Токтаев Евгений Игоревич : другие произведения.

"Нет, нет! Он бежал из наших легионов, -- раздался громкий голос, -- нельзя давать свободу дезертиру".

Рафаэлло Джованьоли.

"Он и был фракийцем и не был им".

Колин Маккаллоу.

Пролог

Испания, Тарракон^[1], весна 672-го года от основания Города^[2]

[1] Современный город Таррагона в Каталонии.

[2] От основания Рима. 81 год до н.э.

Облако было похоже на большого пса. Зверь лежал, уронив голову на передние лапы, а над ним склонилась светловолосая девушка в длинной белой рубахе, перехваченной тонким пояском. Девушку Квинт дорисовал мысленно, а затем она ожила, бросив его в объятия воспоминаний...

-- Ну чего ты тут разлегся, лежебока? Три раза прыгнул и устал? Давай, вставай, Спарт, ты же еще не старый дед, только прикидываешься!

Немигающим взором Квинт смотрел в небо, наблюдая, как девушка игриво треплет густой теплый мех, бурый с серебристым отливом.

Пес лежал неподвижно, всем своим видом показывая неудовольствие от бесцеремонного тормошения, но то было притворство, пушистый хвост выдавал его с головой -- мел себе пыль туда-сюда. Девушка притянула широкую морду Спарта к своему лицу и поцеловала в нос. Пес лизнул ее в щеку.

-- Почему ты зовешь его Спартом, "Посеянным"? -- спросил Квинт.

Они общались, мешая греческие и фракийские слова, которых центурион, теперь уже бывший, немало успел запомнить за осень. Берза не очень хорошо знала язык эллинов, поэтому Квинта сначала удивило имя пса. Потом оказалось, что слов, начинающихся на "спарт", и в языках фракийцев немало.

Девушка повернулась, всплеснула руками.

-- Куда хоть ты вскочил-то? Иди в дом, тебе лежать надо, совсем же еще слабый!

Квинт упрямо помотал головой, но ноги действительно не держали и он уселся на землю, привалившись к старым потрескавшимся бревнам сруба полуземлянки. Девушка подошла, присела рядом.

-- Его имя Спартопол, я просто привыкла звать покороче.

Спартопол. Это значит -- "с проседью". Что ж, ему подходит, но Спарт действительно звучит лучше. Мужественнее. Когда-то так звали воинов, выросших из зубов дракона, посеянных героем Кадмом, основателем Фив.

А еще в своре охотника Актеона, загрызшей хозяина, превращенного Артемидой в оленя, был пес по имени Спарт...

Иногда Берза звала его Добрым волком. Он защищал хозяйку до последней капли крови, когда пришли другие волки. Двуногие. Ему удалось разорвать горло одному из пришельцев, за это остальные не оставили на нем живого места. И все же, когда Квинт нашел его, Добрый волк еще дышал. Квинт опустился перед ним на колени, провел ладонью по меху. Пальцы коснулись липкой влаги.

Спарт открыл глаза, увидел Квинта. Узнал. Попытался приподняться, но не смог. Он смотрел на человека с отчаянной мольбой, словно хотел что-то сказать. Как страшно было ему умирать немым, зная, что случилось с хозяйкой, и не имея возможности ничего рассказать другу.

-- Она жива, Спарт. Ее увезли. Она сопротивлялась. Я найду ее, обещаю, -- прошептал Квинт.

Пес закрыл глаза. Бок его взымался все реже.

-- Чего ты там шепчешь, пиратская мразь?!

Чьи-то пальцы вцепились в подбородок и рывком повернули лицо, заставляя Квинта вернуться к реальности.

-- Своим варварским божкам молишься? -- изо рта небритого легионера-классиария^[3] несло луком. Он злорадно скалился, демонстрируя ряд крепких и ровных, хотя и не очень белых зубов, -- давай, давай, молись. Только не помогут тебе твои боги. Скоро на кресте будешь висеть.

[3] Классиарии -- матросы в римском флоте. Легионеры-классиарии -- морские пехотинцы. Иногда их еще называли либурнариями, от слова 'либурна' (небольшое парусно-гребное судно с одним или двумя рядами весел, использовалось иллирийскими пиратами, а впоследствии было заимствовано у них римлянами).

Легионер отпустил челюсть Квинта, выпрямился и обвел взглядом всех пленных, связанных и сидящих на палубе вокруг средней мачты "Реи Сильвии", большой квинкверемы, идущей во главе отряда из четырех кораблей в Тарракон, столицу Ближней Испании.

-- Скоро все будете висеть, ублюдки.

-- Ты чего тут шумишь, Нумерий? -- одернул легионера подошедший центурион, -- кто тебе разрешил разговаривать с пленными? К связанным цепляться ты завсегда у нас первый, в бою бы такое рвение. Вешать пиратов собрался? Это привилегия Луска, тебя он вряд ли спросит. А ну, двигай отсюда.

Легионер потупился и отошел. Центурион наклонился к Квинту.

-- Ты, как я погляжу, не из киликийцев или гречишек. Бледноват. Иллириец или фракиец? Так вот, фракиец, если ты там не молитву шептал, а проклятия на наши головы, так это зря, уж поверь мне. Не будь я Тит Варий Дециан. Не помогут проклятия. На мне вся ваша удача закончилась.

-- Нету у нашей удачи конца, -- буркнул сидевший слева от Квинта пират, -- потому что она не мужик.

Он был обладателем не слишком массивной, но рельефной и красивой мускулатуры, длинных, чуть вьющихся, светлых волос и в другой ситуации непременно выделился бы мужской красотой и статью, но теперь выглядел сильно помятым.

-- Заткнись, Аристид, -- прошептал Квинт, -- не зли их.

Аристид ощупывал языком кровоточащую десну, недавно распрощавшуюся с двумя зубами. Заплывшего правого глаза не было видно на фоне здоровенного фиолетового фонаря. Услышав свое имя, он недовольно скривился.

-- Без имен...

-- Ты у нас так знаменит? -- хмыкнул Квинт, -- боишься, что набежит толпа поклонников, когда опознают?

-- Просто не люблю, когда мое имя римляне облизывают своими погаными языками.

Квинт мрачно покосился на него, но ничего не ответил. Сказать по правде, свое имя он тоже совсем не жаждал называть. Если узнает отец, до чего докатился сын -- умрет от стыда и горя. Остается надеяться, что их просто прикончат без дознаний. Наверное, это к лучшему. Он очень устал. Устал жить.

Стоило опустить руки, как память немедленно встряхнула за шиворот, презрительно плюнув:

"Я найду ее, обещаю".

Он не нашел Берзу. Не сдержал слово.

Квинт снова посмотрел вверх. Облако медленно таяло в вышине, теряя сходство со зверем. На востоке небосвод темнел, приобретая фиолетовый оттенок. Солнце клонилось к закату, разливая по небу охру и превращая высокие кучевые облака в глыбы розового мрамора, светящиеся изнутри. Вдали уже показался берег, белые стены Тарракона.

Наверное, со стороны сейчас открывается отличный вид: несколько кораблей идут один за другим по зыбкой границе переливающейся золотом солнечной дорожки. Красиво.

Какая чушь в голову лезет...

"Собрался сдаться смерти, Квинт Север?"

"Я устал. Кубарем качусь с горы в пропасть и не могу остановиться..."

"Устал бороться? Не выйдет. Барахтайся, щенок! Ты можешь все!"

-- "Актеон" вырвался, ушел. Эвдор нас не бросит, -- пробормотал пират, сидевший справа, -- выручит.

-- Мечтай, -- мрачно усмехнулся Аристид, -- это Тарракон. Тут римлян столько... Больше только в Риме. У Анния Луска здесь два легиона и куча вспомогательных когорт.

-- Вранье.

-- Зуб даю.

-- Скоро совсем без зубов останешься.

-- Ладно, не стану спорить. Ты прав. Эвдор, без сомнения, их всех заборет в легкую. Не иначе как запустит молнию из задницы.

-- Бьяддица бгав, -- прогундосил еще один пират со сломанным когда-то давно носом, -- каюк дам бсеб. Пгибьюд да къест.

-- Вы чего тут раскудахтались? -- рявкнул вновь подошедший центурион, -- ну-ка, закрыли рты!

Через полтора часа "Рея Сильвия" подошла к главному пирсу Тарракона. Гребцы втянули весла внутрь. Борт, защищенный двумя толстенными канатами-гипозомами, соприкоснулся с заросшей мидиями и зелеными водорослями стенкой, о которую разбивались морские волны. Матросы укрепили причальные концы на вмурованных в камень бронзовых тумбах-тонсиллах. Опустили сходни.

Неподалеку от городских стен раскинулся лагерь, вместивший сразу два легиона. Именно здесь сейчас располагалась ставка наместника Ближней Испании, коим в настоящее время являлся проконсул Гай Анний Луск. Резиденция в Тарраконе пока пустовала. Сюда, в Испанию, перекинулось пламя гражданской войны, которая в самом Риме, в Италии, уже отгорела. Прежний наместник, Квинт Серторий, объявленный вне закона, бежал, а новый отправился в погоню и даже в городе толком еще не успел побывать.

-- Пиратов в лагерь, -- распорядился Дециан, -- там хорошая клетка для них есть, пусть посидят. Я в преторий.

-- С отчетом? -- поинтересовался опцион^[4], -- Луска скорее всего нет.

[4] Опцион -- заместитель центуриона, которого тот имел право назначить сам. Optio (лат.) -- 'свободный выбор'.

-- Я вижу, -- кивнул центурион, -- гавань пустая. Ничего, я уверен, он тоже скоро вернется.

-- Куда тогда торопишься, Тит?

-- Спихну этих ублюдков на Лидона, пускай он с ними возится.

-- А стоит ли вообще возиться? -- спросил опцион, -- не лучше ли их... того...

Он красноречиво провел пальцами по горлу.

-- Ты что, дурак? -- удивился Дециан, -- зачем мы тогда за ними гонялись? Это же киликийцы. Какого оркова^[5] хера они вообще тут делают? Нет, засранцев следует тщательно допросить. Вот этим Лидон и займется. По его части. Прикончить всегда успеем.

[5] Орк -- бог подземного мира, владыка царства мертвых в римской мифологии.

Он указал пальцем на Аристида.

-- Главаря за мной. Сразу Лидону покажу. И еще разговорчивого фракийца.

Сколько лет Тит Варий знал своего старого приятеля Тиберия Лидона, у того всегда кончики пальцев были измазаны чернилами. Вот и сейчас, еще не откинув полог штабной палатки-претория, Дециан готов был поспорить, что Лидон, как водится, пачкает папирус или царапает стилом по восковой табличке. Он не ошибся. В приемном отделении палатки, за которым располагались личные покои ныне отсутствующего военачальника, стоял стол, а за ним сидел худощавый плешивый человек лет сорока пяти, одетый в темно-красную тунику. Обставившись масляными лампами, он что-то писал в развернутом свитке, края которого были придавлены несколькими монетами.

-- Привет, Тиберий, -- поздоровался Дециан.

-- Уже вернулся? -- не поднимая головы, спросил плешивый.

-- Как видишь.

-- Как успехи?

-- Наш беглый проконсул дал деру, не приняв боя. Луск, я смотрю, еще не вернулся, стало быть, преследование затянулось.

Дециан взял одну из монет, повертел перед глазами. Лидона он знал почти десять лет. За это время тот не только распрощался с шевелюрой, но чуть ли не другим человеком стал. Сдержан, невозмутим. И раньше такое в нем просматривалось, но теперь и вовсе в мраморную статую превратился. Дециан похвалялся подвигами, и попытался было подтрунивать над канцелярской мышью, но смутить его не смог. Тиберий мало рассказывал о себе, зато очень внимательно слушал словесный понос центуриона, уставшего от однообразия службы и искренне радовавшегося знакомцу.

-- Положи-ка на место, -- попросил Лидон, -- и, кстати, почему ты вернулся один? Где Луск?

-- Мы разделились. Я прошерстил море к северу от Питиусы^[6]. Правда в сети попалась только мелкая рыбешка. Я как раз по поводу нее и пришел. Хочу, чтобы ты побеседовал с пленными, у тебя это всегда хорошо получалось.

[6] Ибица.

Тиберий Лидон, корникуларий, сиречь начальник канцелярии легата, оторвался, наконец, от своего папируса и посмотрел на центуриона.

-- Что-нибудь интересное?

-- Думаю, да. Я поймал киликийцев.

-- Киликийцев? Здесь, у берегов Испании?

-- Я тоже удивился, потому и не отправил их на дно, а притащил сюда. В сущности, какие-то оборванцы. На их посудине не нашли ничего ценного, кроме обычного пиратского барахла, снятого с захудалых купчишек. Чего их сюда занесло, в такую даль? Чует мое сердце, неспроста они крутились возле Сертория, ой, неспроста.

-- Ты давай, рассказывай. С самого начала, с подробностями. Знаешь ведь, для меня нет мелочей, не стоящих внимания.

-- Ну, что рассказывать? Мы-то думали, что Серторий дал деру на юг Испании, но разведка доложила, что местные его там не видели. Как сквозь землю провалился. Знаешь, где обнаружился?

-- Где?

-- На Питиусе. С дозорной либурны видели возле острова множество мачт и в море вокруг несколько посудин болтались. Ну, кто там еще может быть в таком количестве? Не рыбаки же. Лоханки все немаленькие. Луск, естественно, вознамерился Сертория оттуда выкурить, встали на ночлег у берега, прямо напротив острова, чтобы, значит, наутро подойти к нему. Но налетел шторм и десять дней мы не могли даже носы высунуть из безопасной гавани.

-- А когда шторм стих, Сертория на Питиусе не оказалось, -- предположил Лидон.

-- Какой ты догадливый... Да, не оказалось.

-- Что, он прямо в бурю сбежал? Или все же разведчики ошиблись?

-- За разведку я ручаюсь, там у меня один знакомец, у него глаз верный и желаемое за действительное он никогда не выдает.

-- Стало быть, рискнул. А может, просто потонул?

-- Может и потонул, -- кивнул Дециан, -- вот если Луск ни с чем вернется, я, пожалуй, тоже стану числить Сертория в утопленниках.

-- Ладно, предположения будем строить потом. Стало быть, Гай Анний послал тебя искать беглецов на севере?

-- Да. Только не меня одного. Несколько отрядов, по три-четыре корабля. А сам пошел на юг. Я пробыл в море два дня, да так далеко залез, что берега не видел, чуть совсем не потерялся, думал уже возвращаться. Есть у меня один парень, глаз, как у орла, он-то их и разглядел.

-- Кого?

-- Пиратов. Мачты к северо-западу.

-- Мачты?

-- Ага, паруса свернуты, видишь ли, им ветер неудобный был. Они к берегу шли. Судно, особенно небольшое, если без парусов идет, сложно разглядеть. Так этот мой парень...

-- Я уже понял, какой он у тебя глазастый, давай дальше. Почему ты сразу решил, что это пираты?

-- Не сразу. Но надо же проверить, мало ли. Они приближались со стороны открытого моря, и я знаешь, что подумал?

-- Что?

-- Штормом их отнесло далеко в открытое море. Они возвращались к берегу, но едва нас заметили, как повернули на север. А ветер как раз в этом направлении попутный, я уже под всеми парусами иду. Пока они свои ставили, приблизился.

Из рассказа Дециана выходило, что удирали от него два совсем небольших суденышка. Одним из них оказался шестнадцативесельный акат. Судно, в общем-то, не военное. Купцы на таких ходят, из тех, что позажиточнее и может позволить себе кормить команду гребцов. Хорошая посудина, не чета парусникам. Не страшен штиль и всегда есть неплохие шансы убежать от пирата. Сначала Дециан даже и мысли не допустил, что акат может иметь отношение к серторианцам и, скорее всего, не стал бы его преследовать. Если бы не идущее рядом второе судно, в котором римляне с немалым удивлением опознали любимую киликийскими пиратами гемиолию.

-- Гемиолию? Что это? -- переспросил Тиберий.

-- А это, дружище, весьма хитроумная штука. Можно сказать, на ней все разбойное могущество киликийцев построено.

При всех своих талантах, человеком Лидон был сугубо сухопутным, тогда как Дециан, прослужив в классиариях с тех самых времен, как Гай Марий допустил в легионы бедняков, считал себя настоящим морским волком. Центурион любил поговорить о морских делах, особенно, когда среди собеседников не было моряков, которые могли бы высмеять те небылицы, которые он иногда развешивал на ушах доверчивых слушателей. Впрочем, в этот раз он не стал ничего сочинять сверх меры.

Несколько веков назад киликийцы осчастливили пиратское братство изобретением. Взяли судно с двумя рядами весел, убрали половину скамей-банок верхнего ряда, освободив носовую часть, настелили там сплошную палубу. Получилась гемиолия. Отличное оружие в умелых руках. В погоне за добычей гребли полтора ряда весел. На открытой носовой палубе собирались застрельщики, которым не мешались банки под ногами. При сцеплении с жертвой верхние гребцы бросали весла и также вступали в бой, а нижние готовились в случае неудачи проворно отработать назад. В государственных флотах гемиолии не применялись, там в ходу была гигантомания.

Кормчий "Реи Сильвии", сицилийский грек по происхождению, оценив опытным взглядом пиратское судно, заявил центуриону, что там около шестидесяти гребцов. А на квинкверемах римлян -- по триста.

Римляне поставили все паруса. Квинкверемы имели три мачты, считая носовую наклонную, под малый парус-долон. Либурны -- двухмачтовые.

-- Ну, значит, погоня началась. Вижу, гемиолия держит дистанцию. Хотя там впятеро меньше гребцов, но и судно гораздо легче, подвижнее квинкверемы. У нас ведь и машины и стрелковые башни. А вот акат начал отставать. У него и гребцов совсем мало и паруса небольшие, особенно носовой долон левантийского покроя, треугольный, именуемый акатионом. Он хорош для маневрирования, но не способен обеспечить большую скорость.

-- Ты не отвлекайся, про особенности разных парусов как-нибудь в другой раз расскажешь. Дальше что?

-- Что дальше... Я занялся акатом. "Рея Сильвия" и "Теллур" взяли его в клещи, зашли с обоих бортов. Я пиратам кричу -- сдавайтесь, а они отвечают, что, дескать, мы мирные купцы.

-- Может они действительно мирные купцы?

-- Ха! Тогда я царь египетский!

-- Ну и как, сдались?

-- А куда им еще деваться? Вожак у них все пытался отбрехаться. Так утомил своими стенаниями, что пришлось ему в глаз разок заехать. Меня ведь не проведешь. Я пиратскую мразь за милю чую. Всех их согнали на "Рею Сильвию", три десятка моих классиариев сели на весла аката, ну и домой пошлепали.

-- А гемиолия? -- спросил Лидон.

-- А-а... -- махнул рукой центурион, -- плюнул я на нее. Не догнать. Опять слишком сильно от берега отошли, а и ветер стал снова крепчать. С нашей мореходностью только и встречать бурю в открытом море...

-- Я, конечно, не моряк, чтобы советовать, да и сделанного не вернешь, но что, если ты совсем уж мелкую рыбешку поймал? Бестолковую? А крупная ускользнула?

-- Да тебе для допроса народу за глаза хватит.

-- Может и хватит, только не все могут рассказать нечто ценное. Ладно, чего впустую рассуждать. Давай глянем на твой улов.

-- Я привел двоих, -- сказал Дециан, выглянул из палатки и приказал ожидавшим снаружи конвойным легионерам, -- заводите.

Ввели пиратов. Лидон встал из-за стола, обошел его и присел на край, сложил руки на груди, с интересом рассматривая пленных.

Один -- муж в самом расцвете сил. Лет тридцать пять на вид. Гладко выбрит, причем бритва отменной остроты прошлась по его лицу всего пару дней назад и щетина только-только проявилась. Выглядит неважно. Видно, что в глаз ему заехали вовсе не разок. Видать и ногами попинали.

Другой -- полная противоположность. Он бородат. Борода не слишком длинная, аккуратная. Стало быть, не отпускает ее расти, как придется, тоже следит за собой, как и первый. Она несколько скрадывает возраст, но все равно видно, что ее обладатель тоже достаточно молод. Бритый -- в эллинском хитоне и кожаной безрукавке поверх. Бородатый одет в длиннорукавную фракийскую рубаху и войлочную шапку со сбитым вперед верхом.. Никаких украшений, цепей, наборных поясов или браслетов. Хотя, может быть, здесь уже легионеры потрудились.

Дециан шагнул к Аристиду и негромко произнес:

-- Если на этот раз не будешь причитать, что ты несправедливо задержанный купец, упростишь жизнь и себе и нам. Может даже получится так, что оная жизнь впереди у тебя не так уж и коротка.

-- Не буду, -- пообещал Аристид.

-- Вот и славно. Ну тогда рассказывай, кто ты такой?

-- Несправедливо задержанный купец, -- бодро ответил Аристид.

-- Остроумно, -- отметил Тит Варий и впечатал кулак в солнечное сплетение Аристида.

Тот согнулся и прохрипел:

-- Я же не причитал...

-- Погоди, Тит, -- остановил центуриона Лидон, -- успеешь кулаками помахать. Это вожак?

-- Он самый.

-- Вряд ли киликиец, -- поделился наблюдениями корникуларий, -- в тех краях говорят на "александрийском" диалекте, да еще часто сдабривают речь словечками азиатов. А этот говорит, как коренной афинянин.

-- Ишь, ты, -- восхитился центурион, -- всегда поражался, как это ловко у тебя выходит.

Когда Аристид продышался и выпрямился, корникуларий подошел к нему и заглянул в глаза. Смотрел долго, не говоря ни слова. Аристид не выдержал, попытался отвести взгляд, но столкнулся с испепеляющим взором Дециана. Лидон усмехнулся и посмотрел на второго пленника.

В отличие от Аристида, державшегося с показной бравадой, Квинт стоял с каменным лицом и смотрел прямо перед собой, казалось, не замечая никого и ничего вокруг. Лидон некоторое время изучающе рассматривал и его. Затем спросил Дециана:

-- Как ты думаешь, какого роду-племени этот человек?

-- Фракиец, -- пожал плечами Дециан, -- или далмат, или...

-- Это потому что он так одет? -- усмехнулся Лидон, -- боюсь огорчить тебя, друг Тит, но нацепить эти тряпки мог кто угодно. Кстати, с вожаком все понятно, а этого ты зачем притащил?

-- Они часто пытались переговариваться. Да и вообще, фракиец время от времени чего-то бормотал. Я подумал, разговорчивого легче колоть.

-- Правильно подумал. На каком языке бормотал-то?

-- Я не вслушивался.

Лидон приблизился вплотную к пленнику и спросил:

-- Говоришь по-гречески?

Тот и бровью не повел.

Лидон усмехнулся и задал следующий вопрос:

-- Квис селб?

"Фракиец" вздрогнул, его взгляд заметался было, но быстро успокоился. Опять ничего не сказал.

Лидон терпеливо ждал, слегка улыбаясь.

-- Что ты его спросил? -- влез Дециан.

-- Кто он такой.

-- Ты знаешь их язык? -- удивился центурион.

-- Забыл разве? Я же родился в Брундизии, а там всегда полно купцов из Иллирии. Мои первые судебные тяжбы касались торговых споров.

Лидон улыбнулся Квинту еще шире.

-- Ты ведь далмат, верно?

Квинт медленно, словно через силу, кивнул.

-- Далмат, -- повторил Лидон, -- совсем не обязательно пират, обычный моряк или купец. Купец? Терг?

Квинт снова кивнул.

-- Отлично, -- сказал Лидон, вернулся к своему столу и опять уселся на край, -- итак, что имеем: эллин с правильным афинским выговором и некто, выдающий себя за купца-далмата, но таковым не являющийся.

-- С чего ты взял? -- удивился центурион.

-- С того, дорогой Тит, что на языке далматов вопрос "кто таков" звучит иначе. "Кос селбой". Купец -- "тертигио", а вовсе не "терг". Ты никакой не далмат, парень, -- удовлетворенно заявил Лидон, -- я с тобой на языке западных фракийцев говорил. Видишь ли, я его тоже немного знаю. Совсем немного, но пока хватало. А ты ведь понял меня? Вижу, понял, глаза забегали. Я еще пару языков знаю. Так, лучше-хуже. По крайней мере, услышав их, опознаю. Это к тому, чтобы ты больше ничего не сочинял.

Он помолчал немного, провел языком по зубам.

-- Значит, так. Утро вечера мудренее. Разговаривать мы будем завтра. Тит, посади их отдельно друг от друга. Пусть пока подумают.

-- Хорошо.

-- Да, -- сказал вдруг Лидон, -- какое-то неполноценное знакомство у нас вышло. Меня зовут Тиберий Лидон. Теперь назовитесь вы.

Аристид мрачно посмотрел на Квинта. Ни тот, ни другой называться не спешили.

-- Выполнять, что велено! -- взрычал, уставший ждать Дециан.

-- К чему тебе мое имя? -- буркнул Аристид, -- оно никому не известно. Все мои люди и многие другие знают меня под прозванием Эномай^[7].

[7] Эномай, Ойномаос -- в имени присутствует корень 'ойнос' -- 'вино'. Кроме того оно созвучно со словом 'ойноменос' -- 'пьяный'.

-- "Дурное вино", -- перевел Лидон и улыбнулся, -- пьяница, значит. Хорошо. Теперь ты, фракиец.

Квинт молчал.

-- Не испытывай мое терпение, -- беззлобно и как-то даже мягко предупредил Лидон.

Квинт молчал. Он не видел Лидона. Перед глазами пелена. Мутное пятно, постепенно приобретающее очертания человеческого лица. Глаза -- два бездонных озера. Светлые волосы заплетены в длинную тугую косу. Несколько смешных веснушек на носу. Он лежал на теплых шкурах, а девушка сидела рядом, наклонившись над ним. Длинная прядь свисала с ее виска, касалась его щеки.

"Мое имя -- Берза. Это... Не знаю, как будет по-эллински. Это такое дерево с белой корой".

"Бетула?"

"Что?"

"Бетула, береза. Так на моем языке".

"Красиво звучит".

"Можно звать тебя так? Тебе подходит".

"Нет, не надо. Я не хочу, чтобы меня звали на языке римлян".

"Почему?"

"Они -- враги".

"Я -- римлянин. Зачем же ты спасла врага?"

"Я не знаю... Но ты все равно не зови".

"Хорошо, не буду. Берза..."

"А как тебя зовут люди?"

"Квинт".

"Тоже красиво звучит. Что это означает?"

"Пятый".

"Ты пятый сын у своего отца?"

"Нет... То есть когда-то давно так и назвали детей, но теперь об этом не задумываются. Меня назвали в честь брата отца. А его в честь деда и так далее".

"Квинт... Нет, я буду звать тебя иначе".

"Как?"

Она задумалась.

"Добрый волк нашел тебя. Наверное, боги как-то связали вас. Я буду звать тебя..."

Квинт покосился на Аристида, потом по очереди посмотрел на обоих римлян и сказал:

-- Называй меня -- Спартак.

Часть первая
Подозрительные лица

1

Он родился в Брундизии. Этот портовый город, присоединенный к Республике в конце первой войны с пунами, несмотря на все свое огромное стратегическое значение, до сих пор не получил статус гражданской колонии, то есть жители его римскими гражданами не являлись. Однако отец Тиберия приехал сюда из Пицена, он состоял в Велинской трибе и потому сын его унаследовал все права, которые имел любой римлянин из Рима.

Тиберий Лидон-старший был гостинщиком, причем не слишком преуспевающим. В родном Пицене его дело задушили конкуренты и тогда он стал искать удачи в чужих краях. А где еще гостинщик может хорошо развернуться и поиметь постоянный доход, как не в городе, через который идет львиная доля торговли с Востоком? Конечно, постоялых дворов в Брундизии и без него было навалом, не меньше ста, но все же удалось выкроить место под солнцем и для себя. В его заведении проезжающим мимо путникам бесплатно подавали подогретое вино, смешанное с водой. Можно было внутрь не заходить и даже не спешиваться. Специально обученный раб сидел в засаде у коновязи с кружкой наготове, а рядом, только руку протяни, в распахнутом окне стоял чан с вином.

Лидон-старший и в Пицене пытался такое провернуть для привлечения постояльцев, но там мимоезжего народа было куда меньше, вот он и не преуспел. А тут сие простое изобретение быстро создало ему имя.

Поначалу таберну он держал маленькую, рассчитанную на людей бедных, которые были согласны на рассохшуюся кровать с тюфяком, набитым соломой и изобильным клопами, но постепенно поднялся.

Сын, разумеется, с малолетства приучался к семейному делу, но рвения не проявлял. Тиберий младший мечтал жить в Риме, где побывал как-то в гостях у родственника в возрасте двенадцати лет. Ко дню, когда он снял "детскую" тогу-протексту и отец торжественно обернул его взрослой, таберна Тиберию совершенно опротивела. Он стал посещать судебные заседания, вознамерившись изучить право и сделаться адвокатом. К двадцати годам провел три процесса (не получил за них ни асса), один из которых выиграл и, окрыленный успехом, отправился покорять столицу.

Первым делом молодому провинциалу следовало обзавестись патроном. Тиберий нашел его в лице немолодого адвоката из всаднического сословия и поступил к нему в ученики. Вскоре выяснилось, что способности его в красноречии оставляют желать лучшего. Сначала он не унывал, ведь и великий Демосфен в молодости был косноязычен, однако, потратив почти все деньги, взятые из родительского дома, на съем маленькой комнаты в инсуле^[8] и уроки риторов, юноша в ораторском искусстве так и не преуспел.

[8] Insula (лат.) -- 'остров'. Многоэтажный дом, квартиры в котором сдавались внаем. В инсулах проживала основная масса горожан в Риме, наименее обеспеченные слои населения.

Осознав это, он было впал в отчаяние, но на его счастье, патрон распознал в нем иной талант. Тиберий Лидон обладал прекрасной памятью. Да, он так и не научился красиво говорить, но хорошо знал законы, держал в памяти множество судебных прецедентов. Еще в Брундизии, совершенно не прилагая усилий, просто общаясь с приезжими чужеземцами, изучил пару-тройку языков. А еще он был невероятно наблюдателен.

Способности Лидона в полной мере проявились в ходе расследования одного убийства, которым занимался его патрон. Молодого человека заметили, к патрону стали обращаться все чаще именно благодаря Лидону. В делах о кражах и убийствах Тиберий опрашивал свидетелей, собирал доказательства, а покровитель потом выступал в суде с речами.

Года через три патрон умер, с его наследниками Тиберий ладил не слишком хорошо и решил сменить покровителя. Ему хотелось залезть повыше, со временем может быть даже в плебейские трибуны, а для этого нужно было иметь обширные связи среди всадников и сенаторов. Кто ищет, тот всегда найдет. В год, когда великий Гай Марий разбил тевтонов при Аквах Секстиевых, Тиберий сделался клиентом Гая Анния Луска, который был известен тем, что командовал вспомогательными когортами во время войны с царем Нумидии Югуртой, а позже состоял начальником гарнизона Лепты.

Дела пошли в гору. Через пару лет патрон поспособствовал избранию своего клиента в коллегию двадцати шести мужей, где тот стал одним из "ночных триумвиров", ведавших охраной правопорядка. С тех пор Тиберий избирался на эту должность каждый год, став со временем одним из самых известных в Городе сыскарей и дознавателей.

Каждый новый эдил, столкнувшись после своего избрания с необходимостью заняться вопросами правопорядка безо всякого опыта в такого рода деятельности, непременно спихивал работу на Лидона, добавляя звонкого серебра "на текущие расходы". Тиберий угрызений совести не чувствовал и "благодарность" взяткой не считал.

Следователь занимался разными делами, но постепенно стал специализироваться на ловле фальшивомонетчиков. За последние годы этой братии в Италии развелось превеликое множество, чему активно способствовало то, что денарии и сестерции, официально выпущенные государственными монетными дворами, серебряными назывались весьма условно. Серебра становилось все меньше. Последнее истончение денария длилось уже сорок лет и принимало такие ужасающие масштабы, что ни один человек, взвесив свой кошелек, ни за что не смог бы ответить, какой суммой он обладает. После того, как государство занялось изготовлением субаэратных монет, для фальшивомонетчиков наступило полное раздолье. Субаэратный денарий представлял собой медную болванку, покрытую серебром, причем, сколько серебра отводило на монеты государство, определить не представлялось возможным, ибо данное количество постоянно менялось. Мошенничество на этой ниве расцвело до невиданных размеров. Из одного полновесного старого денария можно было сделать до восьми новых, поддельных.

Тиберий Лидон с переменным успехом боролся с фальшивомонетчиками, подставляя свое худое и не слишком крепкое плечо под шатающееся государственное здание, которое грозило обрушиться сразу в нескольких местах. В Риме расцветал кризис, зерна которого были посеяны еще несколько десятилетий назад.

В год, когда Лидон в десятый раз избрался "ночным триумвиром", случилось одно из тех событий, что, несмотря на кажущуюся незначительность, круто поворачивают течение истории. На что, конечно, обращают внимание лишь много позже, когда уже пролиты реки крови и в бешеный, все затягивающий водоворот, засасываются новые и новые человеческие судьбы... Ведь как все было просто вначале. Стоило лишь чуть-чуть задуматься о последствиях. Если б да кабы...

Италики, уже многие годы живущие в пределах Республики, но не имеющие гражданских прав, давно их добивались. Проводником их чаяний выступил сенатор Ливий Друз, избранный народным трибуном. Он действовал не из благородных побуждений, преследовал собственные интересы, осуществить которые помогла бы поддержка огромного числа новых граждан. Друз обнародовал весьма противоречивый законопроект, но протолкнуть его не смог, был обвинен в измене и вскоре зарезан неизвестным убийцей на пороге собственного дома.

Италики поняли, что мирным путем никогда ничего не добьются, и начали скрытно готовиться к войне. Правда, обстоятельства вынудили их начать ее преждевременно.

Тем не менее, вначале все шло весьма неудачно для Рима. Был обращен в бегство консул Луций Юлий Цезарь. Потом понес большие потери один из легионов второго консула. Хитростью был взят лагерь легата Квинта Цепиона. В Риме приняли закон, по которому в Городе запрещалось устраивать похороны погибших, дабы не снижать боевой дух граждан.

Поначалу италики имели численный перевес и римляне набирали все новые и новые легионы, коих ко второй военной зиме насчитывалось уже пятнадцать. Война вышла столь напряженной, что в армию призвали почти половину всех граждан. Попал в легионы и Тиберий. Боевое крещение получил в качестве рядового легионера под началом Публия Красса в Лукании. Здесь его карьера едва не закончилась, ибо наступление италиков отрезало армию Красса от сил Луция Цезаря, после чего она была полностью разгромлена и обращена в бегство.

Тиберий, раненный в ногу, отлежался в кустах, а потом довольно долго пробирался к своим. Нога плохо заживала. В строй он вернулся лишь через несколько месяцев, но уже не легионером. К тому времени в Город прибыл его патрон, половину первого года войны проведший на Сицилии. Рим испытывал острую нехватку солдат и стягивал силы из всех провинций. Луск порекомендовал Лидона в качестве корникулария Помпею Страбону. Тот как раз набирал новые легионы вместо разбитых у Фалернской горы, где италики нанесли ему крупное поражение. С этим полководцем Лидон очутился в Пицене, на родине отца. Впрочем, смятения чувств от того, что жжет дома вчерашних соседей, он не испытал. Отец родину редко вспоминал добрым словом. Это отношение передалось и отпрыску.

С новой армией Страбон добился куда больших успехов, что позволило ему избраться в консулы на следующий год, а сенаторы по случаю его побед даже облачились в праздничные одежды.

В претории^[9] Страбона Лидон свел знакомство с несколькими молодыми людьми. Имя одного из них, в ту пору скрытое в тени отцовского, теперь у всех на слуху. Гней Помпей, "герой" гражданской войны, коего Сулла зовет -- "мой молодой мясник". Второй, пока что, ничем выдающимся не прославился, а запомнился Лидону потому, что проводил с ним много времени в беседах, собираясь начать карьеру адвоката. Звали этого семнадцатилетнего юношу Марк Цицерон и он, как и Лидон, тоже был провинциалом.

[9] 'В претории' -- аналогично современному 'при штабе'.

Там же, в легионах Страбона Тиберий познакомился с Децианом, который уже тогда служил в классиариях. Поскольку на море боевых действий не велось, всю морскую пехоту римляне поснимали с кораблей.

Консул Луций Цезарь, оправившись от первого поражения, вскоре одержал победу над своим "коллегой", самнитом Папием Мутилом в битве под Ацеррами. Римляне воодушевились. Сенат повелел гражданам снять сагумы, военные плащи, и одеть тоги, что символизировало отступившую опасность.

Однако радоваться было преждевременно, противник сражался отчаянно и о переломе в войне говорить было еще рано. Творцом этого перелома стал все тот же Луций Цезарь, причем добился его не силой оружия. Он издал закон о предоставлении гражданства племенам, еще не принявшим участия в войне. Поначалу такая мера не слишком помогла. Тогда было объявлено о том, что права будут даны тем, кто сложит оружие в двухмесячный срок. Это раскололо государство Италия и дальше дела римлян пошли гораздо лучше.

Из римских полководцев особенно сильно в деле усмирения италиков преуспел Луций Корнелий Сулла. В прошлом он был близким другом Гая Мария, но со временем стареющий Марий стал очень ревниво относиться к успехам более молодого Суллы. Это проложило между ними черту отчуждения, а затем и взаимной ненависти.

Марий, в отличие от Суллы, по большей части старался с противником договориться, а не жечь его. К концу трехлетней войны симпатии уцелевших италиков целиком были на стороне партии Мария. Казалось, страсти улеглись, и наступает мир, однако дальше началось нечто немыслимое.

Царь Понта Митридат VI Эвпатор, воспользовавшись междоусобицей в Италии, устроил в союзных Риму Вифинии и Каппадокии массовую резню римлян, убив несколько десятков тысяч человек. После чего разбил три римских армии и вторгся в Грецию.

Италики обратились к Митридату за помощью, но было уже поздно, от восстания остались лишь тлеющие угли. Римляне собрали новую армию для отправки на восток. Во главе ее, согласно традиции, предстояло стать одному из консулов того года. Эта честь досталась Сулле.

Старик Марий обезумел от ревности и интригами добился пересмотра решения в свою пользу. Сулла в ответ на это созвал собрание войск и произнес великолепную речь о том, что с ним на востоке каждого солдата ждет баснословная добыча, а Марий -- старая развалина и помеха в этом, без сомнения, блестящем походе. Кроме того, он, конечно, наберет собственных ветеранов. Солдаты ожидаемо возмутились и Сулла с шестью легионами двинулся на Рим, "спасать Город от тирана".

Сенат, несвободный в своих действиях и полностью послушный воле Мария, послал к Луцию Корнелию двух преторов, чтобы разрешить противоречия мирно. Но преторы, как большинству в Риме показалось, не поняли происходящего и говорили перед Суллой и его солдатами столь надменно, что легионеры пришли в ярость, избили ликторов, охранявших послов, а их самих раздели догола и прогнали в Рим. Вечный Город впал в уныние. Сулла продолжал продвигаться вперед и подошел к стенам Рима в районе холма Эсквилина. Марианцы пришли в отчаяние. Их вождь начал освобождать рабов и давать им оружие для защиты города. Новые послы просили повременить, уверяли, что Сенат восстановит справедливость, что будут изданы соответствующие постановления.

Сулла покивал, с послами согласился, а когда они уехали, начал штурм. Прорвавшийся в город отряд Луция Базилла был остановлен толпой безоружных граждан, умолявших прекратить кровопролитие, но Сулла, потерявший все свое хладнокровие, приказал поджигать дома и сам с факелом в руках бросился вперед...

Марианцы были разбиты. Старик с сыном и остатками сторонников бежал на корабле в Африку.

Сулла остался хозяином положения. Заочно осудив на смерть Мария, спешно насадив своих ставленников, где только можно, он отбыл с легионами в Грецию, которую активно прибирал к рукам Митридат.

Однако младшим консулом в тот год, к неудовольствию Суллы, все же стал марианец, Корнелий Цинна. Он поклялся в верности Сулле, но немедленно нарушил клятву, едва последний корабль полководца отбыл из Италии. Марианцы воодушевились и сразу занялись реваншем.

Марий вернулся и устроил в Риме резню, какой свет не видывал. Старик совершенно обезумел. В домах сулланцев убивали их хозяев, насиловали их жен и детей. Ежедневно на Форуме выставлялись десятки отрезанных голов. Особенно бесчинствовали бардиеи, освобожденные Марием рабы.

Даже близкие не могли остановить старика. В ответ на мольбы пощадить очередного несчастного, он лишь упрямо твердил: "Пусть умрет". Позже некоторые уверяли, будто всякого, кому властный безумец, проходя по улице, не отвечал на приветствие, убивали на месте. Дошло до того, что даже друзья, подходя к нему, чтобы поздороваться, тряслись от страха, ибо он стал совершенно непредсказуем.

Тиберий Лидон в те дни хаоса сохранил себе жизнь чудом. Луск поддерживал Суллу и при первой же возможности бежал к нему в Грецию. Тиберий за патроном не последовал.

Дом Суллы разрушили, его имущество конфисковали, однако он никак не реагировал на происходящее, полностью посвятив себя войне с Митридатом.

И тут, внезапно, Марий умер.

Избавившись от своего безумного вождя, марианцы поспешили прекратить насилие. Четыре тысячи вошедших во вкус бардиеев заманил в ловушку и перебил, всех до единого, Квинт Серторий, известный полководец и сторонник свихнувшегося семикратного консула. За это Цинна, которому головорезы старика не прибавляли народной любви, предложил Серторию должность префекта Города. Должность формальная, реальной власти префект не имел, но все эдилы, одним из которых горел желанием стать сей популярный в народе уроженец города Нурсия, на текущий год уже были избраны. Цинна гарантировал, что в следующем году Серторий точно станет эдилом. Тот согласился. Обязанности по охране правопорядка он у эдилов забрал, да те особенно и не сопротивлялись, уж очень хлопотное это занятие, а нурсийца уважали не только голодранцы на Форуме, но и авторитеты преступного мира, с которыми он смог найти общий язык в дни всеобщего хаоса, охватившего Город. Так Серторий сделался начальником Лидона.

Марианцы приступили к наведению порядка. Претор Марк Марий Гратидиан, родственник покойного вождя, пытаясь восстановить пошатнувшуюся поддержку масс, издал эдикт, устанавливающий твердый курс денария. Деньги снова начали чеканить только из серебра, "плохие" изымались из обращения, заменяясь "хорошими".

Государственные служащие от нового закона немало выиграли, получая жалование полновесной монетой, поэтому еще до конца претуры Гратидиана кое-где в Городе уже устанавливались его прижизненные памятники. Ростовщики бесились. Помимо эдикта о монете их благосостояние подкосил закон коллеги Цинны по консулату, Валерия Флакка, "простившего" толстосумам три четверти долгов всех граждан. Да и оставшуюся четверть позволялось уплатить не серебром, а медью. Это изрядно прибавило популярности марианцам, а тех из денежных мешков, кто еще колебался в своих политических пристрастиях, однозначно развернуло по направлению к Сулле. Тайно, разумеется.

Борьба с фальшивомонетчиками закипела с новой силой, превратилась в настоящую войну. Нырнув в работу, как в омут, Лидон ловил себе преступников и почти не обращал внимание на политическую обстановку в государстве, которое продолжало потряхивать мелкой дрожью от неразрешенных противоречий между группировками и страха, внушаемого вестями о победах Суллы на востоке.

"Что же будет, когда он вернется?"

Марианцы так и не завоевали достаточного авторитета в народе, а военные таланты их лидеров оставляли желать лучшего. Единственным достойным и опытным командиром в их лагере был Серторий. Он уверял, что сможет дать отпор Сулле и хотел для себя большей власти, за это его задвинули в тень, а потом и вовсе отправили наместником в Испанию.

Сулла, тем временем, победоносно завершил войну, заключил с понтийским царем мир, и вернулся в Италию, сразу дав понять, что намерен всем воздать сполна. С ним были проверенные в деле, набравшие огромный опыт легионы. Марианцы смогли собрать армию куда больше, чем у Суллы, но воевала она бестолково.

Гражданская война длилась почти год и завершилась в прошлые ноябрьские календы^[10] напряженной и чрезвычайно кровавой битвой у Коллинских ворот Рима, в которой Сулла, не без труда одолел марианцев и их союзников, грозных самнитов, став единоличным правителем Республики.

[10] 1 ноября 82 года до н.э.

Все вожди марианцев были уничтожены, за исключением Сертория, который, находясь в Испании, активно готовился к продолжению войны, искал союзников, набирал армию и строил флот.

Тем временем в Риме Сулла "наводил порядок". Его сторонники вырезали марианцев, где только могли до них дотянуться. Нередко убивали даже тех людей, кто никогда прежде не выступал против сулланцев. Просто появился удобный повод завладеть чужим имуществом. Дабы "упорядочить" террор, победитель издал проскрипционные списки, куда включил людей, которых требовалось предать смерти "для благополучия государства". Все эти несчастные были объявлены вне закона. Под страхом смерти никто не мог предоставлять им убежища. На Форуме опять, как в дни марианского террора выставляли отрезанные головы, а тела сбрасывали в Тибр.

Сертория тоже включили в проскрипции. Несмотря на удаленность Испании, никто не собирался оставлять проконсула в покое. Эта провинция была для Рима слишком важна. В конце зимы Пиренеи перешла двадцатитысячная армия, командовать которой Сулла поставил Гая Анния Луска. Ему было предписано изгнать Сертория и занять его место.

Тогда и произошли в жизни Лидона крупные изменения. Луск предложил своему клиенту последовать за ним в качестве корникулария. Лидон, человек невоенный, был нужен Гаю Аннию для присмотра за квестором, который ведал чеканкой монеты. Луск подозревал, что тот нечист на руку, а кто, как не Лидон мог бы преуспеть в разоблачении мошенника? Тиберий тут был почти в родной стихии. Опять же, он хорошо знал Сертория, что было для Луска неплохим подспорьем.

Однако вскоре Тиберий пожалел, что согласился на предложение патрона. Поначалу Луск долго топтался у подножия Пиреней, удобные проходы в которых успешно обороняли серторианцы. Ворота в Испанию для Гая Анния открыло предательство. Противник прекратил сопротивление и бежал. Лидон в военные дела не лез, он погрузился в непривычную для себя легионную канцелярскую рутину, которая невероятно его утомляла. Он жаждал какого-нибудь интересного дела, но все больше вникая в доставшееся хозяйство, понимал, что его засасывает папирусно-чернильное болото. Квестор с деньгами не мухлевал. Возможно, еще не набрался наглости. Тиберию было скучно, а потому загадка, привезенная Титом Варием, вышла для него глотком свежего воздуха.

Лагерь под Тарраконом был заполнен едва на четверть. Один легион в полном составе двигался на Новый Карфаген, когорты второго Луск разбросал по гарнизонам и флотским отрядам. Из начальников на месте было лишь двое трибунов, еще совсем мальчишек, неопытных в военном деле, а так же самый старший из центурионов -- примипил^[11]. Дециан имел ранг первого гастата^[12] первой когорты, и до высшего солдатского звания ему оставалась пара шагов. Опытом он обладал большим, ему доверяли, и после краткого доклада примипилу, Тит Варий получил указание заниматься пленными лично до прибытия командующего.

[11] Центурионы легиона не были равноправны. В их иерархии старше был тот, у кого номер когорты и центурии в ней был меньше. Примипил, командир первой центурии, первой когорты, в некоторых случаях командовал и всем легионом.

[12] Несмотря на то, что в результате реформы Гая Мария легионеры больше не делились на гастатов, принципов и триариев, эти термины сохранились в названиях рангов центурионов.

Наутро он поинтересовался у Тиберия, кого следует привести на допрос первым.

-- Афинянина? Или фракийца?

-- Нет, -- покачал головой Лидон, -- ты их видел? Один будет упорно молчать, а другой нести всякую чушь. С ними позже, сначала побеседуем с мелочью.

Центурион кивнул и отправился к деревянной клетке, где сидели пленные. Второй такой в лагере пока не было и вожака с фракийцем, выполняя распоряжения Лидона, Тит Варий оставил снаружи. Квинту стянули веревкой ноги, а руки, заведя за спину, привязали к колесу обозной телеги, на которой перевозили инструменты и сопутствующий скарб для легионных оружейных мастерских. Аристида тоже привязали к колесу, только с другой стороны. Приставили часового, чтобы не позволял пленным разговаривать друг с другом.

Так оба и провели ночь, сидя на голой земле, стуча зубами, ибо, хотя ветер стих к наступлению темноты, но погода все равно стояла не летняя.

Подойдя к клетке, центурион осмотрел "подопечных" и выбрал.

-- Этого.

Двое легионеров открыли засов и вошли внутрь, подхватив под руки одного из сидельцев, внешности непримечательной.

-- А? Чего? -- выпучил глаза пленник.

-- Пошли-ка, -- сказал центурион по-гречески.

 Тот сразу заверещал:

-- Нет, не меня! Я ничего не сделал! Отпустите! Не хочу, не хочу, нет!

Товарищи смотрели на него исподлобья, а он упирался изо всех сил, цеплялся за клетку.

-- Отпустите!

-- Да чего ты орешь? -- рявкнул центурион, -- тебя еще не вешают.

Тот дергался и все норовил оглянуться, вращая выпученными глазами.

-- Гундосый, спаси меня!

-- Щас, он тя спасет! -- заржал один из легионеров.

У пирата подломились колени, он повис у солдат на руках и вдруг во все горло заорал песню, нещадно перевирая мотив:

-- А-а кто тебя высек нещадна-а? И гола-а-ю выгнал из дома-а-а...

-- Давай, шевели задницей! -- хохотнул Дециан, отвесив пирату пинка.

-...а дверь запира-ай на засов, а чтоб не попасться опя-а-ать...

Когда пирата втащили в преторий, он перестал орать и только отбивал частую дробь зубами.

-- Как зовут? -- спросил его Лидон.

Он, как и Дециан, не стал проверять, знают ли пираты латынь, обратился на греческом.

-- А? -- чуть повернул голову тот, скосив глаза.

-- Я неясно выразился?

-- Ясно, ясно, -- закивал пират, -- все как есть скажу, только не убивайте. Все скажу.

-- Как зовут? -- повторил вопрос Лидон.

-- А? -- снова переспросил пират, подавшись вперед, -- а! Да. Зовут. Зовут Койоном.

-- Откуда родом?

-- Не знаю, добрый господин. Отовсюду, помаленьку. Где солнышко светит, там и свой.

-- Киликиец? Критянин?

-- Да не, какой критянин? Из Киликии, да. То есть, нет. Сам-то буду с Эвбеи, но когда в первый раз в Милете очутился, там меня...

Лидон поморщился.

-- Откуда и куда вы шли?

-- Чего?

-- Тит, -- повернулся Лидон к центуриону, -- сломай-ка ему палец, для начала.

-- Я все скажу! -- заорал пират, -- все скажу... Мы из Массалии.

-- Из Массилии?

Римляне произносили название этой древней эллинской колонии, основанной близ устья реки Родан, немного на свой лад.

-- Да-да. Шли из Нового Карфагена домой. Везли свинец в слитках.

-- Слышь, весло, ты ври, да не завирайся, -- прогремел прямо в ухо Койону Дециан, -- на вашем корыте не нашлось ничего ценного.

-- Так в шторм попали, -- заторопился тот, -- качало, будь здоров. Думали, потонем. С перегрузом шли. А он же, свинец, то есть, страсть, какой тяжелый. Все за борт выкинули. Ужасть, какие убытки.

Звучало это правдоподобно. Под Новым Карфагеном действительно имелись рудники, где добывали серебро и свинец, а один маленький островок недалеко от города даже называли Плумбарией, "Островом свинца".

-- Жадность, значит, едва не сгубила? А чего деру дали?

-- Испугались. Думали -- пираты...

-- Ты что, дурень, римских кораблей никогда не видел в своей Массилии? -- скептически хмыкнул Дециан.

-- Да кто вас разберет? -- заныл Койон, -- такие времена, лучше перебдеть.

-- Как купца вашего зовут? -- задал следующий вопрос Лидон.

-- Как зовут? -- переспросил Койон.

-- Ты что, забыл? -- прищурился корникуларий.

-- А, не... Не забыл, конечно. Эномай его зовут.

Тиберий посмотрел на Дециана. Тот поджал губы и дернул щекой.

-- Догадываешься, что мы сейчас любого из твоих товарищей сюда выдернем и он нам другое скажет? За вранье, знаешь, что с тобой будет?

-- Да как другое-то? -- заскулил Койон, -- как другое? То же самое скажет!

-- Проверим. Теперь поведай-ка, что это за гемиолия держалась рядом с вами?

-- Не знаю. Боги свидетели, понятия не имею.

Дециан кивнул легионерам, и те вытянули руку Койона вперед, заставив растопырить пальцы.

-- Да не знаю я! Шторм был, в море отнесло, а как успокоилось, видим, еще судно рядом! Сначала пересрались, думаем, киликийцы это, хана нам. Но они не стали нападать. Тоже к берегу гребли. А-а! Пустите!

-- Отпусти его, Тит, -- скомандовал Лидон, -- скажи своим молодцам, пусть пока всыплют лекарства для памяти. Только не переусердствуйте. И давай следующего.

Вопящего Койона уволокли. Центурион снова сходил до клетки. Осмотрел кандидатов.

-- Теперь -- Гундосый.

-- Гундосый, выходи, -- подтолкнул легионер в спину пирата со сломанным носом.

Тот не орал, не метался, ответил на все вопросы, вот только ни Лидон, ни Дециан не слова не поняли. Его тоже пришлось отправить для экзекуции к "вспоминателю", хотя это вряд ли могло добавить понятности речи.

Следующие двое повторили версию Койона.

Лидон к молчанию подследственных привык и сохранял невозмутимость, но Дециан давно уже потерял терпение, орал и брызгал слюной.

-- Успели сговориться!

-- Разумеется, -- спокойно согласился Лидон, -- сколько часов ты за ними гнался? У них была уйма времени придумать легенду. Если они все будут твердить одно и то же, и не найдем никакой зацепки, придется отпустить.

-- Как отпустить?! Да у них на рожах написано, что это разбойные!

-- Закон есть закон, Тит. У нас пока нет доказательств того, что это пираты. Давай следующего.

-- Если ты согласен, что сговорились, зачем же продолжать допрос? -- удивленно спросил Дециан, -- ведь будут твердить одно и то же.

-- Тит, я тебя не учу, как людьми командовать? Вот и ты не лезь в мою работу. Давай следующего.

Следующий не сказал ничего нового.

-- Зараза... -- в сердцах бросил Дециан, -- не понимаю... Только время зря теряем.

Лидон пропустил его слова мимо ушей. Поинтересовался:

-- "Обработанные" не меняют показания?

-- Нет, это орково семя твердит одно и то же.

Ввели очередного "пирата".

-- Как зовут? -- еще даже не поглядев на него, спросил Лидон.

-- Дракил, -- ответил тот, выдержав небольшую паузу.

-- Откуда?

-- Из Массалии.

-- Куда шли?

-- Домой возвращались.

Лидон еле заметно напрягся, чуть подался вперед.

-- Что везли?

-- Свинец в слитках.

-- А на гемиолии тоже свинец?

-- На какой гемиолии?

Лидон пробарабанил пальцами по столешнице, посмотрел на Дециана, тот поднял глаза вверх, всем своим видом показывая, как ему надоела эта бессмысленная процедура.

-- Хочешь сказать, первый раз ее видел?

-- Ага, -- не моргнув глазом, ответил Дракил, -- первый.

Лидон откинулся на спинку кресла, оперся руками о подлокотники и сложил пальцы в замок. Взглянул на центуриона, прищурившись, словно улыбался одними глазами. Потом снова посмотрел на допрашиваемого.

-- Так... Эллин, значит. Из Массалии. Там и родился?

-- Да.

Лидон некоторое время молчал, разглядывая Дракила и водя кончиком языка по верхним зубам. Тот нервно косился по сторонам. Наконец, Тиберий сказал:

-- Критянин Эпименид утверждал, что все критяне -- лжецы. Врешь ты все, сдали тебя дружки с потрохами. Придется тебя повесить, как пирата. Дурак ты, не ту сторону выбрал. Зря от Ласфена сбежал, не вляпался бы сейчас в дерьмо по уши.

-- Не сбегал я! -- вспыхнул Дракил, -- я, наоборот, с самого начала предлагал им...

Он осекся.

-- Что предлагал? -- заулыбался Лидон, -- к Ласфену присоединиться? Это правильно. Ласфен ныне -- друг римского народа. Видишь, критянин, пират пирату рознь. А что твои дружки тебя не послушали?

Дециан недоуменно переводил взгляд с Тиберия на Дракила. Он, разумеется, знал, кто такой Ласфен Волк. Еще бы не знать.

Ласфен прославился, как один из наиболее известных в восточной части Срединного моря пиратских вождей. Ему подчинялось несколько десятков кораблей, несших знамя -- черная обоюдоострая секира-лабрис на белом фоне. На своем родном Крите Ласфен практически всевластен, несмотря на то, что остров формально поделен между несколькими мелкими царьками и олигархами. Но все они всецело зависели от Волка.

Уже в глубокой древности Крит стал одним из двух центров пиратской вольницы. Вторым был Пиратский берег в Киликии. В недавней войне римлян с Митридатом киликийцы поддержали понтийского царя, а Волк присоединился к Луцию Лукуллу, коего Сулла в самый разгар боевых действий, в неблагоприятное время для мореплавания, зимой, послал собирать флот союзников. Он тогда осаждал Афины и, не имея кораблей, не мог воспрепятствовать подвозу морем к запертому в городе стратегу Архелаю припасов и подкреплений. Лукулл с задачей блестяще справился, заключив союз с Египтом и Критом, которые передали под его начало несколько десятков кораблей, причем выступление Ласфена на стороне римлян изрядно раскололо пиратское братство.

Но как Лидон узнал, что пират имеет какое-то отношение к Ласфену? С чего он взял, что этот разбойник -- критянин?

-- Как ты... -- начал было Дециан, обращаясь к следователю, но тот сделал резкое движение ладонью, дескать -- заткнись.

-- Потом, Тит. Все потом.

Дракил стоял, ни жив, ни мертв, глаза в землю. Прошептал:

-- С-суки... Подлые твари...

-- Это ты о нас, или о приятелях своих? -- поинтересовался Лидон.

Пират вскинул голову и со злобой бросил:

-- Я один висеть на кресте не буду!

-- Конечно, один не будешь, -- кивнул Лидон, -- а может даже совсем. Если станешь правду говорить. Ну, так как? Ложно утверждение Эпименида или истинно? Проверим?

Дракил смотрел на пальцы Лидона, все еще сложенные в замок.

-- Чего ты хочешь знать?

-- Все. Кто вы такие? Куда и откуда шли?

-- Ты же... тебе же все рассказали уже.

-- Я всем даю возможность меня разочаровать. Будешь говорить правду, избежишь креста. Нет -- пеняй на себя. Понятно излагаю?

Дракил кивнул.

-- Хорошо. Главный кто у вас?

-- Эвдор... Гнида...

Лидон поднял бровь, но эту тему пока не стал развивать, спросил другое:

-- Он на гемиолии сбежал?

Дракил кивнул.

-- А на акате, значит, заправлял Эномай?

Пират поднял глаза и как-то странно посмотрел на следователя:

-- Это ведь он меня заложил? Ублюдок...

-- Куда вы шли? -- проигнорировал его слова Лидон.

-- Не знаю, -- буркнул Дракил, -- Мышелов вообще никогда не распространялся о своих планах. Только с Пьяницей шептался. Да еще с фракийцем один раз. Тогда, в Остии... А всех остальных подлых говноедов такое устраивало. Говорил я им -- заведет он нас прямиком в могилу. Сто раз говорил. Не слушали. Тупые бараны...

Так. Мышелов, надо полагать, прозвище этого самого Эвдора. Уточнять не следует, чтобы не спугнуть. Пираты, стало быть, вождю верят безоговорочно. Удачлив? Или другая причина? А Эномай и Спартак, значит, к нему приближены. О чем-то сговаривались в Остии. Хорошо. Дальше.

-- Откуда шли?

-- С Питиусы, -- ответил пират.

-- Зачем туда ходили?

-- Не знаю. Эвдор сказал, вот и пошли. Никто не спрашивал, зачем. Как всегда. Мышелов еще осенью сказал, что пойдем в Испанию. Я, конечно, поинтересовался, что мы там забыли, а он, как обычно, только поулыбался, сука...

-- Прямо любовь у вас, как я погляжу, -- улыбнулся Тиберий.

-- С Серторием встречались? -- не выдержал Дециан и влез в допрос.

Лидон недовольно поморщился, но кивнул Дракилу.

-- Отвечай.

-- Да. С Серторием.

-- О чем говорили?

-- Не знаю. Эвдор с Аристидом к нему ходили. И фракиец еще.

Аристид? Кто такой Аристид? Лидон взял в руки стило, лежавшее на столе, и написал имя на раскрытой вощеной табличке.

-- А вспомни-ка, Дракил, когда именно Эвдор объявил о своем решении идти в Испанию?

Пират шмыгнул носом, ответил не сразу.

-- Не помнишь?

-- Почему? Помню. Это было на другой день, после того, как Сулла Рим взял. Мы в Остии стояли.

-- Хорошо. На память, смотрю, не жалуешься, -- одобрительно сказал Лидон.

-- Не жалуюсь, -- глядя исподлобья, буркнул пират.

-- Злопамятен? Ну-ну, -- усмехнулся Тиберий, -- а скажи-ка тогда, не запомнил ли ты, с чего вдруг Эвдор принял такое решение? Может, что необычного в тот день произошло?

-- Необычного? Да там кругом одно сплошное необычное. Римляне друг друга режут, на всю Италию шум стоит. Необычного... Ну, разве что, Мышелов с фракийцем в тот день шептался. Все с Пьяницей прежде, а с этим впервые. Кроме, разве, того дня, когда фракиец к нам прибился.

-- А что, прежде они вообще не разговаривали?

-- Почему? Разговаривали. По слову в день. А тут чего-то долго обсуждали. Отсели в одной портовой таберне в сторонку, и давай языками чесать.

-- Обычно Спартак неразговорчив?

-- Да. Особняком держался. Молчал все время. Нелюдимый. Подшутить как-то пытались над ним, так он Койона едва не зашиб. Не понимает шуток.

-- Бьется крепко? -- спросил Дециан.

-- Не слабак, -- ответил Дракил.

-- Эвдор как-то возвышал его?

-- Да нет. Нельзя такого сказать. Вот Пьяницу -- да, а этого -- нет. Такой же он был, как мы все. В драке не последний, но не более того. Я потому тогда и удивился.

-- Ты сказал, что он к вам прибился, -- сказал Лидон, -- давно?

-- Да где-то года два.

-- А ты сколько лет с Эвдором?

-- Пять-шесть. Не помню. Не считал.

Тиберий встал из-за стола, прошелся взад-вперед, заложив руки за спину.

Так. Этот Эвдор решил зачем-то встретиться с Серторием после того, как поговорил с фракийцем, рядовым, ничем не выделяющимся пиратом. И произошло это на следующий день после Коллинской битвы, когда разбойные стояли в Остии. Пираты в трех шагах от Рима. Спокойненько так торчат, вероятно, даже зимуют, ибо в ноябрьские календы редко кто отваживается выходить в море. И никто их не хватает, не предает казни. Интересно.

Эвдор владел двумя кораблями, причем довольно небольшими. Не десятками, как критянин Ласфен, киликиец Эргин Мономах или Гераклеон-вифинец, по прозвищу Уголек. И уж точно он никто и звать никак в сравнении с Зеникетом, некоронованным царем Пиратского берега (по слухам, даже богом, сидящим на горе Феникунт, Ликийский Олимп, откуда, по рассказам моряков, все море до самого Кипра, как на ладони). Все эти имена на слуху повсеместно, даже в Риме. А кто такой Эвдор? Тиберий прежде этого имени не слышал. Но именно этот человек зачем-то рвется к Серторию. Пока одни загадки. Пока.

-- Значит, встретился Эвдор с Серторием, переговорил о чем-то, и отправился восвояси, опять не сказав, куда именно? -- спросил Тиберий.

-- Примерно так, -- буркнул Дракил.

-- Примерно?

-- Ну, мы в море все вместе вышли, вместе с Серторием, когда римские корабли возле Питиусы заметили. Эвдор, ничего не сказал, куда идем, но, похоже, еще хотел с Серторием какое-то время остаться. Шторм налетел. Мы едва "Актеон" не потеряли, а уж попутчиков наших и вовсе след простыл. Искать не стали.

-- Куда Серторий собирался идти? -- снова влез Дециан.

-- Оставь, Тит, -- отмахнулся Лидон, -- он все равно этого не знает.

Он приставил к столу складной табурет-селлу.

-- Садись.

Дракил послушно сел. С неестественно прямой спиной, словно оглоблю проглотил. Тиберий вернулся в свое кресло, наклонился над столом, опершись локтями, и сказал:

-- А расскажи-ка мне, Дракил, про Эвдора.

-- Что рассказать?

-- Все, что ты о нем знаешь.

-- Это долго, -- предупредил пират.

-- Ничего. У нас много времени.

Дракил некоторое время помялся, потом все же заговорил.

-- Где-то шесть лет назад у меня был собственный корабль. Я, правда, ходил под Ласфеном, ну так всякий из Братства имеет над собой кого-то. У тех же киликийцев самый могучий -- Эргин, да и то он подчиняется Зеникету.

-- Не можете, псы, без вожака? -- усмехнулся Дециан.

-- Не отвлекайся, -- сказал следователь, а на Тита Вария посмотрел неодобрительно.

-- Я бы не отказался без вожака пожить, своим умом, -- буркнул пират, -- только, чтобы не как в тот раз...

-- А что тогда случилось? -- поинтересовался Лидон.

Видно было, что пирату не хочется отвечать на этот вопрос, но следователь проявил настойчивость и Дракил пробормотал:

-- Грабанули одно богатое поместье в Аттике. На трех кораблях пришли, с дружками. Дружки смылись вовремя, а я решил еще поживиться в округе.

-- И как? Удачно? -- предвидя ответ, съехидничал Тиберий.

-- Столько серебра поимел, сколько в жизни не видывал. Целый рудник...

-- Понятно. Сгубила жадность абдерита^[13]. В Лаврийские рудники попал?

[13] Абдерит -- уроженец города Абдеры во Фракии. Этим словом греки называли простаков.

-- Да.

Тит Варий скептически хмыкнул.

Лаврийские горы с давних времен были одним из главных источников дохода афинского государства. Словно старый дуб, изъеденный жуком-древоточцем, они были вдоль и поперек прорезаны десятками, сотнями шахт и штолен глубиной до девяноста локтей.

Здесь трудились тысячи рабов. Пойманные пираты, разбойники, тысячи самых опасных, сосланных на эту каторгу за непокорство, побеги, бунты, убийства хозяев. Тысячи просто ни на что не годных, кроме тяжелой физической работы. Сюда редко попадали мастеровые рабы. Даже во времена войн, когда цены на рабов падали, мастер ценился слишком высоко, чтобы гробить его в рудниках. Разве что он был слишком строптив.

По четырнадцать-шестнадцать часов долбили рабы на глубине камень, в плетеных корзинах поднимали наверх богатую свинцом руду, где перемалывали ее в мелкое крошево. Превращенную в песок породу промывали в воде, отделяя свинец и крупицы серебра от бесполезной породы. Свинца в Лаврионе добывалось почти в сто раз больше, чем серебра, но того, что было, в течении уже нескольких веков с лихвой хватало Афинам на новые триеры, храмы, портики, новых воинов и новых рабов, что заменяли "износившихся". А изнашивались люди здесь быстро. Очень быстро. В шахте крепкий мужчина мог протянуть самое большее полгода. После чего превращался в дряхлую, еле держащуюся на ногах, развалину. Те, что работали наверху, крутили огромные дробящие жернова или промывали породу, жили несколько дольше, но ненамного. Редко, кто выдерживал более года. А потом начинался кровавый кашель, выворачивающий нутро наизнанку. И старший надсмотрщик отдавал подчиненным команду -- заменить раба.

Афины давно уже потеряли свою независимость, но рудники продолжали исправно функционировать, формально все еще являясь собственностью афинской олигархии. Туда по-прежнему отправляли попавшихся пиратов.

Недоверчивый взгляд Дециана имел прочные основания. Из Лавриона не возвращались. Рудники стерегли множество надсмотрщиков. Любые беспорядки, попытки бунта молниеносно и очень кроваво пресекались. За всю историю существования рудников случилось несколько восстаний, но все они были подавлены. Афины ревностно охраняли одно из самых ценных своих владений. Лишь единицам удалось бежать, да и то, рассказы об успешных побегах сродни мифам. Они грели душу надеждой, но были не более чем сказкой. Слишком красноречивы гниющие на крестах трупы "удачливых" беглецов, сумевших выбраться из рудников, но лишь краткий миг дышавших ветром свободы. Ни один не покинул пределы Аттики, даже не добрался до Афин.

-- И как ты умудрился сбежать оттуда?

-- Я совсем немного успел поработать в верхних мастерских, не успел еще надышаться пылью и кровью не харкал. А тут случилась заваруха. Сулла напал на рудники, правда, мы тогда этого еще не знали...

В начале Митридатовой войны афинская олигархия, возглавляемая стратегом Аристионом, соблазнилась деньгами и посулами понтийского царя и переметнулась на его сторону. Ответ римлян, занятых внутренними делами несколько задержался, но все же последовал. Армия Суллы высадилась в Греции и двинулась в Аттику. Для обороны Афин Митридат прислал своего стратега Архелая с войсками и флотом.

Сулла не смог овладеть городом штурмом с налета, и приступил к осаде. Четыреста лет назад, после победы над персами, были построены Длинные стены, соединявшие Афины с портом Пиреем. Впоследствии, в Пелопоннесскую войну, войны диадохов, эти стены несколько раз разрушались и возводились вновь. Сейчас их не было, что позволило Сулле без труда окружить Афины и отрезать Пирей. Войско Архелая, рассеченное на две части, сражалось храбро и римлянам никак не удавалось взять ни город, ни порт. Особенно неудачно продвигалась осада Пирея, поскольку флота Сулла не имел, а Митридат морем постоянно перебрасывал Архелаю подкрепления и припасы.

Пирей ни в чем не имел нужды, а в Афинах, до которых рукой подать, начинался голод.

Римлянам не хватало дерева для строительства осадных машин, тогда Сулла приказал вырубить священные рощи Академии и Ликея. Нужен был флот -- Сулла послал Луция Лукулла к союзникам Рима, в Египет, на Родос. Оба союзника независимы, требовать с них что-либо невозможно, а просить, явившись с пустыми руками, бессмысленно. Денег у Суллы не было и чтобы их достать, римляне разграбили храм Аполлона в Дельфах. А так же наведались в Лаврийские рудники.

В Лаврионе скопилось довольно много серебра, которое афиняне не успели вывезти в более надежные места. Стражи в рудниках всегда было много, но легионерам Суллы она не доставила больших затруднений. К начавшейся драке сразу же присоединились рабы из тех, что работали на поверхности. Всего их было около трех тысяч, но они не имели оружия, многие истощены. К тому же римляне вовсе не собирались никого освобождать, они стремились лишь забрать то серебро, которое рабочие уже успели превратить в слитки. Поэтому бежать удалось лишь сотне каторжников.

-- Из этого числа мало кто остался. Мне и еще девяти бедолагам повезло, -- сказал Дракил и, подумав, добавил, -- в тот раз повезло.

-- Продолжай.

-- Среди нас по большей части была мелкая рыбешка. Только Эвдор и я прежде ходили на своих кораблях. Как он загремел в рудники, я до сих пор не знаю. Я с ним до этого не был знаком.

-- Ты начал набиваться в вожаки ватаги, но Эвдор тебя отодвинул? -- предположил Лидон.

-- Да, вроде того... Скользкая он сволочь. В любую щель без масла пролезет. Как-то он незаметно меня обошел...

-- Что дальше было?

-- Дальше? Дальше пришла зима и завалила всю Аттику трупами...

Аттика напоминала выжженную пустыню и из нее следовало выбираться побыстрее. Повсюду рыскали отряды римлян, совершали вылазки понтийцы и афиняне. Пираты смогли добраться до побережья и прятались в разоренном и обезлюдевшем рыбачьем поселке. Им посчастливилось найти относительно целое рыбацкое суденышко, но выйти в море нельзя, нужно ждать весны.

К весне защитники Афин совсем ослабели от голода, и в пятнадцатый день месяца антестериона, а по римскому счету в мартовские календы, в полночь, легионы Суллы, разрушив часть стены между Священными и Пирейскими воротами, ворвались в город. Началась резня. Аристион продержался еще несколько дней на Акрополе, но все же был взят в плен. Его казнили вместе со всеми гражданами, занимавшими какие-либо государственные должности.

Афины пали. Не видя больше смысла защищать Пирей, Архелай со всем войском отплыл в Беотию. Залив кровью Афины, Сулла сразу же выступил за ним вслед.

Аттика совсем обезлюдела. Через месяц, дождавшись ровной погоды, горстка беглых пиратов наконец вышла в море.

-- На дырявом корыте, которое нам досталось, мы два месяца ползли от острова к острову. Чуть не на каждом вынужденно задерживались, чтобы добыть жратвы. В конце концов, добрались до Родоса.

-- Это и была цель?

-- Да.

-- Почему именно Родос? Насколько я знаю, там вашего брата крепко не жалуют.

-- Эвдор туда рвался. Знакомства там у него нужные были. Не обманул, именно на Родосе мы и встали на ноги.

Из пирата Лидон вытряс немало интересного, хотя причитаний о том, что критянина покарали боги, вынудив связаться с дураками, которые не видят дальше собственного носа, выслушал куда больше.

Следователь потребовал, чтобы критянин дал словесный портрет Эвдора. Тот описал вождя, как человека высокого, широкоплечего, предпочитающего по возможности брить лицо и голову. Лидона заинтересовала одна деталь -- по словам Дракила у Эвдора было открытое дружелюбное лицо, располагающее к приятному общению (критянин описал его в более крепких выражениях). Казалось, что стоит ему скорчить страшную рожу, этим он не напугает даже маленьких детей. Этакий добродушный здоровяк.

-- Но внутри-то он гнилая циничная сволочь, -- добавил критянин.

Такая характеристика из уст пирата вызвала улыбку не только у следователя, но даже у мрачного центуриона.

На главные вопросы ответов пока не было. Дракил понятия не имел, с кем за время их приключений встречался Эвдор и о чем говорил с этими людьми.

-- Самое паршивое, что всех все устраивало, -- вздыхал критянин, -- он нам сует кота в мешке, а эти дурни и рады.

-- И никто кроме тебя не возмущался?

-- Нет. Да и с чего бы? Ублюдок удачлив. Кому какое дело, что он там проворачивает, главное -- пришли на Родос с голой задницей, а ушли на своем корабле, и с деньгами. Как он и обещал.

К полудню у Дракила уже заплетался язык, да и Тит Варий взбунтовался, что мол, с самого утра сидим тут, не жравши.

-- Легионеры... -- улыбнулся Лидон, -- война войной, а обед по распорядку.

-- Тиберий, хватит, -- взмолился Дециан, громко урчащий живот которого уже перекрывал сбивчивую речь критянина, -- охота тебе выслушивать эту бессмысленную болтовню? Даже мне уже давно понятно, что он ничего важного не скажет. Или не знает, или скрывает. А от последнего есть лекарство получше слов. Чего ты добьешься, переливая из пустого в порожнее это пиратское житье-бытье, кого там обманули, да кого ограбили?

-- Ладно, прервемся, -- сжалился Лидон, -- действительно, хватит пока, а то остальные заметят, что мы чего-то долго беседуем и расколют раньше времени нашего разговорчивого критянина.

-- Может тогда его отдельно? -- спросил Дециан, -- чтобы не удавили по-тихому.

Лидон подумал, прикусив верхнюю губу, отрицательно покачал головой.

-- Нет. По уму бы надо каждого отдельно содержать, да негде. Фракийца с Эномаем отсадили, а эти пусть сидят все вместе, чтобы не выделялись. А ты следи, чтобы не удавили.

Он посмотрел на Дракила и сказал:

-- Я с тобой еще не закончил. Надеюсь, ты понимаешь, что не следует болтать о том, что рассказал нам?

-- Не дурак, -- буркнул критянин.

-- Это хорошо. Только вот в твоих интересах не только про себя помалкивать. Выяснять у своих, кто тебя сдал, тоже не следует. Попытаешься -- испортишь нам работу. И тогда тебя ничто не спасет. Понял?

Дракил кивнул.

-- Тит, всыпь ему палок.

-- За что?! -- возопил критянин, -- я же ничего не скрываю!

-- Чтоб от остальных не отличался, -- ответил Лидон, -- всех били, а тебя нет. Это подозрительно. Терпи, если хочешь креста избежать. Или иного способа смертоубийства.

Дракила увели. Когда следователь с центурионом остались одни, Тит Варий задал давно мучивший его вопрос:

-- Как ты узнал, что он критянин?

Лидон устало провел ладонью по лицу.

-- Ты слышал, как он сказал -- "домой возвращались"?

-- Как? Нормально сказал.

-- Нет. Не нормально. Он слово "домой" произнес -- "фойкой", вместо "ойкой".

-- И что?

-- А то, что так в Пелопоннесе говорят. И еще критяне. Потом он сказал "пратос", вместо "протос", "первый". Он -- уроженец Пелопоннеса или критянин^[14].

[14] Таковы особенности произношения в дорийском диалекте.

Дециан только губы скривил в восхищении и головой покачал.

-- А про Ласфена откуда узнал?

-- Ниоткуда, -- ответил Лидон.

-- А как тогда... -- опешил Дециан, -- так ты... Ну ты даешь, Тиберий.

-- Слышал пословицу: "Обманул критянин критянина?" -- усмехнулся Лидон, -- к собеседнику следует относиться с большим вниманием. Будешь следовать этому правилу, зачастую подследственного даже не придется бить. Нет мелочей в моей работе.

-- Да я бы в жисть не распознал эти самые фойки.

-- Видишь, как полезно изучать языки и вообще, все время узнавать что-то новое? Вот я прежде с пиратами дел не имел, и не собирался, но разные рассказы о них мимо ушей никогда не пропускал. Пригодилось.

2

Письмо доставили еще утром и старый вилик-домоправитель Дион, неспешной шаркающей походкой, которой он передвигался последние лет двадцать, отнес свиток в таблиний. Гонец ничего не сказал о важности и срочности послания, поэтому и беспокоить хозяина без нужды домоправитель не стал. Привычки главы семейства всем в этом доме хорошо известны: до полудня отец никогда не появлялся в своем рабочем кабинете, строго соблюдая этот обычай даже сейчас, в конце зимы, когда в горах еще лежал снег и полевых работ не велось. Домочадцы давно привыкли к этому и никто, даже старшие сыновья, которым уже за тридцать, не посмели беспокоить отца любопытством. Каждому овощу -- свой срок.

В тот день отец находил тысячу причин, чтобы не появляться дома. Подолгу задержался в кузне, с несвойственной резкостью отчитал Стакира за какую-то не стоящую выеденного яйца мелочь, ругался с поварами на кухне. Всюду ему было не мило, не хорошо, а особенное раздражение почему-то вызвала занавеска, загораживающая вход в таблиний. Старая, выцветшая, давно пора было сменить, не позориться перед нечастыми гостями. Но ведь он лично повесил ее, тридцать лет назад вступив во владение домом после смерти отца. Повесил, как знак, что он теперь здесь хозяин. Ее стирали, выколачивали пыль, но не меняли. И вот теперь она, словно черта невозвращения, отталкивала его, не позволяя переступить порог таблиния. Сделай это -- и мир изменится навсегда, пути назад не будет. Бестолковая тряпка, она воплотила в себе все его страхи, тяжелые думы.

Старик безуспешно пытался найти себе занятие. Оттягивал неизбежное, словно уже знал что-то такое, неведомое еще никому в доме и это знание жгло его душу. Будто дата его собственной смерти значилась в том письме. Как глубоко он ошибся бы, предположив, что никто не видит его состояния, не понимает, что происходит. Но нет, он никогда не оскорбит их, своих сыновей, свою жену и даже домашних рабов, неотделимых от членов семьи, отказав им в той проницательности, какой славится сам, какой пропитан каждый закуток немногословного дома.

-- Тебе, Квинт, -- прозвучало из-за занавески.

Отец не мог знать, что младший сын стоит здесь, в трех шагах, приблизившись совершенно бесшумно, ожидая приглашения войти. Не мог, но знал. Так же, как сам Квинт знал, кому адресовано это письмо и что в нем.

Несколько строк на воске, покрывавшем сложенную книжкой деревянную табличку, занимали едва половину одной ее стороны. Письмо не из тех, что годами хранят в семейных архивах, простое короткое послание и нечего тратить ради него папирус.

Квинт пробежал глазами строчки. Да, все так. Они решились. Теперь то же следует сделать ему. Собственно, долго думать тут нечего.

-- Я уезжаю, отец. Утром.

Старик кивнул и тяжело, словно на плечах его лежал неподъемный груз, опустился за свой письменный стол.

-- Они набрали два легиона, -- продолжил Квинт, -- Серторий пишет, что хотел бы видеть в рядах трибунов не только мальчишек, избравшихся на этот год. Он помнит меня и зовет.

-- Он пойдет сам?

-- Нет. Легионы возглавит консул.

-- Который? Не успеваю следить за ними, -- проворчал старик, -- месяц назад одни, сейчас уже другие...

-- Валерий Флакк.

-- Флакк? Он что-то стал понимать в военном деле?

-- Ему в помощь придают Гая Фимбрию.

-- Этого мясника? -- поднял бровь отец, -- ты понимаешь, куда все идет? Гражданская война!

-- Нет, -- уверенно ответил Квинт, -- мы отправляемся, чтобы предотвратить ее. Консул сместит Суллу.

-- Они полагают, что если Флакк открыто не поддерживал Мария, то Сулла ему подчинится. Это заблуждение, сын. Даже больше -- это ошибка и она может стать роковой! Ты окажешься в самом пекле, между двух огней: с одной стороны Сулла, с другой Митридат.

-- Я должен, отец, -- упрямо нагнул голову Квинт.

-- Но почему? Что тебе этот Марий?! Он -- пепел на ветру!

-- Не ради него...

-- А ради чего? -- раздался голос за спиной.

Квинт обернулся: так и есть, оба тут стоят, старшие братья, близнецы Марк и Луций.

-- Ради вас. Прошлая война обошла наш дом чудом, а теперь на пороге новая.

-- Ради нас... Красивые слова, -- пробасил Луций.

-- Я удержал тебя осенью, -- медленно проговорил отец, -- едва переборов твое упрямство. Ты так рвался под знамена своего дружка Сертория, а посмотри, чем все закончилось? Марий залил Рим кровью. Дураки плачут о десятке зарезанных консуляров, а сколько перебито простого народа? Кто-нибудь считал? Сотни! Тысячи! Это гражданская война, Квинт, она уже идет, и ты один ее не замечаешь, пытаешься "предотвратить"!

-- Серторий не виновен в тех убийствах, -- возмутился Квинт.

-- Не вали с больной головы на здоровую, -- отрезал отец, -- этот виновен, тот не виновен...

-- Что же мне делать? Сидеть подле тебя, да свиней гонять хворостиной? Кто я? Зачем я? Вот они, -- Квинт ткнул рукой в сторону близнецов, -- твои наследники. А мне куда податься?

-- Семь лет назад ты кричал мне тоже самое, -- покачал головой отец, -- так и не нашел себя?

-- Нашел. Марий тоже был безвестным провинциалом, а каких достиг высот!

-- И ты хочешь стать вторым Марием? -- спросил Марк.

-- Не важно, первым, вторым, десятым... Не быть мне скромным землепашцем. Я ступил на путь, с которого не сворачивают.

-- Стакирова наука... -- отец обхватил виски руками, словно у него раскалывалась голова.

-- Нет, -- покачал головой Луций, -- он всегда был таким. Он выбрал свою судьбу, отец, отпусти его.

-- Смог избраться в трибуны, сможешь стать и квестором, -- не сдавался старик, с рождения младшего сына состязавшийся с ним в упрямстве.

-- Через два года^[15]. Что мне делать два года, когда вокруг рушится мир?

[15] По закону Виллия (180 год до н.э.) возрастной ценз для квестора -- 27 лет.

Никто не ответил, повисло тягостное молчание. Старик вздохнул и провел ладонью по лицу. Вздрогнуло пламя свечи на столе. К чему этот разговор? Все решено уже давно. Быть может, еще при рождении малыша. Семь лет разницы с братьями, они так и не стали друзьями. Малыш всегда был... другим.

-- Иди, Квинт, поцелуй мать перед сном. А утром уезжай пораньше. Да хранят тебя лары и Юпитер, Наилучший, Величайший...

Завернутые за спину руки едва ощущались, так же, как и задница. Поначалу мысли путались, неудобная поза не способствовала сосредоточению. Он пытался придумать, как говорить со следователем, искал выход из сложившейся ситуации, но в голову поначалу лезла всякая бессмысленная чушь. Он думал, что уснуть не удастся, но верно, Морфей решил сжалиться над бедолагой, и положил ему на веки свинец. Глаза закрылись. Некоторое время он слышал беззлобную дружескую перебранку и сетование на холод пары легионеров, сидевших неподалеку, возле костра, разведенного перед палатками. Потом куда-то пропали и эти звуки.

В последнее время он спал без сновидений или мучился кошмарами. Балансируя на границе сна, еще даже не провалившись в него окончательно, он понял, что сегодня милости бога сновидений не ограничиваются спасительным забвением. Наконец-то бешеный галоп мыслей прекратился, и они потекли размеренно, как тихая река. Принесенное ею воспоминание было не из приятных, но, по крайней мере, в нем он, как наяву, увидел родных. Отца и братьев. Не хотелось пускать в мысли прощание с матерью, в горле непременно образовывался комок. А вот разговор с отцом в памяти всплывал часто. Квинт вновь и вновь заставлял себя пережить его, сам не зная, зачем. Все слова давно сказаны, изменить ничего нельзя.

В близнецах отец видел свое продолжение, они были одного поля ягоды, он понимал их, а вот с Квинтом так не получалось. Всякий раз, услышав, о чем думает младший сын, к чему стремится, отец с болью в сердце осознавал, что совершенно не знает его. А Квинт, наоборот, мысли отца словно книгу "читал". Мог легко предсказать, что тот скажет или сделает в той или иной ситуации. Он не видел, чем занимался Марк Север в тот вечер, после того, как благословил непутевого сына. Не мог видеть, но знал это наверняка, потому что, сколько бы не накопилось между ними непонимания, они, все-таки, были отцом и сыном.

Отец сидел за столом неподвижно, сгорбившись и, в одночасье, постарев на несколько лет. Потом открыл сундучок со свитками, достал один из них, накрученный на два валика с утолщениями на краях, на одном из которых вырезаны буквы DCLХVI. Развернул, придвинул к себе письменные принадлежности...

В этом сундуке хранились дневники, Марк Север отмечал в них важные события, касающиеся его семьи и всей Республики. Каждый год -- один свиток. На нижнем валике слоев десять папируса -- записки недавно перечитывались. Последняя запись гласила:

"В январские иды умер Гай Марий".

С тех пор прошел месяц. Совсем скоро месяц Марса, Новый год. Уходящий был непростым, много смертей увидел Город, когда он начался, еще больше в конце.

Квинт знал, какая запись появилась в дневнике отца последней. Всего одна строчка. Она была написана сухо, отстраненно, как и большинство событий, сохраненных для семейной истории. Но на самом деле кровоточила, словно незаживающая рана:

"В канун февральских ид Квинт уехал на войну".

Уехал, чтобы не вернуться...

В ноябре шестьсот шестьдесят шестого года от основания Города^[16], когда Гай Марий взял Рим и устроил резню, Квинту Северу исполнилось двадцать пять лет. Восемь из них он провел в армии. Его отец был римским колонистом в Самнии, всадником. Когда Квинту стукнуло семнадцать, он принял участие в выборах военных трибунов. Проиграл, ибо, обитая в сельской глуши, мало кому был известен. Тогда он заявил отцу, что все равно встанет под знамя Орла, пусть даже рядовым легионером. Печально вздохнув, Марк Север потратил довольно приличную сумму, чтобы через нескольких посредников навязать упрямого отпрыска в качестве контубернала^[17] проконсулу Титу Дидию.

[16] 87 год до н.э.

[17] Контуберналы -- юноши из знатных семейств, проходящие военную службу при штабе полководца. В более широком смысле -- легионеры, делящие одну палатку (контуберний).

Дидий воевал в Ближней Испании с кельтиберами. Там Север познакомился со своим тезкой, Квинтом Серторием. Война протекала удачно и в следующем году, уже после окончания положенного года службы молодого контубернала, проконсул получил заслуженный триумф. Отличившегося на этой войне Севера заметили, он смог, наконец, избраться в военные трибуны и продолжил службу бок о бок с Серторием. Когда началась война с италиками, они вместе с нурсийцем оказались в армии Луция Цезаря, где одним из легионов командовал их общий покровитель Тит Дидий.

Триумфатор испанской кампании погиб в одном из боев. Серторий лишился глаза (чем, кстати, немало гордился, утверждая, что знак своей доблести всегда носит с собой). Квинт избежал тяжелых ран, но для него эта война тоже не прошла бесследно. Отец поддерживал дружеские отношения со многими соседями-самнитами. Квинт хорошо помнил, как за несколько месяцев до начала войны один из них, Инстей Статилий, прислал Марку Северу бочку старого вина в подарок на праздник Конкордии. И они все вместе пили это вино в честь согласия и доброго соседства, а потом поехали к Статилию в гости. У него были самые лучшие виноградники в округе.

А уже следующей зимой сосед висел, прибитый гвоздями к воротам его же собственного дома...

-- Кто тут побывал из... наших? -- спросил Квинт солдат, глядя на истерзанное тело соседа.

-- Вроде Гай Косконий. Наверное, это его люди. Эх, не успели, вся добыча Косконию достались.

-- Не ной, -- одернул другой легионер товарища, -- это не последнее поместье. Наскребешь еще себе добра по самнитским норам.

-- Здесь не только самнитские поместья, -- напомнил Квинт, похолодев, -- в округе много римских колонистов.

-- Ну и ладно, командир, свои-то, чай, с радостью жратвой поделятся? Мы же за них кровь свою проливаем!

-- Заодно и проверим, не осамнитились ли? -- подхватили другие легионеры.

-- Как проверишь-то?

-- А по щедрости смотря!

Ужасы войны, пламя которой пылало не за тридевять земель, а на пороге родного дома навсегда отпечатались в памяти Квинта. Отец со всем семейством уехал тогда в Беневент. Виллу, каким-то чудом, не тронули, война обошла ее стороной, хотя всего в десятке миль от соседских поместий остались одни головешки.

После смерти Мария его сторонники собрали два легиона для отправки в Грецию. Ходили слухи, что консулу Валерию Флакку поручено сместить Суллу на посту командующего. Квинт, который теперь ничего не боялся сильнее гражданской войны, вцепился в эту идею, как утопающий в соломинку. То, что разговоры о смещении Суллы являются выдумкой досужих людей, Квинт, наивный двадцатипятилетний ветеран, разбиравшийся в военном искусстве куда лучше, чем в политике, не понимал.

Но Серторий, старший товарищ, объяснил другу суть происходящего.

-- Ты думаешь, что Флакк просто придет в лагерь Луция Корнелия и одним красноречием превратит его в дрессированного медведя, который на Сатурналиях веселит зевак? Ага, прямо в окружении бесконечно преданных Сулле ветеранов.

-- Значит, я единственный идиот, который верил в это?

-- Ты не идиот, просто молод и наивен. Суллу не сместить. Если он победит Митридата, он приобретет такое влияние, что курульные кресла под Цинной и его подпевалами сами собой задымятся.

-- Что же делать? -- на пренебрежительные слова Сертория в адрес прочих лидеров марианской партии Квинт не обратил внимания.

-- Победить Митридата раньше, чем это сделает Сулла. Это принизит заслуги Луция Корнелия, прибавит нам сторонников из числа тех, кто еще колеблется. Нет триумфа -- можно разговаривать. А если иначе -- он на коне, а мы все в глубокой орковой заднице. Теперь ты понял, как предотвращается гражданская война?

Теперь он понял. И подтвердил свое участие в этом походе.

Во время морского перехода из Брундизия в Диррахий, корабли с легионами Флакка попали в шторм, многие погибли. Произошло это из-за того, что консул очень торопился и пренебрег советами опытных моряков. Легионеры начали роптать. В Македонии, в непосредственной близости от войск Суллы, Флакк вдруг растерял всю решимость. Солдаты, видя это, массово перебегали к Луцию Корнелию. Консул раздражал их еще и своей жадностью вкупе с надменностью. Кончилось все тем, что вскоре после переправы легионов через Боспор Фракийский (она все-таки состоялась, хотя и гораздо позже намеченного срока), Флакк поссорился с префектом конницы, Гаем Флавием Фимбрией, и тот, известный в Риме своей горячностью, убил консула, отрубил ему голову и бросил ее в колодец.

Трибуны пришли в ужас. Живо представили себе, как их за компанию с убийцей судят и казнят по обвинению в святотатстве и государственной измене. Даже не столь впечатлительные центурионы имели весьма растерянный вид. Квинт поинтересовался, что Фимбрия собирается делать дальше.

-- Воевать с Митридатом, для чего я и присоединился к походу, -- ответил Гай Флавий, -- мне надоело топтаться на месте, я сюда пришел не в носу ковыряться.

Легионеры поддержали Фимбрию. Им хотелось побед и добычи, а новый командующий все это мог дать. Военный опыт Фимбрия имел большой, за это его марианцы и приставили к бестолковому консулу. Гай Флавий, происходил из весьма знатной фамилии, его отец даже был консулом, но сын по стопам родителя продвинуться не смог, зато прослыл первым забиякой в Риме, а так же искусным кавалеристом, не только наездником, но и командиром. Подобную репутацию имел и Север, заслужив ее в Испании, поэтому Фимбрия относился к нему симпатией. Вскоре после того, как Гай Флавий возглавил легионы, у него с трибуном состоялся разговор "по душам".

-- Мне нужен человек, который понимает, что конницу можно использовать не только для разведки. Я дважды слышал про твою атаку под Термесом. От одного декуриона, а потом и от самого Дидия. Читал про Александра?

-- Попадалось кое-что, -- кивнул Квинт, -- как раз там в Испании. Какой-то кусок из Птолемея, без начала и конца.

-- Это хорошо, что читал. А еще лучше, что сообразил, как применить на деле. Я с восемнадцати лет служу в кавалерии, еще Югуртинскую войну застал. Сейчас тяжело найти опытного командира, соображающего, как правильно руководить конницей. Север, конница Митридата превосходит нашу количественно и качественно, но упрямые пешеходы, возомнившие себя полководцами, ее недооценивают. Три наших армии Митридат уже разбил. Три, Север!

-- Сулла взял Афины и победил под Херонеей без превосходства в коннице, -- спокойно ответил Квинт.

-- Сулла... -- оскалился Фимбрия, -- пусть Сулла бьет понтийцев там, в Греции. Войну можно выиграть только здесь, в Азии. Только здесь, Север, где средоточие мощи Митридата! Тому, кто одержит победу здесь, вся слава и достанется. А Сулла пусть возьмет хоть сто Афин.

-- Мечтаешь о славе Александра? -- прищурился Север, вспоминая слова Сертория.

Фимбрия внимательно посмотрел ему в глаза, но не ответил.

Квинт, у которого не осталось выбора, согласился на должность префекта конницы, и легионы выступили вглубь Вифинии. Фимбрия искал войско Митридата. И нашел его.

-- Эй, фракиец, не спи, замерзнешь.

Дециан несильно пнул Квинта в бок. Тот поднял голову. Центурион присел на корточки рядом.

-- Что ты знаешь о холоде? -- спросил его Квинт, -- говорят, у вас в Риме, снег идет раз в пять лет, да и то всего день.

-- Да уж знаю, не меньше твоего. В пустыне вот снега нет, днем нестерпимая жара, а ночью зуб на зуб не попадает.

Квинт усмехнулся.

-- Не веришь? Зря. Довелось мне, зеленому сопляку, повоевать с Югуртой.

Дециан почесал горло, заросшее трехдневной щетиной.

-- Вот скажи мне, как ты, фракиец, связался с этими киликийскими говноедами?

-- Они не киликийцы, это купеческое судно из Массалии, -- сказал Север, -- и вы нас задержали незаконно.

Все существо Квинта бунтовало против разговоров с дознавателями. Он понимал, что стоит сказать одно слово, вытянут и десять. Но молчание выглядело бы подозрительно для легенды, придуманной Аристидом, поэтому Квинт решил не запираться. Врать он никогда не умел и любой незнакомец в два счета определил бы, когда он лжет. Поэтому говорить следовало лишь правду. Не всю, разумеется, и только ту, что не пересекалась в "правдой" других.

-- Ну да, ну да... -- покивал центурион, -- я и забыл совсем. Только вот Массилия от Фракии еще дальше будет, чем Киликия. Как тебя к ним занесло?

-- Искал кое-кого, -- буркнул Квинт.

-- Кого?

-- Не важно.

-- Ошибаешься, фракиец, для нас все важно. А твое дело на вопросы отвечать. И лучше без упорства, пока я с тобой столь мягко разговариваю. А мне, знаешь ли, мягкость не свойственна.

"Еще бы она была свойственна центуриону", -- подумал Квинт.

-- Веришь, сам себе удивляюсь, почему ты, такой дерзкий, все еще не в кровавых соплях и зубы целые? -- добавил Тит Варий.

-- Зубы мне, пожалуй, еще пригодятся, -- сказал Квинт.

-- Тогда отвечай. Кого искал?

-- Женщину.

-- А что, у вас во Фракии бабы кончились? -- хохотнул Дециан, -- что тебя на край света понесло?

-- Это моя жена.

-- Жена? Сбежала?

-- В рабство продали.

-- Пираты, что ли? Потому среди них и толчешься?

-- Вы, римляне, продали, -- мрачно ответил Квинт.

Дециан усмехнулся.

-- А ты, не иначе как, мстить собрался, фракиец? Решил к мятежнику Серторию податься, чтобы с нами воевать? То и предложил главарю вашему, Эвдору. Я угадал?

Квинт вздрогнул, сжал зубы. Кто-то сломался? Или центурион просто услышал, как Койон упоминал имя Эвдона там, на квинквереме? Тогда с чего он взял, что это главарь? Или он этого не знает, а просто провоцирует? Квинт слышал о таких способах дознания. Надо держаться настороже.

-- Какому еще Эвдору?

-- Не знаешь?

-- Первый раз слышу.

Дециан прищурился.

-- Ну, хотя бы ты точно не критянин. А знаешь, фракиец, я тут подумал -- ты ведь по-гречески говоришь лучше меня.

Квинт выругался про себя.

-- Видать, не из звериной норы выполз, в городах жил. Скорее всего, с детства. А может ты знатного рода? Часом не из боспорских Спартокидов? А, Спартак?

-- Не удостоился такой чести, -- сказал Квинт.

-- Ну-ну, -- насмешливо протянул центурион, -- я как-то краем уха слышал, что боспорского царя рабы укоротили на голову. Может ты его отпрыск?

Квинт не ответил. Дециан поднялся на ноги.

-- Ладно, посиди тут еще, дойдет и до тебя черед.

Он повернулся и пошел прочь.

Квинт почувствовал легкий озноб. Вот так они пустой, на первый взгляд, болтовней все и вызнают. Проклятье...

"Не из боспорских ли ты Спартокидов?"

Однако неплохо центурион осведомлен о делах заморских почти тридцатилетней давности. Почему нет? Ему, на вид, около пятидесяти и, судя по всему, ранг имеет высокий. До такого дослуживаются те, кто не только умеет лихо мечом махать и охаживать палкой плечи нерадивых солдат, но и мозги имеет. Опасный человек. На первом допросе Квинт его недооценил. Подумал, что опасность здесь представляет только проницательный корникуларий. Как оказалось, не только. С центурионом тоже следует держать ухо востро. Да вообще со всеми.

Теперь они за произношение ухватятся. Может и правда, сказаться фракийцем с Боспора? Сыном одного из тех, что служили Перисаду, последнему тамошнему царю? Уж на незнании боспорских дел его не подловишь.

Квинту семь лет и он с любопытством поглядывает из-за угла на незнакомого молодого парня, сидящего возле кузни. В руках у парня кусок воска, он мнет его быстрыми уверенными движениями.

