А зонтик все катится, будто апельсин, который уронили со стола. Подмигивает мне оранжевым глазом, едва не утонув в большущей луже, и исчезает во тьме.
Никогда не любил этот цвет.
Выплевываю дурацкую мысль, выбрасываю дурацкую, ненавистную ручку, с криком выплескиваю из себя горечь и беспомощность. Закрываю руками лицо, уворачиваясь от губительных капель, что падают сверху.
И бросаюсь в погоню за ускользающей жизнью.
За глупым оранжевым зонтиком.
*
В кафе "Зеленый Зонтик" тепло и тихо. Лишь из музыкального автомата, что застыл в углу, льются нудные причитания Бена Джонсона, солиста популярной нынче группы "Человек дождя". Чудно поешь, Бенни, старичок. Жаль, что твоя героическая задница не испробовала ядовитых струй порока, что бегут из огня и мрака.
Украдкой сплевываю в ладонь, другой рукой приглаживаю мокрые волосы. Место я выбрал потемней, подальше от бара и ближе к витрине - к возможному выходу, вернее сказать.
К столику тем временем подходит официант. Замечаю у него в руках идентификатор и непроизвольно сглатываю. Спокойно, паренек, наглость и напор - вот твое спасение.
- Сэр, я могу увидеть ваш зонт?
Вежлив и напряжен, отмечаю про себя. Хе-хе, его можно понять. Несколько минут назад я с боем прорвался через охрану, так и не предъявив служащему свою волшебную палочку, как любил называть этот кусок дерьма Ральф.
- Но сначала я выпью свежий кофе с сахаром и сливками, перебью его паршивый привкус вашей тухлой отбивной с овощами и, пожалуй, хлебну стаканчик вашего разбавленного пойла... да, я имею в виду виски за пять амбре.
На круглом мясистом лице читается изумление; пухлые губы недоверчиво шлепают друг об друга, чтобы затем прыгнуть в разные стороны, извергая визгливый дождь слов.
Посетители с опаской поворачиваются в нашу сторону. К столику спешат еще два официанта. Один из них мне знаком: Ленни, он частенько обслуживал нас с Ральфом - раньше мы сюда регулярно захаживали.
- Привет, Ленни! - весело кричу я, спрятав дрожащие руки под стол.
- Привет...эээ... - он сбит с толку.
- Карл, - подсказываю и продолжаю наседать. - Что за порядки у вас, а? Я ведь всегда был честен - откуда такие подозрения? Я устал, я хочу есть, я весь день провел ТАМ, снаружи, наконец - неужели мне здесь не помогут? Я отдохну и расплачусь. Ленни, ты же меня знаешь!
Верю в этот бред. И, похоже, что в него верит и Ленни.
- Но зонт, - робко напоминает о себе первый официант.
Все выжидающе глядят на меня.
- Где твой зонт... Карл?
- Вот он! - показываю сложенную вдвое куртку. - Он там. Я его положил туда. Потому что... потому что мне так захотелось! - с вызовом говорю я.
Те двое с надеждой смотрят на Ленни. Кажется, он старший официант. Сомнение в серых глазах сменяется осмысленностью принятого решения.
Он кивает мне и уводит упирающегося напарника прочь.
И снова кафе наполняется шумными волнами разговоров, и вновь Бен Джонсон поет очередную идиотскую песню.
Рад тебя слышать, старина Бенни!
Я получаю кофе, отбивную, виски, злобный взгляд человека с подносом и, как минимум, полчаса покоя и сумбурных воспоминаний об этом месте.
И о Ральфе, конечно.
*
Зеленые калоши беззаботно ступают по лужам, раз за разом ныряя в дождевую воду и выпрыгивая оттуда верткими лягушками. Высоко, в ночном небе, где и в полдень, и в полночь, и в любой час каждого дня от грозовых туч черным-черно, полыхает огонь. Молния, одна из хозяев города, освещает улицу, выхватывая из тьмы и зелень галош, и сверкающую желтизну дождевика, и светлые ручейки волос, выбившихся из-под капюшона. Небесные софиты являют спящему городу и смешной красный чемодан, который волочится по мокрому асфальту, позвякивая немытой посудой, шурша мятыми рубашками, пританцовывая щегольскими, но рваными, коричневыми туфлями.
