А его учительница в младших классах была не такая молодая, совсем старенькая, звали её Таисия Михайловна. Добрая была и со всеми разговаривала ласково. Что в первые дни в первом классе вводило Мишу в заблуждение. Он думал: "вот этот мальчик, её сын, а вот эта девочка её дочка, раз она так ласково с ними разговаривает". Уроки она объясняла скучновато, но понятно. И на дом по многу не задавала. Так что дома, оставалось только пробежать глазами, повторить, чтобы лучше запомнились устные, да немногим больше времени отнимали письменные. Уроки всегда так делаются - когда понятно, тогда недолго.
Каждый раз на классном часе, после коротенького классного собрания, проводились громкие читки. Читали о Кутузове и битве при Бородине, о Суворове и его чудо-богатырях, и даже о дотоле неизвестном никому из учеников казачьем генерале Слепцове, который учился вместе с дедушкой Таисии Михайловны в Горном институте на Васильевском острове. Книжку о нём, больше похожую на тетрадку, ещё дореволюционную, без обложек, но с "ятями", принесла Таисия Михайловна. И сама читала, потому что ученики в этих "ятях" только путались.
Герой Кавказской войны Слепцов Николай Павлович недолго проучился в Горном институте, уговорил отца перевести его в школу гвардейских подпрапорщиков. И окончив её в чине прапорщика гвардии, попросился служить на Кавказ, где шла война.
Через девять лет боевой службы был назначен командиром Сунженского казачьего полка. Казаки гордились своим командиром и любили его.
Противник, чеченцы, как о них написано в той книжке - умелые воины и стремительные бойцы, народ мужественный, но не мирный, постоянно промышлявшие набегами, грабежами и разбоем, уважали и боялись его. Уважали за то, что он знал и уважал обычаи гор, был честен, всегда держал, даже врагу данное слово и никогда не обманывал. Храбрый и отважный в бою, умелый в воинском искусстве, не единожды обращал в бегство вождя горцев аварца по национальности Дагестанского и Чеченского имама Шамиля и его воинство. К разбойникам был беспощаден и скор на наказание, за одного убитого русского, будь то казак или поселенец, немедленно слетали с плеч две чеченские головы. Горцы знали - где Слепцов, там наказание неотвратимо и держались в своих разбойных устремлениях от Слепцова подальше. А матери-чеченки стращали своих непослушных детей: "не будешь слушаться, Слепцов придёт!" и те мигом затихали.
Но знали горцы и другое - невиновного Слепцов к ответу не привлечёт.
Уважали его и за великодушие. Когда в бою под Валериком был убит один из горских предводителей наиб Анзоров, Слепцов послал к его вдове гонца с выражением соболезнования о смерти храброго воина и с дорогими подарками. Захваченных казаками во время экспедиций мирных жителей всегда отпускал и если кому предстояло далеко добираться до дома, снабжал деньгами на дорогу.
Зная его честность и справедливость даже горцы приходили к нему, случалось и издалека, чтобы он рассудил спор. И суд его принимали, как безоговорочный: "Так Слепцов сказал!"
Слепцов пал в бою, во время атаки был смертельно ранен пулей в грудь возле сердца. Перед тем боем он написал письмо родителям и сделал на нём пометку "последнее".
Похоронили его, уже генерал-майора, в казачьей одежде, так хотели любившие его казаки.
А Высочайшем указом повелевалось: "В память генерал-майора Слепцова, образовавшего Сунженский казачий полк и постоянно водившего его к победе, станицу Сунженскую впредь именовать Слепцовскою".
И даже враги его, горцы, в память о нём сложили песню. Была та песня в книжке, но Миша наизусть её не запомнил.*10
Ещё читали о героической гибели героического крейсера "Варяг". И когда читали про "Варяг", в конце классного часа все, и Таисия Михайловна тоже, хором пели.
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступа-а-ет...
Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг",
Пощады ни кто не жела-а-ет!
А мальчишки ещё и такт, ладошками по партам, негромко отбивали.
Почти у всех учителей в их школе были прозвища, даже у директора, но у Таисии Михайловны не было. Наверно потому, что Таисия Михайловна уже совсем старенькая, самая настоящая бабушка. А кто же бабушку обозвать решится? Только последний негодяй.
- Этот класс у меня последний, четвёртый выпущу и больше брать не буду, на пенсию пойду, - говорила Таисия Михайловна
И поступила как говорила. Весной сорок первого проводили её на пенсию и подарок, большую фарфоровую вазу с надписью вручили. Эту вазу они всем классом помогали ей отвезти домой. А она их чаем напоила, поцеловала каждого на прощанье и даже немножко поплакала, а девочки её утешали и мокрый платок ей к щекам и к глазам прикладывали, чтобы глаза не покраснели.
Со второго полугодия третьего класса физкультуру у них вела не старенькая уже Таисия Михайловна, а недавно пришедший в школу Леонид Иванович. О нём говорили, что он бывший пограничник, чуть не командир заставы, теперь в отставке по состоянию здоровья после ранения. Это в глазах учеников, особенно мальчишек, создавало ему немалый авторитет. В другой школе Леонид Иванович сразу бы героем объявили, но в их микрорайоне было построено четыре кирпичных ДКСа*11 , в каждом четыре этажа и две парадные, целый городок. Поэтому в школе две трети учеников, если не больше были детьми военных, многие из которых прошли и Хасан, и Халхин-Гол, и Белофинскую кампанию.
Невысокий, подтянутый, смуглый, с подрытым оспинами лицом, резкий на тон и, иной раз, не сдержанный на обидное слово, Леонид Иванович с первого урока не очень-то понравился классу, особенно девочкам.
- Висишь как куль с зерном... Будто не ученик упражнение делает, а краб щупальцами шевелит, - под общий смех характеризовал он неуклюжего мальчишку на перекладине.
- А ты что распласталась по мату, будто мокрая тряпка по полу? - Обращался к сорвавшейся с брусьев девочке. - Вон какая лужа слёз натекла. Быстро встала, побежала, глаза вытерла и боль забыла.
