Титова Лидия Кузьминична : другие произведения.

Следов прерывистая нить

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая книга Л.К.Титовой - о женских судьбах. О любви - но без постельных смакований. О предательстве - но без злобы и крови. О верности и долге - но без выспренности. Здесь нет драк, криминала, кровавых сцен и нецензурщины. Эта книга - о нас с вами.

Желтые розы, розы любви

(предисловие)

   С вами, мне кажется, это происходило не однажды.
   Ещё не поздним вечером, в сумерках, вы шли по улице. Дома, дома...Из окон струился свет - оранжевый, зелёный, яркий или приглушённый. Перед вами разворачивались не озвученные никем картины. Стёкла, отделяющие чьё-то жильё, вдруг исчезали, и возникал театр. Настольные лампы, торшеры всех времён и моделей, хрустальные люстры или кухонные светильники, - все они разом, словно софиты, расставленные рукой мастера по сцене, начинали высвечивать чьи-то незамысловатые будни. Вы замедляли шаг, становясь невольным свидетелем самых незначительных событий. И в какой-то миг, замерев перед видением, вы начинали чувствовать себя сопричастником всех действий. И само собой появлялось вдруг желание перешагнуть порог чужого дома. Вам даже начинало казаться, что ещё мгновение, и вам навстречу выйдет кто-то, кто улыбнётся так, как улыбаются только знакомой душе. Вас возьмут за руку, подведут к столу, давно накрытому к ужину. И вы почувствуете, что здесь вас ожидали. В фарфоровой чашке уже налит чай, тот самый, с липовым ароматом, который вы любите пить по вечерам. Тихий голос участливо спросит: "Ну, как прошёл день?"
   Книга Лидии Титовой - это приглашение стать неслучайным гостем. Гостем в доме её размышлений, наблюдений, переживаний. Когда вы начнёте читать эту книгу, то с первых страниц почувствуете, что автор мягко предлагает вам настроиться на волну вашей собственной жизни, обычной жизни.
   В этой книге не бьют гейзеры любовных страстей, не ткутся хитросплетения людских взаимоотношений, герои не мчатся по бушующим волнам коммерции, не отдыхают в экзотических странах, не становятся жертвами заказного убийства. Вы не встретите в рассказах и повести Лидии Титовой женщин, чьи судьбы удачно вписались в карьеру мужа или любовников, мужчин, балансирующих между политикой и бизнесом, между философскими беседами и несовершёнными злодеяниями. Ни одного выстрела, ни одного преступления, ни одной капли злобы или ненависти, ни одной сцены порока или насилия. Разве сегодня недостаточно всего этого? Проза Лидии Титовой совсем иного порядка.
   Главные персонажи произведений литератора - женщины, судьба, которых на первый взгляд складывается как-то чересчур незатейливо. Всё очень просто и буднично, всё происходит в узнаваемых обстоятельствах. В поступках героев нет ничего героического. Разговаривают они между собой на обыкновенном языке, так, как делаем это мы в своей семье, в кругу близких и дорогих друзей. Ритм повествования нетороплив, как тихая река, никогда не выплёскивается из берегов авторской фантазии. Вы знакомитесь с людьми самых простых биографий, и всё, что происходит в их жизни, вызывает у вас симпатию, сочувствие. Незаметно для себя вы входите в круг их интересов и близко к сердцу принимаете все житейские передряги. Вы огорчены их бедами и неудачами, непониманием любимых и поступками родных детей.
   В какое-то мгновение, неуловимое для вас, читателя, вы незримо переходите грань написанного и оказываетесь за одним столом с героиней какого-либо повествования Лидии Титовой. Вы начинаете ощущать запах жёлтых роз, которые принёс бывший зять, так и оставшийся, несмотря на новую странную любовь дочери, просто любимым сыном. Вам уже захочется воскликнуть, отложив другой рассказ, что вот и вы, инженер, изменили профессии, стали бухгалтером по причинам очередного лихолетья в стране и лихорадочно переходили из одной развалившейся фирмы в другую. Или новая история, про старшую сестру, вдруг сожмёт сердце, и увидится, как в старом фильме, эта вереница младших сестёр и братьев, которых всю жизнь приходилось вытягивать за собой. И эту любовь, измучившую вас, вы тоже пережили, перетерпели, а он, единственный и неповторимый, так и не выбравший между двумя женщинами вас, любимую, растворился в небытии. Вам уже хочется произнести: "О, как всё ранит, как всё дорого. Это - про меня".
   Книга Лидии Титовой - про любовь, любовь писателя к скромным своим соотечественницам. Она успокоит ваше сердце, настроит ваш разум на неторопливые раздумья. Проведя тихие минуты за чтением, вы обретёте то внутреннее равновесие, которое давно вас не посещало.
   Единомыслие разных людей, встретивших друг друга, - один из самых драгоценных подарков. Разве вам этого не хочется?
  
   Алла ОВЧИННИКОВА, член Союза писателей России
  
  

ЖЕНСКИЕ СУДЬБЫ

(рассказы)

Теща

  
   Э
   ти жёлтые розы вновь и вновь вызывали на глазах слезы, стоило ей только взглянуть на них. Казалось бы, такие прекрасные цветы ничего, кроме радости и улыбки вызвать не могут, и сама Светлана Андреевна старалась радоваться им, а они смотрели на неё укором.
   Четырнадцать лет был в её семье ещё один человек, по имени Игорь. За эти годы он стал не просто мужем дочери, он стал родным сыном. И теперь она должна оторвать его от себя, вырвать из сердца и считать чужим человеком.
   Да, да, она всё понимает, она должна быть благоразумной, ей ничего не остается, как признать выбор дочери, признать, что у неё теперь другой муж, но сердце рвется и с этим ничего нельзя поделать. И эти жёлтые огромные розы, которые, как и раньше, принёс ей Игорь ко дню рождения, совсем выбили её из колеи. Светлана Андреевна приняла эти розы, обняла Игоря и долго плакала безутешно, не в силах справиться со слезами. Она никак не могла понять и принять, что Игорь для неё теперь чужой человек. Всё-таки есть в этом что-то противоестественное. Она смотрела на него: эта фигура, эти глаза, это лицо - это всё черты близкого, родного человека, и снова заливалась слезами.
   Когда после ухода Игоря Юля появилась в сопровождении другого мужчины - молодого, приятного, со светлой бородкой, спокойным, немного замкнутым лицом, первой реакцией Светланы Андреевны было недоумение: почему рядом с её дочерью этот чужой человек, а не тот, который ушёл недавно отсюда, оставив вот эти розы?
   В первые годы после свадьбы жили все вместе вот в этой малогабаритной двухкомнатной кооперативной квартире. Выросла дочь - захорошела, заневестилась и вот уже у них с мужем Сашей не один ребенок, а два. Была только дочь, а теперь дочь и сын. Оба молодые, красивые, влюблённые...
   ... Шум, голоса за дверью, кричат: "Приехали! Молодые приехали!"
   Дверь открывается и Игорь вносит на руках невесту. Поздравления, возгласы, Игорь осторожно ставит свою ношу на пол, а она - новоиспеченная тёща спешит хлебом-солью поздравить молодых... А ей и самой чуть больше сорока...
   Длинная фата цепляется за пуговицу Игоря, Юля смеется и все смеются и говорят: "Ну всё - это навек скрепились ваши судьбы"... Игорь отцепляет фату... Белое платье, белая пена, цветы... Какой был праздник!
   И они с мужем - Александром Николаевичем приняли Игоря, как сына. И с тех пор их имена всегда для них рядом: Юля и Игорь, Игорь и Юля.
   А через год вновь суматоха в доме и ожидание, и снова открывается дверь, а на пороге Игорь и Юля, и в руках у счастливого Игоря сверток - белоснежный с кружевной простынкой и синим бантом! Сын! Сын родился! А чуть позади него Юля, немного измученная, глазищи выглядывают из-за спины Игоря, горда и счастлива - сын!
   И теперь все и всё завертелось вокруг этого маленького существа, наречённого Ярославом. И стало их уже пятеро в этой квартире. Заверещал по ночам внук, кухня и ванна завешаны пелёнками, и так пять лет прожили вместе, сроднились с Игорем ещё больше.
   Светлана Андреевна ходила по дому, а в памяти всплывали обрывки воспоминаний:
   ... У ребёнка режутся зубки, не спит ночами, Светлана Андреевна выходит ночью на кухню и видит: Игорь носит Славика на плече и баюкает.
   - Не спит? - шепотом спрашивает Светлана Андреевна.
   - Не спит, - тихонько, почти одними губами отвечает Игорь. Прошлую ночь Юля возилась с ним, пусть сегодня поспит...
   И Светлана Андреевна видит, что Славик уже заснул на его плече.
   - Неси его в кроватку, - снова шепотом, боясь разбудить ребенка, говорит она, - он уже спит.
   А сама пьёт воду и тоже уходит спать.
   А вот Юля с Игорем обзавелись квартирой - сколько радости в семье! А уж после реформ и совсем хорошо жить стали. Оба окончили финансово-экономический институт, неплохо устроились, хорошо зарабатывали, купили большую трёхкомнатную квартиру, сделали евроремонт, привезли итальянскую мебель...
   Светлана Андреевна встала и поправила розы. Бутоны, повернутые в её сторону, казались грустными и словно вопрошали: что происходит? Светлане Андреевне было трудно смотреть на эти прекрасные цветы, чем-то напоминавшие большие, красивые и немного печальные глаза Игоря, и снова на глаза навернулись слёзы.
   Да, дочь ещё достаточно молода, красива, умна, хорошо зарабатывает, она вправе сделать свой выбор. Но не легкомысленно ли это - всегда следовать за своими чувствами? Не блажь ли это? А чувство долга, а обязательства перед близким человеком, называемым мужем? А обязательства перед сыном - сохранить ему отца?
   Раньше, когда молодые венчались в церкви, Бог соединял их навек и к браку относились серьезно. А впрочем, не уверена, что те, кто сейчас венчаются, не разбегутся так же быстро, как и невенчанные.
   Уже три месяца прошло после их свадьбы - другой свадьбы, более скромной, менее веселой, чем тогда - четырнадцать лет назад, когда двадцатилетняя дочь выходила замуж, а Светлана Андреевна всё не может сжиться с тем, что произошло в их семье.
   Всё прошло достаточно благопристойно - развод, уход Игоря. Ему была куплена однокомнатная квартира, трёхкомнатная осталась Юле со Славиком и ... Сергеем. И всё же больно, слишком по живому. Не было никаких весомых причин к тому, чтобы разводиться, разве что... отдельные недостатки. Но ведь любят за всё! И за достоинства и за недостатки, любят человека - такого, как он есть, а его недостатки, как приправа к мясному блюду, как горчица или хрен. А от правильности-то со скуки помрёшь. Так надо ли в таком случае разводиться? Да и спустя четырнадцать лет ещё неизвестно что будет и каким он - новый станет. Так надо ли было рвать?
   Светлана Андреевна повернула голову, взгляд её упал на фотографию: Юля и Игорь. Игорь сидит, а Юля обнимает его сзади - счастливая, молодая пара... Светлана Андреевна отвернулась, стала снова смотреть на розы и вернулась к прерванным мыслям.
   Зачем ей, Светлане Андреевне другой зять? Да кто её будет спрашивать. И что теперь делать Славику? Ходить к папе в гости и жить в одном доме с чужим дядей? Что будет на Славин день рождения? Вот так же, как к ней, придёт папа, оставит подарки, а за праздничным столом Славик будет сидеть с чужим дядей, потому что у мамы случилась любовь? Он хороший, но он чужой. Он занял чужое место. Место отца для Славика, место близкого человека, почти как сына, для них с Сашей.
   Окна стали тёмными, день угас. Над соседним домом повис серебряный месяц. Светлана Андреевна взяла розы и понесла их в ванну, чтобы ночью они поплавали в воде и лучше сохранились. Она несла их перед собой, словно ощущая ауру, оставшуюся после Игоря. Налила в ванну воды и опустила цветы. Они закачались на воде и поплыли от неё в противоположный конец ванны. И не было в них уже печали и упрека.
   Наверное, и ей пора успокоиться и принять свершившееся, принять то, что у неё теперь - другой сын.
   "Нет, - вздохнула она, - сыном он ей уже не будет. Он будет мужем её дочери".

Старшая сестра

  
   С
   оня смолоду была неленивой. Да и как тут будешь, коли старшая, а за тобой хвост вон какой! Пятеро их в семье росло, четыре девчонки да мальчишка один. Бывало, купаться на реку и то не пойдёшь без хвоста, кого-то с собой обязательно брать приходится. В речке бултыхаешься, а сама на берег поглядываешь, как бы там Анюта не зашла на глубину, плавать-то ещё не умеет. А не Анюту, так Кольку с собой надо брать, а не Кольку, так Верочку, а тогда уж и Анюту, чтоб за Верочкой присматривала. А вскоре и последняя - Галя родилась.
   Оставила как-то Анюту за Галей присматривать, мать с отцом на покосе были, а она взяла дом на ключ заперла и на речку убежала купаться. Соня из магазина приходит, слышит - ребенок плачет, няньки нет, и дом заперт. Бегала под окнами, бегала, кричала: "Галя, Галочка, успокойся, я сейчас приду". А потом взяла прут, да на речку за нянькой. А та заметила её и дёру. Выскочила из воды и в кусты, Соня с прутом за ней, да разве догонишь?
   А уж как школу окончила да в город уехала, стала душа болеть, как бы и младших за собой потянуть и в городе устроить. Да ведь ещё и образование хотелось бы дать. Сама на вечернее отделение поступила, на инженера стала учиться и всё думала, как Анюте помочь в городе обосноваться да как Колю потом вытащить сюда же. А уж о Галочке младшенькой - любимой и никогда не забывала. Не зря же на руках у неё росла. Матери некогда, в школе учительницей работала да хозяйство своё, жизнь сельская, как у всех, хоть учитель ты, хоть кто, без коровы и поросёнка не проживешь. А отец ещё и с ленцой был, всё на матери выехать хотел, нисколько не жалел. Сам из кержаков - вредный, и ударить мог.
   В городе и сама мыкалась по квартирам, где только не жила. Но институт окончила. И когда замуж вышла, тоже по чужим людям вначале скитались, комнату снимали. Да ещё, слава Богу, как раз к рождению дочери квартиру однокомнатную получили. Уж как радовались! Своя, отдельная, с ванной, горячей водой, тёплым туалетом, не надо "до ветру" на холод выскакивать, как в частных домишках приходилось.
   А через год в эту однокомнатную взяла младшую сестру Галочку, чтобы в девятом и десятом классе она в городе доучивалась. Чтоб осмотрелась, с городом освоилась, выбрала бы - куда учиться пойти.
   И вот вечером Соне только и забота: всех по углам растаскивать. Ребёнку спать надо - завтра в садик, мужа от телевизора не оттащишь - фильм хороший. Гале уроки надо делать, а она тоже в телевизор уставилась. И всё это в одной комнате! Вот тебе и отдельная квартира, вот тебе и рай. Как пожили немного, так вскоре тесно стало. Но куда денешься? Хорошо никогда не жили.
   А уж когда Галя поступала в институт, сколько волнений было: сдаст - не сдаст? Пожалуй, больше, чем за себя волновалась. Да девка-то хоть и способная, но с ленцой, и погулять любит. Приходишь с работы - её нет, гулять пошла. Одни нервы! Поступила в строительный институт, что неподалёку был. Стала учиться - не нравится. Спрашивается: чем думала, когда поступала? И всё. На втором курсе бросила. Соня уж и так ей и эдак: "Надо учиться! Ну как теперь без образования?". Год ещё проваландалась, работала, потом на вечернее отделение в Институт связи поступила. Кое- как окончила.
   Да это ещё не всё. Анюта школу окончила, год в деревне промаялась, жалко сестру, позвала в город. И куда же, опять к себе в однокомнатную квартиру. На полу матрас стелили на ночь, пола свободного ночью не оставалось, в туалет, если приспичит, с трудом пройдёшь, сплошные спальные места. Да никак её, эту Анюту не растолкаешь, уж такая ленивая и пассивная. Кое-как в училище при своём заводе устроила, на монтажницу полупроводниковых приборов учиться. Ну еле-еле душа в теле, не хочет учиться и всё тут!
   А за ней следом Колька школу закончил. Тоже в город хочет. Ну куда денешься, разве откажешь своему родному братцу? Да и мать как обидишь? Вот и его к себе взяли, в "отдельную однокомнатную". Стали думать: куда класть на ночь? Уж и на полу места не найдёшь. Хорошо, муж у Сони сообразительный. В коридоре с антресоли дверцы снял, нарастил её, вещи пришлось оттуда убрать, матрас постелили, вот там Коля и спал. Войдёт соседка рано утром в прихожую, а сверху ноги торчат. Вот смеху-то. Вот так и устраивались. Всех толкала дальше учиться, да не из всех толк вышел...
   Соня слегка замешкалась, собирая сумку, глянула на часы, не опоздать бы на электричку, кинула кошелёк с деньгами да ещё пирожков со щавелем, что вчера пекла, и помчалась на дачу. И пока ехала, снова мысли по жизни пробежали, то маму вспоминала, она ведь тоже у неё умирала, тогда уж квартира двухкомнатная была, правда, дочь уже взрослая в институте училась, но разве маме своей откажешь? Забрала её из деревни к себе, два года у неё прожила, да вот уж десять лет как похоронили. Одна сестра Вера в деревне осталась, а остальные в городе. Летом очень тянет на родину съездить. Прошлым летом втроём ездили с Галей и Колей. Сходили к речке, искупались. Опустела деревня. Бывало, в детстве слышишь: шум, гам, глянешь - целая ватага детей по улице идёт на реку купаться. Просишься у матери:
   - Мам, отпусти на речку.
   А она:
   - То не сделано, другое не сделано...
   - Да сделаю всё, как приду!
   Отпустит, но только чтоб младших с собой взяла. И идёшь, младших как цыплят за собой ведёшь. На ходу раздеваешься и в речку! В начале лета вода ещё холодная, а песок на берегу горячий. Поплюхаешься, да на песок!
   Где оно, детство золотое?
   А сколько с неё мать стружку снимала! Уж потом, когда мама у неё последние годы доживала, вспоминала она матери строгость эту:
   - Ну что ты меня так строгала?
   А мама отвечала:
   - Да как же иначе мне с вами справиться? Вас ведь вон сколько!
   Больше всего мороки с Анютой досталось. На работу после училища к себе устроила на завод, да только от стыда краской покрывалась. То прогуляет, то работу выполняет тяп-ляп, брака много. И всё ей, сестре выговаривают. Сама себя никогда не роняла, никаких упрёков в свой адрес не слышала, а тут вот поди ж ты. Только ходи и утирайся. Сама Соня с детства была ответственной и работящей, может, потому что старшая? И столько она с ними билась со всеми - с младшенькими, столько сил положила, чтоб в люди вывести! Порой досада брала: ну что ж они такие ненормальные! А потом другая мысль пришла: а может быть, они-то нормальные, это я ненормальная, всё пытаюсь всех вывезти, воз неподъёмный на себя взваливаю?
   Анюта кое-как замуж вышла, уехала в соседний город. И не едет, глаз не кажет, только на похороны мамины и приезжала. Мама всё ей - Соне наказывала:
   Съезди ты, Соня, погляди, как они там живут.
   Ну собралась Соня через год - поехала. Трое детей уж у Анюты было. И лучше бы не ездила. Квартира - срамота одна. Сколько лет прожила на свете, такого бардака ещё не видела. Комнаты хламьём завалены: и пол, и шкафы - всё какими-то кульками, пакетиками закидано и разным тряпьём. Квартира облезлая, не мытая и давно не крашеная, Анюта растолстела, еле поворачивается, и всё стонет: ох да ах.
   Ехала назад Соня и говорила себе: "Всё. Нет у меня больше сестры Анюты. Её подъёмным краном не сдвинешь с места и никак на неё не повлияешь. Ей что ни говори, хоть расшибись. Пусть она живёт по-своему, а мы по-своему..."
   И на этом успокоилась, переживать больше за неё не стала. Жалко было всех трудов потраченных, но её не переделаешь. Да и все уж они теперь самостоятельные. Двое рядом живут: Галя и Коля. А как мамы не стало, она им и за сестру старшую, и за маму.
   Тем временем, пока мысли её бежали, и до дачи своей Соня добралась. Дача не дача, сараюшка какая-то, поставили ещё с мужем, когда был Лёша живой, но зато участок - четырнадцать соток. Отхватили они тогда в 90-м году аж два участка по семь соток. С продуктами совсем плохо стало, так хоть своё вырастить да этим продержаться.
   Ох, как накинулись тогда в охотку на эту землю! Копали лопатой, вгрызались в траву, в бурьян! Хоть и с высшим образованием оба, а не забыли, как с земелькой общаться. Сколько навоза ещё навозили, чтоб удобрить, ничего ведь расти не будет, если не подкормишь. Сначала в землю вложить надо, потом она урожаи тебе отдавать будет. А то!
   От электрички идти недалеко, чуть лесочком придорожным пройдёшь, и дальше поле, а в поле их участки. Здесь и проходит фронт, где борются за выживание. У кого дома уж поставлены, а у многих, как и у неё - сараюшки, а где и вовсе участки пустые, бурьяном заросли.
   Всё лето она вкалывала на огороде. Это был её тыл. На пенсию разве проживёшь? А работу если и предлагают, так платить всё равно пенсионерам не хотят. Всё норовят, чтоб мы за две тысячи на них работали. Да застрелись они со своими двумя тысячами! Мы и огородом прокормимся. С огородом и огурчиков своих насолишь, и помидоров, и кабачки тебе, тыквой запасёшься - она и до весны пролежит. А картошки сколько она накапывает! И себе на всю зиму, и дочери хватает.
   Вот так жизнь и проскочила, совсем недавно молодая была, замуж выходила, а теперь пенсионерка. Жалко, Лёша рано умер. Оставил её одну. Как ни ссорились, а всё-таки вдвоём лучше, чем одной. Да последние годы и не ссорились. Это пока дети растут, из-за них много стычек по разным поводам, а как выросла дочь, что им делить? И сами поутихли, гонору поубавилось. Сватались к ней мужчины одинокие, да зачем они ей? Женщина она самостоятельная и на черта ей эти мужики, обстирывай их да корми! Лучше она с внучкой лишний раз побудет, с ней тоже хлопот хватает, то на музыку отвести-привести, то к врачам сходить. Родители работают - деньги зарабатывают, надо им помочь.
   Ну вот и усадьба её. Цветы, что дочка посадила у калитки, глаз радуют, сразу улыбнуться им хочется. Сумки скинула на лавочку, домик свой отворила, а глаза уже по участку шарят, где какая работа её ждёт. Парник давно к себе призывает, помидоры пасынковать да подвязать пора. Соня прошлась по участку, испытав и озабоченность, и некоторое чувство гордости. Хоть и одна она теперь пластается, дочь редко приезжает, ещё у родителей зятя дача - настоящая, где отдыхать приятнее, но всё же участок не запущен, всё путём. Вон травища с краю, правда, разрослась. Ох, и когда всё успеть!
   В парнике духота, даже в купальнике жарко. Периодически выскакивала, чтоб надышаться, хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег. И снова ныряла в парник.
   За день наворочала много. Можно сказать, всю программу выполнила: и в парнике порядок, и травищу выполола. Посидела на лавочке, на солнышке погрелась, телу дала отдохнуть. В молодости пофасонились: туфельки, причёски, платьица модные, а теперь всё больше земля к себе призывает. Поживём ещё, но и возврат уж скорый.
   Дальше самое приятное: урожай подсобрать, сумки наполнить и домой. На ночь оставаться не стала, с Лёшей часто оставались, а одной и боязно, и скучно. И вечером отправилась Соня электричкой в обратный путь.
   Дома всё было в порядке, холодильник призывно урчал, заботливо храня ёё припасы. Ну что ж, значит, зиму проживём благополучно.
   Женщина она обстоятельная, хозяйственная, и главное у неё в доме - это холодильник. Он стоял в большой комнате на почётном месте - по середине ближней ко входу стены. Был он шире обычных холодильников, и в высоту - дай Бог, на маленькой кухне никак не помещался и вот занял это почётное место. Провизии вмещал - пропасть! Ну а как же! Летом с огорода сколько всего надо на хранение поместить, ягоды свежие наморозить. Запасёшь на зиму: клубники, жимолости, смородины чёрной - вот тебе и витамин на всю зиму, и себе, и дочери с зятем, и внучке. Особенно внучке, как же без витаминов? Она же растёт. Вон уж в четвертый класс нынче пойдет.
   К работе Соня с детства приучена, корни крестьянские. Образование получили, а всё равно далеко от земли не уходили. Бабушка Анастасия Илларионовна, основательница их рода, в столыпинские реформы сюда в Сибирь с мужем и тремя детьми приехала издалека, из-под Вятки, и поселились они на юге Новосибирской области. Земли здесь хорошие, понравилось, и остались жить навсегда.
   Ох, сколько мудрого и доброго слышала она от бабушки, сколько ума она в неё вложила! Мудрость природная, не нахватанная, от земли. Целый кладезь пословиц и поговорок - на каждую жизненную ситуацию. До сих пор Соня свою бабушку вспоминает. Умерла она, когда ей было 17 лет, а бабушке - 88. Как она её любила! Очень с ней дружны были. Она рассказывала "про жизнь", а Соня слушала. Семеро детей было у бабушки, один умер, шестерых подняла. Когда коллективизация началась, оставались с тремя детьми, остальные отдельно жили. Хозяйство своё было, конечно: два коня, корова, поросёнок. Для Сибири это не редкость. Их не раскулачивали, но всё обобществили, даже кур забрали, и живи, как хочешь. А как в деревне без коровы, чем детей кормить?
   Да, много чего на своём веку она повидала. Сонина мама - младшая, на учительницу выучилась, а другие тёти, дяди в колхозе работали. Тётушка Маня в войну зерносушилкой заведовала. Покоя не было, и утром, и вечером туда бегом, и в выходной. Не дай Бог, что случится, зерно сгубят - всё - статья, в лагеря тут же отправят. А как пенсию пришла пора получать, оказалось, не заслужила. Часть стажа трудового у неё в колхозе, а часть - в совхозе. Ни там, ни там стажа не хватало, а они, оказывается, не складываются. Вот так и жила без пенсии. Ну как же, ведь она же в Америке в совхозе работала! А потом уж как вышел наконец указ - засчитывать общий стаж, стали пенсию приносить - аж 24 рубля. Тётя Маня вся светилась от радости и говорила:
   - Вот теперь жизнь у меня: не успеешь оглянуться - уж опять деньги несут.
   И счастливая такая...
   Да, всё познаётся в сравнении. До новой жизни тётя Маня не дожила. Ей и той хватило.
   Соня разложила по местам привезённые с дачи овощи, прошлась по квартире, на ходу поправляя, где что не так. В квартире двухкомнатной, которую позже получили, Соня одна теперь проживает. Муж рано умер, дочка замужем, отдельно живут, и Соня одна ходит по квартире из угла в угол, вспоминая былые дни...
  

Собрание теней

  
   В
   этом коттедже у дочери столько комнат, что можно заблудиться.
   Их с мужем привезли сюда сторожить дом. А сами они сейчас где-то в Шотландии, на родине Марии Стюарт.
   Бедная Мария... Всегда при упоминании этого имени невольно вспоминаешь о её участи. Было всё: и королевство, и любовь, и всё прахом.
   Она прошла наверх, на третий этаж в библиотеку. Полы длинного шёлкового халата волочились по слегка поскрипывающим ступенькам. Муж лёг спать, и в доме тишина. Ей спать не хотелось, и она бродила по комнатам. Наконец поднялась на площадку мансарды, где по стенам расположились полки с книгами, стоял стол и стулья, и кресло у окна.
   Книги убраны далеко, чтоб не мешались. Но здесь в большом доме для них хотя бы место нашлось. В новой красивой квартире племянницы они вообще не вписались в интерьер, и их ликвидировали. Они больше не нужны.
   Да, действительно: работа, машина, магазин, кухня, еда, телевизор, спать, и утром всё сначала. У мужчин цепочка ещё короче. Все заняты какой-то гонкой... Больше, больше, ещё, ещё, и так до края, где бездна...
   Погоня за материальным, в ущерб духовному, и ускоряющийся ритм жизни сметают всё.
   Бросила взгляд на полки с книгами: Стриндберг, Ибсен... Да, это она когда-то им подарила. Интересно, кто-нибудь брал это в руки? Она провела пальцами по корешку томиков Ибсена. Сколько страстей в этих страницах. И жестокая Гедда Габлер, и преданная, любящая Элла... Как там она говорила Боркману?
   "Ты совершил великий грех! Ты убил во мне живую, любящую душу! Ты убил любовь".
   Что-то в этом роде.
   Какое придавали значение многим понятиям, нравственным ценностям...
   Пояс перехватывал её халат в талии, и со спины она смотрелась совсем стройной и моложавой. Прошла вдоль шкафов, подняла руку, провела пальцем по пыльной поверхности шкафа, оставив на ней извилистую линию, такую, как и линия судьбы...
   Интересно, останется ещё чувство вины в этом веке? По-моему оно уже исчезает. Как и совесть. В старых романах и пьесах люди каялись, винились перед кем-то. Теперь это анахронизм.
   Она взялась за перила лестницы и пошла вниз. И думала, шагая по ступенькам: собственную жизнь перебирая, тоже найдёшь много бед и обид. Как жаль, что никого нельзя вернуть из прошлого, поговорить... Ведь иногда так хочется всё исправить, сказать недосказанное, объясниться...
   И вдруг, словно возвестилось сверху: а почему нельзя? Можно!
   И тут же ей стало казаться, что дом наполняется тенями. Тенями из её воспоминаний.
   Она вошла в банкетный зал, там был полумрак, лишь поблескивали темноватые обои в свете бра, висевших на стене. За столом, на стульях с высокими спинками вырисовывались четыре мужские фигуры. Она вгляделась: все они были молоды и смотрели на неё. Она их узнала, и тут же спохватилась: как она выглядит? Ведь они всё ещё молоды, а она стара!
   Да нет, не так уж стара, немного за 60 - разве это возраст? Она ещё стройна и держится прямо, и этот тёмносиний шёлковый халат ей очень к лицу. И как хорошо, что вчера она покрасила волосы, накрутила их и красиво причесалась. Ничего ужасного нет в её облике, а возраст - куда его денешь? Пусть она будет такой, как есть.
   Она подошла к овальному столу, за которым они все сидели, и тоже присела на стул напротив них. Положила руки на колени и улыбнулась. Всем. Они молчали и смотрели на неё. А она переводила взгляд с одного на другого. Один смотрел немного исподлобья - пристально и критически. "С тобой разговор будет трудным, - тут же мелькнуло в голове; другой - доброжелательно, третий с мягкой, застенчивой улыбкой, четвёртый с некоторым вызовом, насупившись. - И с тобой будет нелегко..."
   Она заговорила первой, ведь они у неё в гостях.
   - Это хорошо, что вы пришли. Я очень хотела с вами встретиться, с каждым, - она вздохнула, ещё раз улыбнулась мягкой улыбкой, глаза её засветились. - Я вас помнила - всех, вы как звёздочки на моём пути. Ведь вы любили меня? Кто-то больше, кто-то меньше, но всё же любили. Я не знаю, помните ли вы обо мне, но я вас помню... Помню и несу с собой, и это меня согревает...
   Она помолчала, поставила локти на стол и поправила рукой прядку волос.
   - Только мы не сможем разговаривать вот так, все вместе, разговора у нас не получится, правда?
   Они кивнули. И тогда она повернулась к Мише и сказала ему:
   - Ты останься, Миша, разговор с тобой не будет трудным.
   Остальные всё поняли и исчезли.
   Миша улыбнулся, всё так же, немного застенчиво. Да, она это помнит, две застенчивости - это уж слишком. И всё-таки тёплое чувство сразу прилило волной, ничего дурного не осталось в воспоминаниях о так и не состоявшейся любви.
   - Миша, ты мне очень нравился... Ей Богу, Миша... Да ты и сам догадывался, ведь так?
   Он слегка кивнул.
   - Но я тебя не понимал. Помнишь, на вечере, что был у нас в Доме культуры? Я пригласил тебя танцевать, а ты не пошла...
   - Да, это было глупо. Я сама не знаю почему, наверное, я сильно волновалась оттого, что ты подошёл ко мне, и не смогла справиться со своим волнением.
   Но ты должен меня простить, ведь мне было всего семнадцать лет! А тебе - девятнадцать. Ты прощаешь?
   - Да, прощаю.
   - Я ждала, что ты пригласишь меня ещё раз, но ты больше не подошёл. С вечера я шла одна. Меня хотели провожать Толя и Валерка, но я от них улизнула. Шла и думала: вот с Мишей я бы пошла, но ты такой попытки не сделал...
   Если бы ты знал, как я прыгала от радости, когда случайно встречала тебя на улице! Я приходила домой, кружилась и пела...
   - Если бы я это знал...
   - И как хорошо мы однажды встретились у нашего ближайшего кинотеатра и вместе купили билеты! Но я взяла ещё и своей подруге, с которой жила на квартире. Какая я была глупая! Лучше бы мы пошли с тобой вдвоём, ведь правда?
   - Правда.
   - А когда вы провожали меня домой, помнишь, я уже уволилась и на следующий день улетала самолётом? Мы устроили проводы, были мои подруги и ещё Толя с нашей работы. Мы проводили всех на трамвай и остались вдвоём, ведь мы жили с тобой близко, и тебе никуда не надо было ехать. Я так была рада, что мы остались одни, и вдруг на повороте Толя спрыгнул с трамвая и пошёл вместе с нами. Вы держали меня за руки с двух сторон, оба злились друг на друга, оба жали мне руки, а я хохотала. Мне было смешно. Но и грустно. Всё пропало.
   Он кивал.
   - Да, мерзавец! Кто просил его спрыгивать с трамвая! - Миша произнёс это с досадой и сердито, и ей показалось, что он сжал кулаки.
   Она грустно опустила глаза.
   - Это мог быть решающий вечер, да ещё рюмка выпитого вина пошла на пользу, и мы могли бы объясниться и сказать, что мы давно нравимся друг другу...
   - Да, но ты улетела...
   Он тоже взгрустнул, но потом оживился.
   - Но мы ведь встретились в отделе кадров, когда ты приходила за трудовой книжкой уже после возвращения!
   - Да, я помню.
   - Я сказал тебе: подожди, вместе пойдём.
   Она кивала.
   - Да, да, такое удачное стечение обстоятельств и так глупо упустить! Непростительно!
   - Когда я вышел, тебя не было. Ты меня не дождалась...
   - Это верно. Как я была глупа! - Она виновато посмотрела на него. - Я немного подождала, но тебя всё не было. Мне казалось, я глупо выгляжу, все знают, что я тебя жду, хотя, конечно же, до меня никому не было дела. Во мне взыграло: вот ещё! Буду его ждать!
   Она подпёрла щёки руками и смотрела на Мишу.
   - Нам ведь кажется, что ещё бездна всего впереди. И счастье вот там где-то за поворотом поджидает нас. А потом оглянешься, и проскочили: и поворот, и полжизни, и больше...
   Я была влюблена в тебя, Миша, скажу тебе откровенно, без обиняков, нам теперь скрывать друг от друга нечего. Но я была очень застенчива, не имела никакого опыта отношений с молодыми людьми. Когда ты принёс мне учебник алгебры, помнишь, я занималась тогда на подготовительных, я шла к калитке, а сердце у меня выпрыгивало от волнения: ведь ты пришёл ко мне. Ты был так красиво одет, особенно после рабочей робы...
   - На работе всё было проще, на работе коллектив. И мы шутили, любезничали, улыбались друг другу - просто коллеги, просто товарищи.
   - Наедине всё сложнее, и я этого боялась.
   Ну почему мы боимся признаться в любви! Почему боимся сказать такие хорошие слова: я тебя люблю. Ведь они никого не обидят, не оскорбят, даже, если нет взаимности. С какой бы радостью я обняла тебя за шею, прижалась к твоей щеке, если бы преодолела барьер. Я представляла, как, взявшись за руки, мы бежим по улице - счастливые! Мне хотелось, чтоб всё было вместе! Вместе готовиться к экзаменам, обсуждать книги, кино, спорить! Поехать за город, побродить по лесу... Или танцевать, смотреть друг на друга и о чём-нибудь думать. А лучше ни о чём не думать, просто смотреть и улыбаться. И любить друг друга так, чтоб души не чаять.
   Всё это было в мечтах, а в жизни мы ведём себя так нелепо, - сказала она с горькой усмешкой. И уже со спокойным лицом продолжила:
   - Наверное, тебе надо было быть понастойчивей, - ласково, по-матерински глядя на Мишу, произнесла она.
   - Если бы я знал то, что говоришь ты мне сейчас.
   - Я сменила квартиру, переехала в другой район, поступила в другой институт. Больше мы не встретились.
   Он кивал, прижимая ко рту руки, сжатые в кулак.
   И всё. Миша исчез. Но он теперь всё знает, и ему будет легче. И ей.
  
   Она встала и прошла к окну. Было совсем темно, лишь фарами проезжающей машины высветился кусок дороги. Повернулась и пошла вон из этой комнаты. Здесь ещё витал дух Миши. И здесь слишком помпезно.
   Она прошла в небольшую гостиную рядом, села в кресло и включила торшер.
   - Володя, я знаю, ты здесь, рядом. Садись.
   И она указала на кресло рядом с собой.
   - С тобой всё сложнее. Мы ведь встречались. Там, в доме отдыха я заметила тебя на волейбольной площадке, мне понравилась твоя шевелюра, твоё лицо хорошей лепки с твёрдым подбородком.
   - А я тебя...
   - Да, ты сказал: девушка, идите играть с нами.
   Но я играла плохо, стеснялась и не пошла, просто наблюдала со стороны.
   Когда мы вернулись в город, мы стали с тобой встречаться...
   Господи, как же мы были молоды. Мне было девятнадцать, тебе двадцать два...
   Не могу сказать, что были у меня к тебе сильные чувства, может, потому что не разожглись долгим путём к сближению, мы как-то сразу договорились о свидании, и мне было хорошо с тобой... Хотя не всё было хорошо. Я на тебя обижалась, упрямилась... И мне совестно за моё излишнее упрямство. Я хочу тебе это сказать. Это осталось недосказанным.
   - Да, я иногда тебя не понимал.
   - Я помню, как долго ты меня уговаривал - пойти вместе на праздник, но я обиделась на тебя, что ты не пришёл в тот день, когда обещал. Не пришёл и на следующий, а когда пришёл ещё спустя два дня уже в сам праздник 7 ноября, я была страшно сердита и обижена, и никуда не пошла. И мы расстались надолго. А можно было тебя понять, ведь у нас не было телефонов, мы жили в частных домах без оных, о будущих мобильниках тогда ещё никто не мог и догадываться.
   - Я конечно тоже виноват, но я работал, учился, был занят...
   - Да, я понимаю. Молодость категорична. Ведь ты так долго меня уговаривал, а я испортила праздник и тебе, и себе. Упрямство молодости. Как его в нас было много...
   А ведь и ты приходил ко мне и не заставал меня дома, и долго ждал. Я помню, как ты мне пел:
   В двери стучался целый час я,
   Только ни звука в ответ
   Понял я, что счастья
   Попросту дома нет...
   Ты был хорошим парнем, ты не обидел меня ничем, и я тебе за это благодарна.
   А как мы целовались с тобой в Новый год, когда встретились после долгой разлуки! Когда оказалось, что я не уехала, я вернулась в твой город ещё на год. Целовались до умопомрачения! Вначале, в компании делали вид, что едва знакомы, но, как только оказались за дверью, бросились друг другу в объятия...
   И всё же я уехала из твоего города, уехала навсегда. Начала всё заново. Работа, круг друзей, личное... Всё заново. Всё было непросто.
   - Если бы ты не уехала, мы бы поженились.
   - Как жаль, что мы расстаёмся с людьми, с которыми были близки. Пусть бы мы и сейчас встречались, кивали друг другу головой, подбадривали и говорили: "Всё о'кей! Держись!"
   Они улыбнулись друг другу, и она со вздохом произнесла:
   - Я тебя помню, я тебя не забыла.
  
   Он ушёл. А она сидела и думала: ведь порой люди расходятся, потому что не сказали друг другу нужные слова, не рассказали о своих истинных чувствах, скрывали, обижали друг друга. И всё-таки не забыты. Не забыты те, для кого мы что-то значили, кто нас любил, это ведь наше богатство.
   Она встала и пошла дальше по комнатам.
   Внуки выросли, ушли из дома, живут отдельно. Ездить сюда далековато, поначалу нравилось, теперь надоело. Вот комната старшего внука, а вот младшего. Обе пусты. И зачем же строился такой большой дом?
   Шла и говорила то ли сама с собой, то ли с кем-то из них.
   - О своём выборе я не жалею. Если бы мы не оказались вместе, то это был бы ещё один длинный, душевный разговор. Он - мой муж сейчас спит, ему нездоровится, а я вот брожу по дому. Признаться, мне нравится, что дом такой большой, есть где побродить и подумать. И встречам этим я рада.
   "Да, - вспомнила она, - ведь это ещё не всё".
   Следующий разговор был труднее предыдущих. Они составились совершенно случайно, но в определённом порядке: от светлого к более тёмному, сложному.
   Снова войдя в банкетный зал, она села напротив двоих, с кем ещё не говорила. Повернула голову направо, к тому, кто явился из давней юности и смотрел на неё с укором.
   -Я не знаю, в чём ты меня обвиняешь? В том, что я написала тебе резкое письмо? Да, я виновата в этом. Я была слишком молода и слишком прямодушна. Мне казалось, главное, я не должна лгать.
   Он молчал, но смотрел на неё всё так же, с укором, но и со вниманием. А она смягчила тон и продолжила уже с улыбкой:
   - И всё же что-то давно витало между нами, ведь не зря ты дёргал меня за ленточки в шестом классе и прикалывал их пером к парте, а в десятом неистово обзывал "декабристкой". Порой ты был невыносим, но иногда мы так хорошо с тобой разговаривали... и подружились.
   Она помолчала, подумала.
   - Жизнь разбросала нас в разные концы света. Но я не забыла тебя. Я благодарна тебе за то письмо, за то объяснение в любви. Это как подарок, и я несу его с собой.
   Она вскинула голову.
   - А ты? Ты помнишь обо мне?
   Молчишь.
   Она глянула на две мужские фигуры, сидящие напротив. Как странно, что обоих зовут одинаково и ситуации очень похожи. И снова заговорила, как можно мягче.
   - К вам обоим я питала только дружеские чувства, к сожалению... Поэтому я не кривила душой... Мне очень жаль, потому что я очень хорошо относилась к вам обоим, я ценила вас как личности, но чего-то недоставало, чтобы увлечься, какого-то безумия...
   А вы любили меня, и я это ценю. Вы сделали мою жизнь богаче.
   Она повернула голову налево. Тот, кто сидел справа, исчез. Тогда она встала, подошла к окну и говорила уже оттуда.
   - Ты прости меня, что я тебя отвергла тогда, в то памятное объяснение и сделала тебе больно. Всё-таки это было неожиданно, хотя я, конечно, о чем-то догадывалась.
   Но ты знаешь, был момент, когда я согласилась бы выйти за тебя замуж, но ты мне этого не сказал. Ты был у меня и промолчал, и только позже, когда мы встретились случайно, и у тебя на пальце блестело кольцо, ты говорил красиво. Ты говорил, что потерял всякую надежду и женился. Но что же ты молчал, когда кольца на руке у тебя ещё не было? Я не любила тебя так, как могла бы любить, но я была к тебе очень привязана, было душевное родство, было дружеское отношение к тебе, а в семье это порой бывает более прочной основой, чем пылкая любовь, которая может кончиться и ненавистью, и разочарованием, и разрывом.
   Но судьба распорядилась иначе, и, пожалуй, это правильно. Она порой лучше нас знает как надо. Я благодарна тебе за то, что ты искренне любил меня, пожалуй, больше, чем другие. Это не забывается.
   Прощай.
   Она повернулась и вышла из комнаты.
   В доме полумрак, лишь кое-где горят ночники, и тени легко растворяются...
   Ну вот, и объяснилась со всеми. Теперь моя совесть спокойна.
   Она сделала два шага в сторону своей спальни, но что-то вспомнила и остановилась, дотронувшись рукой до лба.
   Ах, да! Ведь там, внизу стоял ещё кто-то. С ним разговор особый...
   Она слегка помедлила, затем встрепенулась:
   - Нет, тех, кто обидел меня, вспоминать больно. И я не хочу.
   И на сегодня, пожалуй, хватит...

Коня на скаку...

  
   Л
   ифт снова не работал, и Нина, нагруженная сумками, перевела дух, стоя на площадке пятого этажа. Ещё рывок, ещё этаж, и она у цели, то есть у двери своей квартиры. Глубоко вздохнув, подняла свои три сумки, жаль, что рук всего две, и пошла на преодоление последних лестничных пролетов, утешая себя мыслью, что академик Амосов, известный хирург и писатель, очень рекомендовал ходить пешком по лестницам - полезно для здоровья, тренируется сердце. Достигнув наконец заветной двери, плюхнула сумки и распрямилась.
   "Вот, если бы ещё без сумок тренироваться, было бы совсем хорошо", - думала Нина, доставая ключи из кармана.
   Разгружая продукты на кухонный стол, Нина забеспокоилась, что после сегодняшней серьёзной закупки, денег осталось совсем мало, и чем дальше кормить мужа и сына, она не представляет. А ведь они хотят кушать каждый день и не один раз. Они ведь плохо представляют, что сколько стоит, сколько нужно денег на питание, и как прожить дальше - это её головная боль, а не их. Надо срочно выходить на работу, а значит активизировать поиски. Бухгалтер, конечно, нужная профессия, но сколько их уже наштамповали! В газете "Из рук в руки" несколько столбцов заполнено бухгалтерами, ищущими работу. Вот и её объявление появится завтра в их ряду.
   Какой неудачный выдался год! Одну фирму, где она уже прижилась и где ей так хорошо работалось, разорила налоговая инспекция. Другая оказалась мыльным пузырем и лопнула через четыре месяца, в третьей не платили зарплату - пришлось уйти.
   Ох уж эта новая жизнь! И треплет же она людей, и треплет, и гоняет с места на место! Раньше по пятнадцать - двадцать лет на одном предприятии работали, а теперь... как перекати-поле. Уж который год всё реформировалось, приватизировалось, уже всех рыжих котов звали Чубайсами, страной управлял всенародно избранный президент то из ЦКБ, то из резиденции "Горки 9", а стабильности вёе не было. Мир всё больше погружался в Интернет... дабл-ю, дабл-ю, точка ру, а заботы у человека всё те же, кушать хочется так же, как и две тысячи лет назад. А ведь на ней держится семья. Мужу на госпредприятии регулярно задерживают зарплату, и вот сейчас тают все скромные сбережения, отложенные на "черный день".
   Дома никого не было. Муж ушёл на работу, а сын и ночевать не приходил. У сына гон. В свои 16 лет он возмужал и вполне сформировался как мужчина, и теперь гормоны гнали его из дома, он часто пропадал всеми вечерами, носясь по городу, а порой не появлялся и ночами.
   Нина рассовала продукты по местам: бакалею в шкафчик, гастрономию в холодильник и, надев передник, подошла к станку, то бишь, к плите. Руки привычно делали своё дело: мыли, чистили, скоблили, журчала вода, запрыгала крышка на кипящей кастрюле... Бросила взгляд за окно: деревья захорошели, листья вовсю распустились, свежие, словно омыты дождем - май. На небе синева, лишь слева застрял клочок облака. И голова тут же переключилась на дачные дела. Завтра, если появится её объявление о работе, пойдут звонки и надо будет дня два сидеть на телефоне, а когда же ехать на дачу? Погода разгулялась, тепло, как летом. Рассада кабачков перерастёт и будет болеть при пересадке, высаженные огурцы и помидоры пора уже полить. Нет, придется сегодня поехать, звонки завтра будут, скорее всего, после обеда, к этому времени она успеет вернуться.
   И Нина ещё быстрее заработала ножичком.
   Закончив хлопоты с обедом, наспех перекусила, сунула книжку в сумку и помчалась на вокзал. В электричке народу было мало, будний день, и за час дороги она успела отдохнуть, вздремнуть и даже почитать книгу.
   А чуть позже шла по дачным переулкам, вдыхая запахи цветущих садов, любуясь тюльпанами, нарциссами, выглядывавшими в просветы оград. Ещё два поворота и покажется вдали её голубой, знакомый дом. Погулять бы всё лето без работы, да нельзя. И все-таки распрямляется душа, когда вдохнешь духмяного настоя трав, а потом еще и босичком по траве пройдёшься, и напряжение города стечёт с тебя в землю.
   Ну вот, наконец, её родимый участок, а на нём красуется новый парник. Интересно, сколько он продержится? Старый зимой украли, потому что каркас его был сделан из алюминия, а здесь, говорят, был сбор металлолома. Ушлые мужички подгоняли машины, складывали штабелями железки, загружали их и увозили в неизвестном направлении. У некоторых исчезли металлические кастрюли и вёдра, кто легкомысленно не стал их прятать на зиму.
   Не только дачные участки пострадали за последние годы. В близлежащем городке поснимали с крыш антенны и крышки с канализационных люков. Теперь подвыпившие мужики регулярно туда проваливаются. А ещё мучается железная дорога, где также отвинчивают железки и регулярно исчезают провода.
   Парник дохнул на неё нестерпимым жаром, помидоры склонили свои ещё неокрепшие стебли. Привязать надо, не успела в прошлый раз! И Нина завертелась. Стоит только приехать на дачу, как дел оказывается тьма, глаза всё время натыкаются на несделанную работу и затемно уходя с участка, с сожалением смотришь, как много дел еще осталось. Кабачки, посеянные в помидорном парнике, действительно подросли, и пора их высаживать.
   Насадив целую грядку, Нина обнаружила, что ещё много рассады осталось. Кому бы отдать? Справа через участок слышались голоса, стук, значит Зина там, её голос всегда слышен, если она у себя. И Нина отправилась к Зине.
   На крылечке дома стоял её парализованный муж и мирно писал в баночку. Нина вошла на участок без шума, видел он плохо и тихо делал свое нехитрое дело. Зина торчала на парнике и прибивала планками полиэтиленовую пленку. Трах, бах! - резкий звук раскалывал тишину, Зина ловко взмахивала молотком, получалось это у неё здорово, не в первый раз и, увидев вошедшую соседку, а затем своего мужа за интимным делом, весело засмеялась.
   - Коля, заканчивай, к нам гостья пожаловала.
   Нрав у Зины весёлый, ей все нипочем. Ни больной муж, которого она под руку иногда выводила на прогулку по дачной улице, ни отсутствие денег, так как вынуждена была жить только на пенсию при больном муже и работать не могла. Она носилась из кухни, стоявшей отдельно от дома, на грядки, с грядок в дом, на зов Коли, которому снова что-то было нужно, а вскоре неслась за водой в родник, и её веселый голос оживлял весь их дачный угол.
   - Привет, - тоже оживляясь, поприветствовала Нина. - Сверзиться не боишься?
   - Да, не впервой.
   - Кабачки нужны? У меня рассада хорошая выросла.
   - У тебя что, лишние? Давай, неси, я ещё не успела посадить.
   - Зина! - с веранды кричал Коля, - посади меня под грибок, здесь душно.
   - Посиди, посиди, замучил уже, то то ему, то это, как будто у меня дел больше нет, - беззлобно ворчала Зина.
   Нина оставила коробочку с рассадой и, перекинувшись несколькими фразами с Зиной, побежала обратно к себе. Поговорила бы ещё, веселая она, Зина, от неё заряжаешься оптимизмом, да некогда, дел много.
   На следующий день к обеду Нина мчалась в электричке обратно. Хотелось подремать, но не получалось. Все мысли сосредоточились на поиске работы. Нина уже приобрела в этом деле некоторый опыт и разработала собственную методику. Завела тетрадь под названием "работа", собирала туда весь банк данных, анализировала, делала нужные пометки. Её собственные попытки поисков по объявлениям о найме были почти безуспешны, разбиваясь о возрастной ценз. Её запредельный возраст не втискивался в рамки кадровых агентств, которые и заполняли объявлениями почти все специальные печатные издания. Предел составлял 35, 40, на худой конец 45 лет... Её возраст - 48 лет оказывался непроходным. И всё же, анализируя объявления, поняла, что возрастной ценз обязателен у кадровых агентств, им заданы параметры, они не имеют права выходить за них и делать холостые выстрелы. Другое дело, когда сами работодатели дают объявление о найме, у них не такие жёсткие требования, их можно заговорить, и именно с ними в её запредельном возрасте надо иметь дело. Нина набиралась опыта и имела свой арсенал средств. Когда речь заходила о возрасте, она весело и задорно, совсем по-молодому смеялась и говорила, что в её возрасте есть свои преимущества: она не уйдет в декретный отпуск и не будет сидеть на больничном с маленьким ребенком. Это производило впечатление, её приглашали на собеседование, и тут тоже надо было не промахнуться. При её хорошо сохранившейся фигуре и неплохой внешности надо было привести себя в порядок, хорошо отмыть ногти после дачных грядок, позаботиться о прическе и макияже; всё должно быть не вызывающе, не вульгарно, а мило и приятно для глаза. Одеться строго, но со вкусом и выступить во всеоружии. Никакой тоски и забот в лице, никаких сумок, продуктов, грядок в памяти, всё остается за порогом офиса, в который ты входишь - приветливая, живая, обаятельная, умная женщина, тонко чувствующая тональность разговора, где надо, включающая ум, а где надо живость; приятно улыбнуться, стрельнуть глазами и увидеть на лице собеседника (лучше мужском), что "бабенка еще очень даже ничего".
   Как говорил один её знакомый: "Мне всегда нравились женщины бальзаковского возраста. Для них каждый раз, как последний..."
   С этими поисками работы, где она только не перебывала. Спускалась по разбитым ступенькам в какие-то подвалы в центре Москвы, где под самым потолком было лишь маленькое оконце, а в некоторых помещениях их не было совсем (самые обшарпанные помещения именно в центре Москвы). То она попадала в оптовую торговлю канцтоварами, то ей предлагали оптовую торговлю алкоголем, и когда она посмотрела на владельцев этой компании, то шла обратно по переулкам озираясь. Ей казалось, что амбал, проводивший её до дверей, всё идет за ней, и оттого прибавляла скорость, чтобы поскорее оказаться на людной улице.
   На следующий день хриплым голосом "братвы" ей позвонила торговля запчастями. Нина внесла этот звонок в тетрадку, но идти на собеседование побоялась, при воспоминании о хриплом голосе по спине пробегали мурашки. Она, конечно, понимала, что надо приспосабливаться, но после двадцати лет работы в НИИ среди интеллигентной публики это было так трудно. Разве что научиться плеваться, чесаться, пересыпать речь матом? Нет, лучше поискать что-нибудь другое.
   Но, с интеллигентными руководителями тоже от мороки не застрахована. Она ещё прекрасно помнит предыдущие поиски работы полгода назад, такую же суету и беготню. И вот однажды ей позвонили и сказали, что фирма занимается электроникой - собственные разработки и изготовление отечественных изделий. "Свои! - возликовал в Нине бывший инженер, - неужели! Неужели ещё кто-то жив и не всё умерло!" И она отправилась на переговоры.
   Директор, мужчина её возраста, приятной наружности долго рассказывал, что они делают, как развивался их холдинг и новое направление радиоэлектроники, говорил столько, что у Нины разболелась голова, и она уже плохо соображала, что он ей говорит, лишь иногда кивала и держала на лице внимание, как маску. Когда Нина сообщила, что она из той же среды, они взаимно обрадовались друг другу, нашли общих знакомых, и директор сказал, что из шести претенденток, которые здесь уже перебывали, он берет её. С трепетным чувством шла она на работу, наслаждалась воспитанным, вежливым окружением. "Какое счастье!" - думала Нина и... И через четыре месяца оказалась на улице. Деятельность вновь образованной фирмы была приостановлена, всё оказалось мыльным пузырем и благополучно рухнуло.
   А Москва пестрела листочками, зазывавшими на работу в офисе с заработком непременно в тысячу долларов или около того. Заезжий человек и впрямь мог подумать, что работы здесь навалом и заработки хорошие, но то была дуриловка кадровых пирамид.
   Звонков по её объявлению о поиске работы на сей раз поступило порядка десяти, и вот уже три дня Нина ходила с визитами на собеседование в разные фирмы, и все они ей порядком осточертели.
   Сегодня она посетила ещё одно полуподвальное помещение, где бывший милиционер решил продавать обмундирование, значки и погоны мелким оптом. Очень долго и подробно рассказывал он о своей нелёгкой жизни, сыпал названиями всех этих предметов, обступивших её со всех сторон. Слова уже сливались в какой-то непрерывный бред, и Нина с ужасом думала, как она будет погребена в этом мрачном полуподвале под всеми этими погонами, шевронами и кирзовыми сапогами. Сбоку на неё смотрел манекен в защитной форме, слегка осклабившись, словно приветствуя, ей хотелось даже кивнуть ему, чтобы приветствие закончилось, и он больше не улыбался.
   И так она утомилась в этом подвале, что решила: на сегодня хватит! Хотелось отдышаться, и она отправилась в гости к двоюродной сестре, которая звонила накануне и сетовала, что Нина совсем их забыла и не была сто лет.
   Ну что ж, съезжу я лучше к Валентине, посмотрю, как там они. Хватит с меня на сегодня визитов. Уже три зацепки есть, куда-нибудь определюсь.
   У Вали был выходной - единственный, по понедельникам, когда рынок не работал. Дверь открыла пожилая женщина, постаревшая за три года, что они не виделись, минимум лет на десять, в которой уже почти не угадывалась некогда красивая сестра.
   - Ну, наконец-то сподобилась, - незлобиво произнесла Валя. - Проходи. Цветешь всё?
   - Ну, как же, работу ищу, надо цвести, иначе не возьмут.
   Прошли на кухню. Валя тяжело опустила свое грузное тело на табурет и вытащила из-под стола второй, предлагая его Нине.
   - Ты всё по бухгалтерии?
   - А что еще, уже и так вторая профессия, третью осваивать поздно...
   На кухню притопал очаровательный трёхлетний малыш. Он потупился, увидев чужую тетю, прижался к мягкому бабушкиному бедру и посмотрел на тётю исподлобья.
   - Бабушка, дай банан.
   Бабушка встала, с трудом выпрямив болевшую в последнее время спину, достала из шкафа банан и отдала внуку. Малыш потопал обратно, а бабушка любовно и горестно смотрела ему вслед - долго ей ещё растить его. До восемнадцати лет ещё целых пятнадцать. Боже мой, неужели так и сидеть ей на рынке до семидесяти двух лет?
   Валентина села обратно на стул, поправила свою необъятную грудь, вылезшую за пределы, впихнула её туда, где ей положено быть. Нина посмотрела на её ввалившиеся глаза, обветренное лицо, похоже, что у неё теперь год шел за два, а то и за три.
   - Представляешь, Ксеня хотела сделать аборт, когда Димка исчез, а я настояла: рожай! Ничего, и двоих пацанов поднимем. И такая лапушка у нас теперь растёт, не представляю, если бы его не было. Старший в отца - грубый, матом ругается, а Виталик ласковый - в мать.
   В дверях кухни снова показался Виталик.
   - Бабушка, ты, пожалуйста, завтра не забудь мне банан купить.
   - Хорошо, хорошо, детка, - ласково сказала бабушка, не забуду. - И довольный Виталик ушел. - Ты видишь какой, и "пожалуйста" сказать не забудет, ну как ему не купишь. Вот и ношу ему гостинцы, как с рынка иду. - Валентина замолчала, но что-то вспомнив, улыбнулась и продолжила: - Утром в садик его везу. Вчера едем в троллейбусе, я кашляю, а он говорит: "Бабушка, у тебя же аллергия. Неужели ты не можешь купить себе аллергодил?" Вот насмотрелись рекламы! Но это ещё не всё. Небольшая пауза, потом он говорит: "А у меня, наверное, инсульт". Я: "Почему ты так думаешь?" А он: "Сердце болит". Пассажиры вокруг смеются, а он ничего, не смущается.
   Чувствовалось, что Валентина могла говорить о любимом внуке сколько угодно. А у Нины внутри уже тикали часы: ваше время истекло...
   - А Димка, так и не объявился?
   Ездил Миша в Симферополь, нашел. Живёт у матери в однокомнатной квартире, спит на полу, не работает...
   - Как? Они же такие крутые были, собственный ресторан и всё такое...
   - Да, замуж Ксения выходила с помпой. Мать у Димки всю жизнь в торговле, мозги нам тут вправляла, как надо жить. Димкину однокомнатную квартиру, что он в Красногорске получил, продала. Говорила я Ксюхе: не соглашайся, будете в ней жить, близко от города и на работу можно ездить. Квартира у нас - самое большое богатство, крыша над головой - это же главное! Так нет, приехала, распорядилась, забрала всех в Симферополь, там тепло, там фрукты, летний ресторан купили...
   Какое платье Ксене отвалила, какие туфли! Я как цену услышала, челюсть моя отпала и долго возвращалась на место.
   - И что же случилось с их рестораном?
   - Да, всё пошло прахом. Оказалось, что ресторан требовал большого ремонта, денег таких не было, продали за бесценок, деньги прогуляли, проездили. Ксения сбежала оттуда со всем своим семейством, потому что дом их тоже продали. Явилась сюда втроём, да ещё с животом. Димка болтался, нигде не работал, потом исчез. И вот теперь мы с отцом вкалываем, растим это семейство.
   - Да, дела...
   Валентина глубоко вздохнула и посмотрела на Нину выцветшими на базарных ветрах, покрасневшими от морозов глазами.
   - Никогда не думала, что у меня будет такая старость.
   В этой усталой грузной женщине с трудом можно было узнать некогда красивую, с большими карими глазами сестру Валю, элегантно одетую, уважаемого работника. Валентина Николаевна была когда-то начальником планово-экономического отдела на большом предприятии, но, выйдя на пенсию, ушла, решила, что воз этот ей уже не под силу. Муж ещё поработает, а она по дому, по хозяйству, денег им на двоих хватит. Дочь устроена, сын тоже на себя заработает, а ей пора отдохнуть. Женщина она была деловая, хозяйственная, сделала перед выходом на пенсию хороший ремонт в квартире: трехкомнатная квартира заблестела, как пасхальное яичко, живи и радуйся. Но не тут-то было. Жизнь так повернула, навалила, словно шквал. Не прошло и двух месяцев заслуженного отдыха, как свалилось в дом семейство дочери. Шум, гам, шесть человек в квартире, а вскоре заверещал и седьмой. И пришлось Валентине Николаевне сесть на рынок и торговать барахлом. Теперь и она стала тёткой с баулами, и бюджет держится на ней. А чем бы жили, если бы не эти баулы? И муж Михаил на двух работах работает, у себя в проектном институте отделом заведует, да ещё в учебном преподает.
   Валентина вышла из задумчивости, посмотрела на Нину и снова заговорила.
   - Ксения спохватилась, учиться, говорит, надо, очень трудно без образования на работу устроиться. Когда надо было учиться, после школы - не захотела, а теперь, когда двумя детьми обзавелась, хочет учиться.
   - И что теперь?
   - Что? Ходит на подготовительные в институт, где отец преподает, и туда же работать устроилась лаборанткой, за гроши... Так больше шансов попасть на бесплатное отделение. А за подготовительные отец своей пенсией расплачивается, как раз вся и уходит. - Валентина замолчала, скрестила руки на груди и думала свою думу. - Шесть лет её ещё учить, значит, мне с рынка уж точно не уйти.
   Я поначалу, так нервничала, что знакомые увидят или работники завода, кто меня знает. Я ведь там не последним человеком была. Как-то увидела - Елена Ивановна из производственного отдела с мужем идет, и под прилавок полезла, представляешь? А она заметила и кричит: "Валентина Николаевна, вылезай, мы тебя видели". Ну, постояли, поговорили. "Ничего зазорного в этом нет, - она мне говорит, - и нечего тебе прятаться".
   Валентина увидела, что вскипел чайник, и стала разливать чай.
   Уходя, Нина заглянула в комнаты. В большой комнате шумели и играли дети, и им не было дела до бабушкиных забот.
   На следующий день Нина снова шла на собеседование. На сей раз в фирму, занимающуюся торговлей автомобилями. Ну, автомобилями, так автомобилями, не всё ли равно, что считать. Это лучше, чем мелочевка, ассортимент меньше. Выгрузившись на станции метро "Пролетарская", Нина оказалась в совершенно незнакомом ей районе. За время работы в малых предприятиях, а также поисков работы она одновременно осваивала всё новые и новые районы Москвы. Раньше её город располагался на Севере, Северо-Западе и Северо-Востоке. Юг Москвы был как бы вторым, малознакомым городом. Нельзя же объять необъятное. Но жизнь все-таки заставляла объять. И вот снова незнакомые места.
   Она прошла к высокой башне, как ей объяснили по телефону, вошла в корпус и поднялась на лифте. На четвёртом этаже отыскала нужную комнату и вошла.
   В офисе сидели две женщины лет тридцати пяти. Одна разговаривала по телефону, другая пригласила её сесть. Нина приглядывалась: что за женщины? Пока непонятно. Первая дама держала трубку телефона и бодро говорила о шасси, о низкой подвеске... Разговор длился долго, она перекладывала трубку из одной руки в другую, словно ухо её уставало слушать, но автомобильные термины, выпархивающие из её женских уст, казалось, совсем её не обременяли.
   Разговорились со второй дамой.
   - Так, значит, вы автомобилями торгуете? - сказала Нина, чтобы начать разговор.
   - Да.
   - И какими же?
   - Пока отечественными. ВАЗ нам поставляет под реализацию...
   Другая дама закончила телефонный разговор и присоединилась к ним. Слово за слово, поговорили - приветливые женщины, уважительные. Бухгалтер недавно их покинула, бросила всё и ушла. Вот теперь ищут замену. "Женщины хорошие, можно работать, - думала Нина, - но когда же её представят директору?" И Нина сказала об этом вслух.
   - А где у вас директор? Вы меня представьте...
   Вторая дама махнула рукой в сторону первой, только что говорившей по телефону, и произнесла:
   - Так вот у нас директор.
   Нина на какое-то время потеряла дар речи, а когда опомнилась, снова заговорила, уважительно обращаясь к той, которая оказалась директором.
   Через два дня Нина вышла на работу - торговать автомобилями.