Таким я впервые увидел Ральфа: Король Свалки и Властелин Дорог, как он в шутку именовал себя, впоследствии изменил меня и мою жизнь, даже не осознавая этого.
Но в ту минуту лишь крик ужаса раздался в ночи.
Ведь я увидел, как желтое чудовище, весело насвистывая неизвестный мотивчик, прыгая по лужам и размахивая непонятной красной штуковиной, несется прямо на меня.
Оно не прячется от губительной влаги.
Оно не выражает униженную покорность повелительному реву грома, не склоняет голову, моля о прощении, пред незримым божеством, сплетенным из всполохов пламени и капель воды.
И у страшилища нет зонта!
Некоторое время чудовище гонялось за мной, чуть дольше пыталось что-то объяснить, придерживая - для надежности, парень! - меня за шею, однако, превратилось в Ральфа только тогда, когда, посмеиваясь и качая головой, извлекло из недр чемодана зонтик.
Старый дырявый зонтик с ручкой, перемотанной синей лентой.
*
Ральф был бродягой.
Так он сам говорил, по крайней мере:
- Я бродяга. И меня это не напрягает, док. Нисколько не напрягает, док - Ральфи всегда спок!
Уж не знаю, с чего он звал меня доком. Ральф вообще редкостный чудак.
Был.
Впрочем, он всех так называл: "Привет, док! Слушай, док. Эй, док, как жизнь?!" А когда я спрашивал, что это значит, довольно ухмылялся, выставляя напоказ желтые зубы, и начинал талдычить что-то о мультиках. Ральф часто говорил странные слова: такси, фотки, копы, Джеки Чан, Рональд Макдональд.
Иногда и вовсе чистую несуразицу бормотал: он это называл отвести душу.
Да, и еще Ральф показывал мне карту.
Где бы мы ни находились - в кафе, в моей квартире на Палм-бич или пункте отдыха, удобной застекленной беседке, коих в изобилии понаставил на улицах "Зонт", - Ральф раскрывал чемодан, и, порывшись в нем, вытаскивал прямоугольный кусок удивительной материи, тихо шелестящей и тонкой, несколько грубоватой наощупь. Бумага, так он называл этот, неизвестный мне, материал.
На карте встречались то разные причудливые линии, то круги, большие и маленькие, то всякие надписи - их было больше всего - которые мне ровным счетом ничего не говорили.
Огайо. Калифорния. Флорида.
Нью-Йорк. Чикаго. Вашингтон.
Гарлем. Бруклин. Манхэттен.
Это была большая карта, которая с трудом умещалась на столе. И большая загадка, что не помещалась в моей голове.
Еще две детали обращали на себя внимание.
Отдельные кружки - не все, но многие - соединялись между собой корявыми красными линиями. Эти же кружки, сверху или сбоку, были украшены разноцветными каракулями: Ральф называл свои художества туристическим комментарием.
Слямзил совсем новые ботинки у скряги Хэмилда, местного выпивохи. Сукин сын натравил на меня своего пса. Кто ж так поступает с событульниками? (Чикаго).
Отличный виски делают в этой дыре, ей-богу! (Хьюстон).
Вау! Вот это город.
Дерьмо, черт возьми, какое же дерьмо! Повязали копы и вышвырнули отсюда. Ни ногой в этот гадюшник! (Лас-Вегас).
Хороша старушка, не то, что по ящику смотреть. И факел что надо. Продал те часы, которые нашел в Новом Орлеане - двадцать баксов, двадцать, ей-богу. Ну, старушка, держись! (Нью-Йорк).
Помнится, я поначалу с любопытством изучал карту, в то время как Властелин Дорог, развалясь на стуле и прихлебывая виски, предавался воспоминаниям:
- Через пару дней чертовы макаронники все же прижали меня. Наводят в Чикаго свои порядки, проклятые итальяшки, - разглагольствовал Ральф. - Мы, американцы, даже толком не можем подзаработать в собственной стране из-за вшивых любителей спагетти. Куда ж это годится?