Но от урока к уроку, класс его резкости и обиды замечал всё меньше и меньше. Уже не хотел их видеть, мимо себя пропускал.
- Тренируй руки, тренируй. Если на перекладине подтянуться не можешь, то когда с крыши, с дерева, или в пропасть сорвёшься, тоже не подтянешься и не выкарабкаешься, от неумения погибнешь.
- Не поддавайтесь боли, одолевайте её. Если снаряд вражеский полетит, тоже будешь лежать и плакать от того, что коленку ушибла? Надо вскакивать и быстрей в укрытие бежать. Иначе смерть.
Уложившись с программой минут в тридцать-тридцать пять, в оставшиеся от урока десять или пятнадцать учил ребятишек прикладным знаниям. Как взобраться на отвесную стену с помощью шеста, а с помощью обычного брючного ремня на столб или на гладкое дерево, как невооружённой рукой защититься от удара камнем или палкой, как вывернуть нож или выбить пистолет у нападающего врага, как снять с дерева застрявшего в ветвях товарища и помочь выбраться наверх сорвавшемуся со скалы или со стены.
Увидели, что не "гоняет" их Леонид Иванович, как показалось вначале, а заботится, делу учит, чтобы они были сильными и здоровыми, и в случае беды могли сами спастись и другим помощь оказать. А ради этого можно резкости и колкости потерпеть, не кисейные барышни они, а парни, будущие красноармейцы и краснофлотцы.
Летом ходили в двухдневный поход с ночёвкой. Сами себе шалаши строили для ночлега и еду, суп и кашу, на костре варили.
В следующем учебном году, в четвёртом классе, Леонид Иванович на пустыре возле школы учил как строить зимние укрытия и как согреваться в них, и мечтал, поближе к весне, когда снегу больше наметёт, день станет длиннее и морозы ослабнут, сходить, в этот раз только с мальчишками и только с теми, кому разрешат врачи и родители отпустят, в зимний двухдневный поход с ночёвкой. А в начале лета в другой, в лес на неделю.
До сих пор такие длительные походы разрешались только старшеклассникам, и когда те возвращались, их встречали как героев на общешкольной линейке. Рапорт от командира похода принимал председатель совета дружины Славка Попов, потом сам докладывал старшей пионервожатой, учительнице пения Людмиле Алексеевне, а та директору школы, что группа из похода возвратилась в полном составе, больных нет.
И ещё, как выяснилось тоже в четвёртом классе, Леонид Иванович очень любил Ленинград и хорошо знал его историю. Он со своим фотоаппаратом и Вовка Гущин с взятым у отца, целый месяц после школы и в выходные разъезжали по городу, фотографировали, как Леонид Иванович называл "виды" и "видики" и печатали фотографии.
Потом чуть не всем классом оформляли стенд "На берегу пустынных волн..." Где были фотографии и подписи к ним, и стихи про Петербург-Петроград-Ленинград. И историческая справка Леонида Ивановича, из которой многие узнали, что невский берег и до закладки Петербурга был не таким уж пустынным, как писал о нём Пушкин. Что на берегу Невы у впадения Охты стояла шведская крепость Ниеншанц, а ниже по течению, на другом берегу Охты - городок. А всего на территории нынешнего Ленинграда, кроме крепости и городка, находилось едва ли не четыре десятка населённых пунктов - деревень, хуторов, мыз. И ничего удивительного. Именно здесь, по Неве, по этой воде, вдоль этих берегов шли корабли из варяг в греки и возвращались от грек в варяги. И раз здесь находилось сопряжение двух участков речного и морского, на этом великом торговом пути, разве могло быть такое место необитаемым.
Земля на которой заложен Петербург-Петроград-Ленинград ижорская, здесь жил, и сейчас в Ленинграде и по окрестностям живёт древний финно-угорский народ - ижора. И Ленинградская область в самом начале постройки северной столицы называлась Ингерманландская губерния, от немецко-шведского названия ижорской земли - ингрия, ингерманландия. Исстари ижорская земля входила в водскую пятину Новгородской республики, затем, вместе с Новгородской республикой, вошла в состав Русского государства. Жили ижора и русичи как добрые соседи и братья. Рядом жили, по соседству охотились и рыбачили, вместе воевали против шведских захватчиков и немецких псов-рыцарей. Ижорский старейшина Пелгусий со своим дозором обнаружил приближающихся шведов под водительством Биргера и оповестил новгородского князя Александра Ярославовича о нападении, которого после победы над шведами на Неве, стали называть Александром Невским.
Значит, всё правильно карельская учительница говорила.
И параллельно, но уже узким кругом: Леонид Иванович, Вовка Гущин и Сашка Пышкин сделали ещё один стенд, викторину, где были фотографии памятников и исторических мест с номерами под фотографиями. Нужно было ответить: кому поставлен этот памятник, чем знаменит этот человек, адрес где он расположен и назвать фамилию скульптора. А про исторические места - адрес, какое историческое событие связано с этим местом, и кто из великих или знаменитых людей здесь бывал. Итоги конкурса подвели к Новогоднему вечеру. А призы вручали Леонид Иванович, Славка Попов и Людмила Алексеевна. Миша за свои ответы тоже получил приз, не самый главный, правда, но не плохой, коробку цветных карандашей "Радуга", семь штук.
И не думал не гадал тогда ни кто из учеников четвёртого "б", что Леонида Ивановича на этом вечере они видят в последний раз.
После новогодних каникул на урок физкультуры к ним пришла новая учительница Нонна Иосифовна. Училка классная, ничего не скажешь, кандидат в мастера по гимнастике. Делала стойку на руках, а потом назад медленно изгибалась и пятки себе на голову ставила. Как в цирке.
Девочки с ней быстро сошлись и тянулись больше, чем раньше к Леониду Ивановичу, а мальчишки ревновали, Леонида Ивановича она им заменить не смогла. Леонид Иванович был для них не только учитель физкультуры и они ждали его возвращения.
И не понимали, что такое "провокационное выступление в печати" за которое арестовывают? В какой печати? И верили: "Произошла ошибка...." "Разберутся и отпустят..." Не все, правда, спокойно дожидались. Некоторые, самые горячие головы пригрозили: если до следующего учебного года Леонида Ивановича не отпустят, то они снимут галстуки и выйдут из пионерской организации.