Пушистый котенок

  
   Б
   ольше всего ее огорчало то обстоятельство, что очень расстроился отец. Для себя она уже все решила, уже переболела этой болью. Для нее уход от мужа, развод - давно выношенное решение, а для него - неожиданность, беда с его единственной дочерью. И пусть он видел, что давно неладно в ее семье, он, видимо, все же надеялся, что все выправится и, как человек глубоко порядочный и добрый, очень переживал. Мама сдержаннее, молчит, вслух почти не высказывается и не всегда знаешь, что она думает, а отец более открытый и эмоциональный.
   Алла только что вернулась от родителей, слегка расстроенная. Им сейчас тяжелее, чем ей, у нее все самое трудное уже позади, она все передумала раньше. И ей уже ничего не жаль, даже большой трехкомнатной квартиры с высокими потолками на Мясницкой. При размене она согласилась поехать "в глушь, в Саратов", пусть это на Алтуфьевском шоссе, куда из центра ехать и ехать, пусть, но с любимым человеком.
   И дети рады. Мальчишки ожили после всех скандалов, издевательств. Ведь он уже их ненавидел, словно это были не его сыновья, а соседские дети. В последние два года в семье была гнетущая атмосфера, от которой устали все и издергались. А чего стоили звонки свекрови к ней на работу и к детям в школу!
   Отец переживает по многим поводам. И оттого, что она на семь лет старше своего нового мужа... Но разве она виновата, что так случилось?
   Алла подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Ну разве этой точеной женщине тридцать пять? Да никто не дает ей больше двадцати семи! И когда она появляется в сопровождении сыновей - двенадцатилетнего Филиппа и десятилетнего Макса, это вызывает недоумение. Непонятно, кто это: младшие братья? Дети?!
   Большие темно-серые глаза, чуть наивные, беспомощные, словно вопрошающие: ну почему, зачем? смотрели из зеркала. Вот и Антон застывал перед этими глазами, когда они еще вместе работали в редакции. Он садился перед ней и смотрел. Аллу это немного смущало, но и пленяло, что скрывать!
   Вначале это была просто игра. Она ведь уже знала о его возрасте. Но что возраст? Что возраст! Мальчишки уже оба зовут его папой, хотя с Филиппом у них разница всего шестнадцать лет. Как удивительно быстро установил он с ними контакт! И мальчики так истосковались по нормальным отношениям с папой.
   Не получилась у них жизнь с Димой, не получилась. И она не будет хоронить себя. Ведь она еще молода, красива и умна, и заслуживает счастья. Она полна энергии и творческих замыслов, и Антон ее понимает. А Дима не понимал, а о свекрови и говорить нечего. Офицерская семья. Дмитрий, как и отец, стал офицером. Алла до сих пор не может понять, как ее угораздило выйти замуж за офицера. Слишком разные личности и интересы. Ей, журналистке, душно было в той семье. Кто воспринимал ее как творческую личность? Никто, даже муж, хотя и непрочь был порой похвастать перед гостями ее статьями.
   Она должна была встать рано, готовить, стирать, убирать, подать мужу завтрак. Если даже ей не нужно идти на работу с утра, а она просидела со статьей до трех ночи, все равно встать и подать! И вкусный обед, и ужин. Вкусно поесть - было главным интересом в той семье. Она, как сейчас, помнит то первое застолье у свекрови, когда она с противоположного конца стола увидела, как свекровь вдохновенно о чем-то рассказывает. Глаза ее светились, вся она оживилась, жестикулировала, о чем-то возбужденно рассказывая, слышались слова: обалденно! Рассказ ее звучал как поэма. Алла прислушалась. "Обалденно! - в очередной раз с восторгом произнесла свекровь, - Так вкусно, вы не представляете!" Оказалось, она рассказывала, как она готовит сациви.
   А то, что ей нужно писать статью, рассказ, готовить материалы в номер, никого не интересовало и приходилось сидеть за полночь, когда все дела переделаны, и это тоже вызывало раздражение.
   А с Антоном они единомышленники. Антон ее понимает, Антон ей помогает, и они теперь вместе могут просидеть до двух-трех ночи, когда есть срочная работа, и никого это не раздражает.
   Хлопнула входная дверь, в прихожей послышалась возня и голоса. Ну вот, кажется, явились. Все трое выгуливали собаку. Антон иногда сам резвится с ними как мальчишка. Вчера выгуливали Джерри всей семьей, так он вместе с младшим Максимом влез на дерево. Макс был в восторге.
   Алла вышла в прихожую. Филипп раскраснелся, щеки горят, только шея голая торчит из куртки.
   - Мама, мы еще пойдем погуляем без Джерри, - кричит Макс.
   - Папа тоже сказал, что пойдет с нами. Правда, папа? - Филипп смотрит на Антона, ему явно хочется, чтобы он пошел с ними.
   - Ну куда же ты с голой шеей, мороз на улице, а ты после ангины, - забеспокоилась Алла.
   Антон полез в шкаф, достал свой новый исландский шарф и одел Филиппу на шею.
   - Дарю, носи и не мерзни.
   - Ну зачем ты, Антон, у него же есть свой? - всплеснула руками Алла.
   - Этот теплее, пусть носит. Ну что, пошли?
   - Пошли, - дружно воскликнули оба сына, и все трое исчезли за дверью.
   Алла еще долго стояла за дверью, боясь нарушить то счастливое состояние, в котором она сейчас находилась. А может быть, и ей пойти вместе с ними? Она представила белый искрящийся снег, всю ту красоту, которая была во дворе сегодня утром. Нет, она побудет дома, она боится расплескать то счастье, которое у нее сейчас в душе. Она еще побудет с ним, порадуется ему - этому счастью и... и что-нибудь сделает по дому. Переехали они в эту двухкомнатную типовую квартиру недавно, еще не обставились как следует.
   На следующий день привезли новую мягкую мебель. Они с Антоном немного поспорили, когда выбирали, но недолго. Антону хотелось купить строгую мебель в английском стиле, кресла с высокими спинками, в темно-зеленой в полоску обивке. А Алле, в ее счастливо-радужном настроении больше импонировали мягкие овальные формы в розовато-палевой обивке с легким рисунком. Жизнь для нее была все еще в розовом цвете. Антон, конечно, быстро сдался: бери, что хочешь.
   Мебель расставили. Алла стояла, прислонившись к плечу Антона, и любовалась.
   - Хорошо! Как хорошо, Антоша, правда?
   - Ну, если тебе нравится, значит, хорошо.
   Двухкомнатная квартира, конечно, не блеск, но Антон старается, зарабатывает. Теперь он на телевидении, имеет свою передачу, и она, Алла, его соратник и помощница. Антон уверяет, что через год у них будет большая просторная квартира. И Алла уже воображает, как всем будет хорошо. Правда, в последнее время он все больше говорит о собственном доме, и Алла не возражает - это было бы здорово! Хотя подождать придется подольше.
   - А знаешь, Антоша, чего не хватает?
   - Чего?
   - Кота. Пушистый толстый кот должен лежать в кресле или на этой покатой спинке дивана. Я представляю себе какого-нибудь палевого или рыжего кота в тон обивки. Кошка создает ощущение уюта и домашнего очага.
   Алла обняла Антона за шею и потерлась щекой о его бороду.
   Через месяц она спешила домой, на ходу заскочив в супермаркет и накупив там продуктов к праздничному столу. Сегодня у нее день рождения. Ничего не успела приготовить заранее, гостей не будет, сейчас они все четверо соберутся и быстренько накроют стол. Кордон-блю на горячее, Антон любит маслины, сыновья - фирменный домашний салат из крабов. Боже мой, как же нести торт, неужели в зубах? И почему Антон не повез меня на машине? Сказал, что ему срочно нужно куда-то съездить. Правда, он взял часть списка на себя, но ей и этого не унести.
   Поставив сумки у двери, Алла перевела дух и полезла за ключом. Открыв дверь, она услышала, что в доме кто-то есть. Вошла в прихожую, из комнаты вышел улыбающийся Антон. Что-то непохоже, чтобы он был на деловой встрече. Чему он так загадочно улыбается?
   - Тебе помочь?
   Антон размотал ее шарф, взял дубленку и повесил на вешалку.
   - Как это ты меня опередил?
   - Спешил. Ну, проходи в комнату, будь как дома...
   Алла забыла о сумках и пошла туда, куда указывал ей Антон. Ведь зачем то он зовет ее в комнату?
   - Вот тебе мой подарок ко дню рождения, - жестом указал он в сторону кресла.
   Но Алла ничего не видела. Какой подарок? Рядом на столике стояли чайные розы, но это он подарил утром. Но наконец-то она увидела! В кресле сидел пушистый рыженький котенок!
   - Боже мой, - всплеснула руками Алла и, кинувшись к нему, взяла на руки и прижала к себе пушистый теплый комочек, - какая прелесть!
   Котенок замяукал. Алла кинулась целовать Антона.
   - Ты не забыл? Ты не забыл мою мечту о толстом и пушистом коте?
   - Конечно, не забыл, - Антон был доволен.
   - А Джерри, где Джерри? Будут ли они ладить с котом?
   - Филипп с Максом его выгуливают. Конечно, будут ладить. Джерри уже котенка обнюхал и, по-моему, принял.
   - Рыженький какой, - Алла затормошила котенка, приложилась носом к его носу. - Как же мы его назовем?
   - Чубайсиком.
   Алла засмеялась.
   - Действительно, похож. Ну, хорошо, полное имя его будет Чубайсик, а дома мы его будем звать коротко: Байсик.
   Байсик улегся на ее плече и грел шею, как воротник.
   Утром Антон проснулся от того, что кто-то по нему ходил. Ах да, это же котенок. Котик дошел до его головы и стал тыкаться в ухо, потом в голову, словно что-то искал среди волос. "А-а, - догадался Антон, - он думает, что я его мама и ищет среди шерсти молочко". Хотелось еще спать, Антон взял котенка и перекинул его в ноги. Котенок быстро обнаружил его ноги и стал играть пальцами. Антон втянул ноги под одеяло, котенок вновь потопал по нему к голове и стал играть его ухом. Сон пропал. Антон чувствовал себя Гулливером, по которому бегали лилипуты и делали с ним что хотели - играли то одними, то другими частями тела.
   Котенок стал еще одним членом семьи. Правда, ленивый и толстый кот вряд ли из него мог получиться, скорее вождь краснокожих. Он оказался очень любознательным исследователем, отважным верхолазом по спинкам кресел и шторам и любил играть. И очень любил помогать в работе. То он норовил вспрыгнуть на клавиатуру компьютера или поймать "мышь", когда Алла сидела за компьютером, то валялся на письменном столе Антона, играя то ручкой, то карандашом, то ластиком, или усаживался на лист, на котором Антон писал. Приходилось давать ему персональные карандаши, ручки и другие игрушки, чтобы не мешал работать.
   И все же котенок стал всеобщим любимцем. Джерри уже лизал его иногда, мальчишки любили с ним играть, а мама все еще надеялась, что он вырастет и станет толстым и ленивым котом - украшением дивана.

Телефонный звонок

  
   П
   очему так громко стали тикать часы в последнее время? И чем больше она прислушивалась, тем сильнее нарастал их стук, и уже ударял по голове словно молотом. Александра Васильевна взяла часы и понесла их куда-нибудь подальше. Пошла через прихожую на половину, где были когда-то комнаты сыновей, и прошла в самую дальнюю, в которой и теперь останавливался старший сын, когда приезжал в гости из Москвы. Из комнаты пахнуло на нее затхлостью нежилого помещения. Она хотела оставить их здесь, но потом сообразила, что без часов тоже нельзя, и понесла обратно, но уже не в большую комнату, где она только что сидела, а в спальню, бывшую смежной с ней. И, определив их, наконец, на столик, вернулась и села на диван и снова сидела словно в оцепенении. Люстра, включенная на одну лампочку, тускло освещала комнату. Сидела она здесь уже довольно долго - прямая и строгая, и даже двигаться ей не хотелось. Уже стемнело и чернота смотрела в окно. Шумел ветер, склоняя из стороны в сторону растущую под окном сливу. Из серванта на нее смотрели веселые глаза внучки Аллочки, с фотографии, на которой она снялась на берегу Мертвого моря. Море было синее, лучезарное, небо голубое, много солнца, и море совсем не мертвое, а веселое. А мертвой становилась она - бабушка. Ветер шумел и шумел за окном, и этот шум еще больше иссушал ее душу.
   Александра Васильевна сидела в полумраке, даже не включив телевизора, как будто хотела сильнее ощутить пустоту своего дома, прочувствовать свое теперешнее состояние, свыкнуться с новой жизнью, которою ей предстояло теперь жить. И ощущала она себя не то деревом, сломанным бурей - без верха, без кроны, не то мумией. Да, скорее мумией, оставленной посреди пустыни, из которой жизнь вымела всех, кто был когда-то ее семьей. И когда в прошлый день ее рождения год назад они сидели вдвоем с Николаем Николаевичем, мумией она себя еще не чувствовала. В доме звучали голоса, ее и мужа, это была еще семья, да еще телевизор - неизменный спутник одиноких людей. Накрыла праздничный стол, поставила красивую посуду, испекла пирог. Из детей тоже никого с ними не было, но все же посидели вдвоем, и не было той тоски и пустоты, какую ощущала она сегодня.
   Она кинула взгляд на портрет мужа в черной рамке, который вот уже полгода как стоит на серванте, и снова мысленно прошла через все, что случилось тогда.
   Снова зазвенел в ушах голос соседки: "Упал, Николай упал на улице прямо у вашей калитки!" И как выбежала она на крыльцо и побежала дальше, хватаясь за сердце и увидела... Кое-как внесли Николая в дом втроем с соседкой и ее мужем, уложили в постель, разули, раздели, а он без чувств - инсульт. И так пролежал два дня, не приходя в сознание. А она все сидела рядом, ожидая, что он очнется и поговорит с ней. Как хотелось сказать какие-то нужные слова, хотя бы на прощание, что-то такое, чего не сказали друг другу за пятьдесят лет, прожитых вместе. Молодыми и ссорились, бывало, а в старости только друг за дружку и держались, за кого еще? У сыновей своя жизнь, свои заботы, да и далеко они. Топтались вместе с Николаем по хозяйству, она больше по дому, а он во дворе, на огороде - хозяйственный был человек, обстоятельный, все сам сделает, за всем проследит, ему и напоминать не надо было.
   Было... Все теперь было, все в прошедшем времени. Нет уже его и никогда не будет. Ушел он от нее насовсем, без возврата.
   - Хорошая смерть, - говорили соседи, - шел человек по улице из магазина, упал и все. И сам не мучился, и никого не мучил.
   - Хорошая, - машинально повторяла она, но дальше говорить уже не могла, слезы сами лились из глаз. Хорошая, особенно для нее. Конечно, не молодые уже, семьдесят четыре исполнилось бы Николаю через неделю, но не ожидала она от судьбы еще и этого удара, что так вот вдруг и он оставит ее. Думала - поживут еще вместе хоть несколько годков. И если бы болел долго, то постепенно готовилась бы к худшему, и, может быть, не было бы так тяжело, как от внезапно свалившейся беды. И долго после похорон ходила растерянная, оглушенная, не зная, как жить дальше. И когда позже встречала знакомых, тоже ничего не могла толком рассказать - душили слезы, и болело сердце. А теперь перестало болеть, и плакать она перестала.
   А сегодня у нее день рождения - семьдесят два года. Она крепко сжала губы и словно сжала все внутри себя, чтобы не расчувствоваться, не расплакаться, и чем сильнее сжимала она губы, тем сильнее внутри все сжималось в комок, и сама она все больше каменела день ото дня.
   Зачем ей этот день? Зачем он ей нужен? Чтобы терзать ей сердце? Ей надо забыть о нем и не вспоминать, будто и нет его совсем. Нет у нее теперь праздников, есть только будни - тоскливые, однообразные. И все же одела она к вечеру хорошее платье, причесалась и села на диван, словно ждать чего-то.
   Было здесь когда-то шумно и весело, и тогда, когда подрастали сыновья: ходили в школу, декламировали стихи, включали громко музыку, приводили друзей. И тогда, когда появились внуки - дети младшего сына. Как она ждала их первенца, как хотелось ей девочку - внучку. Бог не дал ей дочку, двух сыновей родила, так хоть внучку пусть даст! И родилась внучка - Аллочка! Как бежала Александра Васильевна к своей матери - сообщить радостную весть! Ее мама была еще жива, прибежала и чуть не плача от радости с порога закричала:
   - Внучка у меня! Девочку Люда родила - дочку!
   И смеялась, и вытирала слезы - светлые слезы, радостные.
   Подрастала девочка - ласковая, хорошая, умненькая, красивая - душа только радовалась. И к бабушке привязана, и они с дедом души не чаяли в ней, и когда дети переехали в собственную квартиру, часто брали ее к себе. А через три года и внук родился - живи и радуйся, глядя на них.
   Это все младшего сына дети. А старший уехал из их маленького городка в Москву, поехал счастья искать и все никак не женился. Ждала она, ждала, да уж и ждать устала. И парень хороший, добрый, но какой-то несмелый, все по любви хотел, а с любовью что-то случалось. Книги покупал, альбомы по искусству, марками увлекся. А у матери душа болит, уж годы к сорока подбираются, а он все не женится. И вот приезжал недавно с молоденькой женой и двухмесячным ребенком - мальчиком, а Александра Васильевна уже окаменела, а может, постарела, и нет у нее уже к этому внуку тех чувств, какие были к тем - старшим, которых оторвали от нее и увезли в Израиль. И нет у нее теперь ни Аллочки, ни Димочки, уже два года, как их нет рядом. Как пошли реформы да как остановились заводы, и остались сын и невестка без работы, так и оказалось вдруг, что невестка - полуеврейка, а если по матери, значит и вовсе еврейка, и вот теперь и ее русский сын, и ее непонятно какие внуки в Израиле. И в страшном сне не могло такое присниться, что сын ее и внуки жизнь свою закончат в Израиле, а там, глядишь, и совсем следы их затеряются.
   Долго согревали письма внучки - Аллочки. В первый год, как уехали, писала она часто, почти каждый день, да так подробно описывала свою жизнь, будто и они с дедом побыли с ними рядом.
   " .. Мы уже обставили свою квартиру, купили спальню, холодильник, стиральную машину... А еще здесь много хорошей мебели выставляют на улицу, возле помойки, и мы взяли себе диван и кресла...
   А теперь, бабушка, я расскажу тебе, как я провела сегодняшний день: у нас в школе была физкультура, и одна девочка меня сильно толкнула... Здесь есть девочки очень хорошие, и я с ними дружу, но есть и вредные...
   Дорогая бабулечка, мне здесь очень хорошо, но ради тебя я вернулась бы обратно, мне очень хочется повидаться с тобой. Говорят, что мы поедем на соревнования в Россию, и тогда я обязательно заеду к тебе..."
   Это письмо с разводами от слез она перечитывала много раз...
   Но на соревнования она не поехала. И письма стали приходить реже...
   Из спальни доносилось негромкое тиканье часов. Тик-так, тик-так - все также неутомимо отсчитывали они время, ее время, ее последние оставшиеся годы. Тиканье это уже не раздражало, а наоборот создавало некую домашность, как будто они были вдвоем.
   Вот так и остались они с Николаем Николаевичем выживать здесь одни, на свои пенсии. А что осталось от их пенсии? Ничего. Умирать постепенно, не сразу. А от сбережений? Тоже пшик. Молодые тратили, покупали, что могли, кто холодильник, кто телевизор, кто ковер, как пошла инфляция, а они все не могли решиться - как же так, столько лет копили на старость, на похороны, экономили, и вдруг взять и все растратить? Ну не могут же все их деньги пропасть?
   А оказывается, могут. И растаяли их сбережения. Пришлось подрабатывать - с сигаретами стоять на улице, с семечками. Сначала никак не могла решиться бывшая учительница Александра Васильевна встать на улице и торговать. В первый раз - страшно, стыдно, во второй - неловко, а потом ничего - привыкла. Как сейчас помнит она тот первый выход. Соседка утром зашла за ней и пошли вместе к рынку. Встали вблизи ворот, Катерина Ивановна тут же вынула сигареты и встала, держа пачки в обеих руках. Александра Васильевна, как прилежная ученица, повторила за ней все движения и тоже встала рядом, и долго боролась с желанием спрятаться за ее спину и прятала глаза, боясь встретиться с глазами знакомых. Уже несколько лет была она на пенсии, но все еще помнили ее и ученики, и родители. Но, слава Богу, в первый день никто из знакомых на нее не наткнулся. Но когда она на заработанные деньги купила докторской колбаски и принесла домой, оба они и Николай Николаевич, и Александра Васильевна радовались приварку и решили, что ничего стыдного в торговле нет, не украли ведь, а труд всякий в почете.
   А иначе не выжить. Николай Николаевич в Москву ездил, закупал оптом сигареты, так и подрабатывали себе приварок к пенсии. В огороде овощи выращивали, зелень. Дом свой, участок при нем, копошились вдвоем.
   Весна-то какая нынче выдалась холодная, не растет ничего. Кое-как посадила Александра Васильевна редиску, лук, потом спину прихватило. Как намахалась лопатой и граблями, так едва разогнулась. Раньше-то Николай грядки вскопает, приготовит, она посеет - вместе все делали, а теперь одна. Так до сих пор еще не управилась. Сын приехать не смог, работает, на троих заработать надо, тоже с трудом перебиваются. И живут в Москве в общежитии, комнату занимают. А здесь дом пустой. Большой, хороший дом из четырех комнат, кухня, веранда и - никому не нужен. Нет здесь работы, оборонные заводы стоят, и не хочет старший сын возвращаться домой. И чисто у нее всегда, и аккуратно, и паласы везде, и ковры есть, и мебель необходимая, и посуда в серванте, а ничего теперь душу не греет, и все, что наживалось годами - никому не нужно.
   Пустыня. Никого. Сестра одна на Украине - замуж за украинца вышла, другая в Белоруссии, за белорусом замужем, а она в России осталась. Кто же тогда думал, за кого выходили? На лицо смотрели да на фигуру, а на пятый пункт анкеты внимания не обращали. В гости ездили друг к другу, навещали, а теперь все - кончились поездки. Все состарились, а на пенсию не поездишь. Часа два назад звонила младшая сестра. Александра Васильевна отвечала односложно, боясь расплакаться, говорила, что все у нее нормально... спасибо, спасибо за поздравления.
   А сыновья еще не звонили. Наверное, дел много, некогда. Может, еще и потому сидела она неподвижно на диване, что напряженно ждала звонков от сыновей. А если позвонят, надо сказать им на будущее, что нет у меня больше никакого дня рождения, не хочу я этого тягостного дня.
   Ветер снова зашумел за окном, ветка сливы хлестнула по стеклу, Александра Васильевна очнулась, обнаружив себя в воспоминаниях. В голове проносились обрывки из прошлой жизни: то госэкзамены в педучилище и волнения, связанные с ними, а потом выпускной вечер, и вот она уже учительница и предстоит ей не практика, а самостоятельная работа в школе; то первые уроки, когда входила она в класс с кипой тетрадей на согнутой руке; то всплывало в памяти новое платье из голубого крепдешина с плечиками, которое тогда купили ей родители, и было оно ей очень к лицу; то сыночек - первенец, улыбчивый и шаловливый, и она - молодая, тоненькая, на каблучках спешит к маме с ребенком на руках. А у мамы огромное блюдо пирожков, чтобы на всех хватило... Особенно зятя любила она попотчевать. Жили недалеко, бывало, оставят детей у мамы, а сами в кино или на концерт какой в дом культуры. Добрая была мама, безотказная...
   Тишину разрезал телефонный звонок. Ну вот, наверное, кто-то из сыновей. Сердце ее дрогнуло и учащенно забилось.
   "Значит, жива еще. Еще не мумия", - подумала Александра Васильевна, встала и пошла к телефону.

СЛЕДОВ

ПРЕРЫВИСТАЯ

НИТЬ.

(повесть)

Глава первая

  
   Тяжело и надрывно урча, автобус долго ехал по ущелью, забираясь всё выше и выше. Пассажиры утомились и, вздыхая, ждали конца путешествия, которое должно закончиться прибытием на горнолыжную базу.
   Какое же оно длинное -- это Баксанское ущелье!
   Близился вечер, многие дремали, убаюканные мерным покачиванием автобуса и урчанием мотора. "Город Тырныауз" -- услышала Таня звучное незнакомое слово. "Ну и название, язык сломаешь", -- подумала она. Выглянула в окно и увидела в надвигающихся сумерках некое селение, вытянутое в кишку в узком ущелье, зажатом меж мрачных гор.
   Где же город? Неужели вот это?
   Автобус остановился, усилив томительность ожидания, хотелось поскорее двигаться дальше, а не стоять.
   После непродолжительной остановки в этом городе горняков, добывающих, как оказалось, в горах руды редких металлов, поехали дальше.
   Стоял март. Внизу на равнине, в Минводах уже тепло, снега нет совсем. Но чем выше забирались по ущелью, тем снега становилось больше. За тем и ехали -- покататься на горных лыжах. И, наконец, уже в темноте подъехали к Терсколу -- высокогорному поселку вблизи Эльбруса, центру горнолыжного туризма.
   Выгрузившись из автобуса, по дороге, припорошенной только что выпавшим снежком, словно специально убранной к их приезду, направились к тургостинице "Чегет". Таня шла рядом с девушкой, с которой познакомилась в автобусе. Они шли в темноту, негромко переговариваясь. Прямо перед ними вырисовывались очертания приземистой покатой горы, едва различимой в темноте. Кто-то сказал, что это и есть гора Чегет, с которой катаются на горных лыжах. Таня посмотрела на гору и вдруг увидела светящуюся россыпь над ней. В первую минуту она даже не поняла, что это. Звезды! Это же звезды, рассыпанные над самой горой, будто кто-то сыпанул пригоршню на гору, и они зацепились за низко нависшее небо над ней и засверкали, как алмазы! Они были такими крупными и так низко висели и мерцали над горой, что это казалось просто невероятным! Таня изумилась необычайному видению, таких крупных звезд она никогда не видела. И пока стояла и смотрела на эту красоту, потеряла свою спутницу.
   На крыльце радостно стучали ногами, стряхивая снег и предвкушая тепло и уют, которые ждут их здесь. В вестибюле Таня оглянулась, ища глазами светловолосую голову своей новой подруги, хотелось поселиться с ней в один номер. Света уже махала ей от стойки администратора, подзывая к себе.
   -- Ну что? -- спросила Таня.
   -- Номера на двоих нет, есть только на троих.
   -- Давай еще попросим, неизвестно, кто попадется третий.
   -- Да я уже просила, говорит - нет, остались только трехместные.
   -- Ну ладно, давай в трехместный, веселее будет.
   Отстояв очередь к администратору, заполнив надлежащие документы, девушки, наконец, получили ключи и отправились к себе в номер на пятом этаже. Третьего человека пока не было, все три кровати приветствовали их аккуратно застеленными казёнными покрывалами.
   -- А может быть, никого и не поселят, -- предположила Света.
   -- Ну что ты, в разгар сезона, я думаю, все путевки проданы, свято место пусто не бывает.
   -- Наконец-то можно привести себя в порядок. Автобус до сих пор в ушах урчит, и ухо одно заложено, -- приговаривала Света, деловито раскладывая вещи. -- Еще в самолете заложило, и ехали все время вверх. Так что глуха на одно ухо.
   Она наклонила голову. Проделала какие-то массажирующие движения, так и не принесшие успеха, и снова взялась раскладывать вещи.
   Таня прошла в санузел.
   -- Душ есть, горячая вода тоже -- прекрасно. Накатаемся на лыжах, под душ и отдыхать.
   В это время в комнату постучали, и заглянула еще одна женская головка.
   -- Девочки, я к вам, можно?
   -- Можно, заходите.
   В комнату вдвинулась довольно высокая девушка в короткой чёрной шубейке и белой шапке.
   -- Я Ева, из Минска, а вы кто?
   Таня засмеялась.
   -- Терем-теремок, кто в тереме живет? Я мышка-норушка, а вы кто? - Ткнув себя пальцем в грудь, назвалась: -- Я - Таня, а это Светлана, мы из Москвы. Точнее, я из Зеленограда, слышали о таком?
   Девушка пересекла комнату, озираясь и одновременно поддерживая разговор.
   -- А как же слышала. Где свободная кровать? Ага, вот эта, понятно.
   Плюхнув на пол довольно внушительную сумку, она стащила с головы белую шапку, обнажив тёмные волосы, и уселась на кровать. Таня и Света как-то непроизвольно наблюдали за ней, оторвавшись от своих дел. Ева улыбнулась.
   -- Ну как группа? Рассмотрели? Мужчин, кажется достаточно, на всех кавалеров хватит. Вы в первый раз здесь?
   -- В первый.
   Ей, наконец, стало жарко, и она сняла полушубок.
   -- А я уже во второй. Правда, я была на турбазе Терскол, чуть повыше военная база, там порядки посуровее, здесь свободнее. Сюда стоит только раз приехать и всё. Заболеешь и горами, и красотами.
   -- Это хорошо, что ты уже была. Будешь давать нам полезные советы, -- сказала Таня, без лишних политесов переходя на "ты", отметив про себя, что по возрасту все они близки.
   Все дружно стали вытаскивать из сумок вещи, раскладывать и развешивать в шкафу, пересекаясь друг с другом, и ни на минуту не умолкая.
   -- Здесь есть бар, ресторан, -- сообщила сведущая Ева. -- Мы сюда тоже приходили.
   -- Хорошая компания подобралась, -- с довольным видом произнесла Света. -- Девчонки, повеселимся!
   Тане компания тоже понравилась. Света казалась простодушнее, Ева себе на уме, но в целом ей положительно нравились обе соседки и то, как быстро они сошлись без лишних церемоний. Отдых начинался неплохо.
   Таня ни разу не была зимой в горах и вот решила испробовать этот вид отдыха и провести две недели отпуска на горнолыжной базе. Она ещё ни разу в жизни не стояла на горных лыжах, каталась только на равнинных, но ей сказали, что здесь всему научат. Глядя в кино и по телевидению на порхающих из стороны в сторону лыжников, Таня думала, что и она, после того как ей покажут, что нужно делать, будет так же легко и непринужденно скатываться с этой самой горы Чегет, так щедро разукрашенной звёздами.
   На следующее утро они получили лыжи на турбазе. Но к изумлению многих их даже на гору не взяли. Мимо них на подъемник шли ассы, многие в дорогих лыжных костюмах и таком же дорогом лыжном снаряжении, и они со своими скромными "дровами" (как тут же обозвал их лыжи кто-то из проходивших мимо ассов), взятыми напрокат, почувствовали себя ещё более ущемлёнными. Таня только ахала, слыша от знатоков, сколько стоят фирменные лыжные ботинки и сами лыжи, не считая перчаток, очков и костюмов. На некоторых было целое состояние. Чаще всего произносили фирму "Россиньол". Это был как бы знак элиты.
   Тренер привел их к склону горы внизу, недалеко от подъемника и проходящие мимо ассы пренебрежительно называли их "чайниками".
   Солнце приветливо засияло, вынырнув из-за горы, день обещал быть на славу, и девочки решили, что это главное, а "чайников" они как-нибудь переживут. Тренер, курирующий их группу, сказал, что здесь на склоне они будут осваивать начальную азбуку поведения на горных лыжах. И оказалось, что научиться кататься на горных лыжах не так просто. Пытаясь сделать то, что, как видели они, делают горнолыжники -- укол палкой и разворот бедрами и корпусом, Таня и Света такого эффекта не получали, и их несло по прямой вниз.
   А вскоре тренер зычным голосом пресёк все их самовольные поползновения и объяснил, что вначале они будут учиться спускаться "плугом". Таня впервые слышала этот термин и ужаснулась неуклюжей позе, в которую они должны были встать.
   -- Все слушаем меня, -- прикрикнул тренер. -- Чайники, прежде всего, должны научиться спускаться плугом. Иначе, когда мы поднимемся наверх, и вас понесет с горы, я боюсь, что на вас всех спасателей не хватит -- вытаскивать из ущелий. Плуг хорошо тормозит, в плуге можно повернуться и встать параллельно горе. Показываю -- все запоминаем.
   Группа рассыпалась по склону. Всего их оказалось двадцать человек, одиннадцать мужчин и девять женщин. Все еще были чужими, кроме некоторых пар и троек, приехавших вместе или поселившихся в одном номере. Эти островки знакомства существовали пока отдельно и не смешивались.
   -- Таня, давай по очереди. Вначале я за тебя держусь, чтобы встать в эту дурацкую позу плуга и съезжаю, а потом ты, -- распорядилась Света и уцепилась за Танину руку.
   -- Ну и позы, -- смеялась Таня, оглядывая свое окружение.
   -- Посмотрим, какая ты будешь, -- Света оторвалась от Таниного плеча и поехала плугом вниз.
   Таня не стала ждать, когда поднимется Света, кое-как соединила носки вместе, а концы лыж раздвинула, сколько могла, и поехала вниз. Света поднималась наверх и была уже на полпути, когда мимо неё промчалась Таня, и через несколько секунд снизу послышался её голос:
   -- Ой, ой, сворачивайте!
   Света увидела, как Таня столкнулась с мужчиной, и они оба повалились в снег.
   Когда распутали лыжи, Таня, смахнув снег с лица, наконец разглядела кто стал её жертвой. Это был мужчина из их группы, рыжеватые волосы выбились из-под его шапки с помпончиком, а её шапка вообще куда-то отлетела. Он поднялся первым, как и подобает сильному полу, и, весело глянув на Таню, протянул ей руку. "Слава Богу, свой и кажется, не злой" - мелькнуло у Тани. Это был крепкий мужчина невысокого роста и энергичным рывком он легко вернул её в вертикальное положение.
   -- Извините, -- проговорила Таня, -- я решила повернуть и не заметила вас.
   -- Да ничего, мы оба виноваты. Чайники, -- засмеялся он. -- Как вас зовут?
   -- Таня.
   Они дружно отряхивались, Таня трясла шапку, а друг по несчастью стукал рукавицей по штанам и, выпрямившись, произнёс:
   -- А меня Виктором. Ну что, полезем обратно в гору?
   Так и катались они всей группой до обеда на нижнем склоне, осваивая этот несчастный плуг и с завистью глядя на лыжников, уехавших утром на подъемнике и уже лихо скатывавшихся к ним вниз.
   В столовой за обедом всё еще оглядывали друг друга и присматривались. Ева уже сидела с какими-то мужчинами за столом, один молодой, светловолосый, приятной наружности, а второй постарше, широк в плечах, осанист, но с проплешиной на макушке. Выйдя из столовой, она сообщила ожидавшим её девушкам, что одного зовут Игорем, он морской офицер из Северодвинска, а другого, что постарше Аркадий Петрович. Он, как и Ева - из Минска. Когда вышли мужчины и поравнялись с ними, Ева тут же их познакомила, и на этажи они поднимались уже большой компанией.
   После обеда решили поспать, так как поза плуга изрядно утомила сегодня.
   -- Быстро ты познакомилась, -- заметила Света.
   -- С Аркадием Петровичем я знакома, мы вместе летели самолетом, а он поселился в одной комнате с Игорем. Приятный парень, правда?
   -- Да, -- согласилась Таня, -- как-то мало он похож на военного. Приятное умное лицо, улыбка деликатная... Я приняла его за интеллигента. Отрадно, что и среди военных встречаются такие лица.
   -- И, пожалуйста, не заглядываться, я первая его заметила.
   -- Ну, разумеется, -- заверила Света, -- оставляем его тебе.
   Таня разделась и забралась под одеяло. Ноги немножко ныли от усталости, всё тело словно помято, как будто кто-то по нему потоптался, но всё равно хорошо. Света последовала ее примеру и тоже нырнула под одеяло. Только Ева сидела в халате на постели и разглагольствовала:
   -- Мужчины предложили для более близкого знакомства всей группой сходить в ресторан.
   -- Идея неплохая, -- произнесла Таня, уже зевая. -- Но сегодня не стоит, устали ужасно. Ещё успеем познакомиться. Я сегодня на одного товарища наехала, быстро познакомились. Знаете, такой крепенький мужчина невысокого роста? Виктором зовут, -- проговорила Таня, зажмурив глаза и погружаясь в сладкую дремоту.
  
   Вечером, после ужина девушки вышли втроем на улицу и пошли прогуляться по направлению к дороге, подышать свежим воздухом. Площадка перед гостиницей была освещена, на небольшом расстоянии её обрамляли деревья, как бы обозначавшие границы света и тьмы, и ступив за их пределы, девушки сразу оказались в темноте, лишь слегка разбавленной белизной снега. Места ещё незнакомые, они тут же струхнули и, побоявшись удалиться далеко от гостиницы, повернули обратно. В их сторону не спеша брели две мужские фигуры. Это оказались их недавние знакомые Игорь и Аркадий Петрович.
   -- О, а мы вас ищем, -- воскликнул Игорь. -- Постучали в комнату, никого нет - огорчились. Когда вы успели так быстро удалиться?
   -- Не волнуйся, далеко здесь не уйдешь, особенно в темноте, -- успокоила Ева и взяла Игоря под руку. Они пошли впереди, а Таня и Света шли с Аркадием Петровичем.
   -- Есть идея, -- произнес Аркадий Петрович, -- пойти к нам в гости. У нас есть две бутылочки неплохого вина.
   Идущий впереди Игорь тут же подхватил:
   -- Хорошая идея! Евочка, ты как, не возражаешь?
   -- Мы не возражаем! -- Света с Таней воскликнули одновременно. -- И Ева, конечно, не возражает.
   -- Вот видишь, за меня уже всё решили, как можно возражать, -- рассмеялась Ева.
   Подходя к подъезду, Таня увидела стоящего в сторонке Виктора, смотрящего ей вслед.
   Комнатка, рассчитанная на двоих, была ещё меньше, чем у девушек и впятером они заполнили всё её пространство. Из тумбочки была извлечена заветная бутылочка вина, конфеты, столик выдвинут на середину, одним боком к кровати, на которой примостился Аркадий Петрович и рядом с ним Света. Тане досталось кресло, и она с удовольствием утонула в нём.
   -- Вот, что значит женское общество. Вдвоем мы сидели, кисли, засыпать стали, -- говорил Аркадий Петрович, откупоривая бутылку.
   -- Хотели пойти в бар, но там сегодня малоприятная публика, -- Игорь слегка поморщился, -- отдыхающих мало, в основном, местные.
   -- Да, ведут они себя нахально, -- согласились девушки, -- эдакие короли. Культуры никакой, только и научились, что в барах и ресторанах сидеть, и задирают наших.
   -- Сегодня выходной, в будни их будет поменьше, -- Ева, как всегда, была главным консультантом по части местных обычаев.
   Аркадий Петрович звякнул гранёными стаканами, пододвигая их к себе, извлёк откуда-то ещё три пластмассовых и разлил вино.
   -- Ну что, выпьем за знакомство?
   Все дружно потянулись к нему, сдвинули стаканы, и хотя звук производили только гранёные, а пластмассовыми стукали чисто символически, ритуал совершили - без чокания как-то не по-русски.
   -- Ну, вы сегодня так старательно осваивали "плуг", особенно вот Светочка, - Аркадий Петрович с улыбкой посмотрел на свою соседку.
   -- Особенно Танечка, - Света засмеялась, глянув на Таню, - Вы видели, как она сшибла одного нашего лыжника?
   -- Ничего, он не обиделся, мне кажется, ему даже понравилось, - смеясь, говорила Таня.
   Потягивая вино, Таня разглядывала новых знакомых. Игорь вёл себя достаточно сдержанно и учтиво. Тане казалось, что так и должен вести себя морской офицер, развязность не к лицу мундиру, хотя он и не был в мундире естественно. Аркадий Петрович был немолод - лет пятидесяти двух, с сединой и не только в висках, но еще достаточно бодрый и молодцеватый. Он больше обращался к Свете, явно ей симпатизируя. Света немного смущалась его возраста, она была в два раза моложе, но ей, похоже, нравилось его внимание. Она была блондинкой с бело-розовой кожей лица, в отличие от Тани, которая была темноволосой. К блондинкам обычно тянется голая сексуальность, в темноволосых, но не жгучих, ищут более сложные натуры. Тем, кому нравились блондинки, Таня обычно не нравилась, это она знала точно. Да ей и самой больше нравились темноволосые. Всё-таки есть свой определённый выбор у каждого, свой тип, который притягивает.
   Ева, конечно же, села рядом с Игорем, всё больше переключая его внимание на себя, и Таня вскоре почувствовала, что компания разбивается по парам, только она без пары. Вспомнила Виктора и подумала, что надо было его пригласить посидеть с ними, как-то уж очень демонстративно она прошла мимо, а в его взгляде явно сквозило желание пойти вместе с ними, тогда и она была бы не одна.
   Но в целом ей нравилась вечер. Хорошо вот так сидеть, потягивать вино и вести непринужденную беседу с приятными людьми.
   Аркадий Петрович после очередной рюмки предложил называть его просто Аркадий, и Ева быстро перешла на это укороченное имя, а Света с Таней продолжали величать по имени-отчеству. Девушкам разница в возрасте казалась гораздо большей, чем ему самому, ого-го сколько лет отделяет их от него, в то время как самому обладателю проплешины казалось, что он ещё вовсе не стар и просто невероятно - когда и куда проскочило столько лет.
   -- Как-то мне удалось посмотреть интереснейшую выставку у вас в Москве, -- обращаясь ко всем, заговорил Аркадий Петрович, -- Москва-Париж. Кажется, это было в 1981 году. Вы не были, Светочка?
   -- Нет, не была.
   Таня была на этой выставке, но к ней не обращались, да и ей интересно услышать, что скажет Аркадий Петрович.
   -- Было много вещей нашего русского авангарда, которые раньше не выставлялись: Малевич, Кандинский, Филонов, Гончарова. Ведь это же целый пласт русского искусства, и как же плохо он представлен в наших музеях. Я впервые имел возможность с ними познакомиться.
   Таня хорошо помнила то первое знакомство с живописью, вынутой из запасников - смелой, яркой, полной неожиданных экспериментов, не похожей на что-либо виденное раньше.
   -- Нужен музей современного искусства, или искусства ХХ-го века, не знаю, как лучше, - включилась она в разговор. - А так одна Третьяковка уже не вмещает всего, да это и не нужно. Поэтому знакомство с живописью при её посещении -- это Рокотов, Левицкий, Боровиковский, Брюллов...
   -- Затем передвижники, -- подхватил Аркадий Петрович, -- а дальше публика устала и времени нет, на этом и закончили...
   -- А уже с "Мира искусства" начинается новая эпоха, - продолжила Таня, теперь они с Аркадием Петровичем перебрасывали тему друг другу. - Сомов, Бенуа, Бакст -- это начало нового века и новое слово в живописи, а авангард тем более....
   Игорь подлил девушкам ещё вина, сначала Еве, потом остальным. "Хороший парень, -- снова подумала Таня и немного позавидовала Еве. -- Но я не шустрая, потому мне и не достался".
   Вскоре Ева с Игорем куда-то ускользнули, наверное, ушли целоваться в коридор, а может всё-таки подались в бар, не взирая на недавние разговоры. Аркадий Петрович что-то говорил Свете, и та улыбалась. Таня решила, что ей тоже пора идти, иначе получается третий лишний. Но, когда она собралась уходить, Света поднялась вместе с ней.
   Их шаги гулко простучали в пустынном коридоре. Скрипел неухоженный паркет, из комнат то доносились весёлые голоса собравшихся компаний, то полное безмолвие рано улегшихся спать, а в комнате у лифта кто-то играл на гитаре и пел.
   -- Ох, попеть бы с ними, - мечтательно произнесла Таня, увлекавшаяся туризмом, - да не знаю, кто там живёт. Не ворвёшься просто так к незнакомым.
   Света молчала, видимо, ей не очень понравилось, что они так рано ушли, и мысли её были там возле Аркадия Петровича.
   -- С ним так интересно разговаривать, -- это было первое, что она произнесла, когда они вернулись к себе в номер.
   -- Мужчины в возрасте любят производить впечатление -- блистать умом. - Таня была старше Светы и относилась к ней с некоторым покровительством. При упоминании о возрасте Света насупилась, и Таня поспешила её утешить: - Мне он тоже понравился, приятный собеседник, интеллигентный, образованный. Может быть даже разведённый, чем чёрт не шутит.
   Света пропустила замечание мимо ушей.
   -- Он собирает книги -- серии "Жизнь в искусстве", "Литературные памятники"...
   -- Да-а, собирателей нынче много, -- иронично произнесла Таня, снимая с кровати покрывало и стеля постель. - Давай спать, девушка наша, судя по всему, явится нескоро.
  
   Дня через два тренер, наконец, повёл их к подъемнику, и группа поехала на макушку горы Чегет. Таня болтала ногами, сидя в кресле подъемника. Внизу проплыли сосны, затем потянулись голые склоны, покрытые снегом, а над головой раскинулся купол синего-синего неба, и ярко светило солнце. Когда она подъезжала к площадке первой станции, вдруг откуда-то возник Виктор и сфотографировал её, а когда ноги коснулись дощатого настила, помог ей выйти, подхватив лыжи. На втором участке канатной дороги кресла были на двоих, и Виктор сел вместе с Таней.
   -- Итак, она звалась Татьяной. Не устали еще от этого отдыха?
   -- Нет, не устала. Здесь такие красоты и такой воздух -- дышишь, не надышишься. Посмотрите слева - какие красивые скалы.
   -- Альпинизмом не увлекаетесь?
   -- Нет, я не герой, туризмом немного. Однажды я была в горах, и нам устроили лазание по скале со страховкой. Я почему-то думала, что меня этой веревкой будут заодно подтягивать вверх и я пробегусь по скале, держась за верёвочку, но увы, лезть нужно было самой, а это так трудно -- цепляться за камни и искать три точки опоры. Больше мне не хотелось этим заниматься.
   -- Говорят, наверху даже загорать можно.
   -- Говорят. Я подготовилась. У нас Ева всё знает, она нас консультирует. Знаете, такая высокая темноволосая девушка?
   -- Знаю, бойкая девица. А меня никто не проконсультировал. А какая здесь высота, знаете?
   -- Знаю. На вершине Чегета мы будем на три тысячи метров ближе к солнышку, чем на песочке у моря.
   -- Подъезжаем, готовьтесь к высадке, - предупредил Виктор.
   Ноги чиркнули по доскам, теперь скорее шагнуть вправо, а пустое кресло поехало дальше на разворот.
   На вершине Чегета тренер указал небольшой склон, где им предстояло тренироваться. Это было нечто похожее на тот склон внизу, где они осваивали плуг. Тем, кто плуг освоил, он показывал слалом: укол палкой, поворот корпусом, снова укол и так далее. Так красиво и так легко это получалось у него, так было завидно и тоже хотелось изобразить что-нибудь эдакое, но тело не слушалось и никакого поворота после укола не получалось.
   "Какая досада! -- думала Таня. -- Так хочется научиться". Но пока она только и научилась, сделав укол, вовремя вставать поперёк склона, чтобы не понесло вниз. Хотя внизу и была ровная площадка, и там было безопасно, но всё же не хотелось лететь с самого верха.
   Таня постояла наверху, ярко выделяясь на белом снегу красным пятном нового лыжного костюма. А вокруг была такая красота, что душа замирала от восторга. Ярко светило солнце, снег сверкал ослепительной белизной, а рассыпавшиеся по горе лыжники расцвечивали её яркими красками костюмов. Совсем рядом два горба Эльбруса. Каким же он выглядит маленьким отсюда! Да, большое видится на расстоянии. Когда-то Тане довелось идти туристическим маршрутом из Архыза в Теберду. И когда взошли на перевал в ясный солнечный день, то перед ними предстала великолепная картина: хребты тянулись как на карте, и вдали над грядами гор величественно возвышался Эльбрус, украшенный белой шапкой снегов. Вот там он царил, а здесь какие-то две совершенно невыразительные макушки.
   Таня посмотрела направо. Вдаль уходит Баксанское ущелье, темнеющее своими лесами. Сверкают белизной вершины хребта, а над ним небо каких-то необыкновенных удивительных красок: кромка над самыми хребтами желтая, затем краска переходит в желто-голубую, а ещё чуть выше в чистую голубизну, а дальше - синь! Небо чистое, безоблачное...
   -- До чего же хорошо! Красота! - выдохнула Таня.
   Только жарко, надо бы раздеться, и она расстегнула куртку.
   -- Таня! -- тут же услышала голос за спиной.
   Таня оглянулась, на неё смотрело какое-то лицо, спрятанное под белой маской с прорезями для глаз и для рта, а точнее, это был носовой платок и под ним она, наконец, разглядела Еву.
   -- Это что за Фантомас?
   -- А ты что же так стоишь? Обгоришь ведь! Здесь же солнце - ужас какое! Высота плюс отражение от снега, я же вас предупреждала.
   -- А, да. У меня ведь эта штука в кармане. Сейчас съеду вниз и надену.
   Таня сосредоточилась, вспомнила все указания тренера и попыталась съехать по всем правилам. Но... умения её хватило только на два поворота, и понесло вниз. На ходу она всё же успела встать в плуг, чтобы не устраивать себе скоростной спуск и благополучно выехала на площадку. Постояла немного внизу, полюбовалась на окружающих. Становилось жарко, многие разделись и катались в футболках, а мужчины оголились до пояса. А некоторые стояли под прикрытием скалы и загорали. Таня вспомнила, что у неё внизу тоже надет купальник. Ева, как опытная, давала утром ценные указания, что нужно брать с собой на вершину Чегета. А сверху всё съезжали и съезжали лыжники...
   -- Девушка, отойдите, вас здесь сшибут! -- кричал ей парень в красивой и дорогой экипировке фирмы "Россиньол". -- Здесь же "чайники" катаются!
   " Надо же, -- не без удовольствия подумала Таня, -- значит, он меня принял за настоящую лыжницу". И горделиво подняв голову, направилась к кучке своих. Тренер объявил перерыв, и почти все тут же оголились для загара -- спустили, пардон, штаны на ботинки, поснимали свитера и футболки и обнажились до купальников. Можно было загорать, не сходя с лыж.
   -- Экзотика! -- произнес кто-то. -- Снег и купальники.
   Оказалось, что действительно можно загорать на снегу. Но только в отсутствие ветра. Стоило дунуть ветерку, как тут же становилось зябко. Но они стояли под прикрытием скалы, которая защищала от дуновений. Лица у многих были в самодельных масках, особенно у женской половины.
   Откуда-то, наконец, вынырнула Света.
   -- Ева, ты Таню не видела?
   -- Ну, как же видела.
   -- И где же она?
   -- А вот эта девушка в желтом купальнике тебе не знакома?
   -- Ой, и правда. Попробуй вас узнать теперь, одежду поснимали, на лице одни дырочки в тряпочке.
   -- Обнажайся и ты поскорее, пока перерыв не кончился.
   Таня потянула Свету за руку.
   -- Становись рядом и лови лучи солнца. Приедем домой, ещё март, а мы уже при загаре. На работе ахнут.
   -- Таня, не злоупотребляйте, можете обгореть.
   Таня оглянулась. Это говорил стоявший недалеко от них Виктор.
   В это время тренер, стоявший повыше, замахал им рукой.
   -- Думаю, что не успеем, перерыв заканчивается, тренер нас созывает, - с некоторым огорчением в голосе произнесла Таня.
   После перерыва снова катались на лыжах, потом фотографировались. Сначала на фоне Эльбруса, затем на фоне Баксанского ущелья, всей группой, по одному, попарно и в прочих раскладах.
   Таня ещё постояла в сторонке одна, полюбовалась красотами. Да, хорошо, что поехала сюда. Эти две недели отпуска будут у меня просто великолепными. Совершенно отключилась от работы, вся проза жизни осталась там, внизу."Поезжай, -- напутствовала её сестра Вера. -- А вдруг найдешь там свое счастье. Пора тебе семьей обзаводиться, не молоденькая уже. Сколько можно порхать".
   Да, так оно меня и ждёт здесь, счастье. Найдешь его. Когда Таня ехала в автобусе из Минвод, она и сама, конечно, думала о том, что ждет её, быть может, интересное знакомство. Вот едет и едет она в горы, в неведомую даль, и там высоко в горах у сверкающих снежных вершин встретит она, наконец, Его -- единственного. Вот Он стоит на горе -- высокий, спортивный, красивый и видит ее. Он подает ей руку и предлагает поехать вместе с горы. И они катятся в эту синь, в белизну... Как послушны их тела, как красиво и синхронно они скользят на лыжах вдвоем. И случится у них любовь...
   Глупо. Таня даже рассмеялась. Как всё это глупо и смешно. И кого же ты хотела встретить? Того, что ли, красавца в Россиньолах? Есть ли у него что за душой и в мозгах помимо спортивности? Да и он уже забыл обо мне, мимолетное виденье... И почему здесь на отдыхе лезут в голову всякие глупости? Наверное, потому, что не работаю, валяю дурака, потому что слишком много свободного времени, и голова больше ничем не занята. И обстановка располагает, на отдыхе как раз и заводят флирты. А, Бог с ними, с красавцами. Таня ещё раз обвела взглядом синь неба, ущелье, темневшее вдали, и вобрала полной грудью чистый студёный воздух. Душа моя радуется красоте, обмирает от восторга и замирает от страха, когда катишься вниз. Вот это и есть мгновенья счастья. Что ещё нужно в этой жизни? И радостно взмахнув палками, она оттолкнулась и скатилась вниз.
   Катание закончилось, и, подхватив лыжи, они снова двинулись к канатке. Ассы пролетят по склонам и своим ходом окажутся внизу, а они снова поползут в креслах, не испытав того захватывающего дух полёта, которое доступно только мастерам.
   Таня медленно плыла над белым безмолвием, рассматривая то мелькающих внизу лыжников, то чёрные скальные выступы справа, щурилась от солнца и белизны снега, и глаза начинали слипаться от усталости. Внизу виднелся темнеющий лесок, а за ним гостиница и маленькие передвигающиеся фигурки. Медлительность движения располагала к раздумьям...
   Как же трудно двоим встретиться в этом мире. Мы как блуждающие звезды можем пройти где-то рядом и не пересечься. Как же найти того, кто будет тебе дороже всего, кто и есть - твоя половинка?..
   Как странно складывается жизнь? Еще в четвёртом классе она получила записку: "Таня, я тебя люблю". Это было так смешно и так трогательно. Когда она училась в старших классах, соседка, встречая её с мамой, говорила: "Вот моя невестка". Уж очень хотела она соединить Таню со своим сыном, и ещё до окончания школы она была выбрана в невестки. И вот уже тридцать лет исполнилось ей недавно, а всё еще не замужем. Ай-яй-яй!
   "Пора семьей обзаводиться..." -- снова вспомнила она слова сестры. А счастлива ли Вера? Когда она смотрела на свою сестру, вышедшую замуж в двадцать лет, вечно стоящую у плиты, обстирывающую двоих детей и мужа, усталую и раздраженную, такая перспектива как-то не очень её привлекала. Таня могла хотя бы поездить, куда душа пожелает, пойти на концерт, в театр, куда угодно, а Вера так не может. И всё же зов природы велит, и надо что-то с этим делать.
   Кресло Тани подъехало к площадке. Её так убаюкало, что лень было вставать, но, подхватив лыжи, она всё же быстрыми шагами отошла в сторону, иначе получишь креслом под зад.
  