Я готов был слушать его часами. Он открывал мне новый мир, сколь притягательный, столь и пугающий, мир необычный и многоликий, словно самый невероятный из снов.
Я постепенно избавлялся от гнета темных туч, дождя и молний; воспаряя над тьмой, охватившей город, видел цветущие сады и зеленые газоны. Любовался бескрайними полями кукурузы, где забавное соломенное чучело грозит воронам тряпичными кулаками. Гулял по светлым праздничным улочкам Нью-Йорка в Сочельник. Бродил по горячим пескам Майами-бич, прыгал в голубоватые волны прибоя. И как сумасшедший бежал, бежал наперегонки с жарким полуденным ветром Техаса.
Я ложился спать в Вегасе и встречал рассвет в Милуоки.
Я много чего делал.
И там, куда я попадал, мне подмигивало солнце и улыбалась свобода - дождя и зонтов, что стервятниками садятся тебе на голову, в рассказах Ральфа не было.
Увы, волшебные фантазии не могли полностью вытеснить из головы страх. Ведь рядом с красками и запахами чужого мира раскинулся город: тот город, в котором не поют птицы, не смеются дети, играя в классики на теплом асфальте, и люди, чьи сердца тревожно бьются в унисон со стуком дождевых капель, больше не танцуют на улицах и площадях. Это место, где влага, падающая с небес, не дарит жизнь, а может лишь забрать ее.
Место, где правит "Зонт".
*
Наш город не всегда был таким, каким я его знаю. Другое дело, что воспоминания о его прошлом облике поблекли, стерлись; они исчезли подобно ясному небу во время грозы.
Собственно, с грозы все и началось.
В тот миг, много-много ударов грома назад, летний полдень сменился ненастьем. Дико, с надрывом, взвыл ветер, суматошно заметались в вышине птицы, боль, будто оковы, сжала виски. И пошел дождь: то с ревом водопада обрушиваясь на землю бурными потоками, то скупо роняя редкие капли, он все лил и лил, не прекращаясь ни на минуту.
Прежняя жизнь, словно осенняя листва, оказалась сметена налетевшей бурей. Пробыв несколько часов под дождем, люди умирали, пораженные неведомым недугом. Открытые участки кожи покрывалась волдырями, клоками выпадали волосы. Язык, черный и распухший, казалось, вот-вот должен был рассыпаться в труху, словно обгорелая головешка. Бессилие властей, размытые дороги, хаос и анархия, и вода, которая уже затопила улицы и подвалы домов, и трупы, что в пору нескончаемого ливня, точно грибы, появлялись и появлялись - все указывало на то, что город ждет гибель.
И тогда пришел "Зонт".
Могущественная корпорация, никому не известная, возникла из ниоткуда, чтобы навести здесь порядок. Люди в ядовито-желтых комбинезонах, с прочными шлемами на головах, деловито сновали всюду, расчищая улицы от тел и мусора или же устанавливая странного вида устройства для откачивания воды. Сотрудники "Зонта" быстро взяли ситуацию в городе под контроль. Жители получали от них продукты, лекарства, одежду... и зонты.
Красные, синие, зеленые, оранжевые, фиолетовые, маленькие для детей и большие для взрослых, чертовски удобные и такие надежные - зонты стали самой важной вещью этого города. Они защищали, они успокаивали, они придавали уверенности. А дождь все продолжался, и зонты постепенно превращались в такой же необходимый атрибут человеческой жизни, каковым в мире Ральфа были кредитные карточки, нефть и автомобили.
Но у монеты существовала и оборотная сторона. Вслед за орлом - защитой, покоем, спасением, "Зонт" выбросил и решку, установив тут свои законы и правила.
В городе не было преступности - ведь любой, кто украдет или посягнет на жизнь ближнего, лишится зонта. Исчезла безработица: тех, кто трудился с ленцой или не проявлял сколь-нибудь заметных способностей к выбранной профессии, ждала та же участь. Так же поступали с алкоголиками, наркоманами, бродягами и противниками корпорации. Пропали и старики, которые не могли более приносить пользу "Зонту", и безнадежные больные вкупе с обитателями психушек.