Такое уже было в тридцать седьмом году в Ольгинской школе, где несколько учеников принесли в школу свои галстуки и попросили исключить их из пионеров. Правда, не из-за ареста учителя, а потому что услышали и поверили, будто всех пионеров будут отправлять на войну в Испанию, а комсомольцев расстреливать.
Не отпустили Леонида Ивановича до конца учебного года. А летом война началась и слух прошёл - отправили его на фронт, рядовым красноармейцем.
Догадался потом Миша, именно к войне их Леонид Иванович подготавливал, чтоб не растерялись, не запаниковали, а знали что делать и как поступать, когда она, ожидаемая, но нежданная свалится всем на головы.
Это был второй арест в их школе. Первый, Миша тогда учился ещё в первом классе, арестовали двух пятиклассников Мальцева и Куприянова. Они на перемене перед уроком обществоведения написали на классной доске "СССР" и "Торгсин" и расшифровали. СССР - смерть Сталина спасёт Россию, а Торгсин - Товарищи! Опомнитесь! Россия гибнет, Сталин изнуряет народ!
И не буржуи какие-нибудь, оба из рабочих семей, у обоих отцы коммунисты ленинского призыва.
Торгсин, как говорили в народе, магазины для своих и чужих буржуев, торговавшие на иностранную валюту, драгметаллы и драгоценности, помнили многие. И Миша помнил красоту, шоколадно-конфетное и пирожно-пряничное богатство витрин Торгсинского магазина, недалеко от их дома, помнил и их недоступность. И слёзы, и мольбы.
- Мама, купи-и...
И недовольство мамы. Она поначалу объясняла ему, что нет у них ни валюты, ни драгоценностей, потом сердито дёргала за руку, а там, чтоб не искушать ребёнка, и вовсе по той улице перестала водить. Но это было давно, ещё до школы, Торгсин закрыли перед тем как он в школу пошёл, в том году, когда отменили карточки*12 . Радовались ленинградцы - после отмены карточек жизнь с каждым годом становилась заметно лучше. А перед самой войной, после карточек и нехватки буквально всего, вовсе обеспеченной казалась. Многие говорили и искренне радовались - будем жить ещё лучше. И Торгсин, и обиды с ним связанные забывались.
За деревней у валуна в снег воткнута раздвоенная вершина молоденькой сосенки, в развилке её ущемлён клок сена:
"Во втором, по ходу движения, населённом пункте провести разведку без длительной остановки. Сообщение передать через тайник "сосна". В дальнейшем, легализоваться по основной легенде и приступить к выполнению разведзадания "скала". Соблюдать предельную осторожность", - расшифровал Микко значение этого букета, - то было подтверждение уже полученного им задания. - А "скала" - это деревня Киеромяки.
Раз соблюдать предельную осторожность, значит Валерий Борисович шифровку подписывал, - догадался Микко. - Он всегда говорит: Лучше не узнать, чем расшифроваться, самое главное задание разведчику - выжить и вернуться, самое главное его умение - суметь сохранить себя и тех, с кем в контакте работаешь. Не узнал сейчас, узнаешь попозже или иным способом. Но если окажешься в руках врага, то и сам пропадёшь и других за собой потащишь.
И сигнал установлен достаточно давно - снегу намело на сосенку. Небось, ещё в то время, когда он готовился. Значит Валерий Борисович уже тогда был уверен в нём, знал, что Миша возьмётся за это задание.
Хуторок на склоне холма, пролетел стрелой. А по следующей деревне Сеппяола шёл медленно. Устал. И проголодался. И надо так: медленно. На бегу много не увидишь даже с его опытом. Головой старался не вертеть, больше пользовался боковым зрением, но всё отмечал: следы на снегу колесные, от машин. Но вот к стоящим на отшибе кузнице и двум большим сараям поверх машинных наложились более узкие и с другим, продольным, рисунком. Эти, скорее всего, орудийные.
Остановился, поправил крепление и за эту минутку разглядел: в приоткрытой двери одного сарая поблескивает крашеный металл. Может быть труба, а может быть и ствол пушки. Перед сараями костёр, на костре котёл, над котлом пар и возле хлопочет финский солдат с "лайкой", длинной винтовкой, дочерью русской трёхлинейки, за спиной.
"Костёр. Очень хорошо, прекрасный предлог подойти".
Достал из сумки пачку галет, ту что дал фельдфебель на передовой, переложил в карман и направился к костру. Солдат у костра его заметил, но подойти позволил.
"Охраняют не очень-то усердно, - отметил Микко. - Должно быть, чужих здесь не бывает, а своих наперечёт знают, деревня небольшая и в стороне от больших дорог. А может ещё почему? Посмотрим."
- Хювяя пяйвя.
- Здравствуй. Зачем пожаловал? - Спросил солдат.
- Кипятка кружку, если можно...
- Зачем тебе кипяток?
- Сухие, запить бы, - показал галеты.
- Кипяток - очень важный военный продукт, можно сказать, стратегический. Так что без разрешения господина унтер-офицера никак не могу дать. А господин унтер-офицер у нас очень строгий. Пойду спрошу.
Солдат направился в кузницу.
Микко насторожился: "Зачем он пошёл к унтеру? Ясное дело, не разрешение на кружку кипятка спрашивать. Может быть подозрение какое насчёт меня? Если так... Сейчас я повод дал? Или раньше? А может быть что-то узнали? У немцев, да и у финнов тоже - разведки имеются... Если так... Лыжи на ногах, до дороги метров 300-350 с разбегом минуты полторы-две, а по дороге под уклон. На ногах не догонят, а пока лыжи наденут, если даже лыжи у них есть, я уже за деревней буду. А там лес..."
И аккуратно, чтобы не привлечь внимание, для видимости дела подправляя дрова под котлом, развернулся лицом к кузнице, а лыжами к дороге.
