2. ГОРЫ



		       2.1



    Утром вершины  Гималаев  светятся  сквозь	утренний   туман
бледно-оранжевым  светом.  Потом постепенно в воздух поднимается
пыль - белая пыль многовековых дорог,  измельченная в  тончайший
порошок тысячами босых ног, летучая и невесомая. Вдали от дорог,
на полях,  тоже пыль - и жара.	Дели встретил нас пыльной бурей,
песок  носился	в  воздухе,  хрустел  на  зубах,  залетал в щели
поднятых окон машины.  Машин в	экспедиции  было  две:	в  одной
постоянно ездил Хозяин,  в другой - мои приборы,  я сам и разный
багаж.	Именно эту машину прислали за  мной  в	Бомбей,  куда  я
прибыл,  как  и  рассчитывал,  на английском пароходе,	прямо из
Европы,  из туманного Амстердама.  Должен сказать,  что все  там
было сделано по плану: и в туманном Амстердаме, где приборы были
погружены,  и в солнечной Женеве,  где я собирал их в мастерской
старого  еврея,  знатока  Каббалы  и  знакомого моих знакомых из
Витебска,  и в пасмурном,  родном и привычном Витебске,  откуда,
казалось,  и  появился	человек,  приехавший  за мной в Бомбей в
автомобиле.  Его звали	Перевозчиков  Игорь  Анатольевич,  около
тридцати  пяти	лет,  телосложение худое,  рост средний,  волосы
черные с небольшой проседью, носит короткие усы, опущенные вниз,
глаза  коричневые,  жесты  быстрые,  молчалив и внимателен,  без
особых примет,	речь русская. Он отрекомендовался как лондонский
сотрудник  ЕПБ,  но  больше  всего  походил  на  провинциального
активиста какой-то российской секты.  Должен также извиниться за
несоответствующий  докладу  стиль.  Обьяснения считаю излишними.
Итак,  особенно мне понравились его  аккуратный  черный  пиджак,
серая рубашечка и шустрая физиономия,  и я сразу из экзотической
обстановки  центральной  Индии	как  будто  перенесся  в  родной
Витебск, и, честно говоря, там и остался на все время пребывания
в Индии.  Думаю, что мне это очень помогло, особенно в общении с
ЕПБ.   Как   и	положено,  это	просто	ширма,	парадная  мадам,
обладающая,  впрочем,  приятными,  располагающими  манерами,   с
добрым и грустным (или глупым?) лицом.	Основную роль там, как и
везде,	играли вот эти шустрые хасиды,	или,  вернее,  абреки, с
худыми	лицами	и висячими усами.  И еще я должен,  к сожалению,
сразу отметить,  что ни настоящих имен,  ни прошлого этих  людей
мне не удалось узнать.

			  2.3

      Но ехать	в  автомобиле было приятно.  Посланец Хозяина не
надоедал разговорами,  вдаль стелилась пыльная равнина,  в конце
которой  в дымке стояла стена Гималаев.  Древняя дорога походила
на дороги юга Украины.	Посередине пролегала широкая полоса,  по
которой  ехали повозки и фургоны,  иногда попадались верховые на
самых разных животных: на лошадях, мулах, слонах. Здесь же гнали
крупных  животных,  и  очень  редко  в	этой  толпе  пробирались
автомобили. По бокам стояли старые пирамидальные тополя, узкие и
прямые,  почти	не дающие тени и невероятно высокие,  их зеленые
вершины шевелились под	ветром	в  синем  безоблачном  небе.  За
рядами	тополей,  слева  и справа,  параллельно основной дороге,
находились еще две полосы - там в  обоих  направлениях	двигался
поток  людей.  Это  был  именно  поток,  как на оживленной улице
города,  одной из главных улиц этой  страны,  где  каждый  комок
земли,	 каждое   дерево,   строение   и   каждый  камень  знают
прикосновение  человеческих   рук   и	где   каждый   сантиметр
пространства   обжит   многими	 поколениями   местных	жителей,
завоевателей,  и завоевателей,	которые давно уже стали  местыми
жителями,  и  посланцев,  и  странников,  очарованных  нищетой и
бездельем, и путешественников, имевших цель. Дорога проходила на
возвышении,  которое то уменьшалось, то увеличивалось, сглаживая
складки  местности,  совсем  как  насыпь  европейской	железной
дороги.  Пыль  стояла  не только над дорогой,  но и над зелеными
полями,  и над реками,	и везде среди зелени  блестела	вода,  и
везде  виднелись  наклоненные спины работников на полях.  Теплый
пыльный ветер дул с севера,  и сначала мы  наглухо  закрыли  все
окна машины,  но это не помогло,  и потом мы,  наоборот, открыли
все,  что только можно,  и стало  легче  дышать  и  смотреть  по
сторонам.  Все	эти  долгие  часы  езды  от  Бомбея  до Дели мой
водитель потел,  пробираясь среди коровьих стад, а я наслаждался
бездельем,  пейзажем,а иногда видом красивых женщин за окном, на
время как бы забыв о стоящей  передо  мной  задаче.  Когда  Дели
остался позади,  тучные поля кончились, дорога стала каменистой,
а за окнами пошли пески, камни и невысокие холмы. Северный ветер
стал сильнее и прохладнее,  но все равно было гораздо жарче, чем
у нас.	Еще несколько часов,  и мы у цели: Химачал Прадеш, город
Шимла.

			2.4

      Здесь должна была состояться встреча с Хозяином,	которого
я не видел уже несколько лет.  Как минимум нужно было  сохранить
уровень доверия,  бывший между нами раньше,  хотя бы только это.
Все в экспедиции называли его по-русски: Николай Константинович,
а я буду и дальше называть его коротко:  Хозяин. Теперь он носил
черную шапочку вроде тюбетейки,  седых волос на  голове  у  него
прибавилось,  некоторые  движения стали степенными,  важными,  а
некоторые остались быстрыми и точными,	как осталась  розовой  и
свежей его физиономия.	Хозяин никогда не походил на пророка или
кабинетного ученого,  да и вообще  на  ученого	-  по-моему,  он
больше всего был похож на американского золотоискателя. Позади у
него осталось  много  бурных  событий,	был  уже  и  собственный
музей-небоскреб  в Америке,  богатство и разорение,  и бог знает
что еще.  Терпение мое было вознаграждено - имея,  по-видимому,в
Америке другие варианты,  он все же вспомнил именно обо мне. И я
убедился, что самое главное в моей профессии - терпение. С самой
юности	я  подсознательно  хотел  переменить  судьбу,  а здесь я
понял, что судьба переменилась не теперь, под пальмами, а тогда,
в  самом  начале,  в  обстановке самой что ни есть канцелярской.
Сейчас Хозяин спешил,  временные комнаты были сняты  в	паршивой
гостинице,   все   время  заходили  и  выходили  какие-то  люди,
паковались мешки,  таскалась провизия, и было забавно наблюдать,
как  мешки  таскали  двое,  один  из  которых был одет во вполне
русские сапоги и поддевку,  а другой  босиком  и  в  набедренной
повязке.  Хозяин вышел ко мне навстречу, поздоровался и попросил
показать мой багаж.  Ящики мы не стали открывать и  пошли  опять
наверх, но Хозяин ни с кем уже не стал говорить, а привел меня в
маленькую прохладную комнату и предложил - не кофе,  как ЕПБ,  а
большой стакан чистой холодной воды, и стал рассказывать о плане
экспедиции,  обсуждая со мной подробно места и	даты,  погоду  и
визиты.  ЕПБ, Англия, Америка, картины и идеи сначала мешали мне
говорить, но потом я понял, что этот город, в сущности, похож на
Ялту.

			2.5

      В одно прекрасное время Ялта кончилась.  Наш караван, или,
вернее,  табор,  выехал из лабиринта тесных улиц  на  просторную
дорогу,  которая  стелилась  вдоль  края  долины.  Далеко  внизу
извивалась река,  а на противоположном берегу потихоньку  начали
подниматься  горы - сначала просто поросшие травой холмы,  потом
скалы,	обрывы и таинственные входы в  долины,	поросшие  густым
кустарником.  Наши  две машины ехали во главе каравана,  сначала
машина Хозяина,  потом моя,  и скоро я с удивлением заметил, что
передняя  машина набирает скорость,  насколько это было возможно
на очень плохой дороге,  а мой водитель старается не  отставать.
Дорога	поднималась  все  круче,  становилась  все  уже,  долина
превратилась  в  глубокое  ущелье,  а  скалы  на   той	 стороне
громоздились,  казалось,  до  самых снежных вершин.  Порядок был
всегда	одинаков:  более  мобильный  отряд  на	 двух	машинах,
включающий основной состав экспедиции,	двигался согласно своему
графику, обоз, состоящий частично из индийцев - согласно своему.
В   пути   были  назначены  пункты,  где  обе  части  экспедиции
соединялись,  и тогда делалась остановка на несколько  дней.  Мы
уже  перевалили  первую  цепь  Гималаев,  побывали  в нескольких
храмах	и  монастырях.	Хозяин	 вел   какие-то   переговоры   с
английскими властями, и продвижению никто не мешал. Измерения мы
начали позже,  когда экспедиция проникла глубже в горы,  и  цепи
вершин	стали  окрашиваться  по  утрам	и  вечерам  в  огненный,
ярко-оранжевый цвет.  При этом в долинах еще было темно, а более
высокие,    но	 не   покрытые	 снегом   горы	 имели	 мрачный
серо-фиолетовый оттенок,  а когда солнце поднималось выше,  горы
окрашивались во все цвета:  желтый, белый, коричневый и зеленый,
и над всем продолжали царить огненные вершины, цвет которых днем
становился  ярко-белым	на  синем фоне неба.  Вся эта попугайная
раскраска была для меня новостью,  раньше  я  думал,  что  камни
бывают	только	серых  и  коричневых  цветов.  Когда  мы  начали
измерения,  у меня появился помощник.  Помощника звали	Шин  или
что-то в этом роде.  Имя его произносится немного не так, однако
точно я записать его не смогу,	да и "шин"  мне  привычнее,  это
название   буквы   древнего   языка.   Его  взяли  из  монастыря
Нанганарбат.  Он хотел совершить паломничество , как он говорил,
на  север,  и мы сделали порядочный крюк на двух машинах,  чтобы
заехать в этот монастырь.  Хотя Шин ходил  в  какой-то	короткой
рубашке,   но  он  знал  английский  язык  и,  казалось,  вполне
осмысленно  воспринимал  мои  обьяснения  работы  приборов.   Мы
измеряли  флуктуации  электрического  поля,  и возни с приборами
было порядочно.  Надо было таскать их с собой по горам в  строго
определенном  положении,  и  иногда  мне  казалось,  что  носить
традиционную палочку или проволочку куда легче. После небольшого
обучения  Шин стал заправским лозоходцем и уже без труда находил
с помощью куска проволоки спрятанные мной металлические предметы
и подземные ручейки.  Конечно, приборы были много, много точнее,
и в этом была вся разница.  Шин был очень доволен и называл  это
занятие  "йога",  прибавляя  впереди  труднопроизносимое  слово.
Докладываю,  что у Хозяина не было никакой карты,  а была только
неизвестного  для  меня происхождения уверенность,  что этот Шин
знает место.  Как-то я прямо спросил у Шина,  не Шамбалу  ли  мы
ищем,  на  что он ответил по-английски:  "Of course,  that's for
all".  Иногда мне казалось,  что он знает даже  иврит.  Один  из
членов	экспедиции  недурно  играл  на	гитаре,  и  мы частенько
слушали гималайскими вечерами провинциальные российские мелодии.
В  один из таких вечеров Шин спросил:  "The light is to be found
or is to be created from the light?" Я ответил, как мог: поиск -
майя,  и  с  удивлением,  единственный	раз,  заметил в его лице
уверенное и целеустремленное выражение, совсем как бывает иногда
у Хозяина.

			2.6

    Впрочем, поиск    отклонений    геоэлектрического	поля   -
увлекательное занятие.	Сначала трассировка делается  с  помощью
обычной   проволочки   или  палочки  -	совсем	как  легендарные
лозоходцы.  Ничего загадочного здесь нет,  и всякий, кто возьмет
на   себя   труд  изучить  закон  магнитной  индукции,	а  также
поэкспериментирует ну хоть с железным листом,  работая с разными
палочками:  из	проводника  и  из диэлектрика,	поймет,  что все
просто.  Плохо одно: регистрируются не абсолютные уровни поля, а
отклонения от фона, и звеном в регистрирующей системе служит сам
лозоходец.  Это в точности то же самое,  что  езда  на	бицикле:
никто не знает конкретно, как циклист держит равновесие, и никто
не знает,  как лозоходец движениями пальцев компенсирует отклонения
поля.  Мы  с  моим  индийским  помощником находим опорные линии,
вдоль  которых	проволока  реагирует  на  аномалии,  а	потом  в
действие  включаются  мои  приборы,  те  самые,  из-за которых я
надолго попал в поле зрения Хозяина.  Они  находят  аномалию  на
расстоянии,  если  правильно  расположить  датчики  относительно
опорных линий.	Мы все	время  считали,  что  искомая  аномалия,
скорее	всего,	не  на	поверхности,  а  где-то в толще скал или
вообще в пустом пространстве над  какой-нибудь	пропастью.  Горы
откликались   на   измерения   по-разному:   иногда   поле  было
равномерным и однообразным,  несмотря на сложные формы рельефа и
разнообразие горных пород,  а иногда на совершенно гладком месте
выявлялась  сложная  сеть  аномалий,  на  распутывание	 которой
уходили  долгие  часы.	Азарт  поиска  захватил нас обоих,  и мы
пришли к выводу,  что все равно, как называть цель наших поисков
- Шамбала или просто аномалия,	раз это вынюхивание следа,  а не
следование по Пути.  И однажды Шин рассказал  мне,  с  чего  все
началось.  Но  перед этим была наша беседа втроем:  он,  я и еще
один монах или йог,  который однажды утром встретился нам  среди
скал.  Так же, как и Шин, он был одет в грязно-белый балахон, но
выглядел старше.

			2.7

      Разговор показался мне тогда интересным. Привожу его содер-
жание по-русски:

      - Вы - секретный агент.  Сообщаем вам,  что мы коллеги. Мы
думаем,  что  сейчас  наши  интересы  могут  совпадать.  Кого вы
представляете ?

      - Не Россию. Я работаю по личному поручению.

      - Мы  представляем  влиятельные  круги   Тибета.	 Мы   не
заинтересованы в российской экспансии.

      - Рерих  -  авантюрист,  вряд ли он представляет интересы,
связанные  с  экспансией.   Трудно   сказать,	как   он   будет
использовать результаты экспедиции.

      - Важность  результатов  может  выйти за пределы интересов
тех,  кого мы представляем.  Мы вынуждены просить вашей  помощи.
Просим	вас  препятствовать использованию результатов экспедиции
против Тибета.

      - Почему бы вам не  прекратить  совсем  эту  экспедицию  и
утечку информации?

      - Потом  все  повторится,  но  уже  без  нашего  контроля.
Поэтому лучше всего, если вы сейчас найдете то, что ищете.

      Я встал и посмотрел на разноцветные горы	вокруг,  небо  и
долину	реки,  лежащую	глубоко внизу.	Мои собеседники сидели и
молчали. Если сделать два шага к краю обрыва, в долине видны две
большие  машины,  похожие отсюда на маленьких черных жучков.  Из
жучков	выползли  еще  две  козявки:  Хозяин  и  его  шофер,   и
засуетились  снаружи.  Одна  козявка  -  второй шофер - осталась
внутри.  В животах этих козявок  шевелятся  козявки  и	червячки
поменьше,  а внутри них,  может быть,  еще какие-то,  совсем уже
маленькие козявки.  Другие, черные и крылатые, проносились прямо
над головой,  ловя козявок в низких мягких облаках . Облака были
большими, белыми, плыли неторопливо, наливаясь дождем.

      - Я не имею никакого  задания  относительно  использования
результатов. Я вынужден исполнить вашу просьбу.

      - Мы надеемся,  что это не принесет зла. Коллега расскажет
вам все,  что знает.  Он - единственный,  кто знает хоть  что-то
реальное о Шамбале.

