Аннотация: Альтернативная история самостоятельной Сибири в семнадцатом веке
часть 1.
Формально распад российского государства укладывается в период от июля 1609 года ( пострижение в монахи последнего легитимного царя Василия Шуйского) - до января 1613 года (когда Земский Собор призвал на царствование Михаила Романова). Фактически отпадение обширных русских областей с ликвидацией там центральной власти происходило гораздо раньше и закончилось позже. Уже в ходе голодных бунтов 1601-1603 годов, особенно во время восстания Хлопка летом-осенью 1603 года, многие уезды Великороссии оказались в руках восставших и потребовались чрезвычайные меры, чтобы на время восстановить порядок. С конца 1604 года начинается эпопея Лжедмитрия Первого, на начальном этапе которой западные области противостояли Москве. Признание Лжедмитрия царём вроде бы восстановило единство страны, но его смерть в мае 1606 снова разорвала её на части. Во время войны с Болотниковым и Лжедмитрием Вторым в 1606-1607 годах подчинённой Москве оставались разве что прилегающие уезды; начавшаяся шведская и польско-литовская интевенция ликвидировала последние признаки государственности в России.
Но и воцарение первого из Романовых означало только начало собирания страны. Крестьянская война была подавлена в 1615 году. Только с этого момента можно говорить, что вся Россия окончательно объединилась. А Столбовский мир со Швецией 1617 года и Деулинское перемирие 1618 года с Речью Посполитой закрепили потерю страной многих западных и северных территорий.
В этих условиях лояльность национальных окраин, в которых российская власть утвердилась всего несколько десятилетий назад, кажется удивительной . Бывшие Казанское и Сибирское царства были верны Шуйскому, в ходе освобождения страны тяготели к поддержке патриотических сил, а потом, без выдвижения каких-то дополнительных условий, снова влились в состав восстановленной России. Если в порядке гипотезы представить отпадение на каком-то этапе и этих обширных территорий, то Россия вряд ли смогла бы возродиться. А если бы и восстановилась - то вряд ли в статусе державы такого уровня.
Распад Московии и её возрождение в ходе Смутного времени следует признать равнозначными. В такой ситуации интересно представить будущее русской Сибири, Сибирусии, и ход развития нескольких независимых русских государств
часть 2.
Развал тогдашнего Русского государства диктуется устойчивостью её исторических областей и сферами влияния соседних держав.
Западные земли отойдут к Речи Посполитой (точнее, окажутся под управлением польско-литовских магнатов с их частными армиями), северные, Новогородчина и Псковщина - Швеции. Историческое ядро Великороссии с Москвой долго будет полем боя ляхов со свеями, но скорее всего останется под местной администрацией, вассальной по отношению к Польше. В Казани воцарится местная династия и будет возрождено Казанское ханство в прежних размерах. Вне зон оккупации и восстановления национальной государственности останутся несколько областей, в которых сохранится русское управление.
(ввиду многозначности термина "русский" далее под ним будет подразумеваться человек, говорящий на одном из диалектов, отличных от малоросских и белорусских говоров, исповедующий православие и сохраняющий идейную лояльность сакральной Москве и земскому строю. Разумеется, "русские" размываются крещёнными и служилыми татарами, полуязычниками из финно-угорских племён и сбродом со всей тогдашней ойкумены, которые ощущали в "русских" пассионарную силу, которой стоит верно служить).
Наиболее крупными очагами сопротивления на европейской части станут территория донского казачества в союзе с крепостными гарнизонами по нижней Волге и засечными линиями (столица -Царицын), а также поморские области (центр - Архангельск).
Низовью предстоит выдержать активную фазу борьбы с Турцией, совместных походов янычар и черкесов. Потом масштабные войны прекратятся, зато начнутся нескончаемые набеги с участием крымцев и ногайцев с юга, казанцев и башкир - с севера. Соответственно, донцы-молодцы с собратьями из Сечи будут не по-детски шерстить Черноморье, а не утратившее боевой дух пограничное воинство регулярно напоминать Казани времена Ивана Грозного. Поволжье и юг России вернётся на столетие назад, в первую половину шестнадцатого века, к положению до методичного продвижения русских в степи посредством укреплённых линий.
На севере, в Поморье, аналогом Турции будет Швеция, а набегами начнут заниматься английские пираты. Несколько лет будет идти компания против шведской регулярной армии, базирующейся в Новгороде, что закончится перемирием и признанием независимости Поморья.
Падкие на всё, что плохо лежит, англичане будут стараться подчинить Архангельск своим компаниям. Русское правитество до Смуты жёстко ограничивало деятельность "Русской компании" на Севере, последовательно проводя принцип государственной монополии на стратегические товары того времени - строевой лес, пеньку. Они были жизненно необходимы для развивающегося английского флота: аглицкие корабли были слажены из русского леса. У нарождающейся буржуазии появится желание отыграться за понесённые убытки и превратить Поморье в колонию с бесплатной рабочей силой. Архангельску предстоит несколько раз гореть под обстрелом британских ВМС, а всему побережью - топить в море очередные десанты. Город Архангела под небесным покровительством устоит и возродится как важнейший центр мировой торговли; с присущей им непоколебимостью будут стоять монастыри воинской славы на Соловках. Максимум успехов англичан придётся на краткий период существования нескольких пиратских баз в устьях северных рек. Их будут выбивать поморские ополченцы с суши и союзные флотилии - с моря. К тому времени английский разгул принудит даже шведов поддержать соседей и оказать им помощь в устранении назойливых конкурентов. Прагматичные шведы решат, что выгоднее держать поморскую торговлю под своим контролем - через Новгород и промежуточные порты в Скандинавии, чем лезть с европейской хилой шпажонкой на дубину народной войны.
В это время обширные пермские леса, Урал и русская Сибирь окажутся вне зоны боевых действий. Их судьбу будут определять иные причин.
В первую очередь - лояльность местного населения, имеющего большинство по отношению к русским гарнизонам и немногочисленным землепашцам вокруг них. В обоих ветвлениях финно-угорские племена сохраняют верность распавшейся России. К тому времени карательные меры истребили активно сопротивлявшихся, остальные нашли себя в представленной русскими колониальной модели. По большому счёту, русская администрация ограничивалась ясаком и на этом контакты аборигенов с пришельцами заканчивались. Кроме этого они встречались на торжищах да на совместных работах по обустройству стратегических пунктах или в снаряжаемых за Камень экспедициях. Наместникам придётся облегчить бремя местного населения, чтобы снизить риск антирусских выступлений. Это будет справедливо как для Великой Перми, так и для Югры - низовьев Оби и Иртыша.
По сравнению с "нашим" ветвлением в альтернативной реальности резко увеличится количество переселенцев из раззоряемой войнами и набегами Восточной Европы. Что-то похожее происходило сразу после монголо-татарского нашествия - населения наиболее густозаселённого Поднепровья бежало в Залесье, на тогдашнюю северо-восточную Украину, на Владимирщину. Те места русскими-то считались с большой натяжкой, были обиталищем свирепых язычников, которых едва сдерживали крохотные крепости вроде Москвы и Твери. Славянские переселенцы с Днепра, местные крещённые финно-угры и пришлые служилые татары положили начало великоросской народности. Ситуация в Западной Сибири повторится спустя триста лет: великороссы (сами продукт синтеза), остяки и вогулы (ханты и манси по-современному) плюс сибирские татары - ингредиенты коктейля не слишком изменятся и он также легко будет перемешиваться.
Если в "нашей" истории царское правительство жёстко контролировало поток переселенцев ввиду других приоритетов - в частности уплотнения населения самой Великороссии и его закабаления, то в описываемом ветвлении подобной преграды не будет.Это радикально изменит судьбу Сибири. Чтобы понять как - надо представлять ход российской экспансии и её особенности.
Освоение Сибири в "нашем" ветвлении долгое время носило поверхностный характер и поэтому требовало относительно небольшого количества служилого люда. В первую очередь экспансия преследовала военно-стратегические цели, потом - изъятие ресурсов самыми лёгкими способами, и только потом - как территория, куда сбрасывался излишек населения из действительно перенаселённой Центральной России для снижения тамошних социальных противоречий. Хозяйственное освоение Сибири и создание там полноценного гражданского общества в политике Российской империи стояли на последнем месте.
Главной задачей в семнадцатом веке обеспечить планомерный сбор ясака - этому служили гарнизоны в стратегических точках и поисковые партии. К середине восемнадцатого века началась добыча стратегического сырья - золота и серебра на Алтае, позже - в Восточной Сибири. Русскому населению требовался хлеб, который до этого в Сибири в таких масштабах не производился - поэтому Москва принудительно поселяла крестьян для обеспечения сельхозпродуктами служилого и горняцкого люда. В Сибири не так много районов, где возможно было земледелие методами русского крестьянства. Оптимальная зона земледелия, западно-сибирские лесостепи, стали контролироваться русскими только во второй половине восемнадцатого века - и только во второй половине девятнадцатого туда пошёл поток действительно массовой крестьянской миграции. С одной стороны сельскохозяйственное освоение территории сдерживалось внешними факторами - существованием на юге Джунгарского царства, которое было русским не по зубам, с другой - отсутствие необходимости. Невеликие потребности военно-бюрократического населения Сибири вполне обеспечивали небольшие запашки в поймах рек таёжных районов. У Москвы просто не было острой потребности в семнадцатом веке повторять эпопею завоевания низовьев Волги и продвижения в южно-русские степи последовательным строительством укреплённых линий - всё дальше и дальше на юг. Выжидательная тактика оказалась удачной: джунгары рассыпались из-за внутренней розни и под ударами Цинского Китая, после чего в образовавшийся вакуум внедрились русские крепости и заставы. Под их прикрытием примерно век неторопливо расселялись старожилы, а после отмены крепостной зависимости, о чём уже говорилось выше - сюда хлынули переселенцы из Нечерноземья. Примерно такая же ситуация была на юге Восточной Сибири - там продвижение на юг преграждали воинственные кыргызы. И опять же русские власти не торопились: их не подпирала с тылу масса обезземеленных крестьян.
Если попытаться образно обрисовать Сибирь того времени, то это было нечто амфорное и малозаселённое, которое помещено в крепкий обруч внешней границы и имело костяк в виде немногих крепостей. Со времён Ермака и до 70-х годов девятнадцатого века, то есть без малого 300 лет, освоение Сибири носило в первую очередь военно-политический характер. Это неизгладимый отпечаток на сибирской истории, который изменил её историю.
часть 3.
История Сибири, творящаяся народными массами, имеет совершенно другой характер.
К чему приведёт массовое бегство русского населения из опустошаемой войнами Центральной России и его скопление в наиболее близкой по климатическим и природным условиям Западной Сибири? Сибирь уже не приложение к России, зарезервированная и охраняемая от внешних врагов территория. Сибирусия - самостоятельная историческая область с собственным инициативным населением, с представлениями о своих целях и приоритетах.
(Ещё одно необходимое уточнение. Как в "нашем" ветвлении, так и в Сибирусии о "русской" экспансии в Сибирь можно говорить только для упрощения ситуации. Великороссы составляли большинство переселенцев, но отнюдь не абсолютное. Велик был процент казаков - то есть людей, принципиально национальности не имеющих, также обитателей нынешних Украины и Белорусии, литовцев и поляков. Значительную часть переселенцев составляли коми - зыряне и пермяки: насчитывается несколько волн их проникновения в Западную Сибирь. Они бежали от русских властей и миссионеров, потом - шли вместе с русскими в авангарде экспансии или сами по себе. Впоследствии все вышеперечисленные компоненты смешались, образуя старожильческое население, в котором корни конкретных народов обнаружить уже невозможно. Переселенцам поневоле приходилось пользоваться русским языком для общения и формально обращаться в православие, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания).