   Вечером Ева объявила, что отправляется с Игорем в бар вдвоём. Света с Таней переглянулись. Компания распадалась. Ева почистила пёрышки и упорхнула. Таня предложила Свете пойти прогуляться к Терсколу.
   -- Давай зайдём за Аркадием Петровичем, я думаю, он не откажется прогуляться с нами. - Светика явно наличие поклонника устраивало больше, чем его отсутствие.
   Таня пожала плечами.
   -- Зайдём. Отчего же не зайти.
   Комната оказалась запертой, и Аркадия Петровича они не нашли. Но когда вышли на крыльцо, то почти столкнулись с ним.
   -- О! А я как раз хотел вернуться за вами. Одному гулять скучно.
   -- А мы за вами заходили, - пропела Света, явно строя глазки.
   Аркадий Петрович подхватил их обеих под руки, и все трое резво сбежали со ступенек.
   Примерно через час, нагулявшись, они возвращались к гостинице. Войдя в вестибюль, увидели справа, со стороны бара и ресторана кучку людей, о чём-то возбуждённо разговаривающих. И тут мелькнуло заплаканное лицо Евы, которая то наклонялась к дивану, то что-то возбуждённо говорила окружающим.
   "Что-то случилось!" - мелькнуло у Тани, и все трое приблизились к толпе. Протиснувшись сквозь спины, увидели жуткую картину: на диване сидел Игорь с разбитым лицом, а Ева и староста Боря обтирали его носовыми платками.
   Таня ужаснулась!
   -- Что случилось? Что это?!
   Из сумбурных возгласов и обрывочных рассказов они, наконец, поняли, что Игоря избили "местные" джигиты.
   -- Господи, - причитала Ева, размазывая тушь под глазами, - ну кого! Совершенно безобидного человека!
   -- За что же его? - ахнула Света.
   -- Да ни за что, просто так, руки почесать захотелось, - Ева снова наклонилась к Игорю, тот порывался встать, говоря, что всё в порядке, но Ева не пускала. - Отсидись, приди в себя... - и окружающим: - Пошёл человек в туалет и на тебе...
   Картина вырисовывалась такая: Игорь пошел вниз в туалет, на лестнице его зацепили двое какими-то дурацкими репликами: "Ты что, Геракл, что ли", один из них нарочно задел его плечом. Ну и пошло, поехало.
   Толпа всё увеличивалась, подошли ещё отдыхающие, немного непонятно было бездействие мужчин в таком количестве, но говорили, что те двое "джигитов" уже смылись.
   Настроение в этот вечер у всех видевших эту картину, было поганое. Даже высоко в горах без мерзостей не обойдёшься.
   И всё же идея ресторана и на следующий день была озвучена при стоянии в очередь к подъёмнику:
   -- Пора, наконец, отметить приезд в горы, - басил плотный мужчина в очках.
   -- И лыжные успехи тоже... - вторила ему Света.
   -- Какие там успехи?
   -- Ну, если не успехи, то старания, -- провозглашал высокий, сухощавый Боря - староста группы.
   Ева с Игорем на гору в этот день не пошли, ещё не оправившись от шока. А остальными было решено - сегодня, после вчерашнего происшествия идти не хочется, да и Игорю надо ссадины залечить, а завтра всё - идём всей группой и тогда никакие джигиты нам не страшны.
   С кем-то раззнакомились и без ресторана. Таня зацепила кого-то лыжами сзади и, оглянувшись, увидела супружескую пару из соседнего с ними номера.-- Ой, Лилечка, извини, это я тебя зацепила.
   -- Да ничего, не волнуйся, -- заверила ее Лиля.
   Эта пара, построенная на контрастах, приехала из Риги. Рядом с точёной фигуркой Лили глыбой возвышался огромный, добродушный Павел - её муж. Жили они в соседнем номере, девушки успели подружиться с милой приветливой Лилей, и бегали друг к другу в гости.
   На следующий день снова катались на том же склоне наверху, где был пологий съезд на площадку, на которой можно было остановиться, не разогнавшись вниз с горы. Развороты получались с трудом, но Таня научилась держаться на ногах и не падать, могла вовремя встать поперёк склона или перегруппироваться в плуг, чтобы не разнесло и лихо выезжать на площадку. Света по-прежнему много падала и бороздила гору своим задом.
   После тихого часа девушки занялись приготовлениями к ресторану и пытались превратить себя из лыжниц в очаровательных и хрупких женщин.
   Света болталась по комнате в одной сорочке.
   -- Ой, что-то у меня все болит, смогу ли я танцевать, не знаю...
   Таня посмотрела на Светину круглую попу в полупрозрачных трусиках и увидела, что одна половина её черная. Таня поднялась и подошла к ней.
   -- Слушай, а что это у тебя на пятой точке?
   К ним присоединилась Ева.
   -- Да это же синяк! Ну, ты даешь, Светка. Ну и синячище!
   Света встала у зеркала, пытаясь вывернуться как следует, и увидеть свои достижения.
   -- Ой, и правда... какой здоровенный...
   Таня и Ева упали на кровати и хохотали.
   -- Говорила тебе, не тормози пятой точкой, а тормози плугом, -- сквозь смех произнесла Таня.
   -- Ну, как же я в ресторан пойду, -- плаксиво говорила Света.
   -- Ты же не в прозрачном платье пойдешь, чего ты волнуешься.
   -- Но ведь больно...
   -- А мы прикрепим к этому месту плакат: "Осторожно. Просьба обходить стороной", -- Ева весело смеялась, высвобождая волосы от бигудей.
   -- Вам смешно, а мне не очень...
   -- Ничего, разгуляешься и забудешь о своём синяке, -- подбодрила её Таня.
   В ресторане женщины оглядывали друг друга, приятно удивляясь произошедшей во всех перемене. Ещё недавно на горе они были эдакими существами среднего рода, а теперь снова превратились в слабый пол.
   -- Лиля, ты такая элегантная в этом костюме.
   -- Ты, Танечка тоже сегодня хороша. Я уже заметила, как на тебя заглядывается один человек, -- многозначительно проговорила Лиля.
   -- Да брось ты, Лилек, ничего интересного.
   Подошел Павел.
   -- Так ты приедешь к нам в Ригу? Лилёк, ты договорилась с Таней, когда она к нам приедет?
   -- Ещё нет.
   -- Спасибо, Павлик, я обязательно воспользуюсь вашим приглашением и с удовольствием приеду, но пока не знаю когда. Может быть, осенью.
   -- Пора усаживаться за стол, -- пригласил Боря.
   -- Нет, нет, -- запротестовал Аркадий Петрович, -- еще нет Светы.
   Таня оглянулась. Света действительно куда-то исчезла, видимо, пошла наводить последние штрихи к портрету в туалет, а может быть разглядывать или разглаживать свой синяк. Павел и Лиля по-прежнему стояли рядом.
   -- Ну, зачем осенью! - не унимался Павел. - Приезжай летом, будешь ездить в Юрмалу на море.
   -- Не знаю, Павел. Летом меня, скорее всего, не отпустят. У нас отпуск по графику, и на лето большая конкуренция, так что оставшиеся две недели мне придётся догуливать осенью.
   Наконец появились Света и Люба, и Аркадий Петрович просиял.
   -- Светик, мы все тебя ждем, никто не хотел садиться без тебя, все отказались.
   Света заулыбалась и посмотрела на окружающих. Она поняла, кто не хотел садиться без неё.
   -- Я, конечно, человек наивный, могу и поверить, но не настолько же! -- улыбаясь, произнесла она.
   Все группки стали усаживаться за общий стол. Женщины были особенно довольны, что кавалеров хватит на всех. Боря провозгласил первый тост за хороший отдых, и дальше всё покатилось, как обычно. Уже после первой рюмки все зажужжали и засмеялись, вспоминали падения с горы, у каждого это были самые яркие впечатления и рассказывать - кто как упал, можно было бы до утра.
   -- Танюша так лихо поехала с самого верха склона, что у меня волосы дыбом встали, -- сообщил Аркадий Петрович, сидевший рядом со старостой Борей.
   -- Какие волосы? -- повернувшись к нему и трогая плешь, произнес Боря.
   Все рассмеялись. Шумок за столом всё нарастал, превращаясь в общий гул. Исчезала чопорность и отчуждённость, которая ещё существовала до этого застолья, улетучивалась, растворяясь в звоне рюмок и в кольцах плывущего над столами дыма сигарет. Все становились естественнее, много острили и весело смеялись, мужчины пили за прекрасных дам...
   -- Они у нас везде хороши! -- стоя, провозглашал Аркадий Петрович, -- и в ресторане, и на лыжне.
   Вскоре многие пошли танцевать.
   Таню больше всех приглашал Виктор. Он явно за ней ухаживал и нельзя сказать, что это ей не нравилось. Приятно, когда и у тебя есть поклонник, иначе чувствуешь себя обделённой. Они много разговаривали и за стол уже садились рядом. Виктор рассказывал о себе. Он работал на железобетонном заводе в Свердловске -- начальником участка, и Таня не могла вообразить себе этот, наверное, очень грязный и громыхающий завод и всё в нём огромное -- железобетонное! Где все не так, как в её микроэлектронике, в которой все совсем наоборот: очень чистое и очень маленькое, где работают с электронными микроскопами с большой разрешающей способностью, где размеры обозначаются в микронах и ангстремах, где на кристалле в несколько миллиметров располагаются десятки тысяч электрических элементов. Виктор сообщил ей, что разведен, и она сразу почувствовала в нём человека с серьёзными намерениями. Это её немного отпугивало. Хотелось лёгкости сегодняшнего вечера и больше ничего. Он её пока ничем не привлёк, кроме своей положительности скучного человека. Всё в нём было какое-то блёклое - жиденькие волосы, серый цвет лица и почти такой же цвет глаз."Боже мой, ну зачем мне знать, что он разведён!" -- думала Таня, но все же была игрива и весела.
   В целом, вечер удался на славу.
   Утром, рано проснувшись, Таня ощутила легкую головную боль. Сказывались возлияния и возбуждение от посещения ресторана. Попыталась снова заснуть, но не получалось. Вспомнила подробности вчерашнего вечера, закончившегося поцелуями с Виктором у окна в коридоре. Как ритуал в завершение вечеринки, как выход взыгравшего адреналина.
   И зачем я целовалась с ним? Будет думать, что я тоже им увлечена. Вот и встретились два одиночества. Конечно. Ведь ты была так игрива. Да, но ведь это не для него. Это просто так, от настроения. Как актёру нужен партнёр, чтобы хорошо сыграть, так и веселиться вдвоём интереснее. Улыбаться хочется кому-то, болтать и острить, красиво танцевать перед кем-то... Наверное, он хороший человек, но какой-то бесцветный. Что-то в нём есть нудное и скучное. Может быть, железобетон так влияет на человека, замуровывает чувства? И весь он словно покрыт его пылью...
   Вскоре проснулась Света, заохала, переворачиваясь с боку на бок. Ева все еще спала.
   -- Ну что ты стонешь, голубушка? -- спросила Таня. -- Вчера так лихо отплясывала, а сегодня снова стонешь?
   -- Синяк болит...
   -- Ну вот, вчера не болел, теперь снова болит.
   -- Ой, девчонки, не мешайте спать, -- сквозь сон проговорила Ева.
   -- Гулять надо было меньше, во сколько ты вчера пришла? -- поинтересовалась Света.
   -- Не знаю, я на часы не смотрела.
   -- А я смотрела, когда ложилась, в два часа тебя еще не было.
   Таня поднялась первой.
   -- Вставай Эвелин, завтракать все равно нужно. Давайте сегодня устроим день отдыха и на гору не пойдем -- расслабимся.
   -- Интересная мысль, достойна внимания, -- оживилась Света.
   Ева, наконец, приподняла голову от подушки.
   -- Позавтракаем и еще поспим, -- произнесла она, снова роняя голову на подушку.
   После завтрака они все же немного погуляли, прошли по лесочку у подножия горы. Лыжников здесь не было, лежал пушистый, непримятый снег, и лишь цепочка следов какого-то зверька обрамляла тропу, по которой они шли. "Следов прерывистая нить..." - вспомнила Таня слова не то из песни, не то из стиха. Вот и линия жизни нашей такая же прерывистая...
   Когда вернулись обратно, холл их встретил завораживающим запахом кофе. Это в углу, в кафетерии готовили кофе по-турецки, в золе. По-турецки это было или по-арабски они не знали, но решили выпить по чашечке.
   -- Ева, ты же спать собиралась?
   -- Не волнуйтесь, я после кофе тоже хорошо сплю.
  
   И вот всё уже позади. Пролетели две недели и скоро станут призраком и воспоминанием. Воспоминанием о бесплодных попытках научиться кататься на горных лыжах за две недели, о солнце и загаре на снегу, о подъеме на Эльбрус по канатно-маятниковой дороге, о заставшей их там пурге... Эльбрус все-таки заставил себя уважать и поверить, что он не какая-нибудь горушка, а высочайшая гора Кавказа. Да и вид с Эльбруса на Баксанское ущелье, когда они только приехали, и ещё не разгулялась пурга, был величественнее и суровее.
   Будут воспоминания и более прозаические -- о ресторанчике вблизи нарзанного источника, где подают вкуснейшее мясо с изумительным гранатовым соусом, о горячем глинтвейне в кафе "Ай", что на первой станции Чегета, о прогулках и вечерних посиделках.
   Таня тряслась в автобусе, прижавшись к Свете, а впереди сидели Ева с Игорем. Кататься на горных лыжах они так и не научились, и спуститься с Чегета им тоже не удалось. Катались только на склонах, а на мчащихся с горы лыжников смотрели из кресла канатки.
   Группа разъезжалась. Скоро всё кончится, распадутся все пары или почти все. Будут поначалу звонки, может быть письма, кто-то пришлет фотографии -- ведь расставаться они будут почти близкими друзьями. А потом всё кончится. Ева приглашала девочек приехать к ней в Минск, Лиля и Павел звали в Ригу. Они были русскими, но коренными рижанами, еще их родители поселились там. Света и Таня приглашали к себе...
   Широка страна моя родная... Ещё все были вместе, ещё не грянул Чернобыль, возвестивший о начале новой эпохи.
   На прощанье, перед отъездом Таня сидела с Виктором в баре. Он всё пытался о чем-то договориться, просил её адрес, и Таня дала ему свой адрес. Он говорил, что хочет, чтобы она приехала к нему в гости, он покажет ей свой город -- надо же знать и глубинку москвичам.
   -- У меня есть квартира... Посмотришь, как я живу.
   -- Ну что же там смотреть? Панельный дом, типовая квартира, так ведь? -- Таня перешла на шутливый саркастический тон, боясь, как бы он не пошел дальше в своих предложениях.
   -- Покажу тебе город, большой и красивый -- областной центр как-никак.
   Таня поправила сползающую с плеча шаль и зябко поежилась. Она любила шали, любила кутаться в них. Эта шаль была сделана её собственными руками: коричневые и ярко-желтые квадраты, связанные крючком.
   -- Тебе очень идёт эта шаль, -- улыбаясь, произнес Виктор, -- она хорошо сочетается с твоими каштановыми волосами.
   -- Знаю, -- ответила Таня.
   Ей было скучно. Ей казалось, что горы её обманули и подсунули совсем не того, кого она хотела, кого могла бы полюбить.
   После бара они снова целовались. На сей раз у него в комнате. Его сосед где-то пропадал. И снова чуть позже, лежа у себя в постели, Таня думала: "Зачем она это делала, и зачем ей всё это? ". Наверное, от скуки.
   Она не любила, когда выбирали её, она должна была выбрать сама. Точнее, нужен был тот счастливый случай, когда интерес, увлечение было взаимным. И когда поклонник был ей неинтересен, её нельзя было завоевать ничем, если не пробуждались ответные чувства. И порой такие ухаживания только раздражали. Но когда выбирала она, но не было интереса с другой стороны, то делать усилие, добиваться было тоже не в её правилах. Не из-за лени, нет. Она могла бы сделать усилие, но мешала застенчивость и гордость. И только счастливое совпадение взаимного влечения превращало его в Любовь. Ах, как много она значила в ее жизни...
  
   ... И вот уже последнее утро, торопливые сборы.
   -- Девочки, девочки, поторапливайтесь, -- приговаривала Света, стоя у двери с чемоданом, -- автобус скоро придет, надо занять хорошие места...
   -- До свидания, -- кричали те, кто уезжал.
   -- До свидания, -- махали руками те, кто уезжал другим рейсом.

Глава вторая

  
   Обгоняя друг друга, бежали по асфальту ручейки, весело искрившиеся на солнце, рассекая затвердевший и заледеневший по краям снег. С шумом проезжали машины, обдавая прохожих снопом брызг. Зима растворялась солнцем, расползалась лужами. Таня стояла на остановке в ожидании автобуса и нервничала, боясь опоздать на работу. Она снова была в своем родном Зеленограде.
   Но вот, наконец, он появился - долгожданный, и, кажется, можно успеть. Автобус приближался к остановке. Теперь нужно правильно рассчитать его скорость, занять нужную позицию, чтобы оказаться у второй двери "Икаруса" и, когда он остановится, втискиваться в любую щель, даже если плотно упакован и никто не выходит. Сказывалась многолетняя тренировка работников "почтового ящика", как назывались предприятия, имеющие отношение к "оборонке", где опаздывать было нельзя, иначе куча неприятностей.
   Всё получилось удачно, и Таня уехала этим автобусом. В автобусе какие-то разговоры. "Горбачев, Горбачев..." Оказывается, пока она была в горах, умер очередной Генеральный секретарь Политбюро ЦК КПСС или как его теперь называли Похоронное бюро, и на пост взошел наконец-то молодой и энергичный, полный сил, умеющий говорить, не шепелявя, и даже без бумажки, какой-то Михаил Сергеич Горбачев...
  
   Сегодня её первый рабочий день после отпуска. Таня шла по коридору своего КБ, где всё было так знакомо, погружаясь в другой более привычный мир.
   -- Здравствуй Танюша!
   -- Привет Татьяна!
   Её знали многие в отделе, точнее знали все, ведь она была еще и профсоюзным боссом -- председателем профбюро отдела. На эту должность её выдвинул начальник отдела -- Владимир Леонидович, ещё недавно розовощекий Володя, очень рано взлетевший в начальники по воле обстоятельств. Таня очень возмущалась, но... "без меня меня женили". Её утвердили, и она, как девушка добросовестная и незамужняя, тянула теперь и эту лямку. А ведь отдел не маленький -- сто восемь человек.
   И вот он идёт ей навстречу -- этот Владимир Леонидович.
   -- Какая загорелая? Ты где отдыхала?
   -- В горах. Каталась на горных лыжах.
   -- Здорово! Посвежела.
   Таня очень долго не могла взять нужную тональность в отношениях с новым начальником. Раньше, когда она работала в другом отделе, у нее был солидный начальник, лет сорока пяти, - "в возрасте", как они считали и все обращались к нему на "вы" и по имени-отчеству. Всё, как положено. Когда ее перевели в этот отдел, Владимир Леонидович еще совсем недавно был Володей и начальником лаборатории, оказавшимся вдруг начальником отдела. Он был молод и холост и стал завидным женихом тридцати лет. Всё это создавало сложности, и Таня иногда не знала, как ей с ним держаться и как разговаривать. Но чтобы сохранять дистанцию, была с ним все же на "вы", как и многие, но по имени старалась не обращаться, дабы не называть по отчеству, а про себя она чаще всего называла его по фамилии -- Фёдоров. А он в свою очередь иногда отпускал шуточки и фамильярничал, и Таня порой терялась: не знала, то ли оборвать его и поставить на место, то ли всё же не обострять отношений с начальником. Да и начальник для неё раньше был авторитет, и в кабинет входили с некоторым трепетом. А с этим порой не знаешь как себя вести. А заходить к нему приходилось частенько по профсоюзным делам, когда премию поделить, когда итоги соцсоревнования обсудить и многое другое.
   Но постепенно отношения с Владимиром Леонидовичем отлаживались, и она могла уже иногда вести с ним разговор на шутливой или игривой ноте, если разговор был не о деле, и обращаться на "ты". Но в то же время давала понять, что личного интереса к "завидному жениху" у неё нет. Тане порой казалось, что всех незамужних девушек он должен считать своими поклонницами, а ей не хотелось выстраиваться в общий ряд.
   Наконец она вошла в свою комнату.
   -- Здравствуйте, -- произнесла Таня, слегка улыбаясь, обвела взглядом комнату, предоставляя возможность всем её рассмотреть.
   -- Здравствуйте, здравствуйте. Горнолыжница появилась. Ну как, довольна отдыхом? -- Начальник лаборатории Сизов сидел у входа и первым приветствовал её. Остальные подняли головы или подошли поближе, чтобы лучше рассмотреть отпускницу.
   -- Да, вы знаете, прекрасно. Так что при распределении отпусков советую не бороться за летний отпуск, а взять и поехать зимой в горы. Конечно, лучше в марте -- солнце припекает, даже загорали.
   -- Да ну?
   -- Ну конечно, посмотрите, какая она загорелая -- заметила Олечка Селезнева.
   -- Не видим, надо раздеться, -- Миша Еремеев всегда отличался некоторой фривольностью поведения, но Тане нравилось его умение острить, и она не обижалась.
   -- Сейчас встану на стол и начну стриптиз...
   -- И тут входит главный инженер... - развеселился Миша.
   Таня щёлкнула его по макушке.
   -- Ну, рассказывай, рассказывай поподробнее, - послышались голоса.
   -- Ой, вы знаете, вот сделаю фотографии и слайды, тогда всё покажу и расскажу в картинках. Но вообще, скажу я вам: воздух чистый и свежий, солнце на Чегете ослепительное, красота изумительная...
   -- Но мне в Домбае нравится больше, -- возразила Алла Фоменко.
   -- Наверное, и в Домбае прекрасно, но я там была только летом.
   Таня, наконец, села за свой стол. Пора было приниматься за дела.
   Недавно Таня стала ведущим инженером-руководителем группы и чувствовала себя озабоченной, стараясь быть на уровне. Теперь на ней была ответственность, пять инженеров в группе и большой кусок работы. С детства Таня усвоила заповедь, преподнесенную ей отцом: "всякое дело нужно делать хорошо". Так она и шла по жизни. Была добросовестным, старательным работником, но не очень смелой по натуре. Когда начальник лаборатории Сизов предложил ей занять эту должность, она долго мучилась, прежде чем решилась. Ей казалось, что она не справится. Ходила, думала, взвешивала, проворочалась пару ночей, но, помучившись, все-таки согласилась. А вступив в новую должность, обнаружила, что всё не так страшно как казалось, и открывала в себе новые качества. Оказывается, человек действует сообразно условиям, в которые он поставлен. Ответственность и должность заставляют принимать решения, выходить из трудных ситуаций, а это мобилизует внутренние резервы. Она старалась быть собранной, стала четче мыслить, и спустя некоторое время почувствовала, что нормально справляется со своими новыми обязанностями.
   Отдел занимался разработкой новых микросхем. Процесс этот был долгим и трудным. Были лаборатории схемотехников, которые разрабатывали электрические схемы, лаборатории испытаний и технической документации, еще были технологические отделы, занимавшиеся непосредственно техпроцессом изготовления. А уж там чего только не было: эпитаксия, диффузия, ионная имплантация; много всякой химии -- фоторезисты, травление... Столько ума, сил, изобретательности и труда вложено в прямоугольничек с ножками, под названием микросхема, что несведущему и вообразить трудно. Танина лаборатория готовила топологию будущих схем. Нужно было начертить на листах все квадратики и прямоугольники будущих транзисторов, резисторов и межсоединений, рассчитанных по параметрам электрической схемы. Когда-то их рисовали вручную, а теперь в основном на графопостроителях и только отдельные небольшие схемы вручную. Таня любила свою микроэлектронику, ведь она была почти волшебной. Где-то в микроскопических размерах кристаллической решетки происходило движение электронов и дырок, и работали затем на них калькуляторы, часы и компьютеры и множество другой бытовой и военной аппаратуры. Много умов трудилось в их КБ.
   День прошёл в знакомстве с делами и во множестве разговоров об отпуске, от которых было не отвертеться.
  
   После работы Таня пошла пешком до площади Юности. Захотелось прогуляться по своему городу после разлуки. Она любила этот уютный, симпатичный подмосковный городок -- центр электроники. К тому же хотелось собрать свои разбросанные мысли, которые всё ещё возвращались в горы, и тогда вспоминалась легкая грусть, с которой она уезжала оттуда и ощущение, что горы её обманули, что там должна была состояться встреча и не состоялась, хоть она и говорила себе, что это смешно. Как настойчиво звал её Виктор к себе в гости. Поедет ли она? Кто знает? Скорее всего, нет. А ведь надо думать о замужестве. А надо ли? Так ли ей плохо сейчас? И будет ли лучше? Спать в постели с нелюбимым человеком - это ли не насилие над собой?
   Собственно, только в последнее время она стала задумываться об этом. Раньше у неё и времени не было. Она так бежала по жизни, что некогда было оглянуться. Ведь столько нужно было успеть! Походить по театрам, посмотреть премьеры, послушать музыку в Большом зале консерватории, посетить все интересные выставки, прочесть массу интересных книг! А ещё покататься на лыжах и коньках, сходить в бассейн... Времени, ну просто, не хватало!
   Когда наступило первое сентября после окончания института, ощутила пустоту без учебы. Так привыкла учиться, что не могла остановиться. Тогда на работе приглашали в университет марксизма-ленинизма на факультет философии. Некоторым, нацеленным на кандидатскую диссертацию, это было кстати, можно сдать кандидатский минимум. Таня об этом не думала и пошла за компанию с сотрудниками, так как о философии после института у неё было смутное представление и хотелось, чтобы чуть-чуть прояснилось.
   А ведь стояла у неё четверка по философии... благодаря Косте...
   Да, Костя всё-таки не уходит из памяти.
   Тут же всплыли подробности...
   Преподаватель философии Семен Васильевич был уже немолод и часто болел. Во время сессии он тоже заболел и пригласил их группу сдавать экзамен... у него в квартире. Пришли всей гурьбой, шумно раздевались в большой передней, Семен Васильевич даже пытался ухаживать за девушками и помочь Тане раздеться, но Таня ухватилась за свое пальто:
   -- Ну что вы, Семен Васильевич, вам же трудно, я сама.
   -- Вы что же, девушка, считаете меня дряхлым и немощным? Думаете, я не способен даже помочь молодой особе раздеться?
   Таня не знала, что сказать, к тому же заявление оказалось двусмысленным, и сзади раздался смешок. Но она все же выпустила пальто из рук.
   Наконец все расселись за столом, Семен Васильевич раздал вопросы, и студенты прилипли к учебникам, которыми разрешили воспользоваться.
   Кое-как ответив на вопросы, Таня ждала своей участи. Костя сидел во главе стола и был главным помощником -- проставлял оценки.
   -- Ну что мы поставим этой девушке? -- вопрошал Семен Васильевич, обращаясь к Косте.
   -- Девушка хорошая, -- отвечал Костя, -- давайте поставим ей "хорошо".
   И Тане поставили "хорошо", за что ей было совестно немножко, потому как плавала она здорово и имела смутное понятие о диалектическом материализме и материалистической диалектике.
   Позже ей хотелось хоть как-то постичь эту науку, она почитывала Френсиса Бэкона, пыталась разобраться с Сартром, с его малопонятным экзистенциализмом, и даже полюбила её - эту злополучную философию.
   С Костей не виделись уже года два, а может быть и больше. А ведь был он лучшим другом в институте, в трудную минуту всегда оказывался рядом. Помнится, как горько плакала она у окна, когда у неё не приняли чертеж, большое и сложное тороидальное сооружение со всяческими отверстиями.
   Таня измучилась с этим чертежом и не знала, что делать. Стояла у окна, безнадежно глядя на листы ватмана, то вытирая слёзы, то рисуя мокрым пальцем по стеклу. Подошел Костя, взял чертеж и спокойно проговорил:
   -- Ну, давай разбираться, что у тебя здесь?
   И долго возился, пока всё не исправил, не привёл в порядок все мудрёные проекции. А Таня постепенно высушивала слёзы, стоя рядом с ним, и от состояния полной безысходности несчастной девочки постепенно переходила к состоянию бодрому, ощущая полноту жизни. И когда всё было закончено, она готова была расцеловать Костю, но почему-то не сделала этого.
   Когда она появилась у них на втором курсе, перевелась из Рязанского радиотехнического института, он заметил её сразу. Сел перед ней и повернувшись, произнес:
   -- У нас новенькая. -- Легкая пауза и разглядывание, -- Хорошенькая девочка.
   Это он мог -- бросить какую-то смелую реплику. Но дальше... сделать признание или какой-то шаг, на это его смелости не хватало. Он был внешне дерзок, а на самом деле робок с женщинами. Ей он был верен до конца института, других увлечений за ним не наблюдалось. А может и до сих пор? Но Таня давно его не встречала. Он работал в Москве, жил на станции Крюково по ту сторону железной дороги в небольшом домишке с родителями. Да и тогда, когда они встретились два года назад, она болтала Бог знает что, какую-то чепуху.
   -- Как дела? -- спрашивал Костя? -- замуж не вышла?
   -- Нет, пока не вышла, ищу женихов.
   -- Ну и как?
   -- Да пока не нашла подходящего, -- говорила Таня, изображая веселье и беспечность.
   -- Ну что ж, я подожду, -- сказал он.
   Она дошла до площади Юности, и ноги её сами повернули направо, а мысли снова побежали туда, в студенческие годы...
   Иногда он возникал неожиданно. Вот они стоят кружочком в коридоре и что-то обсуждают. Вдруг Таня чувствует -- кто-то трогает её за плечо. Поворачивает голову и видит, что это Костя молча стоит позади неё, положив подбородок ей на плечо.
   И тогда возникали биотоки - от него к ней, а от неё к нему, но потом всё снова растворялось в шутках и пустяках. Но что-то назревало и назрело в последнем семестре, когда они были на дипломном проекте...
   А как нехорошо она обошлась тогда с ним... Это было, когда они у Наташи отмечали окончание последней сессии. Как она боролась, когда они сидели в маленькой комнатке, и он хотел её поцеловать, словно бес в неё вселился. А ведь он объяснился ей в любви... "Если бы ты вышла за меня замуж, -- говорил он, -- как я был бы счастлив".
   Потом, спустя некоторое время, она долго размышляла обо всём случившемся, и у неё появилось чувство вины перед ним. И чем больше она думала, тем больше сожалела о своей резкости. Наверное, она должна была помягче вести себя, поговорить с ним, а она так оттолкнула его. В Тане всё это время шёл какой-то внутренний процесс, слова "Я люблю тебя" не исчезают бесследно, они западают в душу, как твоё сокровище, ты носишь его, и что-то разрастается в душе от этих слов - большое и тёплое.
   Но он больше не искал с ней встреч наедине, не вспоминал о том разговоре и не пытался продолжить тему. Вначале он избегал её, но потом отношения вернулись в прежнее русло. Все они были тогда на дипломе и виделись редко. Ей передали, что он очень страдал и мучился после того случая и даже болел. Кто-то сказал: "От любви". Лежал целыми днями, ничего не делал и был ко всему безразличен.
   И всё же перед её защитой диплома он развесил все чертежи, был всё время рядом, успокаивал, чтобы она не волновалась. О том объяснении он не вспоминал, не было ни намёка, ни упрёка.
   А Таня, думая о нём, вспоминая все подробности и мучаясь угрызениями совести, стала находить в Косте всё больше достоинств, видеть в нём надежного друга, человека, который любит её по-настоящему.
   Если бы мужчины лучше знали женскую психологию! Если бы он мог предположить, что его объяснение послужило толчком к долгим размышлениям и сожалениям, и за это время она так много передумала. Ведь тогда он как бы застал её врасплох. Конечно, это не было для неё полной неожиданностью, но он так прятался за своими шуточками, что ей порой казалось - ничего серьезного и нет. Если бы он подошел к ней ещё раз, спустя некоторое время, оставленное для раздумий, может быть, что-то и получилось бы... Но постепенно и она успокоилась.
   Таня чувствовала, что именно он, Костя, предан ей, как никто другой. Она понимала, что Костя настоящий друг, который никогда её не предаст, не обидит, не бросит. Но не было у неё к нему... третьего влечения. Было только влечение ума и души. Она видела в нём глубокую натуру, интересующуюся многими вещами, видела его чуткость, порой спрятанную за нарочитой грубоватостью, но он совершенно не привлекал её внешне и не волновал. И она ничего не могла с собой поделать. Ей нужны были три влечения: души, ума и тела, как написал в своей книжке Юрий Рюриков. Нужно было волнение в крови, а его не было. Костя был высоким, худощавым и... некрасивым. А нужна была пища глазам.
   И, пожалуй, это было однажды, в ресторане, на выпускном вечере. На Тане было красивое платье, они танцевали, разговаривали, он смотрел на неё без обычной иронии, казалось, лёд растопился, и они уже шли друг к другу. В тот вечер у него было одухотворенное лицо, которое показалось ей даже красивым. Какая-то особенная утонченность проступила в этот вечер в его худощавом лице, что-то и в Тане перевернулось в тот момент, что-то зажглось... Она смотрела на него новыми глазами, и ей стало казаться: если он пойдет её провожать, что-то должно произойти, и она уже совсем по-другому будет себя вести.
   Но в какой-то момент вечера он исчез. Сказали, что пошел провожать Борю, который изрядно перебрал. Не было его довольно долго, Тане стало скучно, все очарование и ожидание чего-то необыкновенного стало испаряться, и когда кто-то уходил домой, она пошла с ними.
   А дня через два она встретила Костю, и он сказал, что искал её, хотел проводить и очень сожалел, что она рано ушла. Видимо, и он тогда почувствовал перемену в ней. Но... то состояние и настроение уже не вернулось. Всё встало на свои места.
   С тех пор они виделись редко. Пути их почти не пересекались. Он по-прежнему не был её героем, но почему же она так часто мысленно возвращается к нему?
   Он всё еще не был женат, хотя старше её на несколько лет. А что она?
   А она всё искала чего-то, всё хотела выйти замуж только по взаимной любви...
   А Костя? Помнит ли он обо мне? Ведь если я нужна ему, почему же он не ищет меня, не добивается? Ждёт? А ты не жди, ты добивайся, "не камни женские сердца" - как утверждает классика.
   Проехавшая мимо машина как-то сильно завизжала шинами об асфальт, Таня слегка отпрянула. Слишком погрузилась в воспоминания.
   Так незаметно дошла она до МИЭТА, где они учились когда-то. Невысокое здание нестандартной архитектуры виднелось справа - такое знакомое и родное, но бегут сюда уже другие студенты. А ей пора возвращаться домой, ведь она забрела совсем не туда, ноги сами привели её к "альма-матер".
   Она пошла на автобусную остановку, но тут вдруг вспомнила, что надо бы показаться своим -- сестре, у которой еще не была после приезда, только позвонила.
   Таня жила отдельно в кооперативной однокомнатной квартире, которой обзавелась недавно. А в Зеленоград судьба занесла её именно потому, что здесь поселилась сестра с семьей. Родители их жили на Рязанщине в маленьком городке в Мещёрском крае. Работали учителями в школе. Таня вначале поступила в Рязанский радиотехнический институт, но побывав у сестры в Зеленограде, пленилась этим новым городком и перевелась на второй курс в МИЭТ. К тому же близость Москвы -- театры, выставки, везде можно побывать. Села на экспресс под номером "четыреста" и через полчаса ты у метро "Речной вокзал". Вера, как и родители, работала учительницей -- продолжательницей семейной профессии, но Таня не захотела быть педагогом. "Что ты, -- говорила она Вере, -- да у меня терпения не хватит объяснять этим оболтусам, еще сорвусь и книжкой по голове. Могут быть недоразумения".
   А вот и знакомая дверь, обитая чёрным дерматином. Звонок - щелчок замка, и в дверном проёме показался Валера, Верин муж.
   -- А, родственница, проходи, проходи. Я все забываю, кем ты мне приходишься?
   -- Я тоже, -- ответила Таня, снимая пальто.
   -- Золовкой? Нет, свояченицей?
   -- Давай пройдем в комнату и там будем выяснять, ладно?
   Уже много лет они пытались разрешить этот вопрос, иногда это удавалось, но потом они снова забывали и начинали всё сначала.
   -- Ну, конечно, проходи, Танюша.
   -- Папа, кто пришел, -- послышался голос младшего Ермакова -- десятилетнего Жени.
   Таня прошла в комнату. Вера с четырнадцатилетней дочерью Юлей сидели у телевизора и увлеченно смотрели сериал "Рабыня Изаура".
   -- Здравствуйте, дамы. Наслаждаетесь латиноамериканским сериалом?
   -- Наслаждаемся, -- обернувшись, проговорила Вера, -- скоро кончится, посиди немного с нами, посмотри.
   Таня скептически относилась к подобным занятиям, она считала себя девушкой интеллектуальной и удивлялась Вере, которая смотрела это действо с заметным интересом. Почему замужние женщины так любят сентиментальные фильмы, любят читать романы о красивой жизни? Вначале она считала, что это свидетельствует о некоторой примитивности натуры. Но всё же присела рядом и тоже принялась смотреть фильм, и как-то незаметно увлеклась. В малых дозах это было даже любопытно: красивые герои, смотреть приятно и играют неплохо, с хорошей мимикой, не то, что у голливудских актрис, где ни один мускул не дрогнет в лице. Снова посмотрела на Веру, улыбнулась и, кажется, что-то поняла. Реализма ей хватает и в жизни, она сыта им по горло, а потому и уходит она в эту другую красивую жизнь отдохнуть. И любви ей, наверное, не хватило, потому и нравится смотреть мелодрамы о чужой любви.
   Фильм, наконец, кончился.
   -- Ну, рассказывай, как отдохнула? -- произнесла Вера, поправляя полы фланелевого халата, кажется только сейчас заметив сестру.
   Таня уже в который раз начала свой рассказ о горах, о лыжах, о красотах.
   -- Поезжайте сами туда и всё посмотрите, рекомендую.
   -- Да куда нам, таким семейством. Нам бы в Крым летом выбраться, горлышко морской водой пополоскать, правда, Женя?
   -- Правильно. Я хочу на море, -- радостно подхватил Женя.
   В это время в комнате появился папа.
   - Уроки идём - проверю. На море... - передразнил он сына и увёл в другую комнату.
   -- И я тоже хочу на море, -- грустным голосом, как о несбыточной мечте поведала Юля.
   Юля унаследовала папины светлые волосы и мамину лёгкую кудрявость и обещала стать хорошенькой девушкой.
   -- Ишь вы какие, в горы, значит, не хотите?
   Таня слегка потрепала племянницу по голове. Женины жесткие вихры трогать не решилась, ибо он весь был колюч, как ёжик.
   Ты с работы? -- Вера поднялась с дивана, разглядывая сестру.
   -- Да, до дома я так и не дошла. Погуляла немного и к вам.
   -- Есть, наверное, хочешь? Пойдем на кухню, я тебя накормлю.
   И сестры удалились на кухню вдвоем. Место на диване занял Валера, закончив проверять уроки у Жени. Вера сохранила хорошую фигуру, двое детей сделали её только чуточку полнее младшей сестры и ростом она была пониже.
   -- Ну как, познакомилась с кем-нибудь? -- Вера, как и вся семья, была озабочена затянувшимся таниным девичеством и не напрасно увела её на кухню. Пока рядом нет никого из домашних, можно поговорить на интимные темы.
   Таня пожала плечами.
   -- Да так, ничего интересного.
   -- Ну все-таки познакомилась, судя по твоим словам.
   -- Ой, Вера, не стоит об этом говорить.
   -- А в целом как?
   -- Гостиница хорошая с удобствами, бар, ресторан, всё, что нужно для отдыха. С двумя прекрасными девушками познакомилась -- соседками по номеру. Одна из Москвы, думаю, часто будем видеться, а другая из Минска. Какие вести от мамы?
   -- Получила письмо. Пишет, что доработает до лета и уйдет на пенсию.
   -- Ну и правильно. Папа еще будет работать, а ей и домашних дел хватит, к тому же огород. Как у папы здоровье?
   -- Давление скачет, как всегда.
   Сёстры еще посидели на кухне, поговорили. Вера стала уговаривать Таню остаться у них ночевать, к ней присоединилась Юля, которая была очень привязана к Тане. Собственно, у них была взаимная любовь. Тане не хватало младшей сестренки, которую можно было бы опекать, а Юле - старшей, за которой можно было бы тянуться. Когда-то маленькую Юлю привозили к бабушке на лето. Она так привязывалась к Тане, что не отпускала никуда. И все дни ходила по пятам с бесконечными вопросами: "Ты куда? А ты куда пошла?" А в три года, когда месяца через четыре после лета Таня приехала к ним, встреча с Юлей была особенно трогательной и памятной. Четыре месяца в этом возрасте большой срок, Юля вначале не узнала тётю Таню и какое-то время разглядывала её, стоя на стуле. А потом что-то блеснуло в её глазах, она кинулась на шею, обвила ручонками и долго не отпускала.
   Когда Тане надоедала её одинокая холостяцкая жизнь и хотелось побыть в домашней обстановке, она приходила к сестре. В двухкомнатной квартире тоже не разгуляешься, Женя спал в одной комнате с Юлей, но Юля с удовольствием пускала её на свой диван.
   "К тому же дома нечего есть", -- вспомнила Таня, размышляя - остаться или нет, и согласилась.
   Перед сном они с Юлей еще немного пошептались в постели.
   -- Как дела? -- спрашивала Таня, обнимая тепленькую и худенькую племянницу.
   -- У нас новая девочка в классе появилась, мы с ней очень подружились. Она мне так нравится, -- сообщила Юля.
   -- Хорошо, когда кто-то очень нравится, рада за тебя. А мальчики как? Кто-нибудь нравится?
   -- Да ну их, они такие все вредные, им бы только пакость какую-нибудь сделать. Но мы им тоже сдачи даем.
   -- Да, я как-то проходила мимо школы, видела, как девочка шарахнула мальчика сумкой по башке, мне стало жалко бедного мальчика.
   -- А Настя с нашего этажа курит, -- ещё тише зашептала Юля, -- ей, правда, уже пятнадцать.
   -- Ой, ну что ты, Юля, разве можно, да ещё в пятнадцать лет... Представляешь, какой у неё будет цвет лица лет через десять? Я ей не завидую...
   Тут заворчал Женя:
   -- Спать мешаете. Шепчутся и шепчутся. Сколько можно шептаться?
   Таня с Юлей фыркнули, но замолчали.
  
  

Глава третья

  
   Проходя по длинному коридору этажа КБ, она впервые увидела его, кажется, спустя неделю после отпуска. Он шел, немного склонив голову, ни на кого не глядя. Вначале она обратила внимание на его свитер. Свитер был ей очень знаком -- серый, крупной ручной вязки, такие продавали в горах, на рынке в Терсколе. "Какой-то новый и весьма интересный молодой человек, раньше я его не видела", -- подумала Таня. Она отметила, как хорошо сидит свитер на его крепкой и ладной фигуре, его высокий рост, темную бороду и приятные черты лица. Но тут же наткнулась на Толю из соседней лаборатории, к которому иногда заходила поболтать.
   -- Привет, Танюша, ты уже спустилась с гор?
   -- Спустилась.
   -- А почему же не зайдешь рассказать подробности?
   -- Зайду как-нибудь, не было времени -- работы много.
   Толя был женат, и их связывали чисто дружеские отношения, можно сказать, интеллектуальная дружба. Таня любила поговорить с умным, интеллигентным, начитанным и приятным собеседником, что называется, отвести душу.
   Когда она оглянулась, разминувшись с Толей, молодого человека в свитере уже не было.
   Спустя ещё неделю Таня ждала автобуса, стоя утром на остановке. Ждали уже довольно долго, и это грозило опозданием. Остановка была третьей от кольца, и автобус часто подходил переполненный. Вот он, наконец, появился -- долгожданный, но... не остановился, а проехал дальше, тяжело заваливаясь на бок, и остановился метров через сорок. Все опаздывающие, Таня в их числе, сорвались с места и помчались за ним вдогонку. Запыхавшись, она всё же достигла заветной двери и втиснулась в щель переполненного автобуса. Водитель намеревался сделать только высадку, без посадки, но не тут-то было. Самые шустрые все же догнали его и втиснулись. Двери с трудом закрылись, раздавливая крайних, торчавших прямо в дверях, и автобус тронулся.
   На следующей остановке Таня протиснулась в глубину автобуса и увидела Лешу из лаборатории схемотехников.
   -- Привет, -- еле отдышавшись, проговорила Таня.
   -- Привет, -- ответил Леша, -- ну и стартовала же ты сегодня за автобусом.
   -- Наблюдал и злорадствовал?
   -- Да нет, сочувствовал.
   -- Тебе хорошо, ты садишься на конечной остановке, а к нам приходит полный и мимо.
   И тут она увидела, что к ним пробирается тот самый молодой человек в свитере, которого она заметила на днях. Он поздоровался с Лешей.
   -- Привет, Сергей, -- ответил ему Леша и пожал руку.
   "Значит, его зовут Серёжей и, вероятно, он работает у них, у схемотехников", -- отметила про себя Таня.
   -- Познакомьтесь, -- Леша представил их друг другу. -- Работаем в одном отделе. Ты знаешь, что ещё одну лабораторию схемотехников сделали, они какое-то время сидели в другом корпусе.
   "Так вот почему я не видела его раньше", -- подумала Таня, а вслух сказала:
   -- Ещё не знаю, я же недавно из отпуска.
   Сергей слегка улыбнулся Тане мягкой улыбкой не то застенчивого, не то замкнутого человека. Леша продолжал что-то говорить:
   -- Мы тоже иногда ждем, ждем -- нет автобуса, на днях отобрали пропуск на проходной за опоздание, -- горестно произнес он.
   Новый спутник молчал и ничего не говорил. "Значит, мы ездим одним автобусом на работу", -- промелькнуло в голове у Тани.
   -- Приехали, -- донесся голос Леши.
   Днем было много дел, нужно было заканчивать послойные чертежи и сдавать их технологам. А ещё профсоюзные заботы: собрать со всех лабораторий соцобязательства на следующий квартал. Кое-кто уже принес, но с самых нерадивых придётся вытрясать, и Таня пошла к измерителям.
   Недалеко от входа у стенда стоял Володя Еременко, он то и был ей нужен.
   -- Ну что? Придумал что-нибудь?
   -- Не знаю я что придумать.
   -- Что-нибудь выполнить досрочно.
   -- Как я могу досрочно измерить, если микросхемы не будут готовы и не поступят к нам.
   -- Ну, что-нибудь о повышении качества...
   -- Так не я же их делаю, это от технологов зависит.
   -- Ох, какой же ты безинициативный, а ещё профорг лаборатории. Думай и приноси. Мне надо отдельские составлять и подавать дальше по инстанции. Вот мы взялись досрочно сделать топологию.
   -- А зачем вы сделаете досрочно, когда другие будут делать в срок. Она же все равно пролежит, и сдачу разработки не передвинут?
   -- А, не морочь мне голову. Нет у тебя коммунистической сознательности. Соцсоревнование -- это же двигатель прогресса!
   -- Конкуренция -- двигатель прогресса, -- заметил Володя, криво усмехнувшись.
   Да-а, ерундой занимаемся, время убиваем впустую. Ещё ведь и каждый персонально имеет соцобязательства, бумаги сколько изведено! Но ведь баллы, очки, премии! Не могу же я подводить отдел. А впрочем, что я сама бегаю, у меня же есть профбюро. Кто у меня ответственный за соцобязательства? -- Саша Горбунов, вот я его и заставлю побегать.
   На обратном пути заглянула к Толе, обещала ведь зайти, поговорить. Толя сидел в тихом углу, и Таня присела к нему за столик. Правда, на нее сурово посмотрел Толин начальник.
   -- Шеф у тебя какой-то скользкий.
   -- Партийный работник. Ты же знаешь, как он здесь оказался? Был старшим инженером, затем попал в парторги, а вернулся уже начальником лаборатории.
   -- Понятно. Это ещё ничего, а под Чумакова специально отдел создали, когда он отбыл свой срок на посту секретаря парторганизации.
   -- Да. В результате уровень руководителей все понижается и понижается, как у Достоевского в "Бесах". Окружают себя подхалимами, удобными людьми.
   -- Неправильно выражаешься, шеф не любит подхалимов -- шеф премирует лояльных работников.
   -- Расскажи что-нибудь интересное, -- попросила Таня.
   -- Здрассте. А ты когда о горах будешь рассказывать?
   -- О горах не расскажешь, их надо видеть. Ну что тебе в словах: гора большая? Ничего. Словами не передать все те краски, воздух... Одним словом, поехать тебе Толечка надо.
   -- Да я был летом.
   -- А зимой своё очарование. Слушай, ну что слышно в политике? Как тебе наш новый Генсек?
   -- В сравнении с предыдущими старцами он конечно хорош, но... поживём, увидим. Пока провозгласил ускорение развития промышленности, приоритет машиностроения. А мне кажется, это всё не то. Само по себе машиностроение ничего не решит. Ведь как развивалась промышленность на Западе? Сначала развивались мануфактуры, а потом возникала потребность в оборудовании, станках и тогда развивалось машиностроение, то же и с пищевой промышленностью. То есть вначале то, что нужно для человека, а у нас все с другого конца. Нам нужна структурная перестройка.
   -- Но все так надеются на перемены.
   -- Конечно, всё уже так надоело, слов нет. Ведь отстаем уже почти во всем.
   -- Да, нам, женщинам надеть на себя нечего, эти отечественные товары - ужас какой-то, всё время приходится искать импортные вещи, а попробуй их купи.
   -- А уровень жизни? -- продолжал Толя, -- это же нищета. На машину десять лет нужно собирать, и жене в одной юбке придётся ходить всё это время.
   Таня слегка покивала.
   -- Но... тем не менее, зарплату получаем регулярно и не боимся быть выброшенными на улицу.
   В этот момент она встретилась со строгим взглядом начальника и решила, что пора уходить.
  
   Через несколько дней, к концу работы было общее собрание отдела по подведению итогов за квартал. Собрания выливались порой в бурные обсуждения и иногда проходили живо и интересно. Все были молоды, пожалуй, самым старшим: лет тридцать пять -сорок, а основной массе и того меньше.
   Таня, как профорг, вместе с парторгом стояла перед всем отделом рядом с Фёдоровым. На них устремилось множество глаз, и она слегка поёжилась. Фёдоров поручил ей открывать собрание. Только она хотела заговорить, как встретилась с глазами Сергея, внимательно наблюдавшего за ней, и осеклась. Но тут же глубоко вздохнула, отвернулась от этих глаз и начала собрание.
   После работы, придя домой, она снова вспомнила его глаза. Это не были глаза равнодушного человека. Уж очень внимательно он смотрел на неё. Что это? Он меня изучает или как? И почему я об этом вспоминаю? Ну смотрел, ну и что? Да все на неё смотрели или почти все.
   Отбросив глупые мысли, она прошла на кухню.
   Кооперативная квартира, купленная на собственные деньги с небольшой дотацией родителей, была гордостью Тани. До неё она прожила несколько лет в общежитии. Годы институтского общежития не в счет. Тогда была веселая и беззаботная жизнь. Посиделки, гитара, песни... весёлые дни рождения - счастливое студенчество. Комната была общительной, часто заходили друзья обоего пола, ездили вместе загорать на Истринское водохранилище или в Москву погулять.
   Год после окончания института Таня прожила на частной квартире, но когда в квартире ей отказали, не захотела ходить и искать другую, и переселилась в общежитие от предприятия. Эти годы вспоминала с тоской. Четыре девушки в комнате, все разные, все чужие по духу. Все, кроме нее - рабочие, без образования, с совершенно чуждыми ей натурами, может быть, и неплохие, но слишком разным был уровень развития и соответственно круг интересов. Девочки были из села и работали на заводе. Таня томилась в этой обстановке. Не с кем поговорить, не с кем душу отвести. Сиди на стуле у кровати или на самой кровати и больше некуда деться. Твои только кровать, тумбочка и стул. В студенческом общежитии она всего этого не замечала, в той бурной и весёлой жизни чувствовали себя единой семьей, хоть и были в чем-то разными. Иногда уходила к Вере, ночевала у них, но обременять их тоже не хотелось -- вчетвером в двухкомнатной квартире им самим тесно. Уходила к подругам, ездила в театры, на выставки. Всё это хорошо, но хотелось дома. И каким спасением для многих одиноких стали ЖСК! Таня тоже встала на очередь. И когда дали дом на предприятие, список закончился буквально за человека до неё! Какое же это было горе!
   Таня пошла на прием к заместителю директора по быту Степанцову. Он был не лишён остроумия, слегка балагурил, говорил:
   -- Подожди, не спеши, выйдешь замуж и сразу на двухкомнатную подашь.
   -- Чтобы выйти замуж, мне нужна квартира, -- настаивала Таня, -- тогда у меня будет больше шансов.
   Степанцов посмотрел на неё, ухмыльнулся:
   -- Пожалуй, верно говоришь. Ну нет больше квартир, все распределили.
   -- А мне сказали, что есть, -- не сдавалась Таня.
   Степанцов снова посмотрел на неё.
   -- Ну должен быть у меня резерв, вот придет кто-нибудь, начнет реветь, зальёт комнату слезами...
   -- Так я тоже прихожу домой и реву!
   -- Так что же ты глупая дома ревёшь, ты бы здесь ревела, -- в сердцах воскликнул Степанцов.
   -- Не могу я здесь, -- уже тихо произнесла Таня и посмотрела на него, как смотрела бы на отца.
   Что-то, видимо, дрогнуло в душе Степанцова, и он сказал решительно:
   -- Ну ладно, так и быть, включу я тебя в списки.
   Таня вскочила и чуть не кинулась его обнимать.
   -- Спасибо, -- воскликнула она, сжимая руки, -- я вам так благодарна. Вы не представляете как мне тяжело в общежитии, а ведь ещё год надо прожить, пока построят дом. Не буду вас задерживать. До свидания.
   И она двинулась к двери.
   Настал период строжайшей экономии. Хотя она к тому времени уже откладывала деньги, денег не хватило и пришлось занять. Много ли отложишь из зарплаты старшего инженера. Хорошо ещё были у неё "очумелые ручки", как говорила Алла Фоменко. То кофточку свяжешь, то платьице перешьёшь -- вот и одета, как будто неплохо.
   Пока дом строился, Таня ездила на него смотреть. Сначала он долго не мог выбраться из котлована. Кругом была такая грязь, что с ужасом думалось: "Неужели я буду здесь жить?" Приезжала ещё, когда начали ставить коробки секций, и радостно отмечала, как дом стал быстро подниматься вверх, к девятому этажу, вселяя надежду, что действительно когда-нибудь будет построен. И это случилось - через год.
   С Аллой Фоменко они оказались соседками, Алла поселилась в соседнем подъезде. Уже приближалось вселение, но ключи ещё не были получены, как вдруг Алла сообщает ей, что в Солнечногорске можно купить кухни без очереди. Помчались туда, потому как брать надо не медля, через неделю может уже не быть - расхватают. И действительно купили, наняли какой-то грузовик и привезли. А куда девать -- квартиры ещё нет? Таня явилась с кухней к сестре, сестра пришла в ужас -- куда всё это деть? Но Валера распорядился по-деловому: что-то поставили к ним, что-то к соседям. Въезжала Таня в квартиру со своим скарбом, книгами, которых уже в общежитии скопилось много, и мебелью в виде кухни. Комната зияла первозданной пустотой! Первую ночь -- счастливая спала на полу. На собственном! А на следующий день купила раскладушку и месяца два спала на раскладушке. Денег не было ни гроша, так как год расплачивалась с долгами за первый взнос. С каждой получки -- радостная бежала в магазин и с удовольствием покупала: тюль на окна, карниз, скатерть... Вот так и вила своё гнездо.
   Было это в сентябре прошлого года. Скоро год, как она живёт в собственной квартире. Есть уже диван, два кресла, стол-книга и книжный шкаф, который отдала ей Вера. Телевизор привез папа -- в подарок. Не было только "стенки", достать её очень сложно. Пока она только записана в черную очередь при мебельном магазине. Каждый месяц к магазину, как на демонстрацию собираются толпы людей -- отмечаться в списках.
   Друзья и сотрудники требовали новоселья, Таня отмахивалась, но ей дали понять, что номер этот не пройдет, и она уже всерьёз задумывалась: когда же? Видимо, надо будет в ближайшее время пригласить. Или лучше подождать до конца лета -- вдруг удастся купить стенку?
   Таня вышла в лоджию. На улице тепло. Небо словно только что умытое - голубеет. Зашелестела листочками березка, растущая недалеко от дома, развернулись листья каштана -- весна. Сколько уж было с ней встреч, а каждая снова в радость.
  
