Фред вернулся в свою студию и закрыл дверь на ключ изнутри. Сейчас стояла чертова зима, отопление было кое-как, так что пока обогреватель тужился создать внутри теплоту, Фред потирал руки и не снимал куртку. Потребовалось битых полчаса, чтобы прогреть каморку, тогда Фред наконец разделся. Повесил одежду перед входом и провел рукой по своей окладистой бороде. На нем была красная с синим фланелевая рубашка, рукава закатаны до локтей, открывая пару ни к чему не обязывающих татуировок в стиле олдскула. Свет горел, а Фред сидел в углу студии и смотрел перед собой. Он мог сидеть так часами, и если бы не повышенная общительность Фреда, его непременно стали бы бить в школе. Да...
Размышления Фреда прервал стук в дверь. Не то чтобы сильный, но час был уже поздний, так что против воли стучавшего, выходило громковато. Фред оскалился, на зубах цвета сахара заиграла слюна.
― Иду-иду! ― выкрикнул он и отодвинул задвижку от глазка.
― Это я, Нобби, ― сказал коренастый парень лет двадцати-двадцати трех, в серых джинсах и черной кофте-кенгуру. Его волосы торчали во все стороны, будто корова языком лизнула, а чуть бледноватое лицо покрывала сеть светлых веснушек, напоминающих о струе в туалете.
― Привет, ― Фред открыл дверь и встретил клиента обворожительной улыбкой. ― Я ждал тебя.
― А то, ― сказал Нобби. В его губах обнаружилась сигарета. Лицо Нобби посерело, он сплюнул ее на порог и закашлялся.
― Дерьмо, и как вы с этим обращаетесь? Дерьмо... ― все еще покашливая, он вошел внутрь салона. Фред выглянул на улицу и увидел ржавый драндулет, явно видавший всякие виды, прямо перед крыльцом. Что ж, придется отогнать потом... Фред покрутил головой, но улица была безлюдна. Татуировщик кивнул лысой головой, стряхивая снежинки, и закрыл дверь.
― Уютно у тебя тут, ― сказал Нобби, стаскивая кенгуруху. Он бросил ее поверх вешалки и протопал к кушетке. ― Все в пленке? Чтобы краской и кровью не испачкать?
― Конечно, ― сказал Фред. ― Ну что, я отрисовал то, что ты просил.
― Отменно, ― кивнул Нобби, и опять закашлялся. ― О черт, и правда дерьмо.
― С непривычки просто, ― пожал плечами Фред.
― С непривычки, да, ― сказал Нобби.
― Куда будем бить? Плечо?
― Ага, ― Нобби кивнул. Он присел на кушетку, и, хотя его рост не требовал, чуть ссутулился.
― В первый раз, да? ― спросил Фред, распаковывая иглу и, пока клиент не видит, смачивая ее особым раствором.
― Типа того...
― Предупреждаю, затягивает, ― говорил Фред. Машинка была бережно извлечена из чехла, игла загнана на место.
― Да я слыхал... Не думаю, что меня прям проймет, ― говорил Нобби. Словно ветер мучает раскачиваниями проржавевший язык колокола.
― Не поверишь, но многие так говорят, ― пританцовывая, Фред подошел к кушетке и выудил с полочки провод. Приделал его к примочке, затем соединил концы с машинкой. Нажал. Характерное жужжание было для его слуха музыкой.
― А потом возвращаются к тебе и портят себе всю кожу целиком.
Фред хохотнул.
― Закатай рукав, что ли.
... ― Все, можешь откатывать.
Отец Фреда смотрел на него поверх идиотских круглых очков. Фред глупо улыбался после каждого укола, становясь мягким и податливым, словно пластилин.
― Папа, мне так... Так...
― Хорошо? ― спросил отец и подмигнул. ― Послушай, у нас мало времени, а твоя мать скоро вернется. Давай по-быстрому?
Тяжело расти с осознанием, что твой отец ― еще тот извращенец. Еще тяжелее выжить после того, как он умер и зелье стало не так просто раздобыть. Фред пробовал заниматься тем, к чему его приучил папочка, но народец его бил и презирал. Фред сменил несколько штатов и дюжину работ, пока в конце концов не попался и не провел в тюрьме полгода. Оттуда он вышел сложившемся кольщиком... И кое-кем еще.
― Пап, мы ведь... Мы ведь... Ну, я имею ввиду... Ты тоже самое делаешь с мамой, разве нет?