"А если догонят... Если догонят, скажу, что испугался, потому что летом, когда я так же подошёл к солдатам, попросить хлеба, офицер отхлестал меня прутом... Нет нехорошо, подозрение будет: почему и тут к солдатам и там к солдатам, почему в расположение военных объектов лезу. Вот. Скажу: про военные объекты знать ничего не знаю, а к солдатам подошёл потому, что солдаты добрее чем гражданские, скорее еды дадут. А проверять, пусть проверяют, не выдумал же..."
Хотя, лучше бы не проверяли. Там где офицер отлупил, немцы действующий железнодорожный мост под разрушенный маскировали. Крепили сбоку, опустив до воды, будто обрушенные, сколоченные из деревянных брусков окрашенных под металл и сваренные из тонкого железа погнутые фермы, выводили вбок искорёженные рельсы, над целым участком натягивали маскировочную сетку с аппликациями на ней, изображающими проломленный бомбёжкой мостовой настил. И подходы к нему минировали.
Потом, когда Миша доложил о мосте Валерию Борисовичу, этот мост наши летчики разбомбили, а Мише объявили благодарность и выдали премию: банку сгущёнки, сто граммов сливочного масла и четыре талона на усиленное питание. На усиленное питание каждый день давали суп с кониной и рыбу с ячкой, по полной тарелке. В первую блокадную зиму для многих ленинградцев это, даже не царский подарок, а можно сказать, Божья милость - возможно неповторимый случай не умереть от истощения.
"Нет, про тот случай без острой нужды лучше не говорить - подозрение может быть..."
Солдат вышел из кузницы с котелком и пустой кружкой.
- Держи, - протянул кружку, налил в неё из котелка горячего смородинового отвара с толстыми, разбухшими ягодами.
- Большое спасибо, - поблагодарил Микко.
- На здоровье, - отозвался солдат.
Подошёл и унтер-офицер, толстый, высокий и с виду добродушный.
- Здравствуйте, господин офицер, - Микко решил, что маслом кашу не испортишь.
Добродушие унтера тотчас улетучилось. Несколько секунд он смотрел на Микко, как известное животное смотрит на новые ворота, затем грозно обратился к солдату.
- Это кто такой?
- Мальчишка.
- А почему он в военное время находится в расположении военного объекта?
- Потому что он - будущий солдат.
- А пароль он знает? Солдат Арикайнен, ты у него спросил пароль? - И с тем же грозным видом обратился к Микко. - Говори пароль: что такое - бычий глаз в стене?
Микко знал ответ на эту старинную финскую загадку.
- Сук. Затёсанный сук на бревне.
- Молодец! - Обрадовался унтер-офицер. - Воин! Настоящий солдат! Как тебя зовут, солдат?
- Микко Метсяпуро.
- А я Йорма Кананпойка. Похож на цыплёнка? Нет? Должен быть похож, раз такая фамилия*13 ... Ты куда путь держишь?
- К родственникам. Родители пропали, вот и хожу, то у одних поживу, то у других. Постоянно взять никто не может, с едой у всех тяжело. А если не на долго, то принимают пожить.
- Война... - Грустно согласился унтер. - Всем в войну плохо. - И сам себе возразил. - Нет, наверно не всем. Кому война в горе, тот её не затеет. Значит кому-то от войны радость и прибыль, если войны бывают. Но это уже не наше дело. Снимай лыжи, пойдём в кузницу, в тепле побудешь. Поешь, что найдётся. А в обед мы тебя хорошо накормим. Обед у нас вкусный, старая Хилма варит, стряпать она большая умелица. Сегодня сиеникеитто с перловкой и кала-майосса из щуки обещала приготовить. Любишь грибной суп и тушёную в молоке щуку?
- Люблю, - безо всякого лукавства ответил Микко: он не лгал, в эту минуту он всякую еду любил.
В просторной кузнице, которая судя по оборудованию, была одновременно слесарной мастерской, даже небольшой токарный станок в ней имелся и за жестяной ширмой работал сварщик, унтер усадил Микко поудобнее, а сам сел на чурбан у двери.
"Почему он так сел? Случайно? Или выход заблокировал?"
- Ешь. Хороший солдат должен быть здоровым и сильным. А чтобы быть здоровым и сильным, надо хорошо кушать. Ай, забыл, старая Хилма позавчера калитки с картошкой пекла, кажется один остался, - унтер прошёл к тумбочке подал Микко завернутый в обрывок газеты пресный картофельный пирожок. Сам же сел на табуретку у верстака. Путь к двери стал свободен.
"Случайно у двери сел", - понял Микко. Но тут же одернул себя - "Не расслабляйся. Как говорит Валерий Борисович: Бережёного - Бог бережёт, то есть, бережёт только того, кто сам бережётся".
Заморив червячка картофельным пирожком да смородиновым отваром, Микко убрал галеты обратно в сумку.
- Спасибо за угощение.
- Подкрепился? Вот и на здоровье, - ответил Йорма. - Скоро обед, тогда уж тебя как следует накормим. Чужие харчи, даже у родственников, не всегда жирные и сладкие. Отдыхай пока здесь, в тепле. А мне без дела сидеть некогда.
Но отдыхать Микко не стал. Вначале помог в кузнице, потом вызвался отнести готовую деталь в сарай, там ещё на поручение напросился. И до обеда дотошно обследовал и кузницу, и сарай. Насчитал шестерых солдат вместе с часовым. Заняты ремонтом орудий среднего калибра. Оценил запоры на кузнице и сараях, осмотрел возможные подходы к ним с разных сторон.
"Значит, мастерские. Мастерские-то мастерские, да какие-то не такие. Зачем держать мастерские вне расположения части? Ладно бы вблизи передовой, где нужен мелкий, но срочный ремонт. И в котле над костром не вода кипит, а гудрон плавится. Странные мастерские... чепуха какая-то, а не мастерские..."
В одном сарае пушки, другой, самый большой, заперт. Тропинка туда протоптана, от ворот снег откинут, но следы только от лопат, от самих ворот полукружья не видно, значит давно не открывались. Ворота на замке и печать висит, значит тропинку часовые протаптывают, когда запоры и печати проверяют. Может быть его для дальнобойных приберегают? Может быть. Но всё же странности здесь бродят, не сходятся концы с концами.