   Дня через два она снова ехала в одном автобусе с Сергеем в сопровождении ещё нескольких коллег.
   -- Тебе не трудно тащить эту лямку профорга? -- спросил он её.
   -- Трудно, но что делать, приходится, -- слегка поморщилась Таня, изображая из себя жертву. -- Я не могу халтурить, стараюсь, выполняю всё, что нужно...
   -- Фёдоров тебя частенько приглашает в кабинет?
   Таня вскинула брови. Он на что-то намекает? Это уже похоже на ревность.-- Нет, не часто, - сказала она, улыбнувшись, давая понять, что намёк понят.
   Сергей не стал дальше продолжать тему и замолчал. Эта молчаливость заинтересовывала, за ней угадывался человек, любящий размышлять и, значит, есть о чём, есть свой внутренний мир. Это ей близко и понятно, она и сама иногда уходила в себя, и ей не было скучно.
   Когда она встречала Сергея в коридоре, он по-прежнему выглядел замкнутым и погруженным в себя, а увидев Таню, оживлялся и, выходя из своего мирка, слегка улыбался ей какой-то застенчивой улыбкой, которая не очень соответствовала его облику видного мужчины. "Хотя нет, улыбка у него скорее деликатная", -- решила про себя Таня.
   Но дальше улыбки и взгляды становились всё более откровенными. Таня видела, что он улыбается именно ей, не просто знакомой сотруднице, он выделяет её среди всех, он рад встрече с ней. А может быть, он многим так улыбается? Но этого она не замечала. И ещё она обнаружила, что эти взгляды, предназначавшиеся только ей, её волнуют. Но разговаривали они очень мало. Разве что как-то в автобусе, когда ехали снова втроем: Леша, она и Сережа. Был он не разговорчив, больше слушал и смотрел, только иногда вставлял реплики. Часто смотрел на неё. Ей нравился его мягкий, но отнюдь не рассеянный и безразличный взгляд. Это был внимательный взгляд человека тонкого, многое понимающего, наблюдательного. И такие нравились ей.
   Таня не искала встреч с Сергеем, не кокетничала при встречах, но чувствовала его постоянное, пристальное внимание к себе и о себе знала уже точно, что он её привлекает.
  
   В наступившее воскресенье Таня должна была идти в мебельный магазин - отмечаться в очереди на "стенку". От этих мыслей с утра испортилось настроение. Отмечалась она уже два года, как только внесла деньги за кооперативную квартиру, и сколько ещё это будет продолжаться, не представляла. Очередь её была ещё достаточно далеко.
   Ну что ж, хочешь, не хочешь, а идти надо, иначе вылетишь из списка, все труды пропадут даром и останешься без мебели.
   Масса народа, толпящаяся у мебельного магазина, выглядела весьма внушительно. Толпы страждущих заполняли всё видимое пространство, это было похоже на демонстрацию.
   Таня принялась искать кучку, где отмечаются на "стенку". Но всё попадалось не то: то очередь на мягкую мебель, то на кухни, то на софу. Просто прийти и купить в магазине невозможно было почти ничего. В каждой кучке стояли энтузиасты со списками в руках - ответственные, и отмечали тех, кто пришёл и предъявил себя. Те, кто не явятся, после окончания процедуры будут безжалостно вычеркнуты из списков. Кто пропускал один раз, ещё могли оказаться под вопросом, всё-таки человек мог и заболеть, но те, кто повторно нарушал процесс, оказывались за бортом.
   Можно было потолкаться и узнать последние новости из жизни мебели, способов её доставания, а также где, когда, и кто пролез без очереди в последний привоз мебели в магазин, осуждение всяких "блатных", попадавших в магазин без очереди. К таковым относилось не только высокое начальство, но и нужные люди из гастрономов, обувных магазинов и универмага. У них ведь тоже надо было "доставать" дефицитный товар, который на прилавки практически не попадал.
   Наконец у тополя она увидела знакомую тётеньку, у которой обычно и отмечалась. "Нашла!" - мелькнула спасительная мысль. Тётенька лет сорока пяти была широка в плечах, крупна фигурой и строга, она посмотрела на Таню, как будто видела её в первый раз. "Внешность не запоминающаяся, не тот стиль, который производит впечатление на таких, как она", - думала мимоходом Таня, заглядывая в список и помогая отыскивать фамилию "Волкова". Волковых было две, надо ещё отследить, чтобы крестик попал в нужное место.
   "Фу" - отфыркивалась Таня, выйдя наконец за пределы толпы. Ну вот, теперь следующее отмечание через месяц.
  
   Как-то придя с работы домой, обнаружила в почтовом ящике письмо. Письмо было толстое, а в обратном адресе значился Свердловск. Еще в лифте не удержалась и распечатала его, вынув приличную кучу фотографий. Надо сказать, что сделаны они были мастерски. Виктор оказался прекрасным фотографом. Он как-то сказал ей, что увлекается фотографией и выполняет иногда заказы как профессионал. И действительно виден был профессионал. Значит, он не хвастал, когда говорил ей об этом.
   Таня долго сидела и рассматривала фотографии. Улыбались знакомые лица: вот Евочка, Игорь, Лиля... Таня уже получила письма от Лили из Риги и от Евы из Минска. Да, разъезжались близкими друзьями, и как мы теперь все далеко друг от друга. Только со Светой можно увидеться хоть завтра.
   -- Надо будет Светке позвонить, пусть приедет, посмотрит, так и быть дам ей парочку фотографий. Вот эту, пожалуй, здесь она хорошо выглядит, -- Таня отложила фото в сторону.
   Здесь же было письмо, в котором Виктор писал, что не может её забыть, и снова звал в гости. Таня вздохнула и отложила письмо. Ничто не шевельнулось в её душе. Разве что промелькнуло некоторое удовольствие от того, что кто-то не может её забыть. Вспомнила вдруг глаза Сергея и разулыбалась. Вчера он подходил к ней на работе, якобы по делам, но Тане показалось, что повод был надуманным. Смотрел на неё очень выразительно.
   Ловелас, строит глазки. Нет, не стоит воспринимать его всерьез.
   Но всё же чувствовала некоторое смущение от его присутствия.
  

Глава четвертая

  
   Прошёл месяц, а может и больше, и Таня увидела Сергея в столовой с девушкой -- Леной, кажется, они вместе работали.
   А впрочем, какая мне разница с кем он ходит, мне до этого нет дела. И Таня повернулась к своей спутнице Олечке.
   -- Как идёт тебе эта новая стрижка, отпад, -- сказала она, разглядывая Олину головку.
   -- Правда? -- расцвела Олечка. -- А эти пёрышки?
   -- А пёрышки есть перышки, они просто великолепны.
   -- Сделай и ты себе такую.
   -- Нет. У тебя густые волосы, тебе хорошо. А у меня не такие густые и мне не пойдет.
   -- Ну почему же, попробуй...
   -- Нет, не хочу и не уговаривай, мне больше нравятся длинные.
   Уже раза два встречала Таня Сергея вместе с Леной. Что это -- случайность? Или он действительно занят? Но почему же он так улыбается, когда встречает меня?
   Дома, ещё раз вспомнив об этом, Таня решила, что ничего меж ними нет и быть не может, а улыбается он ей так просто потому, что хорошо относится. И решила больше не думать о нем.
   Назавтра, в субботу у неё было запланировано важное мероприятие. Она собралась ехать в Москву - разыскать книжный рынок, о котором ей рассказал ее приятель Толя. Толя был знатоком и собирателем книг и иногда давал полезные советы. И когда Таня пожаловалась, что у нее до сих пор нет Ахматовой, он и навел её на эту точку скрытой книжной торговли. Тане не хотелось ехать одной, и она позвонила Свете.
   -- Светик, привет.
   -- А, Танюша, рада тебя слышать.
   -- Рада, а за фотографиями никак не соберешься приехать.
   -- Тань, ну некогда, честное слово. Привези сама, ты ведь бываешь в Москве часто.
   -- Я то бываю, а вот ты когда побываешь в нашем славном городе Зеленограде?
   -- Ну, побываю как-нибудь, не волнуйся. Какая-то запарка у меня: дела и лямур закрутила.
   -- Ну, Светик, быстро же у тебя эти дела, своего горного воздыхателя уже забыла?
   -- Вспоминаю иногда.
   -- На фотографии ты как раз рядом стоишь, вспомнишь. Но я, кстати, звоню по другому поводу. Завтра я буду в Москве и хочу, чтобы ты составила мне компанию. Я еду разыскивать книжный рынок. Поехали со мной, книжки дефицитные купим...
   -- И где же мы будем его искать?
   -- В Сокольниках, мне рассказали, как его найти.
   Послышался Светин вздох, а затем она проговорила:
   -- Нет, Таня, ты уж как-нибудь сама его разыщи, да и найдешь ли? Может, там и нет никакого рынка?
   -- Да есть же! Мне Толя на работе точно всё описал, где его найти.
   Послышался ещё один вздох. "Ну и лентяйка", -- с досадой подумала Таня, а вслух сказала:
   -- Тяжела же ты на подъем, девушка.
   -- Я маме обещала завтра уборку сделать, у меня хозяйственный день. Заезжай ко мне со своими книжками, покажешь, что купила...
   -- Фигушки. Сначала ты ко мне в гости приедешь, а я уже у тебя два раза была. Пока.
   И Таня положила трубку.
   Ранним утром она уже мчалась в экспрессе в Москву. Кондукторша обходила автобус, "обилечивая" пассажиров. Утренняя свежесть бодрила и забиралась под кофточку, Таня обняла себя руками, пытаясь разогнать холод. В Москве ей предстояло добраться до Сокольников, где в лесочке на окраине парка тайно функционировал книжный рынок. Торговля книгами с рук была запрещена, а в магазинах достать хорошую книгу без знакомств очень трудно или почти невозможно. Книжный бум в разгаре, каждая семья теперь обзаводилась книгами, особенно после того как на смену сервантам, комодам и тумбочкам пришли, так называемые "стенки". А в стенках книжные полки, а полкам нужны книги. А о чём ещё могли мечтать советские граждане? О собственном коттедже, о шикарной машине или поездке на Канары? Нет, кишка тонка. Советской зарплаты только и могло хватить на такие излишества, как книжки.
   Но Таня всегда мечтала, чтобы её окружали книги, и имела к ним слабость давно. Знакомых и родственников в книжных магазинах и на базах у неё не было, поэтому она очень обрадовалась, услышав от Толи рассказ о посещении таинственного рынка и о приобретенных там сокровищах, и мечтала купить томик Ахматовой. Пока у неё была только тонюсенькая книжка "Вечер".
  
   Задыхаясь, я крикнула: "Шутка
   Всё, что было. Уйдешь, я умру".
   Улыбнулся спокойно и жутко
   И сказал мне: "Не стой на ветру".
  
   Ахматову только недавно стали издавать, она долго была под запретом. Стихи Марины Цветаевой - ещё больший дефицит, о них она пока и не мечтала. Её совсем не издавали. Цветаеву Таня читала только в сборнике -- у её родителей была увесистая книга "Русская поэзия советской эпохи", изданная в Венгрии. Маме подарил её бывший ученик. Это был клад. Сколько там было запрещённых или нарочно забытых фамилий! Ходасевич, Велемир Хлебников, Мандельштам, Заболоцкий, Гумилев, Цветаева...
   Там было цветаевское пророческое стихотворение, написанное ею ещё в юности:
  
   Моим стихам, написанным так рано,
   Что и не знала я, что я поэт,
   Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
   Как искры из ракет.
  
   Ворвавшимся, как маленькие черти,
   В святилище, где сон и фимиам,
   Моим стихам о юности и смерти --
   Нечитанным стихам! --
  
   Разбросанным в пыли по магазинам
   (Где их никто не брал и не берет!)
   Моим стихам, как драгоценным винам,
   Настанет свой черед.
  
   Как облизывалась она, глядя на эту книгу! Имена ласкали слух и вызывали горечь от несправедливости их забвения. Но мама тоже любила поэзию, и Таня не посмела выпросить её для себя. Почитывала только, когда бывала дома. Любила и других поэтов -- Блока, например, но женщинами - поэтами она, можно сказать, гордилась и пока задалась целью купить Ахматову.
   Экспресс подъехал к метро "Речной вокзал". Ручеёк пассажиров потянулся вдоль длинного универсама к метро, солнышко приветливо заблестело жёлтым диском, ручеёк втягивался в вестибюль метро, звенели монеты в разменных автоматах, выдававших очередную порцию пятаков.
   И вот она в Сокольниках. Дальше, следуя наставлениям Толи, пересела на трамвай и поехала по Оленьему валу. Как красиво: Олений вал... Всего лишь каких-нибудь триста лет назад был здесь лес и царская соколиная охота. Как трудно всё это вообразить. Но что это по сравнению с вечностью?
   Проехав три остановки, сошла с трамвая и пошла направо в лесок. Вокруг пустынно и безлюдно. Шагая по едва обозначенной тропе в какие-то кусты, чувствовала себя не то революционеркой, идущей на маёвку, не то контрабандисткой. Но так как нигде никого не было видно, остановилась и засомневалась: туда ли она приехала? Ведь никаких опознавательных знаков. Но вскоре её ухо уловило какие-то голоса и. пройдя ещё немного, Таня вышла на поляну.
   Ага, вот они голубчики! Ну, слава Богу, нашла, не обманули.
   Её взору предстала такая картина: по периметру большой продолговатой поляны расположились книготорговцы. Книги разложены преимущественно на пленках, а у некоторых оставались в чемоданах. Вдоль этих импровизированных прилавков прохаживались покупатели, рассматривали книги, держали их в руках или договаривались о цене. Разговаривали здесь негромко, вполголоса, для конспирации. Говорят, что на такие книжные толчки устраивались облавы, и они разгонялись -- оттого и конспирация.
   Таня пошла по кругу, разглядывая книги. У неё, что называется, "потекли слюнки". Какие здесь были книги! В магазинах таких не увидишь. Столько сокровищ! Тут тебе и "Библиотека поэта", и "Литературные памятники" и серия "Жизнь в искусстве" и "История искусств" и ... одним словом, глаза разбегались! Те, кто имели доступ к товароведам и продавцам книжных магазинов несли их потом сюда, по более высокой цене.
   Ах, если бы у неё было много денег, сколько всего можно было бы купить! И альбомы по искусству, и стихи. И тут Таня увидела альбом "Боттичелли". И даже Боттичелли! Нет, мимо него она конечно не пройдет. Взяла книгу в руки. На суперобложке его картина "Весна". Хрупкие и нежные фигурки девушек -- три грации в легких, полупрозрачных одеждах, навстречу идет Весна, усыпанная цветами, а в центре Флора, написанная, конечно же, с любимой Симонетты Веспуччи. Таня листала альбом.
   Как пленила её эта трепетная, струящаяся, то гибкая и плавная, то летящая, но всегда завораживающая своей грациозностью линия Боттичелли! А какие земные у него мадонны! Они совсем не сухие и строгие, и кажутся живыми и даже современницами. Казалось, что писали их вот сейчас, в наше время. Томные и нежные они вызывали преклонение перед женской хрупкостью и красотой.
   Таня не устояла и купила альбом.
   Двинулась дальше. Долго ходила по этому книжному развалу как по музею и любовалась книгами. Вскоре наткнулась на толстенький томик Ахматовой в чёрном переплете, который и купила.
   Ну что ж, теперь и домой пора. Назад Таня не поехала на трамвае, а пошла пешком в парк. В боковой аллее было малолюдно, лишь изредка попадались прогуливающиеся. Жаль только, не было скамеек и негде посидеть. Со скамейками в Москве плохо. Москва решала глобальные проблемы, а до маленького человечка -- горожанина ей не было дела. Но всё же Таня полюбовалась природой, полистала на ходу свои книжки и через центральный вход вышла из парка, направляясь в метро.
   В метро она подумала: "Если уж я в Москве с утра, пожалуй, не стоит рано возвращаться домой, а стоит ещё погулять по городу". И поехала на Калининский проспект.
   Выйдя из метро "Арбатская", побрела по проспекту. Улыбнулась голубым маковкам церквушки, стоявшей в начале улицы. Никакой определенной цели у неё не было, поэтому она ныряла из магазина в магазин, разглядывая витрины. Особенно ей нравились витрины магазина одежды "Москвичка", вынесенные на улицу. Здесь всегда выставлены очень красивые модели, видимо специально сделанные для витрины. Они, к сожалению, не продавались, но смотреть на них - одно удовольствие. Экспозиция периодически обновлялась. Вот и сейчас был очень интересный костюм из тёмных цветных русских шалей. К шалям Таня была особенно неравнодушна.
   Перейдя на другую сторону, заглянула в книжный магазин, но ничего интересного на прилавках не было. Все интересное расходилось из-под прилавка. Книгопродавцы стали уважаемыми людьми, у них появились нужные связи, их баловали подарками, с ними стремились завести знакомство. Но в сумке у нее лежали две прекрасные книги, и это согревало.
   Выйдя из магазина, двинулась дальше. Шла, подставляя лицо ветру, дувшему со стороны Москва-реки. Ветер, пожалуй, был слишком свеж и порывист. Мимо сновали люди, рядом мчались машины, но проспект был широким, тротуары просторными и всем хватало места. Как хорошо иногда окунуться в суету улиц, побродить в этой людской сутолоке! Когда Тане хотелось почувствовать себя столичной девушкой, она шла на Калининский. Какая-то величественность ощущалась в этой улице. Может быть, это ощущение создавала широта проспекта, величие зданий-книг, присутствие многих больших магазинов, кафе? Что-то в этом есть. А может быть, соответствие эпохе научно-технического прогресса, эпохе скоростей -- мчащихся автомобилей? И нравился простор -- широкая улица, широкие тротуары. Бредешь себе, ни на кого не натыкаясь. Не будучи коренной москвичкой, она не знала, что здесь было раньше, когда строился проспект, что снесено и утеряно, и воспринимала проспект таким, каков он сейчас.
   Молодой человек, идущий навстречу, смерил Таню оценивающим взглядом. Поравнявшись с ней, спросил:
   -- Девушка, вы не подскажете, где здесь можно пообедать?
   -- На противоположной стороне. Вон видите кафе "Метелица", а там, в начале проспекта "Валдай".
   -- А вы не проголодались? Может быть, вместе пообедаем?
   -- Нет, не проголодалась, -- ответила Таня и пошла чуточку быстрее, более деловым шагом.
   Молодой человек, видя её несговорчивость, отстал.
   Ну вот, одного уже закадрила. Интересно, а если подольше здесь поболтаться, сколько можно закадрить? Таня повернулась и увидела, что молодой человек пошел в "Метелицу".
   Обойдя почти все магазины, Таня почувствовала, что всё: еще немного и ноги отвалятся. Здесь неподалеку жила Света, но так как она уже сказала, что не придет сегодня, ей хотелось сдержать слово. И она двинулась в сторону "Валдая". Пора, наконец, и пообедать. Кафе было похоже скорее на столовую, то же самообслуживание. А как хотелось бы посидеть и отдохнуть в ожидании заказа. Но это можно было в "Метелице", куда она отправила молодого человека, не идти же теперь вслед за ним.
   Взяв поднос, встала в хвост и принялась выбирать закуски. Впереди назревал скандал. Мужчина что-то требовал, возмущался. Таня прислушалась.
   -- Этот гуляш уже совсем холодный, положите мне свежий.
   -- Вот ещё, буду каждому накладывать. Этот заберут, тогда ещё положу.
   Здоровая тётка в белой куртке-спецодежде стояла вполоборота, подбоченясь и через плечо бросала фразы.
   -- Как вы себя ведёте? -- горячился мужчина. -- Я буду жаловаться, вы же на работе!
   -- Ну и жалуйся, -- невозмутимо продолжала тетка. -- Я таких работ, знаешь, сколько найду? Плевала я на эту работу. Тоже мне нашелся -- жалобу он напишет!
   Скандал разгорался, но мужчина явно проигрывал перед этой невозмутимой и нахальной бабой. Она прохаживалась за барьером, на своей территории и огрызалась также бойко и безапелляционно. Тане было жаль мужчину, но силы были явно не равны. Да, безработица тоже дело полезное. В какой-то степени она нужна. Эта баба так бы не огрызалась, не позволяла бы себе оскорблять клиентов, и в речи были бы совсем другие интонации. Развёл наш развитой социализм хамов.
  
   На следующий день Таня понесла на работу показывать Толе свои приобретения.
   -- Нашла я всё-таки твой рынок. Правда, он так замаскирован, что я чуть не повернула обратно.
   -- А что же ты думала, ищейки ведь за ними гоняются, голубушка.
   -- Да я уж поняла потом, и разговаривают там вполголоса, не шумят.
   -- Конспирация, в каком государстве живем, не забывай. Самое популярное слово -- "нельзя!". Книжки продавать -- нельзя, валюту тоже нельзя.
   -- Фарцовщики с товаром тоже по подворотням, да парикмахерским жмутся.
   -- Все непросто в стране социализма. Ну показывай, что купила?
   Таня положила на стол Боттичелли.
   -- А-а, понятно, -- произнес Толя, -- нежные и грациозные женщины. Нравится?
   -- Обожаю, -- заулыбалась Таня. - И Ахматову купила.
   -- Ну что ж, молодец. Хоть кто-то ещё читает стихи.
   -- Почему так горестно?
   -- А разве не так? Ведь у нас много говорят о Пушкине, о его значении, о дуэли, а стихов никто не читает.
   -- Да, пожалуй, -- согласилась Таня, -- то же и с Толстым, и с Достоевским. Много говорят о них, а читать не читают. Как "прошли" в школе, так и забыли.
   -- Конечно, поэзия элитарное искусство, - продолжал Толя, - и все ею увлекаться, разумеется, не будут. -- Там, кстати, ещё и поменяться можно, если есть двойники или такие книги, которые тебе не жаль.
   -- Да, я видела эти обмены. Хочу подобрать кое-что.
   -- Я тоже собираюсь туда подъехать в ближайшее время, могу составить тебе компанию. Хотел купить Дали...
   -- Нужны тебе эти куриные ноги.
   -- Ну, как ты можешь! Это художник --20-го века! Второй половины двадцатого века, уточняю, надломленного, мятущегося...
   -- Шизик он, мне кажется, -- перебила его Таня, озорно улыбнувшись.
   -- Ну, ты уж слишком, -- осуждающе покачивая головой, произнес Толя. -- И к тому же он прекрасный колорист, особенно в пастельных тонах...
   -- И особенно хороши кляксы, разбросанные там и сям, -- продолжала дразнить Таня, уже слегка побаиваясь, что Толя может разозлиться всерьёз.
   -- Таня, -- осуждающе произнес Толя, -- от тебя я этого не ожидал.
   Но Таня, смеясь, уже удалялась из комнаты.
   Но через две недели она с прискорбием узнала, что книжный рынок в Сокольниках разогнан милицией и переместился в неизвестном направлении. Теперь его нужно было искать в других лесах, а в каких, они с Толей пока не знали.
  

Глава пятая

  
   Всё лето они обменивались взглядами с Сережёй, иногда разговаривали и чем дальше, тем чаще. Таня отгоняла мысли о нём и, хотя не понимала его отношений с Леной, знала только, что они работают в одной комнате, всё же решила, что между ними что-то есть, и она не будет внедряться в чужую жизнь. Воинственной она не была, и воевать ни с кем не хотела.
   На какое-то время успокаивалась, реже его видела, входила в свой обычный ритм жизни, не вспоминая о Сергее и считая всё происходящее просто игрой. Но когда встречала его, всё начиналось снова. Его взгляды становились всё более выразительными, а его присутствие волновало всё больше. От него словно исходила какая-то магнетическая сила, которая пронизывала её и волновала. Когда он стоял рядом, она всей кожей ощущала его присутствие, даже когда он оказывался за её спиной или где-то сбоку. Ещё никто не действовал на неё так, как он. Она словно попадала в действие его поля, которое возбуждало и парализовывало. И если он оказывался рядом, она, казалось, узнавала его по дыханию, даже не видя...
   В августе Таня замещала начальника лаборатории, который был в отпуске. Так случилось, что начальник Сергея тоже был в отпуске, и он его замещал. Теперь они иногда бывали вместе на совещаниях у начальника отдела. Общались уже свободнее, были, можно сказать, в статусе хороших знакомых -- внешне. Но еще происходило что-то, еще невысказанное, но существующее.
   В любви Тане всегда нравилось её начало -- начало влюбленности. Когда ничего ещё не сказано словами, но глаза уже обнаруживают любовь. Когда говорят не откровенные признания, объяснения, а взгляды, реплики и какие-то особенные флюиды, исходящие друг от друга. Когда испытываешь только радость от чего-то надвигающегося - предчувствие любви... Позже уже и почти уверенность в том, что она есть, хотя остаётся лёгкая тревога, тайна и недосказанность, остаются сомнения -- так ли это? И это щемит твоё сердце. Но встретившись с сияющим взглядом, снова обретаешь уверенность -- любит!
   В понедельник ей снова пришлось идти к Фёдорову на совещание. Надо сказать, там было не так уж и скучно. Все были молоды, остроумны, и сам Федоров иногда позволял себе острить. Правда, Таня была единственной представительницей женского пола, но это её не смущало, она была здесь "своим парнем", никто не обращал на неё особенного внимания... кроме Сергея. Совещание ещё не началось, и в комнате стоял шумок.
   -- Скоро Госкомиссия? Успеете? -- спрашивал кто-то.
   -- Успеем, -- уверенно сказал Андреев, главный конструктор ОКР (опытно-конструкторской работы), которая должна вскоре сдаваться.
   -- А есть работающие микропроцессоры?
   -- Пока два, но с параметрами ещё не всё в порядке.
   -- Если надо, всё будет, да? - со значением заметил Чумаков.
   -- Конечно. Уж за день до комиссии обязательно.
   Фёдоров прервал кулуарные беседы и завладел всеобщим вниманием.
   Сегодня они сидели в два ряда в небольшом узком кабинете, и Серёжа сидел напротив. На Тане была светлая короткая юбка и бежевая кофточка, которую она сама себе связала. Она чувствовала, что выглядит сегодня очень хорошо, и боковым зрением видела, что Серёжа почти всё время смотрит на неё. Таню немного смущала короткая юбка и её голые колени, а встретившись с ним взглядом, она увидела, что он тоже смотрит на её круглые колени. Федоров что-то говорил о сроках сдачи новых разработок, о комиссиях, Таня старалась сосредоточиться на его словах, но иногда всё же встречалась с взглядом Сергея, который снова обжигал её. На сей раз она поймала его взгляд, направленный в вырез её кофточки. "Наверное, он слишком низкий, этот вырез... надо пришить еще одну пуговку..." Она отворачивалась от него, а потом снова встречалась взглядом, с ужасом ощущая их откровенность. Иногда обнаруживала некоторую растерянность от всего этого, но потом справлялась с собой, стараясь придать лицу серьёзное и внимательное выражение, вслушиваясь в слова говоривших.
   Но, кажется, они оба плохо слышали, о чём здесь говорилось. Его взгляды обжигали её, иногда она чувствовала себя раздетой... Она обмирала от этих взглядов, потому что видела в них уже нескрываемое восхищение. Это и радовало и пугало...
   И уйдя из кабинета, думала: нет, не нужен он мне, он просто ловелас.
   Но вечером долго не могла заснуть, ворочалась в постели, в глазах снова вставала эта сцена в кабинете и каким-то жаром обдавала её. Таня тихонько засмеялась, свернувшись калачиком, и подумала, что пора им уже объясниться, сколько можно играть в прятки.
   Теперь, когда она сталкивалась с ним в кабинете Фёдорова или в других местах, где были не они одни, они ещё нигде не были одни, и в то же время было ощущение, что они одни и никого вокруг, потому что видели они только друг друга.
   Только ничего ведь не было сказано...
   Потом снова всё успокаивалось. И начинало казаться, что ничего нет, только игра. Или всё только померещилось. И тогда Таня старалась углубиться в работу. Ведь к женщинам - руководительницам, хоть и небольшим, требования выше, чем к мужчинам. К ним относятся более скептически, и ошибок им не прощают. Мужчины не любят допускать женщин на руководящие посты. Хотя многие женщины и не жаждут -- семья, заботы. Надо продумать, что приготовить на ужин, что купить к завтраку, у кого из членов семьи порвались носки и надо купить новые, что делать с двойкой сына по русскому и так далее. Но какие-то женщины и хотели бы занять руководящую должность, но куда там. Таня знала только одну женщину -- начальника лаборатории эпитаксии Ольгу Андреевну, и ещё у технологов была умница Ирина -- ведущий инженер. Кстати в схемотехнике сильны, безусловно, мужчины, а вот технология -- это скорее женская кухня. Все эти процессы, режимы, температуры - это женщинам ближе. И среди технологов есть хорошие специалисты -- женщины. Но и там их высоко не пускают. До равенства нам ох как далеко, у нас пока много звона о равноправии. А мужчинам, даже плохоньким, находят руководящие должности, ну хотя бы начальника сектора координации, который готовит всевозможные бумажки или ещё одна бумажная лаборатория - технических условий, уж казалось бы, женская работа!
   Да, но мне хотя бы самой быть на уровне. Главное держать руку на пульсе и ничего не упускать из поля зрения.
  
   В следующий понедельник на совещании Сергея не было, и Таня спокойно отсидела его. Совещание уже заканчивалось, все вставали, как вдруг Фёдоров объявил:
   -- А, да, забыл сообщить. Завтра наш отдел идёт на овощную базу -- пятнадцать человек от отдела. Всем лабораториям выделить по три человека.
   -- Ну, вот вам и ложка дегтя.
   -- Так недавно же были?
   -- Были в прошлом месяце, -- Фёдоров старался говорить как можно суровее. -- К концу дня мне списки подадите.
   Таня вернулась к себе в комнату. Ну, сейчас начнется... придется записаться добровольцем, дабы вдохновить личным примером.
   -- Завтра на базу, -- как можно веселее сообщила Таня.
   -- Обрадовала.
   -- Я была в прошлый раз, -- тут же сообщила Алла, -- давайте по очереди, у Сизова в столе списки были, можно посмотреть, кто давно не был.
   К концу рабочего дня Таня несла список из трёх человек, во главе которого была она сама.
   Утром у ворот овощной базы мелькало много знакомых лиц. Правда, многие были трудно узнаваемы в затрапезных курточках и потертых штанах. Но сгруппировавшиеся кучки оживлённо переговаривались, слышался смех. Минут десять ещё потолкались, а потом по чьему-то сигналу потянулись через проходную - дармовую рабсилу повели на работу.
   -- Может быть, фрукты будем перебирать, -- с надеждой произнёс кто-то.
   -- В прошлом году в августе груш наелись, помните, -- мечтательно продолжила Оля.
   -- Ну вот, здесь ваш фронт работ, -- грузный мужчина, за которым они плелись гуськом, наконец остановился под навесом, -- будете лук перебирать!
   -- О-о! -- раздались разочарованные голоса, и многие поморщились.
   -- Кошмар, он же воняет ужасно, когда гниет.
   -- Ирония судьбы, вот вам и фрукты!
   Перебирали они этот лук уже часа два. Мимо прошли две грузные тётки в засаленных халатах, распираемых объёмными грудями, видимо, рабочие базы. Но они почему-то не работали. Они тоже руководили. Еще бы работать, когда столько дармовой силы.
   -- Девки, а вы кто будете? -- спросила одна из них.
   -- Да мы всё больше инженеры...
   -- А-а, -- не то удовлетворенно, не то разочарованно произнесла тетка, хрустнула яблоком и пошла дальше.
   И тут откуда-то вынырнул Миша с арбузами под мышками.
   -- Девчонки, вы что же не приходите? Мы же арбузы разгружаем!
   -- Да! А мы и не знали!
   Наступило всеобщее оживление, все кинулись к Мише, который водрузил арбуз на бочку и вонзил в него нож! Арбуз хрустнул, публика на мгновение замерла, готовясь увидеть: красный или так себе - розовый. Сахарный красный кусок отвалился от арбуза, и Миша смотрел - кому дать первому. Ну конечно Оле. А вскоре все стояли с куском арбуза в руках и дружно хрумкали.
  
   Как-то с Серёжей встретились в автобусе, ехали вдвоём, больше никого из знакомых рядом не было.
   -- Твой начальник всё еще в отпуске? -- спросил Сергей.
   -- Да, в отпуске.
   -- Ты по-прежнему его замещаешь?
   -- Нет, я сдала свои полномочия второму ведущему инженеру -- Саше, устала уже.
   -- А ты что же в отпуск не идешь?
   -- У меня осталось всего две недели, я в марте была в горах, в Терсколе. Знаешь такое место?
   -- Конечно, знаю, я там тоже был в марте.
   -- Да-а? То-то я на тебе свитер видела терскольского изготовления.
   -- Но тебя я там не видел. Ты жила в гостинице "Чегет"? Ты когда была там?
   -- Я? Дай вспомнить... с четырнадцатого марта. Да, и в гостинице "Чегет" я жила... -- медленно договорила Таня, глядя на него во все глаза.
   -- А я уехал тринадцатого, значит вы нас сменили.
   "Значит, мы разминулись, -- подумала Таня, -- видно, не судьба".
   -- Какое совпадение, -- в свою очередь произнес Сергей, мягко улыбнулся и замолчал, переводя взгляд за окно и думая о чём-то своем.
   Какое-то время они ехали молча. Сейчас он был не таким, как тогда в кабинете. Каким-то строгим и молчаливым. Они еще поговорили, он расспрашивал Таню о делах, слушал её внимательно, кивал, и Таня подумала: "Значит, я привлекаю и интересую его и как человек, а не только... круглые коленки".
   -- Ты живешь в кооперативном доме? -- снова заговорил Сергей.
   -- Да.
   -- Знаю я этот дом. А какой у тебя этаж?
   -- Седьмой...
   -- Ты должна быть счастливой...
   -- Почему?
   -- Ну как же: она была на седьмом небе от счастья.
   -- Думаешь, этого достаточно, чтобы быть счастливой?
   -- Уже есть предпосылки.
   Вскоре Таня сошла на своей остановке.
   День был жаркий, в квартире - духота. Таня раскрыла балкон и вышла подышать. Дождя давно не было, очень сухо, даже листья на деревьях стали желтеть и опадать. Да и деревья в их новом дворе, недавно посаженные, были весьма чахлыми и никакой свежести пока не приносили. Земля потрескалась, и налетающий ветерок гонял по двору пыль. Но справа виднелась обнадёживающая темная тучка. "Может, будет гроза?" -- с надеждой подумала Таня, а пока пошла принимать душ.
   Почувствовав себя обновлённой и посвежевшей, прошла в комнату. Раздался звонок в дверь. Кто это? Она никого не ждала. А вдруг? Но он же не знает номера квартиры? Мог выяснить у кого-нибудь.
   Сердце Тани слегка забилось, и она пошла открывать дверь. На пороге стояла её однокурсница Лариса с бутылкой шампанского. Выглядела она утомлённой и без излишних сантиментов прошла в комнату. Ларка частенько навещала её, и Таня не особенно удивилась.
   -- Ты чего это, с шампанским?
   -- Да так, -- невозмутимо ответила Ларка, -- пить очень захотелось... жарко на улице... - она пожала плечами, подняла брови, словно говоря: "что тут удивительного" и продолжала: - Зашла в ваш овощной и купила шампанского.
   Таня упала на диван и расхохоталась.
   -- Ну и оригиналка! Все бы так от жажды шампанское покупали.
   Ларка села в кресло, не дожидаясь приглашения, и стала обмахиваться подолом платья.
   -- Ну что ты смотришь? -- несколько удивленно посмотрев на Таню, произнесла она, -- бо-ка-лы неси!
   -- А нам с Манечкой шампанского в номер! А ты открывать-то умеешь?
   -- Ты что, не помнишь, как я в общежитии открывала?
   -- Действительно, как я могла забыть!
   Лариса жила с родителями, но частенько забегала в их весёлую сорок шестую, спасаясь от домашней скуки. Тане особенно помнился один вечер, когда они вдвоём с Томой вернулись из театра и, войдя в комнату, увидели такую картину: в комнате Ларка и ещё трое знакомых ребят, выпито уже немало. Май, тепло, Ларка стоит на окне и непонятно, что она там делает: то ли собирается выпрыгнуть, то ли декламирует стихи, то ли эти трое поставили её на окно и поют ей серенады? Ларка спрыгивает на пол, включает музыку, вошедших тоже вовлекают в круг танцующих...
   Наконец все сидят за столом, допивают оставшееся. Таня у раскрытого окна. Вдруг мимо её головы просвистела бутылка. Ещё сантиметры и могла бы попасть в голову. Это Стасу захотелось выкинуть пустую бутылку в окно.
   -- Ну, Стас, следующая бутылка будет в твоей голове, -- сердито говорит Таня.
   Долго она не могла забыть этот свист у виска.
   Бесшабашное студенчество, как давно это было...
   Таня поставила бокалы на столик и приготовилась к выстрелу. Но Ларка открыла шампанское очень грамотно, с легким пшиком, и вскоре они уже смогли утолять жажду...
   -- Слушай, Татьяна, а чего это у нас вечера выпускников давно не было?
   -- Не знаю, вялые все стали, безынициативные.
   -- Хоть бы посмотрели друг на друга. Стаса как-то видела -- лысеет...
   -- А у Потапова брюшко появилось, я его в экспрессе как-то встретила, - с удовольствием потягивая шампанское, сообщила Таня.
   -- Да... мужчины быстрее стареют, женщины лучше сохранились...
   -- Что будем делать с нашей одинокой жизнью? - вдруг спросила Таня.
   -- Ребёнка надо рожать. Тебе в самый раз, квартира есть... Мне с мамой и папой сложнее...
   -- Ты думаешь, это выход?
   -- Конечно. Уже - семья. Мужики, Бог с ними, обойдёмся, а вот ребёночка надо бы.
   Лариса подлила шампанского, бросила быстрый взгляд на Таню и проговорила:
   -- Костю давно что-то не видно, ты не знаешь, как он?
   -- Не знаю, -- пожала плечами Таня, -- откуда мне знать?
   -- Да ладно уж, не прикидывайся. Вышла бы за него замуж, детей бы уже растила...
   Таня вздохнула:
   -- Он, конечно, парень хороший, но некрасивый...
   -- Да брось ты, нормальный. С лица воду не пить... Он надежный человек, таких немного.
   -- Это верно...
   Ларка поставила на столик свой бокал и поднялась.
   -- Ну всё, жажду я утолила, -- проговорила она бодро, -- теперь можно меня накормить.
   Таня засмеялась и пошла на кухню.
   Ларка осталась ночевать, надо же было справиться с бутылкой шампанского. Как и Таня, она до сих пор не обзавелась семьёй и была свободна как птица. Оставалось только позвонить маме, чтобы не беспокоилась. Так они тянули весь вечер шампанское, периодически выходя проветриваться в лоджию. Наговорились, вспоминая студенческие вечеринки в общежитии. И Таня думала, что этого заряда той весёлой, бесшабашной студенческой поры хватило им ещё надолго, даже на воспоминаниях можно было продержаться несколько лет, пока они не станут совсем уж зыбкими и расплывчатыми...
  

Глава шестая

  
   Было начало сентября. Погода стояла чудная, бабье лето согревало своим поздним, мягким теплом. На работе поступила разнарядка: в субботу всем ехать в колхоз на яблоки.
   -- Ну, что ж, -- раздавались голоса Таниных сотрудников, -- на яблоки не на картошку.
   В автобусе Таня сидела вместе с Олечкой Селезнёвой, работавшей в её группе. Тёплая, солнечная погода создавала хорошее настроение. В автобусе было шумно, иногда пели песни, но слов многие не знали, и песни обрывались недопетыми.
   Серёжа пришел поздно, места сидячего ему не досталось, и он стоял впереди, всё время находясь в поле зрения Тани. Лены рядом не было. Он разговаривал со своими сотрудниками и не забывал поглядывать на неё. Взгляды снова становились игривыми.
   Таня, в свою очередь, была весела, рядом с ней стоял и острил Миша, и они с Олей весело смеялись. Вначале она старалась не смотреть в сторону Сергея, хотя и замечала, что он на неё смотрит. Но в какое-то мгновение все-таки встретилась с ним взглядом, и этот взгляд говорил, что ему нравится, как она смеётся, он словно напоминал ей о себе. И Тане захотелось обострить ситуацию, чтобы, наконец, всё прорвалось наружу. Она стала улыбаться ему открыто, не отворачиваясь, словно принимая его вызов.
   Ах так! Ну что ж, я тоже не боюсь твоих взглядов. Я принимаю игру и не буду делать вид, что ничего не происходит. Мне понятна твоя игра, и ты мне нравишься, я не буду этого скрывать. И смеясь над остротами Миши, она с лукавинкой, чуть насмешливо поглядывала на него. Пусть всё идет, как идет. Хватит этих недомолвок и игры взглядов. Она уже откровенно заигрывала с ним и смотрела кокетливым взглядом.
   Но вот, наконец, приехали. Им вручили корзины и ящики, и все рассыпались по саду. Девушки собирали яблоки, а ребята относили ящики. Таня работала с Олей.
   -- Кто же нам будет носить ящики, -- спросила Олечка.
   -- Собирай, не волнуйся, кто-нибудь найдется.
   Таня окинула взглядом сад, ища фигуру Сергея и заодно проверяя, с кем он, с Леной или нет. Лена в паре с девушкой собирала яблоки на другом краю сада. И в это время она увидела приближающегося к ним Сергея с Лёшей. Таня даже не удивилась. Она была почти уверена, что он появится.
   -- Помощники нужны? -- игриво спросил Сережа.
   -- Нужна грубая мужская сила -- ящики таскать, -- деловито произнесла Олечка.
   -- Ну вот, видишь, и носильщики появились, -- весело сказала Таня, обращаясь к Оле, -- а ты боялась.
   Ребята гоголями ходили вокруг них, слегка заигрывая и развлекая девушек, потом удалялись с полным ящиком и снова возвращались. Они были явно в ударе, острили и веселили своих подшефных дам. День был солнечный и теплый, яблоки хрустели на зубах у всех, а в воздухе разливался приятный яблочный аромат. Работалось хорошо.
   -- Держи красненькое и очень вкусное, -- Таня бросила яблоко Сереже, он попытался его поймать, но выронил. Таня засмеялась, а он чуть сердито блеснул на неё глазами, поднял яблоко из травы, а другое, вынув из кармана, кинул ей.
   -- А тебе зелёненькое, держи.
   Таня ловко поймала яблоко.
   -- Спасибо, -- сказала она и, повернувшись, пошла к яблоне, с которой сражалась Оля.
   Ребята понесли полные ящики и вскоре вернулись обратно.
   -- Как! Вы ещё не наполнили ящик? -- произнес Сергей. Оба изобразили крайнее удивление.
   -- Чем же вы тут занимались? -- вторил ему Лёша.
   -- Мы вам что, яблокоуборочные комбайны, что ли? -- возмутилась Оля.
   -- Помогайте, помогайте, не стойте, -- Таня слегка улыбнулась Сереже и попыталась дотянуться до высокой ветки. Сергей подошел, достал эту ветку, наклонил, и они вдвоем стали снимать с неё яблоки. Таня иногда смотрела на него. Он снова был в том самом свитере. Какая крепкая у него шея... и как идет ему этот свитер... Она вдруг представила, как он прижимает её к своей груди, а она зарывается носом в этот свитер...
   А он молчал.
   Работали часов до трёх без обеда и когда всё закончили, был объявлен обед. Собрались на краю сада всем отделом во главе с Федоровым. Он поручил Тане роль хозяйки. На импровизированный стол в виде большой клеёнки все выложили содержимое своих сумочек, а кто-то из мужчин достал вино.
   Самую красивую чашку Федоров поставил перед Таней и ей первой налил вина.
   -- Танюша, ты заметила, что я тебе лучшую чашку выделил?
   -- О, ну как же! Конечно, заметила.
   -- За наши успехи! -- провозгласил Федоров.
   -- За яблоки! Чтобы их было побольше и каждый год нас посылали на яблоки, а не на картошку.
   Таня балагурила, острила, с ней заигрывал Федоров, она отвечала на его реплики. "Пусть не думает, что я им очень занята, просто мне весело и хорошо", -- думала она, стараясь меньше смотреть на Сергея, но иногда всё же встречалась с ним взглядом. Сергей сидел напротив неё. Он больше молчал и только наблюдал за ней. А она была в центре внимания.
   Она пила вино, иногда бросая смешливый взгляд на Сергея. Он только изредка отпускал реплики. Чувствовалось, что балагурить он не умел или не хотел. А где-то сбоку сидела Лена...
   "Значит, между ними ничего нет? -- пробегали успокаивающие мысли в голове Тани. -- Они совсем не общаются". Она никогда не соприкасалась близко с Леной и совсем не знала - какая она. Лена сидела скромницей с краю, отказалась выпить вина, хотя все выпили. Таня не знала, всегда ли она такая и какой она бывает. Собственно она и знала её милой девушкой, весьма скромной и молчаливой. Видимо это было её амплуа.
   Федоров снова наливал Тане вино.
   -- Ох, Владимир Леонидович, споить меня хочешь, -- Таня весело рассмеялась. Сегодня она была в ударе, настроение - игривое и бесшабашное. За столом она больше кокетничала с Федоровым, хотя всё это было для него... для Сергея.
   До прихода автобусов оставалось ещё какое-то время, и уничтожив запасы съестного, все разбрелись, кто куда. Таня пошла к ящикам с яблоками, чтобы забрать свою куртку. И тут откуда-то, словно из-под земли появился Сергей. Таня вначале даже немного растерялась и смутилась. А он произнес:
   -- Пойдем, прогуляемся.
   Таня вдруг оробела. Она могла быть смелой и весёлой в общей компании, когда ты ни с кем и ничем не связана, когда можно перепасовать реплики другому или уйти из разговора и замолчать. Но наедине с мужчинами она была, к сожалению, не очень смелой, особенно с теми, к кому была неравнодушна. Она посмотрела на него немного растерянно, и вся её разбитная веселость улетучилась.
   -- Автобусы ещё нескоро придут, -- снова сказал он, тоже не очень смело, -- можно пока погулять.
   Ящики стояли на краю сада, дальше были деревья и неглубокая лощина, спускавшаяся к реке. Они пошли по этой лощине среди деревьев. Осень сделала свои первые мазки, и деревья уже не были однообразно зелёными. Сколько они шли, она бы не могла сказать, время остановилось. Было реальным только то, что он рядом с ней, что они наедине. Они уже скрылись в деревьях, и тогда он повернулся и привлек её к себе. В следующий миг она почувствовала тепло его губ, её руки ощущали тот самый толстый свитер, она была в его объятиях... Они целовались, временами отрываясь друг от друга, глядя в глаза и понимая, что случилось то, что должно было случиться.
   -- Я знаю, где ты живешь, -- сказал он, -- знаю твой дом, только не знаю квартиру. Можно я приду к тебе в гости?
   Он смотрел на неё с мягкой улыбкой, так же, как раньше, в первые дни знакомства. Таня отдалась течению, которое понесло её. Она подняла на него глаза и выдохнула:
   -- Приходи.
   Он снова целовал её, они уже сидели на траве, лежали на траве и им трудно было оторваться друг от друга.
   -- Ведь мы давно шли к этому, -- произнес он вслух те же мысли, что витали в её голове.
   -- Но я не всё понимаю... -- начала говорить Таня, но он не дал ей продолжить и снова прильнул к её губам.
   Наконец очнувшись, Таня подумала, что они довольно долго отсутствуют, и их будут искать, да и вообще слишком они все на виду и не стоит давать пищу пересудам.
   -- Нам нужно возвращаться, -- сказала она.
   -- Да, да, -- поспешно согласился он, -- но я хочу встретиться с тобой сегодня... я отпускаю тебя только на время. Можно я сегодня приду к тебе?
   -- Можно, -- услышала себя Таня.
   Он отходил от неё, постепенно отпуская ее руку, пятясь назад и не спуская с неё взгляда.
   -- Нам лучше прийти врозь, я пойду в эту сторону, -- сказал он и, повернувшись, пошел вниз. Но вдруг развернулся.
   -- Номер квартиры? Я забыл спросить номер твоей квартиры.
   -- Сто двадцать восьмая, -- крикнула Таня не очень громко и засмеялась.
  
   Вечером она, наконец, опомнилась и поняла, что их встреча сегодня выглядит не очень пристойно. Ведь уже поздно, скоро восемь часов, зачем же я разрешила ему прийти сегодня? И он, вероятно, знает, что я живу одна. А если он придет поздно, то... То это будет неприлично, вот так сразу...
   Она ужасно нервничала, ожидая Сергея, не зная как себя вести и что предпринять. Весёлой и разбитной она могла быть недолго, играя роль в компании, а на самом деле, сидела в ней старомодная скромница. Да и опыт близких отношений с мужчинами у неё был невелик. После не очень удачного романа с Димой она ни с кем не сближалась и уже успела отвыкнуть от присутствия рядом с ней мужчины.
   А, пусть все будет так, как будет! Пусть случится неизбежное, иначе можно замучить себя самоанализом. А может быть, мы просто разойдемся? Мы ведь еще ни разу не были наедине и не разговаривали откровенно. Может быть, мы не поймем друг друга... Одно дело отношения на расстоянии и совсем другое -- близко подойти к другому миру. Будут ли у нас точки соприкосновения, поймем ли мы друг друга? А может быть, у нас совершенно разные натуры?
   Но потом она вспоминала его мягкую улыбку. Ей близка была и эта мягкость, и деликатность, и некоторая застенчивость, а иногда блеск в глазах и смелый взгляд мужчины, который заставлял смутиться и волновал её...
   Наконец раздался звонок в дверь. Таня открыла... но это была племянница Юля.
   -- Ты чего так поздно?
   -- Мама послала за миксером, торт будем делать.
   -- А, да, я хотела вам отнести, да всё забывала.
   Таня прошла на кухню и постаралась как можно быстрее вернуться обратно, чтобы Юля не успела пройти в комнату и не уселась там надолго.
   -- Вот на, держи, маме привет, -- быстро проговорила она, давая понять, что аудиенция окончена.
   Юля ушла, и через несколько минут в дверь снова позвонили. На сей раз - это был Он.
   -- Кажется, вы заставляете себя долго ждать, -- произнесла Таня, открывая дверь и, стараясь придать непринужденность голосу, который все-таки дрожал. -- Проходите, пожалуйста, -- сказала она, картинно исполняя роль хозяйки.
   -- Я искал хорошего вина, но не нашёл, -- мягко и чуть смущенно сказал он и протянул ей коньяк, -- вот, что я купил.
   Таня приняла коньяк.
   -- А мы разве уже на "вы", -- спросил он.
   Кажется, они оба были слишком взволнованы. Таня засмеялась, и напряжение слегка спало. Но через минуту она снова вся напряглась. Она всё думала о том, как неправильно она повела себя, разрешив ему прийти в первый раз и вечером. Что он обо мне подумает? Да к тому же не случайный знакомый, а сотрудник, с которым долго будешь сталкиваться на работе. Надо было встретиться завтра, днем...
   Таня не одобряла легких связей. Целоваться она ещё могла, но дальше... Дальше был барьер. Ведь она слышала иногда рассказы самих же ребят, смаковавших подробности, об их легких победах и случайных связях. Ей не хотелось, чтобы так же рассказывали о ней. Может быть, она была старомодна. Ну что ж, какая уж есть.
   Сергей прошел по квартире.
   -- Стандартная, как у всех, смотреть нечего, - скромно заметила Таня. Как хорошо, что она "стенку" наконец купила! Хоть комната приобрела жилой вид. Правда шкафы она поставила в разных местах - два в торце и два сбоку, так ей казалось уютнее.
   -- Красивый подсвечник, старинный?
   -- Да нет, индийский, под старину.
   -- И картины? -- удивленно проговорил он. -- Это такая редкость.
   -- Это мой брат двоюродный. Он художник - любитель.
   -- Но у него хорошие картины.
   -- Он окончил художественное училище, но потом ещё институт одолел и работает архитектором. А это так, для души...
   -- И книг у тебя много.
   -- Да, книги я люблю...
   Таня накрыла лёгкий ужин на журнальном столике и поставила коньяк. Сели в кресла за столик. Сергей был при параде -- в костюме, светлой рубашке с галстуком. Он налил коньяк и поднял рюмку, Таня последовала его примеру. Когда отпила несколько глотков, тепло разлилось по всему телу, и напряжение спало. К тому же вёл он себя деликатно, и Таня постепенно освоилась с его присутствием. ?
   Они сидели рядом и негромко разговаривали. Вначале о том, что больше связывало, о работе. Оказывается, он уже полгода работал на их предприятии до того, как она его впервые встретила, только в другом здании. Сюда, в их КБ его переманил начальник лаборатории Борисевич, который тоже когда-то работал с ним.
   -- Нас с тобой одновременно произвели в ведущие инженеры, -- сказал он. -- Я видел твою фамилию в приказе. Ты молодец, немного женщин в ведущих. Но мне бы хотелось большего, я чувствую в себе силы.
   "Честолюбив, однако, -- подумала Таня, -- а может быть, это и хорошо. Мужчина должен быть честолюбивым".
   -- А почему ты перешёл на наше предприятие?
   -- У вас интереснее, у вас новые разработки.
   -- Ну и как тебе наш коллектив?
   -- Ничего. Мне нравится, что много молодых. Федорову повезло, быстро взлетел, наверное, волосатая рука?
   -- Да нет. Говорят, что никого, просто стечение обстоятельств.
   -- Я мало с кем общаюсь, я не очень люблю болтать.
   -- Я это заметила.
   -- Разговаривать люблю с близкими людьми и с тобой мне приятно говорить. Он посмотрел на неё долгим взглядом, глядя ей прямо в глаза, и положил руку на подлокотник её кресла. Таня чувствовала, что он становится ей всё ближе и ближе...
   Немного помолчав, он продолжал: -- Я люблю философию...
   -- Я тоже, -- произнесла Таня и улыбнулась, -- мы опять в унисон.
   -- Я предполагал... родство душ. А ведь немногие сейчас интересуются философией, считается, что это не нужно... Поэтому и разучились формулировать мысли, да и вести беседу тоже. - Он слегка постукивал пальцами по подлокотнику кресла, словно отстукивая ритм своей речи. - Ведь нужно уметь выслушать собеседника, уметь корректно возражать, а у нас чуть что -- резкости, чуть ли не оскорбления.
   -- Ну, в этом ещё наша советская непримиримость сказывается. Мы должны разить врага наповал, у нас ведь только одна правильная теория, оппонентов выслушивать не умеем. И ритм жизни - всё бежим, бежим, а подумать некогда, даже осмыслить прочитанное нет времени или разучились.
   -- Раньше ведь в вузах преподавали логику, риторику, а сейчас ничего этого нет, -- он посмотрел на неё и ещё раз улыбнулся. -- Мне приятно с тобой разговаривать...
   Таня тоже улыбнулась и отвела глаза.
   -- А что у тебя с Леной? -- вдруг спросила она, -- Хорошая девушка, вы что, с ней, расстались?
   -- Хорошая... -- произнёс он, не отвечая на её вопрос, и Таня тут же забыла о ней.
   Он внимательно посмотрел на неё.
   -- Я заметил тебя давно...
   -- Я тебя тоже...
   -- Я это видел.
   Они говорили и говорили, и чувствовали, что сближаются всё больше и радовались этому. Уже не было никакой напряжённости, им было совсем легко друг с другом...
   -- Просто удивительно, как хорошо мы понимаем друг друга, -- сказал он, пожимая её руку, лежавшую на подлокотнике, -- В моей жизни было всего несколько близких людей, с которыми я себя чувствовал так же хорошо. Я могу даже сосчитать... пожалуй ты - четвертая. Остальные мне безразличны.Рука его была горячей, коньяк приятно согревал, и Таня растворялась... Наконец она встала, включила музыку и пригласила его танцевать. Он был высоким и крепким мужчиной, и она утонула в его объятиях. Они что-то говорили, потом умолкали и смотрели друг на друга. Красивое его лицо то чуть хмурилось, то озарялось, и борода была ему к лицу... Они больше целовались, чем танцевали, и он спросил её:
   -- Можно я останусь у тебя?
   Таня решила долго не мучиться, иначе её сил просто не хватит, жеманиться и притворяться она тоже не умела, и выдохнула:
   -- Оставайся.
   К тому же она вся была пронизана теми горячими волнами, которые исходили от него, они парализовали её и лишили воли...
   Музыка кончилась, они остановились, он крепко прижал её к себе, обхватив обеими руками, и произнес:
   -- Я так давно хотел быть с тобой, но не думал, что это может случиться.
   Фраза эта поразила Таню, она прозвучала, как заклинание.
  
   ...Таня укрылась одеялом, ожидая, когда придет он, ей было холодно. Но вот он рядом с ней, он обнимает её, она поворачивается к нему и прижимается всем телом, и дальше всё уже в полусознании, беспорядочное и страстное... Разум отступил, остались только чувства и ощущения... Он был таким горячим, что сразу же воспламенил и её. Борода немного щекотала и возбуждала ещё больше...
   -- Как я счастлив, что я с тобой... -- он целовал её плечи, руки гладили её упругий живот, оба пьянели от телесной близости...
   Потом они лежали, прижавшись друг к другу.
   -- Какая ты вся упругая, какая у тебя гладкая кожа, я хочу посмотреть на тебя, я хочу видеть тебя всю. -- Он встал и направился к выключателю.
   -- Нет, нет! -- запротестовала Таня, по уши укрывшись одеялом. -- Не сейчас. Мне надо привыкнуть.
   Он снова лежал рядом и ласкал ее.
   -- Ты слишком застенчива.
   -- Я не привыкла.
   -- Ты что же, живешь вот так одна? У тебя никого нет?
   -- Лучше одной, чем случайные беспорядочные связи.
   -- Ну, не обязательно случайные.
   -- Не знаю, но у меня какой-то барьер, который мне трудно преодолеть, для меня это слишком серьёзно.
   -- Ты сама создаешь себе барьеры, ведь ты такая привлекательная, -- его губы были ласковыми и теплыми, но Таня как-то остыла после этих вопросов и не отвечала на его ласку. Она вспомнила Володю, встречи на квартире у подруги... Ох уж эти женатики. Вроде и есть у тебя мужчина, и нет его. Но Сергей продолжал целовать её, и снова она почувствовала нежность к нему. Он наклонился над ней, она увидела его лицо и поразилась, что он здесь - с ней! И произнесла вслух:
   -- Неужели это ты?
   -- Да, это я.
   -- И ты со мной?
   -- Да с тобой, моя радость.
  
