых, Сэнди посещал ярмарки и рынки по всей стране, а иногда появлялся в самом Эдинбурге на выставках скота. Он был простым человеком, жестким и жестоким, - ибо эти две характеристики отнюдь не несовместимы, - но не злым; очень набожный, любивший читать Библию и проницательный наблюдатель Природы, понимавший ее язык, как и все люди, рожденные и выросшие среди гор.
   Его жена была простой, трудолюбивой женщиной, от которой у него было двое детей, еще молодых; но у него был старший сын от прежнего брака, названный Ихан Дху - горское имя, не распространенное в Ламмермюре; его мать сама была "женщиной гор" и дала ему это имя. Ихан Дху означает "Черный Джон", и это ему очень шло, потому что вместо мускулистой фигуры и песочного оттенка, которые обычно преобладают на юге, он унаследовал худощавую фигуру, смуглый цвет лица, черные волосы и глаза своей матери, которая была образцом истинной горянки; которые, вопреки распространенному в Англии мнению, являются (как сообщил мне лорд Джеффри) маленькими и смуглыми.
   Двух слуг на ферме звали Дональд и Роб. Первый - грузный, флегматичный мужлан, у которого едва хватало ума делать то, что ему говорили; второй - умный, живой, добродушный парень, любивший читать, когда ему удавалось достать книгу, и интересовавшийся всем, с чем соприкасалась его весьма ограниченная сфера общения. Единственным другим членом семьи была девочка по имени Энни Гойл, сирота, племянница миссис Шилс, которая вместе со своей тетей выполняла всю работу по дому и молочной. Все домочадцы жили, ели и сидели вместе, а с ними и две овчарки, Коулли и Джок. Летом это было довольно приятно, но зимой, когда падал снег, и овцы были на холмах, им часто приходилось нелегко.
   Энни Гойл была хорошенькой девушкой, и, естественно, поскольку под рукой не было никого другого, трое молодых людей - Ихан, Дональд и Роб - все были кандидатами на ее благосклонность. Тем не менее, они жили вполне сносно вместе; соперничество, по-видимому, было не слишком велико. Ихан, конечно, был лучшей партией; и он, возможно, чувствовал бы себя вполне уверенным в том, что когда он всерьез решит заявить свои права, устоять будет невозможно. Роб, возможно, утешал себя разными маленькими знаками предпочтения, которые она ему давала, и которые могли быть подлинными или предназначенными для поддразнивания Ихана. Что же касается Дональда, то он был так медлителен и бесстрастен, что, хотя она и двое других часто насмехались над ним и делали вид, что именно ему суждено завладеть призом, он не выказывал ни гнева, ни ревности, а если и испытывал то и другое, то держал это при себе.
   Тем не менее, время от времени между ними, то есть между Иханом и Робом, проскальзывало резкое слово или кислый взгляд, ибо всякое недовольство со стороны Дональда выражалось только усиленной флегматичностью и молчанием; и старик был убежден, что их чувства друг к другу не очень добры; по крайней мере, он говорил своей жене, что Энни Гойл хорошая девушка; но, может быть, было бы лучше, если бы она никогда не приходила к ним.
   И все же, они вели себя "пристойно", как сказал Сэнди, и, конечно, гораздо лучше, чем можно было ожидать при таких обстоятельствах.
   Зима, предшествовавшая обстоятельствам, о которых я собираюсь рассказать, была очень суровой, и Сэнди Шилс, слишком часто подвергавшийся воздействию непогоды, лежал с приступом ревматизма. Так как он был очень деятельным человеком, еще не достигшим среднего возраста, и, будучи здоров, старательно занимался своими делами сам, то его потеря во время этого заключения была весьма ощутима, и у других было достаточно дел, чтобы восполнить его отсутствие.
   27 февраля снег лежал на земле, и ветер дико завывал над Ламмермюрскими холмами; овцы искали укрытия и печально жевали корм в укромных уголках и ложбинах. Дональд был на холмах, собаки присматривали за овцами и следили, чтобы ни один заблудившийся ягненок не погиб на морозе, а Ихан и Роб отправились в Гиффорд. Ихан должен был вести там дела для его отца, потому что пришло время трехдневной ярмарки, или рынка, на который Сэнди, будучи здоров, никогда не забывал ходить и как покупатель, и как продавец; а Роб, чтобы принести лекарство для больного и другие вещи, необходимые на ферме.
   Роб отправился в путь на рассвете, потому что предстоял долгий путь в десять миль по снегу, и чем скорее он сможет вернуться, тем лучше, так как вещи, которые он должен был привезти, были очень нужны. Ихан ехал верхом на маленьком грубом шетландском пони; он выехал только в полдень и собирался вернуться только через день. В первый же день ему пришлось ехать в Хаддингтон, что в четырех милях от Гиффорда, где он должен был проконсультироваться с адвокатом по поводу спорного пункта в отцовской аренде. Он должен был переночевать там, в доме своего друга, и рано утром вернуться на Гиффордский рынок.
   Энни Гойл стояла в дверях, исподтишка наблюдая, как Ихан садится на своего пони, хорошо экипированного для езды по морозу, с шеей, завернутой в красное одеяло, связанное для него самой Энни. Она прислонилась к дверному косяку и с безразличным видом оглядывалась по сторонам, в то время как Ихан, казалось, был всецело занят тем, что подтягивал подпруги и следил за тем, чтобы стремена были нужной длины. Оба молчали; он все еще медлил над своим снаряжением, а она все еще стояла, прислонившись к столбу, как вдруг миссис Шилс крикнула сверху: "Остановите его!" - и, торопливо спустившись по лестнице, появилась в дверях.