Завершив дообеденный урок солдаты потянулись в "казарму", стоявший неподалеку от сараев дом из двух больших комнат, одной маленькой, прихожей и кухни.
Двери комнат открыты. И Микко то с одним солдатом поговорит, то к другому с поручением сбегает. То хозяйке предложит помощь, не только вызвал тем к себе их расположение, но и весь дом обследовал. В больших комнатах насчитал по четыре солдатских кровати, а в маленькой, обустроенной получше, кроме кровати и тумбочки стоял ещё дощатый стол и обитый железом сундучок, видимо, для документов.
"Кроватей восемь, а солдат шесть. Какая-то несогласовка. Может быть свободные? Вряд ли. На каждой оставлены аккуратно сложенные вещи".
Старая Хилма оказалась не такой уж и старой, а разбитной голосистой бабёнкой лет пятидесяти.
- Йорма, это новый командир вместо тебя?
- Бери повыше. Он главнее нас всех. И мне приказывать будет. А я буду вытягиваться перед ним по команде "смирно!", и отвечать: Есть, господин офицер! Так точно, господин офицер!
- Откуда ж такой главный взялся?
- Сирота. Родители без вести пропали. Может погибли, а может большевики в Сибирь сослали. А он ходит по родственникам, то у одних покормится, то у других, - уже серьёзно ответил унтер-офицер.
- Тебя как зовут?
- Микко Метсяпуро.
- А родственники твои кто?
- Раз я Метсяпуро, то и родственники Метсяпуро, - ответил Микко. Но тут же прикусил язык - как бы таким ответом не обидеть Хилму:
"Одно из правил поведения разведчика - наставлял его Валерий Борисович, - никогда ни с кем не ссорься, что бы ни у кого не было желания напакостить разведчику". А такую промашку он вчера уже допустил с парнями. Не дело!
- Антти Метсяпуро из Рауту, Теуво Метсяпуро из Мянникке, Николай Олкинен из Ляскеля бабушка в Раухумаа, возле Ляскеля, живёт, - стал сглаживать ответ Микко.
- Нет, не знаю их... Хотя подожди, зять у меня служит, так у них командир тоже Метсяпуро... полковник Метсяпуро...
- Если полковник Эйно Метсяпуро, то родственник отца. Правда, дальний.
- Может быть Эйно, имени я не спрашивала. А что ж полковник Метсяпуро тебя к себе не возьмет? Уж он, наверно, не впроголодь живёт.
- Я его не видел никогда, знаю только, что он есть. И служит где-то в Лапландии. Туда за три года не дойдёшь.
- Письмо напиши.
- Письмо... Про письмо я не подумал. А если и напишу, куда он мне ответит, у меня ведь дома нет.
- Дай адрес кого-нибудь из родственников, к кому чаще заходишь. Сейчас ты к кому идёшь?
- К Юлерми Пюхяля в Киеромяки.
- Пускай полковник Метсяпуро пришлет этому Юлерми для тебя ответ. А ты, если сейчас не дождёшься, потом зайдёшь и заберёшь письмо.
- Не трогали бы вы Юлерми, ему не до писем сейчас, - неожиданно вмешался один из солдат. - У него осенью жена умерла, а он в ней души не чаял. И так живёт, будто ему сосульку в зад засунули, а тут ещё вы со своими письмами... Ты знаешь, что Сильва, жена Юлерми, умерла? - Обратился он к Микко.
- Да, родственники говорили. Она двоюродная сестра моего отца.
- Тем более знаешь. Придёшь в Киеромяки, там у твоего дяди есть друг, Эркки Маслов. Эркки мой шурин, брат жены. Увидишь его скажи: Рейно Пуссинен привет передает и доброго здоровья желает. И ещё скажи, как только унтер-офицер Йорма Кананпойка отпустит меня в увольнение, сразу же приду его проведать. А самогон, я знаю, он варит славный. Так когда, господин унтер-офицер, мне с фляжкой в увольнение сходить?
- Обедать пора, а то со сменой караула опоздаем. Арикайнен сердиться будет. Накрывай, Хилма, - господин унтер-офицер не выказал одобрения идее Пуссинена. Впрочем, и запрета не наложил.
Микко скосил глаза на часы-ходики: "Начало первого. Смена караула, скорее всего, в час".
- А в увольнение... - Продолжил тему унтер-офицер. - Будь моя воля, я бы вас сегодня же всех по домам отпустил. Но нельзя. Война. Так что, будет приказ, кого на Рождество домой отпустить, того и отпущу.
- Сами сегодня на стол соберите, а я пару-другую картофелин потру, да пока в печи огонь горит мальчишке хоть полдюжины дерунов состряпаю и сметаны пол-ложки есть, потушу их в сметане.
- Йорма, а на Рождество многих домой отпустят? - Солдаты не хотели оставлять приятную тему.
- Не знаю. Если здесь останемся, то человек трёх-четырёх, я думаю, разрешат отпустить. Если нас переведут в полк, там как большое начальство решит, но думаю, одного-двух, не больше.
- А бетон скоро начнут завозить?
- Не известно.
"Вот это кое что! Бетон возить... кузница... электросварка... В сарае, где пушки, вдоль боковой стены пуки арматуры... Большой сарай стоит на взгорке. Самое место для огневой точки. Эх заглянуть бы туда глазком, хоть в четверть глазика... Но как?.. Как? А и заглянем! Лыжи-то возле кузницы остались".
- Хорошо б и не начали до Рождества. И нас бы здесь оставили...
- Чем-то хорошо, а чем-то плохо. Здесь, конечно, свободнее, никто за спиной не стоит и каждую минуту отчёта не требует, лишь бы работу к сроку закончили. И с продовольствием легче: и паек получаем, и рыбу ловим, и хозяева не с пустыми руками приходят, если им сделать или починить что-то нужно. Сытнее здесь получается и свободнее. Зато в полку любое оборудование, любые станки под рукой. И безопаснее. Охрана там всё-таки лучше.
