По телу вязь - резьба хлыста - Исписана спина холста.
Язык отрезан - весь в золе.
Он пляшет-скачет на столе.
Он предал всех - язык раба.
Он пляшет и шипит: "Судьба..."
"Раб. История о печальной участи Амумали". Пустынная баллада бахши́ Декиана Молчаливого.
29 сентября 652 года. Султанат Ан-Хар. Среднее течение реки Дель-аб.
Впереди был Ан-Хар... К вечеру пустыня начала меняться. Дюны постепенно становились меньше, а земля приобретала каменистость. Ветер присмирел и уже не гнал столько песка и пыли, даже медленно опускающееся солнце, будто бы залезающее обратно в свою нору, не так пекло, как вчера. Закатываясь за плывущий горизонт, оно осветило уже совсем другую пустыню. Твердая равнина, почти без песка, низкая растительность, местами одиноко торчащие деревья-карагачи. С наступлением сумерек стали попадаться засаженные хлебной джугарой небольшие поля - Ильдиару де Ноту, графу Ронстрада, показалось, что вдалеке по ним медленно передвигаются какие-то огромные создания, но разглядеть подробнее он не мог.
Вдоль дороги уже встречались маленькие, в два-три дома, поселения. Поначалу они были редкими, но постепенно поля расширялись, дорога превратилась в удобный тракт, и домов вокруг стало заметно больше. Маленькие хижины утопали в дышащей прохладой зелени садов.
Не единожды караван встречался с хорошо вооруженными конными разъездами. Рвано дергающиеся на ветру огни факелов вырывали из сумерек смуглые лица с угольно-черными заостренными бородами и отражались в блестящих глазах. Всадники Ан-Хара несли службу не только в стенах города, они постоянно патрулировали населенные районы, разгоняя бандитов, преследуя ловцов удачи и предупреждая набеги бергаров стремительными атаками. Останавливаясь, чтобы обменяться несколькими фразами с их предводителями, хмурыми неразговорчивыми воинами в чешуйчатых доспехах и шлемах, проглядывающих из-под алых и черных тюрбанов, визирь Мечей Али-Ан-Хасан узнавал последние новости из столицы, после чего вновь отправлял свою вереницу рабов дальше.
Поговорить с Валери Ильдиару больше не удалось. Хоть ее рана и затянулась под воздействием снадобья из змеиного яда, крошечную баночку которого Али выделил для своей лучшей рабыни, она все еще была измождена, поэтому на привалах, переходы между которыми сократились из-за раненых, она зачастую спала под навесом, и почему-то рядом с ней постоянно крутился Сахид Альири. Его бесконечные шуточки и перебежки от одной группы людей к другой закончились вместе с нападением бергаров.
После боя Сахид Альири, конечно, забрал у Ильдиара оружие, но сделал это как-то странно, с неохотой, что ли... Сахид был загадкой, разгадывая которую, Ильдиар то и дело натыкался на совершенно противоречивые чувства. Он уже не испытывал такой слепой ненависти к своему пленителю. Желание убить подлого асара, само собой, никуда не ушло, но сделалось более рациональным. Еще совсем недавно разъяренный предательством граф де Нот собирался разорвать Сахида Альири в клочья и разбросать его куски по Мертвым Пескам, но теперь уже свыкшемуся со своим незавидным положением чужеземному рыцарю хватило бы и короткого удара мечом в грудь ловца удачи. Но, разумеется, лишь тогда, когда он узнает, кто его предал...
Хоть Хасан изначально и намеревался прийти в город до заката, он все же, так и не дойдя до него, остановил караван в небольшом придорожном поселении на отдых. Айни-Фатих, неплохо укрепленный караван-сарай, принял Великого Али и его рабов под свой кров. Верблюды и кони были расседланы и отправлены в загоны, рабов согнали в самом центре внутреннего двора, где был вырыт колодец, кругом разместились надсмотрщики. Сам визирь Мечей и его друзья-шейхи, не исключая и Сахида, заняли комнаты. Ворота заперли, и караван рабов затих, как перекрытый заслонками арык.
Ильдиар был рад возможности передохнуть. Особенно учитывая, что остановка была совершена не на обочине дороги среди дюн, где кругом один только песок, являющийся, по словам Сахида Альири, прибежищем для жутких фаланг. Несколько раз во время привалов Ильдиар видел, как дрожат барханы, и внутренне содрогался вместе с ними. Но ничего не происходило - более того, никто во всем караване словно ничего не замечал. Сейчас же под ногами вновь была твердая земля, кругом росли деревья, вода в колодце и арыках дарила воздуху свою влагу. Легкий ветерок шевелил листья, и они что-то говорили, шептали, убаюкивали.
Ильдиар устало присел на землю у корней могучего карагача, росшего подле колодца, прислонился к его стволу спиной, и уже через несколько мгновений его сморил сон. Впервые с момента пленения он спал спокойно. Во сне он видел дом: кленовые рощи вблизи Элагона, хвойные леса северных окраин Ронстрада, городские аллеи Гортена и пригородные пущи. Морщины на изможденном лице слегка разгладились, а на обветренных губах появилась чуть заметная улыбка...
