Аннотация: Фанфик по Миру Тьмы, сеттингу "Подменыши: Греза".
You fought in the street:
stood up against war
but things became worse
and hope was no more
then all your companions
had left you alone
you'll never give up
you always go on
Don't forget
Нам говорят, что на углу Пятой и Стоун, недалеко от центра Нью-Йорка, за покрывшимся ржавчиной забором, над одноэтажкой некогда принадлежавшей именитому писателю-психопату, есть башня. Она не очень высокая, всего три этажа. Выложенная из черного кирпича, с узкими бойницами-окошками, она, тем не менее, была некогда увита живым белым плющом, который способен петь. Видеть эту башенку могут не все, а только представители одного народца. Только представители народца держатся от нее подальше, им хватает своих забот, чтобы отвлекаться на всякие башенки.
У нее остроконечная крыша, на которой вращается флюгер. Он все время вертится, даже если полный штиль, а ровно в полночь открывает свою пасть и изрыгает пламя.
Под самой крышей находят апартаменты девушки, известной как Принцесса Несмеяна. Эта кличка закрепилась за не так давно. Она никогда не покидает своей башни. Но так было не всегда. Когда-то у нее имелся лен рядом с окраинами Большого Яблока, где молодая, полная сил дворянка общалась с ушлыми нокерами, танцевала и пела с лихими паками, всегда привечала приблудных эшу, уважала могучих троллей, и даже слуаги ее любили, и приходили пошептаться перед сном. А жестокие и коварные красные шапки уважали ее и считали за честь преподнести ей голову особо опасной химеры.
Все кончилось после странных событий в Нью-Йорке. Говорили, что погиб один из рыцарей Красной Ветви, причем относящийся не к народу фей, а к ужасающим гару. Кроме того, были убиты еще трое рыцарей: двое ши и один тролль. Обстоятельства их смерти были окутаны такой тайной, что никто и не смог допытаться. Официально ― опасная химера появилась, чтобы атаковать китэйнов. Что это должна была быть за химера, что смогла убить настоящего гару и еще троих могучих рубак? Впрочем, вопрос до странного быстро стирался из голов, в которые приходил. Павшим воздали почести, и только рыцари-гару теперь с еще большим презрением и ненавистью смотрели на тех, кто носил выкрашенные кровью предметы.
С того дня владелица лена заперлась в башне, увитой плющом. Объяснений не было. Вскоре в лене прибрал все к рукам один хитрющий гоблин, и прежняя атмосфера единения всех фей была утрачена.
Несколько паков, слуаг, сатир и пара троллей отправились к башне владелицы, чтобы узнать, когда она собирается вернуться. Но двери башни, прежде открытые всем, будь то простец или самый надменный ши, в любое время, были заперты. Казалось, они успели зарасти мхом, хотя прошло совсем немного времени. Белый плющ увял, стал коричневатым и сухим, и если раньше ночью наделенные слухом феечки могли радоваться его мелодичному и приятному пению, теперь он стонал, вскрикивал, его словно резали изнутри. Флюгер, вместо того, чтобы выпустить пламя, заорал:
― Убирайтесь! Убирайтесь! Убирайтесь!!!
Подменыши переглянулись, не понимая, что все это означает. Среди них был старец-пак, поднаторевший в прорицании. Он уже давно спрашивал Грёзу явить ему то, что же стряслось с их любимой правительницей. И Грёза ответила.
Он увидел, как чернеет сердце. Как по нему начинают бегать трещинки, а потом оно разваливается на куски, засыпая все вокруг белым пеплом.
Пак вздрогнул, вспоминая давнее видение. Он привлек внимание, откашлявшись. Сатир, тролли, и другие паки уставились на него, ожидая ответа. Пак помялся, заставляя себя отказаться от лжи.
― Я не понимаю, как это толковать, ― произнес старец. ― Но, кажется, умерла ее любовь.
― Наша госпожа была влюблена в кого-то из убитых рыцарей! ― озарило сатира.
В этот момент дверь распахнулась, мох клочьями разлетелся в стороны, и на пороге возникла повелительница. Только если раньше она вся светилась радостью и простотой, то теперь это было нечто другое. Даже слуага отшатнулась, с ужасом глядя на то, что предстало взору феек. Похоже, их правительница вдруг ушла в неблагое наследие. И это было печально.