- Йорма, раз уж разговор об охране зашёл... Если можно, не ставь меня в караул с четырёх до семи. Лучше я две смены, с десяти до четырёх отстою, чем одну с четырёх до семи. Для меня утренний сон самый важный, - попросил Пуссинен.
- Если кто согласится поменяться с тобой, то я не против. А завтра или послезавтра с рыбной ловли Суойоки и Карполо возвратятся, дадим им денек отдохнуть, а потом так и оставим: днём две смены по шесть часов, а на ночь установим шесть смен по два часа. Согласны?
- Ты старший, тебе решать.
- Значит так и решили. И начало работы, как сейчас, в семь утра оставим. Лучше на час раньше закончим, чтобы с заказами, которые хозяева приносят, допоздна не задерживаться. А то, - Йорма хитровато скосил глаза, - подручный кузнеца не успевает. А, Петри Туокко, где ты там?
- Здесь я, господин унтер-офицер, - отозвался совсем молоденький солдат.
- Расскажи-ка мне обязанности часового, - потребовал унтер-офицер. - И особенно подробно изложи тот раздел, где написано как часовой Петри Туокко должен целоваться на посту с Кюлликки Харьянен.
- Когда?.. - Солдат смутился и оттягивал неприятную часть разговора.
- Вчера вечером.
- Мы не целовались, мы рядом стояли.
Солдаты рассмеялись и Йорма фыркнул.
- Только и всего? На посту!
- Пришла... Как прогонишь? Не винтовку же на девушку поднимать...
- Йорма, я б такую тоже не смог прогнать, - вступился за товарища Пуссинен. - И фигуркой ладная, и личиком пригожа, и попка кругленькая.
- Что вы к парню пристали? - Набросилась на них Хилма. - Посмотрите, совсем в краску вогнали!
- Ты, Хилма, в солдатские дела не встревай, - урезонил её Йорма. - Тут не шутки, тут война. И до передовой, если пораньше встать и хорошо идти, к вечеру на лыжах добежать можно. А партизаны и русские диверсанты ещё не перевелись. Заговорятся и обоим по ножу в спину.
- Господи, помилуй! - Испугалась Хилма.
- А потом и нас, сонных, как хорь курей передавят. Так вот, Петри, чтоб от греха подальше, будешь на посту вместо Пуссинена, с четырёх до семи, а Пуссинен с часу до четырёх. А если ещё хоть раз ты на посту с кем-то "рядом стоять" будешь, посажу в личное время под арест. В нужник. С винтовкой. И когда кто-то из нас будет туда заходить по нужде, ты будешь стоять рядом и делать винтовкой "на-караул". Понял?
- Понял.
- Да ещё отцу Кюлликки скажу. А он человек суровый и разговор у него короткий. После такого разговора её круглая попка, цветом станет как спелая клюква.
- Не надо, - попросил солдат.
- Не надо... Тогда служи, как полагается.
"Две смены с десяти вечера, то есть, с двадцати двух до четырёх ночи и одна с четырёх до семи утра. Получается, ночью часовые стоят на посту по три часа. А днём... Смена, предположительно, в тринадцать. И по шесть часов... Тринадцать минус шесть - семь, в семь унтер сказал, начало рабочего дня, а тринадцать плюс шесть - девятнадцать, а от девятнадцати до двадцати двух - три часа. Значит, в течение суток смена караула: в семь, в тринадцать, девятнадцать, двадцать два, час, четыре и опять в семь. Сутки замкнулись, - проанализировал Микко. - А через два-три дня, когда ещё двое вернутся с рыбалки, днём так и останется, а ночью в девятнадцать, двадцать один... и так далее до семи утра. Всё".
И грибную похлёбку, и щуку тушёную в молоке солдаты ели не торопясь, но увесисто, как привычные к нелегкому труду крестьяне делают свою работу. И даже в форме, они больше походили на крестьянское хозяйство или на артель мастеровых, чем на военных солдат.
На Микко за столом особого внимания не обращали, но как бы сама собой, грибная похлёбка в его миске оказалась погуще и молоком сдобрена побелей. Куски щуки ему выбрали самые лакомые и столько положили, что в миску едва поместились. Но и в отвыкший от обильной еды желудок мальчика они не помещались. И нельзя есть всю еду сразу, этому правилу блокада научила. Кто не делил свой дневной паёк на порции и не растягивал на весь день, тот долго не жил. А если съел за один раз, да ещё впопыхах, да пуще того, прячась от других - дней его жизни осталось меньше, чем пальцев на руках.
Микко отломил один небольшой кусочек, прожевал, проглотил.
- Почему не ешь? Не вкусно? - Удивилась Хилма.
- Не помещается, - виновато улыбнулся. - А Вы, тётя Хилма? - Микко заметил что сама Хилма к столу не садится.
- Я дома поем.
- Хилма постится, пост сейчас Рождественский, -пояснил Йорма. - Это мы грешные постов не соблюдаем.
- Какой солдату пост? - Удивилась Хилма. - У солдата и без постов жизнь постная.
К концу трапезы поспели тушёные в сметане картофельные оладьи. Хилма переложила весь урожай дерунов в миску Микко и посетовала
- Яичко б в деруны вбить, вкуснее были, да куры сейчас не несутся.
Микко попытался было поделить лакомство на всех, Солдаты отказались, а Хилма даже обиделась за своих подопечных
- Они у меня голодные не сидят, - и наклонившись, шёпотом, но чтоб слышали все, добавила. - Я им к Рождеству, у себя дома, бражки поставила. Как же мужикам на Рождество не выпить? Грех, - и в голос удивилась. - Что, и деруны не помещаются?
- Не помещаются.
- Ладно, я тебе с собой заверну. И рыбу, и деруны. А меня ты, всё-таки, послушай. Напиши письмо дяде своему, полковнику. Слышишь что говорю? Обязательно напиши.
- Напишу, - Микко согласно кивнул.
Пообедав, солдаты разбрелись по комнатам немного отдохнуть до конца перерыва.