К началу Смуты русская Сибирь представляет собой несколько городов и слобод в приуральской части Западной Сибири. Они располагаются вдоль пути из европейской России по берегам рек, стекающих с Урала и впадающих в Иртыш, по самому Иртышу и в низовье Оби. Численность русского населения, всего несколько десятков тысяч человек: она сопоставима с численностью самого крупного народа Западной Сибири - сибирских татар. Коренные жители и переселенцы сосуществуют, не слишком досаждая друг другу на бескрайних просторах. Активная фаза борьбы с последними правителямии Сибирского ханства закончилась: наследники Кучума обласканы Москвой и верно служат ей - или скрываются в иных землях. Ханты, манси, селькупы и ненцы сохраняют внешнюю лояльность. Русские в Сибири привязаны к России поставками хлеба, боеприпасов, постоянной потребностью в пополнении военных отрядов и мастеровых людей. Поисковые партии землепроходцев на свой страх и риск, опережая самые смелые замыслы воевод, движутся по рекам на восток.
И вот - они остаются без законной власти, без царя, без помощи. Где-то далеко за ненаселённым Уралом сражается Поморье. О Низовье нет никаких вестей, поскольку между Сибирью и Поволжьем лежит территория враждебных татар и башкир. Бухара не забыла о своей сокровищнице в тайге, её купцы помнят, какие баснословные барыши приносит торговля пушниной. Поход последователя Кучума может повториться в любой момент. Русским в Сибири угрожают также выступления местных племён, которое до этого умиротворялись карательными походами из Великороссии. Из прочих русских земель в худшем положении в то время будет разве что область терского казачества. Последние пополнения из России, присланные ещё до падения Москвы, считают себя свободными от обязательств и возвращаются домой, чтобы оборонять свои города.С ними уходят воеводы - гибнут их имения, под угрозой близкие. Регулярные государственные поставки хлеба прекращаются, ставя население многих городов на грань голода. Повсюду идут споры "что делать?": бросать всё и возвращаться хотя бы в Поморье, которое нуждается в любой помощи - или же вцепиться в Сибирь и самостоятельно утвердиться в ней. Эти люди знают местные условия и понимают, что уйти из Сибири означает потерять её навсегда. У остатков России не будет сил для повторной экспансии, а место русских сборщиков ясака займут казанцы или бухарцы. У русских в Сибири нет ни власти, ни сил, ни мотива, чтобы остаться.
Как часто бывало в русской истории - они выбирают самый трудный путь, на котором уцелеют немногие. Сходы служилых и посадских людей решают остаться. Среди них много тех, кто успел родиться в Сибири, и тех, кто провёл в ней бОльшую часть своей жизни. Эта земля стала для них родиной и они испытывают те же чувства, что их братья в истекающих кровью Низовье и Поморье. Уходить некуда, Россия начинается и кончается там, где их дом, слобода, уезд. Больше у них ничего нет.
Безвластие порождает своих лидеров из народа, бессилие - новые решения. Происходит смещение приритетов: нет Москвы, которая выкачивает пушнину, и нет общероссийских интересов, которым должна подчиняться Сибирь. Русские перестают быть внешней силой, надстройкой над Сибирью. Чтобы уцелеть, им придётся стать своими, адаптировать в непривычных условиях. Им надо учиться хлебопашествовать, родниться с татарами, налаживать торговлю с добытчиками пушнины и вести караваны в Бухару. То есть, стать полезными и нужными этой стране, а затем придать импульс её развитию.
Второе десятилетие семнадцатого века - переломные годы в судьбе Сибирусии.
Голод, мор, нарастающий поток беженцев, всевластие разбойничьих шаек, мятежи ясачных, дервиши из Бухары, призывающие к джихаду, рейды казанцев и башкир через Урал, пиратские эскадры на побережье - половодье горя и бедствий будет заливать Сибирусию, оставляя на поверхности немногие острова-города. Хуже всего - раздор между самими русскими поселенцами: зараза своеволия и самоуничтожения переходит через Урал. Уезды объединяются друг против друга, воюют между собой. Совсем немного остаётся до того момента, когда русские уничтожат друг друга в братоубийственной распре, а их остроги снова займёт тайга.
Тогда по Сибири пойдут "мирные грамоты". Где появится первая, сколько их будет всего и куда они потом сгинут - не узнает никто. Даже те, кто не поверит в народную молву о весточке с небес и будет искать земной источник небесного знамения.
Сразу из нескольких скитов, раззорённых деревень и сожжённых острогов пойдух слухи о чудесных явлениях пергаментов с ликом скорбящей Богородицы, слёзной просьбы обратиться к миру и призывом передать грамоту другим селениям. Вестоноши пойдут по Сибирусии, останавливаясь в каждом селении, где- зачитывая грамоты, где - отдавая их в переписку. Народ будет присягать грамотам как иконам, что отвратиться от разбоя, будет вести мирный образ жизни, привечать странников, не обижать инородцев, и что в конце концов выберет себе власть - и покориться ей. Где-то вестонош будут гнать от ворот, где-то - убивать. Безоружные люди со свернутой бумагой в кисете будут идти всё дальше и дальше. За ними - народная воля, получившая долгожданный призыв. Никто из вестонош не будет иметь оружия кроме привычного ножа и пальмы как посоха, но за их плечами мало-помалу начнут вставать добровольцы, причём лучше вооружённые и с менее строгим отношением к заповеди "не убий". Это будет армия порядка, по которому истоскуется Сибирь. Они выберут первых наместников, которые поведут их громить разбойничьи гнезда и зачищать дороги от татей. Воинство "мирных грамот" принесёт сперва не мир, но войну - но это будет уже последняя междусобица.Сибирусы соберутся в Тобольске и присягнут на последней оставшейся "мирной грамоте", пробитой во многих местах и залитой кровью вестонош, что мир между ними уже никто не нарушит.
По истечению "кромешного десятилетия" робко появляется новое государство, мало чем напоминающее прежние уезды государства Российского в царстве пушнины и урманов. Русские рассосредотачиваются из административных острогов в слободы и татарские аулы, рыбацкие посёлки и торговые фактории: идёт смешение народов и языков. Города приобретают менее милитаризованный вид, заселяются ремесленным и торговым людом, обрастают пригородными деревеньками. Прокатывается поток беженцев из Великороссии, Поморья и Низовья: они уплотняют население пойм западно-сибирских рек и перехлёстывают далее, в совсем уж непривычную дикую за-енисейскую Сибирь. Впрочем и она стремительно обретает русский вид - с деревеньками через час ходьбы, крестами колоколен в пределах кругозора. Обособленного проживания старожилов в крупных деревнях на большом расстоянии Сибирусия не узнает - такая схема расселения не успеет сложиться.
Историческим ядром Русской Сибири, собственно Сибирусией, станет Западная Сибирь - от океана до южной тайги. Здесь быстрее всего подымут пашню, будет больше всего городов, а Тобольск - признаваться столицей Сибирусии. Это будет метрополия второго порядка - вместо уничтожаемой России. Осюда волнами от брошенного камня пойдут круги по всей Сибири. Страна Иртыша и Оби будет представлять русскую Сибирь перед лицом остальной России и всем миром. Для неумудрённых в местных тонкостях имя одной из сибирских земель распространится на всю область русского расселения и станет прозванием всей Северной Азии.
На самом деле в течение всего семнадцатого века Сибирь не будет объединена и находиться под контролем одного центра. Происходящее в ней будет больше напоминать историю европейских колоний в Северной Америке того же времени, чем распространение российской государственности в "нашем" ветвлении. Русские земли в Сибири станут автономными колониями, связанными торговыми интересами и необходимостью совместной защиты: они будут соседствовать с туземными "царствами" и "княжествами" или перемежаться обширными пространствами тайги, не представляющей никакой привлекательности для завоевания. На западе - они будут сливаться в сплошной массив, мало чем отличающийся от Великороссии: чем дальше на восток - тем больше они будут истончаться и разьединяться, тяготея к рекам.
Сибирусы будут иметь смутное представление о государстве и необходимости правильного его устройства. Поэтому Сибирь не создаст единой договорно-закреплённой границы с ближайшими цивилизоваными соседями. Также не будет единых законов, валюты, языка и прочих атрибутов, позволяющих формально причислить земли к единой державе. Объединяющим началом будет только одно - ощущение себя особой общностью, настоящим народом, хотя и говорящим на множестве говоров.
При последних царях русская экспансия подчинялась единому плану. Воеводы разведовали перспективные направления, сообщали в Москву свои соображения о необходимости продвижения дальше, возможных трудностях и ожидаемой прибыли. В том случае, если это проект соответствовал стратегическим замыслам центра, он одобрялся. Под него выделялись ресурсы - в первую очередь люди, без которых всё прочее не имело смысла. Воинские команды и прикомандированные мастеровые двигались из европейской части страны, при необходимости пополнялись местными кадрами и, наконец, достигали места назначения. Россия получала острог в стратегической точке, на десятки или сотни вёрст отодвигая свою границу.
Власти Сибирусии не обладают такими возможностями: инициатива окончательно переходит в частные руки. Освоение Сибири производится артелями землепроходцев на свой страх и риск, с невероятным напором и редкой жестокостью. К востоку от Сибирусии - "навстречь солнцу" появляются колонии-заземья.
Тот, кто хочет быть их атаманом, должен бросить шапку вверх и выкрикнуть - кто он и куда идёт. Желающие из ближайших кабаков, буде таковые найдутся, присоединяются к нему и оккупируют какой-нибудь постоялый двор в виде своей штаб-квартиры. Атаман и его есаулы отбирают ватагу, ищут купцов-спонсоров для постройки лодок и снаряжения экспедиции. Зачастую это происходит подальше от городских казаков - слишком много претензий накапливается у полиции и власти. Наконец необходимое количество людей в сборе, лодки спускаются на воду и грузятся стандартным набором - пропитанием, оружием и товарами. Еды - поменьше, всего остального - побольше. Ватага готова ко всем передрягам, а что она будет делать - торговать или воевать, будет решаться на месте. Отплытие сопровождется обрядами всех священослужителей, которых удаётся найти в округе - попов, мулл и шаманов. Ничья помощь в пути не помешает, а молиться в Сибирусии принято всем подряд - мол там, наверху, разберутся кому предназначена молитва и чья очередь помогать.
Артель отправляется в неизвестность, за месяцы пути, ведомая неясными слухами и примитивными картами на бересте. Они грабят прибрежные селения - или вырезаются местными воинами, удачно торгуют - или становятся жертвами речных пиратов, осваивают остроги - или кончают жизнь у капищ. Десятки таких экспедиций сплавляются по рекам. чтобы сгинуть - или победить. Погибают десятки, выживают единицы. Но с каждой навигацией их становится всё больше. Им становится тесно даже на бескрайних сибирских просторах.
Романтика первых вольных ватаг исчезает. Теперь купеческие компании - товарищества сами решают куда направлять свои поисковые партии, превращают землепроходцев в своих приказчиков и батраков. Эти экспедиции снаряжаются не в пример лучше прежних, у них чёткие цели и подробные инструкции. Они идут по следам лазутчиков или надёжных информаторов, у них свои перевалочные базы и им обеспечена помощь туземных союзников. Теперь прежние стычки между артелями, не поделившими ясачных или удачное место для торга, перерастают в настоящие войны между торговыми товариществами. Стычки разворачиваются по течению рек и даже возвращаются в города, где та или иная сторона громит склады противника. Смутьянов разгоняет городская стража, а чтобы такое не повторялось - власти обязывают промышленников устанавливать зоны ответственности и соблюдать линии разграничения. Почтенные купцы клянутся Христом и Аллахом что не нарушат клятвы и в городах воцаряется мир. Резня в тайге, правда, продолжается своим чередом. Интересы дела в конце концов требуют замирения. Спокойствие воцаряется в очередной опустошённой области. В неё робко возвращаются напуганные уцелевшие инородцы, которых обязывают вносить ясак победившей в разборках компании. Так появляется ещё одна колония русской Сибири.