Да, у нас еще оставалось право на неплохую еду, на стакан-другой хорошего бренди, пятнадцать-двадцать минут торопливого секса и остатки того, что в мире Ральфа называют любовью. Все прочее время мы тратили на работу в корпорации.
Самые современные технологии, лазерные системы, химические сенсоры, микросхемы и новейшие композитные материалы - этим занимался я. Признаться, не представляю, что творится на других объектах "Зонта". Об этом не принято говорить.
Слишком опасно.
*
- Вы можете увидеть новинку от "Зонт Инкорпорэйтед". Это модель FG2309, со встроенным голографом и голосовым энестетиком. Удобный интерфейс, отличный дизайн. Приходите и покупайте!
Кофе был допит, отбивная - съедена, от виски остался лишь горьковатый привкус на языке. Посему я просто жду развязки, попутно слушая незабвенного Бена Джонсона и равнодушно взирая на рекламу зонтиков: для HV* это явление частое, можно сказать, ежеминутное.
Бесчисленные модели со множеством вариантов дизайна, с миллионом разных функций и "фишек", с записью всевозможной информации - от рабочих чертежей до слов детской колыбельной. Хочешь пообщаться - включи голограф. Хочешь музыки - вруби энестетик. Нужна информация - компьютерная система поиска и базы данных всего города к твоим услугам. Просят рассчитаться за обед в ресторане - в зонт встроена платежная система, наподобие кредиток из мира Ральфа.
Ну и, конечно, некоторые нюансы из того, о чем корпорация предпочитает молчать.
К примеру, как диагностическая программа зонта каждый день тестирует организм владельца в поисках алкоголя или признаков болезни, анализирует и, при случае, готова вынести неутешительный вердикт, способный лишить человека жизни. Корпорации не нужны слабаки и пьяницы - ей требуются здоровые сильные люди.
Еще зонты следили за разговорами, пересудами, они все видели, все слышали, они записывали и запоминали. Корпорации не нужны сюрпризы и бунты.
Работая в одном из наиболее секретных отделов "Зонта", я многое знал и о многом догадывался. Странно, я неожиданно сообразил, что они могли бы прослушивать нас с Ральфом. Почему же не вмешивались? Но потом меня осенило.
В нашем городе Ральф был человеком-невидимкой. Да, точно, самый настоящий невидимка. В мире тотальной слежки и контроля он оказался совершенно свободен, а компьютерная система "Зонта", похоже, обманула саму себя. Помнится, однажды Ральф даже устроил скандал в кафе, после того как позволил официанту просканировать свой старенький зонт идентификатором. Последний, надо полагать, оказался сломан, хе-хе.
Ральф отличался от нас. Ему были чужды алгоритмы и правила: он смеялся, когда мы отворачивались, он кричал, когда мы молчали, он думал и действовал, а мы всегда прятали голову под зонтом.
Человек с зонтиком и зонтики-люди. Люди, которые закроют свой рот, заткнут свои уши, будут смотреть на небо стеклянными, как пуговицы, глазами, стоит лишь "Зонту" надавить на кнопку.
Но сегодня корпорация добралась и до Ральфа.
...Чемодан лежал в луже, открытый и брошенный. Капли дождя барабанили по красной крышке, распахнутой подобно пасти умирающего животного, ручейками стекали на рубашку и носки, звонко стучали по донышку алюминиевой кружки. Вода уже добежала до бумажной карты, слегка намочив ее.
До карты, где появилась новая запись - туристический комментарий, да, Ральф?
Здесь дурят...
Здесь имеют, имеют, как хотят...
Нет ни свежего воздуха, ни чистой воды, нет здесь свободы...
И трупы, трупы, тут одни сплошные трупы, они смердят...
Смердят...
Смердят, черт побери...
И радуги нет...
Маленького Пиноккио привезли в Страну Развлечений, и у него выросли большииииие уши. Потому что он - осел!