   Утро следующего дня они снова провели в бурной страсти. Они так давно стремились друг к другу, что никак не могли насытиться. Спешить было некуда, и они довольно долго провалялись в постели. Затем, не спеша позавтракали на кухне и перешли в комнату. Сергей присел в кресле, Таня устроилась на диване напротив.
   Он стал расспрашивать её о личной жизни, о знакомых.
   -- Ты такая красивая, такая хорошая, почему ты не замужем?
   -- Ну как тебе сказать. В юных девушках я к этому не стремилась. А потом как-то не случилось того идеального сочетания, которое мне необходимо, чтобы я связала свою жизнь с этим человеком, -- Таня слегка поморщилась от тяжеловесности своей фразы. Как это непросто объяснить оказывается. -- Когда любили меня, я не любила, случалось, что я увлекалась, но не было взаимности с другой стороны, а когда была взаимная любовь, были какие-то третьи препятствия, которые мешали. И практицизма мне всегда недоставало.
   Таня умоляюще посмотрела на Сергея, ей было трудно говорить на эту тему, но он не унимался. Ей показалось, что он давно размышлял над этим.
   -- Я не могу через себя переступить, -- продолжала она. -- Я не могу без любви. Любовь для меня значит очень много.
   Он одобрительно улыбнулся ей, он её понимал.
   -- И долго ты вот так одна?
   -- Что ты имеешь ввиду -- близкие отношения? Несколько лет... - ответила она неопределенно.
   -- Как странно, молодая, красивая девушка и одна.
   -- У меня были знакомства, встречи, но близких отношений не было... после Димы.
   -- И кто он, этот Дима?
   -- Мы встречались полгода, а потом оказалось, что он женат. Он вначале скрыл от меня это. Сообщил уже тогда, когда я влюбилась. Он был здесь на учебе - год.
   -- Ты страдала, судя по тону воспоминаний?
   -- Страдала.
   -- Он, конечно, не прав, он должен был сказать тебе раньше.
   -- Он любил меня, но у него было двое детей. Он даже хотел развестись, но двоих детей оставлять нельзя. -- Таня вдруг рассердилась: -- Ах, перестань меня расспрашивать! -- И немного помолчав, добавила: -- И зачем я тебе всё это говорю?
   Ей вдруг стало грустно и жаль себя, даже слезы навернулись на глаза. И зачем он лезет в душу? Он понял её состояние, подошел и сел рядом. Обнял её, положив голову ей на плечо.
   -- Я хочу знать о тебе больше. Я хочу, чтобы ты была счастливой.
   Таня успокоилась, и ей даже понравилось его внимание к ней. Ведь не каждый будет интересоваться, чем ты живешь и что тебя волнует.
   -- Но всё это было давно и неправда, -- весело произнесла Таня, отмахиваясь от грустных мыслей.
   Ушёл он от неё после обеда. А Таня бродила по квартире, пытаясь осмыслить происшедшее.
   Утром следующего дня снова ехала на работу в автобусе. Очарование встречи несколько поубавилось, и она размышляла, как они встретятся сегодня, и будет ли продолжение, ведь они ни о чём не договаривались. Может всё так и останется случайным эпизодом?
   В автобусе она его не видела, но когда шла от остановки на работу, слышала, что сзади идет группа ребят из её отдела и оживлённо разговаривает. Таня не оглядывалась, не слышала его голоса, но чувствовала затылком, всей кожей, что Сергей идет с ними, с его молчаливостью голоса его можно и не услышать.
   И вдруг её пронзила мысль, что он просто поспорил с Лёшей, что добьется её, и это ему удалось. К тому же, когда он уходил, он был не таким, каким пришел. Вечером его глаза были влюблёнными, доверчивыми, то внимательными, то чуть растерянными. А когда уходил, он был смелее, развязнее. А может это естественно -- мужчина после победы. И Таня представила: вот он сейчас идёт, цинично смотрит на неё, и уже рассказал Лёше о своей победе. И она действительно услышала его голос, он был там, она не ошиблась. А у самого входа в здание она всё же оглянулась и встретилась с ним глазами. Он смотрел исподлобья, чуть растерянно, но внимательно. Ничего хорошего Таня не прочла в его глазах.
   На работе состояние было не очень радостное. Какая-то опустошённость. Ей всё вдруг представилось в чёрном цвете, и до конца дня на душе было скверно.
  
   Надо сказать, что Сергей был действительно горд своей победой. "Наверное, никому и в голову не придет, что кажущаяся такой недоступной Таня принадлежала ему, -- думал он. -- И как неожиданно всё получилось".
   Ещё в пятницу он и не предполагал, что такое может произойти.
   Ему давно нравилось её милое симпатичное лицо, серьезные задумчивые, иногда словно распахнутые большие глаза, милая улыбка с легкой грустинкой и живые искорки в глазах, когда она была весела. Нравилась её стройная ладная фигурка. Как-то вскоре, когда он появился здесь, в этом корпусе, он шёл по коридору, а впереди него шла девушка. Вдруг с ней поравнялся начальник соседнего отдела и, обняв её за талию, произнес: "Самая стройная девушка КБ". Именно тогда он обратил на неё внимание и стал наблюдать за ней. И чем больше он присматривался, тем больше она завораживала его. Вначале она казалась ему высокомерной и заносчивой, была она на виду, но потом ему случалось видеть её смутившейся и застенчивой, и он понял, что заносчивость у неё скорее от излишней застенчивости и ранимости. Он сам был таким. Он ничего не хотел вначале, он только присматривался, наблюдал за Таней. Но чем дальше, тем больше увлекался...
  
   После работы Таня задержалась в комнате, было много дел. И вдруг входит Сергей. Таня немного растерялась. Он тоже. Сел к ней за стол. Смотрит, молчит. А потом говорит:
   -- Можно, я приду к тебе сегодня? У тебя сегодня очень грустные глаза. -- И добавляет торопливо: -- Я просто посижу у тебя.
   -- Хорошо, приходи.
   И он исчез. У Тани потеплело на душе, она слегка улыбалась, сидя за столом, и ей уже не работалось. Тогда она собралась и пошла домой.
   А вскоре появился Сергей. Стоя в прихожей, они смотрели друг на друга сначала насторожённо, а потом обнялись. Таня обвила его шею руками, прижалась щекой к его щеке, и все страхи исчезли.
   И вечером тоже было хорошо. Они то сидели в креслах, то ходили по комнате и долго разговаривали. О чём? Уже и не вспомнить о чём. Ах, да! Вначале они выяснили, что он моложе её на три года.
   -- Но я этого не замечаю, -- сказал он.
   -- Я тоже. Ты такой солидный, что я рядом с тобой чувствую себя девчонкой.
   -- Солидный -- это как? Толстый значит? -- Он подошел к Тане и обнял её.
   -- Нет, не толстый, а мужественный.
   Таня прижалась к нему, почувствовала жар его тела и снова оказалась во власти тех горячих волн, которые исходили от него. И так сладостно было припасть к его губам... Они долго целовались, потом Таня всё же вырвалась из его объятий и села в кресло. Сергей сел на диван.
   -- А я был женат, -- вдруг сказал он, -- и у меня есть дочь...
   Ничего себе! Еще и это.
   -- Как с тобой всё сложно. Моложе меня, был женат, дети. Нет, от тебя надо быть подальше, -- весело произнесла Таня.
   А он вдруг достал какую-то бумагу и стал ей показывать.
   -- Вот, посмотри, это документ о разводе. Я развёлся летом...
   -- Но зачем, зачем ты мне это показываешь?
   -- Я хочу, чтобы ты знала.
   Но ты мог бы просто сказать об этом...
   Он остался до утра. Они уже не могли друг без друга.
   -- Ты знаешь, когда я была в горах, я чувствовала, что ты там был, -- говорила Таня, обнимая его и пряча голову на его плече. -- Я оглядывалась, искала тебя и не находила. Видимо там еще оставался кусочек твоей ауры.
   -- Как жаль, что я не поехал туда немного позже.
   -- Но мы встретились здесь.
   -- Да, конечно, -- поспешно сказал он, -- но сейчас несколько другой расклад.
   Таня не поняла о чём он, но спрашивать не стала.

Глава седьмая

  
   В продолговатой комнате, где работала Таня, стояло одиннадцать столов, два кульмана и два шкафа, и всё это плотно упаковано. Солнце грело их с утра и сейчас весело заглядывало в окно. Таня сидела позади и рассматривала спины сотрудников. Как хорошо, что мне никто не смотрит в спину. Только стол Сизова стоял сбоку, дабы шеф мог обозревать всех. "Начальник должен бдить", -- говорила Алла. В дальнем углу стояли два шкафа, один торцом к другому и за ними зеркало, где женщины прихорашивались. Сейчас оттуда доносились смешки, приглушенный говор -- это Инна демонстрировала джинсовое платье. Таня старалась углубиться в работу: рассчитаю площадь последних резисторов и можно нести схему на графопостроитель. Да, еще Олину топологию надо проверить. Говор за шкафами становился всё оживленнее. Да, обновка -- это хорошо, -- думала Таня, -- в обновке женщина как бы заново оживает, кажется себе интереснее и значительнее. Она не удержалась и присоединилась к кучке у зеркала. Инна стояла в центре, остальные рассматривали её.
   -- Где купила? -- спросила Таня.
   -- У фарцовщицы в туалете на Неглинной.
   -- Хорошее платье. Особенно для работы то, что надо, - одобрила Алла.
   -- Почему для работы? Я его и в пир, и в мир.
   -- Пожалуй, и я себе такое купила бы, - вздохнула Таня. Жаль, что для этого надо ехать в туалет аж на Неглинную.
   -- Поезжай, у неё их много было, думаю, еще не успела реализовать.
   -- Да я всё еще в строжайшей экономии сижу. Я же "стенку" недавно купила, снова в долгах.
   -- Женщина должна иметь обновки, -- Инна еще раз посмотрела на себя в зеркало, поправила поясок, -- от этого повышается тонус, улучшается настроение. А от моего настроения зависит климат в семье. Я мужу так и сказала.
   -- А он?
   -- А он согласился. Ему тоже приятно видеть меня весёлой и жизнерадостной. Я считаю, хотя бы раз в три месяца женщина должна иметь обновку. Если её подарит муж -- тоже неплохо.
   -- Какая разумная теория, надо взять на вооружение, - заметила Оля.
   В комнату вошел Сизов, смешки затихли и кучка, собравшаяся за шкафами, разбежалась. Сизов подозвал Таню к столу и сообщил:
   -- В командировку надо ехать, Таня, в Минск. Знаешь там объединение "Интеграл"?
   -- Ну а как же, знаю, конечно. И с кем?
   -- Лёша Ефремов от схемотехников должен поехать.
   Таня пошла по коридору, в надежде встретить Сережу и действительно встретила его.
   -- Меня отправляют в командировку в Минск. Знаешь, там есть полупроводниковое объединение "Интеграл"? И ваш Лёша Ефремов тоже, кажется едет.
   -- Я поеду с тобой. Пойду поговорю с начальником лаборатории, я его уговорю.
   Остались за кадром переговоры, которые провел Сергей, но уже через час он сообщил Тане, что едет вместе с ней. Ехать нужно было срочно, и Сергей помчался за билетами.
   Вечером они стояли в коридоре купейного вагона и разговаривали с сотрудником КБ Лисициным, который тоже ехал в Минск, оказался с ними в одном вагоне и очень им мешал. Таня с Сергеем временами поглядывали друг на друга и читали в глазах сожаление, что они не одни, и им никак не отделаться от назойливого попутчика, который никуда не уходил. Сергей всё же умудрялся её поцеловать в щёку или в висок, когда мешающий им спутник отворачивался, тайком сжимал иногда Танину руку, она чувствовала его тепло и хотелось остаться наедине, в своем мирке, где только они -- двое.
   Утром в Минске завтракать пришлось тоже втроём - в привокзальном ресторане, а потом всё же удалось обмануть Лисицина и улизнуть от него.
   Привокзальная площадь смотрела на них двумя башнями домов, которые стояли напротив и были словно врата города. Прошли немного пешком, вышли на площадь у Дома Правительства, смеясь и радуясь, как ловко они провели Лисицина. Город чистый и опрятный и не такой шумный и давящий, как Москва. Хотелось просто погулять, но надо ехать на работу. Сели в троллейбус и поехали на окраину города, где находилось предприятие.
   -- Где-то здесь у меня есть знакомые, -- говорила Таня, -- мы вместе были в горах. Девушка по имени Ева, сходим к ней в гости, если успеем, хорошо?
   -- Хорошо. Но, честно говоря, мне не очень хочется. Я плохо себя чувствую среди чужих людей. Лучше мы будем с тобой. Разве нам нужен ещё кто-то?
   Таня прижалась к нему.
   -- Конечно, не нужен.
   На заводе дама, ведавшая гостиницами, определила их в разные гостиницы. И как они её не просили, она была неумолима, равнодушно поглядывая на просителей. В Минске им предстояло пробыть три дня.
   Весь первый день провели на работе, а к концу дня, закруглившись на сегодня с делами, поехали устраиваться в гостиницы.
   Таня поселилась в центре, в гостинице "Беларусь". Сергей ждал, пока она оформилась, потом вместе они поехали искать его жилище. Как им хотелось поселиться вместе, в одном номере! Но по суровым советским законам это было невозможно. Вы ведь не в Париже и не в Ницце.
   -- Как же мы будем так далеко! -- сокрушались оба.
   Сергея гостиница была подальше, долго ехали по центральному проспекту, который, конечно же, носил имя Ленина, но в названиях остановок звучал и местный колорит: сквер Янки Купалы, площадь Якуба Коласа. Проехали почти в самый конец проспекта, вышли у Ботанического сада. Потом им указали на противоположную сторону улицы, где вглубь уходила какая-то улочка, и в весьма затрапезном доме находилась гостиница.
   Наконец, устроили и Серёжу на ночлег, он пошел закинуть вещи в номер, а Таня осталась в вестибюле, сидела на диване и разглядывала панно из соломки, висевшее на стене. Серёжа вернулся очень быстро, и они вышли в прохладу вечера. Хотелось посидеть в ресторане, но теперь они были далеко от центра и мысль о том, что нужно куда-то ехать в душном троллейбусе, удручала. И они шли, куда глаза глядят, обсуждая свои дальнейшие действия. Но вскоре, к своему удивлению, наткнулись на прелестный ресторанчик, под названием "Каменный цветок" -- круглый и уютный, да ещё с варьете.
   В зале царил полумрак, окна задрапированы тёмнокрасными шторами, обстановка интимная и праздничная, что соответствовало их состоянию. Они сели за столик у стеклянной стены, прикрытой шторами. Таня поставила локти на стол, хотя и знала, что так делать нельзя, положила подбородок на сцепленные руки и смотрела на Сергея. Хорошо! Хорошо, что есть столик на двоих, хорошо, что нет рядом никаких Лисициных, хорошо, что их здесь никто не знает, они словно одни в этом мире. И они улыбались, глядя друг на друга. Было всё еще узнавание друг друга, но этот чужой город, где они были вдвоем, где не было никаких помех, сближал их очень быстро. Уже нескрываемая любовь светилась в их глазах.
   -- Как хорошо, правда? - произнесла, наконец, Таня.
   -- Хорошо, -- согласился он. -- Здесь хорошо. В Москве будет трудно, -- вдруг добавил он.
   -- Почему? -- спросила она.
   -- Нет, давай не будем об этом. Давай будем говорить о нас. О тебе. Это удивительно, но ты для меня теперь очень близкий человек. - Он немного помедлил, затем слегка потянувшись к ней, произнёс: -- Я люблю тебя.
   Таня обомлела. Для неё объяснение в любви всегда было подарком, если это говорилось искренне. А в искренности слов Серёжи она не сомневалась, весь его взволнованный вид говорил об этом.
   -- А ты? - он внимательно, чуть исподлобья посмотрел на неё.
   -- Я? -- Таня растерялась, -- Я боюсь влюбляться, -- сказала она, глядя на него влюбленными глазами. -- Я могу очень сильно влюбиться и буду страдать, если это вдруг оборвётся...
   -- Нет, ты не будешь страдать...
   Он что-то ещё говорил, говорил, но в голове у Тани звенела лишь одна фраза, слаще которой не было ничего на свете: "Я люблю тебя!"
   А об остальном не хотелось и думать...
   Вскоре разговаривать стало трудно, так как началась программа варьете. Они только изредка обменивались репликами и смотрели представление. А когда оно закончилось, все стали танцевать. Тане хотелось танцевать, но Сергей танцевать не любил и соглашался только на медленные танцы, где можно было слегка передвигаться под музыку. К тому же в медленных танцах можно потихоньку целоваться, отчего они никак не могли удержаться.
   -- Как же мы теперь будем, в разных гостиницах?
   Таня вздохнула и с сожалением посмотрела на него.
   -- Таковы суровые законы советской действительности.
  
   Три дня, проведенные в Минске, были сплошным счастьем. Было так хорошо, что даже трудно было поверить, что всё это наяву. Здесь их никто не знал, и никто им не был нужен.
   На следующий день они были на работе только до обеда, а остальное время провели в городе.
   Минск поразил их своей чистотой? Весь центр, который они обошли, был какой-то ужасно чистенький и ухоженный. Много цветников, газончиков, аккуратно подстриженных лужаек, бордюрчиков и даже скамеечек, где можно посидеть. И валяющегося мусора почти не видно. Видимо, граждане, живущие в чистоте, уже не могут просто так взять и бросить мусор на асфальт. Кое-где улицы украшали скульптурные группы, как на проспекте Машерова - динамичные фигурки, радующие глаз.
   Забрели в Троицкое предместье. Двух- трёхэтажные разноцветные домики, видимо, недавно отреставрированные, словно вышедшие из сказки, рассыпались на небольшой горе и в них расположились то антикварный магазинчик, то кафе, то художественная выставка. Прошли вдоль реки в сторону проспекта и у цирка наткнулись на небольшое кафе, где и решили поужинать.
   Сергей был сегодня какой-то ошалелый. Он смотрел на Таню влюблёнными глазами и целовал потихонечку везде, где они только оказывались рядом: в транспорте, в магазине и просто на улице. Таня иногда смущалась -- вот как сейчас, когда они на улице выстаивали очередь в кафе, и укоризненно смотрела на него. Но Сергей не унимался и говорил, отвечая на её укоризненный взгляд:Ну и что? Ну и пусть.
   Было такое ощущение, что в Зеленограде его что-то сковывало, давило на него, а здесь он как-то весь помолодел и стал немного мальчишкой.
   Вечером после ужина в кафе погуляли ещё в сквере Янки Купалы. Сначала прогулялись вдоль реки, затем постояли у фонтана. Фонтан изображал ночь под Ивана Купалу -- две стройные девичьи фигурки с венками: одна примеряет венок, другая опускает его в воду. Девушки загадывали свою судьбу.
   Уже стемнело. Уходить не хотелось.
   Сергей обнимал Таню, стоя чуть сзади, положив голову ей на плечо.
   -- Ты сегодня какой-то ошалелый, что с тобой?
   -- Что со мной? Неужели так трудно понять?
   Он развернул её к себе и посмотрел вопросительно. Таня молчала. Он тоже не отвечал и стал целовать её.
   -- Меня тянет к тебе как магнитом. Как я влюблен в тебя, ты не представляешь! И как хорошо здесь, в Минске, вдали от всех. Там, дома сложнее... - закончил он почему-то на грустной ноте.
   Но пора возвращаться в гостиницы. Как же им не хотелось расставаться! Это советское расселение было просто издевательством над ними! И у каждого из них номер был ... с соседями.
   Он проводил её до гостиницы.
  
   В последний вечер Таня, наконец, выкроила время и позвонила Еве.
   -- Таня, ну надо же, где ты? Приезжай сейчас же ко мне!
   -- Да нет, Евочка, я уже уезжаю.
   -- Ну почему? -- разочарованно протянула она. -- Как же так...
   -- Ты уж извини, не получилось. Ты получила от меня фотографии? Виктор мне целую кучу прислал.
   -- Да, получила. Ну как вы?
   -- Вижусь со Светой часто, мы с ней подружились. А как ты, как Игорь? Пишет?
   -- Да, пишет и звонит. Я так люблю его, ты не представляешь.
   -- Представляю... -- проговорила Таня.
   Они стояли в телефонной будке вместе с Сережей, он целовал её в ухо, щекотал усами и бородой и мешал разговаривать. Таня чуть не расхохоталась от щекотки, но всё же сдержалась.
   -- Мы скоро поженимся, -- услышала она в трубке.
   -- Ну и молодцы, мне Игорь тоже очень понравился, рада за тебя. Ну что ж, милая Ева, до свидания.
   -- До свидания, очень жаль, что не увиделись.
   -- Я сегодня уезжаю, - и Тане было жаль, но не могли они отдать ещё кому-то те часы, которые выпали им двоим. - Возможно, я ещё приеду в командировку, тогда зайду обязательно. Мне очень понравился ваш город, и люди очень хорошие. Ну всё, целую.
  
   В пятницу они уехали в Москву. Позади остались счастливые дни...
   Утром с вокзала поехали прямо к ней. Разобрали сумки и приняли душ.
   -- Ну вот, как прекрасно с дороги принять душ, -- говорила Таня, выходя из ванной и вытирая на ходу волосы полотенцем. -- Твоя очередь.
   Серёжа сидел на диване, уткнувшись в какую-то толстую книгу.
   -- А, да, сейчас иду.
   Проходя мимо, чмокнул её в щеку.
   Таня расчесывала волосы перед зеркалом, слыша звуки льющейся воды из ванной и отфыркивания Сергея. Улыбнулась. Наконец-то мы не в разных гостиницах.
   -- Ты домой пойдешь? -- спросила Таня, когда он появился, наконец, с мокрой головой.
   -- Нет, не пойду. Я остаюсь здесь.
   Днём возились по хозяйству, готовили вместе обед. Сергей чистил картошку, помогал Тане. Но временами, сталкиваясь друг с другом, они забывали о делах и целовались.
   -- Как смешно, -- говорила Таня, отрываясь от поцелуя, -- застряли в проходе на кухню, как будто не виделись вечность. У меня даже ножик в руках.
   -- Нет, ножичек ты, пожалуйста, оставь, -- Сергей потянул её за руку на кухню. -- Положи его на стол. Вот так. А теперь можно продолжить.
   Он обнял её, и поцелуи продолжились.
   -- Вечером устроим праздничный ужин, хорошо? -- Сергей вопросительно посмотрел на Таню.
   -- А какой у нас праздник?
   -- Как какой? Уже неделя, как мы вместе!
   -- А-а? Действительно, как же я не сообразила.
   Пропылесосив ковер, Сергей вошел на кухню.
   -- Ну что ещё сделать?
   -- Какой ты сегодня трудолюбивый?
   -- Женщин надо баловать... иногда.
   -- Ну что ж, тогда вынеси мусорное ведро. Мусоропровод за лифтом, знаешь, да?
   -- Отсылаешь, значит?
   -- Но ведь ненадолго.
   Кучу дел уже переделали, и Сергей сидел у окна, отдыхая от трудов. Таня не могла долго находиться без него, пришла и села к нему на колени. Легонько поцеловала и улыбнулась. Но этого было достаточно, чтобы его страсть соскочила с крючка. На Тане была легкая разлетающаяся блузка и шорты. Под блузкой не было ничего. Вначале он гладил ее коленки, затем рука скользнула под блузку и дотронулась до нежной кожи ее груди. Сладкая истома охватила её, его рука гладила её грудь, и становилось нестерпимо... Таня прильнула к его губам, её соски под его руками набухли и стали твердыми... Он поднял её и отнес на диван.
   Дальше было какое-то сумасшествие, скороспешное раздевание друг друга, они словно рвались друг к другу через все преграды разделённого проживания, своего сегодняшнего воздержания и наконец-то соединились.
   Когда изнеможённые, раскинулись на диване, оторвавшись друг от друга, Сергей произнёс:
   -- С этого нужно было начинать наше утро. Я уже изнемогал без тебя. А ты всё по хозяйству...
   Таня рассмеялась...
   А вечером был праздничный ужин.
   Накрыли журнальный столик, и Таня удалилась в ванну приводить себя в порядок. Сняла домашнюю одежду, надела удлиненную тёмную юбку и яркую шелковую блузку с пышным рукавом и воротником апаш, красиво распадавшимся вокруг шеи. Подкрасилась, подкрутила плойкой концы не очень длинных, но всё же доходивших до плеч волос, ещё раз оглядела себя и вышла в комнату. Посмотрела на Сергея скользящим светским взглядом, легкой походкой прошла вглубь комнаты и развернулась, позволяя себя рассмотреть. Глаза Сергея говорили, что выход был эффектным.
   -- Какая ты красивая сегодня, -- сказал он, не спуская с неё глаз.
   Тёмные каштановые волосы красиво оттеняли её лицо, подкрашенные глаза казались еще больше, лицо озаряла улыбка и какое-то сияние исходило от неё.
   -- Так ведь сегодня у нас праздник.
   Таня села в кресло.
   -- Ты сегодня будешь королевой. -- Он всё ещё смотрел на неё, потом вдруг засуетился. -- Давай ещё наденем на тебя побольше украшений.
   Он принёс шкатулку. Надел на шею золотую цепочку и стал надевать кольца.
   -- Серёжа, ну зачем столько колец?
   -- Королева должна сверкать драгоценностями.
   Затем, отступив на шаг, посмотрел на неё. Таня и сама чувствовала себя королевой. Ещё бы не быть ею при таких восторженных глазах, глядящих на тебя!
   -- Ты королева, а я сегодня твой паж и должен сидеть у твоих ног.
   И он сел на пол рядом с её креслом.
   -- Серёжа, ну перестань, я плохо тебя вижу. Сядь, пожалуйста, в кресло, рядом со мной. -- Таня, улыбаясь, смотрела на него. -- Королева велит вам сесть рядом.
   Но Серёжа не поднимался.
   -- Я так счастлива, -- сказала Таня и провела рукой по его голове.
   Он взял её руку и прижался к ней губами. Руки у неё были нежные и гладкие...
   -- У тебя красивые руки.
   -- Я знаю... мне это часто говорят, -- сказала она. -- Как же ты будешь разливать вино, мой верный паж? С пола ведь неудобно?
   Серёжа наконец поднялся и сел в кресло напротив.
   Сегодня у них был "Токай" -- золотистое вино, наполненное солнцем. Они пили друг за друга, за обоих вместе... А потом танцевали. Таня вначале поставила Челентано, но он ей сегодня не понравился, и она достала пластинку Хампердинка, которую слушала как-то у Веры, и он её сразу очаровал. Она немного покружилась под музыку одна, потом взяла Серёжу за руку и потянула танцевать.
   Голос Хампердинка был создан для влюблённых. От его песен ещё больше замирало сердце, он словно объяснялся в любви за них... Можно молчать и только смотреть друг на друга, а музыка скажет всё...
   -- Тебе нравится?
   -- Очень. Ты умеешь создавать праздничную атмосферу. У меня давно не было такого восторга в душе и такого праздника.
   -- А говорил, что не любишь танцевать.
   -- Только с тобой.
   Они танцевали торжественно и нежно, как и подобает танцевать с королевой. Мелодии Хампердинка несли их по волнам любви и создавали какое-то особое настроение и очарование.
   -- Как хорошо, что не знаем слов, правда? - говорила Таня. - Только мелодия, чувства и настроение.
   -- Да, хорошо, -- тут же согласился он.
   Но потом Таня не удержалась, оторвалась от партнёра и стала танцевать вокруг него, импровизируя на ходу. Она любила танцевать, с наслаждением отдавалась музыке и шла вслед за ней... Руки её то опускались, то поднимались в истоме, она кружилась вокруг Сергея, дразняще - небрежно поглядывая на него...
   -- Вот так, -- рассмеялась Таня, когда музыка кончилась, и она упала в кресло. -- Театр закончился.
   Сергей молча сел рядом, глядя на неё. Он был покорён.
   -- Хочу вина, -- капризно сказала Таня. Она сегодня была весела и игрива.
   Сергей тотчас налил ей вина.
   -- За королеву, -- негромко сказал он.
   Таня улыбнулась и сладко заглянула ему в глаза. Лицо её сияло. Вечер был прекрасен.
   -- Ты удивительная, -- говорил он.
   У Тани замирало сердце. Как это хорошо -- слышать вот такие слова и как не часто это случается.
   -- Ты такая красивая сегодня...
   -- Это от счастья, -- улыбнулась Таня.
   Сердце Тани плавилось от любви, несмотря на её протесты, ведь она не хотела влюбляться. Да, собственно протестов уже и не было. Какие-то ещё были в Минске, в начале их пребывания, а теперь она отдавалась своему счастью, их любви... Она нашла в Сергее многое, что хотела бы видеть в своем избраннике: друга, который понимает её, чуткого человека, имеющего душу и внимательного к её душе, умеющего любить и любимого. Мужчину с приятной внешностью, на которого хочется смотреть, сильного и мужественного, за которого можно спрятаться, и в объятиях которого можно утонуть, мужчину, который её волнует и разжигает ей кровь. Ещё никогда она так не отдавалась чувственной любви, как с ним...
   -- Ты моя прелесть, -- говорил он ей, когда уже ничто не разделяло их...
   И даже ночью, когда она спала в его объятиях, " ты моя прелесть", -- бормотал он в полусне.
  
   В понедельник начались будни, и они отправились на работу. Правда, к автобусу шли отдельно, чтобы не возбуждать лишних пересудов. Тане это было не нужно, и немножко покоробило, почему она должна прятаться - она не понимала. Но он так захотел и пошёл на остановку назад. В автобусе они словно встретились случайно на виду у других.
   Вечером он снова был у неё. Теперь они уже не расставались. Теперь они все дни были вместе, в её квартире.
   Дня через два вместе поехали в Москву. У Тани была запланирована поездка в патентную библиотеку, а у Серёжи на предприятие, являвшееся заказчиком разработки новой микросхемы.
   Прохладным утром тряслись в четырехсотом экспрессе, тесно прижавшись друг к другу.
   -- В три часа дня у Пушкина, не забудь, -- напутствовал её Сергей в метро у "Белорусской", где он выходил на пересадку.
   В патентной библиотеке было пусто, Таня долго рылась в ящиках, отыскивая нужные материалы, перелистывала карточки, делала выписки в тетрадку, заказывала ксерокопии тех, что могли оказаться полезными. Провозилась долго и чувствовала, что опаздывает на встречу с Серёжей. Быстро сдав все патенты, выскочила на улицу.
   Что делать? Ехать в метро? Пока добежишь, пока сделаешь пересадку - есть ли смысл? Ведь здесь и пешком недалеко. И она отправилась пешком, поглядывая на часы. Часы неумолимо ползли к трём. Опоздала! Таня максимально ускорила шаг. Шла очень быстро, но совсем не задыхалась, шагала легко, словно летела на крыльях любви, совершенно не чувствуя усталости.
   У памятника Пушкину было как всегда многолюдно, но её глаза очень быстро нашли Сергея. Он прогуливался перед памятником со стороны улицы и пока не видел её. Ничуть не утомившись, сияя улыбкой, Таня подошла и тронула его за плечо. Сергей повернулся и тоже просиял. Сгрёб её в охапку, а Таня повисла у него на шее. Они ведь столько не виделись -- целых шесть часов!
   -- Заждался? -- спросила Таня.
   -- Да. Я уже стал опасаться, что ты там погребена под своими патентами.
   -- Я так спешила, ты не представляешь!
   -- Не страшно. Опоздала всего на десять минут, стоило ли так волноваться.
   Они прошли к фонтанам. Сергей держал Таню за талию и говорил с легкой насмешливостью:
   -- Думал, не идти ли мне тебя спасать. Вот только читательского билета у меня с собой не было, поэтому я мучился -- что же мне теперь делать?
   Таня улыбалась.
   -- Нашла я не так уж много, но пусть уж лучше меня Сизов обругает, а я буду гулять с тобой.
   Сергей не удержался и поцеловал её в щеку.
   Посидели у фонтана, слушая журчание воды и любуясь струями, блестевшими на солнце и рассыпающимися на множество искрящихся капелек. Осеннее тепло приятно согревало, было так хорошо, что ни о чем не хотелось думать. Её рука лежала в его руке, спиной она прислонилась к нему, его дыхание слегка шевелило ей волосы. Хотелось долго сидеть вот так рядом и молчать.
   Но спустя мгновение Сергей встрепенулся.
   -- Не знаю как ты, но я не обедал? Надо бы нам решить, где будем обедать.
   Таня задумалась. Да, мужчину без обеда долго не продержишь.
   -- Ты знаешь, мне хочется посидеть в кафе "Прага".
   -- Но это же далеко, -- взмолился Сергей.
   -- Давай купим по мороженому и пройдемся по бульварам. Мне хочется прогуляться, -- она умоляюще посмотрела на него, и он сдался.
   Поедая мороженое, они пошли по Тверскому бульвару.
   -- Пушкин ведь стоял здесь, на этой стороне, -- сказала Таня. Я прочла об этом у Марины Цветаевой. Они в детстве часто ходили сюда, к "Памятникпушкину". И когда его перенесли на противоположную сторону, москвичи долго не принимали этого. Представляешь?
   -- Да? А нам уже трудно представить, что могло быть иначе. Кажется, что Пушкин всегда там стоял. Сила привычки, -- заключил Сергей.
   На детской площадке малыш карабкался на ежика. Здесь было несколько деревянных поделок, и гуляли малыши с мамами.
   -- А сколько твоей дочери? -- спросила Таня.
   -- Четыре года.
   -- Ты рано женился? -- произнесла она, не то спрашивая, не то утверждая. Он ведь ей уже говорил об этом.
   -- Да. Это была моя первая школьная любовь, первая женщина, и я был у неё первой любовью. Но когда мы поженились, уже всё заканчивалось и вскоре закончилось совсем. Я считал себя обязанным жениться, и она так считала. Но вскоре я понял, что не нужно было этого делать. А теперь мы стали совсем чужими. Нет, мы не ругались, не обзывали друг друга, мы просто равнодушны.
   Таня пожала его руку и ничего не сказала. Эта история её растрогала. Ей всегда было жаль, когда гибнет любовь, даже чужая, когда расстаются люди, любившие друг друга. В ней всё еще сидела вера в большую любовь... на всю жизнь. Не совсем осознанно и чётко, но подсознательно сидело в ней такое чувство. Таня посмотрела на Серёжу с вниманием и сочувствием и произнесла вслух то, о чем думала в эту минуту:
   -- Жаль. Мне всегда жаль, когда умирает любовь, даже чужая.
   -- Ты чуткая и славная. -- Он немного помолчал и продолжил: -- Мы оформили официальный развод -- летом.
   -- Да, ты мне говорил.
   Стало немного грустно, и какое-то время шли молча. "Видимо, для него это событие, если он снова об этом вспомнил, - думала Таня. - И ощущение обретённой свободы переживает заново. Снова холостяк. "Считал обязанным жениться..." - значит в нём развито чувство долга?"
   -- А вот церковь, где венчался Пушкин! -- воскликнула Таня, когда они дошли до Никитских ворот. -- Знаешь?
   -- Кто же этого не знает, Танечка. Неужели я так сер, что ты могла в этом сомневаться.
   -- Бывают мужчины, которых не интересуют всякие сантименты. Пойдем поближе.
   И они обошли вокруг церкви, где давно уже никто не венчается.
   -- Неужели это в самом деле было, и здесь ступала нога Пушкина и Натальи Николаевны? Как трудно в это поверить! Правда, Сережа?
   -- Кажется, что человечество существует только сейчас, при нас и мы бессмертны... и вечно молоды, да?
   Сергей повернул Таню к себе, провел рукой по ее лицу, окинул взглядом красиво очерченные длинные брови и встретился с её большими глазами.
   -- Я не могу представить, что ты можешь быть другой. Я хочу, чтобы ты была вечно молодой и красивой. Его губы приблизились к её губам, и в это мгновение она спросила:
   -- Послушай, а Лена, которая у вас работает, что у тебя с ней?
   Он встрепенулся и замер. Таня ждала ответа.
   -- Я ждал от тебя этого вопроса, -- сказал он, поднял на неё глаза и быстро проговорил: -- Я не хочу с ней, я хочу с тобой.
   "Ну что ж, -- подумала Таня, -- больше мне ничего и не нужно".
   И они пошли дальше по Суворовскому бульвару.
   В кафе стояла очередь. Таня с Сергеем пристроились в хвосте. Становилось прохладно. Толстый вязаный кардиган, в который Таня была одета, уже не согревал её. Всё-таки осень на дворе. Она поёжилась, Сергей всё понял, обнял её сзади, прижал к себе, согревая своим теплом. Стояние в очереди затягивалось.
   -- Серёжа, -- Таня развернулась к Сергею, -- ты постой, а я пробегусь по Арбату. Отпустишь? Не часто ведь бываю в Москве.
   -- Ну, иди. Только не задерживайся.
   Таня прошла до Вахтанговского театра, намереваясь купить билеты в театр, но так ничего и не подобрала. Заскочила в "Самоцветы" -- полюбовалась украшениями. Время, так медленно тянувшееся в очереди, очень быстро и незаметно проскочило в бегах. Когда она вернулась к "Праге", Сергея в очереди уже не было. Таня с трудом пробилась в кафе, преодолевая недовольство очереди и уверяя, что там её ждут. И действительно, только вошла, как тут же увидела его, сидящего недалеко за столиком. Она виновато улыбнулась и присела к нему.
   -- Так незаметно пролетело время, -- оправдывалась Таня, -- я действительно очень спешила.
   -- А я уже сделал заказ.
   Он видимо сидел здесь давно, успел о чем-то передумать и насупиться. Был он совсем не такой, каким она его оставила полчаса назад. Сидел, погружённый в свои мысли и был какой-то взволнованный и немного торжественный. Принесли вино и закуски.
   -- Я решил, что мы не часто бываем в Москве, и по такому случаю заказал вина.
   -- Ну и прекрасно.
   Сергей разлил вино, и они подняли бокалы.
   -- За нас? -- не то вопросительно, не то утвердительно произнесла Таня.
   Он улыбнулся ей.
   -- За нас.
   Таня немного отпила и поставила бокал.
   -- Нет, ты выпей. Ты выпей ещё, -- вдруг торопливо заговорил он. -- Я хочу тебе что-то сказать.
   Он подождал, пока она отпила ещё вина.
   -- Таня, -- произнес он как-то особенно торжественно. -- Я сейчас сидел и думал о нас. Мне так хорошо с тобой... -- он замолчал и положил свою руку на её руку, лежащую на столе. -- И я хотел бы, чтобы ты всегда была рядом со мной. Я хотел предложить тебе стать моей женой. Меня не смущает разница в возрасте, я этого не чувствую, но...
   Таня слушала, как заворожённая, она чувствовала, что он думал об этом, пока сидел один. Но лицо у него было не очень радостное, что-то мучило его, в нём шла какая-то большая внутренняя работа.
   -- Есть одно "но", -- он вскинул на неё тревожный взгляд.
   Таня догадалась, что речь идёт о Лене, но вслух ничего не стала говорить.
   Он помолчал, потом снова сказал:
   -- Да, будет трудно, но я всё решу...
   Таня видела, как он переживал, и не стала больше ни о чём спрашивать. В ней, в отличие от Сергея, сейчас царила легкость, может быть от быстрой пробежки, и не хотелось её растерять. Она не очень беспокоилась. Ну что ж, есть препятствие, но оно устранимо. Она хорошо запомнила его фразу: "я не хочу с ней, я хочу с тобой". Это подсознательно сидело в её голове, и именно это было главным обстоятельством. Сергей был очень взволнован, и она сейчас больше беспокоилась о нём, чем о себе, она переживала вместе с ним.
   -- Я люблю тебя, -- снова продолжал Сережа, выйдя из своих раздумий.
   Он был сегодня такой торжественный и трогательный, что Таню тоже охватил какой-то трепет.
   -- Я... я тебя тоже ... люблю... -- произнесла она эти удивительные, но трудные слова, потому что для неё это было слишком значительно. Она никогда не произносила их просто так. "Ну вот, -- думала Таня, -- теперь всё сказано".
   Они смотрели друг на друга. Как же удивительно это сближение. В эти мгновения не было для каждого из них более близкого человека, чем тот, чьи глаза были так близко, совсем рядом...
   "Какой он тонкий и душевный человек", -- думала Таня и вдруг начала говорить:
   -- Я себя ругала иногда, что слишком привередлива, что может быть я не права, когда мне казалось, что это не тот человек, какой мне нужен. Ты знаешь Овчинникова из второго отдела? Уж как он за мной ухаживал -- цветы дарил, в рестораны приглашал, один раз встретил на улице и тянул прямо за руку, -- засмеялась она. -- Но не было у меня к нему никаких чувств, и не лежала душа. И мне так трудно переломить себя, заставить... Но оказывается... когда я встретила того человека, какой мне нужен, так и сомнений никаких нет. Я точно знаю, что это он.
   Она тронула его руку. Сергей улыбался.
   Поздно вечером они вернулись домой. По дороге Таня снова вспомнила слова Сергея. Значит, всё-таки у них были более серьёзные отношения. Но если он со мной, значит с ней всё кончено?
   Дома, уже в постели, прильнув к плечу Сергея и обнимая его, Таня говорила:
   -- Во мне до сих пор жила неистребимая вера в счастливую любовь, в любовь на всю жизнь. Может быть, я кажусь наивной, но себя не переделаешь. Я понимаю, что я романтик, но ведь бывает такая любовь, и мне хотелось, чтобы и у меня она была. И вот теперь я счастлива: ведь ты любишь меня, и я люблю тебя, и это счастье.
   Сергей молчал и только крепче прижимал её к себе.
   А Таня всё продолжала:
   - Ты мой ангел, тебя мне послал Господь....
  
  

Глава восьмая

  
   Сергей сидел на работе за своим письменным столом, а справа от него сидела Лена. Он старался не встречаться с ней взглядом. У них уже было несколько малоприятных сцен, и он боялся очередной. Она приходила на вокзал, чтобы проводить его в Минск, хотя он запретил ей это. Он отсылал её домой, она не уходила и устроила сцену. Но ему всё же удалось отправить её домой, и с Таней они не встретились.
   Теперь Лена сидела и молчала. Сергею тоже не хотелось с ней говорить. Это было тяжело. Вообще на работе он был постоянно под её наблюдением, и это омрачало его.
   Он, конечно, был виноват перед ней.
   Когда он пришел сюда работать, он как раз переживал трудный период в своей личной жизни -- думал о разводе. Лена, которую он встретил в лаборатории, была хорошей, внимательной слушательницей. Они быстро подружились, и ему было с кем поделиться всеми проблемами развода. Чувствительный по натуре, он не всегда хорошо себя чувствовал в грубом мужском обществе, и друзей-мужчин у него было немного, а по-настоящему только один, школьный друг Витя. Женщины были тоньше, внимательнее и с ними он чувствовал себя комфортнее.
   Лена была милой приятной девушкой, и вскоре их отношения стали более тесными. И он уже успел пообещать ей, что они поженятся. В предвкушении предстоящей свободы Лена ему подвернулась первой, и он увлекся ею. Но теперь ему казалось, что он поспешил. Он радовался своей свободе, ведь кругом было столько красивых и приятных во всех отношениях девушек. Что поделаешь, если его привлекают хорошенькие женщины. Нет, он не был ловеласом и не волочился за каждой юбкой, хотя был страстен, и любил женщин. И они любили его... Но отношения с женщинами у него тоже были непростые, так как он сам был и слегка застенчив, и раним. Ему нужна была не только женская привлекательность, но и женская мягкость, и душа. Он не выносил пренебрежительного отношения к себе. Ему нужно было, чтобы его понимали...
   Когда он рассказывал Лене о своём разводе, о распавшейся семье, она слушала его со вниманием, не перебивала, сочувствовала и понимала. И это нравилось ему. Она смотрела на него с благоговением и преданностью в глазах и тогда, когда он говорил о работе или высказывал какие-то суждения. Она обожала его, считала его умным, и это ему льстило. Он был неразговорчив в компаниях, но наедине любил поговорить, особенно с женщинами, перед которыми можно блеснуть умом. Он часто солировал, а она внимала ему. Но в последнее время она стала его тяготить, преданность в её глазах начинала надоедать.
   Теперь была Таня. А в Тане было столько всего, что он не переставал ей удивляться. Теперь он любил Таню и хотел быть с ней. Но перед Леной у него были обязательства, и развязать этот узел оказалось непросто. Он собирался поговорить с ней, но, видя её скорбные глаза, никак не мог решиться.
  
   Вечером он был у Тани. Весь вечер ходил за ней по дому, то целовал, то просто останавливал и смотрел на неё, словно боялся, что она исчезнет.
   -- Как мне хорошо с тобой... Как ты мне нужна... Если бы я знал, что я тебе также нужен...
   И опять эти слова поразили Таню. Разве она не достаточно выразила свою любовь? Она обняла его и поцеловала.
   -- Мне тоже очень хорошо с тобой.
   -- Но ты слишком независимая...
   -- Ну а как же иначе? Ведь в этой жизни я могу полагаться только на себя. Мы живем в двадцатом веке, и женщина должна быть независимой... - Таня посмотрела на него и улыбнулась, -- но это не мешает мне тебя любить.
   Он обнял её и крепко прижал к себе.
   -- Ты меня раздавишь, -- взмолилась Таня.
   Вместе они уселись на диван.
   -- Ты такая хорошая.
   -- То-то я чувствую, спина у меня чешется.
   -- Почему?
   -- Крылышки режутся, наверное.
   Сергей засмеялся, и Таня вслед за ним.
   -- Где они, где эти крылышки?
   -- Ой, Сережа, не щекочи, -- Таня вырвалась и села в кресло. -- Почитай лучше книжку. А я в ванную пойду, постираю кое-что.
   Когда Таня вернулась в комнату, он действительно сидел, углубившись в книгу.
   -- Что читаешь?
   -- Да вот Пикуля у тебя нашел -- "Фаворит". Он тебе нравится? Сейчас он в моде и многие заполняют им домашние библиотеки. Одна знакомая библиотекарша поделилась как-то со мной, что Пикуля библиотечного она регулярно теряет и меняет на что-нибудь другое. Представляешь?
   -- Да, бедные читатели. Ты знаешь у меня к нему отношение двойственное. Первая вещь, которую я у него прочла -- "У последней черты" о Распутине. Плевалась. Столько мерзости, что хочется отмыться после этого. Какое-то сплошное копанье в грязном белье и подглядывание в замочную скважину. А ведь это жизнь государства, это история, не только той пошлостью, о которой он пишет, была заполнена жизнь.
   Ведь почему царица цеплялась за Распутина, у неё же был неизлечимо больной ребенок -- сын.
   -- Я собственно прочёл его "Реквием каравану" -- мне понравилось. Он же сам служил юнгой в войну на Северном флоте.
   -- Да, я знаю, мне "Реквием" тоже понравился и еще "Битва железных канцлеров".
   -- Да-да, я тоже читал с удовольствием. Причем он его значительно сократил, роман был растянут, ему посоветовали сократить, отчего он только выиграл.
   -- Очень интересная получилась книга, динамично развиваются события: высокая дипломатия: Бисмарк, Горчаков... А после этого я начинала читать "Слово и дело" и бросала, не выдерживала, опять столько пошлости.
   -- А "Фаворит"?
   -- А "Фаворит" снова понравился, не всё, но в целом хорошо. Во-первых, фигура Потёмкина. Не могу судить, насколько достоверно он описан, но человек государственный и сделал для России немало: присоединение Крыма, причем без войны, с помощью дипломатии, изгнание турок с юга России, основание новых городов -- Херсона, Николаева, Екатеринослава, Мариуполя, их заселение, строительство, разведение садов и многое другое -- это всё Потёмкин! Создание Черноморского флота, многие нужные преобразования в армии -- это тоже Потёмкин. И как же он забыт! Я заглянула в историю -- у меня лежат вузовские учебники, я купила на случай, если захочется просветиться по какому-нибудь вопросу, и ничего не нашла. Нет даже упоминания фамилии. И о многих важных исторических событиях по одной, две строки.
   -- Ну хватит, хватит, я тоже прочту эту книгу, потом обсудим дальше, -- запротестовал Сергей, но Таню прорвало. Теперь перед ним была та деловая женщина, которую он встречал когда-то в КБ и наблюдал за ней на расстоянии.
   -- Да я уже не о книге, я об истории! До чего же плохо написана наша история! Победы Румянцева Задунайского в первой русско-турецкой войне, победы Суворова -- взятие Очакова, Измаила, ну как можно так скупо! А царствование Екатерины II? Знаешь, что там написано, как главная характеристика её правления: "Классовые противоречия, боязнь крестьянских войн..." А ведь при Екатерине II произошло усиление государства на международной арене, поколеблено многовековое господство Турции в Европе, победы флота: Орлов, Ушаков - это же всё при ней!
   -- Что это на тебя сегодня нашло? Ну, прямо лекция по истории.
   -- А что ты думаешь, мы девочки-дурочки? Отнюдь. Мы очень даже любознательные.
   -- Особенно некоторые. Я согласен с тобой, история у нас ведь началась с 1917 года, а всё до того скороговоркой прописано. Вот и Пикуля можно уважать за то, что им много перекопано. Ну может быть, мы на этом и закончим дискуссию?
   -- Конечно, Серёженька, на этом и закончим.
  
   Сентябрь подходил к концу. Они всё время были вместе, то есть в её квартире. По улицам не гуляли, и у Тани складывалось ощущение, что он прячет их отношения. И однажды на работе Таня пошла обедать и увидела, как Сергей идет в столовую вместе с Леной.
   Что это? Почему он с ней? Я считала, что у них всё кончено? Таня повернулась и пошла в буфет, но он её все же заметил. Приходил в буфет, пытался что-то говорить, сгладить ситуацию. После обеда пришел в комнату, сел у Таниного стола.
   -- Ты всё еще сердита? Ну вот, одна сердитая, другая уже плачет, а я не могу ничего делать, не работается.
   Вечером Таня была грустной. Ей всё время хотелось спросить Сергея: "Что все это значит?" Но она не решалась. Он тоже был не весел. Таня почувствовала, как что-то тягостное повисло между ними. Весь вечер они провозились на кухне, разделывая, обпаливая и общипывая цыплят, которые Тане удалось раздобыть в преддверии давно обещанного новоселья, намечавшегося на ближайшую пятницу. Тощие, синеватые птицы с длинными свисающими шеями предназначались в цыплята-табака. Хозяйственная суета немного отодвинула объяснение и только перед сном, в темноте, лёжа в постели, она все же сказала ему:
   -- Что-то мне непонятны твои отношения. Ночуешь ты у меня, обедать ходишь с ней, бываешь еще на квартире у своей бывшей жены... Не слишком ли много женщин?
   Он молчал.
   -- Ты разве с ней не расстался?
   Гнетущая тишина. Он молчит, а потом быстро проговаривает:
   -- Я с ней не расстанусь... я обещал на ней жениться и должен выполнить своё обещание.
   У Тани всё похолодело внутри. Ей казалось, что вот сейчас у неё сердце разорвется на части, и она умрет.
   -- А как же я?
   -- Я тебе ничего не обещал.
   Пауза. Он поворачивается к Тане, обнимает её и молчит. Вслух Таня произносит:
   -- Значит, мы должны расстаться, если ты не можешь расстаться с ней.
   -- Нет, нет, мы не расстанемся, -- шепчет он, обнимая её.
   А у Тани слёзы уже катятся по щекам. Только не выдать себя! Она повернулась к стене и затихла.
   Эту ночь Таня почти не спала. Она была раздавлена его фразой. Было ощущение, что на неё рухнул небосвод, что рухнула вся вселенная, в которой она жила в последнее время. Она плакала, отвернувшись от Сергея, когда он уже спал. Подушка была мокрой. Ей казалось, что лучше бы у неё действительно сейчас разорвалось сердце, и она умерла. И так просто разрешилась бы проблема. Но, к сожалению, в наше время так не умирают.
   "Вот и всё, -- думала Таня, -- вот и рухнула моя любовь." Слова, которые были сказаны им раньше и сейчас никак не совмещались. Голова тяжёлая, а в душе пустота. Как будто кто-то прошёлся сапогом.
   Утром, словно каменная, Таня пошла на работу. Перед выходом из дома она произнесла, собрав всю свою выдержку:
   -- Я не буду больше с тобой встречаться.
   На работе нужно было держаться так, чтобы никто ничего не заметил. В углу за шкафами подпудрилась, подкрасила губы и выйдя в люди, старалась держать на лице спокойную маску, а ведь нужно ещё и работать. Голова гудела и плохо соображала.
   Работать она в тот день не могла. Кое-как дотянула до обеда, отпросилась у начальника и поехала в город. Села на экспресс и уехала в Москву. Бродила по Москве, шла, куда глаза глядят, пока не обнаружила себя на бульварах. Вначале хотела пойти по Тверскому бульвару, но вспомнила, что там она была с Сережей. По этому бульвару она шла к счастью... под руку с Серёжей...
   Какое же оно хрупкое это счастье.
   Тогда она повернула и пошла в другую сторону, по малолюдному Страстному, Петровскому... Брела по городу, смотрела на людей и ей казалось странным, что мир не рухнул, что он существует, что люди идут и смеются. И им нет дела до той боли, которая сейчас разрывает её душу.
   И эту боль причинил ей тот, благодаря которому она вознеслась до небес...
   И рухнула.
   Посидела на скамейке на Страстном, где было малолюдно. День тихий, безветренный, листва на деревьях подёрнулась золотом, торжественность и грусть расставания ощущалась и в природе. Слёзы сами лились из глаз, и трудно было их остановить. Было ощущение, что её почти убили, но не добили, оставили мучиться. Она ведь уже успела поверить, что может быть счастлива с любимым человеком и будет с ним вместе отныне и навсегда. Её чистая душа наивно предполагала, если он с ней, значит, у него не может быть никого другого.
   Потом поднялась и пошла дальше. Шла долго и добрела до Сретенского бульвара. Ходила и думала: ну как же можно вот так? Ведь ещё недавно он ходил за мной по дому и говорил: "Как мне хорошо с тобой! Как ты мне нужна. Если бы я знал, что я тебе также нужен". Неужели он притворялся?!
   Нет, он не притворялся, но всё гораздо сложней, чем я думала. Таня перебирала в памяти всё, чем были заполнены эти дни после сада... Вспоминала его признания, его ласки...
   Ну почему я не могу быть счастливой? Не суждено? А ведь я так хотела, так ждала взаимной, счастливой любви. Я всё еще надеялась, что это возможно и успела поверить... Почему так всё противоречиво в этом мире? Ну зачем, зачем нужно было вторгаться в мою жизнь, если он уже пообещал жениться на другой? Ну, а если мне не обещал, то можно меня ранить вот так? Ведь он и мне успел сказать эти слова, но я не уцепилась за них, и не стремилась застолбить своё положение. Мне нужна была любовь, прежде всего. И если мы любим друг друга, как же мы не можем быть вместе?
   Таня сидела на зелёной скамейке, не видя никого и ничего. Она все пыталась решить какую-то сложную противоречивую задачу, которая никак не решалась...
   Перед ней неторопливым шагом прошла молодая женщина. Таня, наконец, очнулась и посмотрела вслед этой незнакомке. Женщина, не останавливаясь, слегка повернула голову в одну, потом в другую сторону, она явно кого-то искала.
   "Пришла на свидание" -- подумала Таня и стала наблюдать. Это немного отвлекло её от грустных мыслей. Женщина прошла по аллее, села невдалеке на скамейку, но снова встала и пошла обратно в сторону Тани. Теперь можно было её разглядеть. Ей было лет тридцать семь, она была ещё стройна, одета в элегантный костюм и туфельки на каблучках. Женщина была погружена в себя и не замечала Таниного наблюдения. Чувствовалось, что она взволнованна, видимо давно не была на свидании. Она чему-то улыбалась слегка, погруженная в свои мысли, затем достала флакончик духов и надушилась. Таня улыбнулась, она даже начала симпатизировать этой незнакомке. Её волнение передалось и ей, и она как бы вместе с ней стала ждать. Но вот незнакомка встрепенулась, и Таня увидела, как по аллее по направлению к ней двигался высокий темноволосый мужчина. "Ну вот и дождалась", -- подумала Таня и почувствовала, что её мрак немного рассеялся. Свидания продолжаются, жизнь не остановилась.
   Но пора возвращаться домой.
   Дома было хуже. Она сидела на диване -- оцепеневшая, уставившись в одну точку и думая о том, что всё. Всё кончилось. Голова страшно болела, и ей стало казаться, что она сойдет с ума или что-нибудь сделает с собой.
   "... Любовью, жизнью иль колесами она раздавлена -- всё больно..."
   Чьи это стихи? Блоковские? Она сидела в темноте и думала, что надо идти к людям, надо куда-то идти, иначе что-нибудь случится. Таня оделась и пошла к сестре.
  
   У сестры кипела жизнь. В комнате стоял невообразимый шум, Вера пронеслась мимо неё с веником и совком.
   -- Что у вас случилось? -- успела спросить её Таня.
   Из комнаты доносились крики.
   -- Она первая на него напала, -- кричал, чуть не плача, Женя.
   -- Она напала, а ты зачем помчался, как угорелый.
   Вера сметала черепки. Кажется, это были останки её любимой вазы. Женя сидел на диване, держа на коленях щенка Круза. На Таню смотрела милая удлиненная мордаха с карими невинными глазами. Когда все немного утихомирились, Таня, наконец, услышала от Веры членораздельный рассказ о том, что здесь произошло.
   Недавно по настоянию Жени в дом был взят двухмесячный щенок -- доберман. Но в доме была ещё кошка -- Алиса. Алиса жила здесь несколько лет, чувствовала себя хозяйкой дома и вдруг! Вдруг в доме, в её владениях появился пес. Теперь куда ни повернись -- везде пахло собакой! Мало того, её, эту собаку постоянно гладили, Женя носил её на руках, а про существование Алисы словно забывали. Один только папа удостаивал её своим вниманием. Стерпеть такое положение Алиса, конечно, не могла и при всяком удобном случае била щенка лапой. Вот и сегодня Круз приблизился к Алисе, Алиса ударила его лапой по морде, Круз завизжал, Женя бросился за Алисой, Алиса кинулась в гостиную и прыгнула на шкаф. Разъярённый Женя кинулся к ней, кошка спрыгнула на тумбочку и... И на пол полетела любимая Верина ваза, черепки которой и были недавно убраны. Вот такая грустная история. На Таню как-то сразу обрушилась жизнь большого и сложного семейства, она отвлеклась и немного успокоилась. Ей пришлось выступать в роли миротворца, дабы примирить разбушевавшую семью. В суете незаметно прошел вечер, домой она не пошла и осталась ночевать у сестры.
  
