В сентябре 1837 года за Ретифом к Бергу последовало пятьдесят четыре вагона. Караван двигался медленно: в вельде горела трава, было трудно отыскать подходящие пастбища для скота, а у овец начался сезон окота, и отары могли проходить в день не более 2-3 километров. 2-го октября, когда треккеры подошли к месту, где сегодня стоит Бетлехем, некоторые из них стали поговаривать о возвращении, а самые нервные даже повернули к лагерям на Вет и Санд-Ривер. Ретиф прождал Маритца несколько дней, с болью в сердце наблюдая, как быстро тает его партия, но вагоны последнего так и не появились на горизонте. 5-го октября Ретиф решил идти дальше самостоятельно. Поручив своему пасынку - Абрахаму Грейлингу вести девятнадцать вагонов, остававшихся в партии, сам Ретиф с четырьмя вагонами и четырнадцатью всадниками ушел вперед, намереваясь установить контакт с английскими поселенцами в Порт-Натале, а затем с королем зулусов.
Ретиф стоял на пороге одного из наиболее живописных и трагических этапов Большого Трека. Он испытывал чувство восторга, и казалось, на его стороне сама природа. Когда он, подступаясь к Дракенсбергу, штурмовал скалистую кромку Верхнего Вельда, в Южную Африку пришла весна. Настал скоротечный bloemtyd - время цветов. Время, когда выпадают первые дожди, земля покрывается мягким зеленым ковром, а деревья вспыхивают душистыми кострами цветов и молодых листьев. Именно в этот восхитительный момент Пит Ретиф подошел к последнему ощетинившемуся бастиону Берга и с его вершин бросил взгляд вниз, на Наталь.
Перед ним раскинулся новый мир, который древние греки уподобили бы Элизию - "полям блаженных". Серебристыми нитями змеились реки и ручьи, изобильные пастбища, терраса за террасой сбегающие к далекому морю, перемежались пологими холмами и лесистыми долинами. "С вершины этих гор, - восклицает Пит Ретиф, рассматривая Землю Обетованную, подобно Моисею, стоящему на горе Нево, - я увидел самую прекрасную землю в Африке". Он не преувеличивал. Вид Наталя с вершины Сурс (3400 м) - захватывающее дух зрелище. Здесь человек видит, как суровая Африка становится мирной и ласковой. Наталь казался Ретифу свежим, сочным плодом из рук Господа, специально созданным для треккеров. Рай, безо всяких признаков обитания человека. Земля, населенная бесчисленными стадами непуганых антилоп, в равной степени способная очаровать как сердце фермера, так и сердце художника. Чтобы прокормить такое количество дичи, трава, определенно, должна быть превосходного качества; чтобы вырастить такие деревья, плодородный слой должен быть мощным; и главное, здесь, в отличие от большинства районов Африки, в изобилии имелась вода. Сомнений не оставалось, перед ним лежал новый Ханаан, обещанный треккерам самим Всевышним.
Среди всеобщего ликования, когда маленькая партия Ретифа спускалась с перевалов, лишь один бур, глядя на этот рай, решился заметить, что столь прекрасная земля не может пустовать, а если пустует - значит, она, несомненно, проклята. Но если Ретиф и слышал эти слова, то сделал вид, что не обратил на них внимания.
На следующий день маленькая партия прошла через так называемый, Степс-Пасс, - путь, протоптанный стадами диких животных ежегодно мигрировавших на зимние пастбища. Спуск был нелегким. Немного позже Ретиф писал об этом своей семье, оставшейся в Верхнем Вельде: "По пути от Дракенсберга в Порт-Наталь я прошел пять почти вертикальных спусков. Первый отнял у нас шесть часов, другие меньше. В некоторых местах, в попытках найти спуски, бросаясь то влево, то вправо, мы почти загнали наших лошадей. То же было и при преодолении больших рек и долин, где мы на значительных участках не могли найти проходы. Поскольку все это время мы не могли ни рассчитывать на чью-либо поддержку, ни рисковать нашими жизнями, то были обязаны тщательно выбирать путь".
Далеко позади к обрывистым тропам тащились вагоны Грейлинга, достигнув эскарпа где-то к 19-му октября. Над Бергом начались грозы, и треккеры расположились кемпом под прикрытием утеса, в тени одной из величественных вершин. Место оказалось просто великолепным, вокруг в изобилии росла сочная трава, огромные валуны делили, пологие склоны на отдельные участки, обеспечивая некую приватность каждой семье. Эразмус Смит в своем дневнике записал: "Здесь мы увидели чудо природы, а именно: несколько зияющих пустот вблизи вершины горы, одна из которых походила на вход в пещеру... эта пещера, - продолжает он, - состоит из трех соединенных меж собой полостей, которые небольшими усилиями можно превратить в церковь или место для религиозных собраний". Вскоре Смит и в самом деле начал проводить там службу, окрестив вершину над пещерой Керкенберг (Церковная гора).
Тем временем Ретиф уже подходил к Порт-Наталю, или Дурбану, как предпочитали называть его английские поселенцы. С этого момента и до дня кончины в действиях Ретифа сквозит какое-то фатальное предчувствие смерти, подгонявшее его скорее завершить главное дело своей жизни. Несомненно, эта поспешность обуславливалась пониманием, что пока он не создаст поселение в Натале, согласие к треккерам не вернется, в то время как весть об успешном окончании пути сразу же побудит отколовшуюся фракцию запрячь вагоны. Кроме того, Ретиф стремился застолбить права своих людей на лучшие земли Наталя до того, как Пит Уйс появится здесь во главе своих буйных последователей. Нет сомнений, что в первые дни октября главной заботой Ретифа стала организация встречи с Дингааном и получение разрешения на поселение, поскольку неожиданное препятствие поставило жизни его треккеров под угрозу. Несколькими неделями ранее отряд всадников, вооруженных ружьями и одетых на манер европейцев, совершил набег на зулусское стадо скота у подножья Берга, и увел 300 голов. Ретиф понимал, насколько трудно будет доказать Дингаану, что треккеры не имеют к этому делу никакого отношения, поскольку, по слухам, предводитель рейдеров всячески старался навлечь вину на эмигрантов.
Один из миссионеров в письме своему наставнику писал об этом так: "во время увода скота он (предводитель) обратился к людям Дингаана, стоявшим в отдалении и сказал, что партия состоит из буров, и что другие его соплеменники идут в Наталь. Он также сказал, что Дингаана ожидает судьба Мзиликази".
Спеша преодолеть последние четыреста километров, отделявшие его от Порт-Наталя, Ретиф постоянно удивлялся, натыкаясь на разрушенные краали, чьи обитатели были убиты или бежали. Считается, что в то время в Натале жили, а точнее сказать, прятались на южном берегу Тугелы около трех тысяч туземцев. По прибытии в Порт-Наталь Ретиф с облегчением узнал, что британское правительство еще не аннексировало поселение, как он опасался. В целом, обитатели поселка отнеслись к его прибытию достаточно спокойно. Жившие здесь английские торговцы и охотники, подобно треккерам, делились на две враждующие фракции. В то время как все они находились в напряженных отношениях с Дингааном и оставались на поселении лишь благодаря его милости, одна из фракций желала провозгласить над Дурбаном британский протекторат, а другая, возглавляемая Александером Биггаром и Джоном Кане, надеялась получить защиту от африканеров. Тринадцать дурбанских поселенцев из тридцати восьми зашли так далеко, что написали приветственное обращение к Ретифу, а Биггар напечатал в "Grahamstown Journal" следующие строки: "...прибытие мистера Ретифа приветствуется нами как событие большого значения. Убежденность, что в будущем мы сможем жить в мире, вселяет в нас оптимизм. Теперь мы можем с уверенностью и гарантиями смотреть в будущее, наше трудолюбие не будет более сдерживаться нестабильностью нашего положения, и мы сполна сможем насладиться плодами нашего труда".
В Порт-Натале у Ретифа нашлось много дел, и он оставался там до 27-го октября, одновременно изучая информацию о землях и королевстве зулусов. Он написал своим людям, остававшимся у Керкенберга, что английские поселенцы в Дурбане не будут препятствовать треккерам обосноваться в Натале, и что со стороны Дингаана также не ожидается возражений, так как он уже четырежды выделял европейцам земли южнее Тугелы. Тогда же до Ретифа дошли сведения, что в столицу зулусов прибыл миссионер (Френсис Оуэн), доброжелательно принятый Дингааном. По меньшей мере, это означало, что при королевском дворе находится европеец, способный говорить с Дингааном, пусть и через переводчика. Ретиф тут же воспользовался открывшейся возможностью и написал письмо к Королю, попросив Оуэна выступить в качестве посредника. Оуэн прочел письмо Дингаану 27-го октября, отметив в своем дневнике, что он передал королю "желание буров-переселенцев жить с зулусами в мире и понимании, и просьбу предводителей треккеров лично встретиться с Дингааном, чтобы определить место будущего поселения буров на какой-либо необитаемой территории, примыкающей к территории зулусов".