― Вы поплатитесь, твари! ― прорычал флюгер.
Феи пятились. Они привыкли видеть правительницу веселой, полной радости, сил и песен, у которой для каждого было доброе слово. Но сейчас...
И только у старца хватило смелости и сил заговорить. В сущности, его жизнь как феи скоро должна была окончиться, так что терять ему было особо нечего.
― Госпожа... Позволь сказать, что кем бы ни был твой возлюбленный, мы все уважаем тебя и спрашиваем, можем ли помочь?
В ответ Несмеяна, новое имя словно написали у нее прямо на красивом лице, открыла рот и сказал:
― Можете. Свалите во тьму, презренные.
Феи переглянулись. Вокруг губ, на щеках, лбу, на шее, везде химерический облик пересекали следы от укусов. Как будто госпожа связалась с шапкой и смогла отбиться, но осталась с отметинами на память.
― Убирайтесь! ― сказала она с яростью. ― Если я увижу здесь кого-то из вас, я прокляну его! Он будет возвращаться снова и снова, его руки и ноги отсохнут, а голова заполнится бредом ― и в каждом перерождении получать ту же кару! Кыш, скоты!
И феи попятились, и сердца их сковали грусть и печаль, кроме слуаги, которая была слишком знакома с тем, что делает с человеком, да и феей, разбитое сердце.
В номере одного из хостелов на окраине Большого Яблока было темно, несмотря на то, что рассвет давно настал. Дешёвые шторы прикрывали окна, не пуская наглый утренний свет внутрь.
На кровати близ стенки лежали двое. Если где-то в мире существует галерея, и в ней есть собрание абсолютно неподходящих друг к другу вещей, то эту парочку следовало бы туда поместить. Один ― здоровый, с кожей землистого цвета, огромной пастью, весь покрытый химерическими шрамами. Его тело стало сильным и закалённым от жизни, полной опасностей и риска, но и разукрасилось отметинами. Тут были мечи, топоры, копья, стрелы, цепы, даже серп, гаррота, пика, палица... химерические стрелы и болты, даже камень из ирреальной пращи. Видимо, не существовало химерического оружия, которое не оставило бы следа на этой оболочке. Не лучше было и с телом, видимым для человеков: пули разных калибров, ножи, самые настоящие мечи, дубинки, даже пожарный топор и молоток для мяса. Обильно шрамированный лежал на спине, широко раскинув руки.
На ее груди притулилась маленькая, улыбающаяся, миниатюрная ши. Черные волосы были выложены в аккуратное каре, ее личико напоминало воробьиную мордочку, а то, что было скрыто под одеялом, было маленьким, крепким и аккуратным. Ши давно проснулась. Она просто держала свою голову на груди шапки, и ее сердце обливалось кровью, когда она думала, что собрался сделать этот кит, этот псих. Ей становилось не по себе. Волны счастья накатывали на скалы грядущей трагедии, и скоро должны были разбить об них маленькое хрупкое сердечко.
― И давно ты не спишь? ― вдруг проговорил шапка дребезжащим голосом.
Ши вздрогнула, посмотрела ему в глаза. Этой ночью она наконец получила то, чего давно добивалась. С самого момента, как обнаружила на границе своего лена покореженное тело, в котором едва теплилась жизнь. В тот день у нее гостили тролли, которые славились тем, что ловили нарушивших законы Конкордии и предавали суду. Они явно поймали этого несчастного и буквально сделали из него фарш. И бросили умирать, решив, что дикие химеры сделают все сами.
Чистоплюи-тролли бросили умирать того, кого должны были доставить на суд.
Дворянка выходила его. Несколько долгих недель она кормила его, поила и успокаивала. Хотя последнее не требовалось. Когда незнакомец пришел в себя, он только молчал и смотрел в потолок. Он ел, но не отвечал на расспросы, и все время молчал.
Нет, неблагие не смотрят так. Только воины, встретившиеся со слишком большой силой, и теперь лежащие почти неподвижно.
― Нобакон, ― проскрежетал он, когда прошёл почти месяц, и его тело более-менее окрепло, чтобы встать с кровати. Он поднялся, осторожно, словно младенец, учащийся ходить. Ши бросилась к нему, поддержать, и это был комично ― ее полутораметровое даже в химерическом обличье тельце, и могучий воин-шапка, преступник, убийца, и черт знает кто еще.
