Ночью по городу ударил хлёсткий ливень. Он был как всегда сильный и не очень долгий, поэтому, встав утром, Ольшик не удивился, когда увидел на асфальте привычную черно-серую мозаику ещё мокрых и уже высохших кусочков земли. Только в косо выбитых ямках поблёскивали утренним небом влажные ладошки лужиц.
Было тихо и хорошо. Ветер потрёпывал зелёные чешуйки акации и медленно раскачивал светлые листья тополей. Ольшик прыгнул со ступенек на пятнистую от ночного дождя дорожку. Тапочек сорвался с ноги и синей бабочкой отлетел к поленнице. Пришлось скакать на одной ноге. Это ничего. Ольшик нагнулся, поправив тапочек, и, слегка повернувшись, выпрямился. Скользнул взглядом вдоль стены дома.
Замер.
Справа от поленницы, на треснувшем старом чурбаке угрюмо темнел полный тревожной влаги воздушный змей. Светло-изумрудный цвет был теперь непривычно непроницаем и тяжёл. Длинный хвост полосатой влажной змейкой обвил подсыхающую древесину. На мокрой обвисшей нити блестела ненастоящей свежестью бусина воды.
У Ольшика противно заныли ноги, как от плохого предчувствия сбилось неровно сердце.
Солнце уже встало высоко над головой и обливало спасительным горячим светом намокнувший ромб змея. Ткань, должно быть, нагрелась и скоро высохнет... Ольшик торопливо прижал узкую ладошку к упругой зелени, ожидая почувствовать влажную теплоту.
А змей ответил беспощадно-холодной нестерпимой сыростью!
Эта сырость тем же безжалостным ужасом сдавила грудь. Неужели Следователи не ошиблись? Значит, ночью всё-таки ударил мёртвый дождь? Нет, не может такого произойти... не надо...
Загораживаясь от страшных догадок и мыслей, Ольшик резко развернулся и позвал:
-- Валька! - и пошёл, почти побежал к дому растерянно и несмело.
* * *
Валька уже завтракал. Он ещё не проснулся до конца, поочередно зажмуривал то один, то другой глаз и вертел перед носом ложкой. Вся его поза излучала сонливую безмятежность: одна нога была подогнута под себя, другая с равномерностью маятника раскачивалась из стороны в сторону.
-- Валька, -- нетерпеливо начал Ольшик. - Валька, немедленно иди сюда.
-- Зачем? - легкомысленно зевнул Валька.
-- Иди сюда, говорю.
-- Дай ребёнку поесть, -- от плиты вмешалась бабушка. - Малец только встал. Пусть доест, и выметайтесь на двор.
-- Непременно, -- удручено сказал Ольшик, стараясь заглушить тревогу.
-- Всё, -- торжествующе провозгласил Валька, облизав ложку, брякнул её в пустую тарелку.
-- Пойдём, -- позвал Ольшик.
-- Счас, я за тапками, -- и Валька исчез за дверью в комнату.
-- А ты что, Алёшенька? - окликнула бабушка. - Не хочешь позавтракать? Я кашку сварила.
-- Не, я хлеб с молоком, -- нервно ответил Ольшик.
-- Ну разве это еда - хлеб с молоком? - укоризненно заметила бабушка. - Будешь ты как нормальный ребёнок питаться?
-- Не знаю, -- и Ольшик выскользнул на двор.
Во дворе было жарко. Солнце светило вовсю, и над цветущей зеленью струилось горячими волнами тепло. Лучи тонкими трубочками упирались в рёбра Ольшика, но ему не становилось теплее. На душе было зябко, как в каменной пещере. Ольшик думал про мёртвые дожди. Он боялся, как бы таких дождей не стало больше по человеческой глупости. И зорко следил за изменениями в погоде. А Валька что? Но ведь Ольшик-то его предупредил!
На террасу выбрался Валька. Сощурился на яркий поднос солнца. Недоумённо и просто глянул на Ольшика. Что, мол, звал?
До поленницы как будто было не десять метров, а целая сотня. И с каждым шагом Ольшик чувствовал, как растёт в нём что-то тяжёлое.
Ольшик сделал последний шаг и остановился. Валька стал чуть поодаль и слева. Кажется, уже понимал, что произошло. Глядя поверх забора, Ольшик спросил:
-- Валька, что это?
Валька молчал.
-- Потрогай.
Валька послушно прикоснулся к тёмной, почти чёрной ткани. Одёрнул пальцы как от ожога. Он смотрел себе под ноги.
Они стояли и молчали. Звенела тишина. Казалось, солнце печально померкло, и в нагретом воздухе повисли серые песчинки остывшей ртути - отблески ночного дождя.
Ольшик переглотнул, ощутив при этом острый кубик в горле.
-- Ну?
-- Я... забыл, -- не поднимая головы горько и беспомощно прошептал Валька. - бабушка позвала морковку... полоть.
Стало жаль Вальку. Он говорил искренне, осознавая свою вину. Понимал, что наделал.