На рассвете караван покинул караван-сарай и снова тронулся в путь. Рабы брели в центре колонны, подгоняемые криками и ударами плети, надсмотрщики и их хозяева шли впереди, охрана теперь двигалась в самом хвосте.
Караван следовал по мощеной желтым камнем дороге, которую с обеих сторон окружали поля, и только теперь Ильдиар как следует рассмотрел странных существ, которых он заметил ранее на закатном горизонте. Крестьяне, смуглые и сморщенные, как финики, вспахивали землю, придерживая огромные плуги. Плуги же тянули за собой уродливые твари, походящие на огромных мух, только без крыльев. Шесть суставчатых лап, каждая с человеческий рост длиной, медленно передвигались, хомут был закреплен на панцире, у самой головы. Над головами же монстров крестьяне возвели некое подобие навесов, чтобы уберечь от палящего солнца огромные фасеточные глаза насекомых. Длинные усики шевелились, мухи издавали утробное жужжание, а все их движения сопровождались скрипом, словно работали шестерни на старых мельничных жерновах. Ни тварям, ни крестьянам не было дела до рабов, бредущих мимо, как, впрочем, и рабам не было дела до них.
Воздух стал заметно свежее, но все же он был не так чист, как в Ангер-Саре - сказывалось соседство с большим городом. И вскоре Ан-Хар явил все свое могущество и весь свой блеск. Явил неожиданно.
Когда караван вышел на высокий холм, взглядам путников открылась огромная долина. Примерно в десяти милях впереди, в серебристом тумане, поднятом водами широкой реки, будто алмаз в дымке курильниц, возлежал бескрайний город. Над ним, казалось, прямо в воздухе, висели сады. Рассветное солнце играло на лазурных изразцовых кровлях минаретов и золоченых куполах дворцов. Стены и башни опоясывали город будто золотым кольцом оправы, а на сверкающей реке можно было разглядеть косые росчерки парусов.
- Ан-Хар. Он будто загадочная одалиска, скрывающая свое лицо под чадрой,- раздался сбоку хриплый глухой голос, и Ильдиар обернулся.
Подле стоял немолодой герич с короткими волосами, выкрашенными в алый цвет. На его смуглой спине было вытатуировано разлапистое белоснежное дерево с изогнутыми кривыми ветвями. Он, не моргая, глядел на раскинувшийся вдалеке город, и в опустившихся чертах его лица читалась тоска. Этого раба Ильдиар заметил еще в Ангер-Саре, но до сего момента полагал, что он нем, поскольку герич даже не вскрикивал, когда по его широкой, исчерченной белыми ветвями спине прохаживались хлысты тюремщиков.
Тем временем караван под звон бубенцов на упряжи верблюдов, ишачьи крики и рев надсмотрщиков уже двигался с холма. Ильдиар старался не потерять красноволосого герича в толпе - ему захотелось расспросить того об Ан-Харе.
- Этот город воистину прекрасен,- заметил паладин.- Его справедливо величают одним из чудес света.
- Не обманывайся, чужеземец,- сказал красноволосый раб.- Стоит Ан-Хару сбросить свою чадру, как вместо молодой и жаркой телом одалиски пред тобой предстанет беззубая старуха с лицом, разбитым проказой.
- Ты был там?
- Мой отец был. Мой дед был. Ан-Хар... Город попранных мечтаний, прожорливая пасть пустыни, которая хватает неосторожного и пережевывает его.
- И что же случилось с твоими отцом и дедом?
- Их пережевали. Они искусились сказочными богатствами Ан-Хара. Его висячими садами, живительной влагой его фонтанов, несравненной красотой горожанок, которую те прячут от любопытных глаз. Сами духи пустыни благоволят Ан-Хару. Говорят, что семь минаретов муллы Исмадина - это семь застывших в веках и облицованных камнем тел джиннов. С полуночи, когда двери храма неба, песка и ветров закрываются, и до самого рассвета, когда голоса крагарян, детей воздуха, уже начинают пробуждать пустыню, под сводами святилищ молятся львиноголовые четырехрукие ракшасы, воткнувшие в свои тела по четыре сабли. А Великий Ковровый Путь! Он начинается сразу за мостом Саади Гуингена, к которому выходят восточные ворота Ан-Хара. Это дорога, выстеленная алыми коврами, тонко расшитыми золоченой нитью. Ее никогда не заметает песок, ведь сами ифриты, духи ветров, обметают те ковры. Стихии пустыни благоволят Ан-Хару. О, этот город... он был бы поистине драгоценным камнем, если бы не являлся столь отвратной помойной ямой.
- Помойной ямой?- удивился Ильдиар.- Но ты ведь только что говорил совсем о другом...
