Передо мной - небольшая папка с машинописью. На обложке значится: Фонд 4000, опись 17, дело N10. И заголовок: "Воспоминания тов. Агулянского И. С., бывшего пулемётчика 3-го полка 3-й дивизии Ленинградской армии народного ополчения". Если раскрыть папку, то на титульном листе можно прочесть авторское название: "Мои однополчане (воспоминания)". И место с датой: Ленинград, 1968. Всего - 37 страниц машинописи. Вместе с титульным листом - 38 листов дела. На первом листе - эпиграф:
"Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой..."
/из песен/
В самом начале обозначено: "Рукопись не закончена". Перед нами - только первая часть.
В старости Илья Агулянский решил написать воспоминания о своих товарищах по фронту. Написал первую часть, целиком посвящённую его однокласснику Толе Голодову. В декабре 1968-го с его рукописи сняли копию, которая отправилась в Институт истории партии. Сейчас она хранится в Центральном Государственном Архиве Историко-Политических Документов Санкт-Петербурга.
С Толей Голодовым они дружили с первого класса. Оба в 41-м закончили школу-девятилетку. Агулянский начинает рассказ с описания их разговора вскоре после начала военной грозы:
"Ещё двадцать шестого июня встречали мы теплую белую ночь на Марсовом поле, наблюдали запуск защитных аэростатов, с любопытством считали вереницы скрежетавших трамвайных платформ с наскоро набросанным песком, глазели на беспокойно метавшиеся по Неве катера и суденышки.
Мы не могли еще всерьез оценить происходящего, но уже ощущали, что город суровеет и хмурится с каждым часом.
Весть о начале войны, затеянной Германией, Толя встретил как личную серьезную неприятность. Сведения о первых боях, проходивших по нашу сторону границы, бомбардировкой незнакомых, но родных городов, наложили на его плечи какую-то даже видимую тяжесть, в на его юношеское лицо - печать обиды.
Толя вообще говорил мало, тем заметнее в его произношении проскальзывало детское "вместо" рычащего звука "р" в отдельных словах. Такие "плямо" и "плочно" вместо "прямо" и "прочно" вызывали улыбку. Но чаще мы, собеседники, их не замечали, улавливали лишь серьезный ход мысли нашего оригинального собеседника.
Вот и сейчас, несмотря на "воолужение" и "велоломно" можно было прочесть серьезную и совсем недетскую грусть, сменяющуюся негодованием.
В самом деле, почему немцы пренебрегли договором о ненападении. Что им нужно? Залить огромную карту России своей коричневой краской, как они загадили Австрию?
- Карта СССР имеет характерную светло-красную окраску и на ней не сможет осесть никакой другой цвет, - полагал юный географ.
Несмотря на некоторую терпимость в последнее время к немцам, проявленную со стороны печати, наши люди их терпеть не могли. Были живы в памяти испанские события, суд над Димитровым, Поповым и Танеевым, знали о расправах над коммунистами, евреями, не могли примириться с захватом чужих свобод в Европе, знали о непокорившихся французах, греках, македонцах.
Лично мне казалось, что война будет недолгой. Малой кровью и могучим ударом сметем мы немцев и их союзников, и вскоре добьем на их же территории.
Толя внес поправку: кровь будет не малой, а очень большой.
- Их все же 105 миллионов, не считая населения захваченных европейских стран, - вдалбливал он голосом нашего учителя географии Всеволода Александровича. - Всю Европу против нас надыбили, - продолжал он, - однако на нашей земле они завязнут. - Он жестко замолчал.
Наши мнения относительно длительности войны разделились. В одном, главном, они совпадали: мы с Толей должны быть на фронте, чем скорее, тем лучше".
(Листы 4-5. И здесь и дальше я сохраняю и стиль, и пунктуацию оригинала).
Оба они вскоре записались в народное ополчение. Помог им в этом один из их отцов:
"В третьем Выборгском полку народного ополчения мы с Толей со дня его формирования.
Прежде чем стать добровольцами, целую ночь стояли на Фризовом переулке, где принимали заявления студентов-комсомольцев.