Торгаши-рвачи превращаются в рачительных хозяев на своей земле. Они призывают к себе умельцев и землепашцев, строят остроги, которые превращаются в города, обустраивают пашни. Робко пробиваются первые колокольни, появляются грамотные люди. Вместо подрядов-договоров о распределении добычи и неписанных законов бандитских шаек заземья обретают писанные законы - Ряды, которым присягает всё их население. Власть в заземьях принадлежит первопоселенцам и основателям. Новая колония посылает ходоков в Тобольск, чтобы заявить о том, что ещё одни изрядный кусок Сибири стал русским и официально зафиксировать его границы. Последнее обстоятельство придаёт Сибирусии политический вес - Тобольск становится гарантом неприкосновенности всего сибирского Заземья, третейским судьёй в бесконечных спорах и стычках.
Из таких представителей постепенно формируется нечто вроде общесибирского совета - сборища на редкость крикливого и драчливого. По хорошей традиции землячества заземий начинают обсуждение любого вопроса со стенки на стенку, что является привычным и желанным развлечением тобольчан. В зависимости от числа покалеченных (иногда - и убитых) стороны определяют, кому следует уступить, а кому - настаивать дальше на своём. Процедура средневекового Божьего суда приобретает в Сибири уж очень оригинальный характер. После зубодробительного ритула стороны тут же успокаиваются и начинают рассуждать вполне здраво. В конце концов всем понятно, что без соборного согласия Заземью просто не выжить. Слишком зарвавшихся в своекорыстных интересах усмиряют походы объединенных соседей и, если есть согласие на это - карательные рейды из Сибирусии.
Так Сибирусия распространяет до Тихого океана. На побережье, в устье Амура, русское заземье - Амурия стремительно разрастается и вскоре поглощает Сахалин и северное Хоккайдо. Помимо богатства края этому способствует поток беженцев из Японии и Китая. Утвердившиеся там династии начинают вырезать своих подданных - христиан, обнаружив в них пятую колонну иезуитов. Уцелевшие от чисток на религиозной почве находят приют в вольной стране не шибко ревностных христиан и привычные занятия. За христианами тянутся другие желающие попытать счастья на чужбине. Это пёстрое население - даже для сибирусов - слишком удалено от Тобольска, чтобы чувствовать к нему сыновий пиетет. Сибирусию и Амурию связывает только настороженная дружба и необходимость поддерживать торговые пути в безопасном состоянии.
Не всегда сибируские подвиги в основании заземий оканчиваются для них благополучно. Иногда коса находит на камень - они сталкиваются с сопротивлением, которое не в силах преодолеть даже коалиции промысловых товариществ. Сибирские туземцы - вовсе не овечки, которых могут стричь все кому не лень (или снимать по семь ясачных шкур). Даже мелкие народцы знают толк в кровавых разборках. Русский напор встречается с не менее ожесточённым отпором, где даже огнестрельное оружие - слабая подмога. Сибирусы не имеют того важного преимущества, которым обладали землепроходцы в "нашем" ветвлении - мощью державы за спиной, которая могла дать такое количество воинов и ресурсов, которое ломало хребет сопротивлению: сибирусская вольница не обладает методичность царской администрации. Перед угрозой завоевания и уничтожения происходит консолидация аборигенов. Среди них выделяются военные лидеры с верными дружинами, основываются новые крепости, население приучается к организованному отпору. Если они выдерживают первый натиск - то дальше с ними справиться трудно. Инородцы быстро перенимают тактику пришельцев. Потом выясняется, что с ними проще и выгоднее торговать, чем нести убытки в нескончаемых войнах.
Так возникут якутские и бурятские царства, с которыми сложатся мирные отношения. Русским придётся в них исполнять только роль торговцев. По обычаю своих соседей -заземий туземные царства будут искать официального признания в Тобольске: с ними будут заключаться международные договора и опять Сибирусия будет служить гарантом соблюдения написанного на бересте.
С джунгарами и кыргызами несколько десятилетий продлятся кровопролитные войны - и даже после их окончания степи будут враждебными русским.
часть 4.
Английские эскадры добираются до Мангазеи. Из-за отсуствия крупнокалиберной артиллерии англичане в период навигации пиратствуют на океанских трассах, в губах сибирских рек, берут штурмом остроги. Их добычей становятся кочи с пушниной, рыбьим зубом и шкурами тюленей - товар для Европы дефицитный. Какое-то время их рейды каждое лето становятся правилом, пока шведско-помрский флот не запирает им выход обратно на Запад: вмёрзшие в лёд шхуны становятся добычей русско-ненецкой оленьей кавалерии.Для англичан такая расправа достаточный аргумент, чтобы перейти к цивилизованной торговли: организовать Сибирскую компанию с факториями в Мангазее и Тобольске. Впрочем, сибируский наместник в противовес им поощряет торговлю с голландцами - у них меньше амбиций. Европейская торговля с Сибирью отличается от поморской: из Обской губы нерентабельно транспортировать строевой лес, что составляет основу архангелогородского экспорта. Поэтому, хотя в денежном исчислении поморская и сибирусская торговля примерно одинаковы - в Мангазею приходит гораздо меньше кораблей и увозят они в первую очередь пушнину. Снабжение Сибири хлебом и прочими жизненно необходимыми товарами берут на себя поморы. Северный моской путь надёжно связывает устья Северной Двины и Печоры с Обским и Енисейским эстуариями.
У европейцев ещё в шестнадцатом веке, в период торжества идеи шарообразности Земли, утвердилась идея-фикс: отыскать Северный проход, по Северному Ледовитому океану из Европы в Китай (вокруг Сибири или вокруг Северной Америки). Практических последствий это не имело, потому что регулярные переходы по такому маршруту в одну навигацию - трудноосуществимая задача даже для судов двадцать первого века. Поэтому даже такой долгий и опасный путь вокруг всей Азии и Африки оставался единственным. В сибирских прибрежных водах до Великой Северной экспедиции 30-х годов восемнадцатого века подобные экспедиции служили единственным источником информации. В "нашем" ветвлении проникновение иностранных судов с начала семнадцатого века дальше Архангельска считалось пиратством и контрабандой: так правительство боролось с незаконным вывозом пушнины. Исследование Арктики иностранцами было разрешено только в конце девятнадцатого века. В результате этого Россия имела весьма смутные представления о своём фасаде, выходящем на северный океан. А уж мысль о возможности вести торговлю во льдах граничила с бредом.
Сибирусии предстоит показать, какой удачной перевалочной базой может быть Сибирь при наличии инициативы. Русские первопроходцы достигают китайских рубежей в первой половине семнадцатого века. Причём - сразу в нескольких местах: в Монголии и на Амуре. Пока это только вассальные буферные земли, но Китай требует представить для изучения новую разновидность варваров. Сибируские официальные миссии вступают в контакт с новорожденной империей Цинь. С точки зрения манчжуров красномордые варвары не представляют опасности и даже могут быть полезны в качестве источника пушнины для Запретного Города. Им предоставляют право торговли с Китаем. Сибирусам будет невдомёк тот ажиотаж, который поднимется при известии об этом сперва в Голландии и Англии, а потом и во всей Европе. Европейцы сразу поймут, что они получают тот самый вожделенный Северный проход - правда, в другом виде. Он будет идти не полностью по океану: кораблям предстоит доходить до Мангазеи и Туруханска в устьях сибирских рек, оттуда идти по Обь-Иртышской системе до Монгольского Алтая - или по Енисею с выходом к граничному Троицкосавску -Кяхте: далее караванами в Пекин. Это два-три года пути по территории весьма нецивилизованных стран и по морям со сложной навигацией: "хрен", который ненамного слаще "редьки" ранее освоенных маршрутов, кишащих пиратами.
Этот транзит делает Сибирусию желанным агентом европейских купцов и банкиров. Могущественные державы и не менее влиятельные банковские империи желают видеть стабильную Сибирусию, по которой беспрепятственно в оба конца идёт поток товаров. Попытки несознательных коллег вроде неугомонившихся английских пиратов встречают самый решительный отпор среди самих цивилизованных наций. Сибирусии предстоит приложить немало усилий, чтобы избавиться от назойливой опеки в виде постоянного крейсирования Северного Ледовитого океана или гарнизона наёмников в Мангазее. Путь для этого один - самим овладеть новейшими мореходными и военными технологиями. Экскорт торгового каравана под сибирускими вымпелами - ненавязчивое предложение всем остальным флагам убраться восвояси из русской зоны ответственности.
Охрана международных коммуникаций, причём на уровне европейских и китайских стандартов, стимулирует модернизацию армии и флота Сибирусии. Так появляется регулярная армия в виде гарнизонов по Оби, Иртышу и Енисею, "западная" эскадра конвойных фрегатов, базирующаяся в портах дружественного Поморья. Формирования "нового строя" сосуществуют с традиционными: стрелецкими и казачьими сотнями, союзными татарскими, казахскими и бурятскими отрядами. Плавание к востоку от Енисейской губы по-прежнему осуществляется на кочах: корабли европейской постройки демонстрируют свою непригодность к плаванию в ледовых условиях. К сожалению, похолодание конца семнадцатого века, выразившееся в резком ухудшении ледовой обстановки, потом перекроет океанские трассы пути из Европы в Китай. Вместо них придётся переключаться на сухопутно-речные маршруты вроде Иртыш-Тура и далее в систему Камы с последующим выходом в Балтику.
Следующее следствие включения Сибирусии в мировую торговлю - приток капитала и необходимость реорганизации экономики, обслуживающей транзит. Если в начале самостоятельности единственными товарами, приносящими прибыль казне, были пушнина и моржовые клыки, то уже к концу века львиную долю выручки приносит обслуживание торговых путей. В сущности, перемещение по ним не было особо активным, но столь же невелико будет количество обитателей Сибирусии. Они получили рынок сбыта продовольственных излишков, постоянное занятие населения в обеспечение торговли. Для сибирусов вполне естественно желание увидеть мир и разбогатеть при этом: любая река вела в края пушнины, в океану, по которому плавают огромные "немецкие" корабли или в сказочный Китай. Торговля становится почтенным занятием для значительной части населения. Она предоставляет образ жизни на любой вкус - от еропеизированных приказчиков иностранных факторий до промысловиков, пробирающихся уже по островам Тихого океана к американскому берегу.
Сибируское правительство властно усмиряет аппетиты западных партнёров. В Сибирусии действуют компании - кумпанства с преобладанием местного капитала, а для баланса веса партнёров с Запада сибирусы навостряются приглашать в торговые общества китайских купцов. На свою беду когда-то высокомерные ханьцы растолмачили сибирякам смысл поговорки о мудрой обезьяне, которая с вершины горы смотрит на дерущихся внизу тигров. Заморский человековидный зверь стал символом сибируской торговли: быть в стороне и сверху. И собирать добычу, когда утихомирятся те, кто за неё днрётся.
В "нашем" ветвлении вышеописанного не происходило. Установление контактов с Китаем произошло в тоже время и также первоначально сопровождалось расцветом торговли. Начиная с начала восемнадцатого века имперская власть взяла курс на органичение торговых отношений с Цинь и на ликвидацию самостоятельной международной торговли в сибирских владениях. От этого удара Сибирь пребывала в стагнации до конца девятнадцатого века, когда её рынки открыла всему миру Транссибирская железнодорожная магистраль. Представления о том, что Сибирь является удачным местом транзита, естественным коридором между Европой и Азией, до сих пор представляются фантастичными.