     В соседстве  с  явным упоминанием Шамбалы слова "коллега" и
"реальное" выглядели дико.  Тот монах ушел, а Шин рассказал мне,
что  приключилось с ним в детстве.  Шин родился недалеко отсюда,
отец его ходил в Индию с караванами торговцев шерстью. Шин много
раз  слушал  рассказы отца об Индии,  о сказочной стране тигров,
ярких птиц,  золотых храмов,  больших  рек  и  других  чудес.  И
однажды,  собирая  коз	по  склону  горы,  маленький  Шин  вдруг
действительно очутился в сказочной стране. Он сделал только один
шаг,  и уже не было ни каменистого склона,  ни удирающих коз,  а
только зеленая равнина,  дорога и золотая  повозка,  запряженная
большими,  как верблюды,  рычащими кошками.  Шин понял,  что это
тигры.	Но он их не боялся.  Дверца повозки открылась,	и оттуда
вышел мальчик в синей одежде,  такой же,  как сам Шин, и дал ему
котенка - того, который уже несколько недель как пропал, и никто
в  семье  Шина	не  мог его найти,  хотя осмотрели все окрестные
дворы и горы. Потом мальчик залез в карету, закрыл дверцу, тигры
зарычали,  и  карета,  дорога  и  равнина  исчезли,  а Шин снова
оказался на склоне горы с мяукающим котенком в	руках.	Шин  был
ошеломлен и обрадован, и все говорили, что это знак Шамбалы. Кот
прожил положенное ему число лет,  а Шин  рассказывал  иногда  об
увиденном в детстве, пока ему не запретили это делать. Когда Шин
вырос,	он много раз  думал  о	происшедшем:  галлюцинация  это,
вызванная  жарой,  усталостью  и  потерей любимого котенка,  или
что-то было на самом деле.  Эти сомнения завели Шина  достаточно
далеко,  сначала в один из тибетских монастырей, а со временем и
в библиотеки англичан. Шин стал отличаться от других гималайских
святош,  лишь  кое-как	заучивших обрывки текстов.  Но с помощью
книг не удавалось понять,  что же это было тогда.  Не помог  ему
даже европейский психоанализ.  - И это все?  - спросил я его.  -
Это все,  что известно нам.  Поверьте,	это в  самом  деле  так.
Конечно,  есть еще легенды, вы их знаете. Есть еще много легенд,
которые вы не знаете,  но можете  быть	уверены  -  они  годятся
только	для  молитв.  Приезжал один русский,  он был здесь очень
недолго,  и почти совсем не знал нашу страну.  Он спросил у меня
только одно: могу ли я указать то место, где ловил коз. Потом он
сразу уехал.  Скорее всего, ему больше ничего не было нужно. И я
думаю, что кто-то из наших товарищей по экспедиции разбирается в
этом больше нас.

			2.8

     На Гималаях   мы	знаем	совершенное   Вами.
     Вы упразднили церковь,ставшую   рассадником  лжи  и  суеверий.
     Вы  уничтожили мещанство,	ставшее  проводником  предрассудков.
     Вы разрушили тюрьму  воспитания.
     Вы уничтожили тюрьму лицемерия.
     Вы сожгли войско рабов.
     Вы раздавили пауков  наживы.
     Вы закрыли  ворота ночных	 притонов.
     Вы   признали, что   религия   есть   учение всеобъемлемости
     материи.  Вы   признали   ничтожность   личной собственности.
     Вы  угадали  эволюцию  общины.
     Вы  указали  назначение познания.
     Вы преклонились перед красотой.
     Вы принесли детям	всю  мощь  космоса.
     Вы открыли окна дворцов.
     Вы увидели неотложность  построения  домов  Общего  Блага!
     Мы остановили восстание в Индии, когда оно было
     преждевременно,
     также мы признаем своевременность Вашего движения и
     посылаем Вам всю нашу помощь, утверждая Единение Азии!
     Знаем,  многие  построения свершатся в годах  1928-1931-1936.
     Привет  Вам, ищущим Общего Блага!

			2.9

       Я - Эпштейн Наум Исакович,  секретный агент российской
полиции.  Нигде и никогда я не был разоблачен,	хотя  работал  в
разных	местах:  с эсерами,  с Бундом,	с социал-демократами,  с
теософами.  Моим  начальником  был  крупнейший	сыщик	Медников
Евстрат Павлович.  Настоящий отчет предназначен для него. Ставлю
в известность того,  кому  достанется  эта  тетрадь:  вы  можете
распоряжаться  информацией,  как  хотите.  Саму  тетрадь отдайте
Медникову.  Это  странная  просьба   ?	 Поймете   сами.   Моему
начальнику:  следовало	бы  полагать,  что  события вышли из-под
контроля, что я провалил задание. Я не собираюсь сглаживать углы
и специально привел здесь текст ихнего опуса.  Хозяин назвал его
"Письмо махатм" и повез в Москву, а также горсть земли на могилу
"брата   нашего   махатмы   Ленина".   Каганович,   Луначарский.
Майтрейя-победитель.  Но об этом далее.  Сейчас я хочу, чтобы Вы
вспомнили  тот	день,  когда мы сидели в полицейской конторе,  в
черных кожаных креслах	возле  большого  фикуса,  среди  тяжелых
шкафов	с  бумагами,  и  мы  говорили тогда об эзотерике.  Лакей
только	что  протер  листья  фикуса  мокрой  тряпочкой,  и   они
блестели,  а на концах веток желтели острые молодые отростки. Мы
пили восхитительный золотистый чай (наверное,  индийский),  и  я
сказал,  что чай под фикусом мне гораздо дороже,  чем все золото
Рейна.	Вы  мне  не  поверили  тогда  и  предложили  задание.  Я
согласился.  Я	должен	был  прекратить  агентурную работу среди
революционеров,  симулировать  религиозный  сдвиг,  втереться  в
доверие  к теософам.  Вы были твердо уверены,  что кто-то из них
знает,	где настоящая  Шамбала.  Мне  должно  было  быть  легче:
эзотерикой   я	 интересовался	 всегда,   и   к   тому  же  был
инженером-электриком,  изобретателем.  Именно мое изобретение  -
детектор геоэлектрического поля - должно было служить приманкой.
Но как мне было трудно !  Я выбрал надежный,  но трудный путь  -
спутался с теософической девочкой. Я был тогда молод, и тем было
труднее,  надо было расстаться с ней не раньше, чем войти в круг
приверженцев теософии.	Проще говоря, член мог и не встать. Но я
хотел в Индию! Мне слишком надоели жирные женщины и покосившиеся
русские города.  Задание было представлено Вами как личное, но я
продолжал  получать  оплату  в	прежнем  порядке,   хотя   и   в
увеличенном размере.  Пусть будет личное - Вы сказали сами,  но,
повторяю, все это не имеет никакого значения.

    По двум причинам:

    - Срок годности этих  консервов  вышел.  России  нет,  а  об
интересах   большевиков   и   их   экспансии   мы   с	Вами  не
договаривались.  Фикус мне все-таки дороже,  чем белый	пароход,
плывущий  к  морю  крови по голубой реке демократии.  (Не считая
того, что Вы сейчас в Париже и вряд ли служите большевикам).

    - Кому попадет эта тетрадь и  кто  именно  будет  продолжать
выполнение  задания,  и  даже что это на самом деле за задание -
все это зависит вовсе не от нас.

			2.10

       Никаких измерений не  потребовалось.  Через  два  дня,  в
знойный  полдень,  когда  мы,  как обычно,  ползали с мешками по
горам возле деревни Чхота,  суета внизу, возле машин, усилилась,
и даже стали долетать отдельные звуки.	Я присмотрелся - там был
кто-то	еще,  похоже,	из   местных.	Потом	внизу	началось
размахивание руками,  и мы потащились назад. Хозяин был потным и
красным - непонятно,  от жары или нет,	но тюбетейку он не снял.
Рядом  стоял  старик  в  шерстяной  одежде  и  что-то возмущенно
говорил на местном языке.  Шин	прислушивался  с  удивлением,  а
потом вступил в разговор и долго уговаривал старика, пока тот не
успокоился и не сел на большой камень.	Тогда Хозяин подошел  ко
мне  и	спросил,  какого черта мы хозяйничаем на чужой земле.  Я
ответил,  что все мы  здесь  хозяйничаем  на  английской  земле.
Хозяин фыркнул и велел садиться по машинам. Шин сел, как всегда,
со мной,  а местный старик вместе с Хозяином,  и мы поехали.  По
дороге	Шин сказал,  что на участке этого старика кто-то за одно
утро построил сарай, и определенно это сделали мы.

     - Какой еще сарай?

     - Очень большой сарай, деревянный.

     - Откуда здесь дерево на сарай?

     - Сейчас посмотрим. Если старик не спятил.

			 2.11

       Как вспомню,  до сих пор чувствую  отвращение.  Это  и  в
самом  деле  был  сарай,  нелепо  торчащий  посреди склона среди
разбросанных  камней.  Сарай  был   очень   высок,   высотой   с
двухэтажный  дом,  и действительно состоял из досок.  Из старых,
побелевших от дождей, трухлявых от времени досок, весь в дырках,
как  решето,  и  некоторые доски отвалились и валялись рядом,  а
несколько штук не успели упасть и лениво  колыхались  под  самой
крышей без всякого соединения со стенкой.  Через дырки был виден
какой-то большой предмет. Шин подошел к старику и опять принялся
его  уговаривать.  Потом  стал помогать Хозяин,  и на расстоянии
чувствовалось,	что  любопытство  прибавляет  ему   красноречия.
Наконец старик ушел, а мы втроем - Хозяин, Шин и я - направились
к  странному  сооружению.  Внутри  было   сумрачно   и	 пыльно,
полуотвалившиеся  доски  качались  от  ветра,  хотя  весь  сарай
выглядел  устойчиво.  Посередине  стоял  высокий,  до	потолка,
аппарат овальной формы,  основанием которому служили две толстые
пружины, закрученные навстречу друг другу. Витки были толщиной с
руку и сужались от пола к корпусу. Все это было покрыто пылью, а
на стенке аппарата из-под пыли виднелась овальная  дверь,  какие
бывают	на кораблях.  Я стоял к аппарату ближе всех и смотрел на
него снизу вверх,  наверное,  открыв рот,  и вдруг услышал сзади
азартный хриплый крик и движение,  отскочил, обернулся и увидел,
как Хозяин с радостными криками "ЕЕЕЕЕЕ" наносит с размаху удары
какой-то   заточкой.   Шин,  согнувшись,  вертелся  на	месте  в
соответствии с направлениями ударов,  и наконец упал в	пыль.  Я
замер  в  позе	готовности,  но  Хозяин  только взглянул
на меня и вышел из сарая,  поскользнувшись в луже жирной грязи,
в которую превратилась кровь,  смешанная с пылью. Я услышал, как
он скомандовал:

    - По местам. Ждать,из машин не выходить.

    И он снова вошел в сарай.  Заточка уже куда-то исчезла. Лицо
у   Хозяина   было   спокойное	 и   довольное,   даже	какое-то
одухотворенное. В щели между досками проходили косые лучи света,
хорошо видные в пыли,  и подсвечивали его бородку и седые виски.
Хозяин подошел ко мне на несколько шагов и сказал:

    - Ну вот, Наум Исакович, мы и нашли все, что хотели.

    Я стоял неподвижно,  готовясь к драке.  Хозяин усмехнулся  и
сказал усталым тоном:

    - Наум  Исакович,  эта машина подчиняется только мне.  Вы не
сможете извлечь из нее никакой пользы.	Если вы убьете меня, она
может  даже  исчезнуть,  и  все  вернется  на свои места,  а мои
помощники снаружи останутся.  Вспомните, ведь вы так ничего и не
нашли.	Думаю, мне достаточно было оказаться поблизости от этого
места. А проводник больше не нужен.

   - А зачем я?

   - Вы можете оказаться нужным.  У меня нет специальных  знаний
по  физике,  по  технике и прочим вашим вещам.	Я могу просто не
справиться с  управлением.  Наум  Исакович,  пока  помощники  не
соскучились, давайте попробуем войти.

   Я встал  на	виток  толстой	пружины  и,  двигаясь  по  нему,
добрался до двери.  Там не было никаких запоров, никаких рычагов
или кнопок.  Я ударил ногой по корпусу,  и не раздалось никакого
звука.	Корпус	аппарата  был  твердым,   как	камень.   Хозяин
направился к пружинному основанию,  а я спрыгнул в сторону. Едва
Хозяин приблизился к люку, он со скрипом открылся.

			  2.12

   И, конечно,	я вошел вслед за ним. Там было темно и, кажется,
тоже  пыльно,  наверх уходило что-то вроде винтовой лестницы,  и
оттуда сочился свет.  Хозяин уже был наверху.  Обходя выступы, я
вскарабкался  наверх  и  очутился  в  небольшой,  но просторной,
залитой дневным светом кабине.	Стены ее состояли из прозрачного
материала,  вставленного в толстый металлический каркас. Снаружи
не было никаких досок, а только наклонная каменистая равнина, на
которой  стояли  две  большие  черные  машины.	Совсем	недалеко
поднимались горы,  а вдали виднелся какой-то домик. Хозяин стоял
рядом  и смотрел на пульт.  И опять мне стало не по себе:  пульт
был не лучше сарая,  он был таким,  как будто его  изготовили  -
даже не в Берлине, а где-нибудь в Петербурге. На черной эмалевой
поверхности располагались гальванометры со стрелками и	реостаты
в  эбонитовых  корпусах.  И  я до сих пор не могу понять,  зачем
понадобилась эта мерзкая  декорация,  да  и  вся  постановка.  Я
подошел   ближе  к  пульту.  Прямо  посередине	торчала  большая
поворотная рукоятка со стрелкой,  лежащей  на  черной  панели  с
белыми надписями:  Home,  Process, Accelerate. Рукоятка стояла в
положении "Home".  Я сдвинул ее.  Сразу внизу  послышался  звук,
похожий на гудение электромотора, а потом раздался глухой удар и
пробежал легкий ветерок. Видимо, закрылась входная дверь. Хозяин
наблюдал  за моими действиями без страха,  на его чистом румяном
лице был только интерес.  Я сдвинул  ручку  дальше,  завыло  уже
сразу	несколько  электромоторов,  закрылась  и  вторая  дверь,
вернее,  люк в полу,  через который мы поднялись в кабину,  и на
пульте	слабым	светом	зажглись  лампочки.  Ракета  оживала  на
глазах.  Очевидно,  декораторы имели в виду ракету в  духе  идей
Циолковского.  Большевики  что-то  твердят и о Кибальчиче,  моем
бывшем обьекте наблюдения,  но это все глупость - Кибальчич
изобретал не ракету, а прыгающую бомбу. 	     Я	повернул
рукоятку еще дальше,  к  самому  слову	"Process",  и  местность
вокруг	заволокло густой пеленой дыма или пыли,  доходящей почти
до  стекол  кабины.  Это  происходило  бесшумно.  Когда  стрелка
коснулась слова "Process", стекла вокруг потемнели, а клубы пыли
осветились изнутри желтым огнем.  И ракета  начала  подниматься.
Коричневые  выжженные  солнцем склоны стремительно ушли вниз,  и
вокруг осталось только темно-синее небо и  белые  зубья  гор  на
горизонте.  Ракета сотрясалась, двигаясь рывками. Горы на глазах
становились  все  ниже,  а  небо  темнее,  но  линия   горизонта
оставалась  на	том  же  уровне.  Казалось,  горы  опускаются  в
огромную чашу.	Они опускались,  а из-за горизонта наплывали все
новые горы,  белые и серые,  и казалось,  что им не будет конца.
Потом  хребты  дальних	 гор   скатились   внутрь   чаши,   став
туманно-голубыми,  а края чаши совсем выровнялись, и равниной на
горизонте,  наверное,  был уже Китай. Хозяин следил за полетом с
восторгом,  а я не мог понять, почему нет перегрузок и почему мы
можем стоять спокойно,	как на смотровой площадке.  Конечно  же,
это была не ракета Кибальчича! Некоторое время вид за стеклом не
менялся,  только линию горизонта затягивало туманом,  но вдруг я
заметил,  что горизонт перестал быть прямым.  Мне представляется
цельной такая точка зрения:  прав египетский мудрец Птолемей,  а
не  Коперник.  На самом деле Земля не круглая,	а плоская,  и ее
накрывает  хрустальный	свод.  Есть  гравюра,	где   любопытный
путешественник добрался до края земли,	до соединения с небесным
куполом,  проделал дырку и с любопытством смотрит на шестерни  и
цепи  мирового механизма.  Какую бы конечную физическую преграду
господь бог ни ставил людям,  их хитрость  и  гордость	разрушат
любую  стену.  Безграничная  пустота  космоса  на  самом деле не
означает безграничную свободу - это просто та стена,  которая не
может быть разрушена.  Там нет ничего, кроме камней. И я в самом
деле думал бы так, но я не религиозен. Мне только было непонятно
и  обидно,  почему  вместо  тайн  и  мудрости  Шамбалы	лишь эта
совершенная,  но,  в сущности, примитивная ракета да круглый как
лысина шар Земли.

  Но настало  время  разобраться  с  остальными  приборами.  Два
больших  реостата  задавали  угол  полета   по	 горизонтали   и
вертикали.  И  еще  было  много  каких-то  кнопок и лампочек.  Я
пробовал их нажимать,  но ничего не изменялось.  Тогда я стал  с
умным  видом  передвигать  рычаги  и нажимать на кнопки,  ведь с
одним колесом и двумя реостатами Хозяин  мог  справиться  и  без
меня.  Ракета  продолжала  подниматься.  Теперь округлость Земли
стала хорошо видна,  а на краю шара появилась тонкая  радуга.  Я
стал двигать реостаты,	стараясь поймать в поле зрения Луну. Она
выскочила сбоку совершенно  неожиданно	и  оказалась  непривычно
яркой и огромной. Стрелка стояла между "Process" и "Accelerate".
Я развернул ракету прямо  к  Луне.  Хозяин  смотрел  на  меня  с
одухотворением и благодарностью. Мы молчали. Я снова взглянул на
Луну: она занимала уже все стекло кабины.

     - Возвращаемся, - сказал я

     - Почему? - спросил Хозяин.