― Верно, сынок, ― отец присел рядом и положил широкую ладонь на колено Фреда. Хотя в помещении стояла прохлада, его ладошка была влажной и скользкой. Фред закрывал глаза. Он каждый раз зажмуривался так, чтобы не мешать отцу. Иногда даже засыпал, потом папа делал слишком резкое движение ― и Фред выпадал из объятий сна.
― Папа, папочка... Папа, папочка... Папа-папочка... ― бормотал он, чтобы хоть как-то справиться с болью.
― Все хорошо, малыш, все хорошо...
― Все хорошо, малыш, все хорошо...
― Что? ― Нобби нахмурился.
― А? ― Фред заморгал, обнаружил, что его ступня уже битый час давит примочку. Он глупо улыбнулся и обмакнул кончик иглы в краску. К несчастью для жертвы, наличие краски никак не влияет на свойства зелья. ― А почему именно череп с этой штукой?
― О, это не штука. Это красная шапочка. Ты читал сказку?
― Спрашиваешь?
― Ага, спрашиваю. Так вот, это герб. Символ. Знак отличия. И мне пора им обзавестись.
― Понимаю, ― Фред поднес иглу к плечу, на котором местами были волосы, местами не очень, а где были, оставались светлыми и короткими. Бицепс выглядел скорее заплывшим, чем натренированным. Тюфяк. Резать такого будет сплошным удовольствием.
А еще Фред поражался, как легко ему все сходит с рук. Маленькая комнатушка в самом центре, но никаких свидетелей. И никаких тел. И пленка, надежно предохраняющая от следов крови. Все продуманно в деталях. Его никогда не поймают. Он сможет делать это снова и снова, пока не надоест. А когда же ему надоест? Никогда. В этом весь кайф. Делать свое, и никто тебе не помешает.
Спасибо, что научил, папочка.
Игла приблизилась к коже Нобби, коснулась ее, вошла внутрь.
― С-сука, ― сказал Нобби. ― Чего так больно?
Он еще с минуту глазел на Фреда. Фред отвел руку и ждал реакции. Реакция проступила, желающий обладать черепом в кровавой шапке покачнулся, его рот оскалился, и он упал на кушетку. Послышался легкий храп.
...Фред лежал у себя в комнате, его била крупная дрожь, а большой палец был во рту по самую ладонь. Его глаза округлились, несколько раз за маленькую вечность, которую он провел на постели, ему казалось, будто он откусил его. Но нет, спустя бесконечность он убеждался, что большой палец где положено.
Он дрожал. Менять позу или просить облегчения не было смысла. Раньше Фред думал, что когда отец делает свое дело, вот это больно. Теперь Фред понимал ― есть вещи пострашнее. Вещи накатывали волнами. Не останавливаясь, терзали его плоть опять и опять, окуная в глубины беспамятства на очень краткое мгновение, чтобы вытащить за волосы.
В форточке появился чудовищный спрут, но вместо лап у него были огромные, раздувшиеся мертвые кошки. Они мяукали в унисон, и зажимать уши было бесполезно. Когда кошки замолчали, Фред обнаружил себя посреди разрытой могилы. Сверху капал дождь, холод и сырость пронзали его до костей, а по голой коже ползали слизни и червяки.
Нет, все это не так. Фред был на корабле. Корабль шатало волнами, все предметы в каюте раскачивались, лампа упала, горящее масло разлилось по деревянному полу, быстро подобралось к белью, ну кто додумался держать на корабле масляную лампу, да еще не закрепив ее?
В мире осталось мало ужасов, которые не повидал Фред к тому моменту, как ломка прошла. Он проснулся, вокруг воняло дерьмом, мочой и преодолением. На губах застыла корка блевотины, и прекрасно, что будущий мастер татуировки лежал на боку, а не на спине. Тогда он бы захлебнулся ею в два счета. Блевотина была на руках и на груди, здесь был вкусный мамин борщик, сосиски и сыр. Можно было различить в общей массе их кусочки. Они даже пахли так, словно не посещали желудок. На Фреда вдруг навалился голод и он, схватив собственную рвотную массу, стал пихать ее в рот.
Когда он вышел из комнаты, мать сидела за столиком на кухне. Ее макияж растекся от слез, тушь и тени для век напоминали синяки, губы были искусаны так плотно, что этого не могла скрыть даже помада. Румяна на щеках размазана кое-как, справа больше и кривее, слева меньше и ближе к овалу. Зато волосы были собраны в одну толстую косу, и эта коса опиралась о стол.