Не дожидаясь ответа на свое послание, Ретиф на следующий же день отправился к Дингаану в его столицу - Умгунгундхлову. Ретифа сопровождали четыре треккера и два поселенца из Порт-Наталя, взятые в качестве переводчиков. Уже находясь в пути, Ретиф получил ответное письмо, продиктованное Дингааном. В нем говорилось, что воины короля захватили у матабеле несколько овец, как он полагает, ранее принадлежавших треккерам и угнанным из-под Вегкопа, которых Дингаан собирается вернуть бурам. Это звучало обнадеживающе, и Ретиф с легким сердцем продолжил путь в столицу зулусов.
Ранее буры не видели ничего подобного Умгунгундхлову. Это название переводят по-разному: и как "место слонов", и как "секретное место встречи короля". В дневнике капитана Гардена отмечено, что Дингаан назвал это место Лнкунга-Лхнову (убийца слонов), в память об убийстве своего брата - Чаки. "Большой дворец" короля сильно отличался от африканских краалей, известных бурам ранее. Он раскинулся на пологом склоне холма, над речушкой, называемой Умкумбане, и был окружен палисадом из мимозы протяженностью километра в четыре. Внутри находилось почти две тысячи хижин, расположенных в шесть рядов. Согласно Ретифу "каждая из них способна дать пристанище двадцати воинам". Хижины окружали центральную площадь, где проводились ритуальные танцы и воинские упражнения. На одном краю этого плаца располагалось личное жилище короля, так называемое isogodhlo. Здесь же стояли хижины его матери, девяти десятков жен и маленькая ограда, специально предназначенная для королевских омовений (Дингаан принимал ванну по несколько раз на дню).
Поблизости находился искусственный холм, откуда король мог обозревать свою столицу, а над всем этим великолепием возвышалась хижина Дингаана, которую буры называли "дворцом". Более варварское жилище едва ли можно сыскать, но его грубое величие, определенно, впечатлило Ретифа. Он писал: "У короля прекрасная обитель сферической формы диаметром около двадцати футов. Свод поддерживают двадцать два шеста, покрытых бисером. Пол идеально гладкий и сияет как зеркало".
По правую руку от главного входа располагались хижины индуны (военачальника) Ндлелы и его воинов, по левую жили воины индуны Тамбузы. Рядом с краалем находились загоны для королевского скота. Внутри главного крааля, на небольшом расстоянии от центрального входа возвышался ствол большого, частично сгнившего дерева, которого не дозволялось касаться ни кому, поскольку под ним умер отец Дингаана, и дерево считалось священым. Вход в крааль со стороны хижин королевских жен был приватным.
Большой туземный город, простершийся внизу, кишел снующими туда-сюда людьми, напоминая бурам гигантскую колонию черных муравьев. Периодически шум и гам перекрывался голосами mbongos Дингаана, воздававшими хвалу могущественному владыке. Их пронзительные выкрики разносились по округе на несколько километров.
Этой осенью зулусы собрали возле крааля огромное количество скота. Дингаан, пытаясь произвести впечатление на буров, приказал пригнать все королевские стада. Подтверждение этому мы находим в дневнике Оуэна: "...в последнее время король собрал бесчисленные стада со всей страны, и единственное объяснение этому - его желание продемонстрировать голландцам свое богатство".
За королевским краалем, на другом берегу Умкумбане, возвышались поросшие лесом холмы. К востоку от города вознеслись вершины Хломо Амабуто - холма воинов. Здесь обычно собирались импизулусов, собиравшиеся на войну. На севере гребень холма упирался в отроги горы Ква Мативане - места исполнения приговоров, вынесенных Дингааном.
На Ква Мативане, меж черных камней, усеявших ее склоны, в густой грубой траве изредка проросли алоэ, мимозы и странные эуфорбии, тянущиеся к небу подсвечникоподобными ветвями. Воздух этой местной Голгофы пропитался тошнотно-сладким запахом разлагающейся плоти, поскольку из-за запрета Дингаана на пролитие крови в пределах крааля всех, кого он обрекал на смерть, тащили на Ква Мативане, и здесь или забивали дубинками, или проламывали череп одним из камней, в изобилии валявшихся под ногами. Тех, кому крайне не повезло, ждал особый вид казни - несчастную жертву сажали на кол диаметром около пяти сантиметров и оставляли медленно умирать на этих жутких склонах. Холм получил название в память о вожде по имени Мативане, навлекшем на себя гнев Дингаана. Король часто шутил с приближенными, что пока он правит живыми в городе, Мативане командует мертвыми на холме за рекой, и постепенно это место стали называть Ква Мативане, т.е. "Обитель Мативане".
Трупы жертв никогда не хоронились. Их оставляли на холме на растерзание животным и птицам, что еще более ужасало. Путник издалека мог видеть стервятников, в ожидании пищи выписывающих ленивые круги над Ква Мативане. Стервятники настолько изучили процедуру казни, что, словно заинтересованные зрители присутствовали на всех судилищах в городе и оживленно летели впереди обреченного, когда того, связав, волокли к месту казни. Король называл этих омерзительных птиц своими детьми и тщательно следил за тем, чтобы они не голодали. Бывало, после особенно буйного проявления королевского темперамента, Дингаан умиротворенно смотрел на холм, где успокаивались пресыщенные плотью стервятники, пряча лысые головы и тощие шеи под крылья, заскорузлые от запекшейся крови. Птицы настолько пресыщались, что в случае беспокойства лишь неуклюже бежали по пропитанной кровью земле, хлопая огромными крыльями в тщетной попытке взлететь.
Дингаан взошел на трон в 1828 году после убийства своего сводного брата Чаки. Он продолжил работу предшественника по превращению зулусов в совершенную и беспощадную военную машину, но ему не доставало военного гения Чаки, и он никогда не водил свои импи в бой лично. В сентябре 1837 года Дингаан узнал, что белые треккеры движутся по Верхнему Вельду, а затем поползли слухи о разгроме матабеле у Мосега. Через какое-то время разведчики донесли, что вагоны белых людей уже приближаются к Дракенсбергским проходам и готовы спуститься в местность, которую он считал своими владениями.
Реакцию короля на приближение треккеров представить нетрудно. Будь буров меньше, он бы с радостью удовлетворился дождем безделушек и всяких технических курьезов, которые они, несомненно бы, на него обрушили, (как немногим ранее пришел в восторг от подаренного торговцами увеличительного стекла, в погожий день прижигая им руки своим слугам). Но сейчас его снедала подозрительность касательно намерений пришельцев и страх перед их военной силой. Ум короля пребывал во власти злых демонов. Ему повсюду мерещилась измена и казалось, что на него охотится сам дух Чаки, все еще обитающий, как он был убежден, в соседней хижине. Он не мог позабыть припадочного африканца, осужденного в Капской Колонии и искавшего убежища в Натале, пророчествовавшего, что белый человек приведет армию в Зулуленд и отберет у него страну. Получив письмо Ретифа, Дингаан с волнением ожидал приезда предводителя треккеров. На первых порах он искал мирный способ не дать Ретифу обосноваться в Натале, но в глубине души изначально знал, что использует все доступные средства, все свое двуличие и вероломство, не останавливаясь даже перед кровавой резней, лишь бы не иметь этих опасных пришельцев своими соседями. Он не питал иллюзий относительно будущего. Однажды Дингаан откровенно сказал одному из дурбанских поселенцев: "...я вижу, что каждый белый человек - враг черному, и каждый черный человек - враг белому; они не любят друг друга и не полюбят никогда". Это замечание лучше всего резюмирует позицию короля в отношении белых треккеров. Ожидая Ретифа в Умгунгундхлову, король сгорал от страстного желания раздобыть несколько лошадей и ружей, "что плюются огненными гальками", которым буры обязаны своей боевой мощью. Если их не удастся заполучить добром, Дингаан решил, перебив пришельцев внезапным нападением, отобрать их силой.