     - Чтобы вернуться !  Потом обьясню! - я перевел рычаг сразу
на"Home".  Ракета  затормозила рывками,  а потом все опять стало
спокойно, и только через полчаса Луна снова уменьшилась.
Больше я ничего не трогал.  И Хозяин до самого приземления так и
не произнес  ни  слова,  только  смотрел  неподвижно  сначала  в
черноту космоса,  потом в оранжевое пламя, пожирающее все чуждое
Земле,	а потом  в  пыль,  поднятую  при  посадке.  Я  не  хотел
оставаться  там  с  Хозяином.  К  тому	же  это путешествие было
предназначено для него, а не для меня.

			 2.13

       На Земле был уже  вечер,  и  последние  лучи  выглядывали
из-за гор.  Машины,  слава богу,  были на месте, и надо сказать,
что помощники  имели  завидное	терпение.  Яйцеобразный  аппарат
опустился  на  то  же место,  откуда стартовал.  Вокруг валялись
обгорелые обломки сарая.  Скалы  были  оплавлены,  и  труп  Шина
скорчился   и	почернел.   Черная   обугленная  кожа  на  спине
топорщилась,  как растрескавшаяся земля в засуху.  Хозяин  велел
подтащить  его	под пружинное основание ракеты - теперь я понял,
что пружина была посадочным амортизатором.  Один из водителей  с
машиной  и оружием был оставлен возле ракеты для охраны,  а мы с
Хозяином поехали в базовый  лагерь.  Сотрудники,  проходя  мимо,
приветствовали	нас,  но Хозяин не поддерживал разговор и привел
меня в командирскую палатку.  Он сам стал готовить чай, для чего
был  извлечен настоящий самовар.  Разжигали его на дворе.  Потом
вошли внутрь и стали пить чай.

     - Почему мы вернулись? - спросил Хозяин

     - Луна приближалась очень	быстро.  Мы  летели  со  слишком
большой скоростью.

     - Что это значит?

     - Специальная   теория   относительности.	 Если  лететь  с
околосветовой скоростью,  местное время не изменяется, а в точке
отлета могут пройти годы.

     - Я что-то читал, но не верю.

     - Мы проверили. Мы стартовали в полдень, а сейчас уже почти
ночь.  Если бы мы летали дольше,  мы вернулись бы в будущее. Или
вы точно знаете, куда лететь ?

     - Нет. Дайте подумать. И никому не говорите об этом.


			 2.14

    Утром я проснулся поздно, и вчерашние события с большей
    достоверностью могли быть сном, а не явью.	Но Шина не было, а в
    командирской палатке проходило какое-то совещание.	На
    отсутствие Шина, одного водителя и одной машины пока никто не
    обращал внимания.  Я спустился вниз, к ручью, и стал умываться.
    Камни вокруг еще не потеряли разноцветной утренней окраски, и от
    них тянулись длинные тени.	Солнце поднималось на глазах, и пока
    я вскарабкался по склону обратно к лагерю, все уже приняло
    обычный вид:  коричневые камни, вдали белые вершины, голубое
    небо, пыль и жара.	Хозяин уже искал меня.	Мы опять пошли в
    командирскую палатку, где посередине стоял походный столик с
    разложенными на нем бумагами и картами.  Мы сели к столику, и
    Хозяин начал разговор.  Он предложил нам увести ракету в
    безлюдное место и ждать там дальнейших указаний.  Перевозчиков
    (как я уже говорил, вряд ли это его настоящая фамилия) должен
    после посадки сообщить Хозяину, где находится ракета.  Если
    ракета не полетит без Хозяина, мы отправимся вдвоем:  я и он
    сам.  Пока он все это говорил, я смотрел на клочок бумаги,
    лежащий на карте - то самое письмо Махатм.	Хозяин спросил мое
    мнение, и я ответил, что литературные достоинства послания
    великолепны.  После этого мы отправились на машине к Шамбале.

			   2.15

       Шамбала осталась  в  прежнем  состоянии.  Второй водитель
ковырялся в машине,  яйцеобразный корпус ракеты стоял  на  своем
месте.	Никакого  торжественного  прощания  не было.  Как только
машина остановилась, Хозяин сухо произнес: "Идите", Перевозчиков
вылез  из-за  своих рычагов,  и мы вдвоем пошли к ракете.  Я был
уверен,  что люк не откроется. Как и вчера, я встал на пружинное
основание,  под которым лежал уже воняющий труп,  и подобрался к
люку. И он открылся. Я вошел, и Перевозчиков вошел следом. Мешки
с продуктами, оружием и инструментами я предоставил таскать ему.
Полет  был   восхитительным.   Кнопкой	 "Ноmе"   я   решил   не
пользоваться, предполагая, что "Home" - это назад в горы. Вместо
этого я решил управлять только скоростью и реостатами  рулей.  К
счастью,  сила	тяжести в этой ракете так все время и оставалась
направленной к полу кабины,  даже когда поверхность  Земли  была
прямо над нашими головами.  Прежде всего я увел аппарат подальше
от Земли  и  решил  тренироваться  там.  Ракета  долго	металась
зигзагами,  пока я не привык к управлению. Один раз мы пролетели
в атмосфере над самым  Лондоном  -  жаль,  что	ЕПБ  уже  оттуда
убралась.  Впрочем,  думаю,  что  страждущих  чуда и без нее там
хватало.  Я  не  чувствовал  себя  властелином	пространства  (и
времени).   Потный   и	 злой,	 я  дергал  реостаты  машины,  а
Перевозчиков скакал  козлом  и	азартно  подавал  реплики  вроде
следующей:  "Еще туда,  туда крути!". В конце концов он притих и
стал что-то искать,  а потом  помочился  прямо	возле  пульта  -
видимо,  не мочился утром. Наконец на большой высоте я установил
аппарат над центральной Cибирью,  восточнее Енисея,  и	медленно
стал  двигать  рукоятку назад к слову "Process".  Сначала ракета
просто	замедлялась,  продолжая  удаляться  от	Земли,	а  когда
стрелка  коснулась  слова  "Process",  ракета начала посадку.  Я
больше не трогал рукоятку.  Ракета опускалась медленно,  не так,
как   в   прошлый   раз,   и  направление  движения  можно  было
корректировать	реостатами  рулей.  И  мы  медленно   и   плавно
приземлились  в  тайгу,  на  какую-то  мокрую  поляну  с чахлыми
наклоненными лиственницами.

			 2.16

       Мы с опаской  подошли  к  выходному  люку.  Снаружи  были
зелень	и  воздух,  чистый  и  пахнущий  хвоей.  Все это немного
напоминало леса  под  Вильно,  и  мне  захотелось  отдохнуть  от
индийской  экзотики.  Но  рядом  со  мной  стояла,  к сожалению,
неотьемлемая  часть   этой   экзотики	-   Перевозчиков   Игорь
Анатольевич.   Держась	 за  края  люка,  он  высунулся  наружу,
осматривался и принюхивался.  Положение наше было скользким: люк
этого аппарата явно мог закрываться и открываться,  когда хотел.
На правах пилота я  предложил  своему  спутнику  прыгать,  и  он
подчинился.  Вода не доходила до колен.  Перевозчиков двинулся к
берегу болота,	туда,  где деревья  были  ровнее  и  толще.  Там
начиналась высокая трава,  и наверняка там было полно клещей, но
искать другое место не хотелось.  Мешки с  вещами  стояли  прямо
возле входа,  и я стал давать их Перевозчикову по одному,  а тот
носил их на траву.  Я не спускал с него глаз.  Да  простит  меня
бог:  когда  он  пошел	за  последним  мешком,	я взял винтовку,
тщательно прицелился и выстрелил.  Он тут же упал в воду,  но не
погрузился полностью,  и я смог сделать еще пару выстрелов. Пули
не оставляли на воде никакого следа - ни всплеска,  ни брызг.  А
вот  шум  был  явно  лишним,  и следовало побыстрее убираться из
болота,  чтобы тоже не стать мишенью.  Я повесил  на  плечо  обе
винтовки,  отодвинул  от стенки последний мешок и увидел рядом с
ним на полу какую-то помятую  цветную  тетрадь.  Я  сунул  ее  в
мешок,	закинул  его за спину и спрыгнул в болото.  И услышал за
собой свист мотора и стук. Люк закрылся.

			 2.17

    И вот теперь я спокойно сижу здесь и пишу этот отчет.  Тайга
вокруг	пуста  на  сотни  верст,  и  я никогда никого здесь не
видел.	Почему я вообще тут торчу?  Самое разумное - уйти  своей
дорогой  и больше не вмешиваться в чужое дело.	Смешно,  но меня
удерживает обещание,  данное двум монахам.  Если бы не я, Шин не
привел	 бы   Хозяина	к  заколдованному  месту.  Следующее  по
разумности - сидеть  здесь  и  ждать,  не  суетиться.  Отправить
ракету	обратно  в Гималаи ?  Что будет с ней потом ?  И вообще,
откроется ли дверь?  Это тоже суета.  Я построил себе  домик  из
бревен,  маленький, но прочный. Лето кончилось, и я благополучно
перезимовал,  занимаясь охотой	 и рыбной ловлей. Когда я
выхожу	на  порог,  передо  мной  открывается  вид  на	болото с
редкими,  чахлыми, наклоненными в разные стороны лиственницами и
темной водой.  Ракету теперь не видно. Если двигаться к середине
болота,  вокруг поднимается туман,  потом  он  совсем  закрывает
берег  и  тайгу,  а потом становится коричневым и превращается в
горы.  И вот уже вокруг безлюдная горная  долина,  замкнутая  со
всех сторон, и ракета стоит на каменистом склоне. Никаких трупов
возле ракеты нет.  И уйти оттуда можно только обратно в тайгу  -
при  приближении  горные  склоны  снова  превращаются в болотный
туман.	Я давно уже туда не хожу.  И даже не снимаю с полки  тот
предмет,  который  подобрал  у	стенки,  выходя  из ракеты.  Это
иллюстрированный журнал за 1973 год с безобразной  картинкой  на
обложке:  розовая  плоская баба на темно-зеленом фоне,	стоит на
доске на воде и держится за  канат.  Я	почерпнул  оттуда  массу
сведений   о   будущем,   и   на  основании  этих  сведений  оно
представляется мне розовым (и плоским).  Данных явно не хватает.
Там есть и моя статья,	о том, что взрыва в тайге не было. И вот
теперь я спокойно сижу	здесь  и  жду:	может  быть,  кто-нибудь
придет.

			   2.18

       И они пришли. Однажды ветер донес с запада странный звук:
как будто гудок  автомобильного  клаксона.  Места  здесь  совсем
непроходимые,  тем более для автомобиля.  Через десяток верст на
западе начинаются высокие,  крутые  и  скалистые  горы,  которые
тянутся до самого Енисея.  К югу и к северу местность ровнее, но
дорог никаких нет. Я долго прислушивался, но звук не повторялся.
А через два дня у меня обьявился гость.  Гость как гость, с виду
охотник, весь заросший щетиной. Он заявил, что сюда направляется
делегация советского правительства. Только этого я и ждал. Потом
он спросил,  где Перевозчиков.	Я с невозмутимым видом	ответил:
"Не  дошел",  и тот больше уже ни о чем не спрашивал.  Я сказал,
что готов встретить делегацию,	и  он  ушел  обратно  в  лес,  в
западном направлении.

     Когда прибыла  делегация,	я  был	поражен  ее  размерами и
составом. Там было не меньше десятка известных лиц, в частности:
Сталин, Луначарский, Каганович, Берия, Тимирязев. Было несколько
женщин,  из которых мне запомнились две:  Надя и Инна.	Было  им
каждой	лет  пятьдесят,  но  называли  они себя все равно Надя и
Инна,  и всегда ходили вместе,	только что не взявшись за  руки.
Все  были  одеты по-походному,	тащили с собой огромные рюкзаки.
Настроение у них было  очень  бодрое,  веселое,  жизнерадостное.
Излагаю  их  собственное  обьяснение,  которое	остается  только
принять на веру: в Москве остались двойники. Подвойский и Арманд
инсценировали	смерть.   Это  мне  было  непонятно.  Кто  такие
Подвойский и Арманд,  я и сейчас не знаю,  а портреты Сталина  и
Тимирязева мне приходилось видеть еще в Берлине, и сходство было
несомненное. Может быть, это как раз двойники, а может, это и не
люди совсем,  а часть декорации.  Зачем - тоже не знаю.  Все они
плотной группой,  громко разговаривая,	вышли из леса,	и каждый
поздоровался  со  мной	за  руку  и  представился.  Тайга  сразу
наполнилась шумом,  суетой,  кто-то пошел рубить дрова, Сталин и
Берия потащили свои мешки в дом и принялись готовить чай. Жратва
в мешках вряд ли была декорацией:  я уже год не видел нормальных
продуктов.  Никто  ничего  не  обьяснял,  и я решил поговорить с
Тимирязевым.  Он стоял у самой воды и  всматривался  в	болотные
кочки,	причем губы его слегка шевелились,  а бородка дергалась.
Мне показалось,  что он читает какие-то стихи. Я прислушался: он
бормотал  что-то  вроде "друзья,  караваны ракет...".  Я спросил
его:

     - Климент Аркадьевич, что это за пикник?

     - Это,  Наум Исакович,  не пикник!  Это для меня  настоящий
праздник!

     - Что вы собираетесь делать ?

     - Чудак,  вы  же  сами  первый и догадались!  Мы все сейчас
сядем в ракету	и  полетим  к  Луне.  К  Марсу,  к  Юпитеру!  На
околосветовой скорости.  А потом мы вернемся, да-да, вернемся на
нашу Землю,  и каждый будет заниматься своим делом.  Знаете, как
сказал однажды Владимир Ильич: нет ничего интереснее, чем делать
историю своими руками. Мы с вами такую историю сделаем!

     - А Ленин, Троцкий? Ленин в самом деле умер?

     - Ленин умер в самом деле, окончательно и бесповоротно! Это
я  вам	как  биолог  говорю.  А  Троцкий,  представьте себе,  не
захотел!  Он как услышал от меня,  говорит,  иди на х.. со своим
Эйнштейном! Я так его и не понял.

     Я тоже   не  понял  Климента  Аркадьевича.  Но  мне  ужасно
захотелось досмотреть весь этот водевиль до конца, не упуская ни
одной подробности!

     - Хотите взглянуть на аппарат?

     - Да.  Он	там  ?	Там  как будто невысокий такой холмик из
тумана.

     - К сожалению, придется идти по воде.

     И мы пошли по болоту - прямо в сердце гор.

		       2.19

       Большевики оказались  приятными,  демократичными  людьми.
Они  с	трогательным любопытством расспрашивали меня,  как я жил
один в тайге,  а Луначарский  даже  блеснул  знанием  индийского
эпоса.	 Оказывается,	Хозяин	привез	ему  в	подарок  картину
"Майтрейя Победитель", и Луначарский жалел, что не смог взять ее
с  собой.  Она так и осталась в кабинете у московского двойника.
Все раскрыли  свои  мешки  и  принялись,  как  один,  бриться  и
причесываться.	Кроме необходимых в тайге вещей,  в мешках у них
были тщательно упакованные  парадные  костюмы.	Сталин	и  Берия
угостили всех чаем,  а теперь принялись собирать роскошный стол,
с бутылками,  закусками и прочей снедью.  Удивительно,	как  они
смогли	все  это тащить.  Но бабы,  бабы!  Надя и Инна,  видимо,
стесняясь переодеваться в такой толпе,	подошли ко мне вдвоем  и
спросили:

       - Нет ли тут места, где поменьше комарей ?

       Комарей -  это слабо сказано.  В тайге есть такая штука -
гнус,  или мошка. Мошка может буквально сьесть человека за день.
Я  проводил их на ближайший сухой,  обдуваемый ветром холмик,  и
пошел  назад  в  домик.  Когда	стол  был  уже	накрыт,  и   все
приготовились садиться,  Надя и Инна еще не пришли. Мне пришлось
идти за ними.  Если бы не начинало темнеть,  я бы их там оставил
развлекаться:  они поснимали с себя трусы и лизались по очереди,
судорожно втягивая морщинистые животы и  шевеля  кривыми  босыми
пальцами.   Ноги  у  них  были	поцарапаны,  облеплены	хвоей  и
комарами, так что к столу женщины пришли потрепанные. И мы стали
пировать. Отлет был назначен на завтрашнее утро.

       Я дописываю  отчет при первом утреннем свете,  на вершине
холма.	Домик отсюда виден, как на ладони: вся нечисть еще спит.
Прилагаю  журнал  "Техника - молодежи" за 1973 год.  И я уверен:
водевиль это или еще какой-нибудь вид театрального  искусства  -
спектакль  окончится  не  скоро,  и  еще одним действующим лицом
будет тот, кто найдет эту тетрадь.

			     Эпштейн Н.И. Центральная Сибирь,
июль 1928 г

		   2.20

    Сальвадор закрыл   тетрадь.   "И   в  самом  деле,  какой-то
балаган",  - подумал он и посмотрел в  окно.  Там  был  проспект
Вернадского:  машины,  троллейбусы,  прохожие:	меньше	на  этой
стороне,  больше на той,  возле многоэтажных домов.  Ветер качал
березки  возле	ограды.  Кому-то  нужно,  чтобы Сальвадор принял
правила игры.  Сальвадор никак не мог сориентироваться в  датах:
Эпштейн  читал	"Аэлиту"  или  нет?  И  Медников  был  известен
Сальвадору по книгам,  не  должен  был	Медников  рассуждать  об
эзотеризме.  Потом  Сальвадор  понял,  что  думать  над  этим не
следует:  это уже игра	по  навязанным	правилам.  В  это  время
вернулся Борман.