― Сынок? Ты уже все? ― спросила мать.
Тепло и грязно было в штанах Фреда. Он наелся собственной рвоты и не знал, что тут ответить.
― Твой папа... Погиб. Несчастный случай. Я взяла отпуск и ждала, что ты очистишься. Теперь ты победил себя, да?
Она смотрела на него, ее веки словно пришили ко лбу невидимыми нитками.
А у Фреда стоял вкус рвоты во всю глотку, а его штаны были теплыми и грязными. Он прошел на кухню, взял табуретку и сел рядом с матерью. Он обнял ее за плечи, она подалась к его груди и долго, долго рыдала.
Нобакон, редкап и мятежник, поморщился. Он сидел в узкой уборной тату-студии, на белом троне. Его руки держали звенья мощного металла. Ноги тоже. Цепи убегали куда-то за спину, очевидно, приделанные к стене.
Рот что-то сковывало. Нобакон чуть раскрыл губы, выпростал нижние зубы, провел острыми краями по преграде. Скотч, ну конечно. Через минуту рот был свободен.
Поверх кушетки стоял кассетник, пережёвывавший в замедленном воспроизведении песенку. Видимо, пленка сама по себе требовала замены, а плюс древность аппаратуры ― выходило какое-то невразумительное месиво звуков, в котором слабо улавливалась мелодия популярной группы "Абба". Нобакон сам удивился, что уловил ее.
Рядом с кассетником стоял кольщик. На нем было белое платье, в каких дамочки ходят под венец, поддерживаемые мощной рукой отца. На спине и сбоку виднелись следы крови, она же пропитала вуаль, спускавшуюся до самого пола. Вжик-вжик. Слишком хорошо Нобакон представлял себе этот звук. Так точат ножи о брусок.
Вжик-вжик.
Кажется, Фред еще и смеялся. Его фигура в платье выглядела нелепо и глупо, даже не смешно, а просто жалко. Вот эти волны, которые не в силах удержать даже очень плотно зашнурованный корсаж. Ну и мерзость...
Нобби поднес руку к пасти. Право рождения, темный аппетит. Ешь все, что попадет к тебе в пасть. Один знакомый шапка в шутку предлагал скупать у Дяди Сэма токсичные отходы и поглощать их, получая за это гешефт. В каждой шутке есть до шутки, и Нобакон знал, что его внутренности справятся с любой дрянью.
А широкая пасть, полная крепких неломающихся зубов, ему в этом поможет.
Он поднес цепь к лицу, но ее длины не хватало. Тогда он наклонился направо и впился зубами в металл.
Никогда прежде он не грыз так много, так усердно и так быстро. Любимая Нобаконом курица в специях, подливе и с картошкой исчезала за его зубами за пару секунд. Кандалы потребовали больше времени. Черт, к ним пристали кусочки кожи и кровь. Нобакон знал это вкус ― человеческая кожа была вкуснее животной и синтетической, имела слабый привкус бинта. Он прогрыз первую окову до половины, когда Фред развернулся. В его руки был остро отточенный нож.
― Посмотри на меня, супруг! Посмотри! Ну разве я не прекрасна?!
Фред замер, направив на Нобакона нож. Фата съехала с его лысой головы на бок, борода теперь как-то странно и глупо топорщилась. Да, он был очень жалок. Бедный, жалкий Фред.
― Эй, ты что делаешь, ― вдруг смутился татуировщик.
― А на что это похоже? ― спросил Нобби и выплюнул набившуюся в рот металлическую стружку. ― Разрываю оковы. В некотором роде, этим я занимаюсь всю свою жизнь.
Освободив одну руку, он справился со второй быстрее.
Фред вышел из ступора, когда Нобакон положил на колено правую ногу и изо всех сил
― Сгибался к ней навстречу
― Тянул ногу к своей пасти
― Аааааа! ― вскричал Фред и, размахнувшись ножом, бросился к Нобакону. Никогда еще не сталкивался он с сопротивлением. Никогда ему не давали отпора. Он тщательно выбирал жертвы. Изучал их, расспрашивал, и если у человека были родственники, в эти кандалы он попасть не мог. Если у него был близкий человек, с которым делят постель, в эти кандалы клиент не попадал. Если у него был важный и ответственный пост, не мог клиент попасть в эти кандалы. Только маргиналы, требующие набить им крутой и необременительный олдскул, как на руках Фреда.
