В детстве я много читал о том, что настоящие людоеды живут преимущественно в Африке, Океании и Южной Америке. И это у них там не от злобности и бескультурья происходит, а потому что такие традиции. И хотя к тому времени, когда я об этом читал, подобные гастрономические мероприятия в справочниках по странам мира назывались изжитыми и навсегда ушедшими в прошлое (особенно в странах, вставших на путь социализма), тем не менее, время от времени они всё еще встречались. Как правило по причинам либо голода, либо в силу своеобразных местных религиозных обычаев. Хотя первое встречалось чаще.
Разумеется, мне это казалось вопиющей несправедливостью. Почему им можно, а нам нельзя? Вопрос я этот задал первый раз еще лет в семь, но не взрослым, а во дворе спросил у одного паренька, с которым мы иногда из школы вместе ходили, потому что жили в соседних домах. Он остановился, посмотрел на меня и сказал:
- А мясо человеческое ты брать где собираешься? В магазине что ли?
Я говорю:
- А если бы там продавалось - ты бы попробовал съесть?
А он:
- Съесть я, может быть, и попробовал бы, я же не ссыкло! Но думаю, что потом бы проблевался. Потому что бы, когда ел, то представил бы, что это мясо не просто бы какого-то незнакомого человека, а одной моей одноклассницы. А у неё такие красивые глаза! И вот сижу я на кухне - в одной руке вилка, а в другой нож. А передо мной на тарелке кусок жареного мяса. И только я собираюсь себе кусок отрезать, как неожиданно из воздуха появляется эта самая одноклассница, смотрит на меня своими красивыми глазами, а сама одной рукой за ногу держится. Смотрит при этом так укоризненно и говорит:
- Зачем же ты меня ешь, отрок Варфоломей Каннибалов из Первого Б? Как же тебе не стыдно? Ведь ты мне так нравился! А теперь мне придётся обо всём этом учительнице рассказать! И получишь ты в дневник двойку по поведению и замечание красной ручкой вот какого содержания: "Товарищи родители, ваш сын в своих фантазиях съел зажаренный на сливочном масле кусок правой ноги своей одноклассницы. И по этой причине она теперь вынуждена заниматься дома"! И после этого весь класс посмотрит на тебя с превеликим презрением и не увидишь ты больше моих красивых глаз, потому что я буду заниматься дома, лежа на кровати, потому что мне ходить будет трудно. А ты от всеобщего презрения и стыда за содеянное разревешься как девчонка, и от этого ослепнешь. И как тебе вообще в голову такая мысль прийти могла, потому что ты же вроде нормальный? Возможно, тебе подсказал ее кто, чтобы тебя разыграть, а ты по неосмотрительности и беспечности своей - взял да и согласился? Но кто бы это ни был - ангел или бес - не умаляет это твоей собственной вины за содеянное, и отвечать за это ты будешь по всей строгости закона перед всем классом и советским судом. Впрочем, свою вину ты сможешь смягчить, если расскажешь - кто именно тебя надоумил. Сделай это Варфоломеюшка Каннибалов, и тогда я уже через неделю выздровлю, приду в суд и скажу, чтобы тебя отпустили, потому что сам ты никакого зла мне причинить не хотел.
Ну и вот - после того, как я себе всё это представлю, - продолжил приятель, - так сразу и проблююсь. Ну, точнее, сначала, конечно, попробую кусочек или два, а вот потом сразу и проблююсь. И потому что стыдно станет, и к горлу тошнота подступит автоматически, потому что покажется мне, что со мной одновременно и одноклассница эта - из воздуха появившаяся разговаривает, и тот кусок её, который я жую - тоже. А еще оттого, что придётся мне сказать, что это не я сам такое придумал, а никто иной, как именно ты мне эту идею и подсказал. И окажется тогда на черной скамье подсудимых два человека - один первоклассник, и один второклассник. Но поскольку я окажусь старше, вряд ли суд примет во внимание тот факт, что идея оказалась твоя. А, кроме того, я в таком случае буду выглядеть и вовсе тряпкой какой-то, который малолетку послушался и на это повёлся. И вот именно по этой причине - мне придётся сказать - что это я сам всё придумал, в последний раз посмотреть в красивые глаза моей одноклассницы, которая - как и обещала - придёт в суд, и покатить по этапу на каторгу на остров Сахалин, о котором кто только не писал в нашей классической русской литературе - и Антон Павлович Чехов в своей интереснейшей книге "Сахалин", и знаменитый публицист конца девятнадцатого-начала двадцатого века Влас Дорошевич в трехтомной серии очерков под условным названием "Каторга", и уже в двадцатом веке - Варлам Шаламов, до сих пор неизданный в Советском Союзе, но имеющий широкое хождение в самиздатовской литературе. И хотя его рассказы вроде не совсем про Сахалин, но многие нравы, описанные в его произведениях, не сильно отличаются от того, что за полвека до этого наблюдали Чехов и Дорошевич. А, кроме того, я более чем уверен, что человеческое мясо не так уж сильно вкусное. И, на мой взгляд - курятина гораздо вкуснее - особенно белое мясо из курицы. Хотя, конечно, теоретически - если закрыть глаза - то можно представить, что ешь курятину. Но тогда какой вообще резон в том, чтобы есть человеческое мясо? Вот скажи мне сам - есть ли тогда в этом какой-нибудь резон?