   - Ихан, - сказала она, - я забыла сказать Робу, чтобы он принес шестипенсовик камфорного спирта для твоего отца; если он не уедет из Гиффорда до твоего приезда, скажи ему, чтобы принес.
   - Думаю, он уже уехал, - ответил Ихан.
   - Может быть, и нет, - сказала миссис Шилс, - но мне он нужен сегодня вечером.
   - Очень хорошо, - сказал Ихан, уезжая, а миссис Шилс и Энни вернулись в дом.
   Часы на ферме проходили тоскливо, больной стонал от боли, а две одинокие женщины делили свое время между его комнатой и домашними заботами. С наступлением дня Энни часто подходила к двери и смотрела на долину, а миссис Шилс, взглянув на голландские часы, стоявшие на кухне, удивлялась, почему Роб не возвращается. Энни говорила, что снег глубокий и идти, должно быть, очень тяжело, подходила к двери и смотрела на долину, но там никого не было. Часы тянулись, и по мере того, как становилось все темнее, начали падать крупные хлопья, скрывая то немногое, что еще оставалось светлым. Сэнди терял терпение и обвинял Роба в том, что он бездельничает и задерживается на ярмарке; миссис Шилс удивлялась; а Энни, сделав свое дело, заняла свое место у двери, накинув юбку на голову; там она стояла, прислушиваясь к звуку шагов, потому что было слишком темно, чтобы что-то разглядеть, и наконец услышала приближающиеся тяжелые шаги, но это был Дональд, возвращавшийся с холмов в сопровождении Джока.
   - Ты не видел Роба? - спросила Энни.
   - Как же я увижу Роба! Он ведь уехал в Гиффорд, не так ли?
   - Ты был на той стороне холма?
   - А разве он не вернулся с вещами?
   - Нет, он мог быть здесь уже три часа назад. Я не могу понять, что с ним стало.
   - Задержался на ярмарке, может быть; ночью в "Льве" танцы.
   - Вздор! - сказала Энни, надув губы и отвернувшись, чтобы приготовить ужин.
   Дональд встряхнулся, потопал ногами, чтобы отряхнуть снег, и вошел в кухню. Миссис Шилс, услышав шаги, спустилась вниз, надеясь найти Роба, и была очень разочарована, увидев, что это Дональд.
   - Что этот мальчик делает все это время? - сказала она.
   - Может быть, он встретил Ихана и вернулся за камфарой, - предположила Энни.
   - Он никогда не додумается до такого! Ихан не пустил бы его, - сказала миссис Шилс.
   - В "Льве " сегодня вечером танцы, - повторил Дональд.
   - Да ведь мальчику и в голову не придет остаться! - воскликнула миссис Шилс, возмущенная одной лишь мыслью о таком беспорядке.
   - Конечно, он не стал бы этого делать, - сказала Энни. - Дональд это прекрасно знает. - И она скривила губы.
   Энни явно была встревожена долгим отсутствием Роба и рассержена коварными попытками Дональда объяснить это неблаговидной причиной. А Роб все не приходил.
   Энни продолжала готовить ужин, состоявший из каши, и, разлив ее по мискам, приготовила две порции для собак.
   - А где Коулли? - сказала она, оглядываясь.
   - Разве он не здесь? - спросил Дональд.
   - Нет... разве ты не видишь, что это не так?
   - Ну, я думал, он вошел со мной, - сказал Дональд и, подойдя к двери, начал насвистывать знакомый мотив, которым звал домой собак. Джок, оставив миску с кашей, которую поставила Энни, направился к двери. Вскоре они оба вернулись; Дональд сел ужинать, сказав, что, по его мнению, собака скоро придет, а Джок занялся своей кашей.
   По мере того как наступала ночь, недоумение и догадки росли, и семья все больше и больше нервничала и недоумевала из-за отсутствия Роба. Дональд лег спать, так как должен был вставать рано утром; миссис Шилс сделала то же самое, потому что спала в комнате больного мужа; Энни задержалась, сколько могла; потом развела огонь, поставила кастрюлю с кашей на плиту, оставила миску, ложку и соль на столе и тоже легла. Раздевшись и погасив свечу, она открыла решетчатое окно своей комнаты и высунула голову. Снег все еще падал, и было очень темно; послушав несколько минут, она закрыла окно и, тихонько отворив дверь своей комнаты, снова спустилась по лестнице на кухню. Там она сняла со стены фонарь, поставила в него зажженную свечу и, вернувшись в свою комнату, повесила его на задвижку окна, прежде чем лечь в постель. Она думала, что не уснет, но через некоторое время заснула, и тоже крепко, до следующего утра. Когда она открыла глаза на рассвете, свеча догорела, но вид фонаря в таком необычном месте сразу напомнил ей, зачем она его туда повесила, и она подумала, не вернулся ли Роб ночью домой и не впустил ли его Дональд. Когда она спустилась вниз, Дональд уже чистил ботинки и кормил свиней. Она окликнула его: "Роб пришел?"
   - Не знаю,- ответил он. - Конечно, он не из таких. Но это очень необычно.
   - Коулли пришел? - спросила она.
   - Я его не видел, - сказал он.
   Он был очень молчалив, торопливо проглотил свою кашу и отправился с Джоком в горы. Когда миссис Шилс спустилась вниз, то задала те же вопросы, и когда обнаружила, что Роб не пришел, то очень рассердилась и выразила убеждение, что он остался на танцы в "Льве". Даже Энни больше не защищала его, потому что где еще он мог быть всю ночь? Хорошенькую взбучку он получит, когда вернется, подумала она; и она не могла отрицать, что он вполне заслужил ее.