- Река Дель-аб - кровеносная жила, гонящая жизнь через пустыню с севера, от ее истоков в эмирате Келери к дельте в султанате Эгины, где она впадает в море Канин-Фарах, Сиреневые Воды.- Герич указал рукой в сторону блестящей серебристой полосы вдали. По речной глади плавали рыбацкие лодки, маленькие суденышки мельтешили туда-сюда. Несколько довольно больших кораблей под косыми парусами поднимались вверх по течению, направляясь в порт.- Лишь ей удается смывать грязь с города. Если бы ее не было, зловонный Ан-Хар был бы уже мертв. Пепел, веками тлеющий под ним, разгорелся бы с новой силой и, наконец, сжег его...
Вскоре караван, наконец, вышел к городу и уперся в могучую стену желтого камня (Ильдиар уже привык, что в пустыне почти все желтого цвета). Стена была так высока, что на миг даже закрыла палящее утреннее солнце, она прерывалась квадратными башнями, крытыми сверху чем-то похожим на шатровые навесы. К стене снаружи были пристроены караван-сараи и чайханы, где могли оставаться на ночлег и поужинать путники, засветло не успевшие попасть в город. Одна из привратных башен была вплоть до верхней площадки сплошь обклеена плакатами о вознаграждении. Здесь были изображены десятки, сотни лиц: преступники и головорезы, возмутители спокойствия и хулители веры. "Ловцы удачи,- подумал Ильдиар, пытаясь найти знакомое ему лицо,- сколько же вас бродит по барханам?".
Ворота слепили. Они были огромны, окованы полированной медью, из-за чего казалось, будто их облили медленно стекающей алой кровью. Подле главного въезда в Ан-Хар толпился народ. Караваны торговцев шелком и вином, арбы крестьян, груженые мешками с молотой мукой из джугары, всадники на конях, мулах, верблюдах, ишаках. Множество пеших.
- Дервиши,- негромко проговорил красноволосый герич, привлекая внимание Ильдиара к нескольким разбросанным по толпе людям, походящим на бродяг. Казалось, на своих одеждах и лицах они собрали всю пустынную пыль.- Мудрецы Мертвых Песков. Видишь, каждый из них сжимает под мышкой ковер? Говорят, что это не обычные ковры, и дервиши способны заставлять их летать по небу.
- Неужели?- удивился Ильдиар, внимательнее вглядываясь в ковры и их обладателей. Ковры были пыльными и потертыми, со спутанной бахромой по краям - столь же непримечательные, как и их хозяева в старых халатах и высоких худых тюрбанах.
- Если эти ковры летают, то почему никто не зарится на них?- удивился Ильдиар, уже успевший познать менталитет пустынных жителей на собственной шкуре.- Что стоит убить тщедушного дервиша и забрать себе такую драгоценную вещь, как его ковер? Это так же странно, как если бы кто-то просыпал на песок золотые монеты, и никто бы их не подобрал. Однажды мне сказали, что пустыня - земля негодяев.
- Все верно: земля негодяев. Но дервишей боятся и уважают. Они мудры, говорят с духами песка, неба и ветров. И только им под силу заставить ковер двигаться и летать.
Караван рабов Али-Ан-Хасана, пройдя через тень, отбрасываемую огромной стеной, подошел к воротам. Оттуда как раз выезжал какой-то богатый асар, и жестокие надсмотрщики заставили всех рабов опуститься на колени перед благородным и произнести громко и внятно: "Да продлит Пустыня ваши дни, почтенный шейх". Хасан перебросился несколькими фразами с выехавшим из города шейхом, чему-то громко посмеялся и подал знак, что можно двигаться дальше.
У ворот забили барабаны, веля всем расступиться в стороны, и караван рабов визиря Мечей прошел по освободившемуся проходу, ни мгновения не проведя в полуденной очереди и привратной давке. Около четырех десятков стражников с саблями наголо склонились в поклоне. Даже не подумав заплатить въездную пошлину, Хасан двинул караван в город, где к процессии тут же присоединились несколько полуобнаженных человек с длинными тонкими палками.
Едва оказавшись за воротами, граф де Нот будто бы мгновенно погрузился с головой в зловонную, кишащую паразитами яму. Вдоль главной улицы были вырыты канавы, полные отбросов и гнили. Куда ни кинь взгляд, громоздились мусорные кучи. Подле них, мерзко жужжа, вились размером с собак мухи, отправляя себе в пасти испорченные фрукты, протухшую рыбу и мертвечину. Почуяв приближение раненых и сладкий запах крови, наглые насекомые раскрыли крылья и полетели к каравану. Тут-то и пригодились присоединившиеся только что к каравану мухобои, умело отгоняющие мух своими палками.