― Нобакон? ― спросила ши. ― Кто это?
Шапка взглянул на нее, его глаза были полны крови. И чего-то еще, что ши не смогла распознать, но что сразу покорило ее маленькое сердечко.
― Я, ― сказал шапка.
― Нобакон, Нобакон... ― зашептала девица. Когда вспомнила, то чуть сама не легла.
― Ты убийца, клятвопреступник, садист! Псих, вырезавший...!
― Да, ― сказал Нобакон, все еще спокойно принимая ее помощь. ― А ты меня спасла. Драная ши, думаешь, я тебе благодарен? Пока я жив, я могу делать только одно. И цель у меня всего одна.
― Ты всегда такой благодарный? ― спросила дворянка.
― Нет, только к чертовой голубой крови, будь она проклята во веки веков!
Хозяйка лена была поражена такой ненавистью. Дрязги простолюдинов и аристократии были частью другого мира, за пределами ее владений. И тут на тебе!
― Я спасла тебя, ― проговорила ши, подстраиваясь под широкий шаг Нобакона.
Его страшная башка повернулась к дворянке и оскалилась:
― Потому что не знала, кто я и чем занимаюсь. Теперь ― зови этих троллей и пусть закончат дело. Но дай мне хотя бы меч, я еще отправлю парочку из них в пекло!
― Зачем же? ― помотала головкой ши.
Наконец ноги Нобакона ослабли, он покачнулся, увлекая девушку за собой. Они растянулись на ковре, который недовольно задергался ― не каждый день принимаешь на себя вес воина-шапки.
― Как ― зачем? Я ведь Нобакон. И даже именующие ничего не могут сделать с моим именем! Чертова Грёза не желает моей смерти!
― Надо же, ты такая большая шишка, ― фыркнула дворянка.
― Шишка большая, да, ― сказал Нобакон и покатал голову по полу.
― Ты говорил про какую-то цель. Какая у тебя цель? ― спросила ши и перевернулась на бок, глядя в полные крови, ярости и чего-то еще глаза.
― Заткнись и зови своих троллей, ― рыкнул шапка, ― пусть закончат дело. Но дай мне хотя бы клинок, чтобы я мог поквитаться! Хоть с одним! Чего ждешь?!
Он оттолкнулся от пола и резко выпрямился. Дворянка была смущена, огорчена и немного зла на этого увальня за его грубость. А Нобакон сделал несколько шагов. Покачнулся. Еще несколько шагов. Еще. Еще. Упорства этому шапке было не занимать. И ши резко вскочила на ноги, не помня себя, ринулась к нему, когда он вдруг ослабел и опять не вызвал недовольство ковра своим падением.
Девушка кое-как помогла ему усесться. Прямо под рукой были зарубцевавшиеся шрамы. Иногда химерические и реальные совпадали, но чаще шли вразнобой.
― Ты, наверное, полная дура? ― горько спросил шапка, но теперь его оскал скорее смахивал на улыбку.
― Их было много, а ты один... я не верю, что они могли так поступить, ― покачала головкой девушка.
Нобакон разлаялся. Позже она поняла, что это такой смех.
― Я начинал с одним. Когда почти кончил, они бросились все вместе. Вот и вся гребаная честь.
― Не верю... ― сказала ши.
― Придется. Потому что так и есть.
И вот они снова лежат, на сей раз не на жестком полу, а в мягкой постели. Совершенно не пара. Ши до сих пор была не уверена, что Нобакон, это чудовище, что-то к ней испытывает. Просто он долго был одинок. Он принимал ее ласки с равнодушием, не отдаваясь так, как это делала ши.
Но пусть лучше так, чем никак вообще!
― Ты не передумал? ― спросила девушка. Рядом с сердцем осталась неглубокая ямка, по цвету чуть белее окружающей кожи, и девушка водила остреньким ноготочком по краям, то в одну сторону, то в другую.
― Нет, ― сказал шапка. ― Что мне терять? Все кончено. Всю свою жизнь я собирал вокруг себя последних гоблинов, самых тупых и злобных огров, завистливых и трусливых слуагов, свихнувшихся сатиров и паков. И где они все? Я помню каждое имя. Каждое лицо. Большая часть давно уничтожена. Или сбаналилась. А я вот, лежу с одной из тех, кого когда-то клялся убивать. И что хуже, я разобью тебе сердце.