часть 5.
В "нашем" ветвлении невозможно найти аналог, чтобы обрисовать культуру Сибирусии - в истории не было сочетания таких условий.
Впервые масса русского населения оказалась растворённой в инородческой среде, причём без обязательного и насильного вероисповедания в интересах государства. Даже после монгольского погрома такого не было: русская вера испытала потрясение, но очаги православия сохранились и даже служили опорой народного самосознания. Православие на Руси выжило только за счёт народной поддержки. Церковь как идеологический интрумент государства при последних Рюриковичах сложиться не успела: этим в "нашем" ветвлении занимались уже Романовы, достигшие в этом уникальных успехов - и попутно лишив народ искренней веры.
Если в Низовье и Поморье церковь сразу же приобретёт статус единственного выразителя гласа народного (и крупнейшего собственника-патриота, оказывающего влияние на политику), то в русской Сибири такого не будет. Прививка пальмовой ветви благовестия к сосне окажется нежизнеспособной. Церковь не исчезнет: веру будут нести переселенцы, наместники будут искать в ней усмирителя народного буйства, как грибы будут расти обетные монастыри и часовни, проповедям отшельников и страстотерпцев будут внимать тысячи. Для многих, стоящих у самого края бурлящего сибирского котла, в котором без остатка растворялась и смешивалась с инородным "русскость", древлее православие будет служить самоидентификации. Православный - значит истинный русский, а не местная косорылая чудь. И туземцы сами потянутся к высоким и кротким истинам, видя в них спасение от окружающего их бесовской разнузданности. Высокое византийское православие торжественным глаголом на равных будет говорить с китайской мудростью и буддийскими истинами.
Пьянящий воздух сибирских просторов сотворит с православием дурную шутку: оно приобретёт в Сибирусии совсем иные черты, от которых отвернутся ревнители как от подлинного язычества. Не слишком умудрённый в теологии народ при смешении с туземцами породит множество толков и культов. Не стоит, впрочем, винить одних инородцев: сами русские в те времена будут пропитаны насквозь духом двоеверия. Славянское язычество не будет нуждаться в переводе при встрече с местным суеверием. И, коль пошла такая пьянка, сибирское разноверие расцветёт буйным цветом, под стать самой отчаянной сибируской жизни. Весьма слабое представление об этом шабаше может дать только ситуция конца семнадцатого века в "нашем" ветвлении, когда Москва посылала несколько миссий, снаряжаемых как крестовые походы, для спасения православия в Сибири - и развитие синкретических культов девятнадцатого века. Если такое творилось под неусыпным оком урядников и попов, приучающих паству к благочинию через розги, то без всякого воздействия сверху русский человек склонен гулять во всю широту своей души.
В Сибирусии ещё останется расположенность к вере пращуров, к православию. Правда, весьма своеобразному - так, например, главной фигурой станет Никола-угодник, всеобщий заступник.
Где-то к середине семнадцатого века утвердится общесибирская религия.
Её символ веры будет выглядеть примерно так. Бог-отец Тенгри благ, но высок и далёк, как небо, на котором он сидит. В ответ на взывания человеческого рода он войдёт падающей звездой в чрево земной женщины. Её сын, Иса, будет добр и кроток, чудесами он будет лечить людей и избавлять их от напастей. Он будет взывать к доброму началу даже обращаясь к сибируским первопроходцам. Те его за это убьют, распяв на сосне в лютую зиму. И та зима не будет кончаться - так отплатит людям Тенгри за их преступление. Зачем они звали его сына - чтобы убить его? Тогда мать Исы в шаманском камлании пустится на поиски души сына, найдёт в самом чёрном и глубоком аду Эрлика. Вместе они вернутся на землю светлыми пасхальными днями, когда всем в память об этом чудесном знамении надлежит творить добро и прощать друг друга. Потом мать и сын уйдут к Тенгри, заповедав людям на бурой земле простые истины: не лгать, не убивать, не желать больше того, что можешь сьесть.
Катехизиса Белая Вера иметь не будет, каждый будет волен сам отбирать из неё то, что по нраву или то, во что веруют соседи. Буддизм и ислам будут добавлять что-то своё, создавая региональные культы со своеобразной окраской. Но образы страдающего за Добро и Правду человека, остывающего под порывами зимнего ветра, и его матери, беззаветно бросающейся за сыном в смертельно опасное приключение - а потом возвращающего его людям, войдут в сознание всех сибиряков.
Сибирусия окажется в контакте с западными веяниями с самого начала своего существования. Через Поморье она имеет выход на балтийские и беломорские порты, которые играют роль Санкт-Петербурга, а через Мангазею - прямые сношения с с Европой. В семнадцатом веке в Европе закладывались основы Нового времени, лишённого влияния церкви и опирающегося на достижения науки и техники. До тех времён, когда процесс полностью проявил себя - до конца восемнадцатого века, было ещё далеко и Россия ничем не отличалась от своих соседей. Признаки отставания в "нашем" ветвлении появились в конце семнадцатого века: Пётр Первый посвятил свою жизнь тому, чтобы подстегнуть закосневший народ и батогами заставить его "догнать и перегнать" Европу. Для Сибирусии такой проблемы не будет. Прагматичное мышление европейских дельцов накладывается на мировозрение сибирусов, новой народности, не имеющей традиций и поэтому восприимчивой именно к житейским ценностям, чем к высокодуховной или эстетизированной жизни. Русский опыт немногим мог помочь переселенцам и их потомкам. Со своей исторической родины они вынесли упорство, непритязательность и смекалку. Как считал Гоголь, русскому мужику, чтобы пройти до Камчатки, требовались лишь топор да рукавицы. Это преувеличение, но не сильное. К инструменту и деталям одежды необходима была еще воля и умение применяться к новым обстоятельствам. От туземцев они перенимают методы выживания, а от западных партнёров - умение извлекать из всего пользу и уповать только на самих себя.
Великоросская соседская община, объединённая в приход и работой на барина, не переходит через Урал. Вместо неё появится сообщество одиночек, сбившихся в стаю ради выживания. Они строят церкви, но не ради того, чтобы молиться в них - а чтобы к церковному срубу прирубить мирскую трапезную, в которой решать свои житейские вопросы. Шатёр церкви возносится выше и освящает крестом мирские дела, которые творит мирской сход в обширной пристройке. Им всё-таки нужно ощущение трансцендентного, высшего по отношению к их жизни - но они уделяют этому мало времени. Бог для них не заперт в церковь - Он везде, Он открыт всем, Он разлит в природе, Он достижим не молитвой, но разумением и трудом. Бог создал этот дивный мир и отдал его человеку, чтобы человек превратил его в чудный вертоград. И не беда, что сибирусам доступны только бесприютные заснеженные равнины и дремучие леса. Они благодарны Богу за своё появление, за мужество, за упорство, которое Он их наделил. А для всего остального есть топор и пара умелых рук. Так что, Богу - богову, то есть пара молитв на восходе и на закате, а всем остальным сибирусы обязаны сами себе.
Их мировозрение утилитарно и плоско на наш взгляд. Иначе не может быть - вся их жизнь проходит в борьбе за существование в экстремальных условиях. Никогда ни одна волна переселенцев не оказывается в условиях, когда на обеспечение себя всем необходимым отводится несколько месяцев в году, а в остальные - приходится элементарно выживать всеми способами. Сибирь способна прокормить их - но она требует тяжкого труда и великой цены за всё. Этот народ объединяет воедино не какая-то высокая идея или мечта, а необходимость выживать сообща.
часть 6.
Социальные институты Сибирусии соответствуют их представлению о том, что государство - это сообщество, созданное из общин низшего ранга для совместного выживания. Оправданно и законно только то, что отвечает этим требованиям. И доля труда каждого человека, вложенная в государственное строительство, должна быть эквивалентна помощи, которую оказывает ему сообщество. Для сибирусов естественна помочь (или толока) из староруских обычаев, то есть безвозмездная помощь нуждающимся в критической ситуации - но в ответ они надеются на такую же поддержку, когда она нужна будет им самим. Так они строят свои отношения с властью.
Сибирусия оказывается лишена идеологического наследия Московии.
Московия - замысел не политический, а скорее нравственно-религиозный. В народной душе долго происходило осознание причин крушения княжеств Киевской Руси, внутренних усобиц и подчинённости иноземным захватчикам, нарастало ощущение близости исчезновения народа как такового. Выхода не было - не было на земле, но народ, все его сословия, отыскали избавление на небесах. Они принялись творить Царство Божие на земле, Святую Русь. Её девизом было: "Как жить, чтоб святу быть?" Не сильным, не богатым, не учёным - а святым. Без этого нравственного подъема остатки Руси растворились бы в иноплеменных течениях и разошлись по чужим государствам, мы бы воспринимали Киевскую Русь как мираж, как сгинувшие бесследно Хазарию или Алванию Каспийскую. Но православный подъём стал основой возрождения. Образ святого царства, спроецированного с небес на землю, стал мерилом поступков пассионарной части населения, которая примером и силой увлекла за собой остальных. Князья чаяли ограждения своих подданых от напастей, воины - мученического венца в битвах с погаными, смерды - жертвовали всем земным ради своего личного спасения, а вся земля - коллективного восшествия на небеса. Эта фанатичная вера спасла Русь и сделала её Россией, совсем другой страной, в которой власть быстро научилась эксплуатировать народный энтузиазм. Мессианизм Московии формировал особые отношения между великими князьями (позже-царями) и их подданными.
Святая Русь всё же погибла и в этом следует видеть не человеческий, но божий промысел - очередной замысел создания Царства Божия на земле заканчивается неудачей из-за людских грехов. Из этого следует два вывода: во-первых, эксперимент не стоит повторять, а во-вторых, в новых условиях вряд ли стоит обращаться к устаревшему опыту, раз он оказался неудачным. Власть оказывается лишённой прежнего мистического ореола, который распространялся от фигур великих князей - хранителей православия и, тем более, от первых царей - помазанников Божьих. Исчезает идеологическое обоснование многих великороских традиций - в частности, пиетета перед государством, которое собирало воедино рассеянный народ и созидало могучее царство. Беженцы бегут не только из Европейской России, но и от своих прежних представлений. В Сибирусии им нет места.
Для Сибирусии легитимным является мирской сход, распространённый на всю территорию. Это Земский Собор, собрание представителей от всех сообществ, градов, весей и туземных родов. Это то немногое, что передаётся Сибирусии по наследству: правда, эта традиция древнее самой Московии. Соборность имеет мало общего с нашим пониманием демократии: она ограничена незначительной частью населения. К лучшим людям принадлежит военная аристократия, духовенство, купцы, первопоселенцы - крестьяне и отборные горожане, туземная знать. Но и остальные могут сказать своё веское слово. Этот народ не безмолвствует, а при необходимости горланит своё "за" или "против". И к нему прислушиваются - у каждого за кушаком "востёр топор".
Собираемые от случая к случаю Соборы решают принципиальные вопросы и назначают исполнительную власть - как в древнерусских княжествах нанимают князей-наместников. Единственная уступка традициям - ни в одной из частей распавшейся России не появляется свой царь. Ими правят наместники, чья власть представляется временной, так лишена высшей санкции. Действия наместников-президентов ограничивают Соборы, способные смещать их до назначенного срока наряда, и мощная бюрократия, привыкшая работать независимо от всех ветвей власти. Наместники отвечают за взаимодействие с прочими российскими землями, ведают обороной и дипломатией. Сибируская вольница признаёт только силу и смиряется только перед воинством, руководимым наместником. Это необходимое условие гражданского мира, функционирования всех прочих институтов власти.