    - Что было дальше ? - спросил Сальвадор.

    - Был взрыв. Все остальное вы знаете. Рерих вернулся в Индию
дальним путем,	через Китай. Во время зимовки ему, скорее всего,
удалось  уничтожить  свидетелей.  Потом он остался жить в Индии,
состарился и умер у подножия Гималаев,	в  долине  Кулу.  Он  не
захотел лететь в космос.

    - А где журнал ?

    - Где-то лежит.  Он все равно такой же, как и в библиотеках.
Статьи в нем нет.

    - А тот, что был у меня?

    - Думаю, в нем тоже статьи нет. Она исчезла во всех журналах
сразу  после  вашего  звонка.  Никто  не смог заметить,  как это
происходило.  Когда журнал попал ко мне в руки,  я  стал  ждать.
Когда  номер  вышел  на  самом	деле,  он  был такой же.  Многие
помнили,  как  готовилась  эта	статья,  но  никаких  бумаг   не
осталось.  Действующим лицом мне стать не удалось:  сколько я ни
ходил вокруг этого  журнала  и	всего,	что  с	ним  могло  быть
связано,  - все без толку. Я звонил по всем телефонам, указанным
в журнале, говорил со всеми авторами, и чего только ни делал еще
- все, все без толку. Журнал дожидался вас.

    - Но для этого надо было десять лет сидеть на телефоне!

    - Во-первых,  это осуществимо.  Во-вторых,	не десять лет, а
только два дня. Ракета возвращается.

		   2.21

    - Откуда вы это взяли?

    - От агента.  Была фотография,  ее прислал	астроном  из
Бюраканской   обсерватории.   Между   орбитами	Земли  и  Венеры
произошел взрыв,  похожий на атомный.  Нигде, кроме Бюракана, он
не зарегистрирован. Этот участок космоса стали фотографировать и
получили  изображение  космического  корабля.  Такого,	 как   в
"Аэлите",  в форме яйца с пружинным амортизатором.  Естественно,
стали искать автора шутки.  Чтобы устроить такую  шутку,  кто-то
должен был подсунуть аппаратуре телескопов фальшивую информацию.
Технически это очень сложно.  Шутника не нашли, а агент решил на
всякий	случай доложить.  В КГБ только посмеялись.  И совершенно
случайно эта информация попала ко мне, а через два дня позвонили
вы.

    - А кто вы ?

    - Я - Борман, Мартын Исаевич Борман. Штирлиц, если угодно.
Я - не КГБ,  я начальник опытно-экспериментального  завода.  Это
опытно-экспериментальный   завод,  он  секретный  и  имеет  свою
небольшую службу безопасности.	Знаете, что было самым трудным ?
Уничтожить всех потенциальных свидетелей.  Cами видите,  об этой
истории могло знать очень много людей. Пока все молчит, и думаю,
что уже никого, кроме нас двоих, не осталось.

    - Это вы хотели меня убить ?

    - Да,  это я хотел. Но теперь у меня другая задача: не убить
вас,  а убедить.  Вспомните слова того китайца:  все  повторится
снова, но уже без нас. Я умру, и останется только эта тетрадь. А
если тетради не будет,	останется что-то еще.  Мне  кажется  что
Эпштейн  прав,	и  существует  какая-то  цепь  событий,  или,
вернее, людей, которая не разорвется, пока не дойдет до конца.

   - Прежде, чем убеждать, скажите сразу, что вам от меня нужно.

   - Я хочу,  чтобы вы помогли убить  вождей.  Может  быть,  для
этого  придется  поехать  в  Индию.  Там могла остаться какая-то
база,  может быть, дистанционное управление.

   - Теперь начинайте убеждать.

   - Хорошо.  Давайте определимся и зафиксируем ваш статус. Вы -
Клеточников  Николай  Васильевич,  люмпен-инженер,  бездомный  и
никому не нужный.  Безделье, безденежье, пиво и преферанс. У вас
начинает разлагаться психика. Уверен, что вы позвонили просто по
глупости.  Но вам повезло:  вы включились в эту цепь чудес. Или,
может быть,  именно вам заранее была предназначена такая судьба,
не знаю. Теперь у вас появился выбор. Это очень важно!
У большинства так называемых советских людей выбора  никогда  не
бывает,  совсем  как  у  кур в курятнике.  Ценность представляет
собой даже такой, двухвариантный выбор. Иногда говорят даже, что
свобода - это свобода выбора.  Чем больше вариантов выбора,  тем
больше свободы.  Силы любого отдельного человека  ограничены,  и
для  того,  чтобы  что-то  сделать,  нужно заручиться поддержкой
большей  силы,	выбрать  ту  или  другую,   присоединиться   или
подчинить  себе,  или  даже  вступить  в противоборство.  Второй
вариант - откармливаться далее,  можно	пивом,	можно  колбасой:
сначала когда хочешь,  после свадьбы - в день получки. Вы будете
в самом лучшем случае жить в таком курятнике (Борман показал  на
многоэтажные дома за окном), а скорее всего проторчите всю жизнь
в общажке. Вы будете всю жизнь смотреть телевизор.

   - Я во многом с вами согласен.  Но я не считаю себя советским
человеком. Вы обратились не по адресу.

   - Но вы согласны, что жизнь лучше телевизора ?

   - Да, я согласен.

   - Прекрасно	!  Теперь другая сторона вопроса:  что именно мы
хотим сделать.	Вы не считаете себя советским  человеком  -  тем
лучше.	Думали ли вы когда-нибудь,  как это стало возможно? Ваши
родители сидели в своей деревне тихо, как цыплята,  и о таком, что
вы  сказали,  даже подумать не смели.  Они только дрожали мелкой
дрожью в  надежде,  что  в  этот  раз  в  суп  отправят  не  их.
Брежневизм есть источник наших свобод. Неужели вы думаете, что в
КГБ сидят одни тупые живодеры?	Везде люди хотят того же,  что и
вы:  безопасности, порядка, профессионализма, достойной платы за
достойное занятие.  И так будет,  и так начинает  быть	во  всем
мире,  и  у  нас тоже - с разной скоростью,  но никогда жизнь не
улучшается сразу.  Она нормализуется постепенно,  а вот  сорвать
этот процесс можно сразу.  Наша свобода еще не так сильна, новое
появление Сталина может ее разрушить.  Эти имена - флаг, люмпены
его сразу поднимут.  Приличные люди не хотят новых революций.  У
вас есть шанс  из,  повторяю,  подзаборного  инженера  сделаться
приличным  человеком.  И у ваших действий будет достойная цель и
оправдание.

   - И достойное вознаграждение.

   - Какая чушь!  Посмотрите на меня,  я - Штирлиц,  и	об  этом
никто  знать  не  должен.  И  тем не менее я жив,  даже руковожу
заводом,  и никто меня не убирал,  не убивал.  В этой  профессии
свои  правила,	своя  технология,  и в правила не входит убивать
таких,	как я или вы.  Даже если  вы  не  согласитесь  -  идите,
живите,  питайтесь,  рассказывайте,  кому  хотите!  Вас  даже не
посадят  в  психушку,  я  позабочусь.  Но   вы	 будете   иногда
вспоминать, что у вас был выбор.

   - Я	действительно  имел в виду оплату.  Если уж фиксировать
статус, так до конца.  Если я стремлюсь к свободе, то моей
внутренней свободы, моего существования мне достаточно - не
важно, считают другие меня люмпеном или нет.  Вы должны знать,
что для таких людей моральное удовлетворение от общественных дел
может быть несущественным.  Теперь, если я не таков, то каков же
я?  И откуда вы знаете, чего я хочу?  И что вы можете мне
предложить кроме морального удовлетворения?

   - Ну,  власть.  И любое другое удовлетворение,  если  хотите.
Бывают разные виды.  Вы можете себе выбрать.  Если хотите, я вам
могу показать.

		   2.22

     Борман встал и поплелся к двери.  Сальвадор вышел вслед  за
ним.  Они прошли по светлому пустынному коридору и спустились по
лестнице на первый этаж.  В этом вестибюле  Cальвадор  уже  был,
только с другой стороны. Такой же вохр со скучающим видом торчал
у стойки.  Стеклянная входная дверь была заблокирована	железной
скобой.  Выходной  день,  никого  нет.	Они  повернули	и  стали
спускаться в подвал. Там тоже был длинный коридор, заставленный,
как и в других подобных подвалах, старой мебелью и картонками. В
торце коридора оказалась еще одна лестничная клетка,  и лестница
с  железными  перилами	вела  вниз.  Двери  этажей были закрыты,
краска на них облупилась, косяки обросли пылью и паутиной. Потом
в  воздухе  почувствовался  запах  застоявшейся воды,  плесени и
мыла,  как в бане.  На штукатурке стали попадаться мокрые пятна.
На следующей площадке дверей не было совсем, только гнилые доски
рамы.  Дальше вел коридор с окрашенными зеленой масляной краской
стенами.   Посередине	коридор   расширялся,	образуя  большой
квадратный  холл,   а	в   дальней   стене   холла   находилась
двустворчатая	стеклянная   дверь,  управляемая  фотоэлементом,
наподобие тех,	что бывают в аэропортах или больших универмагах.
За  дверью  был  большой,  хорошо освещенный зал,  с бассейном в
центре,  над которым поднимался пар.  От едкого запаха першило в
горле.	Цемент	на  стенках  бассейна был темным.  Посередине на
поверхности маслянистой жидкости плавали черные лохмотья.

    - Это наша продукция,  - произнес Борман, - бассейн с серной
кислотой.  Мы сделали его по заказу друзей.  Ну, и всякие другие
вещи:  бункера,  охранные системы,  некоторые виды оружия,  даже
компьютеры. Это слишком громоздко и вычурно, в Камбодже делалось
проще.	Наверное, здесь преследуется какая-то другая цель. Может
быть,  пустить в народе рассказы про эту штуку,  запугать, может
быть,  кому-то это просто нравится.  Нас это не  интересует,  мы
ведем  научно-технические  разработки,	делаем	опытные образцы,
зарабатываем валюту и авторитет.  Друзьям нравится.  Кстати, там
плавает  ваш кировоградский знакомый,  Таратута.  Его растворили
вчера.

    - Все  вы  брешете,  Борман,  -  ответил  Сальвадор.  -И  вы
непоследовательны.  Сначала вы хотели меня убить,  потом,  когда
это не получилось, стали уговаривать, а теперь опять угрожать.

    - Молодой болван!  Неужели вы до сих  пор  не  поняли.  Вас,
скорее всего,  вообще нельзя убить.  По крайней мере,  подобными
средствами.  Я даже не собираюсь пробовать. Вы, наверно, желаете
иметь  всю  информацию,  играть  с открытыми картами.  Я не хочу
ничего	от  вас  скрывать.  Я  просто  собирался  показать   вам
институт.  Вдруг  бы  вам понравилось.	И запомните:  внутренней
свободы не бывает без наружной.  Камень  на  дороге  может  быть
внутренне  глубоко  свободен,  добродетелен и гостеприимен,  вот
только водки он не наливает. Но у меня есть способ, он может для
вас подойти.  Та машина,  что ехала за вами, стоит во дворе, и в
ней мина.

    - Какая еще мина ?

    - Атомная мина, двадцать килотонн.

    - Мне надоели ваши бомбы.

    - Если хотите,  это традиция.Теперь у меня есть  еще  к  вам
невыясненный вопрос. Что это за вещь ?

      И Борман	достал	из кармана талисман от покоя.  Сальвадор
совсем про него забыл,	и даже не заметил, когда его отобрали, -
наверное,   еще  в  тайге,  при  посадке  в  вертолет.	В  свете
люминесцентных ламп чешуйки на камне горели ярко-голубым цветом.
Вдруг  свечение  усилилось,  цвет  камня  изменился,  перешел  в
фиолетовый,  в воздухе почувствовалось	электричество,	как  при
грозе  или  под высоковольтными проводами,  даже гудение.  И еще
Сальвадор почувствовал движение  в  углу  комнаты.  Борман  не	успел
пошевелиться - из-за спины Сальвадора метнулось большое мохнатое
тело, и чьи-то зубы с хрустом сомкнулись у Бормана на шее.

		   2.23

    Когда Сальвадор опомнился от  неожиданности,  все  уже  было
кончено.  Возле лежащего Бормана стояла молодая овчарка
черно-рыжей окраски и виновато косила глаза на Сальвадора.  Шея
у Бормана была разгрызена, и оттуда торчали белые
разодранные трубки.  Камень лежал в стороне, светясь фиолетовым
огнем.	Свет играл бликами на стенах коридора, как отблески от
поверхности воды в солнечный день, и казалось, что стены
прозрачны.  Овчарка отошла от Бормана и направилась в дальний
конец коридора.  Сальвадор подобрал камень и посмотрел на
собаку.  Она оглянулась, характерным собачьим жестом приглашая
за собой, пасть ее была приоткрыта.  Сальвадор пошел за ней.
Здесь не так ярок был свет ламп, но светил фиолетовый свет
талисмана, и через зеленую масляную краску на стенах ясно
просвечивала каменная кладка.  В конце коридора, где крашеная
стена заканчивалась тупиком, сквозь краску и штукатурку вдаль
уходил другой коридор, с круглыми желтыми лампами на потолке.
Овчарка легко прошла сквозь стену в этот коридор и еще раз
оглянулась на Сальвадора.  И Сальвадор отправился за ней.

		   2.24

    Сначала он	решил,	что это вход в бункер,	подземный город,
который советское правительство построило для себя под	огромным
пустырем за высотным зданием Московского университета. Сальвадор
раньше учился в этом  университете,  и	иногда	ему  приходилось
забредать   в	тихий  мир  полыни,  ржавой  колючей  проволоки,
огораживающей чахлые огороды,  полных тины  маленьких  прудов  и
луж,  в  которых  купалась  местная молодежь,  и бродячих собак.
Кругом громоздились горы земли	и  железобетона.  Попадались  то
ровные	заросшие травой полянки,  то большие мусорные кучи.  Те,
что появились давно,  были уже безвредны, они проросли травой, и
консервные  банки в них стали коричневыми от ржавчины,	а тряпки
выцвели.  Новые помойки  появлялись  редко,  потому  что  трудно
заехать  сюда  на  машине.  Нужно знать неприметные вьезды среди
железнодорожных   путей   и   бетонных	 заборов.   Со	 стороны
университета  и Мичуринского проспекта пустырь окружают автобазы
и склады,  со стороны институтов вьезда нет, а от дальнего конца
заехать нельзя,  там занято,  там вьезд в сам подземный город. С
пустыря под землю через  какое-нибудь  вентиляционное  отверстие
вполне могла просочиться бродячая собака. Сальвадор посмотрел на
овчарку.  Она бежала по коридору  на  порядочном  расстоянии  от
него,  высунув	язык  и часто оглядываясь.  Сальвадор попробовал
подойти ближе,	но собака ускорила ход.  Все же было видно,  что
собака ухоженная, хотя и худая, с гладкой шерстью, влажным носом
и  белыми  крепкими  зубами,  не  похожая  на  бродячую.   Потом
Сальвадор стал внимательно рассматривать коридор. Стены состояли
из огромных грубо вытесанных камней,  и чувствовалось, что камни
настоящие,  что это не просто тонкая гранитная плитка,	подделка
под вечность. Матовые полукруглые плафоны, прилепленные к белому
потолку капитальными золотистыми кольцами на винтах, размещались
через каждые несколько шагов.  Сальвадору приходилось идти очень
быстро,  чтобы успеть за собакой.  Когда Сальвадор замедлял шаг,
овчарка начинала сначала оглядываться,	а потом  скулить,  виляя
хвостом.  Но  близко  к  себе она тоже не подпускала.  Потом они
вышли в просторный зал с низким потолком и такими  же  каменными
стенами,   вдоль  которых  были  расставлены  роскошные  золотые
подсвечники.  Через равные промежутки в стенах	зала  находились
глубокие  ниши,  за  которыми  тускло  отсвечивала сталь тяжелых
дверей с заклепками и штурвалами,  какие бывают в бункерах и  на
кораблях.  Собака  подошла  к  одной  из  таких дверей,  и дверь
бесшумно отьехала в сторону, открывая новый коридор с лампами на
потолке. Коридор был совсем такой, как первый, но каменные стены
имели ядовито-синий цвет.  И так повторялось все время: коридор,
зал,  опять  коридор,  другой  зал,  другой коридор ...  Стены в
коридорах были разных цветов, иногда на стенах залов встречались
развешанные  через равные промежутки яркие коврики или знамена с
геометрическим орнаментом.  Сальвадор никак не мог понять, какой
новый  Шпеер  и зачем построил это огромное и,	наверное,  очень
дорогое подземелье.  Нескончаемое мельтешение коридоров и  залов
привело  Сальвадора  в	полусонное состояние,  и он слепо шел за
собакой,  уже не обращая  особого  внимания  на  окружающее.  Но
что-то этот лабиринт ему напоминал,  и в голове Сальвадора стали
крутиться знакомые откуда-то слова:  Wolf 3d,  Doom.  И вдруг он
вспомнил:  да это же из компьютерной игры,  где доблестный вояка
сражается с фашистами в бункере.  Сальвадор хорошо помнил и  эту
игру, и сам вид компьютера, и одновременно он ясно сознавал, что
ему не приходилось ни  играть  в  такие  игры,	ни  даже  видеть
когда-либо  машину  с  цветным	дисплеем.  Как	будто  в  голове
Сальвадора  появлялось	какое-то   новое   знание,   чужое,   но
несомненно   достоверное.   Можно  было  вспоминать  дальше,  но
Сальвадор решил разобраться с этим новым знанием  потом.  Сейчас
надо  было  выбраться  отсюда,	тем  более что на пути появилось
препятствие:  впереди  со  стены  коридора,  почти   загораживая
проход,свисало	большое красное знамя.	Оно слегка шевелилось от
ветра,	будто кто-то прошел здесь совсем недавно,  зацепив  край
знамени.  Овчака  прошла  между  красным  полотнищем  и  стеной,
прижимаясь к стене,  а Сальвадор замедлил шаг и подошел поближе.
Края  знамени былы замусоленными,  как будто знамя осеняло собой
тысячи	прошедших  под	 ним   по   коридору.	Собака	 впереди
остановилась и заскулила,  и Сальвадор боком протиснулся вперед,
плотно прижимаясь к стене и стараясь не  задеть  край  ткани.  И
опять  начался	нудный круговорот каменных залов и коридоров,  и
снова Сальвадор шел,  как в полусне. Еще только один раз на пути
встретилось разнообразие: в нишах одного из залов были не двери,
а открытые проходы в другие комнаты, и Сальвадор заметил во всех
проемах  одновременно одинаковое движение одинаковых низкорослых
плотных фигур в черном,  с лысой головой и заложенными за  спину
руками.  Собака  бежала  здесь	особенно быстро,  и Сальвадор не
успел больше ничего рассмотреть,  но  ощутил  облегчение,  когда
сзади закрылась тяжелая железная дверь.