   Она ждала его, и время от времени подходила к двери, как и накануне, но час проходил за часом, а он все не приходил. Были высказаны самые разные предположения относительно причины задержки, но миссис Шилс и ее муж признали только одно решение проблемы: "Голова мальчика совершенно закружилась, и он поддался дурному соблазну".
   Вечером Дональд вернулся домой, к великому удивлению всех, без Коулли; он сказал, что не видел собаки. Коулли был предан Робу, - иначе говоря, он был единственным человеком, о котором заботилась собака, - и Энни пришло в голову, что она каким-то образом наткнулся на следы Роба и выследила его до Гиффорда, и она ожидала, что когда бы они ни пришли, то их обоих увидят вместе.
   Но прошла ночь, прошел следующий день, а потом, ближе к вечеру, Энни, стоявшая у двери, объявила, что слышит топот пони; вот он, тот, кто, несомненно, сумеет разгадать тайну отсутствия. Первый вопрос, обращенный к прибывшему, был: "Где Роб?"
   - Откуда мне знать?
   - Разве ты его не видел?
   - Нет, я не видел его с позавчерашнего дня. А что случилось? В чем дело?
   - Он так и не вернулся из Гиффорда. Где он был, когда ты его видел?
   - Я его вообще не видел, разве что утром, перед тем как он ушел.
   - Ты не встречал его ни на дороге, ни в деревне?
   - Нет, я не видел его после того, как он ушел.
   - Ты не слышал, был ли он там?
   - Я не спрашивал, я купил камфару - вот она. Как отец?
   Ночью Дональд вернулся домой, все еще без Коулли, и так как собака никогда раньше не уходила, то естественно было заключить, что она отправилась за Робом, где бы тот ни находился. Раздражение мистера и миссис Шилс росло с каждым часом, как и удивление и недоумение Энни. Оба молодых человека, Ихан и Дональд, были по-разному взволнованы; Ихан, казалось, был доволен, и он тайно насмехался над Энни, брошенную ее любимцем; Дональд был только более молчалив и флегматичен, чем прежде.
   Но прошел следующий день, и следующий, и так всю зиму, но человек и собака, казалось, исчезли без следа. Расспросами было установлено, что Роб был в Гиффорде и делал покупки; предполагалось, что он ушел оттуда рано, но этого никто не знал. Конечно, он не был на танцах во "Льве". Кто-то видел его в обществе молодого человека из Эдинбурга, но никто не знал, кто он такой; и, наконец, мистер и миссис Шилс заявили, что, соблазнившись прекрасными обещаниями, он, будучи честолюбивым юношей, отправился с этим знакомым в Эдинбург, чтобы поправить свое состояние, и Ихан, по-видимому, разделял их мнение. Энни это давалось с большим трудом, но, в конце концов, даже она перестала его защищать, так как не было другого объяснения его отсутствию.
   Еще до конца зимы Дональд уехал. Однажды ночью он вернулся домой с ужасно искалеченными руками; по его словам, он нашел под кустом кролика, и опрометчиво попытался схватить. После этого он отправился в Эдинбургский лазарет, чтобы лечиться у доктора С., а Сэнди Шилс нанял человека, чтобы тот занял его место, а также купил собаку вместо Коулли, о потере которой он очень сожалел, так как хорошие овчарки были очень ценны.
   Прошло некоторое время, установилась хорошая погода, фермер избавился от своего ревматизма и вернулся к прежним привычкам, когда однажды, переходя через холм между своей фермой и местечком под названием "Надежды", он заметил бегущую рысью собаку, которая показалась ему очень похожей на Коулли. Он свистнул, и животное остановилось, огляделось, а когда он окликнул его по имени, подошло и потерлось о своего хозяина, казалось, очень обрадовавшись ему и, наконец, пошло рядом с ним туда, куда он шел.
   "Надежды "были домом джентльмена, примерно в трех милях от фермы Шилса, и когда он подошел к воротам, то с удивлением услышал, как сторож фамильярно окликнул собаку: "Хороший, Вилли, ты вернулся назад?" Тогда Сэнди спросил, знает ли он ее.
   - О да, я ее знаю, - сказал он, - она - большая любимица здешних дам. Некоторое время назад они нашли ее на холме умирающей от голода, она последовала за ними, и с тех пор живет здесь.
   - Это очень странно, - сказал Сэнди, - ведь собака моя. Я вырастил ее из щенка, и мы сами ее обучали, - то есть это делал парень, который жил тогда со мной, по имени Роб. Но однажды прошлой зимой мальчик исчез, и собака тоже, и с тех пор я никогда их не видел, пока не встретил собаку на холме.
   - Ну, - сказал сторож, - кажется, в начале марта дамы привезли ее сюда. Она часто убегает, но возвращается снова, и дамы берут его с собой, когда уходят.
   Сэнди никак не мог взять в толк, почему пес покинул свой дом и почему остался голодать на холме, хотя прекрасно знал, где его ждет еда. Сторож согласился, что это очень необычно, так как она, должно быть, знала дорогу по всей пустоши на многие мили вокруг, и предположил, что она, возможно, пошла за молодым человеком, который исчез, и возвращалась назад, когда дамы встретили ее; но даже если это было так, почему она не вернулся домой с тех пор, тем более что она часто отсутствовала часами, а иногда и всю ночь?