Ши ничего на это не ответила. Ее тонкие пальцы гладили многочисленные шрамы Нобакона. Она презрела бы все эдикты, распоряжения, и наплевала бы в лицо каждому из Высоких Лордов, спрятала бы шапку у себя, и никогда бы, никому не позволила его видеть или, тем более, обидеть.
Все бесполезно. Его не убедить. Он проломит головой любую стену и перегрызет любые оковы, чтобы совершить задуманное. Какой фатализм...
― Я убивал. Скольких я кончил? Думаешь, десяток? Сотню ― не хочешь? Несколько? Я уже сбился со счета, ― говорил Нобакон. ― Когда каждое убийство в любом месте Конкордии стали приписывать мне. Предположительно, меня должны были прикончить сразу, как только я покажусь кому-то на глаза. И они пытались! Сколько раз пытались. Наши претендующие на варбосство подхалимы объявили меня персоной нон-грата. Мэйлидж публично заявил, что наложит на меня самые страшные кары из возможных! Ха! Даже этот напыщенный индюк, Равашоль, и тот публично приговорил меня! Скажи пожалуйста! Я выпустил бы ему кишки, этому долбаному дворянчику, и всей его своре поджопников! Дерьмище траханое. Он не признает только власть ши, но против власти самой по себе не имеет ничего! Как все ебаные ши, он просто неудачник или как наши так называемые лидеры, не зацепившийся за кормушку, и теперь ползет к трону иным путем! ― Нобакон замолчал, размахивая кулаками. Из-за старой травмы головы, знала Кирсти, он не мог говорить, когда эмоции были слишком сильными. Через десять минут он продолжил: ― И эта тварь использует имя великого Равашоля! За одно это его надо перемолоть в труху!
― Прости их, ― сказала девушка. Ее тело постанывало от укусов, которыми одарил ее Нобби. Но эта цена казалось ей вполне подъемной.
― Нет. Я и не сержусь на них. Ни на кого. Но одно лицо есть, и на него можно сердиться. И нужно. Но знать труслива, она терпит. А простецы тупы до невозможности. Иначе они бы сбросили ваше иго давным-давно, достаточно каждому убить по одному дворянину...
Девушка фыркнула и села на живот шапке:
― И меня тоже? И я так же должна умереть?
Казалось, сейчас кит схватит ее и задушит. Но его руки нежно легли на щеку девушки, прошлись к шее, затем ниже.
― Я не знаю, если бы ты встретилась мне раньше, что бы я сделал. Возможно, стал бы другим. Возможно, мне всегда не хватало именно любви...
― Вот видишь, ты благ, ― просияла ши. ― Разве благой ши может поднять руку на Высокого Короля?
И тут же прочитала ответ в глазах шапки.
Может. Но не руку. Холодный металл.
Фанатизм. То, что двигало последним сопротивляющимися режиму Дэвида, безумными единицами, кто бился даже после того, как меч был поднят, и простецы, равно как и дворяне, склонили колена. Нобакон был полон им. Возможно, это израненное тело держалось только благодаря ему.
О, если бы она смогла, если бы она знала, как вылечить его! Как утешить. Как успокоить его метущееся сердце!
― Пожалуйста, не делай этого, ― тихо попросила она.
Нобакон молча поднялся вместе с ней, бережно опустил ее на койку. Потом он связал ее и сделал с ней все, что желал. Химерический облик девушки покрыли свежие следы укусов, синяки и ссадины, веревки крепко впечатались в ее плоть, оставляя глубокие красные следы.
Если она искала именно этого, то была дурой.
Потом он развязал ее, нежно обнял, погладил по меленькой птичьей головке и сказал:
― Не бойся. Я все сделаю ― и вернусь с победой. Я обязательно сделаю ― и обязательно вернусь. Ты мне веришь?
Она не ответила. Все ее тело превратили в один большой кровоточащий укус, но она чувствовала только боль в сердце. В него погрузили сотню спиц.
― Не ходи, Нобби... пожалуйста, ― проговорила ши.
― Не могу, Кирсти... ― покачал головой шапка. ― Не могу. Мой долг ― биться с тираном до последнего.