   Утром пришла на работу немного просветлённая. А вскоре возле её стола вырос Сергей:
   -- Ты почему дома не ночуешь? Я ждал тебя до половины двенадцатого, весь промёрз.
   Оказалось, что он пришел минут через пятнадцать после того, как она ушла к сестре. Таню тронуло, что он так долго ждал её.
   -- Я приду вечером. Если ты не возражаешь?
   Он смотрел на неё настороженно и слегка улыбался. На душе у Тани потеплело оттого, что ждал так долго, оттого, что пришел вот сейчас сюда, оттого, что и у него в глазах беспокойство. Она не смогла отказать и промолчала. Долго сердиться она не могла.
   Вечером он был особенно ласковым, внимательным и предупредительным. Он ловил её взгляд, пытаясь угадать её мысли. Таня не вспоминала о последнем разговоре и старалась говорить на отвлечённые темы. Безоблачность исчезла, но, встречаясь взглядами, они понимали, что расстаться они тоже не могут.
   И всё же Тане было грустно, ничего не хотелось и как некстати это новоселье! Сергей бросил взгляд на её грустное лицо и тоже спросил:
   -- А как же новоселье?
   "При таком настроении - какое новоселье!" - думала про себя Таня.
   -- Не знаю. Никакого новоселья не будет.
   -- А как же цыплята?
   -- А я сейчас возьму их за шеи и повыбрасываю с балкона, -- сердито сказала Таня, встала, пошла на кухню и стала в темноте смотреть в окно.
   Вскоре она услышала его дыхание за своей спиной. Он обнял её и проговорил:
   -- Жалко цыплят, не выбрасывай их, пожалуйста, лучше мы их вдвоем съедим.
   Таня повернулась к нему, улыбнулась, обвила его шею руками, он обнял её и крепко прижал к себе. Так они стояли, не шевелясь. Таня щекой ощущала его волосы, бороду, слышала его дыхание, ей казалось, что она могла бы стоять так вечность. Так хорошо было ей в эту минуту, что она долго не отпускала его. Они снова были вместе.
   И вскоре он сжимал её в объятиях, когда они соприкасались уже каждой клеточкой своего тела, когда уже не разобрать где он, где она... Вот он снова с ней, живой и теплый, и разве могло быть иначе, разве можно их оторвать друг от друга, ведь они уже неразделимы... Как же можно после этого стать чужими, когда ближе уже ничего не может быть?
   И снова вернулось ощущение полноты жизни. Любовь их в эту ночь была какой-то неистовой, словно они испугались, что могут действительно потерять друг друга.
   На следующее утро Таня думала, что жизнь продолжается и, пожалуй, не стоит отменять новоселье. Да собственно никто ей этого не позволит. Она никого не приглашала с работы, у Сергея не будет лишних проблем на этой почве. Было решено, что сотрудников она пригласит в следующий раз. А сейчас должны были прийти просто её друзья, в основном студенческой поры.
   За завтраком Сергей сказал:
   -- Ты знаешь я, наверное, буду не очень хорошо себя чувствовать в чужой компании. Ты хочешь, чтобы я пришел?
   Ну как можно спрашивать?
   -- Хочу, -- ответила Таня и умоляюще посмотрела на него.
   -- Хорошо, я приду.
   Таня с благодарной улыбкой посмотрела на него. Конечно же, она не сможет быть радостной, если его не будет и весь вечер будет думать о его отсутствии. Она уже так прикипела к нему, что не мыслила себя одну, и чувствовала себя половинкой чего-то целого.
   После работы Таня в поте лица трудилась на кухне, готовя стол. Первыми пришли Ларка и Люда с мужем Андреем и присоединились к нарезанию салатов, так что стол готовили сообща. Пришли её однокурсники, некоторые с мужьями, а некоторые без оных, а также те, с кем она начинала работать и подружилась.
   К половине седьмого стол накрыли, но Сергея всё не было. Остальные гости пребывали в нетерпении, и Таня провозгласила:
   -- Пора начинать. Рассаживайтесь.
   Веселье покатилось, в комнате стоял шум, многие курили, особенно женская половина и постепенно образовалась дымовая завеса.
   -- Женщины, не курите, пожалуйста! -- взмолился мужской голос.
   -- Во времена настали -- мужчины умоляют женщин не курить.
   Таня помахала руками, разгоняя дым. Сама она не курила или почти не курила, разве что иногда в компании могла покрасоваться с сигаретой в руках и с трудом переносила дым.
   -- Девчонки, идите курить в лоджию или на площадку, -- взмолилась она.
   -- Андрюша, включай музыку, -- распорядилась Ларка и потащила Андрея танцевать.
   Таня тем временем думала, что Сергея до сих пор нет. Ей стало казаться, что он не придет. Это было дурным знаком. Она слегка потанцевала, дабы вдохновить гостей, в это время вернулись курильщицы, и она понеслась на кухню включать духовку, чтобы жарить тех самых спасённых цыплят. Дверь в лоджию была приоткрыта, и ей показалось, что кто-то её зовет. Она подняла голову и увидела Серёжу. Он выглядывал с соседней лоджии, выходившей на площадку. Таня ахнула и помчалась на лестничную площадку, затем за лифт и к лоджии, откуда появился Серёжа. Она страшно обрадовалась его появлению. Выглядел он продрогшим, и она кинулась его целовать и тормошить, чтобы он разогрелся.
   -- Я уже промёрз здесь.
   -- Так что же ты не заходишь?
   -- Я опоздал, подошёл к дверям, слышу шум, много голосов и мне стало как-то не по себе... Ты же знаешь, я не люблю шумное незнакомое общество.
   -- Ну пойдем скорее, там согреешься.
   Таня ввела Сергея в комнату и представила:
   -- Познакомьтесь, это Сергей, мой приятель.
   Многие взгляды были оценивающими. Ага, Танин кавалер... Ничего, недурен, только очень насупленный...
   -- Ну тогда ещё раз за новоселье!
   -- А шампанское, шампанское ещё есть? -- это, конечно же, спрашивала Лара -- большая любительница шампанского.
   -- Так уже пили шампанское.
   -- Но так и не выстрелили в потолок, это не новоселье.
   -- Ещё чего, -- возмутилась Таня, -- ты будешь мне ремонт делать после этих выстрелов?
   Снова все пили, ели, стоял общий шум и гам.
   -- Граждане, хватит есть, смотрите, чтобы в вашей голове жующая часть не стала больше думающей, -- Слава, муж давней подруги Иры говорил редко, но весьма остроумно.
   -- А что ты предлагаешь?
   -- Танцы.
   Таня танцевала медленный танец с Сережей. Он смотрел на неё, целовал ей руки, всё было как прежде, всё было хорошо, будто и не было того ночного разговора и слёз... По крайней мере, она старалась об этом не вспоминать. Она была уже в том возрасте, когда прекрасно сознавала, что хорошее настроение нужно создавать себе самой, постаралась сбросить с себя всю тяжесть и забыть о неприятностях. Серёжа снова был с ней, танцевал только с ней, для него существовала только она, и она была благодарна ему за это. Танцевал он только медленные танцы и когда пошла быстрая музыка, он сел. Но Таня усидеть не могла, танцевала вместе со всеми, а Серёжа наблюдал за ней, и это вдохновляло.
   Таня была очень пластичной, прекрасно владела своим телом, импровизировала на ходу и хорошо чувствовала музыку и ритм. Сергей сидел и наблюдал, как она танцует. Пока он не был с ней близко знаком, он даже не подозревал, что она так хорошо танцует и может быть такой игривой в танце. Он видел её только на работе, и там она слыла девушкой строгой и серьёзной. А здесь был какой-то бесёнок. Вскоре слегка запыхавшаяся Таня села рядом с ним. Она посмотрела на него, в глазах блестели искорки и ожидала, что он скажет.
   -- Ты танцуешь лучше всех, -- негромко сказал он, и Таня была польщена, потому как были здесь ещё две её подруги, которые тоже танцевали хорошо. "Но я лучше всех", -- слова Сергея ласкали слух. Она по-детски радовалась похвалам, но это не кружило ей голову, она никогда себя не переоценивала, а возможно даже наоборот, была слишком скромна. По крайней мере, ей так казалось.
   Время близилось к одиннадцати, но веселье было в полном разгаре. Кое-кто уже ушел, остались самые стойкие и самые заводные.
   -- Таня, давай "Кармен-сюиту"! -- кричала ей Люда. Шали у тебя есть? Будем танцевать!
   Да, они с Людой иногда танцевали под "Кармен-сюиту". Таня пошарила в своём гардеробе, извлекла длинную цветную юбку с оборками, когда-то они были в моде и их брали с собой на юг летом или здесь в городе одевали на "уикэнд", и нашла две шали. Сбегали с Людой на кухню, приоделись и под музыку Бизе-Щедрина стали танцевать нечто зажигательное, цыганско-испанское... Таня кружилась, вскидывая ногой оборки своей юбки, взмахивала шалью, поводила плечами, изображая то страсть, то недоступность...
   И вся её жизнь -- коррида!
   Она почти не видела Серёжу, но его присутствие зажигало её, и боль сердца словно тоже рвалась наружу в неистовстве танца.
   Это было здорово!
   Все остальные гости смотрели на них с Людой.
   Но вот одна сторона пластинки кончилась, Таня и Люда остановились, чуть запыхавшись, и засмеялись.
   -- Всё! Хватит! - вскричала Таня.
   -- Ну, молодцы!
   Таня с сияющим лицом повернулась к Серёже, взмахнув шалью. Кажется, ему понравилось.
   Наконец все гости ушли, и они остались одни.
   Кое-как сгрузили грязную посуду в раковину, растолкали пищу в холодильник и на балкон.
   -- Завтра выходной, всё успеем сделать не спеша, - махнув на горы посуды, сказала Таня и посмотрела на Серёжу. У обоих в глазах стоял вопрос, но, кажется, примирение состоялось.
   -- Ты молодец! Ты здорово танцуешь!
   -- Да, я такая, -- сказала Таня, лукаво глядя на него.
  
   Боль утихла, и Тане стало казаться, что того разговора как бы и не было. Но уже не было и той безоблачности, в которой они пребывали вначале, и поселилась грусть.
   Таня должна была идти в отпуск -- отгулять оставшиеся две недели, пока октябрь, иначе в темном и глухом ноябре отдыхать будет уж совсем тоскливо. Она подумывала о Риге. Лиля с Павлом очень радушно приглашали её, и она собиралась к ним. Кстати и Виктор не забывал её и слал письма.
   Но как же Серёжа? Когда она начинала думать о Серёже, то чувствовала, что уезжать ей не следует. Но что же делать? Не сидеть же здесь, дома? И она стала говорить ему о своем отъезде. Но на следующий день у неё сильно болело в правом боку живота, похоже было на аппендицит. Таня терпела целый день, но утром всё же пошла к врачу.
   "Ну вот, -- думала Таня, -- может быть, всё и решится само собой и ехать не придется". Врач-хирург, молодой мужчина приятной наружности долго мял её живот, спрашивал: "Так больно? А так?". И почему-то уже нигде не было больно так как вчера. В заключение врач покачал головой и сказал:
   -- Живот красивый, но я у вас ничего не нахожу.
   И снова надо было решать: ехать - не ехать.
   А вскоре она снова увидела его на работе, идущего вместе с Леной. Таня не могла видеть его рядом с ней. И тогда она окончательно решила, что уедет в отпуск, а он пусть остается с ней, если ему так хочется.
   Накануне отъезда, они собирались вечером посидеть и отметить её отъезд. Но в этот же вечер Сергея пригласили сотрудники в ресторан, обмывать повышение окладов. Он сказал Тане, что не будет там задерживаться, что они еще посидят вдвоем, и вот теперь она, приготовив ужин, сидела одна и ждала его.
   Тем временем Сергей сидел в ресторане, в мужской компании -- шесть человек во главе с Фёдоровым, и было не очень весело. Ему больше по душе был интимный круг близких ему людей. И пустой треп также был не нужен, ему больше нравилось молчать или вести задушевные разговоры с близкими людьми. К тому же его сегодня раздражал Борисевич, а раздражался он очень быстро. Фёдоров же напротив был в ударе, чувствовал себя легко и непринужденно, много говорил.
   А ведь он часто общается с Таней. К тому же не женат. Имеет ли он к ней интерес? Да, но она принадлежит мне, а не ему, а он этого не знает. Иногда ему хотелось поделиться с Лешкой, который был весьма любвеобилен и делился с ним своими победами и связями, иногда случайными, их у него было довольно много.
   Но нет, Таня не случайная девушка со стороны, её слишком знают в отделе, она слишком авторитетна, и он не хотел, чтобы о ней трепали языки и никому не говорил о своих отношениях с ней.
   В ресторане звучала музыка, мужики стали закисать одни, без женщин, и кое-кто уже отправился на поиски партнерш. Сергей курил и смотрел на танцующих. С Фёдоровым вихлялась какая-то весьма шустрая девица. Сергей смотрел на них и думал о Тане. А ведь они даже не подозревают, как она хорошо танцует. Никто из них не знает этого, ни Фёдоров, частенько беседующий с ней в кабинете, ни Лёша, что-то подозревающий об их отношениях с Таней. Только он, Сергей знает это. Он и сам не мог предположить раньше, что Таня так преображается, когда танцует. Он не выдержал и сказал Федорову, уже снова сидевшему рядом:
   -- В нашем отделе есть девушка, которая очень хорошо танцует.
   -- Да? -- оживился Федоров, предвкушая любопытную историю. -- И кто же?
   -- Не скажу -- секрет.
   -- Кто же это может быть? -- игриво продолжал Фёдоров, но так и не сообразил. К тому же был провозглашен тост, и все выпили по очередной рюмке.
   -- Что же ты не пригласишь кого-нибудь танцевать? -- подтолкнул его Фёдоров.
   -- Не хочу, -- ответил Сергей.
   Фёдоров удалился к своей сегодняшней пассии.
   Сергей танцевать не любил. Разве что с Таней. К концу пребывания в ресторане настроение у него испортилось окончательно. Это пьяное застолье в мужской компании подействовало на него отрицательно. Слишком долго он просидел в раздумьях, и мысли его были уже совсем мрачными. Всё перепуталось в его голове, все женщины. Он не знал, что ему делать с ними со всеми. То есть с двумя, с которыми теперь была связана его жизнь. Они совсем замучили его к концу вечера. Он злился на Таню, которой нужно было решить всё сразу, а если это невозможно? Которая не пытается его удержать, а всё прогоняет, хотя он и видит, как она борется с собой. Он злился на Лену, потому что постоянно чувствовал себя под её надзором, и ему никуда от неё не деться, ведь она всегда с ним рядом. Он жалел её, потому что не мог видеть её слез, потому что знал, что он для неё значит.
   Как он устал от всех этих сложностей! Как решительно он был настроен вначале, но так и не смог поговорить с Леной и не мог оторваться от Тани, потому что любил её.
   А ещё он любил себя, и ему нужно было видеть восхищение собой в глазах избранницы, и этого восхищения было больше в глазах Лены, чем Тани. Он ткнул вилкой в тарелку, доедая остатки лангета, и подумал, что Лена кормит его лучше, чем Таня, которая считает, что мужчину можно за ужином накормить двумя сосисками.
  
   Таня успела заснуть, так и не дождавшись Сергея из ресторана. Она услышала его возню уже когда он раздевался.
   -- Ну как, повеселились? -- спросила она, продирая глаза.
   Вид у Сергея был насупленный, он ответил не сразу.
   -- Ничего хорошего. Не люблю я эти пирушки.
   Таня поняла, что он не в духе. К тому же, кажется, перебрал, чего с ним еще не случалось. Наконец он лёг с ней рядом, обнял её и снова молчал. Таня совсем проснулась.
   -- Я рассказывал сегодня Федорову, как ты хорошо танцуешь.
   -- Ты ему рассказал о нас?
   -- Нет, я тебя не называл. Я только сказал, что есть у нас в отделе девушка, которая очень хорошо танцует. Он все домогался: "кто?" Но я ему так и не сказал.
   Он какое-то время лежал молча, потом спросил:
   -- Так ты все-таки уезжаешь завтра?
   -- Уезжаю. Заодно и расстанемся окончательно.
   -- Зачем ты так говоришь?
   -- Я снова видела тебя с Леной. Я так не могу.
   -- Нет, мы не расстанемся.
   Сергей обнимает её крепче и начинает целовать.
   -- Серёжа, я не могу так, я не могу втроем.
   -- Но я ей обещал жениться.
   Он так говорил, словно убеждал себя в этом. "Чего больше в этом утверждении?", -- думала Таня. -- Такое ощущение, что больше упрямства. Да и куда ему деться от неё. Ведь она каждый день на работе рядом с ним. Так что он у неё под неусыпным надзором".
   -- Ладно, не мучайся, я завтра уезжаю и ухожу со сцены окончательно.
   Таня высвободилась из его объятий. Теперь оба смотрели в потолок, и каждый думал о своём. Но Сергей снова повернулся к ней и начал говорить:
   -- Ты выходи замуж за другого, а я буду твоим любовником.
   За другого?! Как же я могу за другого! О чем он говорит?! Как же я могу с другим, если я люблю его!
   -- Нет, Сережа, я не создана для такой роли.
   На следующий день он проводил её на вокзал и посадил на поезд. Перед отъездом Таня снова твердила:
   -- Мы не будем больше с тобой встречаться.
   -- Нет, будем, -- упрямо твердил он своё.
  
  

Глава девятая

  
   Крупную фигуру Павла невозможно было не заметить на перроне. А рядом стройная Лилечка махала ей рукой. Впереди медленно выходила бабуля, и Таня никак не могла спуститься со ступенек. Наконец бабуля достигла перрона, а вслед за ней и Таня.
   -- Здравствуйте, здравствуйте!
   Таня попала в объятия к обоим сразу, и они целовали её в обе щеки, причём Павел, кажется, вынужден был слегка приседать, чтобы оказаться на уровне Таниной щеки, а Лиля наоборот тянулась к ней на цыпочках.
   -- Идем к машине, -- деловито проговорил Павел.
   "Машина -- это хорошо", -- подумала про себя Таня, и в это время они подошли к... "Запорожцу". Таня заморгала, глаза её выражали явное недоумение.
   -- Павел, как же ты в ней помещаешься?
   -- Сейчас увидишь: легко и непринужденно.
   И через минуту Таня увидела, как покачнулась машина под его грузным телом. Павел откинул переднее сидение и высунулся из машины.
   -- Прошу, -- галантно произнес он, словно приглашал в "Мерседес"
   Таня втиснулась на заднее сидение, Лиля села впереди.
   -- Главное, что есть средство передвижения! -- провозгласила Таня.
   -- Совершенно верно, -- согласился Павел и нажал на газ.
   В Риге Тане случалось быть один раз ещё в институтские годы. Прибалтика казалась собственной заграницей внутри Союза, и каждая столица имела свой неповторимый облик.
   -- Далеко нам ехать?
   -- Нет, недалеко, -- отозвалась Лиля, -- мы живем в старом городе.
   -- Очень хочется посмотреть панораму старого города со стороны реки.
   -- Хорошо, чего не сделаешь ради гостьи, и Павел развернулся налево.
   Выехали к Даугаве. Чем-то она напоминала Неву, наверное, своей шириной, но купола лютеранских соборов сразу напоминали тебе, что ты в Риге.
   -- В Домском соборе есть концерты?
   -- Да, -- ответила Лиля, -- должны быть.
   -- Очень хочется послушать орган.
   -- Обязательно, там великолепная акустика.
   Вскоре свернули на улицу Горького, затем на бульвар Падомью и углубились в старый город. Через некоторое время машина въехала в подворотню и остановилась у четырехэтажного, облезлого дома.
   -- Ну вот и наш дом.
   Поднялись на второй этаж и вошли в старую, весьма запущенную квартиру. Комнат было три: одна большая изолированная и две смежные длинные, вытянутые, как автобусы и в одной из них маленькое окно, утыкавшееся в стену соседнего дома. В ванну проход через кухню. Но самое поразительное, что в квартире были печи и отапливались они самостоятельно -- дровами.
   -- Да, Танюша, вот так, -- говорила Лиля, проходя с экскурсией по квартире, -- тебе это кажется странным. Вот такие есть еще в Риге квартиры с печами, с дровами.
   -- То-то я увидела поленницу дров во дворе, -- заметила Таня.
   -- Лилек, куда мы Таню поселим?
   -- Неси сюда ее вещи, -- Лиля прошла в дальнюю комнату.-- Еще недавно квартира была коммунальной. Я здесь давно живу, у меня были вот эти две комнаты. А год назад Павел поменялся с соседкой, отдал ей свою однокомнатную квартиру. Но комната эта хорошая, большая, квадратная, -- и они прошли в третью комнату.
   -- Ну, кажется, всё тебе показали. Холодильник в твоем распоряжении, чайник на плите, а мы побежали на работу. Встретимся вечером. Вот тебе ключи. В город пойдешь?
   -- Обязательно.
   -- Не заблудишься?
   -- Да уж постараюсь. Вы ведь недалеко от центра, пешком дойду.
   -- До вечера, -- Лиля чмокнула её в щеку, и они с Павлом удалились.
   Таня разложила вещи и попыталась воспользоваться ванной. Горячей воды не было, только газовая колонка. С колонкой возится она побоялась, и пришлось взбодрить себя частичным холодным обмыванием.
   Расчесывая волосы, подошла к зеркалу.
   -- Ну что, девушка? С чего начнем? -- обратилась она к своему отражению. -- С обзорной экскурсии по городу? Побредем, куда глаза глядят.
   Она взяла сумочку и вышла из дому.
   Таня любила ходить пешком, лучше всего узнаешь город, когда промеряешь его собственными ногами. И как истый турист, шла, рассматривая дома, задирая голову вверх, оглядываясь по сторонам. Где-то широкая улица с большими домами напоминала ей Ленинград, где-то ей казалось, что она в Европе, хотя там она никогда не была. Но это, конечно, была Рига со своим неповторимым обликом, и Таня шла дальше. Она рассматривала дома с высокими крышами на улице Скарню, полюбовалась на шпиль церкви Петра и вышла к площади Латышских стрелков. С Даугавы дул свежий ветер, Таня подошла к самой реке и постояла на набережной, глядя на воду. Как притягивает нас вода, потому что вся жизнь человечества связана с водой, потому что это истоки жизни на земле. Но здесь было слишком свежо, и Таня углубилась в городские улочки. Урчание голодного желудка напомнило ей, что пора подумать об обеде. Очень хотелось посидеть в каком-нибудь уютном кафе, и она отправилась на поиски. Кафе "Петергайлис" на улице Скарню ей показалось симпатичным, и она решила здесь остановиться. Наибольшее удовольствие ей доставили взбитые сливки с фруктами. Такая пышная, белая соблазнительная горочка, которую долго можно смаковать! В Москве такого нет.
   Когда она к вечеру, еле волоча ноги, добралась домой, в доме уже пахло жареной уткой. Лиля возилась на кухне.
   -- Привет, Лилёк. Ты уже дома? А Паша?
   -- Паши ещё нет, но скоро будет. Ну как твоя первая встреча с Ригой, прошла успешно?
   -- Да, вполне. Как вкусно пахнет...
   -- Утка с черносливом, у нас ведь сегодня праздничный ужин, -- улыбнулась Лиля.
   За столом вспоминали Чегет, попытки освоить слалом, перебирали знакомых, и Лиля не преминула спросить о Викторе. Тане казалось странным, что существует какой-то Виктор, когда жизнь её вся наполнена только Сергеем.
   А она в свою очередь рассматривала пару, сидящую перед ней. Павел был у Лили вторым мужем. От первого брака у неё был сын, и сейчас он в армии. Лиля работала санитарным врачем, а Павел шофером, он возил какого-то партийного босса. Он был достаточно интеллигентен для шофера, но все же простоват для такой женщины, как Лиля. И Таня думала, что же связывает этих людей? Лиля была красивой, хорошо одевалась, следила за собой, и глаза Паши частенько с обожанием смотрели на неё, и чувствовалось, что ей это нравится. Видимо на этом и держались их отношения. Ей больше всего нужно было видеть обожание и восторг в чьих-то глазах, особенно в тех, которые всегда рядом. Эта потребность в ней, видимо, была сильнее потребности любить самой, и её устраивал этот брак.
  
   Ещё день Таня побродила по городу одна, а в субботу все собрались выехать на взморье. Погода благоприятствовала, светило солнце.
   -- Так куда поедем? -- в который раз спрашивал Павел. -- Выбирай.
   -- Не знаю, -- жалобно проговорила Таня, -- у меня в голове пестрит от этих названий: Кемери, Булдури, Дзинтари... Вези, Павлуша, куда тебе самому хочется.
   "Как смешно мы выглядим в этом маленьком старом "Запорожце", -- думала Таня, -- особенно, когда будем выгружаться, и народ увидит солидную фигуру Паши, вылезающую из этой крохи. И все же -- средство передвижения, что ни говори".
   Оставив машину на обочине, отправились к морю пешком. Коричневато-бурые волны омывали песок, подкрадывались к самым ногам, потом словно испугавшись своей шалости, откатывались назад. На пляжах пустынно, сезон давно закончился. И всё же приятно побродить по берегу, пообщаться с морем, с этой бескрайней ширью, послушать шуршание волн. Ветер дул навстречу, и они брели, слегка наклоняясь и поднимая воротники. Пробовали искать янтарь, но ничего не нашли.
   "Здесь хорошо бродить в одиночестве, -- думала Таня, -- смотреть на море, уворачиваться от ветра и размышлять".
   -- Ну может, хватит здесь бродить? -- нарушил тишину Павел. -- Загорать нельзя, а что здесь еще делать?
   -- Любоваться, -- назидательно сказала Таня. -- Вот японцы специально ездят к своей горе Фудзияма, чтобы любоваться ею.
   -- Так у них одна гора, больше и любоваться нечем...
   -- Да нет, есть чем, и они умеют это делать. У них есть чувство прекрасного.
   -- А у меня такое чувство, что пора уже нам ресторанчик разыскать, -- Павел выразительно погладил свой живот в предвкушении обеда, и все засмеялись.
   -- Да и облака набежали, -- поддержала Лиля.
   Они развернулись и пошли в сторону сосен, шумевших верхушками, углубляясь в лес. Наконец приблизились к небольшому круглому зданию.
   -- "Лидо" -- прочла Таня название ресторана. -- О, да у вас тут как в Париже на Елисейских полях, может быть тут и варьете есть?
   -- Не знаю как насчёт варьете, а поесть, думаю, сможем, - сказал Павел и пропустил вперед дам.
   К ним тут же кинулся метрдотель, Тане даже показалось, что он хочет их не пустить, но он проводил их к свободному столику. Столики располагались по кругу на небольшом возвышении и в центре, чуть ниже. Их усадили повыше, и отсюда всё было хорошо видно. Заказали цыплята-табака, вино, Павлу коньяк и на сладкое крем с желе. Ресторан казался уютным, и они остались довольны своим выбором. Павел немного развлекал, рассказывая байки. Рядом сидела какая-то компания. Таня прислушалась.
   -- Немцы, -- сообщила она.
   На столе у соседей стояли скромные вазочки с мороженым и пиво. Таня со своими спутниками поедали салаты и ждали цыплят. Наконец их принесли, и надо сказать, что цыпленок был приличный, на всю тарелку. Таня ухватилась за цыпленка, собираясь вонзить в него свои зубы, но тут подняла глаза и встретилась с глазами немца, пристально наблюдавшего за ней. И чуть не поперхнулась. Они втроем со своими бутылками, тарелками с закусками и мясом выглядели весьма внушительно рядом с тощим столом немцев. Таня улыбнулась, рассмеялась пока только мысленно, а дома они хохотали, вспоминая эту сцену.
   -- Ну и девушка! - подумал, наверное, немец. - Видал, как уплетает! - смеялась Таня.
   -- Да они и сами горазды поесть, только экономные очень, -- пояснял Павел, - а когда на халяву, то едят, будь здоров!
   -- Но больше всего мне понравился крем, -- сообщила Таня. -- Умеют они делать вкусные десерты, у нас такого нет.
   -- Да, это верно, -- согласилась Лиля.
  
   Уже неделю Таня пробыла в Риге. Путешествовать она любила. Правда на нее будут обижены родители, что не приехала к ним, но как-то не хотелось ехать к родителям в таком настроении. Здесь отвлекаешься, а там под мамиными взглядами только острее будешь чувствовать свою боль. Да и к тому же мама собирается осенью приехать. Было немного скучновато оттого, что почти весь день одна. Ещё раз съездила в Юрмалу, погуляла у моря, в соснах. Как-то Лиля отпросилась с работы, свозила её в пару интересных магазинчиков, а потом они поехали в Межапарк погулять. Парк огромный, как лес, зашли далеко, и даже земляничные поляны попадались.
   -- Как жаль, что не летом, -- покачала головой Таня.
   -- Да, бывает довольно много земляники, мне случалось здесь собирать. Но у нас на хуторе ещё больше.
   -- На хуторе? На каком хуторе? Вы что владеете хутором?
   -- Да, то есть, нет, мы его арендуем, -- засмеялась Лиля.
   -- Как интересно?
   -- Мы нашли заброшенный хутор, платим колхозу небольшую мзду, он у нас вместо дачи.
   -- Любопытно, показали бы мне свой хутор. Хочется посмотреть, что это такое.
   -- Проси Павлушу, в выходной можем съездить.
  
   С холма, на котором стоял хутор, открывался красивый вид. Местность здесь вся холмистая, где-то чернели зяби, где-то зеленели луга, и горел багрянцем лес. И вокруг никого. Тишина. Таня стояла на холме и смотрела вдаль.
   -- Ну что там видно? -- послышался сзади голос Лили, -- Не видать Красной Армии?
   -- Нет, не видать.
   -- Лоси иногда пробегают, -- Лиля встала рядом с ней.
   -- Еще бы, вон какой простор и никого, кроме редко приезжающих дачников.-- Здесь недалеко, вон за тем холмом жилой хутор. Мы у них летом сливки берем. Земляника со сливками, знаешь как вкусно?
   -- Ой, Лиля, не надо, у меня уже слюнки текут.
   -- Вон тот холм справа видишь, на нём тьма земляники. В следующий раз приезжай в июле, будем объедаться.
   -- В следующий раз мы встретимся у меня, должны же вы приехать в столицу нашей Родины -- Москву?
   -- Приедем как-нибудь. Павел уже печь затопил, -- сказала Лиля, увидя, как из трубы пошел дым.
   Лиля ушла в дом. Дом был большой, но очень простой, сарайной архитектуры. Вход посередине, а дом разделён на две половины, Лиля с Павлом занимали только одну половину, вторая была закрыта. Видимо, жили здесь большими семьями.
   Таня прошлась по усадьбе. Ещё сохранились все усадебные постройки. Чуть поодаль от дома - ферма, зияющая пустотой, свесилась подгнившая балка -- жизнь здесь кончилась давно. Недалеко конюшня, тоже вместительная и добротная, чуть подальше большой амбар, сложенный из камня. Хорошее было хозяйство. Кого-то согнали из этого насиженного гнезда, загнали в колхоз. И все это теперь заброшено и мертво.
   Вид был удручающий.
   Павел говорит, что в Прибалтике всё сильнее слышны разговоры о выходе из Союза. Собираются поднять договор Советского Союза с Германией 1939 года и опротестовывать его в части присоединения Прибалтики к Союзу. Неужели это всё будет уже не наше, и мы не сможем сюда приезжать? И неужели им плохо с нами? Она ещё раз оглядела хутор и подумала, что, может быть, и отделятся.
   В тёплом доме обогрелись, пообедали, но ночевать не стали. Вечером вернулись домой.
   Завтра концерт в Домском соборе и послезавтра: прощайте милые друзья. Этой ночью Таня проснулась и долго не могла уснуть, думая о своём возвращении. Всё это время старалась отвлечься, найти равновесие в своей душе, стать снова собой -- независимой, умной и трезвомыслящей. Вспоминала свои слова, сказанные Серёже на прощание, и пыталась убедить себя в том, что так и должно быть. Она приедет домой и начнёт новую жизнь без Сергея. Но когда произносила это, в душе наступало смятение, она протестовала против разума, который только что был таким здравым и правильным. Она перебирала в памяти встречи, его взгляд, его сияющее лицо в Минске, и тогда сердце сжималась от этих слов, и она всё никак не могла решить -- что же ей делать? Долго ворочалась с боку на бок и не могла заснуть.
   Днем пошла побродить по улицам, ведь завтра отъезд, и хотелось на прощанье пообщаться с городом. Забрела очень далеко и когда посмотрела на часы, была уже половина третьего. В три часа она должна быть на концерте в Домском соборе, а ведь ещё собиралась пообедать. Таня чувствовала, что может опоздать и припустила чуть ли не бегом. К тому же запуталась в улочках и никак не могла выйти на нужную. С улицы Ленина свернула на Вальню, затем повернула на Торня, думая что там в конце улицы она и попадет на Домскую площадь. Но оказалось, что она рано свернула с улицы Ленина и сделала сложный круг. Запыхавшись, прибежала к самому началу концерта. И еще не успела отдышаться, как концерт начался.
   Под каменные своды храма полилась музыка. Исполняли "Органную мессу" Баха. Таня постепенно утихомирила своё дыхание и стала вслушиваться в музыку. Она уже слушала в первый свой приезд орган здесь, под сводами этого зала. Орган выглядел нарядным, центральная его часть украшена деревянной резьбой. А ещё лучше его звучание -- один из выдающихся органов в мире. И прекрасная акустика собора. Таня слушала орган, и думала, как сильно он воздействовал на верующих. Это как бы подготовка к тому, чтобы душа могла приблизиться к Богу. Музыка словно подхватывает тебя, очищает от скверны и поднимает к Богу. И ты словно сливаешься с чем-то неуловимым, священным, на душе становится спокойней. Ведь даже она, неверующая чувствует, как её душа наполняется каким-то светом.
   Первое отделение закончилось. Тане хотелось есть, но буфета не было.
   Во втором отделении исполняли Керубини -- "Реквием" с хором мальчиков. В какой-то момент Таня вдруг услышала, как зазвенело у неё в голове и стало плохо, не совсем, но как-то некомфортно. Она уселась поглубже в кресло, опершись спиной, чтобы было поудобнее. И дальше... ничего. Следующим её ощущением было просыпание и появление мысли: "Что же я так неудобно сплю?" Затем она стала различать какие-то ножки стульев и шёпот над своей головой. И вдруг поняла, что лежит, уткнувшись носом между стульев, и кто-то пытается её поднять. Когда её наконец подняли и посадили, она сообразила, что с ней случился обморок. В зале продолжала звучать музыка, кто-то шепотом предлагал ей валидол, и когда она немного пришла в себя и стала различать окружающих, ей предложили выйти из зала, если она хочет. Таня поднялась и с помощью женщины, которая возилась с ней, вышла из зала. Пока шла, почувствовала боль в ноге и чем дальше, тем сильнее становилась эта боль. Отсидевшись в фойе, Таня потихоньку поплелась к выходу и на улице поймала машину.
   Лиля была уже дома.
   -- Что с тобой? -- спросила она, увидя страдальческое Танино лицо. -- Ты так бледна?
   -- Ты представляешь, Лиля, в обморок я свалилась в Домском соборе, -- Таня попыталась засмеяться, но тут же поморщилась, почувствовав боль в ноге.
   -- Ну и впечатлительная натура. И что же на тебя так подействовало?
   Свалилась я под "Реквием" Керубини, а подействовало... Ну, не знаю...
   Я сегодня не успела пообедать, быстро бежала -- спешила и... ночь не спала -- тут она остановилась и замолчала.
   Таня присела в прихожей, сняла свои черные колготки и увидела, что нога посинела. Лиля суетилась рядом.
   -- Растяжение, -- сочувственно произнесла Лиля, -- как же это ты?
   -- Видимо подвернула под себя, когда падала. Представляешь, я свалилась между рядами, уткнувшись носом вперед, а левая нога, вероятно, подвернулась под меня. Ещё хорошо, что я сидела с краю, у прохода, вот было бы возни, если бы в середине.
   -- Да, ехать тебе нельзя в таком виде. Давай мы её сейчас плотно забинтуем.
   -- Что же мне делать, я ведь завтра должна ехать?
   -- Ну что ты, побудь еще у нас, пока получше станет.
   -- Да, надоела я вам уже.
   -- Ну что делать, нельзя же насиловать ногу. Это ты сейчас сгоряча дошла, а завтра она у тебя еще сильнее распухнет.
   -- Ой, несчастная я хромоножка.
   -- Ничего, отлежишься, книги почитаешь, телевизор посмотришь, дашь отдых своим ногам, ты уже достаточно находилась.
   -- Нет, Лиля, я всё-таки поеду. Павел довезёт меня на вокзал и к поезду как-нибудь дохромаю.
  

Глава десятая

  
   И снова этот дождь! Дождь лил уже который день и почти без перерыва. Лужи прочно обосновались во дворе, преграждая путь. Таня вскинула зонт, стоя под козырьком своего дома и бодрым шагом пошла на работу. Нога, наконец, здорова, но из-за неё она ещё неделю просидела дома на больничном, и на работе не была целых три недели. Всё это время Сергея она не видела. Её решимость порвать с ним и уйти со сцены за это время поубавилась. А внутренний, противный голосок ещё и нашёптывал: да, конечно, ты предоставила ей хорошую возможность -- взять реванш...
   Намерения сознательные: нет, не буду, я не хочу, я не умею втроём, он вероятно за это время уже повернулся в её сторону.
   Но подсознательно. Нет, невозможно думать о жизни без него, невозможно представить его чужим. Ведь он уже стал для неё дорогим, близким, любимым человеком.
   И вот Таня первый день на работе. Рассказывает свою историю с ногой, пытаясь представить её, как можно веселее.
   -- Баха я еще выслушала, а на Керубини рухнула в обморок, не выдержала, -- рассказывала она в своей комнате.
   -- Какая ты у нас девушка впечатлительная. -- не преминул вставить Миша.
   -- Да причем тут впечатлительная, просто я не обедала и бежала быстро -- опаздывала.
   Часа через два вместе с Олей они шли по делам по коридору своего этажа. И вот она видит, что навстречу идет Сергей, смотрит на неё внимательно, приветливо улыбается. Поздоровались. Потом встретились ещё на виду у всех, поболтали немного, обменялись репликами, как знакомые...
   "Вот так мы теперь и будем встречаться" - думала Таня, возвращаясь в комнату.
   Вечером она вынула из почтового ящика письмо от Виктора. Он не забывал её и всё приглашал к себе. И даже грозился выслать ей почтовый денежный перевод, чтобы она больше не увиливала и на октябрьские праздники обязательно приехала в Свердловск.
   Таня долго вертела это письмо, пытаясь вызвать в себе хоть какие-то чувства к этому человеку. Ну зачем её зовёт этот, а не другой, не тот, кто ей нужен?
   На следующее утро, садясь в автобус, она заметила, что на задней площадке стоит Сергей. Когда автобус тронулся, увидела, как он пробирается к ней через толпу. Встал рядом, обнял её, прислонился головой к её голове и произнёс:
   -- Я надеюсь, ты пригласишь меня в гости?
   -- Нет, не приглашу.
   После работы, выйдя на улицу, Таня сразу же увидела Сергея, он стоял недалеко от проходной и ждал её. Он пошел рядом с ней на остановку, и они вместе поехали домой, как прежде...
   Снова как будто было забыто всё то, о чем говорили при расставании.
   -- Ну, как впечатления от поездки? -- спрашивал он её уже дома. -- Довольна?
   Таня в свою очередь отметила, что Сергей по-прежнему чувствует себя как дома, и поведение его здесь не изменилось...
   -- Да, довольна, очень приятные милые люди.
   -- А Рига?
   -- Набродилась по городу досыта, насмотрелась. Облик, конечно, совершенно другой, нежели привычная Москва, другая архитектура - островерхие крыши, соборы лютеранские. Прибалтика для нас, как Европа, в некотором приближении. Европ-то нам вообще не видать.
   -- А я там не был ни разу, чёрт возьми.
   Она всё присматривалась к нему, ища перемен, машинально отвечая на вопросы и поддерживая разговор.
   -- Надо сказать, культура быта у них выше. Мы ведь всё больше о духовной культуре беспокоимся, а они о красивой посуде, красивой скатерти, столовом серебре...
   -- Такие уж мы. У нас душа просит пищи. Но ты не забывай, что всю нашу аристократию, дворянство, интеллигенцию смыла революция, а что осталось? -- "Вышли мы все из народа -- дети семьи трудовой".
   -- Тоже верно, -- согласилась Таня. -- Но я не только о домашней культуре говорю. Хотя бы те же кафе, магазины... Очень много симпатичных кафе! А сливки взбитые в кафе такие вкусные -- прелесть!
   -- Сладкоежка.
   -- Не такая уж я сладкоежка, ты варенья ещё побольше меня съедаешь, мужчины только прикидываются, что не любят сладкое.
   -- Да, мужчины любят сладкое, особенно сладких женщин, -- проговорил он, притягивая её на колени.
   Таня улыбнулась, сидя на коленях и рассматривая Сергея, провела рукой по его волосам, дабы ещё раз убедиться, что рядом он и тоже улыбается ей...
   Как это удивительно, когда два чужих человека вдруг становятся самыми близкими, и как можно после этого расстаться, когда кажется, что это навек?
   Она не прогнала его и на второй день, и на третий... И стала забывать о размолвке, а скорее не думать о ней. Не было уже того праздника в душе, но праздник не может длиться вечно. Она не задавала ему вопросов, не выясняла отношений, он вернулся к ней, и значит, она ему нужна.
   А в субботу даже вышли погулять в ближний лес. На дворе стояла поздняя осень, сразу вспоминалось что-то тютчевское: "Есть в светлости осенних вечеров..." или "Холодная, но дивная пора..."
   День выдался именно такой - студёный, бодрящий, ветерок забирался за воротник и в рукава, и Таня ёжилась в своей курточке.
   -- Сережа, кто это? -- кричала Таня, стоя у высокого дерева и рассматривая что-то вверху.
   -- Где? -- Сережа подошел к ней и положил руку на плечо.
   -- Вон, посмотри какая красивая птичка с красной головкой.
   -- Так это же дятел, ты что, не знаешь?
   -- А, да. Я уже забыла, как он выглядит, не видела давно. А почему он не тюкает?
   -- Устал, наверное. Это же тяжело всё время тюкать и тюкать.
   -- Да. Неужели у него сотрясения мозгов не бывает?
   -- Да у него и мозгов, наверное, нет.
   -- Ну как же, смотри как он глубоко задумался. -- Таня рассмеялась и прижалась к Сергею.
   Белые стволы берез обступили их со всех сторон, словно девичий хоровод. Деревья были уже почти голые, только кое-где трепетали на ветру оставшиеся листочки и хрустели под ногами ветки. Руки зябли, и Таня натянула перчатки, вынув их из кармана.
   Далеко мы забрели.
   Да, тут и Менделеево уже недалеко.
   Последние пригожие дни, скоро ноябрь и тогда то дождь, то снег, то холод, то слякоть. Таня с большим удовольствием сидела бы сейчас, в выходной день в театре или в кино, но Сергей был домосед и никуда идти не захотел. Согласился только пойти в лес -- погулять.
   -- Когда-то здесь шла война. Здесь уже были немцы. Представляешь?
   -- Нет, очень трудно это представить, -- ответила Таня.
   -- Сколько полегло наших. Говорят, что двадцать миллионов цифра очень заниженная, -- продолжал Сергей.
   -- Я где-то читала, что тридцать пять.
   -- Вполне может быть. Мой отец тоже называл что-то вроде этого.
   -- Я помню, у нас в городке очень во многих домах не было мужчин, не вернулись с войны.
   Сергей взял Таню под руку.
   -- Тема у нас какая-то грустная.
   -- Погода располагает. Тучки сгущаются, давай двигаться в сторону дома.
   Домой вернулись озябшие и с удовольствием окунулись в домашнее тепло. Поставили обувь сушиться на батарею, и никуда больше не хотелось уходить.
   Сергей сидел в кресле, вид у него был утомленный.
   -- Устал? -- спросила Таня.
   -- Да, в последнее время много работы, я иногда до семи, а то и до восьми оставался работать.
   -- Вы, мужчины любите посвящать себя работе.
   -- Надо, Танюша, для мужчины это главное. -- Он посмотрел на неё и улыбнулся. -- Ну не только это, еще семья, близкие...
   "О каких близких он говорит? Бывшая жена, дочь? Да, ещё ведь есть родители. А я? К какой категории я отношусь?"
   Сергей вдруг словно очнулся и снова заговорил:
   -- Да, а еще моей группе разработку подкинули "Перспективы развития микроэлектроники до 2000 года".
   -- Ну и какие перспективы?
   -- Да, я отдал Славе, пусть трудится. Обсудили немного. Он говорит про экстраполяцию тенденций, а я считаю, что надо делать качественный скачок. Мы ведь всё воспроизводим известные американские серии, плетёмся у них в хвосте. А нужно сделать рывок и вести более самостоятельную политику и собственную жилу нащупывать.
   -- А сможем?
   -- Умов достаточно. Только руководство рисковать не любит, боится. Да и зачем? Всё равно тот же оклад, плановое хозяйство, ни от прибылей, ни от продаж ничего не зависит.
   -- Да, действительно, - согласилась Таня, - столько умных голов у нас работает, а всё догоняем. Ваш ведущий инженер Аксёнов характеристику у меня подписывал. В партию будут его принимать. Он бедный так давно рвался, а ведь разнарядка: трёх рабочих надо принять, потом одного инженера. А где у нас в КБ рабочие, по пальцам можно пересчитать. Уже всех подряд уговаривают в партию вступать. - Таня перебирала концы шали. - Ну вот, кажется, наскребли, теперь и Аксёнов засуетился, на очереди стоял. Карьерист он, будь здоров. Неужели эта партия не видит, сколько там карьеристов, и партия их им, в общем-то до фени?
   -- Да, он явно метит на повышение. Но я в партию не рвусь, нет у меня стадного чувства. Я за сильную власть, но все эти собрания -- не хочу, меня от них воротит, - чуть сморщившись, произнёс Сергей.
   -- Собраний у них достаточно, - продолжила Таня. - На этой неделе один раз в три часа ушли на партсобрание отдела, в другой раз тоже в три -- собрание отделения, потом собрание КБ, думаю не за горами. И всё в рабочее время.
   И при нашей жизни, вероятно, ничего не изменится...
   -- Кто его знает...
   Сергей вдруг повернулся к Тане, словно вспомнив о чём-то, и посмотрел вопросительно:
   -- Мы обедать сегодня будем?
   -- Будем, -- засмеялась Таня, вскочила и пошла на кухню.
  
   На следующей неделе на работе у Тани был аврал. Сдавали тему. Сизов был заместителем главного конструктора разработки, и у их лаборатории куча дел по подготовке всевозможных документов к Госкомиссии. Главным конструктором был главный инженер, он естественно не бегал с этими бумагами. Приходилось задерживаться на работе, для незамужней Тани это было само собой разумеющимся, на этот счет у Сизова и сомнений не было. И Таня оставалась. Правда поговаривали, что полностью работающей микросхемы с ПЗУ (Постоянное запоминающее устройство) так и не получили, но технологи и измерители уверяли, что они близки к успеху, и скоро всё будет. Восемь Кбайт на одном кристалле -- это вам не шутка, это тысячи элементов электрической схемы. А на большом кристалле больше сказываются дефекты кристаллической решетки.
   Госкомиссия близилась и должна была состояться во вторник. Накануне объявили, что есть полностью работающее запоминающее устройство и радостная весть разлетелась по отделу. Так это или нет, знали об этом немногие.
   Закончилась работа комиссии в пятницу. Были рассмотрены документы, проведены испытания по программе Госкомиссии и осталось только провести банкет, который был уже заказан в местном ресторане. Таню, как правую руку Сизова тоже пригласили, и прямо с работы они отправились в ресторан. Среди этой мужской компании они оказались вдвоем с Наташей, которая вела технические условия на микросхему. Таня знала её давно, хотя не была с ней близка. В ресторане они сели рядом.
   Вначале все вели себя чинно, как и подобает членам Государственной комиссии. Их с Наташей многим хотелось рассадить, дабы разбавить мужскую компанию, но так как было много чужих, всего их было десять человек, девушки пока не соглашались и чинно сидели рядышком. Первые тосты были очень деловые. Но вот слово взял представитель заказчика из Москвы и сказал нечто уже более раскованное.
   -- Когда я вижу красиво прорисованную схему, -- говорил он, -- я уже знаю заранее, что она будет хорошо работать. Когда я увидел в комиссии таких красивых девушек, я сразу подумал, что всё пройдет успешно, и я не ошибся. Так выпьем же за наших прекрасных дам!
   Все оживились, поднялся шум, и атмосфера за столом стала более ресторанной. Заиграли музыканты. Девушек тут же пригласили. После выпитых бокалов Таня развеселилась, отбросила излишнюю серьезность деловой женщины и стала вести себя так, будто она просто в компании в ресторане. Когда её снова пригласили на танец, стала танцевать в своей обычной манере легко и непринуждённо. Ей захотелось завести этих серьезных мужчин, и как же быстро они завелись! Они наперебой приглашали её. После нескольких рюмок все стали просто мужчинами, и видя, как хорошо Таня танцует, буквально стояли в очередь.
   Тане нравилось иногда играть роль, в ней вдруг просыпалась артистка, а может быть бесёнок. Она уже устала танцевать, но её приглашали и приглашали, а председатель Госкомиссии совсем расшалился и чуть не поднял её вверх, Таня с трудом его сдержала.
   -- Как это вам удается так хорошо танцевать? -- спрашивал он.
   -- Главное чувствовать музыку и следовать за ней телом. Тело должно петь и играть вместе с музыкой.
   Но это была только роль... словно на сцене. Сыграть и удалиться. Ведь кто-то думает сейчас, что она весёлая разбитная девчонка, и с ней можно неплохо провести время, но если бы этот кто-то вздумал остаться с ней наедине, она бы сразу замкнулась - спектакль окончен. Словно ушла за кулисы, и всё кончилось. Сизов с некоторым удивлением поглядывал на Таню. Теперь они с Наташей сидели по разные стороны стола, у каждой была своя свита.
   Главного конструктора, то бишь, главного инженера, с ними не было, иначе это сковывало бы многих. Вечер прошел очень весело, и все члены комиссии говорили, что обязательно приедут к ним ещё.
   Таня тоже отвела душу, много смеялась, шутила и танцевала. Словно сбросила с себя на этот вечер все те проблемы, которые мучили её в последнее время, а может быть, хотела просто отгородиться от них. И всё же иногда в тайниках души сквозь наружную весёлость грустной нотой прорывалась мысль: "Ведь Серёжа ни от чего не отказался. Неужели он может и вправду уйти от меня?"
   Теперь её настроения вот так и качались...
  
   Повод для грусти представился дня через два. Она увидела, как с работы Серёжа уходил вместе с Леной...
   Ну как он может приходить к ней и бывать ещё с той, с другой! Таню это коробило. Может быть, она была воспитана на дурных романах, но ей, конечно, же хотелось верности и преданности, хотелось ясности, а она попала в какой-то запутанный клубок...
   В глубине души она всё ещё надеялась, что он сделает решительный шаг, покончит с Леной и будет только с ней, ведь он любит её! И она любит его!
   Ночью, после этой встречи она плохо спала и металась по подушке. На следующий день на работе Сергея не видела, да и не хотела видеть, весь день провела в комнате за своим рабочим столом и не выходила. А вечером сидела дома опустошённая и раздавленная.
   Но вскоре прозвенел звонок в дверь. Таня пошла открывать. Она знала, что это Сергей и не очень хотела встречаться с ним в эту минуту, но сделать вид, что её нет, тоже нельзя. Он мог видеть свет в окне.
   Открыв дверь, ни слова не говоря, она прошла в комнату, накинула на себя шаль и села в той же позе, в которой пребывала только что. Наконец и он прошёл в комнату.
   Таня нервно сжала руки и посмотрела на него. Ей хотелось спросить: "Зачем ты здесь, если ты вчера шел с ней с работы?"
   Волна негодования и протеста поднялась в ней. Как может он, ночуя у неё, снова появляться с Леной! Ведь я тебя не держу, если тебе нужна она, а не я, иди к ней!
   Но сцена всё еще была немая, Таня ещё ничего не сказала вслух. Наконец она повернула голову и холодно сказала:
   Я видела, как ты вчера шёл с ней с работы...
   Он слегка смутился и виновато посмотрел на неё.
   -- Я не понимаю, Сережа, как ты можешь так?
   Он замкнулся, бросил на неё колючий взгляд, и Таня подумала: "Он изменился стал жестче".
   -- Я не могу её обидеть.
   -- Прекрасно, не можешь обидеть, иди к ней.
   -- Ты меня прогоняешь?
   Таня встала и ушла на кухню. Стояла в темноте у окна, кутаясь в шаль. Спустя минуту он вошел вслед за ней.
   -- Да, да, мы должны расстаться. Ничего у нас не будет, -- глухим голосом проговорил он.
   Но ещё через мгновение подошёл к Тане, крепко обнял её и стоял, положив голову ей на плечо и прижавшись тёплой щекой к её щеке.
   "Это пытка! - думала Таня. - Так нельзя! Да-да, ничего хорошего уже не будет, пора с этим кончать! Но как трудно оторваться друг от друга!"
   И он, словно прочтя её мысли, начинает целовать её лицо, глаза, губы и так неистово, словно хочет всю её забрать с собой... И в постели они так же неистово устремились друг к другу, будто желая слиться навеки...
   И когда она уже засыпала рядом с ним, он ещё долго ворочался и вздыхал.
  
   Приближались октябрьские праздники. Таня то решала порвать с Сергеем, то снова встречалась с ним. Расстаться, расстаться, нужно расстаться! Тане казалось, что теперь это висит где-то в воздухе между ними... И всё труднее это сделать. И почему? Почему же он хочет со мной расстаться, если не может оторваться от меня? Ну что же мы так запутались!
   И что же будет в праздники? Будет ли он со мной?
   В кармане у неё лежал денежный перевод от Виктора. Он так усиленно звал её к себе, что даже прислал деньги на дорогу. "Смешно, -- думала Таня, -- можно подумать, что я не еду к нему из-за денег. Но что же мне делать теперь с этими деньгами? Отослать обратно?"
   А вот возьму и поеду назло этому Серёже! И она решительно зашагала на почту за переводом. Вначале это было как бы шуткой. Но вскоре Таня сжилась с этой мыслью. Ей захотелось самой заявить Сереже, что в праздники она уезжает, иначе будет больно, если он скажет, что не придет к ней. Пусть идет к той.
   Господи, ну когда же это всё кончится?! В ней заговорило уязвленное самолюбие, и она решилась. Купила билет на самолет и позвонила Виктору. Услышала его радостный голос и стала деловито готовиться к отъезду. Всё, пора быть трезвой и деловой женщиной и брать то, что идёт в руки, а не гоняться за журавлём в небе.
   За два дня до отъезда она сообщила об этом Сергею, когда он был у неё дома. Он внимательно посмотрел на неё, пытаясь угадать, к кому же она едет.
   -- Еду в гости, к друзьям, давно приглашали.
   -- Много у тебя друзей, чуть не во всех городах Союза, -- сказал он насмешливо.
   -- Да, вот так.
   Больше он вопросов не задавал. И не уточнял, какого пола эти друзья.
   В день отъезда Таня стояла на Аэровокзале в очереди на посадку в экспресс. И тут в неё впервые вкралось сомнение -- правильно ли она поступает? Что она будет делать там, у Виктора? Как себя вести? Ведь он живет один, а значит, интим неизбежен. Сможет ли она через это переступить? Сможет ли отказаться от Сергея? А может быть он как раз и поможет мне избавиться от него, излечиться от этого наваждения? Ей всё казалось, что чем дальше она уедет отсюда, тем быстрее забудет его.
   Очередь немного продвинулась, но в первый автобус она не попала. Стояла и думала: "И что мне было делать с его деньгами?"
   Тут подошел очередной экспресс, вся очередь всколыхнулась и двинулась в автобус. Таня тоже вошла, вовлекаемая этим потоком. События шли по заведённому распорядку.
   В Домодедово она также механически встала в длинный хвост, выстроившийся на регистрацию самолета в Свердловск, и стала медленно продвигаться к стойке. И вдруг остро осознала всю ту глупость, которую собиралась совершить.
   Зачем я здесь? Зачем я еду к чужому, совершенно безразличному мне человеку? Что я буду делать там? Улыбаться, когда у меня перед глазами будет всё время Сережа? Может еще лечь в постель?
   Нет! Комедия заканчивается. Ведь он всё равно будет со мной, он у меня внутри, и никуда мне от него не деться! Я только испорчу Виктору праздник.
   Таня решительно вышла из очереди и пошла к выходу из вокзала.
   Выйдя на улицу, глубоко вздохнула -- затмение, кажется, прошло. Приеду домой и позвоню Виктору. Придумаю вескую причину, извинюсь перед ним. А потом напишу письмо и скажу ему, чтобы больше он мне не писал, ничего у нас с ним не будет и пусть не строит далеко идущие планы. Ему будет больно. Ну что ж, и мне больно. Он связал меня этими деньгами.
   Но сейчас Тане стало легко. Всё это время после получения денег от Виктора на неё словно нашло затмение, а теперь она, наконец, очнулась и поняла всю нелепость того, что собиралась сделать. И неоднозначное поведение Сергея толкало её к этому.
   Таня достала из кармана билет и разорвала его. Потом побрела к автобусу. Погода портилась, резко похолодало. Вдали висела огромная темно-серая туча, мрачная и величественная, как айсберг. Похоже, что скоро пойдет снег.
   "Что же буду теперь делать? -- думала Таня, глядя на унылый осенний пейзаж, мелькающий за окном автобуса. -- Тихо посижу дома одна, соберусь с мыслями. А может быть, съезжу к Свете в гости. Жаль, мама не приехала".
   Таня ждала маму в гости. Хотя отношение к этому было противоречивое. Она желала этого, когда решала, что с Сережей всё будет кончено, и страшилась её приезда, когда их отношения улаживались, и она снова боялась потерять его. Разговоры о мамином приезде начались ещё летом, когда Таня уже почти обставила свою квартиру, а мама вышла на пенсию. Им с Верой хотелось, чтобы мама пожила в Зеленограде подольше, пообщалась с ней, с Верой, с внуками. Походили бы по музеям, театрам. И хотелось, чтобы мама пожила в её, Таниной собственной квартире. Но летом у мамы - сад, огород, осенью тоже. Затем приболел папа, и она всё откладывала свой приезд. А за это время появился Сергей, и Таня уже не хотела, чтобы мама приезжала надолго. Но она не могла сказать ей это, ведь она так звала её к себе! И порой со страхом ждала её приезда.
   Дома она для начала решила, как следует отоспаться и успокоиться. А Свете позвонить завтра. Ждать никого не нужно, все думают, что она уехала. Ну что ж, посижу одна, соберусь с мыслями, вот только сделаю самое трудное - отзвонюсь Виктору.
   Через межгород пришлось прорываться долго, разговор вышел тягостным, голос Виктора сразу угас, и Таня чувствовала себя виноватой. Но мучилась недолго, и вскоре успокоилась, с облегчением думая, что хоть здесь поставлена точка.
   Назавтра встала поздно, почитала ещё книжку, лежа в постели, затем позавтракала и села в кресло смотреть телевизор. А вот и Юрий Сенкевич со своим "Клубом путешествий". Такой знакомый, почти как родственник. Ну вот, немного посмотрю и позвоню Светику.
   Но тут сквозь шум, доносившийся с экрана телевизора, Таня услышала телефонный звонок. И, кажется, он звонил уже давно.
   Интересно, кто это? Ни Виктора, ни Сергея она слышать сейчас не хотела. С Виктором ей довольно вчерашнего объяснения. Таня всё же встала и подошла к телефону.
   -- Светик, это ты? -- узнала она голос подруги. -- А я как раз о тебе думала. Ты телепат. Почему не подхожу к телефону? Да ты знаешь, громко включила телевизор, вот и не слышу.
   -- Как давно мы с тобой не виделись...
   -- Это точно.
   -- Приезжай ко мне, сходим куда-нибудь, и заночуешь у меня.
   -- А куда?
   Света раздумывала. Таня вначале подумала о театре, но вдруг вспомнила про открытый бассейн "Москва".
   -- У тебя ведь бассейн "Москва" недалеко, давай сходим.
   Света не заставила себя долго уговаривать и тут же согласилась.
   -- Хорошо, можно и в бассейн.
   Ну вот, программа сверсталась, и Таня быстренько стала собираться. Всё же одной сидеть дома тоскливо.
  