Ральфу становилось все тяжелее в городе, и, в конце концов, он исчез. В отличие от нас он не умел прятаться от ужасов улицы под зонтом. Ральф все время смотрел по сторонам, он не глядел под ноги. Хотел бы я знать, что он увидел...
- Сэр, пожалуйста, дайте мне свой зонт!
Похоже, мое время закончилось. Бесстрастно наблюдаю за тем, как они подходят.
Ленни-зонтик. И зонтик-Боб. Зонтик-Бенни, зонтик-Чарли. Те, кто по привычке еще называют себя людьми: они готовы отдать кого угодно "Зонту", без сожалений и раздумий, не мешкая, одержимые суеверным страхом и фанатизмом.
- Дайте зонт!
- Конечно, - я улыбаюсь самой ослепительной улыбкой, на какую только способен.
И достаю из куртки тяжелую стальную трубу.
*
Бег.
Радостный, бесшабашный, головокружительный, сумасшедший до чертиков в глазах. Бег по лужам, что разлетаются из-под ботинок яркими кружевами брызг, бег вне страхов, вне гнетущего черного неба; бег вопреки предрассудкам и дурацким, навязанным сверху табу.
Я бегу, смеясь, подставляя счастливое лицо под ласковые руки дождя, я прыгаю, кружусь в бешеном танце, слушая величественную песню грома. Я буквально купаюсь в силе стихии, стихии, которая не была для меня опасна. Ведь ослиные уши на моей голове усохли и отвалились.
Позади остались и "Зеленый Зонтик" с разбитой витриной, опрокинутым столом и сломанными зонтиками, и мой собственный зонт, улетевший во тьму, и Ральф, что пропал в ночи, позабыв о своем чемодане. Впереди - новая жизнь, в которую я войду с непокрытой головой и бумажной картой в руках.
Но сначала нужно преодолеть последнюю преграду.
На выходе из города меня поджидали люди "Зонта".
Мы называли их Черными Зонтиками.
Палачи. Убийцы. Те, кто служит бездушной системе. Те, кто почти наверняка погубили Ральфа.
И все же они не могли меня остановить. Я был много сильнее, чем Ральф. Я разметал безликие фигуры в черных плащах, разбивая головы, кромсая тела, кусаясь и царапаясь, словно зверь. А зонтики, их зонтики, трещали и ломались от ударов стальной трубы.
И снова бег. И вновь холодные струйки дождя освежают кожу, стекая за воротник.
И молния сверкающими пальцами указывает мне дорогу.
Я покидаю город.
*
Свет. Сколько же здесь света! Сколько красок! Сколько новых запахов!
Я иду по траве, ощущая ее зелень босыми пятками, мокрыми от росы. Я щурюсь от яркого солнца, пьянею от цветочных ароматов, мелкими глотками пью свежий быстрый ветер. И синева неба режет глаз, будто острый нож.
Я взбираюсь на высокий холм. Оборачиваюсь. Там, вдали, огромный черный купол надежно скрывает от любопытных взоров один маленький городок. Купол урчит, как голодный пес, искрится и грохочет, словно пустая банка по мостовой. К горлу подступают спазмы ужаса, и я тороплюсь продолжить путь.
Что ж, "Зонт" позаботился о сохранении своих тайн. Лишь такой человек, как Ральф, романтик и мечтатель, с куском бумаги желающий обойти весь мир, мог увидеть чудовищную тучу и после этого прийти сюда.
Я же надеюсь, что больше не вернусь.
Задумчиво покусывая губу, разворачиваю карту, некоторое время изучаю ее. И тыкаю влажным пальцем в точку, что зовется Портлендом.
Пусть будет Портленд.
И я бегу: с улыбкой, с одышкой, с детскими мечтами о счастье. Бегу, не замечая ничего вокруг, мимо белых облаков, мимо оранжевого, точь-в-точь как мой зонт, солнца, мимо холодного синего неба. А перед глазами, словно рекламный ролик, прокручивается один и тот же кадр.
Как человеческая рука с треском ломает о колено оранжевый зонтик.