Приподнявшись на локте и до плеч закутавшись в одеяло, Кирсти смотрела, как он одевается, облачаясь в химерическую броню. Шлем с закрытым забралом, воротник, панцирь с гербом красных шапок на груди... Кольчужная юбка до самых колен. Наколенники. Сабатоны. В человеческом облике это все выглядело как кепка с переплетенными буквами NY, спортивная куртка известного бренда, потертые, но крепкие джинсы и белые, словно только что с конвейера, кроссовки. Секунда ― и его броня перестала выдавать свой химерический облик, сделавшись обычной одеждой. Ей потребуется схватка, чтобы превратиться, собственно, в броню. Нобакон взял в руки два клинка, один полутораручный меч бастард, другой чуть покороче и легче. Всего три дня понадобилось ему, чтобы достать все. Освобождающий и Карающий. Но это был не весь арсенал. Автомат-узи. Два пистолета. И граната. Попадись он полиции человеков... Но шапка уже десятки раз ходил с настоящим оружием по городу и знал, как правильно его скрывать. Узи и граната пропали в недрах здоровой спортивной сумки, куда для вида было напихано всяких шмоток из ближайшего секонд-хенда.
― В небе нет бога, ― сказал Нобакон и водрузил сумку на плечо. ― А на земле не должно быть хозяев.
Это говорил благой паладин, собирающийся на смерть.
Когда он вышел, Кирсти распласталась на кровати и лежала так целый день, пока на улице не стемнело. Кровь от укусов шапки пропитала пододеяльник и простыни, но Кирсти было плевать на кровопотерю. Не было слез, которые выразили бы то, что она чувствовала. Не было таких слов. Ни музыки, ни книг, ни даже картин. Кожа Кирсти, такая розовая, такая полная жизни, стала бледной, как у последнего из слуагов. Ее волосы отрасли, сбились, теперь это были не ровные аккуратные локончики, а длинные, грязные патлы, кажется, в них даже насекомые появились. На ее лице пролегли глубокие морщины. Глаза стали большими, круглыми, а губы ― сухими, потрескавшимися. Когда она встала с кровати, то мир сделался для нее совсем иным. Где прежде была радость ― стала печаль. Где было веселье ― стала ненависть. Она хотела растерзать каждого тупого простеца, запытать до смерти любого подвернувшегося дворянина.
А вот любовь никуда не делась.
Высочайший из Королей, Дэвид рода Гвидион, абсолютный в своей непререкаемости властелин Конкордии, приказал удалиться всем. Он сидел на троне у себя во дворце, величественный, властный, в шикарном кафтане с гербом своего рода, и изящных сапожках, красивый, как сотня гераклов. Меч лежал у него на коленях, укрытый ножнами изящнейшей работы, переливающимися всеми известными химерическими камнями. Его глаза встретились с гостьей. Он поджал губы.
― Леди Сибраэлла дома Фиона? Не скажу, что рад вас видеть.
― Мне нужно его тело, ― быстро сказала Кирсти. На ней было платье черного бархата, простое, с кружевными рукавами и недлинным шлейфом сзади, который сам по себе висел в сантиметрах от пола. Кирсти выглядела как хорошо сохранившаяся сестра Роберта Смита.
― Вы о ком? ― поднял бровь Дэвид. Ни одну и не двух аристократок этот жест свел с ума. Но в Кирсти вызвал глухую ярость. Ее волосы были растрепаны, глаза большие и заплаканные, и если раньше ее лицо было мордочкой синички, то теперь это была клевалка вороны.
― О Нобаконе, конечно. О том, кто убил четырёх ваших людей.
― Нобаконе? Убил? ― сказал Дэвид. ― О чем вы? Или о ком?
― Что значит ― о чем? Наш король, оказывается, глух? Это вдобавок к тому, что он труслив и туп, как пробка? ― проговорила Сибраэлла Фиона с убийственным спокойствием.
― Но он всегда остается вашим королем, ― отвечал ей Дэвид. ― И в его воле карать.
Девушка усмехнулась:
― Так покарай меня. Потому что иначе я закончу то, что не смог он.
Нам не говорят точно, чем кончился тот разговор. Только после него Кирсти вернулась в свою башню, и белый певучий плющ навсегда засох.