-- А что ты делаешь?

-- Фигурку.

-- Да? А что это будет?

-- Конек. Скакал долго. Устал, отдохнуть прилег.

-- Дай посмотреть. Красивый. Ты его из воска слепил?

-- Да.

-- Жалко. Воск непрочный.

-- Непрочный. Медь прочная

-- Из меди сделаешь? Хочу! А как из меди-то? Ее руками так не помнешь?

-- Опока будет. Вот такая.

-- Ящик без дна? А фигурка внутри?

-- Да. Земля вокруг. Медь вот сюда лить. Остынет, достану.

-- А фигурка куда денется?

-- Воск растает. Будет медь.

-- Ты кузнец?

-- Кузнец.

-- Раб?

-- Раб.

-- А кто твой хозяин?

-- Твой отец. И ты.

-- Я тебя раньше не видел. Тебя недавно купили? Как тебя зовут?

-- Как хотят, так и зовут. И ты, как хочешь, зови.

Его звали Стакир. Ему было около двадцати трех лет, когда он появился в имении Марка Севера. Отец купил его на рынке в Неаполе, заплатив приличную сумму в полторы тысячи денариев. Кузнец Афраний, которому подбирали помощника вместо умершего недавно от болезни раба, осмотрев, ощупав молодого парня, и перекинувшись с ним несколькими фразами, сказал Марку, что за этого денег лучше не пожалеть. Отец и Афраний общались с рабом на греческом, ибо тот почти не знал латынь. Греческий язык не был ему родным, но раб прекрасно владел им, да и латыни быстро учился, обладая большими способностями к языкам. И это был только один из его талантов.

Стакир стал трудиться в кузнице и вскоре Афраний заметил, что парень может гораздо больше, чем быть на подхвате, выполняя самую простую и грубую работу. Кузнец был уже стар. Бывший раб еще отца теперешнего главы фамилии, а ныне вольноотпущенник, присоединивший к своему личному имени родовое имя бывшего хозяина, Север Афраний давно подыскивал себе ученика. Он нашел его в этом задумчивом парне из очень далеких краев, где замерзает море. Вскоре оказалось, что старик, всю жизнь работавший лишь на обеспечение семьи Северов и их рабов необходимыми инструментами и утварью, почти ничего не может преподать ученику. Наоборот, молодой ученик способен поучить старого мастера. Семья Северов впервые смогла выставить на продажу на рынках Капуи и Беневента кузнечные изделия. Простые и обыденные, вроде медных котлов, но таких, при виде которых знатоки восторженно цокали языками.

Афраний, по его собственным словам, был уже слишком стар для ревности, но его, как и всех прочих, чрезвычайно интересовало, где и как молодой раб обрел такое искусство. Стакир лишь загадочно улыбался и почему-то забывал половину латинских слов, ограничиваясь туманными оговорками на греческом, который, хоть и понимали практически все в доме, но обычно не использовали. Глава семьи не был жесток к рабам и не тянул сведения из них клещами. По правде сказать, его гораздо сильнее волновал солидный прирост дохода, который обеспечивал Стакир.

Младший из хозяйских сыновей, семилетний Квинт, буквально прилип к новому рабу, не отходя от него ни на шаг. Мать посмеивалась, глядя, как сын, высунув от усердия язык, лепит из воска собаку. Собака похожа на свинью с лисьим хвостом, но для Квинта это был шедевр, сравнимый с лучшими работами Лисиппа.

-- Пройдет, -- отвечал матери отец.

Двое старших сыновей, близнецы, Марк-младший и Луций, уже вовсю привлекались к управлению семейным владением. Марк Север не держал много рабов, он не был богачом-латифундистом, проводящим дни в праздности, и ценил труд превыше всего. К тому же, какой отец не хочет, чтобы дети его прожили лучшую жизнь. Вот и экономил глава фамилии на всем. Не тратился на рабов, многое делал сам, любил плотничать. Квинт подрастет, тоже будет помощником, а пока пусть себе лепит фигурки. Пройдет.

Прошло. Пусть и не полностью, пусть не навсегда. В этом возрасте увлечения меняются быстро. Если бы знал Марк, какие еще есть таланты у его доходного раба. И чему он учит его сына. А впрочем, что бы изменилось? Младший сын, третий, совсем мало шансов стать господином в отцовском доме. Видать все к тому шло. Еще с тех самых пор...

-- Неправильно руку выворачиваешь, вот так надо.

-- Так?

-- Да. Давай еще.

-- Н-на!

-- Лучше. Только вес перенес слишком сильно вперед. Смотри.

-- Эх!..

Квинту двенадцать. Он лежит на земле. Он ложится на нее уже, наверное, в двадцатый раз за последний час. Или в тридцатый? Со счета сбился. Все тело в синяках, туника в пыли, измята, кое-где уже и порвана, вот мать-то задаст. Он серьезен, нижняя губа закушена, между бровями пролегла сердитая складка.

-- Почему?

-- Вставай. За ногами следи.

-- Разве другие следят? Ты вообще не смотришь!

-- Ты, молодой господин, не знаешь, куда я смотрю и о чем думаю.

-- Ха-ха, не знаю я, о чем он думает! Сам видел, как ты третьего дня Диону-повариху за грудь лапал! А!.. Ты что?! Я не успел...

-- Успевай. Никто ждать не станет, пока ты речь скажешь. А на чужие груди заглядываться, женилка еще не отросла. Беспокойся пока о том, чтобы твоя грудь была, как у того гладиатора на прошлых Сатурналиях^[18]. Как его там?.. Вроде Гераклом кличут... А будешь все время пироги с кухни таскать, отрастет пузо, как у свинопаса Алфидия.

[18] Сатурналии -- декабрьский праздник в честь Сатурна.

-- У него же не от пирогов... Так как за ногами-то следить? Я за твоей палкой-то следить не успеваю...

-- Твое тело само все делать будет. Но потом. А пока ты думай, что и как делаешь. Пока думай, потом само будет получаться. Десять раз вот такой шаг сделаешь, сто, тысячу, десять тысяч, потом не будешь думать, ноги сами шагнут.

-- Ага. Тысячу...

-- А ты как хотел? Все сразу? Давай снова. Медленно сначала. Еще раз покажу. Вот так. Руку выворачивай. Вот так, шаг сюда. Бей. Не так, дурья твоя башка! Еще раз. Так. Теперь быстро. Так...

Он снова на земле. Палка, которой он отбивался от Стакира, улетела в кусты, но он не спешит идти за ней. Сидит, потирая запястья, пытаясь осмыслить неудачу. Хмурится. Стакир сидит на корточках рядом. Странная это у него привычка, как будто в отхожем месте присел. Все над ним из-за этого смеются. Иногда и он сам.

-- Слушай, Стакир, а тебя никто не сможет победить? Даже тот Геракл, который двух самнитов^[19] за раз уделал?

[19] 'Самниты' -- гладиаторы, выступавшие в традиционном вооружении племени самнитов.

-- Сможет. Много кто сможет.

-- Почему? Я не могу.

-- И ты сможешь. Ты свободный. У тебя два старших брата. Отец землю делить не станет. Куда тебе? Только под Орла становиться. Станешь воином и победишь меня. А я давно уже не воин. Вон, обручи для тележных колес кую.

-- Но ведь ты был воином?

-- Был. Совсем недолго. Мало времени досталось учиться...

Большинство римлян изучало греческий язык. Владение им -- признак хорошего воспитания. Высокомерные чудаки, вроде Гая Мария, брезговали этим, говоря, что не пристало им тратить время на изучение речи покоренных и потому презираемых греков. Но таких не много. Когда один из основных потоков рабов идет с востока, где все говорят по-гречески, как не учиться? Марку Северу не приходило в голову потратиться на учителей для своих сыновей, но в доме половина рабов -- греки. Как-то само собой выходило, что все друг друга понимают. Но все же римлянин навяжет рабу латынь. Все со Стакиром говорили на латыни. Чтобы быстрее научился. Он научился. Но был немногословен. И только младший сын хозяина говорил с кузнецом по-гречески. Только он один, из всех домочадцев и рабов, смог разговорить Стакира.

-- Мне исполнилось девятнадцать, когда я впервые убил человека. В двадцать два я снова стал рабом...

-- Снова?

-- Я был рабом до того, как взял в руки меч.

-- Ты взбунтовался? Бежал от хозяев?

-- Я не бежал. Я стал воином рабского царства.

-- Разве есть такое?

-- Было... Теперь нет.

-- Как называется твой народ, Стакир?

-- Мы зовем себя сатавками. Греки зовут скифами-пахарями.

-- Так ты скиф? Я слышал, скифы -- лихие наездники. Они никогда не слезают с коня, едят на нем, спят на нем. Даже мочатся, не сходя с коня. Я попрошу отца, он даст тебе коня, и ты мне покажешь...

-- Я плохой наездник, молодой господин.

Он попал в рабство еще ребенком, когда отец продал его, чтобы прокормить остальных детей. Мальчик угодил в услужение в дом златокузнеца из Пантикапея^[20], богатого и имевшего много мастерских-эргастериев, что давно позволяло ему не работать самому. Хозяин заметил способности мальчика и стал его учить. К девятнадцати годам Стакир уже стал неплохим мастером. Хозяин был доволен способным рабом, часто хвалил его и даже обещал женить. Кто знает, как сложилась бы судьба юноши, если бы не гроза, прокатившаяся над Боспором^[21].

[20] Пантикапей -- современный город Керчь в Крыму, в описываемое время -- столица Боспорского царства.

[21] Боспор или Боспорское царство -- эллинистическое государство в Крыму, расположенное возле Боспора Киммерийского (Керченского пролива). В описываемое время было зависимым от Митридата.

Царская династия Спартокидов хирела и дряхлела, расточая казну на роскошь и оргии, все туже затягивая петлю на шее простого люда. Последний царь, Перисад V, передал царство под руку Митридата Эвпатора. Это не понравилось многим, в том числе кое-кому из знати. Знать попробовала воспротивиться прибывшему из-за моря полководцу Митридата, Диофанту Синопейцу, но в ходе выступления неожиданно высвободились силы, совладать с которыми не смог никто. Взбунтовались рабы, и ярость их гнева оказалась такова, что прославленный полководец еле унес из Пантикапея ноги. Во главе восстания встал некий Савмак. О нем говорили разное. Будто бы он был вскормленником Перисада, его приближенным. Или скифским царевичем. А некоторые уверяли, что он раб. Что из слухов было правдой, Стакир не знал. Он не знался с царями, ни с боспорскими, ни со скифскими. С рабами дружбу водил далеко не со всеми, ибо числился в "хороших" рабах. Умытый, причесанный, всегда одетый в чистый хитончик. Трудится себе в мастерской над очередной золотой побрякушкой. Ждет, что скоро в постельку к нему подложат девушку. Может, даже красивую. Какие бунты? Что у него может быть общего с рыбниками, дикими, звериного вида рабами из рыбозасолочных мастерских? Его мнения никто не спросил, когда город утонул в пучине народного возмездия, потянув за собой все царство. Погиб хозяин со всей семьей, погибли многие из его соседей. Что было делать Стакиру, когда кругом рушился мир? Ты раб? Раб. Бери раб дубину и бей хозяев по башке. Ничего особенно плохого в своей рабской доле он не видел, но поразмыслив, осознал, что пути назад нет. Мосты сожжены. Так он стал воином в рабском войске. Вернее в царском, ибо Савмака восставшие провозгласили царем.

Царя Савмака Митридат, разумеется, не признал и, оставив рабское царство в покое на зиму, когда мореплавание на Понте невозможно, весной вновь отправил на Боспор Диофанта, с новой силой. И эта сила разрушила царство рабов. Меньше года оно простояло, но угли пожара тлели много дольше. Стакир уцелел при падении Пантикапея и еще два года сражался в горах Тавриды в разрозненных, добиваемых отрядах рабов. Сражался и в строю, и без строя, разным оружием и без него, руками понтийские глотки рвал. Учился быстро и толково. Немного в нем осталось от хорошего раба. Но, все же, судьба не была благосклонна к восставшим. Стакир попал в плен. Его не казнили, как некоторых из его товарищей. Рабы-скифы считались строптивыми и их старались продать, как можно дальше от родных краев. Чтобы даже тени мысли о побеге не возникало. Так его занесло в Италию.

-- Тебя везли на корабле?

-- Да.

-- Тебе понравилось? Я еще никогда не выходил в море, да и видел раза три всего, когда с отцом ездили в Неаполь.

-- Не понравилось.

-- Погода была плохая?

-- Не знаю. Не видел. Нас держали под палубой. Там было очень тесно. Несколько десятков мужчин и женщин. Голых,         потеющих, блюющих и ходящих под себя. И я потел, ходил под себя вместе со всеми. Желудок выворачивало наизнанку.

Квинт замолчал тогда, пораженный до глубины души словами своего раба, которого он считал лучшим другом. Ему еще никогда не приходилось задумываться об этой стороне такого обыденного и привычного дела, как рабовладение.

Позади раздались голоса. Что-то негромко проворчал Аристид. Повернув голову, насколько возможно, Квинт краем глаза увидел, как легионеры освободили Пьяницу и куда-то увели. На допрос, очевидно. Счастливчик, хоть немного разомнет затекшие мышцы. Определенно, сидение в неудобной позе становится невыносимым. Да еще и на голой земле. Квинта уже пару раз выворачивал наизнанку кашель. Еще не хватало заболеть.

Интересно, если на кресте висеть с лихорадкой, получится сдохнуть побыстрее, или мучения, наоборот, продлятся дольше? Север невесело усмехнулся.

Где-то в районе десятинных ворот^[22] визжали пилы и стучали топоры. Мимо Квинта промаршировало несколько десятков вооруженных лопатами солдат во главе с центурионом. В обратном направлении крепко сбитый легионер протащил на плечах блеющего барана. Другие солдаты тащили за ним какие-то туго набитые мешки и мокрые кожаные ведра, напоминавшие по форме грушу.

[22] Десятинные (декуманские) ворота -- это название лагерные ворота получили из-за того, что возле них традиционно располагались палатки десятой когорты.

Часа через полтора (может раньше, может позже, сказать по правде, чувство времени Квинту сейчас отказывало) по лагерю поплыл дразнящий аромат чего-то съедобного, но кормить пленника, похоже, никто не собирался. Встревоженно заурчал живот. Остро ощущались и иные телесные потребности.

Утром сводили до выгребной ямы, и дали выпить кружку воды. Теперь она просилась наружу.

-- Эй, парень, -- Квинт по-гречески обратился к часовому, скучавшему поблизости, -- мне до ветру надо.

Солдат и ухом не повел.

-- Ты что, глухой? Я тебе говорю, легионер.

Он повтор эти слова дважды, прежде чем часовой обратил на него внимание и бросил:

-- Claude os tuum.

"Рот закрой".

Солдат был очень занят, сосредоточенно ковырялся в зубах, похоже, недавно пообедал. Квинт сглотнул слюну.

Есть несколько латинских фраз, которые в устах варвара, моряка, подозреваемого в пиратстве, не вызовут удивления. По крайней мере, объяснить знакомство с ними было бы не сложно. Если, конечно, дадут возможность объяснить, поскольку фразы эти... А, будь, что будет. Если забьют до смерти, так даже к лучшему. Не хватало еще обгадиться прямо под себя. Падать дальше просто некуда. Приняв решение, Север громко и отчетливо спросил:

-- Caput in ano?

Легионер оставил свои зубы в покое и удивленно взглянул на пленного.

-- Quid dixisti?

-- Что слышал, -- процедил Квинт и добавил, -- turturilla.

Это, казалось бы, совершенно безобидное словечко -- "горлинка", в среде легионеров обозначало мужеложца. Квинт знал, что за такое его сейчас будут убивать. Так и случилось.

Солдат несколько секунд ошалело хлопал глазами, потом побагровел, подхватил щит, на который опирался, одним прыжком подлетел к пленному и заученным движением обрушил кромку щита прямо на его голову. О том, что с ним сделает начальство за убийство пленного, легионер не подумал, он ничего не соображал от бешенства. Видать Квинт, предположив, что голова у солдата находится в заднице, не ошибся. Север рванулся, что было сил, извернулся всем телом, и убрал голову из-под удара. Подставил плечо. Легионер не ожидал такой прыти от обездвиженного противника и промахнулся. Щит врезался в колесо, к которому был привязан Квинт. Хрустнуло дерево, Север рванулся снова и выдрал из обода и ступицы пару спиц, к которым были притянуты веревкой его локти.

Легионер замешкался, а пленник, напротив, развивая успех, подкатом сбил его с ног.

-- Perge ad corvos, fellator! -- заорал Квинт, что было мочи, и, лежа на спине, ударом обеих ног вышиб из легионера дух.

На шум сбежались солдаты, налетели на Квинта, принялись избивать. Пинали недолго. Через минуту появился опцион и приказал прекратить безобразие.

Севера рывком подняли на ноги. Опцион орал на него, брызгая слюной, и потрясал у лица кулаком, пахнущим чем-то съедобным. Квинт не понимал ни слова, словно действительно забыл родную речь.

Наконец, кто-то догадался сбегать за Децианом. Центурион, явившись на место побоища, удивленно взглянул на сломанное колесо, на помятого Севера. В деле он разобрался быстро.

-- Так. Я смотрю наш варвар не в меру борзый. Сводите уже засранца к отхожей яме, а после тащите к преторию. Посмотрим, что он там запоет. А этому дурню, -- указал центурион на побитого Квинтом легионера, -- двое суток стояния у позорного столба.

-- За что?! -- возопил тот.

-- За разговоры с пленным и за то, что он от тебя сбежал. А будешь верещать, еще и розог получишь.

Дециан окинул взглядом собравшихся солдат и рыкнул львом:

-- Разойтись, болваны!

3

На допрос его повели, когда солнце уже миновало зенит. Вернее, не повели, а потащили: ноги у Аристида затекли так, что самостоятельно передвигался он с трудом. В претории Лидон любезно предложил ему табурет. Аристид сел, растер ладонями предплечья и локти, помассировал шею.

-- Надеюсь, тебе не доставили слишком больших неудобств этой ночью, любезнейший Эномай? -- учтивым тоном поинтересовался следователь.

-- О нет, -- ответил Аристид, -- вы, римляне -- само гостеприимство.

-- Вот и хорошо.

Аристид огляделся по сторонам. Тащившие его легионеры вышли из палатки, Дециана тоже нет. Стало быть, предстоит разговор наедине. Неплохо.

-- А где этот вчерашний мордоворот? -- спросил эллин.

-- Хочешь с ним побеседовать? Считаешь, у нас разговора по душам не выйдет?

-- Ну что ты, почтенный Лидон, мы же не варвары, какие-нибудь.

-- Верно, не варвары. Ну что, приступим? Сразу поинтересуюсь, ты ничего не хочешь мне сказать?

-- Хочу, -- твердо заявил Аристид.

-- Я весь внимание.

-- Хочу заявить свой протест. Вы не имеете никакого права нас задерживать. Этот ваш центурион обвинил нас в пиратстве без всяких оснований и доказательств. "Меланиппа" -- купеческий корабль, я -- мирный торговец, а мои люди -- честные моряки. Нам не повезло, мы попали в шторм и вынуждены были выбросить за борт весь груз.

-- Свинцовые слитки, -- кивнул Лидон.

-- Да.

-- А как обычно идет торговля? Ты только поставками с рудников занимаешься?

-- По-всякому бывает, -- пожал плечами Аристид, -- в чем удастся увидеть выгоду, тем и торгую. Спрос на свинец не постоянен, но как раз сейчас мне удалось узнать, что архонты в Массилии собираются строить новый водопровод, вот я и рассудил, что потребно будет много свинцовых труб.

Правдоподобно. Тиберий слышал об этом, когда войска Луска направлялись в Испанию.

-- Как же ты высматриваешь выгоду?

-- Ну-у, -- протянул Аристид, -- как все делают? Держу глаза и уши открытыми, расспрашиваю, подслушиваю, плачу доверенным и агентам. По-разному бывает. Боюсь, утомить тебя, почтенный Тиберий, неинтересным рассказом о торговых тонкостях.

-- А может я всю жизнь мечтал, уйдя со службы, заняться торговлей? -- улыбнулся Лидон.

-- О, в таком случае, я целиком и полностью к твоим услугам.

-- Благодарю, весьма тронут. Как раз сейчас я ломаю голову над некоей странностью. Не поможешь ли разобраться?

-- Охотно.

-- Прекрасно. Суть вот в чем. Полагаю, ты не станешь оспаривать тот факт, что до свинцовых рудников в Новом Карфагене от Массиллии, в сущности, рукой подать? Несколько дней морем.

-- Разумеется. Потому я и езжу туда. Что тебе в этом видится странного?

-- В этом-то, как раз, ничего. Странность в другом. Если ты согласен со мной, что в Новый Карфаген ездить намного выгоднее, то как же тебя занесло в Лаврион?

Лидон внимательно следил за лицом арестованного. Тот удивленно поднял бровь.

-- Куда?

-- В Лаврийские горы. В Аттику. На рудники. Разве не там ты познакомился с Эвдором?

Аристид не изменился в лице, но ничего не ответил. Молчал. Лидон смотрел ему прямо в глаза. Выдержав паузу, сказал:

-- А ты не дурак, Эномай. Сразу все понял. Я, признаться, ожидал, что ты спросишь, о каком таком Эвдоре я толкую и придется тебя убеждать, что запираться бессмысленно. Я и так все узнаю. Уже многое узнал.

-- Что ты узнал? -- насмешливо спросил Аристид, -- не пытался сосчитать, сколькими бранными словами поносил меня и Эвдора этот ненавидящий всех и вся сукин сын? Поверил на слово критянину? Неужели думаешь, что тот, кто хотел возвыситься, но оказался обойден, сможет говорить об обидчике своем беспристрастно?

Лидон хмыкнул.

-- Что ж, я не ошибся в тебе. Ты действительно умен. Сразу догадался, чей язык развязался, хотя мы допросили несколько человек. Понял, что не стоит запираться. Это несказанно радует меня. И, должен сказать, ты ошибаешься, если думаешь, что я безоговорочно поверил всем словам Дракила. Он действительно не может скрыть свою заинтересованность.

-- Ты немножко противоречишь сам себе, уважаемый, -- заметил Аристид.

-- В чем же? -- удивился Лидон.

-- В том, что, с одной стороны, видишь пристрастность критянина и явный наговор, а с другой -- веришь его обвинениям. С чего ты взял, что мы промышляем морским разбоем? Только потому, что критянин сознался в пиратстве?

-- Даже так? -- Лидон откинулся на спинку кресла, -- стало быть, ты не пират?

-- Конечно нет, разорви меня Кербер.

-- Врать нехорошо. Зачем ты подговорил своих людей отрицать, что судно, как котором скрылся Эвдор -- тоже ваше?

-- Вы нас хватаете по подозрению в морском разбое, в компании с судном, в котором разве что какой-нибудь сухопутный варвар не заподозрит пиратское! -- Всплеснул руками Аристид. -- Проще все отрицать, чем оправдываться.

-- Проще, -- кивнул Лидон, -- вот только тому, кого один раз поймали на лжи, уже нет доверия.

-- Я все же постараюсь заслужить его, -- пообещал Аристид, -- все объясню.

-- Уж постарайся. Надеюсь, ты не станешь отпираться, что был рабом в рудниках?

-- Не стану. Было дело.

-- Как же ты попал туда?

Аристид помолчал, прокашлялся, еще раз оглянулся вокруг, словно опасаясь, что кто-то беззвучно зашел в палатку и стоит у него за спиной.

-- Еще вчера ты угадал правильно, я -- афинянин. Моя семья довольно влиятельна. Была...

-- Что же случилось?

-- Не на тех поставили, -- грустно усмехнулся Аристид и пояснил, -- когда Аристион и его подпевалы начали мутить воду в Афинах, чтобы город переметнулся к Митридату, я сразу сообразил, чем все закончится. Пытался переубедить народ. Не преуспел. Сейчас давно миновали времена суда черепков. Противников устраняют иными способами. Меня обвинили в государственной измене.

-- Так значит, ты наш союзник, -- скептически хмыкнул Тиберий.

-- Я не ваш союзник, -- возразил Аристид, -- я союзник своего родного города. Изменили Афины Риму или нет, с точки зрения Рима, мне безразлично. Я в том каяться не собираюсь. Меня волнует лишь то, что я предвидел, к чему это приведет и пытался предотвратить худшее.

-- Допустим, -- кивнул Лидон, -- ты не пират. По крайней мере, не был им до Лавриона. А потом? И почему ты уверен, что среди твоих людей нет пиратов? Ты же никого из них прежде не знал?

-- Не уверен. Более того, знаю, что, по крайней мере, Дракил точно занимался этим ремеслом. Он слишком настойчиво звал нас под знамена Ласфена.

Имя знаменитого пиратского вождя Тиберий называл только при Койоне и тот факт, что оно слетело с уст Аристида без принуждения, прибавил Лидону уверенности в искренности слов пленного.

-- А кем был Эвдор?

-- Понятия не имею, -- покачал головой Аристид, -- он и теперь для меня -- темная лошадка.

-- "Меланиппа"^[23], -- улыбнулся Лидон, -- кстати, как вам досталось это судно? Дракил говорил, что на Родос вы пришли на дырявом рыбачьем корыте.

[23] Меланиппа (греч.) -- 'черная кобыла'.

-- Купили, -- не моргнув глазом ответил Аристид.

Лидон недоверчиво поднял бровь.

-- Вот как? И где взяли деньги? Ограбили богатого купца?

-- Что-то ты, уважаемый, прямо повернут на грабеже и разбое, -- улыбнулся Аристид.

-- Работа такая, -- ответил Лидон, -- ну так что там с деньгами?

-- Эвдор все провернул. У него на Родосе отыскались надежные связи. Благодаря им мы и встали на ноги...

На Родосе Эвдор привел их в довольно невзрачный двухэтажный дом с внутренним двориком, расположенный возле юго-восточной городской стены. Этот район города, хотя и не самый удаленный от торгового порта, был наиболее грязным, жилье здесь стоило дешево и, в основном, сдавалось внаем. Снимали его купцы, из тех, что победнее, а так же разнообразный сброд, стекавшийся на Родос со всего света и не имеющий возможности остановиться на государственном постоялом дворе, поскольку государство помогало с жильем только гражданам дружественных полисов. В нынешнее безвременье, когда друзья менялись каждый день, да не по разу, немногие могли похвастаться, что связаны с Родосом узами гостеприимства. Одними из этих немногих были римляне.

С Римом у Родоса сложные отношения. И те и другие помнили, как Родос в Третью Македонскую войну, почти сто лет назад, выступил на стороне царя Персея против Рима и проиграл. Сейчас все изменилось. Родос очень страдал из-за торговой конкуренции с подвластными Понту городами, заметно усилившейся с приходом к власти Митридата Эвпатора. И островное государство решилось бросить царю вызов. Наварх Дамагор, командующий небольшим флотом, в котором служили хорошо обученные, опытные и дисциплинированные моряки, смог одержать несколько побед над флотоводцами Митридата. Огромный, но плохо управляемый понтийский флот был неоднократно бит и рассеян по всему Восточному Средиземноморью. Взять Родос штурмом и осадой, царь не смог. Морская блокада острова протекала малоуспешно.

Пословица гласит: "Враг моего врага -- мой друг". Вот и возникла на почве вражды с Митридатом нынешняя дружба Родоса с Римом, почти любовь. Но только внешне. На деле же не все так просто -- Рим, как предусмотрительный хозяин, не складывающий все яйца в одну корзину, одновременно поддерживал Делос, объявив его свободным, беспошлинным портом, что не хуже Митридата потихоньку душило родосскую торговлю. Впрочем, сейчас Делос был захвачен понтийцами, которые истребили на острове двадцать тысяч человек, в основном -- римлян.

Заезжий двор "Веселая наяда" не особенно отличался от прочих подобных заведений для бедноты. Помимо обеденного зала тут имелась, гостиница с кишащими клопами комнатами. "Веселая наяда" была открыта и днем и ночью. Народу тут всегда толпилось много, особенно осенью и зимой, поскольку подаваемая жратва, приготовленная, как кое-кто полагал, из пойманных на задних дворах собак, и фракийское кислое вино, которое в пятьдесят раз дешевле хорошего хиосского, были вполне по карману морякам, летний заработок которых стремительно таял в период вынужденного простоя.

Каждый год множество людей по всей Эгеиде оставались без работы: после восхода Арктура, могущественной звезды, несущей осенние бури, мало кто отваживался выходить в море. Матросы торговых парусников, бедняки, добывающие свой хлеб службой в качестве гребцов на военных кораблях, контрабандисты и пираты, маялись от безделья, пили, играли в кости, делали детей и занимались поножовщиной до последних дней месяца антестериона, когда торжественными жертвоприношениями Посейдону, обильными возлияниями и Играми открывалась навигация. Конечно, кое-кто рисковал сунуться в море и зимой, но кончалось это чаще всего печально.

Узнать "Веселую наяду" было довольно просто: над обшарпанной дверью висел деревянный щит с изображением голой девицы с рыбьим хвостом вместо ног и грудями размером с арбуз. Лицо девицы украшала улыбка с двумя рядами тщательно прорисованных зубов. Кто-то, столь же веселый, как и сама наяда, замазал один из них углем.

Злые языки поговаривали, что неизвестный художник, сотворивший сей живописный шедевр, срисовал лицо девицы с Толстой Трифены, хозяйки кабака. Эта сорокапятилетняя женщина слыла местной достопримечательностью. Говорили, что в молодости она была красавицей и умницей. Много лет назад ее почтенный родитель выдал дочь замуж за аристократа Филомена, известного пирата. Пока Филомен бороздил Эгейское море сам за себя, его состояние неуклонно росло, но едва ему по какой-то причуде приспичило послужить своей родине, как вся удача кончилась и Трифена очень скоро сделалась вдовой. От денег мужа ей досталось совсем немного: благодарное государство, вдруг вспомнив, что проливший за него свою кровь покойный был пиратом, конфисковало все, до чего смогло дотянуться. Однако Трифену это не сломило. Благодаря своему уму и предприимчивости, она умудрилась выкарабкаться с самого дна и сейчас жила, вполне припеваючи, владея непривлекательным внешне, но весьма доходным заведением, имевшим, ко всему прочему, репутацию наиболее надежного узла в отношениях закона и лиц, не обременявших себя его соблюдением. Надежного, разумеется, в пользу последних.

В главном обеденном зале всегда, даже днем, царил полумрак, который не могли полностью истребить тусклые масляные светильники, расположенные вдоль стен. Зал заполнен грубо сколоченными столами. Возлежать за обедом здесь было не принято, места мало, да и много чести местным пьяницам. В углу зала располагался малый очаг. Другой, побольше, находился во внутреннем дворике.

В тот день, когда компания горемык добралась, наконец, до "Веселой наяды" народу там набилось еще не слишком много. Трифена хлопотала у малого очага с одной из рабынь-подавальщиц.

Десятка два небогато одетых моряков сидели за столами, заставленными кувшинами и глиняными мисками. Почти все пришли недавно, нажраться до скотского состояния еще не успели, а потому разговаривали не слишком громко. В углу скучал вышибала.

Аристид видел Трифену впервые. Определенно дама сия имела склонность к полноте, но вовсе не была необъятной толстухой, какой могла представиться незнакомому человеку, услышавшему ее прозвище. То, что с Эвдором она хорошо знакома, стало понятно сразу же. Увидев его, хозяйка всплеснула руками:

-- Эвдор?! Ты жив?

-- Что мне сделается? -- заулыбался тот, -- радуйся, Трифена!

-- Да я уж радуюсь. Изо всех сил. Ты знаешь, что мы тебя уже похоронили?

-- Да ну? Это хорошо.

-- Чего хорошего?

-- Как чего? Если я уже помер, то в ближайшем будущем мне это вторично не грозит. Что-то я не слышал, чтобы люди умирали дважды. Только кто такое про меня выдумал?

-- Писистрат всем рассказывал, что тебя пустили на дно критяне с которыми ты что-то не поделил.

Услышав эти слова, Аристит покосился на Дракила. Тот фыркнул. Трифена посмотрела на него, нахмурившись, но ничего не сказала и снова обратилась к Эвдору.

-- Писистрат даже эпитафию сочинил. Дай-ка припомню... -- она прикусила нижнюю губу, посмотрела куда-то мимо бывших рабов и пропела, -- критяне -- все нечестивцы, убийцы и воры морские. Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь? Вот и Эвдора несчастного, плывшего морем, с малою кладью добра, бросили в воду они^[24]...

[24] Стихи Леонида Тарентского.

-- Да как ты смеешь, женщина, возносить хулу на критян?! -- вспылил Дракил и подался вперед.

Эвдор придержал Дракила за локоть и, даже не взглянув на него, виноватым голосом сказал:

-- Прости его, Трифена, он был слишком долго лишен достойного общества. Одичал.

-- Прощу, -- кивнула хозяйка, -- если впредь он подумает, прежде чем разевать рот

Дракил неприязненно покосился на Эвдора, вырвал руку. Пререкаться, однако, не стал. Вожак махнул рукой поднявшемуся вышибале:

-- Расслабься, Мегакл.

-- Кто все эти люди с тобой, Мышелов? -- спросила хозяйка.

-- Мои новые товарищи.

-- А Состен, Тевкр, и другие?

-- Никого не осталось. Все давно сошли в Аид. Кому-то повезло -- сложил голову в драке...

-- Это ты называешь "повезло"?

-- Да. Большинство сгнило в рудниках.

Трифена покачала головой. Помолчала.

-- Полагаю, сейчас у тебя ни денег, ни команды? Как до Родоса-то добрался?

-- На дырявой лоханке. Ты права, я нищий. Потому и пришел к тебе.

Трифена прищурилась, посмотрела на оборванцев, встретилась глазами с Аристидом.

-- Понятно. Пойдем-ка. Мышелов, переговорим с глазу на глаз. Твоим велю пока вина вынести и пожрать что-нибудь.

-- Ты само гостеприимство и великодушие!

Хозяйка взяла здоровяка под руку и повела куда-то через внутренний дворик. В дверях она притянула его голову к своему лицу и что-то сказала на ухо. Эвдор рассмеялся. Засмеялась и Трифена.

Вышибала краем глаза следил за оставшимися оборванцами, и помалкивал.

-- Не слишком разговорчив, -- высказал свое наблюдение Койон.

-- И всех-то мы здесь знаем, -- мрачно пробурчал Дракил, глядя в окно, -- всюду здесь у нас друг, брат, почти сестра...

О чем Эвдор говорил с хозяйкой заведения, Аристид так и не узнал, но тем же вечером все бывшие рабы избавились от лохмотьев, получили чистую одежду. Трифена расщедрилась на бочку горячей воды и выделила безденежным постояльцам три комнаты без изысков, даже без кроватей, с одними тюфяками, набитыми соломой, которые уже к утру были обильно заблеваны: беглецы слишком давно не пили вина, потому здесь в сытости и безопасности, как с цепи сорвались. Аристида спутник Диониса Акрат, даймон неразбавленного вина, уронить не смог. Собственно, потому его и прозвали Пьяницей, что он мог, не пьянея, слопать столько, сколько не под силу даже верзиле втрое его тяжелее. Когда все товарищи храпели вповалку, пуская слюни, Аристид подхватил под руку рабыню-подавальщицу и утащил с собой в пустующую комнату на втором этаже (он уже все окрестности разведал). Откуда поутру она выползла, потягиваясь, как сытая и довольная кошка.

Эвдор ночевал у хозяйки, что стало в тот вечер предметом пересудов. Наутро он велел всем сидеть в кабаке, и не высовывать носа на улицу. Собственно, никто и не рвался -- какие еще прогулки, когда лицо зеленое, а голова трещит, как будто по ней бьют кузнечным молотом. Вожак был трезв, как стеклышко, а Аристид, вот же счастливец, давно уже похвалявшийся, будто бы не знает, что такое похмелье, ныне на деле сие доказал. Они вдвоем отправились потолкаться в порту и на агоре.

Тамошнее столпотворение не позволяло допустить и тени мысли, будто Родос находится на осадном положении. Суматошная торговая жизнь не замирала ни на минуту, вопреки всем потугам понтийского флота. Со всех сторон неслось:

-- Сталь халибска-а-я! Мечи, ножи, подходи, покупа-ай!

-- Чиню медные котлы! Чиню, латаю, медные котлы!

-- Вино хиосское! Самое лучшее!

-- ...и пятна у него, как у леопарда, по телу...

-- Да ну, врешь, не может у зверей такой шеи быть..

-- Клянусь Зевсом, сам видел, своими глазами! Десять локтей!

-- А только что говорил, будто пять...

-- ...мечи испанские! Халибским не чета!..

-- ...вах, не проходи мимо, дорогой! Кинжал по руке подберем, от любого оборонишься!

-- Извини, уважаемый, мне знающие люди говорили, в Испании кузнецы получше будут.

-- Что? Не слушай этого песьего сына! Любого спроси, каково халибское железо^[25]!

[25] В Древней Греции сталь называлась 'халибским железом' (халибас), поскольку именно этому племени, обитающему в Малой Азии, приписывается, по одной из версий, факт ее изобретения.

-- ...хлеб свежий! Подходи!

-- ...и что же, она, как змея вьется?

-- Нет, колом стоит, вообще не гнется.

-- А как тогда этот твой... жерав, пьет?

-- Жираф. А он вообще не пьет, а только влагу с листьев слизывает.

-- Врешь! Разве может лошадь, хоть и с шеей в пять локтей, этим напиться?!

-- Так это и не лошадь...

-- Сам говорил, что на лошадь похож... А может, действительно, лошадь? Привязали к шее палку с башкой, обернули в леопардовые шкуры, вот тебе и твой жираф.

-- Не может быть, я сам видел...

-- Вот смотри, мим на ходулях, у него что, ноги в пять локтей? Эх ты...

На большом помосте жались друг к другу несколько десятков обнаженных рабынь.

-- Рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!

-- Что-то она какая-то тощая. Цена?

-- Четыреста денариев.

-- Тебе голову напекло, уважаемый?! Этой худосочной красная цена -- сто. Взгляни на нее, плоская, как доска. Ну-ка задом поверни ее...

-- Зато шустра и искусна! Триста пятьдесят.

-- Что-то не верится. Она, наверное, вообще девственница. Сто двадцать.

-- Опытная, опытная, всеми богами клянусь, тридцать три способа...

-- А чего она у тебя прикрыться пытается? Точно, девственница, стыдливая! Сто двадцать пять, больше не дам.

-- В убыток не продам, она обошлась мне в двести.

-- Может она музыкантша? Эй, девка, на флейте играть умеешь? Чего молчишь? Чего она у тебя, по-гречески не говорит?

-- Чтобы на флейте играть, знать язык не надо, тем более на той, которая у тебя, уважаемый... ну ты понял, в общем.

-- Иеродула в храме Афродиты дешевле обойдется.

-- Так каждый раз платить, как приспичило, а эту купил и сколько хочешь...

-- Зато, каждый раз -- другую. Нет, мое слово последнее.

-- Ну, взгляни на эту эфиопку, уж она-то покрупнее сирийки.

-- Сколько?

-- Двести пятьдесят денариев.

-- А за сирийку просил четыреста, что так?

-- Дикая совсем, не умеет ничего, зато смотри какие у нее...

-- Это я вижу, да вот только, боюсь, зарежет на ложе в первую же ночь.

-- Тьфу-ты, Кербер на тебя, не покупаешь, проходи! -- купец отвернулся, потеряв всякий интерес к покупателю и снова заорал, -- рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!..

Проталкиваясь через торговые ряды в сторону юго-восточной городской стены, и вслушиваясь в многоголосый хор тысяч людей, зазывающих, торгующихся, обменивающихся новостями и сплетнями, Эвдор и Аристид различили нечто более важное, чем обсуждение прелестей рабынь или вероятность существования жирафов:

-- ...на рассвете перешли реку, под дождем...

-- ...все, как один бежали, убитых -- тьма!..

-- ...говорят, римляне построили вал с узким проходом и, заманив внутрь конницу, всех перебили!..

-- А вон там говорят, что ночью реку перешли...

-- Да врут, кого ты слушаешь! Я точно знаю!

-- Сам, что ли, видел?

-- ...царевич к отцу бежал, в Пергам...

-- ...всех вырезали, до единого.

-- Не может быть!

-- Верно говорю! А Митридата на кол посадили.

-- Римляне на кол не сажают.

-- Ты мне не веришь? Да мне Архилох сказал, а он врать не будет!

-- Эх, граждане, что теперь-то?

-- Радоваться надо, Митридат мертв, победа!

-- Ты его мертвым видел?

-- Нет, конечно, где я и где он...

-- То-то.

-- Не Эвпатора убили, а сына его.

-- Жив он, в Пергам бежал.

-- А римляне что?

-- Что-что... по пятам идут. Пергам уже осадили, небось.

-- Да не, взяли уже! Под чистую разграбили, царя на кол...

-- Ты-то почем знаешь?

-- Да мне Архилох...

-- ...а кто идет-то? Сулла?

-- Сулла в Фессалии.

-- Да ну? А кто тогда?

-- Говорят, какой-то Фимбрий.

Аристид незаметно для развесившего уши селянина, торговавшего фисташками, запустил руку к нему в корзину и теперь лениво грыз улов, не особенно интересуясь военными слухами, однако вскоре заметил, что Эвдор слушает очень внимательно. Мышелов отловил пару сплетников и расспросил (те и рады были языками почесать).

-- Ну, что говорят? -- спросил его Аристид, сплевывая скорлупки.

-- Какой-то римлянин по имени Фимбрия разгромил войско Митридата-младшего в битве на реке Риднак. Подробности противоречивы, но вроде бы понтийцы превосходили его числом, однако он их рассеял. При царском сыне полководцем-наставником состоял Диофант-синопеец. Опытный волчара.

-- Наслышан, -- кивнул Аристид.

-- Говорят, вынесли с поля боя еле живого.

Эвдор, почему-то, был мрачен.

-- Ты чего? -- удивленно спросил его Аристид, -- о понтийцах переживаешь?

Мышелов неопределенно мотнул головой. Они двинулись дальше, пробираясь ближе к порту. Здесь разговоры звучали еще интереснее. Эвдор совсем остановился, жадно ловя каждое слово.

-- ...в военной гавани они, сам сегодня видел.

-- Так тебя туда и пустили!

-- Ну, не я, шурин мой, он в страже там служит у пирсов.

-- Египетские это корабли, самая большая пентера -- "Птолемаида".

-- А ты откуда знаешь?

-- Это Луция Лукулла корабли.

-- Не было же у римлян флота здесь.

-- Не было, а теперь есть.

-- А я тебе говорю, египетские.

-- Верно, египетские. Лукуллу их Птолемей Латир дал. А еще, говорят, многие с Крита и Кирены пришли.

-- А я слышал, Лукуллу в Египте отказали...

-- Ты там у трона стоял и все слышал?

-- "Птолемаида" это, точно. Видел я ее много раз, я в Александрии каждый год бываю...

-- ...Сулла со всеми сговорился, против Митридата...

-- Не Сулла, а Лукулл.

-- ...это верно, всем понтийцы поперек горла...

-- ...что, прямо так и дал, даром?..

-- Не даром, мало что ли римляне награбили в Дельфах и других местах. По всей Элладе храмы осквернены...

-- Эх, пропала Эллада, нету больше свободы нигде.

-- То-то она там была... У кого мошна, у того и свобода, а простому люду...

-- ...Сулла строит флот в Фессалии.

-- И наши, говорят, Лукуллу флот передадут. Дамагор скоро прибудет с тридцатью триерами, под его начало.

-- Дамагора навархом нужно, разве эти римляне умеют воевать на море?

-- Ну, они же били Карфаген...

-- Так это когда было?

-- Лукулл, говорят, уже заказал на верфях почтенного Креонта десять пентер.

-- А что, братья, скоро заработаем? Это ж сколько гребцов-то будут нанимать!

-- Заработаешь, ты, как же... Я два года назад о весло руки в кровь стер и спину всю порвал, а что заработал? Как был в рубище, так и остался...

-- ...а сколько их всего пришло?

-- Говорят, два десятка.

-- Больше! Два десятка у пирсов стоят. А в гавани еще столько же.

-- Критяне, говорят, Лукуллу много кораблей дали.

-- Это критяне-то? Пиратское гнездо! Всем известно, что Митридат пиратов под себя гребет.

-- И верно, в Ликийском проливе, рукой подать, страсть, как много пиратов развелось. Понтийцев пропускают, прочих грабят, топят. Сговорились, ублюдки...

-- Критянам Сулла, не иначе, хорошо заплатил, так бы не стали, против своих же...

-- Да кто там у них свои? Там рожи, не поймешь, какого роду-племени, как в котле намешано...

-- И то верно...

Окончания разговора Эвдор не дождался, тот мог длиться бесконечно и сам собой тихо перейти на обсуждение чего-нибудь другого, например, цен на вино или бесстыдное поведение дочери купца Диотима. Эвдор уже услышал то, что его интересовало. Вместе с Аристидом они сходили в северную часть города, где располагался военный порт. Туда их, разумеется, не пустили, но Мышелов удовлетворился зрелищем выставленного у проходов охранения из римских легионеров вперемешку с воинами городской стражи.

-- Не врут... -- пробормотал себе под нос Эвдор.

-- Да что ты так озаботился этими римлянами? -- недоумевал Аристид, -- какое нам до них дело. Если Лукулл снимет блокаду острова, нам только на руку сие. Проще будет свалить отсюда. Кстати, мы не решили главный вопрос -- на чем будем убираться.

-- На чем? -- переспросил здоровяк, -- пошли выбирать.

Они вернулись в торговый порт и еще час толкались порознь возле кораблей, высматривая и подслушивая разговоры моряков и купцов. Наконец, снова встретились нос к носу.

-- Ну как, -- спросил Эвдор.

-- Что-то глухо, -- нехотя признался Аристид, -- а у тебя?

-- А я присмотрел кое-что, -- он потянул Аристида за локоть и, стараясь не привлекать внимания, показал на один из стоящих у пирса парусников, с которого рабы сгружали на берег какие-то амфоры, -- смотри, какая красивая лошадка. Только и ждет, чтобы ее толковый всадник взнуздал. Не большая, не маленькая, всего в ней в меру, как раз для нас.

На борту судна черной краской была нарисована скачущая лошадь.

-- "Меланиппа", -- сказал Эвдор, -- принадлежит некоему Филиппу из Истрии. Я к нему почти уже нанялся.

-- Почти?

-- Так-то он брать никого не хочет, говорит, не нужен никто. И смотрит подозрительно. Но это он еще просто не знает, как мы ему нужны.

-- Сколько у него людей? Человек двадцать? Вдвое больше, чем нас.. Если он не полный дурень, не возьмет совсем незнакомых людей. Я бы не взял.

-- Я думаю, у него внезапно не окажется выбора. Они, северяне, выпить не дураки, а пьют все больше по-скифски. Ушибутся невзначай, до смерти, по дурной-то голове, -- усмехнулся Эвдор, -- вот он нас и примет с распростертыми объятьями.

-- Вот так прямо и с распростертыми? -- недоверчиво спросил Аристид.

-- Нас ему порекомендуют уважаемые люди. Пошли к нашим, подробности по дороге изложу.

Когда они пришли в кабак, кое-кто из их товарищей уже приобрел некоторую осмысленность во взгляде. В почти пустом обеденном зале за столом у маленького окна сидели двое. Один из них подпирал голову руками и изучал нацарапанные на столешнице надписи и рисунки непристойного содержания. Второй без всякого выражения наблюдал за немногочисленными посетителями у очага. При виде Эвдора и Аристида, он несколько оживился:

-- Какие новости?

-- Радуйся, Дракил. И ты, Гундосый, -- Эвдор взял себе одну из кружек и плеснул в нее из кувшина темно-красной жидкости, -- что это тут у вас?

-- Местное, -- пробормотал моряк со сломанным носом.

Прозвучало это, как "пестдое".

-- Кислятида, -- добавил Гундосый.

Эвдор отпил вино, покатал во рту, проглотил.

-- Бывает хуже. Где остальные?

Дракил многозначительно поднял глаза к потолку. Со второго этажа явственно слышался скрип расшатываемого деревянного ложа и прерывистые женские вскрики.

-- Это Койон проспался. Остальные все страдают.

-- С кем это он там? -- ревниво спросил Аристид, -- с Левкоей?

-- А пес его знает... -- буркнул Дракил.

-- Понятно. Значит, новости у нас такие: заявился Лукулл. Весь город гудит.

Дракил усмехнулся.

-- Чтоб это узнать, даже не стоило выползать на улицу. Дверь приоткрой и слушай, что мальчишки орут. Лукулл заявился... Тем хуже, Эвдор. Говорил я тебе, нечего здесь сидеть. Отсвечиваем неприкрытыми задницами на весь Родос. Надо было когти рвать прямиком на Крит.

-- На этой лоханке? Сколько ведер вычерпали, пока сюда дошли, не считал?

-- И до Крита бы дошли.

-- Ждут тебя там. У Лукулла корабли из Египта, Кирены, Крита...

-- Врешь!

-- Один корабль в порту. На нем знамя. Вот такой знак, -- Мышелов пальцем прочертил по столешнице несколько линий, которые в воображении собравшихся соединились в изображение обоюдоострой секиры.

Дракил снова сплюнул на пол.

-- Врешь! -- повторил он уверенно, -- римляне никогда не договорятся с Волком. Тем более, против Митридата. А больше не с кем на Крите договариваться. Не с царьками же и олигархами недоделанными. Они давно уже все Волку задницу лижут.

-- Ты же не знаешь, что ему предложили. Все продается и покупается. И Ласфен в том числе.

-- У тебя, Дракил, -- усмехнулся Аристид, -- есть прекрасная возможность...

-- Какая еще?

-- Поступить на службу к римлянам. Глядишь, на надгробии напишут -- "друг римского народа". Ты же всегда мечтал о почестях.

-- Иди ты к воронам...

Гундосый, убрал правую руку, приподнял голову и простонал:

-- Газбегаца дада было. Гапгасда все...

Не удержав голову одной левой, Гундосый ткнулся носом в столешницу, громко хрюкнув.

-- Переловили бы всех поодиночке, -- рассудительно заметил Аристид.

Эвдор приподнял голову Гундосого за волосы, и положил обратно: тот спал, пуская слюни. Моряк покосился на компанию у очага, придвинулся к Дракилу и негромко произнес:

-- Я тут видел замечательную посудину. Шестнадцативесельный акат-афракт^[26] из Истрии. Я прикинул, он может поднять пятьсот талантов^[27]. Прибыл только что. Я видел, как его разгружают.

[26] Афракт -- корабль без сплошной палубы.

[27] Приблизительно 13 тонн.

-- Ты предлагаешь его брать? Как?

-- Я почти сговорился с купцом. Нужно, чтобы кое-кто из его людей протянул ноги. Нанимаемся к нему. Выходим в море, дальше все просто.

-- Просто на словах, -- скептически хмыкнул Дракил.

-- Посмотрим, -- усмехнулся Эвдор.

Филипп из Истрии пребывал в прескверном настроении. Он возлежал возле столика с восхитительным опсоном^[28] в хорошей компании, какую только мог обеспечить обеденный зал заезжего двора "У Посидея", но был мрачнее тучи. Ничто не радовало, ни соленые угри, ни золотистое хиосское, ни приятная беседа. Угри не лезли в горло, вино здесь на порядок лучше привезенного им самим на продажу, что невероятно раздражало, а беседа лишь отвлекала от собственных мыслей.

[28] Вторая перемена блюд во время обеда. Обычно в нее входили блюда из рыбы, а в зажиточных эллинских домах и из мяса. Первая перемена блюд, 'ситос', обычно состояла из хлеба и оливок.

Дела шли из рук вон плохо. Филипп рассчитывал, что продолжающаяся война, смута и разорение Делоса, задерут цены на дорогие вина с островов, а нищающему населению по карману будет упиваться лишь фракийским. Его фракийским, которым забит весь корабль. Однако все оказалось с точностью наоборот. Отличный урожай на островах сбил цены настолько, что на фракийское почти никто не смотрит. Путешествие грозило обернуться колоссальными убытками.

-- А я привез пеньку. Канаты и веревки. Все разошлось мгновенно, -- похвалялся пьяный и счастливый купец из Гераклеи, возлежавший справа от Филиппа, -- воистину, Агорей^[29], я славлю тебя и принесу благодарственные жертвы по возвращению.

[29] Агорей -- 'Рыночный' (греч), эпитет Гермеса.

-- Откуда такой спрос? -- поинтересовался другой купец.

-- Как, ты не знаешь? Архонты закладывают целый флот, во исполнение союзнического договора с Римом. Решение принято позавчера, когда я только разгружался. Весь товар ушел за половину дня, какая удача! А какие деньги они готовы были заплатить!

Гераклеот запихал в рот несколько маринованных оливок с луком и разразился невыносимо длинной и запутанной тирадой, прославляющей богов, Лукулла и добрых родоссцев.

"Да чтоб ты провалился", -- сжимал виски руками Филипп.

Невыносимо болела голова. Уже два дня, как пропали сразу четверо из его людей, и среди них кибернет^[30] и проревс. Опытные моряки, исходившие Эгейское море и Понт вдоль и поперек, способные провести "Меланиппу" из Истрии хоть до Египта безо всякого перипла^[31]. Ценнейшие люди...

[30] Кибернет (греч.) -- кормчий.

[31] Перипл -- подробное описание морского пути -- мели, приметы берегов и т.п. Древнегреческими моряками ценился гораздо выше карты.

-- ...римляне совсем не умеют торговаться.

-- Ты не прав, почтеннейший, -- возразил толстяк, опоясанный широким тканым поясом, с которым он не пожелал расстаться даже за обедом, -- вот, помню, дело было в Сиракузах. Один купец из Капуи...

-- Так это Капуя, не Рим. Кампанцы^[32] те еще ворюги.

[32] Кампания -- область в центральной Италии со столицей в городе Капуя.

-- Нет воров, гнуснее римлян. Те денежки, которыми сейчас сорит Лукулл направо и налево, откуда они? Сулла ограбил Дельфы, святотатец! Как Аполлон попустил такое!

-- Да, забыли боги про Элладу. Вот было раньше время... Читал я, двести лет назад, когда была большая смута и орды галатов с севера наводнили земли Фессалии и Македонии, их вождь разграбил Дельфы, так Аполлон низверг на варваров чуму, а Посейдон разверз земную твердь и многих истребил землетрясеньем.

-- И множество эллинов вместе с ними. Чума, что, только варваров губила? Боги стерегут лишь свои храмы, а на нас, смертных, им наплевать, -- сказал Филипп.

-- Не богохульствуй! -- ужаснулся гераклеот.

-- Погибла Эллада, -- снова вздохнул знаток древней истории, -- растерзана варварами и собственными тиранами.

-- Ужас, ужас, у меня родственники в Афинах. До сих пор не знаю, были или все еще есть.

-- А вы слыхали, корабль Салмонея Книдского пропал.

-- В последнее время не штормило.

-- Проклятые пираты!

Толстяк машинально погладил свой пояс, набитый монетами. Один из гостей, мужчина с изысканными манерами, одетый в дорогой темно-красный хитон, украшенный черным вышитым меандром по краю, окликнул хозяина:

-- Любезный Посидей? Вели подать чаши для омовения рук.

Пришли рабы и расставили чаши с водой.

-- Благодарю, хозяин, -- мужчина снова повернулся к собеседникам, -- пиратство очень прибыльно и всякий норовит им заняться. Я знавал купцов, которые при виде более слабого не брезговали грабежом. Совсем осталось мало честных моряков.

Филипп вздохнул:

-- Да, где их взять...

К гостям подошел Посидей, хозяин заведения, и лично подал льняные полотенца. Услышав последние слова купца, он спросил:

-- А что же, уважаемый Филипп, желаешь пополнить команду?

-- Если б только... Мне нужен кормчий.

-- Что же случилось с твоим? Я слышал, как ты раньше нахваливал его способности.

-- Понятия не имею. Пропал. И с ним еще кое-кто из команды. Лежит, поди, в какой-нибудь канаве, убитый в пьяной драке. А мне что делать? Ума не приложу.

-- Я мог бы порекомендовать тебе людей, -- предложил Посидей.

Человек в темно-красном хитоне, откинул длинные волосы со лба и произнес:

-- Сказать по правде, Посидей, мне тоже нужны люди. Ты ручаешься за тех, кого рекомендуешь?

-- Разумеется, но надежных не так много...

Филипп встрепенулся:

-- Нет, я первый! Мне в первую очередь!

-- Хорошо, -- учтиво согласился хозяин, -- сколько тебе нужно?

-- Четверых. Среди них есть опытный кормщик, хорошо знающий эту часть Эгеиды? Я так редко бываю на Родосе, ходил все больше на Делос. Мне бы только добраться до Скироса. А там мне хорошо знакомы берега, смогу сам встать на корму.

-- Да, есть кормщик опытный. Зовут его Эвдором. Исходил море вдоль и поперек. Сейчас он без работы. Купец, его обычный наниматель, вконец разорился.

-- Эвдор? -- переспросил Филипп, -- я слышал это имя. Два дня назад ко мне в порту набивался некий Эвдор. Не тот ли?

-- А как он выглядел?

-- Ну... Здоровый такой парень, голова бритая, одет был опрятно. Лицо еще такое... располагающее, добродушное.

-- Похоже, мы говорим об одном человеке, -- кивнул Посидей.

-- Но я отказал ему. Не рискнул связываться с незнакомцем, да и не было в том нужды. Тогда... -- горестно вздохнул Филипп.

-- Напрасно отказал, почтеннейший. Это очень опытный и надежный моряк.

-- В таком случае, не мог бы ты устроить мне встречу с ним, достойный Посидей?

-- Всенепременно, -- пообещал хозяин.

Человек в темно-красном хитоне похлопал Филиппа по плечу:

-- Почтеннейший, я бы советовал тебе набрать людей побольше. Кругом пираты, будь они прокляты.

-- Спасибо, друг. Пожалуй, много разумного в твоих словах, но я поиздержался, торговля шла неважно...

-- Но все же, жизнь дороже денег, -- усмехнулся Аристид.

4

-- И что, вас снабдили деньгами за красивые глаза? -- спросил Лидон.

-- Может и так, -- без тени улыбки ответил Аристид, -- но, думаю, скорее всего, Эвдор тряхнул своих старых должников.

-- Скорее всего?

-- Он не делился подробностями дела.

-- Это какие же у него были должники, что вот так запросто денег хватило на судно?

-- Не сразу и не запросто. Эвдор встретил старого знакомца, с которым прежде вел совместное дело.

-- Такого же разбойного?

-- Ну что ты заладил, почтеннейший? -- поморщился Аристид, -- торговца вином. Некоего Филиппа из Истрии. У того дела шли неважно, он попал в большие убытки, часть команды разбежалась, он даже не мог покинуть остров.

-- И тут ему несказанно повезло, -- усмехнулся Лидон.

-- Именно так, -- серьезно кивнул Аристид, сделав вид, что сарказм не заметил, -- повезло. И команда пополнилась. За нами еще несколько человек увязались из безработных моряков.

-- Стало быть, вы нанялись к этому Филиппу? -- уточнил Лидон.

-- Примерно так, -- уклончиво ответил Аристид.

-- А недавно ты сказал, будто корабль вы купили.

-- Ловишь на слове, уважаемый? -- улыбнулся Пьяница.

-- Ну что ты, конечно же нет, -- протянул Тиберий с ехидной ухмылкой, -- но сию непонятность все же разъясни. Дабы я проникся к тебе еще большим доверием.

-- Это несложно, -- ответил Аристид, -- Эвдор выкупил долю в навклерии. Равную часть. То есть, мы как бы и корабль купили, но не совсем. Вроде как составили эту... как там, по-вашему? Коллегию. Да, торговую коллегию.

-- На деньги, выбитые из должников?

-- Филипп и сам был ему должен.

-- Что-то я смотрю, вашему Эвдору кто только не должен, -- проворчал Тиберий, -- не потому ли его постарались убрать туда, откуда не возвращаются?

Аристид молча развел руками.

-- Ладно, складно звонишь. Надеюсь, твои слова подтвердят другие.

-- А как же, -- после недолгой паузы ответил Аристид.

Ждать пришлось долго. Гундосый весь извелся и Аристиду даже пришлось рявкнуть на него (подобное Пьянице было несвойственно), чтобы перестал ныть.

Они второй час качались на волнах в паре стадий от берега на своей протекающей посудине и изрядно нервничали. Было с чего -- совсем недавно неподалеку прошла триера.

-- Родосцы, -- сказал Аристид, -- красная роза на парусе.

Патрульные на их суденышко внимания не обратили, еще не хватало отвлекаться на рыбаков. Ну не пираты же там, в самом деле? Так близко от города, на такой утлой лоханке, среди бела дня, когда в море не протолкнуться от кораблей морской стражи...

Триера удалилась на запад, а еще через некоторое время Гундосый увидел приближающееся с востока судно.

-- Вроде идет.

-- "Меланиппа?" -- уточнил Аристид.

Гундосый отчаянно щурился.

-- Да, она самая.

-- Все под рогожу. Пошевеливайтесь. Гундосый, ты куда полез? Забыл? Мы с тобой тонем.

Одноухий Акаст, спрятавшись под рогожу, шевелил рулевым веслом, словно рыбьим хвостом и судно худо-бедно сопротивлялось волнам. Эвбеец Телесфор невозмутимо пробовал пальцем острие меча, а сириец Датамихр что-то беззвучно бормотал. Не иначе -- молитву. Остальные молчали.

К ним действительно приближалась "Меланиппа". На борту ее, как позже узнал Аристид, в это время происходило следующее:

-- Тонут, что-ли? -- высказал предположение один из матросов Филиппа, глядя на двух рыбаков, отчаянно машущих руками. Их небольшое беспалубное суденышко сидело в воде так низко, что уже и борта было непросто разглядеть.

-- Поможем? -- спросил Эвдор.

Костяшки его пальцев, сжимающие рукояти рулевых весел, побелели от напряжения.

-- Нет, -- отрезал купец, -- некогда.

-- Потонут ведь.

-- Сами виноваты, пусть рыбу за борт выкидывают. Вон сколько наловили, по самые борта.

-- Где рыба-то? -- спросил один из матросов.

-- Да вон, видишь, рогожами укрыта.

-- Потонут, -- уверенно сказал проревс-впередсмотрящий.

-- До берега недалеко, доплывут.

-- Лоханку жалко. И улов пропадет. По миру люди пойдут.

-- Я что, -- огрызнулся купец, -- всех страждущих обязан одарить своей добротой? Потонут -- сами дураки. Еще от Родоса не отошли, а то один остановит, то другой...

Полчаса назад их догнала патрульная триера. Ничего подозрительного родосцы не нашли и проследовали прежним курсом, но бесцеремонный досмотр совершенно вывел купца из душевного равновесия.

Утром Филипп восхищенно цокал языком, глядя, как Эвдор лихо вел акат по запруженной большими и малыми судами Торговой гавани. Тогда он радовался ценному приобретению, ныне же внезапная сердобольность нового кормчего купца раздражала.

К Филиппу нанялись четверо. Одного из них, именем Дракил, кормчий отрекомендовал, как опытного проревса. Двое поступили в команду гребцами. Сейчас они отдыхали -- "Меланиппа" шла под парусами с попутным ветром. Мрачный сириец Фраат сел играть в кости с дугими гребцами. Четвертый из новичков, Койон, сидел на палубе рядом с Дракилом и от нечего делать наматывал вокруг левой руки канат.

Суда между тем, повинуясь воле Эвдора совершенно сблизились.

-- Помогите! -- закричал один из "рыбаков", -- тонем!

Филипп, наконец, обратил внимание на то, что кормчий правит к рыбакам по собственной инициативе.

-- В сторону! В сторону отваливай! Чего ты к ним прицепился? Левее уходи!

Второй "рыбак" бросил на "Меланиппу" конец каната, а Койон машинально его поймал. Один из матросов двинулся к Койону по банкам для гребцов, соединявшим борта аката вместо палубы, настеленной лишь на носу и корме.

-- Бросай его, чего схватил?

Койон проигнорировал его слова, подтягивая рыбаков к акату.

-- Ты, как там тебя, придурок? Бросай канат! Хозяин не велел помогать им!

Проходя мимо Фраата, матрос неожиданно споткнулся и упал, разразившись бранью. Филипп бросился к Эвдору.

-- Кормчий, ты что, оглох?! В сторону давай!

Эвдор рванул рукояти, заваливая судно вправо, по направлению к "рыбакам". Последовал глухой удар, от которого многие на акате потеряли равновесие. "Рыбаки", напротив, несмотря на то, что их лоханка, казалось, вот-вот пойдет ко дну, словно ждали столкновения.

Аристид, как кошка, взлетел на борт "Меланиппы", вцепившись в хитон одного из матросов. Рывок, и тот полетел в воду. Мгновением позже на борту оказался и второй "рыбак", которому помог забраться Койон.

Сириец приложил сразу двоих гребцов об скамьи, одним прыжком оказался возле мачты, у подножия которой на специальной стойке висели несколько перевязей с мечами. Фраат выхватил из ножен клинок и полоснул им еще одного гребца по животу. Тот жутко заорал, вцепившись в края раны, и упал на колени. Филипп попытался отпихнуть Эвдора, но как-то безвольно обмяк и сполз на кормовую палубу, привалившись к борту.

Еще не все на "Меланиппе" успели сообразить, что происходит, как рогожи, укрывавшие рыбачье судно, полетели прочь и полтора десятка пиратов, прятавшихся под ними, с ревом устремились на борт аката.

Аристид и Гундосый, первыми перебравшиеся на "Меланиппу", уже вовсю рубили матросов мечами. Те, очнувшись от оцепенения, бросились к оружию. На носу Дракил проломил голову одному из них рукоятью якорного ворота, ударил второго, тот увернулся и вцепился критянину в горло. Сириец безнаказанно зарубил двоих, но теперь бился с дюжим гребцом, успевшим вооружиться. Другого гребца Койон, напав сзади, душил толстым канатом, но противник ему попался сильный, ловкий и сумел вывернуться. Они упали, Койон треснулся затылком о край банки и потерял сознание. Эвдор, бросивший рулевые весла, ловко перехватил вооруженную мечом руку помощника Филиппа и вывернул ее так, что хрустнул локтевой сустав. Помощник взвыл. Эвдор подхватил меч, выпавший из разжавшихся пальцев, и рубанул следующего противника.

Изначально матросов "Меланиппы" было больше, чем пиратов, но те, за счет внезапности, в первые мгновения боя успели существенно сократить численность противника и теперь склонили чашу весов в свою пользу. Бой продолжался совсем недолго. Еще остававшиеся в живых матросы и гребцы, быстро осознав, что смерть уже дышит им в затылок, попрыгали за борт. Здоровяка-северянина, теснившего Фраата и легко ранившего его в бедро, убил Аристид ударом в спину.

Вскоре все было кончено. Дракил спихнул с себя неподвижное тело и вытер узкий кинжал об полу хитона убитого. Матрос со вспоротым животом корчился под ногами и выл, пытаясь засунуть внутрь выпадающие кишки. Гундосый прикончил его, после чего наклонился над Койоном, похлопал его по щекам. Тот промычал нечто нечленораздельное, мотнул башкой и разлепил веки. Гундосый помог ему сесть. Сбежавшие матросы плыли в сторону берега, некоторые из пиратов свистели и улюлюкали им в след.

Аристид прошел на корму, направляясь к белому, как мел Филиппу, все еще неподвижно сидящему у борта.

-- Нет, -- протянул руку раскрытой ладонью вперед Эвдор, -- не трогай его.

Пьяница хмыкнул, но отступил в сторону. Подошел Дракил.

-- Что ты собираешься делать с ним? -- спросил критянин.

Фраат красноречиво провел большим пальцем у горла и цокнул языком.

-- Нет, -- повторил Эвдор, -- пусть живет.

-- Сдался он тебе, -- хмыкнул Дракил.

Аристид присел рядом с Филиппом на корточки и внимательно посмотрел на него.

-- Не жилец. По любому, -- вынес вердикт пират, -- так плакался о своей тяжкой доле у Посидея, а тут такой удар. Посадим его в нашу лоханку, а Эвдор? Все равно нам не нужна. У нас теперь какая лошадка есть!

Аристид похлопал ладонью по красной от крови кормовой палубе "Меланиппы". Дракил хохотнул.

-- Дай ему, Аристид, пару амфор его кислятины, пусть на Делосе толкнет! Вдруг, снова поднимется?

Филипп молчал, сжав зубы.

-- Помогите ему, -- сказал кормчий.

Двое пиратов из тех, что присоединились к команде на Родосе стараниями Трифены, подняли Филиппа и помогли ему перейти на рыбацкое судно, которое все еще болталось возле аката, сцепленное с ним канатом. Купец не сопротивлялся и не говорил ни слова, но шел еле-еле, ноги не держали. Пираты оттолкнули посудину шестом. Эвдор подошел к борту.

-- Ты неплохой человек, Филипп, хоть и собирался бросить несчастных рыбаков на произвол судьбы, -- сказал кормчий, -- жаль, что тебе так не повезло. Но ты слишком легковерен, для купца. Такое отличное судно, как "Меланиппа", не для растяпы, подобного тебе. Я бы даже отдал тебе твои амфоры, но ведь не продашь...

-- Будьте вы прокляты, ублюдки! -- прорыдал купец.

-- Не беспокойся, -- невозмутимо ответил Аристид, -- мы уже прокляты. Всеми богами. Утешься тем, что пираты долго не живут. Но перед тем как отдать концы, мы на твоей лошадке немного погуляем.

-- Да чтоб вы все упились моим вином и потонули в собственной блевотине, проклятые!

-- А вот это вряд-ли, -- усмехнулся Эвдор, -- лично у меня другие планы.

-- Давай, лови своих "дельфинов", пока не разбежались, -- крикнул Дракил и, сунув два пальца в рот, засвистел.

"Меланиппа" удалялась, уходя на северо-восток, против ветра на веслах, с убранными парусами.

-- Вены вскроет, -- предположил Койон, работая веслом.

-- Повесится, -- возразил Гундосый, сидевший сзади.

-- Заклад? -- спросил Койон.

-- Как пгавегишь?

-- Ну да...

Теперь их было восемнадцать. При захвате судна трое погибли и уже отправились на корм рыбам, вместе с покойниками из числа команды Филиппа. Никто особенно не сожалел. Эти люди присоединились на Родосе и еще не были крепко спаяны с командой Эвдора. Обычные бродяги, еле сводившие концы с концами и ухватившиеся за возможность нажиться морским разбоем. Ни боевых навыков, ни хорошего оружия, смерть в первой же драке -- так кончали очень многие из тех, кто стремился пополнить ряды алифоров^[33]. Но в желающих сделать этот столь опасный промысел своим образом жизни, никогда не было недостатка.

[33] Алифор -- в древнегреческом языке синоним слова 'пират'.

Их знали под разными именами: сицилийцы, иллирийцы, киликийцы, но принадлежность к какому-либо народу среди них чисто условна. Эллины, любители все раскладывать по полочкам, позабыв про свою обычную дотошность, не мудрствуя, распространили дурную славу морских разбойников на всех обитателей тех частей мира, где алифоры процветали.

Обширный берег, тянущийся от Ликии на восток на четыре с лишним тысячи стадий^[1], до Антиохии-на-Оронте, претендовавшей на звание крупнейшего города мира, после Рима и Александрии Египетской, именовался Пиратским. Страна, которой этот берег принадлежал, именуемая Киликией, считалась пиратским гнездом, а все киликийцы -- разбойники. Вот он еще только до чеки тележной дорос, а уже будущий пират, потому что киликиец. Кто-нибудь видел честного киликийца? Правильно, не бывает честных киликийцев. Три худших слова в греческом языке есть на букву "К" -- каппадокиец, критянин и киликиец.

Отчасти так и было, но, как и все в этом мире, раскрашенном отнюдь не в одни только черные и белые цвета, лишь отчасти. Нацию Пиратского берега уже столетия составляли не одни лишь родившиеся здесь, но многие пришлые, люди без родины, объединенные общим делом, которое в их глазах было источником пропитания не хуже мирного земледелия или скотоводства, разве что более опасным. Они носили имена сотни разноязыких племен, но объединяющим языком был греческий, давший им, помимо прочего, и общее название -- алифоры.

Такая сомнительная честь досталась Киликии, конечно не случайно. Издревле здесь проходил один из главнейших торговых путей, из Египта и Финикии в Элладу. Где овцы, там и волки, а кое-кто из овец при определенной удаче и сам был не прочь показать клыки, ограбив более беззащитного собрата.

Море бурлило жизнью. Дельфины-белобочки, вечные спутники кораблей, легко обгоняя медленно ползущую "Меланиппу", весело выпрыгивали из воды, в прозрачной толще которой виднелись темные спинки тунцов, частых спутников дельфиньих стай. Над волнами носились крикливые чайки, ссорящиеся из-за добычи. Солнце, висящее в ослепительно-голубом небе, отражаясь в миллионах мягких зеркал, слепило глаза любому, кто рисковал бросить взгляд на сверкающую дорожку.

В проливе между Родосом и Ликией все лето дули этесии, северные сухие ветры. Морякам это было прекрасно известно и всякий, кто шел этим путем, стремился держаться ближе к малоазийскому берегу, прикрываясь им от неудобных ветров, как щитом. Знал об этой особенности пролива и Эвдор, но не только это вынуждало его держаться северного берега: родосская триера, остановившая "Меланиппу", была не единственным кораблем Морской стражи, на который можно нарваться в этих водах, а еще можно встетить корабли Ласфена или киликийцев, которые не погнушаются сожрать собрата. На фоне крутых берегов Ликии акат менее заметен, а встречаться с кем бы то ни было, в данный момент пиратам не с руки.

Несколько торговых парусников прошли навстречу, чуть кренясь на левый борт, с туго натянутыми парусами, наполненными встречно-боковым ветром. Хотя кое у кого из алифоров, окрыленных успехом и ослепленных жадностью, уже вовсю чесались руки, Эвдор совсем не собирался грабить кого бы то ни было прямо сейчас. В дымке на горизонте то и дело проявлялись длинные низкие силуэты боевых кораблей и Дракил, обладавший самым острым зрением, влезал на мачту, стараясь получше их рассмотреть. Нанявшийся к Филиппу впередсмотрящим, критянин продолжал играть эту роль. Эвдор правил, остальные сидели на веслах, которых как раз хватило на всех.

Круто зарываясь носом в волны, "Меланиппа" шла вперед, а всех пиратов шилом в заднице мучил один и тот же вопрос: "А что же дальше?" Первым его высказал Койон, продолжая ворочать веслом:

-- Дальше-то что, Эвдор? В Коракесион^[1] идем?

-- Далековато, -- прикинул Аристид.

-- Нет, -- коротко ответил Эвдор.

-- Почему?

-- А что там делать?

-- Как что? Ты что, один охотиться будешь?

-- Да.

-- Совсем из ума выжил? Сосчитай, сколько нас!

-- Я умею считать, Койон.

-- Да ну? И много ты добычи возьмешь с такой командой, а? Пару рыбаков ограбишь?

-- Людей еще наберем, охотники всегда найдутся.

-- Ну, так и я о том же! Идем в Коракесион.

-- Что тебя туда так тянет, Койон?

-- К Зеникету он хочет, под крылышко, -- сказал Аристид.

-- Да! -- важно заявил Койон, -- хочу к Зеникету. Он человек уважаемый. И кораблей у него немало. Пристанем к нему, всегда будем в доле, всегда в выигрыше. Зеникета и Ласфен боится, и Эргин. Все боятся. А если в одиночку, сгинем без толку.

-- Сомневаюсь, чтобы Волк кого-то боялся, -- возразил Дракил.

-- А чего он с римлянами связался?

-- Из страха, да, -- покивал Дракил.

-- Чтобы Зеникета боялся Эргин -- давняя мечта самого Зеникета, -- сказал Эвдор.

-- Да вы... -- задохнулся от возмущения Койон, -- да сам Митридат его равным считает!

-- Эдо во бдогом пгавда, -- подал голос Гундосый, -- Зедикед, почти цагь. У дего людей и когаблей -- уйма.

-- Скажи еще, Зеникет почти бог, равный Посейдону, -- усмехнулся Эвдор.

-- Я слышал, что он обосновался сейчас вовсе не в Коракесионе, -- задумчиво сказал Аристид, глядя на горные пики Ликии, -- а на горе Феникунт. Там теперь его резиденция. Сидит себе на вершине, орел наш, и все море до Кипра, как на ладони.

-- Я тоже это слышал, -- сказал Дракил.

-- Эдо какой глаз дада ибеть! -- позавидовал Гундосый.

-- А я слышал, что он в Корике, -- сказал один из новичков, но на его слова не обратили внимания.

-- Феникунт называют Ликийским Олимпом! -- запальчиво выкрикнул Койон.

-- А ты угадал, Эвдор, -- усмехнулся Аристид, -- он, похоже, считает себя богом. Ты, Койон, думаешь, что надо держаться поближе к богам? Уж они-то не обидят. Ты ведь ходил раньше под Зеникетом? Помогло тебе его божественное провидение рудников избежать?

Койон, набычившись, замолчал.

-- Так ты не ответил, Эвдор, -- напомнил критянин, -- что ты собираешься делать. Мутный ты какой-то.

-- Да я прозрачен, как вода за бортом, -- не согласился кормчий, -- глянь, если не веришь, дно видать. Разве я вас в чем-то обманул? Все, как говорил, так и вышло!

-- Ну да, -- кивнул Дракил, -- только я не помню, чтобы ты хоть раз сказал, что дальше будем делать, когда разживемся кораблем.

-- Честными купцами станем. Богатыми и толстыми. На фракийском вине разбогатеем. Вон его сколько.

-- Все шутишь...

-- А что, кто-то не догадывался, чем мы займемся?

-- Ну, возможны разные пути... -- протянул Аристид.

-- Например? -- раздраженно спросил критянин.

-- Например, сделаться навархом^[1] Митридата.

Эвдор сверкнул на щеголя глазами.

-- Кишка не лопнет? -- хохотнул Койон.

-- Как боги присудят, -- Аристид пристально глядел в глаза кормчего.

Тот взгляд выдержал.

-- Если кто и станет навархом Митридата, так это Эргин. Я -- птица куда меньшего полета.

-- Ой, ли? -- усомнился Аристид.

-- Вы что, серьезно? -- глаза Койона расширились от удивления, -- с этой лоханкой и двумя десятками бойцов?

-- С каких это пор "Меланиппа" сделалась лоханкой? -- обиделся Аристид, -- да, не гемиолия, так то для начала. Сдается мне, наш друг весьма не прост.

-- Ответь на вопрос, Эвдор, -- упрямо повторил Дракил.

-- Хорошо, -- согласился кормчий, -- отвечу. Идем в Патару. Поближе, чем Коракесион, в котором делать нечего. Людей в Патаре наберем. А вот, что дальше... Не знаю.

-- Как это, не знаешь? -- удивился Дракил.

-- Так. Не знаю. Как говорит Аристид: "Возможны разные пути".

Сириец, молчавший весь разговор, мрачно усмехнулся, бросив взгляд на Аристида, который сидел на одной с ним банке и греб веслом противоположного борта.

-- Значит, правда?

-- В чем?

-- Ты служишь Митридату.

-- Чем плоха служба Митридату? -- уклонился от прямого ответ Эвдор.

-- Думаю, ничем, -- согласился Аристид, -- я просто люблю ясность.

-- А чем плохо ходить под Зеникетом? -- спросил Койон.

-- Тем, что Митридат -- великий царь. А Зеникет -- самозванец. И есть другие причины...

Фраат смачно сплюнул за борт.

-- Беду накличешь, варвар, -- злобно зашипел на него Дракил, -- Посейдон не простит!

-- Плевал я на вашего Посейдона, -- пролаял сириец.

Критянин рванулся к нему, сжав кулаки, но Гундосый, поймал его за ногу, бросив при этом весло. Критянин упал, а весло Гундосого скользнуло в воду, ударилось о другие, и поломала весь стройный темп гребли. Акат ощутимо повело в сторону.

-- По местам все! -- рявкнул кормчий.

Пираты, кроме Аристида и Фраата, вздрогнули и быстро восстановили ритм.

-- Идем в Патару. Там набираем команду, -- тоном, не терпящим возражений, отчеканил кормчий, -- а дальше, как я скажу, так и будет. Скажу, купцов грабить -- примемся грабить. Скажу, за Митридата воевать -- станем воевать. В любом случае тот, кто пойдет за мной, в накладе не останется. А кто не хочет, пусть валит на все четыре стороны. К Зеникету или куда там еще...

-- А почему это кто-то пусть валит? -- сквозь зубы процедил критянин, -- это уже твой личный корабль? Ты один его взял?

-- Да! -- с вызовом бросил Эвдор, -- это мой корабль. Нужно будет, возьму гемиолию! А пока на этом вот...

-- Много жизни себе намерил, -- спокойно констатировал Аристид.

-- Кто-то хочет оспорить? -- кормчий оглядел команду, задержав взгляд на критянине и щеголе.

Первый отвел взгляд. Его в любом случае никто не поддержит, он это понимал. Кербер разорви, связался с этими "киликийцами"...

Второй глаз не спрятал.

-- Я бы поспорил с тобой, Эвдор. Но не буду. Я просто люблю ясность.

-- Я это уже слышал.

-- В Патагу, так в Патагу, -- сказал Гундосый после недолгого общего молчания, -- по бде так одид хъен.

-- Значит, вы сделались толстыми и важными виноторговцами, -- Лидон сложил пальцы в замок, опершись о подлокотники кресла, -- полагаю, раз дела пошли в гору, а на вино спрос оказался плохим, вы покинули Родос?

-- Совершенно верно, -- кивнул Аристид.

-- И куда, позволь полюбопытствовать, направились?

-- В Патару.

-- Куда? -- переспросил Тиберий, -- что это за место?

-- Ну-у, -- Аристид изобразил крайнюю степень удивления, -- я уж думал, ты, уважаемый Тиберий, осведомлен обо всем на свете.

-- Жаль разочаровать тебя, почтенный Эномай, но это, к сожалению, не так, что меня невероятно огорчает. И где находится эта Патара?

-- В Ликии.

-- В Ликии? -- поднял бровь Лидон, -- сдается мне, вы направились прямиком в пиратское...

-- Гнездо, -- закончил Аристид, -- да-да, именно так.

-- И ты так спокойно говоришь об этом? -- Лидон посмотрел на подследственного, чуть повернув голову вбок и скосив глаза.

-- Ну да. А что тут такого? Или ты хочешь сказать, что дела с пиратами меня самого превращают в пирата? Мы ведь не грабили корабли, не захватывали для выкупа людей.

-- И какие же дела вы там вели?

-- Какие еще мы могли вести там дела, если судно забито амфорами с вином? Продавали его, конечно!

-- Логично, -- усмехнулся Лидон, -- а почему, собственно, там?

-- Потому что там можно было навариться. А в других местах нельзя. На Родосе уже были, а Делос разорен Митридатом. В Элладе война, в Вифинии и Эолии война. На островах цены сбили хиосцы, а мы, как ты помнишь, везли дешевую кислятину. Ну и куда с ней?

-- Н-да. Убедительно излагаешь, -- согласился следователь, -- и дальше что?

-- Ну а что дальше? Удивляешь ты меня, почтеннейший, прямо такие прописные истины приходится тебе рассказывать... Толкнули товар, взяли другой да и дернули восвояси.

-- Это какой другой? -- подался вперед Лидон, -- полагаю, в пиратских городках загрузиться можно только награбленным добром и рабами. Для перевозки рабов ваша посудина слишком мала.

-- Теперь скупку краденного шьешь? -- оскалился Аристид, -- ай, нехорошо!

-- Я как-нибудь сам решу, что хорошо, а что плохо.

-- Не занимались мы этим. Эвдор сговорился с одним человеком, коего следовало срочно отвести в одно место. Он заплатил хорошие деньги. Окупившие затраты на путешествие с лихвой.

-- Что за человек?

Аристид выдержал театральную паузу, явно наслаждаясь моментом, и со снисходительной улыбкой ответил:

-- Некий римлянин.

-- Римлянин? -- не смог сдержать удивления Лидон.

-- Ага.

-- Что римлянин делал в этом осином гнезде?

-- Ну, уж я не знаю. Хотя, сдается мне, то был лазутчик.

-- Почему ты так решил, уважаемый?

-- Потому что отвезти его надо было не в какое-то определенное место, а к Луцию Лукуллу, корабли которого стояли на Родосе в наше там пребывание, но после ушли на другие острова. Отыскался Лукулл на Косе.

Лидон недоверчиво покачал головой.

-- Ты говоришь невероятные вещи. Предлагаешь поверить, что ты и твоя братия оказывали услуги Риму. Чем можешь это доказать?

-- Спроси у Лукулла, -- предложил Аристид.

-- Мы оба прекрасно знаем, что это сейчас невозможно, -- фыркнул Тиберий, -- я надеюсь услышать что-то более весомое.

-- Ну, уж извини, почтеннейший. Расписки от того римлянина у меня не сохранилось. Но ты можешь спросить моих людей, бывал ли на борту "Меланиппы" некий римлянин и где мы его высадили. Спроси, и убедишься, что я не лгу. Даже эта критская свинья, которая поет тебе, что мы пираты, подтвердит. Римлянин был, высадили его на Косе.

Лидон некоторое время молчал, покусывая нижнюю губу.

-- Как его звали?

-- Понятия не имею, -- ответил Аристид, -- такие не называют имен. Надеюсь, ты не станешь расспрашивать меня, что он делал в Патаре?

-- Не стану, -- задумчиво проговорил Лидон, разглядывая свои пальцы.

В эту минуту Тит Варий втолкнул в палатку Квинта.

-- Что случилось? -- спросил Тиберий, удивленно подняв глаза на центуриона.

-- Что случилось?! -- прорычал Дециан, -- этот ублюдок устроил драку, почти сумел освободиться!

-- Даже так? -- поднял бровь следователь.

-- Он может, -- усмехнулся Аристид, покосившись на Севера.

-- Разговорчики! -- прогремел Дециан.

-- Тит, уведи его, -- попросил Лидон.

-- Кого из них?

-- Обоих уведи. Я пока не стану допрашивать фракийца. Мне нужно кое-что осмыслить.

-- И куда их посадить? Опять привязать к телеге? Одну уже разломали.

Лидон поморщился.

-- Тит, не приставай ко мне со всякой ерундой. Это твое дело, содержать задержанных. Думаю, сам догадаешься, что в клетку к остальным их сажать нельзя.

Тит Варий, бранясь семиэтажно, вытащил Квинта за локоть из палатки, следом солдаты увели Аристида.

Лидон сел за стол и сжал виски пальцами. Он практически не сомневался, что Эномай лжет, привык доверять своей интуиции, благодаря которой слыл одним из лучших сыскарей в Городе, но поймать "купца" на противоречиях пока не мог. Единственной зацепкой оставалась провалившаяся попытка задержанных отрицать свои отношения со сбежавшим Эвдором.

"Спроси любого, был ли римлянин и где мы его высадили..."

Неужели они успели продумать легенду в таких деталях? Конечно, он спросит. Что-то подсказывало Лидону -- Эномай балансирует на лезвии бритвы. Достаточно малейшего толчка и он полетит вниз. Но как его подтолкнуть?

Что же, чем запутаннее дело, тем интереснее.

5

Подумать ему не дали. Минуты не прошло, как снаружи палатки раздался радостный крик Дециана:

-- Ха! Вы посмотрите, кого сюда ветром принесло! Квадригарий, дружище! Какими судьбами здесь?

Лидон поднял голову, встал и выглянул наружу. Дециан обнимался с не слишком высоким, но широкоплечим человеком лет пятидесяти. Его коротко стриженные седые волосы резко контрастировали с загорелой почти дочерна кожей и производили странное впечатление. Вроде серебряный шлем на голове. На самом деле шлема, конечно, не было, но когда Дециан, наконец, отстранился, стало видно, что на человеке по имени Квадригарий надета кольчуга. На груди его красовалось восемь серебряных фалер, благодаря которым в нем с высокой долей вероятности можно было определить центуриона^[34]. Один из легионеров вел к коновязи смирную гнедую кобылку, на которой, судя по всему, центурион и приехал.

[34] Чаще всего с медалями-фалерами на груди изображаются центурионы, но в период Поздней Республики фалеры за храбрость получали и солдаты.

-- Ты зачем железку нацепил? -- спросил Дециан, -- у нас тут тихо, как на кладбище.

-- А Серторий?

-- Дал деру, только пятки засверкали.

-- Ну вот, -- притворно огорчился Квадригарий, -- а мы вам, бездельникам, подкрепление привели.

-- Подкрепление? -- удивился Дециан, отступил на шаг, оглядев Квадригария с головы до ног, -- это ты, что ли, "подкрепление"?

-- Вторая когорта из легиона Луция Базилла. Уже на подходе. Я вперед прискакал.

-- Один?

-- Нет, конечно. С одной турмой^[35]. Возле ворот ребята ждут.

[35] Турма -- подразделение легионной конницы, 30 человек.

Дециан посерьезнел.

-- Как тебя впустили в лагерь?

-- Я назвал пароль.

-- Откуда ты его узнал? -- вытаращился Тит Варий.

-- А я и не знал, -- хихикнул Квадригарий, -- угадал с третьего раза. Ваши трибуны не отличаются оригинальностью. Ну что это за пафосная хрень -- "Любимец Венеры"? Сулла в тысяче миль отсюда. Не оценит.

Дециан крякнул с досады. Пароль ежедневно должен был выдавать тессерариям^[36] дежурный трибун. Двое сопливых юнцов, оставшиеся в лагере, действительно по данной части не блистали остроумием.

[36] Тессерарий -- должность одного из младших офицеров легиона, в обязанности которого входило проверка постов, информирование часовых о паролях, менявшихся каждый день.

-- Погоди-ка... Ты стоял перед часовыми, угадывал пароль, и они тебя пропустили? Бошки поотрываю тупым баранам...

-- Не сердись на них, -- хохотнул Квадригарий, -- я там немножко пошумел, метал громы и молнии...

-- Поотрываю бошки тупым трусливым баранам, -- уточнил Дециан, -- а если бы это были серторианцы? Почему мне вообще ничего не известно о том, что к нам отправили еще одну когорту?

-- Зато мне известно, -- сказал Лидон и кивнул Квадригарию, -- привет, Марк.

-- Тебе? -- оторопело повернулся к Тиберию Дециан.

-- Ну да. Чему удивляешься? -- Лидон снова посмотрел на Квадригария и спросил, -- Марк, в сообщении было сказано, что старшим в этой когорте назначен трибун.

-- Да, Клавдий на марше, послал меня вперед. Я опережаю его на один переход.

-- То есть он сегодня уже не появится? -- спросил Дециан.

Квадригарий вдруг поморщился, покосился на Севера с Аристидом (те вместе с шестью охранниками до сих пор торчали здесь), причем на Квинта глядел особенно долго, слегка нахмурившись.

-- Это кто такие?

-- Не обращай внимания, -- сказал Дециан, -- пойманные пираты, мы их допрашиваем.

Квадригарий посмотрел на Лидона, тот усмехнулся и развел руками. Тит Варий спохватился и рявкнул:

-- Ну, чего встали?! Увести их!

Легионеры словно очнулись от оцепенения и поспешили исполнить приказ. Когда пленных увели, Квадригарий кашлянул.

-- Н-да... Похоже, Серторий действительно сбежал от вас дальше края света, раз вы так расслабились. Охрана пропускает, секретные сведения арестованным пиратам выбалтывают прямо возле претория... Будь здесь Сулла, я даже не берусь угадать, чью голову оторвали бы раньше, тех олухов у ворот, или твою, Тит.

-- Это ты, значит, так проверил дисциплину? -- набычился Дециан.

-- Ладно, успокойся. Ничего я не проверял. Пойдем лучше, выпьем за встречу.

-- Марк, ты же сам только что ратовал за дисциплину в лагере, -- насмешливо напомнил Лидон.

-- А-а... -- махнул рукой Квадригарий, -- завтра Клавдий вас всех построит, он назначен заместителем Луска.

-- Да, нам сообщили, -- подтвердил Лидон, посмотрел на Тита Вария и усмехнулся, -- а вот тебе, как-то забыли. Видать решили, что докладывать об этом всем центурионам не обязательно.

Дециан хмыкнул, всем своим видом изображая, что ему на это наплевать. Потом почесал переносицу и спросил:

-- Клавдий... Это который Клавдий?

-- Гай Клавдий Глабр, -- Лидон опередил с ответом Квадригария, -- из рода Клавдиев Пульхров.

-- Глабр? -- переспросил Дециан.

-- Знаешь его?

-- Да что-то слышал краем уха.

-- Я служил с ним бок о бок в Митридатову войну, -- сказал Квадригарий, -- и на фракийцев вместе ходили под знаменами Базилла...

Марк вдруг замолчал и посмотрел в сторону, куда увели Квинта с Аристидом.

-- Кстати, к вопросу о фракийцах... Где-то эту рожу я раньше видел...

-- Чью? -- спросил Лидон.

-- Да фракийца же. Не могу вспомнить, где...

-- Уверен? -- навострил уши Тиберий.

-- Да нет... Смутное какое-то ощущение.

Приметной шапки на Квинте в тот момент уже не было, слетела в драке и никто, естественно, не удосужился поднять. Более ничего в облике Севера, не позволяло с точностью определить его происхождение. Вроде бы варвар, но фракиец ли? Совсем не обязательно. Тем сильнее заинтересовали Лидона слова Марка Квадригария.

-- А с чего ты взял, будто это фракиец?

-- Да ни с чего. Говорю же -- смутно знакомая рожа. И Фракия почему-то вспомнилась.

-- Ты, видать, во Фракии не одного фракийца видел, -- глубокомысленно изрек Дециан.

Квадригарий рассмеялся, провел ладонью по лицу.

-- Ты лучше про Глабра расскажи, -- попросил Тит Варий, -- каков он?

-- Толковый парень. Засиделся в трибунах. Уже четыре года, как мог бы стать квестором, да мы все то в Греции торчим, то марианцев по Италии гоняем. Теперь вот и в Испанию занесло. Ну, ничего, скоро додавим эту гниду.

-- Кстати, о марианцах... -- Дециан легонько толкнул Марка кулаком в плечо, -- ты, небось, и у Коллинских ворот дрался?

-- Ну да, -- принял гордую позу Квадригарий.

-- Расскажи!

-- А что? -- удивился Марк, -- тут никто не рассказал?

-- Да как-то все бегом да мимоходом. Луск всех подгонял, некогда было языками чесать. А я жажду кровавых подробностей! Вообще, нам немедленно надо выпить!

-- Тит... -- укоризненно покачал головой Лидон.

-- Да ладно... Я столько лет не видел старого друга! Придет Глабр, вытянемся по струнке, а сегодня наш день.

-- Хорошая мысль, -- поддержал Квадригарий, -- но надо сначала моих ребят разместить. Надо определить, где ставить палатки, с провиантом решить...

-- Все решим, -- отмахнулся Дециан, -- сейчас младших свистну. Тебе бы в баню надо, Марк.

-- В баню? -- почесал затылок Квадригарий, -- это верно. Пропотеть, как следует, грязь соскрести. Чтобы раб толковый мышцы размял... Мотаемся по лагерям, день тут, день там, сарай с печкой некогда соорудить. Так скоро вши заведутся. Вы что, тут уже настоящую баню построили?

-- В городе есть, -- сказал Лидон.

-- Хорошая?

-- Неплохая, -- уклончиво хмыкнул Тиберий.

-- Он там еще не был, -- хохотнул Дециан, -- мы же все тут недавно. Не меньше твоего грязью заросли.

-- Эх... Помню, в конце Союзнической, вошли мы в Помпеи, там я побывал в Стабиевых Банях, -- мечтательно пропел Квадригарий, -- вот это заведение! Целый квартал занимает. Все выложено мрамором, мозаика, статуи кругом. Даже палестра греческая есть!

-- Значит, решено, -- заявил Дециан, -- Тиберий, ты с нами?

-- Работы много, -- покачал головой Лидон.

-- Этих голодранцев опять будешь трясти? У тебя еще голова не опухла от их болтовни? С нами пойдешь. Знать ничего не хочу.

Жалование центуриона-примипила превышало солдатское в двадцать раз. Дециан получал чуть меньше, но и этих денег вполне хватило бы, чтобы регулярно посещать далеко не самые захудалые бани Тарракона.

Для посетителей здесь были созданы все удобства. В "холодном зале", фригидарии, бассейн с чистой проточной водой. В "теплом зале", тепидарии, стояли ложа, столики для игры в латрункули^[37] и других подобных развлечений, рабы-массажисты всегда к услугам. Здесь пили некрепкое вино с медом, вели беседы. В банях покрупнее, особенно в помянутых Квадригарием знаменитых Стабиевых, что в Помпеях, посетители развлекались борьбой, поднятием тяжестей, играли в мяч. Последняя забава была особенно любима римлянами. Они считали ее одним из лучших средств для "борьбы со старостью".

[37] Латрункули -- римские шашки.

Дециан и Квадригарий, прежде чем идти греться, разогнали кровь по жилам, постучав деревянными мечами. Лидон ограничился ролью зрителя.

-- Размяк ты без драки, Тит, -- насмешливо заявил Квадригарий, в третий раз выбив у Дециана меч и приставив кончик своей деревяшки к горлу друга, -- скоро совсем превратишься в квашню. А ведь я старше тебя.

-- Ну да... -- проворчал Тит Варий, -- я скоро забуду, когда последний раз меч из ножен доставал, все больше нерадивых бездельников палкой охаживаю. А ты, смотрю, бодр, как юноша.

-- Еще бы, -- приосанился Квадригарий, -- ни Митридат, ни фракийцы, ни марианцы с самнитами, не давали крови застояться.

-- Ладно, пошли погреемся.

Они прошли в кальдарий, "горячий зал". Здесь стоял такой жар, что человек уже через минуту обливался потом. Рабы и тут продолжали прислуживать, скребками счищая с хозяйских тел пот с грязью, масло, втертое в кожу сильными руками массажистов. Мнение рабов, не тяжело ли им, никто не спрашивал.

Половину кальдария занимала ванна с горячей водой, куда друзья и залезли. В другом конце стоял большой медный таз, в который из бронзовой трубы непрерывно лилась вода. Под потолком несколько маленьких окон для освещения и выпуска пара. Обогревался кальдарий горячим воздухом с помощью системы труб.

-- Расскажи о Коллинской битве, -- попросил Лидон.

Говорить в кальдарии непросто, но Марк не стал отказываться. В тепидарии было слишком много народу, а здесь сейчас они оказались одни.

-- Ты же в Риме был в тот день.

-- Был, -- подтвердил Тиберий, -- но внутри, а не снаружи. Мы с Титом, конечно, наслышаны о битве не от одного десятка людей, но мечтаем услышать твой рассказ.

-- Почему именно мой?

-- Ты же наш друг. Твой рассказ вдвойне ценен.

-- Ну что сказать... -- почесал затылок Квадригарий, немного помолчав, -- страшное это было дело... Пожалуй, страшнее Орхомена, где конная лава Архелая смела наши ряды. Тоже, поди уже, слышали? Мы, значит, копаем ров, чтобы как раз атаке конницы воспрепятствовать, а хитрый каппадокиец просек и решил упредить. Вломили нам, мало не показалось... Если бы не Сулла...

-- Я слышал разное о том деле, -- осторожно заметил Лидон, -- говорили, будто бы панику и бегство остановил Луций Базилл?

-- Нет, -- уверенно мотнул головой Квадригарий, -- я сам видел Суллу в первых рядах с Орлом в руках.

-- Он действительно кричал, что вы предали своего императора^[38]?

[38] Император -- во время Республики это слово еще не приобрело привычного значения и являлось неофициальным почетным титулом полководца-победителя (от лат. imperare -- 'командовать').

-- Не знаю. Кричал что-то. Все там что-то кричали. Жуткая была свалка...

Квадригарий немного помолчал, вытер со лба испарину и сказал:

-- А вот под стенами Города никто не кричал. Ни мы, ни самниты. Все шли молча. Понимали -- впереди противник, которого не напугать. А когда уже вертелась сеча, просто рычали, как звери. Но никто не кричал.

Он отпил из чаши, которую притащил в кальдарий, и теперь покачивал двумя пальцами, свесив руку над краем ванны, покатал во рту темно-красное терпкое испанское вино.

-- Базилл и Гортензий обиделись было, что Сулла поставил их на левом крыле, а правое, почетное, отдал Крассу, который всю Митридатову войну просидел в какой-то дыре и вот теперь вылез почти на все готовенькое. Но вскоре им стало не до обиды, -- Квадригарий снова вытер лоб и добавил еле слышно, -- да, не до обиды... Сулла начал строить легионы прямо с марша. В качестве отдыха приказал соорудить лагерь. Шутник.