Никто из них не противился, когда оказывался в оковах. Они плакали, молили о пощаде, угрожали, изображали крутых. Женщины предлагали трахнуть их. Мужчины брызгали слюной. Ничего из этого Фред не слышал ― клейкая лента не давала, но если бы ее не имелось, все было бы именно так.
И тут...
Нобби играючи перехватил руку с ножом, вторая врезалась в солнечное сплетение, потом в челюсти, нос, глаз, остановилась на затылке.
― Ты что это пытался сделать, парень? ― спросил Нобби. Фред ловил воздух разбитыми губами, но проглотил кровь и подавился, едва не вытошнившись, совсем как тогда, во время ломки. Фред не заметил момент, когда ему надавили куда надо на затылке, и он вырубился.
Нобакон несколько раз ударил тело, проверяя надежность отключки. Вроде как положено.
― Это я у тебя заберу, ― сказал Нобби. Пальцы сомкнулись на ноже так судорожно, что их не получалось разнять.
― Как знаешь, ― сказал Нобби. И с хрустом погрузил свою зубы в пальцы Фреда.
Тот вздрогнул, отключка прошла, он собирался огласить округу воплем боли, но мощная ладонь Нобби, выглядевшая не так чтобы и мощной, зажала его рот.
― Ууууууууууууууу! ― донеслось до ушей редкапа, ― ууууууууууууууу!
― В первый раз, да? ― спросил Нобби, когда три пальца из пяти на правой руке Фреда укоротились ровно вполовину. Отгрызенные, они упали на пол. Очевидно, зубы Нобби были куда мощнее собственных Фреда.
― И этим ты собирался меня заковырять? ― спросил Нобакон. Он повертел нож. Обычная штамповка, каких полно в лавках оружейного ширпотреба. Скучно. ― Надо было готовиться лучше.
Фред попробовал отползти, метнуться к кушетке, но подменыш вытянулся, схватив за подол платья. Дернул на себя, притянул на место. У Фреда кружилась голова от кровопотери и страха. Студия наполнилась дымом. Из-под кушетки выглянула морда спрута с дохлыми, распухшими котами вместо щупалец. Пожар, пожар, качка, корабль тонет...
― Отдохни, парень, ― сказал Нобакон и вырубил кольщика во второй раз.
Он пододвинул его ближе к себе.
― Относительно неплохо. Только вот ноги... ноги надо освободить.
Нобакон положил правую на колено.
― Ведь не достану же... Ладно. Дорогу осилит едущий.
Руки обвили широкую ногу, поздоровавшись с бородавками и густым черным волосом.
― Рррррр, ― говорил Нобакон, пытаясь проявить чудеса гибкости.
Через десять минут в ноге что-то хрустнуло. Зубы припали к металлу ножных кандалов, только взяли глубже, чем надо. Хорошо, что Нобби кусал сбоку, иначе, как пить дать, перегрыз бы себе сухожилия, и как тогда ходить?
Несколько раз нога отдергивалась. Нобакон почти пел песни от боли. Пленку или заело, или она кончилась, кассетник заткнулся.
― Победитель заберет это все! ― заявил Нобби и снова потянулся к ноге.
С каждым разом это давалось легче и легче. Когда, наконец, металл был перегрызен, Нобби свалился с унитаза, прямо на пол из серого кафеля, и поцеловал этот самый пол. Нога болела в области таза, но боль мало что значила для Нобби. Пролежав на холодном полу минут семь, или семьдесят семь, он сел и корчил из себя циркового артиста уже с левой ногой. Надо сказать, для дебютанта у него получалось если не на пять, но на четыре с минусом. В левой щелкнуло больнее, Нобакон дернулся, откатываясь на пол.
― Победитель сделал это все! ― напомнил себе шапка и снова потянулся. На этот раз стрельнуло сильнее и резче, но редкап нашел в себе силы пренебречь. Зубы заходили над металлом, кромсая и плоть.
Догрыз он практически до кости, так что когда оковы спали, встать с пола так и не смог.
― Гадство! ― заявил Нобби. Отодрав от платья сумасшедшего Фреда лоскут, он принялся перетягивать им ногу. Перетягивал и перетягивал, а кровь все шла, делая шапку слабее.