Вот он, истинный лик Ан-Хара, о котором говорил красноволосый герич. Глухие и слепые, как калеки, дома из такого же желтого камня, что и внешняя стена. Редкие окна затянуты разноцветными рваными тряпками, крыши - не покатые, как в Ронстраде, а плоские, на некоторых из них красуются полотняные навесы на шестах, под которыми копошатся те же мухи, обнаглевшие настолько, что их вообще не особо волнуют слабые окрики или ленивые пинки. Сухие огороды, нищета, при которой люди делят отбросы с падальщиками. Голод, с лихвой разукрасивший истощенные серые лица с бесцветными глазами. Болезни, путешествующие по узеньким улочкам в безжалостной чесотке различных торговцев и лихорадочном припадочном кашле босоногих рабов.
Величайший город пустыни на деле оказался вонючим, полуразложившимся трупом животного, по которому снуют и почитают свои низменные заботы великими деяниями жалкие мошки. И сюда мечтают вернуться те изгнанники, портреты которых висят на привратной башне?! Все здесь было скрыто налетом пыли, будто тончайшей полупрозрачной накидкой, которую никак не сорвать. Ни висящих в воздухе прекрасных садов, ни фонтанов или водоемов - лишь редкие деревья да грязные арыки. Под ногами валялись трупы как дохлых псов, так и мух, сбитых палками и раздавленных ногами. Чумазые дети играли в пыли, каркали водоносы, предлагая свой товар, погонщики наполняли город воплями и звериными призывами, нищие и калеки толпились, как те самые мухи вдоль дороги, вымогая и воруя.
Рабов вели по главной улице, и народу здесь было - не протолкнуться. Караванные надсмотрщики и охранники буквально пробивали себе путь через толпу, а шейхи верхом на верблюдах вообще не обращали никакого внимания на то, что кто-то временами кричит под ногами их животных, или на то, что ноги порой хрустят человеческими телами.
Вдруг Ильдиар услышал громкое протяжное шипение, которое, будто багровой нитью в старом сером ковре, отчетливо проходило сквозь шум толпы. От этого звука вмиг похолодело сердце. К шипению тут же присоединилась слитная мелодия нескольких дудочек. Проходя мимо какого-то двора, граф де Нот увидел жуткую картину. К могучей стене из желтого камня была прикована огромная кобра футов двадцати в длину. Блестящее скользкое тело перехватывали крепкие стальные обручи, соединенные со стеной коваными цепями. Чудовище, без сомнений, было в ярости, поскольку встало на хвост и в безумии билось из стороны в сторону, пытаясь разорвать оковы. Расправленный капюшон походил на парус, пасть змеи была так широко раскрыта, что Ильдиар с легкостью мог бы в ней уместиться. С двухфутовых клыков капал яд, с шипением выжигая дыры в камне. Желтые глаза с черными вертикальными зрачками выбирали жертву, перемещая взгляд с одного застывшего в некотором отдалении человека на другого. Перед коброй полукольцом на ковриках, поджав под себя ноги, сидели несколько стариков в сиреневых одеждах и тюрбанах. Они играли на тростниковых дудочках, пытаясь успокоить монстра. Было видно, что мелодия (или, скорее, ритмичное покачивание дудочек) успокаивает змею, поскольку она постепенно переставала биться, капюшон сложился, а глаза помутнели. Огромное зеленое тело начало покачиваться в такт мелодии - кобра медленно танцевала, успокаиваясь и засыпая, а факиры все играли...
Некоторое время караван продолжал двигаться по главной улице, но через три квартала от "змеиного подворья" свернул на какую-то неприметную улочку, идущую под уклон в северо-восточном направлении.
- Куда он ведет?- таким же шепотом спросил рыцарь.
- В квартал рынка.
- Рынка?
- Рынка рабов, северянин, рабов. Где нас и продадут какому-нибудь ублюдку-асару, да сгниет его тело в пустыне...
Он, видимо, собирался добавить что-то еще, но вдруг рядом возник дюжий надсмотрщик:
- Эй! Меряетесь языками без дозволения?!- Толстяк сплюнул на раба-герича сквозь гнилые желтые зубы.- Радуетесь, что не достались на обед бергарам?
Отвечать, судя по всему, не требовалось, так как в следующий миг надсмотрщик огрел обоих кнутом. Дальше шли в молчании, не слишком-то озираясь по сторонам.
В переулке Селим-фатх порой попадались горожане в пыльных халатах и выгоревших на солнце тюрбанах, несшие корзины или кувшины на головах. Они вжимались в стены, пропуская верблюдов Али-Ан-Хасана и других шейхов.
Примерно к полудню караван дошел. Рынок рабов представлял собой большую площадь, окруженную каменной стеной, вдоль которой был выстроен широкий, сколоченный из крепких досок помост.