Марк невесело усмехнулся. Лидон и Дециан молчали.

-- Манлий Торкват и Долабелла уговаривали его подождать, но он не внял. Солнце уже клонилось к закату, когда началась сеча. Против Красса встали марианцы, остатки консульской армии. Марк Лициний их уделал, разве что не одной левой. А против нас -- самниты с луканами. Понтий Телезин и Марк Лампоний. Эти дрались так, словно их подгонял сам Орк. Мой опцион погиб в первые минуты после столкновения. Под Херонеей, Орхоменом -- ни царапины. Как и во время фракийского похода, когда варвары половину моей центурии положили ударами из засад. А тут... Сразу же...

Марк невидящим взором смотрел прямо перед собой.

-- Кому суждено повиснуть на кресте -- не утонет, -- мрачно вставил Дециан.

-- Я думал, эти ублюдки никогда не сдохнут. На место каждого убитого немедленно заступал другой. С такой же оскаленной рожей. Мне казалось, что они не мечами и копьями убивают. Ненависть обратилась сталью в их руках. Понтийцы дрались совсем не так. Не было в них такой злой воли, что напрочь искореняет страх. Самниты не щадили себя. Я видел, как один совсем молодой рвал зубами горло легионеру в двух шагах от меня.

Квадригарий посмотрел на собеседников.

-- Не фигура речи. Действительно рвал. Зубами. Меня оглушили ударом по шлему, и я ползал на карачках, пытаясь встать. Мысль билась: "сейчас, вот сейчас... в спину, пока беспомощен". Пронесло. Знаешь, почему?

-- Почему? -- спросил Дециан.

-- Потому что там никто не видел ничего вокруг. Солнце село и всю ночь друг друга резали едва не вслепую. Полная луна в небе, факелы то тут, то там рвут тьму в клочья, и чужие горящие глаза прямо перед тобой. Звериный оскал. А удалось свалить, тут же следующий на его место. Как уберег печень от самнитского копья -- до сих пор удивляюсь.

-- Сейчас рассказывают, что Сулла явился с правого крыла и спас вас всех.

-- Явился, да, -- усмехнулся Квадригарий, -- такой весь в белом, на белой лошади, с золотой статуэткой Аполлона в руках. Рассказывали, сам не видел... Никого он не остановил тогда. Не получилось, как при Орхомене. Уже из моей центурии парни побежали, мои люди, мною выученные. Я подумал -- все, конец. Только когда они поняли, что ворота Города закрыты и бежать некуда, сзади стена, спереди самниты, тогда взяли себя в руки. Вот тогда мы и переломили хребет Телезину.

Квадригарий помолчал немного, разглядывая свои ладони. Потом негромко добавил:

-- Ну и Красс, конечно, помог. Когда опрокинул марианцев и зашел самнитам в тыл.

-- Я слышал, когда после битвы нашли труп Понтия Телезина, у него на лице застыла маска, более подобающая не побежденному, но победителю, -- задумчиво сказал Лидон.

-- Не знаю, не видел. Может, брешут для красного словца. Хотя по правде, Телезин в тот раз умудрился выпить нашей крови едва ли не больше, чем за всю Союзническую. Почти ведь выполнил свое обещание "вырубить лес, где живут волки..."

-- До него другие хорошо напились, -- вставил Дециан, -- он ведь встал во главе самнитов, когда всех остальных вождей перебили.

-- Не всех, -- возразил Лидон, -- Папий Мутил еще жив. Я слышал, он бежал в Нолу.

Во время Союзнической войны самнит Гай Папий Мутил был провозглашен одним из консулов государства Италия, но из-за многих неудач остался в стороне от похода самнитов и луканов на Рим, где их армию, объединившуюся с марианцами, разбил Сулла в миле от Коллинских ворот Города. Эта вспышка всеиталийской войны против римлян, оказалась, хотя и чрезвычайно кровавой, но слишком краткой, и грозила сделаться последней. Мутил заперся в Ноле. Сил сопротивляться у него не было, об этом все знали, потому Дециан пренебрежительно хмыкнул:

-- Видать Сулла сейчас слишком занят, чтобы прихлопнуть эту полузадушенную мышь. Хотя для этого даже когти выпускать не нужно.

-- О да, -- усмехнулся Квадригарий, -- Сулла очень занят. По правде сказать, даже я содрогнулся, а ведь думал, что меня уже ничем не проймешь. Я готов последовать за Луцием Корнелием хоть к Орку в пасть. И так каждый ветеран, кто помнит его с залитым кровью Орлом под Орхоменом. Но такой резни мы не ожидали...

-- Кто-то возмутился? -- спросил Дециан.

-- Конечно, нет, -- вместо Марка ответил Тиберий, -- скорее наоборот. Вот пока в Городе сидели марианцы, я продолжал ловить себе фальшивомонетчиков. Когда одним из преторов был Марк Гратидиан, он особенно сему предприятию способствовал. Простой люд его боготворил. Он, как родственник Мария, естественно, оказался в самом первом проскрипционном списке. Его зарезал Сергий Катилина. Поочередно выколол глаза, отрезал уши, вырвал язык и отрубил руки. А знаете, в честь чего Катилина проявил столь завидное рвение и выдумку? Он ведь прежде не состоял с покойным ни в каких терках.

-- В честь чего? -- спросил Квадригарий, коего перечисление членовредительства не впечатлило.

-- Отработал разрешение Суллы включить в проскрипции собственного брата, который вообще не имел никакого отношения к марианцам. Луций Сергий наследовал его имущество, проливая горючие слезы по невинно убиенному. А ты говоришь, не ожидали... Кое-кто только этого и ждал. Я, Марк, как ты знаешь, много общаюсь с разными людьми. Так вот, иной раз их таковыми назвать язык не поворачивается.

-- Ты, Тиберий, все же общаешься со всякой придонной мутью.

-- Я тебя уверяю, наверху не чище, -- усмехнулся Лидон.

Квадригарий повел плечами, потянулся.

-- Ладно. К вопросу о чистоте. Полагаю, пора освежиться.

Он вышел из кальдария к холодному бассейну, накинув на бедра полотенце (нагота всегда смущала римлян, и даже общение с греками не смогло в полной мере изменить этого отношения). Когда с довольным уханьем погрузился в прохладную воду, пробасил так громко, что слышно было во всех помещениях бани:

-- Хор-р-рошо-о! Даже самое лучшее вино так голову не прочищает!

-- Вино наоборот ее туманит, -- проворчал Лидон.

Дециан и Квадригарий напились крепко и на утро ожидаемо оказались скорбны головой. Лидон никогда сверх меры не бражничал и сохранил ясность мысли. Его очень заинтересовало "узнавание" Квадригарием фракийца, потому первым на допрос он затребовал именно Спартака. Хотя и разговор с Аристидом прервал на довольно интересном месте, да и прочих пиратов необходимо было время от времени потряхивать, дабы соблюдать правила игры и не возбуждать излишних мыслеброжений в их головах, выделяя кого-то одного.

Когда Спартака ввели, у того зуб на зуб не попадал, а ноги подгибались. Очередная ночь в холоде и неудобной позе давали о себе знать недвусмысленно. Лидон поморщился, подумав, что этак они перестараются с "маринованием клиента". Как бы ноги не протянул раньше времени.

Солдаты подсунули под фракийца табурет, на который он приземлился, как мешок с... Ну не важно с чем.

Лидон некоторое время молча разглядывал подследственного, которого трясло мелкой дрожью. Потом встал из-за стола, взял с сундука, стоявшего в углу палатки, темно-красный шерстяной плащ-сагум. Набросил на Спартака.

-- С чего... Вдруг... Такая... Милость? -- отбил тот зубами замысловатую дробь на греческом.

На лице Лидона не дрогнула ни одна морщинка. Он продолжал молча разглядывать фракийца.

-- Ну... Говори... Уже... Чего... Нибудь, -- не выдержал Спартак и согнулся в кашле.

Лидон покачал головой и, наконец, сказал утвердительным тоном:

-- Ты присоединился к Эвдору много позже остальных. Они сбились в ватагу еще в Аттике, а ты пристал потом. Когда и где?

Спартак посмотрел на Тиберия исподлобья, но ничего не ответил. Лидон внимательно наблюдал, как фракиец воспринял его слова. Молчание Спартака выходило весьма красноречивым. Тиберий по глазам видел смятение, охватившее подследственного. Привычное зрелище. Однако фракиец держал удар превосходно.

-- Полагаю... Про свинец можно... Не рассказывать? -- поинтересовался Спартак.

Он постепенно приходил в себя, и речь становилась более связной.

-- Правильно полагаешь, -- улыбнулся Лидон, -- расскажи лучше про другие дела.

-- Про какие?

-- Про разбойные, разумеется, -- мягко подсказал корникуларий.

-- Мы пирата знаменита, грабим вилла и корбита^[39], -- на ломаной латыни рассеянно пробормотал Спартак, -- огорчу тебя, уважаемый. Мы разбойными делами не занимаемся. Нету за нами таких грехов. И везли мы все-таки свинец из Нового Карфагена.

[39] Корбита -- римский торговый парусник.

Лидон печально покачал головой.

-- Нехорошо запираться и обманывать. Твои товарищи поступили иначе.

-- Что, прям-таки во всем сознались?

-- Именно.

-- Вот ведь, -- хмыкнул фракиец, -- а казались такими приличными людьми... Я, как, наверное, тебе рассказали, с этой компанией недавно. Чем они прежде промышляли, мне не ведомо. Если и было что-то нехорошее, то за этим не ко мне.

Лидон поджал губы. Выдумать какое-нибудь "признание, сделанное товарищами" он не мог, слишком велика вероятность попасть пальцем в небо и фракиец поймет, что римлянин блефует. Фактов для обвинения все еще недоставало. Ладно, зайдем с другого конца.

-- Твой народ трудно назвать морским. Что же тебя понесло в море?

-- Думаю, тебя не устроит ответ, что я жил на побережье, среди далматов? -- спросил Спартак.

-- Верно думаешь. Мы еще в первый день выяснили, что на их языке ты не говоришь. Так что лучше не ври.

-- Боюсь, история будет неинтересной и короткой. Мою жену похитили римские разбойники и продали в рабство. Я отправился ее искать и в Диррахии поднялся на борт "Меланиппы". Добрался до Сиракуз, потом до Остии. Рыскал по невольничьим рынкам. Жену не нашел. Жить не на что. Остался на "Меланиппе" гребцом.

-- Сиракузы, Остия... Не туда тебя понесло. Самые большие рабские рынки на востоке -- Делос и Родос. Да и компания твоя -- почти все из тех краев. Как-то совсем нелогично, что мы взяли вас на западе.

-- Ну, для пиратов на востоке, может быть и раздолье, а для честных купцов сейчас безопаснее именно на западе. Вот и ходим возле берегов Испании. Я бы и рад отправиться на восток, да, видать, поздно уже. Много времени прошло. Собственно вот и вся история.

-- Римские разбойники, -- насмешливо протянул Лидон, -- во Фракии?

-- Именно так.

-- Ладно. А что скажешь про гемиолию?

Спартак ответил не сразу и Лидон хлопнул ладонью по столу.

-- Только не ври!

Спартак пристально глядел в глаза следователю, словно пытался высмотреть, что тому известно. Потом медленно произнес:

-- Называется "Актеоном", принадлежит Эвдору.

-- Знаешь, что такие суда любят киликийские пираты?

-- Знаю.

-- И как объяснишь, что ею владеет честный купец.

-- Никак. Не интересовался. На "Меланиппе" ко мне с расспросами не лезли, меня устраивало, вот и платил тем же. Так что лучше Эномая спрашивай. Они с Эвдором компаньоны. Ходят то вместе, то порознь. Вместе безопаснее.

-- Разве компаньон Эвдора не Филипп из Истрии? -- спросил Лидон.

-- Не знаю такого, -- спокойно и не задумываясь, ответил Спартак.

-- Не знаешь? -- переспросил Тиберий.

-- Нет.

-- Хорошо, -- Лидон покусал верхнюю губу.

Он встал и прошелся по палатке. Пока Тиберий не мог придумать, на чем бы подловить фракийца, вогнать его в смятение, заставить путаться в показаниях и противоречить словам Дракила и Эномая. Четко говорит, как от зубов отлетает. Нет, столь подробную легенду сходу сочинить крайне сложно. Даже за два-три-четыре часа погони. Стало быть, изрядная доля их слов -- чистая правда. Дальше где-то недоговорки и ложь. Вот только пока не видно, где. Н-да. Крепкий орешек. Дециан, конечно, вызвался бы сейчас "провести работу", но Лидон ясно видел, что толку не будет. Этот парень две ночи просидел в условиях весьма неприятных, но не поплыл, как и Эномай, хотя выглядит совсем неважно. Тиберий был слугой закона и относился к нему с уважением. Нет, он не отличался мягкосердечием и вполне мог выбить из человека показания вместе с зубами, но для этого ему требовались хоть какие-то зацепки. Хотя бы минимальная уверенность в виновности подследственного. Здесь ее не было. Истязанием свидетелей, чем грешили некоторые дознаватели, Лидон никогда не занимался. Считал это ниже своего достоинства, ведь бьют, когда ума не хватило обойтись без крайностей. А Тиберий слишком гордился своими заслугами в распутывании дел одной "изящной игрой ума", без применения мордобоя.

"Если они все будут твердить одно и то же, и не найдем никакой зацепки, придется отпустить. Закон есть закон".

При первом взгляде на фракийца Тиберий подумал, что тот будет упорно молчать, но Спартак уста не замкнул. Говорит. А кто говорит, тот рано или поздно нужное скажет. Надо только правильные вопросы задавать. О чем бы его спросить?

-- Ты, я смотрю, очень любил свою жену? Не всякий решится на подобное путешествие, не зная, где искать. Верно, женщина она необыкновенная?

Спартак взглянул на Лидона насмешливо, но ничего не сказал.

-- Не хочешь говорить о ней?

Спартак молчал.

-- Ну что же ты? Только что так охотно говорил, не запирался...

Фракиец по-прежнему не издавал ни звука.

-- Ладно, не хочешь про жену, давай поговорим про твоих товарищей. Расскажи, как они приняли тебя.

-- Расспрашивай их сам, -- ответил Спартак, -- мне тебе больше сказать нечего.

Так Тиберий от него ничего и не добился. От уговоров и убеждений перешел к угрозам, но фракийца они не впечатлили. Он сидел с отстраненным выражением лица и молчал.

-- Ладно, Орк с тобой, -- махнул рукой Лидон и вызвал стражу, -- отведите его на место.

Когда Спартак выходил из палатки, корникуларий сказал ему в спину:

-- Но это не последняя наша встреча.

Фракиец головы не повернул.

Лидон вызвал к себе одного из опционов и приказал, чтобы тот снабдил задержанных теплыми плащами.

-- Не хватало еще, чтобы они тут все слегли в горячке до окончания дознания.

Через некоторое время в преторий заглянул проспавшийся Дециан. Поинтересовался, как идут дела, а когда Лидон пожаловался, что плохо, рассказал о своем предположении относительно фракийца.

-- Как-то не очень логично, -- покачал головой Лидон, -- если честно, не очень верится, что он мог предложить им присоединиться к Серторию для борьбы с сулланцами. Чтобы варвар так хорошо разбирался в наших политических делах? Был бы эллином, еще куда ни шло... По идее, если он ненавидит римлян, то должен бы ненавидеть всех без разбору. К тому же, пиратам-то с того какая выгода?

-- Кормление на нетронутых пастбищах, -- уверенно заявил Дециан, -- по твоим словам, варвар сам заявил, что, мол, купцам спокойнее на западе. Верно. Но где овцы, там скоро будут и волки. А уж "крыша" в лице правителя провинции, который в доле с пиратами...

Дециан не договорил, но Лидону не требовалось объяснений, что сие есть дело обычное. В подобных злоупотреблениях и прежде подозревались наместники Иллирии и Сицилии. Потворство сбыту награбленного, посредничество при выкупе заложников. Да и просто закрывание глаз на деятельность пиратов. Естественно, не бескорыстно. Для римского нобиля в ранге проконсула или пропретора получить провинцию в управление -- все равно, что поиметь доступ в полный золота и не имеющий дна сундук.

Ходили разговоры, что некоторые Псы, как часто звали алифоров, не стеснялись заходить в гавань Сиракуз. При свете дня, совершенно не скрываясь. И никто их там не хватал.

Все это Лидон знал, однако с Децианом не согласился.

-- Серторий был бы круглым дураком, если бы не понимал, что сиюминутная поддержка киликийцев в будущем выйдет боком. Одно дело грабить провинцию, где ты сидишь временно и совсем другое...

-- Но он-то, скорее всего, считает, что не навсегда застрял в Испании, -- возразил центурион, -- рассчитывает вернуться в Рим.

-- Наверняка рассчитывает, -- согласился Тиберий, -- но в связь с пиратами я все же не очень верю. Как-то это неразумно в нынешних условиях. Он может так восстановить против себя местных, подпустив диких злобных псов к их стадам, даже если эти псы порвут для него пару волчьих глоток. Серторий не дурак, я его знаю.

-- А с чего ты решил, будто он с разбойными непременно договорился? Может лесом послал? Шли-то они не за ним, а в противоположную сторону. К тому же, ну кто они для Сертория? Пара сотен рыл на двух лоханках...

-- А если это всего лишь посланники от кого-то более сильного? -- предположил Лидон, потирая переносицу, -- Эномай проговорился, что они ходили в Патару. Если прижатые Лукуллом пираты ищут союзников на западе? Надо бы расспросить нашего афинского друга о киликийских делах. Даже если он и вправду честный купец, то все равно должен быть осведомлен о них неплохо. Если уж даже я, человек совершенно посторонний, кое-что знаю. Давай, тащи его сюда.

6

-- Нет, ты точно ко мне неравнодушен, почтеннейший! -- расплылся в улыбке Аристид, когда его снова втолкнули в преторий, -- прости, но я не могу на тебе жениться.

Один из конвойных легионеров еле сдержал смешок, другой, менее впечатлительный, сунул кулак Аристиду в бок. Тот негромко охнул и одарил обидчика испепеляющим взглядом.

-- Я предлагаю поступить, как заведено среди соплеменников твоего друга-фракийца, -- дружелюбно улыбнулся Лидон, -- ответь еще на несколько вопросов и тогда у нас с тобой и безо всякой свадьбы будет горячая любовь и полное взаимопонимание.

Аристид сел на табурет... Нет, не так. Аристид придвинул табурет к столу и вальяжно развалился, облокотившись боком о столешницу. Закинул ногу на ногу и почесал небритое горло.

-- У вас тут, случайно, нет брадобрея?

-- Не думаю, что тебе удастся воспользоваться его услугами, -- спокойно ответил Лидон, со снисходительной улыбкой наблюдавший за "представлением".

-- Жаль, -- Аристид театрально вздохнул, зевнул, -- ну так что ты еще хотел от меня услышать? Вряд ли я расскажу что-то интересное.

-- Думаю, расскажешь, -- ответил следователь, -- мне, уважаемый все про тебя интересно. Не часто, знаешь ли, удается встретить столь интересного собеседника.

-- Спрашивай, я весь к твоим услугам, -- благосклонно промолвил Аристид.

Лидон некоторое время молчал, потом негромко пробарабанил пальцами по столу.

-- Полагаю, ты не станешь отрицать, что столь спокойное пребывание в пиратских портах, о котором ты упоминал, требует некоторой осведомленности о тамошних нравах и обычаях?

-- С этим трудно спорить, -- кивнул Аристид.

-- Думаю, и о взаимоотношениях киликийцев с соседями всякий купец, ведущий торговлю в тех местах, тоже неплохо осведомлен?

-- И здесь ты не ошибся.

-- Очень хорошо. В таком случае, расскажи-ка, любезнейший, что творилось в Патаре в то время, когда вы прибыли туда, покинув Родос. Полагаю, много любопытного. Лукулл готовился к противостоянию с Митридатом на море, склоняя на свою сторону всех недовольных понтийцами. Привлек и Ласфена. Никогда бы не поверил, что обитатели Пиратского Берега могли проигнорировать сие событие.

-- Да, действительно, пересудов вокруг оного хватало. Однако я не понимаю, к чему тебе эти сплетни пятилетней давности? Столько воды с тех пор утекло. Сейчас Пиратский Берег уже не тот, что прежде.

Лидон наклонился вперед.

-- Зная прошлое, можно лучше понять настоящее. Если почтенный купец, уроженец востока, вдруг решает связать свою судьбу с западом, это настораживает.

Аристид прищурился.

-- Какое мне дело до твоей настороженности? Доказательств нашей вины нет, на лжи ты меня не поймал. По какому праву вы все еще удерживаете нас? Вы, римляне, любите похваляться своими совершенными законами, но в отношении моей команды творите беззаконие. Я требую...

-- Твои справедливые требования будут удовлетворены, -- перебил его Лидон, -- когда я опрошу всех твоих людей. А до той поры...

-- ..пользуйся нашим гостеприимством, -- с усмешкой подхватил Аристид, демонстративно повел плечами и потер запястья.

Лидон неожиданно улыбнулся.

-- Ты прав. Я был невежлив, прошу прощения.

Он встал, прошел куда-то вглубь шатра, за занавеску и вернулся, держа в руках глиняный кувшин и чашу-фиал. Поставил чашу перед Аристидом, налил вина.

-- Местное. Уверяю тебя, очень даже приличное.

-- Что же ты принес только одну чашу?

-- Я на службе, -- улыбнулся Тиберий, -- но ты пей. Не бойся, не отравлю.

Аристид выпил. Дернул уголком рта.

-- Ну как?

Аристид покривился.

-- Так себе.

-- Ты еще не распробовал, -- Лидон налил снова, -- уверяю тебя, это почти фалерн.

Беседа переключилась на достоинства вин. Для ее поддержания в нужном русле Тиберию все же пришлось выпить. Он внимательно следил за собеседником, не забывая подливать. Третья чаша. Четвертая. Аристид не выглядел пьяным.

-- Ладно. Я готов признать, почтенный Тиберий, что это вино восхитительно. Ты убедил меня. Сказать по правде, у меня нет сил сопротивляться. К тому же на пустой желудок... Немного кружится голова. Все-таки, что ты от меня хочешь?

Его язык совершенно не заплетался, что заставляло Лидона нервничать.

-- Расскажи мне все.

-- Все?

-- Все, что сможешь вспомнить. Что это за городок, Патара. Какие люди там живут или бывают.

-- Ну, не знаю... С чего начать?

-- Просто поведай, как вы прибыли туда, что делали там. Мне интересно все.

Аристид задумчиво поскреб подбородок, подпер щеку кулаком. Лидон терпеливо ждал, глядя на собеседника немигающим взором. Наконец тот заговорил. Начав неспешно, размеренно, постепенно он разошелся и словно забыл о Тиберии, полностью окунувшись в воспоминания. Рассказывая об одном, часто увлекался какой-либо деталью, в итоге сползая на другую тему.

Будучи полностью захвачен рассказом, Аристид на следователя не смотрел. А вот Лидон, напротив, изучал его лицо очень внимательно.

"Что ты за человек? Искусный игрок, льющий в уши сладкий мед полуправды, в которой так легко увязнуть, не заметив того? Или просто бесхитростный пустозвон, который путается в собственных мыслях?"

Жизненный опыт подсказывал Лидону, что не стоит умножать сущности, скорее всего верным окажется последнее предположение. Но он гнал эту мысль, не желая возвращаться к скучной рутине быта легионного канцеляриста. Тиберия охватил азарт...

Дом этот все в Патаре, да и не только в ней, называли Царским, хотя ни к кому из царей отношения он не имел. Вся Ликия, долгое время принадлежавшая то Селевкидам, то родосцам, уже давно считалась независимой. Право это подтвердил римский Сенат, объявив ликийцев "друзьями римского народа". Случилось это в конце Македонских войн. Римляне навязали Ликии не слишком обременительную клиентелу, провинцией своей ее не считали, в отличие от соседних Памфилии и Киликии. Несколько городов области состояли в союзе, столицей которого всеми признавалась Патара. Царя в Ликии с древнейших времен не было. А Царский дом был.

Хозяином этого величественного трехэтажного здания, отделанного розовым мрамором, украшенного белоснежными ионическими колоннами считался человек, обладавший на всем побережье от Ионии до Сирии куда большим авторитетом, нежели Митридат или римский наместник в соседней Киликии.

Не осталось среди живых человека, кто помнил бы времена, когда Зеникета, не опасаясь за сохранность языка, причисляли к людям, о которых говорят: "никто, и звать никак". По пальцам одной руки, пожалуй, можно было бы сосчитать седовласых мужей, кто некогда называл его вожаком. Несколько больше народу еще коптило небо из тех, для кого он был вождем. Разбуди любого пьяницу на Пиратском Берегу посреди ночи или наутро, в жесточайшем похмелье, и он, нашарив в гудящей голове самые почтительные слова на какие способен, упомянет имя Зеникета, непременно присовокупив к нему -- "царь". И даже те из пенителей моря, кто могуч настолько, что способен не сгибая спину находиться в обществе некоронованного владыки Пиратского Берега, никогда не произнесут его имя без должного уважения. А если осмелятся -- придется доказать свою силу. Непросто это будет сделать.

Сам же пиратский царь частенько стал задумываться о том, не взять ли ему следующую высоту, которая подвластна лишь величайшим из царей. И даже предпринял некоторые шаги в этом направлении, обосновавшись, для начала, на горе Феникунт, Ликийском Олимпе. Пустуют ныне резиденции в неприступных крепостях, Корике и Коракесионе.

Патара не самое большое из пиратских гнезд и не самое укрепленное. Тот же Коракесион, расположенный на отвесной скале над морем, на полуострове, соединенном с материком узким перешейком, куда удобнее для обороны и более любим пиратами, ценящими его за безопасность. Но и в Патаре есть свои преимущества, она ближе к главному пиратскому рынку, Делосу.

В противовес Корику, насквозь пропитанному близкой Сирией и Финикией, в Патаре больше эллинского. Именно здесь, не в последнюю очередь из-за близости резиденции некоронованного царя, сильнее всего ощущается наличие у пиратов государства. Самого настоящего, с государственными должностями. Слишком тесно сросся с пиратами Ликийский союз, невозможно отделить одну власть от другой. В Коракесионе никто не зовет себя архонтом, а в Патаре их сразу два -- архонт-эпоним, главный, и архонт-полемарх, военачальник. Не хватает, разве что, архонта-басилея, ведающего культом. Но на Пиратском Берегу нет доминирующих богов, слишком много племен составляет народ, всем известный, как "киликийцы".

Полемархом традиционно избирался сильнейший из пиратских вождей, в целом независимых, но признающих верховенство Зеникета. В отличие от прочих царств, "истинных", друг другом признанных, где государь мог из своей прихоти поставить над войском любого евнуха, пираты следовали лишь за тем вождем, кто умен, удачлив и отмечен воинской доблестью. Вот и приходится Зеникету мириться, что его архонт-полемарх не ручной кот, а молодой лев, только и ждущий момента, когда старый соперник даст слабину, подставит горло под острые клыки. Скорей бы, в самом деле, стать богом, безразличным к мирской суете, страстям смертных людишек. Да ведь и там, если подумать, покой не гарантирован: Крон сверг Урана, Зевс -- Крона. Эх...

Когда Митридат начал войну с Римом, многие пираты оказались в весьма непростой и щекотливой ситуации. Царь Понта стремился прикормить их, переманить на свою сторону, многие соблазнились его щедрыми посулами, включая сильнейших вождей. Но одновременно Митридат предпринял поход в Ликию и осадил Патару. Но продлилась осада недолго. Для строительства машин понтийцы вырубили священную рощу Латоны, после чего царь увидел неприятный сон и, напуганный дурным знамением, поспешил убраться.

После этого события, ликийцы справедливо рассудили, что сторонников Митридата в их землях быть не должно. Еще бы они имели достаточно сил, чтобы тех выгнать... Псы с насиженного места убираться не спешили. Напряженность между ними и ликийцами все больше усиливалась. Архонт-эпоним, в отсутствии Зеникета считавший Царский дом своим, скрежетал зубами, но не мог выгнать незваных гостей, которые регулярно устраивали попойки чуть ли не в его спальных покоях.

Тем временем на севере понтийский царь неожиданно попал в весьма затруднительное положение. Римские легионы под командованием Гая Фимбрии разбили войско Митридата-младшего в сражении на реке Риднак, и тот бежал к отцу в Пергам.

Пергамское царство прекратило свое существование сорок семь лет тому назад, попав под власть Рима. Территорию царства римляне провозгласили своей провинцией. Это был главный форпост Республики на Востоке.

Митридат, разгромивший все римские армии в Азии, занял город без боя. Здесь понтийский царь казнил главного виновника нынешней войны -- римского полномочного посланника Мания Аквилия, который на протяжении нескольких лет перед этим интригами склонял правителей Вифинии и Каппадокии к войне с Понтом и провоцировал Митридата. Аквилию залили в рот расплавленное золото, подчеркивая тем самым склонность посла к взяточничеству.

Побитые понтийцами, проконсул Азии Луций Кассий и царь Никомед Вифинский, бежали на Родос к союзникам. По случаю победы, в Пергаме прошли пышные празднества. В театре, с помощью специальной машины, "с небес" к царю спустилась богиня Ника с венцом в руках. Восхищенные эллины, избавленные от ненавистных римлян, провозгласили Митридата Отцом и Спасителем Азии. Пергам превратился в новую резиденцию царя.

И вот теперь легионы Фимбрии подступили к его стенам. Царь, под рукой которого осталось совсем мало войск (основные силы сражались против Суллы в Греции) испугался западни, в которую мог превратиться город, и бежал к побережью, в небольшой портовый городок Питану. Фимбрия последовал за ним и приступил к осаде. Укрепления Пергама, конечно, были посерьезнее, но зато из Питаны царь мог уйти морем, а Фимбрия, как и Сулла на тот момент, не имел флота для полноценной блокады.

Понтийские стратеги не подозревали о положении своего царя и не спешили на выручку. В Питане царского флота не было, он должен был стоять у Геллеспонта. Еще когда Митридат сидел в Пергаме, к наварху Неоптолему полетели почтовые голуби, понесли весть о царских затруднениях, но письмо не достигло адресата -- Неоптолем вывел флот в море и направился к берегам Греции, чтобы поддержать своего брата, стратега Архелая, главнокомандующего понтийскими сухопутными силами.

Царь, однако, предвидел такое развитие событий и не стал полагаться на одного только Неоптолема. Крылатые вестники отправились не только на север, но и на юг -- в Патару. К ручным митридатовым Псам.

Едва "Меланиппа" встала у главного пирса столицы Ликии, как Эвдор был узнан многочисленными знакомцами.

-- Хо! Кого я вижу! Радуйся, Эвдор, а мы тебя давно похоронили!

Едва отобнимались и отхлопались по плечам, едва успели моряки причальные канаты намотать на тумбы-тонсиллы^[40], как откуда не возьмись нарисовался какой-то толстяк в дорогом платье и с большой свитой, и тонким голосом возвестил, что: "Сильномогучего Эвдора архонт-полемарх ждет не дождется в Царском доме для важного совета". Даже не так -- для Важного Совета.

[40] Тонсиллы -- бревна, закрепленные на причале, к которым привязывали канатами судно при швартовке. Предшественники современных кнехтов.

Дракил оценил и "сильномогучего" и "ждет не дождется". И стало на душе совсем муторно. Он оглядел стоящие рядом гемиолии и вовсе затосковал.

"...нужно будет, возьму гемиолию..."

Нда... Сильномогучий Эвдор... Почти что с голой задницей прибыл, а гляди ж ты...

Но на этом огорчения критянина не закончились: к архонту-полемарху, Эвдор отправился не один, а с Аристидом и было это настолько для окружающих естественно, обыденно, что клял себя Дракил последними словами, стирая зубы до корней, что не метнулся на Родосе к Ласфену. Ведь была возможность... Ну какая, в сущности, разница, за Митридата воевать или против? В обоих случаях ты повязан по рукам и ногам. Все Братья встали на ту или иную сторону, никто не остается в стороне, вольной птицей, как в лучшие времена. Да только попробуй ходить единолично, сам за себя, мигом "чернь", мелкая рыбешка, перебежит от тебя с твоими сомнительными перспективами под знамена сильнейших. А там выгоды гораздо больше просматривается. И что? Один останешься? Куда катится мир...

Дракил кинул взгляд на Койона с Гундосым. Довольны, аж светятся. "Чего ты, критянин, кривишься, словно таракана проглотил? Не иначе, скоро дело будет настоящее! Римлян пойдем бить! Они Элладу грабили, теперь мы все себе назад отберем. Богатыми станем!"

"Уж вы станете, ага. Придурки..."

Дракил сплюнул через борт, стараясь не попасть в узкую полоску воды между акатом и пирсом. Посейдона гневить ни к чему, а на чувства местных он срать хотел, не то что плевать.

Повод для созыва совета был серьезный, и устраивать симпосион^[41] вовсе не предполагалось, однако он случился сам собой, ибо половина собравшихся вести переговоры без выпивки с голыми девками просто не умела. Вождей прибыло четырнадцать человек, а если бы не спешка, полемарх озаботился бы приглашением почти втрое большего количества. Тем не менее, народу в пиршественном зале Царского дома набилось много, все главари явились со свитой, а некоторые, как например, Полиад Драконтей, еще и с флейтистками.

[41] Симпосион -- дружеская пирушка, обязательным элементом которой была философская беседа. В симпосионе непременно участвовали гетеры, часто выполнявшие функции не просто 'девочек по вызову', но бывшие участниками именно беседы.

Мало кто знал, почему его прозвали Драконтеем, сиречь "Змеиным". Мощной комплекции этого пирата подобное прозвище совсем не подходило, но злые языки поговаривали, что он получил его за выдающееся мужское достоинство, что косвенно подтверждалось стайкой полуодетых девиц, всюду следовавших за ним на берегу. Некоторые уверяли, что Драконтей столь же тупоголов, как означенное достоинство, но, разумеется, такое произносилось за глаза, поскольку "тупоголовый" Полиад чужие головы снимал легко и непринужденно, острыми предметами, хотя мог и голыми руками, благо был весьма могуч, хоть сейчас в Олимпию.

Изрядную конкуренцию в деле завоевания Олимпийских венков Драконтею мог бы составить пират, о котором по всей Эгеиде говорили с уважительно-опасливым придыханием: "Эргин? У-уу... Эргин, это да. Это вам не хер собачий. Эргин, это сила". Мономах, в отличие от Драконтея, внешне не тянул ни на борца, ни на кулачного бойца. Если бы он и впрямь числился в атлетах, его уделом мог бы стать панкратион, всесильное^[42] искусство. Эргин Единоборец был не слишком высок, не слишком широкоплеч, но при этом жилист, подвижен и в равной степени грозен, как с любым оружием, так и без оного. Впрочем, сказать по правде, ни ему, ни Драконтею в Олимпии не место. В Олимпии состязания честные, и судьи за тем строго следят. Даже в панкратионе есть запреты, к примеру, глаза выдавливать нельзя. А какой пират станет блюсти правила? Глупости какие.

[42] Панкратион -- всесильный. От греч. 'пан' (все), 'кратос' (сила). Древнегреческое единоборство, совмещавшее ударную и борцовскую техники. На Олимпийских Играх в панкратионе почти не было ограничений, запрещалось кусаться, бить по глазам.

Никто не слышал, чтобы Эргин, непревзойденный единоборец, отличался благородством, честностью и верностью клятвам, отчего у Митридата нередко возникали с ним затруднения. Так уж получилось, что договариваться царским посланникам приходилось именно с Мономахом. Зеникет, сидящий на облаке, все реже интересовался происходящим у него под ногами.

Эргин был очень силен, у него насчитывалось тридцать кораблей и это только всецело преданных, без счета всяких шавок, что под заборами орут, будто независимы, а сами подбирают падаль за могучим морским Псом. Эргин, как и критянин Ласфен, даже имел свой собственный стяг -- белый глаз на черном поле. За это его начали было звать не Мономахом, а Монофтальмом, тем паче, что через левый глаз Эргина пролегал длинный, жуткого вида шрам. Однако прозвище не прижилось, глаз сохранился и видел, а страшный шрам лишь добавил Мономаху авторитета в Братстве.

Полемарх командовал пиратским флотом, когда вожди объединялись для совместных операций. С начала нынешней войны Эргин еще ни разу не вышел в море сам за себя. Митридат был очень щедр. Ни один государь до него не дружил с пиратами столь активно. Причем, для кое-кого из присутствующих это была дружба не за деньги.

Гераклеон-вифинец, по прозвищу Уголек, считался близким другом Неоптолема, старшего из навархов понтийского царя. Уж как они сошлись, на чем сблизились, все Братство гадало. Сложно было представить себе более разнящихся людей. Понтийский аристократ, довольно высокомерно относившийся к большинству пиратов, действительно дружил с одним из них. На полном серьезе. До такой степени, что даже подумывал выдать свою дочь за одного из сыновей страшного на вид Уголька. А более отталкивающую рожу, чем у Гераклеона, в Братстве еще поискать!

Угольком его прозвал, не лишенный чувства юмора Зеникет, еще лет двадцать назад, в самом начале продвижения вифинца от рядового гребца, дравшегося в своем первом бою дубиной, за неимением другого оружия, к педалиону^[43] кормчего. Прозвал после того, как молодому тогда пирату опалили факелом лицо в одной из схваток. Хорошо так поджарили, Гераклеон едва не протянул ноги. Приобретенное уродство донельзя испортило его характер, но и способствовало быстрому восхождению, ибо мягкотелые в Братстве долго не живут, а ума Угольку было не занимать. Как, впрочем, и большинству пиратов, выбившихся "в люди". Был Уголек злобной, раздражительной скотиной, а случись совместный поход с митридатовым флотом -- совсем другой человек. Вежлив, приветлив, по плечам друг друга с навархом хлопают, смеются чему-то. Что-то их сближало. И ведь молчали оба! А любопытство-то гложет, изнутри точит, как жук-древоядец, корабельная смерть. Чудно.

[43] Педалион -- изначально просто рулевое весло на корабле, позднее так стало называться рабочее место кормчего и вся система крепления на корме двух рулевых весел.

Эвдор с Аристидом, нацепив на себя самое лучшее из того, что нашлось в сундуках Филиппа, явились на совет с опозданием, сразу угодив в центр внимания уже разгоряченных вином пиратов.

Кроме Полиада, Эргина и Гераклеона собралась одна мелочь, из которой Эвдор никого не знал. То есть, может и встречал прежде, но не запомнил, не было нужды.

-- Мышелов? -- дернул уголком рта Эргин, возлежавший во главе стола, вернее столов, составленных вместе в форме буквы "Пи", -- ты еще жив?

-- Как видишь, -- спокойно ответил Эвдор.

-- Я огорчен.

-- Тем, что я жив? -- усмехнулся Эвдор. -- И тебе доброго здоровья!

-- Я огорчен тем, что меня ввели в заблуждение. А твои люди?

-- Все давно уже переправились через Стикс. Теперь у меня новый корабль и команда.

Мономах перевел взгляд на Аристида.

-- Вижу. Значит, этот пьяница теперь твоя команда?

Ни Эвдор, ни Аристид ответить не успели, как на вновь прибывших соблаговолил обратить внимание могучий Полиад, до этого сосредоточенно надевавшийся ртом на баранью ногу. Говорят, в Индии есть такие змеи, которые могут заглотить барана целиком. Драконтей в Индии никогда не бывал, но явно собирался проверить достоверность этих слухов.

-- Ты посмотри, кто пожаловал! -- Полиад сел на ложе, -- это ты, Дурное Вино? Или мне мерещится?

-- Не мерещится, почтенный Полиад, -- улыбнулся Аристид, -- радуйся!

-- И ты радуйся, Эномай! Возляг с нами и осуши эту чашу, как в прежние времена! Эй, виночерпий, быстро подать вина моему дорогому другу! -- потрясал огромным серебряным кубком Полиад.

Эвдор и Аристид-Эномай заняли было свободные места на дальнем от Эргина конце стола, но полемарх решил иначе.

-- Эй ты. Да, ты, переляг в другое место. Мышелов, переместись поближе.

Пират, согнанный Мономахом с ложа, безропотно подчинился и уступил свое место Эвдору. Драконтей так же бесцеремонно освободил возле себя ложе для Аристида.

Эвдор смешал вино с водой в медном кратере, зачерпнул чашей-киафом и выпил.

-- По какому поводу пир?

-- Это не пир, -- процедил Уголек, возлежавший по правую руку от полемарха, повернув к Эвдору наиболее изуродованную половину лица, -- Змеиный не позавтракал, вот и догоняется.

Стол от яств не ломился, но потешить желудок было чем. Эвдор подцепил кусок мурены под соусом и отправил в рот. Покосился на Аристида и Полиада, возлежавших напротив. Драконтей, в бороде которого застряли хлебные крошки, задрав голову кверху и присосавшись к немалых размеров серебряному ритону, громко булькал, втягивая в себя его содержимое. Аристид старался не отстать.

-- Так из-за чего собрание? -- вновь спросил Эвдор.

-- Митридат зовет, -- ответил Эргин.

-- Приперло, -- добавил Гераклеон.

-- А что с ним случилось?

Эргин подозрительно посмотрел на Эвдора.

-- Ты, Мышелов, от спячки очнулся? Из какого болота вынырнул?

-- Оттуда, откуда не выныривают.

-- Ты что-то дерзок стал, -- прошипел Уголек.

Полемарх выпад Эвдора не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

-- Митридата сильно стали бить римляне. Вот и заскулил.

-- А Неоптолем чего?

-- А это не твоего собачьего ума дело! -- окрысился Гераклеон.

-- Неоптолем, по слухам, на севере, возле проливов. Если уйдет, Архелаю совсем каюк.

-- Где царь-то?

-- Сейчас в Пергаме. Пока. Может уже в Питану сбежал. Если римляне Пергам взяли.

-- Римляне взяли Пергам?! -- удивление Эвдора было неподдельным, -- Сулла уже в Азию перешел?

-- Не Сулла. Какой-то Фимбрий. Крепко бьет царя, сукин сын.

-- Ты верно, Мышелов, как лягух после зимы растаял, -- облизывая жирный палец, заявил Гераклеон.

Полиад и Аристид чему-то дружно заржали, им вторили пираты из свиты Драконтея. Эргин поморщился.

-- Да, римляне в Азии. Царя побили. Половина вифинцев сразу к ним метнулась, радостно жопы растопырив.

-- Да, припоминаю, слышал... -- Эвдор вспомнил родосскую рыночную толкотню.

-- Вот мы тут и судим, что делать.

-- Как, что делать? -- неожиданно рявкнул Полиад, обнаружив внимание к разговору, -- идем в Питану, вывозим богоравного. Он нам за то -- почет и уважение. Правильно я говорю?

-- Фу, -- скривился Аристид, -- служить каким-то царям...

-- А что такого? Суди сам, друг Эномай, вот у меня есть все. Ну, почти. Золото? Хоть жопой ешь. Вина -- залейся. Бабы? -- Драконтей почесал в паху, пострелял мутными глазами вокруг себя и нашарил волосатой ручищей флейтистку, сидевшую возле ложа на полу, -- баб столько, что аж конец распух. Ну, вроде все, что душе угодно. Ан нет... Чего-то не хватает. Тоскливо.

Драконтей скорчил плаксивую гримасу.

-- Нету почета...

-- И уважения, -- продолжил Аристид.

-- И уважения, -- подтвердил Полиад.

-- Неужто тебя не уважают и не боятся?

-- Боятся. Так и десять лет назад боялись. А я хочу, чтобы... -- Драконтей нахмурил брови, подыскивая слова, -- чтобы говорили: "Вот наварх Полиад. Он римлян так бил, что ух!" Давай, ухнем, Эномай.

-- Давай.

Полиад опрокинул в себя ритон и вновь забулькал. Аристид, последовал его примеру.

Эргин, который во время проникновенной речи Змеиного молчал, процедил:

-- Римляне, внезапно, резко усилились. Из-за одного ублюдка.

-- Так там не только Ласфен, -- сказал с набитым ртом Эвдор, -- там еще...

-- ...не произноси имени этой критской твари! -- вскинулся полемарх.

Эвдор перестал жевать, посмотрел на Эргина, на Гераклеона. Хмыкнул.

-- Ну да. Теперь Неоптолем безнаказанным больше не будет.

Уголек гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал.

-- А вы, значит, дружно под себя наложили, -- как ни в чем не бывало, продолжил Эвдор.

-- За языком своим, поганым, следи, -- посоветовал полемарх.

Один из его телохранителей, каменной статуей возвышавшийся за ложем вождя, положил руку на рукоять кинжала за поясом. Эвдор покосился на него и усмехнулся.

-- Ну-ну. Пока вы тут судите да рядите, я сейчас поем, сманю десятка два ваших бойцов, да в море выйду. В Питану. Я вам погоды все равно не сделаю, с моим акатом, а в таких делах надобно поспешать.

-- Это как, интересно, сманишь? -- спросил Гераклеон, любопытство в котором пересилило неприязнь к Эвдору.

-- Просто. Кто первый царю на выручку придет, того не забудут. Пока вы тут все это изобилие переварите, -- Эвдор рыбьей костью обвел блюда с закусками, -- римляне до Вавилона дойдут.

-- Никогда не слышал, чтобы ты, Единоборец, чего-то опасался, -- встрял Аристид, -- сейчас что медлишь?

-- Ты-то куда вылез?! Ты только что кривился, дескать, служить кому-то не по нраву. Ты Лукулла корабли считал? Две сотни! И каких! А тут что? Лоханки по сравнению с триерами Лукулла. Моих тридцать, Полиад с Гераклеоном на двоих столько не добавят. А эти, -- полемарх махнул рукой в сторону пиратов, занимавших дальние концы стола, -- как тараканы разбегутся, едва на горизонте волчья морда замаячит.

-- Я считал корабли Лукулла, -- спокойно сказал Эвдор, -- тебя обманули, Эргин. Нет у него двух сотен. У него и полсотни не наберется. Так что силы равны. А если еще Неоптолема присовокупить...

-- Вообще-то, -- уточнил Аристид, -- у Лукулла есть пентеры. И пехоту он на корабли посадит. А как римская пехота драться умеет, Митридат бы хорошо поведал. Так что, лично я все же за то, чтобы сходить до Финикии. Там добычи не убудет, а здесь, -- Аристид усмехнулся, -- благодарные понтийцы тебе, Эргин, даже памятник не поставят.

-- Чего-то я никак понять не могу, на что ты его сподвигнуть пытаешься? -- недоуменно заявил Аристиду Драконтей.

-- Зеникет не откажет в поддержке Митридату, -- уверенно заявил Уголек.

-- Да плевал я на Зеникета, -- буркнул полемарх.

Вифинец даже бровью не повел, продолжил гнуть свою линию.

-- Надо спешить, положение царя тяжелое.

-- Так то -- царя, -- подал голос кто-то из эргиновых людей, -- а ты, Гераклеон, так переживаешь, будто хвост Неоптолему прищемили.

-- Это кто там тявкает?! -- вытянул шею Уголек.

-- Черен, захлопни пасть, -- рявкнул Эргин на своего человека и повернулся к вифинцу, -- хорошо, сейчас мы все подобрались, ноги в руки, и понеслись в Питану. Там нас встречает критский ублюдок с превосходящими силами и рубит всех в капусту...

-- В соленую! -- хохотнул Аристид.

-- ...хорошо мы царю поможем?

-- Твои речи, Эргин, -- поджал губы Уголек, -- отдают изменой.

-- Да ну? Это когда я присягал Митридату? Или это Зеникет присягал?

Уголек не ответил.

-- Плевал я на Зеникета, -- громко, с вызовом, повторил Эргин.

В зале повисла тишина. Поднялся один из пиратов за дальним столом.

-- Ты, Эргин, конечно вождь уважаемый, но ты сейчас палку не перегнул?

-- Это ты что ли за моей палкой следить приставлен? -- рыкнул полемарх.

-- Вообще-то, общество тебя не поддержит, -- сказал враз посерьезневший Драконтей.

-- Ты трус, Эргин! -- закричал другой пират, -- Драконтей, веди нас!

-- Драконтея в полемархи! -- подхватили несколько голосов.

Эргин сунул руку за спину и выхватил кинжал из-за пояса своего телохранителя. Клинок сверкнул в воздухе и скользнул по неприкрытому черепу первого крикуна. Пират, обливаясь кровью, повалился на пол. Все присутствующие мигом схватились за мечи.

-- Ну, давайте, проредите друг друга, -- спокойно заявил Эвдор, -- то-то порадуется Волк.

Его не услышали. Зал наполнился криками. Трое дружков раненного пирата рвались резать горло Мономаху, но дюжина рук удерживала их от поножовщины. Положение спас Уголек. Вскочив на стол, Гераклеон заорал не своим голосом, перекричав всех:

-- А ну, стоять! Всех здесь порешим!

Подействовало. Пираты притихли, оглядываясь по сторонам. Людей самого Гераклеона в зале присутствовало всего пятеро, но на это не сразу обратили внимание. Сам же Уголек обратился к Мономаху.

-- Эргин, мы тебя избрали полемархом, но все Братья признают верховенство Зеникета. Так? -- он повернулся к остальным.

Те согласно закивали.

-- Так. Верно говоришь, Гераклеон.

-- А Зеникет поддерживает Митридата. Я это подтверждаю, ручаюсь. Мне общество доверяет?

-- Доверяет! -- дружно закричало общество.

-- Значит, мы тоже поддерживаем Митридата. И придем ему на помощь. Ты с нами? Или ты больше не хочешь быть полемархом?

Глаза Мономаха превратились в щелки. Он обвел взглядом собравшихся и прошипел:

-- Никто еще не пережил обвинения Эргина в трусости. Мы выступаем на рассвете. Но вы, ублюдки, все пожалеете, что вынудили меня пойти на это!

Спускаясь по ступеням Царского дома, Аристид сказал Эвдору:

-- Далековато отсюда до Питаны. Может статься, что мы не успеем.

-- Может, и не успеем.

-- Завтра на рассвете?

-- Завтра.

-- Нам надо бы еще людей себе сосватать.

-- Я помню. Придется поторопиться. Отдых отменяется.

-- Не думаю, что это сильно понравится нашим, -- осторожно заявил Аристид.

-- Да уж точно, -- согласился Эвдор, -- но дело того стоит. Судьбу, Аристид, надо хватать за хвост, а то улизнет.

-- Похоже, все получилось, как хотел Койон. Мы отдались под крылышко Зеникета. Тот-то он будет рад. Я Койона имею в виду.

-- Все идет, по-моему, -- возразил Эвдор, -- кстати, а почему тебя зовут Эномаем? Я не заметил, чтобы ты хоть сколько-нибудь захмелел, хотя выпил много больше меня.

-- Потому и зовут Дурным Вином, пьяницей. Пью много и почти не пьянею. Похмелья уж точно никогда не бывает.

-- Полезное качество, хотя... Иной раз так хочется нажраться...

-- Да уж. Страдаю страшно. А почему тебя зовут Мышеловом?

7

-- Значит, этот самый Эргин рванулся во главе пиратского флота в Питану на выручку Митридата? И, судя по всему, об этом предприятии кричали в каждом портовом кабаке, раз уж тебе, совершенно постороннему человеку, стало о нем известно, -- с нотками недоверия в голосе произнес Лидон.

-- И по кабакам кричали, да, -- спокойно ответил Аристид, -- это же пираты. Разве они способны сохранить какую-то тайну? Знают двое -- знают все.

-- Допустим. Ты упоминал некоего римлянина. Как он на вас вышел? И почему именно на вас?

-- Видать определил, что мы на алифоров не слишком похожи, вот и подошел. Попросил отвезти его на Кос. Щедро заплатил.

-- И вас не насторожила подобная просьба?

-- Да сразу все понятно стало, -- улыбнулся Аристид, -- мы даже его ни о чем не расспрашивали. Просто сложили две поломанных монетки, края и совпали. Выходит, это одна монетка.

-- Что? -- нахмурившись, переспросил Тиберий, -- он предъявил вам симболлон? А у вас была половинка? У кого, у Эвдора?

-- Да нет, уважаемый, ты все понял слишком буквально. Это просто фигура речи такая. Для красного словца. Дескать, совпало все удачно -- пираты выступают в поход, а лазутчик, прознав об этом, спешит предупредить своих. Тут и думать особо нечего.

-- Значит, сразу поняли, что он лазутчик? И все равно согласились помочь? Не слишком рискованно?

-- Я же говорю, заплатил он щедро. Да и вообще, чего нам бояться-то? Обычное дело. Заплатил -- поехал. К тому же в Патаре вообще с этим делом в те дни было все непросто. Город -- союзник Рима, а пираты, которые в нем хозяйничают -- нет. Мы вообще ни к тем, ни к этим отношения не имели. Но лично я, как ты помнишь, не питаю особой любви к Митридату. Можешь спросить моих людей, подтвердят. В случае чего отбрехаться можно было по-всякому. Да и не написано на нем, что он римский лазутчик.

-- Но, судя по всему, на нем написано, что он, если и не лазутчик, то уж римлянин точно? Сомневаюсь, что он по своей воле в этом признался.

-- Ну, знаешь, уважаемый, -- изобразил крайнюю степень удивления Аристид, -- чтобы спутать римлянина с кем-то еще, это надо очень постараться!

-- Ну да... -- рассеяно кивнул Лидон и, повысив голос, позвал, -- эй, часовой!

В палатку заглянул легионер.

-- Посиди-ка здесь, покарауль нашего друга, я отлучусь ненадолго.

Тиберий вышел и вернулся через четверть часа.

-- Твоим людям отшибло память. Посмотрим, что запоют в твоем присутствии.

Двое солдат ввели Койона.

-- Значит так, любезнейший, -- обратился к нему Лидон, -- я повторю свой вопрос. Нужно вспомнить некое событие пятилетней давности. Вы заходили в Патару, когда покинули Родос?

-- В П-патару? -- Койон и без того бледный и трясущийся, еще сильнее испугался. Посмотрел на Аристида.

-- На меня смотреть! -- повысил голос Лидон.

Койон вздрогнул и забормотал невнятно:

-- В Патару... Может и заходили... Разве упомнишь все, куда заходили...

-- Чем вы там занимались?

Койон дернулся, попытался снова взглянуть на Аристида, но сдержался.

-- Д-делами... Всякими...

-- Какими всякими?

-- Т-тор... Торговыми...

-- Какими именно? -- Лидон прохаживался за спиной допрашиваемого.

-- Да не знаю я! -- взмолился Койон, -- мое дело веслом ворочать!

-- Ладно. Когда вы покинули Патару, был ли на борту "Меланиппы" римлянин?

-- Римлянин?

-- Я что, говорю непонятно? -- раздраженно спросил Тиберий.

-- Нет-нет, -- заторопился Койон, глаза его метались, -- понятно... К-какой римлянин?

-- Не было?

-- Не знаю... Не помню...

Лидон с торжествующе-вопросительным выражением лица повернулся к Аристиду. Тот поморщился.

-- Кос, Койон. Вспомни рыбалку.

Койон нахмурился, пожевал губами и вдруг просиял.

-- Был римлянин! Точно был!

-- Где вы его высадили?

-- На Косе. На Косе и высадили.

Аристид усмехнулся.

-- Я же сказал, почтенный Тиберий -- проверяй.

-- Подсказывать нехорошо, -- раздраженно бросил следователь и тяжело опустился в свое кресло.

-- А что я ему подсказал? Он же не знал, как правильно говорить, чтобы себе не навредить. Станешь отрицать, а вдруг соглашаться надо было?

Лидон поджал губы. Рассудительности и логики купчине было не занимать.

-- Что это за рыбалка такая, что он именно ее помнит? Что в ней примечательного?

-- Да, собственно, ничего особенного. Рыбалка, как рыбалка. Просто я там смешно за борт свалился.

Еще не достигнув Книда, Эргин вновь дал повод заговорить о своей, мягко выражаясь, осторожности. Флот сильно отклонился к западу, к берегам Астипалеи, от которых повернул на северо-запад, в сторону острова Аморгос. В Родосском проливе несколько триер Дамагора некоторое время на почтительном расстоянии сопровождали пиратские корабли, но ни одна из сторон не решилась вступить в драку. Сей факт навел пиратов на мысль, что Лукулла на Родосе уже нет. Никто не сомневался, что будь он там, то непременно вышел бы в море всеми силами и дал бой. Антипонтийский союз в первую очередь озаботился привлечением на свою сторону нейтральных островов, Книда и Коса. Мономах был уверен, что главные силы Лукулла где-то там, встречаться с ними он желанием не горел и поэтому, имея под рукой шесть десятков кораблей, обходил Книд и Кос по широкой дуге.

У острова Тилос пути Псов разошлись. Эвдор развернул нос "Меланиппы" на север, намереваясь обогнуть Кос с востока.

Едва осознав, что "Меланиппа" удаляется прочь от пиратского каравана, Дракил прошел на корму.

-- Сдается мне, ты весь горишь от желания задать мне какой-то важный вопрос, -- насмешливо предположил кормчий.

Дракил сжал зубы, но голосом своего гнева не выдал, спросил спокойно:

-- Мы что, идем в Галикарнас?

-- Нет.

-- Нет? Тогда чего ты повернул на север?

-- Так будет лучше.

Критянин ждал продолжения, но его не последовало. Поведение Эвдора становилось все более авторитарным, он совсем перестал объяснять смысл своих поступков и решений.

-- Проклятье на твою голову! -- Дракил вспыхнул, как лучина, -- ты меня за щенка держишь?!

-- Я тебя вообще не держу.

Критянин застыл на мгновение, как статуя, переваривая смысл слов кормчего, а затем схватился за меч. Сзади раздался окрик:

-- Дракил!

Критянин, не двигаясь с места, не оборачиваясь, рявкнул:

-- Что?!

-- Ты, когда сильно качнет, за канат хватайся или за борт, -- менторский тон Аристида звучал еще снисходительнее речи кормчего, -- за меч не держись, а то он из ножен выскочит и порежешься.

-- Дыши глубже, Дракил, -- посоветовал Эвдор, -- что ты хотел спросить?

Критянин нехотя убрал руку с рукояти меча.

-- Зачем мы отделяемся от Эргина?

-- Нам не совсем по пути.

-- Эвдор, ты издеваешься? Ты кем себя возомнил?! Объясни свои действия! Здесь Братство, а не митридатов двор! И кто ты такой, чтобы высокомерно бросаться приказаниями?

-- Дивлюсь я, Дракил, глядя на тебя. Мне казалось, что у Ласфена как раз никакой демократии нет, а ты ее столь страстно требуешь. В Аттике, что ли набрался? Так ведь и там ее нет, название одно. Ее, брат, нигде нет, разве что у варваров каких...

-- Ну, хватит мне наставлений в политике, отвечай на вопрос, я теряю терпение.

-- Э нет, терпения в тебе на троих...

-- Довольно, Эвдор, -- оборвал кормчего Аристид, -- Дракил, на небо посмотри.

Этих слов критянину оказалось достаточно, все же моряком он стал не вчера. Небо к западу совсем почернело от туч.

-- Ночью будет шторм, -- объяснил Аристид, когда в объяснении уже не было нужды.

Хотя нет. Похоже, нужда осталась.

-- Шторм. И что?

Кормчий усмехнулся, отвернувшись в сторону.

-- Эргин уходит от берегов в море. Избегает Лукулла. Если тот на Косе. Но в открытом море Эргина хорошо потреплет. Нам это ни к чему. Мы проскользнем восточнее Коса, на мягких лапах...

-- Между скал? Ты хоть раз ходил здесь? Я ходил! Да нас в щепки разнесет этим штормом!

-- Сдается мне, плохой из тебя проревс. Сядь-ка на весло, Аристид займет твое место. Ну, чего застыл? Это не просьба, вообще-то.

-- Задись, -- подал голос Гундосый, -- Агистит бусть да дос идет. Эвдог вегно говогит.

-- Может ты тут и ходил прежде, Дракил, я с тобой не стану препираться, просто послушай меня. Я знаю, о чем говорю.

Критянин не сдавался, он все еще пытался привлечь к себе сторонников.

-- А вы все, так просто ему поверили? Кто из вас знал его до рудников? Ты, Гундосый, что так его защищаешь? Ты, Аристид? Или может ты, Койон?

-- Успокойся, критянин, -- влез в перепалку эвбеец Телесфор, -- не мельтеши. Знал -- не знал. Развел тут сопли. Никто не знал. Сядь и греби.

-- Смотри, Эвдор! -- крикнул Койон, -- за нами двое увязались!

От каравана отделилась пара легких келетов^[44]. Весел в каждом было даже больше, чем на акате, а парус "Меланиппы" из-за неблагоприятного ветра пираты притянули к рею, поэтому келеты шустро догоняли акат. Едва первый из них поравнялся с "Меланиппой", с него прокричали:

[44] Келет -- небольшое гребное быстроходное судно, часто используемое пиратами.

-- Эй, на акате! Вы куда ломанулись?

-- А вам какое дело? -- процедил Койон, но громко сказать это не решился.

Ответил Эвдор:

-- Под берег, подальше от шторма!

На келете пошло бурное обсуждение полученной информации. Эвдор был готов побиться об заклад на одно из рулевых весел, что знает, до чего там договорятся. Келет слишком легкая посудина, чтобы оказаться на нем в шторм в открытом море. Он не ошибся.

-- Мы с вами!

Дальше пошли втроем. Очень скоро Дракил вынуждено признал, что спокойствие и самоуверенность Эвдора не пустая бравада. Кормчий вел "Меланиппу" под самым берегом столь искусно, что казалось, будто он родился здесь, причем с рукоятями рулевых весел в руках.

Гребли даже в сумерках, а к берегу в юго-восточной части Коса пристали, когда совсем стемнело. Оба келета последовали примеру "Меланиппы". К ночи ветер усилился, и волны разыгрались не на шутку, как и предсказывал Эвдор. Критянин поймал себя на мысли, что не хотел бы сейчас оказаться в открытом море. Он клял себя за невнимательность, сделавшую его объектом насмешек всей команды.

Гроза бушевала всю ночь, а под утро стихла, и пираты вновь вышли в море. Кос они обогнули без происшествий, кораблей противника нигде не наблюдалось. Келеты вырвались далеко вперед, разойдясь в стороны, словно рыбачьи лодки, тянущие невод. Эвдор и все его люди прекрасно понимали, чем попутчики намерены заняться. Здешние воды, вблизи от Галикарнаса, не отличались малочисленностью купцов. Царь царем, а основной источник кормления пирата никто не отменял. Вскоре на горизонте замаячил парус. Он рос, через некоторое время начал двоиться. Двухмачтовик. Келеты едва различались впереди.

Аристид прошел с носа к Эвдору.

-- Явно что-то немаленьких размеров. Высокобортный, на военный не похож.

Кормчий согласно кивнул, всматриваясь. Прошло еще немного времени. Встречное судно внезапно изменило курс, отклонившись к западу.

-- Куда это он? Нас испугался?

-- Это гаул^[45]. Видишь?

[45] Гаул -- крупный финикийский торговый парусник с вместительным трюмом, где, помимо пространства для товаров, располагались каюты для пассажиров.

-- Да, вижу. Финикийцы. Похоже, причина его рысканья -- наши "братья", -- это слово Аристид произнес с нескрываемой иронией.

-- Похоже. Совсем их потерял, не вижу.

-- Вон один, ближе к берегу, видишь? На фоне того белого утеса.

-- Вижу. Где второй?

-- Гаул чего-то на прежний курс возвращается.

-- Ага. Так, -- Эвдор оторвался от созерцания горизонта и поглядел на своих товарищей, сидящих на веслах, -- первые восемь от меня разобрать оружие и надеть доспехи, у кого есть. Остальные продолжать грести. Потом поменяться.

-- Ты решил атаковать его, Эвдор? -- спросил Аристид, -- зачем?

-- Не знаю. Ничего еще не решил. Но надо быть готовым к драке.

Гаул приближался.

-- Что будем делать, Эвдор? -- крикнул Койон.

-- Как дубаешь, скока их таб? -- спросил товарища Гундосый.

Койон не ответил, зато сириец Фраат, оглядываясь через плечо на встречный корабль, прошипел:

-- Да уж не меньше, чем нас.

Кормчий пристально изучал приближающееся судно

-- Мне вдруг что-то очень стал интересен этот корабль, -- наконец сказал он и отдал приказ, -- суши весла! Аристид, встань к рулям, я на нос.

До гаула оставалось не больше ста локтей.

-- Радуйтесь, почтенные! -- прокричал Эвдор, сложив ладони рупором, -- куда путь держите?

-- И тебе того же, коль не шутишь, -- ответили с гаула, -- радуйся, да иди своей дорогой!

-- Не слишком вы приветливы к мирным путешественникам!

-- Да неужели?! Я гляжу, у мирных путешественников, не шлемы ли блестят?

-- Они самые, куда же без них в наше время! Пираты кругом, будь они прокляты! Вы и сами все при оружии!

-- Так оно, все горе через поганцев!

Корабли поравнялись. Теперь можно было не слишком надрывать глотки.

-- А скажи, уважаемый, -- продолжал спрашивать Эвдор, -- откуда идете и чего интересного на севере происходит?

-- А я знаю? Идем с Хиоса, новостей особых вроде и нет.

-- Да ну? Первый раз слышу, чтобы во всей Ойкумене, да пусть даже на одном Хиосе, совсем ничего не произошло. А не слышали вы, как там Митридат? Говорят, его римляне в Пергаме осадили?

-- Всякое болтают. А вы с Коса?

-- Нет, с Родоса идем.

-- И как там на Родосе? Добрая ли торговля?

-- Торговля нынче совсем плохая.

-- Что так?

-- Война, будь она неладна. Хотя говорят: "Кому война..."

-- "...кому мать родна". Верно!

С Эвдором беседовал чернобородый, загорелый дочерна моряк в пестрой рубахе. Голову его покрывал синий платок, удерживаемый витым шнуром. Остальные финикийцы выглядели схожим образом, но рядом с переговорщиком стоял странный человек, одетый в темно-красную рубаху с короткими рукавами. Он был безбород, потому резко выделялся в толпе "пурпурных"^[46].

[46] Финикийцы. Фойникес (греч.) -- 'Страна пурпура'.

Безбородый что-то сказал кормчему гаула (или судовладельцу, пираты, конечно же, не знали, что за человек говорил с ними), тот переспросил. Безбородый кивнул.

-- Уважаемый, а правда ли, что на Родосе сейчас римляне? -- спросил финикиец, -- болтают, у них флот появился?

-- Чистая правда!

-- Ну, теперь на острова полезут. Интересно, на кого в первую очередь?

-- Самим бы знать!

-- А на Косе нет их еще?

-- Не слышали!

Корабли разошлись и Эвдор с собеседником, все время разговора перемещавшиеся каждый на корму своего судна, кричали теперь оттуда.

-- Ну, прощайте, уважаемые! Удачной торговли!

-- И вам доброго здоровья!

Эвдор, задумчиво провожавший гаул взглядом, отметил, что на его палубе появилось еще несколько человек в красных рубахах.

Он повернулся к Аристиду.

-- Что ты обо всем этом думаешь?

Аристид лишь пожал плечами.

-- Краснорубашечники... -- пробормотал себе под нос Эвдор, -- интересуются римлянами...

Он вдруг вскинул голову и приказал:

-- Поставить акатион! Весла на воду! Левый борт табань, правый -- навались!

Двое пиратов бросились на нос ставить маленький парус.

-- Атакуем? -- спросил Аристид.

-- Да. Ты не понял? Это римляне. Этот корабль нужно взять, во что бы то ни стало!

Аристид сплюнул сквозь зубы на палубу.

-- Пупок развяжется.

-- Захватить не сможем, так хоть "языка" возьмем. Кого-нибудь из начальных лиц.

-- Да чтоб провалился твой царек! Голыми руками в огонь лезем!

-- Воздастся, Аристид, не ной. На купцах бы ты так не заработал.

-- Ой-ли, -- покачал головой Пьяница, но возражать не стал.

Акат споро развернулся и бросился в погоню за гаулом. Пираты гребли изо всех сил и, в немалой степени благодаря акатиону, быстро нагнали финикийское судно.

-- Держись точно за кормой, -- распорядился Эвдор, -- вдоль борта не суйся, борт высокий, сверху дротиками забьют.

-- Ты хочешь лезть на них с носа на корму? По двое?

-- Да. В узком месте у нас больше шансов.

Аристиду не терпелось подраться, и на рули встал Дракил. Половина пиратов во главе с Эвдором сгрудилась на носу, прикрываясь щитами. Римляне и финикийцы, поняв, что на них все же решили напасть, собрались на узкой корме, но места там было мало, к тому же построить стену щитов мешал педалион с рулевыми. Пиратам трудности создавал акатион. Еще совсем недавно помогавший, теперь он затруднял обзор.

Кормчий гаула пытался уклоняться, но паруснику маневрировать куда тяжелее, чем весельным пиратам. Сближение прошло, как по маслу.

-- "Кошки!" -- скомандовал Эвдор.

Пираты бросили два трехзубых крюка на веревках. Финикийцы и римляне, прикрывавшие кормчего и его помощника щитами, смогли одну отбить, а другая, вкогтилась в крепление рулевого весла. Бросили еще "кошку". С борта гаула полетели пилумы римлян. Почти все удачно застряли в щитах, но пара раздробила двум невезучим пиратам руки. Римляне рубили абордажные канаты мечами, но прежде чем смогли от них избавиться, пираты подтянули акат к гаулу. Затрещало дерево и под этот звук Койон, ловкий, как кошка, одним прыжком очутился на палубе гаула. За ним последовали Фраат и Эвдор, причем можно было только подивиться проворству совсем не легкокостного вожака.

Лязгнула сталь. Первая кровь в рукопашной осталась за римлянами: Койон почти сразу схлопотал легкую рану в плечо. Однако, спустя пару ударов сердца, один из легионеров рухнул под ноги сражающихся, пораженный Фраатом в шею. Аристид и другой сириец, Датамихр, перебрались на борт гаула и вступили в бой. Остальные пираты все собрались на носу, кричали и потрясали оружием, но помочь товарищам не могли: бой происходил на крохотном пятачке. Такие же затруднения испытывали римляне. То были не купцы, Аристид сразу распознал солдатскую выучку.

Легионеры дрались умело, но им изрядно мешала качающаяся палуба, к коей они не имели привычки, теряли равновесие и несли потери. Пираты захватили пространство возле педалиона, их все больше перебиралось на гаул, но по мере продвижения вперед и расширения палубы, оборона римлян стала устойчивей. Легионеры проигрывали в единоборстве, но прекрасно себя чувствовали в сомкнутом строю. Фраат, еще слегка хромавший после захвата "Меланиппы", заработал рану в бок, был снова ранен Койон, к праотцам отправились двое пиратов из числа присоединившихся в Патаре. К ним добавилось четверо римлян и на этом успехи пиратов закончились.

В первом ряду римлян дрался их командир, державшийся традиционно, на правом краю построения. Аристид легко определил его по пышному красному гребню на шлеме. Похоже, центурион. Хотя нет, у тех гребни поперечные. Скорее трибун. Его и брать. Пьяница, большой дока по части драки, вылез вперед и скрестил с ним меч. С первых ударов он понял, что противник ему достался опытный. Не отступая ни на шаг, римлянин искусно отражал удары Аристида щитом и, сделав пару колющих выпадов в ноги, на обратном движении смог достать пирата, подарив ему кровавую полосу на голени. Не обращая внимания на легкую рану, Аристид шагнул вплотную, схватил щит противника за край и, рванув на себя, нанес колющий удар сверху-вниз, целя мечом в плечо. Он собирался лишь ранить и уже предвкушал, как его клинок вспорет плоть врага, но тот, каким-то непостижимым образом извернулся, выпустив щит. Палуба качнулась и Аристид, потеряв равновесие, вцепился в римлянина и прижал его к низкому, доходящему до пояса борту, через который оба опасно перегнулись. Меч Аристид выронил, поэтому ничего не оставалось, как бить кулаком. Трибун, не будь дурак, успел отвернуть голову, подставив под удар нащечник. Аристид взвыл, схватил врага за гребень его шлема, пригибая его голову вниз. Римлянин энергично боднул пирата головой в живот, но не рассчитал удара и оба перевалились через борт.

Аристид в воду шлепнулся неудачно, все потроха себе отбил, но все же не потерял ориентации в пространстве и сразу рванулся к поверхности. Почувствовал, что в руках остался шлем трибуна. Он выпустил его, а спустя мгновение в одежду пирата мертвой хваткой вцепился римлянин. Весил он немало. Тонуть никто не собирался и попытки взаимного убийства оба оставили. Вынырнули возле самого борта аката, все еще сцепленного с гаулом, под парусами уходящим на юг. Бой на палубе гаула продолжался, и всем было не до спасения утопающих.

Прекрасно плававший Аристид немедленно поспешил избавиться от римлянина. Он попытался навалиться сверху, но тот выворачивался, борясь за жизнь изо всех сил. Тогда Аристид просто огрел его кулаком по голове. Римлянин сразу обмяк. Пират хотел было отпихнуть его, но вовремя вспомнил, что это не просто рядовой воин, это командир. Который нужен Эвдору. Трибун потерял сознание, но Аристид придерживал его лицо над поверхностью воды, не давая утонуть. Непростое дело, а Пьяница при этом умудрялся изобретать новые проклятия и ругательства, глядя, как акат с гаулом удаляются прочь.

У пиратов дела шли плохо. Попятившиеся было римляне, очень быстро приспособились к непривычным условиям драки и стали одолевать. Эвдор первым понял, что противник не по зубам и прокричал отход. Легко сказать. Возвращение на свой корабль оказалось гораздо более хлопотным делом, нежели молодецкий бросок на гаул. Если бы сцепились борт о борт, еще куда ни шло, а так... Эвдор, Телесфор и Датамихр пятились по сужающейся к афластону^[47] кормовой палубе, прикрывая отход остальных, и уже начинали мешать друг другу. Пока спасало лишь то, что и римляне не могли выставить против них много бойцов, не могли окружить.

[47] Афластон -- кормовое украшение в виде загнутого рыбьего, змеиного или скорпионьего хвоста, продолжение киля, ахтерштевень.

-- Уходите! -- прорычал Эвдор, отражая удары круглым щитом, малые размеры которого принуждали кормчего к гораздо большей подвижности, по сравнению с римлянами, укрывавшимися за овальными ростовыми щитами.

Телесфор не заставил себя уговаривать. Ушедший было в глухую оборону, он парой мощных взмахов своего меча ошеломил одного из четырех противостоящих легионеров, заставил его отшагнуть назад и прикрыть лицо щитом. Лишив на краткие мгновения врага зрения, эвбеец швырнул меч, не целясь, в толпившихся позади первой линии бойцов врага, повернулся и двумя стремительными прыжками перелетел на борт "Меланиппы".

-- Руби канаты! -- прокричал Эвдор, метнул в римлян щит, как дискобол на Играх, вскочил на край борта.

Гундосый перерубил первый канат, из числа связывающих "Меланиппу" с гаулом, взмахнул топором над вторым, но медлил с ударом.

-- Руби! -- кормчий спиной чувствовал замешательство своих людей.

Датамихр сделал удачный длинный выпад, достигший цели. Он остался один на палубе и римляне уже брали его в клещи. Отступая, сириец взмахнул мечом вправо-вверх и в следующий миг его рука, перерубленная выше локтя, все еще сжимающая рукоять меча, отлетела в сторону. Датамихр недоуменно посмотрел на обрубок, и казалось, даже не почувствовал вражеский клинок, вонзившийся ему в грудь.

Гундосый опустил топор на последний канат и "Меланиппа" с креном на левый борт отцепилась от гаула. Эвдор рефлекторно, не глядя, отбил выпад, направленный ему в живот и прыгнул из неудобного положения, изворачиваясь в полете, как кошка. Ему повезло: он не разбил себе голову о борт своего собственного судна, угодил в воду. Вслед ему полетели два дротика, но пират счастливо избежал обоих. С борта аката немедленно швырнули конец и кормчий вынырнув, уцепился за него. Рывок -- и он уже на палубе, а "Меланиппа" стремительно уходит прочь от неприступного гаула, с борта которого гремит презрительный хохот и брань. Хорошо хоть, стрелы не летят, умелых лучников не оказалось ни у одного из противников.

-- Какие потери? -- Эвдор огляделся по сторонам. Кроме Датамихра, он в суматохе боя видел гибель еще пары товарищей.

-- Шестего, -- ответил Гундосый, перевязывая дважды раненого Койона.

-- И Аристид свалился за борт, -- добавил Дракил.

Прищур глаз критянина и похожая на звериный оскал улыбка выдавали плохо скрываемое злорадство: "Ну что, докомандовался?"

-- Аристид? -- кормчий перегнулся через борт, высматривая товарища, -- разворачиваемся!

-- Куда? -- спросил критянин.

-- Аристида подбирать. Не утонул же он. Мех с вином не тонет.

Дракил озадачился проворством, с которым пираты бросились выполнять распоряжения своего неудачливого вожака. Впрочем, он быстро успокоил себя: "Не остыли еще от драки. Чуть позже поговорим. На трезвую голову".

Нет, определенно в одиночку он способен был продержаться на плаву достаточно долгое время или добраться до берега без особых хлопот, но бесчувственный римлянин не способствовал повышению плавучести. Пират не переставая орал, при этом ему приходилось мощно работать ногами, чтобы не нахлебаться воды.

"Меланиппа" недолго провисела на хвосте аката, да и заметили Аристида, как он видел, довольно быстро, однако непредвиденное купание вышло продолжительным.

-- Чего так долго? -- крикнул Аристид, пытаясь поймать брошенный с аката конец, -- я начал скучать. Не подрались еще при дележе-то без меня?

Дракил фыркнул.

-- Делить вообще-то нечего. Разве что появился большой выбор мест на скамьях. Их теперь чуточку больше, чем претендентов. Выбирай любую.

Римлянина подняли на борт. Аристид забрался следом. Он очень устал, и у него тряслись колени. Пират привалился спиной к борту.

-- Выходит, сильномогучий Эвдор в кои-то веки остался без добычи?

-- Выходит так, -- критянин чуял запах перемен на борту аката и стремительно греб по ветру, развивая ситуацию. Он не сразу догадался обратить внимание на пленника. Зато догадались другие. А тут Аристид и вовсе испортил всю малину:

-- Это дело поправимое. Смотри, сильномогучий, какую я добычу в норку приволок. Целый настоящий римский трибун. Я полагаю, Эвдор, тебе кто-нибудь, вроде этого нужен был? Ну, так, мечты сбываются, Эвдор!

-- Эй, римлянин?

-- Может его водой окатить? Чтобы очухался быстрее?

-- Дурак, он же только что целиком в воде болтался.

-- И то верно...

-- Римлянин? Очнись. Чем ты его приложил, Аристид?

-- Кулаком.

-- Здоров ты врать. Его как дубиной оглушили.

-- Ага, барахтаюсь себе, тут под руку дубина подвернулась, видал, море ими кишит. Ну, значит, я ка-ак...

-- Ладно, угомонись. Римлянин, очнись! Эй?!

-- По щекам его, Эвдор, по щекам.

-- Не переусердствуй. Он, поди, к Перевозчику в очередь уже пристроился.

-- Римлянин?!

-- Гляди-гляди, моргнул!

-- Ага, живой, значит. Ну, радуйся, родной! Хотя, ума не приложу, чему тут радоваться на твоем месте...

Римлянин закашлялся.

-- Водички небось наглотался? -- участливо поинтересовался Эвдор.

Тот мотнул головой.

-- Понимаешь меня?

Трибун медленно кивнул и снова кашлянул, повернув лицо набок.

-- Поднимите его, да наклоните, пусть проблюется.

-- Я бы тоже проблевался, только сперва заглотил бы чего-нибудь, лозою рожденного. У нас осталось еще?

-- Заткнись, Аристид.

"Улов" рывком поставили на ноги, держа под руки, не церемонясь толкнули вперед. Его действительно едва не вывернуло наизнанку. С трудом удержав рвотный позыв, он приподнял лицо и несколько раз глубоко вздохнул.

-- Очухался? Ну и славно. Мы сейчас тебя немножко поспрашиваем, а потом зарежем. Договорились?

-- Заче... зачем мне... говорить... если убьете... -- прохрипел пленник.

-- Ты смотри, как по-нашему чешет! -- восхитился один из пиратов.

Трибун обвел мутным взглядом окружившую его компанию.

-- Логично, -- заметил Эвдор, -- но сам посуди, когда я буду тебе пальцы по кусочку резать, ты станешь вопить, чтоб я тебя скорее прикончил. А для этого придется ответить на некоторые вопросы.

-- Не-а... Раньше сознание потеряю, -- помотал головой римлянин.

Эвдор повернул голову к Аристиду.

-- И ведь не поспоришь.

-- Зачем он тебе, Эвдор? -- спросил Дракил.

-- А вот он сейчас тебе все расскажет, ты и узнаешь.

-- Братья, разуйте глаза! -- возмутился критянин, -- мы по его милости полезли на судно с хорошей охраной, хотя все видели, что нас там ждет. И вот результат: потеряли нескольких товарищей, просрали добычу и еле ноги унесли, а он продолжает кормить нас загадками! Он же издевается над нами!

-- Успокойся, Дракил, -- сказал Телесфор, которому перевязывали торс, -- у нас разуты глаза, и мы прекрасно видим, что издевается он над тобой. Потому что ты много верещишь не по делу.

Дракил, свирепо сверкнув глазами, демонстративно сплюнул и отвернулся. Все вновь обратились к пленнику.

-- Ну, так что нам с тобой делать, римлянин? Резать тебя или чего интереснее измыслить?

-- Ты же еще вопроса не задал.

-- И то верно! -- расплылся в улыбке Эвдор, -- а вот скажи мне, мил человек, а чего это такой нехилый римский эскорт путешествует на купце?

-- Так море пиратами кишит, -- усмехнулся трибун, -- не слыхал, что ли?

Один из державших его за руки головорезов хохотнул. Эвдор покосился на весельчака и заулыбался еще шире.

-- Ты не поверишь, я их даже встречал. Страшные люди. Голову снимут -- глазом не моргнут.

-- Мне говорили, -- процедил пленник.

-- Вот и славно. Если хочешь, чтобы голова и дальше на твоих плечах красиво смотрелась, объясни-ка мне причину вашей внезапной дружбы с "пурпурными".

-- С кем?

-- Не понимаешь? Это ж почти что пуны, ваши заклятые друзья!

-- Ну и что? Да и не те это пуны. Те давно уже того... А этих всяк норовит обидеть. Деньги платят -- мы охраняем. Рим -- за безопасное мореплавание и торговлю. Так сейчас каждый купец сопровождаться будет. Обидно, да?

-- Вгеж, забака! -- подался вперед Гундосый.

-- Я тебе не верю, -- сказал Эвдор.

-- А я -- тебе. Ты вот все улыбаешься, но я знаю, что ты нехороший человек.

-- Ты нам зубы не заговаривай, ублюдок! -- рявкнул прямо в ухо, один из державших трибуна за руки, -- юродивым решил прикинуться?

Римлянин поморщился, но промолчал.

-- Время тянешь? -- поинтересовался Эвдор, -- пожить подольше хочется?

-- Кому не хочется?

-- Ну, так говори.

-- Подзабыл я, о чем ты спрашивал?

-- Огорчил ты меня, -- разочарованно протянул Эвдор, враз посерьезнев.

В его руках появился нож.

-- Какое выбираешь? Это?

Трибун почувствовал, как правого уха коснулось что-то неприятно острое.

-- Или это?

Лезвие надрезало кожу под мочкой левого уха.

Пленник ничего не сказал. На скулах его играли желваки, мышцы напряглись, но это не было оцепенением испуганной жертвы. В движении глаз римлянина ни намека на беспорядочные метания, растерянность. Эвдор понял, что членовредительство в данном случае бессмысленно. Ничего тот не скажет. Да и не нужно.

Дракил задумчивость вожака объяснил по-своему:

-- Что, Эвдор, растерял навыки? Дай его мне, я разговорю.

Аристид расхохотался, а вожак вздохнул.

-- Я вижу, римлянин, ты не трус. Ты командир отряда. Вы шли на Кос. Может ты разведчик, возвращающийся в лагерь после вылазки? Но почему на финикийском судне? К тому же разведчик не стал бы интересоваться, где может быть теперь Лукулл. Значит, ты вовсе не человек Лукулла. Тогда чей? А если предположить, что ты из тех римлян, которые заперли Митридата в Пергаме, тогда все сходится. Отряд малый, похоже на эскорт вестника или посла. Своих кораблей у вас нет. С финикийцами вы шли, поскольку ионийцы побоялись связываться с вами даже за деньги. Побоялись Митридата. Царь свиреп в гневе и еще не побежден. Пока не понятно, кто побеждает. И ты ехал, чтобы просить помощи у Лукулла.

-- Откуда ты...

Наблюдая за неподдельным изумлением трибуна, Эвдор усмехнулся.

-- Слишком вы, римляне, надменные. Никак не хотите позаимствовать нашей вековой эллинской премудрости. Слышал, софистика такая есть -- логика? Башкой думать надо! Факты сопоставлять, -- Эвдор повернулся к Аристиду, -- посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось.

-- Если ты сразу обо всем догадался, зачем задавать эти дурацкие вопросы? Зачем вообще атаковать корабль? -- мрачно спросил Аристид.

-- Я не был уверен. А вопросы... Я, всегда даю людям возможность разочаровать меня.

-- И как, разочаровал он тебя? -- спросил Койон.

-- Если бы разочаровал, я бы отрезал ему уши, -- Эвдор посмотрел пленнику в глаза, -- понравился ты мне, парень. Не трус и не дурак. Лицом своим, правда, плохо владеешь. Скажи-ка еще кое-что. Митридат до сих пор в Питане сидит?

Тот сжал зубы.

-- А... Ну да. Собственно, это уже не столь важно. -- Эвдор повернулся к пиратам, -- ну что, братья, наши планы не только не меняются, но подтверждаются.

-- С этим что делать? -- спросил Телесфор.

-- С этим? -- Эвдор поскреб пятерней щетину, -- как звать-то тебя?

Пленник молчал.

-- Да скажи уже, дурень! -- рявкнул Аристид, -- тут-то чего уперся?

Трибун посверкал глазами, но выдавил из себя:

-- Зови Севером.

-- Север. Congruentis nomen^[48].

[48] Congruentis nomen ( лат.) -- 'подходящее имя', severus -- 'суровый'.

Римлянин резко вскинул глаза на улыбающегося пирата.

-- С твоей смерти, Север, мне никакой выгоды не будет, я вовсе не так кровожаден, как ты, наверное, подумал. Но и здесь ты мне совсем не нужен. Так что, прыгай-ка за борт, подобру-поздорову. Боги попустят, догребешь до берега. До него видал, рукой подать. Стадии четыре будет. Может, еще свидимся.

Пленника отпустили, он попятился к борту, повернулся. Его толкнули в спину, но он удержался на ногах, перелез через борт и прыгнул. Пираты гоготали ему вслед, но недолго. Их вожак быстро угомонил веселье и акат, влекомый слитными взмахами весел, побежал на север.

8

Тиберий допросил еще несколько человек, но от большинства из них ничего не добился.

-- А... чего? Не помню... не знаю... -- передразнил он в сердцах очередного допрашиваемого, -- пошел вон.

Тот растерянно оглянулся и не сдвинулся с места.

-- Уведите, -- приказал Лидон.

-- Притворяются, -- уверенно заявил Дециан, когда Тиберий рассказал ему о результатах, -- ты слишком мягок, давно пора применить допрос с пристрастием, в том числе и этому хитрожопому мерзавцу, с которым ты так мило беседуешь и даже поишь вином.

-- А... -- махнул рукой Лидон, -- не усложняй, Тит. Битье не поможет. Это не обученные шпионы, способные на игры со следствием. Я смотрю в их телячьи глаза и вижу, что они с великой радостью продали бы родную мать ради спасения своей шкуры, если бы понимали, чего от них хотят.

Показания задержанных (Лидон незаметно для самого себя уже перестал называть их пиратами) не отличались единообразием, но когда Тиберий предъявлял противоречия Аристиду, тот не особенно смущался. На каждое у него находилось удовлетворительное объяснение. Когда Дракил рассказал, что "Меланиппа" досталась им в результате разбойного нападения, а Филипп был высажен на Родосе, Аристид спокойно ответил, что купец пытался облапошить партнеров, за что лишился своей доли и действительно покинул судно на Родосе. Только случилось это через год после событий, которые так интересуют уважаемого следователя. А критянин пытался с Филиппом сговориться, вот теперь и злобствует оттого, что не выгорело.

Следствие зашло в тупик. Видя это, Аристид перешел в наступление и все настойчивее требовал освобождения. Когда Тиберий устроил ему пару очных ставок с другими членами команды, Пьяница, не говоря ни слова, одним своим спокойным самоуверенным видом убирал у своих товарищей коленную дрожь и те говорили то, что было удобно Аристиду, разрушая все попытки Лидона изобразить масштабный сговор киликийцев с Серторием. Эта версия висела на тонкой нити, которую представляли из себя показания критянина. Цена которым -- ломаный асс, поскольку его заинтересованность, пристрастность видна за милю.

Фракиец и вовсе непрошибаемо замолчал, превратившись в бессловесную статую.

Тиберий все чаще задумывался о том, что интуиция его на сей раз обманула.

Вскоре после полудня Лидон почувствовал, что лагерь пришел в движение. Вообще-то римские военные лагеря никогда не напоминали сонные царства, даже если поблизости не было и намека на неприятеля. Начальство всегда находило легионерам занятие, ибо, когда те пребывали в праздности, от дисциплины не оставалось и следа, а в головах начинали бродить ненужные мысли. Например, Сулла, легионы которого незадолго до битвы при Херонее оказались не в лучшем положении перед лицом превосходящих сил противника, заставил солдат изменить русло реки Кафис. Никакой военной надобности в том не было. Просто тяжелый труд римские полководцы считали лучшим лекарством против страха.

Несмотря на то, что лагерь не безмолвствовал, Тиберий легко распознал нарастающее возбуждение человеческого муравейника. Прибыл Клавдий Глабр.

Допросы пришлось прекратить. На корникулария, квестора и примипила навалились хлопоты по размещению, постановке на довольствие вновь прибывшей когорты, уточнению списков солдат. С когортой прибыло мычащее и блеющее пополнение запасов продовольствия, которое тоже требовалось принять, учесть, обеспечить кормом и разместить в хлевах. Лидон отбился от рутины лишь к ночи.

Для нового трибуна поставили отдельную палатку, но в виду отсутствия Луска, Глабр наутро явился в преторий, где его уже поджидал Лидон с докладом о состоянии дел.

-- Пираты? -- заинтересовался трибун, выслушав начальника канцелярии.

-- Непонятно, -- уклончиво ответил Лидон, -- они не сознаются.

-- Что значит "непонятно" и "не сознаются"? Плохо работаешь, корникуларий. Они тут проедают легионную казну, а тебе непонятно, кого ты задержал? Допрос с пристрастием применяли?

-- Так точно, -- ответил Дециан, который присутствовал при докладе, -- значительных результатов не принесло.

-- Значит, плохо применяли, -- уверенно заявил Глабр.

Лидон покосился на Квадригария, который тоже с самого утра торчал в претории. Марк пожал плечами. Во время попойки он немало рассказал друзьям о новом трибуне. По словам центуриона, тот обладал весьма богатым опытом по части развязывания языков.

С этим человеком Тиберий не был знаком лично, но кое что слышал. Род Клавдиев Пульхров был весьма древним и уважаемым. Из него вышло немало выдающихся людей: консулов, цензоров, реформаторов, полководцев. Клавдии связаны со знатнейшими семействами Республики, но этот человек, трибун Суллы, еще не успел проявить себя сколь-нибудь известными и значимыми деяниями. Это, однако, не мешало ему держаться с большим достоинством и важностью.

На вид Глабру можно было дать около тридцати лет. Безупречное лицо под стать родовому прозвищу^[49]. Патриций. Знает себе цену. Холодный взгляд, вскинутый подбородок, поджатые губы. Лицо, как у статуи. Такой, даже стоя перед конным, все равно будет взирать на него свысока. Облик Глабра можно было охарактеризовать одним единственным словом -- породистый.

[49] Пульхр (лат.) -- 'прекрасный'.

"Не иначе, с малолетства перед бюстами предков вырабатывал взгляд, исполненный достоинства, чтобы, не приведи Юпитер, не посрамить славной фамилии", -- подумал Лидон.

Трибуна ввели в курс дела, и он пожелал принять участие в дознании.

-- Перед Луском он заявит, что лично разоблачил этих пиратов, -- шепнул на ухо Лидону Квадригарий.

-- Не любишь его? -- спросил Тиберий.

-- Он не женщина, чтобы его любить, -- фыркнул Марк, а затем, посерьезнев, сказал, -- этому парню палец в рот не клади, руку откусит. Далеко пойдет. По головам...

Первым привели Аристида. Допрос не клеился. Грек настороженно поглядывал на нового участника "беседы", а у Лидона из-за присутствия Глабра (начальство Тиберий всегда считал в таких делах посторонним) из головы разом улетучилась половина мыслей. Гай Клавдий молчал, разглядывал подозреваемого, временами начинал прохаживаться у него за спиной, чем больше нервировал Лидона, нежели Аристида.

-- Как Эвдор раздобыл гемиолию? -- спросил Тиберий.

-- Подцепили мы в одном порту парочку проходимцев, у которых дела шли туго, -- ответил Аристид, -- ну и сговорились. Они нам судно, мы им долю в доходе. Потом набрали еще людей.

-- Пиратов? -- спросил Глабр.

-- На них не написано, -- ответил Аристид.

Глабр усмехнулся и снизошел до уточнения:

-- Я про этих проходимцев спросил. Это были пираты? Подобный тип судна не используют купцы. И вообще, зачем оно вам? Хотели расширить дело, почему не обзавелись еще одним торговым парусником?

-- Я же уже отвечал, -- раздраженно бросил Аристид, -- сколько можно одно и то же твердить?

-- Здесь я решаю, какие вопросы задавать! И когда. Твое дело отвечать, -- жестко ответил Глабр, -- зачем нужна гемиолия?

"Нужно будет, возьму гемиолию..."

Вот так вот просто.

Истину говорят из века в век: "Тот, кто бороздит море, вступает в союз со счастьем. Он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды".

До последнего Дракил надеялся. Считал, прикидывал, думал. Вслушивался в разговоры. Слова бросал, как ему казалось, нужные. А у причала Питаны все надежды пошли прахом. Не по зубам орешек оказался. В Лаврионе Эвдор казался ему проходимцем из совсем захудалых, даром, что крепок телесно. Оборванец, простак, при знакомстве представившийся, как Эвдор-Ниоткуда. Поначалу Дракил, чувствуя себя стоящим выше в иерархии Псов, по разбойной привычке силился придумать Эвдору кликуху. Ничего не липло. Ну как могло случиться, что этот простак так возвысится? Совсем недавно Аристид проболтался, что в Патаре на сходке вождей Эвдор ничего не возразил Мономаху, когда тот звал его "Мышеловом". Отчего у вожака такое прозванье, Аристид не объяснил, но каким же было удивление Дракила, когда один из царевых людей на пирсе Питаны приветствовал кормчего "Меланиппы", этим прозвищем. И вовсе даже не обидным тоном. Да еще сцепил с ним предплечья и чуть ли не облобызал. Тут критянин окончательно понял, что ставка его не сыграла.

Эвдор сразу куда-то исчез вместе со встречавшими его вельможами. Перекинулся парой слов с Аристидом и удалился. В тот день пираты его больше не видели. Дракил для затравки высказал предположение, что вожак, поди уже, неудобно ерзает на остром колу. Шутке посмеялись, а Аристид весело скалясь, хлопнул Дракила по плечу и сообщил, что он, критянин, дурак, и шутки у него дурацкие. Они вели себя, словно что-то знали такое, чего не знал Дракил. Ну, Пьяница может и был осведомлен больше других, но остальные-то откуда? Критянин, лелея перемену власти, держал ухо востро, но ни с кем, кроме как с Аристидом, Эвдор не шептался. Измучившись предположениями, Дракил напрямую спросил у Койона, куда подевался вожак. "Понятия не имею", -- ответствовал Койон и глаза у него при этом были честные-честные. "Вегно, к бадшим дачадникаб побёг" -- предположил Гундосый.

Флот Мономаха появился спустя день, после прибытия в Питану "Меланиппы". По такому случаю весь город бурно ликовал, славил Эргина, сам царь появился на пристани и лично приветствовал пиратского наварха. Эвдора на этом фоне забыли моментально.

Команда "Меланиппы" не скучала, отыскивала среди вновь прибывших многочисленных знакомцев и зависала с ними в портовых кабаках, хозяева которых по случаю снятия осады (хотя осаду, на самом деле, никто еще не снял) гостеприимно распахнули двери.

Эвдор появился под вечер. Плечи его покрывала синяя шерстяная хламида, в складках которой при ходьбе поблескивала позолоченной отделкой перевязь с мечом. Оба запястья украшали тяжелые золотые браслеты, а выбритую голову плотно обтягивал черный платок.

-- Ты только погляди! -- восхитился пьяный Койон так сильно, что не удержал равновесие, завалился назад и ткнулся затылком в пирата, сидящего на соседней лавке,

 На него недовольно заворчали и бесцеремонно вернули в исходное состояние, отчего лоб пирата поздоровался со столешницей.

-- Гудите? -- поинтересовался вожак, -- насилу вас нашел. Где Аристид? Опять по бабам побежал?

-- Здесь собралось слишком много мужей, -- раздался голос из-за соседнего стола, -- я брезгую.

-- Вот ты где, -- Эвдор нашарил глазами товарища, -- вставай, пошли, у нас дело есть. Надеюсь, ты еще в состоянии держаться на ногах?

-- Ты говоришь обидно, Эвдор, ты же знаешь...

-- Знаю-знаю. Пошли.

Эвдор вытащил из-под плаща увесистый кожаный мешочек, подбросил его, прикидывая вес и громогласно объявил:

-- Братья! Боги благословили сегодняшний день! Выпейте за мое здоровье и мою удачу! Я угощаю! -- с этими словами он высыпал содержимое на стол.

Новенькие тетрадрахмы заплясали по засаленным доскам.

Кабак взревел многоголосым хором.

-- Да здравствует Эвдор!

-- Славься, сильномогучий Эвдор!

-- ...а это кто такой?

Когда они протолкались на улицу, Аристид поинтересовался:

-- Я смотрю, ты внезапно разбогател? Откуда это все? Уж не царь ли одарил? Будто это ты привел шесть десятков кораблей, а не одну единственную утлую скорлупку.

-- Царь -- не царь. Не важно. Есть подле царя кое-какие уважаемые люди.

-- Куда мы идем, да еще в такой спешке?

-- В похожее заведение. "Сломанный трезубец". Там нас ждут. А спешка... Времени у нас мало, Аристид. Вот все наши пьют, ты пьешь, Полиад пьет, а Эргин с Угольком не пьют. Их шторм изрядно потрепал, но они своим людям передыху не дали. Царевы войска уже грузятся на корабли. Я думаю, сам царь со свитой в первых рядах. Может, отплыл уже.

-- Куда?

-- Не куда, а откуда. Город, вообще-то валом обнесен, за которым римляне сидят, если ты забыл.

-- Ну и сидят. Вчера сидели, и завтра сидеть будут. Видать на драку у них кишка тонка. Куда спешить-то?

-- Ты помнишь того "финикийца", из-за которого тебе пришлось искупаться? На нем ехал один храбрый римский трибун. Не припоминаешь? А куда он ехал? Ты уверен, что поутру горизонт не будет укрыт лукулловыми парусами? "Финикийца" мы упустили. Доплыл трибун до берега или нет, не важно, люди-то его добрались, куда направлялись.

-- Значит надо и нам рвать когти, зачем же ты меня тащишь в какой-то кабак?

-- Затем, мой друг, Эномай, что я не киник и бочкой не удовольствуюсь^[50]. Много мы навоюем на "Меланиппе"?

[50] В бочке жил знаменитый философ-киник, Диоген, учивший, что наилучшая жизнь заключается в аскезе, избавлении от условностей и власти вещей.

-- За царя? Немного.

-- Да хоть и за себя. Да, немного.

-- Что, есть варианты? -- оживился Аристид.

-- Есть, пьянчуга, есть.