― Блядство! ― воскликнул он, когда лоскут треснул и кровь снова хлынула. Теперь ее была маленькая лужа, в которой валялись разгрызенные оковы.
Новый лоскут был плотнее. Минут пятнадцать и маленькая агония потребовались, чтобы кровь перестала течь как безумная и стала течь, как ненормальная. Нобакон спешно перевязал себе рану, платье Фреда стало еще меньше. Потом занялся не так сильно раненой правой ногой.
Он как раз окончил перевязку и почти вырубился от боли, когда Фред шевельнулся.
― Дудочки, мразь, ― заявил Нобакон достал из-за унитаза нож.
― Что, ― встал было в коленно-локтевую позицию Фред, когда нож вошел ему в печень. Еще и еще раз. Фред вскрикнул, но только раз. Нобакон навалился на него всем весом, снова пережал рот, приставил нож к горлу.
― Нихуя и мешок гламура, ― произнес Нобакон. Борода под его пальцами отделилась от кожи. Нобакон поднял ее, рассматривая. По кромке бежал засохший клей. Накладная. Вот черт.
Фред мог бы воспользоваться моментом и треснуть Нобакону локтем с разворота. Однако теперь он тоже истекал кровью. Он был напуган и раздавлен. Из жалкого ничтожества в ничтожества пришибленные. Нобакон раздражённо отбросил бороду прочь. И двумя движениями перерезал глотку.
― Маньяк чертов! Как таких земля носит! ― возмутился Нобби. На стойке был телефон. Нужные цифры Нобакон знал на зубок, ибо от этого, буквально, могла зависеть его жизнь.
Когда через полчаса злой и сонный доктор Гришкин, эмигрант из холодной России, вошел в салон, он застал полумертвого от потери крови Нобакона и совсем уж мертвую бабу в платье. Баба была лысой и татуированной, и только по толстым бровям Гришкин установил, что перед ним все-таки мужчина.
Гришкин был штатным костоправом, зашивалой и лепилой мафии. Он повидал всякого. Он пережил десяток крестных отцов, сотню крестных братьев и миллион крестных сынков. Его было не смутить никакой бойней. И все, что интересовало Гришкина ― деньги. На полу возле стенки, рядом с туалетом, валялись два тела, оба, скорее всего, мертвые. Под ними натекло изрядно крови, но Гришкин был завидно принципиальным. Он закрыл дверь и раскрыл свой "чемоданчик".
Когда Нобби пришел в себя, он увидел над собой худое, слегка небритое лицо лепилы.
― Если ты тут, товарисч, то я не в раю, ― улыбнулся шапка.
― Какого черта здесь случилось? ― спросил Гришкин.
― А, ― сказал Нобакон. Джинсы были испорчены кровью, а снизу изорваны в труху. Ноги тоже, на некоторое время, были испорчены. Фей буквально чувствовал, что не может пошевелить ими. Должно быть, повредил что-то важное, пока грыз оковы. ― Видишь, на маньяка нарвался. Это урок мне.
― Урок? ― Гришкин записал на бумажке цифру. Он всегда и всем так делал. Писал цифру, оплата должна была прийти ровно через неделю. Его ни разу не обманывали. Иначе следующую пулю будут тащить в настоящей больнице, а тогда вопросов не избежать.
― Ага. Татуировки ― это не мое, ― сказал Нобакон. ― Дьявол, я чуть не умер, когда эта сраная игла вошла в кожу.
Гришкин вздрогнул. Он положил бумажку с суммой на стойку. Переглянулся с донельзя пафосным вороном, явно чьим-то эскизом, который висел на стене. Тут было полно эскизов. На вкус доктора ― почти все аляпистые.
― Чтобы лучше заживала ― мажь бепантеном, ― посоветовал врач.
― Непременно, ― сказал Нобакон и помахал ему рукой. ― Спасибо за совет.
― Не за что. Я включил его в счет, ― с этими словами Гришкин подхватил свою спортивную сумку и покинул салон.
― Дверь прикрой! ― потребовал Нобакон. Гришкин вернулся и захлопнул ее.
― Ну вот, ― сказал редкап. ― Не так все плохо. Теперь бы встать...
Он ударил кулаком по успевшему закоченеть трупу.
― Тебе-то хорошо, ты мертв... маньяк мамкин.
Нобакон рассмеялся своей тупой остроте и попытался встать.