Площадь рынка рабов была забита народом, как лодка рыбака, полная карася-фаскара при хорошем улове. Бедняки пришли из любопытства или, быть может, в отчаянии опознать в одном из рабов родственника или друга, из числа тех, кого забрала Пустыня. Богатые же, поедая финики и апельсины, приценивались и выбирали невольников, обсуждали их достоинства и недостатки, советовали друзьям или же оных отговаривали. В пестрой толпе шныряли нищие и попрошайки, а также слухачи султана и великого визиря, вынюхивающие и оценивающие настроения народа. Лицемерные в своем благочестии муллы, ученые мужи и духовные лица, с деланным неодобрением взирали на помост рабов и проповедовали закон пустыни: "Каждый в песках рожден быть свободным", но сами при этом алчно оглядывали живой товар. Почетные места занимали паланкины, окруженные носильщиками, опахальщиками, мухобоями и охранниками. За полупрозрачными пологами проглядывали очертания как женских, так и мужских тел.
На ступенях помоста сидели два рыночных бахши́: один в темно-синем халате и такой же чалме, другой - в апельсиновых одеяниях. Они играли на дутарах, ритмично подергивая жильные струны мизрабами, кольцами с крючками. Народные певцы пели о нелегкой судьбе невольников и восхваляли волю к жизни. Правда, их голосов почти не было слышно из-за шума толпы и базара. На помосте вереницей выстроилась цепочка рабов со скованными руками и ногами. У каждого на груди висела табличка с нанесенными мелом надписями, среди которых были имя и номер. Среди рабов присутствовали мужчины всех возрастов, женщины, дети, и даже орки. Грязные, потные, избитые, с иссеченными спинами и исхудалые от голода, они ждали своей участи и молили каждый своего бога, чтобы в душе нового хозяина была хотя бы капля жалости и сострадания.
Перед невольниками вышагивал низкорослый толстяк и тоненьким пронзительным голосом расхваливал товар. За ним, будто тень, следовал писец с большущей книгой и тростниковым пером, которым он записывал в книгу подробности сделок. Также по помосту бродил, словно голодный тигр, жирный надсмотрщик с плетью - он пристально наблюдал за рабами и всякий раз, когда кто-то из невольников смел поднять глаза на высокородных асаров, стегал провинившегося, словно мула. Мухобои с палками следили, чтобы мухи не грызли ноги и не вились над рабами, метельщики сметали дохлых мух с помоста.
В толпе раздавались крики - кто-то поддерживал цену, назначенную работорговцем, кто-то предлагал больше, кто-то еще больше, и так до тех пор, пока с какого-нибудь невольника не снимали табличку, толстяк с мерзким голосом не получал мешочек с золотом, а писец не оформлял сделку. После чего проданного раба отцепляли от общей связки, будто отслуживший свое ключ, и уводили с помоста, предоставляя новому хозяину.
До того, как Ильдиар де Нот попал на эту площадь, он еще до конца не понимал, что происходит. То, что творилось здесь, было настолько чуждо его мировоззрению, вере, моральным убеждениям, да и видению жизни в целом, что он весь внутренне похолодел. До того, как караван рабов начали вести через толпу, он считал себя кем-то вроде военнопленного, с которым тот, в ком есть хоть тень чести, не позволит себе совершить подобной подлости. Ныне же он понял, насколько заблуждался. Его ждет та же участь, что и только что проданного герича средних лет, который "Да вы поглядите на его зубы! Они ведь из жемчуга! Поглядите на его руки - их выковали из металла!". Ныне он даже не человек. Ныне он товар, как апельсин, как глиняный горшок, как обезьянка. Да, скорее, как обезьянка - бледнокожая диковинка.
Когда вереница рабов визиря Мечей подошла еще ближе, стало видно, что у самого помоста стоят несколько стражников в алых одеждах и тюрбанах, с копьями и круглыми щитами. На их загорелых лицах застыло отсутствующее выражение - этих людей волновало, судя по всему, лишь то, что им жарко, а до окончания службы (в полночь) еще более двенадцати часов.
Караван подвели к двери, пробитой в стене помоста, и Хасан, отдав какие-то распоряжения резво подскочившему к нему толстому работорговцу, удалился. За ним, напоследок оглянувшись на Ильдиара и, как отметил про себя паладин, бросив словно бы прощальный взгляд на Валери, помчался Сахид Альири.
Стража расступилась, с кованых ручек двери сняли замок, а саму дверь распахнули. Надсмотрщики хлыстами погнали всех рабов во тьму. Ильдиар зашел одним из первых, его толкнули в спину, и, не ожидавший этого, он, перелетев через несколько ступенек, спускающихся вниз, распростерся на полу. Когда все рабы оказались в застенке, двери закрылись. За их спинами раздалось громыхание огромной цепи.
Шум на площади затих, как будто Ильдиара засунули в бочку и засмолили крышку. Прямо над головой был помост, по нему семенили мухи и ходили люди; доски скрипели и прогибались, в щели сыпался песок. Рабы из каравана Али-Ан-Хасана начали бродить по темнице, ища себе место, что было сделать довольно непросто, учитывая, что в застенке уже находилось около полусотни других пленников, которые глядели на новоприбывших, как на свежее мясо - кто-то даже хрипло отметил подобное сравнение вслух.