Беспристрастно рассматривая сложившуюся ситуацию, трудно не согласиться с правильностью оценки Дингааном степени опасности, исходившей от треккеров, но в то же время испытываешь невольное чувство негодования по поводу намечаемого способа решения проблемы. Дингаан не ведал ни малейших колебаний относительно допустимости вероломства и убийства для достижения цели. Слывя непревзойденным мастером обмана и жестокости, он превратил террор в инструмент повышения собственного статуса в глазах подданных. Иногда король выглядит монстром, убивающим ради собственно убийства. Его поступки жутки даже по диким стандартам тогдашнего Зулуленда. Казалось, иногда он больше заботился о проведении децимации среди подданных, чем управлением королевством. Александер Смит, посетивший Умгунгундхлову вскоре после прибытия Commissie Trek, ужаснулся размаху террора, обрушенного королем на страну. "Характеризуя стиль его правления, - пишет Смит, - я могу лишь упомянуть, что, будучи в краале, видел части тел одиннадцати его жен, которых король несколькими днями ранее обрек на смерть за неудачно произнесенные и раздосадовавшие его слова". Но Его Преподобие Френсис Оуэн, имевший возможность в течение четырех месяцев наблюдать Дингаана вблизи, дает более емкую характеристику короля. Он пишет: "Зверства короля не зависели от вспышек его гнева, а готовились хладнокровно, в абсолютном спокойствии. Они присущи ему как общее ежедневное явление". Миссионер в своем дневнике постоянно упоминает об ужасных сценах, разыгрывавшихся на Ква Мативане. Их частота свидетельствует о степени ужаса, царившего в Умгунгундхлову. "Двух человек обрекли на смерть вчера, - пишет Оуэн 22-го ноября 1837 года, мрачно добавляя, - днем ранее одну из королевских жен забили до смерти". "Как только мы начали нашу службу, - записал он немного позже, - на холме, напротив нашей хижины, состоялась еще одна казнь". В конце декабря миссионер вновь упоминает, что "одна женщина была обречена на смерть за то, что была излишне дерзка с индуной", а тремя днями позже отмечает, что "индуна был приговорен к смерти и теперь вороны обгладывают его скелет". Не прошло и недели, как он вновь стал свидетелем вынесения смертного приговора двум женщинам, обвиненным в колдовстве. Убийства на Ква Мативане продолжались.
Кроме двуличия и крайней жестокости, Дингаана отличали и другие особенности. В нем характерная для банту гордость обладания скотом разрослась до абсурдных размеров. Если верить Натаниелю Исааку, король, бывало, часами забавлялся, разглядывая великолепное королевское стадо белоснежных коров, гоняемое по центральной площади Умгунгундхлову и выполняющее военные эволюции со сноровкой, достойной тренированных солдат.
Другую отраду Дингаана составлял его обширнейший гарем. "Его сексуальные желания и природная склонность к плотским наслаждениям, - писал изумленный Исаак, - не имеют границ. Большую часть времени он проводит со своими женщинами, слушая их песни, наслаждаясь танцами или украшая их". Белые посетители Умгунгундхлову обнаружили эти пристрастия довольно курьезными, поскольку, с их точки зрения, обитатели гарема были чрезвычайно непривлекательны. Преподобный Джордж Чемпион, посетивший королевский "Великий Дворец" немого ранее Ретифа, записал, что королевы были "толсты сверх всякой меры, их бедра и шеи перегружены всякого рода бусами, при полном отсутствии одежды у большинства (если не считать короткой шкурки вокруг бедер)". "И, - с возмущением продолжает Чемпион, - они представали зрителям в чем мать родила, таща свои грузные тела через площадь. Зрелище одновременно нелепое и отвратительное".
К моменту визита Ретифа Дингаану было около сорока лет. Несмотря на складки жира, он имел пропорциональное сложение и оставался достаточно легконог, чтобы присоединяться к любым танцам своих воинов. Многие из белых визитеров находили его импозантным и признавали за королем определенную величавость, которую несколько портили три черных гнилых передних зуба. Дингаан был очень чувствителен к этому дефекту и когда говорил, всегда прикрывал рот рукой.
Читая о нравах при дворе Дингаана, разум возмущается повадками этой черной реинкарнации Нерона и ищет объяснение подобной кровожадности. Но, справедливо обвиняя короля в бесчеловечности, не стоит забывать об испытываемом им психологическом давлении и о том, что он жил в мире быстрой измены и быстрой мести. Следует понимать, что этот невежественный, с нашей точки зрения, дикарь, кроме грубого инстинкта выживания, руководствовался твердым знанием, что в его варварском мире малейший акт доброты будет расценен как слабость и немедленно приведет к гибели.
Тем не менее, жестокость Дингаана шокирует, и, учитывая все им совершенное, напрашивается однозначный вывод: с королевскими мозгами определенно что-то было не так. Дингаан застрял в собственном мире эгомании и пытался рационализировать страсть к убийствам, убеждая себя, что лишь таким образом обеспечит собственную безопасность. Эта особенность королевской психики наложила на правление Дингаана особый ореол ночного кошмара.
Христианские миссионеры наивно надеялись, что близкий контакт с европейцами сможет коренным образом изменить повадки короля, но, к сожалению, ни одному белому было не под силу утихомирить бессмысленный хаос зверства и кровопролития, непрестанно витавший в "Великом Дворце". Подобную надежду питал и Преподобный Френсис Оуэн, объявившийся в Умгунгундхлову осенью 1837 года. Но какие бы планы ни строил Оуэн, король считал его не учителем, а силой, посланцем богов, прибывшим, чтобы дать его воинам оружие белых людей. Дингаан относился к миссионеру как к чудаку или юродивому, и именно в таком качестве был готов держать у себя одержимого духовника.
Оуэн отважно сменил комфорт Йоркширского прихода на Натальскую Полевую Миссию, но по прибытии в Африку, едва расставшись с комфортабельной судовой каютой, Преподобный осознал что путешествовать по Африке - дело непростое. Пока он добирался до королевского крааля, ему пришлось пережить явно не лучшие времена. То, что он сумел завершить путешествие из Алгоа-Бей в Умгунгундхлову, само по себе походило на чудо. Даже начало путешествия было неудачным. Возница-готтентот сбежал на второй день, получив у доверчивого миссионера плату за месяц вперед, но каким-то образом Оуэн и его женская половина довели свой вагон до Порт-Наталя. Здесь Оуэн нанял возницей местного жителя Ричарда Кинга, а в качестве переводчика местного белого подростка по имени Ричард Халли, немного говорившего на зулу.
Дингаан достаточно доброжелательно принял маленькую партию в своем "Великом Дворце", поселив белых на холме, по-соседству. Место оказалось не очень удачным. По свидетельству одного порт-натальского торговца, на вершине, где стояла хижина Оуэна, не было "ни деревца, ни хворостинки... открытое всем ветрам, это было самое безотрадное место, какое только можно вообразить". Но хуже всего было то, что хижина миссионера стояла прямо напротив жуткого Ква Мативане.
Едва Оуэн обустроился, как взялся за задачу "исправления Дингаана". Каждый день он ходил через королевский крааль на другой склон долины объяснять королю тайны Священного Писания. Это была неблагодарная работа, периодически вгонявшая Преподобного в тоску, или, как он отмечал в своем дневнике: "в греховную склонность к отчаянию". Иногда, чтобы справиться с этим отчаянием, Оуэн вместо теологии обращался к другим предметам. Например, несколько трудных часов было отдано попытке обучить Дингаана искусству рисования, а однажды миссионер необъяснимо для самого себя вдруг принялся объяснять монарху тайну водолазного колокола.
Дингаан проявлял удивительную благосклонность к отважным попыткам Оуэна давать ему религиозные наставления. Правда, он пользовался малейшей возможностью отклониться от скучного предмета ради упражнений в стрельбе из мушкета и постоянно досаждал Оуэну требованиями достать ружья и порох. Наверняка во время словопрений приходского священника из Нормантона и зулусского деспота царила довольно странная атмосфера, которую Оуэн пытался честно передать в своем дневнике. Перечитывая его строки, трудно винить Дингаана за, мягко говоря, своеобразное восприятие идей христианской этики, но следует признать, что в ходе многочисленных дискуссий король усваивал многое из того, что ему давалось. Например, Оуэн рассказывает, как после подробного пересказа истории распятия "Дингаан спросил - Тот, кто умер, был Бог? Я ответил, что это был Сын Божий. А Бог не умер? Спросил он. Я сказал, что Бог не может умереть. Если Бог не умер, спросил он, почему он сказал, что должны умирать люди? Я ответил ему, что это потому, что все люди грешники и смерть есть наказание за грехи, но бог всех нас поднимет из могил". Далее миссионер печально замечает, что последние слова "явились поводом к многочисленным придиркам".