И тогда Ольшик, чтобы прекратить всё, эту бесконечную пытку, полную тянущего душу бессмысленного ожидания, сказал то, что порвало все нити крохотной слабенькой надежды. Он сказал:
-- Валька... -- кубик снова оцарапал горло, а под веками катнулись песчинки. - Он ведь больше не взлетит.
Братик вскинул острый подбородок так отчаянно, будто его резко дёрнули за волосы. А в глазах - застывшая темнота отчётливого понимания непоправимости.
* * *
Прощание было назавтра. К десяти часам прискакал Мотька. Увидев печальные приготовления, растрёпанный и рыжий, похожий на воробья, всегда весёлый Мотька притих. Смотрел на Ольшика виновато. Как будто в гибели змея была его вина!
-- Ольшик, а хораблик-то уже готов? - робко спросил непрошеный гость.
-- Нет ещё. -- рассеянно отозвался Ольшик. - Пойдем.
У поленницы, рядом с чурбаком и потемневшим змеем наклонно стояло берёзовое полено, светилось жёлтым полукругом древесины.
Ольшик и Мотька молча взяли полено и положили на траву.
-- Подожди, -- сказал Ольшик Мотьке и скрылся за дверью террасы.
Вернувшись с кухонным ножом, Ольшик сел на корточки перед хорабликом и начал выковыривать круглое отверстие для мачты. Нож не очень подходил для такого дела, и работа двигалась медленно. "Хораблик" -- отозвалось в Ольшике. Почему так? Может потому, что сделан для того, чтобы хоронить? Ольшик мотнул головой, чтобы отогнать неприятные мысли.
Мотька исчез за калиткой и скоро вернулся во двор с тонкой зеленовато-коричневой палочкой в руке.
-- Вот... для мачты, -- Мотька протянул палочку Ольшику.
Ольшик отложил нож, взял в руки твёрдый стебель. На ветке был коричневато-сизый налёт. Пальцы Ольшика оставляли на стебле светло-коричневые пятна. Мотька, вопросительно глянув на Ольшика, взял нож и принялся старательно углублять в полене отверстие для мачты. Ольшик осторожно потянул тонкую, коричневато-зелёную кожицу. Она отделялась легко, сворачиваясь в узкие спиральки и обнажая беззащитную светлую желтизну. Скоро вся палочка стала светло-жёлтой. Ольшик приладил мачту к полену. Она была тонка и нелепо смотрелась на грубоватом полене. Но это было не важно.
-- Что, пойдём? - тихо спросил незаметно примостившийся рядом Валька.
Ольшик кивнул. Мотька наклонился над хорабликом, чтобы поднять его из травы. Валька вскочил с перевёрнутого ведра, на котором сидел, и хораблик закачался на четырёх руках.
Мотька и Валька боком вышли на улицу. Ольшик взял непривычно тяжёлый ромб змея и вышел следом.
Солнце, как и вчера пронизывало горячими прутьями лучей зелёное полотно, но ткань оставалась мокрой, словно лягушонок. Но сравнение тоскливо отозвалось в Ольшике, потому что лягушата весёлые и юркие, живые.
До реки шли широкой пыльной от летнего зноя дорогой. Проехала навстречу ребятам полуторка со свежими малахитовыми охапками молодой травы. Снова стало тихо. Почему-то пахло земляникой. В луговой траве неохотно скрипел кузнечик, рассекая плотные пласты прогретого воздуха. Иногда треск прерывался, словно один из музыкантов прислушивался к разномастному стрекотанию своих соседей, но потом возобновлялся с новой силой.
Спускались к реке по узкой тропинке, свернув с пыльной дороги. Ольшик шёл теперь впереди ребят. Иногда по ногам шуршала прошлогодние ржаво-коричневые стебли травы, названия которой Ольшик не знал.
В реке жёлтыми обрывками отражались облака, похожие на скомканную бумагу. Они тоже словно замерли в солнечном безветрии.
Хораблик решили спустить между двух деревьев. Справа курчавились, окуная в стеклянную воду цепочки узких листьев, причудливо изогнутая ива. Ольшику эта сгорбленность показалась печальной и полной одиночества. Слева замерла верба.
Мотька с Валька удерживали неуклюжий корпус хораблика наплаву, пока Ольшик прилаживал змей к мачте. Мотька сидел на корточках. Речная вода неторопливо лизала кромку шорт, и скоро они промокли. Но Мотька не замечал этого, а только хмурился.
Валька стоял в воде, которая была ему чуть ниже колена. Валька стоял, закусив губу, а взгляд его был каким-то остекленелым, как вода в реке.
Ольшик подержал ещё ладонь на мокрой ткани и опустил руку. Мотька вышел на берег, всё ещё не обращая внимая на промокшие насквозь шорты. Он встал, угрюмо опустив руки и голову, и теперь исподлобья смотрел на уплывающий змей. Хораблик скользил по воде, покачиваясь и огибая выступающие со дна камни. Уходил друг.
Стояла мёртвая тяжкая тишина.
Даже кузнечики прервали равнодушный стрёкот.
...Или может ничего вокруг уже не слышит Ольшик?