   Когда Сэнди Шилс закончил со своим делом и собрался уходить, он свистнул собаке, которая охотно последовала за ним; но когда он приблизился к своему дому, Коулли попятился и, казалось, был готов поджать хвост и убежать; однако он пошел дальше, повинуясь зову хозяина, и был радостно принят всей семьей, которая с интересом выслушала рассказ о его приключениях, насколько они были известны; все согласились, что его отсутствие должно быть каким-то образом связано с отсутствием Роба. Было замечено, что одним из первых его движений было обследовать помещение на свой манер, обнюхивая сначала внизу, а затем и наверху лестницы на чердак, где раньше спали Роб и Дональд. Каковы были результаты этих исследований, мы не можем сказать, но когда они были закончены, он растянулся перед кухонным камином и заснул.
   На следующий день Сэнди взял собаку с собой на холмы, когда отправился посмотреть на овец, и та выполняла свои обязанности, как и прежде; но на третий или четвертый вечер ее хватились, и она отсутствовала всю ночь. Она вернулась утром, и ее мягко пожурили за это нарушение - семья решила, что она была в гостях у своих друзей в "Надеждах"; однако несколько вечеров спустя, когда они сидели за ужином, двери были закрыты, а собаки спокойно дремали у очага, Коулли вдруг встрепенулся и начал проявлять признаки беспокойства; и почти в то же мгновение до их ушей донеслось что-то похожее на тихий свист, который, казалось, исходил не от земли, а из воздуха. Они не слышали ни звука шагов, но Ихан встал из-за стола и открыл дверь, после чего Коулли воспользовался случаем, чтобы выскочить наружу, а Ихан вернулся, сказав, что никого не видит, но что Коулли умчался со скоростью десять миль в час. Все недоумевали, куда он подевался, и, в конце концов, пришли к заключению, что какой-то человек из "Надежды" проходил мимо дома, и что собака узнала свист и последовала за ним. Ее нашли утром у дверей и пожурили, как и прежде, но это не помешало ей повторить проступок, пока их удивление не усилилось следующим обстоятельством.
   Сэнди Шилс всегда читал молитвы своей семье воскресными вечерами, и однажды, когда он был занят этим, а собаки, по-видимому, спали, Коулли вдруг два или три раза тихо проскулил. Энни подняла голову от книги, чтобы попросить его замолчать, и, заметив, что он сидит, нетерпеливо глядя на открытую дверь, она посмотрела в ту сторону и, к своему удивлению, увидела человека, стоящего в сумраке коридора. Так как все обитатели дома находились внутри, а наружная дверь была заперта, так что посторонний не мог войти, она издала удивленный возглас, который прервал читавшего и заставил всех обернуться; но при звуке ее голоса фигура исчезла, и остальные ничего не увидели. Коулли подбежал к двери и забеспокоился, а Сэнди спросил, в чем дело.
   - Я видела человека в коридоре, - сказала Энни, очень бледная и взволнованная.
   - Человек, - сказал Ихан, вставая, - Я никого не видел. - и, выйдя в коридор, он открыл наружную дверь, чтобы оглядеться, после чего Коулли воспользовался случаем и выбежал.
   - Я никого не вижу, - сказал Ихан, - но собака опять ушла.
   - Я уверена, что видела кого-то, - сказала Энни.
   - Пойди посмотри наверху, - сказала миссис Шилс; Ихан пошел и вернулся, сказав, что в доме никого нет, кроме них самих, и Энни, должно быть, ошиблась.
   Но Энни покачала головой и, заплакав, заявила, что не ошиблась и что, по ее мнению, человек, которого она видела, был Роб, добавив, что она всегда думала, что свист, который они иногда слышали и который так волновал Коулли, был свистом Роба.
   При этом предположении Ихан вспыхнул и выказал признаки сильного раздражения; и если бы Сэнди не присутствовал, между ним и Энни возникла бы перепалка. Как бы то ни было, весь остаток вечера его лицо было мрачным.
   Это событие произвело большое впечатление на молодую девушку; она думала о нем день и ночь и с возрастающим интересом наблюдала за необъяснимыми действиями Коулли, которые все еще продолжались. Иногда по вечерам они слышали шаги, заставлявшие собаку проявлять сильное беспокойство, пока не открывали дверь, и она не могла убежать со своим таинственным поручением. Раз или два они удерживали его взаперти и не отпускали, но животное, казалось, было так огорчено и так жалобно скулило, что они перестали противиться его желаниям. Хотя, услышав эти шаги, они тщательно обыскали дом сверху донизу, но так никого и не нашли. Энни хотела, чтобы они попытались выяснить, куда бегал Коулли, но ни у кого, казалось, не хватило любопытства заняться этим делом, хотя все признавали странность обстоятельств. Без сомнения, это было трудно, так как он всегда отправлялся в эти свои экспедиции ночью, и убегал так быстро, что его невозможно было догнать или удержать в поле зрения. Такое положение вещей продолжалось до октября, который выдался очень холодным; и вот однажды утром, Энни, подойдя к двери, обнаружила, что ночью выпал снег. Коулли, который ушел накануне вечером, ждал, когда его впустят, и она заметила следы его лап на земле. Ей сразу же пришло в голову, что есть возможность узнать то, что ее так беспокоило. Ей не с кем было посоветоваться, потому что тетя и дядя еще не спустились; и, будучи храброй деревенской девушкой, она накинула на голову шаль и, позвав собаку следовать за собой, пошла вверх по холму и вниз по долине, ориентируясь по следам лап Коулли, которые оставались совершенно отчетливыми на протяжении примерно четырех миль в направлении Гиффорда, когда свернули налево и оборвались у края старой каменоломни. Пес, весело трусивший рядом с ней, начал спускаться в лощину, то и дело останавливаясь и поглядывая вверх, скуля, словно приглашая ее следовать за собой; но после нескольких попыток спуск показался ей слишком крутым. Спустившись вниз, Коулли на минуту или две исчез под насыпью, и она услышала, что он все еще скулит; но, обнаружив, что не может продолжать поиски без посторонней помощи, она позвала собаку, которая немедленно присоединилась к ней, и они вернулись домой, чтобы найти миссис Шилс в ужасном состоянии духа из-за необъяснимого и беспрецедентного отсутствия Энни. Однако когда она рассказала о причинах и о сделанном ею открытии, Сэнди пришел в такое возбуждение, что сказал, - он пошлет кого-нибудь осмотреть каменоломню. Он так и сделал, и в результате нашли останки бедного Роба при обстоятельствах, которые привели к заключению, что он каким-то образом сбился с пути и упал в яму, так как при медицинском осмотре оказалось, что обе его ноги были сломаны. Поскольку каменоломня была заброшена и находилась в уединенном месте, человек вполне мог умереть там при таких обстоятельствах, не имея возможности сообщить о своем несчастье.