- А у меня четверо. Два мальчика Ирье и Юкки, и две девочки Маарит и Ойли. Дочки средние, уже матери помогают. Ирье самый большой, тринадцать лет, сам на охоту ходит. Cилки ставит. То зайца принесёт, то глухаря. Зимой белку из малопульки бьет. Хорошо стреляет. Как подрос, ни одной шкурки выстрелом не испортил, все выстрелы в голову белке идут. И чаще всего - в глаз. Добрый охотник будет. А Юкки ещё растет. Забавный. Весной всех рассмешил, я как раз дома был, на побывку на двое суток ездил. Жена корову подоила, пришла в дом и говорит: черных птиц видела, но не разобрала стрижи это или ласточки. А младший с серьёзным видом: "Раз черные, значит вороны. Ты что, ворону не узнала?"
И Йорма ласково рассмеялся, вспомнив эту незатейливую историю из семейного быта.
Отдых закончился, солдаты вставали со своих коек, собирались на работу.
- Хилма, - унтер-офицер указал на Микко. - Дай ему с собой хорошую рыбу.
- Сама, думаешь, не догадалась? - Старая Хилма, похоже, немного обиделась. - Я ему из бочки сига выбрала. На крышку положила, чтоб рассол стек.
- Правильно сделала, - Йорма, как и подобает серьёзному мужчине, не собирался обращать внимания на женские обиды.
Унтер-офицер, сейчас в роли разводящего, повёл солдата сменить на посту Арикайнена. Остальные на работу. Микко взялся было надевать лыжи и зажался, заперебирал стиснутыми ногами.
Микко забежал за большой сарай, порыскал по тесовой стене, нашёл щель между досками. Точно! Не ошибся он! Котлован в сарае и арматура из котлована торчит. Больше здесь делать нечего.
- Спину береги, а то почки застудишь, так и будешь за каждый угол бегать, - поостерёг Арикайнен мальчика.
- Хорошо, спасибо, - взмахнул на прощанье лыжной палкой и съехал к дороге.
"Ремонтники... Почему на бетонировании ремонтники? А с чего вывел, что на бетонировании? Ремонтники, скорее всего, арматурой занимаются. Да. Арматуру и резать, и гнуть, и сваривать нужно, они умеют, оборудование есть. А непосредственно на бетон, наверно, бетонщиков присылают. Или... Ладно, это уже не принципиально, на войне побольше чем в цирке всяких чудес насмотришься. Я свою задачу выполнил, что они делают установил".
- Иди обедай, - сказал Кананпойка сменившемуся Арикайнену. - Отдохнешь часок и приходи работать. - Поискал глазами где Микко, но дома скрывали дорогу. - Жалко мальчишку. Скольких, вот так, война сиротами сделала.
- Среди людей не пропадёт, - рассудил Арикайнен.
- Не пропадёт, если от людей будет поддержка. А всё равно... Без отца и матери жить, как на костылях ходить. Нет, армия должна быть. Солдаты, хорошие солдаты, тоже должны быть - свою страну охранять надо. Но войны быть не должно. Такое мое мнение. Ну ладно, чего впустую говорить, нас с тобой о прежних войнах не спрашивали, об этой не спросили - начинать её или нет. И о будущей, не приведи ей Бог случиться - не спросят. Так что, ты иди обедай, а я посмотрю как ремонт идёт.
От деревни Микко пошёл не по дороге, которая петляла между холмами, а напрямую, по лыжне. Углубившись в лес, развоевался. Сначала обратил в копье лыжную палку, сбивая шапки снега с пеньков и выбивая их из развилок. Потом отломал изогнутый как сабля сухой еловый сук, и нападая с ним на кусты и деревья, сшибал веточки и, некоторые из них, подбирал как трофеи:
"Сосновая палочка потолще - строится дот, немного расщепим вдоль и вставим в расщеп маленький клинышек - строительство законсервировано на неопределённое время. Гарнизон финский, налицо шесть рядовых - шесть тонких берёзовых. Двое должны прибыть - добавим развилку, через день-два - процарапал два кольца у основания развилки, соединил кольца продольными линиями. - Один унтер - еловая палочка. Четыре орудия среднего калибра - четыре ольховые палочки. Неисправные, ремонтируются - немного расщепим вдоль. С этим закончено. Теперь режим охраны..." - Вновь стал сбивать, подбирать и обламывать веточки.
Обвязал палочки ивовой корой, засунул их за отщеп разбитой грозой сосны возле лыжни. Отбросил еловую саблю и отойдя на десяток метров назад метнул, как копье, лыжную палку в составленный пучок. Это уже на случай, если за ним следят. Промахнулся. Подобрал палку и прибавил скорости - надо торопиться, играть больше некогда.
У въезда в Киеромяки шлагбаум и охрана - финские солдаты.
- К Юлерми Пюхяля иду, в гости. Он мой дядя. Поживу у него.
- Поживи, - не возражает старший. - Только пусть дядя сходит к командиру и предупредит его. У нас здесь режим строгий.
Киеромяки носила своё название*14 из-за северного склона, непосредственного отношения к деревне не имевшего.
Если южный склон холма, чуть выше середины которого степенно текла улица дворов в тридцать, пересеченная переулком, сбегавшим вниз от улицы четырьмя дворами, а верхним концом упиравшимся в сарай, выстроенный при советской власти для трактора, который предполагалось выделить будущему колхозу, был пологим, то северный, - почти отвесным. К тому же вкривь и вкось изрезан оврагами и буераками. И подкопан изрядно - в довоенное время жители не только Киеромяки, но и окрестных деревень брали там песок для своих нужд - удивительно ровный и чистый.
Однако сейчас ни сельчане ни их соседи песок оттуда не только не брали, но и взглянуть на северный склон возможности не имели: несколькими метрами ниже хребта по южному склону, как раз там, где заканчивались наделы, в два ряда тянулась колючая проволока, ограждая северный склон не только от посягательств, но и от взглядов.
Юлерми встретил Микко так, будто они расстались, самое давнее, сегодня утром после завтрака.
- Хювяя пяивяя, - поздоровался Микко.
- Терве, - ответил он на приветствие. - Иди в дом. Коня распрягу, тоже приду.