Помещечье землевладелие не приживётся в Сибирусии. Большинство земельных наделов принадлежат сообществам - мирам. Трудно доказать человеку, вырубившему лес под поле, отбивающемуся от набегов, что его земля и его труд принадлежат другому - только потому, что тот дворянин и у него нет времени пахать: мол, надо заниматься службой. Периодические эксперименты с организацией вотчин ни к чему не приводят: сибирусы бунтуют или пускаются в бега, благо есть куда. Русские поселенцы платят налоги и отрабытывают повинности: кесарю - кесарево, остальное - себе. За счёт государства содержится регулярная армия и государственный аппарат. Зависимость не приобретает личного характера, как это было в России и ещё сохраняется в Поволжье, она присутствует только в экономической форме.
часть 7.
В Сибирусии ещё в середине семнадцатого века начинается сложение особого военно-земледельческого сословия, аналога более позднего огосударствленного казачества в "нашем" ветвлении. Казачьи станицы расселяются по южным границам и медленно смещаются к югу. Среди казаков много служилых казанских и сибирских татар - им, прирождённым всадникам, отводится роль военспецов и элитных отрядов. Этот эксперимент будет тормозиться теми же причинами, что и в "нашем" ветвлении - невозможностью совмещения земледелия и несения воинской службы. Только когда население Сибирусии уплотняется настолько, что выдавливает безземельных батраков на окраины, то налаживается привычный нам казацкий быт.
В "нашем" ветвлении немногочисленность пришлого населения уберегла сибирских туземцев от истребления и поглощения. Основные племена сохранились, многие - даже на своей родине. Но в этом не было проявления какого- то специфической гуманности российского империализма. Переселенцев было мало и они своей хозяйственной деятельностью не препятствовали образу жизни аборигенов. Русские поселенцы занимали в первую очередь поймы - наиболее благоприятные участки местности для земледелия и сководства, вдоль единственного доступного им транспортного пути - реки. Кочевников-скотоводов это затрагивало мало. Таёжные охотники и рыболовы ещё до русских были оттеснены далеко на север, где земледелие невозможно. Там их никто не трогал, тем более, что кроме них добывать пушнину было некому. Единственное изменение, которое внесли русские в северных районах - это применение донных сетей, которые позволили перейти к промышленному лову рыбы в руслах больших рек. Но это скорее дополнило промыслы аборигенов, чем нарушило их.
В Сибирусии сложится иное положение. Вместо робкого ручейка, протекающего по рекам, по Сибири разольётся русское половодье. Переселенцы будут вынуждены занимать все мал-мало пригодные участки для проживания. Как Сибирь не велика и не пустынна - но люди в ней есть. И живут они именно в тех местах, которые нравятся пришельцам. Как кочевники - тюрки изгоняли угров и самодийцев, а потом смешивались с их остатками, образуя этнос сибирских татар - так и великоросы примутся вытеснять татар. Сибирские татары будут наиболее близки по своему образу жизни к пришельцам - им придётся смешаться с ними или же бежать в места, которые русскими будут невостребованы. При этом у них не будет выбора как менять способы хозяйствования, отказываясь от привычной многоукладной экономики, основанной на скотоводстве, примитивном земледелии, охоте и рыболовстве. Вне зоны расселения русских окажутся степи - татары вернутся к скотоводству и сольются с родственными казахскими родами, а также тайга - там татарам придётся привыкать к образу жизни таёжных охотников и рыболовов. Сибирские татары были одним из самых развитых этносов Сибири, самым северным народом, воспринявшим мусульманскую культуру в суннитской передаче. Если в "нашем" ветвлении они смогли сохранить письменность, народные обычаи и заимствованные через Бухару знания - Сибирусии же немногочисленные татарские поселения потонут в обширном русском море. От них сохранятся топонимы и фамильные прозвища, да несколько разрозненных родов в глухой тайге или в казахской степи.
В "нашей" Сибири сибирское казачество понималось только как служилое сословие, а Сибирусии же сложится казачество вольное. Точно так же как на Днепре и Дону, русские бродники начнут оседать на многочисленных островах извилистых пойм Тобола, Ишима, Иртыша и Оби. Они будут складываться из первой волны землепроходцев, выдавливаемых на окраину более цивилизованным населением, прирождённых авантюристов - коми, согнанных с места остяков и татар, отщепенцев из казахских родов и дезертиров-джунгар. Коренные русла и рукава рек будут служит им естественной защитой от степняков, в отсуствии плавсредств предпочитающих не воевать на реках. И тем более - с противником, способным снарядить целый речной флот. Тактика степной войны будет пассовать перед русской стратегией - коммуникационными линиями по рекам и цепью укреплений в местах возможных ударов.
Козахи (примерно так звучит их самоназвание) примутся деятельно осваивать и обустраивать свою экологическую нишу. На их счету будет немало пиратских рейдов по Иртышу к стольному Тобольску, озарённых заревом выжженных волостей. Да, тысячелетние традиции новгородских ушкуйников не были вырезаны под корень татарскими мурзами и царскими воеводами. Но козахи смекнут, что в их руках окажутся важнейшие торговые пути, причём не только региональные - из Западной Сибири в Бухару, а ещё и мировые - речной отрезок того самого легендарного полярного пути из Европу в Китай. Козахи превратятся в сообщество того пошиба, которое будет процветать в Европе того времени: объединение мирных и почтенных негоциантов, а при малейшей слабости своих торговых партнёров - превращаясь в пиратов. Прямая выгода заставит их опираться на поддержку официальной Сибирусии, под контролем которой будут другие участки великого пути "из немцев в китайцы". Тем более, что активная восточная политика Сибирусии, завязывание дипломатических отношений с Поднебесной, будет им на руку, придавая дополнительную респектабельность. А Сибирусия получит вынесенные далеко на юг разведку и форпосты.
часть 8.
Самая большая внешняя опасность для собственно Сибирусии - джунгары. Отрасль монгольских племён ещё в конце шестнадцатого века образует мощный союз, который в течении последующего века распространяется на Казахстан, Алтай и Тибет, на своей родине упорно противостоит натиску Цинь. С сибирусами они входят в соприкосновение в западносибирских лесостепях. В любой момент несколько туменов первоклассной кавалерии готовы обрушиться на русские поселения. Одно это обстоятельство вызывает ужас - так глубоко отложилась в народе память о монголах. Если монголы когда-то опрокинули великую Киевскую Русь и долго довлели над Московией - то что им несколько острогов в тайге?
В первые годы Сибирусия робко таится за урманами, боясь напоминать о своём присутствии. Окрепнув, народ подбирается ближе к опасной степи. Делать нечего - нельзя всю жизнь прятаться в берлогах. В несколько лет южная тайга ощетинивается завалами между непроходимых болот, острогами и заставами в самых опасных местах: к южной границе смещается конница, сперва татарская, потом смешанная. Джунгары непрерывно прощупывают укреплённую линию, неизбежно находя в них слабые места - и через них прорываясь до самого Тобольска. Сибирусы залечивают раны, отстраивают сожжённые остроги и упрямо лезут на юг.
Северный фронт для джунгар тяжёл и бесперспективен. В "нашем" ветвлении их экспансия на запад скромно ограничилась Нижним Поволжьем. Джунгары были потомками монголов Чингисхана - но не ими самими. Там, где пара туменов, исполняя приказ Темучина, проходила рейдом по половине Европы, гораздо большее количество воинов-джунгар топталось в нерешительности. Не было у них организационных талантов предков, позволявших удерживаться на завоёванных территориях. Если бы у них была хотя бы воля к победе - их привлекло бы больше благодатное Предкавказье, чем сибирские урманы. В "нашем" ветвлении они и пытались туда пробиться - но уже при поддержке русских властей, которые увидели в них союзников в борьбе с ногайцами и черкесами. Что касается таёжной Сибири - как самого Чингисхана, так и его потомков ограничивала невозможность завоевания и контроля этой территории.
Положение джунгар в Западной Сибири складывается не идеально. С севера нависают сибируские линии и засеки, преграждая путь в коренные волости русской Сибири. Лесостепь у них оспаривают козахи, исповдоль оттесняя от рек. С юга - замирённые, но не слишком лояльные казахи. Сила империи складывается не из простого превосходства в численности армии - такого в истории никогда не было. Настоящая сила империи в том, чтобы использовать одних своих подданных против других. А вот с этим у джунгар проблемы. Их покорённые и потенциальные подданные слишком разномастны, чтобы эффективно стравливать друг с другом. Можно бросить казахов в тайгу против сибирусов - но они безнадёжно застрянут в засеках и болотах. Ну, а преимущественно пешая сибируская рать в казахских степях - скорее камень на шее, чем полезный союзник в маневренной степной войне.
Сибирусы и казахи вряд ли испытывают друг к другу симпатию, но они чувствуют в друг друге "врага моего врага". Этого мало для искренней дружбы, но вполне достаточно для политического союза. Поэтому отношения с казахами складываются иначе, чем с сибирскими татарами. Два народа занимают разные экологические ниши, их интересы не пересекаются в хозяйственном и географическом отношении. Поэтому медленное, но неуклонное продвижение на юг по поймам рек козахов и сибирусов не встречает организованного отпора со стороны казахских Жузов. Благодаря этому в пределах Сибири джунгары оказываются в окружении. Джунгарское царство разваливается на несколько частей: кто-то прорывается в Низовье и подчиняется тамошнему наместнику, кто-то уходит на восток, за Алтай, оставшиеся подчиняются вступают в союз с казахскими Жузами. Энергия последних переключается на борьбу за Среднюю Азию. Нетрудно догадаться, что в этих походах самое деятельное участие принимают козахи.
Так Сибирусия получает передышку от Алтая до Урала. Освободившиеся силы нужны для отпора от кыргызов. Замирение Верхнего Енисея продлится не одно десятилетие и станет самой кровавой компанией в истории Сибирусии. И самой безрезультатной. Хакасия останется независимым враждебным государством до того момента, когда возрождённая единая Россия не сможет бросить туда армию в союзе с монголами.
часть 9.
В ветвлении "Сибирусия" общеевропейская ситуация развивается также как и в "нашем" истории. То есть довольно быстро центр тяжести континентальной политики смещается в Центральную Европу. Место России как жертвы европейских хищников занимает Германия. До середины семнадцатого века идёт Тридцатилетняя война, которая отвлекает силы соседей от востока Европы. Нарастает турецкая агрессия, которая достигает пика уже во второй половине века и только величайшим напряжением сил христианским державам удаётся отбросить янычар на их плацдарм - Балканы. У активных персонажей русской драмы связаны руки необходимостью борьбы на других фронтах. Для Польши и Швеции эти события не являются чрезмерно опасными - всё-таки их земли не становятся театром военных действий. Но они напрягают все силы в попытке достичь гегемонии в Центральной и Восточной Европе. На этом фоне малоперспективная война с загнанным в болота медведем отходит на второй план. Россия перестаёт быть активной фигурой - для её соседей это большой плюс. Но крайне неразумно поднимать медведя из берлоги булавочными уколами. Швеция, Польша и Турция приходят к выводу, что оставшиеся русские области вне пределов их досягаемости, равно как и их владения обезопасены расстоянием от ответных походов. Санитарные кордоны прекрасно справляются с обессиливанием оставшейся России постоянными набегами. Загнанная в предуральские леса и степи Россия получает передышку.
Cудьба России основанана двух исторических императивах.
Первый, общий: необходимость объединения северной Евразии, находящейся вне соседних цивилизаций: европейской, иранской и китайской - перед лицом угнетения, поглощения или уничтожения последними.
Второй, частный: необходимость противостояния православного восточного славянства, потомков Киевской Руси, угрозе поглощения католической Европой или истребления татаро-турецкой агрессией.