Этим "вариантом" оказалась гемиолия с именем, милым всякому Псу -- "Актеон"^[51]. Командовал и владел ею некий Менесфей, прозванный Златоустом, а правой рукой при нем состоял его двоюродный брат Идай. Братья были пиратами из бедных и кормились объедками от стола Мономаха. Оба славились невероятной драчливостью и фатальной невезучестью. Рыскали по морю бездумно, кидались без разбору на кого попало. Что ни бой, то треть команды в покойниках. Когда Псы подметили данную закономерность, число желающих наняться к братьям резко поубавилось. В результате их корабль, "Актеон", шестидесятивесельная гемиолия, обеспечивался гребцами, хорошо если наполовину. А для палубной драки народу совсем недоставало. Вот братья и прозябали на подхвате у Эргина.

[51] Актеон -- мифический персонаж, знаменитый охотник. Подглядывал за купающейся богиней Артемидой, за что был превращен в оленя и растерзан пятьюдесятью своими собаками.

Многих удивляло то, что при таком раскладе Мономах или кто другой не присвоят себе замечательное, добротное судно, каковым являлся "Актеон" -- недешевая собственность, явно не по удаче братьев. Объяснением служила крайняя агрессивность Менесфея с Идаем. Оба брата прекрасно владели оружием, вокруг них сплотилась горстка сторонников, им под стать, связываться с которой, несмотря на ее малочисленность, не рисковал никто. Не жаждали Псы приобрести корабль ценой пирровой победы.

 "Актеон" был построен три года назад пиратом Гликоном. Вернее, "построен пиратом" -- слишком сильно сказано. Строился-то он на галикарнасских верфях совсем не для пиратских нужд. Заложили его, как триеру, а Гликон, в море пират, а в городе -- уважаемый всеми состоятельный гражданин из известного рода, сразу же положил на него глаз. Со всеми городскими "отцами" он в дружбе. Одному подарок, другому... И на триере исчезает верхний ряд весел, средний ряд укорачивается наполовину. Вот и нет никакой триеры. А это не гемиолия часом, столь любимая алифорами, на верфи стоит? Где? Эта что-ли? Да нет, окститесь, граждане, это просто триера недостроенная. Так на воду и спустили недостроенную триеру, а потом она вообще куда-то исчезла. Corruptio, как говорят римляне.

Собственно, не первый случай. Вообще, немалая часть пиратского флота из века в век строилась подобным образом. Своих верфей у разбойных немного, а корабли новые нужны постоянно. На крутобоком паруснике или моноксиле-однодревке много не награбишь. Чтобы гоняться за купцами, часто нужен многовесельный корабль с немалой командой. Причем триера для такого дела избыточна. Триеры себе могут позволить большие вожди. Те же, кто еще не дорос до власти над целым флотом, довольствовались гребными судами помельче.

Уважаемый гражданин-пират Гликон полагал, что с приобретением "Актеона" значительно усилился. Вообще-то, так и было. Да вот, незадача -- подвизались в его команде два ушлых негодяя, решивших, что пора бы им расти и развиваться. Вот и развились. Случилась смена власти, Гликон отправился кормить рыб, а братьям, полагавшим, что теперь-то жизнь удалась, досталось владение, распорядиться которым с выгодой для себя они не смогли. Ныне дела у них шли так плохо, что старший, Менесфей, уже давно не радовался, что порешил Гликона. При покойнике удачи было несравнимо больше.

Все это случилось не вчера и Эвдор, даром, что немало времени просидел в колодках, был наслышан об "Актеоне" и его хозяевах. Он тоже хотел расти и развиваться.

План созрел давно, нужные слова продуманы бессчетное число раз, а увесистые тетрадрахмы любой речи добавляют сладость меда. Уж насколько Менесфей не отличался живостью ума, но блестящие кругляки на столе должны были сделать слова Эвдора весьма убедительными и доходчивыми.

-- Ну, значит, того-самого... Владеть, значит, "Актеоном" будем в этих, как их там? По-честному, короче? Типа того?

-- По-честному, -- Эвдор спокойно пережидал потуги Златоуста, пытающегося оформить речью свою мысль, -- в равных долях.

-- Ну, типа, нам две доли сверху, одна тебе?

-- Именно так.

-- А людям нашим, тоже две доли? -- спросил Идай.

-- Не жирно будет? -- поинтересовался Аристид.

-- Погоди, Аристид, -- придержал товарища Эвдор, -- сколько у вас людей сейчас?

-- Ну, дык... -- начал загибать пальцы Менесфей.

-- Две дюжины рыл, -- подсказал Идай.

-- Оно как... -- неопределенно хрюкнул Менесфей, то ли загордился, то ли удивился, -- две дюжины.

-- А надо?

Менесфей беспомощно посмотрел на брата. Он был старше, сильнее и искуснее с оружием, но от тяжких раздумий, к коим относились любые попытки сосчитать до десяти, у него непременно болела голова.

-- Шесть десятков, -- помог Идай.

-- То есть, требуется еще зазвать Братьев. За мой счет.

-- И что?

Идай скрипнул зубами.

-- А то, братец, что наши люди будут в меньшинстве.

-- Именно. И поэтому не могут иметь преимуществ.

-- Преи... чего иметь?

-- Тебя братец, он поиметь хочет, -- прошипел Идай.

-- Меня!? Да я!..

-- Успокойся, почтенный Менесфей, -- примирительно поднял руки Эвдор, -- я уже раза три объяснил тебе, что хочу взаимовыгодного сотрудничества. У тебя гемиолия, но мало людей. У меня акат, людей тоже мало, но есть деньги, а значит и люди будут. Мы могли бы объединиться. Все будем в выгоде. По рукам?

-- По рукам, -- растянулся в улыбке Менесфей.

-- Не нравится мне это, -- сказал Идай.

-- Что именно, почтенный?

-- Какая выгода вам?

-- Мы много на акате не навоюем.

-- То есть мы вам нужны, -- утвердительно кивнул Идай, -- а вы нам?

-- Цену себе набиваешь? -- поинтересовался Аристид.

-- Погоди, -- осадил Эвдор, -- почтенный Идай прав, тут главное не продешевить. Ты, Идай, думаешь, что без нас обойдешься? До сих пор обходился?

Идай только вновь скрипнул зубами.

-- Ты эта... за горло берешь, Мышелов, -- неожиданно обнаружил умственную активность старший из братьев.

-- Нет. Учитывая ваше нынешнее положение, я очень щедр. Без меня от вас скоро одни лохмотья останутся. А со мной разбогатеете. Месяц назад я имел дырявый хитон, а посмотри на меня сейчас. Корабль будет ваш, я лишь поведу его туда, где можно хорошо поживиться.

-- Соглашайся Менесфей, -- встрял один из бойцов, составлявших свиту братьев, -- Эвдора боги любят. Все знают, как он удачлив.

-- То-то он в рудники загремел, -- бросил Идай.

-- Другой бы там и загнулся, -- спокойно ответил Эвдор, -- а я здесь стою.

-- В навархи метишь, Мышелов? -- поинтересовался Идай.

-- Именно так.

-- Три доли сверху.

-- Предлагаю поступить так: десятая часть добычи -- доля вождей. Делим ее на пять частей. Одна часть мне. Одна Аристиду, кормчему "Меланиппы". Три вам. Командую я на "Актеоне", вы подчиняетесь мне, моих людей больше. Но корабль ваш, поэтому ваша доля больше.

Переварив такой расклад, бойцы братьев зароптали.

-- А ну-ка утихли! -- рявкнул Менесфей и нахмурившись, хлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, -- что-то мне не нравится, что ты того... Командуешь.

-- До тебя только дошло? -- прошипел Идай, -- он все под себя подомнет!

-- Ваших людей немногим меньше будет, сами вы не дети, чего боитесь?

-- Я ничего не боюсь! -- вскинулся Менесфей.

-- А ведь твоих людей пока что не больше, чем у нас, -- заметил Идай.

-- Пока, -- кивнул Эвдор, крутнув на ребре по столу тетрадрахму.

Братья уставились на вращающуюся монету. В прошлом им уже поступали предложения продать "Актеон" от Эргина и Гереклеона. Но тем нужно было только судно, без братьев. Даже Менесфею хватило ума сообразить, что выгода от такой сделки будет слишком краткосрочна.

-- Десятая часть вождям, -- задумчиво протянул Идай, -- кто так делит?

-- Например, Ласфен. А еще Эргин, Змеиный, Уголек, все.

-- Вот ты и врешь! Никогда такого не было! Всегда делились поровну, а вождям по лишней доле.

-- Если тебя, почтенный Идай, не посвящают в некоторые хитрые особенности дележа, то это не значит, что их нет, -- спокойно ответил Эвдор.

-- Это что ж такое? -- возопил Златоуст, -- нас обманывают, что ли?

Свита поддержала его ворчанием.

-- Иди, обвини Эргина, -- усмехнулся Аристид.

-- Я тебе предлагаю делиться, как Эргин со своими ближними, -- протянул руку Менесфею Эвдор, -- ну, ты согласен? Со мной ты возвысишься, без меня скоро совсем без людей останешься, и тебя сожрут.

Менесфей кинул взгляд на свою свиту, взглянул на брата. Тот поджал губы, но нехотя кивнул.

-- По рукам.

-- Есть у нас Гундосый, а теперь еще и Златоуст будет, -- хохотнул Аристид, когда они с Эвдором вышли из кабака.

-- Ага, -- согласился Эвдор, -- на состязаниях ораторов всех побьем.

-- А ты не боишься, что у нас оппозиции изрядно прибыло? Мало нам Дракила, теперь еще эти двое по любому поводу гадить будут.

-- Гадить будет Идай. Менесфею ума не хватит.

-- Это да, он сразу за железку и в морду...

-- Нам теперь самое главное, кинуть клич по-умному, чтобы ни с кем не разодраться. А то нам еще Патару припомнят.

-- Полиад не обидится. Он и не заметил, что кое-кто из его людей к нам перебежал. А заметит, так я ему скажу, что он сам, по дружбе, да от щедрот своих...

-- А вот Уголек не столь добродушен.

Квартал они прошли в молчании, затем Аристид не выдержал:

-- Я давно уже понял, Эвдор, что ты состоишь на службе у Митридата. И исполняешь ее неплохо, раз так щедро обласкан. Не хочешь рассказывать, не надо, но что ты собираешься делать дальше? Рвем отсюда когти, пока не нагрянул Лукулл и действуем своим умом, как соблазняли братьев?

Эвдор не ответил. Аристид подождал немного и сказал:

-- По-прежнему тянешь нас на царскую войнушку. До наварха или стратега хочешь дослужиться?

-- А ты бы не хотел?

-- Хлопотно. Опять же, настроение у царя переменчивое. Оплошаешь, чик, а головы-то и нет.

-- Царю разные слуги нужны. Кто-то рати водит, кто-то во вражий стан пролезает. Кто из них для победы полезнее, еще вопрос. Из камнемета по воробьям не стреляют, вот и мы царю в грядущей драке с Лукуллом не нужны. Вернее, нужны не в таком качестве, как ты думаешь.

-- Ох, темнишь ты опять, Эвдор.

-- Эргин вывезет царя с войском в Митилену.

-- Мы тоже с ним?

-- Нет. Мы пойдем в Троаду. Нам надо шустро команду вербовать.

-- Это и ежу понятно. Зачем нам в Троаду?

-- Там, возле проливов, стоит флот Неоптолема. Но мы к нему присоединяться не будем. Нам приказано наблюдать.

-- "Нам приказано", -- фыркнул Аристид, -- эх, Эвдор, когда мы сами себе приказывать будем? Менесфея завербовать тоже тебе царь приказал?

-- Нет. Царя я вообще не видел. Мне никто не указывает, как мне действовать, чтобы должным образом исполнить задание.

-- Смотри, Эвдор, по острию ножа ходишь. Мы все за тобой следуем, пока удача на твоей стороне. А ну как изменит?

-- Удача? Мне? Никогда этого не будет.

-- Ну-ну, -- покачал головой Аристид.

-- Чего замолчал? Я повторяю вопрос, зачем нужна гемиолия? -- повысил голос Глабр.

-- Для безопасности. Так спокойнее. Пиратов развелось слишком много.

-- Для защиты от пиратов вы приобретаете судно, приспособленное для нападения? Судно, с которого удобно высаживаться на чужие палубы?

-- Да. Пираты не станут атаковать собрата, -- ответил Аристид.

-- "Собрата"! -- с торжествующей улыбкой отметил Глабр.

-- Просто все удачно вышло с приобретением судна, -- стараясь сохранять спокойствие, сказал Аристид, -- глупо было упускать его из рук.

-- А эта парочка проходимцев? Куда они потом делись? Ты сказал, что они получили долю, то есть, остались с вами?

-- Да, -- ответил Аристид после продолжительной паузы.

Он уже понял, что совершил ошибку, упомянув прежних владельцев "Актеона". Расслабился. Слишком все хорошо и удачно шло перед этим. Он видел, что Тиберий, даже не отринув до конца подозрений, склонялся к тому, что букву закона следует соблюсти и задержанных за недоказанностью вины отпустить. Явление Глабра, который чуть ли не весь допрос решил повторить с самого начала, выбило из-под ног Эномая землю.

-- Так, значит, среди вас все же есть пираты, -- с удовлетворением констатировал Клавдий.

-- Я говорил тебе, что критянин сознался в морском разбое, -- напомнил Лидон, -- но прочие...

Глабр лишь отмахнулся.

-- И ты собрался отпускать их, Лидон? Совсем тронулся умом?

-- Нет доказательств... -- открыл было рот Тиберий, но Глабр перебил его.

-- Нет, так будут! Марк, займись этим... купцом. И приведите следующего.

Лидон скрипнул зубами.

Допрос остальных пленников прошел ожидаемо. Клавдий не утруждал себя продуманными вопросами, рубил сплеча, задержанные впадали в ступор или отрицали свою вину, отчего Глабр все сильнее распалялся. Одного за другим легионеры уволакивали пленников на экзекуцию.

-- Следующего!

-- Так нету больше, -- ответил конвойный легионер, -- клетка пустая.

-- Есть еще один, -- сказал Дециан, -- отдельно сидит. Фракиец.

-- Фракиец? -- переспросил Глабр.

-- Да, уверяет, что прибился к этой компании недавно и о делах их разбойных, ежели таковые имеются, ничего не знает.

-- Мне его рожа показалась знакомой, -- заявил Квадригарий, -- где-то я его видел, но не могу вспомнить, где. Может среди людей Дромихета...

-- Дромихета? -- резко повернулся к центуриону Клавдий, -- это интересно. А ну, тащите его сюда.

Когда Спартака ввели, Глабр минуту грозно смотрел на него и вдруг расплылся в улыбке. Отыскал глазами Тита Вария, скромно стоящего в сторонке.

-- Дециан! Ты понятия не имеешь, какой сделал мне подарок, отловив этих ублюдков!

Гай Клавдий встал и подошел к Спартаку.

-- Ну, здравствуй, марианец! Я и не думал, что ты еще жив. Хвала Юпитеру, Наилучшему, Величайшему! Далеко тебя занесло!

-- Марианец? -- хором удивились Лидон, Дециан и Квадригарий.

-- Марк, ты действительно не узнаешь его? Разрешите представить -- Квинт Север. Трибун мерзавца Фимбрии, мятежник и дезертир.

-- Ты так радуешься, Гай, словно встретил давно потерянного родственника, -- сказал Квинт, лицо которого заметно побледнело.

-- Так и есть, сука... -- сплюнул Клавдий, -- так и есть...

Часть вторая
Чужой среди своих

9

Вифиния^[52], пятью годами ранее

[52] Вифиния -- историческая область на северо-западе Малой Азии.

Дорога, раскатанная колесами повозок и утрамбованная человеческими ногами за сотни лет, петляла у подножия невысоких холмов, местами поросших дикой фисташкой и тёрном. То тут, то там, взгляд выхватывал многоцветье узора в ковре выжженной солнцем травы, легко выделяя на ее фоне монотонно-бурый краснозем старой дороги. Порывистый ветер гнал пестрые волны, сдувая мошкару, а маленький лунь, выписывавший над ними низкие круги в поисках полевок, пожалуй, сошел бы за буревестника.

Небольшой отряд рысил по дороге. Менее десятка конных воинов, одетых в легкие простеганные войлочные безрукавки со стоячим воротом, защищающим шею. На головах фригийские войлочные колпаки. Небольшие круглые щиты и бронзовые конические шлемы с шишкообразной, наклоненной вперед тульей, на ремнях закинуты за спину. На поясе каждого меч и горит с парфянским луком.

Перед очередной грядой на пути, за которой различались висящие над землей гигантские облака пыли, Асандр, командир отряда, пустил коня шагом и вскинул руку, давая знак воинам делать, как он. Отряд почти остановился. Асандр повернулся вполоборота, вслушиваясь. За грядой все явственнее различался нарастающий шум, топот тысяч ног, гомон, лошадиное ржание. Потом послышался отдаленный всплеск воды. Еще один, еще и еще.

Асандр спешился и кинул поводья одному из своих воинов.

-- Пандион, за мной, только тихо, они совсем рядом уже, -- сказал командир и, придерживая рукой перевязь с мечом, побежал вверх по склону.

Еще один из воинов спешился и последовал за ним. У самой вершины оба припали к земле.

Примерно в пяти-шести стадиях пролегала еще одна такая же цепь холмов. Между этими двумя грядами, в разрывах прибрежных зарослей, блестела лента реки. Река небольшая, течет с востока на запад. Асандр не знал ее названия, ему было известно лишь то, что чуть ниже по течению она вливается в полноводный Риднак, в свою очередь впадающий в Пропонтиду^[53].

[53] Пропонтида -- Мраморное море. Риднак -- река в Малой Азии, современное название Адранос-Чай.

Водная гладь была вспенена головой гигантской змеи, состоявшей из тысяч людей, пеших и конных. Змея медленно переползала через дальние холмы на правом берегу реки. Части пехоты уже начали переправу. Конники сновали взад-вперед по обоим берегам, некоторые из них въехали в воду, разыскивая дополнительные броды для пехоты.

Асандр наблюдал эту картину совсем недолго.

-- Пандион, скачи назад, доложи, они уже здесь, переправляются через реку.

Названный воин сразу же бросился вниз. Асандр пытался считать вражеских воинов. Те явно тоже ожидали встречи с противником с минуты на минуту, потому что уже переправившиеся пехотинцы одели шлемы и расчехляли щиты, организованно сложив на землю палки с поперечными перекладинами, на которых висели разнообразные мешки и корзины.

От группы римских кавалеристов, гарцевавших на левом берегу отделились десять всадников и поскакали в сторону Асандра. Он немедленно сбежал вниз, взлетел на коня и его отряд помчался прочь, вслед за гонцом.

Колонна римлян успела переправиться примерно на четверть, когда над петляющей в холмах дорогой появилось еще одно пылевое облако.

-- Молодой государь, нам нужно атаковать молниеносно. Такой удобный момент, они на марше, и у них совсем мало конницы. Переправляются через реку, утопим их в ней!

-- Не горячись, Менандр, -- молодой царевич Митридат, сын Митридата, был весьма похож на своего отца хладнокровием и рассудительностью, -- что ты советуешь, Диофант?

Старый полководец, многократно отличившийся в войнах со скифами на северном берегу Понта, тоже раздумывал недолго:

-- Менандр прав, момент удобный, надо бить немедленно. Пошлем каппадокийцев и сбросим их в реку. Но сам, Менандр, не переправляйся, оставайся на своем берегу, бей их из луков и жди подхода пехоты.

-- Я всех их тут утоплю!

-- Не горячись, дождись нас с Таксилом, сейчас можно и нужно их просто потрепать. Возьмешь тысячу фиреофоров^[54], -- Диофант повернулся к ожидающим его распоряжений младшим командирам, -- Исагор, пусть твои всадники возьмут по одному человеку себе за спину. Всем остальным -- ускорить шаг!

[54] Фиреофоры (туреофоры) -- эллинистическая пехота III-I веков до н.э. Название происходит от фиреи, длинного щита с продольным ребром и металлическим умбоном, который греки заимствовали у кельтов, либо напрямую (у галатов), либо опосредованно (у италийских племен). Вооружение фиреофора составляли копье, два дротика и меч. Доспехов (кроме шлема) они, вероятно, не имели.

Менандр взглянул на царевича и тот кивнул: "действуй". Ударив коня пятками в бока, военачальник промчался к голове колонны, где по четыре всадника в ряд медленным шагом, чтобы не отрываться от пехоты, ехали его воины. Каппадокийцы помогали легковооруженным пехотинцам сесть себе за спину. До царевича донеслись плохо различимые слова команд. Менандр кричал что-то вдохновляющее. Воины ответили ему дружным ревом, и вся конная колонна, ускоряющейся рысью, понеслась вперед.

Римляне еще задолго до войны наводнили Вифинию своими лазутчиками, благодаря которым Фимбрия был неплохо осведомлен о местонахождении противника. Вскоре после переправы легионов в Азию, в лагерь прибыл разведчик. Звали его Реметалк и был он фракийцем из племени одрисов. Одрисы -- давние союзники римлян, единственные из многочисленных фракийских племен. Их много служило во вспомогательных частях, и в армии Фимбрии, и у Суллы. Реметалк часто бывал по обе стороны пролива, говорил на латыни, по-гречески, на нескольких фракийских диалектах, по-фригийски, легко мог сойти за местного, хотя сейчас более походил на эллина -- одежду его составляли неброский серый хитон и широкополая соломенная шляпа.

-- Войско Митридата стоит лагерем у Кизика, -- доложил Реметалк.

-- Сам царь в войске? -- спросил Фимбрия.

-- Нет. Войско возглавляет его средний сын, тоже Митридат.

-- Сколько с ним воинов?

-- Не мог сосчитать точно, но не меньше пятнадцати тысяч.

-- Пятнадцать тысяч? Уверен?

-- Точно знаю, что неделю назад к Митридату подошел из Синопы стратег Диофант с подкреплениями. Один болтун рассказал мне, что их пять тысяч. Лагерь увеличился примерно в полтора раза. На глаз.

-- Что еще скажешь?

-- Сам царевич очень молод, но с ним Диофант и Таксил. Эти -- опытные волки. Половина войска -- коренные понтийцы, отборные. Остальные -- всякий сброд, от ионийских эллинов до племен восточного Тавра.

-- Сколько у них конницы?

-- Можно сказать, почти нет. Но на соединение с царевичем идут каппадокийцы. Около трех тысяч, все конные. Я видел их лагерь у горы Мизийский Олимп.

-- То есть будет восемнадцать тысяч. Пусть двадцать, для ровного счета.

Два марианских легиона не дотягивали до полного состава, а в Македонии, в непосредственной близости от войск Суллы, немало солдат перебежало к проконсулу. Поредевшие ряды удалось частично восполнить за счет присоединившихся союзных фракийцев, но, несмотря на это, легионы Фимбрии по численности ровно вдвое уступали понтийскому войску, если принять на веру слова разведчика.

Цинна и его сторонники хотели показать, что Сулла ведет войну незаконно, по собственной инициативе, а не по воле Сената и народа Рима. Покойный Флакк должен был вести "законную" войну, но как это сделать с двумя неполными легионами? С самого начала отправка такой армии вызывала массу вопросов, на которые верхушка марианской партии предпочитали не отвечать.

Фимбрия достал из кожаного футляра карту, искусно изображенную на папирусе, развернул на походном столике.

-- Здесь не показана гора Мизийский Олимп. Где она?

Фракиец нахмурил брови. Ощущалось, что при всех прочих талантах, чтение карт не являлось его сильной стороной.

-- Вот Халкедон, -- ткнул пальцем Фимбрия, -- мы здесь. Вот Никомедия, это берег Пропонтиды, это дорога на Илион. Вот Кизик, где, ты говоришь, основной лагерь.

-- Гора здесь, -- показал лазутчик, -- возле города Прус.

Фимбрия хмыкнул:

-- Недалеко от Кизика. Пожалуй, они уже соединились. Стоят почти на полпути между Илионом и Никомедией, -- повернулся к Северу, который присутствовал при докладе разведчика, -- о чем это говорит?

-- Они караулят оба пролива.

-- Да, а зачем? -- ощущалось, что легат ответ знает и экзаменует префекта.

-- Они ждут, что римляне будут переправляться, но не знают где.

-- Это понятно, а еще что скажешь?

-- Они знают о существовании наших легионов, иначе они не торчали бы между проливами, а стояли бы у Геллеспонта, караулили Суллу. Но они также знают, что мы где-то по ту сторону Боспора Фракийского, где-то в Македонии. И скорее, дальше, чем ближе. Не знают, что мы уже переправились.

-- Именно! Скорее всего, они не знают даже сколько нас. А мы про них теперь знаем многое. Наша разведка сработала лучше.

Фимбрия снял с пояса небольшой звенящий мешочек и протянул фракийцу:

-- Свободен.

Фракиец поклонился и вышел.

-- Гай Флавий, меня смущает тот факт, что они стягивают силы к Кизику столь спешно, -- сказал Север. -- Почти одновременный подход двух крупных соединений именно сейчас, во время нашей переправы. Мне кажется, ты не прав, они знают о нас.

-- Нет, -- уверенно возразил Фимбрия, -- иначе бы все они уже топали на Никомедию, а не к Кизику. К тому же подкрепления выступили, когда мы еще даже к проливу не подошли. Путь неблизкий, тем более для войска с обозами. Консул своей нерешительностью все же сослужил нам неплохую службу. Они в меньшей степени ждали переправы римлян через Боспор. Я уверен, что Митридат скорее ставил на Суллу. Но они скоро узнают. Хотя здесь, в Вифинии много наших сторонников, но и людей Митридата пруд пруди. Нам нужно действовать быстрее.

Север одним из первых почувствовал приближение противника. Его разведчики видели удирающий конный разъезд понтийцев, а значит скоро ждать гостей. Он немедленно сообщил об этом примипилу, Титу Сергию Назике. У старого солдата тоже с ощущениями все было в порядке, поскольку первая же переправившаяся центурия уже оставляла поклажу и строилась в боевой порядок. К сидящему верхом префекту конницы подошел Фимбрия. Он был собран и подтянут. Гребень из страусиных перьев на его шлеме весело раскачивался при каждом движении легата.

-- Не успеем построиться, налетят конными. Я бы именно так и сделал.

Север кивнул, надел шлем с гребнем из крашенного конского волоса.

-- Что предлагаешь?

-- Надо спешить. Если останемся на правом берегу, мы точно в проигрыше, у них всегда много стрелков, переправляться не дадут. А в поле мы еще посмотрим. Двадцать тысяч... Посмотрим.

Одна за другой центурии строились на левом берегу для сражения. Переправилось шесть когорт первого легиона, когда стало понятно, что до врага уже рукой подать. Понтийцев еще не было видно, но Север всем нутром чувствовал их присутствие. Нарастал шум, конский топот, внезапно взорвавшийся многоголосым боевым кличем. Когда на вершине холма появились первые конные воины, Фимбрия заорал во всю мощь своего голоса:

-- Север, конницу на фланги! Пехота, щиты сомкнуть. Ускорить переправу!

-- Азиний, ты на левом, -- коротко приказал Север помощнику.

Кавалерия разделилась. С префектом осталась одна ала, "крыло", численностью триста всадников, вдобавок пятьдесят конных фракийцев, бездоспешных, вооруженных, каждый, парой дротиков и мечом. Азинию Север отдал "крыло" второго легиона и сотню наемников, набранных в Халкедоне и Никомедии.

Носач^[55], стоявший сразу за первой линией построившихся когорт, рядом со знаменосцем-аквилифером, скомандовал:

[55] Nasica (лат.) -- 'остроносый'.

-- Вперед!

Остальные центурионы подхватили команду старшего. Легионеры первой линии сомкнули щиты. Аквилифер высоко поднял золотого Орла, отливавшего красным в лучах клонившегося к закату солнца.

Лава понтийцев раздвоилась, нанося удары по флангам. Всадники забрасывали легионеров дротиками, не вступая в ближний бой.

Север пустил коня вскачь. Нырнул к гриве, уходя от просвистевшего над головой меча. Ударил копьем, в пустоту. Бросил коня влево, пропуская очередного врага, снова выпад копьем, встреча с железом: противник клинком отбросил в сторону наконечник. Лязг, снова удар, чавкающий звук, рывок. Варвар откинулся на спину и слетел с конской спины, а Квинт через мгновение столкнулся с его товарищем и сам чудом не оказался на земле. Удержался. Дух перевести некогда, удары сыпались со всех сторон. Древко копья сломалось и Квинт, отбив пару ударов обломком, швырнул его в чью-то искаженную криком рожу, проворно выхватывая меч. Обычный пехотный гладий верхом не очень-то удобен. Эх, если бы длинный галльский... В Испании они по достоинству оценили оружие варваров, все кавалеристы раздобыли себе мечи, в полтора локтя длиной.

Север держался на коне, как пришитый, сказывалась многолетняя привычка, которой явно недоставало многим его подчиненным. Немало их уже оказалось на земле, сбитых при столкновении, не удержавшихся в круговерти бешеной схватки на ходуном ходящих конских спинах. Понтийцы топтали их, кололи копьями, разили длинными изогнутыми мечами-кописами, прекрасно приспособленными, как для рубки с коня, так и для колющих ударов.

Иначе дела обстояли у фракийцев, однако и у них нарисовались трудности: манера боя, которую они предпочитали, не предполагала тесной сшибки грудь на грудь и варвары несли большие потери, стремясь вырваться на простор. Понтийцы, превосходившие их числом, не давали сделать это.

Разогнавшиеся каппадокийцы легко отсекли конные фланги римлян от пехоты и последняя, дабы не быть окруженной, по сигналу Тита Сергия начала отходить к реке. Фимбрия, стоявший во второй линии, скрипел зубами, но прекрасно понимал, что примипил прав и позицию удержать невозможно. Это стало ясно уже в первые минуты боя. Понтийцы сбрасывали их в реку.

Север выпустил поводья, работая щитом и мечом. Колени стальными тисками сжимали конские бока, а префект вертелся волчком, отражая и нанося удары. Много лет назад, при виде очередного тяжеленного мешка с песком, который предлагал ему подержать между ног посмеивающийся Стакир, Квинт горестно вздыхал, а позже, в Испании, отходя от очередной схватки, в мозгу пульсировала единственная мысль: "Спасибо. Спасибо за науку, Стакир, друг".

Прошло не более десяти минут. Перед стеной римских щитов кружились два огромных колеса, состоящих из всадников, не рискующих вступать в ближний бой и заваливающих строй легионеров дротиками и стрелами. На флангах дела обстояли иначе. Фиреофоры ворвались в созданные конницей разрывы и создали там хаос. Не имеющие никакой защиты, кроме длинного овального щита, они заметно проигрывали римлянам, но в условиях образовавшейся свалки, легионеры не могли воспользоваться своим главным преимуществом -- монолитностью строя. Линия пехоты изогнулась полумесяцем, рога которого уперлись в реку. Крайние солдаты бились уже по колено в воде. Скоро и по пояс. Где собственная конница, Фимбрия не видел. Ему оставалось лишь надеяться, что Север спасет хоть кого-нибудь. Легат был полностью поглощен поддержанием организованного отступления, понимая, что стоит показать спину, как начнется избиение и понтийцы мигом окажутся на противоположном берегу. Потери были пока не очень велики, но существовала еще одна трудность: брод узок, а вода местами доходила человеку до груди -- пешему драться невозможно, а конному легко. Носач тоже это понимал, стремительно отдавая команды сузить фронт и построить "черепаху", закрывающую брод. Для этого большей части войск нужно быстро убираться с левого берега, и Фимбрия в отчаянии отдал команду:

-- Отходим бегом!

Вторая линия, сбившаяся в бесформенную кучу, развернулась и ринулась в воду. Именно в такие моменты, когда войско показывает спину, к потерям, еще совсем недавно умеренным, начинает более подходить эпитет -- "чудовищные". Случись битва в чистом поле, как знать, куда бы все повернулось, но река, мешающая римлянам, их же и спасла.

Легат быстро выбрался на правый берег. Когорты, которые не успели принять участие в бою, стояли, сомкнув щиты. Немногочисленные стрелки из числа пеших фракийцев-ауксиллариев^[56] били из луков, стараясь хоть как-то поддержать отступающих легионеров. Фимбрия увидел, что его конница на правом фланге, где бился Север, все еще существует, как боевая сила, хотя вся уже сражается в воде, постепенно выбираясь на свой берег.

[56] Ауксилларии -- вспомогательные войска.

Наконец, почти неуязвимая "черепаха" Тита Сергия, в центре которой находился Орел, медленно пятясь, вошла в воду. Все остальные легионеры, кто уцелел, уже вернулись на правый берег. Лучники Фимбрии стреляли теперь гораздо успешнее и понтийцы вынуждены были откатиться, огрызаясь стрелами.

Носач ступил на правый берег. Сражение закончилось. Длилось оно около получаса.

Понтийцы гарцевали на левом берегу, пуская стрелы и выкрикивая оскорбления. Насаживали на копья отрубленные головы римлян. Римляне молчали и сохраняли строй. Так продолжалось почти час.

Север протолкался к Фимбрии. Он был весь в крови, но кровь чужая, сам Квинт получил лишь небольшую царапину на правом плече.

-- Ты жив! -- обрадовался легат.

-- Да, есть немного. У меня потери -- шестьдесят человек. У Азиния больше, почти девяносто, сам он убит. И трибун Петроний тоже. Много лошадей потеряно. Носач потерял двести тридцать человек. По перекличке определили. Сколько раненых пока не сосчитано.

-- Всыпали нам, -- процедил легат, помрачневший при известии о гибели Азиния.

-- Да, досталось, -- Север снял шлем, размотал шарф, когда-то белый, и начал оттирать кровь с лица.

-- Но больше они сейчас не полезут, -- уверенно заявил легат, -- надо держать тут заслон, а самим отойти и строить лагерь. Вечереет, да и тучи вон, смотри какие, ходят.

-- Да, но завтра, а скорее уже сегодня, я думаю, они тут все будут стоять. С тяжелой пехотой.

-- Вот завтра и посмотрим, -- задумчиво проговорил Фимбрия, поглядывая на небо, -- ты только один брод нашел?

Но на следующий день, хотя все силы молодого царевича подошли к безымянной речушке, ни он, ни Фимбрия форсировать ее не решились.

Боги накрыли землю тяжелой свинцовой плитой. Она легла на плечи холмов, что тянулись к юго-востоку, становясь все выше и выше. Через дневной переход у путника уже язык бы не повернулся назвать их холмами, ибо он подступал к одной из высочайших вершин Малой Азии -- Мизийскому Олимпу. Младший родич обители эллинских богов еще вчера бурой громадиной возвышался по левую руку от дороги, по которой шли легионы, а сейчас его вершина срезана тучами, выровнявшими линию горизонта.

В ссоре взрослых сыновей материнские слезы -- последнее средство, которое еще может образумить, остановит и заставит искать пути примирения. Так и вечное небо не в силах спокойно смотреть на глупые ссоры смертных своих детей, разодравшихся в кровь. С утра зарядил дождь. Заметный вначале лишь по кругам на воде, рождаемым одинокими каплями, он постепенно набирался сил.

Понтийцы не знали, сколько войск у Фимбрии, поскольку тот активно пускал им пыль в глаза еще с высадки, изощренно изображая, что римлян гораздо больше, чем есть на самом деле. Легионеры носили воду из реки, жгли костры в количествах, двое больших, чем требовалось. В Халкедоне, выступая навстречу Митридату, легат заставил своих кавалеристов проехать по городу трижды. В конные разъезды, патрулирующие берег в окрестностях лагеря, он отправил всех уцелевших всадников, хотя понтийцы, занимающиеся тем же на своем берегу, выставили гораздо меньше людей. И, наконец, ров и вал с палисадом, сооруженные привычными к строительным работам легионерами, позволяли вместить в себя не меньше четырех легионов. Поскольку оба войска полностью главенствовали, каждое на своем берегу, разведка позиций противника была весьма затруднена.

Понтийцы также выкопали ров вокруг лагеря, но палисад сооружать не стали, поскольку местность безлесная, и кольев взять неоткуда. Римляне на этот случай все несли с собой. Каждый легионер в походе тащил по два кола для палисада. Понтийцы так не делали, поэтому ограничились тем, что поставили за рвом обозные повозки (которых, в свою очередь, почти не было у римлян).

Разноплеменный лагерь понтийского войска гудел, как растревоженный улей. То тут, то там раздавался громкий хохот и возбужденные крики: каппадокийцы похвалялись вчерашним "избиением" римлян. Шумно было и в шатре царского сына.

-- Нужно наступать, мы втопчем в грязь ублюдков! -- голос Менандра, окрыленного первым успехом, сотрясал расшитый золотом шатер, -- мои молодцы разметали их вчера, как котят! Молодой государь, позволь мне...

-- Нет, Менандр, -- отрезал царевич, -- вчера ты напал внезапно, они были в невыгодном положении, а сейчас сидят за полисадом и ждут.

Диофант одобрительно кивнул.

-- Мы не знаем, сколько их, -- добавил Таксил, -- у римлян слабая кавалерия, но сильная пехота. За палисадом они усидели бы, даже если бы нас не разделяла река.

Таксил уже сражался с Суллой при Херонее весной этого года. После поражения, царь отозвал его и еще нескольких стратегов в Азию.

-- Что ты предлагаешь, уважаемый? -- повернулся к Таксилу Менандр.

-- Сейчас нам стоит подождать их действий, -- пробасил Диофант, -- это они сюда пришли, им и бросать кости. Они не будут сидеть на месте, а нам нет смысла отдавать хорошую позицию.

-- А если они развернутся и уйдут грабить окрестности Боспора? -- спросил Менандр.

-- Я так не думаю, -- ответил Таксил, -- если они уже разграбили Халкедон и Никомедию, там им больше делать нечего.

-- А если нет?

-- Вряд ли. Это не набег варваров, которые пограбят и уберутся восвояси.

-- Что думаешь ты, Диофант, об этом? -- обратился царевич к старшему полководцу.

Стратег помедлил некоторое время.

-- Мы почти ничего не знаем об этом войске. Лазутчики доносили о римлянах, идущих через Македонию. Говорили, ими командует некий Валерий Флакк. Мне ничего не известно о нем, никогда не слышал о полководце с таким именем. А еще лазутчики сообщали, что войско движется очень медленно. Я сделал вывод, что этот полководец неопытен и нерешителен. Мы не знаем, то ли это войско, или через пролив переправился один из легионов Суллы. Сулла действует стремительно, я не удивился бы, если напротив нас стоит он сам или кто-то из его командиров. Архелай разбит, его войско рассеяно, Сулла запросто мог повернуться к нему спиной. В любом случае, я бы не стал недооценивать их, как полководцы Дария недооценили Великого Александра.

Стратег замолчал. Царевич тоже безмолвствовал, ожидая продолжения.

-- В Сулле нет божественного безумия Александра, -- продолжил Диофант, -- он не пойдет через реку, прямо на ждущее его войско, как Великий при Гранике. Тяжелой конницы, принесшей победу Александру, у римлян нет, как мы вчера убедились. А если там командует не Сулла, они, тем более, не пойдут в лоб. Сейчас, на их месте я искал бы еще броды. А найдя их, перешел бы ночью, оставив лагерь с кострами, и напал бы на спящих.

-- Может быть, нам сделать то же самое? -- осторожно спросил Таксил.

Менандр презрительно фыркнул.

-- Нет, -- уверенно возразил царевич. -- Насчет твоих слов, Диофант. У Архелая было втрое больше воинов, чем у Суллы. Что, если на том берегу все же стоит этот римлянин?

-- Не может того быть, молодой государь! -- вспыхнул Менандр, -- вспомни, римлянин не смог взять Пирей, потому что не имел флота. Или он перелетел пролив на крыльях?

Диофант покачал головой:

-- Чтобы переправить войско через пролив, не нужны боевые корабли.

-- А Сулла все же сжег Пирей, -- добавил Таксил.

-- Когда стало бессмысленно защищать его после падения Афин, -- возразил царевич, -- и Архелай вывез войска на кораблях.

-- Великий царь сейчас в Пергаме, -- не сдавался Менандр, -- Сулле гораздо ближе было бы идти на царя через Геллеспонт. Нет, это не Сулла.

-- Возможно, ты прав, Менандр, -- кивнул Диофант, -- но нам неизвестны побудительные мотивы римлянина. Вполне возможно, он не жаждет биться с Великим царем сейчас, а хочет как следует укрепиться здесь, в Вифинии, еще недавно подчиненной Риму.

-- Хорошо, -- Митридат-младший поднялся из-за походного стола, -- я выслушал всех. Сулла там или нет... Мы не будем повторять чужих ошибок и штурмовать хорошо укрепившегося врага. Пусть делают свой ход. Усиль посты, Диофант, пусть наши люди постоянно следят за перемещением разъездов римлян. Нас не должны застать врасплох.

Стратеги поклонились и вышли из царского шатра.

К ночи погода совсем испортилась. Дождь разошелся и непроницаемой стеной отгородил от остального мира камышовый шалаш Асандра, сидевшего с пятью воинами в секрете в двадцати стадиях от основного лагеря. Костер разжечь не удалось, дождь шел весь день, и вокруг не осталось ни одной сухой травинки. Умельцев, для которых подобное обстоятельство не привело бы к затруднениям, среди дозорных не нашлось, вот и мокли, поскольку камышовые скаты если и могли бы задержать воду, то уж точно не в такой ливень.

Когда последний из дозорных, не усидев в кустах напротив брода, ввалился в шалаш, понося всех известных ему богов, Асандр накинулся на него:

-- Ты почему оставил пост?

-- Да чего там сидеть? Кто в такую погоду воевать-то полезет?

Командир скрипнул зубами, но не возразил. Промокший с головы до ног, замерзший, он и сам был того же мнения и лишь долг старшего еще вынуждал его вновь и вновь убеждать себя, что "никто не полезет", что "хороший хозяин собаку в такую погоду на улицу не выгонит". И еще десяток доводов. А воины вообще не мучили себя угрызениями совести. Как бы ни был бдителен Диофант, его младшие командиры тоже умели очень разумно рассуждать. Вот и рассудили. За противоположным берегом никто не следил, его почти не было видно.

Ливень шумел, ветер завывал, волну за волной наваливая дождевые заряды, отбивавшие барабанную дробь по оставленным снаружи щитам. Тихонько ржали несчастные стреноженные кони. Стучали зубами воины, сбившиеся в кучу и накрывшиеся шерстяными плащами. И никаких других звуков никто из них не слышал. Ни до, а уж тем более после того, как шалаш со всех сторон пронзили римские пилумы. Вместе с незадачливыми дозорными, разумеется.

Красный поперечный гребень на шлеме примипила, отяжелев от воды, печально поник и висел почти параллельно земле, что донельзя раздражало старшего центуриона. Сергию хотелось ворчать и браниться, чем громче, тем лучше. С трудом сдерживая себя, он переправился в числе первых и, убедившись, что понтийский дозор уничтожен, теперь с удовольствием выпускал пар, порыкивая на легионеров, переходивших реку по пояс в воде.

Они шли налегке, оставив поклажу и даже плащи, от которых все равно не было бы ни какого проку. Конечно же, легионеры, построившие накануне укрепленный лагерь, а теперь марширующие в бурю, в ночь, промокли и устали. До цели еще половина пути, в конце которого предстоял бой, пусть с сонным, но, несмотря на это, очень опасным и превосходящим численно противником.

И все же они шли к победе, ибо кто во всей Ойкумене, кроме них, прославленных ветеранов Мария мог взять ее здесь и сейчас?

10

Разгром царского войска распахнул перед Фимбрией множество дверей. После первой победы легат продолжил движение на запад вдоль берега Пропонтиды и без боя занял Даскилий, а затем Кизик. Здесь римлян догнало посольство Пруса, города ближайшего к месту сражения, но расположенного у подножия Мизийского Олимпа, в стороне от дороги, по которой шли легионы. Послы спешили изъявить покорность Фимбрии, в доказательство выдали ему нескольких понтийцев, пытавшихся найти убежище в Прусе.

Повторялась давняя история, когда малоазиатские города один за другим сдавались без борьбы Александру Македонскому после первой же его победы над персами при Гранике.

Вифиния не сопротивлялась. Она давно уже считалась клиентом Рима, потом попала под власть Митридата и теперь, напуганная легкостью, с которой Гай Флавий обратил царское войско в бегство, торопилась заверить победителя в своей преданности. Правда, не вся: на западе, в Геллеспонте, стоял царский флот и потому несколько тамошних городов -- Абидос, Дардан и Лампсак, чувствовали себя в безопасности.

Фимбрия сознавал, что оставлять эти города за спиной опасно, но все же пошел на риск. Он рассчитывал на успех в "быстрой войне": на плечах отступающего противника ворваться в Пергам и пленить, либо убить Митридата. Затяжное противостояние с противником на его территории марианцы себе позволить не могли. К счастью для них, царских войск в Азии почти не осталось. Основные силы сражались в Греции. Митридат мог бы собрать новую армию, но на это требовалось время.

В ночной битве у притока Риднака погиб Менандр, горячий начальник конницы. Диофант до последнего пытался с мечом в руке восстановить порядок в войсках, бегущих без оглядки. Он спас царевича, но сам был тяжело ранен, и лишь чудо помогло наиболее преданным воинам вынести полководца с поля боя. Вернее бойни. Римляне просто рассеяли понтийцев. Без счета воинов осталось лежать мертвыми в сожженном лагере на берегу реки. Те, кто уцелел, бежали кто куда, без всякого порядка. Большинство уцелевших дезертировало. Таксил смог собрать лишь жалкие остатки двадцатитысячной рати, чуть более одной десятой ее части. Диофант пребывал в беспамятстве и личные врачи царя, а так же местные лекари, которыми так славился Пергам, боролись за его жизнь.

Воины, которых привел Таксил, были подавлены поражением и не слишком боеспособны. Остальные силы царя составляли восемьсот тяжеловооруженных всадников-телохранителей, возглавляемых галатом Битоитом, и чуть более полутора тысяч халкаспидов^[57]. Всего в Пергаме собралось около пяти тысяч бойцов. Теперь уже римляне вдвое превосходили числом понтийцев.

[57] Халкаспиды (греч.) -- 'медные щиты'. Отборное подразделение тяжелой пехоты в некоторых эллинистических армиях.

Пергам раскинулся на холмах с весьма крутыми склонами. Крепостные стены окольцовывали город близко к подножию холмов на возвышении, достаточном, чтобы существенно усложнить жизнь осаждающим. Городские кварталы располагались еще выше, и все здания были видны, как на ладони.

Это был прекрасный город. Его улицы, шириной около двадцати локтей, замощены камнем и снабжены водостоками. Во все районы проведен водопровод от реки Селин. Северную часть города занимал акрополь, храмы и дворцы которого сложены из белого мрамора. Храм Афины и огромный алтарь Зевса, воздвигнутый некогда царем Эвменом в честь победы над галатами, заметны с огромного расстояния. Рядом разместились театр и библиотека, вторая по величине в мире после знаменитой александрийской, а так же храм Асклепия, бога-врачевателя. Последний, знаменитый на всю Ойкумену, привлекал паломников, страждущих избавления от хворей, в числе намного большем, чем святилища воительницы и громовержца. Здесь не только молились об излечении -- врач из любого уголка эллинского мира почитал величайшей честью возможность поработать в Пергаме, обменяться опытом с лучшими из служителей змеи, обвивающей посох Асклепия.

Слишком важен был Пергам для Митридата, чтобы отдать его римлянам без боя, да и оборонять город, несмотря на значительную протяженность крепостных стен, не представляло труда. Природа и человек оставили немного удобных мест для того, чтобы неприятель мог успешно подвести осадные машины. Но все же царь не решился защищать город.

Основной причиной этого была вовсе не малочисленность царского войска. Митридат не рискнул запереться в Пергаме, поскольку не доверял горожанам. Те с каждым днем относились к понтийцам с возрастающей враждебностью. Под властью Митридата город пережил уже две кровавых резни. Сначала здесь, как и во многих других городах Вифинии и Ионии, понтийцы убивали римлян, всех, без разбору, не щадили даже маленьких детей. Потом был раскрыт заговор против царя уже среди эллинов и по приказу Эвпатора в Пергаме казнили восемьдесят знатнейших горожан. Царские соглядатаи и телохранители хватали людей на улицах за один косой взгляд. Город тонул в ненависти, которая готова была в любой момент выплеснуться через край.

Все царские советники согласились с тем, что вероятность предательства со стороны пергамцев слишком велика и рисковать не стоит. Митридат, не дожидаясь, когда Фимбрия превратит Пергам в мышеловку, отступил в Питану, небольшой городок на побережье, тоже неплохо укрепленный. Фимбрия преследовал царя по пятам.

Легионеры копали ров и по краю его насыпали вал, браня неподатливую каменистую почву и обливаясь потом. Привычная работа, за которой проходит едва ли не половина жизни вставших под знамя Орла. Уж точно не меньше, чем в походах и воинских упражнениях. И гораздо больше, чем в боях. Две трети легионеров ковырялись в земле, остальные в полном вооружении стояли за валом, готовые в любой момент отразить вылазку врага. Стояли под палящим солнцем. Неизвестно, кому было тяжелее. По крайней мере, землекопы одеты очень легко, а кое-кто и вовсе копал землю, в чем мать родила, тогда как стерегущие их товарищи, медленно запекались в железе, покрывавшем их с ног до головы.

-- Орк бы побрал эту треклятую работу, -- пробормотал молодой солдат, пытаясь вытереть пот с лица ладонью, -- на кой она вообще сдалась?

Лучше не стало, рука, липкая от пота, лишь размазывала его по обветренному лицу. Глаза слезились и ничего не видели. Парень опирался руками на пилум и щит, но, несмотря на это, едва держался на ногах.

-- Скажи спасибо, что оборону строим, -- сказал его товарищ, стоявший справа, -- могли бы сейчас на стену лезть. С легата станется, все ему неймется.

-- Это у кого тут голос прорезался?! -- прогремел центурион, поигрывая палкой.

Солдаты послушно заткнулись. Центурион, загоревший до черноты, закованный в кольчугу с нацепленными на нее девятью серебряными фалерами, так же изнывал от зноя, как и его солдаты, но при этом был бодр и подтянут, как и положено настоящему командиру. Он даже не снял шлем, это раскаленное ведро, которое каждый из его подчиненных с удовольствием продал бы, вместе с остальными доспехами и вообще всем имуществом за глоток морского бриза, блаженной прохлады.

-- Эй! -- раздался голос изо рва, -- Свинаря кто-нибудь держите, сейчас упадет!

Здоровенный детина, одетый лишь в набедренную повязку, опираясь на киркомотыгу, указал пальцем на роптавшего легионера и заржал. Центурион моментально повернулся к нему.

-- Лапа, еще раз увижу, что ты оставил работу, всю шкуру спущу!

Детина, пару раз дернув грудной мышцей, оскалился и с остервенением вновь принялся вгрызаться в землю. В его здоровенных ручищах мотыга казалась невесомой тросточкой.

Царь лично наблюдал за осадными работами римлян со стен.

-- Опасно, государь, -- предупреждал его эйсангелей, распорядитель двора, -- одна случайная стрела...

-- Ты за чью жизнь больше опасаешься, Фрасибул? -- насмешливо отвечал Митридат, -- или ты считаешь, что царю пристойно прятаться в нору, как этому ублюдку Никомеду?

Определенно, личной отваги повелителю Понта было не занимать, еще в юности он перенес множество испытаний. Лишенный из-за козней властолюбивой матери и опекунов возможности законно наследовать трон отца, Митридат много лет провел изгнанником. Эти годы не прошли даром, в лишениях он приобрел твердость духа и решительность. Многочисленные друзья, обретенные вне стен дворца, развили и закалили его ум, воинские умения. Будущий царь познакомился со многими науками, обучился в большей или меньшей степени двадцати двум языкам и наречиям. Не менее многочисленные враги заронили в его душе семена коварства и жестокости, которые впоследствии проросли и принесли обильные плоды.

Этот сорокашестилетний муж высокого роста и могучего телосложения, пережил множество побед и поражений. Греки видели в нем одновременно и утонченного эллина-македонянина, родича Селевкидов, и свирепого деспота-варвара. Азиаты, напротив -- мудрого восточного правителя, потомка угасшей династии Ахеменидов^[58], и надменного эллина. Царь вел род от обоих великих династий, что подтверждало особую исключительность его прав на престол. Жены Эвпатора подарили своему мужу и повелителю нескольких сыновей. Старший, Ариарат, посажен отцом на царство в Каппадокии. Второй сын, Махар, воевал с Суллой в Греции. Третий, двадцатилетний Митридат, разбитый недавно римлянами, сейчас находился с отцом, как и четвертый, любимый сын, одиннадцатилетний Фарнак.

[58] Ахемениды -- род персидских царей, последним из которых был разбитый Александром Македонским царь Дарий III.

Царь стоял на стене, облаченный в дорогую парфянскую броню. На голове конический шлем с маской и нащечниками. Маска поднята. Митридат наблюдал за суетящимися за палисадом легионерами. Солдаты корзинами таскали землю, ворочали камни. Явственно различался визг пил и тюканье топоров.

-- Спешат, -- проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.

Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:

-- Римляне понимают, что скоро им будет не прокормиться.

-- Да, прокормить такое войско тяжело...

Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, белой вороной смотревшегося в толпе приближенных, поголовно облаченных в доспехи.

-- Тяжело будет прокормить, если только твои люди исполнили приказ. А? Что скажешь, Киаксар?

-- Исполнили, государь, -- поклонился придворный, -- запасы пергамского хлеба, который мы не успевали вывезти -- сожжены.

-- Добро.

-- Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок, -- продолжил Киаксар, -- он горяч, но неглуп, этот Фимбрия.

Митридат уже знал, как зовут полководца, противостоящего ему. Киаксар, начальник царской разведки, старший над шептунами и соглядатаями, сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.

В двух стадиях от стен над вражеским палисадом возвышались остовы трех осадных башен, которые римляне обшивали досками. Легионеры разравнивали землю перед ними. Пока они работали, не скрываясь. Позже, когда приблизятся на расстоянии прицельного выстрела из лука, работа пойдет медленнее. Придется укрываться за большими передвижными щитами из досок.

Рядом с башнями стоял почти законченный таран. Его крышу-винею, обкладывали мешками с песком.

-- Спешат...

Через час, когда царь вернулся в свою резиденцию, между ним и Киаксаром состоялся разговор о то, что делать дальше. Митридат уже испросил мнение вельмож и военачальников, но советы этого человека предпочитал выслушивать наедине.

-- Времени мало, -- сказал Митридат.

-- Я знаю, государь, но далеко не все потеряно.

-- Сейчас от тебя требуется больше, чем от Таксила с Битоитом. Вся надежда на твоих гонцов и голубей.

-- Алифоры своевольны, они не считают себя обязанными подчиняться...

-- Я знаю. Но больше надеяться не на кого. Проклятье, я сам приказал Неоптолему выйти в море... Знал бы где упасть, соломки б подстелил...

Несколько судов, стоявших в Питане, сразу же по прибытии царя, были отправлены на поиски Неоптолема, но никто не знал, где сейчас находится флот. У берегов Беотии, где друг вокруг друга кружат Сулла и Архелай, и куда должен был выступить наварх? А может быть все еще в Геллеспонте? Или где-то на полпути?

Царь мог бы уехать на одном из этих кораблей. Один, бросив войско. Он остался.

Минуту Митридат молчал, потом вновь поднял глаза на своего советника.

-- Мы балансируем на острие меча. В чем-то это даже хорошо. Опасность разгоняет кровь, застоявшуюся в праздности. Меня не страшит смерть. Пленение -- возможно. Но думать об этом я не стану, ты знаешь меня, Киаксар. Я буду думать о будущем. А будущее в любом случае туманно. Родос взять не удалось. Сулла рассеял войска Архелая. Теперь этот Фимбрия... Мы упустили поводья, Киаксар.

-- Мы упустили их еще четыре года назад, отказав в помощи быку. А бык не смог поднять на рога волчицу в одиночку.

-- Не напоминай мне! Да, тогда все казалось иным! И как легко все начиналось. Надо было сразу бить в сердце, а не тратить силы на Родос.

-- Мой царь, я все же осмелюсь напомнить тебе, что из любой ситуации есть два выхода. И это количество я, по мере моих скромных сил, всегда стремлюсь умножить.

-- Те возможности уже потеряны?

-- Не знаю, мой царь.

-- Ты? -- удивленно поднял бровь Митридат, -- не знаешь?

-- Ты редко слышишь от меня подобные слова, государь. Да, я не знаю. Но буду знать, -- уверенно сказал Киаксар.

-- За это я всегда ценил тебя, мой друг. Ты заражал меня своей уверенностью.

-- Сейчас все сложно, государь. И дело даже не в нашем положении. Я отправил вестников еще из Пергама. Думаю, что подобрал правильные слова для ушей алифоров. Они соблазнятся посулами. Свора соберется, а мы прорвемся. Я уверен. Но в Италии теперь будет действовать сложнее. Пока не понятно, с кем разговаривать. Не знаю, жив ли Папий Мутил, но точно известно, что очень многие его сподвижники мертвы. Нужно искать новых союзников. Нужно искать, кто там еще остался из желающих услышать волчий вой над Капитолием. И тех, у кого достанет разума не вспоминать наш прошлый отказ.

-- Мой отказ... Ты как всегда деликатен, и как всегда беспощаден, старый друг. Ищи, Киаксар. Из этой западни мы выберемся. Или не выберемся. Но тогда нам будет все равно. А если выберемся, то нужно возобновить связи с Италией.

-- Я ищу, государь.

Над крепостной стеной появилась деревянная балка, на конце которой висел прокопченный дымящийся бронзовый котел. Веревки, привязанные к нему, натянулись, котел накренился, и через край полилось кипящее масло. Следом бросили дымящуюся головню. Винея, крыша, укрывающая стенобитный таран, была защищена мешками с песком. Масло, попав на край крыши, воспламенилось от головни, взметнув язык пламени до самых зубцов крепостной стены. Вспыхнула мешковина и жуткое черное варево, перемешанное с песком, потекло между щелей грубо сколоченной крыши, попадая на незащищенные головы, плечи и руки людей, толкавших колеса. Вопли ошпаренных заставили вздрогнуть древние стены, не видевшие прежде такой жути. Обожжённые катались по земле и корчились в агонии. Несколько человек, спасаясь, выбежали из-под крыши, но защитники только того и ждали: с расстояния в двадцать-тридцать шагов из тугих азиатских луков промахнуться мог только совсем уж косорукий неумеха, а таких на привратной башне не нашлось. Здесь стояли лучшие воины.

После того, как часть песка просыпалась, винея сильно накренилась. Со стены немедленно столкнули здоровенный камень, потом еще один. Второго удара крыша не выдержала и с треском рассыпалась, задавив насмерть остатки обслуги стенобитной машины.

-- Таран разрушен!

Человек в дорогих доспехах и бронзовом шлеме с высокой загнутой вперед тульей спешил к легату, наблюдавшему за штурмом из-за палисада. Приблизившись, он приподнял искусно выполненную маску, защищающую лицо, и прокричал:

-- Таран! Таран разрушен!

Фимбрия, лицо которого побелело от ярости, прорычал в ответ, брызгая слюной:

-- Срань ты бесполезная, Аполлодор! Твои бездельники вообще на что-нибудь годятся?!

Аполлодор из Кизика, стратег вифинцев, присоединившихся к Фимбрии, сбивчиво оправдывался:

-- Это все доски, гнилые доски. Эти сараи годились только на дрова, ты так подгонял нас, что мы никак не успевали...

-- Да мне насрать!

-- ...разжиться хорошей древесиной...

-- Куском щебня твой таран развалили!

-- Господин...

-- Иди к воронам, Аполлодор! Строй новый!

Плюясь и бранясь, Фимбрия удалился в свою палатку. За ним последовал Носач. Через полчаса Гай Флавий выглянул наружу и приказал дежурному тессерарию^[59]:

[59] Тессерарий -- должность одного из младших офицеров легиона, в обязанности которого входило проверка постов, информирование часовых о паролях, менявшихся каждый день.

-- Севера ко мне.

В тот день Квинт отвечал за посты. Все шесть легионных трибунов занимались этим по очереди. Едва начало светать, Север вышел из своей палатки, а возле нее уже сидел на перевернутой корзине тессератий. Звали его Луцием Барбатом, и он был в легионе главным источником сплетен, слухов и новостей. Такие люди, которые знают все про всех, нередко раздражают окружающих, но к Барбату солдаты относились с симпатией. Был он парнем веселым, жизнерадостным, знал много разнообразных баек, имел отлично подвешенный язык. Про таких говорят -- душа компании.

Квинт заметил рядом с тессерарием деревянное ведро.

-- Это что у тебя тут? Вода? Полей-ка на руки.

Префект стянул тунику через голову. Вода была холодной.

-- Давай теперь, на шею лей. Ага, хор-р-рошо!

Квинт довольно фыркал и отплевывался. Закончив, потряс головой, как пес, прогоняя воду из волос. Оделся.

Барбат протянул ему покрытую воском дощечку-тессеру, от которой и произошло название его должности. Север раскрыл половинки тессеры, между которыми обнаружилось заложенное стило, костяная палочка для письма и задумался.

-- Ну что у нас вчера было? "Слава Мария"? Кто хоть придумал-то такое? Магий что-ли? "Слава Магия" видать хотел, да постеснялся.

Луцием Магием звали трибуна легиона Близнецов, второго из легионов Фимбрии, названного так, поскольку он был образован слиянием двух других расформированных соединений. Накануне Магий, согласно очереди, распоряжался постами.

-- Давай-ка что-нибудь поинтереснее родим, -- сказал префект, выводя буквы по воску, -- "кап-кан... для..."

Север сложил дощечку и протянул тессерарию:

-- Пароль на сегодня -- "Капкан для Диониса".

-- Намек на этого, что-ли? -- Барбат мотнул головой в сторону крепостной стены Питаны.

-- На этого.

В Понтийском царстве полагалось считать, что Митридат есть воплощение Диониса.

-- А не боишься?

-- Кого?

-- Диониса.

-- Митридата?

-- Нет, того Диониса, -- тессерарий указал рукой на небо.

-- Не боюсь. Свободен, тессерарий!

Барбат отсалютовал и мгновенно скрылся. Север посмотрел на башни Питаны. Вспомнилось недавнее воодушевление:

"На Пергам! Захватим Митридата!"

Ага, захватили.

К полудню, когда Фимбрия предпринял первую попытку подвести к воротам таран, Север в лагере отсутствовал, с тремя десятками всадников объезжал окрестности. Когда вернулся, проехав через Десятинные ворота, первым, кого встретил, помимо часовых, оказался все тот же вездесущий Барбат.

-- Командир, легат тебя зовет!

Север кивнул, спрыгнул с коня и отдал поводья Луцию. Тессерарий за минуту умудрился пересказать префекту подробности сегодняшней неудачи с тараном, используя всего три слова, в которых, однако, содержался целый ворох разнообразных смыслов. Картина происшествия прямо-таки цвела кровавыми подробностями.

На входе в палатку легата префект нос к носу столкнулся с вышедшим из нее Титом Сергием. Примипил как-то странно взглянул на Квинта и, раздраженно пробурчав себе под нос нечто нечленораздельное, привычным для себя широким шагом удалился. Север удивленно посмотрел ему вслед и вошел внутрь.

-- Садись, -- пригласил легат.

Фимбрия сидел за походным столиком и что-то писал на папирусе. Префект сел на складной табурет и терпеливо ждал.

-- Митридат заперт в портовом городе, -- Фимбрия изрек факт, озвучивания которого вовсе не требовалось.

Север кивнул.

-- Чего киваешь? Ну, и что из этого следует?

-- Что следует? -- префект все еще не понимал цели вызова.

-- Следует то, что он не заперт.

-- У него нет кораблей, -- возразил Север.

-- Да? Совсем, нисколько? Ты там, через стену видишь, что пирсы пусты, и никто на суда не грузится, собираясь свалить на все четыре стороны?

-- Через стены я не вижу. Но пирсы пусты. Так утверждает разведка.

-- Разведка утверждает и кое-что другое, -- раздался знакомый голос из-за спины.

Север вздрогнул и повернулся. В углу палатки стоял Реметалк. Префект, войдя, не заметил его.

-- Что именно?

-- Митридат посылал гонцов еще из Пергама. Мы перехватили одного. Наверняка он не единственный. Это не считая голубей. Гонцы к Неоптолему и Зеникету.

-- К Зеникету? Кто такой Зеникет?

-- Я рад, -- сказал Фимбрия, -- что тебе не надо рассказывать, кто такой Неоптолем. А Зеникет, это один царек с Пиратского берега.

-- Я бы не стал говорить о нем столь пренебрежительно, -- сказал разведчик.

-- И откуда ты такие слова-то знаешь...

-- Значит, Гай Флавий, ты думаешь, что скоро корабли у Митридата будут? -- спросил Север.

-- Молодец, -- одобрительно кивнул легат, -- всегда ценил тебя за быструю соображалку. Будут. Скоро.

-- Разве Неоптолема не связывает Сулла?

-- А как он его свяжет? Сулла -- сухопутный зверь. Неоптолем -- морской. Если кто и держит Суллу, так это Архелай.

-- Что же, значит надо штурмовать город, иначе царь улизнет.

-- Штурмова-ать... -- мрачно протянул Фимбрия, -- не очень-то пока выходит... Перед тобой тут побывал Тит Сергий, он мне доходчиво объяснил, как сложно будет взять Питану. Да я не слепой, и сам это вижу. Хотя, признаюсь, первый порыв был -- штурмовать.

-- Первая лепешка вышла комом, -- спокойно сказал перфект, -- вспомни, у Риднака нас тоже поначалу ударили по носу, но потом...

-- Нет времени, Квинт! Мы расточим силы в этих штурмах и осадах, подойдут к Митридату корабли, и царь улизнет, хохоча над глупыми римлянами. Война затянется. Мы не получаем подкреплений, примкнувшие к нам города могут изменить. Провиант добывать все тяжелее. Обчищая амбары, мы настраиваем местных против себя. Они огрызаются. И будут огрызаться сильнее. Мы скоро сожрем все в округе, а после этого Азия нас самих поглотит.

-- Не проиграв ни одного сражения, проигрываем войну, -- задумчиво произнес Север.

-- Тоже понял, -- удовлетворенно кивнул легат, -- Ганнибал как-то умудрялся несколько лет воевать в Италии, оторванный от всех своих тылов, снабжения и подкреплений. Как жаль, что я не Ганнибал.

-- Сулла -- тоже отрезанный ломоть, -- напомнил префект, -- Сенат ему не помогает.

-- Как жаль, что я не Сулла.

-- Что ты собираешься делать?

-- Кончать с Митридатом, -- ответил Фимбрия, -- кончать войну.

-- Значит, все же штурм?

-- Нет.

Легат свернул папирус и вложил его в кожаный футляр.

-- Это письмо. Ты доставишь его лично. Я не доверяю больше никому.

-- Кому доставить?

-- Лукуллу.

Север присвистнул.

-- Я не ослышался? Лукуллу? Луцию Лицинию?

-- Ты не ослышался.

-- И что в письме? Что я должен сообщить ему?

-- Ты должен убедить его блокировать Питану с моря.

-- Разве у Лукулла есть флот?

-- Есть, -- подал голос разведчик.

"Так вот почему Носач так зол -- не хочет связываться с сулланцами. Но, похоже, другого пути действительно нет. В конце концов, все мы римляне и сражаемся против общего врага".

Фимбрия положил на стол увесистый кожаный мешочек.

-- Это деньги. Их не жалей. Тебе придется нанять корабль.

-- Каким образом? Если тут поблизости есть что-то водоплавающее крупнее рыбачьих лодок, то только в Питане. И где сейчас Лукулл?

-- Я не знаю, -- сказал Фимбрия, -- чего так смотришь на меня? Я не говорил, что задание будет легким.

-- Ходили слухи, что он на Родосе, -- сказал Реметалк, -- но может быть уже ушел.

-- Он займется островами, -- высказал уверенность Фимбрия, -- Кос, Книд, Хиос. Будет склонять их на свою сторону. Луций Лициний все делает тщательно. Сначала набор союзников, только потом война.

-- Я бы отправился в Фокею, -- предложил Реметалк, -- там узнал бы последние новости и нанял судно.

-- Вот его, -- легат кивнул в сторону разведчика, -- с собой возьмешь.

-- Понял. Сколько людей я могу взять еще? И каких?

-- Ну не когорту же.

Север прикинул.

-- Пять-шесть человек достаточно.

-- С ума сошел? Если ты с таким отрядом на корабль взойдешь, тебя в первом же порту продадут избитого и голого. Идет война, а купцы и в мирное время все -- наполовину пираты, если добыча легка.

-- Не думаю, что я легкая добыча.

-- Север, я тебя посылаю делать важное дело. Мне не будет выгоды с того, что ты сгинешь, доказывая, сколь проворно владеешь мечом. А проверить это непременно найдутся охотники, я не думаю, что в здешних водах римляне популярны. Возьмешь два контуберния. Кого именно, выберешь сам, я предупредил Сергия. Советую взять не только мордоворотов, но и кого-нибудь грамотного. Может пригодиться с Лукуллом. Этот ублюдок твердолоб, упрям, как бык. Его напором не возьмешь. Дипломатия нужна.

-- Думаю, из меня дипломат сродни танцовщице. Возьму тессерария Барбата. И, если ехать верхами, то своих кавалеристов. Будет быстрее.

-- Не советую. Поговори с Сергием, он назовет тебе бойцов получше. Найдет, кто хорошо ездит верхом.

Квинт хмыкнул: не первый раз ему доводилось слышать мнение старых вояк, что кавалерист хорошим бойцом быть не может и с пешим легионером не сравнится. Тем удивительнее такие речи в устах лошадника Фимбрии.

-- Когда отправляться?

-- Немедленно.

Север отсалютовал и вышел. Разведчик последовал за ним.

11

Ему было тридцать два года. Кое-кто в таком возрасте еще остается большим ребенком, проматывающим на пирах отцовское состояние, не заботясь о завтрашнем дне. А кто-то уже зрелый муж, повидавший столько всего, что не каждый старик мог бы похвастаться подобным жизненным опытом. В тридцать два Великий Александр закончил свою земную жизнь, завоевав половину Ойкумены. Говорят, он стал богом. Может и так. Птолемей Латир и его приближенные из кожи вон лезли, стремясь произвести на заморского гостя впечатление. Устроили ему экскурсию к золотому саркофагу. Обставили все театральнее некуда. И все чего-то суетились вокруг, потрясая париками, размалеванные, как дорогие детские куклы. Все заглядывали в глаза: "Ну как, впечатлился? Проникся? Ощутил на себе давящий взгляд Божественного, незримо присутствующего?"

Нет, гость не ощутил и не проникся. Никогда не был склонен к театральным эффектам, всегда невозмутим и прагматичен, как ни странно подобное описание для человека, широко известного, как поэт и ритор.

Он не походил на молодых поэтов, любителей "волчиц"^[60] и выпивки. Знаток языков, мастер изящного слога, автор блестящих судебных речей, Луций Лициний Лукулл не был подвержен страстям, бурному проявлению эмоций, столь характерному для большинства ораторов. Всегда сдержан, спокоен, невозмутим.

[60] 'Волчицы' -- проститутки. Римское название публичного дома, лупанария, буквально переводится, как 'волчатник'.

Проявив личную отвагу и недюжинный ум в годы Союзнической войны, он был замечен Суллой. Исполнительный трибун, честный, инициативный, не склонный к авантюрам, он очень скоро стал правой рукой проконсула. И никому, за всю свою жизнь, Сулла не доверял так, как этому, не слишком привлекательному внешне человеку.

Именно Лукулл, отправившийся в поход в должности квестора, хранил казну пяти легионов. И не только хранил, но приумножал ее. Луций Лициний ведал чеканкой монет, которыми римляне оплачивали свои военные расходы. "Лукуллова монета" чеканилась без обмана, была полновесной и ходила потом многие десятилетия.

Война протекала не совсем так, как хотелось бы римлянам. Несмотря на то, что Сулла положил конец успехам Митридата и впредь римляне били противника везде, где могли до него дотянуться, именно последнее обстоятельство и представляло наибольшую сложность. Римляне совсем не имели флота и не могли помешать постоянному подвозу продовольствия и подкреплений к Архелаю. Война грозила затянуться. Обращаться за помощью в Рим, к засевшим там марианцам, неприемлемо, да и бессмысленно. Строить флот самим? Колоссальные затраты времени и денег. Да и где? В разоренных портах? Из чего? На одни только осадные машины под стенами Афин пришлось пустить священные рощи Академии и Ликея. Аттика превратилась в выжженную пустыню.

Римляне смогли достать три корабля, и на них Луций Лициний отправился добывать флот для Суллы. В самый разгар зимних бурь. Тем не менее, ему удалось благополучно добраться до Египта, ко двору фараона Птолемея, девятого с таким именем, прозванного Латиром^[61].

[61] Латирос (греч.) -- горошек.

Молодой Птолемей принял посланника более чем радушно. Египет в ту пору уже не мог именоваться великой державой. Последним успехом Страны Реки стала победа над сирийцами в битве при Рафии. Она не привела к возрождению государства, лишь оттянула неизбежный конец. Династия Птолемеев стремительно хирела. Поэтому фараон не упустил возможности подружиться с Республикой против Митридата.

Фараон испытывал Лукулла на прочность подарками, стоимость которых достигала восьмидесяти талантов^[62]. Лукулл вежливо отказывался. Царские чиновники раболепно настаивали. Водили к саркофагу Александра, звали в Мемфис, приглашали посетить гробницы древних фараонов. Лукулл отвечал, что осматривать достопримечательности прилично досужему путешественнику, разъезжающему в свое удовольствие, а не тому, кто оставил своего полководца в палатке в открытом поле, неподалеку от укреплений врага.

[62] 2080 килограммов золота.

Чиновники тянули время. Фараон еще ничего не решил. Лукулл, убедившись, что суммы, подобные той, что он получил от Суллы, двор Птолемея способен переварить за один день, с утра до полудня, без остатка и каких-либо сожалений, вынужден был изменить тактику переговоров. Деньгами чиновников впечатлить не вышло, но они опасались роста мощи понтийцев и парфян.

На полноценный союз фараон все же не решился и ограничился представлением римлянам небольшой эскадры. Уже немало, и окрыленный успехом Лукулл отплыл на Крит в поисках новых союзников.

На Крите легат одержал еще более впечатляющую победу. Формально правившие островом многочисленные мелкие царьки и олигархи не представляли из себя ничего, ни силы, ни власти. Другое дело -- Ласфен. Подробности переговоров Лукулла с Волком остались известными только им двоим, но результат заставил изумленно ахнуть всю Эгеиду. Волк присоединился к римлянам со всем своим флотом, практически уровняв шансы римлян против понтийских эскадр.

На этом фоне присоединение следующего союзника, Родоса, уже казалось чем-то само собой разумеющимся. Потом последовала очередь Книда и вот теперь -- Кос.

Флот разросся до восьмидесяти кораблей. Командовал им опытнейший флотоводец, родосец Дамагор.

По совету Дамагора Лукулл задержался на Косе на несколько дней дольше, чем изначально намеревался. После заключения союзнического договора с правителями острова, все легкие корабли, все критские гемиолии и часть наиболее быстроходных родосских триер были отправлены на запад, до Киклад, а так же патрулировали Ликийский пролив. Благодаря этим мерам Лукулл узнал о походе Эргина сразу же, как только тот проследовал мимо Родоса. Эргин ушел на запад, это порадовало легата (противник опасается драки), но и заставило озаботиться. Необходимо срочно принимать меры, пока киликийцы не соединились с Неоптолемом. Кроме того, Ласфен с Дамагором, прикинув численность сочтенных разведкой кораблей Мономаха, пришли к выводу, что это далеко не все, что Братство может выставить против них. Нужно было поторапливаться, и тут на горизонте замаячила новая перспектива.

Слухи о переправе в Азию марианской армии, ее успехах, дошли до ушей Лукулла еще на Родосе. Они были очень сбивчивыми и противоречивыми. Победа римлян у Пропонтиды описывалась по разному, легату не удалось даже выяснить имя командующего марианцами. Неизвестна обстановка в Вифинии. Одни говорили, что вифинцы массово бегут от римлян к Митридату, другие -- от Митридата к римлянам. То царь убит и съеден червями, то он обрушил на римлян громы и молнии, стерев всех в порошок. Слова про громы прагматичный легат пропустил мимо ушей, но наличие на доске очередного игрока отныне нельзя было оставлять без внимания.

-- Налей-ка мне, парень, -- Лукулл щелкнул пальцами, указав контуберналу на пустой кубок.

Юноша, зашедший с вечерним докладом, немедленно выполнил поручение. На пороге покоев косского архонта, частью превращенных в штаб флота, появился трибун Гай Постумий. Он отсалютовал командиру. Лукулл кивнул в ответ, сел за рабочий стол, отпил из чаши и вопросительно взглянул на Постумия.

-- Только что патруль задержал на берегу, неподалеку от города, подозрительного человека. Утверждает, что он военный трибун.

-- Военный трибун?

-- Так точно. Не наш.

-- Может быть, дезертир из легионов Кассия?

-- Мысль про Кассия мне в голову не приходила, но я не думаю, что он дезертир. Он не пытался бежать, сам вышел к патрулю.

-- Думаешь, он из этих?

-- Так точно. Показания вполне согласуются.

-- Приведи его.

-- Он уже здесь.

-- Вводи.

В комнату вошли два легионера и сопровождаемый ими человек. Он был одет в грязную и ободранную тунику, некогда красного цвета, обут в калиги. Волосы русые, коротко стриженные, светлая щетина, обычно малозаметная, ныне ярко выделялась на обветренном, загорелом лице. Держался он уверенно, спокойно, словно нынешнее положение не казалось ему чем-то из ряда вон выходящим. Нет загнанности в глазах. Ну конечно, никакой он не дезертир.

-- Кто ты? -- спросил Лукулл.

-- Меня зовут Квинт Север, я военный трибун. А ты, должно быть, Луций Лициний Лукулл?

-- Ты не ошибся, -- подтвердил легат.

Задержанный отсалютовал.

-- Говоришь, военный трибун? Но среди моих людей нет такого человека, -- Лукулл перевел взгляд на Постумия, назад, на Севера, и чуть прищурился, -- говори правду. Ты дезертир из разбитых легионов Луция Кассия, наместника Азии?

-- Никак нет. Я служу в легионах легата Гая Флавия Фимбрии. Исполняю обязанности префекта конницы.

-- Вот как? Я знаю одного Флавия Фимбрию, но впервые слышу о таком легате.

-- Гай Флавий возглавил легионы после смерти командующего, консула Валерия Флакка.

-- Что это за легионы?

-- Два легиона, посланные со вспомогательными частями в Азию на войну с Митридатом.

-- Кем посланные?

-- Сенатом и народом Рима.

-- Вот как? -- повторил Лукулл, улыбнулся и пробарабанил пальцами по столу. -- А я думаю, тут все немного не так было. Легионы послала группа лиц, именующих себя Сенатом. Легитимность этой группы мы не признаем, как и право объявлять войны и посылать куда-либо войска. Но мы отвлеклись. Поведай нам, трибун, при каких обстоятельствах наступила смерть Флакка, коего ты именуешь консулом. Он был убит в бою?

Задержанный кашлянул.

-- Никак нет. Консул убит в результате ссоры с легатом Фимбрией.

-- Причина ссоры?

-- Несправедливое судейство, вынесенное консулом не в пользу легата. Это послужило поводом к убийству. Напряженность в их отношениях нарастала давно. Мне неизвестны подробности.

-- Кто совершил убийство?

-- Лично легат Фимбрия.

Лукулл усмехнулся.

-- Я смотрю, ты весьма откровенен. Так беззастенчиво сдаешь своего командира.

Север побагровел.

-- Я не считаю возможным лгать тебе, Луций Лициний, даже если это затруднит выполнение моего задания. Свидетелей много, правда все равно станет тебе известна.

-- Похвально, -- Лукулл кивнул Постумию и тот вышел, притворив за собой дверь. Север покосился ему вслед, -- а теперь сообщи, с какой целью ты прибыл сюда и объясни свой внешний вид.

-- Мне поручено доставить тебе, Луций Лициний, письмо от моего легата. К сожалению, в пути я и мои люди подверглись нападению пиратов. Во время боя я оказался в воде и отстал от своих людей. Их судьба мне неизвестна. Письмо осталось на судне.

Судно в Фокее сторговал разведчик. Север быстро понял, что без пронырливого фракийца ему не удалось бы нанять и дырявого корыта. Фокея, входившая ранее в состав римской провинции Азия, как и Пергам с Питаной, досталась Митридату. В нынешней ситуации, оставшись без царской защиты, фокейцы не осмелились помешать горстке легионеров свободно заниматься своими делами в городе, однако смотрели исподлобья, не зная, чего теперь стоит ожидать.

Купцы же торговых судов откровенно не желали связываться с римлянами. О появлении у Лукулла флота слышали уже многие, но тот себя пока никак не проявил, и небезосновательно считалось, что на море властвует понтийский царь. Никто не желал угодить на кол, будучи уличенным в помощи царским врагам.

Стараниями фракийца выяснилось, что глубоко наплевать на греков и римлян, вместе взятых, купцу-сидонянину, владельцу гаула под названием "Гани Аштарт", что означало -- "Любимец Астарты". Бод'аштарта интересовали лишь деньги, только деньги и ничего, кроме денег. Такими хананеев^[63] видел весь знакомый с ними мир. Бод'аштарт назвал цену, Реметалк и Север поторговались, соблюдая приличия, ударили по рукам и отряд префекта без проволочек отплыл на юг. Оговорена была доставка пассажиров до Книда с заходом на все крупные острова по дороге. "А там посмотрим, в кошеле еще звенит". Навклеру^[64] по пути, а серебро одинаково ценилось и в Ливии и на Боспоре, вне зависимости от того, какие картинки на нем отбиты.

[63] Хананеи -- самоназвание финикийцев.

[64] Навклер (греч.) -- судовладелец.

Север возблагодарил Юпитера за ниспосланную удачу. Ему, сухопутному человеку, только сейчас явилось откровение, что почти два десятка человек одних только пассажиров -- это много. И не всякий корабль для такой толпы сгодится. А тут зерновоз немаленьких размеров, с каютами. Он курсировал между Александрией Египетской и ионическими городами. Сейчас, выгрузив египетский хлеб в Митилене, зайдя в Фокею, он возвращался на юг, забив трюм малоазиатскими товарами: шерстяными тканями, хиосским вином. Судно довольно крупное, двухмачтовое, ходящее исключительно под парусами. Команда разноплеменная, но преобладали в ней финикийцы. Хотя с падением Карфагена они утратили право называться властителями морей, навыки мореходства, оттачиваемые веками, никуда не делись. Обширные знания и огромный опыт позволяли финикийцам прекрасно ориентироваться в Средиземном море вдали от берегов еще тысячу лет назад -- достижение, к которому прочие морские народы приблизились лишь ко времени Пунический войн. Они первыми стали ходить по морю ночью, тогда как, даже сейчас большинство купеческих судов не были рассчитаны на длительные многодневные переходы и на ночь приставали к берегу. Судно, нанятое Квинтом, могло около месяца находиться в море.

Это было уже третье морское путешествие Севера. Два предыдущих сопровождались гораздо меньшим комфортом. Тогда вместо отдельного помещения ему довелось разделить общество пары сотен легионеров, теснящихся на скамьях, настеленных от борта до борта беспалубного актуария^[65]. И это были еще цветочки. В самый первый раз, едва они вышли из Брундизия, налетел шторм. Возможно, для бывалых моряков он не показался чем-то ужасным, но Квинту вполне хватило. Он побывал на двух войнах, нередко видел смерть в самых страшных ее формах, но такого ужаса и ощущения полнейшей беспомощности, как в тот злополучный день, доселе не испытывал. Судно мотало и крутило на волнах, перекатывавшихся через борт, как невесомый игрушечный кораблик, вырезанный из кусочка сосновой коры, который Квинт в детстве запускал в горном ручье. С тем отличием, что кораблик не тонул, даже перевернувшись, тогда как актуарии, перевозившие легионы, таким замечательным свойством не обладали и шли на дно с пугающей быстротой.

[65] Актуарий -- обобщенное название сразу нескольких типов гребных судов, использовавшихся для перевозки грузов, войск, посыльной службы.

Первое время Квинта нещадно мутило, желудок выворачивало наизнанку. Лишь к четвертому дню плавания префект немного пообвыкся и признал, что морские путешествия не так уж и плохи.

Восемнадцать римлян и фракиец расположились в четырех каютах финикийского зерновоза, в котором для зерна были созданы гораздо лучшие условия проезда, нежели для людей. Каждая каюта рассчитана на четырех человек, но такое положение дел никого из пассажиров не огорчало. Мало кто пожелал добровольно заточить себя там, где сквозь щели в потолке-палубе на голову то сыпался песок, то лилась вода, когда судно круто зарывалось носом в волны, поднимая фонтаны брызг. Большую часть времени пассажиры проводили на палубе.

Когда в дымке уже проявился берег Коса, путешественники подверглись нападению пиратов. Разбойные, ослабев умом от жадности, попытались откусить больше, чем способны были переварить. Первую посудину "Любимец Астарты" просто опрокинул ударом мощной, вырезанной из ливанского кедра стэйры^[66]. Вторая уклонилась от драки, а вот с третьей пришлось повозиться. Пираты сумели дорваться до палубной схватки, которая закончилась для Севера падением за борт.

[66] Стэйра -- брус, образующий переднюю оконечность судна, продолжение киля в носовой части, форштевень.

Выбраться из Орковой задницы, в которой Квинт очутился, оказалось довольно хлопотным делом, но в итоге все закончилось благополучно и без ущерба для здоровья. Префект сумел добраться до Коса. Он догадывался, что товарищи похоронили его и надеялся лишь, что Барбат выполнит задание Фимбрии. Но вот чего он никак не ожидал, так это того, что сулланцы повяжут всех ехавших на "Любимце Астарты" легионеров. Как и самого Севера, несколько позже.

-- То есть ты трусливо бежал, бросив своих товарищей? -- высказал предположение Лукулл.

-- Нет! -- стиснул зубы Север, -- я упал за борт в разгар боя!

-- И добрался до берега вплавь?

-- Да.

Легат встал из-за стола и прошелся перед Севером, заложив руки за спину. Квинт следил за ним исподлобья.

-- Захватывающая история. Чем же докажешь, что ты тот, за кого себя выдаешь? Оружие и товарищей потерял, приказ командира не выполнил.

-- Считаешь меня дезертиром?

-- Скорее нет, чем да, -- к некоторому удивлению Квинта Лукулл не стал настаивать на этом обвинении.

Он прошел за спину Севера, приоткрыл дверь и скомандовал, -- вводи его, Постумий.

Квинт, старавшийся стоять навытяжку, скосил глаза набок, как только мог, не поворачивая головы, но через мгновение забылся и кинулся обнимать вошедшего Барбата. Острие копья конвойного, ткнувшееся трибуну в грудь, охладило порыв.

-- Красноречивее любых слов, -- констатировал Лукулл, -- итак, показания сторон сходятся. Постумий, освободи из-под стражи спутников нашего доблестного трибуна. Но оружие им не отдавай.

Постумий кивнул и вышел.

-- В чем ты еще нас подозреваешь? -- спросил Барбат легата.

-- Ну что ты, более ни в чем. Вы честные воины, отменно выполнившие приказ.

-- Так почему же ты не вернешь им оружие? -- спросил Север, -- разве они враги?

-- А вот это самый интересный вопрос в наше непростое время, -- Лукулл присел на край стола, -- тессерарий свободен. Ступай к своим товарищам, вас накормят. А мы с трибуном побеседуем.

Барбат кинул сочувствующий взгляд на Квинта, нехотя повернулся и вышел. Легионеры-охранники последовали за ним.

В руках Лукулла появился кожаный футляр, из которого легат достал свиток папируса.

-- Твои люди выполнили вместо тебя твое задание. Вот письмо, которое ты вез. Итак, я слушаю, что хочет мне сообщить Фимбрия.

-- В письме все сказано.

-- Я читать умею. Что он велел тебе передать на словах?

-- Мне не давали таких указаний. Я должен был доставить письмо.

-- То есть, ты не знаешь, зачем тебя послали. Ты просто мальчик на побегушках, такой же, как твой тессерарий. Который, кстати, справился лучше тебя. Интересно, зачем Фимбрия послал такого олуха?

-- У меня был приказ передать письмо! -- вспыхнул Север, -- но исходя из оценки состояния дел в текущий момент, я могу предположить, что в письме.

-- Так предположи.

Север пару раз кашлянул, собрался с мыслями.

-- Легат Фимбрия предлагает тебе, предпринять совместные действия по захвату царя Митридата, врага римского народа.

-- Да ну? -- хмыкнул Лукулл, -- продолжай.

Север скрипнул зубами. Ироничная ухмылка Лукулла раздражала его донельзя, но он изо всех сил старался выглядеть невозмутимо.

-- Митридат заперт Фимбрией в Питане. Это порт неподалеку от...

-- ...я знаю, где это, -- бросил легат, -- продолжай.

-- Крепость Питана хорошо укреплена. Фимбрия не решается штурмовать ее. Не имея флота, он не может организовать полноценную осаду порта и предлагает тебе, Лициний Лукулл, прийти к нему на помощь и не дать царю улизнуть. Если ты поспешишь, война может быть закончена уже через несколько дней.

Лукулл встал, подошел вплотную к трибуну и посмотрел ему в глаза. Потом обошел его кругом и принялся расхаживать по комнате за спиной Севера. Квинт стоял неподвижно. Лукулл молчал, тишину нарушало лишь цоканье по мраморному полу шляпок гвоздей, которыми были подбиты сандалии легата. Квинт нервничал, мысли его путались и чтобы успокоиться, он начал считать шаги Лукулла.

На счете "сорок" легат остановился.

-- При жизни Мария, его сторонники не казались мне такими законченными идиотами. Похоже, подмяв под свои задницы все курульные скамьи, Цинна и его подпевалы от осознания собственного превосходства думают теперь только ими. Я задницы имею в виду.

-- Я не понимаю, -- оторопело сказал Север.

-- Не удивительно. Полагаю, задницей думать непросто, -- Лукулл подошел к Северу и встал пред ним, сложив руки на груди, -- объясняю. У меня нет никакого желания помогать Фимбрии в ловле Митридата. Пусть справляется сам, если сможет.

-- Но как же... -- нахмурился Север, -- ведь он же улизнет! Флот вывезет его. И война продолжится. У царя еще много сил!

-- Если Фимбрия не может закончить войну, ее закончит кто-то другой, -- развел руками Лукулл, повернулся и направился к своему столу.

-- Ты боишься, что вся слава победителя достанется Фимбрии? -- высказал догадку Север, -- но это вряд ли случится, ведь всем будет ясно, что без твоего флота он ничего не смог бы сделать.

-- Ты говоришь так, словно царь уже сидит в подвале в цепях, а твой командир готовится к триумфу. Кабан еще жив, а ты уже строишь планы относительно его шкуры? Нет, трибун, я Фимбрии помогать не стану. И не причем здесь желание единоличной славы. Покойного Помпея Страбона, великого полководца, весь Рим ненавидел за корыстолюбие. Тем не менее, будь он на месте Фимбрии, независимо от моего отношения к нему, мои люди уже выбирали бы якоря и ставили паруса, стремясь на помощь.

-- Но ведь ты со своим флотом не победишь Митридата в одиночку! Даже если одолеешь его на море! Он соберет новые сухопутные армии, а Сулла в Греции, как он переправится в Азию?.. -- Север осекся, понял, что сморозил глупость и замолчал.

-- Переправится, -- улыбнулся Лукулл, -- уж будь уверен. Всему свое время. Но Фимбрия пусть побеждает Митридата сам. Я посмотрю, как это у него получится.

-- Но почему?!

-- Ты дурачок или прикидываешься? -- спросил Лукулл, пристально глядя в глаза Северу.

Квинт заткнулся. Помолчав, он сквозь сжатые зубы прошипел:

-- Вот оно что... И кто же для вас больший враг? Митридат или марианцы?

-- Сам посуди. Митридат всего лишь заморский царек, каких немало. Все эти митридаты, никомеды, птолемеи, тиграны и прочие -- всего лишь внешние раздражители, вроде комаров. Кусают, досаждают, мы отмахиваемся, иной раз кого прихлопнем. Обычное дело. А есть опасность пострашнее. От нее гниет и смердит тело. Это болезнь. Она гложет, жрет изнутри, она невидима. Болезнь может дремать годами, а потом убить человека за полдня. Комара несложно убить. Даже волка, один на один, повозившись, можно. Гниению плоти противостоять куда сложнее.

-- И такой болезнью вы считаете марианцев? -- протянул Север, -- а кем вас считают те, кто сейчас в Риме? Цинна и прочие?

-- Мне как-то все равно. А вот для тебя, трибун, куда важнее беспокоиться о том, кем тебя считают здесь.

-- Интересно. Вообще-то я посол. Даже если вы считаете меня врагом, то священное звание посла не дает вам права...

-- Это звание ничего не значит.

-- Даже так? То есть ты, Лициний Лукулл, наплюешь на обычаи, чтимые всеми народами, и казнишь посланника?

-- Мятежника. Казнить посла не в моей компетенции.

-- А в чьей же? Суллы?

-- Сулла вполне способен на такое, если будет не в настроении.

Квинт начал осознавать свое положение, и сердце его застучало чаще. Помолчав немного, он прошептал:

-- Не хотел бы я служить под началом столь бесчестного человека.

-- Да ну? -- усмехнулся легат, -- а сейчас ты кому служишь? Твой разговорчивый тессерарий рассказал так много интересного про доблестного гонителя Митридата, Гая нашего Флавия и его подвиги. А ваш разлюбезный Марий, спятивший дохлый упырь...

-- Будем меряться трупами? -- огрызнулся Север, -- их с обеих сторон хватает.

-- Я твое имя, трибун, раньше не слышал, полагаю, твой род не слишком известен. Твои родные живут в Риме?

-- В Самнии.

-- Значит, во время резни они не пострадали. А головы кое-кого из моих родных и немалого числа друзей выставлялись на Форуме на потеху плебса. Скажи мне, я должен помогать Фимбрии? Тому, кто так прославился при взятии Рима Марием. Тому, кто убил консула, пусть мы и не признавали тюфяка Флакка таковым.

-- Говоришь, должен ли ты помогать Фимбрии? -- процедил Север, -- Митридат вырезал десятки тысяч римлян. И не воинов, а стариков, женщин и детей! А перебитых рабов никто и не считал. Разве не должен Митридат понести кару? И ты, Лукулл, можешь стать мечом правосудия, но вместо этого строишь из себя обиженного. Тебе протягивают руку, но ты в гордыне отталкиваешь ее. Ты прав, я совсем не знатен. Мой отец потратил изрядную сумму, чтобы я смог стать контуберналом Тита Дидия. Но я встал бы под знамя Орла и рядовым, ибо хочу служить на пользу государству. Не Марию и Сулле, а государству! И воевать за Рим, а не за Мария! Против врагов Рима!

Лукулл внимательно выслушал пламенную тираду трибуна и сказал:

-- Хорошо говоришь. Конечно, стоит подтянуть риторику, но все это вполне осуществимо. Учить, развлекать или побуждать -- цель любой речи. Определенно, у тебя природный талант к последнему. Ты можешь зажигать людей, побуждать их к действию. Если бы тебя послушали некоторые из моих подчиненных, они уже стучали бы мечами об щиты, а Митридат немедленно нагадил бы под себя. Из таких, как ты, выходят вожди. Ты хочешь служить государству. А какое оно в твоем представлении, правильное государство?

-- Власть народа.

Лукулл усмехнулся.

-- Мы стоим на шатком мосту над пропастью. Ветер, что раскачивает его, стремясь сбросить нас в бездну -- Митридат. Будем стоять, он добьется своей цели. В борьбе с ним нам нужно двигаться. Куда? Назад, откуда пришли? Людей на мосту слишком много. Задним не понять страхи и колебания передних. Задние напирают, как убедишь их повернуть? Возникнет давка, свалка, а мост легок и непрочен, многие полетят вниз. Мы толпой вбежали на него, толкаясь локтями, всякий норовил пролезть первым. Сто человек -- сто мнений, вот твоя республика, власть народа. И кого ты послушаешь в толпе, этом слепом неповоротливом звере, что топчется над бездной? Здесь можно идти только вперед, друг за другом. Иного пути нет.

-- Идти за кем-то одним, -- нагнул голову Квинт.

-- Именно.

-- Сдается мне, Сулле очень нравится на Востоке, -- сказал Север, -- полагаю, побеждая Митридата, он уже десять раз позавидовал ему черной завистью. Интересно, Сулла уже катает языком по зубам слово "царь"?

Лукулл хмыкнул.

-- А вот это не твоего ума дело. Ну, хватит пустопорожних разговоров. Не время и не место для состязаний в красноречии. Я свое слово сказал, и планы менять не намерен. Флот пробудет на Косе еще два дня, а затем мы двинемся к проливам.

-- Ты дашь мне судно, чтобы я мог вернуться к Фимбрии? -- спросил помрачневший Север.

-- У меня нет лишних кораблей для удовлетворения бессмысленных прихотей мятежников.

-- Хорошо, доберемся сами, только верни нам наше оружие и деньги.

-- Кто тебе сказал, мой наивный друг, что ты вернешься к Фимбрии? Ты и твои люди задержаны, как мятежники и враги римского народа.

Север скрипнул зубами.

-- Твою судьбу решит Сулла. Но ты мне симпатичен, трибун. Ты не слишком искушен в вопросах политики, но умен, изобретателен и смел. Мне нужны такие люди. Я собираюсь сразиться с Неоптолемом. Ты хочешь драться с понтийцами? Я тебе предоставлю такую возможность. Пользуйся полной свободой в пределах расположения флота. Ведь тебе же, по твоим словам, все равно, под чьим Орлом бить понтийцев? Лишь бы это был Орел?

-- Да, -- медленно проговорил Север, пытаясь осмыслить произошедшее, -- лишь бы это был Орел...

12

Проведя смотр флота, Лукулл принял решение о разделении полномочий. Луций Лициний оставался главнокомандующим, однако без колебаний признал, что для успеха дела будет лучше, если в предстоящем бою руководство флотом примет на себя родосский наварх Дамагор. Никто не возразил, все стратеги союзников, даже Ласфен, сочли это вполне разумным. По опыту никто из них Дамагору в подметки не годился. Еще два года назад он исключительно успешно бил понтийцев, когда римские сухопутные армии терпели одно поражение за другим.

После того, как в самом начале войны Минуций Руф и Гай Попилий, префекты римского флота, стоявшего в Византии, без боя бросили корабли и бежали, единственной силой, сопротивлявшейся царю на морских просторах, остался Родос. Именно его Митридат и "назначил" своей следующей жертвой. Однако, благодаря разветвленной шпионской сети, которой римляне окутали Эгейское море, их союзники загодя узнали о выступлении царского флота. Родосцы разрушили все предместья своей столицы, дабы понтийцы не смогли взять там никакой добычи. Береговую линию в районе порта защищали сотни метательных машин разного размера. Когда Митридат приблизился к острову, родосский флот вышел навстречу и дал бой, стремясь уничтожить транспорты с десантом. Сражение вышло затяжным. Понтийцы, пользуясь численным превосходством, смогли обойти левый фланг союзников. Над родосцами нависла угроза вытеснения на отмель, и тогда Дамагор скомандовал всеобщий отход. Корабли вернулись в гавань, которую немедленно перегородили цепями, чтобы враг не ворвался следом.

Сорвать высадку десанта не удалось. Царь предпринял несколько штурмов с суши, но и он успеха не достиг. Началась осада.

Вскоре родосцам представился удобный случай для вылазки. Понтийский транспорт с припасами для лагеря осаждающих проходил в опасной близости от створа гавани и Дамагор послал небольшое судно на перехват. Глупо подставившийся парусник казался легкой добычей. Однако если его кормчий проявил беспечность, то Митридат держался начеку и отправил на выручку пару триер. Дамагор, пристально наблюдавший за боем, бросил в него еще несколько кораблей. То же сделали и понтийцы. Сражение, начавшееся безо всякого плана, становилось все более ожесточенным и как водоворот затягивало свежие силы с обеих сторон.

Родосцы старались избегать абордажа и затяжной перестрелки, реализуя принцип "ударил -- убежал". Из возникшей свалки им удалось выйти победителями.