     Путь закончился неожиданно:
очередная дверь открылась не  в  новый	каменный  коридор,  а  в
какое-то    залитое   летним   светом,	 движением   и	 зеленью
пространство.  Повеяло свежим воздухом,  и Сальвадор выскочил на
дно  заросшего	тонкими  деревьями  и  кустарником оврага,  ярко
освещенного утренним солнцем,  с быстрым  чистым  ручьем  внизу.
Куда   девалась   собака,  Сальвадор  не  заметил,  а  когда  он
оглянулся,  то успел уловить последнее движение  тяжелой  ржавой
двери  с  заклепками и штурвалом,  которая втягивалась в проем в
стене оврага,  прямо в уходящем вверх травяном склоне. Сальвадор
шагнул вперед и ощупал дверь: она была старой и ржавой, и в щели
по краям давным-давно набилась земля.  Сальвадор знал это место.
Осмотревшись вокруг,  он прошел немного вверх по течению ручья и
вскарабкался  на   земляной   откос,   по   которому   проходило
асфальтированное    шоссе    с	  чистенькими	ограничительными
столбиками.

		    2.25

       На шоссе Сальвадор повернул направо,  перейдя  на  другую
сторону.   Впереди   совсем  близко  -	платформа  Усово,  а  на
противоположной стороне осталось  Зубалово-1,  дача  Ворошилова,
бывший дом нефтепромышленника Зубалова.  Дом расположен на холме
над оврагом,  выстроен в начале века  в  романтическом	стиле  и
обнесен кирпичной стеной.  Сальвадору приходилось здесь бывать в
студенчестве.  Знал он и  заброшенную  ржавую  дверь  в  овраге,
заросшем черемухой, и аккуратные асфальтированные шоссе, ведущие
к  госдачам,  со  стеклянными  будками	милиционеров  на  лесных
перекрестках.	Эти   места   любимы   пригородными  московскими
туристами,  лыжниками и просто любителями  пикников.  Отдыхающих
терпят,  к  ним  привыкли,  хотя за заборами находятся совсем не
простые люди.  Уж очень живописные здесь леса. Маршрут выходного
дня   "Усово-Перхушково".   Садимся  на  Белорусском  вокзале  в
электричку,  которая  за  Кунцевом  уходит  вбок   от	основной
железнодорожной    трассы,    переезжает   окружную   дорогу   и
останавливается возле розовой кирпичной церковки с  колокольней.
Потом еще две-три остановки. Слева леса, справа дачи, Рублевское
шоссе,	потом Москва-река.  Усово - конечная  остановка.  Тупик,
тишина.  Электричка ходит редко. Выходим к шоссе, и идем вперед.
Слева поднимается холм с красной кирпичной дачей Ворошилова. Нам
налево. Хорошо осмотревшись (собьют), переходим шоссе и движемся
вдоль оврага  под  самой  стеной  ворошиловской  дачи.	Здесь  и
находится старая ненужная дверь в холм,  ржавая, с заклепками по
краям и  штурвалом.  Тропинка  ведет  дальше  по  оврагу.  Овраг
становится все глубже, а черемухи все больше, пока она совсем не
заполняет овраг,  от ручья на дне до маленькой деревни вверху, а
справа	начинается  роскошная  березовая  роща с лимонно-желтыми
сыроежками в траве. Еще немного проходим по левому краю оврага и
вступаем  в  другой  лес.  Около  старых  мокрых деревьев растет
кислица,  или заячья капуста,  и нужно идти по извилистым лесным
дорогам  до  дорожки  из растрескавшихся бетонных плит.  В конце
дорожки пионерлагерь,  а где-то слева в лесу  остался  еще  один
бункер:  штаб  противовоздушной  обороны  Москвы.  Иногда  можно
видеть в лесной чаще выпивающих солдат,  на время  ускользнувших
от   работ   и	 от  начальства.  Бетонная  дорожка  выходит  на
перекресток.  Налево вьезд в штаб,  прямо - дорога на  платформу
Перхушково,  вправо - на госдачи.  Кругом все зеленеет,  капает,
лужи  под  ногами  и  ни  с  чем  не  сравнимый  дождевой  запах
подмосковного	леса.	И  ощущение  комфорта:	лес,  обжитой  и
исхоженный насквозь,  от  кольцевой  дороги  до  Звенигорода,  и
окрашенные  свежей  краской  церквушки,  река  и  ручьи,  и годы
истории,  и молодой студенческой жизни,  и электричка через пять
минут - за сорок копеек,  вторая зона Белорусского вокзала, дома
тепло,	сухо,  на  полке  книжки  о  революционерах,  на   столе
пресловутая яичница с ветчиной. Довольство малым, покой и чай.

		    2.26

   - Что, и в самом деле одни бункера ?

   - Одни  бункера.  Бункера  начинаются  на востоке Москвы,  за
Преображенкой и даже за кольцевой автодорогой. Говорят, что штаб
ПВО Москвы именно там, но точно я не знаю - какой-то штаб. Линия
метро идет оттуда к министерству обороны на Арбате,  параллельно
настоящему  метро.  Другая  ветка  метро выходит из-под Кремля и
тянется далеко на юг,  до самого аэропорта Домодедово. Это очень
далеко,  но  это  правда.  Настоящее  метро проводят туда только
сейчас,  параллельно секретной линии.  Секретная линия	ведет  к
резервным  взлетным  полосам,  предназначенным	для  экстренной,
скажем так, эвакуации. Эти две ветки идут параллельно настоящим,
и  снаружи  отличить их трудно - тот же стук поездов под землей,
слышный ночами,  те же зарешеченные тумбы  вентиляционных  шахт.
Есть  еще третья ветка.  Она тоже начинается в Кремле и ведет на
запад,	к Университету,  институтам и  пустырю,  где  расположен
подземный город. Под Мичуринским проспектом нет метро для людей,
но вентиляционные шахты может  видеть  каждый  желающий.  Оттуда
дует  такой  же  теплый,  пахнущий  потом воздух,  как и везде в
метро.	Все тоннели,  секретные  и  настоящие,	соединены  между
собой.	Слева от платформы "Матвеевское" военная часть,  один из
вьездов в подземный город.  Этот вьезд раньше  использовали  для
строительства,	теперь	здесь расположены ракеты ПВО - последний
эшелон обороны главного бункера.  Как можно было  построить  все
это в такой стране?  Вопрос интересный,  но не такой уж сложный,
как кажется на первый взгляд. Грунт в Москве и Подмосковье легок
для проходки, там нет скал.

       Как летит ракета?  В основном она летит сама по себе,  по
орбите, и при этом она не требует никакого вмешательства и может
летать	очень  долго.  Но  сначала  ее	нужно вывести на орбиту.
Двигателями  и	рулями	ракеты	управляют  маленькие  моторчики,
которые включаются по радиокомандам с Эемли. Подчеркиваю: ракета
летит  на  самом  деле,  и  на	самом  деле  с	Земли	подаются
радиокоманды. Некоторые думают, что ракеты не летают, а просто в
телестудии стоят их макеты. Но это уж слишком. Во всяком случае,
метро  и  самолеты  тоже  следовало  бы  считать  иллюзией,  но,
повидимому,  вопрос  об  их   реальности   должен   быть   решен
положительно.  И  ракеты,  и бункера на самом деле есть,  другой
вопрос - какие.  Итак,	моторчики (они называются "сервомоторы")
приводятся  в  действие  командами с Земли,  из бункера в районе
Голицино,  между Москвой и Перхушково.	Там находится  настоящий
центр управления полетом (сокращенно "ЦУП"). Тот, что показывают
по телевизору, с огромным полутемным залом, экраном во всю стену
и   дисплеями,	 только   для	отвода	глаз.  В  бункере  много
заставленных  радиоаппаратурой	маленьких   комнат.   К   каждой
комнатушке  приписан свой набор космических аппаратов.	Когда вы
входите в комнату,  вас  обдает  крепким  запахом  лейтенантских
подмышек. Военные сидят в потных, пожелтевших майках, потому что
там очень жарко. Особенно жарко во время так называемых сеансов.
Сеанс  -  это  когда  ракета стартует или когда в зону видимости
антенн попадает  спутник,  требующий  коррекции  орбиты.  Каждый
лейтенант   управляет  одним  сервомотром,  уткнувшись	красными
глазами в круглый экран  осциллографа  и  стараясь  не	упустить
кривую	за  ограничительные линии,  нарисованные прямо на стекле
карандашом начальника. Непослушная кривая дергается, извивается,
и  рука  потного  человека  в майке тоже совершает конвульсивные
движения,  двигая  рукоятку,  похожую  на   рычаг   скорости   в
автомобиле.  Итак,  бункера  начинаются на востоке,  но никто не
знает, как далеко они протянулись на запад.

		    2.27

     Сальвадор, не торопясь,  шел по  лесу  и  размышлял.  Может
быть, и можно пройти сюда под землей от самых Ленинских гор - от
бункера до бункера,  но Сальвадор понимал,  что  решение  должно
быть  другим.  Возможно и такое:  он как-то задремал на ходу или
слегка поехал,	пока шел сюда от Перхушково,  а вот теперь перед
самым  концом  пути,  на  ровной асфальтовой дорожке,  ведущей к
платформе,  очнулся  от  холода  и  свежего   ветра.   Сальвадор
прислушался к своим ощущениям - все,  вроде,  было в порядке,  и
даже появилось что-то  интересное,  новое  -  то  новое  знание,
которое  вошло	в  Сальвадора  в  каменных коридорах.  Сальвадор
поднялся по бетонной  лестнице,  ведущей  на  пустую  платформу,
прошел	в  самый  конец и сел на деревянную скамейку с изогнутой
спинкой.    Позади    высокой	 платформы    проходила    тихая
асфальтированная  улица,  за  путями  медленно	качались  сосны.
Сальвадору было хорошо,  он не знал,  когда будет  электричка  -
сейчас	или  потом,  но  решил	отдохнуть и разобраться в свежих
новостях.

		   2.28

    У машины  дисплей  белого  цвета,  с  белой  клавиатурой   и
проводом,  скрученным в тонкие кольца,	как у телефонной трубки.
Сальвадор привык к тяжелым синим клавиатурам	      с  черными
клавишами  и белыми надписями.	Здесь клавиатура тонкая,  белая,
надписи на клавишах черные,  часть клавиш серые, смысл некоторых
кнопок непонятен. Буквы только латинские, клавиши расположены не
так, как обычно. Экран стоит на фигурной ножке, а под ней корпус
дисплея  -  тоже  серовато-белого  цвета,  с  тремя  кнопками на
передней панели.  Сальвадор знает,  что этот дисплей  называется
"компьютер",  и  вдруг  вспоминает,  что никакой другой машины в
машинном  зале	нет,  что  весь  компьютер  здесь,  в  подставке
дисплея,  и имеет огромный размер памяти и еще много другого, от
чего  холодет  внутри.	Экран  светится  чистым,  ярким  голубым
цветом,  на  нем  белые  буквы.  Это  отличная игрушка.  Красный
прямоугольничек - Сальвадор знает,  что он называется "указатель
мыши"  -  стоит  на  слове  "Wolf3d",  но  Сальвадору  не
хочется возвращаться в подземелье, даже в игре.

    Лай митингов и  вой  собак.  Как  в  детстве,  когда  Жучок,
услышав музыку от проходящей по улице демонстрации,  забивался в
дальний конец огорода и выл  там,  пока  не  прекращались  звуки
труб, так и сейчас: длинная улица с деревянными, серебристыми от
времени и дождей домами,  мощеная  булыжником,	и  лающие  звуки
мегафона вдалеке вместе с обрывками какого-то марша, и вой собак
за заборами.  На  перекрестках	митинг	слышен	лучше:	дома  не
заслоняют   звук,   и	доносятся   обрывки   речей.   Сальвадор
останавливается и прислушивается.  "...  жидовскую  сволочь!"  -
доносится  до  него,  а  потом	неясный  звук множества голосов,
что-то вроде  "Ура".  Сальвадор  идет  дальше,  и  на  одном  из
перекрестков видит небольшую демонстрацию, состоящую из мужчин в
серых куртках  и  ватниках,  молча  идущую  в  сторону	митинга,
почему-то с французским флагом.

    Огромная бетонная стена,  по верхней кромке которой проходит
асфальтовая дорога.  На дороге разделительная полоса,  по  краям
черно-белые  защитные  бортики	и  колючая  проволока.	Медленно
поворачиваются антенны.  Сальвадор находится где-то  в	воздухе,
выше стены. Совсем рядом пролетает легкий вертолет со стеклянной
кабиной.  Пилот в серой форме не замечает Сальвадора.  Такие  же
серые  фигуры  в  сетчатых  касках  стоят  у колючей проволоки и
смотрят в бинокль.  На плечах у них странно маленькие  автоматы.
По пешеходной дорожке маршируют еще шесть человек.  Вдали ползет
танк.  С площадки на краю срывается другой вертолет, ныряет вниз
и исчезает на востоке.	Сальвадор знает,  что стена начинается в
Греции и тянется на север, до самых льдов. Стена непроходима, но
для тех, кто нужен, вход открыт.

    Желто-коричневая степь  под  жарким солнцем в чистом голубом
небе.  Непривычно высокая  трава,  в  рост  человека.  Сальвадор
прячется  в траве.  Вокруг стоит душный запах цветочной пыльцы и
высыхающих трав,  очень жарко,	и дорога плохо видна.  На дороге
босые чумаки с мешками,  закутанные в цветные тряпки.  На дороге
пыль.  Неумолчный треск  кузнечиков.  Потом  новый  звук:  рокот
мотора.  Паника,  разбегаются  в  стороны,  но	они  не  успели:
вертолет выскакивает из-за травы над  самой  головой.  У  вертолета
корпус	из  железных  труб,  тонированные стекла кабины отражают
слепящее солнце,  на хвосте белая эмблема НАТО.  Шипение, ракеты
оранжевыми огоньками летят в пыль.  Треск,  пыль клубится тучей,
вертолет улетает.  Сальвадор поднимается из травы и  выходит  на
дорогу.  Валяются  разорванные мешки с зеленым порошком,  сильно
пахнущие коноплей. Загорелые разорванные трупы,
красная кровь на коричневом теле. Несли мешки в город. Сальвадор
вспоминает: это место называется юкрейн.