Принимая во внимание, скольких людей Дингаан обрек на смерть, Оуэну вряд ли стоило удивляться, что королю не нравилась перспектива их воскрешения. Нет ничего сверхъестественного, что спустя некоторое время Дингаан вновь вернулся к этому опасному вопросу.
"Дингаан спросил меня, сколько дней Иисус Христос был мертв, - читаем мы другую запись в дневнике Оуэна, после чего он добавляет мудрый комментарий короля, - если лишь три дня, то очень может быть, что он в действительности не был мертв, а лишь предполагалось, что он умер...".
Дингаан был очень чувствителен к вопросам смерти. Когда в один из дней Оуэн бестактно напомнил ему, что "...великий должен умереть, так же как и малый", король ответил: "Солнце заходит, и я должен буду зайти", после чего быстро завершил аудиенцию.
Но интерес короля к теологии, скорее всего, был лишь прикрытием для изучения возможности приобретения с помощью Оуэна огнестрельного оружия. От случая к случаю он уговаривал миссионера получить для него из Порт-Наталя запас пороха. Однако Оуэн, переоценивая свою значимость как проповедника, бесцеремонно отверг очередное требование. В ответ Дингаан моментально забыл о хороших манерах и отправил нескольких воинов обыскать хижину миссионера, чтобы проверить, не прячет ли он там оружие.
И вот именно в эту обитель крови и вероломства направился Пит Ретиф со своими компаньонами, чтобы положить начало долгому противостоянию между бурами и зулусами. На дворе стояло 7-е ноября 1837 года. В это время в шестистах километрах северо-западнее, у Капайна, Потгитер завершал разгром матабеле. По странной прихоти судьбы две расколовшиеся фракции Большого Трека почти синхронно достигли кульминационных точек своего пути.
После прибытия Ретифа в Умгунгундхлову Дингаан заставил его в течение двух дней дожидаться аудиенции, пытаясь окончательно решить, какой ответ следует дать на неизбежную просьбу буров предоставить землю под поселение. При любом варианте король рисковал или потерять престиж в глазах собственных людей, или рассердить белых визитеров. Главные индуна Дингаана - Тамбуза и Ндлела склонялись к тому, чтобы убить Ретифа, пока тот находится во власти короля. Существуют определенные свидетельства в пользу того, что король внял их советам и собирался приказать одному из младших военачальников атаковать партию Ретифа на ее обратном пути к Бергу, но тот не выполнил поручение, и план провалился. Находясь в затруднительном положении, король не мог найти поддержку и у белых поселенцев Порт-Наталя поскольку, в последнее время они были настроены к нему откровенно враждебно. Мистер же Оуэн занимался с ним преимущественно Библией и уроками рисования. Дингаан всячески тянул время, параллельно усыпляя бдительность треккеров демонстрацией дружбы и гостеприимства. Он собрал четыре тысячи воинов, забавлявших буров танцами и упражнениями с оружием. Ретиф с энтузиазмом пишет жене, что " бутафорские битвы являют собой потрясающее представление. Своими щитами и керри (короткие дубинки с набалдашником) они поднимали невообразимый грохот, одновременно издавая самые неблагозвучные вопли и крики. В одном танце люди смешались с рыжими безрогими быками. Эти быки делились на группы по два-три животных, и вокруг них танцевала вся армия".
Дингаан принял Ретифа лишь на третий день. Король сидел на стуле, вырезанном из цельного куска дерева в странном головном уборе с вуалью и тонкими кисточками, скрывавшими его лицо, словно пытался изучить буров, не открывая им собственных мыслей. Похоже, король готовился встретить Пита Уйса, приезжавшего в Наталь тремя годами ранее в составе Commissie Trek, и был удивлен, увидев перед собой другого человека. Его первые слова: "Ты слишком мал для капитана", - обескуражили Ретифа. Затем Дингаан молча слушал пояснения бура, что тот хочет купить пустующую к югу от Тугелы землю. Последовала неприятная пауза, после которой король ответил обвинением, которое Ретиф, наверняка, готовился услышать. Дингаан обвинил Ретифа, что его люди совершили набег на стадо королевского скота и увели животных за Берг. Король прервал возражения Ретифа, указав, что воры передвигались верхом на лошадях, имели ружья и были одеты на манер буров. Ретифу с трудом удалось вклиниться в гневную речь Дингаана и заметить, что виновниками могли быть люди Мантатиси (Дикой Кошки), ведомые ее сыном Секоньелой, известного приверженностью к нарядам белых людей.
Дингаан, с присущей ему сообразительностью, отреагировал мгновенно. Он сказал, что лучший способ для Ретифа доказать непричастность буров к этому делу - отправиться с коммандо в страну Секоньелы, взяв с собой пастухов зулу, способных опознать королевский скот. Если подозрения подтвердятся, Ретифу следует пленить Секоньелу и вместе с ворованным скотом доставить в Умгунгундхлову. Если задание будет исполнено, Дингаан обещает признать землю между Тугелой и Умзимвубу землей буров. Более того, он готов поставить свою отметку на письменном подтверждении. Правда, король совершенно проигнорировал факт, что уже обещал ту же самую территорию Британской Короне и еще трем европейцам в Порт-Натале. Ретиф получил очень сложное задание, отлично понимая, что король пытается втянуть буров в войну с людьми Дикой Кошки. В случае успеха предприятия, Дингаан надеялся вернуть свой скот и отобрать у вождя батлоква ружья и лошадей, усилив свои импи для предстоящей борьбы с белыми. Но более всего он желал предать Секоньелу смерти на Ква Мативане, поскольку тот не так давно нанес Дингаану страшное оскорбление, публично усомнившись в его сексуальных способностях. В любом случае король не только выиграл время, но и получал шанс избавиться от нежеланного просителя. Ретиф без колебаний согласился на предложенные условия. Спустя несколько дней он покинул столицу и направил своих лошадей обратно к Бергу, уверенный в успехе своей миссии и том, что Наталь будет принадлежать ему.
Тем временем последователей Ретифа, ожидавших вестей у Керкенберга, охватило беспокойство. Уже три недели среди них бродили упорные слухи об английских солдатах, оккупировавших Порт-Наталь, и другие, еще более страшные, передававшиеся шепотом - о гибели Ретифа и его попутчиков от рук зулусов. Тем не менее, тонкая струйка вновьприбывающих треккеров не прерывалась, и вместе с ростом сил крепла уверенность буров в том, что мечте Ретифа суждено воплотиться в жизнь. Однажды в кемп на своих весело разукрашенных вагонах вкатили люди Маритца, сообщившие, что их лидер идет следом.
11-го ноября прибыли два гонца Ретифа, отправленные им еще по дороге к Умгунгундхлову. Вместе со всевозможными восхитительными тропическими плодами они привезли письмо Ретифа с советом спешить в Наталь. Согласно посланию, поселенцы в Порт-Натале были настроены к бурам дружелюбно, и имелись все основания полагать, что король зулусов переуступит территории по другую сторону Тугелы для ферм.
Охваченные радостным возбуждением, избавившись от терзавшей их неопределенности, эмигранты тем же вечером собрались вместе, чтобы обсудить виды на будущее, а затем охватившая их радостная лихорадка на обычный манер выплеснулись в задушевных африканерских песнях. На следующий день, 12-го ноября, случайно пришедшийся на пятьдесят седьмой день рождения отца, Дебора Ретиф в блаженном расположении духа пошла к убежищу, в котором Эразмус Смит проводил свои службы. Там, под огромными нависающими скалами, словно пытающимися обнять меньших братьев, с которыми в незапамятные времена их разлучило какое-то землетрясение, зеленой краской она написала имя своего отца и дату. Даже спустя столетие эта, одна из самых трогательных реликвий Великого Трека, еще читалась на стене пещеры.