Однако понтийцы все же смогли утащить на буксире одну пентеру островитян. Дамагор не знал об этом, думал, что она просто потерялась в суматохе боя, и села на мель. Он вышел на поиски на шести легких быстроходных кораблях. Понтийцы его заметили. Митридат бросил на перехват двадцать пять триер. Вот тут-то Дамагор и проявил все свое искусство моряка и наварха. Его корабли не уступали понтийским в скорости, умело маневрировали и виртуозно уходили от преследования. Понтийцы безрезультатно гонялись за отрядом Дамагора до темноты, но едва спустилась ночь, родосский наварх сам напал на противника.

Он прекрасно знал расположение глубин и мелей, без труда ориентировался по черному береговому силуэту. Понтийцы в темноте действовали неуверенно, в результате Дамагор потопил два их корабля, остальные смогли бежать, некоторые удирали столь проворно, что остановились лишь у берега Ликии, на другом конце пролива между островом и материком.

Во время дневного боя случился инцидент, из-за которого Митридат крепко обиделся на своих союзников. В корабельном столпотворении хиосская триера, неосторожно маневрируя, протаранила наус стратегис, понтийский флагман, на котором в этот время находился сам царь. Пробоина оказалась неопасной, но мнительный Митридат не поверил в случайность происшествия, заподозрил попытку покушения, жестоко наказал кормчего и проревса хиосского корабля, и затаил злобу на всех хиосцев. Позже он разорил их остров.

Все дальнейшие попытки взять Родос ни к чему не привели, и царь вынужден был отступиться, а Дамагор по праву заслужил славу лучшего флотоводца этой войны. Впрочем, несмотря на успех, родосцы по-прежнему сидели в глубокой обороне, и Митридат сохранил за собой контроль над большей частью Эгейского моря.

Родосский наварх располагал сведениями, что силы Неоптолема составляют более ста пятидесяти кораблей. Флот союзников был в два с половиной раза меньше. Дамагор советовал избегать сражения, предлагал действовать наскоками, поочередно вырывая из рук Митридата один остров за другим и топя транспорты, осуществляющие снабжение армии Архелая в Греции. В этом его поддержал Ласфен, что неудивительно -- пираты только так и привыкли воевать. Однако Лукулл настоял на том, что необходимо дать понтийцам бой всеми силами. Затягивание войны римлян не устраивало.

Повиновавшись, Дамагор повел союзный флот на север, к проливам, и в сентябрьские календы остановился у берегов Троады, возле мыса Лект. Неподалеку от этих мест, согласно сказкам слепого старца, более тысячи лет назад две рати, подначиваемые богами, упоенно истребляли друг друга из-за женщины.

Родосец предложил не лезть в Геллеспонт вслепую, а провести разведку. Лукулл согласился. В пролив отправились несколько гемиолий критян. Они вернулись через два дня, похваляясь трофеями -- пираты дошли до Дардана и не упустили случая нагло, посреди бела дня, прямо в порту на глазах у всего города ограбить нескольких купцов. Никто не смог им помешать. Неоптолема в Геллеспонте не было.

-- И где теперь его искать? -- недовольно спросил Лукулл.

Дамагор, невысокий муж, совершенно не похожий на воина, чему особенно способствовало чрезмерно округлое брюшко, покачал головой.

-- Может быть, ушел к Боспору. Но что ему там делать? Скорее, двинул на запад. А это может означать, что он...

-- Везет подкрепления для Архелая, -- закончил Лукулл.

Дамагор пожал плечами.

Союзники не ошиблись в своем предположении. В начале секстилия^[67] Неоптолем действительно доставил в Грецию новую армию под командованием стратега Дорилая.

[67] Секстилий -- шестой римский месяц (новый год начинался в марте), позже переименованный в честь Августа.

Определенно, в этой войне Фортуна дала немало поводов Сулле называться Счастливым. Она явно покровительствовала не только ему самому, но и его сторонникам, благодаря чему проблема поиска Неоптолема вскоре отпала сама собой. Обсуждая дальнейшие действия, союзники простояли у Лекта всего день, а ближе к следующему полудню дозорный береговой пост обнаружил приближающиеся корабли. Множество кораблей. Понтийский флот шел к проливу с юга, со стороны Лесбоса.

-- Сколько? -- спросил Лукулл.

-- Насчитали восемьдесят, -- поглаживая серьгу в виде древней критской секиры, ответил Ласфен, загорелый дочерна крепкий бородач средних лет, одетый чрезвычайно пестро и пышно.

-- Твои люди не ошиблись? -- недоверчиво поинтересовался Дамагор.

Пират смерил родосца презрительным взглядом и бросил:

-- Не веришь, считай сам.

-- Не ссорьтесь, почтенные, -- поспешил вмешаться Лукулл, который в отличие от родосца критянину сразу поверил. Действительно, разбойные охотнее преувеличили бы силы врага, ведь так больше шансов, что начальство придумает уклониться от драки, лезть в которую алифорам не очень-то хотелось.

Союзники не знали, что половина понтийского флота, семьдесят кораблей, осталась у берегов Эвбеи.

-- Где стоял этот пост? -- спросил Дамагор.

-- В двадцати стадиях.

-- Дозорные ждали, пока корабли достигнут их, или сразу отправили гонца? -- спросил Лукулл.

-- Полагаю, ждали, -- ответил доселе молчавший египетский наварх Тимофей, сухощавый старик, когда-то черноволосый красавец, а ныне совершенно седой, покрытый шрамами и морщинами, но по-молодому подтянутый, -- иначе как бы они их пересчитали?

-- Под парусами идут? -- продолжал расспросы Лукулл.

-- Ветер неблагоприятный, -- покачал головой Тимофей.

-- Стало быть, сразу смогут вступить в бой, -- твердо заявил Дамагор.

-- Когда они здесь появятся?

-- Двадцать стадий... -- Дамагор пожевал губами, прикидывая, но Тимофей опередил его:

-- Где-то через четыре клепсидры^[68], если гребут обычным походным темпом.

[68] Клепсидра -- античные водяные часы. Время полного перетекания воды в клепсидре из одного сосуда в другой составляло примерно четверть часа.

-- Пока будем выбирать якоря и строиться, они уже будут здесь, -- заметил Дамагор, -- с преимуществом в маневре. А, учитывая небольшой численный перевес, я бы на месте Неоптолема постарался охватить фланги и вытолкать нас на берег.

Он рассуждал спокойно, без какого-либо напряжения в голосе.

-- Что ты намерен делать? -- спросил родосца Лукулл.

-- Разбить Неоптолема, -- спокойно ответил Дамагор, -- нужно не дать им развернуть строй.

-- Каким образом ты воспрепятствуешь этому? -- спросил Лукулл.

-- Пошлю в бой небольшой передовой отряд, который смешает их ряды, не даст им перестроиться из колонны, или хотя бы замедлит развертывание.

-- Припоминаю... -- задумчиво проговорил Лукулл, -- что ученые мужи пишут о битве при Липарских островах в первую нашу войну с пунами. Очень там все похоже было на наше нынешнее положение и твой совет, почтенный Дамагор. Не знаю, слышал ли ты о ней. Пуны там, выйдя походной колонной из-за мыса Тиндарид, не ожидали встретить стоящие на якоре корабли консула Гая Атилия, но не стушевались и пошли в атаку. Атилий бросился навстречу с десятью квинкверемами, пока остальные выстраивались для сражения. Это едва не стоило консулу жизни. Победили наши тогда за счет превосходства в кораблях, которого мы не имеем.

Образованный Луций Лициний знал и о другом сражении той войны -- о битве при Милах, где Республика одержала свою самую первую морскую победу. Только вот у берега тогда стояли пуны, и не помог им передовой отряд, призванный смешать ряды римских квинкверем.

Идея Дамагора Лукуллу не нравилась, но никто ничего лучше не предложил, а действовать следовало быстро.

-- И кто возглавит передовой отряд? -- спросил легат.

Тимофей посмотрел на Ласфена, тот поймал его взгляд и усмехнулся.

-- Чего уставился? Нашел добровольца, старик? -- поинтересовался пират.

Тимофей перевел взгляд на легата.

-- Критские гемиолии смогут выйти быстрее. Маневрировать на них проще.

-- Тимофей прав, -- сказал Дамагор, повернувшись к критянину, -- послать вперед лучше всего именно твои корабли, почтенный Ласфен.

-- В случае нашей победы твои люди получат право первыми выбрать трофеи, -- добавил Лукулл.

-- А кабан-то не знает, -- усмехнулся пират, -- что шкуру его уже поделили.

На совете присутствовали несколько трибунов. Один из них, Гай Постумий, видя колебания вождя критян, выступил вперед.

-- Легат, позволь мне пойти в бой на корабле Ласфена, -- обратился он к Лукуллу.

Пират удивленно покосился на трибуна. На лице Ласфена явственно отразилось сомнение в душевном здоровье римлянина, соседствующее с уважением.

-- И охота тебе, парень, в самое пекло лезть?

-- Чтобы ты не думал, будто римляне предпочитают таскать каштаны из огня чужими руками, -- ответил Постумий.

-- Ишь ты... -- сверкнул зубами критянин, -- а я уже решил, что ты опасаешься, как бы трусливые алифоры не сбежали.

-- Я не сомневаюсь в твоей храбрости, -- без тени иронии сказал трибун.

-- Ну, смотри... Ладно, легат, я согласен. Окропим волны красненьким...

-- Хорошо, -- медленно произнес Лукулл, глядя Постумию прямо в глаза.

-- Все по местам! -- Скомандовал Дамагор, -- враг уже близко!

Навархи поспешили к своим кораблям. Легат придержал за локоть Постумия.

-- Гай, если ты погибнешь, я буду очень огорчен. Но если с тобой погибнут еще несколько римлян, мое огорчение станет несравнимо большим. Возьми с собой марианцев.

-- Благодарю тебя, Луций Лициний, -- ответил трибун, -- но им я доверяю не больше, чем критянам. Фактически, ты предлагаешь мне взойти на корабль Волка в одиночестве. Мне было бы гораздо спокойнее стоять плечом к плечу с испытанными в деле, надежными товарищами.

-- Не думаю, что все так плохо, -- возразил Лукулл, -- я разбираюсь в людях. Возьми с собой этого Севера и его бойцов.

-- Хочешь от них избавиться? -- спокойно спросил Постумий.

-- Ты прекрасно понимаешь, Гай, что это самоубийственная атака.

-- Еще бы не понимал...

-- Нас мало. Каждым из вас, прошедшим со мной этот тернистый путь, я дорожу. Неизвестно, как поведут себя союзники. Это наш первый бой. Мне придется раскидать легионеров по кораблям, чтобы они сплавили в монолит греков и египтян. Я распылю силы, Гай. Возьми марианцев.

-- Хорошо. Повинуюсь.

-- Да сохранит тебя Юпитер, Наилучший, Величайший! Знай, я не встречал в своей жизни более доблестного воина, чем ты.

Узнав, с кем ему предстоит идти в бой, Север увидел в том иронию судьбы. На Косе, едва выйдя от легата, когда тот объявил о своем решении задержать марианцев, Квинт не смог совладать с потоком эмоций, хлеставших через край.

-- Вы -- стадо упрямых баранов!

-- Ты слишком много говоришь, марианец, -- холодно ответил Постумий.

-- Я римлянин! Такой же, как и ты! Мы должны сражаться против общего врага, а не друг, против друга!

-- Вы, марианцы, все такие восторженные идиоты? Залили улицы Города кровью и при этом имеете наглость утверждать, что вы такие же римляне? Вы убили моего брата. Будь моя воля, я изрубил бы тебя на мелкие куски.

-- Что тебя останавливает? -- мрачно спросил Север, не став заниматься очередным сравнением, кто больше зарезал римских граждан.

-- Легат излишне великодушен.

-- Что тебя останавливает? -- повторил вопрос Квинт, -- ты можешь убить меня и доложить, что я пытался бежать.

-- Не провоцируй меня, марианец. Юпитер свидетель, у меня руки чешутся.

-- Я не убивал твоего брата.

-- Ты -- марианец.

Понятно. Дальнейшая дискуссия бессмысленна. Квинт был вынужден признать, что происходящее с трудом поддается осмыслению.

Почему, даже когда волею богов стираются границы государств, люди все равно стремятся поделиться на "наших" и "не наших"? Послушай, малыш, сказку про то, как поссорился дядя Гай с дядей Луцием, а несколько сот тысяч римлян зачем-то решили в этой ссоре принять деятельное участие.

Подобные мысли были в новинку для Севера. Он -- отпрыск не слишком богатого семейства. К нему не приставляли в учителя образованных рабов, а большую часть времени Квинт проводил в компании Стакира. Скиф, при всех его талантах, высокими материями не увлекался.

Во время службы в Испании Квинту попал руки видавший виды список жизнеописания Александра, в оригинале составленный, кажется, самим Птолемеем. В первую очередь юный трибун заинтересовался, конечно, описанием походов и битв, но было там еще кое-что. Что-то, заставившее задуматься.

Здесь, на Востоке, самым большим удивлением, даже потрясением, стало то, что он, римлянин, с детства обучившийся греческому языку, понимал всех. В городах Вифинии, в порту Фокеи, любой чужестранец, одетый необычно, говорил по-гречески. Это поистине всемирный язык. Благодаря ему деление на "наших" и "не наших" представало чем-то донельзя искусственным, какие бы народы не перемешались в восточном котле.

Отряд критян состоял из легких судов, но среди них имелось несколько триер, поскольку Ласфен пиратом был весьма могущественным и мог себе такое позволить. Триера, на которой Волк держал свой стяг, носила вполне естественное, можно даже сказать, банальное для критского корабля имя -- "Минотавр".

В схватке с киликийцами Север потерял пятерых товарищей. Учитывая Постумия, на борт "Минотавра" поднялись тринадцать римлян и фракиец.

Критяне, одни недоуменно, другие насмешливо, поглядывали на сулланца. Трибун, красовавшийся в начищенном до зеркального блеска "мускульном" панцире и аттическом шлеме с пышным гребнем из страусиных перьев, выглядел очень важным. Рядом с ним Квинт смотрелся ощипанной курицей -- доспехов у него не было, да и меча он лишился. Сунул какой-то доброхот в руки железку -- непривычный, слегка изогнутый серпом меч-копис. Да еще один из легионеров, здоровенный Тит Милон, по прозвищу Лапа, предложил Северу свою кольчугу.

-- А ты? -- спросил Квинт.

-- Да жмет она мне, -- добродушно ответил Тит, шириною плеч превосходивший Квинта чуть не вдвое, и потряс щитом, -- мне его хватит.

-- Чтоб тебя, Лапа, укрыть, надо пару щитов, -- покачал головой Барбат.

-- Нет уж, спасибо, Тит, -- отказался Север, -- я лучше так. Не хочется что-то в железе купаться. Кольчугу быстро не сбросить.

Двое легионеров при этих словах озабоченно переглянулись и принялись разоблачаться.

-- Прикидываешь, когда ловчее за борт сигануть, римлянин? -- поинтересовался Ласфен, которому помогали одеть льняной панцирь, -- если обосрался уже, прямо сейчас прыгай. Мне римского дерьма на палубе не надо. Тут мелко у берега, не потонешь.

-- Я не боюсь, -- сжал зубы Квинт, и добавил негромко, -- но я уже видел, с какой легкостью большой корабль топит судно поменьше.

-- Думаешь, утопнем? -- оскалился пират, -- не ссысь, у меня другие планы.

Ласфен повернулся к своим людям и произнес короткую вдохновляющую речь, единственным небранным словом в которой было -- "порвем".

Критяне взревели. Весла вспенили воду, бросив "Минотавра" вперед.

-- Держи, римлянин, -- Ласфен протянул Квинту небольшой круглый щит-пельту^[69], -- за какие хоть грехи тебя Лукулл голого воевать послал?

[69] Первоначально фракийский щит пельта имел форму полумесяца и вооружалась им легкая пехота, пельтасты. В эпоху эллинизма пельтой стали называть небольшой круглый щит фалангита, который не держали рукой, а вешали на ремне через шею, прикрывая левое плечо (обе руки у фалангита были заняты сариссой).

-- Спасибо, -- пробормотал Квинт, но на вопрос ничего не ответил.

Он отчаянно крутил головой, пытаясь понять, что происходит вокруг. Из-за мыса Лект показалась голова походной колонны понтийцев. Там уже заметили противника, и корабли начали разворачиваться в линию. Десять критских гемиолий и триер спешили на свидание с Неоптолемом, оторвавшись от остального флота, который спешно выбирал якоря.

На правом фланге союзников расположились египетские корабли. Они были громадны (за свою жизнь Квинт еще не видел крупнее) и неповоротливы, потому стремились выйти мористее, чтобы не толпиться у берега на мелководье. Квинт еще до боя насчитал на каждом борту по девяносто весел.

-- На верхнем трое сидит, на среднем и нижнем по двое, -- подсказал вездесущий Барбат, -- я узнавал. Септирема называется. Гептера по-гречески.

Гептер у наварха Тимофея было семь, и еще пять кораблей поменьше. Больше Птолемей Латир Лукуллу не дал, но зато ни у Неоптолема, ни у союзников кораблей крупнее не нашлось.

Эра гигантов уже прошла, но египтяне все еще строили их, хотя давно не вели морских войн. Тимофей ходил в море, когда Дамагор еще пачкал пеленки, но боевого опыта египетскому наварху недоставало. Разве что пиратов гонял, но для того гептеры, как раз, непригодны.

Север дивился, как ровно и слаженно двигались эти египетские гекатонхейры, сторукие великаны. Из чрева ближайшего корабля, который звался "Рогом Аписа", глухо доносилась монотонная песня гребцов, келевсма, сопровождаемая аккомпанементом деревянной колотушки, задающей темп гребли.

Критяне завыли нечто похожее, но подобной слаженностью работы похвастаться не могли. Они били по воде вкривь и вкось, часто цепляясь соседними веслами, плюясь и бранясь. Разбойные, что с них взять. Зато их песня звучала гораздо воинственнее. На выдохе, рывком бросая триеру вперед, пираты все громче и громче орали нечто нечленораздельное, но явно очень возбуждающее.

"Накручивают себя перед дракой", -- подумал Квинт.

Сам он не трясся, все же бой в жизни не первый и даже не двадцатый, но и невозмутимостью в полной мере похвастаться не мог. Вот если бы верхом на коне, во главе сотни-другой всадников... А тут качает так, что все мысли о том, как бы на ногах устоять. И хвататься-то не за что, даже бортов нет. Боевая палуба-катастрома, фактически -- навес над гребцами, ничем не огорожена. Так делали во времена войн греков с персами, когда гремела слава Фемистокла, да и позднее тоже. Удобнее в палубной схватке. Даже галерея гребцов ничем не защищена, все они на виду. Эллины не слишком полагались на метательное оружие. Вот египтяне -- другое дело. У них на палубе яблоку негде упасть от всевозможных машин, и борта высокие.

Неоптолем успел выстроить в линию около четверти своих кораблей, когда Ласфен до них добрался. У пиратов не было ни одной метательной машины, одни луки, а понтийцы могли похвастаться палинтонами, бившими каменными и свинцовыми ядрами, весом в четверть таланта^[70] на полторы сотни шагов. Такие снаряды успешно ломали борта, калечили гребцов. Вот только попасть в движущийся корабль в морском бою весьма непросто. В море скрученные волосяные канаты, упругость которых использовалась в машинах, быстро отсыревали, как не смазывай их маслом, натяжение их постоянно менялось, сбивая прицел.

[70] Около 6 килограммов.

Неоптолем явно счел десять суденышек, вышедших ему навстречу, легкой добычей. Понтийцы начали плеваться ядрами, только подойдя вплотную. Критяне, имевшие славу превосходных лучников, огрызнулись стрелами.

-- Наваливай! -- закричал Ласфен.

Пиратский вожак не имел опыта маневренного боя и не стал таранить вражескую пентеру. Пираты полагались исключительно на удаль и грубую силу.

На расстоянии вытянутой руки от Квинта прогудело каменное ядро, снеся голову одному из моряков. Еще одно рикошетировало от палубы, а в следующее мгновение кусок доски прилетел в затылок Барбату. Тессерарий упал.

-- Луций, живой? -- подскочил к нему Квинт.

Барбат сел на задницу, ошалело крутя башкой. В палубу рядом с ладонью Луция вонзилась стрела. Квинт беспомощно взглянул на свой маленький щит. Он чувствовал себя голым. Рядом лежала чья-то оторванная нога.

-- Берегись!

Квинт прикрылся щитом, в который через мгновение ударила здоровенная стрела, выпущенная из станкового стреломета-эвтитона. Длиной она была с хорошее копье, щит пробила насквозь, оцарапала предплечье и бок, каким-то чудом не превратив Севера в барана, насаженного на вертел. Удар был так силен, что трибуна отшвырнуло прочь, и он рухнул в длинный продольный проем посреди боевой палубы, разделявший ее надвое. Квинт ободрал плечо и едва не сломал шею. Крепко приложился затылком и едва не потерял сознание.

В глазах потемнело. Север помотал головой, совсем, как Барбат минутой ранее, встал на колени, ощупывая кости, не сломал ли чего. Голова отчаянно гудела, словно на нее надели бронзовый колокол и крепко приложили молотом. Луция спас шлем, а вот череп Квинта уцелел просто каким-то чудом.

-- Чего расселся, село-лопата! Давай наверх! -- прикрикнул на него один из гребцов.

И в этот момент "Минотавр" столкнулся с понтийской пентерой. Удар вышел не слишком сильным. Триера Ласфена врезалась во вражеский корабль правой "скулой" под весьма небольшим углом. Оба корабля протерлись друг о друга бортами, обдирая защитные канаты-гипозомы, протянутые снаружи^[71]. Понтийцы своевременно втащили весла, а пираты замешкались, и в результате пострадали сильнее. Затрещало ломаемое дерево, но звук этот почти сразу потонул в крике нескольких десятков глоток:

[71] Гипозомы не только служили дополнительной стяжкой бортов, но и выполняли роль причальных кранцев, дабы избежать повреждений при касании каменных пирсов.

-- Бей-убивай!

Критяне бросились на приступ. Одни запрыгивали на крышу галереи гребцов, другие набросили на борта пентеры сходни. Обе стороны заваливали друг друга дротиками.

Квинт осторожно выглянул из прохода и сразу отпрянул. На него, захлебываясь кровью, повалился пират. Из горла его торчала стрела. Квинт выбрался на палубу. На ней лежали трупы, корчились раненные, но сражение почти сразу переместилось на понтийскую пентеру. К ее противоположному борту подошла критская гемиолия и пираты с двух сторон вовсю теснили врагов. Те пятились, не ожидав от разбойных такой прыти.

Север отбросил пробитый щит и подхватил другой. Среди покойников теперь было что выбрать. Трибун без особого труда перепрыгнул на пентеру и, быстро протолкавшись в самое жаркое место, немедленно схватился с каким-то дюжим косматым варваром. Тот брызгал слюной, ярился, беспорядочно размахивая мечом. Квинт принял три удара на щит, а потом отточенным движением всадил клинок в живот детине. Тот рухнул на колени и Квинт оттолкнул его ногой. Боковым зрением увидел брызги крови справа, мечом и щитом поймал сразу два вражеских клинка, отбросил, сделал выпад, провалившийся в пустоту. Кто-то из напиравших сзади критян толкнул его в спину. Квинт растянулся на палубе. На меч тут же наступили, едва не раздавив трибуну пальцы. Север рванул клинок на себя, уронив понтийца. Встал на одно колено, проворно прикрывшись щитом от свистнувшего над головой меча. Справа кто-то верещал, как свинья на бойне. Квинт скосил глаза -- один из пиратов зажимал ладонью обрубок руки и визжал. Недолго, его быстро успокоили ударом в шею.

-- Командир! -- прогремел над ухом бас Лапы.

Квинт извернулся и успел увидеть возле своей шеи чужой клинок, остановленный мечом Тита Милона. Через мгновение легионер сбил варвара с ног кромкой щита.

-- Спасибо!

Квинт вскочил на ноги и сцепился с очередным эпибатом^[72], разделав его скупыми уверенными движениями. Трибун дрался молча, однако никто вокруг подобной сдержанностью себя не утруждал.

[72] Эпибат -- морской пехотинец.

-- А-а! Сдохни, сука, весло тебе в жопу!

-- Это римляне! Навались, навались на римских говноедов, ребята!

-- Futue te ipsum, fellator!

Быстро очистив палубу от эпибатов, римляне и критяне схватились с гребцами. Те, вооруженные лишь кинжалами и короткими мечами, не имели щитов и доспехов. Они не представляли серьезной опасности, и бой превратился в бойню. Кое-кому удалось прыгнуть за борт, но большинство гребцов оказались запертыми в тесном внутреннем пространстве корабля.

-- Наша! -- раздался крик Ласфена.

Пираты восторженно завыли. Сопротивление понтийцев было подавлено. Критяне добивали раненых врагов. Квинт вытер лицо рукавом, не выпуская меча и огляделся.

-- Командир! Живой! -- радовался Луций.

-- Вроде того. Что дальше?

-- Еще не все! Вон, еще народ на праздник поспешает! -- тессерарий указал окровавленным мечом на пару приближающихся пентер.

Корабли Неоптолема стягивались в центр, где наделал шороху Ласфен. Как и рассчитывал Дамагор.

Понтийцы не пытались таранить корабли критян, это было бесполезно, те крепко прицепились к своим жертвам, не утопить. Вместо этого пентеры, одна за другой, подходили к ним вплотную, высаживая абордажные команды. В центре понтийского строя начал формироваться огромный плот.

Квинт снова с головой окунулся в драку. Он двигался словно заводной механизм, которыми славятся сиракузские и александрийские механики. Однообразными движениями колол поверх щита, бил его нижней кромкой врага по коленям. Теперь Север защищался не маленькой пельтой, а длинной и довольно широкой овальной фиреей, за которой можно было надежно укрыться, как и за большими легионерскими щитами. По правую руку от трибуна бился Лапа, а по левую -- Барбат. Щит к щиту рядом с ними встали остальные их товарищи. Горстка римлян стала фундаментом, на который опирались критяне. Понтийцы ярились, но уронить стену не могли.

Потянуло дымом, запахло серой. Квинт не видел, что и где горит, перед ним мелькали перекошенные рожи вражеских воинов и он, не в силах оторвать от них глаз, понятия не имел, что происходило вокруг. Отовсюду доносился многоголосый рев, в котором тонули все прочие звуки.

А между тем происходило следующее. Корабли Неоптолема вытянулись в клин, его острием стала устроенная Ласфеном свалка. Дамагор и Тимофей воспользовались этим и корабли союзников, изгибаясь дугой, поспешили заключить понтийского наварха в объятья, из которых он не мог вырваться.

На левом крыле триеры Дамагора уже пустили таранами на дно несколько вражеских кораблей. Одни погружались лениво, не спеша отдаваться во власть Посейдона, другие тонули так быстро, что гребцы не успевали выбраться наружу. Кое-какого успеха достигли и понтийцы: одна из дамагоровых триер перевернулась от удара, не оставив гребцам ни единого шанса. Из воды торчали кормовые завитки. Повсюду плавали обломки.

Десятки, сотни моряков оказались в воде. Некоторые даже здесь зачем-то продолжали воевать, топили друг друга, вцеплялись в глотки, но большинство плыло к близкому берегу.

Родосцы вертелись на мелководье, всаживая шестилоктевые бронзовые бивни в борта менее поворотливых пентер. Воткнувшись в жертву, они немедленно торопились сдать назад, поскольку иначе таран закрывал пробоину и вражеский корабль оставался на плаву.

Голые гребцы обливались потом, ворочая тяжелые весла.

-- И-и-р-р-а-а-з!

Сейчас уже не до песен, помогающих в работе. В чреве каждого судна с остервенением рычал многорукий зверь. Сотни людей слились в одно существо. Ни одно весло не шло криво, не отставало от других. Ныне никто не способен сравниться в выучке с родосскими гребцами. На их широких спинах бугрятся могучие мышцы, а руки напоминают перевитые канаты.

-- И-и-р-р-а-а-з!

Удар! Все валятся на спину, а келевст сразу же командует:

-- Назад! Назад ленивые олухи! Если жизнь вам дорога! Назад, ребята!

Грести в противоположном направлении неудобно, но гребцы, спешно восстановив порядок в своих рядах, костеря семиэтажной бранью келевста, понтийцев и даже богов, грудью наваливаются на рукояти весел.

-- Пошла!

Двум родосским кораблям понтийцы не дали удрать, вцепившись в них баграми и "кошками", и теперь охотникам, пойманным добычей, приходилось туго. Эпибаты Неоптолема отдавали предпочтение палубной схватке.

Наварх Митридата противника встретить не ожидал, и потому некоторые средства для быстрого и эффективного смертоубийства пустить в дело не смог. А родосцы загодя подготовились. Каждая вторая их триера была снабжена "корзинами Павсистрата" -- изобретением знаменитого соотечественника островитян, который успешно применил его более ста лет назад в битве при Панорме. Выглядело оно чрезвычайно просто: на длинных шестах, удерживаемых канатами, далеко в сторону от корабля выносилась железная корзина, заполненная всяким горючим припасом. Подойдя к вражескому судну, но не соприкасаясь с ним вплотную, дабы избежать абордажа, родосцы с помощью системы веревок переворачивали корзину и жуткое варево растекалось по палубе жертвы.

Понтийские кормчие в ужасе спешили увернуться от дымящихся корзин, но в результате лишь все больше расстраивали свои ряды. Несколько пентер столкнулись со своими же, другие неуклюже разворачиваясь, подставили борта под тараны родосцев.

На правом фланге союзников происходило нечто, еще более интересное. Там разместились египетские гиганты. Они избегали ближнего боя, предпочитая расстреливать противника издали. От метательных машин к кораблям Неоптолема тянулись дымные арки. Жидкий огонь, до поры заключенный в глиняных шарах, торопился добраться до просмоленных сосновых и кипарисовых бортов пентер, предвкушая знатное пиршество. Множество снарядов сгинуло в волнах, но некоторые достигли цели, взметнув яркие языки пламени. Несколько человек, превратившись в живые факелы, прыгали в воду, некоторые катались по палубе, пытаясь сбить пламя. Они корчились в муках, и страшно кричали, но немногих еще можно было спасти.

Моряки отчаянно боролись с огнем, забивая его мокрыми кожами и песком, но потушить жуткое варево, рецептура которого подбиралась веками, весьма непросто. Обычное "каменное масло", нафта, как прозвали его персы, довольно текуче^[73] и сгорает быстро. Дабы повысить липкость смеси, придать ей способность гореть как можно дольше и сопротивляться тушению, нафту вываривали вместе с сирийским асфальтом и серой. Некоторые умельцы добавляли канифоль, скипидар, а так же "секретные" ингредиенты, вроде различных природных солей^[74], добываемых на Синайском полуострове и в Верхнем Египте.

[73] Это касается легкой ближневосточной нефти.

[74] Нитрат натрия (чилийская селитра) широко применялся египтянами с древнейших времен в самых различных целях. На Синае добывается и нитрат калия. Некоторые египтологи, например, А. Лукас, считают, что египетское слово ntry обозначает не селитру, а соду.

На флангах разгорались пожары, а в центре возникла давка. К Ласфену подошли все его силы, втянулось еще несколько кораблей Неоптолема.

У Квинта уже онемела левая рука, держащая щит, а на правой алела длинная рана. Прежде он сражался в сомкнутом пешем строю всего два или три раза, но от легионеров не отставал.

Напор понтийцев слабел и Север подумал, что самое время перейти в наступление. Не прозевал сей момент и Постумий.

-- Вперед!

Кольнуть мечом сверху вниз, толкнуть щитом, ударить его нижней кромкой по чужому гоплону или фирее, по коленям, шагнуть и снова сделать выпад. Рубить неудобно и даже опасно, лучше колоть.

Коротким приставным шагом легионеры двинулись вперед.

К сожалению, бой на палубе -- это не в чистом поле стенка на стенку сходиться. Строй легионеров довольно быстро разорвался, но понтийцев это уже не спасло. Римляне соединились с Ласфеном, которого противник несколько минут назад сумел от них отрезать. С вождем критян оставалось еще человек десять, но подкрепление уже перебиралось по плавучему "острову" с самых дальних пристыковавшихся триер и гемиолий.

А понтийцы на захваченную пентеру больше не прибывали. Критяне атаковали их уже со всех сторон. Пиратам на их небольших суденышках в такой тесноте маневрировать было проще, и они смогли пролезть буквально во все щели.

Волк подмоги ждать не стал. Он подхватил сходни, лежавшие у борта, и перебросил импровизированный мост на соседний корабль. На том тоже почти не осталось людей, лишь на корме еще рубились с пиратами несколько эпибатов и гребцов.

Критяне с восторженным ревом бросились на помощь своим. Квинт тоже двумя прыжками пронесся по неустойчиво лежащим сходням.

-- Твою....

Вскрик за спиной оборвался. Раздался треск, а потом двойной всплеск. Квинт обернулся. Только что за ним бежал Постумий, но теперь его не было. Как и сходен. Критяне, не успевшие перейти по "мосту" орали что-то неразборчивое.

Север не раздумывал ни секунды. Из всех римлян только он не имел доспехов. Отшвырнув щит, выпустив из рук меч, Квинт одним прыжком перемахнул через борт, больно ударившись голенью об одно из весел.

Вода сомкнулась над головой. Рану на руке обожгло резкой болью. Квинт даже не поморщился, немедленно рванулся к поверхности и, вынырнув, почти сразу увидел на расстоянии вытянутой руки Постумия. Тому повезло, он упал на пару весел и скатился по ним в воду. Отбил себе бока, но погасил скорость падения, благодаря чему не пошел камнем на дно. Однако панцирь и шлем не способствовали плавучести и трибун уже захлебывался, неуклюже барахтаясь. Он пытался схватиться за торчащие из чрева пентеры весла, но те разошлись в стороны и трибун не мог дотянуться. Пальцы соскальзывали. Вокруг расплывалось красно-бурое пятно.

Север сгреб Постумия за шиворот, притянул к себе. Сразу понял, что долго на поверхности с таким грузом не удержаться. Квинт очень устал, а Постумий, и без того довольно тяжелый, еще и вырывался, плохо соображая, кто и зачем его схватил. Из груди сулланца, чуть пониже правой ключицы, торчала стрела, пробившая панцирь.

-- Командир! -- крикнули сверху.

Север запрокинул голову. Через борт перевесился Барбат с канатом в руках.

-- Держи!

Квинт судорожно вцепился в брошенный Луцием конец. Легионеры начали их вытягивать. И в этот момент плавучий "остров" из кораблей, напомнил, что представляет собой не твердь земную, а довольно шаткую конструкцию.

В пентеру, на которую перебирались пираты и римляне, что-то врезалось. В противоположный борт. Он удара ее повело, и пространство между кораблями из которого выбирались Север с Постумием, начало схлопываться под треск еще не доломанных весел.

-- Быстрее! -- крикнул Барбат.

Лапа заревел медведем, поднатужился, покраснев, как вареный рак. Квинт перевалился через борт, а Постумий заорал -- его вытащить не успели и ноги ему все-таки прищемило.

-- Отталкивай! -- Квинт подхватил валявшийся на палубе багор.

Напротив замаячило несколько вражеских эпибатов. На расстоянии ладони от лица Севера просвистел дротик, вонзившийся в горло одному из стоявших позади легионеров. Солдат захрипел и повалился на палубу.

Один из пиратов, вооруженный топором и обломком копья перепрыгнул через оба борта и схватился с эпибатами. За ним последовали еще трое критян и пара легионеров. Квинт и Лапа, наконец, смогли освободить Постумия и втащили его на палубу.

На ноги трибуна нельзя было смотреть без содрогания. Одна сильно придавлена. Другая... Здесь дела обстояли гораздо хуже. Вывих и открытый перелом голени. Из кровавой раны торчали обломки костей.

Квинт отпорол край своей туники. В спешке полоса вышла слишком тонкой.

-- Зараза...

-- Держи, -- Барбат сунул в руку какую-то веревку в палец толщиной.

Вдвоем они перетянули трибуну бедро, торопясь остановить кровь.

-- Луций, Тит, доски какие-нибудь, надо зажать в лубки! Быстрее!

Постумий, бледный, как смерть, судорожно сгреб тунику на груди Квинта, притянул к себе.

-- Кто... Кто побеждает?

Квинт поднял голову, огляделся, протер слезящиеся от дыма глаза. Ничего не видно. Ужасно болела голова, а в ушах стоял звон. Крики, лязг железа доносились откуда-то из-за края Ойкумены. Рядом громко стонал раненый воин. Непонятно, свой или чужак. Он стоял на коленях, обнимая голову перепачканными кровью ладонями, и раскачивался.

-- Мамочка... Мамочка... -- шептал безусый парень, совсем еще мальчик, зажимая рану на животе.

Он сидел чуть поодаль, привалившись к борту, по щекам его градом катились слезы.

Какой-то здоровяк ползал на карачках, не замечая ничего вокруг. Он что-то искал, прижимая правую руку к груди. Нашел. Отсеченную кисть. Сел на задницу, и начал приставлять находку к обрубку, что-то приговаривая еле слышно.

Безусый парень бормотал все тише. Он встретился с глазами с Квинтом и вцепился в него взглядом, как утопающий в соломинку. Север отвернулся. Барбат и Лапа деловито приматывали ногу Постумия к какой-то доске и обломанному древку копья. У сулланца стучали зубы. Где-то вдалеке что-то громыхнуло, затрещало, Раздались крики ужаса, в одну нить сплетенные с торжествующими.

Римляне сидели почти на самой корме, возле брошенного педалиона и распахнутого люка, ведущего в чрево триеры, в галерею гребцов. Оттуда доносились глухие удары, сдавленные хрипы. Потом они прекратились. На палубу вылез какой-то полуголый человек. Некоторое время он тупо таращился на Квинта, на остальных римлян. Потом встал, подошел, шатаясь, и молча сел рядом. Луций и Квинт долго смотрели на него, не говоря ни слова, затем Барбат отвернулся к Постумию, а Север отвлекся на какое-то движение на носу пентеры. К ним шли двое, спотыкаясь на каждом шагу. По виду -- греки из числа царских эпибатов. С мечами в руках. Квинт, не отрывая от них взгляда, пошарил вокруг рукой, но не нашел никакого оружия. Почему-то он даже не испугался. Сердце и так давно уже хотело выпрыгнуть из груди. Не отличить страх от возбуждения. Мысли текли медленно и тягуче, словно мед.

Эпибаты остановились в десяти шагах. Лапа и Барбат даже не повернули голов в их сторону, продолжая перевязывать трибуна. Греки некоторое время смотрели на римлян, потом один ругнулся и полез на соседний корабль. Уже перекинув ногу через борт, вдруг замер. А через мгновение отшатнулся, попятился, упал, вскочил и побежал прочь, туда, откуда пришел. Его оторопевший товарищ захромал следом.

Что они там увидели?

Порыв ветра бросил в лицо сизое облако дыма. Север и Лапа закашлялись. Постумий захрипел, дернулся и взвыл.

-- Тише, тише... -- удержал его за плечи Барбат.

-- Кто... побеждает?

Побеждали союзники. Отряд Тимофея ударил во фланг и тыл понтийцев. Среди кораблей Неоптолема преобладали пентеры, но было и несколько кораблей поменьше. Они шли в хвосте колонны и потому составили вторую линию. Громадины Тимофея вломились в их строй, как быки в стадо баранов. Четыреста двадцать гребцов "Птолемаиды", самой большой из египетских гептер, разогнали ее так, что она буквально разрубила одну из удирающих с "поля" понтийских триер. Египтяне, традиционно сильные в искусстве лучников, ливнем стрел сметали в вражеских палуб все живое.

Флагман Неоптолема располагался на правом крыле, сражаясь против родосцев. Люди Дамагора хорошо знали, как выглядит "Бромий"^[75] -- его нос украшала позолоченная искусно вырезанная статуя Диониса. Бог грозно хмурил брови и указывал на врага тирсом, перевитым плющом. То есть, так было до сражения. Теперь от руки остался обломок, а прекрасное лицо изувечили вражеские стрелы. "Бромий" получил два таранных удара и лег на дно. На месте его гибели было неглубоко, и носовая часть корабля с удивленным обезображенным богом торчала из воды. Команда большей частью выбралась на берег, а сам наварх спасся на небольшом десятивесельном посыльном судне.

[75] Бромий (греч.) -- 'шумный'. Эпитет бога Диониса, с которым отождествлялся Митридат.

Неоптолем почти сразу утратил руководство боем и даже не мог скомандовать отход, дабы спасти остатки флота, но понтийцам приказ командующего и не потребовался. Они не блистали стойкостью и при первых же признаках разгрома обратились в бегство. Вернее попытались это сделать. Удалось выбраться из корабельной свалки далеко не всем.

Лукулл торжествовал. Увлеченно добивая понтийцев, мало кто из союзников заметил на горизонте пару парусов. Великая победа! Стоит ли в такой момент отвлекаться на всякую мелочь? Могучий флот Митридата прекратил свое существование. Мыс Лект стал его могилой, положив конец владычеству Диониса на море. Не морской, вообще-то, бог, зря в чужую стихию полез...

-- ...здесь, похоже, все, -- мрачно бросил Эвдор, из-под ладони рассматривая затянутый черным дымом северный горизонт, -- бьюсь об заклад, сват нашего Уголька откинул копыта.

-- Не понятно, -- буркнул Идай, -- не видно ничего.

-- Ну почему же. Смотри, драпают в нашу сторону, значит победил Лукулл. Уходим. Прокричите Аристиду, у меня чего-то в горле пересохло.

-- Куда уходим? -- спросил Менесфей.

-- К Тенеду. Там условлена встреча с Эргином. Теперь Единоборец воистину остался один на один с Лукуллом. Погладим, примет ли внезапно-осторожный наш полемарх сражение.

-- Собираешься поучаствовать? -- поинтересовался Идай.

-- Вот это вряд ли. Думаю, и вы не слишком жаждете подвигов.

-- Чего тогда предупреждать Эргина?

-- Так будет полезнее для нашего с вами благополучного дальнейшего существования. Ну, хватит языком чесать. По местам!

13

Во флоте Эргина царили разброд и шатание. Эвдор, который всегда появлялся столь же неожиданно, как и исчезал, своими новостями поверг пиратов в уныние. Гераклеон рвал волосы на голове и требовал возмездия. С налитым кровью изуродованным лицом, брызгающий слюной, он напоминал ожившего мертвеца. Эргин помалкивал, а Драконтей глушил вино кувшинами, и казалось, поплевывал на всё и вся.

Киликийцы стояли у острова Тенед, немного южнее Лекта. Мономах не успел на соединение с Неоптолемом. На сутки опоздал.

Вслед за Эвдором появились остатки разбитого понтийского флота и, глядя на них, многие пираты крепко призадумались о том, что уже скоро осенние шторма, в море в это время ходят только самоубийцы и пора бы по домам. И так, мол, Эвпатору неслабо помогли, пора и честь знать. Пусть сначала за уже содеянное заплатит. Только один Гераклеон рвался в бой и, срывая голос, поносил "братьев" последними словами.

Пока судили да рядили, проторчали у Тенеда еще день, а на утро обнаружилось отсутствие Змеиного, отплывшего ночью в неизвестном направлении с шестнадцатью кораблями, причем некоторые из них прежде числились шакалами Мономаха. Вместе с Полиадом бесследно исчез и Мышелов. Начались метания. Гераклеон бесновался, убеждая немедленно выступать. Эргин не говорил ни да, ни нет, однако объявил, что дезертиров отправит искупаться с камнем на шее. Бездарно прошел еще один день. Миновала ночь и выяснилось, что на угрозу Мономаха наплевало еще пяток пиратов. Флот таял на глазах.

Уголек ждать больше не стал и, взяв пятнадцать гемиолий с парой триер, отправился к Геллеспонту, посмотреть, что там и как. Тенед еще не успел скрыться за горизонтом, когда киликийцы повстречали Дамагора. Родосский наварх по приказу Лукулла тоже проводил разведку, вылавливая недобитых понтийцев. С ним было двадцать триер.

Дамагор недолго раздумывал и с ходу атаковал. Пираты Мономаха наблюдали сражение с высоких утесов острова, оно оказалось столь быстротечным, что на помощь Угольку никто выйти не успел, хотя было видно, что родоссцев не слишком много.

Дамагор пленных не брал, у киликийцев спаслась одна триера и одна гемиолия, остальные отправились на дно. На триере улизнул Гераклеон -- старый лис оказался слишком хитер и проворен, чтобы дать поймать себя за хвост. Родоссцы, не догнав его, ушли. На остров Дамагор соваться не рискнул.

Сразу после боя Мономах отдал приказ о выступлении. Но не в погоню за Дамагором, а в прямо противоположную сторону. Под вечер следующего дня к Тенеду нагрянул весь флот Лукулла, но мышка улизнула. Так Эргину и не довелось встретиться в бою с ненавистным Волком.

Лукулл не слишком расстроился, поняв, что более ему опасаться киликийцев не следует. На Родос отправилось посыльное судно, везя весть о двух победах.

Теперь, когда Луций Лициний превратился во властителя морей, предстояло сделать то, ради чего и затевалась вся эта сложная авантюра с добыванием флота -- с моря поддержать легионы Суллы. Лукулл отправился к берегам Фессалии. Вот только оказать помощь своему императору в разгроме Архелая ему не довелось.

В конце зимы, когда Архелай решил оставить обреченные Афины, ему легко удалось убедить себя и своего царя, что это никоим образом не бегство, а лишь тактический маневр. Даже сдав Пирей, вернее, большую его часть, стратег еще какое-то время держал свои корабли в гавани Мунихия^[76], не признавая за собой поражения. Он сохранил все свои транспортные корабли и значительную часть армии, переправив ее в Беотию и далее, в Фессалию. Сулла, справедливо посчитав, что в разоренной Аттике его ждет голод, двинулся следом.

[76] Мунихий -- военный порт Афин, район Пирея.

В Фессалии Архелай получил свежие подкрепления, приведенные Таксилом и фракийцем Дромихетом. Это новое войско поставило в затруднительное положение стоявший неподалеку от города Фарсал легион Луция Гортензия. Гортензий поспешил убраться на юг, на соединение с Суллой, но вскоре обнаружил, что Фермопилы, единственный удобный проход в Беотию, перекрыт понтийцами.

Легата спасла помощь местных жителей, показавших ему обходную тропу через горы, ту самую, что когда-то помогла персидскому царю Ксерксу окружить в Фермопилах храбрых спартанцев и их немногочисленных союзников. Соединившиеся армии римлян Архелай постоянно провоцировал на сражение, но Сулла до середины весны избегал столкновений, полагая момент неблагоприятным. Противники кружили один вокруг другого, выбирая удобную позицию. Нельзя было с уверенностью утверждать, кто из них бежит, а кто догоняет.

Архелай остановился возле города Херонея. Сулла решил, что лучше места для битвы не найти и обосновался на большом холме неподалеку.

Двести пятьдесят лет назад македонский царь Филипп похоронил здесь эллинскую свободу. Архелай произнес перед местными эллинами пафосную речь о подвигах ушедших поколений и призвал потомков не посрамить памяти предков, которые до последней капли крови бились на этом самом месте с захватчиками-македонянами. Всякий эллин обязан поддержать борьбу Митридата-Диониса против римлян, ибо царь сражается за всеобщую свободу.

Греки Архелаю почему-то не поверили. Двое граждан Херонеи пришли к Сулле и вызвались помочь римлянам, провести их в тыл митридатову стратегу. Обходной маневр проконсул поручил совершить трибуну Эрицию. Легионы построились для сражения. Сулла возглавил правый фланг, левый доверил легату Луцию Мурене.

Сражение начал отряд Эриция. Его неожиданное появление повергло понтийцев в смятение. Бегущие расстроили ряды готовящейся к бою фаланги. Воспользовавшись этим, Сулла атаковал. Основные силы Архелая оказались зажатыми в тиски, но стратега это не смутило. Его войско значительно превосходило сулланское числом.

Таксил, стоявший против трех легионов Мурены, попытался нанести фланговый удар, замеченный Гортензием, легион которого был в строю самым крайним. Легат попытался перехватить противника, но две тысячи понтийских всадников оказались сильнее и смогли оттеснить римлян к склонам горы, отрезав от основных сил.

Сулла в это время находился на возвышении, обозревая ход битвы. Увидев опасность, он взял мобильный резерв и ринулся на выручку, оставив вместо себя командовать Луция Базилла. Окружение римлян Таксилу не удалось, однако положение левого фланга все еще оставалось весьма непростым. Некоторое время Сулла колебался, не зная, где его присутствие нужнее, но все же решил вернуться на правый фланг своего войска.

Это и решило дело. Понтийцы на этом крыле уже выдохлись, а римляне устояли. Появление резерва придало им новые силы. Понтийцы побежали. Вскоре и Мурена перешел в наступление.

Понеся огромные потери, Архелай отступил на север. Таксила царь и вовсе отозвал в Азию, где тому вскоре пришлось вновь испить горькую чашу поражения, на этот раз наполненную Фимбрией. Сулла, отпраздновав победу, двинулся в Македонию, где, как раз в это время, появились легионы Флакка. Однако, почти достигнув марианцев, полководец был вынужден повернуть назад. Ситуация резко изменилась: в тылу римлян высадились внушительные подкрепления от Митридата, ведомые стратегом Дорилаем.

Флакк, от близости Суллы не выползавший из отхожего места, воспрял духом и двинулся к Боспору.

Дорилай получил от царя полномочия действовать самостоятельно. Он рвался в бой, не слушая ничьих предостережений, однако, после неудачного для понтийцев столкновения передовых отрядов у местечка Тилфоссия, пыл его несколько поостыл. Он согласился подчиниться главнокомандующему, и принял стратегию затягивания войны, которую продвигал Архелай.

А Сулле медлить было нельзя. Ресурсы его стремительно иссякали, поэтому он решился на новую битву в неблагоприятных условиях.

В последние дни лета обе армии вернулись в Беотию, и сошлись у города Орхомен, на равнине, где Сулла ничего не мог противопоставить понтийской тяжелой коннице. Нужно было во что бы то ни стало измыслить способ лишить Архелая преимущества, и проконсул приказал солдатам копать глубокие оборонительные рвы, в шесть локтей шириной. Архелай, поняв замысел римлян, немедленно атаковал.

Конная лава смела работавших солдат и когорты побежали. В отчаянии Сулла схватил Орла и бросился вперед. Взывая к совести римлян, он остановил панику. Спешно подошедшие на помощь свежие силы помогли отбросить врага.

Римляне снова принялись рыть канавы, а понтийцы опять попытались помешать этому. Во второй атаке погиб пасынок Архелая, молодой Диоген. Сражение остановила ночь.

На следующий день все повторилось: римляне вели земляные работы, понтийцы пытались их сорвать. Эта, третья атака Архелая, оказалась последней. Понтийцы выдохлись и римляне, контратакуя и наседая им на пятки, ворвались во вражеский лагерь. Здесь опять, как и при штурме Рима, отличился легат Луций Базилл.

Началось избиение понтийцев, они пытались спастись на болотах. Многие утонули. Сам Архелай просидел посреди топей несколько дней и чудом улизнул от римлян.

Войска Митридата в Греции были полностью рассеяны. Некоторое время Сулла оставался в Беотии, занимаясь местными делами, награждая союзные полисы и жестоко карая отступников. К последним относились Фивы, которые предали проконсула и приняли сторону Митридата, едва в Греции высадилось войско Дорилая. Луций Корнелий наказал фиванцев. Передал половину принадлежащих им земель храму Аполлона Дельфийского, окончательно низведя некогда могущественный полис до состояния ничтожного провинциального городишки.

Два легиона под командованием Гальбы и Базилла, Сулла отослал в Фессалию, на зимние квартиры. Сам он также собирался уйти на север, уже не опасаясь возрождения антиримских настроений южнее Теплых Ворот^[77]. Оставаться здесь было нельзя. За летнюю кампанию, фуражиры обеих армий выгребли местные амбары подчистую. Задерживал Суллу Архелай, но уже не как грозный противник. Император хотел соблюсти одну небольшую формальность и понтийский полководец не обманул его ожиданий.

[77] Теплые Ворота -- Фермопильский проход.

Всадник спешился у претория, не глядя кинул поводья одному из часовых и отдал честь вышедшему навстречу трибуну.

-- Они приближаются!

-- Чего ты орешь? -- поморщился трибун, однако кивнул и скрылся внутри огромной палатки.

Вскоре он вернулся вместе с немолодым человеком, облаченным в дорогие доспехи и застегивающим на плечах пурпурный полудамент^[78].

[78] Полудамент -- плащ полководца (лат. poludamentum).

Черты лица Суллы бросались в глаза своей чистопородной "правильностью": прямой нос, тяжелый волевой подбородок, суровая складка меж бровей. Истинный римлянин. И сейчас, и прежде, Луций Корнелий имел оглушительный успех в женском обществе. Однако в последние годы любовь к нему прекрасного пола объяснялась вовсе не внешностью, а, скорее, высочайшим положением в обществе и ледяным обаянием, развитым в молодые годы, когда Сулла якшался с актерами и мимами.

Былая внешняя привлекательность Суллы с годами поблекла. Голубые глаза уже не казались пронзительными, их больше не сравнивали с бездонными озерами. Кожа, когда-то равномерно бледная, на пятом десятке покрылась уродующими красноватыми пятнами. Светло-рыжая шевелюра изрядно поредела с возрастом, хотя богам было угодно и в старости избавить Луция Корнелия даже от намеков на лысину.

Сулле подвели коня, один из подбежавших солдат, присел на колено, послушно подставив спину. Усевшись верхом, пятидесятидвухлетний полководец принял из рук трибуна позолоченный шлем, украшенный пышным султаном из крашенных в алый цвет страусиных перьев.

У претория собрались легаты и множество солдат. Сулла огляделся по сторонам, словно ища кого-то, и обратился к трибуну:

-- Клавдий, быстро позови Марка.

-- Уже послал за ним.

-- Хорошо. Мурена, ты здесь?

-- Здесь, мой император.

-- Ты готов?

-- Так точно, первая когорта Счастливого построена у Преторианских ворот.

-- Не слишком ли мало? -- поинтересовался легат Гортензий.

-- Сколько их? -- спросил Сулла у вестника.

-- Тысяча.

-- Вот видишь, Луций, все как он и обещал. Оттого, что мы выйдем навстречу меньшим числом, его унижение меньше не станет. Нам ли бояться этого болотного сидельца? После Орхомена-то.

Подошел, вернее, подбежал квестор, ему так же подвели коня.

-- Марк, ты заставляешь себя ждать.

-- Не повторится, -- квестор покраснел, как мальчишка, хотя таковым давно не был.

Собравшиеся у претория легионеры возбужденно загомонили: из лагерного святилища торжественно вынесли Орла Первого Счастливого легиона^[79], наиболее боеспособного из войск Суллы. Командир легиона, Луций Лициний Мурена, лично принял обвитое красными лентами древко из рук знаменосца-аквилифера, пока тот садился верхом, и поднял Орла над головой высоко, как только мог. По рядам легионеров прокатилась волна восторженного рева:

[79] Во времена Суллы легионы еще не получили постоянные номера (этот порядок завел Цезарь) и могли в каждой военной кампании именоваться по-новому.

-- Император! Император!

Сулла пустил коня шагом, свита последовала за своим полководцем, а вокруг, во все стороны, растекалась многоголосая река солдатского ликования.

-- Красиво, словно на триумф собрались, -- заметил Сулла, из-под приложенной козырьком ладони рассматривая приближающуюся голову колонны понтийских всадников.

-- Ты ожидал, что они будут все в болотной тине, Корнелий? -- поинтересовался Мурена.

Гортензий хохотнул.

Пышная кавалькада была расцвечена золочеными знаменами Эвпатора. Всадники едва помещались по восемь в ряд на узкой дороге, что вела из Фив в захолустный Делий, известный прежде лишь древним святилищем Аполлона. Они приближались неспешной рысью. Позади отряда из двадцати телохранителей, на высоком сером жеребце ехал человек в черненом, украшенном золотой чеканкой мускульном панцире и таких же поножах. На голове его красовался белоснежным волосяным гребнем аттический шлем старого образца, из тех, что активно использовались лет двести назад. Телохранители имели шлемы попроще, беотийские с довольно широкими, как у шляпы, полями, согнутыми в складки, и конскими хвостами на макушке. Доспехи их так же не отличались роскошью, но и не бросались в глаза бедностью, ибо свита полководца должна производить впечатление в любой ситуации, даже когда она сопровождает его, неоднократно битого, на встречу с победоносным противником.

Сулла, глаза которого с возрастом приобрели дальнозоркость, в ущерб ближнему зрению, еще издали смог разглядеть лицо своего врага, мелькающее за спинами телохранителей, и по его выражению заранее пытался предугадать мысли и намерения Архелая.

Митридатов стратег, главнокомандующий всеми царскими силами в Греции изо всех сил старался выглядеть спокойным, как скала, но взгляд его, скользящий по стройным шеренгам легионеров, выдавал немалое внутреннее напряжение.

Процессия остановилась примерно в полустадии от римлян. Архелай выехал вперед и замер. Сулла так же не двигался. Вот он-то, как раз, производил впечатление несокрушимого утеса.

Выждав немного (преисполненным значимости не следует спешить, ни в какой ситуации), Архелай пустил коня шагом. Шестеро телохранителей последовали за полководцем.

Сулла тоже двинулся вперед, сопровождаемый пешими ликторами. Ликторов двенадцать -- число, полагающееся консулу, каковым Сулла не являлся. Сие, однако, никоим образом не смущало ни самого любимца легионов, ни его солдат, ибо все они уже давно именовали своего полководца императором и единственным легитимным властителем Рима, призванным самой судьбой очистить Город от захватившей его банды узурпаторов.

Архелай, не отрываясь, чуть исподлобья, смотрел прямо в глаза Сулле. Римлянин высоко вздернул массивный подбородок, взирая на стратега, как бы свысока. Они остановили коней на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Оба не произнесли ни слова. Солдаты, на каждой из сторон, затаили дыхание, погрузив весь мир в мертвую тишину, в которой даже негромкое фырканье коней никто не замечал.

Архелай не выдержал борьбу взглядов и вновь скосил глаза на строй легионеров позади Суллы. Губы римлянина тронула еле заметная улыбка.

-- Радуйся, могучий Сулла, -- наконец нарушил молчание стратег.

-- И ты радуйся, храбрый Архелай, -- по-гречески ответил на приветствие Луций Корнелий.

-- Я рад, что слова моего посланника достигли твоих ушей.

-- Признаться, я был немало удивлен, что столь ожидаемое мною предложение, доставил от тебя не воин твоей свиты, а какой-то купец. Неужели и ты поверил в россказни о том, что Сулла в гневе казнит послов? Это все неправда и домыслы досужих людей.

-- Приятно слышать, -- процедил Архелай.

Сулла вновь замолчал, с улыбкой продолжая жечь стратега взглядом. Архелай непроизвольно дернул щекой.

-- Не кажется ли тебе, Сулла, что эта война несколько затянулась?

-- Не кажется. Я сражаюсь в Греции всего год. Бывали войны и подольше, -- насмешливо ответил римлянин.

-- Сгорели цветущие города, пролились реки крови твоих и моих воинов. Не стоит ли нам уже прекратить бессмысленную бойню?

-- Разве она бессмысленна? Я полагаю, она преисполнена глубочайшего смысла и является справедливым актом возмездия за все бесчинства, что учинил твой царь в дружественных Риму землях. Если ты не можешь более сопротивляться, сдавайся и будешь прощен. Возможно, даже Митридат сможет заслужить наше снисхождение, если немедленно сложит оружие.

Архелай скрипнул зубами и, подъехав вплотную к Сулле, негромко проговорил:

-- Прошу тебя, позволь мне сохранить лицо.

Сулла немного помолчал, обдумывая слова стратега, потом неспешно кивнул.

-- Хорошо. Я прикажу поставить здесь, вне лагеря, шатер для переговоров. Продолжим их без посторонних глаз.

Сулла не посчитал нужным беседовать с Архелаем с глазу на глаз. В шатре, помимо полководцев присутствовали два его легата: Мурена и Гортензий. Стратег возразить не осмелился. Сулла и легаты расселись за столом на походных стульях, такой же предложили и "гостю". Он расположился напротив. Как обвиняемый перед судом.

-- Итак, ты предлагаешь мир, Архелай? -- начал Сулла.

Стратег кивнул.

-- Разве ты уполномочен обсуждать условия мира? Я полагаю, мы можем обговорить лишь сдачу твоей армии. Если от нее что-то осталось.

Архелай прокашлялся.

-- Ты болен?

-- Простыл немного, Осенние ветра.

-- Я прикажу, чтобы мой личный врач осмотрел тебя.

-- Благодарю, не думаю, что это стоит твоего беспокойства.

-- Позволь мне решать. Ты же не военнопленный, ты -- гость. И посол. Я правильно понимаю?

-- Да, Сулла, я хочу обговорить условия мира. Я буду говорить от имени моего царя. Хотя, разумеется, в известных рамках.

-- Что же, рад слышать, продолжай.

Стратег кашлянул снова, помолчал немного, собираясь с мыслями.

-- Ты победил. Мои войска полностью повержены. Мы сдаемся. Мы согласны заплатить контрибуцию, которую ты назначишь. Мы не будем возражать, если ты оставишь в Элладе свои гарнизоны, сколько захочешь. Мы не претендуем на Элладу.

-- Взамен?

-- Взамен ты соглашаешься не иметь претензий в Азии.

Легаты зароптали. Сулла вскочил, вышел из-за стола и прошелся рядом с сидящим Архелаем, заложив руки за спину. Его губы были поджаты, как у обиженного ребенка, подбородок выпятился вперед.

-- Какая наглость! -- наконец выдохнул римлянин.

-- Тебе мало? -- удивленно спросил Архелай, -- назови свою цену.

Сулла, меривший шатер широкими шагами, резко остановился.

-- Ты еще будешь торговаться со мной, как на рынке?! В моей власти развесить всех вас на крестах, вдоль дороги, которую строят мои люди. Или на колы посадить, как любят делать фракийцы!

-- Ты только что назвал меня гостем, -- спокойно ответил стратег.

Сулла промолчал, сверкая молниями из глаз.

-- Чем плохо наше предложение? -- спросил Архелай, -- разве нет у тебя других дел? Твоя родина, как мне известно, захвачена твоими же политическим противниками. Я полагал, что тебе не терпится разделаться с ними. Мы предлагаем тебе не только контрибуцию, но и наши войска, которых, поверь у нас еще немало в Азии. Понтийские воины помогут тебе разбить твоих врагов. Ты даже можешь стать царем.

-- Царем?! -- воскликнул Сулла. Лицо его побагровело.

-- Корнелий... -- осторожно подал голос встревоженный Мурена.

Сулла кинул на него взгляд, потом посмотрел на Архелая.

-- Я предлагаю тебе, стратег, иное. Переходи на нашу сторону, стань другом Рима. Мы поможем тебе свергнуть Митридата, который тянет Понт и завоеванные им страны в бездонную пучину войны. Ты мог бы принести мир всем этим землям.

Архелай помрачнел.

-- Я не стану предателем.

-- Так, значит, ты, Архелай, каппадокиец и раб, или, если угодно, друг царя-варвара, не соглашаешься на постыдное дело даже ради таких великих благ, а со мною, Суллою, римским полководцем, смеешь заводить разговор о предательстве? Будто ты не тот самый Архелай, что бежал от Херонеи с горсткой солдат, уцелевших от многотысячного войска, два дня прятался в Орхоменских болотах и завалил все дороги Беотии трупами своих людей!

Стратег повесил голову.

-- Прости меня.

Сулла нависал над ним, как Олимпийский бог над ничтожным смертным.

-- Вот мои условия: ты передашь нам все свои корабли, с припасами, снаряжением, а так же гребцами, которых мы будем считать военнопленными и используем по собственному разумению. Понт заплатит контрибуцию в две тысячи талантов^[80]. Митридат уйдет из нашей провинции Азия и Пафлагонии. Вернет Вифинию Никомеду, откажется от Каппадокии в пользу Ариобарзана. Мы же милостиво оставляем ему прочие владения и нарекаем другом и союзником Рима.

[80] 52 тонны золота.

Архелай побледнел.

-- Не чрезмерные требования? -- участливо поинтересовался Сулла.

-- Н-нет, -- стратег довольно быстро овладел собой, -- мне кажется, нет. Но я не могу гарантировать, что с ними согласится царь.

-- Отправь гонца к царю.

Архелай встал.

-- Я так и поступлю.

-- Советую не откладывать, -- закончил переговоры Сулла.

Воссоединение всех трех частей сулланской армии состоялось в Лариссе за три дня до октябрьских календ^[81]. В этот день проконсул с тремя легионами прибыл к лагерю Гальбы и Базилла, в котором за неделю до того появился Лукулл, представлявший часть, хоть и самую меньшую количественно, но не менее прославленную победами.

[81] 28 сентября.

День был объявлен праздничным и легионы, почти в полном составе построились за лагерной стеной. Нестроевые, в числе которых толкался Север, выглядывали из-за частокола и заполонили сторожевые башни, возведенные по всем правилам фортификационного искусства. Лагерь строился, как зимний, долговременный, с внушительными укреплениями.

Стоял чудовищный шум и гам, приходилось кричать, чтобы услышать собственный голос. Солдаты всех пяти легионов и ауксилларии славили Корнелия Суллу, императора, чей вороной ступал по жидкой дорожной грязи величественнее, чем по мостовой Священной улицы, ведущей на Капитолий. Север подумал, что кое-кто уже завтра, вооружившись кирками и лопатами, приступит к делу более привычному для любого легионера, чем собственно война -- строительству очередной мощеной камнем дороги.

В лагере он, Барбат и остальные участники злополучного посольства, коих в живых осталось общим числом семеро, пользовались полной свободой, но наружу их не выпускали. Сейчас, выбравшись в толчее на ту сторону стены, на внешний вал, Квинт подумал было о том, что неплохо бы попытаться незаметно бежать, но быстро отмел эту мысль. Ничего не выйдет, вся округа заполнена дозорами и фуражирами. Не скрыться. А когда поймают, вот тогда точно крест. Между тем сейчас есть шанс избежать подобного финала, как-никак, в битве при Лекте он проявил себя весьма неплохо. Будь, что будет.

Лагерь ликовал. Солдатам выставили вина и выплатили жалование за три месяца вперед. Сулла провел смотр легионов, награждая отличившихся. Вечером был устроен пир для старших командиров. Все важные разговоры отложили на следующий день.

-- Я полагаю, Архелай совершенно уверен, что Митридат примет мои условия.

-- Почему? -- поинтересовался Лукулл, жадно внимавший рассказу проконсула о случившемся с армией за почти годичное отсутствие легата.

-- Он уже начал выводить свои гарнизоны из городов, где они еще оставались, тем самым избавляя нас от ненужных хлопот.

Сулла облачился в тогу, чего с момента высадки в Греции делал не более десяти раз, и потягивал хиосское из позолоченного кубка, возлежа возле стола, заваленного отчетами. Походная обстановка надоела, хотелось ощутить себя в привычной, мирной атмосфере, поэтому доклады подчиненных Луций Корнелий выслушивал не в походной канцелярии, а здесь, в заднем отделении претория, своих личных покоях. Раб-массажист стоял за спиной и разминал плечи хозяина прямо через одежду.

Лукулл тоже ничем не напоминал подчиненного, отчитывающегося перед начальником: он пребывал в той же позе, с таким же кубком в руке.

-- Значит, война окончена?

-- Не думаю, -- Сулла жестом отослал массажиста и поманил замершего в темном углу виночерпия, указав на свой почти пустой кубок, -- царь вряд ли согласится. Мы загоняем его обратно в Понт. Это неприемлемо для Митридата.

-- Почему ты так считаешь, Корнелий?

-- Я изучал его. Расспрашивал пленных, из тех, кто обретался поближе к трону. Не такой он человек. Не смирится.

-- Не смирится... -- медленно, словно взвешивая эти слова на весах судьбы, протянул легат, -- значит, война продолжится.

-- Да, но теперь уже только весной. Все его войска здесь разбиты, новых морем не перебросить. Испортилась погода, да и мы теперь больше такого не позволим. Твоими стараниями, Луций, ты отлично справился, пью за твое здоровье, -- Сулла поднял кубок.

Лукулл с достоинством кивнул и тоже отпил вина.

-- Уже увиделся с Марком? -- спросил Сулла.

-- Мельком. Обнялись и тут же разбежались по делам.

-- Успеете еще наговориться. Полагаю, ему не терпится услышать повесть о твоих подвигах из первых уст.

-- Как ты оцениваешь его службу?

-- Все Лукуллы рядом со мной -- в первых рядах по доблести, Марк не исключение. Хоть он и зовется Теренцием Варроном, родная кровь говорит сама за себя^[82]. Я назначил его квестором вместо тебя, и он прекрасно справляется со своими обязанностями.

[82] Марк Теренций Варрон Лукулл -- младший брат Луция Лициния, в детстве отданный на усыновление в другую семью.

-- Приятно слышать. Собственно, я никогда не сомневался в его способностях.

-- Твой брат далеко пойдет. Вот увидишь, он станет консулом. Так же, как и ты.

-- Для этого надо еще вернуться в Рим и выгнать марианскую шваль поганой метлой.

-- Выгоним, не сомневайся. Но прежде надо разобраться с одним делом в Азии.

-- Ты сейчас о Фимбрии?

Сулла выпил еще.

-- Да, о нем.

-- Он предлагал мне союз. Если бы я согласился, мы могли бы захватить Митридата живым.

-- К чему мне Митридат? Провести его по улицам Города в цепях во время триумфа, как Югурту?

-- Почему нет?

-- Если так, мне пришлось бы потратить втрое больше времени на улаживание всех азиатских дел. Как-то решать с Тиграном, который, несомненно, озлобился бы из-за казни своего тестя. Всю эту мелочь, недоцарьков, разводить по разным углам, чтобы не подрались и не путались под ногами. Живой Митридат, конечно же, опять поднимется, но думаю, сейчас его смерть принесла бы хлопот больше, чем выгоды. Если лев будет мертв, кто-то из шакалов непременно постарается занять его место. Митридат предсказуем. Я ему не доверяю и буду за ним пристально следить. Пусть снова выступит, более удобного способа закрепиться на Востоке, нам не сыскать. Пусть царь нарушает клятвы. Мы добьемся власти здесь чистыми руками. Остальные претенденты будут уверять нас в своей дружбе, а при первом же удобном случае пырнут ножом исподтишка.

-- Следить можно и за ними.

-- А вдруг преемник Митридата со всеми договорится? А Эвпатор -- никогда. Слишком всем насолил. К тому же мы поимели бы в союзники человека, которого следует распять. Нет, ты все сделал правильно.

-- Да, но что-то решать с Фимбрией все равно придется.

-- Несомненно. Об этом мы еще поговорим.

Некоторое время они молчали, потягивая вино, затем Лукулл поинтересовался:

-- Какие дальше у тебя планы, Корнелий? Будем стоять здесь до весны?

-- Ну, уж нет. Легионам такой период безделья пойдет во вред. Есть для "мулов" дело.

-- Какое?

Сулла отставил пустой кубок.

-- Отличное вино, не хуже фалернского, -- император поднялся с ложа, потер затекший локоть и мотнул головой, указывая виночерпию на выход, -- пошел вон.

Раб убрался. Лукулл терпеливо ждал.

-- При Херонее у Архелая был крупный отряд фракийцев, его возглавлял некий Дромихет. Весьма шустрый малый. В бою уцелел, многих своих сохранил и ушел. Отделился от Архелая. Я за ним не гнался, понтийцев хватало. Ну, ушел и ушел, наплевать.

Сулла потер виски, словно у него болела голова.

-- Недавно пришло письмо от Гая Сентия.

-- Он все еще наместник Македонии?

-- Да, хотя я, признаться, удивлен, как ему до сих пор не свернули шею понтийцы, которые превратили Македонию в проходной двор, перегоняя через нее свои армии одну за другой. Ну, так вот, он пишет, что на провинцию напали варвары, если не ошибаюсь -- дарданы...

-- Дарданы?

-- Да, фракийское племя. Или иллирийское, Орк их разберет. Пришли, дескать, "в силах тяжких и учинили разорение". Сентий отправил против них своего легата.

-- Бруттия Суру?

-- Да. Варвары его побили. Захватили и разграбили Гераклею-в-Линкестиде^[83]. А предводительствует ими некий Дромихет. Вот я и думаю, что недобитка следует примерно наказать.

[83] Современный город Битола в Республике Македония.

-- Понятно. Какими силами ты собираешься выступить?

-- Сам я не собираюсь. Пока. Пошлю два легиона, Базилла и Гортензия. Солдатам следует упражняться. Думаю провести некоторые перестановки среди трибунов и одним из них поставить Марка. В первый из легионов. Что скажешь? Все-таки квестор выше трибуна.

-- Приветствую. Ему следует набираться опыта. Военную карьеру не сделаешь, просиживая в лагере на мешке с деньгами.

Между братьями всего три года разницы, но старший до сих пор опекал младшего так, словно тот был гораздо моложе своих лет.

-- Так и поступим... Да, кстати, совсем забыл насчет твоего дела, тех фимбрианцев. Допрашивать их, думаю, уже не имеет смысла. Я не вытяну из них больше, чем они рассказали тебе.

-- Ты принял решение, как с ними поступить?

-- Да.

Лукулл провел ладонью по горлу, вопросительно взирая на императора.

-- Нет, к чему такие бессмысленные расходы. Пусть отправляются с Базиллом. Из всего следует извлекать пользу, а от мертвого какая польза? Пусть служат. Ты говорил, при Лекте они хорошо бились.

-- Так мне передали. Марианец в претории... Не слишком ли опрометчиво?

-- В претории ему нечего делать. У меня своих трибунов достаточно. Пойдет центурионом.

-- Не согласится.

-- Тогда закую в кандалы, как мятежника. Не хватало еще с ним нянчиться. Некоторых моих центурионов следует повысить, заменить погибших отличившимися солдатами. Твой марианец будет одной из таких замен. Командный опыт есть, служит не первый год.

-- Твое право, Луций Корнелий, хотя, мне кажется, ты запускаешь лису в курятник.

-- Посмотрим на его реакцию. Возможно, она подскажет, как поступить с Фимбрией. Вернее, не с ним самим, этому негодяю я обязательно постараюсь свернуть шею. С его солдатами.

Квинт сразу понял, что перед ним патриций знатного рода. Лощеный и важный. Деревенщина Север всегда подсознательно сторонился сенаторских сынков, изрядно насмотревшись на них еще в Испании. Гонором, не подтвержденным заслугами, они резко отличались от всадников, хотя и среди тех встречались любители расставлять окружающих по количеству сестерциев в кошельках. А тут к доходам следует присовокупить еще и родовитость. К сожалению, она не добавляла ума, что нередко приводило в прошлом к военным катастрофам, когда такой вот бестолковый, но невероятно самонадеянный мальчишка получал под свою руку целый легион.

Этот сулланец мальчишкой не был. Немногим старше Квинта, но запас высокомерия такой, словно уже дорос до консульских лет^[84]. Войдя в палатку, выделенную марианцам, он остановился и долго, не говоря ни слова, скользил ледяным взглядом по лицам присутствующих.

[84] Минимальный возраст для должности консула -- 42 года (для патриция 40 лет).

-- Смотрит на нас, как на говно, -- с усмешкой шепнул Квинту Барбат.

Легионеры отдыхали. Лапа и еще двое где-то шлялись по лагерю. Север и Барбат, сидевшие на колющемся соломой тюфяке, в четыре руки чинили рваную кольчугу. Фракиец Реметалк, прошедший с ними через все испытания, держал перед их лицами масляный светильник: снаружи уже сгущались сумерки.

Трибун молчал, оглядывая контуберний. Север, изучающе провел взглядом по его фигуре с ног до головы, нехотя поднялся и вытянулся перед сулланцем.

-- Мое имя Клавдий Пульхр Глабр, трибун Второго Победоносного, -- наконец соизволил представиться сулланец.

-- Квинт Север, префект конницы не менее победоносных легионов Гая Фимбрии.

-- Бывший префект.

-- Меня никто не освобождал от этой должности.

-- Луций Корнелий Сулла, император, освобождает тебя, марианец.

-- Уважаемый, не называл бы ты меня марианцем, мы тут все порядком подустали от этого.

-- Вот как? Пришла зима и заяц решил сменить шкуру?

-- На что ты намекаешь, Клавдий Глабр?

Трибун не удостоил Квинта ответом на этот вопрос.

-- Сулла прощает тебя, марианец и дарует тебе возможность принести пользу Риму. Искупить измену кровью.

"Где-то я уже такое слышал. Совсем недавно. Они других слов не знают, что ли?"

-- Прощает? Искупить измену? Ты не ошибся палаткой, уважаемый?

-- Ты отказываешься? Другого предложения не будет.

-- Ты еще ничего не предложил.

-- Тебе предоставляется возможность встать под знамя Орла...

-- ...уже под ним стою.

-- ...в должности центуриона шестой центурии десятой когорты Второго Победоносного легиона.

"О, как. Шестая центурия десятой когорты. Младший крайний^[85]. С другой стороны, могло быть хуже".

[85] Действительно, младший центурион располагался на левом крае боевого построения легиона.

-- Сулла предлагает мне стать центурионом?

-- Не предлагает, а сообщает о своем решении.

-- Понятно. Есть какие-то варианты?

-- Разумеется. Ты можешь отказаться, тогда мы будем считать тебя военнопленным.

"То есть, вариантов нет".

-- Согласен. А мои люди?

-- Заберешь их к себе. Делай с ними, что хочешь, ставь на любые должности в пределах своей центурии. Снаряжение получишь у квестора. Мы выступаем послезавтра. Поторопись с приемом дел у опциона, он сейчас исполняет обязанности командира твоей центурии. Предыдущий пал смертью храбрых при Орхомене.

-- Куда мы выступаем?

-- Во Фракию, центурион.

Глабр повернулся и вышел из палатки.

-- Улке мука^[86], -- процедил Реметалк.

[86] Улке мука -- 'волчье семя' на языке гетов.

-- Что ты сказал? -- спросил Квинт.

Фракиец не ответил.

Ночью прошел дождь, а на рассвете все окрестные низины заволокло туманом. Даже в лагере, стоящем на возвышении, видимость была шагов на тридцать, не больше.

Квинт вылез из палатки, зябко поеживаясь. Осень. Нынешней осенью ему исполнится двадцать шесть. Восемь лет из них он провел в армии. Были войны, были походы, но ни один год, из прошедших, не оставил в его жизни столь насыщенный событиями след. Как-то все плохо идет. Куда-то в большую яму...

Звук частого, нечеловеческого дыхания, донесшийся откуда-то со стороны, привлек внимание. Квинт повернул голову -- в десяти шагах, не дальше, у соседней палатки стоял пес. Ширококостный крупный кобель. Обычный лагерный пес, прикормленный легионерами. Бывший трибун присел на корточки, поманил. Пес доверчиво подошел, ткнулся носом в ладонь в поисках вкусного.

-- Прости, друг, -- прошептал Север, поглаживая густую бурую шерсть, -- нечего тебе дать. Ужин мы вчера умяли, а нового ничего не сготовили пока. Луковица осталась. Будешь?

Пес перестал махать хвостом.

-- Обиделся? Ну, прости меня. Знаю, ты такое не ешь. Тебе, брат, мясо подавай. А как бы ты еще вымахал таким здоровым? Натуральный волк.

Пес заворчал.

-- Ну-ну, успокойся. Не нравится, когда лесного собрата поминают? Ты хороший, добрый волк...

Пес неожиданно лизнул его в щеку и отпрыгнул в сторону. Обернулся и топнул передними лапами о землю. Снова отпрыгнул. Обернулся.

-- Куда ты зовешь меня?

Пес склонил голову набок, замер на какие-то мгновения, а затем стремительно умчался прочь. В туман.

14

Треск разносится по округе на десятки стадий. Треск и рев. Привычные звуки, не дающие лесу уснуть. А он уже сонно зевает, сбрасывая свои расшитые золотом одежды. Ночью ударил первый заморозок. Иней тонким льняным платком укрыл землю на несколько часов и сейчас уже исчезал, распадаясь на маленькие лоскутки, не желающие сдаваться солнечным лучам. Первые вестники грядущей зимы появились еще вчера, кружась в золотом вихре танцующей осени. Они нетерпеливы. Одиноким белым звездочкам еще долго предстоит парить меж ветвей сбросивших свою листву деревьев. Пройдет еще месяц или даже два, прежде чем они наберут силу. Но внизу, в долинах, на побережье, им редко удавалось одержать победу над царящим там почти бесконечным летом.

Лес засыпает под треск сталкивающихся рогов, под рев оленьих быков, сражающихся за право дать начало новой жизни. Лес много повидал. Ничего нового в этой вечной битве, из года в год одно и то же, пока стоит мир. Но молодые самцы его скуки не разделяют. Горячая кровь заставляет их спешить: жизнь коротка и надо успеть доказать, что именно ты достоин ее продолжения в другом, в своем ребенке.

Кровь бурлит, а иногда и льется, самцы бьются насмерть, стараясь боднуть соперника в бок. И вот один уступает, бежит прочь. Победитель горделиво вскидывает голову. Он силен, красив и важен. Та, за благосклонность которой он сражался, может быть спокойна -- он достойнейший. Разве есть хоть одна причина, чтобы отвергнуть его? Конечно, нет. И в этом естественный порядок вещей. Так установил Рогатый, великий бог, повелитель жизни, коего фракийцы зовут Сабазием. Так завещала Бендида, богиня-охотница, богиня-мать.

Всякое живое существо беспрекословно подчиняется этому высшему закону. Кроме человека.

Звук тюкающего топора Асдула услышал задолго до того, как добрался до своей цели, небольшой поляны, надежно укрытой от постороннего взгляда глубоко в чаще леса.

Конь тихонько всхрапнул. С верхушки ближней елки сорвалось что-то большое, захлопало крыльями, стремительно удаляясь. Асдула вздрогнул, непроизвольно схватившись за меч.

"Вот же ведьма. В самую глушь забралась. Как в басне живет. Повернись к лесу задом, ко мне передом... Нарочно про себя так думать заставляет? А ну как, не врут люди?"

Асдула провел ладонью по окладистой рыжей бороде и сошел с коня.

Тюканье топора, звонко разносившееся по округе, прекратилось. Асдула отвел рукой тяжелую еловую лапу, и взору его открылась круглая поляна-амфитеатр, локтей пятьдесят в поперечнике. В дальнем от тропы конце, едва заметный среди шатров вековых елей, стоял дом. Наполовину спрятавшийся под землю сруб почернел от времени. Высокая соломенная двускатная крыша опиралась прямо на землю, отчего дом походил на здоровенный шалаш.

Рядом с домом стояла девушка в белой, до пят, рубахе, черном узорчатом переднике, расшитом красными и желтыми нитками и овчине-безрукавке. Льняной украшенный вышивкой платок сполз на шею, обнажив светлые волосы. В руке девушка держала тяжелый колун с ясеневым топорищем, а рядом на массивной колоде стояла чурка. С десяток поленьев в беспорядке валялись возле колоды, но большая их часть уже аккуратно сложена возле дома. Рядом лежали рогожи, заготовленные укрывать поленницу. Девушка, отставив работу, спокойно смотрела не незваного гостя.

Асдула, поглаживая оберег на поясе, вышел из тени.

-- Здравствуй, Берза, -- поприветствовал девушку пришелец.

-- И ты, тарабост^[87], не хворай.

[87] Тарабост -- представитель высшей фракийской знати, аналог русского боярина.

-- А захвораю, вылечишь ли?

-- Я всякий люд лечу, могу и тебя пользовать. Коли не боишься, -- усмехнулась Берза.

-- Чего мне бояться? Или верно про тебя говорят, что порушенность тела ты черным заговором снимаешь? Раны затягиваются, а душа человека слепнет.

-- Кому же это чья-то слепая душа на меня жалуется? Или покойник восстал?

-- Языки у баб, как помело, -- засмеялся Асдула.

-- Ты и не слушай.

Асдула не ответил, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как подступиться к делу, за которым приехал сюда.

-- Ты зачем здесь? -- Берза отвернулась от князя, легко, словно не женскими руками, взмахнула колуном и развалила березовую чурку на две почти ровные половины, -- не на медведя чай, такой нарядный, собрался?

-- Не на медведя, -- ответил тарабост.

Он действительно был одет не для лесной дороги. Дорогие сапоги, украшенные тесьмой, кожух поверх красной рубахи, узорчато отделанный серебряными заклепками. На плечах шерстяной плащ, скрепленный драгоценной фибулой -- словно в посольство собрался, пыль в глаза пускать богатством и важностью.

-- Что же ты сама-то? -- спохватился Асдула, -- давай, помогу.

Берза снова повернулась к нему, отставив колун и уперев руки в бока. В глазах ее играла насмешка.

-- Помоги. Давненько, поди, топорища в руках не держал.

-- Держал, -- тарабост поплевал на ладони, -- да только тем топором не дрова рубил, а головы.

-- Ну-ну, -- не поверила Берза, -- с кем воевал-то? Не с женой ли? Ноги-то шире расставь, не ровен час, уязвишь себя, или вовсе оттяпаешь. Я назад не пришью.

Асдула расколол полено, опустил колун и полез за пазуху. На свет появилась золотая шейная гривна.

-- Прими. Моей назовешься, целиком в золото одену.

Берза на миг опешила, а потом расхохоталась.

-- У тебя сколько жен-то, Асдула? Трое? Не любят что ли? Или надоели уже?

Тарабост побагровел.

-- Не юли, девка! Отвечай, согласна?

Берза покачала головой.

-- Что твои люди скажут? Связался с ведьмой...

-- Баб не слушай, сама мне советовала. За меня пойдешь, ни одна не пикнет.

-- Только бабы меня ведьмой зовут?

-- Башку снесу, кто хоть мигнет не так!

-- Это ты можешь, -- согласилась Берза, -- ты силен, богат, знатен. Только захоти -- любую себе купишь. А у меня родителей нет, некому выкуп платить, да и самой твое золото не нужно.

Асдула обиженно засопел, но предпринял еще одну попытку убеждения.

-- Как Даор помер, совсем одна живешь. В глуши. И не страшно? Всяк обидеть может. Пойдешь за меня, защитником тебе стану.

Берза усмехнулась, мотнула головой, откинув прядь волос с лица.

-- Есть уже у меня защитник.

-- Ишь, ты... -- ревниво прошипел Асдула, -- это кто таков? Назови, я с ним мигом договорюсь.

-- Уж ты договоришься...

Асдула, пожевал губами и выплюнул:

-- Да и верно, кому ты тут обещаться могла, медведю разве, или лешаку.

Берза покачала головой.

-- Ступай, тарабост, пусть другая тебя полюбит. Будь здоров.

На скулах "жениха" играли желваки.

-- Из ума выжила девка сопливая. Кому отказываешь?! Мне, Асдуле Скарасу, князья не отказывают!

-- Верно прозвали тебя, Асдула-Скорый. Князей в жены бери, коли они тебе не отказывают.

Тарабост задохнулся, но Берза уже отвернулась от него, намереваясь возвратиться к работе.

-- Ведьма... -- Асдула вытянул из-за богатого наборного пояса плеть. Шагнул вперед, замахиваясь.

Откуда ни возьмись, на поляну вылетел пес и сбил Асдулу с ног. Конь тарабоста, доселе смирно стоявший, вздрогнул и заржал. Берза резко обернулась.

-- Спарт, нет! -- закричала девушка, бросившись к псу.

Здоровенные зубищи клацнули у самого горла тарабоста. Берза вцепилась в густую шерсть пса, оттаскивая его прочь. Асдула отпихнул кобеля, перекатился в сторону, вскочил. Схватился за меч, но не выдернул его из ножен. Попятился.

-- Ведьма!

Тарабост метнулся к коню, испуганно перебиравшему ногами, взлетел ему на спину и ударил пятками бока. Только копыта засверкали.

Берза мертвой хваткой вцепилась в шею Спарту. Лицо ее побледнело, а грудь часто вздымалась. Пес глухо рычал.

-- Тише, малыш... Тише... Успокойся... Все будет хорошо...

Пес лизнул ее в щеку.

-- Римляне идут!

Неожиданная весть совершенно спутала Асдуле все мысли. Всю обратную дорогу он копался в своей душе, ища оправдание тому, что не прикончил шелудивого пса на месте. Чего испугался? Девки, которая едва двадцать весен увидела? Вот стыдобища-то... Этот кобелина, даром, что зубаст и злобен, ему, Асдуле, на один замах. Нет, в том, чтоб девку взять, пес, конечно, не помеха, но что если она потом нашлет какую-нибудь дурную болезнь? Ведьма... Опаска прочно угнездилась в мыслях Асдулы рядом с неодолимым желанием завернуть Берзе подол на голову.

До самых ворот Керсадавы он раздумывал, как поиметь девку, но уберечься от колдовства. А тут, как обухом по голове -- римляне. Какие римляне? Откуда?

-- Римляне идут на Гераклею!

-- Бруттий Сура, что ли? -- Асдула недоуменно уставился на вестника.

-- Сулла!

-- Да как Сулла-то? -- удивился тарабост, -- он же за тридевять земель!

-- Именно он. Я в Скопы^[88] скачу, предупредить всех, -- сказал посланник, -- и тебе советую со мной ехать, почтенный!

[88] Скопы -- современный город Скопье, столица Республики Македония.

Вот не было печали... Асдула заскрипел зубами, но рассудил, что гонец вроде не пьян, а ежели это чья-то шутка, то ох, несдобровать шутнику. Однако лучше подстелить соломки. После Гераклеи-то. Не зря Асдулу звали Скарасом, Скорым. Везде он быстрее других поспевал. Как добычу делить -- завсегда в первых рядах. И как ноги уносить -- тоже там. А все потому, что нос по ветру держал Асдула и не пренебрегал опасностью. Стало быть, надо собираться в Скопы, к князю Кетрипору. Керсадава-то как раз стоит на одной из двух дорог, ведущих в самое сердце земель дарданов. А ну как римляне здесь пойдут? Одному против них не сдюжить. Да и как бы всем миром не надорваться, если там и вправду Сулла... Надо ехать. Узнать, куда ветер дует.

Римляне... Ну почему так не вовремя?!

Весть о наступлении римлян половину собравшейся на совет в Скопах знати превратило в студень, но многих распалило, как тлевшие угли, на которых брызнули маслом.

-- Чего в штаны наклали?! -- горячился тарабост Лангар, -- нешто мы римлян не били!

-- Их пятнадцать тысяч, -- мрачно бросил Пладомен, старейшина тересидов, одного из самых многочисленных дарданских родов.

-- Ты лично, почтенный Пладомен, их считал?

-- Лучше перебдеть, чем недобдеть, -- заявил Медосад, старейшина монапсов.

-- Пятнадцать тысяч, ха! Ну, чуток побольше, чем было у Суры! Но Сура от нас еле ноги унес!

-- Прошу прощения, почтенные, -- прозвучал голос с дальнего конца стола, где чуть наособицу сидел черноволосый муж, заметно отличавшийся обликом от собравшихся тарабостов, -- насколько я знаю, у Суры римлян было всего несколько когорт. Не больше пяти. Остальные -- всякий сброд, наемники, скордиски и одрисы. Не удивительно, что вы разделались с ними легко. С Суллой подобное не пройдет.

-- Это почему? -- насупившись, спросил Лангар.

-- А потому, почтенный Лангар, что существует разница между воинами вспомогательных частей и легионерами. Вы, дарданы, со времен Иллирийских войн почти не сталкивались с легионерами и не знаете, что это такое. А вот Митридат уже знает и мог бы много интересного рассказать. Впрочем, так далеко ходить не надо, рассказать могу и я.

Лангар вспыхнул, но пока соображал ответ, его опередил человек, восседавший во главе стола в резном кресле. О некотором его превосходстве над тарабостами можно было догадаться по золотому витому ободку, лежащему поверх войлочной шапки со сбитым вперед верхом.

-- Залдас прав, -- сказал князь дарданов Кетрипор, -- раз Дромихет просит помощи, значит, опасность велика.

-- Князь, у гета просто разбежались люди, -- возразил один из тех, кто призывал не бояться римлян, -- он показал себя дрянным вождем, не умеющим удержать своих сторонников.

Несколько месяцев назад, еще до наступления самого длинного дня в году, здесь, в Скопах, в этой же самой храмине так же бурно, как и сейчас, протекал совет знати, на котором пришлый гет Дромихет убеждал князя дарданов совместно совершить набег на Македонию. Гет сулил богатую добычу, уверял, что противник слаб. Тарабосты поколебались, но не смогли преодолеть искушения. Гет не обманул. Дарданы довольно легко разбили войска римского наместника и захватили Гераклею-в-Линкестиде. Правда обещанных золотых гор им не досталось, но они не слишком огорчились: легкость победы и какая-никакая добыча порадовали, доведя самоуверенность тарабостов до поднебесных вершин. Они ходили именно в набег, но гет преследовал несколько иные цели. Происхождения он был незнатного, но изрядно возвысился на службе у Митридата. Теперь гет искал собственного удела, решив, что довольно послужил разным царям и князьям, пора и о себе подумать. Дарданы ушли в свои земли, а Дромихет остался в Гераклее. Своих сил у него было немного: горстка фракийцев, которыми он командовал у Митридата, большей частью бессы и меды, а также отряд его соплеменников-гетов.

-- Никто никуда не разбежался, -- сказал Залдас, посланник Дромихета.

-- Да наплевать на Дромихета, -- пренебрежительно бросил еще один из тарабостов, -- зачем нам его спасать? Мы ему ничем не обязаны.

-- А затем, почтенный Балан, -- заявил князь, -- что римляне не ограничатся наказанием гета.

-- Верно, на нас полезут, -- согласился с князем Пладомен.

Балан толкнул локтем соседа:

-- Асдула, твое гнездо как раз по пути на Скопы будет. И Браддава еще.

Асдула, сидевший мрачнее тучи, погруженный в свои мысли, буркнул:

-- Не допустит Гебелейзис...

Услышав имя бога-громовержца, Залдас усмехнулся. Он, как и его вождь Дромихет, был гетом, а многие геты отринули старых богов и поклонились обожествленному мудрецу Залмоксису. Во время грозы они стреляли из луков по тучам, дабы защитить нового бога от гнева Громовержца^[89]. Этим они резко отличались от прочих фракийцев, которые гетов недолюбливали и считали дикарями.

[89] Через несколько лет знаменитый царь гетов Буребиста вместе со жрецами Залмоксиса полностью уничтожит старые культы.

-- На богов надейся, да сам не плошай, -- сказал Пладомен.

-- Что же делать? -- спросил Балан.

-- Драться! -- воскликнул Лангар, -- разве можно договориться с римлянами? Они не простят нам Гераклею.

-- Я предлагаю оставить все гнезда на границе, уйти всем народом в горы и бить римлян наскоками, в спину, не вступая в открытое сражение, -- сказал осторожный Пладомен.

-- Оставить границу? Моя Керсадава на границе! -- Асдула вскочил, -- сдать на разграбление римлянам?!

-- И моя Браддава, -- добавил встревоженный тарабост Девнет, -- надо обороняться!

-- Сколько у тебя воинов, почтенный Девнет? -- спросил Медосад.

-- Шесть или семь сотен наберу.

-- Это, уважаемый, одна римская когорта.

-- Меня поддержат! -- Девнет посмотрел на Балана, но тот потупил взгляд.

Асдула переглянулся с Лангаром.

-- Почтенный Лангар, ты среди нас самый доблестный воин, это всем известно. Скажи, как ты предлагаешь драться?

Лангар посмотрел на Асдулу, перевел взгляд на Девнета и ответил:

-- Ни Браддава, ни Керсадава не имеют достаточных укреплений. Оба гнезда -- деревянные. Римляне их просто спалят. Советую вам всем, тарабосты, немедленно стягивать своих людей к Скопам и здесь обороняться, под защитой каменных стен. Сам приду сюда немедленно и все мои двенадцать сотен.

-- И ты предлагаешь оставить наши гнезда?!

-- Я свое оставлю.

-- Легко тебе говорить, Лангар, твое гнездо на северо-востоке. Может быть, римляне туда и не пойдут.

-- Это еще не известно.

Тарабосты заговорили все разом:

-- Надо послать гонца к синтам и медам, пусть помогут!

-- С чего бы им помогать?

-- Дромихет к ним тоже ездил и тарабост Сирош ходил с нами на Гераклею. Вот и намекнуть, что, дескать, римляне и на них зубы точат.

-- Да синты сразу отрекутся от Сироша и выставят его римлянам, как паршивую овцу!

-- А если римляне возьмут Скопы в осаду, как долго мы продержимся? Они будут безнаказанно грабить наши земли, а мы сожрем все припасы, начнется голод.

-- И верно, что же делать?

-- Надо часть войска оставить вне стен и римлян в спину бить.

-- Правильно!

-- И Скопы оставить? Ни за что!

-- Вот как оно все обернулось, Лангар. Посажал римлян на кол, теперь свою задницу готовь.

-- Я, почтенный Балан, живым по любому не дамся.

-- Это, как боги присудят...

-- Да и то верно, что с колами особо Дромихет усердствовал, мы-то что...

-- Может, пронесет еще? Договоримся?

-- Верно, верно, почтенные, это все гет зверствовал, надо так Сулле и сказать. Заплатим виру. Обойдется.

-- Кого отправим послом-то?

-- Я, пожалуй, поеду, -- неожиданно заявил Асдула. Он осознал, что его крепость защищать никто не собирается, а она на одной из двух дорог в Скопы. Римляне ее точно сожгут, Лангар прав. А на переговорах, глядишь, что и выторговать удастся.

-- Ты вызываешься, почтенный Асдула? -- уточнил князь.

-- Вызываюсь.

-- Я бы поторопился, -- с усмешкой сказал Залдас, -- римляне славятся быстротой.

-- Что же, -- князь встал, -- на том и порешим. Асдула едет послом к Сулле, а вы все, почтенные, поспешайте собирать ваши дружины и ведите к Скопам. Если с посольством неудача выйдет, бой здесь примем. Почтенного Лангара ставлю воеводой и моей правой рукой. Приказам его подчиняться, как моим.

-- Не усидеть за стенами, -- покачал головой Пладомен.

-- Рановато, почтенный Пладомен, ты нас в бабы записал, -- Лангар вытянул из ножен меч, -- вот это у нас не тупее, чем у римлян. Еще посмотрим, чья возьмет.

15

Гигантская красная змея ползла на северо-запад, огибая закатные отроги горного хребта, тянущегося из самого сердца Фракии до Истмийского перешейка. Со стороны могло показаться, что змея движется неспешно, но те, кто в прошлом пытался бросить ей вызов, думая так, совершали большую ошибку. Змея покрывала в день двадцать римских миль и не было на свете силы, равной ей по мощи, способной двигаться столь же быстро.

От фессалийской Лариссы легионы шли на север, к городу Берея. Маршируя по дорогам Фессалии и Пиэрии, солдаты месили грязь: после октябрьских дождей, перепаханная копытами волов и лошадей земля изрядно раскисла. Это, тем не менее, не слишком задерживало римлян, ибо им не приходилось вытаскивать из каждой лужи обозные телеги, по причине отсутствия оных. Легионеры всю поклажу тащили на себе, развесив многочисленные корзинки и мешки на прочной палке с поперечиной, лежащей у каждого на правом плече. К этой же палке привязаны пара колов для палисада и два метательных копья-пилума. Кольчуга облегает тело -- гораздо удобнее, чем тащить ее свернутую в мешке. Щит в кожаном чехле висит на левом плече, шлем у некоторых пристегнут на груди, но многие не пожелали его снять, прикрывая голову от дождя, который то стихал, то занимался с новой силой. Каждый контуберний нес и общие вещи, равномерно распределенные между солдатами: жернова для ручных мельниц, киркомотыги-долабры, лопаты, дернорезы, котелки.

В Берее змея выползет на дорогу, соединяющую Диррахий, лежащий на адриатическом побережье, с городами у моря Эгейского и Пропонтиды -- Фессалониками, Амфиполем и Византием, и тогда движение легионов значительно ускорится. Мощеная камнем дорога появилась здесь пятнадцать лет назад, а строили ее сорок четыре года, начав прокладывать под руководством проконсула Гнея Эгнатия сразу после окончания Третьей Македонской войны. Эта важнейшая стратегическая артерия пролегала по самой границе подвластных Риму территорий, огибая с севера Орхидское озеро и проходя через Гераклею-в-Линкестиде, освобождать которую и направлялись легионы Луция Базилла.