Я подумал и отвечаю:
- Нет, в таком случае, разумеется, никакого резона есть человеческое мясо - нет. Потому что, во-первых зачем? А во-вторых, на таких условиях та самая одноклассница с красивыми глазами, про которую ты говорил, тебе из воздуха не явится. Потому что ей тогда к тебе являться из воздуха тоже никакого резона не окажется. И несмотря на то, что ты по прежнему сможешь каждый раз при встрече смотреть в ее красивые глаза, никакой особенно крепкой душевной интимной практически связи, как вот во время этого ее укоризненного монолога, который ты мне описал, не образуется. И получится, что ты и вкус человеческого мяса толком не оценишь, и на одноклассницу тебе, скорее всего, стыдно смотреть станет хотя бы по причине того, что ты вообще об этом думал. И, скорее всего - не будет в твоей жизни больше спокойных дней и вечеров, потому что за неимением воплощенной идее о человеческом мясе попытаешься ты ее заменить усиленным чтением упомянутых тобой книг русских классиков про каторгу и тому подобные вещи. И от рассказов этих очень быстро огрубеешь сердцем, очерствеешь душой и, скорее всего, закончишь свою жизнь плохо, потому что слишком рано полюбишь игру "в ножички".
Он посмотрел на меня серьезно и сказал:
- Вот-вот, очень может быть.
И вот кто бы тогда знал, что этот случайный малозначительный и обыкновенный, как я сказал бы сейчас, разговор двух советских школьников младших классов, произошедший в 1983-ем году в Москве между 31-ым и 33-им домами по Малой Грузинской улице, буквально спустя четыре или пять лет получит совершенно неожиданное продолжение, хотя и не такое интеллигентно-кухонное, как в нашем тогдашнем разговоре. И более того - я окажусь свидетелем этого происшествия, и единственным - кому удастся выжить. Но произойдёт это уже не на Малой Грузинской улице, а в лесу, который находился сразу через дорогу, в конце только еще начинавшегося строиться тогда района Крылатское. И информация эта окажется на долгие годы строго засекречена, а сам я превращусь в некое подопытное человеческое существо, выпущенное на городские улицы с частично подкорректированной памятью.
В тот день и вправду светило ослепительно яркое зимнее солнце, и ранним утром я, как и многие другие жители этого района поехали кататься в лес на лыжах. Я до сих пор помню, как хрустел снег, и то, что у ехавшего где-то метрах в пятидесяти передо мной по лыжне человека спортивный костюм был синего цвета, а шапка и шарф зеленые в полоску. А впереди уже все остальные ехали - там целых три лыжни в лесу было. И вот дальше там овраг такой небольшой был, который мне очень нравился, потому что по нему интересно на лыжах было съезжать и не упасть, и вот примерно там все и началось. Сам я до него доехать - к счастью - не успел, потому что маленький еще был и ехал самым последним и медленней всех остальных взрослых, хотя и очень старался ехать быстро. Но в какой-то момент я притормозил, потому что чуть было на куст не налетел со слегка заиндевевшими ягодами - красивыми, но несъедобными. И вот именно спустя несколько мгновений после того, как я остановился - из-за кустов на лыжников, ехавших впереди, вдруг неожиданно стали напрыгивать какие-то непонятные существа - похожие на зеленовато-коричневых голых полулюдей-полуживотных. А дальше недолгие душераздирающие крики, окровавленные пасти, разодранные обрывки одежды и летящие во все стороны куски человеческих тел и брызги крови. И я вдалеке, свалившийся под куст и с ужасом всё это наблюдающий с одной только мыслью - чтобы приняли эти существа мой красный комбинезон за пятно крови и не подошли проверять. Примерно тогда же я, наверное, и потерял сознание.
Очнулся я вроде как в больничной палате, потому что это была абсолютно точно не комната квартиры. А стоящая возле кровати врач смотрела на меня, и как только я открыл глаза - тут же задала вопрос:
- Ты что-нибудь помнишь?
Конечно, я помнил. Вот только не знал - как назвать то, что я тогда увидел. Потому что ничего подобного я до этого просто никогда и нигде не видел - видеосалоны, в которых стали показывать фильмы ужасов на схожую тематику появились, у нас в районе, наверное, года еще только через три, и то я ходил преимущественно на другие фильмы. Я помолчал и тихо спросил:
- Это, наверное, были людоеды?
Врач в ответ тоже помолчала, а потом ответила:
- Не совсем, но близко. Это был вышедший из под контроля засекреченный военный эксперимент по превращению жителей двух близлежащих деревушек в идеальные существа. Сейчас они все мертвы, но те, на кого они напали тоже. Уцелел только ты один - тебе повезло. Сейчас я сделаю тебе несколько уколов, и ты на несколько дней заснешь. А когда проснешься - то ничего об этом не будешь помнить. Но приблизительно через тридцать лет, начиная с сегодняшнего момента, ты неожиданно вспомнишь об этих событиях так же ясно и отчетливо, как сейчас - когда они еще свежи в твоей памяти. В тот момент, когда это произойдёт, ты будешь сидеть за столом в собственной комнате и думать о чём бы тебе написать очередной рассказ. Напиши его о сегодняшних событиях так, как тебе покажется правильным и нужным. Обещаешь?
Я кивнул:
- Обещаю. А я что - стану писателем что ли?
Она достала шприц и улыбнулась:
- Возможно.
После этого врач сделала мне укол, и я практически сразу же почувствовал сонливость. Сквозь отяжелевшие веки я увидел, как ее лицо практически приблизилось к моему, а губы прошептали:
- Помни.
Единственное о чем я думаю сейчас - тридцать или тридцать один год спустя - сидя за столом и дописывая этот рассказ, внезапно пришедший мне на ум именно в этот самый день - жаль, я не успел спросить у врача ее имени. Хотя, скорее всего, она бы мне его не сказала. Или бы назвала первое пришедшее в голову сочетание имени и отчества. Эксперимент-то тот был засекреченным.