Когда явились по повестке на пункт формирования - на Лесной, 65, нас не хотели зачислять в полк, обнаружив, что нам нет и 18-ти лет.
- Что мы - дети? - гнусавил я тучному человеку в потертом гражданском костюме и растопыренной новенькой пилотке.
- Проситесь в училище, - отрезал тот.
На помощь нам пришли толин и мой отец, которые в это утро нас провожали и познакомились.
Толин отец, капитан медицинской службы Иван Иванович Голодов остановился с кем-то из знакомых кадровиков, участвовавших в формировании полка.
Кругом бурлили люди. По всей территории стояли столики, шло оформление списков, горками росли сдаваемые гражданские паспорта.
Деловито ородовали [так в тексте, очевидно, опечатки при наборе текста - Т. М.] непокорными машинками самодеятельные парикмахеры, раздобывшие какие-то серые мятые халаты.
Я поббежал [так в тексте - Т. М.] к Ивану Ивановичу, прочил его помочь нам попасть на войну.
Толин отец подошел к столику, где разместился штатский в военной пилотке. Тот поднялся, несмело козырнул.
- Старший лейтенант Маятин.
- Возьмите этих ребят в роту, думаю, не подведут! - Иван Иванович легонько подтолкнул Толю и меня вперед.
- Отпускаете? - улыбнулся Маятин.
- Саммит просились.
- Оба ваши?
- Считайте, что так, - Иван Иванович почему-то протер платком шею.
Подоспел и мой отец. Он отлучался в магазин. Решил во что бы то ни стало купить нам с Толей по плитке шоколада в дорогу.
Сказал, торопливо запихивая шоколад в наши карманы:
- В походе пригодится, - смахнул слезу.
Маятин вновь склонился к спискам.
Казалось, все вопросы разрешены, нас немедленно зачислят в пулеметную роту, но вдруг возникло новое препятствие. Кадровый военный, с которым повстречался Иван Иванович, вдруг обратился к Маятину.
- Товарищ, командир роты! Зачислять их в часть нельзя. По Указу добровольцам, ушедшим на фронт, сохраняется средний заработок...
- Ну и что же, - не понял Маятин.
А из какого расчета платить средний заработок школьникам-девятиклассникам?
- Вот оно что! - мой и толин отец переглянулись и рассмеялись.
- Наши ребята поди не знают толком, что такое средний заработок".
(Листы 7-8).
Сейчас уже другая эпоха.
Иногда мне доводится слышать от какого-нибудь моего сверстника или того, кто на год-два-три младше, что, окажись он там, тогда, в 41-м, не пошёл бы он никуда воевать. Да ещё и обоснование "идейное" выдвинут: режим им, мол, не нравится. А учитывая нынешние мнения людей об армии... Те, кто добровольно шёл на фронт, в глазах таких людей должны выглядеть идиотами, дураками. А отцы, которые помогали своим несовершеннолетним сыновьям попасть на фронт - я уж и не знаю, как они с такой шкурнической точки зрения должны выглядеть. Да даже если отвлечься от именно такой конкретной позиции, и встать на какую-то абстрактную целиком антивоенную позицию (хотя иногда - стоит воевать, а иначе и нас бы не появилось никогда на свет, их потомков), кто-то может сказать, что отцы эти сыновей на смерть отправляли. Тем более, что один из них действительно погиб на фронте.
Да вот только понимали эти отцы, куда они отправляли своих сыновей. Но знали: надо. Да и ещё неясно, где было безопаснее: на фронте, или в Ленинграде, который скоро будет сжат в голодных тисках Блокады...
Судя по первым страницам воспоминаний Ильи Агулянского его друг Толя был умнее многих, как и сверстников своих, так и старших. Большинство ждало быстрой войны малой кровью. Он уже на четвёртый день, школьник, считал, что война будет и тяжёлой и долгой. Он был умнее многих.
Анатолий Иванович Голодов погиб в августе 41-го, в районе села Сяндеба, недалеко от Олонца, в бою за высоту 40,0, там погибла вся первая рота их полка.
Повторюсь: он был умнее многих.
Вот после этого и задаёшь себе порой вопрос: Неужели правда, что война забирает жизни лучших?..