   Останки бедного Роба были преданы земле; Коулли оставил свои странные привычки и стал обыкновенной, но умной овчаркой; и семья на ферме Шилс, после должного комментария по поводу странных событий, которые привели к обнаружению тела, что могло быть объяснено только признанием духовной силы (взгляд на это дело, который Ихан всегда отвергал с презрением), обратила свои мысли в другое русло, за исключением Энни, которая была твердо убеждена, что кончина Роба не была такой, какой ее представляли; и часто, оставшись наедине с собакой, она говорила Коулли: "Ах, Коулли, если бы у тебя был язык, который мог говорить, я думаю, ты мог бы рассказать правду!"
   И Коулли смотрел на нее своими большими мудрыми глазами, полными любви, потому что она ласкала и лелеяла его ради Роба и всегда подавала ему за ужином самую большую порцию каши.
   Иногда Энни приходили в голову странные мысли об Ихане; после смерти Роба он стал еще более мрачным, молчаливым и угрюмым; было ли это потому, что он ревновал ее к интересу, который она проявляла, или по какой-то другой причине? Встретил ли он Роба в тот день по дороге в Гиффорд? Что Роб мог делать так далеко от дороги, возле карьера? Эти мысли, естественно, делали ее все более и более холодной к Ихану, в то время как ее сдержанность усиливала его злость и недовольство.
   И Энни была не единственной, кому эти вопросы приходили в голову. Люди втайне сплетничали между собой; ходили слухи, что молодые люди очень ревновали друг друга, и что первая миссис Шилс удачно назвала своего сына Ихан Дху - Черный Джон. В конце концов, эти слухи дошли до Сэнди Шилса и его сына; последний казался угрюмо равнодушным, но старик был очень огорчен ими; и каждую ночь, когда он молился вслух вместе с семьей, прежде чем уйти на покой, он просил Бога, говоря: "О Господи, если тебе угодно, пусть невинные будут оправданы!"
   В сезон, когда в Шотландии слуги, особенно фермерские, часто меняют своих хозяев, человек, которого Шилс нанял на место Дональда, уехал; и, услышав, что Дональд, служивший в Дунсе, тоже уезжает, Сэнди написал ему и предложил вернуться; предложение было принято, и они ожидали его, когда у дверей остановилась повозка, в которой, как они ожидали, он должен был приехать; но гостьей оказалась старая горянка, представившаяся бабушкой Роба - его отец и мать эмигрировали. Она сказала, что слышала рассказ о смерти своего сына и о привязанности, проявленной собакой, и что она проделала весь этот путь, чтобы увидеть животное, и принесла деньги, чтобы купить его, если его хозяин не возражает. Она приехала из Аргайлшира в Хаддингтон в карете и там наняла повозку и мальчика, чтобы отвезти ее к месту назначения. Она добавила, что она и ее старик "не богаты, но что они могут позволить себе купить собаку, которая была так верна их мальчику".
   Сэнди Шилс и его семья радушно приняли ее, пригласили остаться и отдохнуть день или два после путешествия, а также удовлетворили ее просьбу относительно Коулли. Энни очень интересовалась старухой, и та была глубоко впечатлена обстоятельствами, о которых рассказывала ей молодая девушка, подробно расспрашивая о каждом конкретном месте и человеке, связанном со смертью мальчика. Она сказала, что это было "чудесно", добавив, что она "видела" похороны Роба, - имея в виду второе зрение, - но не способ его смерти; но она не сомневалась, что Бог покажет ей это перед смертью.
   На третий день она уехала, и Сэнди Шилс, у которого были дела в Гиффорде, отвез ее и Энни, которая хотела сопровождать ее, в своей повозке. Они выехали как раз вовремя, чтобы встретить карету, Коулли был четвертым пассажиром, и в назначенное время добрались до деревни и подъехали к дверям "Льва", где трое или четверо мужчин сидели на скамейке снаружи, курили и пили пиво; но как только повозка остановилась, - почти до того, как она остановилась, - Коулли выскочил из нее и с неописуемой яростью набросился на одного из мужчин. Бывший хозяин звал его, но он был глух к его голосу; и так велика была его ярость, что он не без помощи других мог отвлечь его. Но и тогда, будучи удерживаем железной хваткой, пес рычал, скалил зубы и, сверкая глазами, попытался возобновить нападение.
   - Кто это? - спросила старуха, с удивлением наблюдавшая за происходящим.