В разные эпохи на повестке дня становился то первый, то второй императив, но история выбрала Россию и обязала решить обе проблемы. Российская империя и СССР в окружении союзных государств - это и есть наиболее полное воплощение практических действий по решению обеих задач. Что не означает - самое эффективное и комфортное для обитателей северной Евразии. Впрочем, история принципиально антиэтична.
Императивы никогда не имели конкретного политического воплощения, которое могло быть осознано и сформулировано в виде декларации. Тем не менее они существовали в представлениях нескольких народов, заставляя выбирать из нескольких вариантов действий тот, который был ближе всего к воплощению в жизнь того или иного императива. Причём зачастую - вопреки очевидной сиюминутной политической выгоде. Иррациональность многих событий Смутного времени в "нашем" ветвлении объясняется этим контекстом: необходимости воссоединения народа (народов) любой ценой и на каких угодно основах. Как раз развал России диктовался здравым смыслом, политическими и экономическими интересами разных групп населения, то есть тем, на чём основывается официальная политика. Собирание русских земель мало кому было выгодно конкретно - но оно свершилось потому, что к этому вела скрытая равнодействующая усилий всех действующих лиц и это диктовалось императивом, коллективным подсознанием целого народа.
В семнадцатом веке необходимость консолидации восточных православных славян была велика как никогда - как в "нашем" ветвлении, так и параллельном. Тут трудно привести какие-то доводы, основанные на соображениях расчёта или выгоды. Кроме одного, иррационального: сибирусы - второе или третье поколение русских переселенцев, они продолжают оставаться русскими. А русский не может считать себя таковым, пока сакральный центр его мироздания, Москва, находится в чужих руках. Не может быть власти, неосвящённой авторитетом Москвы, не может быть жизни вне могущественного православного государства. Это уровень понимания, доступный населению того времени.
Сама Москва к тому времени превращается в город-призрак. Город опустошён, разрушен, на месте его слобод возникают деревеньки, на месте улиц - пустыри. Это город-кладбище, в котором мёртвых в братских могилах и без христианского погребения гораздо больше чем ныне живущих. Обитаемыми остаются только Кремль и несколько дополнительно укреплённых монастырей. В них до последнего стоят гарнизоны, которые защищают непонятно что неизвестно от кого. Власть, хозяйство, жизнь - слова, которые не имеют никакого значения в этом городе. Москва до сих пор является владением русско-польского княжества, на самом деле формальный правитель и его администрация никогда не заглядывает сюда, предпочитая просвещённую жизнь в Кракове. Какое-то время поляки пытались регулярными походами навести тут порядок, но, как водится, разрушили остатки такового. Русские без царя на троне и в голове - это зрелище даже не для привычных ко всему ляхов.
Взаимовыгодный и перспективный русско-польский союз того времени - не такая уж химера. Принципиального отвращения к такому повороту событий никогда не было ни в народе, ни в дворянстве обеих родственных стран. Напомню, что польский королевич Владислав был выбран русским царём в Смутное Время в "нашем" ветвлении и Москва готова была принять его как законного государя. Но - именно как своего царя, а не как посланца шляхты и ксендзов. Вот в этом находится суть проблемы. Одним из польских комплексов был (и остаётся) не-до-европейскость. Польша представляет себя окраиной Европы, границей с варварами. И остро реагирует на представления о себе как о стране, недостаточно пропитанной европейской цивилизацией. Поэтому поляки стремятся быть цивилизованнее самих европейцев и бОльшими католиками, чем сам папа Римский. Польский миссионерско-цивилизаторский зуд в отношении восточных соседей превышает все мыслимые границы и вызывает болезненную реакцию. Так что полякам удалось внедрить в русскую культуру только одно - водку. Но ни один русский не признается, что этот краеугольный камень русского мировозрения импортирован из Польши. Более взвешенная конструктивная политика могла привести к альянсу, в котором шляхетский гонор удачно подкрепляло бы московитское упорство. Но такой ход событий для обоих ветвлений следует признать невероятным. Что не исключает в ветвлениях следующих порядков процветания Польско-Литовско-Русской Унии, собирательницы славянских земель и самого могущественного государства в Европе.
Москва потеряет всякую привлекательность для алчущих власти. Венчальная шапка Мономаха давно уничтожена вместе с легитимностью общерусской власти. Утеряв светскую власть и всякое влияние на ход событий, Москва приобретёт иное значение, которое в "нашем" ветвлении почти не воспринимается или описывается невнятными формулировками вроде "духовного центра". Крестный путь Москвы, униженной и уничтоженной, ведёт её к иной славе. Как для посрамлении Господа Его хулители увенчали крест издевательской надписью: "Иисус Христос - царь иудейский", так и значение Москвы как светской столицы утеряно. Над ней сияет иной светоч. Город пылает в огне фанатичной веры. Чем невозможнее это кажется - тем больше людей собираются под призрачные стяги.
В потаённой городской планировке Москвы, в её своеобразном русском фэн-шуе было заложено подражание первому Риму: ведь Москва мыслилась как их приемница. Но никто не мог предполагать, насколько опасным будет заигрывание ещё с образом Иерусалима, который тоже отразился в градостроительстве. Москва действительно стало Иерусалимом иудейского восстания 70 г., превосходно описанным Иосифом Флавием. Тогда иудеи, наглухо блокированные легионами Веспасиана, героически отстаивали свою святыню. Регулярные штурмы превосходящего противника, голод, эпидемии - были пустяком перед их мужеством. И фоном для жесточайших внутренних раздоров, в которых решалось - кто ближе всего к неназываемому Господу? Фанатики всех сект превращали Второй Храм в поле боя, без зазрения убивая друг друга чуть ли не в Святая Святых. Даже римляне не могли заставить объединиться их против общей опасности. Только общая смерть - в огне подожжённого храма и на бесконечных рядах крестов у срытых городских стен.
Вот такой будет Москва второй половины семнадцатого века. Городом обезумевших фанатиков, уничтожающих друг друга во имя того, кто достоин венчания на несуществующий трон несуществующего царства и кто из них православнее другого. Пусть царство уменьшилось до длины перестрела с кремлёвских стен, сузилось в ничто, пусть ни в одном храме уже не творятся таинства и священники превратились в убийц - никто из них даже не подозревает, какой была настоящая православная Москва, столица Святой Руси. Бесчисленные стычки, рейды, осады и взятия монастырей, союзы и предательства, смерть от голода и усталости на бескрайнем пепелище.
Они даже не подозревают о событиях, которые происходят на расстоянии сотен и тысяч вёрст и которые готовят Москве новую роль.
часть 10.
Так или иначе идея возрождения, восстановления могучей державы никогда не исчезает на русских землях. Уж насколько Сибирусия была удалена во всех отношениях от Московии, но и в ней не принимается ни одного стратегического решения без констатации будущего воссоединения страны. Самостоятельность Сибирусии представляется временной, зигзагом истории, который надлежит устранить. Разумеется, в отдалённой перспективе, поскольку для многих лиц высшая надстройка - вещь малоприятная.
Возрождение страны, собирание её воедино, впрочем, диктуется не только романтикой золотого века, счастливой старины. Для Сибирусии вхождение в единый государственный организм, расположившийся от Тихого океана до Балтики - идея вполне привлекательная. Этого требуют интересы влиятельного купеческого сословия. Несмотря на своё бурное развитие русская Сибирь отчётливо осознаёт, что она соприкасается с древними и могучими странами, которым Сибирусия неинтересна только из-за своей отдалённости и бедности. И стране за Уралом хочется ощущать у себя в тылу не только Камень да малолюдное Поморье, но великую державу, способную общаться с соседями на равных. Сибирусия готовится внести свой вклад в объединение русских земель.
Инициатива объединения поднимается снизу - как в "нашем" ветвлении. Волости и города пересылаются с друг другом письмами с увещеваниями не забывать о потерянной родине, с амвонов церквушек поминают братьев, стонущих под игом, а в кафедральных соборах, не слишком стесняясь в выражениях, поносят власть за безделье и трусость. Призрак возрождения бродит по опустошенной Великороссии, по Низовью и Поморью, ему откликаются в Сибирусии. Эта идея накладывается на другую - на собирание воедино русских земель, наследия Киевской Руси. То, что было начато Москвой, должно быть продолжено. Русские земли под польско-литовским управлением отнюдь не благоденствуют: насильственная полонизация только усиливается, надсадившаяся в турецких войнах Польша требует всё больше и больше - людей, денег, хлеба, а сама не в силах защитить Малороссию от крымских набегов. Единственный заслон с юга - Запорожье, которое ненавидит ляхов, зато привыкло к союзникам из Низовья. В православных землях Ржечи Посполитой крепнет мысль о могучем русском государстве, которое спасёт народ от истребления физического - под саблями крымцев, и от духовного - в кабале ксендзов и приказчиков-иудеев.
Вторая половина семнадцатого века станет свидетелем нескольких попыток объединения: восстаний на оккупированных землях, освободительных походов из Низовья, крестьянской войны на Украине. Попытки непродуманные, несогласованные, осуществляемые слабыми силами - и потому они топятся в крови карательными походами с Запада. Всё же, как это происходит в национально-освободительных движениях, кровь мученников не гасит пламя борьбы, а только усиливает её. Под давлением народа, правительства русских земель и представители Украины заключают Святой Ряд: бросить все силы на возрождение Росиии.
Низовье и Поморье берут в клещи распоясавшихся казанцев. Про-русские настроения среди татар никогда не угасают. Москва и Казань - две драчливые сестрёнки-погодки, которые вечно держат друг друга на тумаках, а при этом ревниво посматривают по сторонам, не подбирается ли к ним кто чужой. Призрак великого московского царства по-своему притягателен для татар. Когда-то были славные времена, когда татарские роды доблестью поднимались в окольничие государей и сами давали царей, когда татарские царевичи водили русские полки, когда татарская конница чувствовала себя на острие лихой атаки и с галопа врубалась в противника, не сомневаясь, что за ней спешит верная руская пехота. Казань успела испытать на себе турецкое владычество, вволю нахлебаться крови в далёких походах и нескончаемых войнах в Иране и Европе, похоронить цвет нации далеко от дома. Как ни странно, уживаться с неверными русскими проще, чем с турками-единоверцами.
Казань под угрозой окружения выторговывает себе особые условия союза с Низовьем и Поморьем. От татар требуется пока немного - не ударить в спину, пока русские земли связаны долговременной войной.
Объединенные рати сходятся в Нижнем Новгороде, где представители трёх русских земель, Казанского царства и Малороссии собирают общерусский Собор. Великой и святой войне быть; от стен нижегородского кремля большинство участников идут в поход. Судовая рать плывёт к Москве, по обе стороны реки движется облава, уничтожая осевших ляхов и их прихвостней. Войны в привычном понимании не происходит - она распадается на множество мелких стычек, в которых растворяются все наличные силы наступающих. Москва занимается авангардом без боя, но это не то, место в котором можно обороняться и стоит защищать. Оставляя далеко за собой крылья облавы, авангард бросается к Смоленску, чтобы занять ворота в Великороссию. Польский гарнизон в нём уже вырезан восставшими - но русских опережает наскоро собранная армия гетмана России. Польский наместник берёт город в осаду и удерживает кольцо окружения до подхода королевской армии. Сейм не может смириться с тем, православные земли уходят из под Польши. С редкостным единодушием поляки собираются в свой крестовый поход на схизматиков. Теперь их планы не ограниччиваются усмирением Малороссии, возвращением Московии - целью теперь объявляется Низовье.