В застенке стоял удушающий смрад, и воздух был словно пропущен через сотни, если не тысячи, человеческих тел всех тех, кто здесь когда-либо был. В полутьме (а свет проникал внутрь лишь через тоненькие щели меж досками в потолке) можно было различить, что земляной пол представляет собой тошнотворное смешение из луж крови, рвоты, нечистот и мертвых тел, которые стражники еще не успели вынести. Со всех сторон раздавался кашель или лихорадочный горячечный бред, кое-где - предсмертные хрипы, тонущие в конвульсиях. В воздухе, как померещилось чужеземному паладину, довольно четко проступил образ чудовищных болезней, и казалось, все они непременно обязаны были быть заразными. В данную минуту Ильдиар де Нот, граф Аландский, уверился в непреложном факте: в худшем месте он за всю свою богатую на опасности жизнь не был ни разу.
Застенок был огромным, он углублялся под землю и простирался под всей рыночной площадью. Рабы жались по углам да под стенами. Были здесь и женщины, явно пустынного происхождения: смуглая кожа и белоснежные волосы - асарки. Что же они такого натворили, что их заключили вместе с отребьем: геричами, цыганами, даже орками? Хотя правильнее было бы спросить, кому в лапы они попали? Ведь есть много шейхов, или, как уже отмечалось ранее, пустынных разбойников, которые поволокут даже самого султана на рабский рынок, приведись им такая возможность.
Паладин уже присмотрел для себя уютный темный угол, когда вдруг за спиной услышал: - Вот дела! Баба в застенке, и не орчиха или асарка! У нас праздник, братцы...
Ильдиар обернулся и с ужасом увидел, как несколько рабов из числа находившихся здесь раньше подступают с трех сторон к Валери! Она закричала, отступая к стене, и... граф де Нот бросился к ней.
Первый раб откатился, получив ногой в живот, второй отлетел со сломанным носом, остальные сами поспешили отползти подальше. Валери сжалась на земляном полу, закрыв голову руками. Она была в отчаянии, слезы текли по ее щекам, губы шевелились, будто она хотела что-то спросить, но не знала кого. Ильдиар вроде бы даже различил: "Почему ты оставил меня? Почему?" Ее бог или незримый дух-хранитель, к которому она обращалась, само собой, не дал ответа. Ей было страшно, этой маленькой женщине, она никому не верила, никого здесь не знала, ее красота и беззащитность делали ее лакомым куском, лучшей костью, что только могут бросить голодным псам.
Рыцарь-раб огляделся. Со всех сторон во мраке проглядывали фигуры, извивающиеся, словно огромные черви, с блестящими глазами насекомых, с приоткрытыми слюнявыми ртами, чешущиеся, как блохастые собаки.
"Звери,- подумал Ильдиар, сокрушенно отмечая, что сам выглядит немногим лучше.- Мы все здесь звери. Человек уже не человек, когда у него при жизни отбирают саму его жизнь. И это отнюдь не каземат - это зверинец". Да, это была клетка, в которую безжалостной рукой ловца согнали и волков, и тигров, и львов, и гиен, и змей, но также и антилоп, и газелей, и ланей, даже кроликов. А когда тебя со всех сторон окружают раненые, обезумевшие от отчаяния и безысходности звери, у тебя остается лишь два варианта: либо быть сожранным, либо стать самым опасным хищником среди них.
- Кто тронет ее - разорву в клочья!- на все подземелье проревел граф де Нот.
Судя по всему, разорванным в клочья быть сегодня никому не хотелось, поэтому рабы отползли подальше от Ильдиара и Валери.
Но был здесь все же, скрываясь во мраке, тот, кто считал иначе:
- Кто ты такой, чужеземец?- раздался грозный голос из темноты.- Кто ты такой, чтобы указывать в моем подземелье?
Как паладин ни напрягал зрение, он не смог различить говорившего, но при этом он вдруг понял, что все рабы держатся от него на почтительном расстоянии и отчаянно делают вид, будто бы даже не слышат, что вообще кто-то что-то говорит.
- Кто там?!- Граф де Нот махнул перед глазами рукой, словно пытаясь отогнать завесу тьмы.- Покажись! Или оставь меня в покое!
- Нечасто сюда попадают чужаки, которые смеют раскрывать свой рот в моем подземелье. Отвечай, как тебя зовут, чужеземец,- повторил голос.
- Что тебе в моем имени?- с вызовом спросил Ильдиар. Своей решительностью он пытался прикрыть поднявшийся вдруг в нем страх.
Кто-то сзади подполз к паладину. Кто-то тронул его за ногу.
- Валери?
Девушка испуганно ткнула пальцем во тьму. Оттуда не моргая смотрели два больших глаза, словно выкованные из металла. И это не были глаза человека, то были глаза демона, существа, рожденного в Бездне! Дрожь пробежала по всему телу ронстрадского графа. За всю свою жизнь он не встречал демонов, хотя много о них слышал. Столько лет его готовили к подобной встрече, и сейчас, в этот роковой миг, он не был силен духом, а в вере был нерешителен. Демон выбрал наилучшее время, чтобы поймать его в свои сети.