		   2.29

    Что там  есть  еще	?  Это	осталось  неизвестным.	 В   уши
ворвался   звук  тормозящей  электрички.  Подняв  с
платформы в воздух  бумажки,  мимо  пронеслись	зеленые  пыльные
вагоны,  остановились,	и двери со стуком разьехались в стороны.
Сальвадор встал,  потянулся и вошел в  вагон.  В  воздухе  стоял
привычный   умиротворяющий   рокот   мотора.  Перед  Сальвадором
протянулись пустые желтые ряды деревянных  лавок,  и  он  выбрал
себе место посередине.	Еще несколько минут отдыха, и электричка
тронулась,  рокот прекратился, а за окном под тихое постукивание
колес  стали  проплывать  кроны  сосен.  Электричка  вьезжала на
насыпь,  и слева можно было рассмотреть Москва-реку. Сама Москва
приближалась,  и  приближался конец сладостного безделья.  Нужно
было явиться по адресу: улица Станкевича,9.
Сальвадор смутно помнил,  что Станкевича где-то
 между	Арбатом  и  метро  "Парк
культуры", вышел на Арбате и,  углубившись в лабиринт выметенных
старых	переулков,  спросил,  где.  Прохожий  показал,	и  скоро
Сальвадор уже шагал со средней скоростью  по  улице  Станкевича,
боковым  взглядом  осматривая  дома.  Больше  прохожих	не было.
Казалось,  люди избегают этих тихих улиц с  чистыми  тротуарами,
где   расположено   много  иностранных	посольств.  По	сторонам
тянулись то серые монументальные дома начала века, то особняки с
оградками и без оградок.  В высоких домах,  наверное, жили люди,
и, может быть даже, вполне обычные люди, но улица все равно была
пустынной,  и стены были покрыты пылью. Дом девять тоже оказался
посольством  неизвестной  Сальвадору  страны.  От   улицы   двор
отделяла  старинная  кованая  решетка  с  каменными  столбиками,
внутри виднелся особняк,  а рядом с  воротами  на  решетке  были
укреплены  стеклянный  ящик  с	картинами  процветания и тяжелый
пестрый  флаг.	 В   стеклянном   ящике   фотографии   полуголых
улыбающихся  людей  в лаптях на фоне джунглей,	соломенных хижин
и вполне
среднерусской  лошади.	Сальвадор  прочитал  табличку:	Brizanya
Ambassadorum,  на  каком-то странном варианте латыни.  В воротах
стояла будка с милиционером, который неодобрительно посмотрел на
Сальвадора,  но не пошевелился. Сальвадор в прежнем темпе прошел
мимо.  Пролет.	Теперь	нужно  уходить	отсюда	и  думать,   как
пользоваться  этим  адресом  - если только он что-нибудь значит.
Сальвадор шел не спеша и не  особенно  опасаясь.  Он  знал,  что
искусство   наружного  наблюдения,  так  лелеемое  Медниковым  и
другими  асами	сыска,	давно  утрачено.  К  тому  же,	согласно
внешнему виду событий,	выслеживать Сальвадора на улицах некому.
Да  и  нет  в  этой  стране  никаких  шпиков,  жучков  и  прочих
легендарных  персонажей.  Только  пыль и мордобой.  Не надо лишь
ходить на  вокзал,  там  могут	проверить  документы.  Сальвадор
мысленно   поблагодарил  безголового  Александра  Ивановича:  он
снабдил Сальвадора костюмом охранника.	Комбинезон  имел  лесной
вид,  но был достаточно чистым и не бросался в глаза. Совершенно
непонятно было,  куда девалась целая ночь.  Сальвадор  дочитывал
рукопись вечером,  а вышел из подземелья ранним утром.	И сейчас
еще было далеко до полудня.  При этих  мыслях  сразу  захотелось
жрать. Сальвадор выгреб из карманов оставшуюся мелочь: сорок три
копейки.  Этого могло хватить на целую канистру воды и на  хлеб.
Он  вошел в первую попавшуюся булочную.  Там вкусно пахло свежим
хлебом,  в кассе сидела толстая баба  в  накрахмаленном  халате.
Сальвадор   купил   ржаной   хлеб  и  отправился  на  набережную
Москва-реки  обедать  и  размышлять.  Он   с   видом   праздного
любопытства  наклонился  над  перилами,  глядя	в  мутную воду и
отколупывая кусочки хлеба.  Сальвадор никак не мог рассмотреть в
колеблющейся воде,  отросла у него щетина или нет.  Было похоже,
что нет,  и это согласовывалось с  потерей  целой  ночи.  Налево
простиралась  панорама	Москва-реки.  Там сиял золотыми куполами
Кремль,  а почти  напротив  громоздилось  большое  серое  здание
двадцатых годов.  Было жарко и неуютно. Теперь следовало звонить
в справочную.  Brizanya.  Какое-то  дурное  название.  Сальвадор
сосчитал двушки: их было всего три. Он развернулся к реке спиной
и отправился к метро "Парк культуры" -  искать  телефон-автомат.
Там было полно народу, по тротуарам бегали мужички, толстые бабы
и красивые девушки.  Сальвадор вспомнил Бормана:  тот,	наверно,
так  и	не  догадался,	что Сальвадору нужны девушки.  Но сейчас
трудно	было  понять,  что  нужнее  всего.  Может  быть,  только
несколько  слов из песни ?  В будках были выбиты стекла,  внутри
пахло мочой. Сальвадор открыл скрипучую тяжелую дверь, осторожно
сделал шаг вперед и устроился возле телефона.  Потом набрал 09 и
спросил номер посольства Бризании. И опять, как уже было раньше,
попросили  подождать,  раздался стук каблучков,  а потом мужской
голос произнес:

	 - Ваша фамилия ?

	 - Клеточников, - ответил Сальвадор.

	 - Там и стойте. От телефона далеко не отходите.

		   2.30

    Сальвадор вышел из	будки  и  остановился  под  единственным
здесь  деревом,  лицом	к  тротуару.  Выставляться  было большим
риском,  но  другого  выхода  Сальвадор  не   видел.   Он   стал
внимательно рассматривать окрестность,	хотя,  в общем, это было
незачем.  В ушах гудело от множества  проносящихся  по	Садовому
кольцу машин.  Если бы не этот мерзкий звук,  все вокруг было бы
замечательным:	нарядно одетый народ, деревья, клумбочки, солнце
и  веселое оживление.  Самое странное,	что на давящий гул машин
никто не обращал внимания. Мимо, смеясь, прошли еще две красивые
девушки,  тоже не обращая внимания ни на шум,  ни на Сальвадора.
Над той стороне возвышались белые здания  Провиантских	складов.
Они  царили  над  площадью,  но  никто этого не замечал.  Пустые
пространства стен были покрыты вездесущей серой  пылью,  но  все
равно  казались  белыми.  Барельефы  под  самой крышей тоже были
облеплены пылью и старой побелкой. Люнеты и барельефы казались с
этой  стороны  улицы  маленькими,  но  Сальвадор  знал,  что они
огромны.  Здания как будто пребывали  во  сне,	отгороженные  от
Москвы коркой грязи,  призванной охранять покой стен. Как сказал
Эпштейн:  "Жирные русские женщины и покосившиеся  города".  И
вдруг	Сальвадор   увидел,   что   все  другие  дома,	асфальт,
неисчислимые столбы,  лотки,  крыши и червивое шевеление метро -
только	мусор  и пыль в пустыне,  где среди барханов возвышаются
Провиантские  склады,  лучшее  произведение  Стасова.  С  другой
стороны,  это  здание строилось почти во времена Эпштейна,  и
непонятно,  чем он был недоволен.  Лучшеют ли города, или только
женщины?  В  гул  потока машин ворвался визг тормозов.	Напротив
Сальвадора  остановилась  толстенькая	блестящая   иномарка   с
зелеными стеклами,  и оттуда с радушной улыбкой вышел совершенно
незнакомый  Сальвадору	человек  в  отутюженном  пиджаке,  пожал
Сальвадору руку и, здороваясь, усадил его в машину.

		   2.31

    Никогда еще Сальвадор не ездил в иномарках.  Все внутри было
отделано каким-то бархатом или вельветом.  Несмотря на	жару,  в
машине	 было	прохладно.   Мотор   работал  бесшумно.  Спутник
Сальвадора управлял машиной,  почти  не  двигаясь,  и  Сальвадор
представил,  как  нужно  было  бы  вертеть головой,  нажимать на
педали и  дергать  рычаг  в  советской	машине.  Иномарка  легко
обгоняла всех остальных. Садовое кольцо было забито машинами, но
дым не проникал в салон.  Они круто развернулись и  помчались  к
Павелецкому   вокзалу,	 свернули  по  дороге  направо	и  скоро
выскочили на Каширское шоссе.  Проехав	пару  километров,  опять
свернули  направо  и  потом  долго  петляли по каким-то дорожкам
между деревьями, складами и одиноко торчащими в парке кирпичными
домиками.   Машина  остановилась  у  одного  из  таких	домиков,
типичных для дореволюционных больниц или зданий железнодорожного
ведомства:   хороший   кирпич,	 высокие  стены,  высокие  окна,
деревянный навес крыльца.  Кругом запустение,  разбитые дорожки,
одинокие  кусты  и  серые  слежавшиеся мусорные кучи,  в которых
поблескивали стекла.  Зато здесь было прохладно. Внутри оказался
небольшой  коридорчик,	а  в  стороны вели высокие,  до потолка,
двери,	обитые в неизвестно какие времена  черным  дерматином  с
торчащей  ватой.  Шелестя  обивкой  по полу,  спутник Сальвадора
открыл дверь и ввел Сальвадора	в  просторную  комнату,  где  на
стульях вдоль стен сидело несколько человек, некоторые в кепках.
На  стене  висела  небольшая  фотография  Ленина.  Один  из  них
спросил:

  - Это вы загрызли Бормана ?

  - Я, - ответил Сальвадор.

  - Да,  сделано  отлично  ...	Что  с остальными?  Амфитеатров,
Таратута ?

  - Амфитеатрова убили при мне, Таратуту растворили в кислоте на
Проспекте Вернадского. Так мне сказал Борман.

  - Теперь, как мы с вами будем работать ?

  - А кто вы такие?

  - Мы	не имеем отношения к Борману.  Мы хотим,  чтобы те,  кто
улетел,  благополучно вернулись и заняли свое место.  Мы  знаем,
что вы вызваны, или призваны, или, вернее, сами напросились - не
важно.	Мы знаем,  что вас нельзя убить.  Мы знаем,  что  ракета
возвращается  или  уже вернулась.  Больше мы не знаем ничего,  и
главное,  не знаем, какова ваша функция, зачем понадобилось ваше
вмешательство.	Наверняка  вы и сами этого не знаете.  Мы просим
вашей помощи.

  - Борман тоже просил моей помощи.  Вы не  побрезгуете,  что  я
простой подзаборный инженер, бездомный и безденежный?

  - Вы	 говорите   глупости.  У  нас  нет  этих  номенклатурных
предрассудков.	Лучше расскажите,  что вы  видели  на  проспекте
Вернадского.

  - Знаете ли вы об отчете Эпштейна?

  - Не знаем, расскажите. И главное, расскажите, как вы загрызли
Бормана! При возможности его загрыз бы любой из нас.

  Сальвадор оглянулся  в  поисках  стула.  Напряжение,	 которое
чувствовалось	вначале   между   Сальвадором  и  этими  людьми,
уменьшалось.  Все загремели стульями,  подвигаясь к  стоящему  у
окна старому письменному столу.  Один стул выдали Сальвадору, он
уселся у стола и стал рассказывать свою историю - как и  раньше,
умолчав про талисман.

		   2.32

    - Так  как же вы все-таки загрызли Бормана ?  - спросил один
из собеседников, когда Сальвадор закончил.

    - Не  знаю.  Наверно,  таково  мое	 свойство,   -	 ответил
Сальвадор.  Я ничего не помню с того момента, как увидел остатки
Таратуты, до того, как вылез через отдушину метро на Мичуринском
проспекте.

    - Там же решетки, - подал голос один из слушателей.

    - Повторяю,  я не знаю.  Думаю, это мои личные проблемы. Я и
так рассказал вам все.

    Слушатели, до   этого   неподвижные    и	сосредоточенные,
переменили  позы  и  посмотрели  друг  на  друга,  а  потом  все
уставились на сидящего в центре человека в отутюженном	пиджаке.
Это был тот самый, что привез Сальвадора.

    - Давайте  решать,	что  теперь  делать,  - произнес тот.  И
добавил,  глядя на Сальвадора:	- Вас не смущает,  что здесь так
много людей?

    - Это не совсем понятно, - ответил Сальвадор.

    - Это  все	наши  люди.И  огласка  скорее  поможет нам,  чем
помешает.  Конечно,  если мы не будем специально трубить на весь
мир.  Но  вот  в  чем вопрос:  почему они сами молчат,	если уже
приземлились?

    - Может  быть,  для  посадки  или  еще  для  чего-то   нужно
присутствие на базе. Думаю, нужно поехать в Индию.

    - Прямо сейчас? - скептически спросил один из слушателей.

    - Прямо  сейчас,  - сказал начальник и встал.  - Теперь всем
ждать, работать в прежнем порядке. Его я забираю с собой. Леонид
Макарович, вечером я принесу вам паспорта. Завтра вы подготовите
мне билеты на самолет. На этом мы с вами закончим. Спасибо.

    И они все вышли на улицу.  Одни  заговорщики  разбрелись  по
замусоренным  аллеям  по  направлению  к скрытым в гуще деревьев
другим	таким  же  домикам,  другие  набились	в   начальникову
иномарку.  Начальник  высадил  их  возле  завода  "ЗИЛ" и поехал
дальше вдвоем с Сальвадором.

		   2.33

    Они остановились возле многоэтажного дома в районе	Таганки.
Начальник   с	шумом,	облегченно  вздохнул,  запер  машину  и,
улыбнувшись, сказал Сальвадору:

   - Меня зовут товарищ Мочарьев. Я полковник ГБ.

     Звеня ключами от машины,  товарищ Мочарьев вошел в подьезд  и
поднялся  по лестнице вверх.  Сальвадор шел за ним.  Они открыли
дверь квартиры, и товарищ Мочарьев гостеприимно заявил:

   - Здесь я живу.  Оставайтесь тут, будьте как дома. Продукты в
холодильнике. Я ухожу до вечера. Думаю, все будет тихо, в случае
чего действуйте по обстановке. Готовьтесь, завтра мы улетаем.

    И он  ушел,  оставив  Сальвадора  одного.  Сальвадор   пошел
осматривать квартиру.  Похоже, здесь действительно жили. Женской
руки в квартире не чувствовалось, но и голых красоток не было на
стенах, сообразно с положением хозяина. Было всего две комнаты и
маленькая прихожая между ними, а между вешалкой и входной дверью
стоял  старый  холодильник "Саратов".  Сальвадор открыл дверку и
увидел,  что холодильник отключен от  сети  и  используется  как
шкаф.  Он  был	набит альпинистским и туристским снаряжением,  и
Сальвадор подумал, что они все-таки знали об отчете Эпштейна.
Вопрос разьяснился, когда Сальвадор увидел на стене фотографию -
там была вся троица в сборе:  Александр Иванович, товарищ Мочарьев
и Таратута. Они стояли на фоне каких-то скал и весело улыбались,
в полном альпинистском снаряжении,  и были намного  моложе,  чем
теперь.  Но  все  равно  каждого  легко  было узнать.  Настоящий
холодильник нашелся на кухне, и Сальвадор наконец-то поел. Потом
он  не	торопясь  выпил  несколько стаканов чая и снова принялся
ходить по квартире.  В	первой	комнате  было  прохладно,  здесь
стояли диван, журнальный столик, книжный шкаф и всякие комнатные
растения на полках и на полу - что-то вроде гостиной.  Сальвадор
подошел  к  книжной полке.  Набор книг был совершенно случайным:
иностранные книги про животных,  Пикуль, библиотека классики для
юношества,  несколько словарей.  Сюда же затесалась ксерокопия с
надписью  на  обложке  "Hewlett  Packard.   Operation   manual".
Сальвадор  вернулся  на  кухню,  вытащил  из холодильника пиво и
покайфовал немного на диванчике,  а  потом  отправился	смотреть
другую комнату.

		   2.34

    Там его ожидал сюрприз:  то, что Сальвадор сначала принял за
импортный одежный шкаф,  оказалось вовсе не шкафом.  Под стенкой
рядом  с  настоящим  шкафом  для  одежды стояла типовая СМовская
стойка.  На белый каркас были навешены стандартные блоки СМ  ЭВМ
черного  цвета	с  красными лампочками.  Рядом на низком столике
стоял  дисплей,  на  котором  висели  большие  пестрые	трусы  с
коричневым следом по шву.
 В нижней части шкафа располагался блок питания,  оттуда  торчал
провод	со  штепселем,	сиротливо  висящим  на	спинке стула.  У
противоположной стены находилась  хозяйская  кровать.  Сальвадор
убрал  трусы  с  дисплея.  Под ними оказался новейший фрязинский
монитор  15-ИЭ-0013,  конусообразный  и  зеленый,   висящий   на
кронштейне.  Рядом  на	столике  лежал	похожий на световое перо
блестящий  цилиндр  с  проводами,  идущими  за	стойку	 машины.
Сальвадор  знал машины ряда СМ-3,  СМ-4 - эти машины сдирались с
машин фирмы DEC.  Здесь,  похоже,  стояла машина CM-2 или  CM-1,
содранная   с  Hewlett-Packard.  Сальвадор  воткнул  штепсель  в
розетку и,  пошарив за углом железной  стойки,	включил  машину.
Комната  наполнилась  гудением	вентиляторов,  хотя  и	не таким
громким,  как можно было ожидать. Видно, вентиляторы были хорошо
смазаны.   Сальвадор  наклонился  над  дисплеем.  Если	там  нет
автостарта,  придется изучать Operation manual.  Но машина сразу
загрузила какую-то программу, которая вывела на экран меню:

      1. Режим
      2. Начало
      3. Отмена.

