Аноним : другие произведения.

Истории о призраках

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сложно отнести к какому-нибудь жанру, меньше всего - к мистике. Это сборник рассказов о "мнимых" призраках, которые на поверку оказались вовсе не призраками. Авторы историй (предполагается, что они взяты "из жизни") в первоисточнике не указаны.

GHOST STORIES

COLLECTED WITH

A PARTICULAR VIEW TO COUNTERACT

THE VULGAR BELIEF

IN

GHOSTS AND APPARITIONS

With Ten Engrabings,

From designs of F.O.C. DARLEY

NEW YORK

PUBLISHED BY JAMES MILLER

(SUCCESSOR TO C.S. FRANCIS & CO.,)

522 BROADWAY

1865

  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   ХОЛОДНАЯ РУКА
   ПРИЗРАК ГАРВАРДСКОГО КОЛЛЕДЖА
   ПРИЗРАК ЛАРЕНВИЛЛЯ
   ЛОНДОНСКИЙ ПРИЗРАК
   ПРИЗРАК ДЕЗЕРТИРА
   ПРИЗРАК ГАРРИКА
   ПРИЗРАК ЛОРДА УИЛЬЯМА ПЕТТИ
   ВОДЯНОЙ ПРИЗРАК
   ПРИЗРАК МОНАХА В ИМПЕРАТОРСКОМ ВЕНСКОМ ДВОРЦЕ
   МЕДВЕДЬ ФРИДРИХСХОЛЛА
   БАРБИТО или ПРИЗРАК КУЭНКИ
   ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С ТЕМИ, КТО УТВЕРЖДАЕТ, БУДТО НЕ БОИТСЯ ПРИЗРАКОВ
   ДЬЯВОЛ И ПРУССКИЙ ГРЕНАДЕР
   ПРИЗРАК ГРАФА УОЛКЕНРИДА
   НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРИЗНАНИЕ ПРИЗРАКА
   СЕЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ
   ПРОКЛЯТЫЙ ЗАМОК
   ЗЕЛЕНАЯ МАНТИЯ ИЗ ВЕНЕЦИИ
   ПРИЗРАК ГЕНЕРАЛА МАРСО
   ПРИЗРАК ГОСТИНИЦЫ
  
  
  

ХОЛОДНАЯ РУКА

  
   Один известный американский художник рассказывает следующую историю об ужасном приключении, случившемся с ним во время его путешествия по Европе.
   Я ехал из Парижа в Брюссель на дилижансе. По приезде, как-то вечером, в один небольшой городок вблизи Дьеппа, - не помню его названия, - я обнаружил, что местная гостиница переполнена, и ее владелец не мог предложить мне даже кровати, на которой я мог бы переночевать. Однако он соглашался позаботиться о моем багаже, а мне - найти жилье по соседству; с этим его предложением я был вынужден согласиться.
   После замечательного ужина, за мной пришел слуга с фонарем, который должен был проводить меня в дом, где злая судьба уготовила мне ночлег. Это был стоящий в отдалении двухэтажный дом, довольно маленький, расположенный на поросшей вереском пустоши, в полумиле от гостиницы. На этаже было всего три комнаты; когда мы постучали, дверь открыла меланхоличная молодая женщина, чье платье и внешность свидетельствовали о бедности, хотя выглядела она опрятно и аккуратно.
   Меня проводили в помещение, обставленное как кухня. Я никого здесь не увидел. Оказалось, что в доме, кроме молодой женщины, никто не живет. Увидев на моем лице выражение удивления и некоторое подозрение, она просто сказала, что к ней часто приводят постояльцев из гостиницы, когда та бывает переполнена, и что она предоставит мне удобную комнату на ночь.
   Задавать вопросы после этого было бы дурным тоном, и я сидел, глядя на огонь, в течение примерно получаса, размышляя о случившемся, в то время как меланхоличная девушка продолжила вязать, к каковому занятию вернулась, как только я сел. Наконец, очень уставший от поездки, я попросил показать мою спальню. Она оказалась небольшой, расположенной на первом этаже. На самом деле, ее размеров едва хватало, чтобы в ней поместилась одна кровать, и осталось немного места, где я мог бы раздеться; рядом с изголовьем кровати располагалось окно.
   Моя хозяйка оставила свечу и ушла; я запер дверь, разделся, бросил свою одежду на кровать, и вскоре крепко уснул. Полагаю, я спал часа два, и это случилось "в безжизненной пустыне полуночи". Меня внезапно разбудило прикосновение холодной руки, - такая холодная рука могла бы быть у мертвеца; она легла мне на лоб, затем сместилась по лицу к подбородку, и далее, по всему телу, к моим ногам! В ужасе, я вскочил и дрожащим, но громким, голосом, воскликнул: "Кто здесь?" Ответа не было. Я вытянул руки и ощупал все три стены комнаты в изголовье кровати, но, кроме стен, здесь ничего не было. Затем я встал на кровати на колени и стал ощупывать стены по всей комнате, что было сделать довольно легко, по причине ее небольшого размера. Затем я заглянул под кровать и понял, что в комнате нет ни единого живого существа, кроме меня самого.
   Это было очень странно! Я мог бы поклясться, что почувствовал, как меня по лицу гладит ужасная холодная рука. Причем так спокойно и намеренно, что никакой ошибки быть не могло. Почему я не схватил эту руку? - спросите вы. На самом деле, я едва проснулся, когда почувствовал ее прикосновение; и прежде, чем успел попытаться схватить, она исчезла. Я стоял, размышляя о странном происшествии и его необъяснимой причине в течение нескольких минут, и, наконец, с неохотой, объяснил все сном, - или воображением, - и это была не настоящая рука, а воображаемая.
   Будучи взволнован и не зная, что и подумать, я, наконец, снова улегся в постель и, поскольку по-прежнему чувствовал усталость, быстро стал засыпать. Однако, прежде, чем погрузиться в сон, я испытал то же самое ужасное ощущение, что и прежде, - ужасная холодная рука мертвеца, двигающаяся по моему лицу, подобно змее. Я едва не запаниковал. Напрягая голос, я крикнул: "Кто здесь? Кто, что это? Отзовись! Прочь! Уходи!"
   Я вскочил с постели и снова ощупал в темноте комнату. Никого не было. Ничего, только пустое пространство. Я, если можно так выразиться, впал в ступор. Мое предположение относительно сна и воображения оказалось неверным. Все, что случилось, случилось в реальности. Это была рука, - и только рука. Я могу в этом поклясться. Скорее всего, это была рука мертвого человека; но внутри нее были кости и мышцы, а поверх - кожа, и она двигалась; и когда я подумал так, кровь отхлынула от моего лица к моему сердцу. На этот раз, все случилось даже более быстро, чем прежде, так что я, держа руки под одеялом, не успел схватить ее.
   Я считаю себя достаточно образованным человеком, и даже философом, и никогда не верил ни в привидения, ни в сверхъестественные проявления, ни во что-либо подобное. Но сейчас засомневался. Где мог находиться хозяин руки? В комнате его не было. Сомневаться в этом не приходилось. У него не хватило бы времени, чтобы скрыться от меня, даже если бы дверь была не заперта; а она была надежно заперта, - я в этом лишний раз убедился. В комнате не имелось камина, так что он не мог вылезти через дымоход. Не было ни шкафа, ни потайного места. Это было совершенно необъяснимо. Я ничего не мог придумать; сомневаясь и недоумевая, я снова лег, продолжая размышлять, пока не заболела голова; но так ни до чего и не додумался.
   Усталость и сонливость вскоре взяли верх, я уснул и проспал до утра. Больше меня никто не побеспокоил. Согласно договоренности, я должен был позавтракать в доме, в котором ночевал. Когда я сел за стол, моя меланхоличная хозяйка спросила, как я спал, - она надеялась, что хорошо.
   - Напротив, - возразил я, - ночь была ужасной. Мне бы не хотелось провести еще одну такую ночь никогда в жизни.
   После чего рассказал ей о случившемся. Она слушала меня внимательно, прервав двумя или тремя вопросами. Когда я закончил, она сказала:
   - Должно быть, это мой бедный пьяный брат. Должна вам сказать, сэр, - продолжала она, - что у меня есть несчастный брат, с дурными привычками, который живет у меня со времени смерти наших родителей. Он часто уходит и неделями блуждает неизвестно где. Он, наверное, вернулся посреди ночи домой, и, не желая меня беспокоить, направился к окну комнаты, которую вы заняли вчера вечером, и сунул руку, чтобы узнать, свободна ли кровать. Наверное, он был слишком пьян, чтобы обратить внимание на ваши крики; обнаружив, что его место занято, он ушел и переночевал у кого-то из своих знакомых.
   Вернулся ли ее брат домой днем, я так никогда и не узнал, поскольку полчаса спустя после этого разговора был на пути в Брюссель, вполне удовлетворенный объяснением меланхоличной молодой девушки загадки ХОЛОДНОЙ РУКИ.
  

ПРИЗРАК ГАРВАРДСКОГО КОЛЛЕДЖА

  
   Старый Гарвард, в наше время, хотя и часто посещается призраками, не испытывает по этому поводу особенных неудобств. Наука и неверие, рост населения, не оставили укромного места, где могли бы "водиться" привидения, во всем Кембридже. Тем не менее, однако, в прежние времена их появления, реальные или мнимые, были весьма обычны. Что касается последних, то об одном из них сохранилась история, - о несчастном художнике, по имени Вашингтон Олстон. Она, вкратце, такова.
   На студенческих вечеринках, часто случавшихся в какой-нибудь комнате, где разговаривали, курили и развлекались, нередко заходила речь о привидениях. Некоторые студенты из провинции рассказывали длинные страшные истории, слышанные ими от бабушек и тетушек, - о самых настоящих призраках, являвшихся в своем традиционном виде, в длинных белых саванах, чтобы поведать ужасные откровения о преступлениях и скрытых сокровищах, после чего мгновенно исчезавших, - абсолютно бесшумно, оставляя изумленного и испуганного очевидца в самом жалком состоянии.
   К этим рассказам многие слушатели относились скептически, другие же делали вид, что верят им, побуждая тем самым рассказчиков продолжать свои истории, исключительно для развлечения. Однако случилось так, что одна история была единодушно, с единственным исключением, принята за истинную. Она была слишком точной, достоверной и обстоятельной, чтобы в ней усомниться. Доказательства казались слишком очевидными. Единственный не согласный с этим мнением, упрямо утверждал, что налицо какая-то ошибка. История казалась ему слишком абсурдной, чтобы он мог в нее поверить. Он никогда не поверит в призраков, если не увидит хотя бы одного собственными глазами. Что же относительно страха, "он хотел бы увидеть привидение, способное его напугать".
   Один из сокурсников, так же далекий от веры в сверхъестественные явления, как и он, решил, тем не менее, проверить, каково на самом деле мужество нашего героя.
   А потому, на следующий вечер, после рассказанной истории и последовавшего заявления, в поздний час, облачился в белое и тихонько проскользнул в комнату своего товарища, где тот спал один, и проснулся при появлении "призрака".
   Студент-"призрак", зная, что его товарищ всегда спал с заряженными пистолетами под подушкой, заранее позаботился о том, чтобы вытащить из них патроны; он был слишком хорошо знаком с характером товарища, и не сомневался, что тот, не задумываясь, пустит их в дело. При появлении призрака, наш герой сел в постели и внимательно посмотрел на него, насколько позволял "таинственный лунный свет, струившийся в окно". Призрак скользнул по комнате, остановился рядом с кроватью, и поднял руку угрожающим жестом, как это подобает каждому добропорядочному призраку. Этот спектакль, однако, не оказал никакого воздействия на железные нервы студента, отрицавшего их существование. Он только рассмеялся и громко крикнул, словно в мелодраме: "Поди прочь! Я не боюсь тебя!"
   Призрак неподвижно стоял и смотрел на него, и лицо его казалось ужасной маской. Наш герой, в конце концов, решил проучить привидение и "научить его больше сюда не приходить", - он достал из-под подушки пистолет и выстрелил в лицо призрака. Когда дым рассеялся, призрачная фигура стояла там же, где и прежде, неподвижная и, по всей видимости, не претерпевшая никакого урона. И несчастный студент вдруг поверил, что перед ним и впрямь пришелец из другого мира. Все его прежние представления исчезли, равно как и хваленое мужество. Он изменился в мгновение ока; с ним случились страшные судороги.
   Его товарищ, видя столь плачевные последствия своего эксперимента, также встревожился и позвал других студентов, участвовавших в розыгрыше и наблюдавших за происходящим у приоткрытой двери. Позвали врачей, были приняты все надлежащие меры. Но конвульсии продолжались: несчастный юноша не приходил в сознание настолько, чтобы ему могли объяснить, что все это - розыгрыш, и, в конце концов, скончался.
   Эта история имеет свою мораль. Ум человека слишком тонкая и сложная материя, чтобы проделывать с ним эксперименты подобного рода. Каким бы ни было мнение о призраках, не стоит наряжаться ими, чтобы кого-нибудь напугать.
  

ПРИЗРАК ЛАРЕНВИЛЛЯ

  
   Мадам Дешулье, французская поэтесса, вызывала восхищение своих соотечественников; сегодня ее пасторали, на выбранные ею темы, мало кого интересуют и являют скорее силу ее ума, чем гармонию стиха или деликатность чувств. На самом деле, это именно то, чего можно было ожидать от человека, углубленного в себя, что проявилось в следующем приключении, в котором она явила бесстрашие и хладнокровность, оказавшие бы честь любому мужчине.
   Мадам Дешулье была приглашена графом и графиней де Ларневиль провести некоторое время в их замке, в нескольких лье от Парижа. По прибытии, ей предложили на выбор любую комнату, кроме одной, которая, по причине странных звуков по ночам в течение некоторого времени, считалась посещаемой, а потому пустовала. Как только мадам Дешулье узнала об этом обстоятельстве от своих друзей, она, к их ужасу, сразу же объявила о своем решении занять эту страшную комнату, предпочитая ее любой другой. Граф был ошеломлен, услышав ее решение, и дрожащим голосом умолял отказаться от такого опрометчивого намерения; поскольку, несмотря на то, что ее отвага делает ей честь, в данной ситуации она может поплатиться за свое любопытство жизнью. Графиня, заметив, что все, сказанное мужем, ее подругу не убедило, попыталась и сама отговорить ее от предприятия, на которое решится не каждый отчаянный храбрец. "Разве не следует опасаться и нам, слабым женщинам, - добавила она, - коим природой назначено стать матерями? Заклинаю вас, если не ради самой себя, то хотя бы ради вашего нерожденного младенца, изменить ваше решение". Однако всех этих аргументов, повторяемых снова и снова, было недостаточно, чтобы поколебать решительность любительницы приключений. Ее храбрость не позволяла ей всерьез относиться к мнимым опасностям, которые она собиралась разоблачить, поскольку была убеждена в том, что они обязаны своим существованием суевериям, коим подвержены слабые умы; она не верила в "бесплотные руки" призраков, и в то, что пришелец из нематериального мира может угрожать жизни обитателя мира материального.
   Ее благородные хозяева и умоляли, и отговаривали, и пугали, но, в конце концов, уступили ее желанию поселиться в посещаемой комнате. Мадам Дешулье нашла ее удобной и просторной - окна заглублены в толщу стен, большой камин и альков. Раздевшись, она легла в постель, распорядилась, чтобы ей дали свечу, после чего приказала служанке закрыть дверь и ее не беспокоить. Взяв с собой книгу, как это делала обычно, мадам некоторое время читала, а затем собралась спать; но ей помешал шум возле двери - та открылась, раздались тихие шаги. Мадам Дешулье сразу же решила, что это должен быть пресловутый призрак, и поэтому обратилась к нему уверенным тоном, сказав, что если он надеется испугать ее своим якобы появлением, вызывающим такое беспокойство у обитателей замка, то его ждет жестокое разочарование; она решительно настроена обнаружить и разоблачить шутника перед всеми, чего бы ей это ни стоило. Она не повторила своих слов, поскольку ответа не последовало. Наконец, злоумышленник натолкнулся на большую ширму, и та упала рядом с кроватью; запутавшиеся занавеси, свободно двигавшиеся на кольцах, издали неприятный скрежет, такой, что любой, кто испытывал бы страх, счел бы этот звук за пронзительный крик не находящего упокоения духа, но мадам была совершенно спокойна, как впоследствии говорила сама. Она снова обратилась к ночному посетителю, подозревая в нем одного из слуг; но тот по-прежнему сохранял молчание, хотя его движение стало менее бесшумным, - он отскочил от упавшей ширмы к подставке, на которой стоял тяжелый подсвечник, и тот с грохотом свалился на пол. Наконец, словно бы устав от произведенного разгрома, нечто застыло возле ножки кровати. Мадам Дешулье решительно призвала на помощь твердость разума и непоколебимость духа, всегда ее отличавшие; она была уверена в себе и собственном мужестве; полностью владея собой, она воскликнула: "А теперь я узнаю, что ты есть на самом деле", - и протянула обе руки к тому месту, где, как она чувствовала, замер ее неведомый посетитель. Ее ладони ощутили два мягких бархатистых уха, в которые она вцепилась, решив удерживать до рассвета, чтобы узнать, кому или чему они принадлежат. Ей нужно было терпение, но не сила, поскольку ничто не могло быть более спокойным, чем обладатель ушей, которые она держала в руках. Наконец, слабый свет за окном освободил ее от неудобного положения, в каком она оставалась много времени, и она обнаружила, что злоумышленник - крупная собака, принадлежащая владельцам замка, весьма благородный его обитатель, если верность и достоинство заслуживают такого же титула, какие дают людям. Она ничуть не была возмущена положением, в котором так долго держала ее мадам Дешулье, и стала облизывать руки, которые, как она считала, любезно поддерживали ее уши в течение ночных часов; в то время как мадам Дешулье от всей души смеялась над нелепым окончанием своего приключения, стоившего ей стольких волнений.
   Между тем, граф и графиня, во власти своих страхов, не сомкнули ночью глаз. Испытание, какому подвергла себя их гостья, с каждой минутой казалось им все страшнее и опаснее, пока, наконец, они окончательно не убедили себя в том, что неизбежным финалом его станет ее смерть. С этим ужасным предчувствием, как только рассвело, - они направились к комнате мадам Дешулье, - но не имели мужества ни войти в нее, ни окликнуть гостью. Из этого оцепенения их вывела она сама, распахнув занавески и радостно приветствовав их. После чего рассказала обо всем, что случилось, стараясь сохранять серьезность, и, когда ее хозяева сгорали от любопытства, желая узнать, что за призрак посещал замок, с улыбкой указав на собаку, сказала графу: "Вот ваш ночной посетитель, о котором вы думали, что это дух вашей покойной матери"; граф заключил это из того, что его мать была единственным человеком, за последнее время умершим здесь. Граф взглянул на жену, затем на собаку, и покраснел, не зная, смеяться ему или сердиться. Но мадам, продолжая в избранной ею манере, положила конец этой неловкости, сказав: "Нет, нет, сударь, вы больше не должны оставаться в плену иллюзии, обманываясь столь долгое время. Моя задача будет решена, когда суеверия, наконец, покинут ваш разум; я докажу вам, что собака нарушала покой вашей семьи по вполне естественным причинам". Мадам встала и заставила своих друзей осмотреть дверь замка, древесина которой настолько одряхлела, что подавалась даже небольшому нажиму. Очевидно, что это позволило собаке, которая не любила спать на улице, приходить по ночам в эту комнату. "Остальное объясняется легко: собака в темноте натыкалась на предметы и производила шумы, так раздражавшие меня ночью; она забралась бы на кровать, если бы я не схватила ее за уши. Таким образом, череда самых простых событий, - если ожидать каких-то страшных и сверхъестественных предзнаменований, - и привела к "появлению призрака".
  

ЛОНДОНСКИЙ ПРИЗРАК

  
   В 1704 году, некий джентльмен, обладавший, по всей видимости, большим состоянием, взял в аренду меблированные комнаты в доме на Сохо Сквер. Он прожил в них несколько недель, когда скончался его брат, живший в Хэмпстеде, на смертном одре пожелавший быть похороненным в семейной усыпальнице в Вестминстерском аббатстве. Джентльмен попросил у хозяина дома позволения временно поместить тело усопшего в своих комнатах, пока он будет заниматься устроением похорон. Хозяин, без малейших колебаний, дал свое согласие.
   Тело, облаченное в белый саван, было помещено в красивый гроб, поставленный в большой столовой. Похороны должны были состояться на следующий день, жилец и его слуги удалились, чтобы приготовиться к печальному обряду. Он должен был вернуться поздно; впрочем, он часто возвращался поздно. Хозяин и его семья, понимая, что дожидаться не имеет смысла, отправились спать как обычно, около двенадцати часов. Осталась служанка, которая должна была его впустить, и вскипятить воды, чтобы, по возвращении, он мог выпить чаю. Девушка сидела на кухне одна, когда вошла высокая фигура, похожая на призрак, и уселась на стул напротив нее.
   Служанку ни в коем случае нельзя было отнести к робким представительницам ее пола; однако, она пришла в ужас, поскольку, при этом явлении, находилась в кухне одна. Издав громкий крик, она, как стрела, метнулась к боковой двери и помчалась в комнату хозяина и хозяйки. Не успела она разбудить их и поделиться своим испугом, которым была переполнена сверх меры, призрак, окутанный саваном, с мертвенно бледным лицом, неизвестно откуда, возник в комнате и сел на стул. Хуже всего было то, что этот стул стоял у двери, и никто не мог выйти, не приблизившись к ужасному видению, сверкавшему глазами, со страшно искаженными чертами лица, - настолько ужасному, что на него невозможно было смотреть. Хозяин и хозяйка спрятались под одеялом и обливались потом, а служанка почти без чувств опустилась на пол рядом с кроватью.
   В то же время, в доме творилось нечто неописуемое; как они ни старались закрыть голову и заткнуть уши, - они все равно слышали непрекращающийся шум и грохот, еще более усиливавшие их ужас.
   Наконец, наступила тишина. Хозяин отважился высунуть голову из-под одеяла и украдкой взглянуть на стул; призрак исчез! Ужас начал потихоньку уступать место трезвому рассудку. Бедная девушка приходила в себя от испытанного шока. Спустя некоторое время, они набрались достаточно мужества, чтобы выйти из комнаты и осмотреть дом, который ожидали найти в большом беспорядке. Их ожидания подтвердились. Дом был ограблен хитроумными ворами; а их жилец исчез, не заплатив за жилье. Оказалось, он был никем иным, как сотоварищем пресловутого Артура Чамберса, казненного в Тайберне в 1706 году; мнимое тело и было этим самым преступником, нанесшим на лицо и руки мел, чтобы выглядеть как покойник. Около полуночи он выбрался из гроба, заявился на кухню и предстал перед служанкой. Когда она помчалась вверх по лестнице, он неслышно последовал за ней и, сев на стул возле двери, присматривал за хозяевами, так что его "трудолюбивые" сообщники могли ограбить дом без всяких помех.
  

ПРИЗРАК ДЕЗЕРТИРА

  
   Опыт, как кажется, подтверждает представление, - в прежние времена более распространенное, чем в нынешние, - что тот, кто умер насильственной смертью, с большой долей вероятности вернется, чтобы пугать живых, чем тот, кто перешел в мир иной естественным образом. Случай с автором приводимого ниже рассказа, подтверждает это представление столь же убедительно, сколь и страшно. Он рассчитан на то, чтобы умерить скептицизм тех, кто отрицает возможность появления призраков умерших людей, в особенности тех, чья жизнь закончилась преждевременно. С ними может случиться то же самое. Злой гений, дабы наказать их за неверие, возможно, дожидается подходящего момента, чтобы нанести удар. Эта поучительная история выглядит следующим образом.
   По окончании Семилетней войны, число иностранцев в прусской армии было очень велико. Многие, увлекшись бесшабашной жизнью во время военных действий, не имели склонность служить в гарнизонах, подставив шею под ярмо строгой дисциплины. Не обращая внимания на долг и принесенную клятву, они пытались убежать; дезертирство было частым делом, кстати сказать, и среди французов. Наконец, было сочтено целесообразным принятие строгих мер, чтобы положить конец расползающемуся злу.
   Итак, в некоем гарнизоне, молодой французский мушкетер по имени Эйди, который, испытывая непреодолимое желание вернуться на родину, трижды дезертировал, был приговорен к повешению. Рядом с одними из городских ворот была установлена виселица, неподалеку от военных квартир. Казнь состоялась 31 августа 1764 года, после чего тело Эйди было похоронено за городом, неподалеку от места, где женщины обычно стирали белье. Было естественным ожидать, что преступник станет по ночам пугать добрых женщин, если они станут следить за своим сохнущим бельем. Что и произошло: он являлся почти каждую ночь. Конечно, можно было предположить, что это всего лишь какой-то хитрый вор изображает из себя призрака, но следует сказать, что женщины-прачки в те времена защищались от воров лучше, чем в наши; и, как только утренний рассвет изгонял ночного посетителя, они всегда находили свое белье там, где его оставили. Это, по крайней мере, можно было считать доказательством того, что видение имеет сверхъестественное происхождение.
   Слух о том, что появился призрак Эйди, вскоре распространился по всему городу и стал излюбленной темой разговоров в любой компании. Неподтвержденные заявления прачек можно было подвергнуть сомнению; но их достоверность подтверждалась заявлениями часовых, утверждавших, что они видели призрак, иногда в одном месте, иногда - в другом.
   Несчастный молодой человек был казнен и похоронен в белом костюме с черной лентой, - подарком от некоторых сострадательных женщин города. Именно в этом одеянии он и являлся после смерти. Истории об этом призраке, наводившем ужас, появлявшиеся каждый день, нарастали как снежный ком. Становились известны все новые и новые подробности. Примерно через четыре месяца после казни, он, с мрачным лицом и фонарем в руке, проследовал мимо часовых к виселице, обошел ее кругом и внезапно исчез. Это видели не только часовые, но и городские стражники.
   Вера в реальность призрака набирала силу; он являлся не только старушкам, но и солдатам, чья храбрость во многих битвах не вызывала сомнений, которым совершенно справедливо приписываются смелость и холодный ум в чрезвычайных ситуациях, более, чем другим людям. Даже обладающие трезвым рассудком и прекрасным образованием не вполне могли избавиться от естественного страха, и непроизвольно испытывали ужас, если у них имелась вероятность встретиться ночью с восставшим из могилы дезертиром.
   К этим последним рассказчик относил и себя. Будучи в то время восемнадцати лет от роду, он служил в гарнизоне солдатом, но не верил историям о призраке, поскольку никогда их не видел. По происхождению немец, он с раннего возраста прекрасно выучил французский, так что был переводчиком во время процесса Эйди, не понимавшего по-немецки ни слова. Он частенько охранял несчастного молодого человека, и был хорошо знаком с его образом мыслей и чувствами. Он никогда не предполагал снова увидеть своего казненного товарища; и его недоверие, в конце концов, было наказано. Мы передаем повествование его собственными словами.
   7 января 1705 года я дежурил у ворот; примерно в пятидесяти шагах от меня находилась виселица, на которой был казнен Эйди. К дежурному офицеру пришел друг, и оставался у него до десяти часов. Когда он ушел, я собирался прилечь на лавке в комнате для солдат и вздремнуть, когда офицер предложил мне пройти к нему в комнату и составить ему компанию. Я очень хотел спать и поэтому откровенно признался, что совершенно непригоден для этой цели; но офицер оказался настойчивым, а я не смог отказаться от трубки с отличным табаком и кружки отменного пива. Вскоре от сонливости не осталось и следа.
   - Знаешь, Пресслер, - сказал офицер, - почему я пригласил тебя к себе?
   - Полагаю, - ответил я, - что из двадцати четырех дежурных, вам больше нравится моя компания.
   - Это так, но, кроме этого, у меня есть особая причина.
   - Какая?
   - Я боюсь.
   - Возможно ли это? - воскликнул я и рассмеялся. - Вы боитесь, в то время как перед домом стоят три охранника?
   - Да хоть бы и тринадцать. Последней рождественской ночью Эйди поверг их в ужас, когда, в своем последнем наряде, рассматривал виселицу в свете фонаря. Я не верю ни во что подобное, но сейчас страдаю по вине суеверной медсестры. Черт бы побрал тех, кто распускает пустые сплетни!
   Мы посмеялись, закурили трубки и принялись болтать. Часы пробили одиннадцать. Менялась стража; дозорные занимали свои посты, некоторые - на значительном удалении. Менее чем через четверть часа вернулись те, кто был сменен. В четверть двенадцатого мы услышали обычную перекличку часовых, затем снова - в половине двенадцатого. И сразу же после этого услышали топот, несколько человек вбежали в дом и последовали в комнату для солдат, располагавшуюся напротив той, в которой сидели мы.
   - Что это? - воскликнул изумленный лейтенант.
   - Полагаю, - ответил я, несколько встревоженный, - что часовые покинули свои посты.
   Едва я это сказал, у двери раздался стук. Мы взглянули друг на друга; офицер побледнел и, как это ни прискорбно, думаю, со мной произошло то же самое. Свеча на столе едва горела, и от того вся сцена выглядела ужасной.
   Стук повторился; я набрался храбрости и крикнул: "Войдите!", и в комнату, торжественным шагом, вошел несчастный Эйди, в том самом платье, в котором был казнен.
   Ужас, который мы испытали при его виде, не подлежит описанию. Мы вскочили со своих мест; я бросился к лейтенанту, а он - ко мне. Мы искали убежища между столом и скамьей, полумертвые от ужаса. Мы старались не смотреть в сторону призрака, избегая его взгляда, а он, в молчании, не сводил с нас глаз.
   - Ты меня узнаешь, лейтенант? - наконец, выкрикнуло видение, утробным голосом, на чистом немецком языке. Это позволило мне собрать рассеянные чувства. Говорящий не может быть Эйди, подумал я, поскольку тот не знал по-немецки ни слова, и не мог так быстро выучиться этому языку в мире ином. А сразу вслед за этим пришла мысль о том, что это - наглый розыгрыш какого-то товарища, решившего попугать остальных; я почувствовал себя оскорбленным и решил прояснить этот вопрос. Собрав все свое мужество, я зажег свечу, и, зажав ее в левой руке, двинулся к призраку. Моя кровь застыла в венах, когда я приблизился, я уже готов был развернуться и броситься назад. К счастью, мой добрый гений придал мне силы духа. Я сделал еще шаг к призраку, схватил его, - и ощутил под пальцами плоть.
   Ко мне сразу вернулись самообладание и энергия. Я резко втянул злоумышленника в комнату и захлопнул дверь. "Кто ты, негодяй?" - крикнул я тоном, который отнюдь нельзя было назвать мягким. Мой неожиданный поступок вызвал у призрака такой же ужас, какой прежде вызвало у нас его появление. Тем не менее, моя возвратившаяся храбрость едва не оставила меня, после того, как повторив свой вопрос, я не получил ответа.
   Вдруг, видение забилось в угол и жалобным тоном произнесло: "Пожалуйста, не бейте меня, сэр!" Я, тем не менее, нанес ему сильный удар по голове и повторил свой вопрос: "Кто ты, негодяй?"
   - Я - З..., секретарь ***, - пробормотал испуганный призрак. Эти несколько слов вернули офицеру дар речи. Выражения самого яростного негодования, проклятия, столь же грубые, какие можно услышать от обычных солдат, обрушились на голову дерзкого секретаря. "Прибить собаку! Заколоть на месте!" - неоднократно восклицал он.
   ----------
   * Автор не приводит имен, поскольку, хотя главный герой его рассказа мертв, уважаемые члены его семьи живы до сих пор.
  
   Несмотря на ярость, охватившую меня, я, к счастью, вспомнил, что есть случаи, когда не следует слепо исполнять приказ своего начальника; мой рассудок не настолько ослаб, чтобы я не мог отличить человека от собаки. И вместо того, чтобы пролить кровь призрака, я начал самым подробным образом расспрашивать ночного авантюриста относительно его одеяния, приведшего нас в такой ужас.
   - Я просто хотел показать господину лейтенанту свое маскарадное платье, - ответил он.
   Этот парень был одет, в некотором роде, как пастух, и напоминал платьем француза, разве что лента при ближайшем рассмотрении оказалась не черной, а темно-зеленой. Этот цвет, при слабом освещении, как известно, кажется черным. Но поскольку у призрака не оказалось ни кнута, ни мешка, - характерных атрибутов настоящего пастуха, - лейтенант счел нужным прочитать ему еще одну суровую лекцию по поводу его поведения, после чего я выставил злоумышленника за дверь.
   Не успели мы еще до конца прийти в себя, и набить свои трубки, погасшие, пока происходила эта сцена, как кто-то осторожно заглянул в окно, находившееся за моей спиной. "Дьявол, этот парень снова здесь!" - воскликнул лейтенант. Я взглянул и, конечно же, там стоял призрак, очень обрадованный тем, что ему удалось отделаться так легко. Но теперь мы знали истинную природу фантома; мы знали, что он собой представляет; и все-таки, не могли не вздрогнуть, когда мнимый Эйди снова возник в окне.
   - Представление еще не закончено? - воскликнул я. - Какого черта тебе еще нужно?
   - Всего лишь попросить господина лейтенанта открыть ворота, чтобы я смог вернуться домой.
   Следует заметить, что он жил в пригороде.
   - Скажи часовому, чтобы он тебя выпустил.
   - Там никого не осталось.
   Я закрыл окно.
   - Какого черта! - воскликнул разъяренный лейтенант, вскакивая с места. - Ни одного часового!
   Прусские военные законы относились к этому случаю очень сурово, последствия могли быть серьезными. Но мой намек на наше собственное приключение оказал на лейтенанта воздействие, в соответствии с моими пожеланиями. Я посоветовал ему представить себя на месте часовых, после чего мы поспешили навести порядок в караульной.
   - Где часовые? - спросил лейтенант.
   - Они покинули посты, - был ответ, - поскольку испугались призрака.
   Офицер устроил солдатам хорошую выволочку и ударами стека прогнал на свои посты. Радуясь, что отделались так легко, они спешили вернуться на свои места; но стоило им увидеть призрака, стоявшего у ворот, как они мгновенно подались назад. Лейтенант приказал своему помощнику открыть ворота. "Сейчас", - был ответ, после чего помощник исчез на долгое время, словно бы никак не мог отыскать ключи.
   Наконец, он неторопливо направился к воротам; но, едва приметив "пастуха", помчался обратно в сторожку, словно бы за ним гнался сам дьявол. Этот помощник ни в коем случае не был из простых людей; он получил хорошее образование, выделявшее его среди прочих, равных ему по званию, но послужил прекрасным примером того, что детские впечатления и заблуждения воображения оказываются сильнее здравого рассудка.
   - Вы позволите человеку выйти? - сердито спросил лейтенант.
   - Только не я, сэр, - сразу ответил помощник, протягивая ему ключ. Тот взял его и молча открыл ворота. Призрак исчез, радуясь, по всей видимости, что дешево отделался.
   Судя по всему, З. все придумал сам. Он вообще был склонен к подобного рода розыгрышам. В то время он, получив наследство в пятьдесят тысяч долларов, своими шуточками и проделками за несколько лет убавил его более чем наполовину. Я был искренне рад, что наше приключение положило конец городским сплетням, и что оно предоставило моему разуму неоценимый опыт для борьбы с суевериями; те, кто видели призрак до его разоблачения, были убеждены, по собственному опыту и рассказам, признаваемым ими за неоспоримые факты, что, по крайней мере, некоторые случаи явлений призраков реальны. Не знаю, как бы я повел себя, если бы, будучи приглашенным офицером в его комнату по причине своего скептицизма, столкнулся с более последовательным поведением призрака, если бы он заговорил по-французски и не позволил моему разуму скинуть оковы ужаса и взглянуть на ситуацию трезво, заговорив вместо этого на чистейшем немецком языке!
  