В кемпе все бурлило. Никто не хотел терять времени. Одни мужчины, обливаясь потом, расчищали ведущие вниз тропы, сталкивая с них валуны, рубя кустарники и деревья и засыпая ямы. Другие работали над вагонами, разбирая одни, меняя колеса на других таким образом, чтобы большая пара стояла впереди, и привязывая к вагонам огромные стволы деревьев в качестве тормозов. Затем в упряжку пустого вагона запрягали двух волов. Крепкие мужчины брались за длинные прочные римы, и вагоны, один за другим, скользили вниз по склонам. Женщины и дети брели позади, в то время как немощных и больных несли на носилках. К 14-му ноября двадцать вагонов в целости и сохранности стояли внизу на равнине, и Эразмус Смит в своем дневнике радостно отметил, что: "лишь один вагон нашего друга В. Принслоо перевернулся в начале спуска, при этом порвались лишь цепи и ничего больше". Смит рисует совсем уж оптимистичную картину, поскольку в дневниках того времени мы находим не одного треккера, сетовавшего, что в его вагоне "порвался прекрасный набор цепей".
Как всегда, благодаря человеческому упорству, исполнилось то, что казалось невозможным. На следующий день по горному склону сползли еще шесть вагонов, а затем еще тринадцать. К концу недели у северных подножий Берга по каменистым перекатам Тугела-Ривер громыхали уже шестьдесят шесть вагонов. После того, как новости от Ретифа достигли стоянок треккеров на центральной равнине, трафик через горы стал весьма напряженным. Через пять разведанных проходов спускалось по сотне вагонов в день. Партия Ретифа шла через Степс-Пасс, другие использовали вновь найденные Де Бирс-Пасс, Квагга-Пад, Миддледейл-Пасс и Безейденхаут-Пасс.
Тем временем Ретиф выехал им навстречу. По пути он посетил миссионерскую станцию мистера Чемпиона. Миссионер предупредил его, что Дингаан вполне способен заманить треккеров в ловушку, но окрыленный надеждами Ретиф беспечно ответил, что неприятных сюрпризов не будет, добавив с оттенком снисходительности, что голландцы разбираются в кафрах лучше англичан. Когда клерикальная Кассандра мягко напомнила ему, что он разговаривает не с англичанином, а с американцем, Ретиф отмахнулся со словами, что между теми и другими нет особой разницы.
27-го ноября Ретиф въехал в кемп, расположенный у места, называемого Доорнкоп, близ современного Чивели. По-соседству располагались более двух десятков других стоянок, а всего к этому времени в Наталь спустилось около тысячи вагонов.
Готовясь к набегу на Сеокньелу, Ретиф провел в Доорнкопе целый месяц, попутно с подготовкой предстоящих боевых действий решая и другие проблемы. Одну из главных представлял Пит Уйс, который наверняка будет взбешен, узнав о договоре с Дингааном, и попытается сам связаться с королем. Надеясь выбить почву из-под ног соперника, Ретиф тайно направил в Умгунгундхлову следующее послание: "Я думаю, вполне возможно, что до моего возвращения Вас побеспокоят касательно просьбы, с которой я к Вам обращался, и обещаний, которые Вы мне дали. Возможно, обо мне и моих людях королю будут говорить не то, что могло бы быть правдой... Я прошу, чтобы Вы, до моего возвращения, не желали слушать никого, кто побеспокоил бы Вас относительно земли, на которой я хочу жить".
Только 28-го декабря, получив вести об успехе Потгитера у Капайна, Ретиф повел 50 коммандос в страну Дикой Кошки. На платообразной горе, называемой Имперани (близ современного Фриксбурга) он встретился с Секоньелой. По взаимной договоренности встреча произошла в саду "главного миссионера" мистера Аллисона. Есть что-то недостойное в том, как Ретиф обошелся с ничего не подозревавшим вождем батклова. Его действия на Имперани совершенно противоречат нашему представлению об этом человеке и, определенно, привели в ярость миссионера. Когда впоследствии Аллисон по требованию Ретифа проводил для буров службу, он избрал в качестве темы проповеди слова пророка: "так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю".
По общепринятой гипотезе, во время встречи с Секоньелой Ретиф сказал вождю, что привез ему очень ценные подарки, включая амулет, специально изготовленный для Великого Вождя. Когда благодарный Секоньела доверчиво протянул свои руки, один из треккеров (Безейденхаут) застегнул на нем наручники.
По другой версии Ретиф, объясняя Секоньеле, как европейцы обращаются с преступниками, надел наручники на запястья вождя со словами: "так вы лучше поймете, как они действуют".
Так или иначе, Секоньела стал пленником, после чего вождю объявили, что его не отпустят, пока он не вернет скот, украденный у Дингаана. На деле выкуп оказался еще тяжелее. Ретиф писал Дингаану, что для "наказания Секоньелы" он отобрал 700 коров, 63 лошади и 11 ружей "без которых тот не сможет совершать свои кражи". Но результат вроде бы успешной операции стал дополнительным источником проблем, поскольку Ретиф не намеревался отдавать королю ни лишний скот, ни лошадей, ни ружья. Он также не стал передавать в руки Дингаану плененного вождя.
Отправив королевскую долю скота с зулусскими пастухами в Умгунгундхлову, Ретиф разделил оставшихся животных между членами отряда - поступок, хотя и справедливый с точки зрения буров, наверняка приведший Дингаана в бешенство.
Радуясь успешному окончанию похода, треккеры вернулись к Доорнкопу. За время их отсутствия число буров, спустившихся с Верхнего Вельда, заметно возросло. У подножья Берга можно было увидеть и Герта Маритца, и Андриса Преториуса, и Пита Уйса, которого каким-то образом убедили сохранить лояльность Объединенным Лагерям.
Ретиф, готовя второй, по его мнению, завершающий, визит в Умгунгундхлову, решил продемонстрировать Дингаану силу треккеров. Он был уверен в успешном окончании переговоров, хотя кое-кто на стоянках утверждал, что все идет слишком уж гладко, предостерегая, что король зулусов довольно непредсказуем, а дружелюбная атмосфера в его столице может перемениться в любой момент. Старый треккер по имени Малан рассказывал соседям о посетившем его видении кровавой резни, а больной Маритц, понимая, что дни его сочтены, предлагал с одним или двумя компаньонами посетить короля вместо Ретифа, чтобы не рисковать жизнью последнего. Но Ретиф, игнорируя все предостережения и сомнения подобного рода, объявил набор добровольцев, готовых сопровождать его в столицу зулусов. Оказалось, что за ним, в надежде застолбить наилучшие участки на новых землях, стремился последовать каждый мужчина в кемпе. В конце концов, Ретиф остановил свой выбор на шестидесяти семи взрослых треккерах и троих юношах (в том числе собственном четырнадцатилетнем сыне). Кроме того, в качестве переводчика он взял с собой Томаса Холстеда из Порт-Наталя и тридцать цветных слуг. 25-го января отряд направился в Зулуленд. В Натале стоял теплый, дождливый зеленый сезон, и мы можем легко представить себе приподнятое настроение этой веселой кавалькады. Мужчины, скорее всего, ехали, степенно переговариваясь между собой, а непоседливая молодежь, преследуя какую-нибудь антилопу, то и дело срывалась в галоп. Никто из этих радостно-возбужденных всадников не предчувствовал, что судьба уже обрекла их стать жертвами трагедии. И никто не вспоминал зловещие слова, сказанные Маритцем при прощании: "Говорю вам, ни один из вас не вернется!"
ВЕЛИКАЯ РЕЗНЯ
Обстановка в Умгунгундхлову с момента визита Ретифа действительно изменилась. Последние события раздули тлевшие опасения короля относительно всевозрастающей силы треккеров, в бушующее пламя. Во-первых, Дингаан узнал, что все больше и больше буров спускается с гор. Затем в Зулуленд просочились вести о кровавой бойне, устроенной Потгитером в Капайне. На этом фоне последнее письмо Ретифа, прочитанное ему Оуэном, ничуть не успокоило короля. Каждая строка послания была исполнена предостережений, подкрепленных скрытыми угрозами. Как обычно, мистер Оуэн ничего не заметил и, со свойственным ему легкомыслием, записал в дневнике, что письмо содержало: "...несколько великолепных замечаний и советов, касающихся нечестивого поведения короля", и, кроме того, "убеждало Дингаана, что на Мзиликази пало справедливое наказание, что это Промысел Божий за неисполнение Слова Божьего и впадения во гнев, когда не должно". В декабре в Умгунгундхлову совершался ритуал "Первых Фруктов". Воины во время церемонии, доведя себя до экстаза, подталкивали Дингаана к решительным действиям и умоляли короля позволить им "съесть белых ". Последней каплей, наверняка, стало послание Ретифа, полученное 22-го января, в котором бур сообщал королю, что забирает себе часть скота Секоньелы и не намерен отдавать Дингаану лошадей и ружья, отобранные у батлоква "в качестве гарантии будущего хорошего поведения". Но, конечно, более всего короля взбесило освобождение Секоньелы.