    Сальвадор нажал  двойку,  и  ничего  не произошло.	Тогда он
нажал единицу,	и машина выдала на пустом экране колонку цифр от
нуля  до девяти.  Наверное,  это были номера режимов.  Сальвадор
вводил разные цифры,  но безрезультатно.  Нажав  АР2,  он  снова
вышел  в главное меню,	опять выбрал двойку и стал рассматривать
световое перо.	Оно было толстым, сантиметров в двадцать длиной,
половина  никелированная и блестящая,  а другая половина покрыта
пластиком,  и оттуда  торчали  подключенные  к	машине	провода.
Никелированный	конец  был пустой внутри,  в виде трубки с очень
толстыми стенками,  покрытыми изнутри чем-то вроде черной  губки
или  кожи.  Сальвадор  безуспешно  тыкал никелированным концом в
дисплей,  а потом сунул в отверстие палец.  Сразу цилиндр в  его
руке  дернулся,  а  зеленый  экран фрязинского дисплея загорелся
ярким светом.  На экране появилась картинка,  черно-белая,  или,
вернее, серо-зеленая, но все равно хорошо была видна очень худая
девчонка с длинными волосами и таинственным выражением лица. Она
была  совсем  голой  и	смотрела куда-то влево.  Сальвадор очень
удивился: такие дисплеи не могут выводить картинки, а показывают
только буквы.  Дисплей этот явно был переделан.        Сальвадор
пошевелил пальцем,  и сбоку экрана  выехал  длинный  залупленный
член с острыми краями головки. Цилиндр у Сальвадора в руке начал
вибрировать,  а девица старательно  облизывать	член  снизу,  не
теряя  загадочного  выражения  лица.  В уме у Сальвадора всплыли
никогда не раньше не слышанные,  но  почему-то	знакомые  слова:
"Виртуальная  реальность".  Сальвадор  встал  и выключил машину.
После гула вентиляторов в комнате наступила приятная тишина, и в
это время Сальвадор услышал лязг ключа в замке входной двери.

		   2.35

    Вошел товарищ  Мочарьев,  и,  увидев Сальвадора возле машинной
стойки, произнес:

    - Знакомитесь  с  техникой?  Это,  кстати,	тоже   продукция
Бормана.  Его  фирма  делает  и  полезные  вещи.  И  это  еще не
последнее слово техники:  сейчас они разрабатывают новую модель,
создающую иллюзию полного погружения.  На голову надевается шлем
вроде мотоциклетного,  а в нем	стереоэкраны  напротив	глаз.  В
шлеме - инерционный датчик,  машина отслеживает повороты головы,
наклоны,  в общем - знает,  как  вы  двигаетесь.  Соответственно
меняется  изображение на экранах.  Жаль только,  что управляющая
машина очень большая.  Сейчас у них это сделано на базе ЕС-1060,
она не влезет в мою квартиру. Вы уже успели попробовать ?

   - Что-то не хочется.

   - А напрасно! Вы уже настолько уклонились от общей линии, что
можете без страха освободиться от условностей.	Я  больше  всего
ценю  свободу.	Свобода  -  это  прежде всего свобода "от" - (он
выделил слово "от") ,  - а потом уже можно  говорить  о  свободе
"для".  Большая  свобода  и  большое  наслаждение  начинается  с
маленькой свободы  и  маленьких  наслаждений.  Для  того,  чтобы
решать	глобальные  задачи,  вы  должны быть свободны по крайней
мере от мелочных ограничений.

   - Я и так свободен дрочиться когда захочу.

   - Но здесь совсем другой уровень!  Уже в самом начале  у  вас
есть возможность выбора и возможность творчества.  Во-первых, вы
можете выбрать	любой  из  десяти  режимов.  Стандартные  режимы
различаются только по силе и скорости. Но если вы хотите, я могу
показать вам другую программу - она вызывается не по меню,  а из
операционной   системы.   Чтобы  вызвать  эту  программу,  нужна
определенная квалификация,  это нужно,	так сказать,  заслужить.
Там  можно  спроектировать  другой  режим  и вставить его вместо
стандартного. А если вы умеете программировать, то есть описание
формата,   в   котором	 задается   режим.   Тогда   вы  сможете
запрограммировать практически любой вид воздействия,  без всяких
ограничений.  Вам дается возможность творчества.  И заметьте, мы
еще не касались связи машин!

    - Я понимаю,  что все это очень хорошо и классно,  но  зачем
тут  теоретическое обоснование?  Не бойтесь,  я пойму вас и так.
Просто сейчас мне не хочется этим заниматься.

    - Если бы все мои желания ограничивались этой машинкой,
- товарищ  Мочарьев  толкнул ногой край стойки,  - то так бы оно и
было.  Но  мы  тем  и  отличаемся  от  таких,  как  Борман,  что
бескорыстно думаем не только о себе,  но и о других.  Или, может
быть, это какая-то другая корысть, будем говорить пока так. Есть
коммунисты  и коммунисты.  Те,	кого представляет Борман,  хотят
буржуйского  благополучия  для	себя,	и   если   условием   их
благополучия   является   благополучие	 остальных,  то  они  не
возражают.  Они   могут   даже	 реформировать,   или,	 вернее,
деформировать	социализм,   с	тем,  чтобы  он  меньше  ущемлял
общественное благополучие.  Их кредо - это сохранение  нынещнего
порядка.  Наше	дело - дело изменения мира.  Мы не знаем с такой
определенностью,  чего мы хотим,  мы постоянно в поиске,  а  для
этого нам нужны теория и творчество.  Мы, так сказать, чувствуем
идеал, приблизительно содержащийся в словах: "Свободное развитие
каждого есть условие свободного развития всех".

    - Но вас устраивает сотрудничество с человеком,  которого не
интересует теория?

    - Вполне. Что же тогда вас интересует ?

    - Давайте присвоим мне гордое название "Авантюрист".

    Товарищ Мочарьев рассмеялся и направился к выходу из  комнаты.
В  коридоре он вытащил из портфеля желтую бутылку с коньяком,  и
они пошли распивать ее на кухню,  закусывая огромным количеством
холодной ветчины.  Новый начальник сказал,  что самолет отлетает
утром.

		   2.36

    Сальвадора разбудил   пронзительный    грохот    будильника.
Вчерашний  коньяк  был	хорош,	от  него ничего не осталось ни в
голове,  ни на лице.  "Вот что они,  сволочи,  пьют",  - подумал
Сальвадор   и	отметил  про  себя,  что  более  подходящую  для
советского человека мысль трудно придумать.  Они  спустились  во
двор,  где  была утренняя прохлада.  В аэропорт ехали долго,  но
лучше,	чем вчера - в этот ранний час было  мало  машин.  Пустые
широкие  проспекты  просвечивались  вдоль  яркими  косыми лучами
восходящего солнца и казались чистыми,	потому что машины еще не
подняли пыль. Сальвадор подумал, что он и в самом деле перестает
быть советским человеком - советские люди не ездят так часто  на
хорошем  транспорте.  Тот самолет,  этот автомобиль,  теперь еще
Шереметьево-2...  К большому темно-серому зданию аэровокзала вел
длинный  бетонный пандус,  посередине которого у бортика торчало
несколько молодых людей неопределенного вида. Еще парочка стояла
возле  дверей,	даже  не пытаясь хотя бы курить,  и бесцеремонно
оглядывая всех входящих.  "Нас это не касается",  - тихо  сказал
товарищ  Мочарьев,  и  Сальвадор взглянул вверх.  В высоту уходила
темно-серая бетонная стена  с  черными	стеклами,  а  под  самой
крышей	висели циклопических размеров красные буквы "Москва".  И
это тоже было достойно	Шпеера,  хотя  аэропорт  и  строился  по
иностранному проекту. Внутри все было чисто, весело и опрятно. В
разных местах стояли стеклянные лотки  и  тележки,  заставленные
разноцветными непонятными вещами,  возле них улыбались девушки с
розовыми лицами.  Никаких обьявлений по радио не было слышно, не
было  и  никаких клеенчатых диванчиков.  Сальвадор и его спутник
поднялись наверх и уселись у стойки бара. Товарищ Мочарьев заказал
какую-то  желтую  жидкость,  газированную и пахнущую апельсином.
"Надо бы сходить в туалет",  - не стесняясь,  сказал  Сальвадор.
Товарищ  Мочарьев с неудовольствием глянул на часы и пошел в конец
этажа. Туалет благоухал, но запах не был навязчив. Унитазы здесь
были не белыми,  как привык Сальвадор,	а голубыми, и стены были
покрыты невиданным узорчатым кафелем.  Потом они подошли к одной
из  широких  дверей,  расположенных в ряд в черной стене,  и без
помех вошли внутрь.  Не было ни толкотни,  ни давки,  и  никаких
обьявлений  по	радио.	Еще один молодой человек неопределенного
вида просмотрел документы,  а потом билеты взяла толстая баба  с
черными  волосами  и  жирной кожей,  в синем халате,  похожая на
парикмахершу. Это было последним приветом родины.

		   2.37

    Когда они  приземлились,   и   Сальвадор   вышел   на   край
самолетного  люка,  его  лицо  обдало жаром.  Здесь было намного
жарче, чем в Москве. Прямо возле аэровокзала по тротуару бродили
священные  коровы,  с  длинными копытами и длинными рылами.  Они
обмахивали хвостами стоящие на стоянке автомобили,  а в  стороне
стояли	трое  смуглых  индийцев с большими глазами и смотрели на
коров.	Один из индийцев,  в  белой  чалме,  недовольно  говорил
что-то остальным, и вот они куда-то побежали, выполняя указание.
Белый маленький  аэровокзал  походил  на  Шереметьево-1.  Высоко
ввверху  мотались  под ветром хвосты торчащих из газонов длинных
изогнутых пальм.  Товарищ  Мочарьев  вышел  к  кромке  тротуара  и
остановился,  чего-то ожидая.  Сальвадор встал рядом,  смотря на
пеструю толпу.	К ним  подошел	человек  во  френче,  с  черными
волосами и в очках.  Он поздоровался с начальником и Сальвадором
за руку и повел через площадь к японскому джипу,  стоящему ближе
всех к выезду.

  - Марш-бросок, - произнес товарищ Мочарьев, - и чем быстрее, тем
лучше.	Этот человек рискует,  но ему хорошо  заплачено.  Служба
безопасности  должна  контролировать всех иностранцев,	а он сам
начальник службы безопасности аэропорта.  Правда,  у нас бы этот
номер не прошел.

    Товарищ Мочарьев  замолчал.  Сальвадор  с интересом смотрел на
проносящиеся мимо дома столицы.  Индия влекла его не меньше, чем
некогда Эпштейна. Сальвадор никогда раньше не подозревал, что
иностранная толпа так сильно отличается от нашей. Все были одеты
невероятно  пестро  и  разнообразно  и	совершенно независимо от
возраста.  Выпятив  животы,  фланировали  какие-то  старички   и
старушки в шортах, деловой походкой проходили невероятно смуглые
и черные индийцы в безукоризненных серых пиджаках  и  галстуках,
семенили круглоголовые женщины в оранжевых длинных платьях,  при
этом некоторые прохожие шли  группами,	не  стесняясь  и  громко
разговаривая на всю улицу. То здесь, то там стояли, приткнувшись
к  тротуару,  остроносые  священные  коровы.  Автомобили,  среди
которых  еле  протискивался  джип,  были разрисованы надписями и
облеплены пестрыми наклейками,	причем половина машин ехала явно
без  всяких  правил.  Неторопливо проплывали красные двухэтажные
автобусы.  Искусно  лавируя  среди  машин,  мимо  проехали  двое
молодых  индийцев  на мотоцикле,  парень и девушка в европейских
обрезанных джинсах.  У девушки на лбу  был  приклеен  кружок,  а
волосы	ее были собраны в хвост и завязаны черной резинкой.  Все
это так не походило на серую пришибленную публику центра Москвы,
и  вместе  с  тем  напоминало эту публику,  что Сальвадору стало
весело.  Как раньше Эпштейн,  Сальвадор безмятежно глядел  то
вокруг,  то  на  своих спутников,  которых,  вероятно,	придется
убить.	Дома на улицах было трудно  рассмотреть  из-за	вывесок,
занимающих  каждый  сантиметр стен и висящих в самых неожиданных
местах в самых разных положениях.  Только одна странность была в
этой толпе: изредка на тротуаре попадались люди в серых френчах,
обтягивающих  круглые  маленькие  животики,  идущие  уверенно  и
как-то	отстраненно,  и  толпа	как  бы  обтекала каждого такого
человека  во  френче,  оставляя  между	собой	и   ним   пустое
пространство.


		   2.38

    Потом город кончился.  Промелькнули белые  корпуса	каких-то
фабрик,  бетонные заборы, и началось многорядное шоссе, уходящее
вдаль.	Спутники молчали,  и Сальвадор подумал, что они не знают
языка,	который был бы понятен им обоим.  Может ли полковник КГБ
знать английский язык ?  Сомнение разрешил  индиец,  который  на
ломаном русском спросил Сальвадора:

  - Как называть вас ?

  Товарищ Мочарьев бросил на Сальвадора беглый взгляд, и тот ответил индийцу:

  - Сальвадор.

  - Salvatore ? Espanol ?

  - Нет, русский.

  - Я трудно звать русским. Звать я Жорж.

  - Джордж, - поправил товарищ Мочарьев. - Тут полно русских школ.
Давайте отдохнем, у меня есть армянский коньяк.

   Жорж тут же стал перестраиваться в правый  ряд,  лихо  срезая
углы перед самыми носами других автомобилей.  Раздались истошные
визги клаксонов,  но водители,	замечая  за  рулем  человека  во
френче,  резко ускоряли движение и уезжали вперед. Жорж выехал с
шоссе на обочину и остановил машину.  Опять появились  вчерашний
коньяк	и  ветчина.  Коньяка  пили очень мало,	только маленький
стаканчик,  и Жорж  с  сожалением  проводил  взглядом  недопитую
бутылку,  изчезающую в сумке товарища Мочарьева. Зато ветчины, как
и вчера, было много.

  - Надо всю ее сьесть,  - предупредил товарищ Мочарьев,  -  иначе
она испортится.

  Все это   походило  на  безобидный  пикник.  Потом  они  снова
отправились в путь,  причем Жорж выехал на самую  левую  полосу,
где  только  изредка  со свистом проносились длинные,  наверное,
американские,  автомобили,  и здесь Жорж  показал  класс.  Ветер
свистел  в  ушах,  товарищ  Мочарьев  замер  в	напряженной  позе,
полусогнув  руки  и  корпус,  а  горы  на  горизонте,  казалось,
приближались на глазах. Когда солнце стало краснеть и опускаться
к горизонту пыльной каменистой равнины,  они вьехали в старинный
город  с  узкими  улицами.  Сегодняшняя  цель  путешествия  была
достигнута: Химачал Прадеш, город Шимла.

		   2.39

    В этом городе почти не было машин. Кривые узкие улицы вились
по горным склонам, и можно было встретить здания разных эпох: от
современных до	старинных  английских.	Но,  в	общем,	все  это
выглядело бедно,  и Сальвадор догадывался, что за приличными еще
фасадами скрываются обыкновенные трущобы.  Шимла походила больше
не на Ялту, а на Москву в районе Белорусского вокзала.

     Утром они все трое вышли из гостиницы и отправились куда-то
по  лабиринту  старого	города.   Улицы   были	 прохладными   и
коричневыми,  а  небо  над  железными  крышами	чистым	и синим.
Казалось,  крыши соседствовали со снежными вершинами, откуда дул
свежий	ветер,	но  Сальвадор  знал,  что горы еще очень далеко.
Иногда старая застройка как бы разрывалась, освобождая место для
чистенького  скверика  и  бетонного  здания  европейского вида с
автостоянкой за сетчатым забором.  Дворники поливали из  шлангов
цветы  и  деревья.  Индиец  Жорж пристальным взглядом осматривал
подьезды гостиниц и перспективу улиц. Постепенно в воздухе стала
появляться пыль, дальние горы в просветах улиц заволокло дымкой,
стало жарко,и улицы начали наполняться пестрой	толпой.  Публика
здесь  была  не  такой,  как  в Дели:  гораздо больше любопытных
пузатеньких стариков и старушек с белой кожей (видимо,	западных
туристов),  часто  встречались	пожилые  мужчины  в  потрепанной
шерстяной  одежде,  с  усталыми  и  агрессивными,  как	у   всех
крестьян,  лицами.  Понтовые  молодые  люди,  тоже  в свитерах и
каких-то шкурах,  напоминали Сальвадору Беню  Крика.  По  камням
мостовых  цокали копытцами мохнатые ослики,  накрытые шерстяными
покрывалами и навьюченные серо-коричневыми  тюками.  Вдруг  Жорж
тихо  сказал что-то,  и товарищ Мочарьев взял Сальвадора за руку и
не торопясь развернулся лицом к витрине только что  открывшегося
магазинчика.  Индиец  пошел  дальше.  Сальвадор  наблюдал за ним
краем глаза.  Жорж спокойно  шел  по  самому  краю  тротуара  и,
поравнявшись  со  стоящей  у  обочины  чужой машиной,  небрежным
движением  (но	Сальвадор   заметил,   с   каким   усилием   тот
зафиксировал  тело  в напряженной позе) опустил боковое стекло и
просунул внутрь руку.  Потом он открыл дверцу,	сел в  машину  и
немедленно   поехал,   развернувшись  к  Сальвадору  и	товарищу
Мочарьеву.  Они подошли к проезжей части и плюхнулись в автомобиль
почти на ходу,	после чего индиец,  медленно прибавляя скорость,
помчался  по  наиболее	прямым	улицам.  Потом	он  вдруг  резко
затормозил,  свернул в узкий переулок, куда выходили одни только
стены высоких домов без окон,  и  короткими  четкими  движениями
заменил  на  машине номера.  Товарищ Мочарьев смотрел на индийца с
интересом и вместе с тем с каким-то неудовольствием.  "Зачем эти
уголовные штучки? - сказал он Сальвадору. - Плохо организовано".
Сальвадор промолчал.  Индиец ничего не понял или  не  расслышал,
только	поднял	на  них раскрасневшееся от работы потное лицо со
злым взглядом. Товарищ Мочарьев с улыбкой сказал: "Ну, поехали", -
и  индиец  опять  уселся  за руль,  с довольным видом поерзав на
кресле.  Они  с  места	рванули  вглубь  переулка,  где   дорогу
перегораживала	 какая-то   серая  стена,  но  прямо  перед  ней
обнаружился крутой поворот,  и машина стала петлять по старинным
улицам,  постепенно  переходящим  в  каменистые пустыри,  где на
веревках было развешано белье и  возле	камней	лежали	лохматые
коричневые овцы с мусором в шерсти.  Город закончился и началась
индийская проселочная дорога.