ПРИЗРАК ГАРРИКА

  
   В биографических заметках Тейлора, мы можем найти эпизод из жизни великого актера, который, подобно Бринсли Шеридану, любил розыгрыши. Один из таких связан с профессиональным визитом доктором Монси. В тот вечер Гаррик должен был играть короля Лира; Монси, увидевший его в постели, выразил свое удивление и спросил, не нужно ли отменить спектакль. Гаррик был уже одет, но на голове у него имелся ночной колпак, а сам он - накрыт одеялом, в качестве доказательства того, что он слишком болен, чтобы подняться. Доктор М. выразил свое удивление, поскольку Гаррику надлежало присутствовать в театре и гримироваться. Гаррик же, вялым и безжизненным голосом, сообщил, что сам он слишком нездоров для игры, но есть актер, по имени Марр, похожий на него не только лицом, фигурой и голосом, но и актерским искусством, а потому он рискнул доверить ему заменить себя, и уверен, что публика не заметит разницы. Притворившись, что ему стало хуже, он попросил Монси выйти из комнаты, чтобы он мог немного поспать, сам намереваясь отправиться в театр и посмотреть, каков будет результат его розыгрыша. Как только доктор вышел, Гаррик вскочил с кровати и поспешил в театр. Монси также прибыл туда. Оставив Гаррика в постели, он был удивлен, глядя на сцену, иногда сомневаясь, иногда удивляясь сходству его и Марра. Наконец, обнаружив, что зрители нисколько не сомневаются в том, кто перед ними, Монси начал подозревать, что стал жертвой розыгрыша, и, едва закончился спектакль, поспешил в дом к Гаррику; но тот оказался проворнее врача и был найден Монси в том же состоянии, в каком покидал его. Такова истина, которая необычней вымысла.
  

ПРИЗРАК ЛОРДА УИЛЬЯМА ПЕТТИ

  
   Рассказывают, что лорд Уильям Петти, находившийся под присмотром доктора Пристли, библиотекаря, и преподобного мистера Джервиса, его наставника, в возрасте семи лет заболел воспалением легких, по каковой причине в Бовуд был приглашен мистер Эйлсоп. Спустя несколько дней, состояние молодого дворянина, казалось, перестало вызывать опасения; но случился внезапный рецидив, и вечером хирург снова был вызван.
   Прежде чем этот джентльмен достиг Бовуда, наступила ночь, но полная луна отчетливо освещала каждый предмет. Мистер Эйлсоп прошел через ворота в живой изгороди и направился к дому, когда, к своему изумлению, увидел приближающегося к нему лорда Уильяма, здорово и бодрого, по всей видимости, полностью оправившегося от своей болезни.
   - Очень рад, мой дорогой лорд, - воскликнул он, - видеть вас, но, во имя Господа, немедленно возвращайтесь; для вас находиться сейчас здесь - смерти подобно.
   Мальчик ничего не ответил, повернулся и быстро скрылся из виду. Мистер Эйлсоп, несказанно удивленный, поспешил к дому. Здесь царила неописуемая суета, поскольку лорд Уильям скончался за несколько минут до прихода врача.
   Об этом печальном событии был сразу же извещен маркиз Ленсдаун, находившийся в Лондоне, и вскоре в Бовуд прибыли распоряжения относительно места погребения и организации похоронной процессии. Умершего лорда было решено похоронить в Хай Уикхеме, в склепе, рядом с останками его матери; процессии было назначено останавливаться в двух местах на дороге, в течение двух ночей. Мистер Джервис и доктор Пристли сопровождали тело. В первый день печального шествия, последний джентльмен, до этого почти не говоривший о явлении мистеру Эйлсопу, вдруг обратился к своему спутнику с заметным волнением и произнес:
   - С этим событием связаны весьма необычные обстоятельства, мистер Джервис, и самое удивительное совпадение - между сном покойного лорда Уильяма и нашей нынешней скорбной процессией. Несколько недель назад, когда я проходил мимо двери его комнаты однажды утром, он позвал меня к своей постели.
   - Доктор, - спросил он, - каково ваше христианское имя?
   - Вы же знаете, - ответил я, - что меня назвали Иосифом.
   - В таком случае, - живо произнес он, - если вы - Иосиф, то сможете растолковать для меня сон, который я видел нынче ночью. Мне снилось, что я отправляюсь в далекое путешествие; что в первый раз я остановился в Хандерфорде, куда попал, не касаясь земли; оттуда я переместился в Солт-Хилл, где также провел ночь; а на третий день я прибыл в Хай Уикхем, где моя мама, прекрасная как ангел, протянула мне руки, и приняла меня на них.
   - Так вот, - продолжал доктор, - это именно те самые места, где должно оставаться тело нашего маленького лорда сегодня и завтра ночью, прежде чем мы достигнем склепа, где погребена его мать, которая и встретит его там.
   Рассказ этот столько же странен, сколько и обстоятелен; я мог бы объяснить это видение взволнованным состоянием разума мистера Эйлсопа, если бы не полная фантастичность этой таинственной истории, о которой я узнал, прочитав "Заметки" покойного преподобного мистера Джервиса из Бромптона, которые он счел необходимым опубликовать в 1831 году. Из них можно узнать, что мистер Уорнер ошибается в отношении "места жительства, имени и возраста преподобного Уильяма Гранвилля Петти, характера и продолжительности его болезни, а также места погребения". Также можно узнать, что ни доктор Пристли, ни мистер Джервис не присутствовали на похоронах, и не могли обсуждать обстоятельств случившегося; согласно заявлению, сделанному мистером Эйлсопом на смертном одре, мистер Джервис вообще никогда ничего не слышал об этой истории, пока ему не был указан соответствующий том Уорнера, в котором она описана. Эта странная история, в которую поверили многие доверчивые люди, заключала кажущуюся тайну, пока мы не прочитали в "Заметках" мистера Джервиса простое замечание в отношении сохранившего ее для нас джентльмена, что "его романтическая натура предрасположила его к серьезному восприятию сверхъестественных явлений, на самом деле никогда не случавшихся".
  

ВОДЯНОЙ ПРИЗРАК

  
   В январе 1734 года, корабль "Элизабет", под командованием капитана Уокера, бросил якорь в гавани Кадиса; на борту находился мистер Барнет, хирург, уроженец Ирландии, возвращавшийся на родину. Он был очень умным человеком и интересным собеседником, а потому капитан водил с ним дружбу. Как-то раз разговор зашел о призраках. Барнет, казалось, верил в привидения; по крайней мере, он рассказал большое количество необычных историй, приводя доказательства их правдивости. Уокер, наоборот, полагал сверхъестественные явления невозможными, и старался убедить своего друга в нелепости и абсурдности доказательств подобных историй; он заявлял, что ничто на земле не способно заставить его отказаться от доводов рассудка и быть обращенным в веру о том, что духи умерших способны являться живым.
   Возможно, именно это неосмотрительное заявление подало мистеру Беннету идею показать своему другу, как разум, даже считающий себя освобожденным от предрассудков, свойственных человеческой природе, сталкиваясь с воображением, зачастую оказывается у последнего в плену.
   Около полудня, они стояли с несколькими членами экипажа на баке и смотрели на губернаторские сторожевые суда, входившие в бухту, и Барнет, бывший превосходным пловцом, предложил пари, что он спрыгнет за борт, проплывет под водой к этим судам, внезапно вынырнет рядом с одним из них и напугает стражников, которые примут его за водяного духа.
   Пари было заключено; Барнет разделся, прыгнул в воду и исчез. Экипаж сгрудился у борта, все пристально следили за сторожевыми судами, ожидая, на каком из них поднимется переполох. Но их ожидания были тщетны; все было спокойно, поскольку Барнет, по всей видимости, взвалил на себя непосильную задачу. Прошло много времени; все надежды увидеть его когда-либо снова исчезли; он наверняка погиб. Все, находившиеся на борту, были в высшей степени обеспокоены и взволнованы, в особенности те, кто принял участие в пари; они мучились мыслью, что, в какой-то степени, стали причиной смерти товарища.
   Эта трагедия наложила отпечаток на всю команду. В сумерках, Уокер отправился с некоторыми друзьями в свою каюту, где потеря их товарища стала единственной темой разговора, и нисколько не прибавляла настроения.
   Наконец, все разошлись, и капитан лег спать в чрезвычайном унынии. Он был так опечален размышлениями о плачевной судьбе своего друга, что не мог уснуть. Он долго лежал без сна; в окно каюты светила луна, когда он увидел, как открылась дверь. Скосив глаза, он увидел то, что не могло не удивить его, поскольку ему показалось, что в каюту вошел человек. Вскоре он оправился от своего удивления, и постарался убедить себя, что перед ним всего лишь фантом, созданный его разыгравшимся воображением. Тем не менее, повернувшись к таинственному видению, - теперь он видел его совершенно отчетливо, - капитан узнал в нем своего погибшего друга. Его охватил непередаваемый ужас, у него из груди непроизвольно вырвался стон.
   Помощник, находившийся в каюте вблизи руля, еще не спал; он услышал, как капитан крикнул громким, явно взволнованным голосом: "Кто ты?" Взяв лампу, он поспешил в каюту капитана; но, увидев призрак Барнета, в ночной рубашке, не произнеся ни слова, свалился на пол без чувств.
   Ночной посетитель проявил себя как гуманный и сострадательный дух, проявив необыкновенную заботу о помощнике, полумертвом от ужаса. Схватив бутылку со спиртом, стоявшую возле иллюминатора, он сунул ее под нос бедняги и растер спиртом виски. Капитан, все еще дрожавший всем телом, наблюдая за действиями призрака, начал понемногу приходить в себя.
   Этот предполагаемый призрак полностью развеял его изумление и ужас, когда, не прекращая попыток привести в чувство помощника, обратился к капитану: "Мой дорогой друг, - поскольку это был ни кто иной, как сам Барнет, - я должен попросить у вас прощения; боюсь, моя шутка зашла слишком далеко. Я всего лишь обогнул корабль под водой и незаметно влез в иллюминатор. Я не рассчитывал, что мое появление вызовет такой эффект; моим единственным желанием было пробудить в вас естественный страх, обычно одолевающий даже самых смелых людей при подобных явлениях. И теперь вы, полагаю, сами убедились в этой простой истине".
   Уокер, избавившись от ужаса, был рад увидеть своего друга, которого считал погибшим, живым и невредимым. Однако, хотя и признал свое поражение и верность истины, поспешил ему на подмогу, поскольку состояние лишившегося чувств помощника внушало серьезные опасения и могло закончиться смертью бедного парня.
   Все усилия мистера Барнета привести его в чувство не увенчались успехом; едва тот пришел в себя и снова увидел мнимого призрака, по неосторожности оказавшегося перед ним, как снова, охваченный ужасом, вернулся в прежнее состояние. Тогда Барнет вышел из каюты, чтобы позвать на помощь; было потеряно много времени; ибо все, к кому он ни обращался, в той или иной степени пугались неожиданным появлением того, кого считали утопленником, так что ему стоило больших усилий убедить их, - перед ними он сам.
   Несчастный помощник так до конца и не смог оправиться от происшедшего. Потрясение оказалось слишком сильным, даже когда его причина была ему разъяснена. С того времени разум его слегка помутился; он избегал мистера Барнета, хотя прежде был одним из храбрейших людей и не раз смотрел в лицо смертельной опасности.
   Так закончился эксперимент Барнета, попытавшегося воздействовать на воображение недоверчивого человека; показать, насколько страх, естественный для каждого, может с легкостью обмануть прочие чувства. Его приключение доказывает нам, в то же время, насколько опасным может оказаться подобное воздействие посредством воображения; что оно, из-за простого любопытства, способно оказать влияние, последствия которого будут необратимы; и что непростительная самонадеянность того, кто полностью убежден в отсутствии каких бы то ни было сверхъестественных явлений, его мужество, могут быть подвергнуты даже слишком суровому испытанию человеческой изобретательности.
  

ПРИЗРАК МОНАХА В ИМПЕРАТОРСКОМ ВЕНСКОМ ДВОРЦЕ

  
   Прекрасная Аврора Кенигсмарк только-только родила в 1692 году младенца, ставшего впоследствии знаменитым маршалом Саксом, когда Август II, курфюрст Саксонии, покинул ее и, следуя призыву чести, отправился в Венгрию, где армия императора сражалась с турками.
   Военный лагерь - не гарем. Опасности и тяготы войны являли собой столь разительный контраст с волшебными празднествами Морицбурга, что Август вскоре наскучил своим новым поприщем; в самом конце кампании он покинул армию и вернулся в Вену, с целью выказать свое уважение императору. Леопольд принял его с почетом, и оказал ему такие знаки внимания, какие прежде не оказывались при австрийском дворе никому из протестантских принцев.
   Легкие и приятные манеры Августа на какой-то срок смягчили испанский этикет двора, и в честь курфюрста было устроено несколько пышных празднеств. Одинаковый возраст и сходство характеров вскоре привели к тому, что между ним и Иосифом, королем римлян, завязалась крепкая дружба; последний, как казалось придворным, имел склонность к политическим интригам, а потому привлекал всеобщее внимание. Чтобы узнать о тайнах их дружбы, они пытались запутать курфюрста в любовной интриге, но это никак не удавалось. Наконец, гордой и чувственной графине Эстерле удалось увлечь его, и он совершенно позабыл о прекрасной Авроре.
   Опьяненный восторгом полученного наслаждения, Август пребывал во власти восхитительных утренних снов, когда ему передали просьбу короля прийти к нему. Он без промедления вернулся в свои апартаменты; но каково же было его удивление, когда он нашел принца, которого оставил прошлой ночью совершенно здоровым, бледным и взволнованным, лежащим в постели едва ли не в бредовом состоянии.
   - О Господи! - воскликнул курфюрст. - Что случилось с вашим величеством?
   - Случилось страшное, - ответил Иосиф, собравшись с духом. - Думаю, когда вы услышите, вас тоже охватит дрожь. Сегодня ночью мне предстало самое ужасное видение, какое только когда-либо представало кому из смертных. Я спал, когда, около двух часов ночи, дверь комнаты с громким шумом распахнулась. Подумав, что это мой слуга, я не стал отодвигать полог, но строго выговорил ему за то, что осмелился меня побеспокоить. Представьте, однако, мой ужас, когда я услышал звон цепей, и рядом с кроватью предстала высокая белая фигура, обратившаяся ко мне и сказавшая замогильным голосом:
   - Король Иосиф! Ты видишь перед собою дух, претерпевающий муки чистилища, коему высшей волей повелено объявить тебе, что, по причине своей дружбы с курфюрстом Саксонии, ты увлекаешься в пропасть греховную. Я пришел предупредить и спасти тебя. Откажись от этой дружбы, или ожидай вечного проклятия!
   Произнеся эту угрозу, призрак потряс цепями; я был объят ужасом; а он, тем временем, продолжал:
   - Почему ты не отвечаешь мне, Иосиф? Ты имеешь наглость бросить вызов Всевышнему? Благоволение смертного более ценно для тебя, чем благодать Божия, остерегающая тебя? Через три дня я явлюсь за ответом, и если ты решишь продолжить общение с курфюрстом, его и твоя гибель неизбежны.
   С этими словами видение исчезло, оставив меня в состоянии, которое невозможно описать. Я даже не мог позвать своих слуг. Через какое-то время, с большим трудом, мне все-таки удалось позвонить; вошедший камердинер нашел меня почти без чувств.
   Сейчас я немного успокоился, поскольку решил изменить свою жизнь и надеюсь получить отпущение грехов. Но я опасаюсь за вас, и потому призываю вас перейти в нашу веру: придите в лоно нашей церкви, через которую обрящете спасение и вечную жизнь.
   На этом король закончил свой рассказ, стоивший ему явных усилий, и откинулся на подушки. Курфюрст был слишком сбит с толку и молчал. Он обдумывал, чем можно объяснить это таинственное видение; но его трезвый разум не мог отыскать оснований, чтобы приписать это чрезвычайное событие вмешательству сверхъестественных сил.
   Поначалу он попытался убедить своего друга, что привидение - не что иное, как весьма правдоподобный сон, и призрак был вызван болезненным воображением, но король снова и снова заверял его, что знает, - увы, слишком хорошо! - что это реальность; что он не спал, и все было именно так, как он рассказал.
   - Но, - возразил курфюрст, - разве это не могло быть предумышленным обманом?
   Иосиф, с истинным величием, тут же отверг подобное предположение, поскольку был уверен - ни у кого не хватит смелости так низко обманывать его.
   - Внешние обстоятельства, - вежливо возразил Август, - и в самом деле противоречат этой гипотезе, но множество священников-интриганов, которыми изобилует двор, включает весьма изобретательных гениев. Возможно, кто-то из них решил воспрепятствовать нашим отношениям, поскольку наши разговоры могут касаться религиозных тем, и не будет ли ваше величество против, если я попытаюсь раскрыть их мошенничество?
   Эта идея королю понравилась.
   Курфюрст осведомился, не возражал ли его исповедник против их дружбы; и Иосиф откровенно признал, что тот не только часто призывал его от нее отказаться, но даже угрожал отказать в отпущении грехов, если общение с курфюрстом не будет прекращено. "Кажется, мы у цели!" - воскликнул Август, приходя в прекрасное расположение духа. Затем он объяснил королю вероятные мотивы призрака и средства, которые тот использовал для их претворения в жизнь, после чего пообещал разоблачить привидение. Оба поклялись хранить молчание о своем разговоре и достигнутых договоренностях, после чего Август отправился к себе и не покидал своих покоев в течение трех дней под предлогом недомогания. Прекрасная Эстерле напрасно пыталась извлечь его из его уединения; он, тем временем, разработал свой собственный план.
   На третью ночь он разделся и лег спать, как обычно; но едва отпустил слуг, как поднялся и через потайную дверь проник в комнату короля. Здесь, в укромном месте, он дожидался наступления полуночи. Наконец, часы пробили двенадцать, и призрак явился таким же ужасным, каким предстал во время своего первого появления.
   - Король Иосиф! - раздался замогильный голос; но ему помешала говорить могучая рука курфюрста, схватившая его за горло и бросившая на пол.
   - Негодяй! - прогремел Август. - Отвечай: кто ты?
   Король, за пологом, вздрогнул, опасаясь за судьбу курфюрста.
   - Иисус!.. Мария!.. - воскликнул призрак. - Смилуйтесь! Во имя Господа! Я - исповедник.
   - Нет! - вскричал курфюрст. - Ты - дух! И сейчас вернешься в чистилище, откуда ты пришел!
   Он произнес это, открывая окно; с долгим, громким воплем, фальшивый призрак полетел над крышами Императорского дворца. В тишине ночи звенела цепь, ускорявшая падение. На шум вышел охранник дворца, и в несчастном призраке узнал исповедника короля.
   Негодяй, конечно, даже не подозревал, какая награда может ожидать его за его проделку. Он сильно разбился, и скончался через несколько часов, но его дух, насколько известно, никогда более не покидал чистилища.
   На лице короля были написаны ужас и негодование. Он был возмущен подлой интригой, и поклялся, при восшествии на трон, изгнать из страны всех иезуитов. Время, однако, смягчило это необдуманное решение; он не сдержал своей клятвы; на самом деле, он не смог даже избавиться от нового исповедника, навязанного ему.
   Это событие стало для Вены настоящей сенсацией, пробудило интерес к курфюрсту и восхищение им. Зато император Леопольд выразил свое неудовольствие подобным поведением при своем дворе, и явно охладел к Августу, который, казалось, этого не заметил, завершил интрижку с амбициозной венгерской графиней и с триумфом отбыл из Вены.
   Коварные отцы Общества Иисуса были вынуждены на этот раз отказаться от составленного ими плана поймать в свои сети одного из самых могущественных "отступников" Германии, чьи предки внесли огромный вклад в дело Реформации. Но только на время. То, что не удалось исповеднику, было исполнено вскоре после неудачной попытки завладеть короной Польши. Тот самый Август, который столь ревностно защищал принципы протестантизма, добровольно отрекся от веры своих предков в присутствии кардинала-архиепископа Раава. Обладая преувеличенным самомнением, он вскоре испытал ряд унижений и столкнулся с трудностями, от которых слава его померкла, и он лишился привязанности своих честных саксов.
   До самой смерти он оставался приверженцем веры, которую посчитал единственно истинной. Он уверовал в явления духов, и его летописцы рассказывают, что он с большим доверием относился к ночным потусторонним визитам.


МЕДВЕДЬ ФРИДРИХСХОЛЛА

  
   До Французской революции, во всей континентальной Европе не было более суеверных людей, чем солдаты. Мужчины, с легкостью рисковавшие своими жизнями в смертельной схватке, дрожали даже при одной мысли о встрече с призраком. Наполеоновские миротворцы-атеисты изменили положение дел; но приводимая ниже история иллюстрирует состояние умов в тот период, когда солдаты еще не стали настолько смелыми, чтобы не бояться ни человека, ни дьявола, ни Бога.
   Когда Карл XII, король Швеции, осаждал город Фридрихсхолл, в Норвегии, зимой 1718 года, однажды ночью, между двенадцатью и часом, что-то, имевшее вид огромного медведя, было замечено неподалеку от порохового склада. Его громовой рев, когда зверь приближался, заставил часовых в ужасе бежать со своего поста и напугал их до такой степени, что они, не останавливаясь, прибежали в караульную и заявили, что их преследовал сам дьявол, принявший облик медведя.
   За это нарушение их немедленно заковали в железо, а младшему офицеру было приказано немедленно отправить новых караульных на самовольно оставленный прежними пост. Однако и те, вместе с младшим офицером, прибежали обратно. Они заявили, что им навстречу вышло чудовище, и что из его огромных челюстей вырывалось пламя.
   Офицер, взяв больше солдат, сам отправился на пост, чтобы убедиться в наличии зверя и расправиться с ним; но, по прибытии, не обнаружил ни его, ни следов. Видение исчезло, возможно, потому, что пробил час; ибо хорошо известно, что дьявол и бесы видны только до этого времени, равно как и призраки.
   На следующий день комендант, в соответствии с военным статьями, приказал повесить всех солдат, бежавших с поста, а также младшего офицера. Они умерли с твердым убеждением, что видели дьявола.
   Когда солдат выстроили для несения караульной службы, их распределили на разные посты, в том числе и к пороховому складу, однако те, кому выпало для дежурства время между одиннадцатью и часом ночи, отказались выполнять свой долг. "Если нам предоставляется выбор, - говорили они, - между дьяволом и палачом, то мы предпочитаем умереть от руки последнего, чем предать душу в когти Вельзевула".
   Комендант, знавший своих солдат, выбрал из них самых бесстрашных и пообещал каждому из них, который согласится нести ночной караул около порохового склада, двенадцать дукатов. После долгой паузы, два крепких померанца согласились нести караул на двух постах - в передней и задней части здания, но только при условии, что каждый караул будет состоять из двух человек; то есть, их должны были сопровождать еще двое товарищей. Таковые нашлись, и четыре отважных парня, тщательно зарядив мушкеты и снабдив их свежими кремнями, отправились на свои посты.
   Весь гарнизон пребывал в напряженном ожидании, становившимся все более тревожным по мере приближения ужасного часа. В караульной никто не спал; никто не рассказывал обычных историй; не шутил; царила мертвая тишина. В пороховом складе четверо часовых ходили взад-вперед быстрыми шагами, вслух читая молитвы.
   Наконец, час настал, и вместе с последним ударом часов раздалось низкое рычание. Слабое мерцание огней стало более заметным. С ужасным ревом, появился адский медведь. Двое часовых, не дожидаясь приближения монстра, убежали; третий, один из померанцев, начал целиться, но упал на землю и сломал руку; и только четвертый, его соотечественник, выстрелил. Но либо он не попал в своего врага, либо, - именно так показалось ему в тот критический момент, - ему на своем опыте было суждено познать истину древнего утверждения о том, что "духи не могут быть ранены". Огромный зверь, с ужасным ревом, двигался на него, и он попятился.
   Комендант отдал строгий приказ, чтобы, в случае ночных происшествий, ему немедленно сообщали о них. Поэтому к нему был направлен младший офицер; но еще прежде, чем тот вернулся, старый капитан решил пойти и лицом к лицу встретиться с призраком. Он приказал сержанту следовать за собой; тот отказывался, пока обнаженная сабля капитана не заставила его повиноваться.
   Прежде, чем двинуться в путь, он вооружился топором, сунул за пояс заряженный пистолет и приказал сержанту взять карабин. Кроме того, он направил в сторону склада нескольких часовых, чтобы, в случае крайней необходимости, они могли прийти ему на помощь. После чего отважный офицер пошел вперед; сержант следовал за ним. Подходя к складу, он увидел мерцающий свет в приоткрытой двери. Ускорил шаг. "Быстрее, но тише! - приказал он. - Тут творится какая-то дьявольщина!" Им удалось приблизиться к складу незамеченными. Не теряя попусту времени, он нанес медведю, ощупывавшему дверь в склад, такой удар топором по голове, что уложил монстра на месте. "Приставь карабин к его горлу! - скомандовал капитан своему спутнику. - Но не стреляй, пока он не пошевелится!" После чего выстрелил из пистолета, давая сигнал караульным, и несколько солдат тут же прибежали на место действия с факелами и фонарями. С медведя, все еще живого, сняли шкуру, под которой оказался отважный швед, с отмычками и ломом. Он изображал огонь из пасти с помощью факела, зажатого в зубах, которым намеревался взорвать склад. Комендант распорядился повесить его на следующий день, обрядив медведем. Храбрый капитан получил звание майора, а сержант - прапорщика.
  