Несомненно, король считал, что ему нанесено смертельное оскорбление, и в крайнем гневе принял решение уничтожить треккеров, вторгшихся в Наталь. К этому времени план расправы над бурами окончательно созрел и оформился. Дингаан задумал убить Ретифа, когда тот вновь посетит Умгунгундхлову, а затем смести стоянки треккеров у Берга. Чтобы все прошло без осложнений, король хотел вначале усыпить бдительность Ретифа и лишь потом нанести внезапный удар. Несомненно, при составлении плана мести Дингаан то и дело вспоминал неудачную попытку расправы над Джоном Кане и группой его компаньонов, предпринятую несколькими годами ранее. Тогда белые нанесли визит в "Великий Дворец", и король, надеясь обхитрить гостей, попросил их произвести салют в его честь, отдав воинам приказ убить пришельцев, после того как те разрядят ружья. Но осторожный Кане с издевкой заверил короля, что традиционно салютующие стреляют по одному, и Дингану, опасающемуся рискнуть собственной жизнью, пришлось распроститься с надеждой легко уничтожить отряд.
Король, так и не смирившийся с провалом былого плана, надеялся, что сумеет расплатиться по старым счетам, включив Кане и ненавистного миссионера по фамилии Гардинер в число приглашенных на кровавый прием, устраиваемый Ретифу. Он даже отправил гонцов с предложением этим двоим посетить Умгунгундхлову, но и Канне, и Гардинер мудро проигнорировали полученные приглашения. Король также решил, что может себе позволить включить в число будущих жертв всех белых женщин и детей. В радушном письме, продиктованном Оуэну 2-го февраля, он просил Ретифа, когда тот приедет за формальным документом, уступающим ему Наталь, захватить с собой всю maatschappij. В письме говорилось, что "...сердце короля теперь удовлетворено, поскольку он получил обратно свой скот". Затем следовало продолжение: "Король предлагает предводителю буров собрать всех своих людей и взять их с собой в столицу, - после чего следует осторожное уточнение, - без лошадей".
Но и этот план Дингаана провалился, поскольку уже на следующий день после отправки письма в отдалении послышались звуки выстрелов, а вскоре появилась и сама кавалькада Ретифа. Буры ехали от подножья Дракенсберга, а не через Порт-Наталь, как того требовал Дингаан. Это была еще одна провокация, распаляющая и без того еле сдерживаемый гнев короля.
Твердо веря в королевское благоволение, Ретиф совершил роковую ошибку, но подготовленный удар обрушился не сразу. Возможно, король ждал прибытия в Умгунгундхлову дополнительных воинов, а возможно, не терял надежды увидеть Кане и Гардинера, чтобы одним махом прихлопнуть всех.
В первые дни визита его воины развлекали буров, демонстрируя показательные бои и танцы, а белые в качестве ответного жеста галопировали вокруг площади, стреляя в воздух. Когда, наконец, Ретиф начал проявлять признаки нетерпения, Дингаан бойко подписал документ, составленный за несколько дней до этого (забавно отметить, что документ был написан на английском языке), в котором король отводил бурам все земли между Тугелой и Умзимвубу. Казалось, наконец, мечты Ретифа сбылись. В тот вечер, в коротких африканских сумерках, счастливые буры бродили среди туземных хижин, болтая о будущем и обсуждая завтрашний отъезд. Они не уделили должного внимания маленькому белому пареньку по имени Уилльям Вуд, который в это время находился в столице зулусоввместе с Преподобным Оуэном. Мальчик знал язык зулу и слышал разговоры воинов. По некоторым признакам юный Вуд догадался что Дингаан, определенно, что-то затевает, и пытался поделиться с бурами своими догадками, но те отмахнулись от него, со словами, что Дингаан "...человек с большим и добрым сердцем" и "...мы уверены, что король нас любит, и нет причин для страха".
Рассвет 6-го февраля 1838 года выдался ясным и холодным. После завершения сборов, когда треккеры уже седлали лошадей, Ретиф получил послание короля, просившего его собрать всех своих людей на площади, чтобы он мог с ними проститься. Отказываться было нелюбезно. Оставив лошадей под "канделябровым" деревом, росшим у ворот крааля на попечение нескольких грумов, буры вместе со слугами вновь вошли в город. Почти сразу же они были остановлены двумя индунами, объяснившими, что появление перед королем с оружием будет страшным проступком, и треккеры спокойно сложили свои ружья за воротами. Затем, отказавшись от вареного мяса, поскольку уже позавтракали, но приняв tywala (местное пиво), чтобы освежиться, треккеры уселись на землю наблюдая за началом представления. Они сидели в голубизне и золоте раннего утра, потягивая трубки, с ленцой глядя на представление и время от времени отгоняя вьющихся вокруг них бродячих собак.
Постепенно воздух наполнялся запахом пыли, потных тел и залежалого коровьего навоза. Ретиф сидел на земле рядом с деревянным, покрытым резьбой троном Дингаана. Сумка с подписанной дарственной на Наталь висела на его плече. Вокруг треккеров, на корточках, большим кольцом расположились с виду безоружные зулусские воины. Их ассегаи лежали, скрытые в пыли и коровьем навозе. По правую и левую руку от короля стояли его индуны - Тамбуза и Ндлела, командовавшие, соответственно, "белыми и черными щитами" - своего рода "старой и молодой гвардией" Дингаана. (В "Белые щиты" - Isihlangu Mhlope отбирали только взрослых женатых мужчины, тогда как "Черные щиты" - Isihlangu Mnyama полностью состояли из молодежи).
Отвлеченные представлением, буры не сразу обратили внимание, на то, что танцующие постепенно сжимают кольцо. Зулусы выкрикивали слова боевой песни, а сам король подпевал им. Прошло не более четверти часа, когда Дингаан внезапно вскочил, и, забыв прикрыть свои гнилые зубы, пронзительно выкрикнул "булалани абатагати" - "убить колдунов". Это был заранее оговоренный сигнал. Огромная масса зулусов мгновенно навалилась на белых, которые даже не успели вскочить на ноги. Последовала короткая ожесточенная схватка с предрешенным исходом. Томас Халстед, немного говоривший на языке зулусов, кричал "позвольте мне поговорить с королем", но Дингаан, слышвший его слова, лишь махнул рукой. Некоторые из треккеров успели выхватить охотничьи ножи и, говорят, убили или ранили около двадцати воинов. Затем буров связали сыромятными ремнями и потащили вначале вниз по долине, а затем вверх по склонам Ква Мативане. Память о разыгравшейся затем трагедии глубоко въелась в национальное сознание африканеров. На своем холме Оуэн стал невольным свидетелем всего происходящего. Он слышал необычный шум в краале, грохот копий и дубинок о щиты, резкие выкрики воинов, вопли их жертв и звенящий надо всем этим голос Дингаана, продолжавшего выкрикивать проклятия в адрес колдунов.
Смерть Ретифа и его людей напоминает сцены Театра Ужасов или лихорадочный всплеск безумия художника, работающего над фресками Страшного Суда. На Ква Мативане одних буров забили насмерть дубинками, другим размозжили головы камнями. Несколько жертв были посажены на кол и оставлены на холме обреченными на мучительную смерть. Определенно, изощряясь в жестокости, перед тем как казнить Ретифа зулусы заставили его стать свидетелем агонии компаньонов. Можно только догадываться, что испытал отец, глядя, как убивают его сына. После того, как последние признаки жизни покинули тело предводителя треккеров, палачи вскрыли грудную клетку Ретифа, вырезали печень и сердце и, завернув их в ткань, поднесли королю. Оуэн сумел несколькими штрихами передать весь кошмар случившегося. Он начинает со слов: "Ужаснейший день в анналах миссии", после чего следует описание событий на Ква Мативане. Запись заканчивается словами: "Сейчас все затихло, словно умерло. Это действительно смертельная тишина, парализовавшая все языки в нашем небольшом обществе". С холма не доносилось ни шороха. Трупы несчастных, насаженные на высокие колья, замерли на жутких склонах, словно окаменевшие часовые. Но очень скоро на Ква Мативане спустились уборщики мертвечины. "Едва зулусы покинули место убийства, - записала прислуга Оуэна (Джейн Уиллиямс), - вниз, к телам жертв, устремились грифы. Они толпами тяжело спускались наземь и важно расхаживали меж камней, периодически затевая ленивые драки за добычу, которую их отец - Дингаан в изобилии предоставил им в этот день".