		   2.40

    - Если бы мы не были так заняты,  - сказал товарищ Мочарьев, -
мы бы заехали в дом Рериха.  Вон там,  - и он показал рукой. Там
сейчас что-то вроде музея, но лучше нам туда не показываться.

    - И пионеров туда водят ? - спросил Сальвадор

    - Есть в Индии пионеры ? - спросил товарищ Мочарьев у Жоржа

    Тот оскалил  белые	зубы,  ничего  не  поняв.   Когда   Жорж
улыбался,   в  своем  сером  френче  он  походил  на  китайца  с
карикатуры в советской газете.	Когда  Жорж  не  улыбался,  зубы
прятались,  и тогда он принимал серьезный, интеллегентный и даже
немного надменный вид.	Сальвадор привык,  что люди  в	пиджаках
имеют  желто-голубые помятые лица и большие животы,  и внешность
подтянутого  смуглого  человека,  не   соответствующая	 френчу,
импонировала Сальвадору.  "Да, разные бывают санитары", -подумал
Сальвадор. Глаза товарища Мочарьева были водянисто-серыми и ничего
не  выражающими,  глаза  Жоржа были коричневыми и спокойными.  У
Сальвадора глаза были вообще пестрыми.	Он  смотрел  на  себя  и
своих  спутников  как бы со стороны:  по горным долинам в клубах
пыли пробирается машина с тремя авантюристами, не хватает только
белого шарфа на шее предводителя. Пыль стелилась сзади, оставляя
за машиной длинный след.  Жорж	неистово  крутил  руль,  лавируя
между  камней,	и  в  конце  концов выехал на чистую асфальтовую
дорогу с защитной бетонной полосой -  далеко  от  музея  Рериха.
Машин  на  дороге  почти не было,  дорога поднималась все выше и
выше,  потом прижалась к скале,  а с  другой  стороны  открылась
глубокая  просторная  долина.  Экспедиция  Рериха  шла по плохой
дороге несколько дней (или даже недель?) - из отчета Эпштейна
этого	нельзя	было  понять.  Только  два  названия:  монастырь
Нанганарбат и село Чхота. Горы вокруг действительно были синими,
черными  и  цветными.  Иногда  высоко  в  небе становились видны
сияющие  белые	снега.	Горы  содержали  в   себе   спокойствие,
разрушаемое  быстрым движением машины и видом разных блестящих и
кожаных штучек внутри нее.  Один раз индиец остановил машину,  и
все разбрелись между камнями и кустами,  чтобы облегчиться.  Три
минуты отдыха. Сальвадор стоял под ветерком и смотрел на яркие и
неподвижные  горы.  На	севере,  юге,  западе  и  востоке лежали
пространства заносимых песками пустынь сонных стран. Пусть спят.
Может быть,  в самом деле где-то есть убежище мудрецов,  которые
бодрствуют и мыслят вместо всех спящих?  Сальвадор думал о  том,
какой  сон  соннее  - сон равнин в форме автоматных очередей или
сон сонных гималайских монастырей.  Но потом он решил, что лучше
тоже  поспать  и  набраться  сил.  И  он  заснул  среди  камней,
пропастей и свежего горного воздуха.

		   2.41

    - Чхота, - донеслось до Сальвадора сквозь сон.

    Он открыл глаза. Машина, накренившись, стояла в тишине среди
мелких камней и травы, шевелящейся от ветра.

    - Так быстро доехали ? - спросил Сальвадор сонным голосом.

    Спутники стояли   у   открытой   дверцы,   молча  смотря  на
Сальвадора с ожиданием и,  как	показалось  ему,  с  презрением.
Никакого признака жилья не было видно,	только вверх и в сторону
уходил длинный коричневый склон, усеянный мелкими камнями.

    - Ну что, пойдем, - произнес товарищ Мочарьев.

    - Где село ? - спросил Сальвадор.

    - Там тоже нет никакого села,  - ответил  тот.  -  Села  уже
давно нет.

    Ветер усилился,  и	трава зашелестела.  Индиец закрыл дверцы
машины и указал рукой вверх по склону:

    - Туда надо идти.

    Склон поднимался к самому небу и был  гораздо  длиннее,  чем
выглядел от машины.

    - Надо через гору - сказал индиец.

    Склон становился  то  круче,  то  ровнее,  но  все	никак не
кончался.  Спутники Сальвадора разошлись немного в стороны - так
легче  было  идти по камням.  Сальвадор посмотрел назад и увидел
картину,  знакомую  по	отчету	Эпштейна:  пустая  долина   и
неподвижный   жучок   машины  внизу.  Маленькие  облака  в  небе
рассеялись,  и солнце засветило в полную силу.	Только свет  его
здесь,	 на  высоте,  был  слишком  ярким,  а  воздух  оставался
прохладным.  Монотонный ритм пути вызывал сонное состояние.  Три
человека   шли	 под   ослепительным  светом  звезды  по  белому
озаренному склону на расстоянии,  обходя камни, опустив головы и
как бы задумавшись.  Свет все больше походил на электросварку, в
нем  тонули  очертания	дальних  гор,  и   бело-голубое   сияние
подбиралось  к трем черным одиноком фигурам.  Солнце разгоралось
все ярче,  и Сальвадор почувствовал,  что  растворяется  в  этом
нестерпимо ярком свете. И он снова очутился в подмосковье.

		   2.42

    Только вдали за полем виднелся лес, которого раньше не было.
Сальвадор стоял на краю поля, над ним висели ветви старых берез.
В этой роще обычно собирали грибы. Похоже, что начиналась осень,
было мокро и прохладно.  На том конце поля раньше была жиденькая
лесополоса,  по  которой  проходила  дорога и где ездил автобус.
Теперь	там  был  виден  лес,  среди  которого	торчали   острые
деревянные крыши нескольких дач, над одной из которых возвышался
тонкий шпиль или громоотвод.  Сальвадор вышел из-под деревьев на
поле и направился к лесу напрямик, застревая в мокрой траве. Лес
начинал уже желтеть. Слева виднелось что-то вроде гор, очертания
которых  тонули  в дождливом зеленоватом тумане.  Надо было идти
вперед через пустое поле. Сальвадор шел несколько минут, и знал,
что идет правильно,  что,  может быть, цель достигнута и спешить
некуда.  Деревянная дача с громоотводом приближалась.  Дача была
новой, некрашеные стены дощатого домика с островерхой крышей еще
не потемнели от времени,  но были мокрыми от дождя  или  тумана.
Сальвадор  миновал  загородку из жердей,  какие бывают на лесных
пастбищах,  и увидел,  что дом стоит  среди  высокой  нетронутой
травы, а дверь открыта.

		   2.43

    Внутри сидели трое,  и было много разных вещей.  Люди сидели
неподвижно в спокойных,  непринужденных позах: слева мужчина лет
тридцати в клетчатой рубашке,  сжимающий в руке чашку с чаем или
кофе, от которой шел легкий дымок; справа ближе ко входу другой,
постарше;  у дальнего края стола возде самого окна, выходящего в
мокрый зеленый	лес,  черноволосая  смуглая  девушка  почти  без
одежды.  Она  смотрела	на Сальвадора в упор,  и если во взгляде
остальных было спокойствие и даже безразличие, то взгляд девушки
был  прямым  и	недовольным.  Вся комната была заполнена вещами.
Вещи  эти  были  тоже	какими-то   спокойными,   дождливыми   и
коричневыми,  некоторые  -  старинными,  как потертые деревянные
кресла, в которых сидели трое, некоторые - непонятными. Стол был
покрыт	старой	зеленой  тканью,  на  которой  стояла квадратная
хрустальная чернильница  с  серебряной	крышкой,  лежали  перья,
пожелтевшие  бумаги  и	блестящие  электронные часы.  Там же был
небольшой подносик, на котором располагался чайный прибор. Возле
окна стоял фикус в деревянном ящике Слева высокий старый книжный
шкаф,  справа - книжные полки,	но там были в основном не  книги
(книги	в  старинных  кожаных  переплетах),  а какие-то приборы,
образцы  минералов,  сухие  букеты,  реторты,  колбы  и   другие
химические сосуды,  кажется,  даже пожелтевший череп.  Некоторые
вещи не помещались в шкафах,  они стояли  прямо  на  полу  вдоль
стен,  доходя до самого входа. Дом был буквально завален хламом.
Трое молча смотрели на	Сальвадора.  Наконец  тот,  что  справа,
спросил:

    - Кто вы ?

    - Представитель,  - ответил Сальвадор, чувствуя, что говорит
правильно.

    - Чем вы это докажете ? - спросил сидящий справа

    Все оставались в тех же  позах,  не  шевелясь  и  не  отводя
взгляда от Сальвадора. Сальвадор только теперь заметил, что рука
его собеседника,  спокойно лежащая на столе, держит что-то вроде
длинной  блестящей  трубки  с  черной рукояткой.  Девушка так же
яростно и возмущенно смотрела на Сальвадора  в	упор,  глаза  ее
блестели  под  мокрыми	волосами.  Сальвадор  вынул  из  кармана
талисман от покоя и подал его сидящему справа.

   - Может быть, это подойдет ?

   Тот взял камень и не торопясь поднялся  с  кресла.  Остальные
все   так   же	были  неподвижны.  Собеседник  подошел	ближе  к
Сальвадору и открыл дверцу какого-то прибора, стоящего на полу у
самого входа. Прибор походил на высокотемпературную печь, в виде
короткого круглого корпуса,  горизонтально стоящего  на  ножках.
Человек  закрутил винты на толстой круглой дверце со стеклом,  и
сразу внутри прибора загудело, как при зажигании газа в духовке,
и  вспыхнуло оранжевое пламя.  Потом гул неожиданно затих,  и на
стекле заслонки появилась картина.  Сальвадор подошел ближе. Там
была  желто-коричневая степь с холмами на горизонте.  Холмы были
пологими и высокими,  и трава на них качалась от ветра	волнами,
которые пробегали по подножиям холмов. В желтоватом небе светило
мутное солнце.	И вдруг  Сальвадор  увидел,  что  это  не  трава
качается  волнами  от  ветра,  а  стада каких-то огромных желтых
животных проносятся по холмам и по равнине.

   - Что это? - спросил Сальвадор

   - Архей,  - ответил собеседник.  - Этот камень  очень,  очень
стар. Ему нельзя здесь быть, и, думаю, он вам больше не нужен.

   - В	сущности,  мир непроходимо сложен,  - вступил в разговор
тот,  что сидел слева с чашкой в руке.	-  И  единственное,  что
помогает хоть как-то с ним сладить, это не мораль, не разум и не
знание, а дипломатический протокол. Протокол не требует никакого
обоснования,  никакого	обьяснения,  никакого усилия.  Мы с вами
можем поговорить, прежде, чем сформулируем наш ответ.

   - Кто вы? -спросил Сальвадор

   - Здесь специальное оборудование, - ответил человек с чашкой.
-  Оно	сделано  для дипломатических контактов.  Машина дает нам
равные возможности видеть друг в  друге  то,  что  соответствует
понятиям каждой из сторон.  Вы видите людей, и это значит, что в
нас есть то, что соответствует людям в вашем понимании. На самом
деле  мы имеем совсем другую форму и сущность,	но среди прочего
мы еще и люди.	Так и вы.  Если бы мы имели вид, скажем, цветных
кругов, мы видели бы вас в виде такого же существа, а вы нас - в
виде людей.  В нас есть общее,	значит,  мы можем разговаривать.
Скорее всего, у нас нет возможности видеть друг друга в истинном
облике. Только с помощью машин.

   - Протокол принят всеми ? - спросил Сальвадор

   - Да.  Это не обычный протокол,  он не такой жесткий,  как  у
ваших дипломатов, и он регулирует более широкую сферу отношений.
Некоторые не хотят вступать в прямой контакт,  как мы,	но никто
не  враждебен  дипломатам.  Например,  у  вас  на  Земле одна из
цивилизаций не вступает с  нами  в  контакт,  но,  так	сказать,
иногда	 подыгрывает   нам   в	 нашей	 дипломатии.  Это  более
могущественная цивилизация,  чем наша,	они свободны  от  власти
причин и расстояний. Мы пока даже не преодолели световой барьер.
Наши машины  были  привезены  сюда  на	космическом  корабле,  с
большим трудом.

   - Еще одна цивилизация ?

   - По крайней мере еще две. С вашими людьми мы встречаемся уже
тысячи лет.

   - Почему  тогда  так  сложно  ?  Почему   обрывается   и   не
соблюдается последовательность, единая линия контакта?

   - Вы  не  поняли.  Мы  не  хотим управлять.	Стороны остаются
свободны  в  своих  действиях  -   в   рамках	дипломатического
протокола.

   - Значит, все свободны только в этих рамках ?

   - Тем не менее протокол принят всеми.

   Позы хозяев	дома стали свободнее.  Они продолжили прерванное
появлением Сальвадора чаепитие,  но ему чая никто не  предложил.
Девушка  у  окна  все  так же смотрела на Сальвадора в упор,  но
теперь она наклонила голову,  и прядь волос  упала  ей	на  лоб.
Сальвадор отчетливо увидел, что она красива.

    - Я тоже хочу, - сказала она. - Но мы должны ответить.

    - Но корабль возвращается с ответом !

    - Нет,  -ответила девушка у окна.  - Там нет никого.  Только
бомба.

    Этого Сальвадор  не  мог  понять   и   замолчал,   обдумывая
сказанное.

    - Зачем тогда эти разговоры ? - спросил он наконец.

    - Никто не говорит,  что бомба должна взорваться,  - пояснил
человек,  сидящий справа.  - Просто с самого начала было решено,
что здесь должен находиться космический корабль.  А теперь здесь
должна находиться еще и бомба.

    - Для уничтожения людей ? А вы и те, другие? Или вы не живые
существа, а тоже машины ? Бомба может уничтожить всю Землю ?

    - Все  цивилизации.  Всю  эту  ...	как  вы ее называете ...
брамфатуру.

		   2.44

    Собеседники опять  застыли	в  спокойных,  но   слишком   уж
неподвижных  позах.  Комната,  только  что  наполненная  влажным
осенним воздухом,  на глазах теряла свежесть красок,  и  лес  за
окном  походил	теперь на театральную декорацию.  Волосы девущки
стали как будто нарисованными грубыми  мазками	густой	масляной
краски.  Комната  становилась  меньше,	наконец  стала плоской и
превратилась   в    картину    -    картину,	выполненную    в
зеленовато-коричневых  тонах,  на  которой  было изображено трое
спокойных людей среди уютного интеллигентского	хлама.	Какое-то
мгновение картина представляла собой целый триптих: слева пустой
пейзаж с лесом и дачами у горизонта,  в центре комната, а справа
тот  же  пейзаж,  но  с  ярко  горящей	на  громоотводе  звездой
электросварки.	Потом картина покрылась  сеткой  трещин,  краски
стремительно поблекли,	потускнели, и перед Сальвадором осталась
только покрытая трещинами поверхность большого плоского камня, а
сам  Сальвадор	стоял  возле  этого  камня  в какой-то яме среди
каменных обломков.  Дно ямы поднималось вверх,	а большой камень
уменьшался,  и	вот  уже кругом был все тот же склон холма,  а в
стороне двое сидящих на земле людей.

		  2.45

    И не было никакого оружия. Сальвадор стремительно и бесшумно
лег на землю среди камней. Наверное, когда он шел по полю, то он
шел и по этому склону,	и теперь  у  него  был	шанс  продолжить
дипломатию  отдельно  от своих спутников.  Он лежал,  уткнувшись
лицом  в  камни.  Какой-то  из	этих  камешков	мог  быть  домом
пришельцев.  Теперь  все  было понятно.  Каждый,  попавший сюда,
видел то,  что готов увидеть,  из того, что здесь есть. Какие-то
монахи искали мудрости - и с ними вели ученые беседы.  Советские
жлобы доросли до космического корабля и получили его. Дальше был
запущен  механизм  непонятной  космической дипломатии.	Странный
галактический закон:  привезли бомбу,  и никто не  возражает,  а
даже,  как  тот выразился,  "подыгрывают".  И покорность судьбе,
выбравшей первого разгильдяя, прочитавшего журнал и позвонившего
в   редакцию.	Нужно	было   немедленно  попасть  в  монастырь
Нанганарбат,  и во что бы то ни  стало	найти  конец  той  нити,
которая кончалась человеком по имени Шин.  Похоже,  что особисты
не заметили Сальвадора,  и он стал отползать за перегиб холма, а
потом вскочил и скрылся в лабиринте кустов и скал.