   - Это наш Дональд, о котором я вам говорила, он жил с нами во времена бедного Роба, - сказала Энни. - Какой необыкновенный поступок со стороны Коулли! Я никогда раньше не видела его таким. Кроме того, он не мог забыть Дональда!
   - Забыть его! - воскликнула старуха.- Нет, нет, Коулли не забыл. Не забыл, девочка - на нем кровь!
   Дональд тем временем удалился в дом в поисках воды, чтобы вымыть укушенную Коулли руку. Когда он вышел, старуха и собака уже ушли.
   Но зрители не были равнодушными наблюдателями того, что произошло. Их осенила новая мысль; поток мнений был скорее обращен в пользу Ихана. Впрочем, это были всего лишь сплетни. Дональд отправился домой с Сэнди Шилсом и Энни, которые, что бы они ни думали, ничего не сказали; но после этого в ночной молитве Сэнди не только молил Бога, чтобы невинные были оправданы, но и чтобы виновные были приведены к покаянию; но иногда он шел дальше, расширяя обязанности, предписанные истинным покаянием, до возмещения, если возмещение может быть произведено..
   Однажды утром, недели через три после отъезда старой горянки, они открыли дверь и увидели, что Коулли ждет, когда его впустят. Обласканный своими новыми хозяевами, он нашел дорогу назад; вскоре от них пришло письмо, в котором говорилось, что они упустили его и что они не сомневаются, что он доберется до своего прежнего дома, "и, может быть, еще даст показания против нечестивого".
   Энни держала содержание этого послания при себе, но от ее взгляда не ускользнуло, что Дональд, казалось, был напуган враждебностью Коулли, которую животное постоянно демонстрировало. Более того, с течением времени Дональд потерял аппетит и здоровый цвет лица; короче говоря, было очевидно, что он далеко не счастлив в своем положении, и она подумала, что многозначительные и ужасные молитвы Сэнди разъедают его душу и утомляют.
   Слуг на ферме обычно нанимают на шесть месяцев, и, наконец, Дональд предупредил, что скоро он должен уехать - он не думал, что это место ему подходит; так казалось на самом деле; но это было в 1832 году; и прежде чем наступил назначенный срок, пришла холера и свалила Дональда в числе первых жертв в тех краях.
   Перед смертью он признался, в присутствии доктора, что ревновал Роба, потому что утром они с Иханом подслушали разговор между ним и Энни, и она обещала ему прядь своих волос. То, что он встретил его, когда тот возвращался из Гилфорда, заставил его свернуть с дороги к каменоломне, сказав, что одна из овец упала, и когда Роб потерял бдительность, он толкнул его, но не без отчаянной борьбы, так как Роб был очень энергичен и силен.
   Он страшно испугался и побежал с места, не зная, что будет, и некоторое время ежечасно ожидал, что Роб вернется домой. Но, наконец, убедившись, что это не так, он осмелился приблизиться к этому месту; но Коулли был там, и он бросился на него и укусил его так сильно, что он решил покинуть ферму и отправиться в больницу. Он слышал, что останки Роба нашли и похоронили, когда он жил в Дунсе, и, думая, что больше не будет никаких расспросов по этому поводу, принял предложение фермера вернуться, потому что хотел увидеть Энни.
   И так он умер, оправдав невиновных, по молитвам старика; но и Ихан недолго прожил на ферме. Сэнди сказал, что боится, как бы он не пристрастился к виски от разочарования и досады, а холера не сделала его легкой добычей.
  

ИСТОРИЯ МОЕЙ ПОДРУГИ

  
   - Не знаю, сколько раз вы обещали рассказать мне о вашем приключении с "призраком", - сказал я на днях моей подруге, - но всегда что-нибудь мешало; теперь я буду вам очень обязана за подробности, если вы не возражаете, чтобы я напечатала эту историю.
   - Нисколько, - ответила она, - за исключением имен людей и мест; обстоятельства же настолько необычны, что я думаю, они заслуживают того, чтобы быть записанными. За ту часть истории, которая произошла со мной, я ручаюсь; и могу только сказать, что я полностью уверена в правдивости всего остального, и что все мои расспросы, как правило, подтверждали эту историю.
   Помнится, вы как-то спросили меня, почему я так редко бываю в нашем доме в С. И я сказала вам, это потому, что там так ужасно грустно, что я не могу там жить. Вы, возможно, предположите, что то, о чем я собираюсь рассказать, произошло там, но это не так, потому что в доме нет даже намека на привидения, - это, по крайней мере, придало бы ему интерес, - но, к сожалению, единственный интерес, которым он обладает, заключается в том, что он наш. Однако, как ни скучен этот дом, мы жили там вскоре после того, как я вышла замуж. Детей у меня тогда не было, что делало жизнь еще более скучной, особенно после того, как моего мужа призвали по делам; и в один из таких случаев мои знакомые, жившие в местечке под названием Беллфри, милях в двух отсюда, пригласили меня погостить у них несколько дней.
   - Беллфри - это обычный дом, такой, какой обычно занимает доктор или адвокат в провинциальном городе; маленькие белые ворота, круглый газон с несколькими растрепанными георгинами, гравийная дорожка, ведущая к маленькому портику, и ужасный громкий колокольчик, чтобы звонить, когда вы хотите, чтобы вас впустили. Вот вам и внешний вид. Интерьер нисколько не наводит на размышления. На первом этаже с одной стороны - обычная гостиная, с другой - гостиная с длинным коридором, ведущим к кабинетам; наверху - что-то вроде коридора, в который выходят грязные спальни. Решительно не веселый, но совершенно прозаический, он ни в коем случае не был рассчитан на то, чтобы внушать призрачный ужас; и действительно, я должна признаться, что сверхъестественное, как его называют, было предметом, который в то время никогда не привлекал моего внимания. Я упоминаю все это, чтобы показать вам, что случившееся не было "плодом моего возбужденного воображения", как всегда говорят вам ученые. Кроме того, я была молода и, насколько могла судить, здорова.