Эта история имела продолжение. Существует предание, что зулусы закопали сердце и печень Ретифа на дороге в Наталь, сопровождая процедуру какой-то магической церемонией, призванной навсегда отвадить белого человека от королевского "Великого Дворца".
К чести Дингаана стоит отметить, что непосредственно перед расправой над треккерами он отправил Оуэну посланника с заверением, что ни он, ни его семья не пострадают. Тем не менее, когда Оуэн увидел группу воинов, направлявшихся к его хижине, миссионера охватил панический страх. Как Оуэн позднее записал в своем дневнике, он упавшим, запинающимся голосом стал читать своей жене и сестре 91-й псалом. И на скалистом пригорке напротив Ква Мативане зазвучали бессмертные слова: "Не устрашишься ужаса ночного, стрелы, летящей днем...Ибо ангелам Своим Он заповедает о тебе, хранить тебя на всех путях твоих". Но зулусы не причинили миссионеру вреда, более того, король, несмотря на всю свою жестокость и желание истребить всех европейцев, до которых мог дотянуться, несколько дней спустя позволил Оуэну покинуть Умгунгундхлову. На холме, где обитал миссионер, устроили загон для захваченных у треккеров лошадей (сегодня там расположено здание христианской миссии).
После бойни Тамбуза и Ндлела имели с королем серьезный разговор. Оуэн записал: "В свою подзорную трубу я видел, что Дингаан большую часть этого ужасного утра сидел у своего дворца. Перед ним собралось несколько больших отрядов воинов. Около полудня вся армия устремилась из города и поспешила по дороге, которой приехали буры". Оуэн стал свидетелем начала второго этапа задуманного Дингааном предприятия. Король созвал командиров нескольких импи, приказав им найти лагеря треккеров и "съесть белых". Зулусы намеревались безлунной ночью незаметно подкрасться к бурам, одновременно обрушится на стоянки и уничтожить их обитателей. Получив приказ, воины, с кличем "мы пойдем и убьем белых собак" произвели ритуальную атаку на дом короля и сразу же выступили в поход. Во времена Кафрских войн на восточной границе кхоса обычно щадили женщин и детей, но теперь Дингаан приказал уничтожить в лагерях все живое.
Приведя в действие все части беспощадной машины уничтожения, король, подобно ребенку, сознающему, что поступает нехорошо, желал найти какое-либо оправдание учиненной бойне. Он заставил Оуэна написать кейптаунской администрации письмо, в котором уверял, что треккеры "перед отъездом хотели произвести салют как бы холостыми выстрелами, подобно тому, как делали по прибытии, но их реальным намерением было убить короля, что было доказано, когда после расправы в стволах их ружей обнаружились пули". Есть и другие свидетельства истинных или мнимых опасений короля, что буры могут атаковать его isigodhlo (резиденцию) под покровом ночи. Киркман, переводчик одного из американских миссионеров, посетивший Умгунгундхлову вскоре после трагических событий, говорил, что "буры ночью предприняли три попытки окружить крааль, но из-за своей малочисленности не смогли этого сделать". Позже, в разговоре с Ричардом Халли, игравшем при дворе короля роль переводчика, Дингаан продолжал озвучивать свои подозрения относительно треккеров, сожалея, что в тот фатальный день среди "гостей" не оказалось Гардинера и Канне, "чего они вполне заслужили".
Впоследствии часть вины за трагедию на Ква Мативане треккеры пытались переложить на британских обитателей Порт-Наталя. Ходили истории, что "...Гардинер и человек по имени Стаббс посетили Умгунгундхлову, пока Ретиф разбирался с Секоньелой, и подговорили короля убить Ретифа, когда тот вернется". Оуэн, Кане, Огле и еще один поселенец по имени Гарнет так же обвиняются африканерской традицией в подстрекательстве к убийству. Буры считали, что, будучи эмиссарами Капского Правительства, эти люди всячески противодействовали их поселению в Натале. Но, скорее всего, эти слухи, при всей внешней правдоподобности, не соответствуют действительности, и своим происхождением обязаны традиционным антибританским настроениям буров.
Но вернемся ко дню, когда тела Ретифа и его спутников уже одиннадцать суток несли скорбную вахту на Ква Мативане. Теперь гроза нависла над бурами, ожидавшими возвращения Пита Ретифа у подножий Берга. Десять отрядов зулусов затаились у стоянок треккеров на расстоянии броска. Они дожидались оговоренного сигнала атаки - захода Луны.
Передовые стоянки буров раскинулись почти восьмидесятикилометровым фронтом между Тугелой (в районе нынешнего Коленсо) и Уиллоу-Гранде. К счастью разведчики зулусов ошиблись в оценке глубины расположения стоянок, и, благодаря этой ошибке, лишь часть бурских кемпов приняла на себя удар, в то время как находившиеся позади избежали нападения.
Треккеры стояли редко, - факт вполне объяснимый, поскольку их стада требовали огромных пастбищ. Но крайне трудно понять и оправдать отсутствие конных патрулей и неготовность стоянок к отражению возможного нападения. Натальские буры демонстрировали излишнюю самоуверенность и игнорировали требование Ретифа каждый вечер собирать вагоны в лагерь. Как говорили впоследствии женщины треккеров "...это произошло из-за непослушания и беспечности. Большая часть мужчин была у Дингаана, а остальные предавались охоте на буйволов. Некоторые отправились к Дракенсбергу, чтобы помочь спуститься своим родственникам, поэтому кафры застали спящих женщин и детей почти одних ". Другой бур объяснял несколько иначе: "...мы чувствовали себя в полной безопасности, поскольку был мир, а с тех пор, как Ретиф нашел и вернул скот, принадлежавший людям Дингаана, мы даже не думали, что дела могут пойти скверно".
Беспечность треккеров тем более достойна порицания, что слух о трагедии в Умгунгундхлову уже достиг стоянок, и зулусы не раз кричали белым через Тугелу, что Ретиф убит. Следует отметить, что буры все же решили отправить разведчиков разузнать, не приближаются ли импи к Тугеле, но из-за всевозможных проволочек патруль вышел слишком поздно. К тому же, поверив словам повстречавшегося зулуса, что между людьми Ретифа и Дингаана просто произошла стычка, разведчики посчитали дело сделанным и, утратив бдительность, прозевали приближение королевской армии. Лишь несколько групп треккеров предусмотрительно составили свои вагоны в лагерь. Обитатели Порт-Наталя, узнав о гибели Ретифа в первой половине февраля, пытались известить буров о грозившей опасности. Александер Биггар отправил к треккерам одного из своих сыновей, но, к несчастью, тот был застрелен каким-то скорым на расправу буром, когда неосмотрительно на полном скаку подъезжал к первому кемпу. Ричард Кинг (прославившийся впоследствии своим шестисотмильным рейдом от Дурбана к Грехемстауну), бросив службу у Оуэна и стремясь предупредить треккеров о готовящейся резне, пешком добрел до их стоянок, но, к сожалению, уже после того как зулусы предприняли атаку. В том феврале передовые вагоны буров стояли вдоль берегов спруйта, тянувшегося от Уиллоу-Гранде до Бушмен-Ривер (ниже современного Эсткорта). Здесь расположились Маланы, Сварты и Ван Ренсбурги. Севернее, вдоль хребта, покрытого колючим кустарником, меж двумя ручьями, бегущими в Блаукрантц-Ривер, стояла вторая группа: семьи Руссо, Де Бирсов, Безейденхаутов, Бота, Либенбергов и несколько других. Впоследствии эти ручьи прозвали Большим и Малым Moord (Убийственными) Спруйтами. Между и немного глубже этих двух групп, у подковообразного изгиба Бушмен-Ривер, устроилась партия Маритца, а еще дальше и западнее, на холме, прозванном Доорнкоп (Колючий холм) стояли семьдесят восемь вагонов семей Ретифов и Крайлингов.
Зулусы атаковали по всему заранее разведанному сорокакилометровому фронту, и благодаря хорошей "штабной работе" напали практически одновременно. В субботу 17-го февраля 1838 года воины Дингаана набросились на спящих Либенбергов у Моорд-Спруйта и убили всех. Другой отряд обрушился на Руссо и Безейденхаутов, стоявших поблизости. Молодому Даниелу Безейденхауту посчастливилось выжить. Он рассказывает, что был разбужен неистовым лаем собак и вышел посмотреть, в чем дело. Рассчитывая увидеть леопарда (буры часто называли леопарда тигром, а гиену волком), он вместо этого попал под ливень ассегаев, и, как сухо пишет, понял, что: "мы имеем дело с кафрами, а не с тиграми". Даниел и его младший брат Петрус сумели ускользнуть от зулусов и побежали за помощью к соседним стоянкам. Предупрежденные ими Бота успели взяться за оружиеи некоторое время отбивали атаки, но после того, как зулусы направили на вагоны стадо скота и, прячась за животными, прорвали оборону, вся семья погибла.