Север, облаченный, как все легионеры, шагал во главе своей центурии, замыкавшей колонну, позади которой, на некотором отдалении, держалось тыловое охранение, шестьдесят кавалеристов. Квинт отвык от подобных переходов, с Испанской кампании перемещаясь все больше верхом, во главе конницы. Ноги натружено гудели. Особенно плохо пришлось в первые дни похода, когда он, сжав зубы, старался сохранить внешнюю бодрость и подавать пример солдатам. Необходимо было завоевать авторитет подчиненных, настороженно отнесшихся к новому командиру. Особенно непросто завязались отношения с Секстом Каром, опционом, который явно метил на вакантную должность и теперь ревниво поглядывал в сторону Севера. Слухи среди солдат распространяются быстро, и происхождение Квинта уже ни для кого не являлось тайной. Пожалуй, не одна пара глаз сверлила затылок командира, а все восемьдесят. Не считая нестроевых.

Квинт думал, как ему поступить. Ноющие ноги и плечи не способствовали размышлениям, но нужно было что-то срочно предпринимать: солдаты глядели исподлобья, а приказы исполнялись с показной неохотой.

Вечером второго дня марша, во время постройки лагеря, Север сделал замечание Кару за то, что руководимые им легионеры неровно и недостаточно прочно установили колья на валу. Опцион окрысился:

-- Мы при Орхомене так ставили. Под стрелами варваров, между прочим. И ничего. Понтийцы только так надевались. Там нас всех орковой задницей накрыло, варвары стеной перли, а мы выстояли. Это тебе не на учебном поле палочкой поигрывать... -- Секст громко хрюкнул и смачно сплюнул под ноги Квинту, -- командир...

Квинт невозмутимо скосил глаза на плевок, посмотрел на опциона.

-- Ну, я не орда варваров, но на вал поднимусь, и ты меня не остановишь. Так что все тут переделать. За неисполнение приказа получишь ивовой каши и распрощаешься с должностью.

-- Не ты меня на нее ставил, -- заулыбался Кар.

-- Но я сниму.

Легионеры-землекопы из команды опциона зароптали, никто не сдвинулся с места.

-- Выполнять! -- рявкнул Север.

Солдаты нехотя подхватили опущенные кирки и лопаты, но опцион остановил их жестом.

-- Слова бы делом подтвердить, командир, -- Кар, стоявший на вершине вала, скосил глаза вниз, а потом насмешливо посмотрел на центуриона.

Квинт выдержал его взгляд.

-- Меч при тебе, опцион? Часовой! Отдай опциону свой щит и пилум.

Север повернулся и спустился на дно рва.

-- Убей меня.

Глаза Кара округлились от удивления.

-- Ну, чего встал, как столб? -- спросил Квинт, -- обгадился что ли? Убей меня!

Секст выдавил из себя:

-- Да как два пальца обоссать. Только меня потом на крест приколотят. Дурака нашел?

-- Ты идиот, Кар? Только что хотел, чтобы я за слова ответил. Ты убил марианскую свинью-дезертира при попытке к бегству. Марианец сопротивлялся и не оставил тебе выбора. Все тебе поверят. Эти овцы, -- Квинт кивнул на легионеров, -- хором в твою защиту блеять будут.

Опцион медлил.

-- Ну, тогда я тебя убью, -- Квинт носком калиги ковырял рыхлую землю, готовя себе ступени для удобства подъема. При себе у него была палка из виноградной лозы, символ власти центуриона, и меч, который Север даже не потрудился достать из ножен.

-- Погоди, командир! -- крикнул один из легионеров, -- а если ты Секста одолеешь, что тогда?

-- Шкуру спущу.

Опцион решился, перехватил пилум посередине древка, чуть присел, прикрывшись щитом, скорее инстинктивно, чем из опасения противника и изготовился для броска.

Север почти уже вылез изо рва, когда Кар метнул в него копье, целясь в плечо. Квинт взмахнул палкой так быстро, что половина легионеров не успела увидеть ее встречу с пилумом, отлетевшим в сторону. Деревянный штифт, крепивший наконечник к древку, не выдержал удара и сломался. Кар, вывернув кисть привычным движением, выхватил меч из ножен, висевших на правом боку. Центурион бегом взбирался на вал, лавируя между кольями, один из которых он на ходу выдернул из земли. Секст выждал, когда противник подберется на расстояние удара, и сделал выпад в его левое плечо. Квинт принял клинок колом, а палку обрушил на запястье опциона. Кар взвыл и выронил меч. Не давая ему опомниться, Север, отбросив уже ненужный кол, рванул щит за край на себя и с удовольствием выбил опциону передние зубы, вогнав конец палки ему в рот. Следующий удар поверг Секста на землю. Опцион прохрипел нечто нечленораздельное, его рот и подбородок заливала кровь. Центурион повернулся к остальным легионерам.

-- Марш за работу!

Солдаты вздрогнули и бросились выполнять приказ. Они немало повидали на своем веку, но, хотя избиение Кара и не претендовало на звание самого впечатляющего зрелища, легионеров все же проняло.

На вечернем построении Север объявил, что не потерпит в центурии ни трусов, боящихся атаковать врага, ни мятежников, нападающих на своего командира. Солдаты молчали. Новым опционом Квинт назначил Барбата. Это вызвало недовольство среди тех, кто при экзекуции не присутствовал. Квинт понимал, что решение рискованное, но авторитеты среди солдат, которых он мог бы поставить на эту должность, были настроены враждебно. Выбор кого-то из них мог дать им повод считать, что центурион прогибается, однако Квинт не исключал и ошибочность такого предположения.

Вскоре после построения, в палатку Квинта зашел, вернее, ворвался, разъяренный Публий Гарса, старший центурион десятой когорты.

-- Ты что творишь, марианец?!

-- Воспитываю подчиненных, -- спокойно ответил Север.

-- Кто дал тебе право ставить на должности своих ублюдков?! Какого рожна ты калечишь людей?! Да я тебя распну!

-- Может быть, и распнешь. Если очень постараешься. "Ублюдками" и "марианцами" нас называть не стоит. Следи за языком, Публий. Мы направляемся на войну, где от нас требуется сплоченность, а не собачья грызня. Центурион волен назначать людей на должности в своем подразделении, как ему угодно. Центурион имеет право охаживать палкой нерадивых солдат. Или вы вчера эти правила отменили, а меня забыли предупредить?

Гарса, красный, как вареный рак, дернул щекой.

-- Смотри, марианец, доиграешься. В спину свои же ударят.

-- Ты уж определись, в конце концов, кто я -- "марианец" или "свой", которого "свои же в спину ударят".

Гарса не ответил, резко повернулся и вышел вон.

Север понимал, что преподанного урока недостаточно. Он приобрёл репутацию "шкуроспускателя", но не стал "своим". Сейчас ему, пожалуй, действительно копьем спину пощекочут. Охотники в очередь выстроятся. Нужно еще одно подобное происшествие, причем выход следует найти более изящный.

Очевидно, кто-то из богов усиленно пекся о бывшем префекте конницы -- случай переломить отношение к себе представился совсем скоро.

Еще в Фессалии, неподалеку от границы Пиэрии, армию догнал большой конный отряд варваров со штандартом вспомогательной части. Три сотни всадников галопом промчались вдоль колонны, подняв фонтаны грязи и окатив крайних в строю солдат с головы до ног. Легионеры Севера обрушили на обидчиков потоки брани, но те пропустили ее мимо ушей. Все, кроме нескольких замыкающих всадников, которые поворотили коней и наехали прямо на марширующих солдат, облаяв их на непонятном языке и едва не потоптав. Удовлетворившись наказанием, варвары бросились догонять своих.

Возмущению легионеров не было предела, и после остановки армии на ночлег десятка два наиболее обозленных отправились искать обидчиков. В числе обиженных оказался Тит Милон. Лапа, испытывавший почти те же трудности, что и все его товарищи по фимбрианскому посольству, в компанию мстителей был принят без разговоров, благодаря своим внушительным габаритам. Впрочем, те и не заморачивались вопросом деления на "своих-чужих", организовавшись стихийно.

Обидчиками оказались варвары-скордиски, ауксилларии Бруттия Суры, приданные наместником в помощь Базиллу. Римлянам они показались похожими на галлов, да собственно, так оно и было, разве что на Балканах, с легкой руки эллинов, эта нация именовалась кельтами.

Скордиски пришли в северные области Фракии три столетия назад, выгнав соседей фракийцев, скифов-сигиннов, и присвоив себе их столицу -- Сингидун^[90]. Как и их западные собратья, это были люди высокого роста, крепкого телосложения, светловолосые, храбрые и чрезвычайно воинственные. Вместе с другими кельтскими племенами, обосновавшимися на Нижнем Дунае, Данубии на их языке, скордиски поучаствовали в великом походе на Элладу, а позже активно поступали на службу македонским царям. Два года назад отряд скордисков совершил лихой набег на Македонию, но был окружен силами Сципиона Азиатика, тогдашнего наместника. Азиатик предложил варварам выбор: смерть или служба в римской армии. Как раз тогда на востоке зашевелился Митридат, а подкреплений наместнику никто не торопился слать. Скордиски выбрали второе. В Рим Азиатик отправил победную реляцию об успешном отражении варваров, которых он "гнал, аж до самого Сингидуна", а из удачного приобретения сформировал несколько подразделений конницы, в которой испытывал особенную нужду, благо скордиски пришли верхами. Римляне в ту пору не сильно разбирались в отличиях дунайских кельтов от их западных собратьев. А галлы имели репутацию отличных кавалеристов. Особенно эдуи -- давние союзники Республики.

[90] Современный Белград.

Обиженных легионеров происхождение варваров интересовало в последнюю очередь. Они пришли бить морды и немедленно претворили свое желание в жизнь. Варвары в долгу не остались, тем более, что каждый из них превосходил большинство римлян ростом, самое меньшее, на полголовы. Драка вспыхнула молниеносно, без предварительных толканий и взаимных поносительств. Очень скоро стало ясно, что ударной силы в виде Лапы и еще пары крепких ребят, легионерам не хватает и тогда в расположение шестой центурии десятой когорты помчался гонец с возбуждающей вестью: "Наших бьют!" Подкрепление прибыло во главе с центурионом, который для начала своротил челюсть первому попавшемуся светловолосому верзиле, а уж потом, отбив у противника наиболее пострадавших подчиненных, зарычал ливийским львом, требуя отставить беспорядки. К месту побоища явилось начальство: примипил, центурион Гарса и пара трибунов, одним из которых оказался Клавдий Глабр.

Зачинщиков драки повязали и упекли в яму, а Северу приказали проследовать пред очи легата. Глабр предложил провести открытое разбирательство возле претория, но Базилл его не поддержал, мотивируя тем, что сбежится весь легион, а "нечего устраивать зрелища, раздувая обычную драку до масштабов Троянской войны".

Алой^[91], пришедшей к Базиллу, командовал префект Гней Осторий, прослывший первым мечом в армии наместника Гая Сентия. Его слава гремела далеко за пределами Балкан, многие ветераны были наслышаны об искусстве префекта, а некоторым довелось лицезреть Остория в деле. Именно он, как командир "пострадавшей" стороны, выступил обвинителем.

[91] Ала (лат) -- 'крыло'. Подразделение римской конницы из трехсот человек.

Легат обвел взглядом собравшихся в палатке командиров, задержавшись на "марианце", и приступил к разбору происшествия. Тратить на это занятие много времени он не собирался. Собственно, причина драки его не интересовала. Дисциплина нарушена? Нарушена. Виновные будут наказаны. Вмешательство командующего в таких случаях не требуется, младшие командиры знают, что делать. Легат посмотрел на Гарсу.

-- Смутьянов сечь розгами, -- решение Базилл обдумывал недолго, -- по десять ударов.

Командующий посмотрел на Севера. За этим следовало приглядывать. Драку начали солдаты его центурии, среди зачинщиков, как доложили, есть марианцы. Бардак творится в шестой центурии, десятой когорты и командир пресечь его не может. С другой стороны, центурион действовал правильно, драку прекратил, восстановил порядок.

-- Центуриону выговор. Квестор, урезать центуриону выплату на двадцать денариев.

-- Единовременно? -- поинтересовался квестор.

-- Да. Свободны, -- легат вернулся к свитку, который изучал до разбирательства.

Двадцать денариев. Месячное жалование центуриона. Север даже не поморщился, он уже и не помнил, когда последний раз задумывался о деньгах.

Квинт не стал оспаривать решение командующего, признавая его справедливость: хороший командир всегда знает, что на уме у его подчиненных и случаев, подобных этому, не допустит. Однако кое-кому из присутствующих озвученного наказания показалось мало.

-- Легат! -- вскричал Осторий, -- это же марианец!

-- И что? -- командующий поднял глаза на префекта.

-- Он мятежник! Подрывает дисциплину в легионе! Эти марианцы...

-- Какой ты ретивый, префект... -- поморщился Базилл, -- копытом землю роешь. Сулланцы, марианцы... Тебя даже не было в Риме, когда случился этот досадный раскол. Чего ты громче всех орешь?

-- Вообще-то, мой легат, я поддерживаю Остория, -- сказал Глабр, -- центурион с нами всего несколько дней, а уже дважды отличился.

-- Дважды?

-- Он покалечил своего опциона.

Легат посуровел.

-- Почему не доложили? Центурион, какова причина?

-- Неподчинение приказу.

-- Какой был приказ?

-- Исправить небрежную установку палисада.

Легат поднял бровь.

-- Не вижу ничего противозаконного. Центурион пекся об обороноспособности лагеря. Его прямая обязанность. Насколько серьезны увечья?

-- Зубы выбил, -- буркнул Гарса.

-- И все?

-- Ну, синяков наставил.

-- То есть, опцион остался в строю и просяную кашу есть может. Инцидент исчерпан.

Командиры вскинули руки в салюте, и вышли из палатки. Снаружи Севера поджидали его легионеры.

-- Ну что? -- спросил Барбат.

-- Выговор.

-- И все?

Квинт усмехнулся.

-- И все.

-- Ну, вот и хорошо! -- Расплылся в улыбке Барбат, -- я наслышан о Базилле. У него репутация уравновешенного и справедливого человека. Не то, что некоторые здесь...

-- Ты что там гавкаешь, пес смердящий? -- поинтересовался Осторий из-за спины Севера.

Квинт обернулся.

-- Попридержал бы ты язык, префект.

-- Что ты сказал, ублюдок?

-- Рот закрой, говорю! -- повысил голос Север.

Подошел Глабр.

-- Центурион, тебя недостаточно наказали? Снова нарываешься?

-- Никак нет, трибун.

-- Тебе невероятно повезло сегодня. На твоем месте я был бы ниже травы.

"Я запомню, Клавдий Пульхр, каким бы ты был на моем месте".

-- Всем разойтись! -- крикнул трибун.

Легионеры потянулись к своим палаткам.

На следующий день, вскоре после начала марша, Квинт увидел, что из головы колонны приближается несколько всадников. Скордиски, во главе с Осторием.

Поравнявшись с Севером, префект остановил коня. Квинт не замедлил шага, не обращая внимания на непрошеных гостей, и вся центурия протопала мимо скордисков. Солдаты подозрительно поглядывали на варваров. Те восседали на рослых конях, укрытых двойными попонами. Нижняя, широкая, служившая потником, притянута троком, нагрудным ремнем и подхвостником. Верхняя, узкая, пристегнула к нижней. Варвары одеты в кольчуги, за спинами на ремнях овальные щиты и высокие конические шлемы. На поясе мечи, в полтора-два раза длиннее солдатских гладиев. У Остория два меча: на правом боку гладий, а ножны с галльским пристегнуты к переднему краю верхней попоны.

-- Эй, марианец! -- крикнул префект, поигрывая плетью, -- мы с тобой не закончили.

-- Чего ты хочешь? -- Север отошел в сторону от продолжающих движение солдат.

Префект пустил коня шагом, неторопливо приблизившись к центуриону.

-- Восстановить справедливость.

Свистнула плеть, рассекшая пустоту: центурион умудрился увернуться, словно был налегке, не обремененный тяжестью поклажи. Квинт скинул фурку^[92] с мешками и щит на землю и, когда префект размахнулся снова, подставил под удар руку. Плеть намоталась на голое предплечье, нарисовав на нем красный браслет. Север рванулся и Осторий, не ожидавший от центуриона такой прыти, слетел с коня лицом в грязь. Самовольно остановившиеся легионеры захохотали. Осторий вскочил, выхватил гладий и сразу же сделал выпад. Квинт отпрыгнул и тоже обнажил клинок.

[92] Фурка -- палка с поперечиной, к которой подвешивались вещи легионера.

-- Командир! -- С варварским акцентом пролаял один из скордисков, -- не надо. Видоков много. Донесут легату.

-- Да плевать! -- рявкнул префект.

Несколько легионеров во главе с Барбатом бросились к Северу, выхватывая мечи.

-- Стойте! -- поднял руку центурион, -- я сам разберусь.

-- Это Гней Осторий, -- мрачно сказал один из солдат, -- он был первым мечом в легионе Гая Коскония.

-- Хочешь сказать, он столь же вероломен^[93]?

[93] В Союзническую войну легат Гай Косконий дал слово италику Требацию, что поступит благородно и не станет нападать на него во время переправы через реку. Слово он нарушил.

-- Он один из лучших бойцов в Риме, -- сказал другой легионер, -- я бы не стал с ним связываться, командир.

-- Что ты предлагаешь, Авл? -- спросил Север, разминая кисть, -- позволить выпороть себя? Может, сразу раком стать? Плетью порют лишь рабов!

-- Мы не допустим.

-- И розгами уже не отделаетесь.

-- Он тебя убьет, -- обеспокоился Барбат.

-- Значит, судьба.

-- Попрощался со своими козлами, скотоложец? -- оскалился Осторий.

Север не ответил.

Префект атаковал с показной небрежностью. Квинт с первых секунд понял, что громкая слава Остория -- не пустые разговоры. С трудом отразив пару ударов, Север купился на обозначенный укол в бедро и, реагируя на него, подставился. Кончик клинка префекта, разрывая звенья кольчуги, впился под левую ключицу. Центуриона выручило лишь то, что спасаясь, он отшатнулся, и Осторию не хватило длины руки для того, чтобы пронзить Квинта насквозь.

Рана была незначительна и центурион немедленно контратаковал. Ему удалось заставить префекта пару раз шагнуть назад, вот и весь успех, а потом роли опять поменялись. Снова финты, глубокий выпад, центурион смог уклониться, но потерял равновесие и едва не упал, коснувшись земли рукой. Однако развить преимущество префект не смог и Север, уйдя из-под удара, вновь занял удобную позицию.

Осторий увертку оценил. Он опустил меч и пошел кругом, огибая Севера. Тот поворачивался вслед.

-- Кто тебя учил?

-- Раб.

-- Оно и видно.

Губы Остория искривила злорадная усмешка, однако в его последующих действиях пренебрежительного превосходства больше не прослеживалось. Меч префекта замелькал с быстротой молнии и не успел Север вздохнуть трижды, как уже был ранен в правую руку чуть выше локтя. Стиснув зубы, Квинт попытался отдарить гостинец выпадом в лицо. Клинки столкнулись, а спустя мгновение префект сбил центуриона с ног подсечкой. Падая, Квинт взмахнул мечом, в попытке дотянуться... Префект еще раз ударил Севера ногой, заставив распластаться на спине, и наступил ему на правую руку.

-- Осторий!

Полдюжины легионеров во главе с Барбатом дружно шагнули вперед, еще с десяток схватились за мечи. Префект бросил быстрый взгляд на них, посмотрел на поверженного центуриона и, плюнув ему в лицо, шагнул к своему коню. Под копытами лошадей зачавкала жижа.

Север поднялся на ноги, утираясь. Префект и варвары стремительно удалялись прочь.

-- Командир... -- Барбат смотрел на меч центуриона.

Квинт поднял клинок и успел увидеть, как с его кончика сорвалась рубиновая капля.

-- Первый меч Гая Коскония... -- потрясенно проговорил легионер Авл.

-- Кому-нибудь удавалось раньше достать Остория? -- спросил другой солдат.

-- Я не слышал, -- покачал головой Авл.

Поморщившись, Север осмотрел руку, провел пальцами по разорванным кольцам под ключицей.

-- Интересно, командир, -- спросил Барбат, перевязывая руку центуриона, -- кто из богов так ловко играет за тебя?

-- Не знаю, -- ответил Квинт.

Лицо его цветом было немногим розовее выбеленного льна. В тот день у него не осталось сил обдумать происшедшее. Вечером шестая центурия строительством лагеря не занималась -- согласно очереди стояла в охранении. После смены, измученный Север, спихнув оставшуюся рутину на опциона, завалился спать. А на утро, по глазам солдат Квинт понял, что от оппозиции не осталось и следа.

16

Последний переход был самым длинным. Север не знал местность и без описания примет не мог определить, сколько еще осталось до цели. Между тем солнце клонилось к закату, и в голове каждого легионера преобладала единственная мысль: "Скорей бы уже остановиться". Однако приказ о строительстве лагеря все не поступал.

Вдоль колонны мчался верховой, задерживаясь на пару мгновений в голове каждой центурии и что-то крича. Вскоре дошла очередь и до Севера.

-- Ускорить движение!

-- Что случилось? -- крикнул центурион, но вестовой не ответил, ускакав прочь.

Впереди идущие начали отрываться, и Квинт поспешил повторить приказ солдатам:

-- Шире шаг!

Легионеры недовольно заворчали, но с исполнением не задержались.

-- Бой будет, -- предположил Авл, идущий в первой шеренге, -- чего иначе гнать на ночь глядя?

-- Сходу, что ли? Целый день топаем, -- его товарищ поудобнее перехватил фурку, -- они там все с ума посходили?

-- Не служил ты, братец, в Африке, -- буркнул седой ветеран, -- мы за Югуртой по пустыне только так и гонялись. Переход -- бой. А иначе его было не поймать. Скользкий, как угорь.

-- Это вас Цецилий Метелл так воспитывал? -- злорадно оскалился Авл, -- я слышал, вы там совсем в студень превратились, не воины, а бабы на сносях: "Всего боюсь, мозгов не имею".

-- Язык откуси, сопля! -- возмутился ветеран.

Зубоскала толкнули в спину, и кто-то из задних добавил:

-- Беготня была с Марием, а Метелл все больше ползал.

-- Мы так Капсу взяли, -- обиделся ветеран, -- по пустыне целый день, под солнцем, и сходу в бой.

-- Ты что же, Кезон, с Марием служил? -- поинтересовался сосед ветерана.

-- Служил, -- буркнул седой.

-- А никогда не рассказывал...

-- Давно это было. Тогда еще в легионы всякую шелупонь, вроде тебя, не принимали. А Сулла у Мария в трибунах ходил.

-- Ну и как оно, с Марием-то? -- спросил Авл.

-- Вон его спроси, -- кивнул Кезон в сторону Севера, -- он большим начальником был, лучше расскажет.

-- А и верно! Слышь, командир? Где лучше, с Марием или у нас?

-- Так он тебе и скажет, -- раздался голос сзади.

-- Я Мария ни разу в глаза не видел, -- спокойно ответил центурион, -- служил в Испании.

-- Ну и как?

-- Как везде. Легаты меняются, а служба одна.

Квинт уже сбился со счету, в который раз затевался подобный разговор. Сравнение полководцев было для солдат одним из любимых развлечений в походе. Необременительно, чеши себе языком. Центурион от беседы не уклонялся, под нее неплохо мерялись мили, особенно, когда легионы ступили на Эгнатиеву дорогу и ноги уже не вязли по колено в грязи. Приняв, наконец, Квинта, как своего, солдаты, тем не менее, никак не могли осмыслить тот факт, что Север не с луны свалился, а служил прежде, так же, как они. В таких же легионах.

"Хорошо Сулла поработал. Эти за ним на край света пойдут. Брат против брата встанет, не задумываясь. Марианец для них -- существо чужой крови".

-- Я слышал, -- сказал Авл, -- у марианцев похоронных коллегий нет, и легаты на погребение покойников из своих средств деньги выделяют.

-- Вранье, -- опроверг слух Север, -- солдаты скидываются, как везде.

-- А донативу^[94] всю выдают?

[94] Донатива -- выплаты легионерам сверх жалования, денежные подарки.

-- Половину. Остальное только после службы. Иначе на что ты жить-то будешь, если покалечат?

-- Да платили бы всё! Я бы ни за что не истратил!

-- Ври больше! Кто в Беотии общественный котел в кости проиграл? Мало мы тебе ребер пересчитали? -- возмутились в задних рядах.

Разговор сам собой скатился в сторону от обсуждения возможного сражения, но вскоре предчувствие недоброго вернулось: небо на севере затягивало дымом.

-- Это что еще такое?

-- Гераклея горит!

-- Точно, мне вчера знакомец из первой когорты сказал, недалеко уже до Гераклеи. Подходим.

-- А кто поджег-то?

-- Варвары, кто же еще.

-- А может наши ворвались? Зря, что ли, командовали топать быстрее?

-- Надо бы, братья, поспешать! Этак нам никакой добычи не достанется!

Солдаты приободрились, откуда только силы взялись. Передние шагали в ногу с командиром, а задние начали спешить и толкаться.

-- Ну-ка, ровнее строй! -- рассердился Север, -- куда ломанулись, как стадо баранов?

-- Какая вам добыча? -- осадил торопыг Барбат, -- кто даст римский город грабить? Базилл точно не даст.

-- К тому же варвары все давно растащили, -- добавил Авл.

-- Вот мы у них назад и отнимем!

Отнять не получилось. Дромихет покинул город. Убираясь восвояси, фракийцы в бессильной злобе поджигали дома -- не досталось им, пусть никто не получит. Авангард Базилла, достигнув Гераклеи, застал отход последнего отряда фракийцев. Римляне немедленно вступили в бой и перебили варваров, но пожар успел разгореться. В застройке старого македонского города преобладал камень, однако и дерева хватило, чтобы Гераклея стремительно превратилась в гигантский костер.

Марк Лукулл, командовавший авангардом, послав гонца к Базиллу, немедленно приступил к тушению пожаров, но людей у него было немного. Легат отправил на помощь Марку всю кавалерию, пехота тоже поспешала, как могла. Достигнув города, первая когорта заняла оборону, остальные, по мере подхода, включались в борьбу с огнем.

Базилл оценил обстановку. Проходя через Гераклею, Эгнатиева дорога продолжалась на северо-запад, и варвары могли отступить по ней, но это был не единственный вариант: дорог, обычных грунтовых, ответвлявшихся от основного тракта и ведущих во Фракию, было несколько. Варвары могли уйти в Лихнид, в Дамастион, в Скопы... Куда угодно. Куда?

-- Осторий послать две турмы^[95] по каждой дороге. Если найдут варваров -- в бой не вступать. Клавдий, немедленно найди кого-нибудь из местных, кто в состоянии связно рассказать, что тут творилось.

[95] Турма -- подразделение римской кавалерии, 30 человек.

Глабр бросился исполнять и довольно быстро приволок двух человек: пленного фракийца, уцелевшего в схватке с конниками Лукулла и горожанина, оборванного и перемазанного сажей.

Первым делом Базилл обратился к местному жителю:

-- Как тебя зовут?

-- Мел... Меланфий Фуллон, господин, -- чуть заикаясь, пролепетал горожанин. Вид у него был чрезвычайно испуганный.

-- Ты римлянин?

-- Н-нет.

-- Он сукновал, -- вставил Глабр.

-- Это я вижу^[96], -- резко ответил Базилл, -- ты кого-нибудь позначительнее найти не мог? Где городской префект? Старший "бодрствующих"^[97] или другие магистраты?

[96] Фуллон (лат) -- 'сукновал'.

[97] 'Бодрствующие' -- пожарная охрана в Древнем Риме. Регулярная служба была организована во времена Августа, а до тех пор пожарные команды создавались горожанами по собственной инициативе, без участия властей.

Глабр лишь покачал головой. Командующий обратился к сукновалу.

-- Меланфий, ты знаешь, где городской префект?

-- Т-там... -- Фуллон указал рукой в сторону городских ворот, -- висит...

Базилл помрачнел.

-- Понятно. Сколько всего здесь было варваров? Какие? Кто ими командовал? Куда ушли?

-- Н-не знаю... Много... Фра... фракийцы...

-- Из какого племени? -- спросил легат Гортензий, присутствовавший при допросе.

-- Н-не знаю... Волки... Вырезали... Аминту убили, соседа... Семью его... Все амбары выгребли... Волки...

-- Какие еще волки?

-- Н-не знаю... Волки... С хвостами...

-- Тьфу-ты! Кого ты притащил, Клавдий?! Найди другого, вменяемого. И побыстрее, у нас мало времени! -- Базилл посмотрел на пленного, -- теперь с тобой, варвар. Куда ушел Дромихет?

Фракиец оскалился и сплюнул:

-- Чалас.

Легат сжал зубы.

-- Без перевода понятно. Клавдий, постой, займись этим, он должен заговорить.

-- А он по-нашему, понимает? -- спросил Лукулл.

Базилл посмотрел на Марка.

-- Переводчика сюда.

-- Луций, я отправил всех фракийцев-проводников с Осторием, -- объявил Гортензий.

Базилл глухо зарычал.

-- Мне нужен фракиец! Любой. Гарса здесь?

-- Еще не вступил в город, мой легат. Его когорта в самом хвосте.

-- Марк, дуй к Гарсе, у него там наш марианец. Вроде, среди его людей фракиец был. Тащи его сюда.

-- Слушаюсь!

Шестая центурия подошла к городу уже в темноте. Хотя, это с какой стороны посмотреть -- Гераклея пылала, и мятущееся пламя пожара ярко-рыжими ножами кроило ночь на лоскутки света и тьмы. Зарево разливалось по небу, видимое за много миль. Ворота города распахнуты настежь. Сотни, тысячи людей суетились в кольце городских стен и снаружи, растаскивали баграми горящую кровлю домов, сараи, загоны скота, заваливали огонь песком. Легионеры и горожане топорами, лопатами, что в руки попалось, создавали вокруг каждого горящего дома пустое пространство. Если в городе и были ручные помпы, с таким большим огнем им не справится, а из реки, текущей совсем рядом с городом, ведрами воды не наносишься.

Городские ворота, обращенные на юг, были образованы двумя каменными башнями, соединенными деревянной галереей, охваченной пламенем и грозившей обвалиться в любой момент. Над одной из башен с громким треском обрушился дощатый шатер, взметнув в ночное небо целый фейерверк искр.

Под огненной аркой бежали люди. Из города выносили раненых, выводили женщин и детей. Некоторых волокли силой. Один солдат тащил на плече девушку. Та вопила, срывая голос, звала кого-то по имени и рвалась назад, в огонь, в смерть. Пылающая галерея опасно покосилась. Рухнет и похоронит всех, десятки жизней за один миг...

-- Отняли награбленное... -- процедил Авл.

Возле ворот валялись трупы побитых варваров. Своих товарищей, погибших в недавней схватке, легионеры стаскивали в сторону.

-- Мешки и щиты на землю! -- скомандовал Север, -- кольчуги долой, шлемы оставить, взять корзины для земли, лопаты и топоры!

Легионеры спешно разоблачались.

-- А это что такое? -- спросил один из солдат, указывая пальцем.

-- Где?

-- Да вон, у самых ворот.

Север сжал зубы: возле городских ворот в землю было вкопано с десяток длинных шестов, на которых висело... Раньше это было живыми людьми...

-- Сбереги, Юпитер... -- прошептал Авл, -- как же это...

-- Варвары, -- процедил Кезон, -- заостряют кол и жертву задницей на него натягивают. Потом вертикально ставят. Кто сразу от боли помер -- тому повезло. Кол все потроха медленно раздирает...

-- Избавь меня от этих подробностей, -- поморщился Авл.

-- А галлы, я слышал, жертву в плетеной клетке сжигают, -- поделился знанием другой солдат, не столь впечатлительный.

-- Заткнитесь все, -- отрезал центурион.

Почерневшие, разложившиеся трупы, обклеванные воронами, висели на колах уже весьма продолжительное время. Один из них был обернут в нечто, когда-то бывшее всаднической тогой. Узкая пурпурная полоса еще угадывалась по краю одеяния, темно-бурого от высохшей крови.

-- Они казнили местных магистратов, -- высказал догадку Квинт, -- наверняка, префекта города и других начальных лиц.

К Северу подлетел всадник в доспехах трибуна.

-- Ты второй гастат десятой когорты^[98]?

[98] Второй гастат -- центурион шестой центурии (hastatus posterior).

-- Так точно.

-- В твоей центурии служит фракиец. Он срочно нужен легату в качестве переводчика.

-- Реметалк! -- позвал Север.

Фракиец вышел из строя. Он был облачен, как обычный легионер.

-- Садись ко мне, -- скомандовал трибун, -- а ты, гастат, приступай к тушению пожара.

Фракиец забрался на коня за спину гонцу, и они умчались прочь.

Север окинул взглядом построившихся солдат и скомандовал:

-- За мной бегом, марш!

До прибытия переводчика пленного предварительно "обработали", не задавая ему вопросов. Глабр, за время восточной кампании поднаторевший в пыточных делах, лично руководил процессом. Во время экзекуции варвар не молчал, постоянно что-то трещал на своем языке. Это навело трибуна на мысль, что трудностей не возникнет. Кто говорит, тот скажет. Правда, несколько смущало, что болтовня варвара не отличалась разнообразием. Фракиец повторял один и тот же набор слов, в котором преобладали "суку" и "чалас". Глабр догадывался, что это ругательства, и поэтому продолжал "подготовку" пленного к допросу.

В наскоро поставленную палатку вошли Лукулл с переводчиком. Пленный стоял на коленях, вернее безвольно висел, уронив голову на грудь. Двое солдат завернули ему руки за спину. Лукулл приблизился и приподнял голову варвара за подбородок. Вся нижняя часть лица фракийца, искаженная хищной гримасой, была залита кровью.

-- Быстро ты его, Клавдий. Часом, не перестарался? -- поинтересовался Лукулл, -- он говорить-то вообще сможет?

-- Сможет. Вполне в сознании. Смотри, как таращится.

Действительно, глаза фракийца не закатились, затянутые поволокой, как бывает, когда жертва "плывет", а впились в Марка, как зубы хищника в беззащитную плоть.

-- Ну ладно, времени мало, приступим к делу, -- Лукулл повернулся к Реметалку, -- спроси-ка его, куда бежали варвары, захватившие Гераклею? Сколько их?

Реметалк спросил. Пленный обнажил остатки передних зубов и прохрипел:

-- Чалас.

-- Дерьмо, -- перевел Реметалк.

-- Это я уже и сам догадался, -- невозмутимо бросил Глабр и дал знак одному из солдат, -- сломай-ка ему палец.

Фракиец попытался сжать кулаки, но это ему не помогло. Хрустнули кости, выворачиваемые из сустава. Варвар взвыл.

-- Говори!

-- Чалас! Суку пор! О, дисе, Кандаоне, да ме дарсас!

-- Скажи ему, что если он не будет отвечать, его ждет очень мучительная смерть, -- обратился к переводчику Лукулл.

-- Осмелюсь возразить, командир, это бесполезно, -- сказал Реметалк.

-- Почему?

-- Он не боится смерти.

-- Чушь. Я встречал людей, бравировавших тем, что не боятся смерти, -- не поверил Глабр, -- некоторые действительно умирали отважно. Даже с улыбкой на лице. Таких людей единицы. Этот не похож. Уж я разбираюсь.

-- Некоторым фракийцам, которые называют Залмоксиса богом, умирать проще, чем вам, римлянам или эллинам, -- объяснил Реметалк, -- вас в посмертии ждет серое беспамятство. Ваши души все забывают. Это небытие навсегда. Но геты знают, что после смерти их бессмертные души попадут в чертог Залмоксиса и по его воле, когда-нибудь, вновь возродятся. Ты не запугаешь его угрозами мучительной смерти, трибун.

-- Чем же его сломить?

Реметалк помедлил с ответом, было видно, что ему не хочется говорить.

-- Если пообещаешь ему, что отрубишь руки и ноги, но не дашь истечь кровью, оставишь жизнь, это может напугать его.

-- Хорошая мысль. Скажи ему это.

Реметалк поджал губы, но приказ исполнил. Пленный побледнел, но что-то быстро проговорил и, запрокинув голову, завыл по-волчьи. Один из державших фракийца легионеров ударил его кулаком в живот и варвар заткнулся.

-- Что он сказал?

-- Он сказал, что Кандаон, бог волков-воинов, не допустит, чтобы его сын жил беспомощным обрубком. Он подарит ему быструю смерть от боли.

-- Боли, значит, тоже не боится, -- процедил Глабр, -- а вот в это я уж точно никогда не поверю. Боль можно терпеть, когда она быстра и преходяща, но если ее сделать непрерывной...

Трибун собрался отдать легионерам, выполнявшим функции заплечных дел мастеров, приказ возобновить пытку, но Лукулл остановил его.

-- Подожди, Клавдий, тот сукновал тоже что-то лепетал про волков, -- Марк повернулся к Реметалку, -- кто такие эти "волки-воины"?

-- У тех гетов, что живут на левом берегу Данубия, есть один обычай, появившийся не так давно, около ста лет назад. Их юноши, достигая совершеннолетия, становятся волками...

-- Как это?

-- Об этом знают лишь капнобаты, "блуждающие в дыму" -- жрецы, одурманивающие себя дымом конопли. После таинства, уже не юноши, но мужи, молодые воины становятся братьями, отмечая себя волчьими шкурами.

-- Воинское братство? -- спросил Лукулл.

Реметалк кивнул.

-- Даки. Так и переводится на ваш язык -- "волки".

-- Он носил вот это, -- Глабр протянул Марку войлочную шапку, на которой сзади был укреплен волчий хвост.

-- Значит, их называют даками? Спроси его, -- Лукулл обратился к бывшему разведчику, -- войско Дромихета все состоит из даков?

-- Нет, погоди, -- перебил Глабр, -- спроси его, если даки такие смелые воины, то почему они трусливо бежали, едва завидев римлян?

Реметалк спросил. Пленный разразился гневной тирадой.

-- Он говорит, даки никого не боятся, волк не сравнится с лисой, но волков мало, а трусливые лисы предали храбрых даков.

-- Какие еще лисы? -- удивился Глабр.

-- Я думаю, это намек на лисьи шапки, какие носят все фракийцы.

-- Мы топчемся на месте, -- заявил Глабр, -- легат ждет сведений о том, куда убрался Дромихет, а мы тут выясняем, кто круче, лиса или волк.

-- Подожди, Клавдий, не торопись. Мы знаем из письма наместника, что на Гераклею напали дарданы. А этот варвар твердит про каких-то даков. Которых предали трусливые лисы. Что это значит?

-- Что?

-- Мне кажется, дарданы сходили в набег и вернулись, а даки, их союзники, остались в Гераклее. Сейчас дарданы не пришли им на помощь -- предали. Клавдий, ты хотел бы отомстить предавшему тебя?

-- Разумеется.

-- Вот, я думаю, и даки хотят.

-- Они пошли в земли дарданов, зная, что мы будем их преследовать?

-- Именно! Они не собираются отвлекать наши силы на себя, выгораживая дарданов, ибо сами хотят наказать предателей!

-- Звучит логично, -- хмыкнул Глабр, -- но все же это лишь домыслы. Ублюдок ничего не сказал. Я бы продолжил с ним.

-- Попробуй, но я поспешу к легату и выскажу свою версию.

-- Если это даки, далековато они забрались от своих земель, -- негромко проговорил Реметалк, но на эти слова никто не обратил внимания.

Борьба с огнем продолжалась всю ночь, а на рассвете римлянам открылась удручающая картина: несмотря на все их усилия, город выгорел дотла. Дома превратились в закопченные коробки без крыш и перекрытий. Повсюду во внутренних двориках, на узких улочках, лежали обугленные трупы. Попадались и нетронутые огнем: многие люди задохнулись в дыму. Были и такие, что несли на себе рубленные и колотые раны -- результат спешного отступления фракийцев, которые убивали людей походя, вытаскивая из их домов все, что не успели отобрать еще летом, при взятии Гераклеи, когда Дромихет, собиравшийся оставить город себе, удерживал воинов от необузданного грабежа.

Повсюду стоял вой и плач. Целый город -- огромный погребальный костер.

Север потерял ночью двух человек, погибших под завалами, и сейчас, вместе с солдатами, черными от сажи и похожими на эфиопов, бродил по дымящимся руинам, выискивая третьего, не отозвавшегося на перекличке. Еще не зажившие раны на груди и руке, нещадно ныли, потревоженные тяжелой ночной работой.

Легионы приводили себя в порядок, возводили лагерь на некотором отдалении от города. Базилл решил не рвать жилы, гоняясь за фракийцами и задержался, чтобы оказать посильную помощь Гераклее. Необходимо было восстановить порядок, назначить временных магистратов. Дромихет никуда не денется. Глабр, замучив пленника до смерти, в одиночку не смог добиться больше того, что узнал, ведя допрос совместно с Лукуллом, однако слова варвара, хоть и не вырванные у него явно, подтвердились разведкой Остория: на дороге в Скопы обнаружились свежие следы тысяч ног и копыт. Варвары ушли в земли дарданов. Что же, тем лучше, не придется гоняться за двумя зайцами.

Местные подсказали легату, что примерно в одном переходе на север дорога раздваивается. Одна из веток идет западнее, выходя на дорогу из Лихнида в Скопы. До главного города дарданов можно добраться любым из этих путей, пройдя на границе через крепости варваров -- Керсадаву и Браддаву.

Гортензий предложил разделить легионы и занять обе дороги. Базилл не согласился.

-- Ничего не зная о численности варваров ополовинить армию? Вспомни, как Архелай подловил тебя в Фессалии.

-- Я смог выйти.

-- Да, козьими тропами. Точно так сможет улизнуть от нас и Дромихет. Беготне по незнакомым горам, я предпочитаю захват и удержание крепостей. Легионы пойдут вместе. По восточной дороге, ибо она скорее приведет к Скопам.

-- Однако следует проверить и западную.

-- Следует, но только силами конной разведки.

-- Хорошо. Командуй, Луций, но я остаюсь при своем мнении.

-- Твое право. Нам следует принести жертвы и провести гадание. Когда мы выступим, в авангарде пойдут десятая и девятая когорты Второго Победоносного. Они вечно ползут в хвосте, пусть для разнообразия возглавят марш. Как сказал Сулла, следует упражнять солдат.

17

Село было большим, с десяток дворов, и род здесь жил зажиточный, богатый людьми. Дома стояли на возвышенности, огороженные обычным плетнем, человеку по грудь. Так живут не только дарданы, но и вообще все окрестные племена и даже на севере, у кельтов, схожий уклад. Землепашцы-коматы селятся родами по несколько семей. В случае опасности уходят в "гнездо" -- крепость. Гнезда служат защитой сразу для нескольких родов, начальствует над которыми тарабост. В седые времена тарабостами звали уважаемых всеми старейшин, которых люди ставили над собой за мудрость. Сейчас все не так. Иные тарабосты кичатся родовитостью и славностью предков, сами являясь ничтожеством. Их власть и богатство зиждется на плечах пилеатов-дружинников, что оставив родной очаг, присягают на верность хозяину, который кормит их, одевает, дает оружие. Коматы платят тарабосту дань. Есть ли угроза, нет ли -- платят все равно. Некоторые гнезда слабые, плохо укрепленные и правитель там из захудалых. Другие сильнее. Несколько гнезд образуют кольцо вокруг еще более мощного укрепления -- города, где сидит князь, вождь всех дарданов.

С севера и запада к селу примыкали поля, лежащие под черным паром, дальше выпасы скота, все на вершинах и склонах бугров -- как лоскутки одеяла небрежно брошенного на постель. Река, бегущая с востока на запад, отделяла от леса обширное пространство, расчищенное пятью поколениями здешних поселенцев. Возле села она делала крутой поворот к югу, пересекая дорогу на Скопы, пролегавшую по ее левому берегу в узкой полосе, огороженной с одной стороны частоколом вековых елей, а с другой -- стремительным горным потоком, что примерно в трех римских милях ниже по течению сливался с полноводным Эригоном. Моста не было и любому путешественнику приходилось перебираться вброд. Дело это непростое, несмотря на то, что человеку здесь по колено почти в любом месте -- речка быстрая, порожистая, дно каменистое, скользкое.

Собаки, как всегда, забеспокоились первыми, брехливым многоголосьем взбудоражив все село. Почувствовав неладное, люди высыпали из своих дворов, кто с рогатиной, кто с топором. Женщины подхватывали на руки маленьких детей.

На левом берегу появились всадники, около десятка. Они были одеты в шерстяные штаны и пестрые рубахи. На ногах сапоги, поршни, сандалии, на головах войлочные шапки. За спины, поверх плащей, украшенных вышитыми меандрами, треугольными волнами и крепостными зубцами, закинуты небольшие щиты в форме полумесяца, плетеные из лозы и обтянутые кожей.

Всадники остановились возле переправы, осматриваясь. Потом один спешился и, ведя коня в поводу, осторожно начал переходить через реку. Остальные последовали за ним.

За поворотом все явственнее ощущалось движение большой массы людей. Не только людей -- отчетливо слышалось конское ржание, низкий рев быков, звон бубенцов и окрики всадников. Передовые еще не успели перебраться на правый берег, как из-за поворота появился пеший человек. Потом еще один. И еще. Всадники подгоняли сбившееся в кучу стадо быков, голов в сорок. Несколько упряжек волов тащили скрипучие телеги, подрагивавшие на неровностях усеянной щебнем дороги. За ними опять двигались люди. Сотни людей. Некоторые были одеты в безрукавки из волчьих шкур. У многих на шапках висели серые хвосты.

Даки шли, не скрываясь, толпой, без всякого строя, небрежно закинув на плечи копья, связки дротиков и длинные ромфайи -- односторонне-заточенные прямые и слабо искривленные клинки, длиной в два локтя с соразмерной рукоятью. Щиты в руках или за спинами соседствовали с пузатыми мешками и корзинами. У одного из передних в корзине сидел гусь -- только длинная шея торчала. Такой способ перемещения ему не нравился и он, время от времени, громким голосом высказывал недовольство.

Дорога на правом берегу огибала селение. К воротам, вверх по склону холма карабкалась узкая тропка. Даки мимо проходить, похоже, не собирались -- всадники поднялись наверх. Встречать их вышли чуть ли не все жители села. Вышли с оружием.

-- Ну что, селяне! -- крикнул один из всадников, -- вот и снова свиделись!

На его шее поблескивала золотом витая гривна, за спиной поперек конского крупа перекинута пара мешков, стянутых горловинами. Мешки подвязаны к нижней попоне, чтобы не слетели. К ним пристегнут кожаный панцирь, усеянный стальными пластинками. Висевший рядом бронзовый шлем с высокой загнутой вперед тульей и маской, искусно воспроизводившей человеческое лицо с усами и бородой, выдавал знатного. Вождь.

Коматы не отвечали, исподлобья взирая на даков, запрудивших реку.

-- Чего молчите? -- насмешливо спросил другой всадник, -- не рады, что ли?

-- Не рады, -- вождь сам ответил товарищу, -- смотри, как глядят. Не иначе, в гостеприимстве откажут.

-- Чего вам надо? -- спросил седой комат, вышедший вперед.

Вождь спрыгнул на землю и подошел к старейшине, заложив большие пальцы за дорогой пояс.

-- Отблагодарить вас хотим, союзнички, за помощь. Поспели вы вовремя. Нечего сказать.

-- О чем ты?

-- Дромихет, он и в правду не понимает, -- сказал дак, оставшийся сидеть верхом.

-- Не понимаешь? Или гонца нашего к Кетрипору не видал?

-- Был гонец, в Браддаву ускакал, а с какой вестью, тарабост мне в том ответа не держит. Чего назад ползете? Пинка вам дали? Вижу, не пустые идете, -- старейшина покосился на стадо, которое в этот момент с громким мычанием переправлялось через реку.

Вождь дернул щекой.

-- Спешим мы. Была бы хоть щепотка времени, я бы вас, тварей... -- он замолчал, сжав пальцы правой руки в кулак и поднеся его к невозмутимому лицу старейшины.

Скрипнул зубами, повернулся, вскочил на коня.

-- Ничего, старик, скоро узнаешь, любят ли боги предателей.

Дак злобно ударил пятками бока жеребца, тот обиженно заржал. Всадники спустились вниз и присоединились к колонне, которая, не задерживаясь, проползла мимо села и вскоре исчезла из виду: дорога завернула в лес.

Коматы недоуменно переглянулись.

-- Чего это они, дядька Сар? -- спросила одна из женщин, державшая на руках ребенка полутора лет. Еще один парнишка, постарше, цеплялся за подол.

-- Видать, Гераклею не удержали, -- ответил старик, -- похватали, что смогли и драпают.

-- От кого?

-- От римлян, вестимо, -- старейшина повернулся к мужикам, сжимавшим медвежьи рогатины, -- Бебрус, надо бы засеку восстановить.

-- Думаешь, отец, римляне следом пойдут?

-- Пойдут. Наших толстозадых за набег наказывать. Вот только в первую руку нас спалят.

-- Эх, знать бы, докуда время есть, -- протянул голос в толпе.

-- Поспешать надо, -- ответил Сар.

Времени не было. Осторий почти настиг даков, отступавших по восточной дороге. Он и его люди видели совсем свежие следы большого отряда. Даки гнали стадо, тащили награбленное и потому шли не быстро. Скордиски обнаружили на дороге почти готовую засеку и возле нее шестерых молодых дарданов. Те, работу бросив, ударились было в бега, но один из них, совсем еще сопляк, сдуру пустил в сторону кельтов стрелу. Никакого вреда скордискам она не причинила, но разозлила их. Ауксилларии догнали дарданов и всех убили.

У пограничного села Осторий остановился и отправил одного из своих воинов назад, навстречу отставшим легионерам. Последнее время префект стал раздражителен и зол. Легкая рана в правом боку, возле подмышки, которой его наградил проклятый марианец, уже затягивалась, но сам факт ранения не в сече, а в поединке, Остория доводил до белого каления.

С префектом было всего две турмы. Столько же он отправил по западной дороге, поставив во главе своего заместителя, единственного римлянина, не считая самого префекта, служившего в кельтском "диком крыле" и способного обуздать варваров, если возникнет такая нужда. Наблюдая из укрытия за селянами, Осторий видел, что даже шести десятков всадников вполне достаточно, чтобы вырезать дарданов, но без ведома начальства в драку не сунулся, дождался Глабра, которого Базилл поставил командовать авангардом из двух когорт.

Глабр приказал девятой когорте продолжать движение, а сам вместе с Осторием и Реметалком, который должен был стать переводчиком, направился к воротам. Дарданы вышли встречать. Их лица были напряжены и бледны, в руках топоры, серпы. Клавдий с удовлетворением отметил, что оружие варвары держат опущенным. Разумные люди. Это обнадеживает. Трибун любил повторять, что насилие не по его природе. Сам в это искренне верил.

-- Кто-нибудь говорит по-гречески? -- спросил Клавдий, не сходя с коня.

Варвары не ответили.

-- Понятно. Про латынь можно и не спрашивать, -- Клавдий повернулся к Реметалку, -- ну тогда ты будешь говорить. Скажи им, что мы их не тронем, если они не поднимут на нас оружие.

Реметалк перевел. Дарданы молчали. Не верят. Дикари. Откуда им знать, что он Клавдий Пульхр, патриций древнего и славного рода, не осквернит свои уста ложью, даже обращаясь к этим немытым варварам. Глабр скривил губы, прошелся взглядом по лицам, пытаясь предугадать, что они могут выкинуть. Еще в Греции он не раз слышал поговорку: "Немыт, как дардан". Других фракийцев чистоплотные греки подобными эпитетами не награждали, поэтому трибун ожидал увидеть нечто невообразимо чумазое. Клавдий вел дневник, который собирался в будущем опубликовать. Описание встречи с самым грязным из народов на свете, определенно должно было стать украшением путевых записок, зачитыванием которых он, когда-нибудь, станет развлекать своих гостей. Однако пришлось испытать легкое разочарование. Варвары, как варвары. Не грязнее других. Воистину, греки склонны к преувеличениям.

-- Переведи -- мы направляемся на север, дабы наказать разбойников, напавших на Македонию. Если здесь нет злодеев, им нечего опасаться.

Один из дарданов в толпе что-то резко сказал, обращаясь к старшему. Старик, не поворачивая головы, ответил. Спокойно и уверенно.

-- Что он сказал?

-- Тот говорит: "Не верь им". А старик велел заткнуться.

-- Мудрый старик. Так что там насчет злодеев?

-- Старик говорит, что они мирные землепашцы и не нападали на Македонию. Он может поручиться за любого из своих людей, все они тут одного рода.

-- Скажи -- я верю им. Однако, разбойников следует наказать. Знает ли он, кто напал на Гераклею?

Лицо старика не дрогнуло.

-- Он говорит, ему это не известно.

-- Ложь! -- рявкнул Осторий, схватившись за рукоять меча, -- даки прошли здесь совсем недавно, больше им деться некуда!

-- Подожди, Гней, -- Глабр успокаивающе протянул руку перед префектом. Вновь обратился к Реметалку, -- мы преследуем разбойников и знаем, что они бежали по этой дороге. Верно ли то, что эти честные люди не видели большой отряд, прошедший мимо их села среди бела дня?

Варвары загалдели.

-- Что они говорят?

-- Одни кричат, что нужно рассказать про гетов, иначе село сожгут. Другие против.

Старик утихомирил соплеменников и обратился к переводчику:

-- Действительно, здесь прошли воины из племени гетов, но куда они двинулись, мы не знаем. С ними не было дарданов.

-- Мы знаем, что на Гераклею напали дарданы и некоторые другие фракийцы. Римляне и македоняне, живущие на границе, опознали дарданов среди нападавших. Мы должны считать твои слова ложью?

-- Мы не лжем и не нападали на Македонию. Мы не враги вам, а мирные землепашцы.

-- Клавдий, дай, я заткну эту лживую пасть! -- процедил Осторий.

-- Не лезь, -- резко ответил трибун, -- командую я! Сорвешь переговоры, тебя будут судить по всей строгости! Реметалк, спроси, где живут вожди дарданов. Где их войско?

-- Наши вожди живут в многочисленных крепостях, -- ответил старейшина, -- мы платим им дань и ничего не знаем о том, нападали они на римлян или нет.

-- Хорошо, я верю. Но мне нужны помощники, проводники, чтобы выследить злодеев и покарать. Скажи, что их долг -- помочь своему господину.

Реметалк перевел. Старик ответил.

-- Он говорит, что их господин и защитник -- тарабост Девнет, а еще князь Кетрипор, вождь всех дарданов.

-- Отныне их господин -- Рим. А прежние вожди -- преступники и Рим жестоко их накажет. Скажи ему, пусть даст нам проводников, и мы никого здесь не тронем.

Варвары переглянулись. Какая-то женщина испуганно прикрыла рот рукой. Старик некоторое время молчал, пристально глядя в глаза трибуну, а потом медленно что-то сказал.

-- Он говорит, что сам будет проводником.

-- Отлично! Пусть собирается немедленно, -- Глабр расслабился и посмотрел направо: девятая когорта уже миновала село, ее голова углубилась в лес.

Трибун оглянулся назад и махнул рукой, подавая сигнал Гарсе переходить через реку.

-- Вот видишь, Гней, как все просто. Если бы ты тут всех перерезал, какая нам с того польза? А я приобрел проводника. Теперь, если даки свернут с дороги куда-нибудь в горы, мы их и там разыщем. А легат тем временем разберется с вождями этих варваров. Забери этого старика и всех проводников, кого он с собой возьмет. Я к Попедию.

Глабр начал спускаться на дорогу. Варвары за спиной шумели, а старик их осаживал, повышая голос. Несколько коматов исподлобья косились на скордисков. Тем взгляды дарданов не понравилось и один из кельтов, не слезая с лошади, ногой толкнул в плечо косматого селянина, особенно яростно жгущего пришельцев молниями из глаз. Тот рванулся вперед, но соплеменники повисли на нем, удержали.

-- Сенакул! -- резко сказал Осторий по-гречески, -- приказ трибуна. Не трогай их.

Несколько кельтов вопросительно повернулись к одному из своих товарищей, тот что-то сказал им на своем языке. Латынь скордиски не знали и всего человека три-четыре говорили по-гречески, что изрядно затрудняло Осторию руководство этими головорезами.

Большая часть солдат Гарсы перешла на правый берег. Когорта Попедия почти полностью скрылась за поворотом дороги.

Ничего страшного не произошло. Все недружелюбие селян ограничилось взглядами исподлобья. Резких движений никто не делал, оружием не размахивал, не кричал. Напряжение спадало. Солдаты маршировали все спокойнее. Штандарты манипул, шесты, увенчанные позолоченным изображением раскрытой ладони, украшенные серебряными фалерами, мерно покачивались в руках знаменосцев-сигниферов. Неожиданно, один из них, шагавший в промежутке между первой и второй центуриями, споткнулся и упал.

-- Ты чего? Ноги не держат? -- хохотнул солдат, шедший в первой шеренге, сразу за сигнифером, и осекся.

В горле знаменосца торчала стрела.

-- Ва-а-а-а-арвары!

Попедий резко обернулся, сбросил фурку на землю и выхватил меч.

-- К бою!

Больше он ничего скомандовать не успел, сразу две стрелы вонзились ему в спину. Еще несколько солдат упали. Легионеры спешно бросали мешки и прикрывались щитами.

Варвары били из ближних кустов, почти не скрываясь.

-- Аооуууу! Рупе рома кур!

-- Жопа рвать ромам!

Глабр поднял коня на дыбы и, развернув его, поскакал прочь, крича, что есть мочи:

-- Гарса, оружие к бою!

Осторий выхватил свой длинный галльский меч, и с одного удара снес голову старейшине дарданов.

-- Режь, убивай!

Скордиски врубились в толпу селян, бросившихся врассыпную. Со всех сторон крики, женский визг.

Только что девятая когорта шла настороже, готовая ко всему, но стоило на мгновение расслабиться, как неожиданный удар превратил стройную колонну в стадо испуганных баранов. Отдельные ее участки еще пытались оказать организованное сопротивление. Некоторые младшие командиры до последнего сохраняли недоверие к будничной безмятежности опушки леса и не были застигнуты врасплох. Если бы большинство проявило подобную бдительность...

-- Н-на, с-с-сука!

-- Щиты сомкнуть! Стоять, шлюхины дети!

-- Твою ма-а-а-ахргхх...

-- Сервий!

-- Ах-ха! Рома, иди сюда! Аоу!

-- Аооуууу!

Видя, как беспомощно мечутся избиваемые римляне, варвары обстрелом не ограничились. Из кустов выскочил полуголый дак в волчьей шапке, вооруженный кривым мечом, который он держал двумя руками. Варвар подлетел к раненому коленопреклоненному легионеру, прятавшемуся за щитом, и обрушил клинок ему на голову. Удар пришелся в назатыльник шлема, прикрывающий шею. Голова осталась на плечах, однако солдат все равно упал. Шустрого варвара коротким точным выпадом сразил центурион, но сам в следующее мгновение схватился за древко дротика, вонзившегося в грудь. Фракийцы высыпали на дорогу, их число росло с каждой секундой. Завертелась рукопашная.

Разгром девятой когорты предопределили уже первые мгновения боя. Варвары резали римлян с невероятной быстротой, многие легионеры не успели даже мечи обнажить, замешкались, скидывая с плеч поклажу, одевая шлемы. Только два центуриона сумели сплотить вокруг себя несколько десятков солдат и, соорудив из щитов черепаший панцирь, успешно оборонялись. Волны варваров безсильно разбивались об одинокий утес, слишком маленький для спасения всей колонны.

Десятая когорта уже спешила на помощь. Легионеры, выставив вперед щиты, приближались к месту сражения бегом, стараясь при этом сохранять монолит.

-- Ровнее строй! -- кричал старший центурион.

-- Разрывов не допускать! -- вторил ему Север.

Глабр спешился, предпочитая надежную опору под ногами тряской спине жеребца, и укрылся за щитами солдат.

Широким фронтом атаковать невозможно. Римляне наступали не шеренгами, а колонной, по десять человек в ряд.

Даки, с остервенением добивающие остатки девятой когорты, казалось, только сейчас заметили нового противника и, извергнув из своих глоток волчий вой, без всякого порядка бросились на легионеров Гарсы.

Римляне, слитным движением, словно были одним существом, метнули пилумы, выкосившие особо ретивых "волчьих воинов". Двухлоктевые наконечники из мягкого железа на раз пронзали плетеные щиты. Застревая в них, пилумы очень усложняли фракийцам жизнь. Многие из варваров попросту лишились рук. К первой волне метательных копий, легионеры добавили вторую. Варвары замешкались. Солдаты обнажили мечи. Даки, в одночасье понесшие тяжелые потери, медлили. Несколько самых отчаянных без оглядки бросились в бой, вращая над головами двуручники. Север еще в самом начале своей восточной одиссеи познакомился с этим оружием, ромфайей, бывшей в ходу у союзных одрисов. Римляне называли его "румпией".

Даки налетели на стену римлян, но те устояли. Заученными движениями легионеры кололи поверх щитов и в ноги, напирали безостановочно, не давая дакам охватить бока колонны, особенно правый, самый уязвимый. Варвары схлынули и обратились в бегство. Предположив, что оно притворное, Гарса не кинулся сломя голову вслед. Римляне, теперь уже неспешно, шли вперед, переступая через убитых варваров и методично приканчивая еще живых.

Осторию, совершенно неожиданно для него, приходилось непросто. Селяне, которых он полагал легкой добычей, бились за свои дома со звериным остервенением. Скордисков было чуть больше, чем мужчин-дарданов, считая сопливых мальчишек и стариков, но противника они недооценили. Коматы дрались отчаянно. Нескольких кельтов надели на рогатины и посекли топорами. Их стаскивали с лошадей и насмерть забивали дрекольем, вырывая из рук мечи. Коню Остория подсекли ноги, и префект полетел на землю. Меч не выронил, перекатился на спину, затем на бок. Мгновенно сориентировался, увернулся от удара оглоблей и рассек мечом противнику ногу. Затем префект пружинисто вскочил и взмахом снизу вверх прочертил на груди очередного комата кровавую полосу.

Одна из высоких соломенных крыш вспыхнула: внутри разрушили очаг. Огонь перекинулся на соседние дома. Несколько дарданов, через задние калитки, проломы в плетне, выпускали наружу женщин и детей, щитами прикрывая их от огня и мечей кельтов.

К Осторию подбежал легионер.

-- Префект, ты нужен трибуну! Варвары отступают! Уйдут в горы -- не догоним! Трибун приказал преследовать!

-- Проклятье! -- недовольно рявкнул Осторий и скомандовал по-гречески, -- Сенакул, возьми половину бойцов и скачи к трибуну, мы тут закончим. Ивомаг, куда смотришь?! Вон бабы бегут! Хватай их, чтоб ни одна не ушла!

С десяток конников, стоптав мужиков-защитников, помчались вслед за женщинами, бегущими через поле в лес. Скордиски возбужденно улюлюкали в охотничьем азарте...

Даки бежали в лес, забираясь вверх по склону горы. Глабр отправил было в погоню скордисков, чтобы те связали врага боем и дали подойти легионерам, но быстро убедился, что затея бредовая: по склону, да по бурелому верхом не поскачешь. Поймав пару варваров, ауксилларии вернулись.

Легионеры, соблюдая меры предосторожности, собирали тела погибших товарищей. Потери были чудовищны. От девятой когорты осталось в строю не больше пятидесяти человек. Около двухсот раненных и более трехсот пятидесяти в покойниках. Убито двадцать три ауксиллария, больше трети. Погиб Попедий. А результат? Мертвых даков полторы сотни. Селян семь десятков. Победа, хуже пирровой...

Трибун был легко ранен в плечо случайной стрелой еще в самом начале боя. Всю сечу торчала, а он даже не заметил. Пока ее извлекали, пока промывали рану, перевязывали, Клавдий сидел с каменным лицом. Нет, сейчас он вовсе не был спокоен и невозмутим. Осознав масштабы случившегося, трибун потерял дар речи. Сулла охотно возвышал способных командиров, но и безжалостно карал. За меньшее.

Десятая когорта, вступившая в бой в правильном строю, почти не пострадала. В центурии Севера пять человек получили ранения, не тяжелые. При перекличке не отозвался Реметалк. Оставив центурию на Барбата, Север направился к догорающему селу. Там бродило несколько скордисков, разыскивавших своих товарищей. Еще два варвара-ауксиллария отрубали головы мертвым дарданам и складывали их в большой мешок. Квинт некоторое время оторопело следил за ними. Из глубин памяти всплыло: галлы отрезают головы поверженных врагов и очень гордятся этими трофеями. На центуриона скордиски даже не взглянули, негромко переговариваясь на своем языке. Север отвернулся. Мертвым уже все равно.

Здесь некуда ногу поставить, не наступив на чье-нибудь тело. Мужчины, женщины, дети, лежали посреди дымящихся развалин. Воняло гарью, кое-где еще потрескивало пламя. Трех дней еще не прошло, а картина повторилась. Только создатели у нее теперь другие...

Было трудно дышать, Квинт прикрыл нос и рот краем плаща. Под ногами кто-то скулил. Пес, каким-то чудом уцелевший, взъерошенный и несчастный, облизывал лицо ребенка, в мертвых, остекленевших глазах которого отражалось небо. Пес не понимал, что его друг никогда уже не встанет, как и его мать, братья и сестры, лежащие здесь же. Как и отец, отсеченная правая рука которого мертвой хваткой сжимает топорище. Все, все мертвы...

За черной стеной одного из домов раздавалось мерное возбужденное уханье. Центурион пошел туда и увидел скордиска, повалившего на землю женщину в разорванной рубашке. Штаны варвара были спущены до колен, и задница судорожно дергалась вверх-вниз. Квинт рванулся было оттащить насильника, но тут его взгляд упал на лицо женщины и центурион, споткнувшись, бессильно опустил руки. Ей уже было не больно. Глаза застыли навсегда. Горло перерезано... Варвар продолжал пыхтеть. Квинта передернуло.

Под телом одной из женщин, лежавшей лицом вниз со страшной рубленой раной через всю спину, копошился какой-то сверток. Квинт осторожно достал его. Младенец. Он, почему-то, не плакал, только таращил на центуриона голубые глазенки. Север, стоял, как истукан, не зная, что же ему теперь делать с ребенком. Один из скордисков что-то сказал на своем языке, обращаясь к центуриону. Его товарищ перевел по-гречески:

-- Он говорит, чего возиться. За ногу возьми, да об угол...

Квинт схватился за меч. Скордиски захохотали и пошли прочь.

"Варвары... Это все варвары, не мы... Мы -- никогда... Ведь там, в Испании, Италии, такого не было. Никогда не было..."

Не было? Деревни кельтиберов не жгли? Не насиловали их жен?

"Жгли. Имущество отнимали, но там не было такого... кровожадного безумия..."

Не было?

Беспощадная память подсовывает зрелище -- руки Инстея Айсо, самнита, искусного винодела, гостеприимного и щедрого. Шляпки гвоздей торчат из его ладоней. Дым кругом, сажа, гарь и кровь.

"Не варвары же в фуражных командах рыщут по округе. Не варвары..."

-- Командир!

Север оглянулся. К нему спешил Авл, позади которого виднелось еще несколько легионеров шестой центурии.

-- Нашли Реметалка? -- спросил Квинт.

-- Нет пока. Зато тут девчонка отыскалась. Живая!

-- Какая девчонка, где? -- оторопело проговорил Север.

-- Обычная. Лет пятнадцати. В землянке пряталась. Вроде погреба. Только эти, -- Авл кивнул головой на скордисков, -- уже штаны поснимали и в очередь выстроились. А девку мы нашли! Наша она! Сейчас там драка опять будет.

Центурион, бережно прижимая ребенка к холодной кольчуге, забрызганной кровью варваров, заторопился вслед за Авлом. Клинок все еще был в его руке, и он не замедлил им воспользоваться, ударив одного из варваров, лающихся с легионерами, плашмя по спине. Скордиски окрысились, но Квинт рявкнул так, что его собственные люди испуганно присели:

-- А ну пошли вон все! В капусту изрублю!

Один из варваров рыпнулся было вперед, но центурион, не думая ни мгновения, ударил его, не ожидавшего такого поворота, ногой в живот. Варвар согнулся, а Квинт оглушил его мечом по голове. Опять плашмя, крови и так пролилось достаточно. Легионеры дружно встали за спиной командира, обнажив мечи, и скордиски попятились, огрызаясь.

Север присел на корточки рядом со сжавшейся в комочек девушкой. Она не была ранена, даже белая домотканая рубашка не запачкана, но в глазах стоял невыразимый ужас. Центурион медленно протянул ей младенца. Девушка судорожно схватила его, прижала к себе, не сводя с Севера безумных глаз.

Квинт поднялся.

-- Пошли. Еще Реметалка надо отыскать.

-- Так как же... -- удивленно пролепетал Авл, -- ведь мы же девку нашли. Наша она...

"Это не мы..."

Север резко повернул к нему искаженное бешенством лицо.

-- Что ты сказал?!

Легионер отшатнулся.

-- Н-ничего...

"Не варвары..."

-- Пошли.

Реметалк отыскался у самых ворот. Он лежал под телом рослого варвара, из-за чего разведчика сразу и не заметили. Его меч не покинул ножны. Похоже, фракиец даже не успел понять, что произошло. На лице застыло удивление. Дарданский топор, ударив в основание шеи, наполовину отделил голову от тела.

-- Из Македонии мы с тобой шли, -- прошептал Квинт, -- чтобы здесь же круг и замкнулся...

Центурион закрыл Реметалку глаза. Легионеры подняли тело товарища.

Чувство времени изменило Северу и он не смог бы сказать, когда на месте побоища появился Базилл. Да, по правде говоря, это Квинта не очень-то и волновало.

Сожжение деревни варваров легата не тронуло, а вот перечисление потерь заставило нахмуриться. Глабр стоял перед командующим навытяжку, ни жив, ни мертв. Наказания, употребляемые для солдат и младших командиров, ему не грозили, но Базилл, а тем более Сулла, ведь могут измыслить что-то необычное, не унижающее достоинство патриция, но при этом такое, что мало не покажется.

Базилл опросил трибуна с префектом и еще нескольких человек о побоище, но не принял решения. А может просто не высказал до поры. Однако, командовать авангардом назначил другого трибуна.

Похоронив убитых, легионы двинулись на Браддаву и достигли ее в тот же вечер. Дарданы, завидев, какая по их души пришла сила, открыли ворота крепости без боя.

Утром следующего дня на один из римских разъездов, рыскавших вокруг крепости, вышел Асдула с несколькими спутниками и попросил, что бы его провели к полководцу.

18

Лес уснул, затих. Смолкли птичьи голоса и треск оленьих рогов. Всех звуков теперь -- завывание ветра да сдавленный кашель часового на башне.

Со всех сторон открывался один и то же унылый вид: грязно-бурые склоны с нерастаявшими снежными островками в тени стен. Вдали, на расстоянии трех полетов стрелы, крепость кольцом охватывал черный лес. Снег пытался укрыть землю плотным ковром уже не один раз, но ему не хватало сил и он, с ночи заявив о своих правах, к полудню сдавался и исчезал. Зиме никак не удавалось столкнуть с трона осень, но попыток она не прекращала, вот и сейчас в промозглом воздухе неспешно пропархивали невесомые хлопья.

Погода нагоняла тоску, добавляя темных красок к мыслям Квинта, и без того мрачным. Центурион стоял на стене, кутаясь в теплый шерстяной плащ, натянув на уши войлочную шапку, выменянную у варваров. В последние дни непрерывно шел дождь со снегом. Промозглая слякоть. Кашель выворачивал наизнанку, солдаты все в соплях, человек десять лежат пластом. Ноги практически все время сырые. Не крепость -- болото. Весной лягушки заквакают.

Вновь согнул кашель. Где-то в глубине глотки сидит какая-то зараза и никак от нее не избавиться. Север перегнулся через частокол и склюнул противную на вкус кислую слизь.

"Начинаем гнить. Снаружи и изнутри".

Последние дней десять почти ничего не происходило. Даже Злой Фракиец куда-то исчез. Перестали лететь стрелы в спину, фуражиры и разведчики, рыщущие по округе, возвращались в крепость невредимыми. Покой, как в могиле. Может на охоту сходить, развеяться? Ага, давай, вперед. Они там только того и ждут, что римляне расслабятся. Доставят назад вместо кабаньей туши твою собственную.

"Что я здесь делаю?"

Этот вопрос, еще совсем недавно совершенно невозможный для него, осознанно выбравшего военную стезю, теперь жег мозг каждый день.

Служи, Квинт, исполняй свой долг.

"Да какой долг? Перед сулланцами?"

День и ночь из головы не шла картина той бойни в пограничной деревне. Головы, подвязанные к попонам рослых кельтских лошадей. Он всегда отличался впечатлительностью, с раннего детства. Легко мог, к примеру, дорисовать человеческие черты замшелому пню, превратив его в прилегшего отдохнуть козлоногого сатира, чудо лесное. Однако богатое воображение вполне мирно уживалось с холодной головой. Окружающие плохо знали младшего отпрыска семьи Северов. Даже собственные родители иной раз немало бы удивились, узнав, о чем думает их немногословный сдержанный сын. Это внешнее хладнокровие нравилось Серторию и он сразу стал выделять молодого трибуна из компании нацепивших доспехи мальчишек, только вчера оторвавшихся от титьки.

Квинт немало насмотрелся на смерть и кровь, тем удивительнее было его нынешнее состояние. Впрочем, вовсе не глаза мертвецов мешали ему спокойно спать, а ощущение бессмысленности происходящего. Зачем Республике эти гниющие соломенные крыши, когда она сама балансирует на краю пропасти? Север понятия не имел, где сейчас Фимбрия, что он делает, но только круглый дурак в нынешней ситуации не поставил бы на Суллу.

"Консул сместит Суллу".

"Это заблуждение, сын. Даже больше -- это ошибка и она может стать роковой!"

 Сердце замирает при мысли о том, что же будет дальше. К гадалке не ходить -- Сулла со своими закаленными ветеранами высадится в Италии. Гражданская война. А он, Квинт Север, сгниет в этих диких горах.

"Мы предотвратим гражданскую войну".

Бесславный конец глупого самоуверенного мальчишки.

"Что я здесь делаю?"

И все же он продолжал честно и ответственно исполнять свой долг. По привычке, настолько глубоко укоренившейся, что она заменила собой часть сознания, по краю которого, время от времени, все чаще, пробегала мысль:

"Надо бы выбираться отсюда".

Дороги, ведущие к Браддаве, меньше чем за месяц превратились в реки грязи, перемешанной солдатскими калигами, конскими копытами, тележными колесами. Не пройти, не проехать. Перспектива очередной вылазки за пределы стен порождает ропот в солдатских рядах. Наружу никто не хочет, все жмутся поближе к печкам, стонут и ноют. Дисциплина падает. А тут еще Злой Фракиец, будь он неладен.

Ублюдок за месяц отправил к праотцам почти тридцать солдат, по одному в день, выходит. Стрела из кустов -- труп. В основном стрелами бьют, двоим горло перерезали. И ведь до сих пор никто разбойника не видел. Любого варвара в пору подозревать. Да те и не пытаются ласково смотреть, глядят исподлобья, хоть всех их на кресты прибивай, начиная от мальчишек. Квинт уже отнимал у одного сопляка самодельный лук. Простой, слабосильный, а с десяти шагов пустят стрелу, даже без наконечника, заточенный прут, на костре отожжённый -- мало не покажется.

Ловля Злого Фракийца превратилась в навязчивую идею. Квинт выслеживал варвара с таким рвением, что солдаты шептались по углам:

-- Юпитер, защити от этого безумца. Носимся по горам, как угорелые, по уши в говне. Этак к Орку на огонек забежим и не заметим.

-- Дался ему этот варвар...

-- Выслуживается, может?

-- Похоже на то.

-- Слышали, чтобы кто-нибудь смог поймать призрака? То-то. А этот ловит...

Гоняясь за Злым Фракийцем, Квинт старался не обижать селян, не провоцировать. Сложно было добывать продовольствие. Коматы при виде обчищаемых амбаров, не скрывали ненависти. Квинт и здесь пытался действовать, как можно мягче. Не помогало. Даже пузатые беременные бабы волчицами смотрели.

-- Глядят волчицы на волчицу. Ждут, у которой первой начнут зубы сыпаться, -- скалился Марк Аттий.

Только у него одного, похоже, осталось настроение шутки шутить. Правда, они с каждым днем становились все злее.

Аттий командовал одной из двух центурий, оставленных Базиллом в Браддаве. Утренние построения он начинал с одной и той же фразы в небольших вариациях:

-- Здорово, лешаки! Сколько мха на ногах за ночь наросло? Как там у тебя, Нумерий, конец еще не сгнил? Когда отвалится, скажи. Я его в местной бормотухе замариную и потом своей бабе в Клузии покажу. Она такого длинного отродясь не видела.

Легионеры довольно давно были лишены женского общества и поначалу все шутки вращались вокруг баб. Жениться солдатам не позволялось, но все знали, что на родине Аттий сожительствовал с какой-то вдовой. Сошелся с ней, уже завербовавшись в легионы, потому законный брак оказался невозможен. Над центурионом часто подтрунивали, а он радостно подхватывал, состязаясь в остроумии. Правда, такое случалось все реже.

После приветствия центуриона из строя выходил опцион.

-- Третья центурия. По списку семьдесят три человека, больных шестеро, за ночь умер один, в караулах десять.

За ним докладывал Барбат.

-- Шестая центурия. По списку шестьдесят шесть человек, больных четверо, в караулах десять.

День за днем одно и то же. Как и сегодня.

-- Жалобы есть?

-- Холодно! Ноги мерзнут! -- жаловались солдаты, подгибая грязные, синие от холода пальцы, торчащие из калиг.

-- А у меня хер вообще в прыщ превратился и льдом покрывается!

-- А ты его руками потри, как следует, он и согреется! -- растянул улыбку до ушей Аттий.

Отпустив солдат, Марк пожаловался Квинту, скорчив страдальческую рожу:

-- Не, я так больше не могу. На охоту надо. Завтра же. Если никого не убью, своих ведь начну резать!

-- Фракийцы там шныряют, -- напомнил Север.

-- Да какие фракийцы? Все давно по норам, по берлогам завалились, как медведи.

-- Десять дней всего спокойных, а ты уже расслабился. Он того и ждет.

-- Да и насрать! Я тут скоро в мухомор превращусь. Со мной пойдешь?

-- Знаешь ведь, что не пойду. Запрещено. На кого крепость оставим? Базилл узнает, головы снимет.

-- Как головы снимать, так он первый... -- пробурчал Марк, -- а как сменить нас в этом болоте... Эх, Квинт, позабыты мы с тобой, позаброшены.

-- Так говоришь, будто Базилл сейчас в бане кости греет, а остальные под пуховыми одеялами на перинах спят.

-- Может и на перинах. Интересно, у этих дикарей есть хоть одна баня? Я еще в Фессалии, как узнал, куда идем, насторожился. Про немытых дарданов пословицу слышал?

-- Кто ее не слышал...

Аттий потянулся до хруста в костях.

-- Нет, точно завтра на охоту пойду. Ничто меня не остановит.

-- На кого хоть? -- спросил Север.

-- Да мне все равно, кто попадется.

-- Заяц выскочит, на него с рогатиной кинешься? -- усмехнулся Квинт.

-- Зачем? Рогатину вообще не возьму. Я, брат, пострелять люблю. Видал мою игрушку?

-- Какую игрушку? -- удивился Квинт.

-- Что, мои балбесы не растрепали? Меня же весь легион зовет -- Аттий-Выбей-Глаз.

-- Такое слышал, -- кивнул Север, -- да только подумал...

Он показал Марку кулак. Аттий засмеялся.

-- Да нет, тут смысл в другом. Пошли, покажу.

С Марком Аттием Квинту исключительно повезло. При всей своей показной грозности, командир третьей центурии десятой когорты оказался чуть ли не единственным начальником в легионах Базилла, кто ни разу не плюнул в сторону Севера прозвищем "поганый марианец" или иным подобным.

После того, как дарданы сдали крепость, и Базилл оставил в ней небольшой гарнизон для охраны дороги, легионы двинулись дальше, на Скопы. Аттий, простой служака, лет на пять старше Севера, не заморачивался сулланской ксенофобией и два центуриона, оставшись без высшего начальства, мигом нашли общий язык.

За месяц по дороге на юг проскакали трое гонцов, везших Сулле донесения легата. От них гарнизон, казалось, всеми позабытый, узнавал последние новости о ходе войны. Собственно, к середине декабря войны никакой уже и не было.

Дарданы собрали чуть больше десяти тысяч воинов и рискнули затвориться в каменном кольце стен своей столицы. Среди тарабостов не было согласия. Часть из них еще до подхода римлян предлагала князю Кетрипору покинуть Скопы:

-- Это мышеловка, -- говорили они, -- только не для римлян, а для нас.

Одни советовали дать сражение в чистом поле, другие предлагали уйти в горы. Впрочем, и среди последних начались раздоры. Всякий тарабост считал, что защищать нужно именно его гнездо. В конце концов, князь склонился к мнению тех, кто предлагал защищать Скопы. Дарданы решили пересидеть за стенами. Не нашлось никого, кто бы им рассказал, какие города брал Луций Базилл. Так, по мелочи, всего-то два -- Рим и Афины.

Легионные машины отстали от армии на несколько дней, обоз с ними застревал буквально на каждом шагу. Когда до города оставалась пара переходов, Базилл вызвал Асдулу, которого держал при себе. Переговоров не состоялось. "Посол", едва добравшись до римлян, согласился служить им добровольно.

-- Скажи-ка мне, какое войско могли собрать твои соплеменники.

Асдула Скорый в нынешней ситуации сориентировался мгновенно, и с тех пор всячески старался показать свою полезность. Непривычно было ему, важному тарабосту, лебезить и унижаться, но римляне ведь все равно когда-нибудь уйдут, даже если не все, а противостоящие им, считай, скоро богов увидят. Такой шанс в князья угодить, раз в жизни выпадает. Вот и сейчас он недолго губами жевал, прикидывал.

-- Десять тысяч могут собрать, пятнадцать -- вряд ли.

Базилл кивнул, такая точность его устроила.

-- И все здесь сидят?

-- Того мне не ведомо, однако, Лангар всех скликал сюда и, вроде бы, согласились. Разве что, кто-то не успел подойти.

-- Понятно. Какие там воины?

Асдула покорно отвечал. Легат внимательно слушал. Потом спросил:

-- Ты большой вождь своего племени, Асдула?

-- Совсем маленький, мой легат, -- ответил тарабост.

-- Пока не твой, -- хмыкнул Базилл, -- хочешь возвыситься, послужив Риму?

-- Хочу, господин, -- склонил голову Асдула.

-- Сделаешь, что прикажу, награда не замедлит.

-- Что прикажешь, господин?

В тот же день тарабост беспрепятственно покинул лагерь римлян вместе со всеми своими людьми, и ускакал в Скопы.

-- Если обманет? -- спросил Базилла Гортензий.

-- Посажу на кол, по их обычаям, когда доберусь. Он это знает.

-- Ты так уверен в успехе, Луций? Что если варваров гораздо больше? Даже те десять тысяч о которых он говорил -- серьезная сила.

-- Этот мерзавец мать родную продаст. Я его страхом не ломал, за выгоду служить станет.

Все прошло по задуманному. Асдула без труда проник в город, рассказал, что переговоры провалились, но римляне отпустили его, уважив священное звание посла. В условленную ночь люди Асдулы, перебив стражу ворот, распахнули их перед римлянами.

Базилл вступил в Скопы к полудню. К этому времени резня на улицах почти сошла на нет. Горстка дарданов, ведомая Лангаром, смогла прорваться из города. Большая часть тарабостов сложила оружие, несколько непримиримых -- свои головы. Скопы горели три дня и превратились в груду углей. Голову Кетрипора Асдула водрузил на копье. У нового князя мигом сыскалась тысяча и одна обида на тех, кто еще вчера был равен ему по положению. Асдула упоенно мстил. За неосторожное слово, косой взгляд. Все-все припомнил, любую мелочь.

Базилла резня, которую учинил "друг римского народа", не заботила совершенно. Враг наказан, награбленное возвращено и готовится к отправке в Македонию. Солдаты получили Скопы на три дня, поменьше станут вздыхать, что с Митридата добычи мало досталось. Пленные горячо валили свои грехи на Дромихета и синтов, соседнее фракийское племя. Дромихет, главный виновник кровопролития, бегал по горам. Найти его пока не удавалось.

"Я предпочитаю заниматься захватом и удержанием крепостей".

Один легион Базилл распределил по ближним крепостям вокруг спаленной столицы варваров, так, чтобы сторожить основные дороги. Нужно перезимовать здесь, а весной вернуться к Сулле.

Второй легион под командованием Гортензия Базилл отправил в земли синтов и медов. Налегке, без машин и обозов. Грабить. Даже если эти синты не нападали на Гераклею, ну и что? Солдатам нужна добыча. Пусть возьмут. Здесь, как показал пример дарданов, ее взять довольно просто. Сулла прислал с гонцом весть, что тоже двинулся в земли медов. Не усидел император на зимних квартирах. С ним был один легион и союзная фракийская конница, которую вел Амадок, родственник царя одрисов Садала.

Несмотря на разгром знати в Скопах, замирить дарданов оказалось непростым делом. Они нападали исподтишка малыми отрядами. Как волки караулят отбившуюся от стада овцу, так варвары азартно резали небольшие группы римлян, когда те запасались провиантом, обчищая амбары коматов, валили лес на дрова или за другими надобностями выходили за стены.

Большинство коматов тайно поддерживало налетчиков. Осторий, отряд которого Базилл оставил при себе, носился по горам, но изловить разбойников префекту пока не удавалось. Потери римлян росли. Кто действовал против них столь успешно? Вряд ли это были люди Дромихета. Дарданы гетов недолюбливали и припасами с ними не делились. Должны же пришлые что-то жрать зимой? Они хлеб не сеяли, не убирали. Им оставалось, как и римлянам, грабить коматов. Однако деревень, сожженных гетами, Осторию не попадалось, и он предположил, что Дромихет убрался куда подальше.

-- Да и пес с ними, -- махнул рукой легат.

Значит, все нападения -- дело рук кого-то из местных. Асдула заявил, что, скорее всего, гадит Лангар. Осторий наведался во владения непримиримого разбойника и спалил там все дотла. Он замучил несколько десятков человек, пытаясь вызнать местоположение убежища Лангара. Ничего не добился. Да и было ли оно вообще, убежище? Разбойник внезапно появлялся то там, то тут, ни на одном месте не оставался подолгу. Иногда Осторию почти удавалось схватить неуловимого варвара за хвост, он отставал на полшага. Каратели находили стоянки отряда, численность которого определили в сто человек. Может немного меньше.

Осторий объявил, что за одного убитого римлянина будет сжигать целую деревню и слово сдержал, да не один раз. Особо "отличились" в этом деле люди Асдулы. Базилл распорядился, чтобы половину карательного отряда составили воины новоиспеченного князя, чтобы именно они наказывали своих соплеменников. Разделяй и властвуй.

Селяне поначалу решили, что римляне наказывают тарабостов вполне справедливо и старались остаться в стороне, но террор Остория чрезвычайно ожесточил их. Никакие зверства карателей не возымели действия. Стрелы продолжали лететь из-за каждого куста.

-- Это что, "скорпион"? -- удивился Север.

-- Ага, вроде того, -- ответил Аттий.

-- Чего-то он какой-то небольшой.

-- Болел в детстве, -- усмехнулся Марк, и пояснил, -- это гастрафет.

-- Гастра... Брюшной лук?

-- Ну да, греки так назвали, потому что тетива натягивается животом. Смотри, чувствуешь, какой тугой? Руками не натянуть. Эта деталь, к которой он крепится, называется сирикс^[99]. Видишь, в нем проделан паз? Здесь ходит диостра^[100], цепляется зубцами. Упираешь ее в землю, а сам пузом наваливаешься на сирикс. Вот эта рогатая дуга на конце специально сделана, чтобы давить ловчее. Диостра остается на месте, а сирикс идет вниз. Тетива натягивается. Потом укладываешь стрелу в желобок, целишься, жмешь этот крючок. Понял?

[99] Сирикс -- ложе.

[100] Диостра -- ползун.

-- Понял, чего тут сложного. Интересная штука.

-- А то! На охоте знаешь, как удобно? На птицу или зайца -- самое то!

-- Можно ведь не только на охоте, -- сказал Север.

-- Ну да, -- кивнул Аттий, -- его изобрели для войны. Говорят, лет триста назад. Бьет дальше, чем лук. Ну, правда, я слышал, что скифы могут с ним в дальнобойности поспорить. Сам не видел, врать не стану. А эта игрушка мечет стрелы на четыреста шагов. Если не больше. За двести шагов щит насквозь прошивает, какой лук сравнится?

-- Интересно, -- протянул Квинт, -- если это такое грозное оружие, что ж за триста лет им повсеместно не вооружились?

-- Не знаю. Сложен, дорог. Мне знаешь, в какую сумму обошелся? Жалование за полгода!

-- Не слабо, -- хмыкнул Квинт, -- для развлечения.

-- Э, да ты, брат, не охотник! Пошли, что ли, во двор. Постреляем.

-- Как ты постреляешь? -- спросил Квинт, разглядывая лук гастрафета, усиленный роговыми пластинками и сухожилиями, -- он же без тетивы.

-- Я ее снимаю на хранение, чтобы лук не уставал, а то портится.

-- А как надевать, смотри, рога наружу вывернуты? -- Квинт попробовал согнуть один из рогов, -- тугой, тут человека четыре надо.

-- Любую силу пересилит хитрость, -- прищурился Аттий, -- учись, пока я жив!

С этими словами центурион накинул на концы рогов лука пару деревянных хомутов, связанных кожаным витым шнурком, зацепил его за крюк на диостре, навалился животом. Несколько щелчков и рога выгнулись в нормальное, боевое положение.

-- Ишь ты! -- восхитился Квинт, глядя, как Марк ловко надел тетиву и снял уже ненужную вспомогательную.

-- То-то! Ну, пошли.

Стрелять из "брюшного лука" оказалось довольно просто. Куда проще, чем из лука обычного. Квинт все присматривался к устройству гастрафета.

-- Да, сложная игрушка, но если наделать таких тысячу штук, да вооружить стрелков -- поди, подойди. И выучиться гораздо быстрее можно. Греки горазды на придумки, а все равно мы их бьем.

Аттий не стал развивать эту тему. Ему льстило, что во всей сулланской армии, он единственный обладатель гастрафета, даже у легатов и трибунов такого нет. Приятно же производить впечатление на лопухов, вроде Севера, которые трактат Герона о метательных машинах не читали. Правда, Аттий его тоже не читал. Он вообще читал с большим трудом. Зато мог глаз выбить с легкостью.

Как ни отговаривал Аттия Квинт -- без толку. Следующим утром старший центурион все же ушел на охоту. Ладно, хоть взял с собой двоих солдат, устав от северова зудения над ухом. Если бы знал Квинт, во что выльется эта охота, как круто повернет его жизнь...

Весь день Север проторчал на стене, бесцельно обозревая окрестности. Уже смеркалось, а Марк так и не появился. Легкое беспокойство давно уже сменилось все нарастающей тревогой, а та, в свою очередь, превратилась в уверенность: что-то случилось.

"Ну, давай же, возвращайся".

На северо-западе над лесом в свинцовых облаках сгущалась черная клякса. Дым, что ли? Центурион потер глаза, всмотрелся. Орк его знает, что это. Темнеет, облака низко спустились, воображение и чудит в очередной раз. От душевного напряжения. Только бы Марк вернулся, вот уж он ему по роже съездит за это бдение.

Квинт первым, раньше часовых, заметил обоз, показавшийся из леса. Он полз по северной дороге, со стороны Скоп. Пять под завязку груженых телег с трудом преодолевали вязкую жижу. Сопровождали обоз человек десять легионеров во главе с центурионом.

Квинт, взвинченный долгим отсутствием Марка, расставил на северной стене почти всех караульных, два десятка солдат. Этого ему показалось мало, и он приказал Барбату собрать еще столько же бойцов. Телеги сопровождали римляне, издалека видно. Римляне? А ну как ряженые варвары?

Обоз приблизился. Север потребовал назвать пароль. Удовлетворившись ответом, приказал открыть ворота и телеги вползли внутрь.

-- Децим Лонгин, -- представился пришлый командир, -- пятая центурия второй когорты.

Квинт назвал себя.

-- Куда направляетесь?

-- Никуда, -- ответил Лонгин.

-- Как это? -- удивился Квинт.

-- Приманка мы. Ловим варваров на живца. Ездим между крепостями, изображаем обоз. У меня приказ всем начальникам гарнизонов -- оказывать содействие.

-- Как же вы вдесятером собираетесь с теми разбойными справиться? -- Север прошел вдоль телег и вдруг споткнулся: на одной из них лежали три тела.

-- Ваши? -- мрачно спросил Лонгин.

"Юпитер... Как же это..."

Аттий казался спящим, глаза закрыты, набегался по лесам, прилег отдохнуть... Лицо белое-белое, как снег. И спокойное. Никогда у него не было такого спокойного лица...

-- Недалеко от крепости. У самой дороги. Похоже, их убили не здесь. Подбросили.

Губы Лонгина шевелятся, а слова еле слышны, словно доносятся из невообразимой дали.

-- Где-то поблизости ублюдки. Караулят. Ну, ничего. Теперь-то уж мы их прищучим.

-- Как?

Это что, он, Квинт, произнес? Голос совсем чужой, охрипший и безжизненный. Весь гарнизон высыпал во двор. Солдаты молчали. Тишину с треском разорвало воронье карканье, громкий шепот из задних рядов:

-- Так тебе и надо, гад... Все спину мне раскровил ни за что...

-- Заткнись, урод, -- одернули дурака.

Север без замаха впечатал кулак в большое колесо телеги. Оно скрипуче застонало от боли и обиды.

-- Как вы собирались бить этих тварей?

Голос новоиспеченного начальника гарнизона не дрожал, к воронам бабские слезы. Совсем мало было в жизни Квинта Севера друзей, но Марка Аттия, пожалуй, безо всяких натяжек можно записать в их число. Можно было... Что же, остается одно -- поймать убийц.

-- Позади нас прикрытие. Полсотни ауксиллариев.

Скордиски? Опять скордиски, будь они неладны...

-- Где они?

-- Префект Осторий, как покойников увидел, в ярость пришел. Помчался в деревню варваров, что ближняя к крепости, видать побывал уже тут, знал дорогу. Выведывать, поди, у косматых будет, где убийцы прячутся.

И Осторий здесь? Вот радость-то. Выведывать поехал... Квинт вдруг встрепенулся, вспомнив подозрительную темень в облаках.

-- Куда он поехал?

-- Туда, -- ткнул Лонгин рукой на северо-запад.

Проклятье...

-- Барбат, шестой центурии построиться во дворе! Все в доспехах и с оружием. Выступаем немедленно.

-- Куда ты собрался? -- забеспокоился Лонгин.

-- В эту деревню. Остановить Остория, иначе он ее вырежет. Может уже поздно, я видел дым в той стороне. Этому ублюдку на все насрать, но мы только-только утихомирили варваров, он добьется лишь новой вспышки безумия. Он или дурак, или предатель!

-- Никуда я тебя не пущу! -- резко возразил Лонгин, -- я старший и у меня приказ легата. Ты поступаешь под мое начало.

-- Децим, -- сквозь сжатые зубы прорычал Квинт, -- промедление смерти подобно! Будет только хуже, поверь мне! Я сижу тут уже месяц, на нас местные волками смотрели, но мы с Марком не резали никого, селянам не мстили, это не они против нас воюют, я им в глаза смотрел!

-- В глаза смотрел? Покой тут, значит, у вас, как на богатой вилле в Байях? -- вскипел Лонгин и ткнул пальцем в трупы, -- это твой покой?!

-- Слушай, Децим, ты мне приказами перед носом не маши. Меня сюда определил Марк Лукулл и не тебе тут командовать.

-- Это ты ведь у нас марианец? -- прошипел Лонгин, -- все понятно с тобой, скотина предательская!

"Как вы мне все надоели..."

Может, оставить тут Барбата? А то ведь, кот из дома -- мыши в пляс. Пока Квинта не будет, этот индюк, у которого только десять человек сейчас, всю центурию Марка к рукам приберет. Нет, Луций нужен, его борзый язык может сгодиться против Остория. Квинту очень не хотелось доводить до драки с ауксиллариями, хотя он понимал -- шансов избежать ее, учитывая их взаимную "любовь" с префектом, почти нет.

-- Секст! -- позвал Север опциона третьей центурии, которого смерть Аттия сделала временным командиром, -- я возьму половину твоих людей и половину своих.

-- Отставить! -- рявкнул Лонгин, -- опцион, слушай мою команду! Этого бунтовщика арестовать!

Секст колебался, глядя Квинту в глаза. Лонгин перевел взгляд на Барбата.

-- Тебя тоже касается. Ты теперь командуешь центурией! Забери у него меч!

Барбат медленно покачал головой.

-- А вот хрен тебе! -- Север хлопнул ладонью по локтевому сгибу правой руки, -- Луций, Авл, ребята, выступаем!

Квинт не давал себе вздохнуть и задуматься, что же он творит. Ведь все мосты жжет. Сулланцы не простят. Север словно прыгнул в стремительный горный поток, в котором некогда предаваться пространным размышлениям о добре и зле -- надо бороться за жизнь. Холодная голова, взвешенные решения, за которые его так ценил Серторий... Стоило увидеть на миг голубые бездонные глаза ребенка, грязного, голого, сидящего возле мертвой матери, на одно мгновение поддаться чувствам, и вот уже крепость под названием "невозмутимый и расчетливый Квинт Север" рассыпалась по кирпичику.

Пятьдесят легионеров (Квинт все же не стал брать всех) вышли из ворот и быстрым шагом двинулись по северной дороге. В сумерки. В спину неслась брань Лонгина, обещавшего над каждым предателем сотворить изощренное насилие.

"Сам себя трахни, урод".

Квинт посмотрел на лица солдат -- бледны, напряжены. Все понимают, что произошло. Вообще-то, им наказание не грозит, они выполняют приказ непосредственного начальника, но все же страх есть: как оно там повернется? Только Юпитер ведает.

-- Шире шаг!

Квинт почти бежал. Он еще не знал, что бежит прочь от привычного уклада жизни, наполнявшего смыслом все его существование в последние восемь лет. Прочь от ежедневной солдатской рутины, легионных лагерей, похожих на муравейники, крепостей, переходов, бесконечной стройки дорог -- всего того, что призвано расширять и преумножать жизненное пространство его родины. Ему посчастливилось родиться римлянином, не каким-то фракийцем, но именно ради них, косматых варваров, пускающих ему стрелы в спину, он готов был отказаться от всего того, что составляло его мир. Единственный из возможных, другого он просто не знал. Почему?

Остановись он сейчас, задумайся об этом -- не ответил бы. Опомнись, Квинт Север, что ты творишь?!

-- Шире шаг!

...Мертвые руки Инстея Айсо, самнита...

...Маленький копошащийся сверток среди горы трупов...

Ишь ты, жалостливый какой нарисовался! Ну, давай, Квинт, спасай немытых варваров, которые убили Марка! Если уж мерить зло, так ты вспомни римских граждан на колах перед воротами Гераклеи!

"Помню. Шире шаг, ребята. Быстрее. Все я помню".

-- Смерть ждешь? Нет, я не убить тебя. Кожу вывернуть. Анадеро^[101]. Понимаешь? Скажешь все.

[101] Анадеро (греч.) -- 'сдирать кожу, вывернуть наизнанку, рассказывать до конца'.

Варвар молчал, нагнув голову, глаза жгли ненавистью.

Осторий ждал недолго, повернулся к одному из своих людей.

-- Давай ее.

Двое скордисков подтащили упирающуюся женщину, поставили на колени перед пожилым дарданом привязанным к бревну, которое было заготовлено для распила на дрова и лежало на козлах. Осторий поднес к горлу женщины широкий кривой нож и, мешая греческие слова с фракийскими, коих успел нахвататься за время службы в войске наместника, спросил.

-- Думаешь, старый? Биос ануо. Надо умирать уже?

Варвар, глядя в расширившиеся от ужаса глаза женщины, прохрипел:

-- Я принес клятву... Не вредить римлянам... Я не нарушал ее...

-- Просмено аллотрио айнос^[102], -- Осторий вытащил из-под подбородка женщины нож.

[102] 'Я ждал другую речь' (греч.).

Кровь брызнула в лицо старика, тот закричал и рванулся. Безуспешно.

-- Еще тащи, -- сказал префект кельту.

-- Я не знаю, кто они и где! Волчье ты семя! Я не лгу!

Скордиски поставили перед варваром новую жертву, совсем еще девчонку, зареванную, бледную, в располосованном платье, дрожащую от холода и страха.