   Комната, которую мне предоставили, была лучшей. Она была просто, но удобно обставлена, с большой кроватью на четырех столбах, и окна ее выходили на кладбище; но это не редкость в деревнях, и я не придала этому значения. Теперь, когда мы лучше понимаем эти вещи, я должна думать, что это не призрачно, а нездорово.
   Первые две или три ночи, когда я спала там, ничего особенного не происходило; но на четвертую или пятую ночь, вскоре после того, как я заснула, я была разбужена шумом, раздававшимся очень близко от меня, и, внимательно прислушавшись, я услышала шорох и шаги по полу. На мгновение я забыла, что заперла дверь, и, решив, что это экономка, которая иногда заглядывала ко мне, когда я ложилась спать, чтобы спросить, удобно ли мне, спросила: "Это вы, миссис Х.?" Но ответа не последовало, я села и огляделась; и, никого не увидев, хотя звук все еще был слышен, я вскочила с постели. Затем я заметила, - ночь была ясной и лунной, - что на кладбище росло большое дерево, очень близко к окну, и я решила, что поднялся ветерок, и ветви коснулись стекла; поэтому я снова легла в постель, вполне удовлетворенная, и попыталась уснуть. Но едва я закрыла глаза, как снова послышались шаги, на этот раз слишком отчетливые, чтобы их можно было спутать с чем-нибудь другим; и пока я в изумлении прислушивалась, я услышал тяжелый вздох. Я приподнялась на локте, чтобы лучше слышать, и вскоре увидела, что занавески в ногах кровати медленно и осторожно раздвинулись. Я не видела никакой фигуры, но они были раздвинуты, по-видимому, руками кого-то, стоящего там. Я вскочила с кровати и выбежала из комнаты в коридор, зовя на помощь. Все, кто слышал меня, встали и вышли из своих комнат, чтобы узнать, что случилось; но у меня не хватило смелости сказать правду, я боялась обидеть или навлечь на себя насмешки, и сказала, что меня разбудил шум в моей комнате, и я испугалась, не прячется ли кто в ней. Они вошли вместе со мной и стали искать; конечно, никого не нашли; и один предположил, что это была мышь, другой - что это был сон, и так далее. Но потом, а еще больше на следующее утро, по их поведению мне показалось, что они лучше знакомы с моим полуночным гостем, чем хотели сказать. Однако я сменила комнату, и вскоре покинула Беллфри, где с тех пор ни разу не ночевала, так что на этом история, насколько мне известно, заканчивается; но есть и продолжение.
   Должна вам сказать, что я никогда не упоминала об этих обстоятельствах, потому что знала, - надо мной будут только смеяться; кроме того, я думала, это может рассердить моих хозяев, так как они собирались на некоторое время уехать за границу, и это могло помешать им сдать дом.
   Теперь перейдем к продолжению.
   Через два или три года после этого случая я тяжело заболела; сначала я была прикована к младенцу, который не выжил, а затем меня поразил тиф, свирепствовавший по соседству. Я была на пороге смерти одиннадцать недель и не ожидала выздоровления; но, видите ли, я выздоровела, господа медики; но я так долго восстанавливала свои силы, что мне рекомендовали морское путешествие. Даже тогда я не могла сесть, и меня подняли, как ребенка; а так как на борту яхты от хорошей горничной не было бы никакой пользы, то я наняла дочь моряка с побережья, крепкую, здоровую молодую женщину, для которой мой вес был как перышко. Она заботилась обо мне очень преданно, и я нашла ее простой, правдивой и прямолинейной; до такой степени, что у меня появилась мысль нанять ее на постоянную службу. С этой целью, а также потому, что это помогало скоротать время, я расспрашивала ее о семье и образе жизни ее класса в отдаленной части страны, откуда она приехала.
   - Полагаю, Мэри, вы никогда раньше не уезжали из дома?
   - О да, мадам, я некоторое время служила горничной в Беллфри, недалеко от вашего дома, мадам, но вскоре ушла оттуда и больше никогда не возвращалась.
   - Но почему вы уехали? Вам не понравилось это место?
   - Нет, мэм.
   - Но почему? Может быть, у вас было слишком много дел?
   - Нет, сударыня, там было не так уж трудно, но случались неприятные вещи, и я ушла.
   - Что за неприятные вещи? - спросила я, и мое собственное приключение внезапно всплыло в моей памяти.
   Она заколебалась и сказала, что, может быть, это встревожит меня; она также дала своего рода обещание своему хозяину и хозяйке не говорить об этом и никогда не упоминала о случившемся, кроме как своим родителям, чтобы объяснить столь внезапный отъезд. Я заверила ее, что ей не следует беспокоиться, и преодолела ее угрызения совести, а затем она рассказала мне, что произошло дальше.