БАРБИТО или ПРИЗРАК КУЭНКИ

Случай в Испании

  
   Во времена правления Филиппа II, некий богатый идальго, по имени дон Лопес, проживал на берегу Хукара, в окрестностях Куэнки, в самой дальней части Новой Кастилии. У него было доброе сердце, он обладал отменным здоровьем, был гостеприимен и имел множество друзей. Его можно было во всех отношениях считать счастливым человеком: он боялся Бога, любил короля, уважал Церковь; одним словом, был таким, каким в те времена должен был быть каждый добрый испанец, для мирной и честной жизни на земле и спасения в жизни вечной.
   Дон Лопес каждый день благодарил судьбу.
   - Что такого я сделал, - говорил он, - чтобы заслужить благосклонность, коей Небеса одаривают меня? Я имею честь принадлежать к величайшей нации в мире, я озарен ее славой, я служил у великого полководца, я видел, как Франциск I был пленен при Павии. Дома мне нечего больше пожелать: моя жена - образец добродетели, она во всем похожа на меня: все, что она говорит, хотел бы сказать я, но, полагаю, она говорит это лучше, чем мог бы сказать я; она избавляет меня от многих хлопот со слугами, поступая с ними так, как они того заслуживают. У нас есть только одна причина жаловаться - отсутствие детей; но в этой жизни разочарования ожидают каждого. У меня есть дальние молодые родственники, которых я нежно люблю, отвечающие мне тем же, и друзья, пребывающие рядом со мною: они составляют как бы часть моей семьи, мы счастливы общением. Мои друзья привязаны ко мне; они прекрасные люди. Не знаю, как получилось, что они разделяют мои взгляды, но ведь они не станут опускаться столь низко, чтобы льстить мне? Конечно, я даю обеды, но ни один обед не стоит подобной цены. Разве отец Игнасио, один из моих гостей, не говорит всегда, что человек живет, пока не умрет? - Этот добрый пастырь из монастыря иеронимитов действительно часто повторял эти слова; он предпочитал пулярок Куэнки и дичь Бадахоса, и никогда не пил вина Бискайи, если мог заполучить вино Ла-Манчи.
   Одно-единственное желание не давало Лопесу наслаждаться своим счастьем. Ему хотелось заставить окружающих испытать нечто новое, какое-нибудь необыкновенное удовольствие, что должно было стократ вернуть им то, чем, по его мнению, они щедро делились с ним. Он долго думал над тем, что это могло бы быть, и, наконец, принял решение, не озаботившись его разумностью. Он решил исчезнуть, самым настоящим образом; то есть, чтобы подумали, будто он умер и похоронен. Он улыбался, когда представлял себе, как изменятся лица его родных и близких, когда с них исчезнет выражение глубокой скорби, и они воссияют радостью, по причине того, что он, явившись среди них, откроет себя и скажет им: "Не плачьте, вот он я!"
   Могу только догадываться, откуда к нему пришла эта идея. Не так давно Карл V в своем монастыре в Эстремадуре устроил церемонию собственных похорон, и Лопес решил последовать его примеру. Между принятием решения и его воплощением прошло не более недели.
   У дона Лопеса был помощник, его слуга, которого он считал идеальным. Он говорил ему: слушай, и тот слушал; говорил: молчи, и тот молчал; говорил: следуй за мной, и тот следовал. Дон Лопес притворился больным; ему становилось все хуже и хуже. По вполне понятной причине он отказался от услуг врачей, предлагавших пустить ему кровь; в соответствии с обычной практикой, ему было предложено четыре операции подобного рода в качестве первого шага.
   В конце концов, его случай был признан безнадежным. Слуга, единственный человек, которому он позволил присутствовать при своей кончине, заменил своего хозяина куклой, похожей на дона Лопеса, в то время как настоящий дон Лопес, спустившись по потайной лестнице, умчался галопом в Кадис, с намерением отправиться в Нидерланды, пока его "двойник" будет с надлежащими почестями перенесен в главный собор Куэнки.
   Звонили все колокола, облаченную соответствующим образом фигуру, в глубоком трауре, сопровождали духовенство и члены семьи. Собор был задрапирован в черное; в пяти нефах и часовнях горели свечи; отец Игнасио отслужил панихиду, певчие исполнили Be profundis так, что это исполнение долго не могло забыться.
   Дон Лопес, тем временем, прибыл в Нидерланды; чтобы скоротать полгода вынужденного отсутствия, он решил принять участие в военных действиях. Он присоединился к армии, одержавшей победу под Сен-Кантеном, и потерял в этом сражении мизинец левой руки. Это "событие" было отмечено в хрониках того времени, но дон Лопес был обозначен как дон ***; ибо, как легко понять, он тщательно оберегал свое инкогнито. Его верный слуга Педрильо, чрезвычайно привязанный к своему хозяину, присоединился к нему и сообщил во всех подробностях о похоронах и скорби, причиной которой стала его мнимая смерть; и, таким образом, доставил ему удовольствие думать, каким счастливым будет его "воскрешение". В то же время, Педрильо не скрыл того обстоятельства, что когда он покидал дом под каким-то надуманным предлогом, из всех друзей, с которыми он прощался, труднее всего ему далось прощание с Барбито; оно было настолько трудным, что он едва не остался в Куэнке. Барбито был пиренейским догом, выращенным доном Лопесом. Это животное отличалось красотой, силой, смелостью и преданностью. Дон Лопес был сильно привязан к своему дорогому Барбито, который, после исчезновения своего хозяина, перенес свою любовь на принадлежавшие тому вещи. Дон Лопес поклялся, что, по возвращении, собака будет получать кролика, куропатку, и олья подрида каждое 25-е августа, в день, когда он получил такое трогательное свидетельство ее преданности.
   Но те, кто вступают под знамена Марса, обрекают свою жизнь на постоянный риск. Дон Лопес был взят в плен рыцарем Нижней Бретани; тот привез его в свой замок и держал там до заключения мира, то есть, в течение двух долгих лет. За это время дон Лопес не слышал ни слова о Кастилии, и ничего не видел из окна своего подземелья, кроме крыш Кемперкорентина.
   Тем временем, в Куэнке случилось несколько событий. Страдания, вызванные смертью дона Лопеса, оказались слишком сильными, чтобы быть долговременными: такое случается с сильными эмоциями; если бы это было не так, они стали бы нестерпимыми для человеческого сердца.
   Добрый кастилец был само благоразумие, и, чтобы найти свой дом таким, каким его покидал, он позаботился о том, чтобы право на полное и свободное владение всем его имуществом перешло к его жене. Донна Беатрикс, таково было ее имя, была женщиной рассудительной, и так любила порядок, что не сдвинула бы даже кресла с того места, где оно простояло пятнадцать лет.
   Завещание было найдено в письменном столе мнимого покойника; но дорогие племянники, с нетерпением дожидавшиеся наследства своего любимого дяди, оспорили этот документ. Адвокат обнаружил запятую в том месте, где должна была стоять точка, и частицу там, где должен был находиться союз. Дело было передано на рассмотрение коррегидора, коррегидор передал его оидору королевского суда Валенсии, а тот - оидору канцелярии Гранады; здесь, наконец, дело было решено, из-за злосчастной запятой, не в пользу вдовы. Соответственно, владения дона Лопеса перешли к его племянникам. Донне Беатрикс был оставлен только дом; поскольку ее привычки были неизменны, а желания - умеренными, ее гардероб остался на том же месте, запас шоколада - в том же шкафу, клетка с попугаем - в том же углу; она горевала только по поводу утраты одежды, напоминавшей ей об умершем муже.
   Дело, однако, получило огласку не только в Кастилии, но и соседних провинциях. Дон Лопес, обретя свободу, ни о чем не думал, кроме как о скорейшем возвращении, представляя себе радость, с какой он будет встречен. Но на одном из постоялых дворов в Сарагосе он узнал о том, что случилось: он был несколько удивлен, но не сомневался, что его "воскрешение" удивит племянников еще больше, и справедливость будет восстановлена. Однако, вместо пышного празднества, посреди которого он должен был объявиться, как планировал прежде, к великой радости родных, близких и самого себя, первое, что он сделал, - это отправился домой, чтобы сказать жене, что его смерть была всего лишь шуткой, и что он попытался вернуться как можно раньше.
   Когда он вошел, то обнаружил донну Беатрикс сидящей все в том же кресле, на том же месте, занимающейся тем же, чем и прежде - шитьем одежды для Богоматери Куэнки. Он поспешил к ней со всем рвением любящего мужа. Возможно, донна Беатрикс думала о нем, но, конечно же, не ожидала его увидеть. Едва завидев мужа, она упала на колени перед изображением Сантьяго де Компостелла.
   - Ах, мой дорогой муж! - воскликнула она. - Умоляю, не причиняй мне вреда; ты знаешь, я никогда не делала ничего, что могло бы огорчить тебя.
   Дон Лопес продолжал приближаться.
   - Ах, Пресвятая Дева! - воскликнула она, закрывая лицо руками. - Не приближайся ко мне, мой дорогой муж, возвращайся туда, откуда пришел! Если твоей душе нужно что-то для упокоения, обещаю отслужить множество месс, но, во имя Господа, вернись обратно, ты пугаешь меня до смерти!
   Добрый идальго, увидев, что жена принимает его за призрак и что она слишком взволнована, чтобы выслушать его объяснения, не знал, смеяться ему или плакать; но, чтобы дать ей прийти в себя, он поспешил в монастырь иеронимитов, и взбежал наверх по лестнице, в келью преподобного отца Игнасио.
   Монах только что закончил переписывать проповедь миссионеров Галисии, которую собирался использовать сам. В ней говорилось об ухищрениях, к которым прибегают злые духи для соблазнения рабов Господних; он собирался прочитать ее в шести женских монастырях Куэнки. Едва дон Лопес вошел и открыл рот, собираясь заговорить со своим старым другом, как монах, все еще под впечатлением своей работы, будучи далек от разумного восприятия действительности, с ужасом уставился на него. Бедный дон Лопес, безмерно огорченный испугом, в котором оставил свою жену, был не менее удивлен неподвижности отца Игнасио, и сильно ударил его по плечу. Жизнелюбивый монах, пробудившись от сиесты после сытного обеда, разрываясь между страхом перед дьяволом, на которого нападал в своей проповеди, и доном Лопесом, в обличье которого, вне всякого сомнения, ему и явился этот самый дьявол, подскочил к двери, оставшейся открытой; не оборачиваясь, он покинул поле боя, оставив победителем дона Лопеса или, скорее, злого духа.
   Лопес покинул монастырь и отправился к своим племянникам. Сначала он встретился с младшим и спросил, узнает ли тот его. Молодой человек, не веривший в существование призраков, рассмеялся. "Слава Богу! - воскликнул Лопес. - Я наконец-то нашел хотя бы одного разумного человека!" После этого он рассказал племяннику, как его жена и монах приняли его за то, чем он не был; он заверил его, что пока еще не перешел в царство духов, и все еще остается облеченным плотью и кровью, - его дорогим дядей, идальго Лопесом, всегда его любившим; и закончил тем, что не сомневается - теперь его племянники вернут именье, которым завладели слишком рано. Но племянник был андалузцем; он весело рассмеялся, веселее, чем обычно, и сказал: "Иди своей дорогой, добрый человек, ты славно меня повеселил".
   Услышав эти слова, дон Лопес пришел в ярость, вполне естественную для человека, которому отказывают быть тем, кем он на самом деле является. Эта ссора привлекла внимание старшего брата, который спустился по лестнице, узнать, в чем дело. Напрасно дон Лопес прибегал к убеждениям и угрозам; он ничего не добился ни тем, ни другим. Сбежались слуги и соседи; одни говорили, что это не может быть идальго дон Лопес, поскольку сам участвовал в его погребении; другие, что его отпевал сам отец Игнасио; но все были согласны, что незнакомец чем-то похож на дона Лопеса, и по этой причине является очень опасным самозванцем. Маленький человек в черном одеянии судейского заметил, что было бы неплохо схватить его и доставить к коррегидору. Это предложение было поддержано всеми, особенно, обоими племянниками; и они воплотили его в жизнь, несмотря на естественную ярость нашего идальго, когда майор и четыре альгвасила, офицеры инквизиции, выйдя из экипажа, схватили его и препроводили в этот весьма уважаемый трибунал.
   Я не стану передавать подробностей дознания, которому подвергся бедный дон Лопес, о пытках водой, к которым прибегали, чтобы заставить его признаться в одержимости демонами, назвать свое настоящее имя и сословную принадлежность. Добрый идальго мужественно держался, пока в него вливали первые шесть стаканов; но когда его растянули на столе и вставили в рот огромную воронку, чтобы удвоить или даже утроить количество вливаемой жидкости, мужество оставило его, и он готов был признать что угодно, если бы сильный шум, донесшийся под мрачными сводами, не отвлек внимания его мучителей.
   Рев рога Астольфо или труб Израиля, от которого пали стены Иерихона, не мог сравниться со звуком, раскатившимся жутким эхом в этой обители тишины и ужаса. Мучители упали на колени, полагая, что настал их последний час; бедный дон Лопес поднялся со своего ложа; перо выпало из рук секретаря; инквизитор побледнел; но это был всего лишь Барбито, верный, ласковый и страшный Барбито. Он случайно уловил запах своего хозяина возле монастыря иеронимитов; он следовал за ним из улицы в улицу, до дворца инквизиции; здесь, тюремщики - из страха, а их собаки - из дружелюбия, позволили ему войти. Барбито, беспокойный, нетерпеливый, яростный, продолжал искать своего хозяина; он, наконец, нашел его и, сметая все на своем пути, прыгнул на стол; он лизал его лицо и руки и, наконец, лег у его ног. И горе тому, кто попытался бы теперь к нему приблизиться!
   Барбито изменил судьбу дона Лопеса. Без него, его хозяин мог рассчитывать на пожизненное заключение как на самое мягкое наказание; но свидетельство его собаки стало более чем убедительным доказательством для секретаря. Этот маленький человек был ученым, только что написавшим труд о душах животных. Барбито стал доказательством его утверждений, и это спасло дона Лопеса. Секретарь заявил Инквизитору, что собака является свидетелем, против показаний которого никто ничего не может возразить. Кроме того, оно доказывало, что дон Лопес - не дьявол, принявший человеческий облик; от него не исходило ни малейшего запаха серы, как это обычно бывает с теми, кто продался нечистому.
   Секретарь проводил дона Лопеса и Барбито к донне Беатрикс; при виде этого свидетеля супружеская привязанность одолела страх. Добрый идальго мог бы заметить, если бы захотел, как его "воскрешение" повлияло на нее. Как мы уже говорили, она не меняла своего образа жизни, и в течение двух лет жила, как подобает вдове, теперь же ей надлежало снова жить, как жена; но такова была мягкость ее характера и любовь к дону Лопесу, что неудовольствие ее вскоре прошло, и уже через час она не ощущала ничего, кроме радости обрести его снова.
   Жена дона Лопеса оказалась единственным живым существом, последовавшим примеру Барбито. Племянники, унаследовавшие его собственность, отказывались признать его, хотя и соглашались, что он имеет некоторое сходство с покойным. Отец Игнасио держался того, что он сам совершал погребальный обряд. Вопрос о возврате имущества не стоял; дону Лопесу не было возвращено ничего, поскольку, из-за возникшей путаницы, было заявлено, что ни коррегидор Куэнки, ни суд Валенсии, ни канцелярия Гранады не могут ошибаться.
   У маленького секретаря, оказавшего покровительство дону Лопесу благодаря тому, что его случай подтвердил изложенное в трактате, была сестра, - придворная дама любовницы короля, донны Клары де Мендосы, которую Тициан изобразил как Венеру Анадиомену, в одеянии, состоявшем только из ожерелья и браслетов с восточным жемчугом, размером с голубиное яйцо. Придворная дама представила дона Лопеса и его собаку донне Кларе.
   Она была первой, кто оказал ему милость; в женщинах сердце всегда сильнее разума. Донна Клара обо всем рассказала монарху, в том числе о ранении дона Лопеса и собаке. Она рассказала о его добром сердце и несчастьях; король, оценив заслуги храброго испанца, никогда не просившего об одолжении, назначил ему пенсию.
   Дон Лопес выкупил трактат маленького секретаря и написал историю, которую я представил читателю, в которой предупредил любого: если у кого возникнут безумные фантазии, подобные его собственной, он, по крайней мере, должен принять меры предосторожности, и хотя бы завести себе верного пса, такого же, каким был Барбито.
  

ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С ТЕМИ, КТО УТВЕРЖДАЕТ, БУДТО НЕ БОИТСЯ ПРИЗРАКОВ

  
   В конце первой четверти прошлого столетия, вера в призраков и страх перед сверхъестественным, чрезвычайно распространенные, начинали считаться глупыми и опасными. В этот период, некие молодые люди, учившиеся в Вене, дружившие и жившие вместе, проявляли сильное желание избавиться от предрассудков и суеверий, в которых были воспитаны. Однако вскоре поняли, что это может быть достигнуто очень нескоро; тем не менее, один из них, по имени Джозеф Бернарди, склонный много говорить на эту тему, настаивал на том, что в возрасте двадцати двух лет полностью справился с самыми неприятными из своих предрассудков, такими, например, как страх перед призраками.
   - Да, - сказал один из его товарищей, - я знаю так же хорошо, как и ты, что дьяволы и призраки не могут навредить нам; я, так же, как и ты, убежден, что Бог милостив и нежен к нам, чтобы позволить злым духам властвовать над нами; и все же я не могу полностью освободиться от влияния глупых россказней моей сестры по этому предмету. И хотя я знаю, что не существует никаких гоблинов и черных людей, которыми она пугала меня, чтобы я вел себя тихо, и смеюсь над ними; тем не менее, неясное ощущение связи ночи и мрака с явлениями невидимых злых духов пронизывает мой разум и, несмотря на все убеждения и аргументы, я не могу до конца расстаться с этими страхами. В частности, я не могу хладнокровно идти поздно ночью мимо склепа на нашем кладбище, меня невольно охватывает ужас, и я ускоряю шаг, хотя уверен, что мертвые спокойно лежат в своих могилах, и те, от кого в склепе остались одни кости, не способны причинить мне никакого зла.
   Бернарди искренне рассмеялся этому откровенному признанию и не пожалел шуточек в адрес своего друга.
   - Что касается меня, - хвастливо добавил он, - то я совершенно спокойно могу отправиться ночью в склеп, и отвесить лежащему там несколько дней трупу пощечину, нисколько не опасаясь.
   Его друзья, задетые его самодовольством, поймали его на слове.
   - Что касается пощечины, - сказали они, - мы с радостью избавим тебя и покойника от этого, но вправе ожидать, что ты отправишься в склеп между полночью и часом, - в соответствии с твоим собственным утверждением. Если же ты этого не сделаешь, мы будем считать тебя пустым хвастуном, который кроме болтовни ни на что не способен.
   Бернарди почти оскорбился, поскольку его товарищи, похоже, в нем сомневались, и заявил, что готов пройти испытание. Один из студентов был знаком с семьей, которой принадлежал склеп, и изыскал средство раздобыть ключ. Вечером все собрались на квартире Бернарди и с нетерпением ожидали наступления полуночи. Пробило двенадцать. Смелому Бернарди был вручен ключ от склепа и вилка, которую, в качестве доказательства, он должен был положить в гроб с покойником, вместо того, чтобы давать ему пощечину.
   Студенты, для удобства, были в утренних платьях. Бернарди, оставив их, отправился в свою экспедицию. Его товарищи думали, что увидят, как он побледнеет, когда они вручили ему ключ и вилку; но он оставил их, по всей видимости, настроенный весьма решительно. Они пришли к выводу, что он все еще не расстался с излишней самоуверенностью. Тем не менее, все были твердо уверены, что в склепе никакой призрак не сможет причинить ему вреда; и все-таки, не могли сдержать дрожь, когда представляли себя на его месте, рядом с гробом, с вилкой в руке.
   Бернарди отсутствовал дольше, чем ожидалось. Согласно их расчетам, ему не должно было понадобиться более четверти часа; пробило час ночи, он не возвращался. Они начали беспокоиться по поводу столь долгого отсутствия и высказали предположение, что с ним что-то случилось. Они договорились, взяв лампу, всем вместе спуститься в склеп, в поисках своего товарища. Они надеялись, что встретят его, но их надеждам не суждено было сбыться. Читатель может представить себе их волнение, когда они обнаружили его распростертым перед открытой дверью склепа, по всей видимости, безжизненным. Они подняли его, заговорили с ним, но ответа не получили. Они осветили фонарем его лицо; оно было смертельно бледным; рот - широко открыт, как будто в крике; глаза, казалось, вылезли из орбит. Оправившись немного от испуга, молодые люди, не теряя времени, постарались сделать все, чтобы возродить его к жизни.
   Во-первых, они расстегнули и ослабили те части одежды, которые мешали дыханию и кровотоку. Самые сильные подхватили его на руки и отнесли домой, в то время как другие побежали за врачом; здесь, разными способами, попытались привести своего товарища в чувство. Ни секунды не было потеряно на бесполезные ахи и охи или необоснованные догадки о случившемся, поскольку все хорошо знали, что малейшая задержка может оказаться фатальной.
   Отнеся в комнату, они уложили его в кровать, на правую сторону, чтобы облегчить давление на сердце; они поливали его лицо холодной водой и подносили к носу бутылку, содержащую летучую соль, - по причине отсутствия уксуса. Во время одной из кратких пауз, они заметили слабые признаки, свидетельствовавшие о том, что товарищ их еще жив. Врач и его добровольные помощники удвоили свои усилия и, наконец, к их невыразимому облегчению, к Бернарди стала возвращаться жизнь.
   Однако, радость, которую они испытали при его возрождении, оказалась с горчинкой. Сначала думали, что он не может говорить от слабости, но, к сожалению, дар речи так никогда и не вернулся к нему до конца. Сильный испуг парализовал его язык, и он никак не мог произносить слова членораздельно, так, чтобы его понимали. Когда его спросили, что случилось в ту несчастливую ночь в склепе, он вздрогнул; затем знаками показал, чтобы ему дали перо, бумагу и чернила, с помощью которых и ответил на вопрос своих товарищей следующим образом.
   - Я сурово наказан за свое хвастовство и неразумие. Я добрался до гроба, не заметив ничего, похожего на призрак; но когда дрожащей рукой сунул вилку под крышку, и уже собирался уйти, что-то удержало меня за одежду. Я пытался вырваться изо всех сил, но меня охватил ужас, и я не знаю, что случилось потом.
   Прочитав это, товарищи Бернарди пришли в недоумение. Они были не склонны ставить его слова под сомнение, но и не могли понять, что произошло на самом деле. Мог ли призрак схватить человека? Откуда у бесплотного существа руки, чтобы удерживать что-то материальное? Долгое время они пытались решить это загадку, примирить рассказ своего товарища со здравым смыслом. Наконец, они решили сами спуститься в склеп, надеясь найти следы предполагаемого призрака.
   Ничего не сказав Бернарди, его любопытные товарищи на следующую ночь, в двенадцать часов, отправились в склеп. У них хватило здравого смысла запастись всем на случай любой чрезвычайной ситуации, поскольку опыт учит нас, что подобные меры предосторожности придают мужества в такого рода приключениях. Среди взятого ими с собой были несколько фонарей; ибо тот же самый призрак, напугавший до полусмерти их товарища, мог бы сыграть в темноте ту же шутку и с ними, но был бессилен против света.
   После этого, со всей возможной осторожностью они проследовали в склеп, обыскали каждый его уголок, осмотрели все гробы, но ничего не нашли. Наконец, один из них увидел вилку, которую их несчастный товарищ принес сюда накануне вечером. Она была засунута в один из гробов, и на ней имелся небольшой кусочек ткани. "Слава Богу! - воскликнул он. - Призрак найден! Смотрите, вот вилка и кусочек одежды Бернарди! Бедняга, в спешке, приколол вилкой к гробу свое платье, а потом подумал, что в него крепко вцепился призрак!"
   Удовлетворившись найденным объяснением, они покинули унылую обитель смерти и поспешили наутро к своему несчастному товарищу, чтобы сообщить ему разгадку тайны. Он сразу же взглянул на свое платье и не только нашел дырку, но и убедился, что кусочек материи в точности к ней подходит. Бернарди был очень рад, что его заблуждение объяснилось, но дар речи к нему так и не вернулся.
   Предположим, что товарищи Бернарди обладали бы меньшим здравомыслием и решимостью, чем требовалось для хладнокровного исследования природы воображаемого призрака, то есть естественной причины одолевшего его страха; что тогда можно было бы сказать об этой истории? Она, вне всякого сомнения, попала бы в разряд необъяснимых, и была бы приписана вмешательству злого духа; и одно поколение с ужасом и тревогой передавало бы эту историю другому. Или, предположим, Бернарди не воткнул бы вилку в гроб достаточно глубоко, она выскочила бы, когда он рванулся, не повредив его платья, каково в этом случае было бы объяснение этому факту?
   В этом случае его товарищи, вероятно, нашли бы вилку лежащей на полу склепа, но не смогли бы объяснить, как она туда попала, поскольку Бернарди заявил бы, что воткнул ее в гроб; и не имелось бы клочка материи, чтобы объяснить тайну. Если бы они не обладали достаточным количеством здравого смысла и не попытались обнаружить естественных причин сверхъестественного, и не представили неоспоримых доказательств, Бернарди до конца жизни свято верил бы в то, что злой дух удерживал его возле гроба и лишил дара речи в наказание за его самонадеянность.
   Сказать по правде, причиной его несчастья и был самый настоящий злой дух, - дух суеверия и предрассудков, привитый ему в младенчестве пагубными россказнями глупых людей. Впоследствии он, в письменном виде, признался своим товарищам, что действительно верил в свою способность без малейшего страха войти в склеп, но, войдя в него, был охвачен ужасом, - свидетельство того, что он не полностью освободился от своих детских страхов.
   "Счастливы, - добавил он, роняя слезы на бумагу, - счастливы те, чьи матери и сестры обладают здравым рассудком и стараются избегать всего, что может посеять в нежном младенческом разуме семена суеверного страха, которого все аргументы разума зрелого не могут впоследствии полностью искоренить".
  

ДЬЯВОЛ И ПРУССКИЙ ГРЕНАДЕР

  
   Есть старая поговорка: "не так страшен черт, как его малюют". Эта пословица подтверждается следующей историей, которая доказывает, что появление "его сатанинского величества" на земле может иметь и приятные последствия.
   В 1742 году, во время первой Силезской войны, полковник де ла Мотт Фуке, впоследствии прусский генерал, получил приказ от фельдмаршала Шверина занять город Кресир, в Моравии, своим батальоном гренадеров. Среди прочих мер предосторожности, принятых во время захвата этого места, на валу, неподалеку от дома католического священника, был поставлен часовой. В этой части города ходили слухи, будто на валу частенько появляется сам дьявол. Прусский часовой в первый же день сам смог убедиться в верности этих слухов; как только наступил час духов, появился Принц Тьмы, весь в черном, с рогами, когтями, длинным хвостом и вилами в лапах.
   Гренадер, стоявший на посту, был ветераном, не боявшимся ни Бога, ни черта. Вместо того чтобы испугаться, он спокойно дожидался приближения странной фигуры, которая не обращала внимания на его грозные окрики: "Стой, кто идет!" Приблизившись к часовому чуть ли не вплотную, фигура вытянула в его сторону вилы и ужасным голосом пригрозила мгновенной смертью.
   Часовой был мало встревожен этой угрозой, поскольку он исполнял свой долг. Он хладнокровно ожидал нападения, отмахнулся от вил штыком и вцепился в своего "потустороннего" противника. Он крепко держал его, невзирая на крики боли, которые тот издавал. Некоторые из товарищей гренадера, оказавшиеся неподалеку, поспешили ему на помощь, и, схватив Старого Хорни, поволокли в ближайшую караульную.
   На следующее утро он был препровожден, во всей своей "адской красе", в сопровождении огромной толпы, через весь город, к коменданту.
   Будучи подвергнут освидетельствованию и строгому допросу, "дьявол" смирился и подробно отвечал на каждый из предложенных вопросов. Выяснилось, что он оказался католическим священником, возле дома которого и был выставлен часовой. Раздраженный постоянным присутствием гренадера-протестанта, он подумал, что того можно напугать так же легко, как и самого суеверного прихожанина; но ему не посчастливилось отогнать часового от дома костюмом дьявола.
   Другие священнослужители города знали, что их незадачливый коллега своим маскарадом не только бросил тень на всех них, но и грубо нарушил законы военного времени; поэтому они со всем смирением добивались его освобождения и предлагали добровольно выплатить любой штраф, который на него может быть наложен.
   Полковник Фуке воспользовался этой возможностью в пользу своих гренадеров, которые, подобно всем прусским солдатам в то время носили белые гетры, и после только что закончившейся тяжелой кампании очень нуждались в новых. Он приказал сделать расчет стоимости черных гетр для всего батальона. Получилось около ста дукатов, которые и были выплачены католическим духовенством города в наказание за недостойное поведение своего коллеги.
   Несчастный, попытавшийся сыграть роль Старого Ника, был отправлен в монастырь, искупать свою опрометчивость; гренадеры получили черные гетры, послужившие им во время дальнейшей кампании. Они шутили, что им следует поблагодарить дьявола Кремсира за новые гетры; сам король был так доволен инновацией полковника Фуке, что решил заменить белые гетры на черные во всей армии.
  

ПРИЗРАК ГРАФА УОЛКЕНРИДА

  
   Юный граф фон Уолкенрид, к большому удовольствию своего отца, некоторое время учился в Геттингене, под руководством мистера Винкельмана. После чего отправился путешествовать, намереваясь пополнить багаж своих знаний. Винкельман, сопровождавший его в качестве советника и друга, в Страсбурге, к несчастью, заболел и умер, не прошло и месяца. Другого человека, который мог бы заменить ему умершего друга, не нашлось, и молодой граф решил продолжить свое путешествие в одиночку. Его отец также был удивлен и потрясен известием о внезапной смерти Винкельмана. Однако, будучи осведомлен о достойном поведении своего сына в течение нескольких лет, не стал возражать против его намерения путешествовать самостоятельно. Он написал ему, повторил отцовские увещевания, данные при расставании, и приложил письмо к видному парижскому банкиру, с которым был знаком ранее, будучи представителем французского суда, и которого считал своим другом. В этом письме он просил банкира выдать сыну столько денег, сколько тому понадобится, и предоставить рекомендательные письма, когда тот будет покидать французскую столицу.
   Напоминая банкиру об их прежнем знакомстве, он приложил к письму красивую золотую табакерку со своим портретом, имевшим поразительное сходство с оригиналом. Он был написан много лет назад, в Париже, когда старый граф был молод; они с сыном были поразительно похожи. Эта табакерка была подарена графу банкиром. Поэтому граф решил, что этот подарок не только пробудит у его друга приятные воспоминания, но и послужит прекрасным "удостоверением личности" сына.
   Юный граф, прибыв в Париж, решил остановиться временно в отеле гарни, до тех пор, пока не подыщет более подходящую для себя квартиру. Помимо нескольких других иностранцев, он обнаружил здесь двух братьев-англичан, бывших в Геттингене его сокурсниками. Это случайное обстоятельство, а также чрезвычайно изысканные обеды и ужины, в обществе многих в высшей степени обходительных и умных французов, случавшиеся ежедневно, тем не менее, заставляли графа постоянно откладывать исполнение его намерения подыскать новое жилье.
   Одним из джентльменов, встреченных графом, был барон де Виньи, и восприимчивое сердце юноши вскоре определило его в близкие друзья. Многочисленные таланты и приятные манеры делали этого молодого человека восхитительным спутником.
   Вскоре граф и барон уже не могли обходиться один без другого, а потому прочие их друзья и знакомые стали называть их Неразлучными; и это слово было применимо к ним во всех отношениях, пока смерть, очень скоро, не положила конец их взаимной привязанности.
   На своих повседневных вечеринках они привыкли прикладываться к бутылке; но ночью эта страсть переходила всякие границы. Им не нужны были в таких случаях лучшие, благородные вина. Привычка французов к дарам родной земли позволяла им избегать плохих последствий таких возлияний, но германский граф пал их жертвой. Он всегда старался быть хорошим компаньоном и не отставал от других, а потому частенько выпивал больше, чем это было возможно; это вызвало воспаление, лихорадку, и закончилось его смертью.
   Граф, не нуждавшийся в деньгах во все время своего пребывания в Париже, был настолько занят удовольствиями, что не удосужился навестить старого друга своего отца, банкира, доставить ему письмо и показать табакерку. Бессвязные выражения, произносимые им в горячечном бреду, показывали, что это пренебрежение занимало его разум в последние минуты жизни.
   Барон де Виньи был настоящим другом, и не избегал обязанности навещать больного, страдающего графа, с которым, когда тот был здоров, провел много счастливых дней; он часто приходил к нему и старался помочь облегчить его страдания, чем мог. В частности, он строго соблюдал все предписания врачей, предназначенные для того, чтобы избежать, по крайней мере, ухудшения состояния больного. Он рассматривал свои появления как единственное возможное доказательство искренности своей привязанности к графу; но, к сожалению, ни его внимание, ни искусство врачей не смогли спасти пациента, и тот уснул сном, от которого не просыпаются.
   Владелец отеля отправил врача для осмотра покойного и удостоверения, что тот действительно мертв. Врач, после самого тщательного осмотра, уверил его в смерти графа и выдал сертификат, требующийся в Париже для похорон. Хорошо известно, с какой поспешностью в этом городе останки умершего обычно предаются земле; и, в соответствии со сложившейся практикой, не прошло и двадцати четырех часов после того, как граф испустил последний вздох, как его тело было захоронено.
   На следующее утро, после собственных похорон, умерший граф лично явился к банкиру, чтобы исполнить поручение, данное ему отцом, которое он не исполнил при жизни. В том же самом платье, какое он носил в последние дни своей земной жизни в Париже, в присутствии верного, безутешного камердинера, бестелесный дух умершего, восстав из могилы, предстал как граф фон Уолкенрид перед банкиром, с отложенным визитом.
   Банкир никогда не видел графа; но даже если бы последний не назвал его по имени, он, вероятно, с первого взгляда узнал бы в призраке сына своего старого друга, - столь поразительным было его сходство с отцом. Он принял призрак со всей вежливостью парижанина и попросил пройти в гостиную. Здесь призрак, с величайшей торжественностью, вручил ему верительные грамоты и табакерку своего отца, прибавив слова, которые ему поручено было передать. Состоялся следующий диалог.
   Банкир. Нет необходимости, мой дорогой граф, в столь многочисленных свидетельствах, подтверждающих, что вы - сын моего старого друга. Добро пожаловать, и тысяча приветствий! Я сделаю для вас все, что в моих силах: в частности, любая сумма, какая вам понадобится, будет в вашем распоряжении.
   Призрак (с серьезным и достойным поклоном). Благодарю вас, сэр, за ваше великодушное предложение, но, к моему великому сожалению, я не могу им воспользоваться.
   Банкир. Это хорошо, что вы не нуждаетесь в деньгах. Это доказывает, что вы являетесь замечательным примером того, что человек, обладающий вашим титулом, может быть хорошим экономистом. Надеюсь, однако, быть вам полезным, когда вы надумаете продолжить ваше путешествие; кстати, не окажете ли вы мне честь, поужинав со мной?
   Призрак. Чрезвычайно вам признателен, но в этом мире мне больше ничего не нужно; дело в том, что я умер вчера в отеле Мишеля, на Рю Сент Оноре, и был похоронен сегодня днем, в три часа.
   Банкир (опускаясь на стул). Дорогой граф, вы, должно быть, шутите!
   Призрак. Я вовсе не шучу, сэр. Помимо прочих обстоятельств, заставивших меня искать встречи с вами, я вынужден просить вас отправить эту табакерку, ваш подарок, обратно моему отцу, с просьбой, чтобы он принял ее вторично, из рук его умершего сына, как память о нем.
   Банкир (встревожившись). Но, мой дорогой граф, позвольте мне просить разъяснений. Вы здесь, передо мной, в телесном облике. Как же вы можете быть мертвым?
   Призрак (не отвечая на это скептическое замечание, но продолжая с того места, где был прерван). Напишите ему также, что я очень желал бы увидеть его в этом мире, чтобы поблагодарить за всю его доброту и привязанность, и что я скорблю о том, сколь болезненно будет для него известие о моей преждевременной смерти.
   Банкир (содрогнувшись). Но, мой дорогой друг, возможно, вы...
   Призрак (выкладывая на стол двое золотых часов, драгоценное кольцо с бриллиантом и двести пятьдесят луидоров). У меня нет надобности в этих земных безделушках, и вы чрезвычайно меня обяжете, также отправив их моему отцу.
   При этих словах банкир испуганно повернулся к входной двери. Он попытался что-то сказать, но язык отказывался повиноваться ему. Его волосы стояли дыбом, а сердце стучало так же громко, как лежавшие на столе часы.
   Призрак видел его волнение и собрался уйти.
   - Прошу извинить меня, - сказал он, - я вовсе не хотел пугать друга своего отца; но, поскольку я мертв, у меня не было альтернативы. Пришло время мне вернуться в мою могилу. Прощайте.
   Сказав так, призрак вышел из комнаты и исчез, оставив банкира мертвым более, чем живым. Тот позвонил своим слугам, чтобы вновь оказаться в обществе живых, но не знал, что подумать и сказать. Однако, видя деньги и драгоценности, лежащие на столе, справедливо рассудил, что приключение слишком серьезно, чтобы оказаться розыгрышем; никто не стал бы распоряжаться несколькими сотнями луидоров только затем, чтобы на короткое время испугать его. Никто не рискнул бы принести ему фальшивые драгоценности, поскольку он с первого взгляда отличил бы подделку; он видел, что кольцо не только подлинное, но и стоит очень дорого. Ему не нужно было подносить часы к уху, чтобы понять их ценность. Ему не нужно было брать в руки луидоры; это было настоящее золото. Он осмотрел табакерку снаружи и внутри; это была та самая табакерка, которую он подарил старому графу. Он сравнил портрет в табакерке с лицом стоявшего только что перед ним призрака; за исключением волос и платья, в стиле которых, вне всякого сомнения, произошли большие изменения, он нашел необыкновенное сходство между отцом и сыном.
   Пребывая в сильном недоумении, банкир отправился в отель, где, как сказал ему его странный визитер, он жил до дня своей смерти. Он не сомневался, что владелец гостиницы, мсье Мишель, сможет пролить свет на это темное дело.
   - Мой дорогой господин Мишель, - сказал он, - знаком ли вам человек, изображенный на миниатюре в этой табакерке?
   М. Мишель. Конечно. Этот молодой граф долго жил в моей гостинице; я запоминаю немногих своих постояльцев, но его запомнил хорошо.
   Банкир. Молодой граф фон Уолкенрид, лишившийся рассудка.
   М. Мишель. Лишившийся рассудка! Нет, нет, покойный граф фон Уолкенрид из Германии, скончался вчера от лихорадки, и, в соответствии со всеми правилами, был похоронен рано утром.
   Банкир. Вы, конечно же, шутите! Тот самый молодой граф, портрет которого вы видите, одетый, правда, не в старомодное платье, не долее как полчаса назад был у меня в доме, и принес мне деньги и ценности на сумму в несколько тысяч ливров.
   Прежде, чем он закончил говорить, на лице мсье Мишеля отразилось сильнейшее беспокойство; банкир в полуобморочном состоянии опустился в кресло; потому что в комнату в этот момент вошел ни кто иной, как сам призрак! Последний был удивлен и смущен, видя их ужас. Он решил, что его роль будет сыграна, когда он покинет дом банкира, и не ожидал встретить последнего в гостинице. Он искренне просил прощения за розыгрыш, на который, в некотором смысле, счел себя уполномоченным, и заверил банкира, что не является ни покойным графом фон Уолкенридом, ни его призраком. Далее последовала разгадка.
   Барон де Виньи, в котором граф нашел искреннего друга, как уже отмечалось, был человеком острого ума и живого нрава. Но, что еще более замечательно, они были так похожи друг на друга фигурой и лицом, что третий человек мог отличить одного от другого, только когда они оба стояли перед ним. Двое друзей частенько пользовались этим обстоятельством, чтобы дурачить противоположный пол, меняясь одеждой и именами. И это подсказало де Виньи решение проблемы, когда его друг на смертном одре вложил ему в руку письмо своего отца, табакерку, кошелек, часы и кольцо, и передал устное сообщение - для передачи всего этого банкиру. Читатель уже знает, как это поручение было выполнено. Слуга графа дал ему костюм своего покойного хозяина, в котором де Виньи посетил банкира, и намеревался вернуть сразу по возвращении. Возможно, банкир выбрал короткую дорогу, или возница, который вез барона, не отличался поспешностью, но первый оказался в гостинице раньше мнимого призрака. Мсье Мишель ничего не знал об этом переодевании, и поэтому также был сильно испуган, увидев барона в платье покойного графа.
   Как много шансов было на то, что этот обман останется нераскрытым в таком большом городе, как Париж! Какие аргументы этот случай мог бы дать тем, кто верит в призраков! Но подобные случаи не могут быть частыми, ибо обстоятельства, кажущиеся загадочными и необъяснимыми, не следует объяснять сверхъестественным и чудесным образом только потому, что естественные причины оказываются скрытыми от нашего знания.


НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРИЗНАНИЕ ПРИЗРАКА

  
   Обстоятельства, послужившие основой для данного повествования, как утверждается, имели место в действительности. Но они настолько ужасны, что, для чести человеческой натуры, большинство читателей наверняка пожелают, чтобы они оказались вымышленными. Повествование представлено в виде письма, а писавший его обозначен только начальными буквами своего имени.
   "Вчера, - пишет М. де М... одному из своих друзей, - вчера, прекрасная мадемуазель Вилдак вышла замуж за милейшего Сейнтвилля. Поскольку я живу по соседству, меня пригласили на торжество. Но насколько веселым был день, настолько ужасной оказалась ночь, - и мое перо не в силах достойно описать случившееся.
   Вы, конечно, знаете старого Вилдака, чья унылая физиономия всегда была для нас настолько отталкивающей, что не вызывала никакого доверия. Вчера я наблюдал за ним, и был вправе ожидать, что столь радостное событие, как брак его единственной дочери, изгонит угрюмое выражение с его лица, его хмурый взгляд, и на губах его наконец-то появится счастливая улыбка. Я ошибался. Вместо того, чтобы проявить отцовский интерес к нежным эмоциям своего ребенка и зятя, он, напротив, казался недовольным радостью, сверкавшей на наших лицах; этот никудышный отец хорошенько подпортил, своим отвратительным нравом, счастливый день, как своим детям, так и своим гостям.
   Когда пришло время сна, я был размещен в комнате большой замковой башни, за неимением более комфортной. Но едва я закрыл глаза, как услышал приглушенный шум, - мне показалось, прямо у меня над головой. Я прислушался и отчетливо услышал звон цепей и шаги, медленно спускавшиеся по лестнице. Вдруг дверь распахнулась; вошел призрак, за которым волочилась ужасно гремевшая цепь, направился к камину и пошевелил лежавшие в нем поленья. Глухой голос произнес: "Как же долго я не могу согреться!"
   Признаюсь, друг мой, - почему я должен это отрицать? - что я пришел в ужас. Я схватил свой меч, чтобы защитить себя в случае крайней необходимости, и тихо распахнул занавески кровати. Возле камина я увидел истощенную фигуру почтенного старца, полуголого, с лысой головой и белоснежной бородой. Он протягивал свои дрожащие от холода руки к огню. Я был глубоко тронут. Пока я смотрел на него, пламя изредка вспыхивало между углями. Он задумчиво взглянул на дверь, через которую вошел, затем уставился в пол. Казалось, он охвачен глубочайшей скорбью, следы страданий ясно читались на его покрытом морщинами лице.
   Спустя несколько минут он словно бы нехотя опустился на колени. Казалось, он молится. Единственными словами, которые мне удалось разобрать, были: "О Боже! О Боже! Как справедлив суд Твой!" Я нарочно произвел небольшой шум занавесками.
   - Здесь кто-то есть? - спросил он. - Кто-то, на кровати?
   - Да, - ответил я, полностью распахивая полог. - Кто ты, старик?
   Он вздохнул и, словно будучи не в силах говорить, зарыдал. Через некоторое время он успокоился.
   - Я - самое несчастное существо на земле, - сказал он, - и, пожалуй, я не должен более ничего говорить вам; но прошло много лет, с тех пор, как я видел живого человека, и радость при виде его унимает мои страдания. Будьте же сострадательны ко мне: они, возможно, покажутся мне менее тяжкими, если я поведаю вам о них.
   Ужас, испытанный мною вначале, уступил место жалости. Я накинул халат и сел рядом с ним. Казалось, он был тронут этим моим поступком, схватил мою руку и оросил ее слезами.
   - Вы добрый человек, - сказал он, - но сначала удовлетворите мое любопытство и скажите мне, почему сегодня ночью вы оказались в комнате, которая обычно пустует? Что за причина необычного шума, который я слышал сегодня в замке? Наверное, здесь произошло что-то очень важное?
   Я сказал ему, что суматоха была вызвана бракосочетанием мадемуазель де Вилдак.
   - Как! - воскликнул он, взмахнув руками. - У Вилдака есть дочь? И она вышла замуж? Господь да благословит ее, и сохранит это чистое сердце - и очистит ее от вины ее прародителей! Я... Вилдак... дед юной леди. Мой сын - чудовище... Но нет; я, отец, не должен обвинять его, - у меня нет на это права.
   Вы легко можете представить себе, мой друг, мое безграничное удивление при этом признании. Я знал, что отец Вилдака умер и был погребен двадцать лет тому назад, и вот теперь он внезапно предстал передо мной в полночь. Я вскочил со своего места, отступил на несколько шагов, пристально взглянул на призрака, хотел заговорить - и не смог.
   Вопрос: "Старик, ты живой человек, или призрак?" замер у меня на языке, и я не мог его произнести. Нет сомнения, что он прочитал его по моим глазам.
   - Я - не призрак, - ответил он, - то, что вы видите перед собой, человек, погребенный заживо. Господь свидетель, что я живой умерший дедушка невесты, чью свадьбу вы празднуете. Не знающая границ алчность моего сына, его жестокое сердце, никогда не знавшее чувств любви и дружбы, сделали его нечувствительным к голосу природы. Он заковал меня в цепи, чтобы завладеть моим имуществом. Как-то раз он посетил джентльмена, живущего по соседству, чей отец умер: он нашел его оруженным арендаторами, получающим арендную плату и возобновляющим аренду. Эту сцену он пожирал жадным взглядом; она произвела мрачное впечатление на его сердце, в котором долгое время тлело желание стать хозяином отцовских владений; он стал еще более замкнутым и нелюдимым, чем когда-либо. Недели примерно через две три человека в масках ворвались в мою комнату, и потащили, наполовину голого, в эту башню. Как Вилдак выдал меня за умершего, я сказать не могу, но, слыша погребальный звон колоколов и похоронные песни, я предположил, что это были мои собственные похороны. Это наполнило мою душу смертной тоской. Я просил, как о величайшей милости, разрешения поговорить с сыном, но напрасно. Те, кто эти двадцать лет приносили мне хлеб и воду, продлевая мою жалкую жизнь, вероятно, считали меня преступником, приговоренным до смерти жить в этой башне. Сегодня утром я заметил, что человек, приносивший мне мое скудное пособие, забыл запереть дверь. Я с нетерпением ожидал наступления ночи, чтобы воспользоваться его небрежностью. Я не собирался убегать; но возможность сделать несколько шагов далее обычного - это непередаваемое удовольствие для заключенного в подземелье.
   Когда я немного отправился от изумления, моей первой мыслью было освободить несчастного старика из его ужасного заключения.
   - В моем лице, - сказал я ему, - Всевышний послал вам избавителя. Теперь в замке все крепко спят, следуйте за мной, я буду вашим защитником, вашим проводником, вашим мстителем.
   Но вместо ответа, он погрузился в глубокую задумчивость.
   - Я слишком долго жил вне человеческого общества, - начал он, наконец, словно бы пробудившись от сна, - мои мысли и чувства изменились. Все зависит от наших представлений. Я знаю то, что делает мою ситуацию тяжелой и ужасной, но я не вижу, почему должен менять ее на иную. Смерть неминуема: мне суждено закончить свою жалкую жизнь в этой башне.
   Эта меланхолия, это нежелание свободы, этот неожиданный язык и выражения, заставили меня заподозрить существование какой-то скрытой тайны, и все же, я не понимал, как все это примирить. Проще сказать, я не понимал ничего. Старик, однако, постарался объяснить, продолжив так.
   - Что касается тех немногих дней, которые мне еще суждено прожить, то мне все равно, проживу я их на свободе или в заточении. Пусть мой сын - жестокий злодей, но его невинная дочь не причинила мне никакого вреда. Должен ли я преследовать ее в объятиях мужа позором ее семьи? Нет, пусть уж лучше я мысленно прижму ее к своему сердцу и орошу своими слезами. Но никогда, никогда не должен я увидеть ее! Прощайте! Светает. Я должен вернуться в свою могилу.
   Я запротестовал и заявил, что не позволю ему уйти.
   - Заточение, - сказал я, - ослабило силу вашей души; но я помогу вам вернуть эту силу. Давайте не будем думать сейчас, следует ли вам объявить о себе; для этого всегда найдется время. Первое, что вам нужно сделать, это покинуть ужасную темницу. Мой замок, мое влияние, мои средства - к вашим услугам. Если вы того пожелаете, ни единое существо не будет знать, кто вы, и преступление Вилдака навсегда останется сохранено в глубочайшей тайне. Я не желаю выслушивать от вас никакие возражения!
   - Я благодарен вам за вашу доброту; видит Бог, я хотел бы воспользоваться ею! Но я не могу, я не должен уходить отсюда.
   - Хорошо, оставайтесь здесь, но я поставлю в известность губернатора провинции относительно ситуации, в которой вы оказались, и тогда мы силой освободим вас от тирании вашего недостойного сына.
   - Во имя Господа, не раскрывайте никому сию ужасную тайну. Оставьте меня умереть здесь! Я недостоин свободы, которую вы мне предлагаете. Я должен искупить самое ужасное, самое неестественное деяние, какое когда-либо совершалось злодеем. Взгляните сюда: моя рука указывает вам это место, - взгляните на эти пятна крови. Это кровь моего отца, убитого мною, монстром, заслуживающим ада! - ради того, чтобы раньше времени вступить в права наследования. Образ моего умирающего родителя до сей поры преследует меня. Взгляните, его окровавленные руки протянуты ко мне, чтобы не дать мне погрузиться в ад... Нет, они бессильно опадают... О, отец, отец! Твой мститель - отчаяние!
   Произнося эти слова, старик опустился на пол и вырвал несколько серебристых волосков из тех, что еще оставались на его голове. Его судороги были страшными; он не смел взглянуть мне в лицо, - в то время как я, со своей стороны, словно окаменел. После ужасной паузы, не поддающейся описанию, мы услышали какое-то легкое движение. Старик, измученный своим страданием, медленно поднялся с пола.
   - Вы полны отвращения ко мне, - сказал он. - Прощайте! Забудьте, если сможете, что видели меня. А теперь я вернусь в свою могилу и, клянусь, более никогда не покину ее.
   Я был совершенно не способен что-либо сказать или пошевелиться. Замок, каждый предмет в нем, теперь были наполнены для меня ужасом, которому я не мог противостоять; я покинул его на рассвете и сейчас готовлюсь переехать в другое мое поместье. Надеюсь, что Господь избавит меня видеть орудие мщения, использованного Провидением; я более не смогу жить в его окрестностях".
  

СЕЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ

Истинная история

  
   Священник маленькой деревни в Германии вот уже шесть недель как поселился в маленьком приходском домике. Он должным образом посетил своих соседей; внутрицерковные дела были улажены; равно как улажены дела с вдовой его предшественника. Радуясь их окончанию, для которого, благодаря добросовестности обеих сторон, не потребовалось вмешательство адвокатов, священник вышел из своего кабинета, отправил послание вдове с приложением баланса и той суммы, которую полагалось ей заплатить, после чего присел под липами, чьи ветви нависали над крыльцом. Вскоре к нему присоединилась его милая жена; они принялись обсуждать перспективы, сулившие им достойное положение, а также скорые родительские радости, до сей поры ими не изведанные.
   Перед ними расстилалась местность, подобная цветущему саду. После долгой жары, полуденный дождь охладил воздух. Природа посвежела; цветы распустились и благоухали ароматами; легкий ветерок обвевал лица земледельцев, которые, заслышав вечерний колокол, не торопясь возвращались в свои дома.
   - Дорогая Дороти, - сказал священник, когда его жена поднялась, собираясь заняться ужином, - в доме все еще жарко. Как ты смотришь на то, чтобы нам сегодня поужинать под липами? Таким образом, у нас появится возможность хорошенько проветрить дом и насладиться красотой вечера лишний час, проведя его на открытом воздухе.
   - Ты словно прочитал мои мысли, - ответила его жена. - Вечер, действительно, прекрасен, и мы можем поужинать вне дома жареными голубями и салатом.
   Сказано - сделано. Дороти поспешила на кухню; священник принес стол и стулья, расстелил скатерть и даже достал из подвала бутылку вина. Согласно заведенным обычаям, вино подавалось только по воскресеньям или особым случаям; но в этот день, - как читатель уже знает, - он благополучно закончил счета с вдовой, и это событие показалось ему вполне достойным считаться особым случаем; это было тем более важно, что он до сих пор не чувствовал себя вполне обладателем приходского дома и полновластным хозяином своего кабинета. Вскоре появилась Дороти с голубями, сопровождаемая мужем и его сестрой, помогавшими ей накрывать на стол, и они, все вместе, сели за сельскую трапезу. За ужином они весело переговаривались, а поздний соловей услаждал их слух своим пением, и достойный священник прикладывался к кубку, семейной реликвии, доставшейся ему от деда, пока разум его также не пришел в веселое настроение. Ночь наступила незаметно. Дороти собиралась принести свечи, но муж остановил ее.
   - Вечер, конечно, прекрасен, - сказал он, - но воздух становится холодным. Ты же знаешь, Дороти, что тебе следует заботиться о себе. Как только я прикончу этот кубок, мы пойдем в дом все вместе.
   Но едва священник закончил говорить, а Дороти вернуться на прежнее место, - обе женщины разом воскликнули от ужаса. Священник обернулся и, к своему великому изумлению, увидел рядом с собой призрак.
   Это была высокая, элегантная фигура. Красота изящного лица подчеркивалась чарующим вечерним освещением; в волосах, ниспадавших на шею снежной белизны, был цветок розы; платье, голубого цвета, было украшено золотыми звездами; от призрака исходило сияние, подобное солнечным лучам, и он, казалось, приглашал священника следовать за собой.
   Обе дамы, как уже было сказано, вскочили со своих мест. Священник, очарованный божественным видением, тоже встал и последовал за ним. Жена и сестра попытались удержать его, но он высвободился из их рук. Когда, однако, призрак, увлекавший его за собой, направился к кладбищу, жена бросилась к священнику, обняла его и умоляла остановиться; он, послушавшись ее, отказался от своего прежнего намерения. Он пообещал ей не следовать за призраком; но не уставал повторять ей снова и снова, чтобы она не боялась существа, напоминавшего своим обликом небесного ангела, чей зов мог быть вызван стремлением к какой-то неведомой благой цели. Они вернулись к двери своего домика и смотрели, как призрак, подойдя к стене кладбища, поднялся на ее вершину и исчез.
   Последствия этого происшествия, однако, оказались для священника далеко не приятными. История эта, с многочисленными дополнениями, скоро стала известна всей округе; сам он приобрел репутацию "мечтателя", и соседние священники, при упоминании его имени, морщились, многозначительно пожимали плечами и начинали рассуждать о Сведенборге, Шропфере и тому подобном; кроме того, некоторые люди оказались настолько дурными, что выражали свою убежденность, будто призрак был создан выпитым вином. Даже суперинтендант, пришедший на обед, спустя несколько недель после представления нового священника общине, после того как остальные гости разошлись, попытался лично убедиться в здоровом рассудке своего хозяина.
   - Вы - человек, - сказал он, - увлекающийся наукой, у которого здесь будет не много обязанностей, а потому - не много общения. В таких обстоятельствах, боюсь, вы станете уделять повышенное внимание вашим книгам и письменному столу, пренебрегая тем, что вам действительно необходимо; начнутся жалобы, и, в конце концов, неизбежная в подобных случаях ипохондрия. Позвольте мне предостеречь вас от этого. Займитесь домашними делами, и помышляйте о ваших научных занятиях не более как о дани вашим интересам и средству утоления вашей жажды знаний, но ни в коем случае нельзя предаваться им в ущерб вашему здоровью и рассудку.
   - Могу заверить, - ответил священник, - что мне чужды приступы меланхолии. Мне нравится путешествовать, наслаждаться красотами природы, живописные окрестности этого места меня очаровывают. Я также люблю заниматься садом, и посвящаю садоводству несколько часов в день. У меня прекрасный сон и пищеварение. Мое душевное состояние не беспокоит меня, а что касается науки, то она доставляет мне удовольствие и дает пищу скорее для удовольствия, чем для мрачных размышлений.
   - Ну, конечно, - возразил суперинтендант, - вы говорите, подобно всем джентльменам; но такие больные люди находятся в большей опасности, поскольку ничего не подозревают о своей болезни. Бойтесь, мой дорогой друг, и позвольте мне порекомендовать вам чередовать в нужной пропорции занятия и медицину.
   Только теперь наш священник сообразил, что для подобных увещеваний должна иметься какая-то причина. Помолчав некоторое время, он обратился к своему гостю.
   - Я бесконечно благодарен вам за вашу заботу о моем здоровье, но, мне кажется, у вас имеется какой-то особый мотив для вашего благоразумного совета, а потому искренне умоляю вас удостоить меня объяснением.
   - Хорошо, - ответил суперинтендант, - если вы хотите узнать истинную причину, не стану скрывать: мне сообщили, что вы верите в призраков. Я получил положительные заверения в этом факте, и из таких почтенных источников, что не могу в них сомневаться. Я слишком хорошего мнения о вас, чтобы искать причину в каких-либо серьезных расстройствах, и ее, конечно, следует отнести к некоторым недоразумениям, порой очень сильно воздействующим на воображение людей, обладающих даже самым здравым рассудком.
   Нашему священнику все стало ясно. Он понял, что рассказы о призраке дошли до метрополии и стали причиной такого поведения суперинтенданта, уделившему ему сегодня столько внимания, сколько он не уделял ему никогда прежде. Поэтому он бесхитростно рассказал обо всем и добавил:
   - Это не могло быть оптическим обманом; ибо откуда взяться подобному призраку в маленьком городке, расположенном далеко от дорог? Это не могло быть обманом органов чувств, ибо призрак одновременно видели и наблюдали до самого его исчезновения не только я, но и моя жена и сестра, а также сосед А. и служанка соседа Б., и все они дают одно и то же описание. Что это было, что это означало, откуда явился призрак и куда исчез, я не знаю, и могу в данном случае повторить наблюдение Гамлета, часто цитируемое в подобных случаях: "между Небом и Землей есть много вещей, которые недоступны нашим мудрецам".
   Суперинтендант улыбнулся, покачал головой и ничего больше не сказал; но на следующее утро, встретив священника, он не мог удержаться, чтобы не сказать ему:
   - Помните наш вчерашний разговор и мои советы. Больше прогулок и т.д. и т.п.
   Священник поклонился с улыбкой, которая скорее походила на гримасу зубной боли.
   Однажды, летом 17... года, ко мне пришел незнакомец и доставил письмо от жены генерала М., в котором сообщалось, что "податель сего письма, мистер С., специалист по оптическим обманам, который, выступая на нескольких выставках в Х., пользовался большим успехом у публики. Поскольку он собирался выступить с теми же иллюзиями в нашем городе, она была бы мне очень благодарна, если бы я помог мистеру С., которому она многим обязана". Мистер С., обладавший несомненным талантом и безупречными манерами, вскоре расположил меня к себе, и я уговорил своего отца предоставить ему большую пустую комнату в особняке, в котором мы проживали. Поскольку его комната находилась на одном этаже с моей, я часто виделся с ним, разговаривал и оказывал кое-какую помощь. Иногда он объяснял мне ту или иную часть своего аппарата; иногда - развлекал рассказами о своих путешествиях, в основном по главным городам Германии, и случавшихся с ним различных приключениях. Среди прочего, он рассказал мне о следующем.
   - Во время одного моего путешествия из Дрездена во Франкфурт, мне пришло в голову посетить прекрасную долину А. Я съехал с главной дороги, но около полудня был застигнут грозой и вынужден остановиться в деревне, потому что, несмотря на холст, которым был накрыт мой аппарат, он намок. Пока он сох, я воспользовался возможностью почистить зеркала, и уже начал собирать все снова, когда жена указала мне на ужинавших под липами возле дома приходского священника мужчину и двух женщин; мужчина, как я потом узнал, и был приходским священником. У жены было веселое настроение, и она стала уговаривать меня "развлечь эту милую компанию необычным десертом"; это было возможно, поскольку дом священника располагался прямо напротив моей комнаты на первом этаже гостиницы, на небольшом расстоянии; окно находилось низко, а ужин затянулся допоздна. Мне не могло представиться лучшей возможности позабавить мою веселую женушку. Я соответствующим образом направил зеркало и "создал" призрак. Дамы вскочили со своих мест, но священник, оказавшийся мужественным человеком, следовал за ним, пока одна из дам, вероятно, его жена, не остановила его; после чего я "заставил" призрак исчезнуть за кладбищенской стеной. Это событие вызвало в деревне переполох. Когда я вышел на задний двор, меня заметили немногие; занимаясь своим аппаратом, я закрыл дверь; детей в доме не было, а в то время, когда появился "призрак", мой хозяин и его слуги, принимавшие меня за торговца игрушками, занимались тем, что разгружали сено, привезенное очень поздно. Таким образом, у меня было достаточно времени, чтобы спрятать свой аппарат и тем самым устранить все подозрения в своей причастности к "сверхъестественному явлению". Привидение было воспринято как настоящее, и жители, обсуждавшие его появление под моим окном, высказывали мнение, что оно было предзнаменованием смерти, долженствующей случиться в приходе, не только потому, что призрак манил на кладбище, но и потому, что жена священника была в интересном положении.
   - Не знаю, что случилось потом, - продолжал мистер С., - поскольку намеренно не стал развеивать заблуждение этих людей. Я хорошо знал, к каким результатам обычно приводит подобная демонстрация; я создавал призрачные фигуры с помощью оптики и объяснял природу этих эффектов, чтобы уничтожать веру в сверхъестественное; я знал, что ни один человек не в силах предугадать последствий подобного действия, если оно останется необъясненным, а потому вдвойне считал своим долгом эти объяснения, чтобы не стать, с помощью обмана, распространителем суеверий. Я все знал и, тем не менее, оставил этих людей наедине с их представлениями; и до сих пор испытываю тяжесть на сердце из-за того зла, которое, возможно, им причинил.
   - Что касается вашего беспокойства, - ответил я, - то я рад, что смогу помочь вам избавиться от него. Семья священника из А. жива и здорова, и вместо того, чтобы уменьшиться, увеличилась на трех здоровых, милых мальчуганов, а характеристика "мечтателя", которую он приобрел, теперь легко может быть устранена раскрытием естественной природы видения. Кроме того, это объяснение может убедить его самого и его коллег в том, как чрезвычайно глупо придерживаться того мнения, что если мы не можем объяснить естественным образом какого-либо обстоятельства, оно непременно относится к разряду сверхъестественного.
  

ПРОКЛЯТЫЙ ЗАМОК

  
   Барон де Бретьоль, полковник на датской службе, был вызван королем, который поручил ему исправление секретной миссии в крепости Рендсборг. Будучи одним из самых преданных и надежных слуг, он безотлагательно отправился исполнять приказ его величества. Не зная, что такое неудобства, он игнорировал туман и мрак, бурю и грозу. Однако и он был вынужден столкнуться с обстоятельствами, оказавшимися сильнее его. Сильнейший шторм, непроглядная тьма и отвратительная дорога заставили его, против воли, искать убежища в маленькой деревне. Гостиницы здесь не имелось, только кабак, где даже нечего было поесть и выпить, а одного вида кровати было достаточно, чтобы прогнать даже мысли о сне. Будучи солдатом, Бретьоль готов был удовольствоваться кушеткой и охапкой соломы; но что касается поста, с ним примириться ему было не так-то легко.
   - Скажите, в этой деревне живет какой-нибудь джентльмен? - спросил он.
   - Нет, - был ответ.
   - А священник?
   - О, да.
   - Вы с ним в хороших отношениях?
   - Да, он прекрасный, достойный человек.
   - В таком случае, сходите к нему и спросите, не сможет ли он приютить меня на сегодня.
   Священник, человек весьма гостеприимный и хорошо воспитанный, ответил согласием, и полковник представлял бы для него желанного гостя даже в том случае, если бы не был любимцем короля и не путешествовал по особому поручению. Хозяин приправил приготовленную в спешке простую еду приятной беседой, и полковник выставил на стол пару бутылок вина, которое вез с собой.
   Разговор, помимо прочего, коснулся древнего замка, расположенного рядом с деревней. Все, жившие по соседству, считали, что он посещается кровожадными призраками. Никто не мог пройти мимо него, не испытывая ужаса и не шепча молитву. Бретьоль, не веривший в призраков и мечтавший о том, чтобы хоть когда-нибудь встретиться с одним из них, решил воспользоваться представившейся возможностью и удовлетворить свое любопытство, а потому попросил у священника разрешения переночевать в замке.
   Хозяин умолял его, во имя Неба, отказаться от своего намерения.
   - Не сомневаюсь, - сказал он, - что вы не разделяете верований местных жителей; но подумайте, полковник, что ваша безрассудная храбрость может стоить вам жизни. Вы не первый мужественный человек, о судьбе которого у нас может оказаться повод сожалеть. Все, кто до сих пор отваживался провести ночь в этом роковом замке, исчезали, увлеченные злыми духами, естественными или сверхъестественными. Зачем вы намерены подвергнуть себя опасности, с которой не может справиться даже самое смелое сердце, по причине заведомого неравенства сил?
   Полковник, однако, своего намерения изменять не собирался, доверяя решение вопроса о неравенстве сил совершенству своих пистолетов. "Поскольку я выполняю поручение его величества, - думал он, - то, конечно, могу рискнуть продемонстрировать любому духу, который осмелится приблизиться ко мне, насколько хорошо я умею стрелять".
   Достойный священнослужитель, чье красноречие было вынуждено уступить решимости полковника, не стал более спорить, и расстался с ним с явным волнением, будучи убежденным, что видит его живым в последний раз. "Да пребудет с вами Господь!" - несколько раз воскликнул он. Бретьоль, со своей стороны, с юношеским нетерпением поспешил к замку; сам он нес фонарь, в то время как его слуга и слуга священника несли кровать и постельные принадлежности.
   Справа от входа в заброшенный замок, единственными обитателями которого, казалось, были совы и мыши, имелась лестница, ведущая в большой зал на первом этаже. В зале было две двери, открывавшиеся в две смежных комнаты, одну из которых, ближнюю к лестнице, полковник избрал в качестве своей спальни. Он приказал зажечь две свечи и, в качестве предосторожности, поставил рядом с кроватью фонарь. Слуга священника был охвачен ужасом; на его лбу выступил холодный пот, он вздрагивал при каждом звуке. Он умолял, чтобы слуга полковника проводил его с фонарем к внешней двери замка, иначе он просто умрет от страха. Полковник сам проводил его, после чего, вернувшись, тщательно зарядил пистолеты, положил рядом с ними палаш и лег спать, не раздеваясь.
   Примерно часов в одиннадцать его разбудил страшный шум. Казалось, в замок вошел полк гусар на лошадях и поднимается по лестнице, грохоча саблями. Никто, кроме завзятого клеветника, не смог бы обвинить полковника в трусости; но он сам признавался, что в тот момент испытал неприятное ощущение, никогда прежде им не испытанное. Казалось, кто-то окатил его ледяной водой из ведра; волосы на его голове начали подниматься, он задрожал. Ужасный шум продолжался некоторое время, постепенно приближаясь к его комнате.
   Схватив правой рукой палаш, а левой - пистолет, полковник смело ждал нападения. Вдруг дверь распахнулась, словно по волшебству. Появился ужасный призрак, руки Бретьоля, сжимавшие оружие, опустились; ибо, к его невыразимому изумлению, в тот момент, когда видение предстало его глазам, обе свечи погасли, совершенно неведомым образом. У призрака были огненные глаза, он ревел, как разъяренный лев, и гремел светящимися цепями. Снова начался адский шум: казалось, сотни пушечных ядер катаются туда-сюда. Раздавались лай и мяуканье, словно в комнату ворвались тысячи собак и кошек; лошадиное ржание дополнило адский концерт. Затем раздался грохот пушек и звон колоколов, а потом - многоголосый победный клич! И вдруг разом все стихло. Наступила пронзительная тишина. Полковник лежал, словно мертвый. Призрак нанес ему и его слуге несколько ударов своими цепями. После чего вышел из комнаты и спустился по лестнице с ужасающим лязгом.
   Полковник, всего лишь застигнутый врасплох, но не испытывавший недостатка ни в уме, ни в решимости, вскоре оправился. "Если этот призрак - человек, - сказал он сам себе, - то наверняка защитил свое тело от клинка и пуль, но если это и в самом деле дух, ни палаш, ни пистолет не нанесут ему никакого ущерба. Если это страшное видение вернется, я постараюсь последовать за ним, к чему бы это ни привело". Он был решительно настроен следовать этим словам, к каким бы последствиям это ни привело.
   Примерно через час призрак снова стал подниматься по лестнице, сопровождаемый таким же ужасным шумом, что и прежде. Бретьоль, изгнав из сердца страх, был готов встретить его. Он терпеливо ждал, пока отвратительное видение, обойдясь с ним и его слугой так же, как в прошлое появление, не направится к двери с тем же лязгом и шумом, какие сопровождали его приход.
   Полковник, верный принятому решению, взял пистолет и палаш и осторожно двинулся за призраком. Призрак удалялся, повернувшись к нему лицом, так что его глаза горели, подобно фонарям. Вдруг видение внезапно исчезло; все вокруг погрузилось во тьму, и Бретьоль был вынужден остановиться. Ему казалось, что он слышал шаги нескольких человек, звук которых внезапно стих, одновременно с исчезновением призрака. В то же мгновение он услышал, как его оставшийся в комнате слуга вопит и воет самым прискорбным образом.
   Большинство, если не все, оказавшись на месте нашего героя, покинули бы замок еще до второго пришествия призрака и не стали бы искать продолжения ночных приключений. Бретьоль, однако, вовсе не был обескуражен. Не раздумывая долго, он принял решение двигаться вперед по темному проходу, пока не доберется до его конца. Но едва он сделал несколько шагов, как полетел в пропасть. Внизу, по счастью, оказалась куча соломы и сена. Упав, он невольно нажал на спусковой крючок своего пистолета и выстрелил. К нему тут же подошли четыре крепких мужчины с фонарями.
   - Дерзкий пес! - воскликнул один из них. - Как смел ты преследовать нас и прийти сюда?
   Они схватили его за руки и потащили, словно преступника, в комнату, где сидели за столом человек двадцать, причем некоторые были одеты так, словно принадлежали к знати. Комната была элегантно обставлена и украшена дорогими гобеленами. Взгляды всех присутствующих устремились на полковника; казалось, они были удивлены его появлением не менее чем он - их.
   - Безумец! - сказал, наконец, один из них. - Что заставило тебя прийти в этот замок? Разве тебя никто не предупредил, разве никто не сказал тебе, что твое безрассудство будет стоить тебе жизни? Приготовься к смерти - ибо так тому и быть!
   - К смерти! - ответил Бретьоль. - Клянусь королем, вы дорого заплатите за мою смерть!
   - Умри, дерзкий пес! - воскликнул еще один. - Покажем ему, что мы ни во что не ставим его угрозы!
   После этих слов, четверо мужчин снова схватили его и бросили в темное маленькое подземелье. Полковник убедился, что он оказался вовсе не среди призраков, но среди людей, собравшихся здесь по какому-то важному таинственному делу. Он заметил лучик света, проникавший в его тюрьму через узкую щель в двери. Он приник к щели ухом, и мог услышать, - его судьи обсуждают, как предотвратить опасность, исходящую для них от его вторжения. Некоторые, не задумываясь, предлагали покончить с авантюристом; другие придерживались иного мнения. В конце концов, было решено, что он должен снова предстать перед ними и быть допрошен, после чего и вынести окончательный приговор.
   Полковник объявил свое звание, цель своего путешествия и свои мотивы ночевки в замке; он не стал скрывать и признал, что священник отговаривал его от "встречи с духами", преследовавшими это место.
   - Что же до остального, - продолжал он, - оставляю это на ваше усмотрение, джентльмены, опаснее для вас моя жизнь или моя смерть. Со своей стороны, полагаю, что смерть опаснее. Я везу письмо короля, и доставка его по назначению важнее моей жизни. Вот оно; как видите, запечатанное королевской печатью. Местный священник и его домашние знают, что я отправился ночевать в тот замок. Если вы лишите меня жизни или даже свободы, король, оказавший мне честь выбрать для своего поручения, прикажет разобрать этот замок по камешку и выяснить причины вашего пребывания здесь, какими бы они ни были. Я джентльмен, и, если не ошибаюсь, среди вас есть люди, равные мне по положению. Они должны знать, что моему слову можно верить, если я пообещаю своей честью сохранить тайну этого замка. Если же вы считаете клятву более обязывающей, чем мое слово, я готов ее принести.
   Судьи переглядывались, в недоумении, не зная, что ответить, до тех пор, пока какой-то кровожадный негодяй не нарушил тишину и не сказал твердым голосом:
   - Что касается меня, думаю, этот человек хочет обмануть нас своими речами. Мой совет - предать его смерти немедленно.
   - Я придерживаюсь того же мнения, - воскликнул второй.
   - И я тоже, - добавил третий.
   - Уведите его, - сказал председательствующий этого адского трибунала. Судьи в течение некоторого времени яростно спорили, но большинство высказалось не только за то, чтобы сохранить полковнику жизнь, но и отпустить его на свободу; и их мнение, в конечном счете, возобладало. Бретьоль ждал решения своей участи в камере. И не мог не обрадоваться, услышав из уст посланного от председательствующего, что он свободен.
   С ним обошлись довольно вежливо. Двое мужчин сопровождали его по темному проходу и провели тайным ходом к лестнице, на которой он начал преследование призрака. Полковник поблагодарил Небо за то, что остался цел, и поспешил к своему слуге, лежавшему на кровати полумертвым от страха. Вид хозяина немного ободрил его; оба поспешили вернуться в дом священника. Тот не мог уснуть от волнения, и был рад, вопреки своим ожиданиям увидев полковника живым.
   Несколько лет спустя после этого события, Бретьоль, назначенный к тому времени тайным советником, жил в своем имении в Ютландии. Он устраивал вечеринку для соседей, когда вошел слуга и сообщил, что какой-то конюх привел трех лошадей и просит дозволения поговорить с ним. Бретьоль вышел; конюх протянул ему письмо, сказав, что это подарок от его господина. Вложив уздечки двух прекрасных лошадей в руку слуги полковника, конюх вскочил на третью лошадь, и исчез. Письмо, в котором также имелась прекрасная золотая медаль стоимостью в двадцать дукатов, содержало следующее:
   "Тайное общество, перед которым вы когда-то предстали, прекращает свое существование и, следовательно, освобождает вас от вашего обещания и клятвы. Оно выражает вам признательность за ваше молчание. Приложенная медаль позволит вам вспомнить об обществе; и, хотя вы не знаете никого из его членов, ни по имени, ни по званию, никто из них не станет отрицать, что им приятно послать вам в подарок двух лошадей, в знак глубочайшего уважения".
   С чувством глубокого облегчения Бретьоль поведал гостям о своем приключении, и те отдали дань уважения его смелости, заявив, что шутки эти господ были продуманы так искусно и так искусно воплощены в жизнь, что каждый из них, оказавшись на его месте, поспешил бы покинуть замок после первого явления призрака и был бы уверен, что видел настоящее привидение.
  