   Выйдя из метро, они сразу увидели пар, клубящийся над открытым бассейном, словно шапкой окутывавший всё пространство над ним. Из бассейна слышались голоса -- веселый писк и щебет. Таня и Света немного постояли, пытаясь разглядеть купающихся, но в темноте видны были отдельные нечеткие фигуры, скрытые клубами пара. Какой-то отважный молодец даже забрался на стенку бассейна и прыгнул оттуда в воду.
   Таня поёжилась, глядя на него, все-таки градусов восемь мороза и трудно поверить, что вон там в нескольких метрах от них в открытом бассейне плавают люди. Хотя она прекрасно знала, что это возможно, так как не один раз уже бывала там.
   -- Ну что, пойдем? -- прервала молчание Света.
   -- Да, конечно, в восемнадцать сеанс начинается, я узнавала.
   Девушки купили билеты и направились в раздевалку, а затем в душевую.
   -- Чем мне нравится этот бассейн, помимо экзотики и острых ощущений, так это тем, что не обязательно иметь абонемент, как в прочих бассейнах. Захотелось поплавать один раз -- пожалуйста, -- говорила Света, пока они шли к кабинкам.
   Встали под струи душа, произведя омовение, а несколько минут спустя, надев купальники и шапочки, двинулись в бассейн. В бассейн здесь не входили, а вплывали, откинув резиновую занавеску. У входа он был мелким, и они скорее ползли, чем плыли, задевая пол то руками, то ногами, но встать и пойти невозможно -- замёрзнешь. Вода теплая, только голове немного холодно, хоть и надета шапочка.
   -- Экзотика! -- воскликнула Света.
   -- Дымится, как воды Стикса при входе в Аид.
   Уже совсем стемнело, за пределами бассейна город светился лишь окнами и фонарями. Клочья пара проплывали в свете фонарей, освещавших бассейн. Было что-то таинственное и фантастическое в этом, окутанном туманом пространстве, можно было воображать себя кем угодно: космонавтом на Марсе, путешественником, оказавшимся, наконец, в земле Санникова или участником некоего волшебства, а может быть попавшим в сказку к Алисе в стране чудес.
   В неярком свете проплывали фигуры купающихся.
   -- Поплывем вон туда, налево, там глубоко, -- сказала Таня и развернулась налево.
   Света последовала за ней.
   -- Только ты далеко от меня не удаляйся, я не хочу тут одна затеряться в этом тумане.
   -- Боишься?
   -- Боюсь.
   -- Хорошо-то как! -- весело засмеялась Таня.
   -- Просто здорово!
   -- Ну точно как в Аиде, когда спускался Орфей за своей Эвридикой.
   -- Да нет же, здесь не Аид. Здесь когда-то был храм, -- сказала Света.
   Таня даже остановилась.
   -- Храм? -- изумилась она. А куда же он делся?
   -- Взорвали, куда он мог еще деться.
   -- Что ты говоришь? -- снова изумилась Таня.
   -- Папа говорит, что из наших окон он был виден. Большой был храм и красивый. У нас дома в книге "Архитектура Москвы"он есть, я тебе покажу, как придем. А теперь вот на его месте бассейн.
   Таня встала в воде, слегка подогнув ноги, чтобы не высовываться и огляделась.
   -- Да, действительно большой был храм, если занимал всё это пространство.
   Какое варварство! И кому он мешал?
   -- Ну, понятно кому -- отцу народов.
   Таня молчала, ей стало немного не по себе, что они вот так весело плещутся и смеются на развалинах храма.
   -- Я тоже недавно это узнала, -- продолжала Света, -- папа мне как-то рассказал. Ну чего загрустила, давай еще вон туда сплаваем.
   Света подтолкнула Таню, и они поплыли. Какой-то молодой человек проплыл мимо слишком бурным брасом и обрызгал их.
   -- Фу ты, медведь, -- проговорила Таня и выскочила из воды. -- Бр-р, в водичке приятней, -- и она снова нырнула в воду.
   После бассейна Света уговорила подругу пойти к ней и остаться ночевать. Таня сопротивлялась, но не очень долго. Ей и самой не хотелось так быстро уезжать из Москвы и расставаться со Светой, к тому же было уже поздно и холодно. Да и жила Света недалеко от бассейна на Суворовском бульваре.
   Они не спеша пошли пешком. Дом стоял на углу Суворовского бульвара и Калининского проспекта. Место было шумное и с высоты седьмого этажа можно наблюдать, как кипела жизнь внизу.
   Квартира двухкомнатная, но большая. Родители занимали комнату двадцать пять метров, а Света девятнадцать.
   -- Здравствуйте Татьяна Дмитриевна.
   Светина мама вышла из комнаты, услышав, что кто-то пришел.
   -- А, Танюша. Ну, здравствуй, тезка. Давненько ты у нас не была. Ну, как поплавали?
   -- Хорошо. Освежились, взбодрились.
   -- На улице мороз, не замерзли?
   -- Да нет, водичка теплая. Ну и потом, мы же плавали -- двигались, согревались. Пойдемте как-нибудь с нами.
   -- Ой, не знаю, боязно как-то, давно я уже в бассейнах не плавала, а тут еще открытый.
   Девушки раздевались в передней. Света разматывала свой длиннющий шарф.
   -- Мама, что у тебя вкусненькое? Чем побалуешь?
   -- О, я как раз испекла кулебяку с рыбой. Танюша, ты будешь с рыбой?
   -- Вашу кулебяку, Татьяна Дмитриевна, я буду хоть с чем, хоть с котятами.
   -- Фу, ну что ты говоришь, -- сморщилась Татьяна Дмитриевна, -- с котятами я ещё делать не научилась.
   Войдя в комнату, Света кинулась убирать разбросанные вещи.
   -- Ты извини, у меня лёгкий беспорядок.
   -- Да ладно тебе, не суетись.
   -- Света, иди забирай кулебяку, -- послышался голос Светиной мамы, но Света все прибиралась в комнате, и Татьяна Дмитриевна сама принесла кулебяку. Одетая в брюки и вязаную кофту, она выглядела совсем моложавой. Света была ее единственной дочерью. "Как один глаз во лбу", -- говорила она.
   -- Что вам еще принести?
   -- Не волнуйся, мамуля, мы сами разберемся. Иди к папе, он там скучает, наверное, один, без тебя.
   -- Ну ладно, не буду мешать.
   И Татьяна Дмитриевна удалилась.
   -- У меня хорошая идея, -- заговорщически проговорила Света, -- праздник ведь, мне кажется надо выпить по этому поводу. Я схожу за вином. -- И она принесла сухого вина. -- У нас, кстати, неплохой выбор вин в нашем гастрономе на Суворовском, рекомендую... кипрский мускат бывает.
   -- Хорошо, Светик, буду знать, куда ходить за вином.
   Света выключила верхний свет и включила торшер.
   -- Какой интим! -- проговорила Таня.
   -- Не хватает только любимого человека рядом, - заметила Света.
   Таню слегка передёрнуло, и улыбка сошла с её лица.
   -- Общество хорошей подруги не менее приятно, -- проговорила она, -- с мужчинами много хлопот. Поставь какую-нибудь приятную музыку.
   -- Барбара Стрейзанд подойдет?
   -- Да, вполне.
   Девушки сидели, потягивая вино. За окном гудел Калининский проспект и бульварное кольцо. Тане нравилась светина лёгкость характера и какая-то светлость, может быть, исходящая от её имени, и она сама словно светлела рядом с ней.
   "Какой хороший вечер, -- думала Таня. -- Хорошо и спокойно".
   -- Ещё хочется стихов, -- сказала Света, -- жаль, что ты свою Ахматову не принесла.
   -- Жаль, что ты со мной не поехала в тот лес летом, была бы и у тебя Ахматова.
   -- У тебя очень грустные глаза сейчас. Ты о чём-то переживаешь? -- спросила вдруг Света.
   Таня встрепенулась.
   -- Уже ни о чём, -- она постаралась улыбнуться, как можно беззаботнее.
   -- Не хочешь рассказывать?
   -- Не хочу.
   Она немного помолчала, но чтобы не обижать Свету полным недоверием, продолжила:
   -- Случилась одна история. Но уже излечиваюсь. Скоро излечусь совсем, надеюсь, по крайней мере. - Она отпила немного вина и продолжила: - Как странно устроен мир! Гоняемся за любовью, потом от неё страдаем. Была жизнь -- спокойная, безоблачная, так нет же. Кидаемся в любовные истории, очертя голову, и всё: ни мира, ни покоя.
   -- Всегда быть в покое скучно...
   -- Да, нет в мире совершенства, -- снова заговорила Таня, - как говаривал Лис в "Маленьком принце": "Охотников на твоей планете нет, но и кур тоже нет".
   Тане нравилось, что Света не задает лишних вопросов, а рассказывать подробности своей истории ей не хотелось. Пофилософствовали, и хватит.
   -- А как Аркадий, пишет тебе?
   -- Ой, да присылал два письма. На второе я не ответила. Староват он, мне помоложе хочется.
   -- Ничего Светик, ты ещё молодая, тебе всего двадцать пять, замуж ещё успеешь.
   -- А я и не рвусь. Я даже не знаю, нужно мне это или нет. Мне и так хорошо. -- Света потянулась на диване. -- Пришла, поела, что-то сделала в доме, не напрягаясь, сходила, куда душе угодно. А выйдешь замуж, будешь жить отдельно, без мамы... Это же всё -- домашняя прислуга бесплатная.
   -- Всё это верно, но ведь так всю жизнь не проживешь -- с папой и мамой. Собственно, я тоже не стремлюсь выйти замуж. Для меня это не самоцель.
   Мне всегда хотелось выйти замуж по взаимной любви...
   Таня остановилась, вспомнив вчерашний день, свою поездку в аэропорт, и решила сменить тему, а заодно поделиться со Светой. Тем более, что она имеет представление - кто такой Виктор.
   -- Слушай, расскажу тебе одну авантюру, только ты не смейся.
   Света вопросительно посмотрела на неё.
   -- Я вчера чуть не уехала к Виктору.
   И Таня подробно рассказала Свете всю историю. О Серёже она говорить не могла, это было слишком больно, а о Викторе спокойно. Она разукрашивала эту историю смешными моментами, и они смеялись вместе со Светой.
   -- Вот глупая, -- заключила Света. -- А билет где, пропал?
   -- Порвала я его.
   -- Хоть бы город посмотрела. А он ведь ничего, серьезный, положительный.
   -- С очень положительными скучно.
   -- Приключения подавай. То-то я вижу, ты осунулась в последнее время.
   -- Светик, а мы спать сегодня будем? -- Таня прервала разговор.
   -- Нет проблем, -- сказала Света, вставая, -- сейчас организуем. Хочешь, со мной, хочешь, раскладушку поставим?
   -- Давай раскладушку, давно не спала, а в ней, кстати, уютно. Я, когда переехала на свою квартиру, долго спала на раскладушке, так что мы с ней породнились. Вот видишь, как я к тебе приезжаю, всерьёз и надолго. А ты когда?
   -- Так я же была у тебя.
   -- Ну, когда это было.
   -- Приеду когда-нибудь еще, пока не знаю, как получится. Как карты лягут, -- заключила Света.
  
  

Глава одиннадцатая

  
   Мама все ещё не приезжала, и встречи продолжались. Стоял ноябрь -- самый тоскливый и мрачный месяц в году. И состояние было соответствующее, лишь иногда озаряемое косыми лучами солнца и судьбы. Серёжа и Таня то бросались друг к другу, то снова говорили о том, что должны расстаться. Они словно терзали себя. На какое-то время обо всём забывали, отношения налаживались, и казалось, что всё хорошо или почти хорошо. Потому что теперь он не каждый день бывал у неё...
   "Ну что ж, - думала Таня. - Я предоставляю ему свободу. Не хочет и пусть. Пусть идет к той, другой". Она была слишком горда, чтобы перетягивать его на свою сторону, слишком горда, чтобы показать, как она страдает. Мучительными были вечера, когда она одна, без него сидела дома и думала: "Где он?"
   В субботу вечером Сергей обещал прийти, и Таня ждала его, глядя на унылый пейзаж за окном. Недавно выпавший снежок растаял, во дворе было грязно.
   Он пришел продрогший, долго простоял на остановке, и Таня предложила поужинать в комнате и выпить вина. Они накрыли журнальный столик. Таня прошла в комнату и стала зажигать свечи: одну, другую, третью...
   -- В такую погоду хорошо только дома, правда?
   -- Правда, -- согласился он.
   Таня включила проигрыватель и поставила Вивальди.
   -- Концерт соль минор для скрипки с оркестром, вас устроит?
   -- Устроит, -- улыбнувшись, ответил Серёжа. -- Минор нам как раз подойдет.
   Было хорошо, почти как прежде...
   -- Что мы будем пить? -- спросил он.
   -- Подожди, я сейчас.
   Таня прошла на кухню и приготовила два стакана для коктейля. Окунула в сахарный песок, и на них образовались красивые ободочки.
   -- У меня есть ликер "Вана Таллин", сделаем коктейли, хорошо?
   -- Хорошо.
   Сережа сидел в кресле и следил за неторопливыми Таниными передвижениями. В тепле он разомлел, было так хорошо, что не хотелось даже вставать, чтобы помочь, и он продолжал наблюдать за ней.
   Таня протянула ему бутылку сухого вина.
   -- Открой, пожалуйста.
   И всё же пришлось заняться делом.
   -- Пожалуй, это самое приятное в такую погоду, сидеть дома и пить коктейль, -- он с любовью и благодарностью смотрел на Таню. -- Приятная музыка, красивая женщина, свечи... Ах, Танюша, как хорошо с тобой.
   И Таня тоже подумала, что хорошо, и никакой Лены не существует, это какой-то бред. Есть только они двое. Но всё же с какой грустью он произнес последнюю фразу.
   Таня порой не понимала его. Она совсем запуталась в этом сплетении чувств, обязательств, обид. Как его слова иногда расходятся с его поведением. Или оно такое и есть, человеческое существо, сотканное из противоречий? Да разве она сама не такая? Она ведь тоже то решает порвать, то снова с ним, то злится на него порой, то снова любит...
   Он по-прежнему был для неё тем человеком, которого она ждала. Он был чутким, чего не было у многих, он мог быть душевным человеком, если хотел, он умел любить, что тоже дано не каждому, и был не глуп.
   Когда она вернулась в комнату с тарелкой закуски, Сергей разглядывал альбом Боттичелли.
   -- А, Боттичелли. Я его летом купила, нравится?
   -- Пока не знаю, я с ним мало знаком, проговорил он, перелистывая очередную страницу. -- Вот разве что "Рождение Венеры" попадалось.
   -- Её теперь часто используют -- девушку в массе русалочьих волос. И заметь -- это лицо попадается часто -- это его любимая модель Симонетта Веспуччи, возлюбленная Джулиано Медичи. Но я подозреваю, что Боттичелли и сам был в неё влюблен.
   Таня стояла рядом, затем слегка присела на подлокотник кресла и рассматривала альбом вместе с Серёжей, слегка теребя его волосы на затылке.
   -- Но у этой девушки трагическая судьба -- она умерла от чахотки в двадцать три года. Молодая, красивая, образованная девушка, которой восхищалась вся Флоренция. Вот такая грустная история.
   Таня села в кресло напротив и посмотрела на Сергея. Ей и самой стало грустно.
   И всё же что-то не клеилось сегодня, Таня ощущала, что трещина всё росла. Они были словно на разбегающихся льдинах, разносимых ветром в разные стороны. В какой-то момент она даже не смотрела на Сергея, ей казалось, что он думает о чём-то своем, что он сейчас не с ней.
   Одна свеча догорела и угасла, за ней другая, и только одна еще трепетала. У Тани защемило сердце, ей показалось, что никогда уже не будут они сидеть вот так, как сейчас. Но вот он снова улыбнулся ей, и тут же она улыбнулась ему в ответ. Он положил книгу на стол.
   -- Буду приобщаться к живописи с твоей помощью. У тебя много альбомов.
   -- Да, много, - отрешённо сказала Таня. - Что же мы будем делать завтра? Сходим в театр? Давай пойдем к Ленкому или к Таганке, может быть удастся с рук билеты купить?
   -- Нет, Танюша, торчать на улице и спрашивать, как попугай: "Нет ли лишнего билетика?" -- это не для меня. Давай просто погуляем по Москве или сходим в кино.
   -- Ну хорошо, не хочется в выходные дома сидеть.
   Так они и сделали. Посмотрели в "России" какой-то дрянной фильм и пошли прогуляться по улице Горького в сторону Кремля. Сгущались тучи и дул сильный ветер с реки прямо им в лицо. Тогда они свернули в сторону и пошли к Столешникову переулку.
   -- Нет, -- сказал Сергей, гулять в такую погоду не очень приятно. Давай лучше посидим где-нибудь и хорошо поужинаем.
   -- Здесь недалеко подвальчик есть "У дяди Гиляя", -- предложила Таня.
   Сергей задумался.
   -- Нет, ты знаешь, идём лучше в ресторан "Узбекистан", там была неплохая кухня.
   В ресторан они пришли уже основательно замерзшими. Настроение у Сергея было сегодня мрачноватое, не такое, как вчера. Оно у него теперь часто менялось. То ему не понравилось сациви, которое им подали, то ему показалось, что Таня долго смотрела на мужчину за соседним столиком и не смотрела на него. Он явно был не в духе сегодня и действовал на нервы. Ему словно хотелось досадить Тане за что-то. А Таня, в свою очередь думала, что в обыденной жизни с ним не просто, он действительно скорее любовник, а не муж. И вначале она только усмехалась мысленно, как над капризным ребенком, но вскоре тоже рассердилась. Но, увидев рассерженной её, он тут же начал заглаживать ссору. Он не мог жить в ссоре, слишком дискомфортно и напряженно он себя чувствовал. Да и Таня чувствовала себя также, и уже по дороге они помирились и улыбались. Серёжа проводил её до дома и ушел. Он сказал, что обещал дочери погулять с ней.
   - Да, конечно. Это хорошо, что ты не забываешь дочь.
   Они мало говорили о его бывшей жене, дочери, кроме тех первых его объяснений, Таня не любила копаться в чужой жизни и если он сам не говорил об этом, она не настаивала. Он продолжал жить в одной квартире с бывшей женой, но Таня интуитивно чувствовала, что с этой стороны всё спокойно, и он сказал ей как-то, что ничего меж ними уже быть не может.
   Когда всё у них было хорошо, и она не встречала Сергея с Леной, Таня успокаивалась, и начинало казаться, что проблемы надуманные. Они снова вместе и как же может быть иначе? Она не задавала ему прямых вопросов, это был бы допрос, ей хватало других косвенных доказательств, хотя они иногда и вводили в заблуждение.
   Но вот однажды вечером он пришел поздно, часов в девять. Таня спросила:
   -- Ты будешь ужинать?
   -- Нет, не буду, я ел.
   -- Где ты ел?
   Таня смотрит на него вопросительно и видит в его глазах ответ. Он понимает это и говорит уже открыто:
   -- Да, я был у неё.
   Тане стало ужасно противно. Он даже не скрывает этого! Она почувствовала, что её знобит, прошла в комнату, достала сигареты, которые у неё хранились для него, хотя он постоянно тоже не курил, и для курящих подруг, и закурила. Через некоторое время он тоже вошёл в комнату. На лице была кривая усмешка.
   -- Ну что?
   Но Таня даже не могла говорить. Комок в горле и только одно желание, чтобы он сейчас куда-нибудь делся -- исчез. Но сказать: "уйди" - язык не поворачивается, она знает, что его это обидит, а обидеть его она тоже не может. Наконец она немного успокаивается и говорит уже в который раз:
   -- Мы должны расстаться. Я так больше не могу и не хочу. Ты не должен ко мне приходить. Мне противно, что ты бываешь и у неё, и у меня.
   Он соглашается. Говорит:
   -- Да, мы должны расстаться. Потому что, чем дальше, тем тяжелее будет и для меня и для тебя.
   Он твердит это, не глядя на неё и непонятно, кого он хочет убедить её или себя? Таня ждет, что вот он сейчас повернется и уйдет. "И хорошо, это необходимо", -- думает она. Но он не уходит. И спустя какое-то время уже нервничает, уже жалеет о том, что сказал и ищет примирения. Таня сидит, отвернувшись, потом поднимает глаза и встречает его виноватый взгляд. "Нет, это невозможно!" Она вскакивает и хочет уйти. Он ловит её за руку и резко поворачивает к себе.
   -- Нет, Таня, не уходи.
   И начинает обнимать, целовать и говорить горячо:
   -- Нет, мы с тобой не расстанемся, не расстанемся...
   -- Но Сережа, сколько же можно?
   Но под напором его поцелуев воля её плавится, и прогнать его уже невозможно. Он остается до утра и продолжение следует.
   В постели он снова говорит ей, что будет её любовником, а она пусть выходит замуж. Потом горячо целует и пристаёт с вопросами:
   -- Ты будешь ждать меня, будешь?
   Тане жаль и его, и себя, и она думает: "Он хоть и мнит себя сильным, но сидит в нём какая-то детскость. Капризный ребёнок".
   Она еще долго не спит и думает над его словами.
   Нет, в любовницы она не годится. Она не создана для этого, каждому своё. Она создана для стабильной семейной жизни, такой, какой жили её предки, мама, Вера. У каждого своё амплуа. Она не сможет смотреть мужу в глаза, если у неё будет кто-то другой. Ей не хватает цинизма, она не умеет лгать.
   Почему же он позволяет себе это? Таня вспомнила, как он сказал: "Я люблю себя". Тогда она подумала: "Ну что ж, и это нужно. Психологи рекомендуют любить себя". Сейчас она вспомнила об этом и думала уже иначе: "Не эта ли формула позволяет ему вести себя так с ними обеими? Я люблю себя, и я себе позволяю это. Или он слишком чувствителен и привязчив с одной стороны, а с другой упрямство и чувство долга". Таня чувствует, что он прирос к ней, и ему трудно от неё оторваться. Но отношения их становятся всё более тягостными.
  
   После работы Таня задержалась и уходила одна. Вышла на улицу и пошла пешком. Не хотелось втискивать себя в душный автобус после целого дня пребывания в помещении, и иногда после работы она прогуливалась пешком по своему небольшому подмосковному городу Зеленограду. А сейчас, когда отношения с Сергеем так осложнились, делала это особенно часто.
   Пошёл снег - мелкий и неторопливый. Перед глазами летели и летели косые полосы снежинок, и это мерное движение успокаивало. Она протянула руку, чтобы поймать их и разглядеть, те ли это красавицы, по образу которых вырезают снежинки из бумаги и наклеивают на окна под Новый год. Но нет, никаких узоров она не увидела, обыкновенный кусочек снега, видимо слишком тепло.
   Вдруг вспомнила Костю, как шли с ним из института однажды вот в такой же снег. Почему-то сейчас после тяжёлых разговоров с Сергеем, она стала чаще вспоминать Костю.
   Странно. Сказала себе когда-то, что Костя не герой её романа, отодвинула его куда-то в глубины своей памяти и жизни, а он всплывает всё равно. Значит, есть всё-таки какая-то ниточка притяжения. И больше всего вспоминаешь о нём, когда тебе плохо. Наверное, это то самое плечо, которого иногда так не хватает в жизни, на которое хочется упасть и выплакаться, и защититься им. Но пути их, к сожалению, разошлись.
   Таня зашла в универмаг, посмотрела: нет ли чего-нибудь подходящего из обуви, но стояли лишь топорные сапоги советского производства, которыми можно только поуродовать ноги, и внешний вид оставлял желать лучшего. Надо ехать в Москву и прочёсывать магазины, авось что-нибудь попадётся.
   И в первых числах декабря, получив зарплату, после работы Таня помчалась с этой целью в Москву, не заходя домой. Вдруг удастся купить что-нибудь для себя из одежды или обуви или хотя бы занавески для кухонного окна. Ведь чтобы купить нужную вещь, надо очень много обойти магазинов и глядишь, повезет, наткнешься на то, что тебе нужно.
   Домой вернулась поздно. Раздался телефонный звонок - звонила сестра.
   -- Ну, наконец-то ты дома.
   -- А что?
   -- Что? Мама приехала, звоним, звоним, а тебя всё нет.
   -- Да-а, правда?
   -- Вот собирается к тебе, очень хочет увидеть, говорит, больше года не виделись, не может усидеть.
   -- Ой, ну я еду сейчас за ней.
   -- Да не надо, Валера её привезет.
   "Ну вот и свершилось", -- думала Таня. Мама, конечно же, будет жить у неё, ведь она её так звала. Да, как всё запуталось. Ведь ещё летом она искренне желала, чтобы мама подольше пожила у неё.
   Таня оделась и спустилась вниз, ей хотелось встретить маму хотя бы у подъезда. Во дворе пустынно, лишь изредка в темноте пробегали редкие прохожие. И вот, наконец, вывернул из арки знакомый "Жигулёнок" и остановился у её подъезда. Таня подбежала к двери и помогла маме выйти из машины.
   -- Танечка!
   Они радостно обнялись и расцеловались.
   -- Здравствуй мамуля. Надо же такому случиться, я редко в будни езжу в Москву, а тут укатила, -- сокрушалась Таня.
   -- Гуляешь всё, девушка, -- проговорил Валера, доставая из багажника мамин чемодан. -- Уговаривал тёщу остаться у нас заночевать, так нет, говорит, дочку младшую давно не видела.
   -- А как же, с вами целый вечер пробыла, хочется и на младшую посмотреть, - суетилась Таня, помогая нести мамины сумки.
   Все вместе вошли в квартиру. Валера немного постоял в прихожей и засобирался домой.
   -- Хорошо у тебя, свояченица или кто ты мне приходишься, опять забыл. Ну что же, Анна Константиновна, и нас не забывайте.
   -- Не забуду. Я надолго приехала, дочери меня так звали. Я теперь пенсионерка, Михаил Павлович мне разрешил... так что еще увидимся.
   И Валера ушел. Таня помогла маме раздеться, отнесла в комнату её чемодан.
   -- Ну вот, видишь, как я обжилась, всё уже есть. Стенку купила в сентябре, ну ты знаешь, я писала.
   Мама прошла в комнату, оглядела её.
   -- Ну что ж, Танюша, всё у тебя хорошо. Стенка немного великовата для твоей квартиры. Я их, правда, не очень люблю, стоят, действительно стеной, но... Что делать, популярны, да и удобны, вместительны. А шкаф книжный?
   -- А шкаф дальше поехал, я его подарила. Знакомая девушка в этом году квартиру получила, тоже кооперативную, я ей отдала.
   -- Молодцы, квартирами обзаводитесь. Квартира - большое дело. Как хорошо. -- Она снова обвела взглядом комнату. -- Помнишь ещё общежитие?
   -- Ой, не вспоминай, и я не хочу вспоминать, особенно заводское.
   Таня придвинула маме кресло.
   -- Садись, устала, наверное, с дороги.
   -- Устала немного. Да, Юра тебе картиночку прислал.
   -- Куда мне? Мне уже некуда их вешать.
   -- Натюрморт, ты же хотела натюрморт?
   -- Где он?
   -- Он в чемодане, на самом дне, доставай сама.
   Пришлось вытряхнуть содержимое чемодана. Таня взяла в руки картину. Плетёная мисочка с красной смородиной на столе весело поглядывала на неё, рядом прозрачный стакан, графин и зелёная ветка смородины.
   -- Хорошо. Спасибо Юре. Он, что, заезжал к вам?
   -- Заезжал... узнал, что к тебе еду, и картиночку передал.
   -- Он, конечно, не мог тебя отправить без картины. Завтра повесим на кухне, сегодня колотить уже поздно.
   Так, как же мы будем спать? Я, пожалуй, пойду, попрошу у соседей кресло-кровать, оно у них сейчас свободно.
   В этот вечер они проговорили с мамой допоздна. Таня вот так и представляла себе когда-то мамин приезд. Будут они разговаривать вечерами, гулять, ездить в Москву в театр, на выставки.
   Серёжа был в командировке и должен был появиться через два дня. И вечера с мамой омрачались мыслями о том, что вот он придёт к ней, узнает, что мама приехала, и уйдет. И где они тогда будут видеться? Сидеть на лавочке, как школьники? Да и холодно, уже декабрь. Вот теперь, наверное, всё и закончится, ведь они уже столько раз говорили об этом.
   В день его приезда Таня первой услышала звонок в дверь, который она так ждала. Мама возилась на кухне. Открыла дверь, на пороге стоял Серёжа.
   -- Мама приехала, -- негромко сказала она.
   -- Нет, я не буду входить, я пойду, -- сказал он, как она и ожидала.
   Таня крикнула маме: "Я сейчас вернусь" и закрыла за собой дверь. За лифтом у окна была большая площадка, целая комната, они прошли туда и встали у окна. Таня обняла его, уткнулась в плечо и расплакалась. В эту минуту она ощутила, что всё, на этом всё и закончится. Она ещё никогда не плакала открыто в его присутствии, а тут не могла сдержаться. Они не виделись три дня, и ужасно не хотелось расставаться.
   -- Всё, всё, это конец, -- говорила Таня сквозь слезы.
   Он гладил её по голове, слегка похлопывал по спине, но энтузиазма в нём тоже не было. Он был невесел. Это еще больше расстраивало Таню, она не могла остановиться, рыдая на его плече.
   -- Ну, перестань, перестань, не расстраивайся.
   И он ушел. Таня проводила его до лифта, немного еще постояла в коридоре, ожидая, когда сойдут следы слез, и вошла в квартиру. Мама ничего не заметила. Она сказала, что ей нужно было сбегать к сотруднице Алле в соседний подъезд.
   -- Ты что же, вот так раздетая бегала? То-то я смотрю, ты дрожишь?
   -- Да нет, ничего, -- Таня и сама почувствовала, что слегка дрожит, -- сейчас согреюсь.
   Теперь они могли видеть друг друга только на работе и иногда в автобусе. Но частенько попадали в разные автобусы. И тогда Сергей предложил:
   -- Давай я буду приходить на остановку вперед, а ты на остановку назад и будем вместе садиться, хорошо?
   -- Да, -- просияла Таня, -- хорошо. Как здорово ты это придумал.
   И вот в любую погоду, в снег и слякоть они идут на свою остановку и едут вместе, в одном автобусе, прижавшись друг к другу. Это всё, что у них теперь осталось...
  
   Дней через десять в субботу выбрались, наконец, с мамой в театр и прихватили с собой Юлю. Таня купила билеты в театр Маяковского на "Трамвай Желание" Теннесси Уильямса. В главной роли Светлана Немоляева. Таня решила, что маме это понравится. И действительно понравилось.
   Как только вышли из театра, колючий холод накинулся на них. Таня поежилась, больше всего у неё мерзла шея, она плотнее укутала её теплым шотландским шарфом, и сразу стало теплее.
   -- Юля, поднимай капюшон, -- сказала Таня, и не дожидаясь, когда она это сделает, сама подняла и нахлобучила на голову Юли капюшон. -- Куртка у тебя какая-то несерьезная, замерзнешь.
   -- Да нет, нормально, она теплая.
   Дальше шли молча. Все три женщины разных поколений были растроганы женской судьбой.
   -- Ну как? -- нарушила молчание Таня, ведь она взяла билеты на этот спектакль и чувствовала некоторую ответственность.
   -- Жалко, -- вздохнув, проговорила Юля.
   -- Кого жалко?
   -- Бланш, она такая несчастная.
   -- Да, -- согласилась Таня, -- такая трогательная судьба и такая безнадежность. Она так цеплялась за жизнь, за судьбу, но судьба не сделала ей подарка.
   -- Да, девочки, судьба не часто делает подарки, к этому надо быть готовыми и стойко переносить удары судьбы. И не надеяться особенно, что счастье свалится с небес.
   Дошли до троллейбусной остановки на бульварном кольце, но троллейбуса не было видно. Придется ждать. Тане, как и Юле, было грустно. Надо же было мне взять билеты на этот спектакль. Итак на душе тоска, а тут ещё одна несчастная женская судьба, такая щемящая безнадёжность. Так и хочется ей чем-нибудь помочь -- этому изломанному цветку, подставить руку и поднять, и повести к удаче. Таня вздохнула. Вдали показался троллейбус.
   -- Немоляева очень хороша в этой роли, правда, мама?
   -- Да, эта роль для неё.
  
   Отношения с Сергеем всё дальше запутывались. Иногда он шёл с ней на виду у Лены, иногда наоборот. Таня ходила издёрганная, ей трудно было работать. Она всё хотела избавиться от него и никак не могла. И он тоже. Отношения стали неровными, иногда он капризничал, играл на нервах, потом искал примирения. Он был слишком чувствительным, чтобы жить в ссоре. Когда встречался с ней в коридоре на работе, сиял от счастья и очень боялся, что она равнодушно пройдет мимо.
   -- Мне кажется, ты очень упрям, -- сказала ему как-то Таня.
   -- Да, -- соглашается он, -- я упрям, это верно.
   Она никогда не спрашивала об его отношениях с Леной, эту тему они не обсуждали. Таня уже не понимала и себя. Ну почему она никак не порвёт с ним окончательно и бесповоротно? Но, к сожалению, и она не могла оторваться от него. Слова произнести легче, и разум твердил ей, что нужно решиться и расстаться окончательно. А чувства, душа... Нет, душой она никак не могла поверить, что они могут расстаться совсем...
   Иногда после работы в потемках он провожал её домой. Так незаметно придвинулся Новый 1986 год. Встречали его у Веры. Второго утром, когда уже надо было идти на работу, Таня проспала и не пошла на их остановку, не успевала. А на следующий день прибежала туда радостная, а он не в духе. Сердит за то, что не пришла на остановку, и он напрасно прождал и ещё за то, что на работе, как ему показалось, прошла мимо равнодушно. И всю дорогу он действует Тане на нервы. И тогда на следующий день Таня снова не приходит. А днём видит, как он идёт с Леной обедать.
   Вечером она не находит себе места. Как он может вести двойную игру! Где он сейчас? У себя дома или у неё? Таню передернуло. Что он говорит ей? Лжет, что она у него одна -- единственная? Как можно так безнаказанно вести себя? А она? Она что, в полном неведении? Или ей неважно, лишь бы его удержать?
   Все эти мысли её сегодня замучили. И вдруг в Тане поднялось возмущение. Он бывает и у неё, и у меня и ещё хочет выглядеть чистеньким! И ей вдруг захотелось всё сказать Лене, ей надоело играть в прятки и жить во лжи.
   Нет, нельзя лгать безнаказанно! После этого я окончательно выйду из игры.
   И случай представился. На следующий же день она столкнулась с Леной в туалете. Никого кроме них не было. И Таню прорвало.
   -- А ты знаешь, Лена, -- сказала она ледяным голосом, -- что Серёжа бывает и у тебя, и у меня.
   Лена повернулась к ней с невинным лицом и произнесла ангельским голосом:
   -- Нет, не знаю.
   Да, конечно, сама невинность. Точно она, может быть, и не знает, но поводов догадываться у неё было достаточно.
   -- Тебя устраивает это положение?
   Лена изменилась в лице, повернулась и ушла. У Тани бешено колотилось сердце. Теперь, когда она исполнила задуманное, ей вдруг показалось, что всё это глупо и низко. Её трясло, и она тут же пожалела о том, что сделала. До конца дня она всё думала о случившемся и чем дальше, тем больше раскаивалась в своем поступке.
   "Господи, что же я наделала, -- сокрушалась она, -- зачем я ей это сказала! Я не желаю ей зла, я только хотела, чтобы он не ходил безнаказанным. Он виноват и перед ней, и передо мной и пора, наконец, положить этому конец. Он должен отвечать за свои поступки".
   А в конце рабочего дня, когда Таня направлялась к выходу из КБ, она столкнулась с Сергеем. Лицо у него было надменным и язвительным. Он остановился и отрывисто спросил:
   -- Зачем ты это сделала?
   -- А почему ты её обманываешь?
   -- Ты не представляешь наших отношений, ты не знаешь, что это такое...
   -- Зачем ты ведёшь двойную игру? Ты же хочешь казаться честным по отношению к ней и порядочным? Как же ты можешь лгать ей?
   -- А что я должен был сказать? Что я с тобой спал?
   Это было как пощёчина! Таня оцепенела. "Так вот какова твоя любовь?!" Она услышала то, чего больше всего боялась ещё в самом начале! Таня чуть не задохнулась от этих слов, резко повернулась и хотела уйти. Её бледность испугала Сергея, и он схватил её за руку.
   -- Пусти меня! Оставь меня в покое! - вот теперь ей хотелось отвесить ему пощёчину. Но не делать же это на службе. И она только вскрикнула: -- Хватит того, что ты наплевал мне в душу!
   -- Когда? -- с неподдельной искренностью удивился он.
   -- Неужели ты не понимаешь, что это пытка? Ты ходишь с ней на моих глазах, а потом приходишь ко мне?
   Таня рванулась и быстрым шагом пошла к выходу, а по лестнице уже бежала бегом. Выскочив на улицу, оглянулась, Сергея не было видно.
   Вот и хорошо, не хочу его больше видеть. Знать его больше не хочу!
   Дома вечером она сидела на диване с книгой в руках и не видела в ней ничего. Эта непродолжительная сцена в туалете всё не выходила у неё из головы. Она анализировала свои мотивы, слова, её реакцию, всё, что произошло потом, мучилась, чувствовала угрызения совести и отчаяние одновременно, жалость к себе и обиду, вконец измучилась и разрыдалась. Вспоминала его жёсткое лицо, его фразу, своё унижение и не могла остановиться, хотя ей очень не хотелось при маме.
   -- Ну что ты, Таня, перестань. Что у тебя происходит? -- мамины глаза смотрели огорченно. -- Почему ты не поделишься со мной? Стоит ли так убиваться? -- тихо, как с больной, говорила мама, а Таня всё не могла остановиться. Мама уже давно заметила Танины страдания, но не решалась спросить, что у неё происходит.
   -- Ну не могу я, не могу, всё это так больно!
   -- Может, я мешаю тебе? Может, мне уехать?
   -- Нет, нет, -- сквозь слезы выкрикивала она, -- уже всё, уже всё кончено, всё бесполезно!
   Если бы мама задала этот вопрос в первые дни после приезда, она, может быть, и ответила бы утвердительно, но сейчас... Сейчас уже поздно и всё разрушено. И ничего уже не получится. Она то жалела Лену, то злилась на неё. Изображает из себя невинность, будто ей не двадцать шесть лет, а семнадцать, будто не она стала встречаться с ним, когда он ещё не был разведён, будто не она спит с ним и вообще не знает, откуда берутся дети.
   А он? "Ты не знаешь, что это такое..." Что? Возвышенная любовь? Изменяет ей, не надоевшей жене, где чувств уже не осталось, а любимой, якобы, девушке, с которой он хочет связать свою судьбу! Ходит нагло с двумя женщинами, знающими друг друга, и хочет считаться порядочным? Господи, что же делать, как выпутаться из всего этого? Снова вспомнила его фразу - эту пощёчину... Мог бы найти кого-нибудь полегкомысленней для своих утех, неужели он не видел, какая я?
   И я тоже хороша, зачем мне нужно было разговаривать с ней! И Таня снова залилась слезами. Как могла она так запутаться? Она, с её цельным характером, чистой душой, как могла она попасть во всю эту путаницу отношений?
   На следующий день, идя по коридору, Таня вдруг увидела Лену с заплаканными глазами. Ей стало ужасно жаль её, может быть потому, что виной её слез была отчасти она? Таня поравнялась с Леной и неожиданно для себя стала быстро говорить:
   -- Лена, это неправда... то, что я сказала... Я всё выдумала.
   Лена повернулась и страстно произнесла, глотая слезы:
   -- Нет, это правда!
   Таня остановилась и дальше за ней не пошла.
   Придя к себе в комнату, села за стол и попыталась успокоиться. "Как глупо я себя веду", -- думала Таня, но ей стало немного легче. Она не была жестокой, могла сказать что-то резкое в порыве и, была скорее жалостливой. Вечером, у себя дома она обдумывала всё происшедшее. Вспоминала свой глупый порыв, то, как она бросилась к Лене. Наверное, это её позабавит. Ну что ж, жалость - не самое плохое чувство. А может быть, она беременна? Вот и финал?
   Но почему я должна жалеть её? А меня кто пожалеет? Разве мне не так же больно? Она теряет жениха, а я теряю любимого человека, я теряю свою любовь. Зачем я это сделала? Зачем говорила с ней? Почему я её утешаю? Её, которая осталась с ним, а я одна? А то, что он сказал мне это оскорбление -- это не так. Я ведь знаю, что это не так. Я помню его глаза, его слова, его волнение - он любил меня... Ему просто хотелось сделать мне больно... Ну что ж, пусть он остается с ней. Это хорошо, когда у человека есть чувство долга. Он ведь мне не успел ничего пообещать. А что будет со мной, так ли уж важно? Так ли существенно, что он вторгся в мою жизнь и потоптался в ней сапогами? Легкий флирт и всё.
   Но... "ведь мы в ответе за всех, кого приручили", -- говорил мудрый Лис.
   И слезы снова покатились из глаз, но Таня быстро справилась с ними, чтобы мама ничего не заметила. Хватит вчерашних слез. Она пошла на кухню, помыла посуду, потом плиту, раковину, пытаясь отвлечь себя и заглушить свою боль. Потом сходила в ванну, умылась холодной водой и, придя в комнату, заговорила бодрым голосом:
   -- Ну что по телевизору нам сегодня показывают, есть что-нибудь интересное?
   -- Да, -- сказала мама, сейчас будет "Собака на сене".
   "Ой, -- подумала Таня, -- и снова эта любовь..."
   -- Мне очень нравится этот фильм.
   -- И мне тоже, -- ответила мама. -- По-моему это лучшая роль Тереховой.
   -- Да, это, пожалуй, её звездный час.
   "Любовью оскорбить нельзя..." -- услышала она с экрана. Не знаю... самой любовью нет, но всё, что ей сопутствует, особенно на поздней стадии, отнюдь...
  
   Дня два или три Таня не сталкивалась с Сергеем. Но, работая на одном этаже, хоть этаж и был очень длинным, не сталкиваться было невозможно. И вот она идет по коридору с Аллой и видит идущего навстречу Сергея. "Что делать, -- думает Таня, -- не видеть в упор? Или всё-таки поздороваться?" Глаза Сергея уже не сердитые, а тревожные. Он смотрит на неё, видимо тоже боясь, что она пройдет мимо, сделав вид, что не знает его. Таня знает, что он всегда боялся этого. Но он все-таки поздоровался, и Таня не могла не ответить.
   А ещё через день они оказались в одном автобусе. Сергей протиснулся и встал с ней рядом. Некоторое время он стоял молча, а потом как всегда, обнял её и прижался головой к её голове.
   -- Ты простила меня?
   -- За что?
   -- Ты прекрасно знаешь, за что. За ту дурацкую фразу.
   -- Пока ещё нет... Но я буду стараться...
   "Какая же я дура, - думала Таня, - как легко меня разжалобить".
   -- А я когда увидел в коридоре твоё непроницаемое лицо, ну все, думаю, завал, она меня и знать не хочет теперь.
   "Господи, он как ребёнок, и набезобразничает, и переживает, и хочет, чтобы его прощали".
   -- Чем же всё это кончится? -- спрашивает Таня.
   -- Не знаю.
   Молчание. Только урчит автобус.
   -- Ты придёшь завтра на нашу остановку?
   Таня борется с собой. Ей хочется сказать "Нет", но язык её не слушается. Ведь ему тоже трудно, он мучается, у него сейчас такой вид, что ей становится жаль его, и она говорит:
   -- Приду.
   Потом она злится на себя, но находит себе оправдание: "Ведь я тоже поступила не лучшим образом".
  
   Таня сидела в кабинете Федорова, они делили премию по соцсоревнованию за квартал. Она частенько ловила себя на мысли, что отвлекается и думает о чем-то своем. Федоров это тоже заметил.
   -- О чём ты думаешь?
   -- А что?
   -- Взгляд у тебя какой-то отсутствующий. И вообще какая-то ты грустная в последнее время? Влюбилась что ли?
   Он пристально смотрел на неё. Тане иногда казалось, что он и сам не прочь завести с ней роман, но ждет от неё более откровенных чувств и шагов. А добиваться кого-либо в своем отделе ему лень, а может быть и небезопасно. Расхлёбывайся потом. Таня удивилась -- наблюдательный.
   -- Да, ты прав -- влюбилась.
   -- В кого же?
   -- Не скажу, не рассчитывай.
   -- Да, интересно, кто же мог тебя увлечь?
   И он стал перечислять претендентов:
   -- ... Саша Горбунов, -- Таня покачала головой. Еще фамилия и еще -- Сережа Кузнецов, -- попал он, наконец, в точку, но Таня постаралась, чтобы на её лице ничего не отразилось, и снова закачала головой.
   -- Ну, скажи, чего таишься?
   -- Да, не волнуйся, всё уже кончилось.
   -- Кто же тот негодяй, который заставил тебя страдать? Неужели я его не называл?
   Он снова внимательно посмотрел на Таню.
   -- Не приставай, всё равно не скажу. Это моё личное. Давай лучше займемся делом. "Не догадался, -- слава Богу, и незачем. Он не Сергей, у него не удержится и разболтает многим". Но он не унимался.
   -- А вот Миша Еремеев, неужели он тебе не нравится?
   -- Нет.
   -- А говорили, что ты питаешь к нему симпатии.
   -- Я?! Ну что ты, совсем не в том смысле, как ты думаешь. Он не в моем вкусе. Да и я не в его вкусе. Ему же нравятся продавщицы и парикмахерши.
  
   Зимнее утро, ещё темно, только редкий свет от фонарей разрезает темноту и слегка метёт. Таня идет на остановку назад, туда, где они встречаются с Сережей. Она вглядывается вдаль, пытаясь угадать его среди движущихся в темноте фигур и вот, наконец, видит. Он идёт, слегка согнувшись, сопротивляясь встречному ветру, они встречаются и прижимаются друг к другу. Оба уже продрогли, где же автобус? В автобусе теплее, особенно, если стоишь рядом. Он просовывает руку под её шубу, обнимает за талию и прижимает к себе. Она ни о чём не расспрашивает его, и он тоже ничего не объясняет. Они стоят в любимой позе, прислонив головы друг к другу. У него грустное лицо и ей кажется, что они скоро оба расплачутся.
   А дня через два она снова видит его с Леной и утром не приходит на остановку. А следующим утром они сталкиваются при входе в корпус. Он улыбается радостно и чуть виновато и говорит:
   -- Мы с тобой в одном автобусе ехали?
   Таня чувствует, что он снова хочет помириться, ноги её подкашиваются, но она всё же говорит скупо:
   -- Да, наверное, -- собирает всю свою волю, набирает скорость и идёт вперед одна.
   И ещё одно утро. Таня снова не приходит на их остановку, но видит его у проходной чуть впереди. Он оглядывается, пытаясь дождаться, и внимательно всматриваясь в её лицо, а Таня идёт всё медленнее и отстает. Кажется, наконец, она обрела решимость... Он понял и пошел вперёд один.
   Так прошла ещё неделя. Мама уехала, и Таня осталась одна. Олечка Селезнева пригласила её сегодня пообедать в кафе на улице за пределами проходной. Собственная столовая надоедала, и они бегали иногда на улицу, чтобы сменить кухню. Раздевшись в гардеробе, встали в хвост очереди. И тут немного впереди Таня заметила в очереди Сергея, стоявшего вместе с Леной. Он тоже увидел её. Взгляд был долгим, он словно хотел понять её состояние и отношение к происходящему. У Тани слегка закружилась голова. Она отвела взгляд и попыталась уловить, о чём ей говорит Оля. Но Оля замолчала и подозрительно посмотрела на Таню. Вид у Тани был отрешённый, и Оля поняла, что она её не слышит. Боковым зрением Таня видела, что Серёжа разговаривает с Леной. Лена улыбалась и выглядела умиротворённой. А Таня смотрела на него и ужасалась. Вот стоит перед ней с другой женщиной тот, который ещё недавно, обнимая её в постели, шептал ей: "Ты моя прелесть!", тот, в объятиях которого она столько раз засыпала, тот, который ещё так недавно смотрел на неё влюблёнными глазами, признавался ей в любви...
   Лена куда-то отошла, а он снова повернулся и стал смотреть на неё. Таня не отводила взгляда, продолжая этот немой разговор глазами. Он слегка закивал с лёгкой ухмылкой, как бы отвечая на её вопрос. Он словно говорил: "Да, да я с ней. Ведь ты же всё время прогоняла меня?" Тане вдруг стало дурно, она ощутила всю гнусность и двусмысленность ситуации и не знала, куда ей деться. Думала: "Пусть бы земля разверзлась, и я провалилась бы сквозь землю, только бы не видеть их и не участвовать в этой мерзости". И когда он наконец повернулся к своей вернувшейся спутнице, она, кинув на ходу Оле: "Мне плохо, я ухожу", повернулась и рванула к выходу.
   На работу пойти не смогла, не представляла, как будет там сидеть, чтобы не выдать себя. Чувствовала, что сейчас разрыдается. Будь, что будет, но на работу я не пойду. И она пошла прочь. Слёзы уже сами лились из её глаз. Ужасная обида, горе и мрак навалились на неё.
   "Всё. Всё кончено. Теперь уже окончательно. Теперь навсегда".
   На улице валил снег. Она шла и шла, засыпаемая снегом, не замечая, что происходит вокруг. Прощалась со своей любовью и хоронила её в себе. Пусть больно, пусть. Но когда-то надо поставить последнюю точку. Когда-то надо начать уважать себя.
   В голове звучали слова песни, в исполнении ансамбля "Ариэль", давно нравившейся ей. Сейчас она была очень кстати, она рассказывала обо всём, что случилось...
   Откуда я не знаю, пришла зима такая,
   Чтоб нас с тобой разъединить...
  
   Таня шла и шла, ноги увязали в снегу, а в голове звучало:
   Как глухо ветер плачет, к утру сугробы спрячут
   Следов прерывистую нить...
  
   Да, это будут его последние следы, больше он никогда не будет у моего дома. Я так больше не могу.
   На улице безлюдно и можно дать волю своим чувствам. Снег такой густой, что слёзы на её лице никто не заметит.
  
   От снега город белый и никому нет дела,
   Что от меня уходишь ты...
  
   Господи, как же это больно! Как всё это перенести? Как жаль, что мы вместе работаем. Как же мне жить дальше? Таня плакала и плакала и не могла остановиться. Хорошо, что сейчас, в эту метель никто не видит её слёз. Даже, если кто-то пройдет навстречу, трудно увидеть слезы под хлопьями снега.
   А вьюга как нарочно, кружится как нарочно,
   Снег дует всё больше, занося, занося...
  
   Сегодняшний день, её сегодняшняя встреча с ними в столовой будет последней точкой в их отношениях. Пора прекратить эту игру. Я не буду больше ходить на нашу остановку, где мы вместе садились в автобус. Если и были какие-то сомнения, то они закончились.
   А в голове всё пело:
  
   Тебя окликнуть можно, ещё окликнуть можно,
   А возвратить уже нельзя.
  
   Эта песня словно реквием по их любви. Всё кончилось.
  
   И не могу поверить, что ты моя потеря,
   Что навсегда расстались мы.
  
   "Ариэль" пел о них, о их встречах на автобусной остановке в любую погоду - в метель, в пургу, морозы.
  
   Роняя свет печальный и тень твою качая,
   Фонарь глядит из темноты...
  
   Вот она видит его согнувшуюся, противостоящую ветру фигуру, приближающуюся к ней. Раннее утро, снег, метель. Ещё темно и только в свете фонаря видны косые полосы снега, сыпавшегося с небес. Он приходил всегда, в любую погоду, в метель, в мороз, он никогда не подводил её. Она этого не забудет.
  
   Таня несколько часов бродила по заснеженному городу. Было так тяжело на душе, что казалось -- нет, этого ей не вынести. Она не заметила, как дошла до кинотеатра "Эра". Остановилась, посмотрела на афиши. Метель немного утихла. Таня смахнула сугробы снега с плеч и с шапки и пошла дальше в сторону шоссе. Лес, весь запорошенный метелью, выглядел нарядным и торжественным. Это успокаивало. Белые мохнатые лапы елей были ослепительно красивы и вызывали в ней легкий проблеск жизни. Хотелось войти в этот лес и очутиться среди деревьев. А ещё лучше зарыться в берлогу и зализывать там раны. Но жаль, что зима и сугробы, и в лес даже невозможно войти. Ей совершенно не хотелось видеть людей, деревья были ей сейчас ближе. Они молчаливы и не суетны, стоят себе спокойно и величаво. От них не услышишь насмешек, они не любопытны.
   Почти дойдя до Ленинградского шоссе, Таня повернула обратно.
   Домой она пришла замёрзшей, дрожащей от холода, с промокшими сапогами и варежками. Ничего не хотелось делать, ни есть, ни смотреть телевизор. Таня долго сидела в темноте, не зажигая света, ей казалось, что ещё немного и жизнь совсем уйдет из неё. Да она и не нужна ей.
  
   Утро было тихим и пасмурным. Будильник прозвенел как всегда, такой же неумолимый. Таня с трудом повернула голову. Нужно было вставать и идти на работу. Как это ужасно. Тело её безжизненно, голова тяжёлая, она плохо спала в эту ночь. Сон был беспокойным, среди ночи она проснулась и долго перебирала в памяти всё, что произошло. Ночью всё ощущается острее, и она снова плакала.
   И вот этот безжалостный будильник...
   А может быть это и к лучшему? Ведь если бы не этот долг, она пролежала бы неизвестно сколько без всякого интереса к жизни.
   Она встала и пошла на кухню. Посмотрела в окно. Снег прекратился, улицы и дворы сверкали белизной. Ещё два дня назад двор был грязным от почерневшего снега, и вот всё обновилось. Со двора доносились скребки лопат -- дворники убирали снег.
   Надо жить дальше. Ведь от любви теперь не умирают. Это было в прошлых веках. А в нашем не положено. Я должна жить, несмотря на рану в сердце. Это Вертер во времена Гёте мог страдать и умирать от любви. Это могли себе позволить герои Тургенева... Сидеть в поместье и страдать. А я не могу себе этого позволить. У меня нет поместья, где я могла бы страдать. Меня некому кормить и содержать. Я должна сегодня и завтра утром встать и как всегда пойти на работу. А если не пойду -- меня накажут. А если ещё раз не приду -- могут и прогнать. Поэтому как бы я ни страдала, я должна идти на работу, делать вид, что ничего не случилось. Сейчас не девятнадцатый век, а двадцатый -- деловой и рациональный и до твоих страданий никому особенно нет дела. Да и для любви в нём осталось мало места. Всё больше секс, такой же деловой, как и всё остальное. Я должна выдержать хотя бы день, а вечером можно нареветься. Я не должна показывать ему и ей, как мне тяжело. Не хочу. Это мое личное, и они не должны быть свидетелями тому. Я не хочу, чтобы он видел мои страдания, он недостоин этого.
   Я вычеркнула его из моей жизни. Только это очень больно и мне нужно время, чтобы излечиться.
  

Глава двенадцатая

  
   Воробьи бодро прыгали у самых её ног, озабоченно поклевывая что-то в траве. "Деловитые пташки, -- думала Таня, -- как умеют приспосабливаться к жизни. Не покидают нас никогда, даже в морозы". Слева на дереве с ветки на ветку порхала синичка. Воробьи всегда держатся стаей -- коллективом, у них социализм, а вот синички индивидуалисты, они с теорией коммунизма, видимо, не знакомы.
   Таня шла по своему городку, направляясь к родительскому дому. Точнее к своему родному дому. Идти от станции недалеко, и поэтому она не велела родителям её встречать. Папа будет скорее всего стоять у ворот, поджидая её. Вот сейчас она пройдёт здание исполкома, суд, банк, затем дойдёт до Дворца культуры, а там за ним город кончается, начинается деревня. Щиплют травку куры, важно вытянул шею гусь, оглядываясь по сторонам, цепочкой проследовали через дорогу к дому белые утки. Домов пять еще пройти, и будет виден её дом, вон за той черёмухой. Вот это и есть дом, где она родилась и выросла. Если ей снится во сне дом, то именно он -- родной дом. Квартира ей ещё не снится, общежитие иногда, а вот родной дом часто. И сладко щемит сердце, когда она видит его во сне. Его тёмные бревенчатые стены, яблоню у крыльца, кусты смородины в углу сада, где они с подружкой делали себе домик. Здесь она прожила вечность -- семнадцать лет, от небытия до расцвета, от первых проблесков разума до выпускного бала, когда Колька Федулов чуть не оттоптал ей ноги.
   Майские праздники Таня решила провести дома -- целых десять дней! Родители уже обижались, что она давно у них не была, и Таня поехала на все праздники, прихватив недостающие дни в счет отпуска. На деревьях распустились первые листочки, зеленела трава и кусты. Вот сейчас она будет идти по улице, а её будут разглядывать идущие навстречу, а также выглядывающие из-за калиток или смотрящие в окошко.
   Когда Таня собиралась ехать домой, она всегда тщательно подбирала одежду, потому что знала, стоит ей появиться на своей улице, где её знали с детства, все её будут разглядывать и обязательно отметят, как она одета. Это вам не в Москве затеряться в толпе, где никому до вас нет дела. После окончательного разрыва с Сергеем Таня похудела, сделала короткую стрижку, хотелось изменить имидж и хотя бы с этого начать новую жизнь.
   Сейчас ещё рано и улица пустынна, только одна женская фигура видна вдали. Но возможно кто-то уже разглядывает её в окошко или из палисадника. "Вон дочка учительницы приехала из Москвы" -- Таня уже словно слышала эти голоса.
   Из калитки ближайшего дома вышла женщина.
   -- Здравствуйте тётя Шура.
   -- А, Таня! Здравствуй, здравствуй. В гости приехала?
   -- Не в гости, а домой, -- улыбнувшись, ответила Таня и пошла дальше.
   А тетя Шура уже разговаривала с кем-то за её спиной.
   -- Это кто ж, не узнаю?
   -- Да как же не узнаешь, -- Михаила Павловича дочка.
   -- Младшая что ль или старшая?
   -- Да младшая, Татьяна.
   -- А, ну как же, теперь узнаю. Колька мой сколько за ей сох, а она куда там, не подойди.
   Таня засмеялась. Да, тот самый Колька, который написал ей любовную записку в четвёртом классе и преданно любил до окончания школы. Шофером теперь работает -- орёл!
   А вот и папа. Она не ошиблась, Михаил Павлович стоял за калиткой и поглядывал на улицу. Увидев Таню, он повернул назад во двор -- "просигналить маме"-- поняла Таня, и через минуту появился на улице. Не успела Таня расцеловаться с отцом, как появилась мама.
   -- Ну что вы высыпали на улицу, спектакль устроили, небось, уже народ из окон глядит, пошли скорее в дом, -- обнимаясь и расцеловываясь с родителями, укоряла Таня.
   -- Да уж еле дождались родную дочь в гости, -- Михаил Павлович взял Танину сумку и понёс в дом.
   -- Дом-то как преобразился, не узнать! Кирпичом белым обложили.
   Они остановились у крыльца, находившегося с задней стороны дома, из сада. Таня разглядывала дом, а отец горделиво следил за ней.
   -- Прошлым летом обложили, мать, наверное, тебе рассказала.
   -- Рассказала... хорошо, солиднее стали выглядеть.
   -- Отец в этом году решил еще второй этаж сделать, -- сообщила Анна Константиновна.
   -- И куда вам столько?
   -- Вера с детьми летом приезжает, наверху солнышка побольше, да и ребятам полазить интересно будет на второй этаж.
   -- Пап, ну ты что, не наработался? Тяжело ведь.
   -- Да я не сам, нанимать буду мастеров. Может, и ты когда-нибудь с детишками приедешь...
   -- Долго ждать.
   Наконец вошли в дом, оставили сумку. Но Тане захотелось ещё прогуляться по саду, она вышла из дома, и мама последовала за ней. Отец Тани преподавал историю, а мама биологию. Присутствие ботаника чувствовалось в усадьбе с первых шагов. Ни у кого в их городке не было такого сада и цветника, как у Анны Константиновны. Свои аспарагусы и амарилисы и прочие экзотические растения она привозила отовсюду, а также выписывала по почте или обменивалась с такими же любителями, как она. После того как она гостила в Прибалтике у каких-то знакомых, она устроила свой цветник по их образцу. Здесь был и маленький бассейн, который рыл и бетонировал бедный папа, и фонтан в виде ракушки, вылепленный мамиными руками, была альпийская горка с валунами. Соседи посмеивались над чудной учительницей, тащившей или катившей к себе во двор камни. Иногда они с Михаилом Павловичем привозили их на тележке.
   Таня прохаживалась с мамой вдоль цветника, слушая и тут же забывая мудреные названия растений.
   -- Ещё рановато, -- говорила Анна Константиновна, надо бы тебе приехать в июне, июле. Папоротники у меня садовые шикарные... а вот японская примула, видишь, какой высокий стебель и очень долго цветет.
   -- Да, очень гармоничное растение, внизу розетка из крупных листьев и цветы на высоком стебле. Красиво, -- любовалась Таня. -- Хорошо у вас. А у тебя мамуля хороший вкус и художественное чутье в садовом деле или как это правильно называется, не знаю. Ведь раньше это было целое искусство -- устраивать цветники и парки, а теперь забыли, вот только такие отдельные умельцы и остались, и сады в миниатюре, не Версаль, конечно, но всё-таки. Одним словом ты молодец! Идём домой, а то папа уже смотрит в окно с тоской во взоре.
   Как всё же приятно быть обласканной родителями и как нелегко в самостоятельной жизни! Таня нежилась утром в постели, разглядывая свою маленькую комнатку. Вот здесь она мечтала о своей будущей жизни, о том, кем она будет, чего достигнет в жизни... Поступив в институт, она представляла себе, как выйдет оттуда классным специалистом, как постарается много знать и повышаться в должности, и вот входит уже всеми уважаемая Волкова Татьяна Михайловна -- женщина лет тридцати -- начальник лаборатории ионной имплантации или что-нибудь в этом роде...
   Да, тогда мне казалось, что тридцать -- это ужасно много, это солидность и всё прочее. Таня засмеялась. Она вспомнила "Кармен-сюиту" и их с Людой пляску. Да уж, до солидности нам далеко, не те времена.
   Перевернулась на бок. Вот угол печки, где она грела свои озябшие детские ручонки. Теперь со стороны гостиной печка переделана в камин после маминой поездки в Прибалтику. Камин обложен розовой плиткой с завитушками. Ох уж, эта мама, и где она только их достала? И в доме отопление на природном газе -- просто и чисто, без проблем. Дом был большой. Прихожая, кухня, три спальни и большая гостиная. Родители устраивали свой дом с любовью и не переставали его совершенствовать. Уже была пристроена ванная комната с газовой колонкой, проведена в дом вода, сделана канализация, хоть и местная, но все же можно было принять душ с дороги. Таня любила приезжать в родительский дом, но в последнее время это получалось всё реже.
   Ну, вот тебе и берлога, отлежишься и придешь в себя. Таня не хотела вспоминать обо всех неприятных событиях, которые случились в её жизни и попыталась быстро отогнать эти мысли. Хотелось отдохнуть душой, окрепнуть физически и начать новую жизнь.
   Больше всего ей хотелось поменять работу. Она не могла работать с "ними" на одном этаже и видеть "их" вместе чуть ли не каждый день. Сергей выполнил своё обещание и женился на своей преданной и более настойчивой подруге, которая действительно оказалась беременной. Но ребёнок не родился, случился выкидыш. Но ничего, не последний.
   Ну что ж, честь ему и хвала, пусть живёт. Только бы не видеть их больше никогда -- это теперь было её самым большим желанием. Тане казалось тогда, что она этого не переживёт. Но ничего -- жива. Жива ли? Как это тяжело. Быть почти каждый день рядом, когда уже всё кончено. Это похоже на пытку. И всё будто вчера. Все слова... "Как давно я хотел быть с тобой!... Как ты мне нужна! Если бы я знал, что я тебе также нужен..."
   Ну вот, снова о запретном -- прекрати!
   Таня постаралась отвлечься и стала вспоминать своё детство, тёплые и мягкие руки бабушки. После замужества Веры бабушку мама забрала к себе, и она жила в Вериной комнате. Но бабушки уже нет. Она умерла глубокой старушкой, похудела, стала сохнуть. А в Танином детстве бабушка была полненькой, круглой и уютной. К ней приятно было прижаться, ища защиты. Таня такой её и помнила - мягкой, тёплой и доброй бабушкой, чьи руки так любовно прижимали её к себе. Надо будет сходить к ней на кладбище -- навестить. Когда Таня уже работала и приезжала домой, бабушка всё больше старилась, она помногу раз рассказывала одни и те же истории. Память оживляла только то, что было в её молодости и в активном среднем возрасте, остальное стёрлось. Иногда домашние обрывали её, иногда иронизировали, а после её смерти это вспоминалось, и было совестно. Ведь к концу жизни человек превращается в ребёнка, он как бы возвращается к началу, та же беспомощность, та же доверчивость в невинных глазах и обижать стариков, как и беспомощных маленьких детей нельзя. Это Таня уже поняла потом, а в сиюминутном общении об этом не думалось. Бабушкин уход словно предъявил счёт их совести.
   Тут она услышала приглушенный голос мамы:
   -- Надо будить Танюшу, сколько можно спать. Завтрак уже готов.
   А затем еще более приглушенный голос отца:
   -- Да пусть поспит, хоть отоспится.
   Таня улыбнулась. Добрейший папа, что называется, мухи не обидит. Михаил Павлович был прекрасной души человек. Так о нем говорили все или почти все. Его улыбка до сих пор была чистой и светлой улыбкой ребёнка. Удивительно добрый и бесхитростный человек он помогал каждому, кому только в силах был помочь. Человек трудной судьбы, оставшийся без родителей, побывавший в детдоме, он не озлобился и пронёс через всю жизнь чистоту души и доброту. Был на фронте. И когда вспоминал войну, часто плакал, особенно после рюмки.
   Для Тани отец был эталоном человека, эталоном мужчины. И она как-то сделала для себя открытие, что он отчасти мешает ей в выборе мужчин, потому что она всех сознательно или подсознательно сравнивала с ним.
   В дверь просунулась мамина голова.
   -- Танюша не спишь?
   -- Не сплю, мама, сейчас встаю. Я уже слышала, что завтрак готов.
  