- Его зовут Ильдиар,- вместо паладина ответила вдруг Валери и отползла куда-то в дальний угол.
"Удружила, ничего не скажешь!- гневно подумал Ильдиар.- И это - отплата за спасенную жизнь? Дважды спасенную?! Неблагодарные женщины..."
Спустя полминуты тишины обладатель металлических глаз снова заговорил, только теперь он не грозил:
- Подойди, Ильдиар.
- Отчего я должен тебе повиноваться?
- Тебе есть, что услышать, паладин из Ронстрада. А мне есть, что рассказать тебе...
Ильдиар сжал зубы. Это существо знало его... Хотя чему удивляться, имея дело с тварью ночи, которой ведомы все твои тайные помыслы и чаяния?
- Не нужно так бояться, граф,- существо подтвердило догадки Ильдиара.- Подойди, я ничего тебе не сделаю...
Паладин решил подчиниться - действительно, что он терял? Оглянувшись на Валери, которая испуганно взирала на него, обхватив себя руками, Ильдиар медленно двинулся к говорившему. В углу, где сходились две потрескавшиеся за века, выложенные грубым камнем стены, шевелилась сама тьма. Сгусток черноты с приближением рыцаря словно обрел очертания человеческой фигуры. Что же это за демон, обитающий здесь, в рабском застенке Ан-Хара?
Демон в это время достал что-то из-за пояса; Ильдиар сжал кулаки, приготовившись защищаться, но при этом он прекрасно понимал, что ему ничто не поможет.
Фырх... Фырх... Кресало несколько раз сухо чиркнуло по кремню, и искры воспламенили трут. Небольшая лучина, загоревшаяся от огнива, осветила застенок и своего хозяина. Рыцарь просто опешил... от своей мнительности. На него с дикой кривой ухмылкой смотрел огромный чернокожий человек - всего лишь человек! Теперь, при свете лучины, его глаза вовсе не казались металлическими - они были серыми. Герич был почти полностью обнажен, а из одежды на нем осталась лишь грязная набедренная повязка. Могучие плечи, руки и торс были покрыты толстым слоем пыли. Неровные отсветы от огня плясали на лишенной всяких волос покатой голове.
- Не меня тебе стоит опасаться, паладин,- искривил пухлые губы огромный герич.- Здесь,- он обвел взглядом подземелье,- обитает кое-кто пострашнее. Но, я вижу, ты все равно опасаешься. Хотя мне о тебе рассказывали как о бесстрашном и чуть ли не неуязвимом.
- Неуязвимые не становятся рабами,- отпарировал Ильдиар.- А бесстрашие легко подавить - достаточно всего лишь нагнать страху...
- Возможно,- не стал спорить герич.- Подойди, можешь сесть на эту колоду.
Переборов себя, Ильдиар подошел и сел на старый полусгнивший пень, который едва не рассыпался под ним в труху.
- Конечно же, я о тебе наслышан, благородный сэр Ильдиар де Нот, великий магистр ордена Священного Пламени...
- Бывший магистр,- прищурился граф.- Мои звания и регалии с недавних пор несколько... изменились.
- Какая жалость,- сказал чернокожий, и было непонятно, издевается он, или говорит серьезно.
- Раз уж ты откуда-то меня знаешь, могу я узнать, откуда? И кто ты сам такой?- спросил Ильдиар, выискивая взглядом Валери. Та сидела в противоположном углу, свернувшись, словно кошка. Девушка со страхом смотрела на паладина и его собеседника.
- Такой же раб, как и ты,- последовал ответ.- Я давно тебя знаю, Ильдиар де Нот. И я ждал тебя.
- Ждал?- Паладин весь напрягся.- Что это значит? Ты причастен к моему похищению?
Сверкнули жемчужные зубы, и герич расхохотался.
- О, нет. Не причастен. Но я знал, что ты в плену, поэтому ждал.
- Но как ты узнал?
- "Рабский хрип"... Ты знаешь, что это такое? Нет? Один раб хрипит на ухо другому, тот - третьему, этот - следующему, и так с обветренных, иссушенных зноем губ до уха, а от уха до губ весть ползет через пески. Пустыня - земля негодяев и земля рабов.
- Значит, ты знал, что меня ведут в Ан-Хар, не выходя из этого застенка?
- В пустыне говорят: пути всех рабов приводят в Ан-Хар... рано или поздно. Так что мне оставалось лишь следить за погоней солнца и луны и дожидаться. Я сперва не поверил, когда услышал, что ты стал рабом, чужеземец. Да и с чего бы тебе объявляться в пустыне, далеко от своего дома, в одиночку? Слишком много интриг и подлостей я повидал на караванных тропах, слишком много миражей омывали меня своими лживыми посулами, и до последнего я сомневался. Не верил. Считал, что это чьи-то козни. Но теперь... Что ж, думаю, мне стоит извиниться за эту мою... проверку.