ЗЕЛЕНАЯ МАНТИЯ ИЗ ВЕНЕЦИИ

Истинная история

  
   Банковский дом мистера Меллинджера посещался; Тобиас, старик-слуга, нисколько в этом не сомневался и часто рассказывал об этом Розине, экономке, в каком-нибудь укромном уголке, по секрету, что посреди ночи слышал в нем шум; что огромные книги открывались и закрывались сами собой; что слышались шаги и частенько - звон монет.
   Дом когда-то был женским монастырем; первый этаж занимал мистер Меллинджер, который потратил на его переделку значительную сумму; но он ограничился первым этажом, остальные же остались в своем первозданном виде; отчасти по причине экономии средств, отчасти же потому, что его единственная дочь, Эммелин, находившая в доме что-то романтичное, попросила о том, чтобы торжественный сумрак древнего монастыря остался в неприкосновенности. Она сохранила темные кельи и всю архитектуру этой части здания, что свидетельствовало - ее юная и прекрасная владелица немного фантазерка; совсем немного, ибо ни у кого не было столь естественной натуры, как у Эммелин. Она получила самое простое образование, не дающее полных знаний о реальном мире, а потому ее воображение создало свой собственный. Она потеряла мать в раннем возрасте, а отец был так занят своими двумя миллионами долларов, что не мог уделять единственной дочери сколько-нибудь значительного внимания. Он поручил ее заботам урсулинок; и, таким образом, ведя жизнь крайне простую и спокойную, она встретила свое восемнадцатилетие. Она узнала все, что соответствовало ее возрасту и положению, а святая невинность ее сердца была настолько совершенной, что еще немного, и она навсегда посвятила бы себя жизни в монастыре.
   У мистера Меллинджера была старая экономка, которую, за ее неоднократное мелкое воровство, он был вынужден выгнать; он решил поручить ее обязанности Розине, юной прекрасной девушке, забрал дочь из монастыря и предоставил дом в ее распоряжение. И вскоре разговоры о ее красоте пошли по всему городу. Прежде к мистеру Меллинджеру никто не наведывался; теперь же тетки, кузины, дяди и прочие родственники не давали ему покоя своими визитами, пытаясь увидеть Эммелин; поскольку рассчитывали, что молодая леди с состоянием в два миллиона долларов, вполне возможно, составит счастье кого-нибудь из их семьи, старого ли, молодого - все равно. Ее приглашали на обеды, ужины, балы и концерты; ее отец не мог сопротивляться назойливости родственников, и Эммелин попала из своего монашеского уединения в так называемый светский мир; но веселые празднества, разнообразные развлечения и дань уважения, которая в тысячах форм отдавалась ее прелести, не произвели на нее сильного впечатления и не изменили ее натуры. Она не понимала, что значит быть богатой и красивой. Зато это прекрасно понимал ее отец - чего ищут многочисленные гости: небесной красы деву и золота; для того, чтобы это понять, особого ума не требовалось; и отец старался держать претендентов на расстоянии, стараясь при этом не обидеть, что ему и удавалось с необычайным мастерством. Ночью, когда они возвращались с очередного ужина, он обычно рассказывал дочери обо всех присутствовавших на нем в лицах; причем он был таким мастером в искусстве насмешки, что она не могла сдержать улыбки. Он обладал таким талантом, что Эммелин с удовольствием слушала его и предпочитала его рассказы разговорам и развлечениям в самой компании. Она часто слышала, что ее отец обладает острым умом, и что мало найдется равных ему в знании человеческих характеров: и когда она снова видела тех, кого он изображал, то каждый раз поражалась, насколько точны были эти изображения. Не прошло и полугода, как Эммелин перестала воспринимать претендентов на ее красоту и богатство всерьез, и тем пришлось отступить, и ее триумфальная колесница сопровождалась только воздыхателями, - к которым девушка снисходительно прислушивалась, - донимавшими ее любовными излияниями в прозе и стихах.
   Люди, прежде восхищавшиеся ею и рассыпавшиеся в похвалах, стали меняться. Первый камень был брошен матерями и дочерьми, среди которых обнаружились тысячи врагов ее прекрасного лица, больших выразительных глаз, пышного экипажа, сверкающих драгоценностей, разнообразия нарядов. Их упреки были даже более злыми, чем у претендентов на ее руку, чьи ухаживания были отвергнуты. Тем не менее, Эммелин не знала этого, поскольку матери по-прежнему были вежливы, дочери - корректны, а сыновья - общительны; но это отличалось от седечности, открытости и искренней привязанности, которую находила она среди урсулинок в дни своего детства. За стенами, отделявшими ее от мира, никто не завидовал ей, никто не злословил; там она любила всех, и нигде не чувствовала себя такой счастливой, как там, в своей одинокой келье. Именно этого желал мистер Меллинджер; его план полностью удался. Она устала от утомительного светского общения и вернулась к хозяйству, книгам, занятиям и цветам.
   Что касается зятя, то отцу не нужно было его искать. Он много лет был связан с богатым венецианским торговцем, Спонсьери, чей единственный сын, одного возраста с Эммелин, помогал отцу вести дела, а сейчас собирался стать служащим в каком-нибудь из банкирских домов. Спонсьери, будучи хорошим коммерсантом, хорошо знал обстоятельства мистера Меллинджера: он знал о его единственной дочери; что торговля многому научила сына; и что некоторые люди, служившие у мистера Меллинджера и учившиеся у него ведению дел, сколотили себе состояния. Поэтому он предложил, чтобы его сын в течение нескольких лет служил в банкирском доме мистера Меллинджера без содержания; это было воспринято последним более чем охотно не только потому, что таким образом возникала экономия, но и в надежде, что молодой Спонсьери и его дочь Эммелин могут со временем пожениться, и, таким образом, возникнет объединенное дело с капиталом не менее чем в четыре миллиона. Поэтому он уволил одного из своих служащих, как только получил известия из Венеции о том, что молодой Спонсьери в скором времени будет иметь честь лично перед ним предстать.
   Человек предполагает, а Бог располагает; так произошло и в данном случае; отцов ждало жестокое разочарование в своем проекте.
   Так обстояло дело в то время, когда Розина рассказала Эммелин то, что поведал ей по секрету старый Тобиас, а она обещала хранить в строжайшей тайне, относительно странных звуков, которые тот слышал в доме. Эммелин выслушала ее с большим вниманием; несмотря на свое образование, она по-прежнему придерживалась суеверных представлений о некоторых вещах, из-за монастырской жизни; и она не могла преодолеть легкий страх, вызванный рассказом Розины. Тем не менее, поразмыслив, она подумала, не могло ли стать причиной этих звуков что-то обычное. Первоначально банкирский дом был часовней аббатства: она примыкала к церкви, до сих пор использовавшейся для богослужения, и отделялась от нее железной дверью, снабженной тремя толстыми засовами и замками.
   Один засов и два замка открывались из банкирского дома, остальные - из церкви; если бы кто-то из слуг сговорился с церковным сторожем, не было ничего легче, чем проникать из последней в первый и делать здесь, что вздумается. Дверь давно следовало заложить кирпичом, но, когда мистер Меллинджер покупал женский монастырь, этот вопрос решен не был; статус кво сохранилось до сих пор, поскольку мистер Меллинджер не собирался тратить на нее ни шиллинга.
   Эммелин обещала Розине ни словом не обмолвиться о предполагаемом призраке никому; но, по здравом размышлении, сочла своим долгом сообщить о нем своему отцу, чтобы тот сам мог исследовать возникавшую время от времени ситуацию. Отец рассмеялся, услышав ее, поскольку причиной полночного шума в доме был он сам. В старую часовню, которая превратилась в банкирский дом, вела скрытая лестница, никому не известная, из его комнаты, прежде - покоев аббатисы. В нише банкирского дома имелась коленопреклоненная фигура покровительницы монастыря Св. Клары, со сложенными руками; в этой нише и располагалась потайная дверь. Богатые люди редко спят спокойно, и мистер Меллинджер не был исключением из этого правила; поэтому он часто спускался по ночам, чтобы проверить приходно-расходные книги и счета, во избежание небрежности или нечестности служащих. Однако он ничего не стал объяснять Эммелин, долженствовавшей удовлетвориться его смехом, и заверил ее, что старый Тобиас просто выдумщик. Он и подумать не мог, что его мнение изменится на противоположное не далее как следующей ночью.
   С того времени, как была достигнута договоренность относительно молодого Спонсьери, прошло четыре недели. Он задерживался прибытием, и мистер Меллинджер, обеспокоенный этим обстоятельством, понял, что что-то случилось; в тот же день он написал его отцу и поделился своим беспокойством. Мучимый бессонницей, он, как обычно, спустился вниз, намереваясь проверить книги и документы, когда железный крест, служивший в качестве молотка на двери с того времени, когда здание еще было женским монастырем, издал три громовых удара, эхом раскатившиеся под сводами, отчего старый Тобиас, поднявшийся с постели, решил, - никто, кроме самого дьявола, не способен учинить такой шум. Он поспешил, как только мог, в банковский дом, открыл его и, подняв фонарь, громко крикнул: "Кто здесь?" Фигура со смертельно бледным лицом, укутанная в зеленую мантию, взглянула ему прямо в лицо; Тобиас был поражен ужасом; он был убежден, что видит перед собой живого мертвеца.
   Зеленая Мантия, не произнеся ни слова, вошла в дом и направилась, словно была знакома с планировкой, к дверям главного зала; здесь она трижды громко постучала в них, отчего по всему зданию разнеслось эхо. Мистер Меллинджер вздрогнул: стук в дверь в такой поздний час встревожил его, и он поспешил вниз, чтобы узнать, кто требует впустить его таким грозным образом. В тот самый момент, когда он поворачивал ключ в замке, три тяжелых удара, нанесенные по обитой железом двери, заставили его сердце затрепетать; он вспомнил, что говорила ему Эммелин о ночном госте.
   Когда Зеленая Мантия обнаружила, что дверь отперта, она открыла ее, вошла и, по-прежнему не произнося ни слова, протянула письмо мистеру Меллинджеру, который был очень встревожен видом своего ночного гостя. Он принял письмо дрожащей рукой и обнаружил, что оно от старого Спонсьери, и представляет подателя как его сына Гильельмо.
   Во время чтения, мистер Меллинджер немного пришел в себя; он даже посмеялся над своими нелепыми страхами и принял сына своего старого друга так, как тот того заслуживал. Он тепло приветствовал его и собирался обнять, но молодой человек отступил.
   - Не прикасайтесь ко мне, - сказал он глухим голосом. - Я мертв. Я скончался сегодня утром. Я должен вернуться туда, откуда пришел. Прощайте!
   Кровь мистера Меллинджера застыла в жилах, когда Зеленая Мантия произносила эти слова, глядя на него неподвижными глазами; а когда рука, пронизанная смертельным холодом, протянувшись из складок одеяния, коснулась его при прощании, у него невольно вырвался крик; волосы встали дыбом, он заледенел. Зеленая Мантия стояла, подобно мраморной статуе; в ней не было заметно ни единого признака жизни, когда она снова начала говорить, поводя мертвой рукой.
   - Завтра, - продолжила она, - я предстану перед своим отцом в Венеции. Дайте мне расписку в том, что я вручил вам его письмо, которую я передам ему. Прошу извинить меня за мой визит, но я не знаю здесь никого, кроме вас. Если Провидению будет угодно разрешить мое возвращение в этот мир страданий, я скоро увижу вас снова. Я расскажу о ваших делах Господу, судящему нас, как мы судим других; поступайте же соответственно. Прощайте! Я должен вернуться в свою могилу, но сначала - расписку!
   Мистер Меллинджер подчинился и написал расписку трясущейся рукой: бледный призрак схватил ее, спрятал в складках своей мантии, после чего направился к двери. Тобиас стоял там с лампой в руке, но, видя, как дрожит его хозяин, едва мог удержать ее. Ужасный призрак, похожий на покойника, посмотрел ему прямо в лицо, после чего, не произнеся ни слова, прошел мимо и покинул дом.
   - Следуй за незнакомцем, - прошептал мистер Меллинджер окаменевшему Тобиасу, - и проследи, куда он направляется.
   Тобиас покачал головой.
   - Дорогой хозяин, - произнес он, - это не незнакомец, это покойник, дух, призрак, или, может быть, сам дьявол.
   - Мой дорогой Тобиас, - очень мягко и доброжелательно сказал мистер Меллинджер. - Я дам тебе два гульдена; последуй за ним; посмотри, куда он направляется: это - молодой мистер Спонсьери из Венеции; я забыл спросить, где он остановился.
   Мистер Меллинджер никогда прежде не называл своего старого слугу "дорогой Тобиас", и никогда не предлагал двух гульденов ни за одно поручение.
   Призвав на помощь все свое мужество, Тобиас перекрестился и ушел. Он следовал за таинственной фигурой на некотором расстоянии по тихой улице; когда часы пробили двенадцать, она оказалась возле кладбища монахов-августинцев и трижды постучала в железные ворота, открывшиеся изнутри. Зеленая Мантия вошла, ворота за ней затворились; старый Тобиас был полумертв от ужаса. Он повернулся, поспешил домой и рассказал изумленному хозяину обо всем, что видел и слышал.
   - Не говори никому ни слова о том, что случилось, - сказал мистер Меллинджер, протянув старику два обещанных гульдена. - Завтра я постараюсь разузнать, где остановился мистер Спонсьери. Отправляйся спать, и держи язык за зубами.
   Но ни мистер Меллинджер, ни его слуга, в ту ночь так и не заснули. Первый снова и снова перечитывал письмо, доставленное ему ужасным посланником. Конечно же, он узнал почерк старшего Спонсьери, который, со всей отцовской привязанностью, рекомендовал ему своего сына Гильельмо и просил оказать достойный прием молодому человеку. Он много писал о том, как ему нелегко было расстаться со своим единственным ребенком, который покинул дом, чтобы закончить свое коммерческое образование под руководством мистера Меллинджера, и закончил просьбой время от времени ставить его в известность о поведении сына, а также снимать с его счета тысячу дукатов ежегодно на карманные расходы сыну.
   Письмо было написано пять недель назад; путешествие не могло занять больше одной; следовательно, его доставка была отложена по какой-то причине на четыре недели. Согласно заявлению "покойного", он умер совсем недавно, поскольку все еще не был погребен. Мистер Меллинджер надеялся утром узнать в полиции, где проживал умерший, и дождаться результатов своего расследования, прежде чем писать отцу и ставить его в известность об ужасном событии.
   Слова призрака жгли его сердце подобно раскаленному железу. "Я расскажу о ваших делах Господу, судящему нас, как мы судим других", - сказал он. Что хотел сказать бледный житель иного света этим намеком? Уж не то ли, что скорый Божий суд ожидает его самого? Он взглянул на прожитую жизнь и решил изменить ее.
   На следующее утро, сразу после завтрака, он поспешил в полицию, чтобы узнать о том, где остановился Гильельмо Спонсьери, из Венеции. Служащий проверил регистрационные записи. "Он жил, - сказал служащий, - в Сан Инн, N 14, и умер вчера утром в возрасте двадцати пяти лет", присовокупив подробное описание молодого человека.
   - Все в точности совпадает, - пробормотал мистер Меллинджер с глубоким волнением, хлопнул себя рукой по лбу и неуверенным шагом вышел из полиции.
   Он поспешил в Сан Инн, спросил о юном Спонсьери, и его проводили в N 14, где он увидел ночного визитера, вытянувшегося на смертном одре, накрытом зеленой мантией, и с белой бумагой за обшлагом.
   Сердце старика готово было разорваться: он заплакал, возможно, впервые за пятьдесят лет, за всю свою жизнь.
   - Что это за бумага? - спросил он сопровождавшего его служащего.
   Тот вытащил ее из-за обшлага, развернул и показал мистеру Меллинджеру, который, вздрогнув от ужаса, узнал в ней расписку, подписанную им собственноручно прошлой ночью.
   - Положите ее обратно! Верните ее на место! - прошептал он, с искаженным от ужаса лицом, вспомнив слова Гильельмо о том, что тот намеревается передать ее своему отцу, в качестве доказательства вручения письма. Прочитав молитву у ног усопшего, он поспешил домой и был встречен Эммелин; по ее лицу он понял, что ей обо всем известно. Тобиас рассказал о случившемся Розине, а Розине не могла не поделиться историей с Эммелин.
   - В воскресенье, дорогая, мы примем причастие, - сказал он, - и каждую субботу ты будешь раздавать десять долларов бедным; если ты услышишь о ком-нибудь, попавшем в беду, скажи мне, возможно, я смогу чем-нибудь помочь ему. Ты также можешь позволить с этого дня Тобиасу и Розине хлеб с маслом на ужин и пиво два раза в неделю. Я не возражаю также, чтобы ты давала им на ужин мясо, если сочтешь это нужным; скажи мне, если я стану казаться скупым или прижимистым; люди утверждают, что я именно таков, но Бог знает, это - неправда; и я сделаю все, что в моих силах, чтобы прекратить распространение ложных слухов о себе.
   Эммелин была глубоко тронута; но в то же время, она радовалась изменениям, происшедшим с ее отцом; поскольку теперь начала понимать, что прежде он не был таким добрым, как сейчас. Затем мистер Меллинджер призвал своего главного служащего и вкратце сообщил ему, что мистер Спонсьери, который, как тому было известно, ожидался прибытием из Венеции, прибыл в город, но почти сразу умер. Он поручил ему позаботиться о похоронах, а также поставить в известность о случившемся Спонсьери-старшего.
   - Мой дорогой Стиппс, - продолжил мистер Меллинджер, - вам следует проследить за всем лично, а также проводить покойного к месту последнего упокоения вместо меня: это событие так на меня повлияло, что я чувствую себя нездоровым, и не смогу присутствовать.
   Мистер Меллинджер также распорядился поместить объявление в газетах о вакансии служащего для ведения английской и итальянской переписки, - это место предназначалось для молодого Спонсьери; прибавив, что это объявление должно быть максимально коротким из-за непомерно высокой платы за подобные объявления.
   Молодого человека похоронили с подобающей пышностью; мистер Стиппс был вызван, чтобы дать подробный отчет.
   - Как он был одет, мистер Стиппс? - спросила Эммелин, слушавшая доклад с величайшим вниманием. - Конечно, в черное?
   - Мы хотели одеть его именно так, - ответил тот, - но нашли записку, в которой он просил, чтобы его похоронили в зеленой мантии, которую он носил. За манжетой у него имелась еще одна записка, и мы оставили ее там, поскольку служащий Сан Инн заверил меня, что вы, сэр, прочитав ее, велели оставить ее там, где она была.
   - Молодой человек выглядел хорошо? - осведомилась Эммелин.
   - Без сомнения, когда был жив, - ответил служащий, - но когда люди мертвы, - когда глаза их глубоко запали, щеки бледны, лицо холодное и окаменевшее, - их нельзя назвать выглядящими хорошо. С молодым Спонсьери все не так; люди не знают, что об этом и подумать.
   - Что - не так? - в один голос спросили отец и дочь.
   - Прошу прощения, сэр; не считайте меня сумасшедшим, я скажу лишь, что говорят другие. Этот молодой джентльмен, сын вашего друга, умер утром; он лежал, накрытый зеленой мантией и простыней, а дверь комнаты была заперта. Ночью, ровно в одиннадцать часов, загремел замок двери: это отчетливо слышал слуга; швейцар, спавший внизу лестницы, проснулся от шума и, полагая, что кто-то стоит у двери, поднялся; в этот самый момент Зеленая Мантия прошла мимо него в темноте и произнесла глухим, замогильным голосом: "Отопри дверь!" Швейцар, полусонный, охваченный ужасом, повиновался; Зеленая Мантия выскользнула мимо него на улицу. Что вы на это скажете?
   - Господь да помилует его душу! - воскликнул мистер Меллинджер.
   - А что случилось на следующее утро? - спросила изумленная Эммелин.
   - На следующее утро покойник лежал на ложе, как прежде, накрытый зеленой мантией, а в его манжете торчала записка, которая, согласно вашим указаниям, сэр, должна была быть похоронена вместе с ним. Никто не слышал, как он вернулся, никто не слышал, чтобы открывалась дверь, замок был закрыт; слуга готов поклясться, что бумаги прежде не было; он вынул ее, увидел ваше имя, сэр, внизу, но остального прочитать не смог, из-за неразборчивого почерка.
   - Кажется, у меня немного дрожала рука, - еле слышно пробормотал мистер Меллинджер.
   - О Господи! - воскликнул честный Стиппс, прерывая его. - Вы действительно это написали? Где, - если мне позволено будет спросить, - где вы встретились с этой ужасной Зеленой Мантией? Наверное, это случилось ночью! Не сердитесь, сэр, но, в самом деле, есть некоторые загадочные обстоятельства, связанные с этим мистером Спонсьери.
   - Не спрашивай меня, добрый Стиппс, - дрожащим голосом ответил мистер Меллинджер. - Я не могу, не осмеливаюсь ответить даже тебе. Давайте помолимся Господу, мы, бедные грешники, чтобы Он наставил нас на путь истинный, и чтобы мы никогда более не слышали об этой Зеленой Мантии.
   - Вероятно, так и будет: склеп, в котором стоит гроб, прочно закрыт; ни одно живое существо не способно выбраться из него, не говоря уже о мертвом.
   Среди тех, кто обратился по рекламному объявлению в газетах, был некий молодой человек, уроженец Бремена, по имени Вильмсен, имевший самые прекрасные рекомендации одного из известнейших домов Базеля, в котором он работал прежде. Он сказал, что ему поступило предложение из Неаполя; но если бы он смог получить место у мистера Меллинджера, то предпочел бы остаться здесь, поскольку считает его банкирский дом одним из самых лучших в мире, и надеется получить здесь дополнительные знания и практику. Он сказал это с такой скромностью, что мистер Меллинджер пришел в восторг от комплимента. Он сказал молодому человеку, обладавшему приятной наружностью, что нисколько не возражает против того, чтобы взять его, если он достаточно компетентен в том, чем ему предстоит заниматься, и если он будет согласен с предложенными ему условиями.
   - Не знаю, какие именно требования вы собираетесь предъявить, - сказал молодой Вильмсен, - но в доме, который я недавно оставил, я вел немецкую, французскую, английскую и итальянскую переписку, и, могу сказать без преувеличения, говорю на этих языках достаточно бегло. Если возникнет необходимость, могу вести переписку на русском, а что касается моего почерка, позвольте представить вам его образец, - написанное им было словно выгравировано. - Что касается условий, то я могу совсем отказаться от жалования, в расчете получить недостающие и необходимые мне знания. У меня достаточно накоплений, чтобы скромно прожить несколько лет. С моей стороны, мне бы хотелось, если будет такая возможность, жить в вашем доме и сидеть за вашим столом. Ваши служащие, насколько мне известно, живут и столуются вовне; но молодым людям свойственно иногда попадать в плохую компанию. В тех местах, где я служил прежде, мне была оказана такая честь. В Неаполе мое условие непременно было бы принято, - но мне хотелось бы остаться у вас.
   Мистер Меллинджер похлопал его по плечу, и уже собирался было ответить отказом, поскольку со дня основания его дома ни один из его служащих не ел с ним за одним столом, за исключением Рождества, когда он устраивал развлечения всем своим служащим; но знающий и хорошо воспитанный молодой человек, чьи услуги могли обойтись ему очень дешево, казался слишком ценным призом, чтобы потерять его из-за этого единственного условия. Поэтому он ответил, что переговорит со своей дочерью, заведующей его хозяйством, после чего и даст ответ.
   Он сообщил об этом условии своей дочери.
   - Хотелось бы для начала на него посмотреть, - ответила Эммелин, которой, по наследству, также передалась коммерческая жилка.
   - О, он тебе обязательно понравится, - ответил отец, не задумываясь об опасности, грозящей Эммелин от появления в доме молодого незнакомца и беря в расчет только выгоду, которую сулили ему таланты нового служащего при незначительных расходах. - Он хорошо воспитан, как настоящий джентльмен; столь же скромен, сколь хорош собой; с ним приятно вести беседу и, возможно, наш стол только выиграет, если он будет присутствовать за ним.
   - Как тебе будет угодно, отец, - сказала Эммелин. - Мы можем согласиться с его условиями. Отдадим ему зеленую комнату (по всей видимости, лучшую в доме), думаю, ему в ней понравится.
   - Верно, верно! Еда для него не встанет нам дорого, и мы не будем позволять ему более одного бокала вина после обеда - большее количество только напрасно разгорячит его молодую кровь.
   Таким образом, они обговорили все, причем старый джентльмен упирал на бережливость, но, на самом деле, попросту был скупым, - черта, определявшая всю его жизнь.