   После обеда Таня сидела в гостиной, листая журнал, вошел отец и, чуть покряхтывая, сел на диван напротив неё.
   -- Ну что там у вас слышно в столице?
   -- Ой, папа, я же не в столице.
   -- Ну, все-таки поближе, чем мы.
   -- Да мы так же, как и вы, из газет да с экрана всё узнаем. Таня подумала: "Как-то мало меня интересовали глобальные проблемы, мне бы в своих разобраться".
   -- Горбачёв этот -- молодой, энергичный, может и будет какой толк. С нас стариков что взять? Уже и мозги не те.
   -- Не знаю, папа, у них очередной съезд партии прошел, так что ничего особенного. Пока он демократичен, а если засидится на троне, зальют уши лестью и всё вернется на круги своя. Власть портит человека.
   -- Да, это даже о Македонском сказано, а ведь как талантлив был.
   -- Тебе, историку это лучше знать.
   -- Так ведь перестройку объявили.
   -- Да, все жаждут перемен, - согласилась Таня. - Дай-то Бог их увидеть. Но пока -- подмалёвывание фасада, а по сути ничего не изменилось.
   -- Ну что ж, так уж плох что ли наш социализм? Все-таки у нас большие социальные гарантии.
   -- Ой, папа, думаешь, у них в развитых странах их нет. Это наша пропаганда преподносит, что только у нас они есть. И бесплатная медицина, и пенсии. У нас всё с 1913 годом сравнивается, а ведь все остальные тоже не стояли на месте. Без революций, без потрясений тот же социализм внедрялся, то есть социальные гарантии и равенство возможностей.
   -- Ну ладно, ишь ты разговорилась. Молодец, кое-что соображаешь. Не думаю, что так у них всё хорошо, это нам отсюда кажется. Ты мне скажи лучше, когда ж ты замуж выйдешь? -- вдруг переменил он тему.
   Как человек открытый и бесхитростный, он также просто задал свой вопрос. Но какой же трудный этот вопрос для Тани. Ну вот, как экзамен, придется отвечать.
   -- Ты ведь знаешь, папа, я выйду замуж только тогда, когда почувствую, что без этого человека жить не могу. -- Таня тут же пожалела, что сказала слишком пылкую фразу, у неё снова защемило сердце, и она вспомнила, чем закончилась история с Сергеем. Надо было сказать что-нибудь шутливое или обтекаемое.
   Михаил Павлович посмотрел на дочь. Что-то он понял, наверное.
   -- Всё за любовью гоняетесь. -- Он помолчал, покряхтел. -- А ведь жизнь не на одной любви строится.
   -- Ну а как же, по расчёту что ли?
   -- Да не по расчёту. Ведь для жизни важно что? Чтобы человек, с которым тебе жизнь предстоит прожить, был, прежде всего, душевным человеком, добрым, чутким. Чтобы был тебе помощником, хорошим отцом детям. Вам всё восторги нужны, а вы бы лучше присмотрелись -- какой человек, надёжный ли. Ведь жизнь из чего состоит -- из каждодневных забот. Так вот будет ли он разделять с тобой заботы, брать их на себя.
   -- Но неужели только это? Хочется ведь что-то и для души и для сердца.
   -- А я и говорю, чутким должен быть и внимательным.
   -- Ой, папа, ты столько наговорил, где же найти, чтобы столько, да в одном человеке?
   -- Найти можно, да вы не то ищете. А восторги проходят и начинаются проблемы обыденной жизни.
   Он вдруг встал и ушел. "Разговорился", -- подумала Таня, -- а, пожалуй, он прав". Житейская мудрость, накопленная веками, к ней тоже надо прислушиваться. Как-то утвердилось в последние годы мнение, что главное -- это сексуальная удовлетворенность супругов, а разве на этом держалась раньше семья? Где-то встречалась фраза, что высокие качества любовника и мужа редко соединяются в одном лице. Видимо у человека есть набор качеств, которые не могут быть проявлены скопом и, чтобы прозвучала одна нота, другие должны быть приглушены.
   Да, информация к размышлению. Об этом стоит подумать.
   Таня, поднялась и пошла к маме.
   -- Чем я могу тебе помочь?
   -- Грядки надо копать, лук сегодня хотела посадить.
   -- Хорошо! Грядки, так грядки.
   Таня сразу взбодрилось и обрадовалась. Физический труд -- это здоровее, чем киснуть над газетой, а также от всяких ненужных мыслей и чувств. Она надела джинсы и пошла к отцу за лопатой.
   Вечером её навестила школьная подруга Валентина. Они подружились где-то в шестом классе. Валя была спокойная и степенная девушка, не глупая, и Таня очень подружилась с ней. Но к окончанию школы уже чувствовалось, что они разные. Валя была более приземлённой, а Таню мечты несли далеко, она хотела учиться, хотела много знать, хотела быть личностью, чего-то достичь в жизни, как личность. Валя не стала никуда поступать и года через два вышла замуж.
   -- Здравствуй, Танюша. А я слышу, приехала подруга... Дай, думаю, схожу.
   -- А, Валя, здравствуй. Проходи. Пойдем в большую комнату, посидим, поговорим.
   -- Пришла бы ко мне в гости, не заходишь совсем.
   -- Да я ещё не уезжаю, я на целых десять дней приехала, зайду ещё.
   Валя работала парикмахером. Была она статной, немного полноватой, волосы всегда подкрашены и причесаны. Звезд с неба она не хватала, её не волновала история Древней Греции и то, что фризы с Парфенона хранятся в Британском музее, а грекам ничего не досталось; она не беспокоилась о том, куда делись скифы. Зато была житейски практичной, умела выбирать одежду, вещи, обставить дом. Видимо, природа тоже делит: у кого практический ум, у кого романтический или интеллектуальный.
   -- Ну что там у тебя в доме, уж, наверное, полная чаша?
   -- Да ничего особенного, мягкую мебель новую купили недавно.
   "Парикмахер ведь тоже здесь не последний человек, есть связи, наверное, и не надо отмечаться, как мне, на мебель целый год", -- в свою очередь думала Таня. -- Да и денег они имеют побольше, чем ведущий инженер в стране советов."
   -- А ты квартиру купила кооперативную, мама говорила.
   -- Да уж давно, два года скоро будет, -- Таня засмеялась, -- не так давно, собственно, но я уже так к ней привыкла, мне кажется, я давно там живу.
   -- Хорошо. Квартира -- это хорошо.
   -- А вы всё в том же доме?
   -- Да, но мы пристройку сделали, у нас сейчас неплохо.
   -- Молодцы. Я смотрю, народ не дремлет, обустраивается.
   -- Да, сколько живет человек, всё копошится. Твои родители тоже вон как дом отделали.
   -- О-о, ты думаешь это всё? Папа в этом году запланировал под крышей комнату сделать -- второй этаж.
   -- Да-а? Надо и нам подумать, летом дети могут туда переселяться.
   -- И сколько уже твоим?
   -- Серёжка в пятый класс перешёл, а Маринка в первый пойдет.
   -- Да, большие...
   -- Приходи, посмотришь.
   -- Приду, обязательно приду.
   Валя поднялась.
   -- Ну, тогда я не буду засиживаться, придешь ко мне, ещё поговорим.
   Таня проводила гостью.
   -- До свидания, Анна Константиновна.
   -- До свидания Валюша, что ты так быстро? Таня, ты хоть чаем бы угостила.
   -- Ой, я забыла совсем. Да она так неожиданно собралась уходить, что я собственно и не успела предложить.
   Валя задержалась в саду и рассматривала цветник.
   -- Какой у Анны Константиновны цветник! У нас всё проще -- георгины, флоксы, а тут такие растения, которых я нигде больше и не видела.
   -- Цветочница Анюта, -- засмеялась Таня.
   Они дошли до калитки.
   -- Ну ладно, Танюша, приходи.
   И Валя ушла.
   Ну вот, подруга детства. Как мы уже далеки от детства. У каждого своя дорога и своя судьба.
  
   Эти десять дней действительно подлечили Таню. Её пребывание среди открытых и бесхитростных людей, среди спокойной деловой жизни пошло ей на пользу. Она успокоилась, и рана её затянулась. "Жизнь продолжается", -- говорила она себе. Да и сама она старалась не культивировать в себе хандру, старалась улыбаться и быть как можно более общительной, не уходить в себя, не огорчать окружающих. Она знала, что родители очень расстроятся, если будут видеть её грустной и страдающей. Мама ни о чем её не спрашивала, хотя догадывалась об ёе истории, ведь она была в это время в Зеленограде. И Таня, в свою очередь, была благодарна ей за тактичность, за то, что она не лезла в душу. Она даже никогда не спрашивала её: "Почему ты замуж не выходишь?" Только вздыхала порой. А иногда говорила: " Ну и ничего. Квартира у тебя есть, профессия есть, сама себе зарабатываешь. Руки, ноги на месте, здоровье в порядке, что ещё надо человеку?"
   Провожать её они пошли всё же вдвоем. Расцеловались на перроне, и Таня поехала.
  
  

Глава тринадцатая

  
   С работы уходили вместе с Аллой и вместе пошли на автобус. Как-никак соседки -- жили в одном доме. Когда они выходили из корпуса и направлялись к автобусу, увидели Сергея, идущего вместе с Леной.
   -- Он что же женился на этой, на Лене? -- спросила Алла.
   -- Да, говорят.
   -- Я не понимаю тебя. Ну, ты его просто отдала.
   -- Я?!
   -- Не прикидывайся.
   -- А что, было заметно?
   -- Ну, ещё бы! Он так сиял, когда приходил к тебе.
   -- Он приходил ко мне по делам.
   -- Знаем мы эти дела. Если бы меня так любили, я бы не упустила.
   -- Наверное, она лучше.
   -- Да брось ты.
   А ещё через неделю Таня шла к художественному салону, что на площади Юности, и столкнулась с Сергеем. Он был мрачноват, не улыбался. Пристально смотрел на неё, потом сказал:
   -- Я ничего не забыл. Я всё помню.
   Таня молчала.
   -- Ты сама виновата, -- продолжал он.
   -- Всегда легче, когда найдешь виноватого.
   Они ещё помолчали. Таня уже хотела уходить. Но он задержал её и спросил:
   -- Ты живешь одна? Мама уехала?
   -- Да, уехала.
   -- Ты ничего не хочешь мне сказать?
   Таня возмутилась в душе, но виду не подала. "Хочет сохранить тот статус, который он мне предлагал? Нет уж. Если у меня когда-нибудь и будет любовник, то только не он!". А вслух сказала сухо:
   -- Нет, не хочу.
   И они ушли в разные стороны.
   Дома она думала: "Он и не знает, наверное, что моё самое большое желание теперь -- не видеть его вообще. И тогда постепенно будут всплывать в памяти те прекрасные минуты, которые были в этой истории. А так только всё теряется и мельчает".
   Надо менять работу. И лучше, если я буду работать не здесь в Зеленограде, а в Москве. Сажусь утром на экспресс, и нет меня. А если работа вблизи вокзалов, то можно и на электричке. Кстати, Костя ездит на электричке. Надо бы узнать у него, не может ли он подыскать мне работу. Но у него ведь дома нет телефона. Не идти же к нему домой. Со времени учебы она у него не была.
   Таня вспомнила их плохонький домик и как смутился Костя, когда они с Томой в первый раз пришли к ним. Но позже были еще несколько раз, и он уже так не волновался. Надо раздобыть его рабочий телефон.
   Костя... Снова в трудную минуту она цепляется за него. Хороша же я буду, не звонила, не вспоминала, а как что-то понадобилось, так и вспомнила. Ну и что же? Разве я не помогла бы, если кто-то из моих знакомых или однокурсников обратился ко мне с подобной просьбой?
   Вдохновлённая этой светлой мыслью, Таня стала названивать однокурсникам и раздобыла- таки Костин телефон.
   То ли Костин телефон тому виной, то ли попутные, мимолётные разговоры, но в этот вечер Таня вернулась в мыслях к институтским годам. Сидела и вспоминала - как бегали в театр, как доставали билеты...
   Как счастлива была Таня, когда попала на "Кармен-сюиту" в Большой театр с Майей Плисецкой в главной роли. Стояла у театра и безнадежно спрашивала билеты. Мимо шли и шли счастливцы, и вдруг у одной пары оказался лишний билет.
   -- Идёмте с нами, не волнуйтесь, - говорил спокойный и интеллигентный мужчина, не отрывая её билета, -- мы ведь сидим рядом, в партере...
   И действительно, она сидела в партере, в пятом ряду. Таня до сих пор прекрасно помнит этот чёрный занавес с красной головой быка. Звучит великолепная, зажигательная музыка, занавес поднимается и... И Майя Плисецкая начинает свой танец!
   Как идёт ей эта роль! Как она хороша, как соблазнительна и коварна! Как легко заманивает в сети одного, второго... Таня была в восторге! Совершенно новая пластика, рисунок танца, костюм, всё это было так ново и так здорово!
   И как-то уживалось в них всё - и высокое искусство, и просто пирушки...
  
   Голос Кости был по-прежнему грубоват и суров.
   -- Это Таня Волкова, -- кричала Таня в трубку. -- Костя, мне нужно с тобой поговорить. Давай встретимся после работы, я могу подъехать на станцию. Ты во сколько кончаешь работу?
   -- В половине шестого.
   -- И во сколько ты приедешь в Крюково?
   -- Так, сейчас подумаю. В восемнадцать сорок.
   -- Я буду у газетного киоска, ты меня найдешь, хорошо? Ну, договорились.
   Таня повесила трубку. Ну заинтриговала. Не буду же я по телефону объясняться, да ещё по рабочему, и слышно плохо.
  
   Звонок Тани был столь неожиданным, что Костя ещё долго стоял у телефона, благо, он висел на столбе и рядом никого не было. "Что у неё стряслось? -- думал он. -- Случилось что-то, наверное".
   Остаток дня Костя думал о Тане. Вспоминал её первое появление. Явилась она светловолосой и загорелой девушкой, светлой и лучистой. Но потом оказалась колючей -- не подойди. Да и светловолосость оказалась сезонной -- Таня в то лето решила попробовать себя блондинкой и была ею только одно лето и начало осени. Костя вначале сожалел о потере ею светлого облика, но потом привык...
   Вспомнил, как мучился он после того объяснения в любви... Он так долго носил в себе своё чувство, что в какой-то момент оно всё-таки выплеснулось наружу. На что-то ведь надеялся, а оказалось, напрасно. Иногда ему казалось, что он ей не совсем безразличен, но увы...
   То объяснение и реакция Тани выбили его из седла, и он обзывал себя сентиментальным дураком. Когда болел, лежал и думал, что и она тоже не понимает его. Он любил слушать музыку, любил стихи, но не любил афишировать это. Выросший в простой рабочей семье, в плохоньком частном домишке, он мечтал о другом окружении, о другой жизни. За грубоватой внешностью и манерами пряталась чувствительная душа, которая тянулась к красоте. Он тянулся к тому, чего в его жизни недоставало, он хотел много знать, хотел любить и полюбил. И это всё воплотилось для него в Тане. Ему казалось, что его любовь и преданность должны растопить преграду, которой она отгораживалась, но ошибся.
   Прошло уже столько лет после окончания института, а он всё не мог забыть её, всё ждал и на что-то надеялся. Иногда ругал себя за то, что выбрал её -- девушку, что ни говори, видную. Он понимал, что сам он не очень привлекателен, не очень обходителен, грубоват, таких женщины не любят. Но если бы они заглянули поглубже, то увидели бы, что у него нежное и доброе сердце. Ему нравилось смотреть на Таню, любоваться её большими, немного удивленными глазами в обрамлении чётко очерченных бровей и длинных ресниц. Именно в ней находил он всё то, к чему стремилась его душа.
  
   На станции Крюково Таня не была уже давно. Как-то она у неё с Зеленоградом и не ассоциировалась. Обычная пригородная станция и посёлок при ней. И где-то по ту сторону в частном секторе жил Костя.
   Снова Костя вошел в её жизнь. Как будто совершился земной круговорот и привёл её к начальной точке отсчёта. Она вдруг сравнила его с Сергеем. Он никогда бы не смог обманывать и вести двойную игру. У него нет внешнего лоска, но он надёжный человек. А может быть, он и нашёл себе спутницу жизни, ведь не виделись давно? Ну что ж, я буду рада за него. Должен же кто-то разглядеть его. Как там у Блока?
  
   Простим угрюмство, разве это
   Сокрытый двигатель его?
   Он весь дитя добра и света...
   Электрички ещё не было, и она скучала. Солнышко хорошо припекало, и она вдвинулась в тень от киоска. К тому же здесь она была менее заметна, а сама могла наблюдать за всем происходящим. Вот и подошла электричка, массы заполнили платформу и потекли по ступенькам.
   Где же Костя? Может, я его уже не узнаю?
   Ну как же, вот она, его светловолосая голова. Костя был прямым и высоким, и Таня улыбнулась, увидев знакомую фигуру. Она вышла из тени и медленно пошла навстречу. Костя посмотрел в одну сторону, другую, спокойно, без суеты и, наконец, заметил её. Они разглядывали друг друга, пытаясь увидеть следы перемен.
   -- Привет, -- мягко улыбаясь, произнесла Таня.
   -- Что-нибудь случилось?
   Его глаза были озабоченными, он вглядывался в Таню, пытаясь понять причину её звонка.
   -- Ну, а разве я не могу просто позвонить, чтобы увидеть тебя?
   -- Ты, меня? Это уже интересно.
   Таня засмеялась.
   -- Сейчас всё объясню. У меня деловая беседа. Пройдёмся?
   Они пошли в сторону города. Костя всё еще настороженно смотрел на неё, слегка изучая. Таня взяла его под руку, дабы немного смягчить его.
   -- Костя, ты не устаёшь ездить в Москву на работу?
   -- Да нет, я работаю недалеко от трёх вокзалов. У меня час десять минут уходит на дорогу, некоторые москвичи столько же тратят.
   -- А ты не мог бы мне помочь перебраться в Москву? К вам или еще куда-нибудь?
   -- Что это ты вдруг?
   -- Да ты знаешь, обстановка на работе как-то испортилась, хочется уйти. И к тому же в Москве буду чаще бывать, сколько можно здесь в Зеленограде киснуть.
   -- Но ведь некоторые из Москвы сюда ездят.
   -- Ездят за высокими должностями. -- Она вспомнила своего начальника отделения.
   Ну хорошо, я поспрашиваю, если тебе это нужно.
   Оба думали: что же теперь? О чем говорить? Расспрашивать о личной жизни не очень удобно.
   -- А как вообще жизнь у тебя? - бодро спросила Таня.
   -- Что ты имеешь в виду?
   -- Ну так, в личном плане... - Таня постаралась остаться безразличной и всё же, когда Костя сказал: "Всё так же", почувствовала облегчение, как собственница.
   -- Я слышал, ты квартирой обзавелась?
   -- Да! -- воскликнула Таня, и ей стало неловко, ведь на новоселье были однокурсники, а его она не приглашала по известным причинам. Всё же отношения у них были особые, и ей не хотелось его травмировать.
   -- Приходи в гости как-нибудь.
   -- А почему как-нибудь? -- тут же спросил Костя.
   Таня опешила. Это не входило в её планы. Она собиралась немного пройтись и на этом закончить аудиенцию. Но отказаться ведь тоже нельзя?
   -- Ну хорошо, поедем сейчас. Тогда придется садиться в автобус. Только боюсь, мне нечем будет тебя угощать.
   -- Зайдём в магазин... - Костя словно поддразнивал, поймав на слове, но тут же отвернулся и сказал уже суше: - А впрочем, нет. -- Он понял, что приглашение её было вынужденным, и не хотел навязываться.
   -- Да нет, пойдём же, -- Таня почувствовала себя виноватой, но он уже замкнулся. -- Знаешь, - сказала она с улыбкой, - я не люблю, когда меня застают врасплох, и у меня ничего нет. Как только будет информация для меня, ты мне позвонишь, придёшь в гости и всё мне дома расскажешь. А я за это время припасу чего-нибудь к столу, договорились?
   Глаза Кости потеплели, он улыбнулся.
   -- Хорошо. -- И добавил: -- У тебя усталый вид и какая-то грусть в лице...
   Таня усмехнулась:
   -- Прожитые годы накладывают свой отпечаток на наши лица.
   И вдруг ей захотелось рассказать Косте обо всём, что с ней случилось, об истории с Сергеем... Он поймет и защитит её...
   Но тут же спохватилась: "Глупо".
   Костя посадил её в автобус и смотрел вслед, и Таня смотрела на него, стоя на задней площадке. И вдруг ей стало жаль, что она уезжает от него. Что-то родное было в этой высокой, долговязой фигуре...
  
   Вечером Костя снова думал о Тане. Встреча эта разбередила душу...
   Он достал фотографии и стал их рассматривать. Вот она смеющаяся, таких всего одна, больше серьёзная или грустная. Особенно ему нравилась вот эта, со свечой. Они втроем за столом: он, Игорь и Таня в гостях у Юры. Таня поднесла руку к виску и глубоко задумалась. Он поставил две фотографии рядом. Вот такая она и есть -- переменчивая: то грустная, погружённая в себя, то весёлая.
   Потом он лежал на диване, закинув руки за голову, и снова думал о ней. Он всё ещё любил её. Он до сих пор не встретил никого, кто мог бы заменить её в его сердце. Увлекался когда-то и другими девушками, но всё это было до Тани. Сейчас у него была одна связь с разведённой женщиной, он наезжал иногда к ней в Москву, но большой радости она ему не доставляла. Как-то ничего не загоралось внутри, в душе... Просто хотелось почувствовать себя мужчиной. Но всё же он подумывал о женитьбе, надо же когда-то обзаводиться семьёй. И вот этот звонок, и всё прокручивается заново, как киноплёнка.
   Иногда он представлял, как входит Таня в его дом, и он видит в её глазах, что она пришла насовсем, она наконец осознала, как хорошо ей будет с ним. И дом сразу оживает, наполняется её смехом, в нём становится светлей...
   "Ваше величество, женщина, как вы решились ко мне?.."
   Да, но, к сожалению, он ей не нужен.
   И всё-таки, и всё же в глубине души он на что-то надеялся...
  
   Вечером Тане позвонила Вера. Она была чем-то взволнована.
   -- Что у тебя?
   -- Валера мой куда-то пропал. Обмывали премию на работе, с работы ушел, а дома до сих пор нет.
   -- Ну, значит, забрели к кому-то домой, еще не всё обмыли.
   -- Мы завтра собирались поехать на Истринское водохранилище, дети настроились, собрались, а папа пропал. И как он завтра поедет, не знаю. Да, кстати, ты не хочешь поехать, место в машине свободно?
   -- Не знаю, я как-то морально к этому не готова. Посижу дома.
   -- Ну что тебе, молодой девушке дома сидеть.
   Вера кое-что знала о драме, происшедшей в Таниной жизни, без подробностей, но догадывалась и пыталась её развлечь. Но у Тани совершенно не было желания куда-либо ехать. Не было вдохновения.
   -- Ну, как хочешь.
   -- Ты не волнуйся, еще только двенадцатый час, я думаю, Валера скоро появится.
   Слова Тани немного успокоили Веру, но она ведь знала не всё. Дело в том, что в жизни Веры произошло одно весьма странное событие. Вера была на свидании, хотя сказала Валере, что идет в театр с приятельницей. Когда она вернулась, Валера заметил, что она выпила.
   -- Вы что же, с подругой пили?
   Вера слегка смутилась, но все же ответила как можно веселее и непринужденнее:
   -- Да, ты знаешь, пошли в буфет и взяли шампанского!
   Но, кажется, у Валеры остались сомнения. И вот сейчас она думала, не связан ли сегодняшний загул с этими сомнениями.
   А всё произошло случайно и так неожиданно, что трудно даже в это поверить...
   На днях она поехала в Москву и (кто бы мог подумать!) встретила свою первую любовь. Только приезжие могут так встретиться в центре Москвы. Она ехала в троллейбусе по улице Горького, повернула голову и встретилась взглядом с сидевшим недалеко мужчиной. Он тоже смотрел на неё, и они узнали друг друга. На следующей остановке они вышли.
   -- Саша, ты?!
   -- Верочка, какая приятная неожиданность!
   "Неужели приятная?" -- думала Вера. Она разглядывала Сашу. Сколько же прошло лет? Шестнадцать?
   -- Я тебя сразу узнала, -- сказала она, -- хотя уже седина появилась в висках. Постарели мы с тобой.
   -- Ну уж, не прибедняйся, ты хорошо выглядишь. Ну рассказывай, как живешь, где, здесь в Москве?
   -- Да не совсем в Москве, в Зеленограде.
   -- А я в командировке, проездом.
   -- Понятно. И где ты остановился?
   -- В гостинице "Минск", туда, ближе к Пушкинской площади.
   -- Москвичи, по-моему, случайно не встречаются в этом огромном городе, только приезжие могут вот так встретиться, -- улыбаясь говорила Вера.
   -- Судьба. Ну так рассказывай. Кольцо на руке, значит, ты замужем.
   -- Еще бы, в мои-то годы. Двое детей, дочке пятнадцать и сыну одиннадцать.
   -- Значит, ты вскоре вышла замуж. Ну что ж, хорошо.
   Он задумчиво посмотрел на неё.
   -- Да, через полгода, -- с грустью проговорила Вера, -- вслед за тобой.
   -- А у меня сын такой же, как твоя дочь -- пятнадцать было недавно. Может быть, мы посидим с тобой где-нибудь, в ресторанчике или в кафе, поговорим.
   -- Нет, ты знаешь, я не могу задерживаться, меня дома потеряют. К тому же ужина у меня нет, голодными останутся.
   -- Тогда, может быть, завтра?
   -- Завтра? -- повторила Вера и задумалась. Она почти никуда не уходила одна, под каким же предлогом ей уйти? Сказать, что сегодня купила билеты в театр и идет с подругой? -- Хорошо, -- решилась она, -- давай завтра. Где?
   Он на минуту задумался, потом посмотрел на неё и сказал:
   -- Возле гостиницы "Минск", там и ресторан есть -- посидим. -- Он ободряюще улыбнулся.
   Вера слегка разволновалась, но согласилась.
   -- Ну что ж, до завтра, - сказал он, подсаживая её в троллейбус.
   Весь обратный путь в экспрессе Вера думала об этой встрече. Всё всколыхнулось в ней. Она сидела, погруженная в свои мысли, смотрела в окно и не видела там ничего. Она видела только своё прошлое -- шестнадцать лет назад. Как она любила Сашу! Да ведь и он любил её. А потом он уехал в отпуск и оттуда приехал с женой. Что там случилось, как это произошло, она не знала, не расспрашивала. Она не стала требовать с него объяснений. Всё это было так убийственно, что она не могла даже разговаривать с ним. Да она и не была уверена, что он хотел этого, потому как всё было кончено. Только с самой близкой подругой она поделилась, и Люба сопереживала ей.
   Вначале Вера была безутешна. Это был такой удар! Но понемногу успокоилась, а через некоторое время за ней стал ухаживать Валера. Он был весел, любил балагурить, Вера оживала рядом с ним. И вскоре вышла за него замуж. Она не любила его так, как любила Сашу, Валера любил её гораздо больше. Он боготворил её тогда. И Вера решила, что этого достаточно.
   И вот такая неожиданная встреча! Вера колебалась: идти, не идти? Ведь она ничего ему не простила, но относилась уже к нему с мудрым спокойствием.
   На следующий день она сидела с Сашей в ресторане. Народу было немного, тихо и спокойно, можно и поговорить. Он рассказывал ей о своей работе. Жил он в Воронеже. Вера смотрела на него. Ей хотелось спросить: помнил ли он её все эти годы и не жалел ли о разрыве? Нет, точнее, вспоминал ли? Но всё же не стала спрашивать. Ведь отрицательного ответа не может быть. Он ведь не сможет сказать "нет", чтобы не обидеть её, а если скажет "да", то будет ли это искренне, неизвестно. Да и зачем эти вопросы в лоб? Ведь есть косвенные доказательства, что помнил. Ну а о его чувствах пусть будет то знание, которое у неё есть, которое она помнит. Ведь прошло столько лет, а мужчины не сентиментальны и не так романтичны, как женщины. Они больше помнят факты, а не чувства и слова. К тому же, вероятно, он многое уже забыл и может сказать не то, что чувствовал тогда. А Вера всё помнила прекрасно, словно это было вчера -- все его признания, его слова...
   Но без воспоминаний не обошлось, и он все же многое помнил. Вера была благодарна ему за это и за то, что узнал её сразу и обрадовался, ведь мог сделать вид, что не заметил или изобразить, что ничего между ними не было.
   Народу в ресторане всё прибавлялось, и музыканты уже взялись за свои инструменты.
   -- Шумно здесь уже, трудно разговаривать. Пойдём лучше ко мне в номер.
   Вера вопросительно посмотрела на него, и ей показалось, что она получила ответ на свой вопрос. Но она сделала вид, что не поняла. А он в свою очередь всё понял, но подумал, что женщине хочется сохранить невинность. "Ну что ж, днём невинность им к лицу".
   -- Пойдём, -- просто сказала она.
   Они поднялись на четвертый этаж, Саша достал ключи и открыл дверь. Номер был одноместный, довольно скромный, но чистенький и светлый. Саша прихватил из ресторана бутылку шампанского, шоколад и орешки. Он поставил всё это на стол, повернулся к ней, привлек её к себе и поцеловал.
   -- Как давно мы не целовались, Верочка. Ты помнишь, как это было?
   -- Помню, конечно, помню.
   Вера отстранила его руки и села в кресло. Саша откупорил бутылку и налил шампанское в стаканы.
   -- Шампанское из стаканов? -- иронично заметила Вера.
   -- Что делать, гостиница.
   Ей хотелось, чтобы он сказал ей что-нибудь ласковое, но он не говорил... "Постарел" -- подумала она. Тогда она решила продолжить нейтральную беседу.
   -- Ну и как тебе живётся? -- спросила она, но тут же подумала: "Даже если и не очень, не будет же он жаловаться мне". И он ответил соответственно.
   -- Ничего, всё как у всех. А у тебя?
   -- У меня тоже всё нормально, дети подрастают. С Юлей меньше хлопот, а вот с Женкой побольше.
   -- Да, мальчишки они такие.
   Он ещё подлил шампанское в бокалы.
   -- Ну, будь счастлива, Верочка.
   Вера чувствовала себя помолодевшей. Как давно она не была на свидании, и как долго в ее жизни не было чего-нибудь эдакого, безрассудного. Глаза ее заискрились, она закинула ногу на ногу и смело посмотрела на Сашу. Саша подошел к ней, взял её руку и поцеловал, и она смело пошла навстречу тому, что должно было случиться...
   Лёжа в постели на его плече, она думала о том, что это как бы завершение их любви. Она должна была принадлежать тому, кого любила больше всех, ведь тогда они не были близки, тогда она была слишком молода. Он повернулся к ней и стал целовать её лицо. И он любил меня и должен принадлежать мне хотя бы сегодня, сейчас. Я забрала его на сегодня у той, которая ворвалась в нашу любовь и отняла его у меня.
   Он проводил её до Речного вокзала и посадил в экспресс. Они ни о чем больше не договаривались, хотя он ещё день будет в Москве. Вера подала ему руку и внимательно посмотрела на него, пытаясь запомнить его облик. Она понимала, что больше они не встретятся. Она хотела произнести: "Мы больше никогда не увидимся с тобой...", но не смогла. "Никогда" -- какая вечность в этом слове, как веет от него холодом, бесконечностью и небытием. Она взглянула ещё раз в его лицо, он поцеловал её в щеку, и на этом они расстались. На этом всё закончилось.
   Вера стряхнула с себя воспоминания и, наконец, услышала звуки открываемой двери.
   -- Господи, наконец-то!
   Валера улыбался в дверях.
   -- Верунчик, я задержался...
   -- Ну да, Лилёк, я в Тимирязевском... я не лежал, я стоял, меня прислонили, две старушки, божьи одуванчики...
   Вера взяла его под руку и ввела в комнату. Валера ступал рядом нетвёрдым шагом.
   -- Ты сердишься?
   -- Ну как ты думаешь? На работу позвонила -- уже ушли, а где вы - неизвестно.
   -- К Диме зашли... ещё посидели...
   -- Да уж вижу. На водохранилище завтра поедем? Дети уж собрались?
   -- Поедем, конечно, поедем...
   Вера критически осмотрела мужа. Да, но сможет ли он протрезветь, как следует до утра?
  
   На следующий день Таня отсыпалась. Проснулась около восьми часов, но решила, что слишком рано и ещё попыталась уснуть. Но уснуть не удавалось, организм её явно проснулся. Она ещё поворочалась в постели и открыла глаза.
   "И чего не спится?" -- спросила она себя и сама же нашла ответ: "Это предки твои в тебе стучатся, они к этому времени уже давно коров подоили, на пастбище выгнали и в поле работали. А мы все в постели валяемся", -- укоризненно подумала Таня, но вставать не стала, решила поваляться ещё. Протянула руку и взяла томик Стендаля. Наткнулась на трактат "О любви".
   "... душа, затосковав от жизни без любви, незаметно для себя создает образец совершенства. В один прекрасный день она встречает существо, похожее на этот образец, кристаллизация узнаёт свой предмет по смятению, которое он вызывает в ней, и душа навсегда отдает владыке своей судьбы то, о чём она давно мечтала. Женщины, подверженные такому несчастью, слишком горды душой, чтобы любить иначе, чем страстно. Для них было бы спасением, если бы они могли унизиться до легкого романа".
   Уж не обо мне ли?
   И ещё: "Любовь -- восхитительный цветок, но надо иметь мужество, чтобы сорвать его на краю пропасти. Не говоря уже о боязни показаться смешным, любовь постоянно видит перед собой несчастье быть покинутым тем, кого мы любим, и тогда на всю жизнь нам остается только смертельная тоска".
   Как много написано ещё в начале девятнадцатого века, а каждое поколение как бы открывает для себя заново всю гамму чувств. Нет, о любви ей сейчас читать противопоказано. Лучше почитать о дружбе, но у Стендаля этого нет. Снова вспомнила Рюрикова и его "Три влечения". Так что же важнее? Рюриков говорит: гармоничная любовь -- это три влечения: души, ума и тела. А если нет трех, что важнее?
   По словам папы, близкий человек -- спутник жизни должен быть, прежде всего, другом, надежной опорой в жизни, защитником, хорошим отцом. Вера говорит, что важнее, когда больше любят тебя, нежели ты, меньше будешь мучиться. Хорошо им, всё им ясно, а мне вот до сих пор неясно ничего.
   Снова вернулась к Стендалю, полистала. У Стендаля есть много и другого интересного и познавательного. Хотите изучить Рим, перед тем как отправиться в путешествие? Прочтите "Прогулки по Риму" -- целый том путеводителя с описанием памятников архитектуры, древностей, фресок, залов дворцов с их подробным описанием, историй создания картин, описание итальянских нравов. И всё это написано не сухим языком ученого, а живым языком писателя Стендаля -- гражданина Франции Анри Бейля, воевавшего в войсках Наполеона и побывавшего вместе с ним в Москве. А если хотите подробнее познакомиться с живописью, прочтите "Историю живописи в Италии". Ведь Анри Бейль очень любил Италию и жил в ней долго. Он даже мог себе позволить такие фразы:
   "Миновав отвратительнейшую страну на свете, которую глупцы называют прекрасной Францией, мы прибыли из Парижа в Базель.."
   Каков, а?
   Таня взглянула на часы и решила, что можно уже и встать. К тому же надо сделать уборку, отнести бельё в прачечную. Одним словом: трудитесь барышня, трудитесь.
   За этим и прошла половина дня. А во второй половине дня зазвонил телефон. У Тани что-то екнуло под сердцем. Смешно, но тут же предстало видение: Сережа сидит после ужина в кресле и читает газету, она подходит к нему сзади и обнимает его... Таня взяла трубку.
   -- Таня, -- послышался незнакомый женский голос.
   -- Кто это?
   -- Таня, Таня, -- женщина заплакала.
   -- Что случилось?
   -- Это Верина соседка. Авария, они попали в аварию, Валеру насмерть...
   Таня помертвела.
   -- Не может быть... Нет, этого не может быть!
   -- Да, Таня, Вера просила меня позвонить, - продолжала плакать женщина.
   -- А она что? Она нормальная, она жива? -- Таня поняла, что говорит глупость.
   -- Их всех забрали в больницу. Поезжай в больницу.
   -- А где они?
   -- В травматологии.
   -- Хорошо, я сейчас еду.
   Таня быстро одевалась, руки её дрожали, она не помнила, как выскочила из дома и помчалась в больницу.
   Веру она встретила в холле, её уже отпустили домой и Юлю тоже. Юля стояла рядом, испуганная и дрожащая.
   -- Вера, ну как же это? - Таня бросилась к сестре. Вера увидела Таню и расплакалась. Таня обняла её и прижала голову к себе. Лицо её было в ссадинах.
   -- Ну не плачь, успокойся, не плачь.
   Таня уже и сама не могла сдержаться и тоже плакала, хотя всё еще успокаивала сестру.
   -- Валеру на-сме-рть, ты представляешь, Таня, грузовик выехал с проселочной дороги... это всё грузовик, он виноват...
   -- А Женя? Где Женя?
   -- Женю оставили в больнице, -- заговорила дрожащая Юлечка. -- У него спина сильно ободрана, лицо поцарапано и сотрясение мозга, но говорят, что не сильное.
   -- Он сидел сзади, за папой, -- продолжила Вера.
   "Боже мой, неужели Валеры уже нет в живых!" -- думала про себя Таня, продолжая обнимать их обоих.
   Вера снова разрыдалась.
   -- Успокойся, ну успокойся же, Верочка.
   -- Не могу, как вспомню Валерину фигуру, повисшую на руле. Руль врезался ему в грудную клетку...
   -- А ты?
   -- А я вывалилась из машины и какое-то время была без сознания. А потом милиция, скорая, нас подобрали...
   -- Давай посидим. -- Таня подвела Веру к стульям, усадила её, села сама рядом и снова прижала сестру к себе. -- Успокойся, не плачь.
   Вера немного успокоилась. Юля стояла рядом и дрожала. Тогда Таня притянула её к себе и усадив с другой стороны, обняла дрожащую девочку второй рукой.
   -- Пойдемте домой, -- сказала Таня, когда обе немного успокоились -- надо родителям позвонить и нашим, и Валериным.
   Она представила, как придётся ей выполнять эту скорбную миссию, и поёжилась.
   Кое-как добрались до квартиры. Таня поставила чайник и пыталась хоть чем-то их накормить. Юля выпила чаю и спряталась в маленькой комнате. Вера отказалась. Она ничего не ела, только ходила из угла в угол, сжимая себя руками.
   -- Я как чувствовала, что не нужно нам ехать.
   -- Во сколько Валера вчера пришел?
   -- Да он пришел около двенадцати и навеселе конечно.
   -- Утром, когда он встал, я так и подумала, что он не пришел в себя, как следует, вот и получилась замедленная реакция. -- Вера закрыла лицо руками и снова заплакала.
   -- Хотела я утром сказать -- давай не поедем сегодня, отложим назавтра, но не сказала. А надо прислушиваться к интуиции. Ну почему, почему я не сказала?
   -- Перестань, Вера. Не всегда так бывает, иногда бывают напрасные волнения, и всё заканчивается хорошо. Как говорят в народе: если б знала, где упадешь, подстелила бы соломки.
   -- Да я ещё ворчала по дороге из-за вчерашнего, я заметила утром, что у него руки дрожат. Господи, ну зачем мы поехали?!
   -- Ложись лучше спать. Тебе надо успокоиться, выспаться, завтра много дел. Ты ведь мать, у тебя дети, ты должна быть стойкой и мужественной.
   Вера согласилась и пошла спать.
   -- Не знаю получится ли, но попробую. Ты родителям позвонишь?
   -- Да, конечно, не беспокойся.
   Таня еще немного посидела, пытаясь успокоиться, собраться с силами и сделать звонки. Хорошо, что родителям недавно поставили телефон. Она набрала номер домашнего телефона.
   -- Папа, это я, Таня -- она почувствовала комок в горле и не знала, как сказать отцу.
   -- Таня, что же ты молчишь, Таня, -- Таня уже всхлипывала. -- Что у тебя случилось?
   -- Не у меня, а у Веры...
   -- Что там у них?
   -- Они в аварию попали... Валеру насмерть убило.
   -- Да что ты говоришь, -- охнул Михаил Павлович, -- неужели?
   -- Да, папа, сегодня они ехали отдыхать на Истринское водохранилище.
   -- Боже мой, да как же так?
   -- В грузовик якобы врезались.
   -- А как остальные?
   -- Да ничего, Женя в больнице остался, у него сотрясение мозга, а Веру с Юлей отпустили домой, я сейчас у них.
   -- Да-а, вот это дела... - сказал отец совсем глухо.
   -- Вы приедете, папа?
   -- Ну конечно приедем, я только не знаю, получится ли завтра, я вам позвоню.
   -- Маму подготовь, не говори ей сразу, в лоб.
   -- Да неужели. Ну, ты не волнуйся. Как Вера?
   -- Ушла спать, но не знаю, спит ли.
   -- Ну ладно, дочь, приедем мы обязательно.
   Спокойный голос отца успокаивающе подействовал и на Таню. Она сидела и думала, что завтра будет много работы и как же ей со всем этим справиться. Надо обратиться к кому-то за помощью. К соседям? Соседка уже заходила к ним сегодня вечером, та, что звонила Тане. Но нужен кто-то еще, на кого бы она могла полностью положиться.
   Костя! Почему-то в трудную минуту она вспоминала о нём. Конечно Костя. Он поможет ей, он не откажет, к тому же они виделись недавно. Как жаль, что у него нет домашнего телефона, ведь завтра воскресенье. Придётся идти к нему домой. И Таня решила, что утром сразу же после завтрака пойдёт к нему. Вера пойдет в больницу, а я к Косте, а потом всё остальное.
   Утром Таня шла среди частных домов Крюкова, вспоминая, как пройти к Костиному дому. Веру она отправила к Жене, хотя она и была ещё какой-то невменяемой, но Таня попросила соседку сходить с ней, а сама пошла к Косте. Ноги сами помнили дорогу и вывели её к нужному дому. Когда она вошла в дом, Костя сидел, но увидев её, встал и в недоумении уставился на неё.
   -- Костя... -- Таня почувствовала, как искривился её рот и подумала, только бы не расплакаться, -- ну вот... ты знаешь... у меня случилось... -- она испуганно посмотрела на него, -- несчастье. То есть, не у меня, у сестры... Её муж разбился.
   Костя пододвинул ей стул.
   -- Присядь, успокойся.
   Он засуетился, принес ей воды.
   -- На, выпей воды.
   -- Нет, пить я не хочу, я только посижу немного.
   Таня присела.
   -- У нас здесь нет никого, родителям я позвонила, но они только к вечеру приедут или завтра... А я не знаю, как всё это делается -- похороны... Ты мог бы мне помочь? -- Она умоляюще посмотрела на Костю и замолчала.
   -- Я помогу, обязательно помогу.
   Таня встала.
   -- Мне надо идти, дел много.
   Он взял её за руку.
   -- Подожди, я сейчас же иду с тобой.
  
   Все эти страшные дни Костя был с ней. У неё было ощущение, что, как взял он её тогда за руку, так и не отпускал. Он очень помог им. Костя был безотказен. Они вместе встретили Валериных родителей, он был на кладбище, оформляя место, он был в морге. Он даже оформил какие-то отгулы и не ходил на работу. Таня страшно устала за все эти дни похорон. Ей тоже приходилось много бегать, хлопотать, готовить поминки - целый день провела у плиты. В доме перебывало много народа -- сослуживцы, родственники...
   Смерть Вериного мужа произвела тяжкое впечатление на всю семью. До сих пор всё ещё не верилось в это по-настоящему. Не верилось, что человек, который еще недавно ходил на работу, смеялся, сидел за столом, разговаривал с ними, что его уже нет, и никогда они его не увидят. И человек, великий Человек, творец, повелитель, укротитель и преобразователь природы -- та же мошка. Одно мгновение, и нет его.
   И как коротка человеческая жизнь, как коротка! Бесконечен мир, бесконечна вселенная, а ты всего лишь песчинка в ней. А ведь каждый человек живет, страдает, мучается, радуется, стремится к чему-то, строит дом, копит деньги, делает карьеру, предает других, чтобы спасти себя. И зачем? Чтобы прожить несколько лишних лет. Как всё относительно в этом мире. Ох уж эти автомобильные катастрофы. Сколько жизней они унесли и скольких сделали калеками!
   Все эти ужасные события как-то отодвинули её собственные переживания, и Таня не вспоминала о них. Её очень беспокоила Вера и дети. Для них это было страшным потрясением. Да и для неё самой. Она пока еще мало сталкивалась со смертью. Вот только бабушка. Но бабушка прожила свой век, и это не было потрясением. А тут -- мужчина во цвете лет, отец семейства. Вера так плакала, что Таня невольно подумала: "Ценим особенно то, что теряем". Она как-то сразу потускнела и постарела. Родители как могли, утешали Веру, говорили, что помогут вырастить детей, даже предлагали Юлю забрать к себе, чтобы она у них училась. Но Вера не согласилась.
   На следующий день после похорон они с сестрой были у Тани, зашли что-то забрать, и Вера вдруг сказала:
   -- Таня, я хочу тебе что-то сказать.
   Они присели на кухне. Таня видела, что Веру что-то мучит.
   -- Что ты, Вера?
   И Вера вдруг рассказала сестре то, что случилось с ней накануне, о своей встрече с Сашей. Таня смутно помнила, что была у Веры в юности любовь, и что он женился на другой.
   -- Ну надо же? Какая встреча! Как в сказке.
   -- Ты знаешь, я никогда не изменяла Валере, а тут, я не знаю, что на меня нашло...
   Вера виновато посмотрела на Таню, впервые отдаваясь на суд младшей сестре.
   -- Но ты ведь любила его. И что ж теперь казниться, так уж случилось.
   -- У меня такое чувство, что на мне грех, что это Бог покарал меня.
   -- Ну перестань, Вера. Ты прямо как госпожа Реналь из романа "Красное и черное".
   -- Я не такая уж верующая, но такое совпадение...
   -- Ну это просто совпадение случайных событий. Не мучайся. Ты ведь не вступила с ним в постоянную связь, а эта встреча вроде бы как завершение вашей любви.
   Вера немного успокоилась и улыбнулась грустной улыбкой.
   -- Мы даже ни о чем не договаривались, ведь у каждого теперь своя жизнь.
   -- Ладно, Вера, думай о детях, тебе есть о чем думать.
  
   Родители забирали всё Верино семейство к себе, так как учебный год закончился и наступили каникулы. Но пока не уезжали, ждали, когда Женя выпишется из больницы. Чувствовал он себя неплохо, но должны были сделать еще контрольные анализы, энцефалограмму и томограмму, дабы убедиться, что нет внутренней гематомы. И когда его, наконец, выписали, все уехали. Таня проводила их на Казанский вокзал.
   Вернувшись из Москвы, она медленно приближалась к своему дому и вдруг увидела Костю. Он стоял возле её дома и поджидал её.
   -- Костя! -- Таня обрадовалась и засияла. -- Идём, идём ко мне в гости. Я ведь обещала устроить прием в твою честь и должна выполнить своё обещание.
   Костя тоже разулыбался, видя сияющее лицо Тани и её неподдельную радость.
   -- Я узнал кое-что по поводу работы для тебя.
   -- А-а, я уже и забыла за всеми этими печальными событиями...
   Они поднялись на лифте на седьмой этаж и вошли в квартиру. Костя уже побывал здесь, но всё это было суматошно и ненадолго. То они забирали что-то необходимое, то заскакивали позвонить и бежали дальше.
   -- А наши все уехали. Родители забрали Веру с семейством на всё лето к себе, -- говорила Таня в прихожей -- и я осталась одна. -- Она посмотрела на Костю. -- Хотя нет, я не одна...
   Она вдруг положила голову ему на грудь, прижалась к нему, как бы ища у него защиты, и ощутила, что кончилась затянувшаяся игра в прятки, её убегание от Кости, поиски приключений... Вот она - её опора в жизни, в которой она нуждалась...

Недописанное письмо

(послесловие)

   Эта небольшая по формату книга - не до конца осуществлённый замысел писательницы Лидии Титовой, которая в нашей отечественной литературе появилась, казалось, слишком поздно по своим возрастным категориям. Но судьбы литераторов никогда не прокладываются по узнаваемым для всех дорогам. Так не похоже было и прозаическое письмо Лидии Титовой, обладавшей особым талантом в изображении судеб современной женщины. Подобный талант со временем всегда находит свою довольно обширную читательскую аудиторию. Но для осуществления этого писательнице не хватило отпущенного ей времени жизни. Первая книга вышла в свет небольшим тиражом и в основном разошлась по знакомым. Своего часа ждали рассказы, повести, психологические портреты, заметки... Внезапно тяжёлая болезнь и ранняя кончина разрушили все творческие планы.
   Какими же всё-таки дорогами шла Лидия Титова, прежде чем желание писать не стало материализованной мечтой? Не праздный вопрос уже по тому обстоятельству, что многие страницы истории нашей отечественной культуры сохранились благодаря многообразным литературным дарованиям людей самых различных интересов и занятий. Эти увлечённые натуры неторопливо, день за днём описывали то, что было сутью жизни многочисленных поколений своего собственного рода, своего окружения. Незатейливым языком они фиксировали то, что порой ускользало от профессиональных бытописателей - полнокровное дыхание эпохи. И в результате создавались целые тома, чаще всего неопубликованные, которые содержали уникальные записи. Подумать только, сколько ещё можно найти в наших домах кем-то оставленных дневников, записных книжек, писем!.. Так начинала писать и Лидия Титова. Не ставя перед собой никаких особых целей, еще девочкой она фиксировала на листе бумаги все перипетии своей обычной семьи.
   Родители её в самый разгар репрессий 37-го года приняли решение уехать из Мордовии на Сахалин. Отец завербовался на лесоразработки во избежание иных вариантов. Невероятно, но большая и дружная семья действительно затерялась на этом далёком острове среди бушующей океанской стихии и избежала участи, постигшей многих родных и знакомых. Как венец этого тихого семейного счастья появилась на свет младшая дочка. Ей дали певучее и звонкое имя - Лидия. Над Сахалином проносились ураганы и штормы, а детство Лиды шло своим чередом и без особых происшествий. Но вот окончена десятилетка. Получить хорошую профессию, да ещё на основе высшего образования по тем временам на Сахалине было невозможно. И Лида вместе с закадычной подружкой отправились в сибирскую столицу, в Новосибирск. Работа на стройке, подсобной рабочей каменщиков, потом одна за другой попытки поступить в институт. В конце концов стала студенткой, но на вечернем отделении. Днём - работа и мизерная зарплата за тяжкий труд, а по вечерам - тряска в автобусах с охапкой учебников и тетрадок, засыпание над конспектами.
   С третьего курса удалось перевестись в Минский политехнический институт и соединиться с родителями, которые к тому времени покинули Сахалин. Устроилась на работу в объединение "Интеграл", здесь производились микросхемы. Большой коллектив, много молодёжи, образованной и активной. Лида оказывается в гуще всех событий. Она успешно оканчивает политехнический институт, занимается общественной работой, много путешествует. Тогда, в середине 60-х, она впервые побывала на Кавказе и на всю жизнь полюбила горы, где так прозрачен и чист воздух и где действуют законы неподкупной дружбы.
   Ровесницы считали, что она поздно вышла замуж. Прежде, чем к 1982-му году Лида перебралась к мужу, московскому физику, понадобилось два года мытарств, чтобы устроить квартирный вопрос. Наконец Лидину однокомнатную квартирку в Минске удалось обменять на коммуналку в столице около Белорусского вокзала. Под окнами гудели поезда, словно напоминая о грядущих крутых переменах. Но поначалу всё шло довольно неплохо. Лида - инженер в московском НИИ "Сапфир", производящем те же микросхемы. В 83-м году родился Максим, первенец, и три года Лида растит сына. Потом снова работа. Но - громыхнула перестройка, круша судьбы целых поколений. Лида Титова оказывается среди огромной армии специалистов с высшим образованием, невостребованных родным государством. Инженеры этой эпохе были не нужны.
   Лида - неуемная натура, она отправляется на поиски той профессии, с помощью которой могла бы крепко стоять на собственных ногах. Курсы художественного вязания, курсы росписи акварелью, курсы бухгалтеров. Ещё она активно изучает Москву, ножками: разыскивает места, описанные Гиляровским, ходит на выставки, бывает на всех крупных вернисажах, на многих премьерах в театрах. Сосчитать невозможно все те явления искусства, которым она была свидетелем и на которые всегда увлекала своего мужа Валентина.
   И всё это время она ищет свою отдушину для занятий литературой. Ещё девочкой она записала в своём дневнике, что мечтает стать писателем... Когда наш народ как-то стал приходить в себя после шоковой терапии, выяснилось, что Лидии Титовой есть что сказать - так много уже было написано и лежало в столе. Наконец, с подачи мужа она нашла один литературный клуб. Но там правили балом "волосатые матерщинники", как запишет потом Лида в своём дневнике. Скоро она вышла на клуб "Образ и мысль". Здесь она и прижилась. Руководитель Шехтман устраивал занятия с разбором произведений классиков, учебными заданиями и анализом опусов участников. Настало время для профессионального разбора всего того, что выходило из-под пера Лидии Титовой. По сути, происходила огранка всего ранее написанного и всего того, что вновь получалось. Для Лиды наступила новая и яркая жизнь. Каждый понедельник проходили встречи в литературном клубе. Домой она возвращалась к полуночи, и тут же, чуть не с порога, начинала обсуждать с мужем все литературные новости. Валентин посоветовал и помог ей организовать в Интернете собственный сайт клуба. Она взялась за дело со свойственным ей энтузиазмом и с большой ответственностью занималась выпуском. И последние два года жизни фактически она одна и вела сайт, считая это основной своей работой. И писала, писала - много и на различные темы.
   Вся её простая и насыщенная жизнь теперь вплеталась в единое полотно прозаических произведений. И люди, когда-то встреченные на жизненном пути, становились теперь персонажами повествования. Особо её интересовали женские судьбы. Со временем оказалось, что у неё высокая степень сопереживания своим героиням. Как автор она всегда стояла где-то рядом с ними и всё происходившее с ними пропускала через своё сердце. Это сердце билось в ритме любви и мира.
   Книга "Следов прерывистая нить" увидела свет благодаря тому, что верный друг и помощник писательницы Валентин Титов соединил воедино многое из того недописанного, что готовила своим читателям Лидия Титова. Она не успела отправить своё письмо. Но оно дошло до нас. Прочитайте его, друзья, здесь есть строки для каждого из нас.

Друзья

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"