Стоявшие южнее Ван Ренсбурги с восемью или девятью семьями, имея небольшой запас времени, успели подготовиться к отражению атаки. Треккеры бросили свои вагоны и закрепились на ближайшем небольшом остроконечном холме, где четырнадцать мужчин несколько часов вели бой, защищая себя и свои семьи. На их счастье холм частично имел обрывистые склоны, и им пришлось оборонять лишь одну сторону. У буров уже заканчивались боеприпасы, когда показалось коммандо, наскоро собранное Киллирсом и Гертом Маритцем.
Перекрикивая грохот боя, Хендрик Ван Ренсбург попросил одного из коммандос Маритца (семнадцатилетнего Мартинуса Остхейзена), попытаться подвезти им боеприпасы из брошенного вагона Виллема Преториуса. Подвиг Мартинуса Остхейзена могла совершить лишь бесшабашная и самоотверженная юность. Развернув лошадь, юный бур пробился сквозь ряды зулусов к покинутому вагону и в поисках пороха перерыл его до основания. Под кучей одеял он нашел прятавшуюся там десятилетнюю дочь Йоханнеса Ван Ренсбурга и успел посадить ее на лошадь, но подскочившие зулусы стащили девочку на землю и убили. Самому Мартинусу едва удалось увернуться от ассегаев, но, несмотря на смертельную опасность, он не бросил поисков. Лишь в третьем вагоне на стоянке Преториусов Мартинус обнаружил тяжелый мешок, подтащил его к лошади, но в нем, к его глубочайшему разочарованию, оказался не порох, а соль. Вновь вернувшись к вагонам, он лишь с четвертой попытки нашел то, что искал. Вскочив в седло и орудуя мушкетом, словно дубиной, Остхейзен сумел прорваться к сражающимся Ван Ренсбургам, которые, обеспечивая ему проход, выстрелами пробили брешь в толпе черных воинов. Немного погодя воспрявшие духом треккеры предприняли контратаку и сумели рассеять противника.
Маритцу, для подготовки своей стоянки к обороне, судьба подарила часовую отсрочку. Его люди слышали отдаленную стрельбу, но, твердо уверовав в союз с зулусами, первоначально решили, что это салютуют возвращавшиеся люди Ретифа, а затем подумали о предательском нападении Порт-Натальских поселенцев. Так или иначе, поднятые по тревоге, они успели изготовиться к бою и даже задействовали имевшуюся у них небольшую пушку. Зулусы, пытаясь форсировать полноводную Бушмен-Ривер, образовали живую цепь, но буры, постоянно выбивая середину огнем, рвали цепь, и той ночью множество воинов Дингаана нашли свою смерть в реке. Зулусы отступили, а Маритц с тридцатью тремя соплеменниками бросился их преследовать. Очевидцы сохранили для нас небольшую зарисовку: Маритц, с мушкетом в руках, за которым едва поспевают его жена и тринадцатилетняя дочь, несущие порох и пули. К рассвету беглецы и раненые доставили вести о трагедии на главную стоянку у Доорнкопа, где треккеры сразу же составили вагоны в надежный лагерь. Киллирс призвал своих компаньонов "...видеть перед собой Образ Божий, не бояться и следовать за мной" и повел их в бой. "С пятью людьми, - писал он впоследствии, - я спас лагерь Герта Баренда, бывшего на грани захвата большими силами врага". Затем добавляет, что в последовавшем поспешном отступлении зулусов "...стрелял так часто, что ствол моего ружья слишком разогрелся и, засыпая порох, я боялся, что он взорвется". Соединясь с людьми Маритца, Киллирс помог находящимся в тяжелом положении Ван Ренсбургам и другим семьям, сражавшимся поблизости. Позднее он вспоминал: "Все дали волю гневу. Сопротивления больше не было, мы согнали кафров в беспорядочно мечущуюся толпу и стреляли по ним, пока не оттеснили их в горы". Наконец стоянки окутала вечерняя мгла. Наступила горестная ночь, полная страха, сомнений и страданий. На следующее утро оставшиеся в живых ужаснулись размеру постигшей их катастрофы. Со скорбью они считали мертвые тела: 41 мужчина, 56 женщин и 185 детей. Кроме того, погибли 200 цветных слуг. За одну кровавую ночь из жизни ушли почти 500 участников Великого Трека, а уцелевшие стоянки наполнились ранеными. Среди обломков вагонов семьи Руссо нашли двух выживших в этой бойне. Даниел Безейденхаут рассказывает, что "Элизабет Руссо имела шестнадцать ран и умерла на следующий день, а Адриан получил двадцать три раны от копья, но уцелел". Легко уловить ауру ужаса, рождавшуюся перьями очевидцев. Вот слова миссис Стинкамп: "...зрелище наступившего утра было невыносимо для плоти и духа. В одном из вагонов, пропитанном кровью от верхушки тента до колес, лежало пятьдесят мертвых тел... Повсюду можно было видеть потоки горьких слез и слышать вопли людей, потерявших своих близких и бродивших вокруг разгромленных, залитых кровью вагонов. Тенты и кровати были разорваны в клочья, беременные женщины и маленькие дети, сумевшие ускользнуть из объятий смерти, проделали многочасовой изнуряющий путь и все еще несли на себе следы поспешного бегства". О другой стоянке пишет Киллирс: "...я был свидетелем факта, как младенец, еще в пеленках, лежал весь окровавленный, убитый на руках собственной матери". Молодой Безейденхаут, вернувшись в кемп, нашел свою жену мертвой и сильно изуродованной, а его убитый ребенок лежал на месте отрезанных материнских грудей. Питу дю Пре было еще тяжелее, вернувшись с охоты, он обнаружил, что мертва и жена и все семеро детей. Англичанин, позднее разговаривавший с женщиной, пережившей эту резню, передает нам ее рассказ: "Когда все ее родственники были убиты, и их тела лежали в кровавой куче, бедная девочка упала в обморок среди мертвых и умирающих. Будучи сама залита кровью родственников, она избежала трагической участи ее самых дорогих и близких людей".
Треккеры преследовали зулусов до самой Тугелы, но сумели отбить лишь часть скота, угнанного импи. Буры говорят, что за одну ночь они потеряли тридцать пять тысяч голов крупного скота и овец, но это, скорее всего, преувеличение. Вероятнее выглядит цифра в двадцать пять тысяч. Оуэн, все еще остававшийся в Зулуленде, видел возвращение воинов, гнавших тысячи животных, но упоминает лишь о 15 ружьях.
Нападение зулусов на спящие стоянки было блестяще задумано, но, к счастью, не так великолепно исполнено. Зулусы, считавшие, что убили на Ква Мативане большинство буров-мужчин, были удивлены, встретив сопротивление. Они также не ожидали, что западнее, до самых гор, есть другие стоянки треккеров. Дингаан рассчитывал на полное уничтожение белых пришельцев в своих владениях и не мог скрыть разочарования. "Они сказали мне, - ворча жаловался он Халли, - что есть лишь стоянка Ретифа, и что для ее защиты осталось около тридцати мужчин". Впоследствии один из американских миссионеров в Зулуленде, Дэвид Линдли, подвел итоги нападения зулусов такой критической ремаркой: "учитывая возможность, которая им представилась, в действительности импи сделали очень немного".
Но, вряд ли в те февральские дни треккеры соглашались с подобной оценкой. События злополучной ночи они назвали "Великой Резней". Сегодня их чаще всего называют "Блоукранцской Резней". Занятно, что во время Второй Англо-Бурской войны Уинстон Черчилль попал в плен вблизи места, где произошла эта кровавая бойня. Если помнить о семи десятках мужчин, убитых на Ква Мативане, то буры получили, почти смертельный удар. Потери скота также были катастрофическими. К счастью, быстро организованное сопротивление остановило зулусов, неожиданно легко сдавших инициативу. "Великая Резня" стала одним из знаковых событий, определивших ход дальнейшей истории. С этого момента между африканерами и Дингааном началась война на уничтожение.