Внутри у Ольшика, загораживая свет, нарастала жгучая досада. Смотря на удаляющийся зелёный парус, Ольшик чувствовал, как с каждой секундой его всё больше заполняет стонущая, рвущая душу боль. Нестерпимо вдруг захотелось закричать. От несправедливости. От тоски и подступившего одиночества. От горя.
Заплакал Валька.
Щёлкнуло в оцепеневшей тишине.
Ольшик побежал.
Спустя короткий и одновременно бесконечно-тягучий, как резина, миг следом рванулись Валька и Мотька.
* * *
Ветер торжествовал. Нить упруго дрожала натянутой струной в пальцах Ольшика, передавая нетерпеливую радость поднебесного счастья. Небо ослепительно голубело, а в его бескрайнем просторе неутомимо вихрились кучерявые золотистые облака. Далеко, у самого горизонта зелёными волнами перекатывались колосья пшеницы и ржи.
-- Смотри, Валька, зелёное море, -- весело заметил Ольшик.
-- Ага, -- засмеялся братик и, подумав, добавил. - Раз мы в море, то наш змей - парус?
-- Получается, да.
Зелёный парус трепетал в струях солнечного ветра, а солнце наполняло змей волшебным изумрудным свечением.
-- Валь, хочешь подержать? - нить зазвенела гибкой сталью в руках мальчишки.
Но скоро Ольшик, прислушавшись, скомандовал:
-- Трави шкоты, Валька. Бабушка на обед зовёт.
Почуяв свободу, нить сначала стремительно рванулась ввысь. Но не ощутив останавливающего толчка, беспомощно замоталась: змей потерял струю воздуха и косыми зигзагами начал коротко расчерчивать пространство, теряя высоту. И наконец замер в зелёной морской зыби.
* * *
За обедом Валька сиял, как начищенный самовар. Весело булькал ложкой в супе и грозно вещал, что это шторм. Это было позволительно Вальке, потому что бабушки в кухне не было, а, следовательно, никто не мог выступить в роли оптимистичного Следователя и остановить стихийное бедствие.
в конце концов, размахивая руками и заговорщически сообщая, что он нагоняет шквальный ветер, Валька опрокинул на себя стакан грушевого компота.
Ольшик вдруг вспомнил, как беспомощно и забыто уплывал змей...
...Ольшик успел. Судорожно сжимая мокрую парусину змея, Ольшик краем глаза заметил стоящих рядом Мотьку и Вальку.
Мотька внимательно посмотрел на Ольшика и отвёл взгляд. А Валька неподвижно стоял с опущенной головой. С его носа иногда срывалась искристая капелька. Ольшик быстро шагнул тогда к брату и, отдав змей Мотьке, взял Вальку за колюче вздёрнутые плечи.
-- Валь... Валя... ты чего?
Валька только понуро мотнул головой и почти беззвучно всхлипнул.
-- Ты из-за змея что ли?
Братик молча кивнул и не шелохнулся.
-- Валька... да ты что! Не плачь! Всё хорошо будет, он взлетит! Ты ведь не знаешь, что я придумал!..
... Потом они втроём обливали змей ледяной ключевой водой из шланга, раскладывали освобождённый от мёртвой тяжести змей под щедро бросающим горячие лучи солнцем. Валька несмело улыбался, тихонько доверчиво смеялся, отзываясь на угловатые шутки. Солнечный день, с самого утра видимый им как сквозь тёмное стёклышко, теперь становился светлее и добрее. В Вальке робко расправлялся пушистый комочек ожившей радости. Ведь правда же - всё будет хорошо! Снова будут солнечные дни с беготнёй в дремучих зарослях иван-чая, снова будет замирательная радость новых открытий. Снова заполощется в синем зное глубокого неба смелая парусина бессмертного змея!..
После обеда мальчишки разомлели от сытости и вернувшегося счастья. Незаметно подобрался прохладный вечер. Солнце утомлённо спускалось за ощетиненный частокол потемневших лесных деревьев. Облака лениво рассеивали широким веером багровые крылья заката. Вся земля окрасилась в алые оттенки весенней оттепели. А с противоположной от садящегося солнца стороны небосвода неторопливой рукой клалась на пурпур угасающего заката серебристо-синяя мозаика прозрачных сумерек. В синей краске подкравшейся ночи взъерошенными точками просыпались звёзды.
Ольшик сидел на низком, не остывшем ещё от дневного зноя, крыльце. Под боком уютно устроился Валька. Ольшик слышал спокойное дыхание братика и сам ощущал наполняющее его умиротворение.
Одна из ярких звездочек, вспыхнув резким отблеском серебра, начала косо пересекать пересыпанное звездной крупой небо. Тонкой лентой вился за ней белый росчерк длинного хвоста.
-- Загадал, -- улыбнулся братик. - Только я не скажу, а то не сбудется.
-- Хорошо, -- покладисто отозвался Ольшик.
Звезда уже погасла, и небо по-прежнему светилось разноцветными крохотными кляксами далёких звёзд. Казалось, что ничего не изменилось, и жизнь идёт по-старому.
... Но в далёком городке, где Следователи предвещали мёртвый ливень, оставленный на скамейке рассеянным мальчишкой змей промок под обыкновенным дождём и высох на следующее утро с первыми лучами жаркого солнца.