В глубине двора стоял запряжённый в сани невысокий, но крепкий коник, несмотря на несильный мороз обвешанный сосульками. И дно саней присыпано обрывками бересты и крошками ольховой коры.
"Дрова из лесу возил. И, скорее всего, не себе - у дровяника ни полена", - определил Микко.
Дом и хозяйственные постройки были примечательны: срублены не из кругляка, но каждое бревно отёсано в овал, остругано рубанком и проолифлено. Юлерми славился в округе своим плотницким мастерством и тщательностью в работе. Дом был высокий и стоял на фундаменте из буроватого гранита с красиво расшитыми швами меж камней. Дверь, над которой приколочен древний оберег, челюсть огромной щуки, заперта на "карельский замок" - прислонённую палку. Крыльцо высокое на резных столбах, крытое в один скат тёсом, нижние ступени припорошены снежком.
"Снег шёл ещё утром... С утра дома никого не было. Значит, один живёт".
Микко вошёл в дом.
Возле входа слева, рукомойник, под ним ушат. По той же стороне, ближе к середине боковой стены печь. Перед печью кухня. Между печью и фасадной стеной женская половина, спрятанная за занавеску. В противоположном по фасаду, по-карельски в большом, русский бы сказал - в красном углу, три иконы: Иисуса Христа, Божией Матери и святого Александра Свирского. Это мужская половина, самое почётное место в доме. Вдоль всей правой стены, почти под самым потолком проложено бревно. На нём обычно сушили сети, гнули полозья для саней а иногда и лыжи.
Карелы в домашнем и хозяйственном обустройстве предпочитали обходиться своими силами и только в случае крайней нужды нанимали специалистов. Не считая богатых, естественно, богатые могли себе позволить наемный труд и без крайней нужды.
Фасад дома в три окна. У среднего, сокрытого занавеской, торцом к подоконнику стоял невысокий стол, возле него скамейки. У правой стены деревянная кровать, застланная старательно, но не очень умело.
В доме не топлено и от того неуютно. Однако, невзирая на неуют, довольно чисто, если не считать нескольких невымытых посудин.
Микко развёл огонь в печи, поискал воды. Нашёл немного в чайнике. Это не вода. Взял вёдра, коромысло и побежал к колодцу. Когда вернулся Юлерми, был уже дома.
- Зачем тебе столько воды?
- Как же в хозяйстве без воды? - Удивился в ответ Микко. - И еду приготовить, и посуду помыть...
- Еду готовить и посуду мыть есть кому. Мне одна старуха, финка Ирма Леппянен, мать Аймо Леппянена... Знаешь их? Нет? Ну неважно... по хозяйству помогает. Cтирает, готовит, а когда меня нет, скотину кормит и поит. Скотина мне не нужна. Ни корова, ни баран с овечкой, ни куры. Ни рук, ни времени не хватает. Но Сильва их очень любила. Пока не могу от себя оторвать. И навоз нужен. Впрочем, без навоза я в любом случае не останусь. Иконы тоже её, она православной веры держалась, а я в вере ничего не понимаю. Пусть висят, раз повесила, не мешают. Тем более, что Александр Свирский, Сильва говорила, финский святой, вепс по национальности родом из Каргопольского уезда, глядишь, поможет когда. Ладно, что об этом... Ирма скоро придёт, видела как я к дому ехал. Разогреет, что вчера варила, поедим.
- Зачем её ждать? Сами не справимся, что ли.
- Справляйся, - согласился Юлерми.
Печка разгорелась. Микко согрел воду, помыл посуду, разыскал и поставил на огонь варево. И пока грелась похлёбка, достал из своей торбы галеты и сига. Галеты выложил рядом с хлебом, а сига быстро и умело выпотрошил и нарезал на куски.
Юлерми, и прежде в еде не привередливый, поел больше для утоления голода, чем для вкуса. Лишь на нежную, умело просоленную мякоть сига слабенько прореагировал.
- Сам ловил?
- Нет, в дорогу дали, - ответил Микко. Но кто дал не объяснил: зачем говорить, что был контакт с военными, кто знает, как он это воспримет.
Поев, Юлерми стал собираться
- К Эркки Маслову схожу. Он говорил, одному хозяину строевой лес нужен, дом подрубать собирается, нижние венцы подгнили. Поговорить надо что и как. Если задержусь, то ложись без меня. На печку, там теплее. Или на мою кровать, тогда я на печку лягу.
- Мне всё равно.
- Если всё равно, то ложись на печку, я больше люблю в прохладе спать. За занавеску не ходи, там вещи Сильвы. Я сам туда без дела не захожу, не хочу память её понапрасну тревожить.
Юлерми ушёл, а Микко подбросил дров в печку, помыл посуду после еды. Вскоре пришла Ирма Леппянен, высокая ростом, сухощавая и сутулая телом, с тёмным узким лицом и удивительной белизны тонким платком под шалью.
Дотошно расспросила Микко, кто он таков и по каким делам явился. Вздохнула о Сильве, отметив, какова та была хорошая жена и аккуратная хозяйка. И завершила свои воспоминания вполне философически.
- Все там будем.
На Микко, как на помощника, поначалу смотрела довольно скептически, но когда убедилась, что он не только суетится под ногами, но и прок от него есть, приняла под своё начало.
Велела добавить дров в печку и согреть воды. Когда вода согрелась, развела пойло скотине и поручила отнести пойло в хлев.
В хлеву подожгла лучину и зажав её в зубах сама налила пойло низкорослой комолой корове карельской породы и двум мериносам, овце и барану.
Потом приказала Микко, чтобы он положил сено в ясли корове и овечкам, да клал бы аккуратно, не трусил на пол, а если упадёт какой клочок, чтоб не оставлял на полу, а поднял и положил в ясли. Сама же насыпала ячменя курам. Когда всё исполнил, вручила горящую лучину и две впрок, с наказом сидеть и светить, пока скотина не напьется, а куры не насытятся, да с огнём быть аккуратнее, чтобы хлев не спалить. И забрав пустые ведра вернулась в дом, готовить скотине пойло на завтрашнее утро, а для Юлерми и Микко еду на весь следующий день.