-- Не тронь! Я скажу!

-- Я весь превращался в уши, -- оскалился Осторий.

-- Девчонку отпусти...

-- Я ждал другой речь.

Девушка вскрикнула и дернулась. Из-под ножа побежала вниз темная струйка, уносящая жизнь.

-- Я скажу, будь ты проклят, скажу все! Не тронь ее!

-- Говори.

-- Это Лангар! Тарабост Лангар! -- старик заторопился, тяжело дыша и сбиваясь на кашель, не отрывая безумного взора от мечущихся глаз девушки.

-- Нет быстро, -- поморщился префект, -- не понимаю.

-- Воины тарабоста Лангара были здесь. Заезжали в село. Муки выменять на дичину.

-- Сколько их?

-- Трое было.

-- Ночлег давал?

-- Нет... Они бьют римлян... Я поклялся...

-- Хорошо. Где искать?

-- Я не знаю.

Девушка захрипела.

-- Не знаю! -- в отчаянии заорал варвар.

Осторий толкнул девушку к старику, она судорожно вцепилась в его разорванную рубаху. Голова ее запрокинулась назад, из горла хлестала кровь.

-- Не знаю... Я не знаю, -- шептал старик, в ужасе глядя в стекленеющие глаза.

Девушка медленно сползала на землю.

Осторий повернулся к одному из людей Асдулы, стоявшему за спиной со скрещенными на груди руками, и сказал на латыни:

-- Сжечь все.

Варвар не двинулся с места и даже бровью не повел.

-- Ты глухой или слов человеческих не понимаешь, скотина тупая? Анайто! Зажигай!

Через несколько минут деревня полыхала. Старик, привязанный к бревну, истошно выл. Этот налет стоил Осторию десяти человек: не получив ответов на свои вопросы, префект принялся резать варваров, но те не хотели подыхать, как овцы. Скордиски и переметнувшиеся дарданы перебили мужчин, заплатив за это жизнью каждого пятого. Потери взбесили Остория, но одного человека дважды не убьешь.

Дальше что? Осторий не узнал ничего нового. Неуловимый ублюдок Лангар терроризирует округу. Сюда приходило трое варваров из его отряда. Значит, остальные поблизости? Не обязательно. Коматы валят на Лангара все без исключения убийства римлян. Сами придумали или разбойник так велел? Не важно. Но далеко не все нападения дело его рук. Префект ясно видел, что Лангар стал молнией, от которой разгорается лесной пожар. Все больше варваров бросают свои дома и бегут в горы, чтобы истреблять римлян. Скифская война.

Нет, совсем необязательно мертвецов подбросили люди Лангара. На обоз Лонгина так и не клюнули. Значит их совсем мало.

Ладно, чего метаться, на ночь глядя. Надо передохнуть. Осторий взглянул на предводителя людей Асдулы.

-- Эй, как там тебя... Козинта, идем в Браддаву.

Север поднял руку, приказывая остановиться.

-- Тихо, -- Квинт даже повернулся вполоборота, вслушиваясь в ночь, -- кажется, всадники.

-- Приближаются, -- согласно кивнул Барбат, -- вот только кто? Осторий или варвары?

-- Варвары Остория, -- оскалился Авл.

"Проклятье, неужели не успели?"

Из-за поворота доносилось конское фырканье и чавканье дорожной грязи.

Луна спряталась за тучами, но с тьмой продолжали бороться несколько факелов в руках солдат. Вздрагивающее пламя обдавало лицо жаром.

"Увидят огонь".

Квинт быстро огляделся. Справа от дороги тянулась длинная яма, почти овраг. Центурион отдал факел Авлу.

-- Всем, кроме Авла, огонь затушить, а ты спускайся в яму и держи факел ближе к земле, чтобы не видно было. Всем рассредоточиться по кустам вдоль дороги. Без приказа не нападать, может это люди Остория.

Сказать "наши" язык не повернулся.

Солдат повиновался. Никто не спросил, зачем один факел оставили, всем и так понятно: затушить легко, а зажги-ка их снова.

Легионеры спрятались за деревьями и скользкими ото мха гранитными валунами, что во множестве громоздились вдоль дороги и в глубине горного леса.

Хлюпанье копыт в вязкой жиже становилось все отчетливее. Север поудобнее перехватил древко пилума. Он уже видел всадников. Они ехали шагом, неторопливо. Сколько их всего? Впереди двое с факелами освещали путь, и дальше угадывалось несколько огней.

Щеки Севера коснулось что-то влажное. Снежинка. Еще одна. И еще. Бывает так: только что обволакивающий всепроникающим холодом воздух был чист и прозрачен, как вдруг, в одночасье, из ниоткуда соткались мириады крупных мокрых хлопьев, словно над головами кто-то вспорол набитый снегом мешок. Не объявляя войны, зима начала вторжение. Вернее, повторила попытку.

Лица, одежда и снаряжение всадников различались скверно, но вроде бы... Квинт прищурился. Не блестят в рыжем рваном свете факелов кольчуги, на головах всадников войлочные шапки, плащи с фракийскими узорами...

Злой Фракиец. Все-таки он. Ну что же, по крайней мере, не Осторий. Как вести себя с префектом, если тот уже спалил деревню, Квинт так и не придумал.

Север медлил с сигналом к атаке, всадников оказалось довольно много и центурион уже начал сомневаться в своих силах. Неизвестно, чем бы это могло закончиться, но один из варваров вдруг как-то странно дернулся и, раскинув руки, выронив щит, полетел с коня.

-- Давай! -- заорал Квинт и метнул пилум.

Крики и конское ржание взорвали ночь. Лошади вставали на дыбы и падали, давя седоков, пораженные копьями римлян. Несколько варваров, спасаясь, не разбирая дороги, рванули галопом вперед, но наткнулись на стену щитов, стоптать которую не смогли. Факелы падали в грязь и гасли. Всадники, сбившись в кучу, что-то орали на незнакомом языке, рубили тьму мечами, отмахиваясь от невидимого врага.

Пустив в ход пилумы, римляне высыпали на дорогу и атаковали колонну в плотном строю. Варвары попытались прорваться, некоторые бросились врассыпную, натыкаясь на массивные еловые лапы и хлесткие нагие ветки придорожных кустов. Всадники гнали коней на римские щиты и рубили, направо, налево, почти не видя врага за плотнеющей на глазах снежной завесой.

Легионерам приходилось не легче. Внезапность принесла плоды, но молниеносной победы не получилось. Солдаты увязли, начали нести потери. Кому в образовавшейся свалке приходилось тяжелее? Конному или пешему? Тьма, снег, огненные росчерки факелов, рубящих ночь. Лошадиный храп, крики со всех сторон, ни слова не разобрать. Каша.

Многие варвары уже бились пешими. Квинт дрался спина к спине с Кезоном, ветераном, помнившим войну с Югуртой. Просто махал мечом наудачу и каким-то чудом умудрялся подставлять щит под вражеские клинки. Он уже успел съездить массивным яблоком рукояти по зубам одному из своих солдат, не разобравшему, кто перед ним.

Слева, справа, отбить щитом, выпад, снова на щит, ударить с колена, взмах, опять слева, на щит.

-- Ах-р!

Тяжелый скутум трещит, едва не рассыпаясь в руках. Чья-то брызжущая слюной рожа.

-- Н-на!

Булькающий хрип за спиной.

-- Кезон, держись!

Быстрый взгляд назад. Клинок, летящий в спину. Пригнуться! Кезон стоит на коленях, заваливается на бок.

Удар краем щита в голову сбил Севера с ног. В глазах потемнело, Квинт упал лицом в грязь, но не потерял сознания. В трех шагах от центуриона какой-то варвар ловко отбивался сразу от нескольких легионеров, орудуя длинным клинком и факелом, зажатым в левой руке. Гудящее пламя чертило замысловатые фигуры, на краткие мгновения выхватывая из тьмы лица людей. Падая, Квинт выпустил щит и, пытаясь подняться, наткнулся рукой на труп в кольчуге, лежащий в луже спиной кверху. Между лопатками торчала стрела. Стрела? Откуда? Кто здесь мог стрелять? Точно не его люди. Варвары? В своих? Не мудрено, вообще-то, в таком месиве... Север перевернул тело, подтянул ближе, пытаясь в рваных бликах пламени различить черты лица и первое, что ему бросилось в глаза -- длинные висячие усы.

Скордиск!

"Это не дарданы! Осторий, твою мать, оглоблю тебе в жопу! Это же он там, с факелом, шлем с гребнем, кованый мускульный нагрудник! Где были мои глаза?! Но кто же стрелял? У моих нет ни одного лука!"

-- Осторий, -- заорал Квинт, срывая голос, -- остановись!

Рядом грохнулось тело, плеснув во все стороны грязью, кувыркнулось через голову и вскочило. Какое живучее. Квинт поднялся на колено, и едва не опрокинулся навзничь, извернувшись всем телом. Кельтский клинок на длину ладони не долетел до шеи Севера. Быстрым ответным выпадом, центурион отправил варвара-ауксиллария к праотцам.

Осторий дрался один против четверых и... одолевал. Квинт провел ладонью по лицу, стирая липкий снег, моргнул пару раз, а Осторий за это время успел уменьшить число своих противников. Теперь только трое. Вообще, ряды сражающихся с обеих сторон изрядно поредели, по крикам судя, и заметно уменьшившейся толкотне на дороге. Вот только не понять, кто побеждает.

-- Префект, остановись! -- закричал Север, понимая, что это бесполезно.

Осторий стремительно перемещался, не давая своим противникам нападать всем вместе. Они бестолково наскакивали на него, мешая друг другу, а его клинок метался с быстротой жалящей змеи. Вздох, взмах, всхлип. Второй легионер, пораженный в живот, согнулся пополам. Север заскрипел зубами: одним из двух схватившихся с префектом легионеров оказался Барбат. Он что-то кричал. Очевидно, тоже призывал Остория прекратить бой. Безрезультатно.

Квинт вскочил на ноги, рванулся на помощь, но столкнулся с очередным скордиском. Тот, нечленораздельно вопя, размахивал щитом, который держал двумя руками за край. Квинт отшагнул в сторону, сделал короткий и точный выпад, всадив клинок до середины в грудь варвара, оттолкнул нежелающее падать тело, бросил взгляд на Остория и в отчаянии закричал:

-- Луций!

В то же мгновение префект прикончил последнего своего противника. Барбат стоял, прислонившись к мокрому, лишенному коры стволу мертвой сосны и, сползая на землю, смотрел невидящим взором в пустоту.

-- А-а-а!

Квинт бросился к префекту, не глядя раскидал оказавшихся на пути скордисков.

-- Так это ты, сучара?! -- взревел Осторий, узнав Севера и отразив удар, в который тот вложил всю переполнявшую его ненависть, -- сдохни, ублюдок!

Одной ненавистью мастерство не пересилишь: правое бедро центуриона обожгла холодная сталь.

-- Катись... -- взмах, лязг, -- к Орку!

Брызги крови. Чьей? Нет боли, вообще нет никаких чувств, только ненависть. Лязг, взмах. Шаг вперед. А, пятишься, тварь!

Закругленный кончик кельтского меча вспорол кольчугу на правом боку центуриона, а через мгновение едва не рассек ему шею. Квинт отшатнулся, уклоняясь от очередного удара, и упал на спину.

-- Командир! -- голос Авла, откуда-то из-за спины, -- держись!

Осторий, уже занесший меч над поверженным центурионом, вынужден был отступить: на него опять насели сразу несколько легионеров.

Квинт, морщась от боли, приподнялся на локте и вдруг, как перуном Юпитера пораженный, вздрогнул. Выползшая из-за туч луна осветила тусклым серебром фигуру всадника, дравшегося с двумя легионерами. Всадник рубил ромфайей, а за спиной его висело нечто, напоминающее...

Северу кровь залила глаза, он снова закричал. Страшно, дико. В этом крике уже не осталось ничего человеческого. За спиной конного варвара висел гастрафет Марка.

Злой Фракиец расправился с легионерами, поворотил коня. Огляделся по сторонам, высматривая новых врагов. На мгновение замер, посмотрев на Квинта, потом толкнул пятками бока жеребца и помчался прочь.

Север, позабыв обо всем на свете, не видя более Остория и бьющихся с ним легионеров, не замечая собственных ран, бросился следом. Боковым зрением увидел коня, смирно стоящего над телом мертвого ауксиллария и одним прыжком взлетел ему на спину.

-- Пошел!

Он не видел дороги, по которой летел галопом, рискуя свернуть шею и себе и жеребцу. Ветки хлестали по лицу, рассекая кожу до крови, он не замечал и их. Фракиец был не один, к нему присоединилось еще несколько всадников, но Квинт окончательно утратил способность трезво мыслить, без остатка отдавшись во власть всепоглощающей ненависти.

-- Стой!

Сколько длилась безумная скачка, он не знал. Конь храпел под ним, но Север, всегда заботливый и внимательный к лошадям, и ухом не вел.

...Край какого-то оврага. Все вокруг белым-бело. Снег облепил ветви деревьев, укрыл землю вязким ковром. Он светился еле-еле, словно пытался преумножить бледное сияние луны, краешек которой отпихивал прочь от себя темно-серые косматые клочья облаков.

Воин с гастрафетом за спиной повернул коня.

-- Тестим, стой! -- крикнул один из всадников.

-- Он же один!

Взмах ромфайи. Короткий опережающий выпад.

Север хищно оскалился. Сочлись. Ты отмщен, Марк.

Время остановилось.

Воин, недоуменно уставившись на рану, сползал с конской спины на снег.

-- Тестим!

Еще один всадник вскинул лук. Квинт натянул поводья, поднимая коня на дыбы. Загудела тетива. Стрела не летела -- плыла среди замерших в воздухе снежинок, так и не достигших земли. Ребенок играючи увернулся бы, да вот только мышцы, словно свинцом налились.

Летящая смерть угодила в капкан бесконечного круга мгновений, царства застывшего времени, но, рассекая его стальным отточенным острием, неумолимо продолжала свой путь. Сердце словно чья-то жестокая рука сжала. Жеребец Квинта вздыбился и заржал, пронзительно, жалобно: выпущенная с десяти шагов стрела вонзилась в его грудь на треть длины древка. Конь переступил задними ногами на самом краю обрыва и, не удержавшись, сорвался вниз, ломая кусты.

Часть третья
Свой среди чужих

19

Испания, Тарракон, весна 672-го года от основания Города

-- Ты слышишь меня, Север?

Квинт слышал, но никак не мог понять, откуда доносится голос Лидона. Такое чувство, что из другого мира.

-- Будешь говорить, мразь?

Это уже Дециан. Мог приказать кому, но сам не побрезговал поучаствовать в допросе с пристрастием. Видать, нравится ему это.

-- Катись... к Орку...

Голова мотнулась от удара, но боль и без того была столь всеобъемлюща, что Квинт даже не понял с какой стороны прилетел кулак. Если сидишь по шею в воде, станешь обращать внимание на падающие с неба капли?

-- Тит, хватит, совсем его убьешь.

-- Ни хера ему не будет, ублюдок живуч. Смотри, он даже не стонет.

-- Ты понимаешь, в чем тебя обвиняют, Север? Мятеж, дезертирство. Это смертная казнь.

Правый глаз заплыл так, что вообще не открывался, левый превратился в узкую щелку и видел лишь кровавую муть. Во рту солоно, губы разбиты в кровь, кончик языка скользил по зубам, пытаясь определить, со сколькими уже пришлось расстаться. Кажется, с одним. Пока. Все еще впереди...

-- Дезертирство? -- прозвучал недовольный голос Глабра, -- он перешел на сторону врага!

-- Ты можешь это доказать? -- спросил Лидон.

-- Мне достаточно слов Остория. Марианец устроил засаду на его отряд.

-- Один?

-- Нет! -- раздраженно огрызнулся Глабр, -- с легионерами, которых Сулла столь неосмотрительно отдал под начало этой вероломной мрази!

-- Тебе не кажется это странным? Личная неприязнь это одно, но как центурион, к которому все относятся настороженно, подбил на мятеж солдат?

-- Хочешь найти ему оправдание, Лидон? -- прошипел Глабр, -- ищешь мотивы? Их у него более, чем достаточно!

-- Возможно. Но пока я могу судить о них лишь с твоих слов.

-- А их тебе недостаточно?

Лидон вздохнул и спокойным терпеливым голосом сказал:

-- Позволь мне продолжить работу, Клавдий. Рвение, с которым ты жаждешь прикончить этого человека, не приносит пользы следствию, а мне еще многое предстоит выяснить. Твою версию я внимательно выслушал, теперь хочу узнать его.

-- Зачем?! -- вскричал Глабр, -- чего тут еще выяснять? Марианец трижды заслужил смерть!

-- Если бы речь шла о банальном дезертирстве легионера, то ты, как заместитель Луска, мог бы осудить его, -- повысив голос, возразил Лидон, -- но не в этом случае. Я вижу здесь дело государственной важности. Я должен знать все. Любую мелочь. Куда он пропал после того боя? Где провел эти четыре года? И почему мы находим его подле Сертория в компании киликийцев? Что они задумали, о чем договорились, какую роль в этом играют пираты?

Лидон перевел дух и закончил.

-- Пожалуйста, не мешай мне, Клавдий. Ты же не хочешь, чтобы Луск узнал, что важному "языку" удалось, стараниями одного трибуна, унести в могилу тайну заговора против Республики?

Фракия, пятью годами ранее

Шел снег. Хлопья, крупные, как тополиный пух, неспешно парили в белом сумраке, пушистыми ноздреватыми рукавицами одеваясь на еловые лапы и голые ветки кустарника. Ноги вязли в мокрых липких сугробах. С каждым шагом идти все тяжелее. В этом году всего за одну ночь выпало столько снега, сколько в предыдущие несколько лет за всю зиму не бывало. Словно боги торопились укрыть саваном кровоточащую землю...

Берза знала, что в горы пришла война, но с ее уродливым ликом еще не сталкивалась. О нашествии и зверствах римлян девушке рассказал Веслев, охотник, один из немногих людей, состоявших в хороших отношениях с ее дедом, Даором. После смерти старика два года назад, Веслев продолжал изредка навещать Берзу. Говорил, что обещал деду присматривать за ней, звал жить к людям, но она не шла. Селяне-коматы побаивались ведьмы. Они удивились бы, узнав, что та боится их еще сильнее.

Через охотника девушка выменивала у коматов то немногое, что не могла добыть или сделать сама -- соль, железные инструменты взамен износившихся. Асдула больше не появлялся и Берза, поначалу дрожавшая, как осиновый лист при мысли, что он снова заявится, понемногу успокоилась.

Жизнь ее, оправленная в обыденные дела и заботы, текла размеренно. Одиночество скрашивал Спарт, и девушка совершенно не задумывалась, что всему этому привычному житью может прийти конец.

В тот день она отправилась к глубокому оврагу в окрестностях Браддавы, Еловой Крепости. Склоны его густо заросли ольшаником, и Берза намеревалась набрать соплодий, отвар из которых, собранных в начале зимы, помогал при скорби животом.

На дне оврага весело журчал ручеек. Его тонкая нитка была еле заметна в густых бурых зарослях сухой травы, припорошенной снегом. Маленький ручеек, один шаг нужен, чтобы с берега на берег перебраться, а русло для себя прокопал внушительное. Он и в стужу-то совсем не замерзал, а сейчас и вовсе весело пел, радуясь теплой погоде. Что ему снег, хоть мокрый, хоть рассыпчато-колкий? Он лишь придаст ручью сил по весне, напоит собой.

Спустившись к ручью, Берза присела у воды, зачерпнула горстью. Чистая вода, студеная. На купающихся ветках кустов уже кое-где ледышки блестят. Вкусная вода, слегка соленая -- это от того, что из глубины горы бьет родник. Там, в горе, чего только нет: и соль, и медь, и железо. А еще золото. Много золота во Фракии, да только не приносит оно горцам счастья.

Нарвав полный туесок темно-бурых одревесневших шишечек, Берза уже собиралась уходить, когда раздался громкий собачий лай. Девушка обернулась и увидела Спарта, который стоял на краю оврага, шагах в тридцати от нее. Пес подзывал хозяйку. Берза направилась к нему, пробираясь по глубоким сугробам через плотные заросли, и вдруг услышала всплеск.

Спарт продолжал лаять. Убедившись, что хозяйка идет за ним, он замолчал, повернулся и полез вниз. Девушка торопилась следом.

На дне оврага лежал человек. Он пытался ползти, но выходило плохо. Правая рука слепо, неловко искала, за что ухватиться. Поймав ветки куста, издавая глухое рычание, человек попытался подтянуться. Мокрые, облепленные снегом, ноги не двигались.

Было видно, что силы совсем оставили его, их хватило лишь на то, чтобы перевернуться с живота на бок и продвинуться вперед на полшага. На теле тускло поблескивала железная вязь. Кольчуга. Не охотник, стало быть.

Берза поспешила на помощь, не задумываясь, что человек в кольчуге может оказаться врагом. Она не делила людей на "своих" и "чужих". По правде, для нее все они были чужими. Но все же она не могла равнодушно пройти мимо. Так воспитал ее Даор. Дед бы не оставил раненого без помощи, несмотря на всю свою нелюдимость и злопамятность по отношению к коматам из окрестных деревень.

Пока девушка, не разбирая дороги, продиралась сквозь кусты, хлестко потчевавшие ее мокрыми ветками, раненный сделал еще рывок, очевидно, окончательно лишивший его сил. Он снова перевернулся на живот, правая рука, выпустив ветки, безвольно упала. Больше он не двигался.

Спарт подошел к человеку, ткнулся носом в руку. Пес поднял голову и посмотрел на Берзу. Потом понюхал воздух, обследовал бледно-красную дорожку, которая тянулась за раненым. Снова взглянул на хозяйку, фыркнул и, поскакал по сугробам к противоположному склону оврага. Там, шагах в тридцати выше по течению ручья, лежал, наполовину занесенный снегом, труп лошади. Берза коротко взглянула на него и больше не обращала внимания.

Девушка добралась до воина, присела рядом, осторожно тронула за железное плечо. Тот не шевелился. Берза, поднатужившись, осторожно перевернула его на спину. Воин даже не застонал. Глаза его были закрыты. Лицо, едва ли не белее снега, покрыто царапинами, вероятно от колючих веток. Грудь почти не взымалась. То, что он еще жив, выдавало лишь еле заметное облачко пара, появлявшееся при выдохе.

Человек был довольно молод, но Берза не назвала бы его юношей. Однако он оказался безбород, только короткая колючая щетина на щеках. Прежде Берза ни разу не видела мужей, которые брили бороды.

Одетая под кольчугу непривычного кроя темно-красная рубаха, достающая до колен, сочеталась со вполне обычными штанами, какие носят все горцы. Обувь странная -- какие-то насквозь дырявые полусапожки из кожаных ремней. Толстые подошвы усеяны крупными немного выпуклыми металлическими нашлепками. Девушка не разбиралась в особенностях доспехов и не могла сказать, фракийская это броня или нет, но все в облике мужчины говорило за то, что это чужак.

На раненом не было живого места. Берза нашла кровоточащую прореху в кольчуге на правом боку. На правом бедре мясо рассечено чем-то острым. Рана длинная с ровными краями. Руки и ноги в ссадинах. Мужчина был без сознания. Он потерял много крови.

Вернулся Спарт, замер неподалеку в ожидании. Берза оторвала пару полос от подола рубахи мужчины, перевязала рану на ноге. Стараясь не слишком тревожить раненого, попыталась снять кольчугу. Не смогла. Посмотрела на Спарта.

-- Ну и как его тащить?

На поясе у девушки висел небольшой топорик, нож и моток веревки. Она всегда так снаряжалась, когда уходила далеко от дома. Вот и пригодилось. Попросив прощения у Сабазия, Владыки жизни, Берза свалила пару молодых сосенок. Очистила их от сучьев, сделала волокушу. Осторожно перевалила на нее раненого, привязала куском веревки. Развязала свой пояс.

-- Иди сюда, малыш.

Спарт подошел.

-- Помогай, мой хороший, я одна его не дотащу.

Из пояса она сделала хомут, надела на Спарта, проверила, не станет ли душить. К хомуту привязала волокушу.

-- Ну, взяли.

-- Ты боишься смерти?

Квинт ответил не сразу, но, все же, помедлив, кивнул.

-- Смерть -- это забвение, небытие. Я умру, и меня никогда уже не будет. Никогда-никогда. Это страшно. Я боюсь смерти, Стакир.

Кузнец покачал головой.

-- Я всегда удивлялся, как вы можете быть хорошими воинами с такой верой.

-- А что говорит о смерти твой народ?

-- Мы не боимся ее. Можно бояться тяжелой раны, бояться остаться увечным, но живым. Смерть -- это река. Грань между мирами. Мы просто переходим реку, идя вслед за белым оленем, который указывает путь.

-- Мы тоже идем через реку.

-- Я знаю, вас везут в лодке. Но, ступая на другой берег, мы помним все, а вы забываете. Когда я умру, я не смогу вернуться назад, к тем, кто мне дорог, но я останусь самим собой. Я не исчезну.

Осыпь казалась бесконечной. Он лез вверх уже целую вечность, но пространство вокруг, серое и унылое, даже не думало меняться. Несколько раз какой-нибудь булыжник, лежавший, как представлялось, вполне надежно, предательски выскальзывал из-под ног, рождая камнепад, и незадачливый восходитель сползал, а иногда и кубарем скатывался вниз. Тело быстро покрылось ссадинами и синяками, но боли он не чувствовал. Совсем. Вставал и снова лез вверх. Должна же когда-то закончиться эта оркова осыпь!

Она не кончалась. Словно неведомая рука взяла его за шкирку, как беспомощного котенка и потащила назад, вниз, к черному зеву бездонной пропасти. Туда, где плескалось, сонно мерцая, холодное звездное море. Прибой бесшумно накатывал на берег, ледяными ладонями касаясь босых ступней.

Далекие звезды звали его: "Иди к нам. Прыгай. Растворись в нас..."

Где-то вдалеке закричала скрипуче ночная птица:

"Квинт! Квинт! Квинт!"

Вот и все. Нет больше Квинта Севера. Прожил^[103].

[103] Провожая покойника в последний путь, римляне трижды произносили его имя.

"Нет! Я не исчезну!"

Он рванулся вверх, как раненный зверь, до последнего вздоха борясь за право быть. Вновь посыпались камни под ногами, рассекая упрямую плоть, что не хочет отдаться во власть неизбежному. А усталость подбиралась неумолимо. Он почти не чувствовал рук и ног. Стало трудно дышать, в глазах темнело, накатывала глухота.

Последнее, что он услышал, прежде чем сознание вновь погасила тьма -- собачий лай и молодой звонкий женский голос, донесшийся из невообразимой дали.

-- Не умирай!

Тихая река. Круги на воде...

"Мы просто переходим реку, идя вслед за белым оленем, а вас везут в лодке..."

На мгновение ему показалось, что он увидел смутные очертания этой лодки. Какой это берег? Тот, где ждут? Или тот, с которого не возвращаются?

Глаза -- узкие щелки. Веки тяжеленные. Верно, лежат на них монеты -- плата Перевозчику. Вот только явно не денарии, весом в четыре скрупула^[104], а что-то поувесистее. Неподъемные веки.

[104] Скрупул -- римская мера веса, 1.13 грамма.

Ну же... Еще усилие...

Ночь. Полная луна в небе. Странная она какая-то, бесформенная, дрожащая, словно пламя свечи. А может это и есть пламя? Маленький огонек, совсем близко, руку протяни...

Сухо потрескивала лучина.

Тело пронзила острая боль. Он вскрикнул, рванулся, но стало только хуже. Боль пульсировала, волнами растекалась по телу. Серый мир закружился перед глазами. Какая-то неведомая вяжущая необоримая сила навалилась на него, изгнав все звуки, убив мысли.

"Мама, как больно..."

Подбирающаяся со всех сторон холодная тьма лишь расхохоталась в ответ.

...Дымящееся пепелище. Изувеченные человеческие останки повсюду. Мужчины, женщины, дети... Кровь и гарь, сизый дым стелется по земле. На ветру полощется багровый плащ. Человек в залитой кровью кольчуге и шлеме с красным поперечным гребнем держит в руках толстое древко, перевитое лентами. На нем сидит, гордо вскинув голову, золотой орел. Когти и крылья его перепачканы красным.

Квинт отшатнулся. Он смотрел на свое отражение, равнодушно-спокойное, исполненное уверенности и превосходства. Он смотрел на свое незнакомое лицо. Орел-победитель...

Видение вздрогнуло, как потревоженная водная гладь. Он увидел бронзовую погребальную урну. В нее с мозолистой мужской ладони сыпалась черная земля. Он знал, что это. Кенотаф. Могила без покойника. Погребальная урна с землей вместо праха того, что умер на чужбине или погиб в море. Он, Квинт Север, умер?

"Лежи сынок, не вставай".

Голос негромкий, спокойный, прозвучал, как музыка. Женское лицо соткалось из тумана. Лицо матери.

"Отдохни, сынок".

Он сжал кулаки и понял, что вновь ощущает свое тело, еще мгновение назад бесплотное. Сразу вернулась боль. Он застонал и попытался открыть глаза. Они слезились. Пахло какими-то травами и дымом.

Квинт лежал в полумраке, но откуда-то сзади-слева пробивался неяркий свет. Вдруг чья-то ладонь коснулась лба.

-- Сатрас, -- прозвучал женский голос. Молодой голос. Уверенный.

Женщина говорила по-фракийски. Сатрас. Он знал это слово. Живой. Он жив. Ноги, бока, голова болели так, что ни о чем ином думать не оставалось. Покойнику, как известно, не больно.

Квинт по-прежнему почти ничего не видел, словно бычий пузырь перед глазами. С трудом разлепив пересохшие потрескавшиеся губы, он выдавил из себя вздох:

-- Не вижу... Кто ты?

Она убрала руку и что-то сказала. Квинт ничего не понял. Одна короткая фраза утомила его так, что хотелось замолчать, как рыба, и никогда больше рта не раскрывать. Скоро он вновь провалился в беспамятство, но теперь это был лишь сон. Обычный сон. Танат убрался, несолоно хлебавши.

Сколько он проспал? Как долго перед этим он валялся без сознания?

Снова светлое мутное пятно перед глазами. Какая-то сила приподняла его за плечи и шею, губ коснулась миска с чем-то обжигающим. В нос ударил резкий запах трав. Женщина что-то сказала. Он догадался: "Пей".

Он попытался сделать глоток. Закашлялся, забился. Попытался отвернуть лицо.

-- Нук тунд. Си кенквос.

Он понял только то, что она сердится, и сделал еще глоток.

Горячее питье приятно разливалось по телу. Снова потянуло в сон. Сил сопротивляться не было.

Проснулся он по нужде и испуганно заерзал. Тело не слушалось. Он едва не заревел от унижения. Женщина сразу все поняла. Откинула теплые шкуры, служившие одеялом и Квинт, даже не видя себя, сразу понял, что лежит голым. Торс и ноги туго перетянуты повязками, но все остальное хозяйство ничем не прикрыто.

Женщина осторожно перевернула его набок, подставила горшок.

-- Я сам... -- прошептал Квинт, -- сам... Селбой...

-- Селбой, -- негромкий смех, -- селбой си кенквос.

Она сказала еще несколько слов, из которых он понял одно -- "рудас". Красный. Покраснеешь тут...

Сейчас он в сознании, а сколько раз это произошло в беспамятстве? Квинт покраснел еще больше.

Постепенно спала пелена с глаз и он, наконец, разглядел женщину.

Молодая девушка. Светловолосая. Красивая.

-- Кто ты?

Она улыбнулась. Покачала головой.

-- Где я? -- спросил он, не дождавшись ответа, -- какое это селение? Сейна? Понимаешь? Браддава?

-- Нук. Нук Браддава. Атье ромас.

Он догадался без перевода. Не Браддава. Там -- римляне. Значит он не у своих.

-- Ты из дарданов? Я в вашем селении?

Он пытался вспомнить все фракийские слова, которые успел выучить за месяц. Ответ девушки озадачил его. Они не в селении. Вокруг сула. Что такое сула? Лес? Они в лесу?

Над ухом послышалось частое дыхание, а в щеку ткнулось что-то мокрое и холодное. С усилием Квинт скосил глаза и увидел мохнатую морду, похожую на волчью.

-- Улк, -- прошептал Квинт.

-- Весулк, -- поправила девушка.

Весулк. Вес -- хороший, добрый. Добрый волк.

Весулк некоторое время молча смотрел на него, потом отошел в сторону, уселся и начал чесаться. Девушка что-то строго сказала ему, он фыркнул и удалился. Квинт почувствовал, что кто-то топчет ему живот. Раздалось негромкое мурчание, а потом третий обитатель дома залез ему на грудь, устроившись со всеми удобствами. На центуриона уставилось два желтых глаза. Их обладатель был весьма упитан, а, судя по повязке, стягивающей бока, при падении в овраг Квинт сломал несколько ребер. Однако болезненных ощущений не прибавилось. Наоборот.

-- Спасибо, мурлыка, -- прошептал Квинт.

Он снова задремал.

Проснувшись, Север предпринял еще одну попытку наладить общение со спасительницей (в том, что именно она его нашла и выхаживала, он не сомневался).

-- Ты говоришь по-эллински?

Девушка нахмурилась.

-- Хеллас?

-- Да. Понимаешь?

Он не ожидал утвердительного ответа и немало обрадовался прозвучавшим словам:

-- Немного.

-- Кто ты?

Она улыбнулась.

-- Бенна.

Квинт немного помолчал, каждое слово давалось ему с трудом.

-- Это ведь не имя. Я плохо знаю ваш язык, но это слово мне знакомо. Бенна означает -- женщина.

-- А разве я не женщина? -- спросила она по-гречески.

Квинт не ответил, длинная тирада утомила его. Девушка тоже молчала некоторое время, потом сказала:

-- Зови Ольхой. Я тебя в ольшанике нашла.

-- Почему настоящее не назовешь?

-- Не всякому называют.

Он закрыл глаза. Не было сил продолжать разговор, хотя вопросов накопилось -- тьма.

Когда снова проснулся, девушки не было. В ногах сидел пушистый серый кот. Вылизывался. Квинт не без труда осмотрелся

 В доме было светлее, чем обычно. Открыта дверь. На противоположной от нее стене прорублено окошко. Оно располагалось в изголовье постели и чтобы его увидеть, Квинт едва не свернул себе затекшую шею, поморщившись от боли. Маленькое окошко, локоть в ширину, а в высоту и того меньше. В него вставлена рама с подвижной деревянной задвижкой, которая сейчас открыта.

Тянуло холодом и дымом.

У противоположной стены, справа от входа, устроен очаг -- приземистая глинобитная печь. В ее своде было оставлено круглое отверстие, заткнутое днищем горшка. В нем клокотало какое-то варево, источая вкусный запах, от которого у Квинта сразу заурчало в животе.

Сизый дым выходил через устье, утекая под высокую крышу, в открытую дверь и окно. Внутренняя поверхность крыши и верхние венцы сруба были черным-черны от сажи. Под кровельными балками висели связки трав и какая-то снедь, коптившаяся в дыму.

Пол глинобитный. Дверь располагалась на уровне пупа взрослого человека и к ней вели деревянные ступеньки.

Все вещи в доме, на которые натыкался взгляд, выглядели очень добротно. О многих из них язык не повернулся бы сказать, что они сделаны женской рукой, но с тех пор, как центурион пришел в себя, других людей кроме Ольхи, он не видел.

Квинт провел ладонью по лицу. Ничего себе бородища отросла! Как долго он здесь валяется? Он предпринял роковую вылазку через шесть дней после декабрьских ид. В Длинную Ночь, как звали ее варвары.

-- Какой сейчас день? -- спросил он Ольху.

-- Хороший, -- ответила она, и добавила еще что-то.

-- Что ты сказала?

Ольха поморщилась, подбирая эллинское слово.

-- Холодно там. Хорошо.

Квинт удивился. Как может быть хорошо, когда холодно?

-- Сколько времени прошло после Длинной Ночи?

-- Месяц прошел. Даже больше.

Больше месяца? Ничего себе... Наверное, сейчас февральские календы, а то и ноны. Праздник Конкордии, богини согласия. Ровно год назад в это самое время легионы марианцев грузились на корабли в Брундизии. Год прошел. Сколько всего случилось за этот год, в голове не укладывается. И как все печально закончилось...

А, собственно, как? Что же там произошло, на той дороге? Память неохотно подсовывала обрывки образов, которые плохо складывались в цельную картину. Отряд Севера столкнулся с ауксиллариями Остория и варварами, которые убили Марка Аттия. Определенно, варвары там были, не Осторий же убил римского центуриона. И гастрафет Квинту не привиделся. Или привиделся? Может быть, все эти воспоминания -- порождение бреда и на самом деле все было совсем не так?

Нет. Если думать такое, то просто расколется голова. Все было на самом деле. Бой на ночной дороге, погоня через метель, падение в овраг. Чем больше Квинт вспоминал деталей, тем сильнее утверждался в мысли, что там, на дороге он угодил в капкан, который, похоже, поставили вовсе не на него, а на другого зверя. Осторий устроил засаду варварам или наоборот? Первые всадники в колонне определенно были фракийцами.

Да какая разница? Человек, убивший Марка, мертв, и теперь Севера волновал один единственный вопрос -- уцелел ли в том бою Осторий? Убийца Луция Барбата.

Да, единственный вопрос, все верно. Квинт сразу решил, что к сулланцам не вернется. Вот если бы уцелел Луций, с которым он сдружился за эти несколько месяцев...

В центурии Севера оставалось еще несколько ребят из злополучного посольства. Тит Милон, который спас ему жизнь при Лекте. Должок остался. Какое-то время Квинт колебался, раздумывая, не будет ли то, что он задумал, предательством. Однако все же убедил себя (не без труда), что Лапе и остальным, если они еще живы, лучше и дальше служить в сулланских легионах без товарища, у которого над головой Дамокловым мечом висит клеймо близости к Фимбрии и Серторию. К врагам. Сулланцы всегда будут смотреть в его сторону подозрительно и при всяком удобном случае постараются избавиться, как пытался Луций Лукулл. К рядовым солдатам отношение куда проще.

Нет, он не вернется. Сулланцы плюнут ему в спину обвинением -- предатель, дезертир, но его совесть чиста. Он не предавал своих.

Не предавал, Квинт? Вернешься под знамена Сертория? А Сулла развяжет гражданскую войну и тебе запросто выпадет возможность скрестить меч с тем же Лапой. Вернуть должок. Как тебе такое?

Квинт сжал зубы, потер пальцами виски.

Не выбраться тебе, Квинт Север, из нужника, не перемазавшись в дерьме. Давай, расскажи сам себе, что, мол, еще бабушка надвое сказала, какая судьба кому выпадет. Не предавал...

Разболелась голова и Квинт попытался подумать о чем-нибудь более приятном. Не получилось. Он продолжал размышлять над создавшимся положением, прикидывать варианты своих действий, когда встанет на ноги. Он уже не сомневался, что худшее позади, и скоро пойдет на поправку.

"Нужно добраться до Диррахия, там наши помогут вернуться в Италию".

Год назад в этом важнейшем городе заправляли марианцы. Насколько Северу было известно, Сулла еще не прибрал его к рукам. Более того, в начале января в Диррахий прибыл новый наместник Иллирии, пропретор Сципион Азиатик, тот самый, который гонял скордисков. Убежденный противник Суллы и один из военачальников марианской партии. Правда, о его назначении Квинт еще не знал.

Диррахий недалеко. Нужно дня три идти на юг до Гераклеи и Эгнатиевой дороги. А по ней легионы марианцев топали между этими двумя городами семь дней.

То есть, всего дней десять и он будет среди своих. Правда, для этого надо еще встать на ноги.

Эти рассуждения придали Квинту сил, и когда Ольха помогала ему приподняться в постели, чтобы поесть, он довольно бодро ерзал, помогая ей и демонстрируя, что поправляется.

Девушка подложила ему за спину свернутую медвежью шкуру. И откуда она у нее? Не сама же на косолапого ходила. Квинт встречал женщин, которые были способны голыми руками оторвать хобот "луканской корове"^[105], но Ольха с виду девчонка совсем. Должен быть тут мужчина, но на глаза почему-то не показывается.

[105] Во время войн Рима с эпирским царем Пирром, последний применил невиданное римлянами оружие -- боевых слонов. Первая битва с их участием произошла в Лукании, возле города Гераклея.

Девушка накинула на грудь центуриона тряпицу и сунула в руки горячий горшок.

-- Зетрайя, -- сказала она и тут же повторила по-гречески, -- хитра, горшок.

Квинт кивнул. Ольха выловила деревянной ложкой кусок мяса.

-- Гентон. Мясо, -- с этими словами она сунула ложку Северу в рот.

Он попытался протестовать.

-- Я сам.

-- Сам, -- передразнила Ольха, и повторила уже не раз слышанное им присловье, -- си кенквос.

-- Что это значит?

-- Как ребенок.

Пока Квинт жевал, девушка скрестила руки над головой и сказала:

-- Брентас. Олень.

-- Ты сама его добыла? -- спросил Квинт.

Ольха кивнула и сунула ему в рот вторую ложку.

Так и пошло. Девушка учила его своему языку, а он подсказывал ей греческие слова, которые она не могла вспомнить. Квинт удивлялся, откуда она вообще знает койне^[106]. Ближники тарабоста Девнета, бывшего владельца Браддавы, говорили по-эллински, но землепашцы-коматы, с которыми Квинту довелось общаться, такими познаниями не отличались. Откуда так хорошо знает этот язык девушка, живущая в глуши, вдали от людей? Он спрашивал ее об этом, но она отмалчивалась.

[106] Койне (греч.) -- 'общий'. Язык, возникший, как сплав четырех основных диалектов греческого во времена Александра Македонского и впоследствии окончательно оформившийся на эллинистическом пространстве. Иногда назывался 'александрийским диалектом'.

Квинт совсем упустил из виду, что даже не назвал Ольхе свое имя, но это ее, похоже, нисколько не смущало. Звать Квинта не приходилось, он все еще не мог ходить и пролеживал бока, а учитывая собственную замкнутость девушки, неудивительно, что она не просила от него того, чем не собиралась делиться сама.

В один из дней он поинтересовался, не искал ли его кто-нибудь. Она ответила отрицательно.

-- Неужели у тебя тут вообще люди не появляются?

Ольха заметно напряглась, ответила по своему обыкновению уклончиво.

-- Может и появляются...

Прошло несколько дней. Квинт почувствовал себя лучше и попытался встать с постели. Ноги слушались плохо. Ольха периодически ворочала его, чтобы не было пролежней, но мышцы все равно ослабли и затекли неимоверно. Он заново учился ходить. По паре шажков по комнате. Ольха притащила ему пару палок и Квинт соорудил себе костыли.

Та одежда, в которой Ольха нашла его, была вся изодрана и перепачкана кровью. Девушка не стала чинить ее и стирать. Сожгла. А Квинту выдала другую. Мужскую рубаху, штаны, безрукавку из волчьей шкуры. Когда он спросил, чье это, лишь покачала головой -- одевай, мол, без разговоров.

За несколько дней до наступления Нового года^[107] центурион, наконец-то, выполз из дома. И сразу замер, как громом пораженный звуками и запахами весны. Свежий ветерок обдувал изможденное лицо, слух ласкала капель, возвещающая о бегстве зимы. Пели птицы. В ослепительно синем безоблачном небе сиял солнечный диск, слепил привыкшие к полумраку глаза. Квинт прищурился, блаженно улыбаясь, подставил лицо солнцу и задышал полной грудью.

[107] Новый год у римлян до реформы Цезаря начинался 1 марта.

На поляне возле дома снега почти не было, остались лишь несколько нерастаявших островков в тени разлапистых елей.

Недалеко от двери на земле развалился пес.

-- Ну чего ты тут разлегся, лежебока? -- Строго сказала ему Ольха, -- три раза прыгнул и устал? Давай, вставай, Спарт, ты же еще не старый дед, только прикидываешься!

-- Почему ты зовешь его Спартом, "Посеянным"? -- спросил Квинт.

Девушка повернулась, всплеснула руками.

-- Куда хоть ты вскочил-то? Иди в дом, совсем же еще слабый!

Квинт упрямо помотал головой, но ноги действительно не держали, а костыли он самоуверенно не взял. Пришлось сесть на землю и привалиться к старым потрескавшимся бревнам сруба полуземлянки. Девушка подошла, присела рядом.

-- Его имя Спартопол, я просто привыкла звать покороче.

Она критически осмотрела Квинта и заявила:

-- В баню тебя надо заслать.

Баней служила небольшая полуземлянка, копия жилого дома, только поменьше. С греческими и римскими банями она не имела ничего общего. Топилась по-черному. Внутри был сложен очаг, на котором раскалялись камни. Когда дрова полностью прогорали и дым утекал под высокую, как и у дома, крышу, можно было заходить. Внутри загодя была поставлена кадушка с водой и замоченными в ней душистыми травами. Кадушка предназначалась не для того, чтобы в нее лезть. Ольха научила Квинта специальными щипцами брать камни из очага и кидать в воду. При этом образовывалось много пара, а пряный аромат трав буквально валил с ног.

Пропотев, Квинт совершенно лишился сил, но зато обрел непередаваемое словами чувство чистоты и свежести. Прежде Ольха обтирала его влажной тряпкой, но разве можно подобное "омовение" сравнить с баней, хотя и непривычной?

На следующий день центурион чувствовал себя куда лучше и решил, что хватит прохлаждаться. Силы мало-помалу возвращались, но их следовало поторопить. Он выбросил костыли и осмотрел хозяйство Ольхи. Отметил, что дров осталось маловато, взял топор и в сопровождении Спарта пошел в лес.

Девушке хватало сил, чтобы свалить и дотащить до дома сухостой, ствол которого можно охватить ладонями, но мертвые деревья потолще она не трогала. За дровами приходилось ходить все дальше. Квинт еще не настолько окреп, чтобы тягаться с ней в силе, но позарился на довольно крупное дерево. Свалить-то свалил, отсек сучья, но вот дотащить до дома... Дотащил. Едва не надорвался. Взгромоздил на козлы. Обнаружил в хозяйстве две пилы с продольными мечевидными рукоятями и одну лучковую. Попробовал все, остановился на лучковой. Хотя она не слишком подходила для перепиливания бревна, Квинту больше пришлась по руке. Сказать по правде, к такой работе Север не был привычен.

Все три пилы были изрядно притуплены. Квинт отыскал оселок, наточил и выправил зубья. Потом напилил чурок, расколол их, часто отдыхая.

-- Есть иди, -- позвала Ольха, довольно долго наблюдавшая за ним в тот день.

Мышцы болели, но то была приятная боль. День за днем Квинт проходил все дальше и все больше помогал Ольхе по дому. Этого ему казалось мало, и он вспоминал все, чему его когда-то давно учил Стакир.

В доме отыскалась рогатина. На вопрос, кто с ней ходил в лес, хозяйка, как всегда, отмолчалась. Теперь ежедневно, на закате, она становилась свидетельницей чудных плясок Квинта с рогатиной и топором. Еле заметно хмурилась, но ни слова поперек не говорила.

Потянулись дни. Фракийская речь Квинта становилась все чище, мышцы все крепче. С календарем сориентироваться пока не получалось, но в один прекрасный день Север решил, что уже наступил месяц, открывающий весну^[108]. Деревья наливались соками, распускались почки. Отцвели подснежники. Распушились сережки вербы. Лес окончательно стряхнул с себя сонное оцепенение.

[108] Апрель. Aperire (лат.) -- 'открывать'.

Ольха, глядя на Квинта, все чаще становилась задумчива, а его продолжало мучить любопытство. В доме две кровати. Множество мужских вещей, но ни следа мужчины. И вот однажды, воспользовавшись отлучкой хозяйки, он заглянул в большой сундук, стоявший возле ее постели.

Там лежали красивые, расшитые узорами платья, обувь. На глаза попались пара серебряных браслетов. Север хотел уже закрыть крышку, когда взгляд его упал на кожаный цилиндр, похожий на футляр для свитков. Он взял его, открыл. Так и есть. Внутри, туго свернутые, лежали несколько папирусов. Квинт развернул один и прочитал заглавие, написанное по-эллински:

"О причинах растений. Сочинение Тиртама из Эреса"^[109].

[109] Сей автор более известен, как Теофраст (что означает -- 'Богоречивый', прозвище, данное Тиртаму его другом Аристотелем) -- выдающийся древнегреческий ученый, 'отец ботаники', теоретик музыки, ритор.

Квинт разинул рот от удивления. Обнаружить подобную книгу в варварской глуши было все одно, что встретить в лесу говорящего медведя. Весьма продолжительное время лишенный удовольствия, которое прежде доставляло ему чтение, он утонул в книге и не заметил, как появилась хозяйка.

-- Ты что делаешь?! -- возмутилась она, -- положи на место!

-- Прости, -- пролепетал Квинт, -- я не сдержался.

-- Вот спасибо мне, за то, что вожусь с этим засранцем! -- бушевала Ольха, -- сто раз зарекалась, а все одно -- дура дурой! Слышь, парень, коли ты оклемался, давай, утречком выметайся отсюдова. Хватит, загостился. И не благодари, отблагодарил уж.

Квинт сидел, как пришибленный.

-- Прости...

Ольха одарила его испепеляющим взглядом и выбежала из дома. Квинт, совершенно сбитый с толку ее поведением, положил свиток на место, лег в постель. Долго смотрел на низки ягод, висящие под крышей, раздумывая, как успокоить девушку. Незаметно уснул. Когда вернулась хозяйка, он не слышал.

За ночь Ольха не успокоилась. Поутру заявила:

-- Уходи.

-- Куда я пойду? -- сонно пробормотал Квинт, сев в постели.

-- Покажу дорогу. Доковыляешь до своих. И не вздумай возвращаться. Забудь обо мне. Ты мне ничего не должен.

-- Да что с тобой случилось? Какая муха укусила? Да, я виноват, что без спросу полез в твои вещи, но сама посуди, ты знаешь каждую рану, каждый шрам на моем теле. Да что шрам -- каждый волосок. А я о тебе ничего не знаю. Кто ты? Почему живешь совсем одна? Неужели ты подумала, что после всего добра, что сделала для меня, я смогу чем-то навредить тебе?

-- Ничего я не подумала, -- огрызнулась Ольха, -- кроме того, что я наивная дура. Давай, топай.

-- Никуда я не пойду, -- сказал Квинт и снова лег.

Хозяйка опешила от такой наглости.

-- Ах ты... Спарт, а ну-ка, стащи его.

Пес недоуменно посмотрел на хозяйку, пару раз вильнул хвостом, но никуда не пошел. Уселся и высунул язык.

-- Спарт! Ты что? -- изумилась Ольха.

Пес негромко гавкнул, всем своим видом выражая явное несогласие с решением хозяйки.

-- Предатель!

Хлопнула дверь.

Пес посмотрел на Квинта.

-- Она вернется, Спарт. Она напугана и плохо соображает, что делает и говорит. Знать бы только, что ее так испугало...

Хозяйка действительно скоро вернулась, но с Квинтом в тот день больше не разговаривала, старательно делая вид, что его вообще нет.

На рассвете Квинт молча взял лук со стрелами и ушел в лес. Спарт к немалому удивлению Ольхи, увязался за ним. Около полудня они вернулись. Север тащил на плечах косулю.

Ольха сердито поинтересовалась, испросил ли он прощения у Сабазия за отнятую жизнь. Квинт ответил отрицательно, и хозяйка, обругав его дураком, удалилась. При этом так резко повернулась, что светлая толстая коса хлестнула охотника по лицу.

Квинт не смутился. Он ушел в лес и на следующий день. Всюду по пятам за ним бегал Спарт. Ольха следила за псом с недоумением. Пару раз он надолго замирал, поднимал голову, тревожно принюхивался. Ольха, у которой в голове путались мысли от неопределенности дальнейшего существования бок о бок с римлянином, не придала этому значения, мало ли какого зверя учуял. Тут всякой живности полно. Квинт озабоченности Спарта и вовсе не заметил. А зря...

Выдержав пять дней безмолвного противостояния, девушка сдалась. Поздно вечером, когда уже пора было ложиться спать, она не спешила гасить лучину. Села на край постели Квинта.

-- Мой дед, Даор, говорил мне, чтобы я не связывалась с людьми из долин. Он от них мало видел добра и благодарности. Умирая, наказывал мне избегать их. Говорил, что буду лечить -- спасибо не скажут, а случится падеж скотины или роженица какая помрет -- обвинят в колдовстве. Его во всех окрестных селениях ведуном считали, он кости вправлял, травами лечил лучше многих древних бабок-травниц. Наложением рук боль унимал. За его помощью издалека люди приходили. Но не любили его.

-- Почему? -- прошептал Квинт.

-- Непростой был. Тяжелый. За словом в карман не лез. Смотрел так, словно насквозь видел. В разговоре, случалось, о человеке такое угадывал, в чем тот даже себе признаться не желал. Была и другая причина для неприязни, -- Ольха сделала небольшую паузу, -- боялись его. И про себя я слышала, что, дескать, внучка Даора -- ведьма. Девка лесная, с волками обнимается. Ну какой из Спарта волк? Он и не серый вовсе.

-- В родителях у него точно волк ходил, -- уверенно заявил Квинт, -- или мамаша -- волчица.

-- Мамаша, -- подтвердила Ольха, -- кобеля сманила. Дед с одним охотником потом нашли логово. Спарт совсем махоньким щеночком был.

-- Стало быть, ты испугалась, что я, увидев этот свиток, заподозрю тебя в колдовстве и расскажу кому?

Ольха, не глядя на него, шмыгнула носом и кивнула.

-- Какое тут ведовство? Это книга Теофраста. Его эллины знатоком растений считают. Он два трактата о них написал.

-- Я знаю, -- буркнула Ольха.

-- Дед тебя эллинскому языку обучил?

-- Да. По этой книге, которую ты нашел. Я и читать умею и писать. Все время спрашивала деда, зачем мне это, а он сердился и ругался. Но умирая, наказал не показывать никому свои знания и эти книги. Мол, мало ли, что у коматов на уме случится. Люди боятся того, чего не понимают.

-- Признаться, я удивлен. Мне в Македонии приходилось слышать, что фракийцы очень почитают своего бога-целителя Дипойта и весьма сведущи в искусстве врачевания. Даже эллины признают их первенство.

-- На востоке, у одрисов, может и так...

Некоторое время они молчали, потом Квинт осторожно спросил.

-- А родители твои? Тоже умерли?

Ольха вздохнула.

-- Непросто тут все. Дед не местный. Молосс он. Бежал от чего-то из родных мест с женой и дочерью. Что там, на родине его приключилось, не рассказывал никогда, а если я расспрашивала, мрачным становился, неразговорчивым. Жена его, бабка моя, вскоре умерла. Остался он с дочерью. Жил в ту пору среди людей. Как-то через село на торг в земли хаонов ехали скордиски, люди с севера. Высокие, светловолосые. Вожаку их сильно приглянулась дедова дочь. Возжелал он ее выше мочи, но взять не решился, поскольку был в чужой земле с малым числом воинов. Он деду за нее выкуп предложил, но тот отказал.

Ольха замолчала.

-- А что было потом? -- прошептал Квинт.

-- Через год скордиски пришли в набег большой ратью. Тарабосты собрали ополчение, дед тоже ушел, а дочь вручил заботам старейшины с которым водил дружбу. Вышло так, что малые отряды скордисков просочились, не встретившись с войском тарабостов, и принялись разорять оставшиеся без мужчин-защитников села. Тот самый вожак нагрянул. Так ему хотелось дедову дочь, что он пообещал жителям села не трогать их, пусть только выдадут женщину. Старейшина рассудил, что в том будет меньшее зло, чем стольким людям умирать из-за красивой бабы. И выдал...

Дальнейшее Квинт в общих чертах угадал прежде, чем Ольха рассказала.

Даор друга своего убил, а селян проклял. Ушел, два года отсутствовал, а потом вернулся. Он нес на руках годовалую девочку со светлыми волосами и вел в поводу коня с волокушей. На волокуше лежала молодая женщина. Она была при смерти. Тут и умерла.

Ольха молча смотрела на мерцающий огонек лучины. Квинт не торопил ее.

-- Я, конечно, ничего этого не помню, но дедово проклятие сбылось. Захирело то село. А дед ушел от людей в лес. Проклятие его помнили и боялись. Приходили за помощью, когда сильно припекало. И втайне ненавидели.

-- Когда он умер?

-- Два года назад.

-- Отчего?

-- Простудился зимой и сгорел. Не смогла я его выходить, старый он уже был. Видать срок Сабазием отпущенный вышел. Я с тех пор почти не встречалась с людьми. Думала, вспомнят обо мне, будут мстить. Деда они очень боялись, а я кто? Девчонка сопливая.

-- Вспомнили?

-- Вспомнили, да не те. Сдуру как-то на глаза попалась одному сукиному сыну.

-- Кто он?

Ольха не ответила, покачала головой.

-- Расскажи, прошу. Он обидел тебя?

Девушка довольно долго молчала, но, все же решилась рассказать. Квинт чувствовал, что, несмотря на все свои страхи, Ольха истосковалась по людскому обществу. Он часто видел, как она беседует со Спартом, а пес сидит и внимательно слушает. Вот только поддержать беседу не может.

-- Нет. Он сватался...

-- Сватался?

-- Да. Он владетель Керсадавы, важный человек, богатый. Прошлым летом наткнулась я в лесу на привал охотников. И он там был. Видно, люди знатные, конская сбруя дорогая, сами все в расшитом платье, хоть и охотники. Золотые браслеты, гривны шейные. Фаретры^[110] разноцветным бисером украшены. Кони ухоженные, статные. У коматов я никогда таких коней не видела.

[110] Фаретра (греч.) -- сума-чехол для стрел. Считаю, использовать это слово здесь уместнее, чем тюркское 'колчан', скифо-персидское 'горит' или славянское 'тул'.

Он сделала паузу. Квинт терпеливо ждал.

-- Они взяли кабана и пировали. Уже пьяные были и этот человек, он... Смеясь, навстречу поднялся. Качало его изрядно. Иди, говорит, к нам, девка. Я испугалась и давай бежать. Слышу, за спиной гогочут. Думала погонятся, но не стали. Удержали его другие.

-- Удержали?

-- Я слышала, кто-то имя мое назвал. Узнали. Видать, решили поостеречься ведьмы.

Она опять замолчала. Квинт попробовал угадать, что было дальше.

-- Потом он снова приходил?

-- Да. Один приехал, без свиты. В такую даль. До Керсадавы отсюда день пути. Видать, крепко приглянулась я ему. Подошел с опаской.

-- Наплели всякого про ведьму, -- догадался Квинт.

Ольха кивнула.

-- Мне Веслев про него много чего рассказал. Разного... Зовут его Асдула Скарас. Веслев предупредил, чтобы остерегалась я. Недобрый это человек.

-- И что ты?

-- Ну, убедилась, что недобрый. Прогнала я его. Даже не я. Спарт прогнал. Боялась, что вернется.

-- Он вернулся? -- спросил Квинт.

-- Нет. Веслев еще приходил, я ему открылась. Он сказал -- не до меня сейчас. Война пришла. А потом уж я тебя нашла. С тех пор никто не появлялся. Ни Асдула, ни Веслев.

-- А кто такой Веслев?

-- Охотник. Дедов друг единственный. Навещал меня изредка.

-- Он тоже к тебе... -- осторожно проговорил Квинт, но не закончил фразы.

Ольха улыбнулась.

-- Нет. Он друг.

Она отвернулась. На теплой печке грел пузо кот. Хозяйка, не мудрствуя, звала его Меу. Тусклый свет лучины отражался в двух немигающих желтых глазах. Возле лесенки, ведущей к двери, дремал Спарт.

Квинт коснулся пальцами ее запястья. Девушка вздрогнула. Посмотрела на него.

-- Я не дам тебя в обиду, -- прошептал Квинт.

Она улыбнулась. Не насмешливо. Смущенно. И решилась. Наклонилась над Квинтом. Светлая прядь, выбившаяся из косы, коснулась его лица.

-- Мое имя -- Берза. Это... Не знаю, как будет по-эллински. Это такое дерево с белой корой.

"Мое имя".

В другой ситуации Квинт, возможно, улыбнулся бы -- что не имя, то дерево. Но не теперь.

"Не всякому называют".

Он оценил ее откровенность.

-- Бетула?

-- Что?

-- Бетула, береза. Так на моем языке.

-- Красиво звучит.

-- Можно звать тебя так? Тебе подходит.

-- Нет, не надо. Я не хочу, чтобы меня звали на языке римлян.

-- Почему?

-- Они -- враги.

-- Я -- римлянин. Зачем же ты спасла врага?

-- Я не знаю... Но ты все равно не зови.

-- Хорошо, не буду. Берза...

-- А как тебя зовут люди?

-- Квинт.

-- Тоже красиво звучит. Что это означает?

-- Пятый.

-- Ты пятый сын у своего отца?

-- Нет... То есть когда-то давно так и назвали детей, но теперь об этом не задумываются. Меня назвали в честь брата отца. А его в честь деда и так далее.

-- Квинт... Нет, я буду звать тебя иначе.

-- Как?

Она задумалась.

-- Добрый волк нашел тебя. И ходит за тобой, как хвост. Наверное, боги как-то связали вас. Я буду звать тебя -- Спартак.

Спартак. Он примерил к себе это имя, и оно понравилось ему.

-- Берза... Ну и дураки мы с тобой, столько времени вместе, а даже не назвались друг другу.

-- Вместе, -- она усмехнулась, -- один всю зиму бревном пролежал.

Он осторожно, но настойчиво притянул ее к себе. Мягкие холмики, скрытые под тонким льном прижались к его груди. Два сердца бились часто-часто.

-- Колючий... -- прошептала Берза.

-- Хочешь, сбрею. Только надо нож хорошо наточить.

-- Нет, не хочу.

Ее пальцы коснулись шрама под его ключицей, рубца на боку, скользнули ниже. Еще ниже.

Берза отпрянула от Квинта, перекинула через него ногу, уселась верхом. Потянула шнуровку рубахи на груди.

Его руки скользили по ее бедрам, увлекая за собой расшитый красными узорами белый лен.

Потом она приподнялась и опустилась. Зажмурилась. Медленно выдохнула.

-- Спартак...

20

-- Чего ты тут киснешь, Марк? -- спросил Клавдий Глабр, поднявшись на крепостную башню захваченной столицы дарданов.

-- Лучше уж здесь, чем в этом сарае, по недоразумению именуемом дворцом, -- буркнул младший Лукулл, -- тут хоть ветер голову прочищает. Устал я, Клавдий, здесь торчать.

-- На мое место хочешь? Не завидуй, -- ответил Глабр, -- у меня эта бестолковая беготня по горам вот уже где сидит.

Он провел ладонью по горлу.

-- Кто ж виноват, что она бестолковая?

-- Хочешь сказать, уж ты бы этого Лангара изловил в два счета? -- Недобро прищурился Глабр.

-- Ничего я не хочу сказать...

-- На месте Базилла я бы вас сменил, -- заявил Клавдий, -- дисциплина полетела к воронам. Сейчас видел, как Квадригарий играет в кости с квестором.

-- Ну, ведь не на легионную же казну. Надеюсь.

Глабр округлил глаза.

-- И ты так спокойно об этом говоришь? Азартные игры запрещены!

-- Не начинай, Клавдий... -- поморщился Марк Лукулл -- ты только приехал, а посиди тут сам три месяца безвылазно, волком взвоешь. Все чем-то заняты, кроме меня. Вы с Осторием хоть и не поймали Лангара, а все равно не просиживаете задницу. Базилл ушел на венетов. Гортензий соединился с Суллой.

-- Что слышно от них? -- спросил Глабр.

-- Кипсела еще держится. Меды дерутся отчаянно. Судя по всему, дело там жаркое. Вот бы где оказаться... А у нас тут болото. Знаешь, от кого я больше всего устал?

-- От кого?

-- От нашего князюшки. Мерзавец обнаглел сверх всякой меры. Продает в рабство женщин и детей, мужчинам рубит головы. Из-за него тут набежало полный город всякой мрази, промышляющей работорговлей. Чуть ли не каждый день ему в постель тащат новую девку. Ходит весь в золоте. Даже срет в золото. У меня руки чешутся его прикончить, да не могу. Приказ Базилла. Ублюдок нужен. А вот я, Клавдий, знаешь, что думаю?

-- Что?

-- Не нужна нам эта кровожадная тварь. Ошибся с ним наш доблестный Минуций Базилл. Пока Асдула коптит небо, дарданы никогда не покорятся и Лангар всегда найдет поддержку. Мерзавца надо судить прилюдно. Собрать как можно больше народу и продемонстрировать римское правосудие. Я бы поступил с ним, как с отцеубийцей^[111]. И от этого будет куда больше пользы, чем от методов Остория.

[111] В Древнем Риме отцеубийц топили в мешке, в который вместе с преступником зашивали змею, собаку и петуха.

"От ваших с Осторием методов".

Лукулл посмотрел на Глабра и тактично проглотил часть вертевшейся на языке фразы.

-- И ведь все ублюдок прекрасно понимает. Страх у него в глазах. Неодолимый страх. Я ему намекал, что мы скоро уйдем, что не будем его вечно защищать от своих же. Но он все равно не может остановиться.

-- Мы уйдем, Осторий останется. Он человек наместника, а не Суллы.

Инцидент с Севером сошел префекту ауксиллариев с рук, во многом благодаря вмешательству Глабра. Тот едва сдержал злорадство, отчитываясь о происшествии перед легатом, и всех собак повесил на Квинта. Базилл, конечно, допросил нескольких солдат из десятой центурии, уцелевших в ночном бою, но те лишь подтвердили странное поведение командира. Никто из них не пытался "закопать" Севера, но все факты свидетельствовали против него. Слишком многие слышали его разговор с Лонгином на повышенных тонах. Открытое неподчинение приказу...

Тела марианца не нашли, что весьма огорчило префекта, который умудрился в той страшной мясорубке избежать ран и, фактически, вышел победителем.

-- Осторий тоже, скорее всего, отбудет в Македонию, так что князюшку варвары на ремни порежут, -- сказал Лукулл, -- он это знает. Думаю, постарается с нами уйти. Сбежать от возмездия. Пять дней назад я отправил к Сулле гонца с предложением судить Асдулу. Вот, жду ответа.

-- И варвары сразу упадут тебе в ноги, -- скептически хмыкнул Глабр, -- спросят, а чего ты прежде медлил, справедливый Марк Терренций Варрон Лукулл?

-- В этом тоже есть свой резон. Варваров притеснял свой же собственный князь, а в руках римлян будет возмездие. Я уверен, Сулла согласится со мной. Этот наш союзничек -- враг гораздо хуже, чем Лангар, который пускает стрелы исподтишка.

-- Все-таки я не пойму, чего ты так переживаешь, Марк. Если бы мы собирались здесь задержаться надолго, то твои слова имели бы смысл. Но, думаю, еще до наступления лета мы уйдем.

-- Да, если бы не марианцы, Сулла, возможно, учредил бы здесь новую провинцию или присоединил эти земли к Иллирику. Но сейчас не до того. Нужно возвращаться в Италию, а мы завязли здесь.

-- Еще не до конца все решилось с Митридатом, -- напомнил Глабр, -- и с Фимбрией...

-- Кстати о Фимбрии. На днях от брата письмо получил, -- сказал Лукулл.

-- Что пишет?

-- Фимбрия взял Илион.

Глабра эта новость не слишком впечатлила.

-- Как?

-- Там какая-то мутная история. Фимбрия подошел к городу, но жители сопротивляться не стали, открыли ворота. После нашего договора с Архелаем вифинцы вспомнили о своем статусе друзей римского народа и не ожидали от Фимбрии ничего плохого. А он предал город огню и мечу. Я так и не понял, зачем.

-- Совсем тронулся умом, -- покачал головой Глабр.

-- Да, я тоже давно подозревал, что Фимбрия сумасшедший,-- согласился Марк, -- особенно после того случая, когда он пытался затащить в суд Муция Сцеволу за то, что тот не дал ему, Гаю Флавию, себя убить. "Не принял меч всем телом".

-- Это когда было? -- спросил Глабр.

-- На похоронах Мария.

Глабр посмотрел на Лукулла с удивлением. Марк пояснил:

-- Ты забыл, что ли? Я же приехал к Сулле в феврале, а до этого оставался в Городе, хотя это едва не стоило мне головы. Не было возможности бежать, пока все выходы находились в руках бардиеев. Вот когда старик издох, Цинна ослабил хватку.

-- Да, я помню, -- кивнул Глабр, -- тогда ведь не только ты один приехал. Антоний. Долабелла, Силан, Катул-младший. Цецилия Метелла с детьми Суллы. Я очень удивился, что Цинна позволил ей уехать. Такая заложница...

-- Это было бы величайшей глупостью с его стороны, -- сказал Лукулл.

Глабр возражать не стал. Спросил другое:

-- И что? Фимбрии это сошло с рук?

-- Представь себе. Не понимаю, почему Цинна закрыл глаза на эту дикую выходку. Хотя Фимбрия чуть ли не главный бойцовый петух^[112] марианцев, но Сцевола же -- великий понтифик, да и вообще очень уважаемый человек. Само его присутствие в Городе придавало Цинне и его подпевалам легитимность. Не понимаю...

[112] Римляне презирали петушиные бои.

Некоторое время они молчали.

На дороге появился всадник. Он явно спешил, погонял коня. Лукулл приложил ладонь к глазам козырьком.

-- Кто там? -- спросил Глабр.

Лукулл выдержал паузу, ответил, когда всадник приблизился.

-- Вроде из людей князька. Чего, интересно, так торопится?

-- Да плюнь ты на варваров, Марк, -- раздраженно бросил Глабр, -- пошли вниз, холодно тут.

Князь трапезничал в главном зале буриона, самого большого здания в Скопах, которое вполне можно было именовать дворцом. Стол был заставлен опустевшими жирными мисками. Один из княжеских приближенных блаженно храпел на лавке, обнимая кувшин. Напротив него сидел Осторий и, подперев щеку кулаком, мрачно смотрел в чашу с вином. Сам князь высасывал мозг из бараньих костей. Рядом с ним в ожидании замер слуга с горячим мягким хлебом на подносе, предназначенным для вытирания жирных пальцев. Псы с ворчанием грызли под столом кости.

Разведчик вошел в зал в сопровождении тарабоста Балана, одного из тех, кто сообразил поклониться Асдуле, когда запахло жареным. На пороге Балан остановился и кивнул головой: иди, мол, к князю. Заскрипели половицы. Осторий скорчил кислую мину.

Разведчик приблизился к Асдуле, покосился на префекта.

-- Говори, -- разрешил князь, -- у меня нет тайн от почтенного Остория.

-- Мы выследили одного из лангаровых ближних, -- сказал разведчик.

-- Где? -- спросил Асдула, ковыряясь в зубах.

-- Недалеко от Браддавы. На запад. Они стояли лагерем у Прустова ручья.

-- Сколько их? -- без какого-либо воодушевления спросил Осторий, проведя ладонью по лицу.

-- Десять человек.

-- Опять мелочь сиволапая с дрекольем? -- Асдула подозвал слугу с хлебом и степенно вытер пальцы.

-- Нет, пилеаты. Все конные, хорошо вооружены.

-- Что скажешь, почтенный Осторий? -- спросил Асдула.

-- Устал я... -- префект прикрыл глаза и зевнул, -- опять скакать в такую даль из-за десятка лешаков...

Разведчик еще на шаг приблизился к Асдуле и, склонившись почти к самому его уху, произнес:

-- Там еще кое-что, князь.

Он вновь покосился на Остория.

-- Говори, не томи, -- раздраженно бросил Асдула.

-- Девка-то не одна.

-- Какая девка?

-- Ведьма, -- совсем еле слышно добавил разведчик.

Асдула вздрогнул и сам непроизвольно посмотрел на Остория. Тот устало закрыл лицо ладонью, всем своим видом показывая, до какой степени ему насрать на десятерых смутьянов и неведомую девку.

-- Что значит, "не одна"? -- негромко спросил Асдула.

-- Мужик у ней.

-- Кто?

-- Не знаю. Одет коматом, и на рожу не слишком от наших отличается, да все одно -- чужак.

Осторий убрал ладонь, в его глазах промелькнула искорка заинтересованности.

-- С чего ты взял, что чужак? -- спросил Асдула.

-- По лесу ходит странно. Словно родился вчера. Совсем леса не знает. Трещит сучьями неуклюже. Со мной Бебрус был. Он из Вежинова села. Неподалеку от этих мест жил. Сказал, не знает такого, впервые видит. Девку знает, да ее все там знают, Даора-костоправа сучку-волчицу. Девка дикая совсем, людей сторонится. А этот хрен вокруг нее вьется и не гонит она его.

-- Вьется, значит... -- процедил Асдула.

За зиму случилось столько всего, что князь совсем забыл про Берзу и свое унижение. Сейчас он испытал целый ворох разнообразных чувств -- вновь пробуждающееся вожделение, жажду мести и ревность.

-- Мне, князю, потаскуха отказала, а с каким-то заморышем...

Осторий думал о другом.

-- Эй, ты, -- подозвал он разведчика, -- уверен, что тот, о ком рассказал, не из ваших говноедов?

Фракиец от негромкого гортанного рыка римлянина, которого между Маргом и Дрилоном^[113] боялись все, от мала до велика, едва в штаны не наложил.

[113] Сейчас эти балканские реки называются Морава и Дрин.

-- Д-да... Вроде, н-не наш...

-- Не дардан?

-- Точно так, господин. Не дардан. И не из синтов. Я ж говорю -- ходить по лесу не умеет. Может, грек городской с юга или побережья?

Осторий встал.

-- Ты куда, уважаемый? -- рассеянно спросил Асдула.

-- Мне вдруг стал очень интересен этот хрен с горы. Уж не покойника ли некоего из могилы подняла эта ваша ведьма? Хочу на него глянуть.

Мысли Асдулы неслись галопом.

"А что? Удачно все выходит. Пусть Осторий к ведьме первым подкатит. Если что, то все ведовство на него падет. А я уж опосля подсуечусь и заверну-таки подол ей на голову!"

-- Я с тобой!

Они лежали под теплой медвежьей шкурой, прижимаясь друг к другу. Уже давно рассвело, нужно было натаскать воды, затопить печь, но они не вставали. Не могли оторваться друг от друга.

-- Ты удивлен? -- спросила Берза.

-- Да, -- ответил Квинт, -- зная все твои страхи, удивлен. Кто он?

-- Не знаю, -- пожала плечами Берза, -- я даже лица его не видела.

-- Вот как? -- хмыкнул Квинт, -- как же это случилось?

-- Дед с одной стороны опасался, что я засижусь в девках, с другой никак не мог найти мне подходящего жениха. Парни в ближних селах ему не нравились. Да ему вообще никто не глянулся. Нельзя сказать, что я замуж торопилась, пугало это меня. Но попробовать хотелось. Ты не думай, что я всю жизнь под елкой просидела. Слышала всякое от других баб. Когда дед в силе был, и к больным его звали, я с ним часто ходила.

-- Зудело все? -- усмехнулся Квинт.

-- Охальник! Куда полез? -- отпрянула Берза, но тут же снова прижалась всем телом.

-- И как? Испробовала?

-- Был праздник Бендиды, Великой матери. День, когда она родила Нотиса, вечно юного бога, умирающего и воскресающего вновь. Его празднуют в начале весны, он как раз недавно прошел.

-- Я слышал об этом. Греки называют этот праздник Великими Дионисиями. В Риме тоже какое-то время в ходу был этот культ -- Вакханалии, но потом Сенат стал бороться с ним. Консулы проводили розыски культистов по всей Италии. Говорят, сей праздник сопровождается оргиями, барабанным боем, льются реки вина, а в ночи вокруг костра пляшут голые женщины...

Квинт вдруг смутился и замолчал.

-- Сопровождается, -- пропела Берза, -- вот и я там... Сплясала один раз. Думала, больно будет. Нет. Не почувствовала ничего. Одурманила меня Великая мать. А кто там со мною был, я и не глядела. Дитя, к счастью, не получилось, а то бы дед меня прибил. Он и не узнал ничего.

-- А говорят, что у вас, фракийцев, девушки до брака не хранят целомудрие и это не осуждается.

-- Правду говорят. Если какая девка незамужняя залетит, ей мужа потом даже проще сыскать -- плодовитость подтвердила. Но дед бы осерчал. Он себе на уме был.

Он потянулась и поцеловала Квинта. Потом скривила губы и спросила:

-- А у тебя есть жена?

-- Нет. Как-то не сподобился.

Берза нахмурилась, словно что-то прикидывая.

-- Ну... ты еще молодой. Успеешь.

-- Может быть, -- он улыбнулся.

-- А женщин много было?

-- Ревнуешь?

Она фыркнула.

-- Нет, не много, -- произнес Квинт, мечтательно прикрыв глаза, -- домашние рабыни не отказывали хозяйскому сыну, но я не часто на них заглядывался, как-то все время был занят другим. Носился по окрестностям, размахивая мечом и со Стакиром дрался. Воином хотел стать.

-- Стал?

-- Стал.

Она некоторое время молчала.

-- Ты много людей убил, Спартак?

Он ответил не сразу.

-- Много. Это у меня третья война.

-- Наверное, ты зря стал воином. Женился бы, растил детей...

-- Наверное... Но никогда не встретил бы тебя.

Она спрятала лицо у него на груди. Долго молчала. Потом спросила.

-- Ты уйдешь?

Квинт вздохнул, но ничего не ответил.

"Нужно добраться до Диррахия, там наши помогут вернуться в Италию".

-- Лучше поскорее уходи, -- прошептала Берза еле слышно, -- пока я совсем из-за тебя головы не лишилась.

Он сжал зубы.

-- Я должен. Моей родине тоже угрожает война. Я должен быть с теми, кого назвал боевыми товарищами, чтобы защитить родной очаг.

-- Уходи, Спартак, -- сказала Берза.

Она выскользнула из-под шкуры, отодвинула оконную задвижку.

-- Уходи сейчас, пока я в себя не пришла, -- и добавила еле слышно, -- а не то я потом целую реку нареву....

В дом ворвался солнечный луч и позолотил ее кожу. Квинт залюбовался девушкой, а та накинула рубаху и выскочила за дверь.

Квинт потянулся, встал. Оделся. Кочергой поворошил остывшие угли в печи. И вдруг услышал конский всхрап. Вздрогнул, схватил топор. Одним прыжком очутился у двери, приоткрыл ее.

Берза стояла на самом краю поляны и разговаривала с каким-то немолодым человеком. Спокойно разговаривала, как со старым знакомым.

Квинт вышел из дома и сразу увидел, что пришелец не один. Шевельнулись лапы елей и, словно из ниоткуда, на поляне появилось еще пять человек. Все вооруженные. Тот, с которым говорила Берза, держал за узду коня.

Девушка обернулась, увидела Квинта, махнула в его сторону рукой и что-то сказала собеседнику. Севера вдруг, словно молнией поразило -- к конской попоне был пристегнут гастрафет. Это та же самая компания, что и тогда, на ночной дороге. Квинт сжал топор, шагнул вперед. Остановился, пристально глядя на пришельца и не обращая внимания на его товарищей, которые, без сомнения, видели его движение и сразу подобрались.

"Тестим, стой!"

"Он же один!"

Это тот самый, который кричал.

Пришелец, между тем, по-отечески положил руку на плечо Берзы, с улыбкой что-то сказал ей, коротко взглянул в сторону римлянина, повернулся и скрылся за ветвями. Его товарищи тоже мгновенно исчезли, как будто их и не было. Послышалось конское ржание, а потом негромкий удаляющийся топот.

Девушка подошла к Северу. Она не выглядела взволнованной.

-- Кто это?

-- Веслев. Что с тобой, почему ты напряжен?

Он не сразу ответил.

-- Шестеро... Вооруженные. У старшего гастрафет Марка.

-- Что? О чем ты?

Он словно оцепенел, превратился в статую. Стоял и не мигая смотрел в сторону, куда удалились фракийцы. Берза взяла его за руки.

-- Да что с тобой?

Он мотнул головой.

-- О чем он говорил с тобой?

-- Просто расспросил о моем житье. Я не виделась с ним несколько месяцев, говорила же тебе, что он присматривает за мной. Он -- друг моего деда и я никогда не видела от него ничего дурного. Он порадовался, что я жива и здорова. Рассказал, что по долинам прокатилась война, но римляне скоро уйдут. Сказал, чтобы была осторожна, вокруг все еще рыщут их разведчики.

-- Он -- Злой Фракиец, -- прошептал Квинт.

-- Кто?

-- Неважно, -- Север мотнул головой, -- он видел меня. Спросил, кто это такой?

-- Спросил. Я рассказала правду.

-- И что?

-- Ничего. Нахмурился только, но ничего не сказал.

-- Это он был там, на краю оврага, -- негромко проговорил Квинт, -- его стрела убила моего коня, а меня едва не познакомила с Перевозчиком. Ты испортила своему Веслеву всю работу.

Он повернулся и вошел в дом. Обулся, накинул меховую безрукавку, надел войлочную шапку. Взял в руки рогатину.

-- Нет! -- Закричала Берза и бросилась ему на шею, -- не убивай его!

-- Их много и они хорошо вооружены, -- мрачно сказал Квинт, -- если бы я попытался напасть на них, то глазом не успел бы моргнуть, как превратился бы в ежа. Нет, я не собираюсь нападать на них. Убийца Марка уже мертв. Наверное... -- добавил он не слишком уверенно.

-- Зачем тогда ты собрался преследовать их?

-- У этого Веслева оружие моего друга. Моего погибшего друга. Я должен вернуть эту вещь.

Он вышел из дома. Берза последовала за ним, но остановилась на пороге. Спарт привычно направился было за Квинтом, но тот удержал его. Присел на корточки.

-- Не сегодня, Добрый волк. Ты остаешься за старшего.

Пес смотрел умными глазами, высунув язык.

-- Оберегай Берзу. Она у нас с тобой одна.

Он выпрямился, обернулся. Губы шевельнулись, беззвучно произнеся два слова. Но вслух он сказал другие:

-- Я вернусь.

Пока Квинт собирался, фракийцы гуськом, не слезая с лошадей, спустились по склону к ручью, который протекал недалеко от дома Берзы и двинулись вниз по течению. Кони шли шагом, ступая по воде. Квинт видел всадников и поначалу почти нагнал, но вскоре они выбрались на какую-то широкую тропу, где перешли на рысь и быстро оторвались от преследования.

Квинт бежал за ними час и, запыхавшись, едва не проскочил развилку, на которой они снова свернули в густой лес, на звериную тропку, едва различимую в траве. К счастью, изрытый копытами бурый хвойный ковер и попадающийся местами свежий конский навоз довольно надежно показывали, где прошли всадники, даже такому никудышному следопыту, как Север.

Фракийцы спешились и двинулись дальше, ведя лошадей в поводу. Квинт давно так не бегал, устал и шел скорым шагом, почти не сокращая отставание. Варвары петляли кабаньими тропами. Север еще пару раз покрутился на месте, разыскивая, куда они свернули. Он начал бояться, что не найдет дорогу назад и стал делать на деревьях приметные зарубки ножом.

Чуть за полдень фракийцы остановились на дневку у небольшого озерка. Тут-то он их и настиг... едва не нарвавшись на стрелу прямо в глаз. По части караульной службы у варваров все было в порядке. Не удивительно, что Осторий за зиму их так и не выследил.

Стрела вонзилась в дерево прямо перед носом Квинта.

-- Стой!

Север послушно остановился. Следующий вопрос прозвучал сзади, прямо над его ухом, при этом ни один сучок под ногой дозорного не хрустнул, ни одна веточка не шелохнулась и Квинт вздрогнул от неожиданности.

-- Зачем за нами шел?

-- С главным вашим хочу поговорить, -- сказал Квинт, не оборачиваясь.

За спиной раздался смешок и невидимый страж спросил:

-- Кончать?

-- Погоди, -- ответил другой голос, -- он у Берзы ошивался. Парень, медленно деревяшку свою на землю положи. И нож. А теперь иди вперед, как шел. И не дергайся.

Квинт попытался обернуться.

-- Я сказал -- не дергайся!

Пришлось подчиниться.

Веслев ему если и удивился, то виду не подал. Он сидел на бревне возле костра и что-то искал в мешке.

-- Здравствуй, римлянин. Признаюсь, я рассчитывал перекинуться с тобой парой слов, но не думал, что это случится так скоро.

-- Спрашивай, что ты хотел услышать.

Веслев усмехнулся. Взглянул на одного из своих воинов. Тот хрюкнул.

-- Парень, если бы не Берза, то я сейчас услышал бы, как ты хрипишь перерезанным горлом. Сомневаюсь, что ты поведаешь мне нечто интересное, раз всю зиму гадил под себя. Много воды уже утекло. А вот я скажу тебе кое-что. Вали-ка ты, отсюда, подобру-поздорову, пока из-за тебя девка совсем не тронулась умом. Я вашу волчью породу знаю. Сколько волка не корми... Не морочь ей голову.

Квинт молчал, сжав зубы. Ему очень хотелось ответить, но он сдержался, понимая, что любые слова тут бесполезны. Его в лучшем случае сочтут пустобрехом.

-- Теперь говори, зачем шел за нами?

Квинт указал на гастрафет, прислоненный к бревну, на котором сидел Веслев.

-- Вот это не твое. Верни.

Фракийцы, окружившие Квинта, угрожающе зашумели. Веслев поднял руку, призвав к тишине.

-- Тот, кому это принадлежало, уже сгнил в земле.

-- Как и тот, кто забрал его жизнь, -- парировал Квинт, -- а ты прав на трофей не имеешь.

-- Ах ты, сука! -- сплюнул один из фракийцев.

-- Веслев! Это же он Тестима убил! -- вспомнил другой, -- дай я его...

-- Спокойно! -- отрезал вожак и нехорошо прищурился, -- а у тебя, римлянин, стало быть, прав больше?

-- Это моя вещь, -- не моргнув глазом соврал Квинт, -- и вы взяли ее у моего друга. Которого убили. Не в бою, как я вашего брата, а из засады. Стрелой в спину, полагаю? Потому мы не квиты.

Он не помнил, как был убит Марк. Память сохранила лишь его белое лицо, а на рану Квинт тогда даже не посмотрел.

Один из варваров бросился к Северу, рванул за плечо, занося кулак, но ударить не успел. Квинт, как в танце, влился в его движение, стряхнул руку фракийца и вывернул ее, заставив варвара лечь носом в землю. Однако через мгновение его самого сбили с ног, и он оказался в таком же положении. Шею неприятно кольнуло что-то острое.

-- Мукала! -- рявкнул Веслев, -- оставь его.

Воин нехотя повиновался. Квинта отпустили и он поднялся. Напавший на него варвар свирепо вращал глазами и утирал кровь, идущую из носа. Он неудачно упал. Лицом прямо на выступавший из земли корень. Вождь встал и подошел к Северу.

-- А ты не трус, римлянин. И ловок. Но дурак. Понимаю теперь, почему девка краснела и заикалась, когда говорила про тебя. А то, что дурак, плохо. Погубишь ее. Так что еще раз напоминаю -- убирайся отсюда. Твои волки уже уходят, и ты уходи. Хватит этой земле слез.

-- Я не уйду без этого лука, -- процедил Квинт.

-- Чего ты, Веслев? -- возмутился Мукала, -- как можно отпустить, он же наведет...

-- Никого он не наведет, -- покачал головой вожак, -- где все наши он не знает и вряд ли представляет, где сам-то сейчас находится. Нашел бы еще дорогу назад.

Он долго смотрел Квинту прямо в глаза, потом повернулся, поднял гастрафет и фаретру с короткими стрелами для него, протянул римлянину. Фракийцы недовольно засопели.

-- Почему, Веслев? -- негромко, но с вызовом спросил Мукала.

-- Потому что он не побоялся прийти за ним. Хотя глупо это...

Квинт взял в руки стреломет и стоял дурак дураком, не зная, что делать и говорить.

-- Я тебя один раз уже убил. Чья воля в том, что ты еще жив, Сабазиса, Бендиды, Гебелейзиса или твоих богов, мне неведомо, но я не стану ей противиться и убивать тебя второй раз. Если поступишь благоразумно. Уходи. Берзу оставь. Навредишь девке, я наплюю на волю богов и на ремни тебя порежу. Не искушай меня. Возвращайся к своим.

-- Они мне не свои, -- ответил Квинт.

-- Переметчив, гнида, -- злобно ухмыльнувшись, прокомментировал его слова Мукала.

Веслев нахмурился. Сказал брезгливо:

-- Если ты решил, что мы здесь жалуем предателей...

Фразы он не закончил. Квинт перебил его.

-- Я не предатель! Это мои соотечественники, но они сулланцы! Такие же враги мне, как и вам!

Двое фракийцев переглянулись. Определенно, римлянин нес какой-то бред. В политических дрязгах захватчиков дарданы не разбирались.

Веслев в это вникать не стал. Покачал головой.

-- Уходи.

Квинт медлил. Повернулся, скользнул взглядом по мрачным лицам варваров. Они расступились.

-- В том бою ты устроил засаду на Остория? Ты ведь воин тарабоста Лангара?

-- Ты слишком много болтаешь, римлянин, -- отрезал Веслев.

Квинт брел назад и пытался ответить на вопрос, что с ним происходит. Он всегда поступал осмысленно и старался предугадать последствия поступков. Всю жизнь свою превратил в латрункули^[114], где продуман каждый ход. Теперь Квинт сам себя не узнавал. Стал действовать импульсивно, бездумно. Зачем погнался за фракийцами? Вызволять гастрафет Марка? Мстить? А может просто в глаза этому Веслеву посмотреть? Зачем? Он даже не представлял, о чем с ними будет говорить. К тому же они могли его прикончить походя, безо всяких разговоров.

[114] Латрункули (лат.) -- 'наемники'. Римская настольная игра, прообраз шашек, расстановка которых на доске копировала древний строй легиона.

Одни тяжелые мысли потянули за собой другие. Он действительно должен оставить девушку, но не потому, что так пожелал какой-то варвар. Нет. Надо вернуться к своим. Встать под знамена Сертория, когда Сулла принесет новую войну в Италию. В том, что это случится, Квинт уже не сомневался.

Оставить девушку... Еще недавно это было бы не так сложно, но как быть теперь, после всего того, что произошло?

"Значит и твое сердце не железное, Квинт..."

Так сказала бы мать. Сказала бы с мягкой грустной улыбкой на лице. Она многое понимала про своего младшего сына. Того, что не видел отец.

Есть долг и он превыше желаний сердца. Если сулланцы узнают, что он жив, сочтут дезертиром. Наплевать на их злопыхания. Он не предатель и не изменник. Но, оставшись с Берзой, станет им.

В Испании некоторые его товарищи тонули в глазах местных красавиц, но он никогда не терял головы. Как-то в Массилии, когда легионы Дидия шли в страну кельтиберов, Квинта и нескольких мальчишек-трибунов занесло на симпосион, устроенный местной высокородной молодежью. Чем он там приглянулся одной горячей черноглазой гречанке, по слухам, очень дорогой и разборчивой гетере, которая сама выбирала клиентов, и никто не мог ее принудить к нежеланной связи, Квинт сказать не мог. Ну, выбрала. Потом товарищи расспрашивали: "Как она? Хороша?".

Ну как? Поинтереснее, чем на сеновале с какой-нибудь рабыней с кухни, много нового узнал. Но голова не закружилась.

"Железный ты, Квинт. Как истукан бесчувственный. Ничем тебя не пронять. Эх, какая баба! Ух, я б ей вдул..."

И вот железное сердце Квинта Севера дало трещину. Да такую, что он, вот стыд-то и позор, сам себя уговаривает не изменять долгу. В какую яму скатился...

Нужно уйти. Да, он еще долго будет ощущать себя неблагодарной сволочью, но так надо. Все правы. И сама Берза и Веслев. Подчиняться фракийцу не хотелось. Все в душе Севера восставало против этого приказа. Глупое юношеское бунтарство. К воронам... Есть долг.

Обратная дорога заняла куда больше времени. Квинт действительно едва не заблудился и пришел к дому Берзы уже в сумерках.

Неладное он почувствовал еще на подходе. Тропа была просто распахана конскими копытами. Отряд Веслева оставил гораздо меньше следов. Квинт ускорил шаг, а потом и вовсе перешел на бег, отбросив всякую осторожность. Влетел на поляну.

Распахнутая дверь дома. Множество конских и людских следов. Недалеко от двери на земле лежит что-то бурое. Что-то, похожее на...

-- Спарт... Спарт!

Он подбежал к Доброму волку, рухнул рядом с ним на колени, провел рукой по бурому с проседью меху. Пальцы коснулись липкой горячей влаги. Он поднес ладонь к лицу. Отшатнулся.

-- Берза!

Квинт вскочил. Ворвался в дом. Темно и почти ничего не видно, но дом пуст. У лесенки глинобитный пол усеян черепками, в которые превратились пара разбитых горшков.

Ноги словно птичьим пухом набиты. Квинт обернулся, оперся на дверной косяк. Его взгляд скользил по поляне-амфитеатру, подмечая все новые и новые детали произошедшего. Потом он обшарил все вокруг в поисках... тела. Ничего не нашел. Видел лишь серую тень перепуганного Меу, который, заметив Квинта, тут же удрал.

Берзы нигде не было. Ни живой, ни мертвой. Здесь побывало много людей. Он не мог сказать, сколько. Много. Они приехали верхом. Недалеко от двери на земле большое бурое пятно. Кровь? Чья?

Рядом странная, довольно отчетливая борозда, словно кого-то волочили по земле. Борозда прерывалась. Этот кто-то встал? Или его закинули на лошадь?

Квинт вернулся к Спарту и с удивлением увидел, что пес еще дышит. Север осмотрел его раны и понял, что тот не жилец. На нем не было живого места. Запекшаяся кровь была и на морде, но там Квинт ран не нашел. Значит, чужая. Значит, Добрый волк загрыз кого-то, прежде, чем двуногие расправились с ним. Вот откуда бурое пятно на земле. Раненного, конечно, забрали. Если же Спарту удалось прикончить одного из пришельцев, то, скорее всего, и труп увезли. Но все равно стоит поискать.

Спарт открыл глаза, увидел Квинта. Узнал. Попытался приподняться, но не смог. Он смотрел на человека с отчаянной мольбой, словно хотел что-то сказать. Как страшно было ему умирать немым, зная, что случилось с хозяйкой, и не имея возможности ничего рассказать другу.

-- Она жива, Спарт. Ее увезли. Она сопротивлялась. Я найду ее, обещаю, -- прошептал Квинт.

"Кто?"

Память откликнулась сразу:

"Сдуру как-то на глаза попалась одному сукиному сыну... Он владетель Керсадавы, важный человек, богатый... Веслев про него рассказал... Недобрый это человек... Боялась, что вернется..."

Квинт положил голову Доброго волка себе на колени и гладил ее, словно баюкая. Пес закрыл глаза. Бок его взымался все реже. Вскоре он перестал дышать.

И тогда Квинт закричал.

21

Остров Делос, год спустя

-- Больше не ходи сюда без денег, Эврилох. Почтенный Ксантипп в долг теперь не наливает. Я тебе в третий раз уже это говорю.

-- Чо?! Да я тебя, немытый варвар...

Полностью свои намерения озвучить забулдыге не удалось. Тело смачно шлепнулось в грязь, окатив случайного прохожего. Здесь, в Четвертной Гавани, районе портовых складов и недорогих питейных заведений, довольно далеко от центра города, власти не потрудились замостить улицы, что шло лишь на пользу разнообразным буянам, ибо спасало их от тяжелых увечий, вызванных тесным знакомством с каменными плитам.

Вышибала отряхнул ладони.

-- Который за вечер? -- поинтересовался у него завсегдатай, заходивший в таберну.

-- Первый. Спокойно сегодня.

Вышибала вернулся внутрь, сел в своем привычном темном уголке, из которого хорошо просматривался весь зал, на удивление полупустой.

Хотя, чему удивляться? Совсем недавно взошли Плеяды, Аполлон усмирил ветры, и началась навигация. Многие поиздержавшиеся за зиму бедняки подались в море.

Те же, кто в этот вечер собрались под крышей заведения с необычным названием "Нам лекарство"^[115] вели себя прилично. Не надирались и не буянили, потому вышибала скучал, лениво прислушиваясь к разговорам.

[115] Последняя строка одного из стихотворений Алкея, поэта VI века до н.э. -- 'Нам лекарство от зол -- вино'.

С чего обычно начинаются беседы в портовых кабаках одного из главных рынков Эгеиды? С торговли и политики. Потом посетители, конечно, обсудят жен (которые, как известно -- все дуры), но для этого надо сначала накачаться бьющей по голове кислятиной. А пока на слуху торговля и политика. Особенно последняя.

Полгода прошло с заключения мира между Суллой и Митридатом, а все не утихали об этом пересуды. Понтийский царь и римский проконсул встретились в городе Дардан^[116], что в Троаде, едва начался месяц метагейтнион^[117].

[116] Греки считали, что сын Зевса Дардан основал у Геллеспонта город своего имени и стал родоначальником фракийского племени дарданов, которые потом переселились на запад.

[117] Середина августа.

По слухам, Митридат привел с собой двадцатитысячное войско. Даже больше. Сулла же поступил гораздо скромнее, взяв на переговоры всего четыре когорты легионеров, чем весьма уязвил самолюбие Эвпатора.

Многие в это не верили, приводя справедливые доводы, что, дескать, это ж как должен был бояться римлян царь, что не сообразил прикончить самоуверенного противника? Мог вырвать победу в проигранной войне. Всякий новый рассказчик бил себя пяткой в грудь, что, дескать, было именно так, как он повествует, но обычно все демонстрировали слишком подозрительную осведомленность о ходе переговоров, протекавших, естественно, за закрытыми дверями при весьма немногочисленных свидетелях. Отчего большая часть слухов достоверной считаться никак не могла.

Действительно ли Митридат и Сулла состязались в красноречии, или римлянин высокомерно молчал, выслушивая оправдания побитого царя?

"Просители говорят первыми, молчать могут победители".

Эта фраза, которую приписывали Сулле, стала так популярна, что повторялась каждым рассказчиком.

Одни говорили, что Митридат был совершенно устрашен речами Суллы. Другие возражали, что довольно мягкие для понтийцев условия мира говорят о том, что царь подавил римлянина красноречием. Так оно было или иначе, но Сулла действительно мог требовать более сурового наказания для Митридата, однако, почему-то, не сделал этого. Вотчина Эвпатора по-прежнему оставалась могучей державой.

Говорили, что Сулла спешил, что он торопился разделаться со своими врагами на родине. Некоторые эллины недоумевали, почему после заключения мира легионы не покинули Азию сразу, но разбиравшиеся во внутренних римских делах, не удивлялись.

Подписав мирный договор, Сулла со всей своей армией, переправившейся в Азию, двинулся к Фиатирам, где стояли легионы Флавия Фимбрии.

Император потребовал, чтобы Фимбрия передал ему свою армию, ибо командует ей незаконно. Гай Флавий с издевкой ответил, что и Сулла не имеет на то права. Он вел войну и заключил мир с понтийским царем, не будучи наделен полномочиями Сената, действовал, как частное лицо.

Сулланцы, тем временем, начали окружать лагерь Фимбрии рвом, а легионеры Гая Флавия упали духом и принялись массово дезертировать, перебегая к Сулле. Фимбрия в отчаянии созвал всеобщее собрание, произнес пламенную речь, но она не возымела действия. Тогда он упал перед солдатами на колени, умоляя их не бросать его, чем вызвал к себе еще большее отвращение.

-- Что, прямо вот так взяли и перебежали все? -- спросил у своего собеседника одноухий моряк.

-- Говорят, что так все и было, -- ответил тот, отпив вина, -- за что купил, за то и продаю.

Они сидели у столика возле окна. Ставни были открыты, но движение воздуха едва ощущалось. Слабый вечерний бриз почти сошел на нет. Солнце, разлив багрянец по западному небосклону, уже скрылось за холмами острова Риния, от которого Делос отделен проливом, шириной всего в четыре стадии. Сгущались сумерки. Посетители потребовали прибавить света и скуповатый хозяин, недовольно ворча, зажег еще пару масляных светильников.

-- Что-то не верится, -- сказал одноухий, -- они же друг друга ненавидят сильнее, чем понтийцев. И ни одного поражения фимбрианцы не потерпели. Города жгли, добычу богатую взяли. А Сулла, говорят, с малыми силами через Геллеспонт перешел. Я думаю, он фимбрианцев просто подкупил.