В битве под Смоленском обе армии обескровлены; город взят штурмом. Русская армия отчаянно пытается удержаться в полевых укреплениях: в неё вливаются малоросские повстанческие отряды, подходят после зачистки Московии русские отряды, форсированным маршем идёт казанская конница. К полякам присоединяются отряды наёмников и крымцы. Снова Россия выходит на передний план европейской истории: оживают союзы и коалиции. Теперь в них русская речь звучит весомо - хотя ещё не так надменно как при Иоанне Грозном. Компания под Смоленском длится более года, пока перевес польской коалиции не становится очевидным. Русская армия отступает в сторону Москвы. Потеря Смоленска - больше чем потеря просто крепости. Для России это символ накрепко запертой границы: если замок взломан - русские по традиции откатываются вглубь своей земли, пока не понимают, что бегство в таком темпе может закончиться на Волге. Они останавливаются только у другого символа - Москвы. Бросить город ещё раз означает тепрь признать своё бессилие. Деморализованные отряды занимают руины монатырей и готовятся умирать в них.
Единственный резерв русских земель - Сибирусия. Выдвижение сибируских отрядов за Камень считается нерациональным по причине огромных переходов в многие месяцы пути: до сих пор воюет только сибирская конница. Теперь требуется поддержка всей силой: регулярными полками нового строя, в которых у русских недостача, татарской конницей, союзниками из казахов, козахов, бурят и якутов, ополчением заземий. Через Тобольск проходит армия, которую малонаселённая Сибирь не может себе даже представить. Наступает зима, время когда по европейским понятиям война прекращается: это спасает русских под Москвой от разгрома. Тонкости европейского военного политеса спешащим на помощь сибирусам незнакомы: они идут по снегам на лыжах и санях, застрявшие на уральских речушках лодки ставят на полозья и спускают на запад.
Ещё до весны они прорываются к Москве. Конные лучники обтекают польские лагеря и уходят далеко на запад, гоня перед собой волну ужаса перед мохнатыми кентаврами. Лёгкое на ногу ополчение пробует на пальму гарнизоны помельче: а там и регулярные сибируские полки с осадной артиллерией методично выбивают противника из укрытий.
Высидевшие в осадах русские от Москвы начинают новый марш на Запад.
К тому времени долгая и тяжёлая война обессиливает Польшу. Она с лёгкостью отказывается от того, что удерживала с трудом почти целое столетие и только удерживает за собой Смоленск. Также Польша теряет Малороссию, непрерывно бунтующую последние годы. Велик перечень бывших городов и земель, куда ещё не ступила русская армия.
Великий государь всея Руси венчается на царство на развалинах московского кремля.
"Народ безмолствует", потому что только сейчас понимает насколько разителен образ России, за которую они сражались, и тем кладбищем, которое их окружает.
часть 11
На этом эвереттический импульс распада России угасает. Внутренняя логика развития событий и внешняя обстановка вновь собирают русские земли воедино. Происходит это гораздо позднее чем в "нашей" истории и с совсем другими результатами.
Краткость Смуты в "нашей" истории не дала возможности развиться федеративным началам. То, что русские земли, оставшиеся без центрального управления, даже в условиях прямого предательства Москвы - нашли в себе волю и силу собраться воедино (опять же - без предводительства Москвы и во многом вопреки ей) было истолковано Романовыми в свою пользу. (благо, другие версии благоразумно не были оглашены). Народ- де не мог жить без царя и вновь принёс к подножию трона свою буйную головушку с прошением о помиловании своих грехов. (роль правящего класса в Смуте, опять же, не рассматривалась).
Ещё в Московии Рюриковичей краеугольным камнем внутренней политики было безусловное подчинение земель Москве - без договоров и взаимных обязательств. Основанием этому служило одно - признание за Москвой мессианской роли спасительницы и собирательницы русских земель. При такой постановке вопроса заниматься разделением полномочий между центром и регионами рука не поднималась. (а если и поднималась - то отсекалась. Вместе с головой). Вот почему с пятнадцатого века Россия не знала юридически оформленных отношений между столицей и русскими провинциями как в просвещённой Европе. С национальными окраинами (в том числе с Сибирью), для которых такое государственное строительство было непонятно, существовала особая процедура вступления в Российскую империю. Тут имели место быть союзные договора и вассальные отношения. Русские были обязаны беззаветно служить царю как персонификации русской идеи, не за страх, а за совесть. На территории, на которых русские по мере экспансии начинали преобладать в количественном отнешении, начинали распространяться внутрирусские отношения между народом и властью. Такая метаморфоза произошла с Сибирью, которая через несколько промежуточных состояний в конечном итоге слилась с Великороссией. Причём, только в конце девятнадцатого века.
В ветвлении "Сибирусия" течении жизни трёх-четырёх поколений, за сотню лет такие представления утрачиваются. И не возрождаются по двум причинам.
Во-первых, происходит окончательный разрыв двух нераздельно слившихся (для нас) образов Москвы: мистической Москвы как олицетворения народного духа, поздней версии Святой Руси, и Москвы властной, сосредоточия государства. Во-вторых, изменяется сам вектор собирания земель: от исходящего из одного центра на все стороны света к другому, наоборот, стремящемуся с окраин к центру. В восстановлении статуса Москвы превалирует сознательная воля русских и славянских земель. Русский царь лишается "цезарепапистского" статуса и становится исключительно политической фигурой консенсуса различных политических сил и территорий. В этом он сближается с ролью английского монарха после Реставрации, обязанного своим добрым подданным собственным царствованием. (в Англии об этом никогда не забывали и не стеснялись напоминать во время очередного приступа королевской забывчивости). Как для Великобритании и Испании, так и для великой России это не послужит умалением державы и снижением темпа колониального роста.
Возрождённая Россия приобретает определённые черты оригинального парламентаризма и федерализма, которые напрочь отсутствуют в "нашем" ветвлении.
Идеологическая основа общественного строя концентрируется в Соборе - сословном представительном учреждении, обязанном решать стратегические вопросы государственного строительства. Олицетворение государства смещается с сакральной фигуры царя, помазанника Божьего, в православный народ и распределяется между некоторыми сословиями: служилой знатью, духовенством, купечеством, горожанами-посадскими и свободными от кабалы крестьянами. За ними признаётся право коллективного и единодушного народного волеизъявления, с которым обязана считаться высшая власть: "Глас народа - глас Божий".
Происходит ещё одна модификация, которая от привычного нам образа царя переходит к более сложной структуре, восходящей к ветхозаветному шаблону:царь-помазанник и первосвященник. Русский патриарх, фигура до Петра Первого вполне самостоятельная, теряет политические черты, но остаётся символом православия: у царя же изымаются все священные функции. В последнем монарх сближается с французким образцом и удаляется от английского короля, который всегда является главой англиканской церкви. Власть в Соборной России распределяется между тремя силовыми центрами: Собором как властью законодательной, царём как властью исполнительной и патриархом как властью духовной. Такая конструкция представляется менее прочной чем вертикаль власти, но в ней больше гибкости и она заставляет прислушиваться к интересам других сторон.
Соборность не перерастает в постоянно действующий парламентаризм европейского типа. В её идеологии подразумевается. что царь-батюшка под отеческим благословением патриарха сам знает о нуждах и чаяниях своих детей-подданных и самостоятельно способен решить, что для них лучше. Поэтому Собор - орган скорее ритуальный и экстраординарный: с одной стороны он выполняет функцию периодического ритуала единения царя и его подданных, с другой - в случае нарушения гармонии взывает к царю с патриархом и восстанавливает мир в сословиях и народах страны. Общероссийский Собор появляется только в редких моментах истории: при выборе-благословении нового государя, при решении вопроса о крупномасштабнах войнах или о резком повороте внутренней политики. Более регулярные Соборы и Рады земель, но они играют скорее представительскую функцию при назначенных сверху наместниках. Всё же для царя и для наместника опасно напрямую вступать в конфликт с местными Соборами, поскольку те имеют права созыва Собора Всероссийского - а это выливается в прямую конфронтацию с представителями народа.
Территориально Соборная Россия представляет собой федерацию, в которой черты самостоятельности отдельных земель утрачиваются в течение всего восемнадцатого века. Ядро страны составляет союз трёх вольных земель, сохранивших свою независимость во времена распада - южной Поволжско-донской земли, северного Поморья и восточной Сибирусии. Они имеют определённое самоуправление, поскольку крамола в них считается в принципе невозможной. Под непосредственным царским управлением находятся татаро-башкирские земли, бывшее Казанское царство и Великороссия; зона царской юрисдикции расширяется за счёт отвоеванных и присоединённых земель. Особый статус имеет Малороссия - с одной стороны она активная и добровольная участница возрождения, с другой - это земля с иным этническим составом и своей исторической судьбой. Первоначально присоединение Ураины к "тройственному братскому союзу" имело характер унии - формально союз между русскими и украинскими землями сохраняется, хотя из него постепенно изымаются многие принципиальные положения.
Политической столицей Соборной России становится Нижний Новгород, за Москвой сохраняется статус священного центра державы, резиденции патриарха. Здесь проводятся Всероссийские Соборы и венчаются на царство, цари проводят посты или же специально приезжают для утверждения особо значимых государственных актов.
В "нашем" ветвлении многие черты Соборной России присутствовали в царствовании последних Рюриковичей, были оформлены реформами Ионанна Васильевича Грозного, а при первых Романовых способствовали возрождению России. Ликвидация земско-соборного строя произошла во второй половине семнадцатого века, когда произошёл окончательный поворот на путь строительства абсолютистской империи по самым продвинутым европейским образцам - вроде французского. А в сочетании с местной спецификой и бесплодными попытками привить западный же опыт местного самоуправления это породило Российскую империю - действительно уникальный результат концентрации власти в руках монарха. В восемнадцатом веке наличие просвещённых и властных монархов сыграло положительную роль, поскольку обеспечило техническую модернизацию страны и сохранило территориальную целостность. В следующем, девятнадцатом, наоборот, лишило Россию гибкости, причём именно тогда, когда она требовалась в полной мере. Начиналась промышленная революция, страны с архаичными системами хозяйствования и методами управления рисковали превратиться в аутсайдеров. Частичные реформы времён Александра Второго - Освободителя не смогли полностью вывести страну из хронического отставания. Весь трагический двадцатый век страна расплачивалась за такое восприятие монархизма. Это была цена излишней централизации.
часть 12.
Соборный федерализм скажется на русской экспансии и судьбах сопредельных стран.
Поэт, написавший о Санкт-Петербурге, что здесь "Судьбою здесь нам суждено/ В Европу прорубить окно", был не в ладах с географией. Город апостола Петра-Ключаря, стоивший России неисчислимых жерт, открывал выход не в Европу, а в чухонское болото, Ботнический залив замкнутого с трёх сторон Балтийского моря. Это был выход к Финляндии, Прибалтике, Швеции и Польше наконец, но никак не в континентальную Европу, куда так стремился Пётр Первый. И долгая кровавая борьба за Чёрное море также была для России выходом в тупик - не на океанские и континентальные просторы, а в анфиладу морей и стран, через которые надо было прорываться силой, прорубая очередные закрытые наглухо двери.
Чем стал для России европейский приоритет внешней политики трёх последних веков? Бесплодной попыткой великой державы трёх континентов втиснуться в европейскую "кротовую нору", насильно перестроиться под микроскопические европейские стандарты - вместо того чтобы через Сибирь идти в Индию, Китай, Тихий океан и Северную Америку. Какая ничтожная доля усилий пришлась на контакты с Азией, где открывался простор для приложения энергии и сторицей оправдывались бы любые затраты. И сколько сил ушло впустую на участие в каких-то бессмысленных европейских коалициях, которые не давали ни приращения территория, ни привлечения населения, но только озлобляли Европу и тешили самолюбие российской еропеизированной знати: "вот как мы, со свинным рылом - а пролезли в калашный ряд".