   Молодой Вильмсен явился на следующее утро и с радостью услышал, что его условия приняты: ему будет предоставлена комната и место за столом. Его первым поручением было сообщить старому Спонсьери о внезапной кончине его сына, согласно инструкциям, полученным от мистера Меллинджера. Последний, разумеется, воздержался от малейшего намека на ночное приключение и поручил своему новому служащему заверить своего адресата в своем глубочайшем сочувствии по поводу его ужасной утраты. Согласно его версии, молодой Спонсьери направил ему сообщение, с просьбой приехать в гостиницу, где остановился; он поспешил туда, но по прибытии узнал, что молодой человек скончался. Далее он сообщал, что все попытки вернуть его к жизни оказались бесплодными, и он организовал похороны на третий день, со всем уважением, приличествующем его семье; счет расходов прилагался. Он содержал все, с точностью до крейцера. "Я хотел бы, мистер Вильмсен, - добавил мистер Меллинджер, - чтобы вы изменили ваш обычный стиль: письмо должно дышать печалью, - ну, вы меня понимаете. Старому Спонсьери оно должно понравиться; он стоит пару миллионов, и нужно, чтобы он остался доволен; слова же, содержащиеся в письме, не будут стоить нам ничего".
   Вильмсен быстро набросал черновик письма на итальянском языке, после чего представил свой труд на суд работодателю. Тот читал его с таким восторгом, что не мог не восклицать про себя: "Отлично! Великолепно! Просто прекрасно!" Втайне он даже вынужден был признать, что из его банкирского дома еще не было отправлено писем, подобных этому.
   Во время обеда мистер Меллинджер пригласил Вильмсена с собой и познакомил его со своей дочерью. Эммелин покраснела, когда тот поклонился ей, поскольку вспомнила, что видела его в соборе, где тот, опустившись на колени, молился возле высокого алтаря. Она сохранила в памяти образ красивого молодого человека, не зная, насколько глубоко он проник в ее сердце, и теперь была очень удивлена, увидев его перед собой. Он сидел напротив нее, он время от времени бросал взгляды на свою визави; но всякий раз, когда их взгляды встречались, он опускал глаза и, казалось, погружался в свои мысли.
   - Этот молодой человек довольно неуклюжий, - заметил старый джентльмен своей дочери после обеда. - Он дважды уронил вилку, а пятно красного вина, которое он пролил, когда ты передавала ему пирог, никогда не удастся вывести со скатерти.
   - Он исправится, отец, - попыталась оправдать того Эммелин.
   - Но как такое может быть, - сказал ее отец, - при таких разнообразных и обширных талантах? Он пишет, как Гелерт, и рожден для совершения сделок. Я очень доволен им, хотя это пятно меня раздражает, - его ни за что не вывести. Полагаю, с него следует больше удерживать за питание: он не самый лучший собеседник за столом; я дважды спрашивал его, прежде чем он ответил мне на вопрос о курсе обмена в Базеле, из него лишнего слова не вытянешь.
   - Дай ему время, и он наверняка исправится, - повторила Эммелин, которая не могла не угадать причину смущения Вильмсена, когда тот уронил вилку, пролил вино и не смог сразу ответить на вопрос ее отца; дело в том, что когда последний заговорил о курсе обмена в Базеле, ее взгляд был устремлен на молодого человека. Чувство, которого она до сих пор не знала, пронизывало ее невинную грудь; ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Она впервые одержала победу над отцом. Молодой красивый служащий уделял более внимания ей, чем ему. В ней проснулось тщеславие; нежное чувство к молодому человеку овладевало ее сердцем, чье поведение ясно свидетельствовало о том, что она ему небезразлична.
   Вечером Вильмсен отправил обратно простой ужин, заказанный для него мистером Меллинджером, поскольку заказал стол в лучшей гостинице города, за который пригласил всех служащих банкирского дома. На следующее утро Стиппс доложил своему хозяину самую правдивую информацию о том, что там происходило. Было множество различных деликатесов, какие только могли найтись в городе. Первые три тоста, предложенные мистером Вильмсеном, были: "за мистера Меллинджера", "за мисс Меллинджер", "за успешную торговлю"; все были пьяны еще до того, как заиграла музыка. Самые дорогостоящие вина, в основном шампанское, лились рекой; но как только часы пробили десять, Вильмсен извинился за то, что вынужден оставить компанию, поскольку должен следовать распорядку жизни семьи своего работодателя. Оставшиеся веселились допоздна, поскольку хозяину было отдано распоряжение подавать им все, что ни потребуют, и даже старый Тобиас остался доволен.
   Мистер Меллинджер не поверил своим ушам: никогда прежде у него не было подобного служащего; никогда еще его здоровье и здоровье его дочери не служило поводом для тостов под музыку.
   - Дай ему сегодня пару бокалов вина, - сказал он Эммелин, когда старый Стиппс вышел. - Должно быть, этот ужин стоил ему немало, а люди по соседству, несомненно, будут поражены, узнав, что мои служащие поднимают здравицы в мою честь.
   В тот вечер Вильмсен обедал в доме, вел себя несколько более уверенно, но по-прежнему отвечал невпопад на вопросы, задаваемые ему старым джентльменом. Эммелин не произнесла ни слова, но ее глаза часто и подолгу останавливались на молодом человеке. Мистер Меллинджер поблагодарил его за здравицы предыдущего вечера. Вильмсен извинился за то, что взял на себя смелость предложить их; "но, - сказал он, - маленькое развлечение, которое я устроил для своих товарищей, став одним из ваших служащих, имеющих счастье служить у вас, не имело поначалу характера настоящего праздника, пока мы не поднялись, с бокалами в руках, чтобы выразить нашу благодарность Провидению, собравшему нас вместе, во имя процветания нашей молодой хозяйки и хозяина". Мистер Меллинджер, явно удовлетворенный, собственноручно в третий раз наполнил бокал оратора. Эммелин охотно поблагодарила бы его за воспоминание о ней в кругу своих новых товарищей, но не могла произнести ни слова. Ей это казалось странной нелепостью; она досадовала на самое себя: момент, когда можно было ответить ему комплиментом, миновал, и его невозможно было вернуть. Что Вильмсен подумает о ней? Он, если ей не показалось, бросил на нее взгляд, полный ожидания, но она промолчала! Она упрекала себя за это целый день.
   Вечером хлеб с маслом, поданный ему заботливой Роизной, был снова возвращен. Вильмсен сказал, что уже поужинал; точно так же он поступил в течение нескольких последующих дней.
   Вскоре пришло письмо из Венеции от старшего Спонсьери, следующего содержания.
   "Я в ужасном состоянии. Вчера я получил ваше письмо, в котором вы сообщаете мне, что мой сын еще не приехал. Нынче ночью мне приснилось, что мой Гильельмо, завернутый в зеленую мантию, какую привык носить, пришел, подобно призраку, к моей постели, и прошептал мне на ухо: "Я умер, отец, но передал ваше письмо мистеру Меллинджеру, и его расписку в получении оставляю на столе. Он подобающим образом похоронил меня; я благодарен ему за последние почести, отданные им моим бренным останкам. Теперь прощайте; уже за полночь, и мне надлежит вернуться в свою темную, холодную могилу. Могила - мрачное место, отец. Скоро ты получишь известия обо мне". - Я проснулся - моего сына рядом не было. Оправившись от испуга, я улыбнулся, подумав о том, что это всего лишь сон. Как это возможно, думал я, чтобы смерть так рано отняла у меня моего дорогого Гильельмо, в самом расцвете его юности? Этой мыслью я постарался отогнать охватившую меня тревогу, когда вдруг вспомнил слова о вашей расписке; я взглянул на стол, стоявший у изголовья кровати, и на нем, о Господи, увидел бумагу. Я задохнулся; я позвал слуг так, словно дом был охвачен пожаром; я весь был в холодном поту. "Света! Света! Ради Бога, света!" - кричал я, пораженный ужасом. Принесли свечи; я схватил бумагу со стола; это была расписка, написанная вами, но, видимо, дрожащей рукой. Я лишился чувств. Больше мне нечего сказать вам, мой друг; но я заклинаю вас, расскажите все, что вам известно. Я приехал бы к вам, но шок, вызванный случившимся, приковал меня к кровати. Никому не сообщайте о содержании этого письма. Ответьте мне сразу, скоро и без обиняков, - я готов к худшему. Adieu!"
   Это письмо ошеломило мистера Меллинджера. Согласно стоявшей на письме дате, Гильельмо должен был доставить его расписку в Венецию в первую же ночь после его погребения. Никаким способом, доступным человеку, это расстояние не могло быть преодолено за столь краткое время. "Я расскажу о ваших делах", - таковы были слова Зеленой Мантии, и то, что она обладала сверхъестественными способностями, ясно доказывалось полученным письмом.
   Мистер Меллинджер сел за стол, собираясь написать отчаявшемуся отцу и сообщить ему во всех подробностях об ужасном явлении. Со времени этого явления, в нем, что называется, "проснулась совесть"; он проявлял, к удивлению всех своих знакомых, такую доброту, гуманность и щедрый нрав, что многие, бывшие свидетелями его скупости, жестокости, бесчувственного отношения к должникам, оказавшимся не в состоянии расплатиться со своим долгом, зачастую склонны были считать, что он попросту сошел с ума.
   Всюду в городе прежде ненавидели его; теперь же - полюбили и стали уважать. Неисчислимые примеры его щедрости передавались из уст в уста, и он приобрел, среди коммерсантов, репутацию одного из самых честных и справедливых торговцев.
   Вскоре после страшного видения, по его достатку было нанесено несколько тяжелых ударов. В одном городе, принадлежавшие ему товары на сумму более пятидесяти тысяч долларов были уничтожены огнем, враги захватили груз леса, лежавший в одном из портов Балтики, стоимостью более восьмидесяти тысяч долларов. Груз пшеницы, предназначенный для Англии, вместе с кораблем, попал в руки каперов; он потерял большие суммы из-за разорения двух банкирских домов в Гамбурге и Амстердаме. Все эти бедствия случились в течение короткого промежутка времени, всего лишь двух месяцев. Он не мог не сожалеть о случившихся несчастьях, но, будучи благоразумным торговцем, ничего не говорил о них другим. В таких случаях Стиппс обычно пожимал плечами и утешал его такими мудрыми сентенциями, как: "прекрасная погода не может длиться вечно" - "когда худшее заканчивается, дела идут на лад" - "Всемилостивый Бог не откажет нам в Своей помощи" - и тому подобными. Вильмсен пожимал плечами.
   - Видите ли, сэр, - говорил он, - я ежедневно наблюдаю множество добрых дел, которые дают вам право претендовать на благословение Небес, и у меня поэтому часто возникает соблазн видеть в этих несчастьях Промысел Божий; но в таком случае, я начинаю сомневаться в справедливости Провидения.
   Старый Меллинджер отвергал подобные предположения.
   - В таком случае, - возражал Вильмсен, - я вынужден верить, что Бог тем сильнее наказывает кого-то, чем сильнее любит его.
   Меллинджер молча покачивал головой и отворачивался, чтобы молодой человек не заметил страдания, появлявшегося на его лице каждый раз при упоминании Промысла Божьего.
   Когда наступило время для Германии испытать самое больше унижение, в окрестностях города, в котором проживал мистер Меллинджер, были расквартированы войска. Долженствующий прибыть со дня на день посыльный задерживался; он выехал со станции, после чего бесследно исчез. По отношению жителей к вражеской армии, к которой принадлежал и курьер, было не исключено, что его встретил какой-нибудь отчаянный человек и выписал ему паспорт на тот свет. Почтальон, который должен был сопровождать курьера на последнем этапе, также исчез. Было проведено тщательное расследование всех обстоятельств, которые могли бы прояснить дело; и менее чем через неделю, к ужасу всего города, мистер Меллинджер был арестован у себя дома, закован в кандалы и брошен в темницу, как предполагаемый убийца пропавшего курьера.
   Было хорошо известно, что старый джентльмен в глубине сердца ненавидел врага, подрезавшего крылья его ремеслу, и повергшего в невыносимые страдания его родную страну; но что эта ненависть окажется настолько сильна, чтобы привести к убийству на дороге, - в это никто поверить не мог. В городе у него было много врагов; но никто не мог предположить, что их ненависть зашла настолько далеко, чтобы выдвинуть ложное обвинение, последствием которого будет позорный конец или унизительная покупка жизни и свободы ценой огромной жертвы. Сам обвиняемый, будучи взят под стражу, утратил присутствие духа, а потому его поведение не позволяло сделать однозначный вывод о его виновности или отсутствии таковой. О нем ничего не было известно, ибо он содержался в таком строгом заключении, что ни одному человеку не было позволено говорить с ним.
   В этой крайне непростой ситуации, юный Вильмсен вел себя так осмотрительно и так беспокоился о своем работодателе, что Эммелин не могла сдержать своих чувств: она давно испытывала тайную страсть к молодому человеку. Она знала истинную причину перемены, случившейся с ее отцом, но предпочитала думать, что причиной этой стало влияние, приобретенное на него Вильмсеном, ибо, стоило только старику выказать малейший намек на намерение совершить доброе дело, молодой человек с радостью спешил исполнить это намерение; благодаря своим талантам, полезности и полезным советам он получил такое влияние на своего работодателя, что тот, постепенно, не замечая того, стал придерживаться одинаковых с ним взглядов. Тысячу раз прекрасная Эммелин благословляла его в глубине своего сердца за его старания: она научилась уважать и любить его; единственное, что ее огорчало, - мысль, что поступки Вильмсена вызваны единственно долгом, на самом деле он не испытывает никаких теплых чувств к ее отцу, но ужаснее всего, - по отношению к ней.
   Несмотря на свою скромность, она чувствовала, что ни одна девушка в городе не может сравниться с ней красотой, а ее образование и умения намного превышают обычные. Сотни молодых людей склонялись к ее ногам, этот же оставался на том же почтительном расстоянии, что и в первый день; ни единого нежного слова не слетело с его губ. Тщеславие нашептывало ей, что его взгляды зачастую свидетельствовали о большем, чем внешнее безразличие; но он продолжал молчать. Теперь, однако, обстоятельства изменились. Вильмсен был убит внезапным арестом ее отца. Он был полностью убежден в невиновности мистера Меллинджера и рассматривал случившееся с ним как дьявольский заговор с целью лишить его собственности, которая, несмотря на недавние потери, все еще оставалась весьма значительной. Едва придя в себя, он поспешил к Эммелин, чтобы попытаться утешить ее, как только мог. Он поклялся спасти ее отца, чего бы это ни стоило, и просил на время доверить ему управление его делами.
   - Доверьтесь мне, - сказал он с искренней теплотой, - и я оправдаю ваше доверие своим поведением.
   - Хорошо, Вильмсен, - ответила заплаканная Эммелин, глубоко взволнованная событиями того дня. - Я вам доверяю, - и бессознательно вложила свою руку в его. Он поднес ее к губам и, если бы сердце ее не страдало от горя, а глаза не были наполнены слезами, Эммелин, вне всякого сомнения, прочитала бы в его взгляде то чувство, которое он испытывал к ней, помимо сострадания.
   В этот момент пришел Стиппс, сообщивший, что мистер Меллинджер обвинен на основании слов ребенка. Старый джентльмен привык совершать небольшие поездки в коляске, которой управлял сам. Как правило, он ездил один, но сейчас взял с собой шестилетнюю девочку, дочь одного из своих служащих, чья болтовня казалась ему забавной. Девочку звали Шарлотта.
   Шарлотта, вернувшись домой, рассказала соседскому мальчику, что мистер Меллинджер, когда они ехали через ивовую рощу, рядом с мельничной плотиной, увидел на некотором расстоянии курьера, одетого в зеленое; тот двигался так быстро, что она едва не потеряла его из виду; но мистер Меллинджер выскочил из коляски как раз вовремя, чтобы догнать его; тот попытался убежать, но мистер Меллинджер схватил его и пронзил прямо в грудь. Один из жандармов, сидевший тогда на ступеньках крыльца, очень внимательно вслушивался в ее рассказ, и сразу же доложил об услышанном начальству.
   Эммелин поспешила к родителям, с просьбой расспросить ребенка самой; но ребенок был отведен жандармами к коменданту, чтобы отправиться вместе с ним для осмотра места, и никому, даже матери, не разрешили сопровождать девочку.
   Эммелин вернулась домой и обнаружила, что Вильмсен занят разбором бумаг ее отца и перемещением всех наличных денег и ценных бумаг в безопасное место. Вскоре была получена ужасная информация о том, что уже на следующее утро ее отец предстанет перед военным трибуналом. Каждому известно, что в те времена это было равносильно смертному приговору.
   Сразу после допроса ребенка, упомянутая девочкой ивовая роща была обыскана, и в ней было найдено бездыханное тело пропавшего курьера, с несколькими ранами на голове, ставшими причиной смерти.
   Все усилия несчастной Эммелин, направленные на то, чтобы увидеть отца, оказались тщетными; ни деньги, ни уговоры ни к чему не привели. Честный Тобиас, частенько выпивавший в трактире с солдатами и тюремщиком, использовал все свое влияние, чтобы получить разрешение поговорить со своим хозяином всего лишь несколько минут в их присутствии, но ему также было отказано.
   Эммелин вернулась домой с разбитым сердцем. Вильмсен, от которого она надеялась получить добрый совет и утешение, был взволнован и опечален; он намеренно избегал ее вопросов, думая, чем можно спасти ее отца, должна ли она предложить половину или даже все свое состояние коменданту, или же немедленно, ночью, отправиться к маршалу, жившему неподалеку, броситься ему в ноги и умолять даровать ее отцу жизнь. Страшная ночь наступила, и не было принято никакого решения относительно того, как спасти несчастного, и, - в этом не было сомнений, - невиновного старика от уготованной ему судьбы. Эммелин посылала слугу к родителям Шарлотты, но тот вернулся с ответом, что ребенок задержался у коменданта, и это все, что они могли сказать; мать на коленях умоляла отпустить девочку или позволить ей остаться с ней, но просьба ее была встречена презрительным смехом.
   Несчастная Эммелин провела беспокойную ночь. Она молилась и, укрепившись верой во Всемогущего, уснула едва под утро; но не успел еще сон оказать на нее благотворное влияние, как ее разбудила необычайная суматоха в доме. В ее комнату вбежала Розина с радостным криком:
   - Мой господин свободен! Он сбежал!
   Эммелин, дрожа от радости, бросилась одеваться; все в доме уже были на ногах: Вильмсен, пробудившись от крепкого сна, был склонен воспринимать это сообщение как небылицу, но Бетти, дочка стражника, сама принесла Розине радостную весть и сообщила у окна, где последняя сидела всю ночь, будучи не в состоянии уснуть.
   Вскоре после этого дом окружили военные. Несколько офицеров, во главе с комендантом, обыскали его так тщательно, что обнаружили бы мистера Меллинджера, если бы он скрывался здесь, будь он даже размером с мышь. Разочарованный комендант заявил, что из более чем сотни заключенных никто никогда не ускользал от него, и чем больше он размышляет над этим делом, тем более необъяснимым ему кажется исчезновение мистера Меллинджера.
   - Я требую, - продолжал он твердым, суровым голосом, - чтобы вы признались: знает ли кто-нибудь из вас что-то о Зеленой Мантии из Венеции?
   Когда Эммелин, Стиппс и Розина услышали этот вопрос, у них заметно изменился цвет лиц, и это не укрылось от внимательного взгляда коменданта, пристально за ними наблюдавшего. Он сразу понял, что эта троица владеет необходимой ему информацией. Он приказал всем, кроме них, выйти из комнаты. Он отправил полумертвых от страха Стиппса и Розину в разные углы, и попросил Эммелин рассказать ему все, что ей известно о Зеленой Мантии. Девушка, дрожа, спросила, как это таинственное видение может иметь какое-либо отношение к исчезновению ее отца. Комендант не мог скрыть своего удивления тем, как молодая девушка, имевшая прекрасное образование, лучшее, чем у многих в городе, говорит о Зеленой Мантии, словно о сверхъестественном существе; но напомнил ей, что здесь вопросы задает он, а не она, и повторил свое требование рассказать все, что ей известно, поскольку заподозрил наличие какого-то неизвестного, но вполне реального, действующего лица.
   Эммелин, дрожа от страха, рассказала все, что ей было известно. Комендант молча покачал головой, многозначительно взглянул на офицеров, столь же удивленных, как и он сам, и позволил Эммелин, едва сознававшей, что происходит, покинуть комнату.
   Следующим был допрошен Стиппс, и его рассказ совпал с рассказом Эммелин.
   Комендант, еще более ошеломленный, пожелал увидеть письма, которые мистер Меллинджер получил из дома Спонсьери в Венеции. Стиппс отправился, в сопровождении одного из офицеров, в банкирский дом, и принес пакет, помеченный буквой "С", внутри которого имелось таинственное послание, с содержанием которого читатель уже знаком. Комендант, вместе с двумя старшими офицерами, прочел письмо, после чего пробормотал: "Если это так, то тюремщик и охранник ни в чем не виноваты; но дьявол меня забери, если я знаю, что мне надлежит делать в этой ситуации".
   Стиппсу было приказано указать место на церковном кладбище, где был похоронен молодой Спонсьери.
   - Узнаете ли вы его? - серьезно спросил комендант, у которого стали возникать серьезные опасения, связанные с этим делом.
   - Если его лицо не сильно изменилось, - ответил Стиппс, - то я узнаю его, - при этом кровь его похолодела при мысли о том, что он снова увидит эти страшные черты, наполнявшие его ужасом.
   - Вскройте могилу! - приказал комендант своему помощнику. - Возьмите этого человека, - он указал на Стиппса, - с собой, и пусть он под присягой покажет, является ли труп в могиле телом молодого Спонсьери из Венеции. Затем пошлите за тюремщиком и охранником и запишите их показания, когда они осмотрят тело. Пусть тюремщик захватит пуговицу.
   Тем временем, привели Розину, которая рассказала все, что знала. Заявления всех троих допрошенных совпали в точности, но никто из них не видел Зеленой Мантии, кроме Стиппса, организовывавшего похороны.
   Розина, будучи спрошенной, откуда она знает о видении, ответила, что ей рассказал о нем старый Тобиас. Его стали искать, но не нашли. Посланные в те места, где он мог находиться, вернулись ни с чем.
   - Вы должны найти его! - приказал комендант. - Иначе вы лишитесь всего вашего имущества. В качестве залога вам немедленно следует внести десять тысяч долларов, которые будут конфискованы через четыре недели, если вы не доставите этого человека живым или мертвым.
   Вильмсен, с натянутой улыбкой, заметил, что старого Тобиаса, не пригодного почти ни к какой работе, держали в доме из милости, а потому назначенная за него плата слишком высока; а поскольку мистер Меллинджер никогда никому не передавал ключи от железного сундука, они не в состоянии не только выплатить требуемую сумму, но даже не знают, сколько в доме денег.
   - Вот ключи! - с торжествующим видом заявил комендант, поднося их к лицу Вильмсена, к немалой тревоге последнего. - Наш охранник, молодой человек, обыскал заключенного и забрал все, что имелось у него на момент ареста. Идемте! Где этот сундук?
   Вильмсен растерялся, а комендант с ликованием вскричал:
   - Полагаю, вы думали, что легко можете обвести меня вокруг пальца! Я знаю вас, городских дворян, слишком хорошо; и, прежде чем дело будет закрыто, выведу вас на чистую воду.
   Повинуясь необходимости, Вильмсен проводил коменданта и некоторых его офицеров в банковский дом и с досадой на лице указал на железный сундук. Комендант лично отпер его, поднял тяжелую крышку и тут же отскочил шага на три назад; ибо, когда он взглянул на его содержимое, его жадным глазам предстала - зеленая мантия!
   Придя в ужас, он воскликнул: "Несомненно, это дело рук самого дьявола!" и спросил Вильмсена, видел ли тот когда-либо в сундуке мантию.
   - Мистер Меллинджер хранил ключ от него у себя, - ответил тот, - и мы, служащие, не имели понятия о том, что хранится в сундуке у нашего хозяина.
   - Уберите эту проклятую мантию! - приказал комендант, словно не решаясь прикоснуться к одеянию призрака.
   Вильмсен повиновался.
   - Что это? - спросил комендант, указывая своей тростью на бумагу, упавшую с мантии.
   Вильмсен поднял ее и собирался прочитать.
   - Это написано не для тебя! - воскликнул комендант и выхватил бумагу у него из рук.
   Некоторое время он пристально смотрел на нее.
   Это был фрагмент письма. Он достал из своей записной книжки еще один клочок и, с проклятием, заявил, что оба написаны одним и тем же почерком; приложив один к другому, он обнаружил, - они совпадают друг с другом так точно, как это только возможно; никаких сомнений в том, что они составляли прежде единое целое, быть не могло. Не хватало третьего обрывка.
   Комендант недоумевал.
   - Кажется, это написано по-итальянски, - сказал он. - Кто-нибудь здесь понимает по-итальянски?
   Вильмсен собирался предложить свои услуги, когда один из офицеров ответил, что он немного понимает этот язык. Комендант протянул ему обрывки, и тот прочитал:
  