-- Может и так, хотя болтают, будто это Фимбрия своим сулил деньги, если не сбегут. От командиров клятвы верности требовал. Раба подослал Суллу зарезать. Правда, раб попался.

-- Да чушь это все, Телесфор. Неужели веришь? Сейчас сулланцы про него еще и не такого наплетут. Их послушать, так Марий и вовсе младенцев жрал. Помнишь, третьего дня тут пьянствовала компания с "Эпафродита"^[118]?

[118] 'Эпафродит' -- 'Любимец Афродиты' (на римский манер 'Любимец Венеры') -- прозвище, которое Сулла дал сам себе.

-- Да уж... Скоро во всех портах от римлян будет не протолкнуться. Я, Акаст, про раба-подсыла тоже думаю, что вранье. Сами же сулланцы и сочинили.

-- Эй, почтенные! -- окликнул собеседников тучный человек, восседавший за соседним столом, -- разрешите полюбопытствовать?

Тот, кого назвали Телесфором, повернул голову.

-- Изволь, уважаемый.

-- Я тут прислушиваюсь к вашему разговору, вижу, разбираетесь. А скажите, правда, этот Фимбрия в храме Асклепия сам себя зарезал?

-- Говорят, да, -- подтвердил Телесфор. -- якобы сулланцы обещали не преследовать его, если он оставит войско и уберется на все четыре стороны, а он сказал, что у него есть лучшая дорога. Уехал в Пергам и там закололся.

-- Вот ведь... -- покачал головой толстяк, -- совсем безумный человек... Храм врачевателя осквернил. И, спрашивается, ради чего?

-- Про предложение, считаю, врут, -- скептически хмыкнул одноухий Акаст, -- сулланцы хотят себя благородными выставить.

-- Может быть...

Толстяк все сокрушался о самоубийстве в храме, видать из всей истории только эта деталь его взволновала. Вышибала слушал вполуха. Ничего здесь нового не сказали. Эти события произошли еще осенью, и он был уже порядочно о них наслышан. Не первый раз посетители переливали сплетни из одной головы в другую, а уж сколько небылиц успело вокруг нарасти, не сосчитать. Одна другой невероятнее.

-- А я тут недавно общался с торговцем из Брундизия, -- вступил в беседу еще один посетитель таберны, -- говорит, легионеры очень недовольны миром с Митридатом. Ропщут.

-- Еще бы не роптали, -- сказал Акаст, -- видать, рассчитывали на большую добычу.

-- Это недовольны те, что с Лукуллом у проливов проторчали, -- заметил Телесфор, -- а кто на Фракию ходил, хорошо там наварился.

-- Да уж. -- согласился толстяк, -- цены на рабов будь здоров упали. Я себе в лавку прикупил работника всего за семьсот драхм. Такой обычно вдвое дороже стоит! А один мой приятель купил девку и вовсе за бесценок. Из дарданов. Говорит, на кухню взял, да я иное разумею, -- толстяк заулыбался, -- девка -- огонь, такую только на приапе вертеть...

Вышибала поднял голову, привстал.

-- Титьки, задница, эх... -- толстяк руками изобразил чего и сколько имела из достоинств помянутая рабыня, -- чернявая...

Вышибала сплюнул на пол и сел обратно.

-- Эй, фракиец, -- окликнул его Ксантипп, хозяин таберны, -- совсем совесть потерял? Я тебе плачу, чтобы ты под себя гадил?

-- Не суетись, Ксантипп, -- буркнул вышибала, -- девки пол вымоют. Твои гости, бывает, и похлеще блюют, а ты перед ними стелешься.

-- Вот варварское отродье... -- раздраженно бросил хозяин, вытиравший полотенцем посуду, -- всю душу из меня рано или поздно вытянет.

-- Зачем держишь его, если он такой невежа? -- полюбопытствовал один из посетителей.

-- Морды крепко бьет, -- недовольным голосом ответил Ксантипп, -- ты, уважаемый не видал, что тут прежде было. Каждый вечер набивалось матросни, и что ни день, то поножовщина. Жрали самое дешевое вино, почти не платили и приличных людей задирали. Сейчас тишь да благодать. Вот и терплю мерзавца, хотя он груб и дерзок сверх всякой меры.

Вышибала не слушал, что говорили о нем. Он подпер рукой щеку и завороженно смотрел на пляшущее пламя ближайшего светильника. Казалось, если сейчас вокруг него начнут рушиться стены, он не заметит. Разумеется, это было бессовестным пренебрежением обязанностями. Но "ценный мерзавец" плевать хотел на совесть и Ксантиппа. В таберне никто не буянил, и мыслями фракиец пребывал очень далеко.

"А кто на Фракию ходил, хорошо там наварился..."

В начале мая Марк Лукулл с последними когортами арьергарда покинул земли дарданов. Вместе с ним отбыл и Гней Осторий. Лукулл двинулся по Эгнатиевой дороге к Византию, где соединился с Суллой, который к тому времени все же взял и спалил город медов Кипселу. Осторий отправился в Фессалоники, главный город провинции Македония, резиденцию наместника^[119].

[119] Пелла, древняя столица Македонии, к тому времени пришла в упадок.

Асдула остался один на один против Лангара, который с уходом римлян открыто объявил себя князем дарданов и законным преемником Кетрипора. Как не уговаривал Скарас Лукулла, Базилла и даже Остория, который вообще ничего не решал, оставить ему хотя бы ауксиллариев, просьбам его не вняли. Более того, младший Лукулл едва не выполнил свою угрозу казнить князя прилюдно. Тот, чуя недоброе, сумел скрыться и заперся в Керсадаве, а Лукуллу некогда было возиться с негодяем, его уже ждал Сулла.

Все же Асдула остался против Лангара не совсем с голой задницей. Не так уж мало было у него преданных воинов. Кроме того, тарабост, полгода прятавшийся по лесам, хотя и пользовался поддержкой простого люда, собирался с силами еще два месяца.

Поначалу Асдула надеялся, что сдюжит в одиночку, но вскоре понял, что все бесполезно. Без римлян ему здесь не жить. Он всегда отличался большой осторожностью, потому практически сразу за уходящими когортами отправил в Гераклею несколько обозов с награбленным добром. Когда же совсем запахло жареным, вскочил на коня и сбежал налегке. Потерял Скопы, Керсадаву, однако сохранил не только шкуру, но и почти все свои богатства. А какая ему разница, где жить важным тарабостом, когда мошна до краев набита золотом? В римской провинции еще и лучше, чем в варварской глуши.

С властью не выгорело, но он не унывал. Добрался до Гая Сентия и принялся нашептывать ему, как нехорошо поступил Сулла. Изрядно обозлил варваров, а северную границу совсем обнажил. Зерно упало на плодородную почву -- Сентий и сам был того же мнения, несмотря на то, что считался сторонником Суллы и всячески помогал ему в войне с Митридатом.

Наместник вознамерился отправить Остория обратно в Гераклею, чтобы тот сторожил границу, но префект взбунтовался. Он очень устал и мучился избытком черной желчи, меланхолией. Все от того, что так и не удалось ему изловить Лангара. Тяжело переживал эту неудачу Осторий. Пришлось Сентию послать в Гераклею своего верного легата Бруттия Суру.

Асдула решил в Гераклее не задерживаться, поскольку опасался, что руки Лангара и дотуда дотянутся. Он уехал в Фессалоники вслед за Осторием.

Беглый князь устраивал пиры для своих римских "друзей". Сентий, Сура и магистраты низшего ранга за глаза посмеивались над варваром, но попойки охотно посещали. Остория Асдула вообще считал своим лучшим другом, прилюдно его так называл. Что по этому поводу думал тот, осталось неизвестным, вечно мрачный префект не отличался болтливостью. Впрочем, он тоже участвовал в пирах и ездил на охоты.

Асдула предпочитал оленью охоту, но префект воротил от нее нос, считал "трусливой". Пускать стрелы в удирающего зверя? Выйди-ка один на один с кабаном. Вот, где испытание мужества.

Хотя князь отличался большой осторожностью, все же его нельзя было назвать трусом, и кабана ему приходилось брать неоднократно, так что одним прекрасным сентябрьским днем он принял предложение Остория пощекотать нервы. С ними поехало шесть человек. Двое скордисков, двое княжеских слуг-ловчих, Козинта, пилеат Асдулы и римлянин, некий Лутаций, клиент наместника. Он давно жил в Македонии и был известен, как знаток местных охотничьих угодий.

Собак не брали, префекту хотелось взять секача с подхода, без загона и засады на помосте. Опасная охота, но префекта это совершенно не беспокоило, он жаждал разогнать застоявшуюся кровь.

Присмотрели овсяные поля возле небольшого озера, с вечера нашли на самой кромке леса кабаньи копки и тропы. Лутаций поворчал, что зря сунулись на копку с вечера, оставили свой запах. Осторий только отмахнулся. Потом они обошли озеро, удалившись на приличное расстояние, и устроились на ночлег, с расчетом подойти к овсам в предрассветных сумерках, когда немного развиднеется, но кабаны еще не уйдут с кормежки.

Разожгли костер в низинке, дабы не отсвечивать на весь лес пламенем, выпили, и принялись, как и положено охотникам, травить байки.

А когда ночь окончательно вступила в свои права, к костру вышел незнакомец.

Сначала они приняли его за охотника. Он появился из темноты совершенно бесшумно, заставив вздрогнуть даже невозмутимого Остория. Остановился и замер, наполовину скрытый ночью, на самой границе тьмы и слабого, отбрасываемого пляшущим пламенем костра, света. Асдула стиснул рукоять широкого и длинного кривого кинжала, напрягся, оглядываясь по сторонам, но к костру больше никто не вышел.

Незнакомец был один. Его одежда почти ничем не отличалась от той, что носило большинство мужчин в горах Фракии: короткая безрукавка из овчины, мехом наружу, полотняные штаны. Шерстяные чулки до колен крест-накрест перевязаны ремнями кожаных поршней. В правой руке он держал короткое копье, а в левой... Асдула прежде не видел такого оружия. Похоже на римский стреломет "скорпион", только маленький, предназначенный для одного человека. Стреломет был взведен и заряжен, что сразу не понравилось Асдуле. Копье пришельца лишено поперечины под наконечником. Это не охотничья рогатина. С таким не ходят на медведя или кабана.

Асдула пошевелился, меняя позу. От долгого, почти неподвижного сидения на подтащенном к костру бревне, слегка затекли ноги. Не пришлось бы почесать кулаки об эту рожу, неизвестно, что у парня на уме. Впрочем, проявлять недружелюбие по отношению к восьмерым хорошо вооруженным людям, будучи в меньшинстве, мог только законченный глупец.

Незнакомец молчал. Пауза затягивалась. Ее прервал Лутаций, он встал и довольно дружелюбно обратился к пришельцу по-эллински:

-- Радуйся, добрый человек, -- римлянин сделал приглашающий жест, -- подходи, к нашему костру, присаживайся. Что вынудило тебя бродить по лесу в темноте? Может быть, ищешь помощи?

Незнакомец молчал. Один из скордисков оскалился:

-- Язык глотать? -- сказал он на исковерканном койне.

Пришелец молчал.

-- Не понимает, -- сказал по-фракийски один из ловчих Асдулы.

-- Он разучился говорить, -- заулыбался другой ловчий, -- видать, давно бродит, уж забыл, как люди выглядят.

Осторий презрительно покосился на шутника. Рука его гладила рукоять кинжала. На охоту он взял с собой и меч, никогда с ним не расставался, но сейчас тот висел в нескольких шагах в стороне, на корне вывернутой из земли здоровенной лесины. Префект и один из его воинов, Сенакул, веселости не проявляли.

Асдула вымучил из себя улыбку. Его внутренний голос, обеспокоенный странным поведением незнакомца, настойчиво советовал избежать ссоры. Однако глаза видели перед собой не воина, а какого-то оборванца, крепкого, но далеко не богатырского сложения.

Пришелец вздрогнул, выйдя из оцепенения. Лутаций, продолжавший в это время что-то вещать, встретился с ним взглядом и осекся. Пляшущее пламя осветило лицо незнакомца.

Сенакул вдруг что-то проговорил на своем языке, причем интонация его голоса отражала крайнее удивление.

-- Ты... -- зашипел Осторий.

Пришелец одной рукой вскинул стреломет. Осторий рванулся к мечу, но убийца среагировал, и короткая стрела ударила префекта в бок, прямо в печень, войдя по самое оперение. Осторий упал.

Лутаций закричал.

-- Остано...

Слова застряли в горле. Римлянин вцепился руками в пробившее его грудь копье, захрипел и забулькал.

Сенакул взревел, как десять раненных медведей, бросился на незнакомца. Тускло блеснул длинный меч, рассекший пустоту. Пришелец отшагнул в сторону, уходя из-под удара, и широкой дугой-прикладом стреломета ткнул в горло скордиска. Сенакул споткнулся, захрипел и рухнул, как подкошенный. Убийца тут же отскочил обратно во тьму, а Козинта, подбегая, запнулся о ноги Сенакула и упал прямо в костер, взметнув сноп искр. Его одежда загорелась, и он с воплем покатился по земле, пытаясь ее потушить.

Незнакомец завладел мечом Сенакула. Второй скордиск и ловчие закричали все разом, хватаясь за оружие. Асдула побледнел и попятился прочь. Один из ловчих ударил пришельца рогатиной в живот, тот легко, словно в танце, увернулся, взмахнул клинком. Раздался чавкающий звук. Еще один фракиец и скордиск никак не могли добраться до врага, тот виртуозно перемещался, держась в тени, и не давал оставшимся противникам нападать всем скопом.

Осторий нечленораздельно рычал, судорожно вцепившись в торчащую из тела стрелу. Она жгла потроха, каждое движение причиняло жуткую боль. Корчась, префект смог встать на колени и добрался до своего меча, вытянул его из ножен. Асдула в панике метнулся в пещерку из корней наполовину вывернутой из земли корявой сосны. Убийца, сам Танат, метался среди своих жертв, словно смерч. Козинта, наконец, сбил пламя, вскочил на ноги, но сразу угодил под клинок. Лицо его пересекла узкая красная полоса. Один из ловчих визжал, как свинья на бойне. Трясущимися руками он запихивал кишки в распоротый живот. Осторий прямо с колен сделал длинный выпад, но пришельца не достал. При всем искусстве префекта, рана оказалась такой, что на большее его уже не хватило. Ответный взмах меча был подобен молнии.

Потом наступила тишина.

Из-за туч показался серебряный диск луны. Асдула, почти перестав дышать, выглянул из своего укрытия.

Префект стоял на коленях, зажимая ладонью обрубок правой руки. Губы римлянина шевелились, беззвучно извергая проклятия.

-- Кто... ты... такой? -- прошипел Осторий.

-- Ты знаешь, кто, -- негромким низким голосом ответил убийца.

-- Не-ет... Не обманешь...

Он говорил медленно, еле слышно. Сквозь липкие пальцы, зажимавшие страшную рану, толчками утекала жизнь.

-- Ты... не человек... Человека бы я прикончил... Ты -- Тухулка^[120]. В насмешку... нацепил обличье... этого ублюдка-марианца... Давай, смейся, тварь...

[120] Тухулка -- демон смерти в религии этрусков.

Префект неуклюже, кривясь от боли, левой рукой вытащил из ножен кинжал. Встал на одно колено.

-- Будь ты про...

Отчаянный выпад пронзил пустоту. Клинок пришельца взмыл над головой префекта и опустился. Фонтанирующее кровью тело завалилось на бок. Голова римлянина, подскакивая, покатилась прямо к затаившемуся, трясущемуся Асдуле.

Убийца вырвал из трупа Лутация свое копье и одним прыжком оказался возле князя. Тот забился в дальний угол своего убежища. Все происходящее напоминало ему дурной сон, такого просто не могло быть, только не с ним. Его трясло, словно в ознобе. Покрытый черной кровью, наконечник медленно покачивался на расстоянии ладони от лица Асдулы. Убийца сидел на корточках и не шевелился. Он просто смотрел, но во взгляде его не было ничего человеческого.

-- Не убива... не убивай меня... Я сделаю все, что ты хочешь... Заплачу... Любые деньги... Сколько ты хочешь?

-- Что ты с ней сделал?

-- С кем? -- прошептал Асдула.

Убийца отложил копье и молча выволок князя из его укрытия. За шиворот.

Через некоторое время лес снова вздрогнул от жуткого, пронзительного крика, наполненного, невыразимой словами, болью и ужасом. Испуганный лес долго не мог уснуть...

Таберна постепенно заполнялась посетителями. Несколько человек вошли шумной гурьбой, поприветствовали одноухого Акаста с Телесфором и присоединились к ним, придвинув еще один стол. Хозяин подскочил к ним, жадно пожирая глазами серебряные тетрадрахмы, заплясавшие по столешнице, испещренной надписями, по большей части непристойными.

-- Миррина, хлеба и сыра с пореем господам! -- окликнул Ксантипп рабыню, склонную к полноте женщину средних лет, -- и вина! Они платят за хиосское!

-- Еще акрид в маринаде, -- попросил один из вошедших.

Вышибала поморщился, но взглянул на компанию с интересом: человек, заказавший столь неаппетитное, по мнению фракийца, блюдо, показался ему смутно знакомым. Благородные черты лица, длинные светлые волосы.

-- Да пошевеливайся! -- подгонял рабыню Ксантипп, -- они еще заказали жаренный окорок.

-- Откуда у нас окорок? -- проворчала Миррина, -- который день никто не заказывает, я и перестала покупать. Переводить еще хорошее мясо на всякое отрепье... У них и денег-то никогда нет.

Хозяин всплеснул руками.

-- Я из-за твоего своевольства по миру пойду! Давай, сообрази что-нибудь другое!

-- Ну что, сыграем? -- спросил один из вновь прибывших.

-- Дасдабай, -- прогундосил другой.

Загремели кости в глиняной кружке.

-- Тройки!

-- Дай-ка сюда.

-- Ха, "собака"!

-- Зараза...

-- Тряси!

-- "Афродита", пусть выпадет "Афродита"^[121].

[121] 'Афродита' -- лучший бросок при игре в кости. 'Собака' -- наихудший бросок из возможных.

-- Ха!

-- Ну что за невезуха...

-- Будешь еще?

-- Нет, хватит с меня.

-- Дракил, будешь играть? -- обратился удачливый игрок к соседу.

-- Отстань, -- отмахнулся тот.

Один из игроков внимательно разглядывал костяной кубик с точками на гранях, несколько раз катнул кубик по столу, число точек каждый раз выпало разное. Поскреб кость ногтем.

-- На зуб еще попробуй, -- посоветовал удачливый, -- если думаешь, что я засунул туда свинец, то расскажи, как я его достаю, когда ты кости кидаешь?

-- Ты когда-нибудь мне попадешься на горячем...

-- Жду не дождусь.

Скрипнула входная дверь и на пороге появился здоровенный детина, гладко выбритый и небедно одетый. Голову его туго обтягивал темно-красный платок.

Вышибала машинально бросил на него профессиональный оценивающий взгляд и вдруг напрягся.

-- Хо, Эвдор, чего так долго? -- окликнул вошедшего один из игроков.

Названный Эвдором подсел к ним. Вышибала привстал из-за стола, взглядом сверля ему затылок.

"Очухался? Ну и славно. Мы сейчас тебя немножко поспрашиваем, а потом зарежем. Договорились?"

"Посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось".

Пьянчуга. Этот лохматый, с которым пришлось побарахтаться в воде.

-- Хватит тут киснуть, -- сказал Эвдор, -- завтра выходим в море.

-- И куда отправимся? -- спросил лохматый.

-- К Либурнийскому берегу.

-- Чего мы там забыли? -- спросил другой пират.

Эвдор еще не успел рта раскрыть, как неожиданно воодушевился лохматый.

-- Я -- за!

-- С чего бы это? -- неприязненно покосился на него отказавшийся играть моряк, в правом ухе которого висела серьга в виде лабриса, какие любят критяне, -- всегда в противоположную сторону рвался.

-- Да ну эту Киликию. Там из баб только тощие сирийки. Надоели. Иллирийку хочу. У них есть за что подержаться.

Пьяница изобразил в подробностях, чего и сколько он желает поиметь. Вышло нечто необъятное.

-- Аристид, такая тебя грудями к ложу прижмет -- раздавит, как клопа.

-- Я тоже не люблю толстух, -- сказал Акаст.

-- Какие толстухи? -- возмутился лохматый, которого назвали Аристидом, -- они там все стройные, как на подбор!

-- Стройнее сириек?

-- Те просто тощие коровы.

Эвдор переводил взгляд с одного на другого.

-- Я смотрю, больше вопросов ни у кого нет?

-- У меня есть, -- сказал критянин.

-- И верно, как это я про тебя-то забыл. Спрашивай.

-- Тебе Митридат приказал идти в Иллирию?

-- Нет, -- не моргнув глазом ответил Эвдор.

-- Тогда зачем ты нас туда тащишь?

-- Я никого никуда не тащу. Я предлагаю.

-- Вы только посмотрите, в кои-то веки предлагает он! То есть, если мы не согласимся...

-- Если не согласятся почтенные Идай и Менесфей, -- уточнил Эвдор, -- мы не пойдем в Иллирию.

-- А наше мнение, тебя уже не интересует? -- начал закипать критянин, -- мнение тех, кто уже два года следует за тобой, выполняя твои полубезумные прихоти?

-- Почему, "полу", -- наигранно удивился вожак, -- и вообще, Дракил, я уже спрашивал тебя, с чего ты взял, что я сторонник демократии?

-- Хорошо! -- зарычал Дракил, -- тебе насрать на мое мнение! Но Аристида, которого ты поставил кормчим "Меланиппы", ты ведь тоже не спросил! Для тебя теперь эти два урода важнее!

Двое пиратов вскочили, схватились за ножи.

-- Идай! -- рявкнул Эадор, обращаясь к одному из них, тому, что был помельче, -- сядь!

-- Ты эта, Мышелов, того самого, короче... -- процедил другой пират.

Он демонстративно попробовал пальцем острие своего широкого ножа. Вышибала одним прыжком очутился возле стола, облюбованного пиратской компанией.

-- Уберите-ка железки, почтенные. Не стоит ими тут размахивать.

-- Ты кто такой? -- неприязненно уставился на него Идай.

-- Это вышибала местный, -- сказал Телесфор.

-- Шел бы ты, парень, отсюда, -- посоветовал Идай, -- пока самого за дверь не вышибли. Не лезь не в свое дело.

-- Попробуй, выстави, -- спокойным голосом ответил вышибала.

Эвдор хлопнул ладонью по столу.

-- Идай, успокойся. Сядь. И ты Менесфей.

Он повернулся к вышибале.

-- Все в порядке уважаемый, больше не повто... -- он вдруг замолчал и нахмурился.

Фракиец, встретившись с ним взглядом, кивнул и отошел. Но уже не так далеко, как прежде, и периодически поглядывал в сторону компании.

-- Так ты скажи, зачем в Иллирию-то? -- спросил Идай.

-- Что? -- рассеянно переспросил Эвдор.

-- В Иллирии, говорю, чем лучше? Там римляне, вообще-то.

-- Оди тепей песде, -- горестно вздохнул Гундосый.

-- Богатая Италия под боком, -- ответил Эвдор.

-- Сулла, вероятно, скоро отправится туда, -- сказал Аристид.

-- Не вероятно, а именно так и будет, -- сказал Эвдор, -- только сегодня рассказал один добрый человек -- Сулла, наконец, покинул Азию, несколько дней назад отплыл из Эфеса.

-- Я так и знал, -- вздохнул Аристид, -- опять нас тащишь к войне поближе.

-- Именно. Война, это не про нас, но у нее под боком -- самое нам место. Тут Лукулл опять начнет шерстить море. Про Полиада с Угольком с прошлого лета ничего не слышно. Или уже отдали концы, или сидят где-то по норам тише воды. Эргин на восток сбежал. Нет, здесь больше нечего ловить. Помните, полтора года назад один храбрый римский трибун предрекал конец раздолью Братства? -- несколько повысив голос на последних словах, поглядывая на вышибалу, сказал Эвдор, -- так вот он уже почти наступил.

-- Взбаламутили воду римляне, -- согласно кивнул Телесфор, -- но никак я их не пойму. Тот же Сулла, когда был наместником в Киликии, спокойно относился к нашему ремеслу. Мы делились, он не злобствовал. И все были довольны. А сейчас что на него нашло?

-- Сейчас у него другие амбиции, -- сказал Эвдор, -- царские. И тех, кто слишком много знает о прежних делах, он будет беспощадно истреблять.

-- Я слышал, в тот раз его даже пытались привлечь к суду, -- вставил Аристид.

-- Слишком много наворовал, -- усмехнулся Акаст.

-- Слишком мало делился, -- возразил Эвдор., -- а сейчас вообще не станет.

-- Снова в суд потащат?

-- Ага. Если у марианцев легионов хватит. Я думаю, друзья, в отношении римских наместников и Братства ровным счетом ничего не изменится. Лукулл, или другой, кто тут теперь останется за главного, как и все прочие большие начальники до него, будет держать свою суму открытой. Вот только наполнять ее будем не мы, а критяне. Лучший друг римского народа Ласфен. Полагаю, он еще в том году начал.

Вышибала невесело усмехнулся. Ничего нового они не сказали. Подобные разговоры ведут, не таясь, во всех провинциях Республики. Даже в Риме. Сложил консул или претор свои полномочия и получил в управление провинцию. Целый год он служил на благо Отечества, ночей не спал, все думал, как бы больше пользы народу принести. Взяток не брал, а для некоторых расходов даже раскрывал собственный кошель, о чем всем, конечно же, рассказывал. Устал невероятно. Поиздержался. Исполнил свой гражданский долг. И вот он получает под свою руку страну, которую сам Юпитер предназначил для бесконечного доения.

"Я тебя ловить не стану, но ты в мой сундук немножко положи". Все просто и понятно. И очень по-римски. Так заведено в давние времена боговидцем Нумой Помпилием^[122]: "Я даю, чтобы ты дал".

[122] Второй царь Древнего Рима, по преданию заключивший договор с Юпитером о поклонении в обмен на покровительство.

Стемнело. Разговор постепенно сполз на темы, которые уже не очень интересовали вышибалу. Трое из компании изрядно набрались и храпели мордами в стол. Идай, Дракил, Гундосый и еще пара моряков дважды снова что-то не поделили, и фракийцу опять приходилось вмешиваться. Каждый раз он ловил на себе заинтересованный взгляд Эвдора.

Постепенно посетители начали расползаться.

-- Аристид, ты на "Меланиппу"? -- окликнул лохматого моряк, которого звали Койоном.

-- Нет. У меня еще в городе дела.

-- Дела у него... -- усмехнулся Акаст, -- Эномай, она от твоих дел еще не родила?

-- Я осторожненько!

-- М-м-м-фей... -- тормошил пьяного верзилу Идай, которого тоже изрядно качало, -- вствай... Пшли...

-- Ин...на...

-- Пшли... грю...

Преодолев сопротивление отдельных своих членов, компания покинула таберну. Эвдор задержался. Вышибала подсел к нему за стол. Напротив. Какое-то время оба молчали, глядя друг на друга.

-- Здравствуй, Север.

Вышибала помедлил с ответом.

-- Я смотрю, у тебя хорошая память.

-- Не жалуюсь.

-- Полагаю, меня не просто было узнать. Меня и зовут теперь иначе.

Эвдор покосился на Ксантиппа, который в противоположном углу зала собачился с Мирриной.

-- Я заметил. Ты теперь фракиец?

Вышибала медленно кивнул.

-- И как мне называть тебя?

-- Спартак.

-- Спартак... Никак не ожидал снова тебя увидеть. Да еще здесь и в таком виде, -- сказал Эвдор.

-- С первым и третьим понятно, -- усмехнулся вышибала, -- но чем тебя удивило второе? Почему ты именно здесь не ожидал меня увидеть?

-- Ну... -- почесал подбородок Эвдор, -- вообще-то я имел в виду не только Делос. Я удивился бы, встретив тебя в любом порту Эгеиды. Кроме Эвксинских, оставшихся за Митридатом.

-- Это еще почему? -- поднял бровь вышибала.

-- Ты ведь человек Фимбрии? Я сразу тебя раскусил.

-- Я помню.

-- Некоторые трибуны Фимбрии теперь служат Митридату.

-- Врешь! -- вытаращился вышибала.

-- Не вру, -- улыбнулся Эвдор, -- это правда.

-- Скорее, сплетни, о которые твои люди точили языки.

-- Нет, не сплетни. Спартак. Я даже разговаривал с одним из них. В Фокее. В прошлом... как он у вас называется? В прошлом октябре. Некий Луций Магий. Знаешь такого?

Вышибала помрачнел.

-- Почти все воины Фимбрии перешли к Сулле, -- продолжил Эвдор, -- но этот переметнулся к Митридату. Видать, от своих не ждал ничего хорошего. И он не один такой.

-- Они не свои, -- процедил вышибала с нескрываемой злобой.

Эвдор хмыкнул.

-- Ты, я вижу, избрал третий путь. Ни тем, ни этим.

-- Я ничего не избирал. Так распорядились Парки^[123].

[123] Парки -- три богини судьбы у римлян (у греков -- Мойры).

-- Парки? Ты слишком римлянин для фракийца, Спартак, не замечаешь за собой? Ну да ладно. Значит, теперь киснешь в этой дыре? Если ты теперь сам по себе, что же не вернулся в Италию? Там все еще марианцы. Полагаю, про них-то ты по-прежнему можешь сказать -- "свои".

-- У меня было важное дело здесь.

-- И как, выгорело?

Спартак помолчал.

-- Нет.

-- Стало быть, еще задержишься на Делосе?

Спартак вновь выдержал долгую паузу. Очень долгую. Он смотрел на дверь. На скулах играли желваки. Эвдор терпеливо ждал.

-- Я слышал, вы идете в Иллирию?

-- Да, -- кивнул Мышелов.

-- В Диррахий?

-- Может и туда зайдем, -- Эвдор улыбнулся.

-- Я бы хотел пойти с вами.

Эвдор чуть отклонился назад, провел пальцами по подбородку.

-- Я заплачу, -- пообещал Спартак.

Эвдор махнул ладонью перед лицом.

-- Не бери в голову. Сочтемся.

-- Значит, ты согласен? -- недоверчиво спросил фракиец.

-- Тебя это удивляет?

-- Да... -- с некоторым усилием произнес Спартак, -- деньги тебе не важны. Ты знаешь, кто я, но не задаешь вопросов о том, что произошло со мной, после того, как вы выкинули меня за борт. Тебя действительно не интересует, почему я ни с Суллой, ни с... Магием?

-- Интересует. Но об этом мы поговорим позже. Похоже, кроме меня тебя никто не узнал. Разве что Аристид вспомнит, вы с ним так тесно обнимались...

-- Расскажешь остальным?

-- Аристиду расскажу. Остальным -- нет. Завтра на рассвете в порту спросишь, где стоит "Меланиппа". Буду ждать.

22

Испания, Тарракон, весна 672-го года от основания Города

С Клавдием Лидон разругался вдрызг, но от дальнейшего дознания отодвинул. Формально тот не являлся начальником корникулария, пока это не было подтверждено Луском. Глабр, пообещавший Тиберию большие неприятности, всем своим видом изображал оскорбленного, но на допросах больше не появлялся. Он, без сомнения, своим опознанием марианца принес немалую пользу следствию, но и дров изрядно наломал. Клавдий жаждал осудить Севера, как пирата, вместе со всей компанией. Больше его ничто не интересовало. А вот Лидон, с самого начала подозревавший в этом деле нечто большее, нежели просто пиратский промысел, теперь вцепился в подследственного мертвой хваткой.

Насилу вытолкав Клавдия, Тиберий опять сделался мягок и вежлив с Аристидом и другими пиратами, стараясь не показывать того, что ему стало известно об их товарище. Он снова пытался вести тонкую игру. Кое-кто из разбойных, вкусив палок "злого" дознавателя, стал гораздо разговорчивее с "добрым". Правда, про "фракийца" они рассказали немногое. Необщительный, себе на уме, он никогда особенно не высовывался. Вроде бы хороший боец. Вроде бы. Пленники продолжали стоять на своем, утверждая, что пиратами не являются. Не грабили корабли, не захватывали заложников. Честные купцы. Причем даже Дракил, который уже не пытался юлить, говорил много и подробно безо всякого принуждения, уверял, что после того, как "Меланиппа" и "Актеон" покинули Эгейское море, через полгода после заключения Дарданского мира, никакого разбоя они не чинили.

-- А до этого? -- спросил корникуларий.

-- Ну... -- мялся критянин, -- было кое-что...

-- До того, как в команде появился фракиец?

-- Да.

-- Если вы после этого уже не нападали на купцов, откуда знаешь, что он хорошо дерется? -- спросил Лидон критянина, который, как раз, и сообщил эти сведения.

-- Он вышибалой служил в одном кабаке на Делосе. Да и потом мы поцапались пару раз с морской стражей, возле Брундизия, -- нехотя ответил Дракил.

-- С таможенными повздорили? Запрещенные грузы везли?

-- Насчет грузов не знаю, -- буркнул критянин, -- а таможенные все поголовно мзду собирают, но Мышелову недосуг было делиться. Хотя иногда делился, и нас не трогали.

-- Почему?

-- Да не знаю я, он вечно напускал тумана.

Несмотря на крепкое битье всей братии, учиненное Глабром, больше никто из команды "Меланиппы" не сознался в разбое. Даже Дракил все время оговаривался, что "было всего пару раз и торгаши сами сунулись". Как и предполагал Лидон, гемиолия нужна была Эвдору для ловли собратьев на живца, в качестве которого выступала неопасная на вид "Меланиппа". В послевоенном хаосе и всеобщем разорении пиратством не брезговал никто. Любой купец при виде более слабого собрата норовил выпустить когти. Тиберий предполагал, что таким образом Эвдор захватывал и пиратские корабли. Не из благородных побуждений естественно. Однако, постоянные оправдания критянина наводили на мысль, что даже если он говорит полуправду, то разбойный промысел не был основным источником дохода Эвдора и компании. В байку про "честного купца" Лидон не верил. А на какие шиши они тогда существовали? А вот это наводило на очень интересные мысли.

Опознание Севера позволяло осудить по закону только его одного. Эномай, придя в себя после пытки растяжкой, сообразил, что Глабра поблизости нет и снова завел песню про римский произвол и беспредел. Лидон попробовал блефовать, объявил, что все сознались, но Эномай не смутился и потребовал с командой очной ставки. Тиберию пришлось умерить пыл. Сдавать осведомителя он не собирался. Вожак опять начал чувствовать себя уверенно.

-- Врут, -- говорил Тит Варий, -- как это, разбойные, и без добычи? Да если бы этот Эвдор стал держать их впроголодь, его бы мигом кинули на корм рыбам!

-- Значит, впроголодь не держал. Водились деньги, и дележ был честный, всех устраивал.

-- Откуда деньги-то, если не грабили?

-- Ты чем слушал, Тит? Они заходили на Делос, на Родос, В Сиракузы, Брундизий, Остию. Критянин сказал -- брали на борт пассажиров, иногда какие-то грузы. Причем он не знает, что это были за люди и грузы. Он не знает. Понимаешь. Тит?

-- Нет.

-- Да что тут непонятного? Эвдор таился даже от своих, стало быть, это были не простые пассажиры. И непростые грузы. И чего-то, по словам критянина, они стали частенько крутиться у берегов Италии.

-- Что тебя в этом удивляет? И критянин и одноухий, и этот, как там его, забыл имя... Ну, не важно. Короче, сходятся показания. Эвдор всех убедил, что римляне усилились в Эгеиде и лучше оттуда рвать когти.

-- Показания-то сходятся, -- кивнул Тиберий, -- другое не сходится. Вот ты не знаешь, Тит, а я знаю -- на самом деле в Эгеиде все вышло совсем не так, как они тут звонят.

Действительно, дела на востоке пошли иначе, нежели пророчествовал своей команде Мышелов. Сулла, покинув Азию, неожиданно серьезно заболел и вынужденно задержался в Греции еще на год. Однако римляне в этот период на море действовали довольно пассивно и пиратские вожаки, которые осторожничали две навигации, повылазили из своих тайных убежищ и распоясались пуще прежнего. Они даже нападали на города. Друг римского народа Ласфен Волк разорил Наксос. Эргин Мономах и Гераклеон Уголек захватили и разграбили Самос и Клазомены, а Полиад Драконтей нанес визит на Самофракию, нисколько не испугавшись флота Лукулла, стоявшего неподалеку. Действовал Змеиный не спеша, и вывез, как говорили, около ста талантов золота. Поначалу сплетники называли цифру куда скромнее, но со временем она неуклонно росла.

Почему же римляне не пресекли разбой? Помилуйте, это же все одно, что кусать руку дающего! Сулла не создавал даже видимости борьбы с пиратами. Полученной от Митридата контрибуции и добычи, взятой во Фракии, было недостаточно для удовлетворения разочарованных солдат и покрытия предстоящих грандиозных расходов в Италии. Дамагор попытался было возмутиться бездействием римлян, намекнул, что падение Самоса -- это прямое их оскорбление. На героя Лекта посмотрели странно и он больше не выступал.

Кое-кто из римлян зашел еще дальше своего императора.

После заключения Дарданского мира, царь Понта стал очень косо посматривать на Архелая, своего главного стратега. Подозрительными казались его сокрушительные поражения, его рвение при выводе войск из Греции, уступки Сулле.

У Архелая зачесалась шея, и он сбежал в Пергам к Луцию Мурене, которого Сулла оставил наместником провинции Азия. Сразу же после этого Мурена напал на владения Митридата, нарушив мирный договор. Поводом стало то, что Эвпатор строил новый флот и набирал войско для наказания отпавшего вассала -- Боспора. Римляне предположили, что приготовления на самом деле направлены против них. Немногие греки сочли это обвинение справедливым. Говорили, что, скорее, легату недостало почестей победителя варваров. Так или иначе, но в этот раз уже понтийский царь во всеуслышание провозгласил себя пострадавшей стороной.

Поначалу Митридат пытался образумить Мурену, отправил к Сулле и даже в Рим послов с жалобами на легата. Тот с двумя бывшими легионами Фимбрии вдохновенно грабил Каппадокию, и уходить не собирался.

Царю ничего не оставалось, как защищаться. Мурена, видя, что понтийцы уклоняются от сражений, совсем расслабился, и появление вражеского войска стало для него большой неожиданностью. Легат был разбит и отступил (греки злорадствовали, что драпал, не чуя ног) в Пергам.

Весть о победе царя снова толкнула на его сторону многие города эллинов и варваров. Митридат изгнал из Каппадокии римлян и их ставленника Ариобарзана. Если до этого Сулла не замечал безобразий, творимых Муреной, то теперь с ними пора было заканчивать. Прибывший от императора трибун Авл Габиний запретил Мурене воевать с царем и восстановил с последним все прежние отношения. Габиний смог даже помирить Митридата с Ариобарзаном.

Так закончилась эта странная короткая война, вторая война Рима с Понтом. Вроде бы все вернулось на круги своя, но теперь уже всем стало очевидно, что третье противостояние -- лишь вопрос времени.

Несмотря на то, что в этот раз боевые действия велись в глубине суши, для пиратов настало полное раздолье. Однако в это самое время Эвдор покинул восток и направился на запад. Зачем? Причина становилась все более очевидной для Тиберия, но Дециан ее пока не видел.

-- Полагаю, киликийцы начали поглядывать на берега, где еще есть чем поживиться, -- заявил Тит Варий, -- может на востоке их столько развелось, что самим тесно стало, вот самые умные и рванули в новые охотничьи угодья.

-- А если дело не в этом? Если Эвдор не просто пират?

-- А кто?

-- Лазутчик Митридата, -- спокойно сказал Лидон, -- это объясняет все. Таинственных пассажиров и грузы. Объясняет, почему он не грабил торгашей. Незачем. Понятно и то, откуда брались деньги, обеспечивавшие верность команды. Это деньги царя. Дракил упоминал, что они заходили на остров Мелита. Слышал про такой? У Либурнийского берега небольшой островок. А знаешь кто там, на Мелите, в то время сидел?

-- Кто?

-- Митрофан.

Дециан присвистнул. Он знал, о ком идет речь. Этот человек был одним из навархов Митридата. Царь послал его с небольшой эскадрой в берегам Иллирии накануне прибытия войск Суллы в Грецию. Митрофан должен был воспрепятствовать переправе римских легионов из Брундизия в Диррахий, однако напасть на транспорты не решился. Так, из-за трусости своего наварха, Митридат упустил шанс исключить из игры или хотя бы существенно ослабить Суллу.

Вторая римская армия, ведомая консулом Валерием Флакком, переправлялась, не дожидаясь благоприятной погоды. Нептун-Посейдон в последние дни зимы разгонял стада своих коней особенно свирепо, в равной степени мешая и римлянам и понтийцам. Митрофан боялся выходить в море, но знал, что если и Флакка упустит, то самое время беспокоиться о своей шее: Митридат скор на расправу и способен снять голову за меньшее.

Римляне сами уменьшили забот наварху, успешно потонув в немалом числе во время морского перехода, однако Митрофану все же пришлось немного повоевать. В штормовом море искать врага непросто, но тут царскому наварху помогли иллирийцы. Они здешние воды знали, как свои пять пальцев. Корабли Флакка разметало бурей, и часть из них понтийский наварх благополучно отправил на дно возле устья Дрилона. Правда, очень малую часть.

Дальнейший ход войны оставил его в стороне от основных сражений. Митрофан осмелел, обнаглел, и совершил совместный с иллирийцами налет на италийских город Сипонт.

-- Примечательно в этой истории то, что выходит так, будто понтийцы прекрасно знали, когда будут переправляться армии Суллы и Флакка. Каковы их силы. На Суллу Митрофан лезть побоялся, а Флакка покусал. О чем это говорит?

-- Лазутчики? -- предположил Дециан.

-- Верно, -- кивнул Тиберий, -- по всему видать, Митридат накинул на берега Италии и Греции ловчую сеть из многочисленных шпионов.

-- Если верить Эномаю, наши разбойные в ней не могли принимать участия.

-- Да. Упорно стоят на своем, что в момент переправы легионов Суллы сидели на рудниках. Допустим, не врут. Но это мало что меняет. Вероятно, Эвдор -- одни из тех, на чьих плечах эта сеть держится. Он не один такой, раз она не прекратила свое существование, когда пират был пойман афинянами и на некоторое время вышел из игры. Нам надо, Тит, вскрыть эту сеть. Но пытать рядовых пиратов бессмысленно. Они ничего не знают.

Лидон пробарабанил пальцами по столу, помолчал немного, а потом продолжил:

-- Никто из них не опознал в Севере римлянина. Даже Дракил уверен, что это фракиец по имени Спартак. Думаю, критянин не врет.

-- Может он побоялся, что ты не поверишь и оскорбишься? Прикажешь наказать клевещущего на римлян.

Лидон скривил губы, подумал, но уверенно покачал головой.

-- Нет, не врет. С одной стороны, его показания снимают часть вины с Севера. То есть, его дезертирства, конечно, это не отменяет, но, по крайней мере, он не пират.

-- С одной стороны, -- кивнул Тит Варий, -- а с другой?

-- А с другой мне непонятно, почему он, сбежав из наших легионов, сразу не вернулся к своим.

-- С чего ты взял, будто он человек чести и сохраняет верность своей партии?

-- С того, дорогой Тит, что он молчит. Если бы мы имели дело с трусливым беспринципным мерзавцем, он бы давно уже вдохновенно кукарекал. Нет, этот парень не прост. Но все же не слишком умен. Не понимает, что его молчание красноречивее слов. Я думаю Эвдор и, весьма вероятно, Эномай, знают, кто таков этот "фракиец". И используют его для связи с Серторием.

Дециан помрачнел.

-- Значит, ты считаешь, что Север работает на понтийцев? Вот же тварь... Признаться, выслушав рассказ Глабра, я стал относиться к марианцу с некоторым сочувствием, полагая его лишь жертвой обстоятельств. Но после этих твоих слов... Одно дело -- соотечественник по другую сторону стены щитов в братоубийственной войне, и совсем другое -- предатель, помогающий чужакам.

-- Охлади голову, Тит, -- посоветовал Тиберий, -- в этом деле рубить сплеча, как поступает Глабр -- глупейшее занятие.

Дециан задумался, почесал заросшее щетиной горло.

-- Он молчит. На растяжке только шипел, но ни слова от него не добились. Попробовать каленое железо?

Законы Республики, запрещавшие применение пыток к солдатам и, тем более, командирам, не распространялись на дезертиров. Те приравнивались к рабам, и делать с ними можно было, что угодно. Наибольшей популярностью пользовалась растяжка на специальных козлах или в висячем положении. Квинт довольно долго провисел на дыбе, перед этим Квадригарий с подручными хорошенько попинали его ногами. Марианец упорно молчал и Лидон вынудил Глабра прекратить бессмысленное истязание. Квинта снова привязали к тележному колесу, просунув голову между спицами на манер колодок. С пиратами поступили куда мягче.

-- Думаю, ты от него ничего не добьешься, -- покачал головой Лидон, -- тащи-ка лучше сюда нашего критянина.

Дракила приходилось допрашивать не чаще остальных, чтобы не вызвать подозрений. Тиберий давно решил, что столь ценного осведомителя нужно, во что бы то ни стало, сохранить и использовать, как можно дольше. Весь вопрос, как это лучше всего провернуть.

-- Скажи-ка мне, любезный, вот что. В одну из наших прошлых бесед ты упоминал, что вы заходили в Остию. Полагаю, ты не знаешь, зачем?

-- Не знаю, -- буркнул критянин.

-- Хотя бы скажи, когда это было.

-- Так прошлой осенью. Как раз до весны и проторчали там. Оттуда и пошлепали в Испанию.

-- Чем там занимались?

-- Ничем, -- пожал плечами Дракил, -- зимовали. Бухали и трахались. Чем еще там заниматься? Портовое начальство нас не трогало. На лапу ему занесли.

-- Денег хватало?

-- Хватало.

-- Эвдор тоже бездельничал?

-- Нет. Несколько раз куда-то уезжал.

-- Куда, не говорил?

-- Нет.

-- Уезжал с Эномаем?

-- Нет. Пьяница всегда оставался у нас за главного. Мышелов брал с собой пару-тройку ребят из команды "Актеона". Вроде как телохранителей.

Тиберий покусал губу и задал главный вопрос:

-- Эвдор чаще отлучался до ноябрьских календ или после?

-- До чего? -- переспросил Дракил.

-- До середины пианепсиона.

-- А-а... Вроде в начале осени дольше отсутствовал.

-- Все же, куда он ездил? Может хоть краем уха слышал? В Бовиан, в Нолу^[124]?

[124] Бовиан -- город в Самнии, одна из трех столиц италиков в Союзническую войну (две другие -- Корфиний и Эзерния). Нола -- город в Кампании, недалеко от Везувия, последний оплот италиков в борьбе с Римом.

-- Не знаю, господин...

Лидон потер виски пальцами.

-- Что еще было необычного в его поведении в эту зиму?

-- Ну... -- замялся критянин, -- что необычного? С ним всегда все необычно. В конце зимы к нему какой-то незнакомец приезжал. Эвдор, как увидел его, весь напрягся. О чем-то они говорили долго в одной портовой таберне. И Эномай при разговоре присутствовал. А потом к Эвдору подсел фракиец, тоже долго чесали языками. Я потому запомнил, что фракиец всегда молчал и держался в стороне, а тут...

-- И вскоре после этого Эвдор объявил, что вы уходите в Испанию?

-- Верно, так и было.

Тиберий откинулся на спинку кресла. Долго молчал, потом кликнул стражу и приказал увести критянина. Оставшись один, встал из-за стола и принялся мерить шагами преторий.

Итак, в начале осени Эвдор находился в Италии, где к тому времени уже полтора года бушевала гражданская война, затянувшая в свой чудовищный водоворот десятки, сотни тысяч жизней.

Весной шестьсот семидесятого года^[125] легионы Суллы, наконец, высадились в Италии. Марианцы набрали войск гораздо больше, чем привел с собой Сулла, но все равно оказались не готовы к войне.

[125] 83 год до н.э.

Их лидер, Корнелий Цинна, к тому времени был мертв. Он погиб во время солдатского бунта в Анконе, когда пытался зимой, в непогоду, морем перебросить войска в Грецию, дабы встретить Суллу там. Теперь партию возглавляли двое -- консул предыдущего года Гней Папирий Карбон и Марий-младший. Последний слыл отменным бойцом, много времени проводившим в воинских упражнениях, но еще не проявил себя, как полководец, потому до поры не высовывался вперед, уступив более старшему и опытному Карбону.

К Сулле стекалось все больше нобилей, пересидевших марианское правление по дальним норам. Многие приходили не с пустыми руками. Три легиона привел молодой Гней Помпей. Последнему исполнилось всего двадцать три года, но он уже пользовался огромной популярностью в народе. Его любили все. Причин тому было достаточно: привлекательная внешность, приветливое обхождение, умеренный образ жизни, отсутствие тяги к попойкам и гулянкам, красноречие. Про него говорили, будто он похож на изображения Александра Великого. Помпей слыл настолько положительным, что блюстители нравственности легко закрывали глаза на его "чрезмерную" тягу к прекрасному полу. Он был совершенно не похож на своего отца, Помпея Страбона, выдающегося полководца, но корыстолюбца, отталкивающего своей жадностью. Отца ненавидели, сына боготворили.

В начале смуты Страбон принял сторону Суллы, но финал его противостояния с марианцами случился неожиданно скорым и нелепым. На этот счет рассказывали разные небылицы, и большинство народу уверилось в том, что полководца покарал сам Юпитер, убив его молнией в тот момент, когда Страбон пытался пресечь волнения среди легионеров.

Гнея почти сразу после смерти Страбона привлекли к суду за отцовские грехи. Его пытались сделать козлом отпущения за утаивание покойным полководцем добычи, которую тот взял в Аускуле во время Союзнической войны. Защищать юношу вызвался цензор Марций Филипп, очарованный его обаянием. Цензор был тайным сторонником сулланцев и горячо выгораживал Помпея в суде. Свои симпатии к молодому человеку он объяснял шуткой: "Нет ничего удивительного в том, что Филипп любит Александра!"

В Пицене, на родине Гнея, его обожали еще сильнее, чем в Городе, потому он с легкостью навербовал армию и, мечтая о воинской славе, выдвинулся на соединение с Суллой. Марианцы пытались перехватить его, но не преуспели. Помпей действовал против них очень успешно. Сулла, встречая Гнея, неожиданно для всех приветствовал его титулом "император", хотя тот, несмотря на некоторые достижения, таких почестей явно еще не заслужил.

Консулы действовали порознь и поплатились за это. Сулла разбил в сражении одного из них. В легионах второго агенты императора развернули подрывную деятельность, переманивая солдат.

К зиме положение марианцев было катастрофическим, но от полного разгрома армию спас Квинт Серторий, который своими активными действиями обеспечил прорыв остатков консульских легионов на север. Сулла бегущих преследовать не стал.

Серторий приобретал все большую популярность, что не очень нравилось лидерам партии и его постарались отодвинуть от выборов консулов следующего года, отправив в Этрурию формировать новые легионы. Новыми консулами стали Карбон и Марий, причем последний в нарушение закона, ибо ему тогда было всего двадцать шесть лет, вместо положенных тридцати шести.

Серторий упрекал лидеров марианцев в пассивности, утверждал, что уж он-то сумел бы дать отпор Сулле. Эти речи рассорили его с Карбоном и Марием и те спровадили неудобного сторонника в Испанию. Наместником.

Избавившись от опытного полководца, марианцы, тем самым, еще сильнее ухудшили свое положение. Война зимой замерла, чтобы вновь разгореться с приходом весны. И опять Сулла оказался на коне. Он побеждал во всех сражениях. Разбитый Марий-младший бежал в Пренесте и заперся там. Сулла заключил город в осаду и продолжил добивать тающую на глазах армию Карбона.

Легаты победителя Митридата успешно пресекли все попытки марианцев деблокировать Пренесте. Карбон бросил армию и бежал в Африку. Все больше солдат переходило на сторону Суллы.

Последней надеждой Младшего оставались союзные самниты Понтия Телезина. До сих пор они не принимали участия в войне и вот теперь, когда уже казалось, что Суллу ничто не сможет остановить, двинулись на Рим, соединяясь по дороге с многочисленными недобитыми остатками консульских армий.

Уж не этим ли занимался в Италии Эвдор? Уговаривал самнитов выступить против Суллы? Какую же помощь им мог пообещать Митридат? Положение антисулланской коалиции в ту пору казалось уже совсем безнадежным. Почему Телезин решился на драку? Чем соблазнился? Или все это лишь домыслы, а на самом деле никаких связей с Митридатом самниты не поддерживали и этот их марш на Рим продиктован отчаянием? Царь далеко, помочь самнитам он не мог в любом случае, сам только недавно отбился от Мурены. Или они договаривались не о сиюминутной военной помощи?

Лидон перестал вышагивать взад-вперед, налил себе вина, но не выпил, не донес чашу до рта, засмотревшись на лист папируса, исчерканный беспорядочными трудночитаемыми каракулями -- отражением мыслей корникулария.

А если миссия Эвдора заключалась в другом? Не сподвигнуть Телезина на выступление, а наоборот, удержать его? В таком случае она провалилась, но каков сам замысел? Эмиссар Митридата крутится возле Италии больше года и видит, что марианцы проигрывают войну. Тогда он пытается спасти от уничтожения ту силу, которая позже могла бы весьма пригодиться царю Понта. Нужно незаметно припрятать игральную кость с утяжеленной свинцом гранью, чтобы потом, когда придет время, пустить ее в ход. Шулеры частенько поначалу поддаются, дабы неосторожный простак втянулся в игру и повысил ставки.

После Коллинской битвы, в которой самниты и марианцы потерпели поражение, пират, по словам Дракила, почти не уезжал из Остии. Разговаривать больше стало не с кем? Не совсем. В Ноле заперся Папий Мутил, бывший консул государства Италия. Нола еще держится. Возможно, Мышелов встречался еще и с ним или с кем-то из его людей. Но, судя по всему, осознал, что здесь, в Италии, все кончено. Марий не смог вырваться из кольца осады. Говорили, будто он пытался бежать подземным ходом, но не сумел и покончил с собой. Некоторые рассказчики утверждали, будто голову Младшего доставили Сулле, и тот, имея в виду возраст консула, с усмешкой произнес: "Сначала надо научиться грести, а потом уже браться за руль". Правда это или нет, не известно, но больше Мария, ни живого, ни мертвого, никто не видел.

Единственным, с кем теперь эмиссар Митридата мог договариваться, оставался Серторий. И мысль эту Эвдору, судя по всему, подал Квинт Север.

23

Италия, Остия, конец зимы 671-го года от основания Города^[126]

[126] С учетом того, что год у римлян в то время начинался 1-го марта, конец зимы 672 года -- это 81 год до н.э.

На черной, грязной, многократно залитой вином и жиром, кое-где подпаленной огнем столешнице красовались тщательно вырезанные буквы в палец высотой, составляющие шесть слов:

SPERNE LUCRUM

VERSAT MENTES

INSANA CUPIDO

Призывала надпись к вещам благоразумным: "Отринь выигрыш, прекрати обман, безумие, жадность". Однако на деле использовалась для прямо противоположного. На буквах стояли черные и белые фишки, которые поочередно передвигали два игрока. Вокруг стола собралась целая толпа народа. Еще бы, дуодецим^[127] -- это вам не примитивные кости, хотя и они в этой игре используются.

[127] Древнеримская настольная игра, похожая на нарды.

Азартные игры запрещены в Республике. Запрет снимается только, когда празднуются Сатурналии, а во все остальное время игроки, дабы скрыть свою страсть, для конспирации вместо расчерченного игрового поля рисуют или вырезают на столах таберн надписи из шести шестибуквенных слов, самого разнообразного содержания -- стихи, афоризмы, эпиграммы, политические лозунги и даже меню. Например: "Имеем на обед цыпленка, рыбу, ветчину, павлина".

Власти прекрасно знали, что означали эти надписи, но редко вмешивались. Азартные игры -- неистребимое зло.

Вот и сейчас, хотя Сатурналии давно прошли, никто не спешил доносить на Койона, который при активной поддержке половины команды "Меланиппы" раздевал какого-то простака, выигрывая у него уже третью партию. Гремели кости в стакане-туррикуле, зрители активно комментировали ситуацию в игре.

Квинт в развлечении не участвовал. По своему обыкновению он сидел в сторонке и тихонько напивался в одиночку. За последнюю пару лет он изрядно пристрастился к этому занятию, хотя сам себе в том не признавался (как и большинство пьяниц).

На душе скребли кошки, иногда ему хотелось выть. Он искал в вине забвения, но не находил.

Он долго разыскивал Асдулу, а когда настиг его в Фессалониках, был неприятно удивлен, увидев, что тот все время трется возле Остория. Север не подозревал об участии Остория в похищении Берзы и не очень-то желал встречаться с префектом, хотя Барбат оставался неотомщенным, но видно -- судьба. Когда Квинт выследил охотников и шел, чтобы разделаться с дарданом, то прекрасно сознавал, что справиться с Осторием будет очень нелегко.

В тот момент Квинту было наплевать, выживет он сам или нет, но и в благородство бывший центурион играть не собирался, потому первым делом постарался исключить Остория из драки с минимальным уроном для себя. Это удалось проделать неожиданно просто, и Север вспомнил слова Барбата:

"Кто из богов так ловко играет за тебя, командир?"

Асдула оказался понятливым и памятливым. Он довольно быстро назвал имя работорговца, которому продал Берзу. Правда, ни жизнь себе купить, ни, хотя бы быструю смерть, у него не получилось. Квинт засунул в рот визжащему дардану его же собственный приап, после чего перерезал Асдуле горло.

Месть не принесла облегчения, даже наоборот. Квинт сидел над трупами, глядя в никуда. Одному из варваров удалось его зацепить. Рана была не слишком опасная, но Север после убийства Асдулы впал в какое-то оцепенение, из которого долго не мог выйти. Он потерял немало крови, прежде чем опомнился. Неуклюже перевязал сам себя, убрался с места побоища и несколько дней отлеживался в одном македонском селении, заплатив хозяину дома за крышу над головой и молчание. Заплатил деньгами, которые нашел у убитых.

Постыдная апатия длилась недолго. В жизни появилась новая цель. Поиски работорговца привели Квинта на Делос, главный рабский рынок в греческом мире, но результата не дали. Здесь он застрял надолго.

День за днем он слонялся вдоль рядов невольников. выставленных на продажу. Пытался высмотреть среди тысяч измученных, испуганных, безразличных ко всему лиц одно единственное. Все зря. Не удалось найти и работорговца. Квинт был близок к отчаянию.

Покинув остров с Эвдором, Север рассчитывал добраться до Иллирии, а оттуда переправиться в Италию, но потом планы изменились. В Диррахии Квинт совершенно неожиданно столкнулся нос к носу с Веслевом. Случилось это под вечер на безлюдной улице. Дардан схватился за нож, но Север обезоружил его и уложил лицом в землю. Все-таки он был моложе и оказался проворнее.

-- Ну, чего ждешь, ублюдок? -- процедил Злой Фракиец, -- давай, кончай. Я бы тебя на ремни порезал, гнида...

-- Я помню, -- спокойно ответил Квинт, удерживая фракийца в захвате, -- она жива, Веслев. Асдула ее продал какому-то Мегаклу с Делоса. Я искал его следы там.

-- Дурак, -- прошипел фракиец, -- ближе надо было искать. Пленных перегоняли сюда, в Диррахий. Может этот Мегакл и с Делоса, но в такую даль он точно не поперся. Я узнал, в те дни рабов оптом скупал какой-то сиракузянин. Это все. Больше ничего не выяснил. Даже имени не знаю. И не факт, что Берза попала именно к нему.

-- Она жива, -- уверенно повторил Квинт, -- я найду ее.

-- Трижды дурак. Нет ее уже... Столько времени прошло...

-- Ты отчаялся, Веслев. Я понимаю тебя. Еще совсем недавно я сам был на грани отчаяния.

-- Что ты понимаешь?! -- вскинулся дардан, едва не стряхнув с себя Квинта, -- она мне, как дочь! А ты? Трахнул девку и сбежал, гаденыш... Отродье волчицы...

Квинт слегка усилил нажим, фракиец захрустел землей и заткнулся.

-- Ты отчаялся, Веслев. Я найду ее. Сейчас отпущу тебя. Прошу, не делай глупостей.

Освобожденный Веслев встал и буквально прожег Квинта взглядом, полным ненависти.

-- Не найдешь...

Север лишь отрицательно покачал головой.

-- Ты винишь меня в случившемся. Что ж, пожалуй, это справедливо. Но если бы я не погнался тогда за тобой, то ее все равно бы увезли, переступив через мой труп. Их было много.

-- Они ведь за тобой приехали, сукин сын, -- с горечью в голосе сказал Веслев, -- неужели не понял до сих пор? Тебя искали.

-- Почему же там был Асдула? Она рассказала мне, что он домогался ее. Он сознался в похищении перед тем, как я убил его.

Веслев не ответил, сплюнул под ноги.

-- Это Гебелейзис ударил меня по руке, не ты. Но если боги не слепы, то придет день расплаты. За все. Будь ты проклят.

Он повернулся, шагнул. Остановился. Было видно -- он хотел еще что-то сказать, но боролся сам с собой. Наконец, бросил через плечо, немного изменившимся голосом.

-- За Асдулу спасибо. Мы с Лангаром не успели его схватить.

Больше он ничего не сказал, зашагал прочь, опустив плечи.

"А ведь ты к ней не как к дочери относился", -- подумал Квинт.

Он сразу же забыл про Сертория. В планах Эвдора маячила Сицилия. Это было на руку. Квинт снова вышел с море с пиратами, побывал в Сиракузах, Мессане. Потом в Кротоне, Таренте, Брундизии. Рыскал по рынкам, расспрашивал. Безрезультатно.

Шли дни, месяцы. Эвдор и Аристид внимательно следили за римлянином. Тот прижился на "Меланиппе", незаметно влился в команду. Работал веслом, участвовал в паре заварух, доказав, что не зря ест свой хлеб. Мышелов иногда заводил беседы с ним, рассказывал о делах на востоке. Делился такими сведениями, которые весьма непросто было добыть, просто слушая рыночные сплетни. Наблюдал за реакцией. Квинт не задавал вопросов. Его снова одолевала апатия.

Когда Сулла высадился в Италии, и началась война, Север несколько оживился, стал внимательно следить за новостями, благо пираты теперь посещали почти исключительно италийские порты. Правда, дела у марианцев шли плохо, поэтому Квинт лишь скрежетал зубами и негромко ругался, понося последними словами Суллу и его противников-неумех.

В один прекрасный день Эвдор задал Квинту прямой вопрос:

-- Почему сейчас ты все еще с нами? Почему не присоединишься к своим?

Север ответил не сразу.

-- Хотел сначала. Но временами мне казалось, что я уже нащупал след.

-- Теперь не кажется?

Квинт медленно помотал головой. Долго молчал. Эвдор уже хотел что-то сказать, когда Север, наконец, заговорил:

-- Сертория не допустили к высшему командованию. Эти идиоты, Карбон и Марий, тащат все прямиком в бездну. Я не хочу в этом участвовать.

-- Доверяешь только Серторию?

-- Да.

Эвдор оставил его в покое. Он все время куда-то уезжал, а пираты сиднем сидели в Остии. В подбрюшье у Волчицы. Безопасно сидели. Ну, разве что пришлось перетереть с некими уважаемыми людьми, которые крышевали на Тибре склады и причалы. Их власть распространялась на всю реку от портика Эмилия, что в самом Городе, до Остии. Выше по течению река принадлежала другим, не менее авторитетным людям.

Эвдор уладил все дела без особого труда. Квинт отметил, что Мышелова в Риме явно неплохо знали и уважали. Не те важные люди, которые облечены государственными должностями или владеют большим состоянием. Иные, незаметные, но при этом не менее влиятельные.

"Наш пострел везде поспел..."

Когда прошли ноябрьские календы, и Рим и Остия гудели, как один большой разворошенный муравейник. Из Города потянулись беженцы. Далеко не все из них поддерживали марианцев. Просто испугались того террора, который начался после завершения Коллинской битвы. Слишком хорошо все помнили, как сам Марий и его озверевшие рабы истребляли людей безо всякого разбору. Очень быстро стало ясно, что Сулла достижения своего врага превзойдет. Рассказы о зверствах сулланцев множились день ото дня и были один страшнее другого.

Vae victis. Горе побежденным.

После битвы победитель собрал сенаторов в храме Беллоны, вне городской черты, которую он, будучи проконсулом, не имел права пересекать. В отличие от Мария, Сулла вел себя очень хладнокровно, не ярился, говорил спокойно. А сенаторы тряслись от страха, поскольку неподалеку сулланцы резали пленных.

"Это убивают кучку мятежников", -- заявил Сулла.

Мятежников насчитывалось несколько тысяч. "Кучка..." И это было только началом.

Именно на том "выездном" заседании Сената Сулла предложил составить списки тех, кого следует убить без суда. Отцы-сенаторы предложение отвергли. Видать, еще до конца не поняли, что происходит и какие слова говорить Сулле можно, а какие лучше не надо.

Победитель усмехнулся и собрал комиции^[128]. Там он произнес зажигательную речь и народ одобрил введение проскрипций. И покатились головы...

[128] Комиции -- народное собрание в Древнем Риме.

Квинт размышлял, что делать дальше. Стоило признать -- искать Берзу уже бесполезно. Прошло несколько лет. След изначально был еле виден, а теперь и вовсе пропал. Марианцы разгромлены, случилось все то, чего он так боялся. Куда теперь податься? Вывернуть душу наизнанку и остаться с пиратами?

Он давно понял, что это не простые пираты. По крайней мере, главарь. Север не был дураком, видел, что Эвдор его вербует. А к чему еще все эти разговоры про Луция Магия? В дела Мышелова посвящен Аристид. С последним Квинт состоял в хороших отношениях (хотя их и нельзя было назвать дружескими), и знал, что тот не испытывал восторгов от того, что, фактически, служит Митридату. Тем не менее, Пьяница во всем поддерживал Эвдора и был его верным соратником. Квинт видел -- Аристиду, в общем-то, глубоко наплевать на всяких митридатов, но за своих он кому угодно свернет шею.

Свои...

У Квинта своих не осталось. Хотя нет. Все еще жив Серторий. Говорят, что он в Испании.

План созрел быстро. Эвдор вербует Квинта. Так пусть преуспеет. Служить делу Митридата? Нет уж, увольте. Но понтийский шпион способен помочь Серторию. Их встречу может организовать близкий друг нурсийца -- Квинт Север.

Квинт намекнул Эвдору о том, какие шаги следует предпринять для обоюдной выгоды. Мышелов выслушал очень внимательно, намек понял, но прежде, чем им удалось обсудить все детали подробно, произошло одно событие, которое Север поначалу счел не слишком примечательным, не зная еще, как оно отразится на его судьбе.

В тот день, пираты по-прежнему резались в дуодецим в одном портовом кабаке. Квинт пил вино и ждал, когда Эвдор закончит какое-то дело с парой глубокоуважаемых мордоворотов, представившихся "счетоводами из Авентинской коллегии". Из-за игрового стола неслись традиционные возгласы: "Нельзя ставить на шесть букв подряд, это не по правилам! Чего?! В вашем волчатнике может и по правилам, но у нормальных людей заведено иначе!"

Распахнулась дверь, и в таберну вошел один из местных пьяниц, человек непримечательной внешности. Он огляделся по сторонам, увидел Аристида, приблизился и что-то шепнул на ухо. Аристид кивнул и удалился на второй этаж, где располагались комнаты постояльцев. Через некоторое время они спустились вместе с Эвдором и его гостями. Мышелов продолжал беседовать со "счетоводами", каждый из которых мог с легкостью согнуть кочергу. Они попрощались, пожали друг другу руки. Эвдор посмотрел на Аристида, тот кивнул на своего собрата по почитанию Вакха.

-- Что случилось?

Забулдыга что-то протянул Эвдору. Квинт, который за время службы вышибалой научился обращать внимание на мелочи, успел увидеть, как в пальцах пьяницы блеснула монетка. Не просто монета -- серрат^[129].

[129] Серрат -- монета с зубцами на гурте.

-- На рынке ждет, -- сказал пьяница.

-- А чего сюда не пришел? -- спросил Аристид.

-- Опасается, -- ответил Эвдор, -- на рынке проще затеряться.

Он шагнул к двери, но вдруг остановился. Повернулся к Квинту.

-- Спартак?

-- Что?

-- Пойдем-ка с нами.

-- Зачем? -- спросил Аристид.

-- Представлю вас обоих кое-кому. Мало ли. Пригодится...

По дороге на рынок Эвдор спросил:

-- Спартак, как ты относишься к самнитам?

-- Полагаю, любой "фракиец" относится к "самнитам" с неприязнью, -- хохотнул Аристид^[130].

[130] Игра слов. Аристид намекает на корпорации гладиаторов -- 'самнитов' и 'фракийцев', которых римляне часто противопоставляли друг другу на арене. При этом члены этих корпораций совсем не обязательно были этническими фракийцами и самнитами.

Всю подноготную Севера он знал, Эвдор рассказал ему, как и обещал.

-- Нормально отношусь. Большую часть жизни прожил в окружении самнитов.

-- Да, я помню, ты говорил. Тем лучше, поскольку он -- самнит. Вернее, оск.

-- Оски -- не совсем самниты, -- сказал Квинт, -- когда-то давно они были завоеваны самнитами и переняли их язык.

-- Спасибо за пояснение, но сейчас это уже не важно, -- сказал Эвдор.

От таберны до рынка идти было недалеко.

-- У мясных рядов. Он сам подойдет, -- сказал проводник и удалился.

Ждали недолго.

-- Радуйся, Эвдор, -- прозвучал голос за спиной и все трое обернулись.

Перед ними стоял, скрестив руки на груди, крепкий малый, загорелый, черноволосый. Выглядел он чуть постарше Квинта, хотя, скорее, это борода прибавляла ему лет. Он был одет в простую серую тунику с рукавами короче обычного, открывавшими мощные бицепсы. На правом багровел странного вида шрам, напоминавший витой браслет.

-- И тебе доброго здоровья, уважаемый...

-- Без имен, -- перебил Мышелова оск.

Эвдор усмехнулся.

-- Никто нас не подслушивает.

И действительно, вокруг царила традиционная рыночная толкотня. Раздавались крики зазывал, громко торговались продавцы и покупатели. Неподалеку от мясных рядов стоял помост, на котором выставляли рабов. Купцы расхваливали товар, а толпа зевак глазела на вереницу полуодетых женщин, стыдливо и испуганно жавшихся друг к другу.

-- Я все же поостерегусь, -- сказал оск.

-- Как тогда называть тебя? "Браслетом?"

Это прозвучало на латыни -- "Армилл". Оск поморщился.

-- Ты так сказал, чтобы позлить меня, эллин?

-- Нет, -- усмехнулся Эвдор, -- всего лишь для конспирации, которую ты изо всех сил соблюдаешь. Извини, Крикс^[131].

[131] Крикос (греч.) -- 'браслет, кольцо'.

Он кивнул на своих спутников и представил их:

-- Это Эномай и Спартак.

-- Я думал, ты придешь один.

-- Это мои люди. Они в курсе наших дел.

Квинт покосился на Аристида. Тот удивленным не выглядел.

-- Слишком много ушей, -- недовольно сказал оск.

-- Не понимаю, чего ты таишься. Время игр в тени прошло. Вы сражаетесь.

-- Да, мы сражаемся.

-- А зря. Зря меня не послушались.

-- Не послушался Телезин, -- возразил Крикс.

-- Теперь уже не важно. Телезин всех самнитов втянул в эту бойню. Сам геройски сложил голову, а расхлебывать придется вам. Ты думаешь, Сулла про вас с Мутилом забудет? Все ваши крепости падут. Норбу уже предали огню. Та же участь ждет Эзернию и Нолу.

Крикс покусал губы.

-- В прошлый раз ты говорил, что царь... заинтересован. Есть ли еще возможность?

Эвдор снова покачал головой.

-- Царь заинтересован. Но он сейчас не в том положении, чтобы оказать вам военную помощь. У вас один выход -- покинуть крепости и уйти в горы. Исчезнуть до поры. Еще придет время борьбы. Я специально привел с собой этих людей, чтобы вы знали, с кем можно будет говорить, кроме меня. Мало ли что случится. Но сейчас у вас нет другого выхода.

-- Мутил не сдаст Нолу, -- вздохнул Крикс.

-- Тогда вы все погибнете, -- сказал Эвдор.

-- Ты сам только что сказал, что время игр в тени прошло. Римляне переловят нас поодиночке.

Квинт слушал, постепенно вникая в суть происходящего. Дела, которые обсуждали Эвдор и Крикс становились для него все более прозрачными. Как и тот путь, который следует избрать ему, Квинту Северу, марианцу. Он встрял в разговор:

 -- Думаю, есть еще время. Сулле пока не до вас. Нужно связаться с Серторием. Он и Эвдор могли бы собрать несколько десятков кораблей и вывезти ядро вашего войска из Нолы и Эзернии.

-- Куда? -- спросил оск.

-- В Испанию. Теперь там собираются все наши сторонники для продолжения борьбы. Я служил под началом Сертория и мог бы стать связующим звеном между вами.

Все, маски сброшены. Теперь нечего таиться и перебрасываться полунамеками. Выбор сделан. Единственно верный выбор. Нечего тут долго рассуждать.

-- Ты предлагаешь оставить наши дома, семьи? Покинуть родину? -- спросил Крикс.

-- Борьбу можно продолжить только так. Иначе вас сомнут.

-- Не думаю, что Папий пойдет на это.

Эвдор огляделся по сторонам.

-- Все же ты выбрал неудачное место, Крикс. Тут слишком шумно. Пойдемте, я знаю, где мы сможем переговорить спокойно.

-- А ну стой! Куда рванулась? Чего там увидала? -- крикнул надсмотрщик, схватив за светлые волосы молодую рабыню, которая отчаянно вырывалась и кричала, высматривая что-то или кого-то у мясных рядов.

-- Чего она, Нумерий? -- недовольно повернулся к надсмотрщику купец.

-- Да чего-то взбеленилась сука! Не пойму, что на нее нашло. Все стояла смирно.

-- Ты что орешь? -- рявкнул купец в лицо девушке, -- рот закрой, потаскуха! Распугаешь покупателей, я шкуру с тебя спущу!

Та перестала кричать, сжалась в комочек и тихонько всхлипывала, повторяя еле слышно одно единственное слово. Или имя...

-- Ну что за собачий язык у вас, варваров, -- раздраженно бросил купец, -- заткни пасть! Ну как тебя такую продашь, а?

Он провел пальцами по спине рабыни, на которой белели следы от наказания плетью. Их было много. Девушка вздрогнула.

-- Дикая строптивая сука. Нумерий, убери ее с помоста, она весь товар портит. За сирийку пришлось сто денариев скинуть. Тот лощеный хрен все морщился и спрашивал, все ли у меня рабыни такие дикие.

-- Куда ее? Обратно в клетку?

-- В клетку. Боги, ну что за день сегодня? Никакой торговли. Половину баб придется оптом сбывать в "волчатник". За бесценок. А эту вообще только в довесок возьмут. Ну какого Оркова хера я связался с этим тарентинцем? Сразу же было понятно -- гнилой товар, порченный. Беглые, дикие. Цена им асс. Да и асса-то не стоят. Эх...

24

Испания, Тарракон, весна 672-го года от основания Города

В майские иды в лагерь под Тарраконом вернулся Гай Анний Луск. Возложенная на него задача была полностью выполнена. Серторий убрался из Испании. С ним ушло около двух тысяч сторонников. Луск опасался, что нурсиец отправится в римскую Африку, где под началом зятя Цинны, молодого Домиция Агенобарба, собралось много недобитых марианцев, поддержанных нумидийским царем. Однако вместо этого Серторий бежал в Мавретанию, чем совершенно успокоил Луска.

Гай Анний достиг цели кампании, избежав крупных столкновений с врагом, отчего чувствовал себя чуть ли не триумфатором. Легионеры предвкушали долгожданный отдых и шли бодро, позабыв про тяжесть поклажи.

Луск тоже пребывал в добром расположении духа, был полон нерастраченной энергии, поэтому практически сразу, едва приняв ванну с дороги, стал вникать в дела. Подчиненные один за другим потянулись с докладами. По рангу первым должен был отчитаться Глабр, но Луск предпочел раньше выслушать своего друга и верного клиента. Лидону это было только на руку, ибо позволяло изложить дела, так, как он считал нужным, без искажений и притягивания за уши фактов, чем мог бы увлечься Глабр.

Гай Анний слушал корникулария внимательно, а Тиберий излагал суть дела очень подробно, не утаивания ни малейшей детали. Во время рассказа пятидесятилетний наместник хмурил густые седые брови, иногда приподнимал их в удивлении. Задумчиво потирал горбинку носа (довольно внушительную). Он хорошо знал Лидона, поэтому не сомневался, что тот не просто пришел к неким выводам, но имеет что предложить по развитию ситуации. К мнению своего клиента Луск всегда прислушивался.

-- Что ты посоветуешь, Тиберий?

Луск сидел за тем столом, за которым еще недавно вел допросы Тиберий, а сам начальник канцелярии теперь довольствовался другим, стоявшим в углу штабной палатки.

-- Мы просто обязаны эту компанию использовать, -- ответил Лидон.

-- Это понятно. Как?

-- Полагаю, Клавдий не обрадуется, но я предлагаю их отпустить.

-- Вот прямо так запросто? -- удивился Луск.

-- Да, отпустить. Фактически, прямых доказательств для их осуждения, как морских разбойников, мы не имеем. Но даже если бы они и были, я все равно предложил бы отпустить пиратов. Если их казнят, мы не получим с того никакой выгоды. Всего лишь разрежем одну ячейку сети, которой Митридат опутал Италию и Грецию, но остальные никуда не денутся.

-- Ты планируешь отпустить их, но приглядывать? Осуществимо ли это? Они выйдут в море, и ищи-свищи...

-- Этот критянин, Дракил, готов с нами сотрудничать. Он испытывает неприязнь к вожакам, с большим злорадством высказывал свои подозрения в отношении Эвдора, охотно отвечал на вопросы. Он довольно жаден и беспринципен. Идеально подходит для дела. Эномай, полагаю, постарается вновь соединиться с Эвдором. Было бы очень неплохо присматривать за его деятельностью. Они будут заходить в римские порты. Я могу назвать критянину пару верных людей для связи в Остии и Неаполе. Конечно, было бы неплохо иметь кого-то на востоке, но там у меня никого нет. И лучше будет, Гай Анний, если я вернусь в Рим. Там у меня появится несравнимо больше возможностей. А здесь я тебе не очень-то и нужен.

-- Ты прав, -- согласился Луск, немного подумав, -- я дам тебе рекомендательное письмо к Сулле, изложу суть дела.

-- Так мы отпускаем пиратов?

-- Пожалуй, да. Надеюсь, что ты не ошибся насчет этого критянина. Следует их освобождение обставить так, чтобы не вызвать никаких подозрений от внезапной перемены нашего отношения к ним.

-- Само собой. А что делать с Севером?

-- С Севером? -- переспросил Луск.

Наместник сцепил пальцы в замок, уперев локти в стол. Думал он долго.

-- А нужен ли нам в этом деле Север?

-- Я считаю -- нужен.

-- Зачем?

-- Я не могу предсказать, как поведут себя пираты без него.

-- А с ним, можешь?

-- С высокой вероятностью. Если Север будет с ними, они продолжат попытки выхода на марианских лидеров.

-- Ты все еще считаешь Сертория фигурой, заслуживающей внимания? -- хмыкнул Луск.

-- Я бы не стал этого исключать, пока он жив.

-- Знаешь, Тиберий, в Новом Карфагене до моих ушей дошел любопытный слух. Якобы недавно, когда Серторий на юге вел переговоры с лузитанами, склоняя их к союзу против нас, он заявил, что устал от братоубийственной войны и мечтает отплыть на некие острова Блаженных^[132], расположенные в океане за Геркулесовыми столбами.

Лидон задумался.

-- Но отплыл он в Мавретанию. Скорее всего, этот слух он сам и распространил, чтобы мы думали, будто он хочет выйти из игры.

-- Хм... Возможно ты и прав.

-- Пусть даже не будет Сертория, -- развивал мысль Лидон, -- немало марианцев собралось в Африке.

-- Да, и выбить их оттуда будет не просто, -- вынужден был признать Луск, когда-то служивший комендантом Лепты, одной из африканских крепостей, -- но без Севера понтийские шпионы вряд ли смогут сговориться с ними. Тут нужен именно римлянин.

-- Квинт Север, -- кивнул Лидон.

-- Предлагаешь его тоже отпустить? Но как это возможно? Он разоблачен. И он и Эномай сразу поймут, что освободили их неспроста, не по доброте душевной.

-- Я предлагаю позволить ему сбежать.

Луск потер гладко выбритые щеки и отбил пальцами по столу замысловатый ритм.

-- Сбежать... Допустим, пиратов мы отпускаем, а Севера нет. Эномай наверняка спросит, почему.

-- Думаю, можно даже не скрывать правду, ведь Эномай, скорее всего, знает, что Север -- римлянин. В подробностях ничего объяснять, естественно, не станем. Много для них чести.

-- Хорошо. А прежде, чем они отплывут, Север бежит. Как-то все слишком гладко выходит.

-- Я продумаю организацию побега. Думаю можно обставить дело так, чтобы не вызвать у них подозрений.

Луск помолчал. Потом встал из-за стола, прошелся по палатке.

-- Позволить сбежать...

Видя, что патрон колеблется, Тиберий сказал:

-- Его смерть все равно не принесет нам никакой пользы, разве что Клавдия порадует.

-- Все это очень рискованно. Выпускаем врага, который способен доставить нам немало неприятностей. Союз понтийцев с марианцами... Не преувеличиваешь ли ты угрозу, исходящую от них? До чего они там могут договориться? Какую опасность может представлять Агенобарб, когда разгромлены полководцы куда старше и опытнее его? Сулла затушит и этот костер, не слишком утомившись. К чему такие сложности? Да и отследить шпионов будет непросто. Нужна целая сеть верных людей во множестве портов. Ты сам сказал, что обеспечишь пригляд лишь в Остии и Неаполе.

-- А вот у Митридата, судя по всему, такая сеть есть, -- возразил Лидон, -- не пора ли нам задуматься о противодействии?

-- Это не спасло царя от поражения, -- отмахнулся Луск.

-- А наша беспомощность в этом вопросе стоила жизни десяткам тысяч римлян, перебитых в Азии по приказу царя. Ты ведь знаешь, что это злодеяние стало для нас совершенно неожиданным. Они смогли спланировать его, сохранить в тайне и осуществить одновременно во множестве городов. Наших городов, на тот момент. Это говорит о том, что шпионская сеть реальна, обширна и чрезвычайно эффективна. Сейчас появился шанс проникнуть в нее. Когда представится другой? С царем еще придется воевать. Сил у него много. Полагаю, Мурена в полной мере это прочувствовал.

-- Но отпускать марианца... Не проще ли вывернуть его наизнанку? Полагаю, они его посвятили в свои дела, раз он им помогает с Серторием.

-- Не факт, что посвятили во все. К тому же он упорно молчит.

-- Молчит? К нему ведь применяли допрос с пристрастием?

-- Применяли. Глабр поначалу весьма рьяно за это взялся. Я потом приказал прекратить. Опасался, что Клавдий его раньше времени убьет. Он выглядел... заинтересованным.

-- Личная неприязнь? Что-то было между ними? Север совершил какое-то оскорбительное деяние?

-- Не могу сказать. Сам Клавдий не назвал причин для такого отношения. Из его слов можно сделать вывод, что он просто изначально отнесся к марианцу с предубеждением и оно со временем лишь возрастало.

-- Значит, Клавдий начал дознание ретиво... Добился чего-нибудь?

-- Нет. Я же говорю, Север молчит.

-- Ну, если уж Глабр спасовал... -- удивленно протянул Луск, -- при его-то репутации...

Наместник поморщился, потер лоб.

-- Надо бы поглядеть на этого несгибаемого Севера. Ладно, Тиберий, будь по-твоему. Устрой ему побег так, чтобы не заподозрил, будто его отпустили. Потом поедешь в Рим. И давай будем молиться, чтобы этот твой критянин сделал то, что мы от него ждем.

Дикая боль в суставах постепенно спадала. Все-таки Глабр не успел искалечить его непоправимо, этот следователь, Лидон, помешал ему.

"Значит, я все еще нужен".

Нужен. А для чего?

Когда он встал под Орла и попал на свою первую войну, то довольно скоро столкнулся с такой не слишком приятной процедурой, как допрос. В легионах Тита Дидия с пленными кельтиберами не церемонились. Варвары знали, как сложно противостоять римлянам в открытом бою и предпочитали бить исподтишка, из засад, в спину. Летучие отряды, скрывавшиеся в горах, ловить было очень трудно, потому сведения об их местонахождении из пленных выбивали с крайней жестокостью.

Квинт тогда не задумывался, насколько она оправдана. Угрызения совести его тоже совсем не мучили, но все же бесследно для него картины пыток не прошли. Глядя на истязаемых дыбой и каленым железом варваров, он думал о том, смог бы выдержать такое сам. Выдержать и не сломаться. Выдержать и промолчать. Вот и пришел час проверить.

Про Клавдия говорили, что в его руках не молчат. Квинт знал, что это не совсем так, но все же число тех, кто смог умереть, не ответив на вопросы Глабра, было исчезающе мало. Определенно, он обладал большими способностями, но в этот раз излишняя личная неприязнь подвела его. Квинт слишком быстро терял сознание от боли и подолгу приходил в себя. Сначала его просто били, потом привязали к деревянному столбу, предназначенному для наказания провинившихся солдат. Тех пороли розгами, но на Квинта "ивовую кашу" тратить не стали. Едва не содрали всю кожу со спины кнутом. Работал лично Квадригарий, оказавшийся большим мастером в этом деле.

Потом подвесили на дыбе. На протяжении всей предыдущей экзекуции Квинт умудрялся хранить молчание, сжав зубы, но когда затрещали суставы, когда мышцы и сухожилия натянулись, как струны, когда нечеловеческая боль стала непрерывной, он закричал. Крик и семиэтажная брань вытолкнули из головы все мысли. Он просто орал, не пытаясь бороться с собой, и уже от одного этого чувствовал облегчение. Он поносил сулланцев и их матерей и не слышал вопросы, которые ему задавали.

Глабра интересовало, что киликийцы делают на западе, о чем сговорились с Серторием. Как Север с ними связался? Глабр добивался, чтобы марианец сознался в морском разбое, чтобы оговорил себя, рассказав, будто воевал на стороне варваров во Фракии. Эти признания его, похоже, заботили больше всего. Вопросы сыпались хаотично. Квинт не ответил ни на один.

Пытка прекратилась внезапно. Его привязали к колесу. Глабра он больше не видел. Несколько раз приходил Лидон, тоже задавал вопросы, но другие. Квинту показалось, что корникуларий тщательно взвешивает каждое свое слово, будто боится сказать лишнего. С Лидоном Квинт тоже не стал разговаривать.

К наместнику его повели через пару дней после прибытия того в лагерь. На этом допросе сам Гай Анний говорил мало, лишь сверлил глазами Квинта. Изучал. Спрашивал Лидон. Вопросы были все те же. Как дезертировал? Где провел последние годы? Почему связался с киликийцами? Ни одного вопроса о Сертории. Ни одного вопроса об Эвдоре, самнитах и вообще о шпионских делах. Эномай смог сохранить тайну? Никто из киликийцев не сознался, в чем заключалась истинная цель? У Квинта не осталось сил поразмыслить об этом.

-- Ты знаешь, что тебя ждет? -- спросил Луск.

-- У вас одно наказание для марианцев... -- шевельнулись пересохшие, потрескавшиеся губы, -- смерть.

-- Смерть. Ты умрешь, как мятежник, изменивший Сенату и народу Рима.

-- Сенату? -- с усилием проговорил Квинт, -- даже если вы уже успели собрать какой-то свой Сенат, я ему не присягал. А тому, которому присягал, не изменял. Как и народу Рима.

-- Мы не признаем легитимной власть марианцев, -- ответил Луск.

-- Я это уже слышал, -- усмехнулся Квинт, -- неоднократно. Казнить меня вы можете, но вызвать чувство вины, заставить ощутить себя изменником, вам не под силу. Я не дезертир и не изменник. Давайте закончим это затянувшееся представление. Я очень устал. Хочу отдохнуть... Река ждет...

Квинт встретился взглядом с Децианом. Тот смотрел на него, набычившись, гневно раздувал ноздри, время от времени косился на Луска, но помалкивал.

-- Отпустите моих товарищей. Они не пираты и ни в чем не провинились перед Республикой.

-- Да, -- подтвердил Луск, -- их вина не установлена и они уже на свободе.

Квинт такого ответа не ожидал.

-- Удивлен? Мы не звери, как ты, похоже, подумал и не караем невиновных. Их подозревали в пиратстве, но они не сознались, а достаточных доказательств следователь, -- кивок в сторону Лидона, -- собрать не сумел. Правосудие превыше всего. Сейчас их сопровождают в Тарракон, чтобы вернуть судно.

-- Полагаю, Эномай потребовал компенсации за незаконное задержание и маринование тут? -- сказал Квинт, -- да и палкой по спине они не раз огребли.

-- Потребовал, -- улыбнулся Луск, -- но и в восстановлении справедливости есть пределы.

Квинт невесело усмехнулся.

-- Значит, на просьбы слова тратить нет смысла...

-- Если ты хочешь просить оставить тебе жизнь, то да, нет смысла. Или у тебя другая просьба?

-- Я бы хотел умереть не на кресте, подобно рабу. Я -- римлянин и девять лет стоял под крыльями Орла...

Дециан заскрежетал зубами так громко, что даже Луск посмотрел на него с удивлением.

Наместник на минуту задумался, потом кивнул.

-- Хорошо. И тебя выведут за пределы лагеря. Не будем устраивать спектакль для солдат и порождать ненужные пересуды.

Луск посмотрел на одного из центурионов, старшего над конвойными, и коротко мотнул головой.

-- Пошли, -- центурион развернул Квинта за локоть и подтолкнул к выходу из палатки.

Дециан вышел следом. Луск провел ладонями по лицу и посмотрел на Лидона.

-- Все подготовлено?

-- Да. Квадригарий в Тарраконе. Он должен задержать пиратов до тех пор, пока Север не взойдет на борт "Меланиппы".

-- А если Север не догадается бежать туда?

-- Значит, сам себе выроет яму, -- спокойно ответил Лидон.

-- Проследи, как все пройдет.

-- Слушаюсь.

Севера сопровождали четверо легионеров и центурион. Квинт шел спокойно. Он боялся, что будут дрожать колени, но видно боги услышали его безмолвные мольбы и избавили от постыдного проявления слабости.

Он пытался вызвать в памяти лица отца и матери, братьев, немногочисленных друзей. Лицо Берзы... Он так виноват перед ними всеми. Что они видели от него хорошего? Только боль, душевную и телесную, кровь и смерть.

Его повели куда-то в сторону от дороги. Там, на отшибе, возле какого-то сарая стоял крест. Если Луск сдержит слово, получится, что зря его солдаты колотили.

Квинт думал о том, что было бы неплохо умереть, не стоя на коленях, а в бою. Все равно не спастись, но так не хочется чувствовать себя безропотным бараном под жертвенным ножом. Руки вряд ли развяжут, так хоть головой кого-нибудь боднуть или ногами ударить напоследок...

-- Веревка надрезана, -- услышал он вдруг шепот за спиной.

-- Что?

-- Веревка надрезана. А там, возле креста, лошади.

Он вскинул голову. Действительно, рядом с сараем стояла чья-то двуконная телега. Лошади распряжены, поводья накинуты на изгородь.

-- Мы с ребятами на тебя для вида насядем, но ты нас не бойся. Ты только его опасайся, он не в деле.

"Его опасайся". Центуриона, который топает в десяти шагах впереди?

-- Кто ты? Почему помогаешь? -- зашептал Квинт.

-- Ты меня не помнишь. А я тебя помню. Ты -- Квинт Север. Я служил под твоим началом в легионах Дидия. Мы тебе поможем.

-- А как же сами?

-- За нас не беспокойся. Но центуриона не убивай, он мужик неплохой. Просто тебя не знает.

Квинт напряг руки и почувствовал, что веревка, стягивающая запястья, подается. Еще усилие и она лопнула. Он не подал вида. Они подошли к сараю.

-- Ну, стало быть, без бесчестья, -- повернулся к Северу центурион, -- давай, парень, становись на колени.

В этот момент Квинт увидел Дециана. Тот шел за ними.

-- Ты! -- издали закричал Тит Варий, -- гнида! Говоришь, не дезертир, не изменник? Родину не предавал, сучий выблядок? С честью сдохнуть собрался? Про Орла, мерзавец, вспомнил? Понтийцам ты родину продал! Со шпионами связался! И сам ты понтийский шпион! Был бы ты марианцем, я бы тебя уважал, но ты предатель, презренный катамит, подстилка варварская!

Квинт прыгнул вперед и ударом кулака сбил с ног конвойного центуриона, потом уронил одного из легионеров, завладев его мечом.

-- Освободился! -- закричали солдаты.

-- Измена! -- заорал Дециан.

Легионеры напали на Квинта все сразу, пытаясь сбить щитами, но только помешали друг другу. Своего спасителя Север оглушил рукоятью меча. Другому солдату ударил ногой по нижнему краю щита, от чего верхний край оного врезался бедняге в лицо. Четвертый легионер сделал выпад, но не попал. Квинт увернулся и помог конвойному перекувыркнуться через голову и впечататься спиной в твердую землю. Что-то громко хрустнуло. Может кости, а может щит.

-- Стой! -- орал Дециан.

Квинт бросился к лошадям, быстро отвязал поводья от изгороди (узел там был чисто символический, по всему видать -- подготовили), взлетел на спину одной кобылке и толкнул ее бока пятками.

-- Пошла!

Лошадь вздрогнула и рванула с места. Вторую Квинт тоже увлек за собой. Его сердце бешено колотилось.

Куда? Одна дорога -- в Тарракон! Может, еще успеет до отплытия "Меланиппы". Надо спешить. Аристид, без сомнения, постарается скорее убраться отсюда. Если, конечно, Луск не солгал и действительно отпустил киликийцев. Но с чего ему лгать? Да и проверять некогда.

Лидон, запыхавшись, подбежал к Дециану, который на чем свет стоит костерил легионеров, не сумевших впятером одолеть одного избитого доходягу. Увидев Тиберия, он прокричал:

-- Надо в погоню! Ему некуда бежать, поймаем!

-- Тит... -- простонал Лидон, -- что ты наделал? Теперь он знает, что мы их разоблачили... Поймет, что и его хотели отпустить, а там они и "крота" расколют... Весь план коту под хвост!

-- Хотели отпустить?! -- вытаращился Дециан, -- почему мне не сказали?

Лидон только рукой махнул.

-- Все к воронам полетело... Ну, чего столбом стоишь? Лови его! Теперь он не должен уйти!

О случившемся немедленно доложили наместнику, тот разразился длинной витиеватой тирадой и отправил в погоню Глабра.

-- Убей его, Клавдий! Теперь уже нет смысла брать живым...

Квинт быстро домчался до города, но там от полученной форы скоро не осталось и следа. Он просто-напросто заблудился в лабиринте узких улочек, и вышло так, что преследователи добрались до порта раньше него. Здесь Глабр встретил Квадригария. Пожилой центурион должен был проследить, чтобы пираты не отплыли без Севера. При этом нельзя было показываться беглецу на глаза, это могло спугнуть его.

Клавдий ввел центуриона в суть дела и они, объединив свои отряды (всего с ними было около двадцати солдат), бросились на поиски. Случилось так, что первым на Квинта наткнулся Квадригарий.

-- Вот он! Вали его, ребята!

Легионеры перегородили улицу щитами. Квинт поворотил кобылу, но его уже окружали. Придется прорываться.

-- Выноси, родная!

Он ударил ее пятками, лошадь взвилась на дыбы. Солдаты так и шли вперед "стенкой". Вот она совсем близко. Квинт начал рубить, легионеры прикрывались щитами. Один заученным движением достал противника, клинок оцарапал бедро беглеца. Другой вонзил меч в шею лошади. Та жалобно заржала, повалилась прямо на легионеров. Те еле успели увернуться, но "стену" сломали. Квинт удачно сумел спрыгнуть, двумя взмахами меча отбросил наиболее ретивых, освободив себе путь, и бросился бежать.

-- За ним! -- неслось вслед.

Далеко ему уйти не удалось. Прихрамывая, он забежал на лестницу, ведущую на второй этаж какого-то дома. Здесь драться было удобно, солдаты не могли задавить его числом. Он легко справился с первым из них, и, завладев его щитом, стал еще опаснее. Солдаты нападали по двое, но ничего не могли противопоставить клинку Севера, который мелькал быстрее молнии.

Квинт понимал, что все кончено, ему не удастся уйти и в голове билась единственная мысль -- продать жизнь подороже. Никогда еще он не дрался с такой окрыляющей яростью. Близость смерти не сковала его, наоборот, раскрепостила. Казалось, что противники двигаются, как сонные мухи. Все их удары легко парировались щитом, а меч Севера наоборот, без труда находил лазейку в защите.

Один, другой, третий. Раненные и убитые падали под ноги товарищам, хрипя в агонии и обливаясь кровью.

Четвертый, пятый.

-- Ах ты ж, твою мать! -- взвыл Квадригарий, -- да что вы какие неумехи-то?! Дайте его мне! Смотрите, как надо! А ну, раздайтесь!

Центурион протолкался вперед.

-- Ну, давай!

Квинт сразу понял, что этот противник -- нечета солдатам. Квадригарий был немолод и двигался не в пример медленнее покойного Остория, но и Север не отличался свежестью. Он начал уставать. Сказывались недавние пытки, кровоточащее бедро. Квинт долго возился с центурионом. Слишком долго. И при этом не видел, как легионеры, составив штурмовую пирамиду из щитов, залезая друг на друга, карабкаются на лестницу за его спиной.

-- Р-раз! -- отсчитывал выпады Квадригарий, -- два! Н-на! Еще!

Квинт попятился и центурион, купившись на эту простую уловку, подался вперед, подставился...

-- Агххх...

Клинок Севера вонзился в шею пожилого воина.

Солдаты снова с ревом навалились на Квинта, он отбросил их, но через секунду его ударили сзади щитом по голове. В глазах потемнело.

-- Стоять! -- раздался крик Глабра.

Трое легионеров, занесших мечи над поверженным беглецом, застыли.

-- Вяжите его!

-- Трибун! -- солдаты недовольно зароптали, -- смотри, сколько он наших положил! И Квадригария!

-- Я сказал, вяжите!

Квинт пришел себя. Увидев Глабра, сжал зубы.

-- Ну, вот и все, марианец, -- Глабр сел перед ним на корточки, -- никуда ты уже не денешься. И никому ты больше не нужен. Луск приказал убить тебя. Услышал меня Юпитер, есть справедливость на свете.

-- Чего ждешь? -- процедил Квинт.

-- Думаю, что с тобой делать. Если я тебя просто убью, даже если запытаю до смерти, это не доставит мне радости. К сожалению, умереть ты сможешь только раз. А сам-то посмотри, сколько народу к Перевозчику отправил. Нет, убить тебя, все одно, что освободить. Слишком просто.

Глабр встал.

-- Я буду долго убивать тебя. Превращу в живой труп. Ты станешь искупительной жертвой за пролитую кровь римских граждан, к коим, конечно же, не относятся мятежники. Твое имя навеки проклято. Ты сам никогда более не осмелишься произнести его, ибо в тот же миг покроешь весь свой поганый род несмываемым позором. О, я хотел бы видеть, как это имя станут произносить с плевком, словно оно само по себе оскверняет уста, но, боюсь, найдется идиот, который придумает сделать из него знамя. Не буду создавать мученика, пока последний марианец не встретится с Орком. Ты так и сдохнешь безвестным фракийцем.

Грабр повернулся к легионерам.

-- Луск приказал прикончить его, но я поступлю иначе. Все вы подтвердите, что беглеца, убившего нескольких ваших товарищей, изрубили на куски, а останки сбросили в клоаку. И если хоть один из вас проболтается -- пожалеет, что родился на свет. Сервий, отправляйся на рынок и узнай, кто из работорговцев имеет дела с ланистами.

Глабр посмотрел на Квинта и, ухмыляясь, прошипел:

-- У меня есть на продажу гладиатор.

Конец первой книги