Это было вполне ожидаемое следствие того, что центр тяжести России находился в Европейской части, а также отношения к азиатским владениям как к случайному, не совсем необходимому прибавлению территории.
География довлела над мышлением.
Сибирусия могла коренным образом изменить эту весьма спорную политику и, следовательно, судьбу России.
На западе амбиции России ограничиваются возвращением оккупированных территорий эпохи Ивана Грозного - то есть выхода к Балтийскому морю, Смоленска, да удержанию Малороссии в союзных отношениях. Впрочем, и это дело долгих и кровавых войн. Дальнейше участие в европейской политике будет определяться тактическими соображениями, степенью участия в коалициях, и никогда не приобретёт стратегического характера "дранг нах Вест".
Позже борьба с Турцией и Крымским ханством, призыв о помощи гибнущих грузинских царств выводит Россию к Чёрному морю - но в этом случае Россия не ставит перед собой глобальные планы вроде овладения Царьградом или создания Греческой империи с представителем императорской фамилии во главе. Соборная Россия заключает с Высокой Портой договор о взаимном обязательстве уважения прав православного и суннитского населения в обеих державах, причём армяне, греки и славяне Турции оказываются под покровительством московского патриарха, а российские мусульмане - турецкого султана. Турция завязнет в европейских войнах и в конфликтах в остальных частях империи. "Больной человек Европы" останется на попечении самой Европы, а не России: более того, мирное сосуществование обеих империй принесёт им больше пользы, чем постоянные войны, порой приобретающие характер ритуальных - потому практического смысла в них было немного. Турция будет восприниматься в России как Иран - страна преимущественно мирная. Впрочем, "Восток- дело тонкое"
В возрождённой России южные и восточные области играют особую роль. Они задают направление экспансии, потому что находятся в соприкосновении с потенциальными агрессорами и заинтересованы в расширении своего влияния. Поволжье и Сибирусия нацелены на Среднюю Азию и казахские степи. Степь как таковая представляет мало привлекательного для русских, это зона транзита. Зато то, что находится за пустыми с их точки зрения пространствами, выглядит весьма привлекательно. Богатейшие Хива, Бухара, Коканд, центр притяжения торговли северной Евразии, район с весьма развитыми по тем временам промышленностью и сельским хозяйством - Средняя Азия становится ареной ожесточённой борьбы с местными властителями и соперниками - Ираном и Афганистаном. Соборная Россия чередует торговлю с военным нажимом, чтобы утвердить протекторат над этим землями. Экспансия ещё в восемнадцатом веке приводит к знакомству с Северо-восточной мусульманской Индией, граничащей с Афганистаном и испытывающей постоянное давление со стороны пуштунских хищников. Это вызывает интерес индийских Великих Моголов и иранских Сефевидов, которые стремятся к изучению возможного союзника - или противника, по обстоятельствам. России не суждено стать непосредственным игроком в Южной Азии, но русское влияние ощущается здесь весьма явственно. Причём настолько, что армянские и несторианские общины зондируют почву о церковной унии с русской православной церквью. Этот авантюристичный план никогда не приобретёт черты конкретного политического союза, зато вызовет поток эмиссаров и искателей истины в Индию. Русские ознакомятся с браманской мудростью напрямую, что отразится в появлении нескольких еретических сект. Сформируется индийско-европейский торговый путь через Иран по Каспию и Волге с выходом на Балтику. Англичане потом выживут русских купцов с Индостана, но потом долго будут бояться русского влияния на туземцев, которые полюбят легенды о северном Белом Радже - заступнике за индусов.
Более продуктивным станет центральноазиатское направление. После рассеяния джунгар - причём значительное их число превратится в лояльных подданных Поволжья и Сибирусии - русские из-за своего тесного соприкосновения с противником окажутся втянуты в образовавшийся политический вакуум. Казахо-сибируские походы достигнут Тибета и Монголии. Там они встретятся с другими участниками анти-джунгарской коалиции: монголами, китайцами и тибетцами.
Циньский Китай будет упорно навёрстывать упущенные возможности, вызванные смутой во время воцарения новой династии. Маньчжуры отвернутся от тех возможностей, которые прорабатывали их предшественники в эпоху Мин, и которые могли обернуться экспансией в южные моря. Вместо южных морских походов Чжан Хэ манчжуры пойдут на запад и север, в леса и степи - то есть навстречу сибирусам. Две волны встретятся и схлестнутся на протяжении половины Азии. От Тихого океана до Памира авантюристы, разведчики, дезертиры и дипломаты будут драться за влияние своих империй.
Успех манчжуров, которые в "нашем" ветвлении смогли вдвое увеличить территорию коренного Китая за счёт центральноазиатских окраин, объясняется отсутствием другой силы. Противниками манчжуров была география - огромные неприютные просторы - и их собственная неорганизованность. Их наступление заключалось в проталкивании людских масс, воинов и переселенцев, на немногочисленных по сравнению с ними кочевые племена и обитателей оазисов. Китайцы в продвижении этого катка несли фантастические потери, но подминали под себя всё, что имело несчастие сопротивляться. Российское правительство без особого интереса наблюдало (если вообще интересовалось) за тем, что представлялось мелочью по сравнению с европейской политикой. Для Сибирусии же степные войны будут иметь важное значение. В них будут втянуты кочевые народы, находящиеся с русской Сибирью в вассальных и неприятельских отношениях; а в неторопливом продвижении китайского катка можно было подозревать угрозу для Сибири.
Долгая череда конфликтов всех форм и масштабов, которая растянется на весь восемнадцатый век, породит широкий пояс буферных образований между Соборной монархией и империей Цинь.
Приморье, Приамурье, где установление власти со всеми атрибутами было невозможно для обеих стран, появится многочисленное промысловое смешанное население. Их будут называть манзами. Китайцы, как более склонные к самоорганизации, составят большинство промысловых общин и артелей; с ними сольются русские землепроходцы, а также стремительно исчезающие нанайцы и удыге. На островах и берегах Охотского моря к ним присоединятся японцы и айны. Только в девятнадцатом веке окружающие державы перейдут к дележу территорий этих народных республик, что вызовет новый виток конфликтов.
Обширная Монголия будет консолидироваться и маневрировать между двумя противниками с целью сохранения самостоятельности. Её покорение окажется невозможным для одной из империй ввиду немедленного отпора со стороны другой. Россия будет склоняться к признанию независимости нейтральной Великой Монголии: никакой корысти в покорении пустынь и степей для русских быть не может. Китай согласится на это предложение при условии установления двойного протектората над внешней политикой и признания экстерриториальности городов и путей сообщения со смешанным русско-китайским населением. Формально независимое великое ханство потомков Чингиза окажется стиснутым двумя державами, зорко наблюдающими за малейшими признаками возрождения монгольских амбиций. Начнётся заселение пригодных для земледелия мест русскими и китацами, вдоль торговых трасс возникнут перевалочные пункты-города.
Тибет и Восточный Туркестан окажутся в зоне влияния Китая - правда, с гораздо более активным участие русских. Русские торговые кумпанства обоснуются в Кашгарии, а регулярные дипломатические миссии свяжут Нижний Новгород с Лхасой.
Помимо войны - а, может, и благодаря ей - с Китаем развернутся контакты другого рода. Истинным ханьцам, настроенным анти-манчжурски, будут импонировать постоянные щелчки по носу Цинь от русских. Разумеется, в минимальных количествах, чтобы не страдало великоханьское самолюбие. Всё же краснорожие варвары в целом будут восприниматься китайцами как не представляющие угрозу и в чём-то даже полезные. Китай семнадцатого и восемнадцатого веков - отнюдь не отсталая экзотическая страна середины девятнадцатого, эпохи опиумных войн. В семнадцатом веке китайская промышленность опережала европейскую по всем параметрам. До изобретения паровых машин, с помощью которых Запад вырвался вперёд, еще далеко, а уж по части интенсификации ручного труда и множества мелких полезных изобретений превзойти Китай невозможно. В этой сказочной стране трудолюбивых смешных людей будет много что смогут почерпнуть любознательные русские. Левши займутся не бессмысленной подковкой аглицких блох, а воровством фамильных и государственных секретов с китайских мануфактур. Китайские технологии будут служить подъёму промышленности Соборной России. Она станет местом синтеза западных и восточных промышленных веяний.
Через Сибирусию Китай ещё в семндацатом веке столкнётся с нарождающейся европейской буржуазией, купцами и мануфактурщиками Голландско-Китайском компании. До этого контакты с европейцами для китайцев были самой обычной торговлей, причём ханьцы выступали как пассивная сторона. К этому стремились как западные партнёры - китайцы не должны были знать реального положения дел, так и манчжурские власти, которым не нравилось общение подданных с заморскими чертями. Во многом манчжуры были правы, так как испанцы и португальцы привозили с собой иезуитов - те деятельно создавали свою теократическую всемирную империю, а англичане чаще всего были обыкновенными пиратами. От этих представителей европейской расы действительно стоило держаться подальше. Русские и китайцы привыкнут встречаться на нейтральных территориях, приучатся находится в состоянии паритета, Когда же торговцы проникают вглубь соседней страны, то они уже не воспринимаются как угроза ни обществом, ни правительством. В мирные периоды взаимоотношений Россия и Цинь не будут препятствовать широкой торговле, образованию совместных торговых обществ, которые подключатся к транзитной торговле Голландско-Китайской компании или будут разрабатывать прямые связи Сибири с южным соседом. В северных китайских провинциях начнётся зарождение китайской буржуазии, причём не имеющей унизительный характер пособников заморских дьяволов, как в провинциях приморских. Китай получит уникальный шанс частичной модернизации ещё в начале восемнадцатого века параллельно с таким же процессом в соседней стране - это заметно отличается от "нашего" ветвления, в котором Европа заметно опережала Срединную империю и сознательно поддерживала полуколониальный статус страны. Русские и ханьцы выступают как партнёры на равных, чьи права признаются и уважаются в обеих странах. Поэтому китаец в Сибирусии - это не замордованный кули, а важный приказчик солидной компании или почтенный мастер на мануфактуре, почти как немец в петровские времена. Россия станет страной, где азиат будет чувствовать себя подданным другой страны.
Ещё одним следствием перемещения державы на восток станет гораздо более бурное и раннее освоение Тихого океана и его побережья. Выход землепроходцев в середине семнадцатого века в устье Амура и на Чукотку не станет рубежом, на котором на сотню лет застрянет русская экспансия из-за отсутствия навыков океанского мореплавания. Активно функционирующий китайско-европейский путь по Сибири будет требовать масштабной разведки. В том числе - и по Тихому океану на север, к мифическому Северо-Восточному проходу из Европы в Китай, который искали несколько столетий. Если европейские мореплаватели эпохи Великих географических открытий шли по океану вдали от враждебных неизвестных берегов, то Сибирусия позволит создать множество опорных баз на своих берегах. Промысловые артели и правительственные лазутчики подробно изучат побережье: опираясь на их сведения, европейские мореплаватели на службе компаний начнут исследование открытых океанских пространств. Северо-западное побережье Америки будет изучено ещё в начале восемнадцатого века: Аляска и тихоокеанское побережье нынешней Канады станут рассматриваться ка источник ценных мехов, необходимых для обмена на китайские товары. Фактории обоснуются на побережье, значительную роль в них будут играть сибируские торговцы. Но в отличие от "нашего" ветвления Соборная Россия не будет аннексировать эти земли, пусть даже в статусе владения Русско-Американской Компании. Стратегическим направлением России будет развитие отношений с Китаем и южными странами; американское направление будет признаваться второстепенным и будет находиться исключительно в ведении частной инициативы, не подкреплённой государственной мощью. Русские поселения не создадут государственности в Северной Америке как в "нашем" ветвлении, когда у России осталось только одно свободное направление для экспансии.