   "...совесть: Бог...
   ...постигнет страшный конец...
   ...Страшный суд... Трепещи... Вечная ночь смерти".
  
   - Уф! - произнес комендант с напускным безразличием; но после этого его нижняя челюсть задрожала так, что он не смог больше произнести ни слова.
   - Тут есть еще что-то, - заметил другой офицер, указывая на оборотную сторону бумаги. Его товарищ перевернул оба клочка; обратная сторона одного была пуста, на другом, упавшем с зеленой мантии, было написано:
   "Паллаш и Вольмар".
   - Стоп! - крикнул комендант офицеру, услышав эти имена. - Прочитайте это только мне.
   Офицер подошел к нему вплотную и тихо прочитал:
   - "Паллаш и Вольмар невиновны. Пусть кара Всемогущего Господа обрушится на тех, по чьей вине с их голов упадет хотя бы волос".
   - Подойдите сюда, мой друг, и переведите, - сказал комендант, почти вне себя, протягивая бумагу Вильмсену.
   Вильмсен перевел:
   - "Паллаш и Вольмар невиновны. Пусть кара Всемогущего Господа обрушится на тех, по чьей вине с их голов упадет хотя бы волос".
   - Провалиться... - начал комендант, но не закончил. - Взгляните на почерк.
   Вильмсен сравнил почерк на обеих сторонах листа, и нашел, что он один и тот же. Поднеся оба обывка поближе к глазам, он вдруг отвернулся с выражением отвращения. Комендант поинтересовался причиной.
   - Они пропитались трупным запахом, - ответил тот с ужасом и отвращением. - Словно были взяты из рук гниющего трупа.
   Комендант с отвращением отступил назад, ибо тоже почувствовал отвратительный запах. Его суровость и безапелляционность вдруг превратились в мягкость и вежливость.
   Один из офицеров напомнил ему о цели визита и десяти тысячах долларов, долженствующих быть выплаченными в качестве залога за старого Тобиаса.
   - Комендант, - воскликнул Вильмсен, - открыл сундук. Я не знаю, что в нем; если в нем есть то, что способно его удовлетворить, пусть возьмет столько, сколько позволит ему совесть, помня, что Господь призовет на свой суд тех, кто окажется повинен в несправедливости.
   - Страшный конец, - проворчал комендант, которому слова Вильмсена напомнили о клочке бумаги, упавшем с зеленой мантии. - Страшный суд... Трепещи... Вечная ночь смерти... Я не притронусь к этому сундуку; и я уменьшу сумму залога вполовину, в качестве жеста доброй воли, - добавил он, бросив взгляд на двух офицеров, - и во имя справедливости.
   Вильмсен обыскал сундук и, обнаружив в нем четыре тысячи долларов, предложил половину в качестве залога, если комендант даст слово чести, что деньги будут возвращены, как только Тобиас будет доставлен к нему живым, или в том случае, если его смерть будет надлежащим образом подтверждена. Комендант дал слово, офицеры взяли две тысячи.
   Тем временем, с кладбища вернулся Стиппс, в сопровождении помощника коменданта, тюремщика и сержанта гвардии. Помощник протянул коменданту показания. Согласно им, Стиппс опознал в выкопанном теле молодого Спонсьери из Венеции; тюремщик Паллаш и сержант Вольмар также опознали в нем человека, пришедшего прошлой ночью и освободившего мистера Меллинджера из тюрьмы.
   - Вы, кажется, удивлены, - сказал комендант юному Вильмсену, который не мог поверить своим ушам. - Теперь вы легко можете понять мое удивление, когда я обнаружил адскую мантию в этом сундуке. Кто-то приложил руку к этому делу - Бог или дьявол.
   Присутствующие перекрестились; даже двое офицеров, знакомых с событиями прошедшей ночи, выглядели ошеломленными.
   - Я снял с трупа зеленую мантию, - продолжал помощник коменданта.
   С этими словами, к ужасу всех собравшихся, он показал смятое одеяние.
   - Пуговица, - продолжал помощник, - оторвавшаяся прошлой ночью от мантии призрака, отсутствует на мантии из могилы, она такая же, как и прочие.
   Комендант вздрогнул. Обе мантии подверглись сличению; было установлено, что они изготовлены из одной и той же ткани; на них одинаковые пуговицы; по одной пуговице отсутствует на каждой, в одном и том же месте.
   - Хватит этой адской истории! - воскликнул комендант. - Чем дольше мы ей занимаемся, тем таинственней она становится.
   - Тем не менее, позвольте мне, сэр, - сказал помощник, завершая свой доклад, - вручить вам эти бумаги. В манжете я нашел квитанцию, подтверждающую доставку письма. Мистер Стиппс заявил, что она написана почерком мистера Меллинджера. А в кармане мантии был вот этот обрывок.
   Обрывок развернули; невозможно описать удивление, когда было обнаружено, что он идеально подходит к двум первым, один из которых был обнаружен на мантии в сундуке, а другой - оставлен призраком прошлой ночью! Слова были трудноразличимы; но не могло быть никаких сомнений в том, что их писала одна и та же рука. Один из офицеров и Вильмсен попытались прочесть записку целиком, и, через некоторое время, им это удалось.
   - "Негодяй, да пробудится твоя дремлющая совесть. Бог покарает тебя на пути неправедном, которому я предвижу страшный конец. Скорби тех, которого ты сделал несчастными, призовут тебя на Страшный суд. Трепещи, бич человечества! Вечная ночь смерти - это только первый день мучений ада".
   - Что это значит? - воскликнул комендант.
   - Могилу, - решительно ответил Вильмсен.
   Наступила долгая пауза.
   - Вечная ночь смерти - это только первый день мучений ада! - медленно повторил комендант. - Ничего не понимаю! Когда наступает ночь? Когда - второй день? Когда они прекращаются? Соблюдайте молчание о том, что здесь произошло, - торжественным тоном добавил он. - Возможно, со временем мы поймем то, чего не в состоянии понять сейчас.
   С этими словами он удалился, а за ним и остальные, оставив ключи от сундука Стиппсу, и приказав одному из своих людей захватить с собой мантии.
   Как только честный Стиппс остался наедине с Вильмсеном, он разрыдался.
   - О, мой друг! - воскликнул он. - Что это был за день! Меня переполняют ужас и тревога. Где наш добрый хозяин?
   - Да будут Небеса его проводником! - сказал Вильмсен, благоговейно складывая руки на груди. - Я очень беспокоюсь за него.
   - Но кто мог его спасти? - спросил Стиппс.
   В этот момент в комнату вошла Эммелин; за ней следовала Бетти Паллаш, дочь тюремщика.
   - А теперь, девочка моя, - сказала она, - поскольку никто нас здесь не сможет подслушать, расскажи все, что тебе известно. Говори правду, и ты получишь деньги, или что пожелаешь.
   - Они могут говорить все, что им угодно, - сказала девушка, - но не убедят меня, будто дьявол приложил к этому руку. Скорее всего, виной всему старый Тобиас, ибо вчера вечером, между десятью и одиннадцатью часами, он выставил солдатам столько спиртного, что они едва могли держаться на ногах. Сначала он добавлял им в вино ром, или еще какой-нибудь дьявольский напиток, - забыла, как он называется, - одного запаха которого хватило бы, чтобы опьянеть. Он сказал (я имею в виду Тобиаса), что они должны выпить за здоровье его господина, а затем в три раза больше за то, чтобы он был оправдан и освобожден. Мужчины рассмеялись и сказали, что, поскольку его хозяина завтра наверняка расстреляют, им лучше получить все прямо сейчас. Тобиас ушел в слезах, пожелав мне спокойной ночи и сказав: "Бетти, если случится то, что должно случится, ты никогда больше меня не увидишь". Я заперла за ним дверь и отнесла ключ моему отцу; но разговор между Тобиасом и солдатами так обеспокоил меня, что я не могла найти себе места; ибо мне представлялось, как они стреляют в старого господина, а бедный старый Тобиас отправляется бродить по миру. Я осталась с отцом, сидевшим рядом с сержантом; они говорили о войне и рассказывали истории об убийствах, от которых у меня в жилах застывала кровь. Никогда в жизни я не была так напугана. Сержант посмотрел на своих людей, которые крепко спали. Отец дважды велел мне отравляться к себе, но я не могла, потому что очень боялась. Когда он приказал мне в третий раз, я легла на скамейку и притворилась спящей. Сержант сказал, чтобы он позволил мне остаться, поскольку было уже очень поздно; какая-никакая, а все же компания, добавил он. После чего трижды постучал в дверь камеры, где сидел старый джентльмен.
   - У старика, должно быть, чистая совесть, если он так крепко спит, - сказал он.
   Едва он это произнес, как пробило двенадцать часов, и с последним ударом, бледная, страшная фигура, завернутая в зеленую мантию, вышла из двери вместе со старым джентльменом. Мы все трое вздрогнули, а я невольно громко вскрикнула. Призрак уставился на нас своими огромными, угольно-черными глазами, и сказал:
   - Я - Зеленая Мантия из Венеции. Мое пристанище - могила. Этот человек свободен; кто прикоснется к нему, тот умрет.
   С этими словами они прошли через комнату в помещение, где спала охрана, и исчезли.
   - Отец! - вскричала я, заламывая руки от ужаса. - Ты видел это лицо? В нем не было жизни. О! Это был призрак или даже сама смерть!
   Мой отец был поражен.
   - Это сон, дитя мое. Всего лишь страшный сон. Это не может быть ничем другим, потому что старик все еще находится в камере, закованный в кандалы.
   Он, дрожащей рукой, взял лампу и вошел в комнату. Оковы лежали на полу. В камере никого не было!
   - Мы погибли! - воскликнул сержант. - Это был, наверное, сам дьявол. Или что-то, восставшее из ада. Эй, охрана! К оружию! Боже мой, нас, должно быть, посетил сам Вельзевул!
   Но охранники не услышали ничего из сказанного им, и прошло, по крайней мере, четверть часа, прежде чем они смогли прийти в себя и подняться на ноги. Дом был обыскан от чердака до подвала, заглянули в каждый его уголок; но ни единого следа призрака или его спутника нигде найдено не было.
   Наконец, сержант был вынужден поставить в известность о случившемся коменданта.
   - Если комендант узнает, - сказал он едва пришедшим в себя солдатам, - что вы были пьяны, каждый из вас будет расстрелян. Я полагаю, что причиной того глубокого сна, которым вы спали, стала проклятая Зеленая Мантия из Венеции. До сих пор, мои храбрецы, вы всегда безукоризненно несли службу на своих постах и никогда не пренебрегали своим долгом.
   Солдаты обрадовались тому, что сержант помог им найти оправдание, и были возмущны тем, как их околдовали; они едва могли видеть что-либо вокруг себя, в таком смущении находился их разум. Один из них клялся, что видел Зеленую Мантию с пленником, проходящих через караульное помещение. Он позвал бы остальных, но был не в состоянии пошевелить хотя бы пальцем или произнести хотя бы слово. Какая-то невидимая сила мешала ему.
   Сержант составил рапорт для коменданта. Последний был накануне на пирушке, и, как сказали слуги, вернулся поздно и навеселе, а потому спал.
   Прошло два часа, прежде чем охрана тюрьмы была заменена.
   Сержант, мой отец, я и солдаты были арестованы и доставлены к коменданту. Он сам нас допрашивал. Нас заставили поклясться относительно того, что мы видели и слышали. Солдаты поклялись, что своими глазами видели, как Зеленая Мантия вывела заключенного, а когда те остановились, попытались выстрелить в них; но никто из них не мог пошевелить и пальцем, а когда они попытались крикнуть, слова застревали у них в горле; у Зеленой Мантии на одной ноге имелось раздвоенное копыто, а позади - длинный пылающий хвост; дверь перед ней открылась сама собой, и когда она вышла, в помещении остался сильный запах серы.
   Я прекрасно знала, что не все сказанное ими - правда, что они обманывали сами себя; но когда увидела, что комендант усомнился в том, насколько виновен мой отец, я позволила им принести клятву и тем самым вручить свои души дьяволу; ибо вам должно быть известно: те, кто дают ложную клятву, непременно попадают в ад. Но эти негодяи лучшего и не заслуживают. Должна, однако, оговориться, - за исключением Вольмара; это хороший, честный молодой человек, о котором никто не может сказать ничего плохого. Когда принесли зеленую мантию, найденную у дверей дома, комендант и офицеры с отвращением отвернулись, поскольку от нее пахло гнилью, словно от разлагающейся плоти. Она едва не развалилась на части, настолько сгнила. Одна из пуговиц подкатилась к ногам коменданта, а сержант нашел в кармане порванный лист бумаги, надпись на котором едва можно было разобрать. Кроме меня, всех задержали, а я была отпущена и поспешила к Розине, чтобы сообщить ей о побеге ее хозяина. Комендант остался советоваться с офицерами.
   Маленькая Шарлотта снова была допрошена; потом ее отпустили, пригрозив, что сразу же расстреляют, если она хоть словом обмолвится о том, о чем ее спрашивали, или о своих ответах. Ребенок теперь молчит, как рыба.
   Комендант весьма озадачен этой историей о Зеленой Мантии; говорят, на бумаге было написано то, что привело его в смятение.
   Повсюду ищут старого Тобиаса. Вино, которым он угощал солдат, исследовали, и обнаружили в нем яд.
   - Наверное, это был опиум, - вмешался Вильмсен.
   - Возможно; они называли это снадобьем, - продолжала Бетти. - Солдаты все еще лежат. Они чувствуют себя слишком плохо и с трудом держатся на ногах. Я искренне верю, что они не переживут сегодняшнего вечера. Но это не имеет значения - они не честны ни на волос, а кроме того, все они принадлежат дьяволу после ложной присяги сегодня утром. Я беспокоюсь только о бедном Тобиасе: если его поймают, то непременно расстреляют, без всякого суда.
   Эммелин щедро наградила девушку; когда она ушла, все трое принялись гадать, откуда появилась Зеленая Мантия. Наконец, старый Стиппс заметил:
   - Давайте оставим эту тему. Мистер Меллинджер свободен и в безопасности; остальное предоставим Небесам.
   Вильмсен провел рукой по лбу и сказал:
   - Пока он не с нами, мне придется очень нелегко.
   - Не оставляйте меня, - сказала Эммелин, протягивая к ним обоим руки. - Бог послал мне тяжелое испытание, и я нуждаюсь в таких друзьях, как вы.
   Каждый из мужчин поднес ее ладонь к губам; Вильмсен почувствовал легкое пожатие ее мягкой нежной руки, и его губы с восторгом прижались к ней на мгновение. У него промелькнула мысль, что причиной пожатия была ситуация, в которой девушка оказалась. Он отпустил ее руку и снова стал почтительным, как ведет себя обычно занимающий низшее положение, по отношению к занимающему высшее. Эммелин молча взглянула на него, покачала головой и, все так же молча, покинула комнату в глубоком унынии.
   Оставшись без защиты отца, Эммелин пригласила одну из своих тетушек переехать к ней жить. Кассиром стал старый Стиппс, Вильмсен по-прежнему заведывал корреспонденцией.
   Таким образом, в доме вновь воцарился относительный порядок; чего нельзя было сказать о сердце Эммелин. Каждый день она влюблялась в молодого Вильмсена все сильнее и сильнее.
   Маленькая Шарлотта, как мы уже говорили, была освобождена. Родители отвезли ее в то же утро, как только она вернулась от коменданта, к родственникам в пригород, вероятно, для того, чтобы оградить от расспросов любопытных. В конце недели девочка вернулась. Эммелин искала возможности поговорить с ней наедине, чтобы узнать подробности убийства курьера ее отцом. Ребенок, беспрестанно болтавший во время прогулки с мистером Меллинджером, теперь молчал, как рыба. Ужас, через который ей пришлось пройти, произвел на девочку глубокое впечатление.
   - Комендант расстреляет меня, - говорила она, прижав руки к груди, - если я скажу хоть слово. Мой отец говорит, что солдаты не останутся здесь навсегда. Когда они уйдут, я все вам расскажу.
   - Скажи мне, по крайней мере, моя дорогая, - сказала Эммелин, прижимая бедняжку к сердцу. - Клянусь тебе Небесами и своей надеждой на вечное спасение, что буду молчать, - скажи мне, действительно ли мой отец ударил курьера ножом?
   - Да, - ответила Шарлотта, качая головой. - Он действительно ударил курьера ножом, но все же он не убийца.
   В тот же день в реке был обнаружен утопленник. Офицер, в обязанности которого входило дознание, был убежден, что это тело старого Тобиаса; кое-кто поддерживал его в этом мнении. Пригласили молодого Вильмсена, чтобы он также дал показания. Это, действительно, оказался старый Тобиас. Труп, уже начавший разлагаться, немедленно похоронили. Коменданту, как обычно в подобных случаях, был представлен доклад.
   На следующее утро Вильмсен явился к коменданту за двумя тысячами долларов, напомнив тому об обязательстве вернуть эту сумму, как только Тобиас будет найден, живым или мертвым. Комендант воспротивился.
   - Показания ложные, - воскликнул он, - вы все - свора негодяев, которые наверняка действуют заодно!
   - Показания правдивы и достоверны, сэр, - твердо, но почтительно ответил Вильмсен. - А вы - не комендант своры негодяев, а места, жители которого имеют репутацию самых честных граждан империи.
   - Кто опознал в утопленнике Тобиаса? - продолжал комендант. - Вы. Кто больше всех в этом заинтересован? Вы. Я не верну вам две тысяч долларов. Кроме того, всех денег у меня нет; два офицера, бывших со мной, забрали их часть.
   - Я слишком высокого мнения о вашей чести, - возразил молодой Вильмсен, - чтобы этому поверить. Это был залог, который следовало сохранить, а не разделить. Если бы вы позволили кому-нибудь взять из него часть, вы все равно отвечаете за все; если вы не верите свидетельству офицера, осматривавшего труп, и мне, пусть тело будет эксгумировано и осмотрено теми, кто знал старого Тобиаса; вы увидите, что я прав.
   - Эксгумировать тело! - воскликнул комендант. - Потревожить могилу ради вашего банкирского дома? Дай Бог, чтобы я никогда больше не имел с вами никаких дел!
   - Верните нам две тысячи долларов, - сказал Вильмсен, возвращаясь к тому, за чем пришел.
   - Вскрывайте могилу! - проворчал комендант и велел Вильмсену убираться.
   Через несколько часов началось ужасное; сотни людей, знавших старика, были привлечены к могиле, некоторые - из любопытства, другие из-за того, что их позвали. Все согласились, что, конечно, это был старый Тобиас; единственно, платье было не похоже на то, которое он носил обычно. При более детальном осмотре, врачом была обнаружена глубокая рана на горле трупа. Это многих заставило вздрогнуть. Тобиас был достойным человеком, почитаемым и уважаемым теми, кто его знал, и ничто, кроме глубочайшего отчаяния, не могло довести его до самоубийства.
   - Еще одна жертва, кровь которой тяжким грехом ляжет на душу коменданта, - шептали в толпе. Эти слова были переданы ему вместе с доказательствами офицерами, присутствовавшими от его имени. Разгневанный необходимостью вернуть две тысячи долларов, он воскликнул: "Пусть этого парня похоронят на перекрестке!" Но люди были возмущены этим приказанием. Тобиас, по их словам, был спокойным и религиозным человеком, и вряд ли бы решился на самоубийство. Рана могла быть нанесена кем-то другим, в те времена это не было редкостью. Комендант не мог пойти против требований народа, и, наконец, согласился с тем, чтобы покойный был похоронен надлежащим образом.
   Вильмсен написал требование о возврате двух тысяч долларов. Комендант ответил, что решит этот вопрос с Эммелин, хозяйкой дома, наедине. Явившись, он искусно пытался заставить ее отказаться от своих требований; но она отослала его к Вильмсену, в чьих руках находилось управление ее делами, который урегулировал бы вопрос в соответствии с законом.
   Комендент перевел разговор на другие темы, и уже собирался было уходить, когда вошел слуга Эммелин с письмом, переданным ему незнакомым мальчиком. Эммелин вскрыла письмо в присутствии коменданта; цвет лица ее изменися, она рассмеялась и заплакала, потом задрожала и, наконец, настолько забылась, что радостно воскликнула, молитвенно сложив руки на груди: "Он жив!"
   Комендант, с тревогой наблюдавший за ней, поинтересовался, о ком она говорит, чья жизнь для нее так важна; в тот же миг письмо выпало у нее из рук; он поднял его и прочитал: "Я жив! Я свободен и счастлив, и надеюсь скоро увидеться со своей любимой дочерью!"
   - Оно от вашего отца! - с удивлением воскликнул комендант. - Вы с самого начала заявляли, что не знаете, где он, и не слышали о нем со времени его побега; должен признаться, я в это не верил. Но теперь вижу, что вы говорили правду. Где же он? В конверте есть еще один листок; возможно, в нем содержится более подробное разъяснение.
   Эммелин достала листок, который заметила только сейчас, быстро пробежала его глазами и с явным смущением сложила снова.
   - Что там? - с нетерпением спросил комендант.
   - Прошу прощения, сэр, - ответила Эммелин, поднимаясь с серьезным видом и собираясь выйти из комнаты, - это очень необычное письмо, и, кажется, предназначено только для меня.
   - Мне бы тоже хотелось увидеть это необычное письмо, - решительно произнес комендант. - Ваш отец скрылся от правосудия. Способ его побега, место, где он сейчас находится...
   - Письмо не имеет к этому никакого отношения, - дрожа, ответила Эммелин.
   - Однако я прочитаю его. Я должен его прочитать. Вы разговариваете с комендантом. Я приказываю вам отдать его мне, в противном случае я буду вынужден применить силу.
   Бледная и трепещущая, Эммелин повиновалась. Комендант едва взглянул на письмо, как воскликнул:
   - Дьявол! Это почерк Зеленой Мантии из Венции; он тот же, что и на трех проклятых листках бумаги, найденных на мантиях.
   Он начал читать его вслух, затем про себя; окончив, с проклятьем бросил на пол, наступил на него, и, скрежеща зубами от ярости, поспешно вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь с такой силой, что дом сотрясся от крыши до подвала.
   Прошло некоторое время, прежде чем Эммелин немного оправилась от волнения. Она не прочла письмо целиком, но увидела достаточно, чтобы понять - в нем имеется намек на коменданта, а потому не хотела ему его показывать. Сейчас, сделав над собой усилие, она подняла его с пола и прочитала полностью.
   "Ваш отец в безопасности: в доказательство я высылаю вам строки, написанные его рукой. Он невиновен во вменяемом ему преступлении. Все это - результат злобы и глупости негодяя, ставшего причиной его заключения в тюрьму, и которого я вскоре настигну своей местью. Он боится духов, приходящих из иного мира; он трепещет перед ними. Я знаю о его злодеяниях; и когда мне снова будет дозволено покинуть мою темную обитель, его постигнет страшное наказание.
   Зеленая Мантия из Венеции".
   Примерно через час комендант прислал к Эммелин посыльного с просьбой передать ему таинственное послание и никому о нем не рассказывать. Он отрезал начало, и то место, которое относилось непосредственно к нему, после чего послал курьера в Венецию, в дом Спонсьери, с вопросом, узнают ли там почерк. В кратчайшие сроки от старого Спонсьери прибыл ответ, в котором говорилось, что присланное письмо, вне всякого сомнения, написано его покойным сыном Гильельмо, но к кому, когда и в связи с какими обстоятельствами, - он не знает.
   Комендант задумался. Он никак не мог объяснить случившегося, если не признать вмешательство сверхъестественного - Зеленой Мантии из Венеции. Вспомнив о том, что ему грозит угроза быть наказанным этим ужасным существом, до или после смерти, он решил немедленно приступить к исправлению нанесенного им вреда. Первым его действием было вернуть две тысячи долларов без дальнейших препирательств; с этого времени он стал таким снисходительным, покладистым и скрупулезным в исполнении своего долга, что никто в городе не мог постичь причины столь внезапной и разительной перемены.
   Большинство объясняло это изменением состояния политических дел. Положение французской армии, оккупировавшей юг Германии, стало в этот момент очень неустойчивым, вследствие событий на севере. Обращение прусского короля к воинственно настроенной молодежи звучало по всей Германии и разожгло огонь патриотизма во многих сердцах. Самые благородные юноши стекались в Бреслау, чтобы встать под прусские знамена, желая принять участие в военных действиях, которые должны были принести свободу и спокойствие Европе. Каждый день приносил все более и более ободряющие вести.
   - Я должен отправиться туда, - сказал однажды вечером Вильмсен в кругу своих друзей, - и пусть те, чьи сердца не окаменели, кто любит свою родину, последуют за мной.
   Все поднялись, как один, и дали клятву следовать за ним в Бреслау, чтобы там вступить в число прусских добровольцев. Был поднят тост за здоровье короля, оговорены время и место встречи, откуда собравшиеся должны были отправиться в Силезию; все должно было храниться в строжайшей тайне. Когда молодые люди собирались расходиться, Старк, самый эмоциональный из их числа, шагнул в середину и, подняв бокал, провозгласил: "За верность тех, кого мы любим, за скромный прощальный поцелуй и счастливое воссоединение!" Все присоединились к этому тосту, за своих подруг, а Вильмсен, пораженный до глубины души, крепко пожал руку юному энтузиасту.
   Стиппс был изумлен и испуган, когда Вильмсен рассказал ему о своем замысле, взяв слово держать это в строжайшем секрете.
   - Мистер Вильмсен! - сказал он, положив ладони на плечи молодого человека. - Какой опрометчивый шаг вы совершили! Война и торговля не имеют ничего общего, и никогда не будут иметь; купец не может стать солдатом. Если вы хотите внести вклад в общее дело, то распорядитесь деньгами, как считаете нужным, но не следует рисковать своей жизнью, особенно когда вам открыта дорога к счастью и удаче.
   - К счастью! - с сомнением пробормотал Вильмсен.
   - Вы не можете этого не понимать, - несколько фамильярно ответил Стиппс. - Я до сих пор молчал на эту тему, потому что не хотел заговаривать первым, но больше молчать не могу. Наша Эммелин, - почему вы так покраснели, мистер Вильмсен? Вам совершенно не зачем краснеть, - не взирая на потери, понесенные банкирским домом, - владеет по меньшей мере полумиллионом. А что она за девушка, - найдете ли вы хотя бы вполовину красивее или умнее ее во всем городе?
   - Оставьте ваши шуточки, - сказал Вильмсен, - нам нужно обсудить очень важные вопросы. Богатая наследница с полумиллионом предназначена для занимающего более высокое положение; и, даже если бы я был ослеплен ее очарованием, у меня достаточно здравого смысла, чтобы сознавать, - малейший намек на мои чувства к ней она восприняла бы как проявление чистейшего безумия.
   - Клянусь Небом, вы ошибаетесь! - вскричал Стиппс, наполовину рассердившись. - Готов поклясться чем угодно, что она не скажет вам "нет"! Я слишком многое слышал от старухи, ее тетки; я слишком многое замечаю в ее поведении по отношению к вам, чтобы иметь хоть малейшее сомнение в отношении такой клятвы.
   Простота Стиппса мешала ему осознать "предательство", в котором он теперь стал повинен перед Эммелин, и то впечатление, которое его слова произвели на Вильмсена. Последний ничем не выдал того, что творилось у него на сердце, и ответил:
   - То, что я задумал, должно быть немедленно воплощено в жизнь, иначе нас могут выдать. Сегодня вечером я отправляюсь на встречу с друзьями. Я оставляю все дела на вас. Вы расскажете Эммелин о моих намерениях? Кроме нее, - никому ни слова.
   Стиппс вздохнул и кивнул; Вильмсен удалился.
   Когда Вильмсен вернулся, Эммелин желала поговорить с ним. Он видел, что она плакала: это служило подтверждением слов Стиппса. Она протянула ему руку и скорбным тоном произнесла:
   - Вы собираетесь покинуть нас, дорогой Вильмсен! Я полагала, из привязанности к нашему дому, вы останетесь с нами, но я уважаю ваше решение: наши личные дела не должны быть выше общественного благосостояния. Сейчас страшное время; тысячи, - признесла она со слезами на глазах, - тысячи должны быть принесены в жертву, пока кризис минует. Идите, - добавила она твердо, после краткой паузы, - чтобы возложить себя на алтарь патриотизма и верности, - на этот святой алтарь я тоже возлагаю то, что могу.
   Она протянула ему свои драгоценности и украшения, а также крупную сумму золотом.
   - Я не могу, подобно вам, возложить на алтарь себя; но когда жены и дочери будут приходить в церковь, чтобы вознести свои молитвы за безопасность тех, кого они любят... - Она смолкла и не могла продолжать.
   Вильмсен схватил ее руку, прижал к губам и воскликнул:
   - Да, дорогой ангел, молитесь за меня, и Бог меня не оставит. Это мгновение, Эммелин, - никогда прежде он не позволял себе обращаться к ней по имени, - это мгновение - награда мне за все страдания, перенесенные в этом доме. Оставшиеся несколько часов - мои. Ситуация изменилась: я больше не вижу перед собой уважаемой дочери моего хозяина - передо мной Эммелин, моя Эммелин. С того момента, - сейчас я могу говорить об этом открыто, - как я увидел вас, моя жизнь стала принадлежать вам. Сознание моего положения, бедности, иногда холодость и надменность с вашей стороны по отношению ко мне, до сих пор подавляли всякую надежду, какую в иное время мое тщеславие могло мне предложить. Но сейчас, в эти последние мгновения, я щедро вознагражден вашими слезами за ту любовь и долг, которыми вы меня одарили.
   - Холодность и надменность с моей стороны! - повторила Эммелин, покачивая головой и улыбаясь сквозь слезы. - Дорогой друг, как мало знаете вы о женском сердце! Возможно, мы видим сейчас друг друга в последний раз; так пусть же между нами не останется тайн. Холодность, на которую вы жалуетесь, была вызвана единственно осторожностью, которую я вынуждена была соблюдать по отношению к вашему полу, вследствие состояния, которым я, как известно, обладаю, полученного образования и предложений руки и сердца, которыми меня преследовали. Если бы я была бедна, искренность моей привязанности была бы очевидна; но, будучи богатой, я обязана быть сдержанной. Были и другие причины такого моего поведения.
   Она умолкла и положила руку на грудь, напротив сердца.
   - Другие причины! - воскликнул Вильмсен. - Вы обещали, что сегодня не будет никаких тайн.
   - Ваша чрезмерная неуверенность в себе сделала вас слепым, иначе вы не стали бы о них спрашивать. Вы могли бы найти их, - добавила она, опуская взгляд, - в себе самом.
   - Ах, Эммелин! - воскликнул Вильмсен, прижимая ее к своей груди. - Умоляю, произнесите это восхитительное слово. Скажите, что вы имеете в виду.
   - Вильмсен, - вся дрожа, ответила она тихим голосом, - это вам надлежит первым сказать, что вы любите меня.
   - О, моя Эммелин! - радостно воскликнул Вильмсен; поцелуй скрепил счастливый союз счастливой пары. Влюбленным было, что рассказать друг другу: Вильмсен, до сих пор такой далекий, открывал все тайны своего пылавшего любовью сердца тысячью способов. Однако на его лицо набежало облачко; Эммелин заметила это и с тревогой спросила о причине.
   - Ваш отец, - с сомнением произнес Вильмсен. - Одобрит ли он нашу любовь?
   - Единственное его желание, - с милой улыбкой произнесла Эммелин, - это счастье его ребенка, а без вас в этом мире мне его не найти. Он знает о моих чувствах, и одобряет их. За несколько дней до несчастного случая с курьером, граф Блютенштейн приходил к моему отцу просить моей руки для своего сына, камергера. Это предложение льстило тщеславию моего отца, он расписывал достоинства молодого джентльмена самыми яркими красками; кроме того, он был бы рад, если бы этот брак соответствовал моим пожеланиям, как он того и ожидал, поскольку я не могла иметь никаких разумных возражений против молодого графа в отношении его талантов, личности и положения. Мой ответ, что я не испытываю неприязни к графу, но что я никогда не смогу полюбить его, немного разозлил моего отца. "Ты никого не любишь", - сказал он с раздражением и собирался уходить, когда я набралась смелости и призналась ему в привязанности к вам. Сначала он был поражен, но потом сказал, что ему казалось, - он и сам замечает во мне это чувство к вам. Хоть вы и бедны... но зачем мне повторять вам все его похвалы вашей честности, полезности и талантам? Короче говоря, он заявил, что если я искренне полюбила вас, настолько, что предпочитаю вас молодому графу, а вы испытываете схожие чувства по отношению ко мне, он охотно согласился бы на наш союз.
   Страхи Вильмсена были развеяны этими ее словами, уступив место бурной радости. Так прошли одни из самых счастливых часов его жизни. Возможно, последних, которые им довелось провести вместе. Они старательно избегали говорить о расставании.
   - Сегодня утром вы говорили, - наконец, сказала Эммелин, - о поездке в Бреслау. Сейчас, я надеюсь, вы отказались от этого намерения?
   - Эммелин, - ответил Вильмсен, - не терзайте мне сердце подобными вопросами. Я должен ехать. Я дал клятву, когда жизнь не имела для меня ценности, потому что тогда я сомневался в вашей любви; теперь же, когда я только начинаю жить, я должен исполнить ее.
   Он так убедительно объяснил ей, что честь и долг запрещают ему бросить товарищей, которых он сам и убедил следовать за ним, одновременно трогательно заверяя, что ему было бы гораздо приятнее остаться, чем уйти, что Эммелин вдруг бросилась ему на шею.
   - Нет, - ласково произнесла она, - идите; я понимаю, что вы не можете, не должны оставаться. Тысячи матерей, сестер, жен и невест должны будут пройти через то же испытание, что и я. Мои молитвы будут сопровождать вас; я всегда буду с вами!
   Наступил назначенный час. Вильмсен остановился в гостинице примерно в двенадцати милях от города, выбранной в качестве места встречи, долженствующей состояться в четыре часа дня. Эммелин прибыла сюда в сопровождении своей тетки, которой в нескольких словах объяснила, почему она так поступает. Здесь лошади и экипажи должны были быть оставлены; в связи с ежедневным исчезновением молодых людей, отправлявшихся на север, чтобы присоединиться к прусским войскам, комендант отдал приказ внимательно следить за молодежью.
   В гостинице Вильмсена ждали шестнадцать его товарищей, встретивших его восторженными криками. Они призывали отправиться в путь немедленно, чтобы комендант не смог задержать их. Настал момент расставания. Храбрых юношей провожали друзья и подруги. Сцена была очень трогательной. Вильмсен и Эммелин взаимно поклялись в неизменной привязанности; она была готова лишиться чувств, когда он в последний раз прижал ее к груди; и тогда Вильмсен, опьяненный счастьем взаимной любви, прошептал ей на ухо тайну, так долго хранимую им от всех.
   - Эммелин, - прошептал он. - Я не Вильмсен. Я - Гильельмо Спонсьери, Зеленая Мантия из Венеции.
   В этот момент раздался громкий крик: "Жандармы!" Все сразу обернулись в сторону города, и, действительно, увидели на некотором отдалении приближающихся солдат. Юные добровольцы запрыгнули в ожидавшие их коляски; Старк вырвал Вильмсена из рук Эммелин, которая едва не лишилась рассудка, услышав его признание; усадил его в коляску, и они помчались во весь опор, так, что вскоре оказались в безопасности, поскольку лошади жандармов были слишком измучены, чтобы догнать их.
   Эммелин была потрясена. Ужас снова вмешался в ее жизнь, еще более ухудшив ее положение. "Гильельмо Спонсьери!" - снова и снова восклицала она, словно бы просыпаясь от страшного сна, и содрогалась при мысли о том, что видела таинственное существо, восставшее из могилы; но воспоминание о теплоте его губ, блеске глаз, его пылких объятиях, вскоре одержало верх над ее страхами, и убедило в том, что ее молодой и красивый возлюбленный не может быть тем самым призраком, который необъяснимым образом вмешался в судьбу ее семьи.
   Когда она вернулась домой, город пришел в радостное волнение. За час до ее возвращения были получены сведения о том, что расквартированные здесь военные на следующее утро форсированным маршем отправляются на север, где военные приготовления русских и пруссаков давали повод опасаться скорейшего возобновления боевых действий. Комендант также упаковывал свои вещи; к рассвету следующего дня незваные гости покинули город. Эммелин с печалью смотрела, как они уходят, ибо понимала, что тысячи единиц оружия в их руках будут направлены прямо в сердце ее любимого Гильельмо. Весь день она не могла прийти в себя. Вечером, устав от слез и своего распаленного воображения, она сидела одна, в сумерках, думая о своем отсутствующем возлюбленном, когда кто-то тихонько постучал в дверь, и вошел старый Тобиас.
   Эммелин вскочила, удивленная и объятая ужасом. Тобиас, которого нашли с перерезанным горлом, которого вытащили наполовину разложившимся из воды, которого узнали многие, который был предан земле, - предстал перед ней, аккуратно одетый, и сказал, своим обычным голосом:
   - Не пугайтесь, мисс Эммелин, это всего лишь я.
   - О Небо! Как такое возможно? - воскликнула Эммелин, не веря своим глазам. После чего Тобиас поведал ей о своих приключениях.
   В тот ужасный день, когда был взят под стражу ее отец, Вильмсен сказал ему:
   - Вашего хозяина обвиняют в убийстве; завтра его будет судить трибунал, иными словами, завтра он будет расстрелян. Вы - достойный человек, и мы все полагаемся на вас. Его будут охранять; вы знаете этих людей; дайте им это вино, как будто от вашего хозяина. Не пробуйте его сами, и уходите оттуда в одиннадцать. Ни один из негодяев не умрет, но это вино погрузит их в глубокий сон. Когда ваш хозяин увидит, что стража спит, он, вероятно, попытается воспользоваться этим и сбежать; если ему это удастся, вы будете щедро вознаграждены. Не возвращайтесь домой сегодня вечером; отправляйтесь в дом палача и ждите там, пока я не сообщу вам дальнейших указаний.
   Ребекка, дочь палача, должно быть, была заранее предупреждена о его приходе, потому что сразу провела его во флигель в задней части дома и, утихомирив содержавшихся там собак, сделала ему постель из лошадиных и коровьих шкур.
   - Поутру, - продолжал старый Тобиас, - пришли жандармы и стали расспрашивать Ребекку, отвечавшую им из окна, не видела ли она мистера Меллинджера, сбежавшего в ту ночь, и, как они сказали, направившегося в сторону их дома. Ребекка заявила, что никого не видела, поскольку только что встала.
   - Этот парень, тем не менее, может оказаться в доме, - сказал один из солдат, спешиваясь.
   - Открывай дверь! - крикнул другой. - Нам нужно здесь все обыскать.
   Когда я это услышал, то задрожал всем телом; ведь если негодяи отыщут меня в моем укрытии, то с бедным Тобиасом будет покончено.
   Ребекка тут же закрыла окно и открыла дверь дома, откуда, с яростным лаем, выскочила свора огромных собак. Спешившийся солдат в мгновение ока снова оказался в седле.
   - Отзови собак, - крикнул его товарищ. - Это не звери, а дьяволы в образе собак.
   - Они меня не послушают, - сказала Ребекка. - А в доме никого нет.
   В этот момент одна из собак вцепилась жандарму в ногу. Тот вскинул ружье.
   - Стреляйте, - сказала Ребекка. - Собаки принадлежат нашему князю; он дает их два раза в неделю вашему маршалу для охоты. Сомневаюсь, чтобы ему это понравилось, поскольку ваш маршал любит собак гораздо больше, чем вас.
   - Черт бы их побрал! - воскликнул жандарм, и они с товарищем понеслись прочь, без ума от ярости, провожаемые собаками, а Ребекка стояла, смеялась и хлопала в ладоши. Она сказала, что если бы не позвала их, они могли бы разорвать солдат на куски.
   Примерно через пару недель Ребекка, как-то ночью, вошла ко мне и сказала, что я должен сесть в карету, стоявшую у дверей. Там уже сидел какой-то джентльмен, не сказавший ни слова. На следующее утро, когда рассвело, я узнал в нем господина Вахоковича, торговца вином с нашей улицы. Мы как можно скорее отправились в Германштадт, в Трансильванию, где у него были дела, и там я жил под вымышленным именем в доме его родителей. Он сказал мне, что меня разыскивают, по обвинению в умышленном усыплении солдат, и что пока в нашем городе враг, мне небезопасно возвращаться туда. Спустя три недели господин Вахокович-старший собрался в наш город; я больше не мог оставаться в их доме и просил, чтобы он взял меня с собой. Прежде, чем мы прибыли, я узнал, что комендант все еще здесь, поэтому остановился у Ребекки и через нее передал весточку мистеру Вильмсену о своем возвращении. Девушка испугалась, когда впервые увидела меня. Она объяснила, почему. Я утонул в реке, мое тело найдено и захоронено. Мистер Вильмсен раскрыл мне эту тайну. Для того, чтобы вернуть две тысячи долларов, которые он был вынужден отдать коменданту в качестве залога за мою поимку, он подтвердил, что утопленник - это я; многие, знавшие меня, поверили ему и также обманули коменданта, так что мистеру Вильмсену удалось вернуть деньги и одновременно избавить меня от дальнейшего преследования жандармов.
   - А где мой отец? - с нетерпением спросила Эммелин, слушавшая его рассказ с большим интересом.
   - Мне ничего о нем не известно, - ответил старый Тобиас. - Он прошел через двор позади дома палача, потому что Ребекка видела его; но куда - знает только Бог.
   Приход родителей маленькой Шарлотты прервал их разговор. До сих пор ребенок хранил молчание относительно убийства курьера. И отец, и мать, часто пытались, убеждениями, мольбами или угрозами заставить ее рассказать об обстоятельствах случившегося, но она отвечала только: "Если я сделаю это, меня расстреляют". Теперь, когда комендант и солдаты ушли, ее заверили, что они никогда больше не вернутся; она перестала бояться и рассказала обо всем, что видела. Поэтому они поспешили к Эммелин, чтобы поставить ее в известность относительно подробностей этой трагической истории.
   Мистер Меллинджер ехал по лесу, когда ребенок увидел жука, называемого натуралистами scarab acus sabulosus*, а поскольку тот был очень красив, девочка захотела, чтобы он его для нее поймал. Старик попросил ее подержать поводья, слез и, поймав насекомое, пронзил его тело булавкой и приколол к бортику коляски. Такова была история зверского убийства.
   ---------------
   * Хорошо известный вид с надкрыльями. Он зеленого цвета, на каждом надкрылии имеется пять белых пятен. Нижняя часть туловища, ноги и усики медного цвета, с голубоватым оттенком. Он встречается на песчаных почвах, двигается очень быстро, отчего в Германии обычно называется курьером.
  
   Комендант, скорее всего, отпустил бы мистера Меллинджера на следующее утро, если бы тот ночью не сбежал. Вероятно, он опасался получить строгий выговор от своего начальства и насмешки общественности из-за допущенной им ошибки; и именно поэтому угрожал ребенку расстрелом, если девочка хоть словом обмолвится о случившемся. Вскоре история эта стала известна всему городу и пригородам, и ничего, кроме радости от сознания того, что невиновность мистера Меллинджера подтвердилась, не вызвала.
   Эммелин решила, с помощью объявлений в газетах, известить отца о том, что он может вернуться, не опасаясь быть схваченным, и однажды вечером он снова переступил порог своего дома, целый и невредимый, к великой радости дочери и всех, кто в нем находился. После побега из тюрьмы он поначалу отправился в Рааб, в Венгрию, а оттуда в Смирну, где жил под вымышленным именем. По поводу своего побега и роли в нем Зеленой Мантии, о которой уже рассказали болтливый тюремщик и его дочь, мистер Меллинджер не сказал ни слова.
   - Забудьте об этом, - твердо сказал он. - Придет время, и тайна будет раскрыта. Есть много вещей в мире, которые кажутся сверхъестественными, но на самом деле так же просты, как случай с курьером.
   Он глубоко сожалел об уходе Вильмсена, тем более что все не скупились на похвалы последнему. Эммелин очень хотелось побыть с отцом наедине, чтобы раскрыть ему тайны своей любви. Наконец, поздно вечером, такая возможность ей предоставилась. Ее отец, за время своего отсутствия, изменился в лучшую сторону, стал добрым и ласковым. Радуясь тому, что по возвращении нашел свои дела в полном порядке, а своего единственного ребенка - в здравии, он прижал ее к своему сердцу.
   - Моя бедная девочка, - сказал он, - тебе довелось многое испытать, но Господь защитил тебя. Когда я был далеко, то непрестанно думал о тебе и молился, чтобы все у тебя было хорошо. Я осознал, что богатство - преходяще, и что человек - жалкое существо, когда у него нет того, кого он любит; и потому, в часы тоскливого одиночества, я поклялся вознаградить дочернюю нежность, которой ты окружила меня в моей старости, исполнением всех твоих желаний, какие я в состоянии буду исполнить. Скажи мне, моя дорогая, как могу я поспособствовать твоему счастью?
   Ободренная этими словами, Эммелин раскрыла тайну своего сердца, не помянув лишь о признании Гильельмо. Отец снова прижал ее к себе.
   - Вильмсен беден, - тепло произнес он, - но он умный, трудолюбивый и достойный молодой человек. Ты любишь его. Если Господь сохранит его жизнь среди опасностей избранного им пути, и он останется верен тебе, я благословлю ваш союз.
  