   Оказалось, что она была нанята горничной в Беллфри примерно за два года до моего визита туда. Вскоре после ее приезда, так как хозяйка была очень больна, хозяин отправился спать в другую часть дома, а Мэри постелила себе постель в гардеробной, чтобы быть под рукой, если больной ночью понадобится помощь. Та велела приготовить что-нибудь освежающее на случай, если оно понадобится, и около двух часов ночи, когда хозяйка сказала, что хочет немного бульона, Мэри встала и, полуодетая, спустились вниз со свечой в руке, чтобы принести немного того, что она оставила кипеть на кухонном огне. Спускаясь по последнему лестничному пролету, она была немало удивлена, увидев яркий свет, исходящий из кухни, - дверь которой была открыта, - гораздо ярче, чем мог исходить от огня, потому что весь коридор был освещен им. Первой и самой естественной мыслью ее было, что в доме воры, и она уже собиралась снова броситься наверх, в комнату хозяина, как вдруг ей пришло в голову, что кто-то из слуг, может быть, сидит там по какой-то своей надобности, и она остановилась, чтобы прислушаться, но не было слышно ни малейшего звука - все было тихо. Тут ей пришло в голову, что, может быть, что-нибудь загорелось; испугавшись этого, она подошла на цыпочках и заглянула внутрь, когда, к своему удивлению, увидела даму, одетую в белое, сидевшую у огня, на который она печально и задумчиво смотрела. Ее руки были сложены на коленях, а две большие борзые, - красивые собаки, сказала Мэри, - сидели у ее ног, нежно глядя ей в лицо. Платье ее, по-видимому, было из батиста или канифаса и, судя по описанию Мэри, принадлежало дамам семнадцатого века.
   Кухня была так ярко освещена, как будто ее освещали двадцать свечей, но это не поразило ее до тех пор, пока она не подумала об этом; настолько успокоенная появлением леди вместо шайки грабителей, что ей не пришло в голову спросить, кто она и как сюда попала, сказав: "Прошу прощения, мэм", она вошла в кухню, сделала реверанс и направилась к огню, но по мере того, как она приближалась, видение отступало, пока, наконец, леди, стул и собаки не скользнули в закрытое окно; и тут в саду появилась фигура, стоявшая прямо, прижавшись лицом к стеклу, и глаза ее печально и серьезно смотрели на бедную Мэри.
   - И что же вы тогда сделали, Мэри? - спросила я.
   - О, мэм, тогда я почувствовала себя очень странно и с криком упала на пол.
   Ее хозяин услышал крик и спустился посмотреть, в чем дело. Когда она рассказала ему о том, что видела, он попытался убедить ее, что все это выдумка, но Мэри сказала, что знает лучше, чем он; однако она обещала не говорить об этом, так как это может напугать ее больную хозяйку.
   Впоследствии она встретила то же самое меланхоличное привидение, расхаживающее по коридору, в который выходила комната, служившая мне спальней; и, не желая подобных свиданий, она покинула это место.
   Больше она ничего не знала, так как ее дом находился на некотором расстоянии от Беллфри, куда она с тех пор не заходила; но когда я поправилась и вернулась в эту часть страны, то, расспросив, узнала, что это привидение, как полагают, посещает не только дом, но и окрестности; и я поговорила с несколькими людьми, которые утверждали, что видели ее, как правило, одну, но иногда в сопровождении двух собак.
   Одна женщина сказала, что у нее нет страха и что она решила, если встретит привидение, попытаться дотронуться до нее, чтобы убедиться, действительно ли это привидение; она встретила ее в вечерних сумерках на тропинке, идущей вдоль большой дороги между Беллфри и Г. - и она не почувствовала никакой субстанции, но описывала это ощущение так, словно погрузила руку в холодную воду.
   Другой человек видел, как она прошла через изгородь, и он заметил, что мог видеть изгородь через фигуру, когда она скользила в поле.
   Ходят слухи, что эта несчастная дама была прародительницей прежнего владельца поместья, который женился на девушке, его обожавшей, вопреки советам своих друзей; слишком поздно она обнаружила, что он взял ее только ради денег, необходимых для восстановления его разоренного состояния, будучи глубоко влюбленным в ее младшую сестру, чья доля была слишком мала для его цели.
   Сестра переехала жить к молодоженам, и молодая жена, ничего не подозревая, некоторое время была совершенно не в состоянии объяснить таинственное поведение мужа и его полное отчуждение. Наконец, она осознала ужасную реальность, но, не в силах побороть свою страсть, продолжала жить под его крышей, терпя все муки ревности и разочарованной любви. Она избегала света, а мир, который вскоре узнал о положении дел, избегал общества ее мужа; так она влачила свое унылое существование в обществе двух замечательных прекрасных борзых, которых муж подарил ей еще до замужества. Верхом или пешком, ее всегда сопровождали эти животные - они и их привязанность были всем, что она могла назвать своим на земле.
   Она умерла молодой; не без некоторых подозрений, что ее смерть была ускорена - по крайней мере, пассивно, пренебрежением, если не более активными средствами.
   Когда ее не стало, муж и сестра поженились, но предание гласит, что этот союз не был благословенным. Говорят, что в первую брачную ночь, сразу же после того, как служанка покинула их, из брачной комнаты послышались крики, и, поднявшись наверх, нашли невесту в истерике, а жениха - бледным и, по-видимому, охваченным ужасом. Через некоторое время они пожелали остаться одни, но утром стало очевидно, что ни одна голова не коснулась подушек. Они провели ночь, не ложась спать, а на следующий день покинули свой дом - они никогда не вернулись. Считается, что она сошла с ума и умерла за границей в таком состоянии, заботливо опекаемая им до последнего дня. После ее смерти он вернулся однажды в Беллфри, преждевременно состарившийся, печальный человек; пробыв там несколько дней и уничтожив несколько писем и бумаг, которые, по-видимому, были целью его визита, он уехал, и больше его не видели в этом графстве.
   Увы, такова человеческая натура! Как прокляты мы в осуществлении наших собственных желаний! Как мы боремся и грешим, чтобы достичь того, чем никогда не насладимся!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"