   Я познакомился с Гильельмо в Бреслау. После битвы при Калме, я снова встретил его среди раненых, в госпитале Топлитца. Он был ранен в левую ногу и лежал, подобно многим моим друзьям, на соломе. Когда я вошел, он узнал меня и позвал. Он был очень бледен, его темные глаза, казалось, блестели сильнее обычного. Его случайно накрыли зеленой мантией, которую ему одолжил офицер стрелкового полка. Я выразил свою радость по поводу того, что, несмотря на его рану, нашел его в прекрасном расположении духа. Во время разговора, мы услышали шелест соломы на противоположной стороне комнаты; там лежал французский офицер; тяжело раненный, он попал в плен. Приподняв страшно исказившееся лицо, он дикими глазами некоторое время пристально смотрел на моего друга, после чего вдруг вскричал:
   - Черт возьми, Зеленая Мантия из Венеции! Я знал, что она придет за мной! - Он начал срывать со своей головы окровавленные бинты; его била крупная дрожь. - Вечная ночь смерти - это первый день адских мук!
   На губах у него выступила пена, на его голове обнажились три ужасные раны от ударов саблей, он с пронзительным криком вытянулся на соломе; по телу его пошли судороги. Я вскочил и поспешил к нему, но он умер.
   Гильельмо узнал в нем своего старого знакомого - коменданта, и поведал мне о многих злодеяниях последнего, обрекавших его на вечную муку. В этот момент меня позвали в другое помещение, где лежали раненными еще несколько моих друзей; на следующее утро всех, кого было можно, отправили в Прагу, так что мне не представилось возможности получить разъяснений странным словам коменданта.
   Некоторое время спустя мой долг привел меня в Прагу. Там я встретился с доброй сотней знакомых, служивших в нашей армии, раненных и доставленных сюда, которые, благодаря усердному уходу за ними жителей, шли на поправку. До тех пор, пока существует моя страна, ее историки будут с благодарностью вспоминать о внимании и доброте, которыми прекрасные женщины Праги окружили наших больных и раненых. Я спросил о Вильмсене, и мне указали на особняк, где за ним ухаживала некая семья. Я поспешил туда; по одну сторону его кровати сидел пожилой джентльмен, по другую - прекрасная девушка; как нетрудно догадаться - мистер Меллинджер и Эммелин. Они прибыли за несколько дней до меня, чтобы забрать домой молодого солдата, признанного неспособным к дальнейшей службе.
   Его встречали, как он мне потом написал, все его друзья и половина города. Он был единственным человеком, который принял участие в кровавой битве при Калме под победоносными знаменами немецкой свободы. Он с триумфом вернулся в город. И Эммелин стала наградой ему.
   Сказанное в самом начале истории, представленной на суд читателя, что она - абсолютно правдива, возлагает на меня обязанность сделать несколько пояснительных замечаний относительно некоторых обстоятельств, чтобы развеять их возможное сверхъестественное толкование, ибо оно способно оказать неправильное воздействие на неокрепшие умы.
   Отец Гильельмо решил, что его сын женится на Эммелин, с ее состоянием в два миллиона долларов. И хотя у молодого человека не было никакой иной сердечной привязанности, он испытывал величайшее отвращение при мысли о том, чтобы связать свою жизнь с человеком, никогда не виденным им прежде, просто ради денег, которыми Небо и так уже наделило его в изобилии, - невзирая на личность девушки, на качества ее сердца и ума.
   Будучи примерным сыном, а также потому, что его отец и старшие клерки банкирского дома уверяли его, - старый Меллинджер опытный торговец, у которого много чему можно научиться, - он покинул Венецию, намереваясь завершить свое коммерческое образование под руководством этого джентльмена, и, в то же время, увидеть его дочь Эммелин. Если она ему не понравится, он намеревался откровенно признаться в этом отцу и уговорить его отказаться от намерения женить сына на дочери своего старого друга.
   За несколько станций до места, где жил мистер Меллинджер, Гильельмо встретился с молодым Вильмсеном из Бремена. Поскольку оба были молоды и жизнерадостны, они вскоре познакомились, а по прибытии остановились в гостинице, где сняли один номер на двоих. Гильельмо получил наказ от своего отца, известившего старого Меллинджера о приезде своего сына, немедленно отправиться к нему по прибытии; но тот, прежде чем исполнить отцовское слово, решил составить некоторое представление о мистере Меллинджере и его дочери. Ему показалось, что если он возьмет себе имя Вильмсена, - который был слишком болен, чтобы покидать комнату, - его цели будет легче достичь. Вильмсен, которому Гильельмо объяснил причину такой перемены имени, а также потому, что тот всячески заботился о нем, не мог отказать другу в его просьбе; таким образом, каждый из них был принят за другого.
   Эммелин, согласно сведениям, полученным Гильельмо, была очень красивой, образованной, скромной, хорошо воспитанной и доброжелательной; словом, все рассыпались в похвалах ей. Некоторые, правда, добавляли, что она слишком высоко задирает нос, а другие намекали, что у нее множество поклонников, но она, по всей видимости, не желает слышать ни о ком, кроме какого-нибудь графа или герцога. Об ее отце он не слышал ничего, кроме плохого: возможно, люди заходили даже слишком далеко, отказывая ему в самом ничтожном хорошем качестве. Большая часть его богатства, утверждали они, нажита ростовщичеством, вымогательством и всякими нечестными способами; что если у него появляется возможность для какой-нибудь прибыльной спекуляции, никакие соображения не могут удержать его от участия в ней.
   Гильельмо, будучи воспитан в честности и религиозности, решил не иметь ничего общего с этим семейством; хотя, возможно, он мог бы жениться на Эммелин, но ее состояние не могло принести счастья, поскольку было приобретено несправедливостью. Он поблагодарил Небо, что не стал представляться мистеру Меллинджеру, и решил вернуться домой; но случай заставил его изменить свои планы.
   В день рождения своей любимой матери, Гильельмо отправился в церковь и преклонил колени пред главным алтарем, чтобы вознести молитвы о ее счастье. Во время исполнения этого благочестивого долга, его взгляд упал на девушку, стоявшую на коленях чуть поодаль него, и также молившуюся. Ее благочестивое поведение во время торжественного богослужения, а также красота юного лица и фигуры произвели на него необычайное впечатление; он сказал себе, что никогда прежде не встречал еще такого прекрасного создания.
   Когда служба закончилась, незнакомка встала и вышла из церкви. Гильельмо последовал за ней на расстоянии. Он видел, как она подавала милостыню калекам и нищим, толпившимся на ступенях крыльца церкви, и молча восхищался жестами, походкой, - нет, каждым движением прекрасной незнакомки. Та свернула на улицу, на которой проживал мистер Меллинджер. "Если бы..." - подумал Гильельмо и улыбнулся, не закончив мысль, ибо было невозможно, чтобы такие красивые девушки жили на одной улице с мистером Меллинджером. Потом она легким шагом перешла на ту сторону, где стоял его дом. "Если это Эммелин..." - снова подумал он, продолжая наблюдать за ней со все возрастающим беспокойством. Когда она направлялась к дому мистера Меллинджера, встречные почтительно приветствовали ее; она должна жить где-то рядом, это очевидно. Она остановилась у двери дома мистера Меллинджера, постучала, ей открыл старый Тобиас, и - ангел исчез. "Если это Эммелин..." - прошептал молодой человек, застыв и не видя перед собой ничего, кроме дома мистера Меллинджера. Милая незнакомка сразу и целиком завладела его сердцем. Он расспросил людей и убедился, что эта девушка и в самом деле Эммелин.
   С этого момента намерения его полностью изменились. С удивительной быстротой он составил план проникновения в дом мистера Меллинджера под вымышленным именем, чтобы получше узнать Эммелин; он намеревался, если такое окажется возможным, завоевать ее сердце ради него самого, не зная о его богатстве и происхождении, и попросить стать его женой. Впоследствии он мог бы использовать все средства, имевшиеся в его распоряжении, чтобы побудить ее отца отказаться от своих нечестных способов зарабатывания денег, возместить причиненный им ущерб и стать лучшим человеком. Тогда, думал он, Небо благословит их союз с Эммелин.
   План вскоре был составлен; по его мнению, он был превосходным, но его исполнение сталкивалось со многими трудностями. Под тем или иным предлогом Гильельмо мог встретиться с мистером Меллинджером два или три раза, поговорить о делах, но на этом их знакомство и кончится; к тому же, он не смог бы увидеть Эммелин, поскольку ее отец принимал посетителей на первом этаже, в своем банкирском доме, а она обычно занималась своими делами на втором.
   Внезапная смерть молодого Вильмсена, по причине кровоизлияния, подсказала Гильельмо, сраженного любовью и желавшего исправления мистера Меллинджера, безумную схему, с которой читатель уже знаком. Узнав слухи о том, что дом мистера Меллинджера посещается, он предположил, что это связано с церковью ликвидированного женского монастыря. То, что он задумал, должно было повлиять на старого джентльмена; как поступить с Эммелин, он пока не знал.
   Зеленая мантия, в которой видел его мистер Меллинджер, принадлежала Вильмсену. Мертвую руку ему одолжил молодой хирург из анатомического театра, с которым он познакомился за табльдотом, мел придал необходимую белизну его лицу.
   Швейцар Сан Инн видел Зеленую Мантию, выходящей из дома, но не видел ее возвращения, ибо, после посещения мистера Меллинджера, Гильельмо вернулся, плотно скатав и спрятав ее под одеждой. Он накрыл ею тело товарища, и сунул полученную расписку за обшлаг. Железная калитка кладбища не открылась изнутри; старому Тобиасу просто померещилось от страха.
   Письмо старому Спонсьери не было отправлено в Венецию, его доставили с почты Гильельмо, согласно заявлению последнего. Поскольку он предъявил печать и образец почерка, никто не усомнился в том, что письмо предназначено ему.
   Письмо из Венеции, доставленное экспресс-почтой, было написано и отправлено Гильельмо своему знакомому, жившему там, с просьбой переслать его без малейшей задержки специальным курьером мистеру Меллинджеру. Он сам написал это письмо, поскольку умел так подделывать почерк отца, что никто бы не смог отличить подделку от настоящего письма. Цель этого письма состояла в том, чтобы утвердить веру мистера Меллинджера в реальность явления и усилить воздействие слов "призрака" на разум старого джентльмена.
   Не имея четкого плана, просто на тот случай, если снова возникнет необходимость в "призраке", Гильельмо приобрел еще две мантии, точно такие же, в какой был похоронен его несчастный товарищ; поскольку у мантии, лежавшей в могиле, отсутствовала верхняя пуговица, он срезал верхние пуговицы и у двух других. Он также написал записку с обличением нечестных средств, использованных мистером Меллинджером для накопления своего богатства, разорвал на три части и, незадолго до погребения юного Вильмсена, положил один обрывок в зеленую мантию, похороненную вместе с ним.
   Он пока не знал, каким образом использовать две оставшиеся мантии. Он надеялся, что ему вновь представится возможность явиться мистеру Меллинджеру; для этого он использует вторую мантию и оставит ее с клочком записки; а поскольку все хорошее как правило связано с числом три, если старый ростовщик будет упорствовать в своих способах зарабатывания денег, он может посетить его в третьей мантии; после чего, в облике Вильмсена, постарается придумать причину, по которой должно будет вскрыть могилу его несчастного товарища; тогда записка может быть полностью составлена из трех фрагментов трех мантий. В этом случае, - как он надеялся, - ее содержание должно оказать необходимое воздействие на душу скупого и эгоистичного мистера Меллинджера и возыметь желанный эффект. Он надеялся побудить его отдать значительную часть своего нажитого неправедным путем состояния на благотворительность; что касается Эммелин, то если ее душевные качества соответствуют ее прекрасному облику, он приложит все силы, чтобы завоевать ее сердце; и если ему все удастся, тогда, и только тогда, они сочетаются браком, а богатство ее отца принесет им благословение.
   Объявление в газетах предоставило ему желанную возможность проникнуть в дом мистера Меллинджера.
   Появление первой Зеленой Мантии произвело такой благоприятный эффект, что в остальных явлениях не было нужды. Гильельмо приобрел, будучи очень умным и исполнительным, такое влияние на своего работодателя, - пораженного словами "призрака", - что он, делая соответствующие замечания, что Бог видит наши поступки и судит нас по ним, получил возможность удерживать его проснувшуюся совесть на том пути, который указала мистеру Меллинджеру Зеленая Мантия.
   Убытки, понесенные мистером Меллинджером, Гильельмо принял очень близко к сердцу. Он считал их обстоятельством, необходимым для того, чтобы очистить его имущество от неправедно нажитого. То, что осталось, по его представлениям, составляло именно то, что старик нажил честно. Беседа между ним и мистером Меллинджером, в ходе которой первый постарался убедить в своем мнении последнего, показала ему, что характер мистера Меллинджера изменился, и что он считает свои убытки наказанием Всевышнего.
   С этого момента Гильельмо обдумывал, как ему объявить себя. Во-первых, ему следовало ознакомить своего отца со своим планом и мотивами его принятия. Старый Спонсьери согласился с его доводами, хотя, как мудрый и степенный человек, не мог полностью их одобрить; но, поскольку что сделано, то сделано, а происшедшие события благотворно повлияли на характер старого Меллинджера, он предоставил сыну действовать, как тот считает нужным, для завоевания сердца Эммелин, играя роль молодого Вильмсена. Он и его жена были рады, когда получили от Гильельмо следующую весточку:
   "Наблюдая сотню маленьких признаков привязанности Эммелин - и теперь пусть господин Гильельмо Спонсьери из Венеции, и еще великое множество богатейших женихов со всех концов света явятся сюда, чтобы просить ее руки, уверен, Эммелин откажет всем, если бедный Вильмсен из Бремена попросит ее: "Будь моей!" Ее отец совершенно изменился. Все, кто раньше ненавидели его, теперь отзываются о нем с любовью и уважением. Очень скоро Вильмсен должен исчезнуть совсем, и воскреснуть Гильельмо, ваш сын. Я объявлю отцу и дочери, что поступил так, чтобы быть уверенным - Эммелин полюбила меня не из-за моего богатства, и, полагаю, они одобрят мое поведение. Я буду ждать подходящего момента, чтобы открыться, и, думаю, сделаю это в день рождения Эммелин, - в последний день следующего месяца".
   Исполнению этого плана помешало, как мы видели, прибытие корпуса жандармов. После этого настало время, когда о союзе с Эммелин думать не приходилось. В возникшей ситуации, когда город стонал от военного деспотизма, было лучшим оставаться никому не известным Вильмсеном, чем признать себя сыном богатого Спонсьери из Венеции.
   Гильельмо был возмущен подозрением, павшим на старого Меллинджера после убийства курьера. Он испытывал к нему сильную привязанность, после того как его поведение изменилось; он считал, что тот не способен на преступление, в котором его обвиняют; по опыту Венеции он знал о рвении французских генералов: не имелось таких средств, к каким они не прибегли бы, чтобы обогатиться за счет состоятельного человека. Он сомневался, действительно ли жизни старика угрожала опасность; но кто мог сказать, какова была истинная причина его ареста? Обвинение в убийстве курьера могло быть всего лишь подходящим предлогом. Возможно, в некоторых своих письмах, - они все были открытыми, - он написал что-то непочтительное о Наполеоне или его сподвижниках; оплошность, которая для человека, обладающего его состоянием, могла обернуться конфискацией; или, - поскольку мистер Меллинджер испытывал застарелую ненависть ко всему французскому, - возможно, он вступил в тайную переписку с кем-то из России или Пруссии, или же с представителями их армий? В этом случае трибунал, вне всякого сомнения, вынесет ему смертный приговор, а имущество его будет конфисковано. Его надлежит спасти, во что бы то ни стало. Изобретательность, быстрота и решительность, преданные друзья и щедрость, покровительство Провидения, - вот те средства, с помощью которых Гильельмо удалось осуществить свой план по освобождению старого джентльмена.
   Первое, что он сделал, это попросил одного из своих самых близких друзей, молодого Карера, банкира, пригласить коменданта на пирушку в его загородный дом, в шести или семи милях от города, где остальные участники, состоявшие в заговоре с хозяином, должны были так его напоить, чтобы сделать непригодным ни к какому делу. При этом Гильельмо выигрывал время и был застрахован отсутствием коменданта в городе.
   Во второй половине дня несколько офицеров приезжали к коменданту, чтобы получить необходимое распоряжение относительно изучения бумаг мистера Меллинджера; однако комендант пошел на хитрость, забрав у последнего ключи и положив их к себе в карман, так что изъять какие-либо документы было невозможно. Поэтому он пригласил офицеров присоединиться к пирушке и наполнить бокалы, справедливо заметив, что жизнь не кончается, и что завтра они все вместе отправятся в дом господина Меллинджера, чтобы покопаться в его сундуках, и перевернут все вверх дном. Карера и его гости, все преданные друзья Вильмсена, бурно приветствовали находчивость коменданта, пригласили офицеров за стол, налили им вина, а чтобы еще больше одурачить их, говорили о мистере Меллинджере так, словно он был их заклятым врагом.
   Молодой Старк, один из ближайших друзей Гильельмо, от природы спокойный и сдержанный, а потому незаметный на подобных вечеринках, вызвался исполнить поручение, которое, в случае неудачи, могло стоить ему жизни. Комендант, употребив значительное количество старых вин, несколько раз жаловался на жару и неудобство, испытываемое им в теплом мундире. Старк, словно бы в шутку, принес ему легкий халат, принадлежавший хозяину дома, и умолял надеть его, говоря, что это было бы правильно, поскольку комендант - главное лицо праздника, и должен чувствовать себя здесь, как дома. Остальные присоединились к этой просьбе, комендант снял свой мундир и надел халат, после чего, без малейшего стеснения, снова принялся воздавать должное радостям жизни.
   Старк повесил мундир в соседней комнате, вытащил ключи от сундука мистера Меллинджера, отправился к слуге Кареры, который держал наготове оседланную лошадь, и помчался в город, чтобы вручить их Гильельмо.
   Между тем, Гильельмо зря времени не терял. Паллаш, тюремщик, и сержант Вольмар, за несколько золотых, позволили ему переговорить четверть часа с мистером Меллинджером. Последний не имел ни малейшего представления о причине своего ареста. Об убийстве курьера он впервые услышал от Гильельмо, а в том, что не вел переписку и лично не общался с врагами Франции - дал торжественную клятву. Он признал, что поначалу был совершенно сбит с толку, но лишь потому, что все случилось слишком быстро; однако теперь успокоился, сознавая, что не совершил никакого преступления, и с уверенностью ожидал, что на утреннем допросе его невиновность станет для всех очевидной, и он будет освобожден. Гильельмо, однако, не был настроен столь же оптимистично. Он заметил, что ему известно достаточно случаев, когда французы не стеснялись приносить в жертву невиновных людей, подобных мистеру Меллинджеру; что доверять их объективности - слишком опасный эксперимент; и только если ему удастся вырваться из их лап, жизнь его, по крайней мере, будет в безопасности. А потому мистер Меллинджер должен был ожидать полуночи и во всем следовать его, Гильельмо, указаниям.
   Затем Гильельмо поговорил с Паллашем и Вольмаром. Последний, к счастью, оказался заклятым врагом французов и ненавидел подлого, жадного коменданта. Гильельмо предложил каждому из них значительную сумму, если они помогут ему в его планах. Паллаш вскоре сдался. Вольмар тоже был не против; но он не знал, как сделать так, чтобы охранники допустили небрежность в исполнении долга, или же избежать наказания, неизбежно ожидавшего его. "Если бы, - в шутку добавил он, - мы могли бы придумать какую-нибудь историю с призраком, освободившим пленника, - у этих негодяев головы настолько тупые, что ими безвредно можно стучаться о стены, - они поверили бы чему угодно и поклялись, что видели самого дьявола. В таком случае, комендант, верящий в гадания, астрологию, приметы и подобную ерунду, - почему бы и ему не поверить в историю с привидениями?"
   Эти слова натолкнули Гильельмо на мысль. Он сказал им, что Зеленая Мантия из Венеции придет и освободит старого джентльмена, добавив, что этот призрак, как известно, уже отметился своими появлениями в этом городе, а потому, когда станет известно об освобождении ею заключенного, эта история будет иметь под собой некоторую основу. Гильельмо поспешил домой, чтобы подготовить все необходимое; три обрывка бумаги, положенные в карманы трех зеленых мантий, первоначально предназначавшиеся для мистера Меллинджера, теперь должны были убедить в истинности происшедшего суеверного коменданта, когда попадут в его руки. По прибытии домой он нашел здесь своего друга Старка с ключами. Бумаги и книги он оставил нетронутыми, поскольку мистер Меллинджер заверил его, что в них нет ничего подозрительного. Он изъял все деньги, оставив четыре тысячи долларов, после чего, положив в сундук третью зеленую мантию, запер его и вернул ключи своему другу. На оборотной стороне клочка бумаги в кармане этой мантии, другая часть которой была похоронена вместе с первой, он написал: "Паллаш и Вольмар невиновны".
   Находка клочка бумаги с этими словами в крепком железном сундуке, ключ от которого, как полагал комендант, находился у него в кармане с самого момента ареста мистера Меллинджера, вполне могла удивить и более здравомыслящего человека. Кто, кроме сверхъестественного существа, мог знать, какое отношение к делу имеет Паллаш? Кто мог угадать имя человека, который будет назначен командовать охраной? Самый недоверчивый человек был бы поначалу поражен, сделав подобное открытие. Эти слова должны были оказать такое влияние на ум коменданта, что он беспрекословно должен был исполнить повеление грозной Зеленой Мантии, и не осмелиться в чем-либо упрекнуть Паллаша или Вольмара.
   Гильельмо, полагая, что Эммелин захочет увидеть своего отца и, опасаясь, что их беседа может нарушить его планы, отдал строжайший наказ своим сообщникам, Паллашу и Вольмару, никого к мистеру Меллинджеру не допускать. Вскоре после одиннадцати часов он сам незаметно проник в тюрьму и был введен, закутанный в зеленую мантию, в камеру, где находился мистер Меллинджер.
   Бетти Паллаш намеренно задержали занимательные истории, рассказываемые ее отцом и Вольмаром, чтобы она была еще одним свидетелем появления Зеленой Мантии. Ее отец несколько раз отсылал ее спать, чтобы она могла сказать это на допросе, и, таким образом, избежать подозрений в намеренном ее удержании, с целью заручиться ее свидетельскими показаниями. Поэтому девушка могла с чистой совестью поклясться, что видела призрак своими собственными глазами и своими собственными ушами слышала произносимые им страшные слова.
   Вольмар придумал такую ужасную историю о Зеленой Мантии для своих солдат, - которая подтверждалась Бетти, - что они, стремясь любой ценой оправдать свою сонливость и опьянение, были готовы поклясться в чем угодно, когда предстали перед комендантом. Гильельмо позаботился о том, чтобы оставить зеленую мантию с третьим обрывком записки возле двери тюрьмы, запертой Бетти; выйдя с мистером Меллинджером через боковую дверь, он с максимально возможной скоростью направился к дому своего друга Кареры. У ворот сада их ждала легкая коляска, доставившая мистера Меллинджера, снабженного паспортом на вымышленное имя, в Рааб, откуда тот направился в Смирну.
   Часовой перед дверями тюрьмы убежал, когда Вольмар сказал ему, что его непременно расстреляют, поскольку тот утверждал, что не видел и не слышал никакого призрака. Он спрятался в городе, и вновь объявился, только когда французы ушли.
   Гильельмо натер обе мантии серным камнем и оросил купоросом, чтобы придать им признаки тления.
   Маленькую Шарлотту во второй раз привезли к коменданту после побега мистера Меллинджера. Выяснилось, что старый джентльмен невиновен в предполагаемом убийстве курьера, что причиной его ареста стала ошибка. Коменданту стало стыдно, он опасался насмешек, если об этой ошибке станет известно, и он напугал ребенка расстрелом в том случае, если девочка хоть словом обмолвится о случившемся, даже своим родителям. Вполне вероятно, он собирался поддерживать версию о виновности мистера Меллинджера, чтобы иметь правдоподобный предлог для овладения его имуществом.
   Подкупом и уговорами, Гильельмо раздобыл нескольких свидетелей, готовых дать показания в связи с тем фактом, что тело, извлеченное из воды, принадлежало старому Тобиасу; многие, под их влиянием, подтвердили их показания, а офицер, будучи одним из друзей Гильельмо, не слишком усердствовал в своем расследовании.
   Письмо, полученное Эммелин от отца из Смирны, поначалу передали Гильельмо, и он намеренно передал его с незнакомым посланником в то время, когда, как он знал, та разговаривала с комендантом.
   Курьера, посланного комендантом в Венецию, опередил посланник Гильельмо с письмом, в котором тот сообщал отцу, как ему следует ответить.
   Молчание мистера Меллинджера по поводу его побега было вызвано данной им Гильельмо торжественной клятвы не раскрывать подробностей случившегося, пока тот не освободит его от этой клятвы. Это было сделано Гильельмо для того, чтобы обезопасить себя и свой дом в Венеции от мстительности коменданта; и пока мистер Меллинджер, по возвращении, не увиделся с Гильельмо, он оставался верен данному им слову. Поэтому он продолжал говорить о нем, как о Вильмсене.
   Таково объяснение загадки Зеленой Мантии.
  

ПРИЗРАК ГЕНЕРАЛА МАРСО

  
   Тело французского дивизионного генерала Марсо, павшего в битве при Альтенкирхене в 1796 году, было доставлено в Кобленц и выставлено для прощания на два дня, после чего со всеми подобающими почестями похоронено на холме близ города, называемом Брунненстубе. Этот холм расположен прямо напротив крепости Эренбрейтштейн, от которой его отделяет Рейн.
   Но не прошло и двух недель, как стали расползаться слухи о том, что на холме стал появляться призрак генерала. Несколько человек заявили, что они отчетливо видели его, идущего между двенадцатью и часом ночи по берегу Рейна в форме, какую обычно носил при жизни, вооруженного саблей. Часовые, размещенные в этой местности, от страха покидали свои посты. Некоторая часть жителей Кобленца подозревала какой-то обман, но ни у кого не хватило мужества, чтобы выяснить, в чем дело.
   Наконец, появился студент, достаточно смелый и предприимчивый, чтобы попытаться в одиночку справиться с духом генерала, при жизни отличавшегося бесстрашием. Выбрав лунную ночь, он отправился, около одиннадцати часов, - как он полагал, с должной осторожностью, - совсем один, туда, где часто видели призрак. Он вооружился саблей и пистолетами, а также договорился с некоторыми своими товарищами относительно того, что если он не вернется к определенному часу, они поспешат ему на помощь. Друзья, напрасно прождав его возвращения до двух, стали опасаться, не случилось ли с ним чего-нибудь. Прошел еще час, он по-прежнему не возвращался; они отправились на его поиски, закончившиеся безрезультатно.
   Занимался рассвет, когда им встретился посыльный, направлявшийся в город из соседней деревни. Они спросили его, не встречался ли ему молодой джентльмен, и дали его описание. Он ответил, что в Меттернихе, вне всякого сомнения, лежит человек, о котором они спрашивали; у него сильная лихорадка; если это действительно он, они могут забрать его. Они немедленно поспешили туда, любопытствуя услышать его рассказ о приключении с призраком, и отвезли его домой.
   После того, как молодой экзорцист несколько оправился от сильного испуга, он поведал им следующее.
   "Я не пробыл на берегу реки и четверти часа, когда появился призрак. Я решительно направился к нему, с саблей в одной руке и пистолетом - в другой. Призрак, не испугавшись моего вида, двинулся прямо ко мне, и находился не далее шести шагов, когда меня охватил непередаваемый ужас. Моя кровь заледенела; мужество оставило меня; я выронил саблю и пистолет и помчался так быстро, как только несли меня ноги, к Меттерниху. Несколько раз я хотел обернуться и взглянуть, преследует ли меня призрак, но так и не решился. Хотя я был по-прежнему убежден, что этот призрак не настоящий, все же от души обрадовался, когда, совершенно изможденный, добрался до деревни".
   Это забавное приключение, ставшее вскоре общеизвестным, вызвало немалое веселье, однако желающих встретиться с призраком не нашлось.
   Тогда французский командант Кобленца решил взяться за дело сам. Его план состоял в том, чтобы, расставив где нужно часовых, отправиться "на встречу" с призраком лично. Все приготовления были сделаны в строжайшей тайне, каждый занял отведенное ему место. Едва часы в Кобленце пробили двенадцать, как появился дух умершего генерала. Комендант, храбрый от природы, направился прямо к нему, одновременно подав сигнал остальным солдатам. Они окружили призрака, который, тем не менее, сражался как лев, пока один из солдат не обхватил его и не удержал до тех пор, пока его товарищи, видя, что призрак состоит из плоти и крови, не пришли к нему на помощь.
   "Дух во плоти" был схвачен живым, разоружен и доставлен в Кобленц, где заключен в караульном помещении. На следующее утро, на допросе, он признался, что согласился исполнять роль призрака генерала Марсо для того, чтобы его товарищи могли доставлять в осажденную крепость Эренбрейтштейн провизию, за что получал хорошее вознаграждение.
  

ПРИЗРАК ГОСТИНИЦЫ

  
   [Следующая история, рассказанная, насколько нам помнится, нашим дядей, более тридцати лет назад, возможно, будет прочитана некоторыми нашими читателями с большим интересом, поскольку она является аналогом легенды, на которой основана опера Беллини "Сомнамбула", а также стала известной благодаря талантам Малибрана, миссис Вуд и миссис Сегуин.]
   Роберт был богатым владельцем гостиницы в городе на верхнем Рейне. Однако, случилось так, что гостиница стала убыточной; путешественники, прежде останавливавшиеся в ней, предпочитали либо останавливаться в других, либо вообще избегали этого места. Причина заключалась в том, что в гостинице завелся призрак; а какой путник, утомленный путешествием, захочет, чтобы его ночной покой нарушался шалостями привидения?
   Сигизмунд, его дальний родственник, положивший глаз на прекрасную Розину, единственную дочь хозяина, в последнее время частенько бывал в гостинице, в гостях, или останавливался, разъезжая по делам. Он всегда спал в одной и той же комнате, на верхнем этаже; и именно там он сделал открытие, столь неудачное для его родственника, - в гостинице появился призрак.
   Однажды ночью, когда все легли спать, Сигизмунд был разбужен привидением. Почти вне себя от ужаса, он, в одной рубашке, бросился вниз по лестнице, рискуя сломать себе шею, и позвал хозяина дома. С большим трудом удалось Роберту добиться от него объяснения причины такой тревоги. Наконец, немного оправившись от испуга, вызванного видением, тот рассказал ему следующее.
   "Я крепко спал, когда белая, похожая на смерть фигура, открыла дверь моей комнаты, которую я сам запер перед сном. Этот шум разбудил меня. Призрак держал в одной руке ключ, а в другой лампу, дававшую слабый свет. Он прошел мимо моей кровати, походил по комнате, затем поставил лампу на стол и скользнул ко мне в кровать. Я попытался закричать, но не смог. Меня парализовал ужас. Только Бог знает, как мне удалось подняться с постели и не стать жертвой отвратительного призрака!"
   Дрожащий Роберт разбудил домашних, и они, все вместе, вооружившись, чем попало, рискнули подняться в комнату с привидением. Дверь оказалась заперта: Сигизмунд, насколько он мог вспомнить, захлопнул ее за собой, чтобы у призрака было меньше шансов догнать его. Поскольку ключ остался лежать на столе, стоявшем возле кровати, сходили за универсальным ключом, прежде чем смогли войти в комнату. Войдя, принялись осматриваться, в поисках призрака, но напрасно - тот исчез. Сигизмунд, однако, предпочел остаток ночи провести в другой комнате.
   Роберт не знал, что и подумать об истории, рассказанной его родственником. Он был слишком хорошо знаком с его характером, чтобы подозревать обман; он знал, что тот вовсе не был трусом, поэтому у него не было никаких оснований сомневаться в правдивости его заявления. В то же время, он был раздосадован мыслью, что призрак может вернуться; дом его получит дурную славу, и это повлечет за собой разорение. Чтобы провести тщательное расследование, он, на следующую ночь, в сопровождении своего верного слуги Петра, хорошо вооружившись, отправился в комнату с привидением. Он велел Петру караулить у двери, а сам сел в кресло в самом отдаленном углу комнаты. На стол поставили большой фонарь со свечой, горевшей внутри.
   Ждать призрака пришлось долго. Им обоим было трудно не уснуть, и только предполагаемая опасность затеянного ими предприятия заставляла их бодрствовать. Сон, тем не менее, начал понемногу забирать власть над хозяином. Петр, тем временем, услышал, - или ему показалось, что услышал, - как кто-то еле слышно поднимается по лестнице. Он мгновенно очнулся от дремоты и предупредил хозяина о возможном посетителе. Сон, однако, полностью взял верх над последним; в этих обстоятельствах Петр счел возможным покинуть свой пост и довольно грубо встряхнуть хозяина. Оба, дрожа, схватили длинные ножи и спрятались за креслом. Призрак уже стоял снаружи комнаты и гремел ключами, словно цепями. Дверь открылась, появился оживший мертвец. С головы до ног он был укутан в белую плащаницу. Дважды обойдя комнату, он издал тяжелый вздох и улегся на постель.
   Видя, что путь к бегству открыт, Роберт схватил фонарь и поспешил спуститься по лестнице, не только бросив оружие на месте несостоявшегося сражения, но и, второпях, вдребезги разбив фонарь о балку.
   Петр, при появлении призрака зажмуривший глаза и вручивший свою душу всем святым, опустился за креслом на пол. Он ничего не видел и не слышал, что происходит в комнате, и терпеливо ожидал своей участи. Грохот разбивающегося фонаря должен был бы привести его в чувство, но вместо этого еще сильнее погрузил его в ступор. Утомленный и измученный ужасом, он неожиданно для самого себя уснул, и был обнаружен поутру храпящим, вытянувшимся во весь рост на полу позади кресла.
   Роберт поспешил обратно в постель, лег, не раздеваясь, и накрылся с головой, - храбрость совершенно оставила его. Она вернулась только вместе с наступлением дня, рассеивающего страх и возвращающего мужество слабым духом. В сопровождении прислуги он отправился на поиски пропавшего слуги, к месту, где его оставил. И был искренне рад тому, что призрак не причинил бедняге вреда.
   Вскоре о ночном приключении стало известно всем жителям города. Наиболее разумные от души смеялись над абсурдным поведением хозяина, называли его глупым, суеверным, человеком с куриным сердцем. Эти слухи вскоре достигли его ушей и вызвали такую досаду, что он отправился к бургомистру, дал показания под присягой относительно подробностей случившегося и просил магистрат принять меры для установления реальности явления и истинности его сверхъестественного приключения, чтобы он мог восстановить свою утраченную честь во мнении недоверчивых горожан.
   Магистрат выполнил его просьбу, и отправил сержанта с четырьмя отважными товарищами провести следующую ночь в комнате с привидением. Независимо от того, счел ли призрак своих противников в данном случае слишком серьезными, или попросту отсутствовал, но он не посчитал нужным явиться. Две ночи команда отправлялась на свой пост, но призрак не давал о себе знать. Роберт, таким образом, ввел себя в лишние расходы; и если раньше над ним посмеивались только горожане, теперь к ним присоединились жители окрестных деревень.
   Вскоре после этого, в гостинице снова объявился Сигизмунд, на этот раз - со своим другом. Узнав о том, как призрак напугал хозяина и Петра чуть не до смерти, он решил было не останавливаться у родственника, но вежливые просьбы прекрасной Розины оказали на него магическое действие; он рискнул снова поселиться здесь, но только при условии, что ему будет предоставлена другая комната.
   Его друг, однако, пожелал общения с призраком, и настоял на том, чтобы ему приготовили постель в той самой комнате, которую призрак привык посещать. Хозяину было очень приятно думать, что он, наконец, встретил человека, готового вступиться, как он это называл, за честь его дома.
   Друг Сигизмунда поступил хладнокровно и обдуманно. Он положил на стол у кровати пару заряженных пистолетов, взял, помимо ночника, свечи, улегся спать, сразу же уснул и проснулся только на следующее утро, ничего не увидев и не услышав. Он постарался развеять глупые страхи Сигизмунда и умолял его составить ему компанию следующей ночью.
   Сигизмунд, понимая, что увещевания друга вызваны его благими намерениями, собрался с духом и дал согласие. Ближе к полуночи донесся слабый звук шагов, поднимающихся по лестнице, а затем приближающихся к комнате. Тот же призрак, облаченный в белое, напугавший его в прошлый раз, распахнул дверь и вошел. Сигизмунд, охваченный ужасом, забыв о лежащих возле кровати пистолетах, ретировался со всей возможной поспешностью, предоставив своему другу разбираться с призраком самому.
   Тот внимательно следил за призраком. Привидение приближалось; он не мог не содрогнуться, когда увидел, что дух намеревается лечь к нему в постель; он вскочил, и не только решил оставить свою затею, но, подобно Сигизмунду, покинуть поле боя. И все же, собравшись с духом, схватив в одну руку пистолет, а в другую - свечу, немного отступил и стал ждать, что произойдет дальше.
   Призрак, казалось, не обращал никакого внимания на своего вооруженного противника; тот, тем не менее, не спускал с него глаз. Если судить по фигуре, призрак, скорее всего, принадлежал женщине. Он подошел ближе к кровати, на которой расположилось привидение, и стал внимательно его рассматривать. О Небо! Как же был он удивлен, узнав в дремлющем призраке прекрасную Розину! Опасаясь потревожить ночную посетительницу, он тихо вышел из комнаты и позвал хозяина и своего друга.
   Никто из них, однако, не спешил явиться на его зов. Шутливая и уверенная манера, с которой их гость поведал о своем открытии, слова, которые он прошептал на ухо хозяйке, побудили последнюю последовать за ним в комнату с привидениями, чтобы удостовериться в природе ночного видения. Роберт и Сигизмунд осторожно крались за ними, и, прежде чем кто-то успел в нее войти, хозяйка заглянула туда. По своему прошлому опыту она знала, что Розина имеет предрасположенность к ходьбе во сне, и была убеждена в добродетели и невинности дочери, чтобы приписать его нахождение там иной причине, кроме данного расстройства.
   Роберт отказывался доверять словам своей второй половины, ни даже собственным глазам; наконец, сама Розина представила доказательства, слишком веские, чтобы их можно было отвергнуть. Она поднялась с постели с закрытыми глазами, взяла ночник, почти погасший, и, пройдя мимо оцепеневшей компании, вышла из комнаты. Они молча последовали за ней, поскольку ни у кого из них не хватило смелости разбудить ее, или же потому, что они хотели избавить ее от смущения оказаться в неловкой ситуации.
   Она спустилась в свою комнату. Все разошлись, а Сигизмунд вернулся на кровать, которую только что оставила Розина, с мыслями совершенно иными, чем когда сам оставлял ее. Вывод, который он сделал о ее чувствах к нему, исходя из ее поведения, не мог не радовать его. Поэтому ничто не могло помешать ему на следующее утро сделать Розине официальное предложение руки и сердца. Розина приняла его, ее родители были не против.
   Таким образом, ужас от сверхъестественного посещения закончился веселой свадьбой в том же доме, где невинная Розина дважды пугала своего возлюбленного чуть не до смерти.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"