- Проверку?
- В чем я был уверен точно, так это в том, что подлинный Ильдиар де Нот, человек о котором мне рассказывали, ни за что не даст женщину в обиду. Поэтому я велел парочке здешних обитателей немного испугать вас, чтобы тайное... хм... стало явным. Это, знаешь ли, как у алхимиков из башни Слоновой Кости. Они называют это экс-пири-ннент.
- Это не эксперимент!- возмутился граф де Нот.- Это подлость!
- Как знаешь, северянин. Но иначе мне было не увериться.
- Так кто ты такой, и откуда знаешь мое имя?
- Меня зовут Джан,- представился чернокожий гигант.- Точнее будет не так. Я - сэр Джан Ферах-Рауд, рыцарь и паладин Ронстрада.
- Что?!- воскликнул пораженный Ильдиар. И только спустя пару мгновений понял, что этот Джан, или кто он там был, просто потешается над ним, пытаясь его еще больше унизить.
- Ты не поверил мне? Ха-ха-ха.- Раб звучно рассмеялся.
- Зачем ты это делаешь?- сузил глаза Ильдиар.- Хочешь поглумиться? Выставить меня жалким и ничтожным?
- Нет, паладин, я не пытаюсь сломать тебя - это сделают твои будущие хозяева. Я на самом деле рыцарь Ронстрада, но свое звание получил далеко от вашего королевства.
- Как такое могло случиться?
- Что тебе говорит имя Малкольм Стурм?- Герич пытливо взглянул на Ильдиара.
Странный вопрос отозвался эхом в памяти паладина. Малкольм Стурм... Сэр Малкольм Стурм, рыцарь из ордена Златоокого Льва, преступивший закон и изгнанный за это из Ронстрада. Это было более двадцати лет назад. Ильдиару самому тогда было восемнадцать, с его посвящения в паладины не прошло и года. В Гортене был собран Орденский Трибунал, где упомянутого рыцаря приговорили к изгнанию из родных земель, и только потом, спустя годы, открылось, что сэр Малкольм Стурм был осужден несправедливо. Когда это выяснилось, будучи уже великим магистром (через двенадцать лет после трибунала), Ильдиар собрал отряд из лучших рыцарей своего ордена, призванный найти изгнанного паладина. Пройдя по пустыне немногим более пятидесяти миль и встретив орду вождя орков Аргорра Кричащего, они стали в песках и дали бой. Потери были значительными: из сорока рыцарей, отправившихся в путь, в Белый замок вернулось лишь семеро. Гордый поход, имеющий славную цель, бесславно завершился...
- Что тебе говорит имя Малкольм Стурм, паладин?- сверкнул глазами Джан, вырвав Ильдиара из задумчивости и далеких воспоминаний.
- Сэр Стурм - один из лучших представителей ордена Златоокого Льва. Но из-за козней его недругов он был изгнан из Ронстрада. Оклеветанный и униженный, он покинул свой дом, и падальщики поживились его наследством.
- Сэр Малкольм Стурм,- вставил Джан,- со своими близкими и соратниками прошел по пустыне до Агаррон-Сара, далекого оазиса в сердце песков. Там он построил замок и назвал его Аскалот, на шпилях Аскалота он вывесил знамя Ронстрада. Лилии цветут и лев скалится над пустыней со шпилей замка в Агаррон-Саре.
- Не может быть...- пораженно проворил паладин.- Но откуда ты об этом знаешь?
- Сэр Малкольм Стурм - мой отец... Приемный. Я сам сирота из рода геричей, асары не признают нас за равных, они угнетают и презирают нас - мы для них лишь товар. Меня и моих родителей увели в рабство, когда я был совсем маленьким. Сэр Малкольм выкупил меня, мне тогда и пяти лет не было. Он заботился обо мне, держал при себе, защищал. Я стал для него сыном. Он обучил меня искусству мечника, управлению боевым конем и обращению с тяжелым копьем. Он учил меня грамоте, стихосложению и религии, наставлял по рыцарскому кодексу Ронстрада. И в семнадцать лет посвятил в рыцари, наделив именем сэра Джана Ферах-Рауда, что значит "Грифон Пустыни"...
Граф де Нот слушал удивительный рассказ, не перебивая и не задавая вопросов, хоть их было немало. Джан продолжал:
- Мой отец получал вести из Ронстрада. Каждую вторую луну к нам прилетал грифоний всадник с новостями и посланиями с родины моего отца. Он узнал, что молодой магистр ордена Священного Пламени собирает поход, призванный найти и вернуть его в Ронстрад. Он поехал навстречу, я был с ним. Когда мы добрались до Карим-Н'адар, Колодца Песчаных Бурь, места, где вы бились с орками, то увидели лишь гниющие под палящим солнцем трупы зеленокожих, даже грифы там не летали, боясь отравиться подобной снедью. Кровавое поле боя, заваленное трупами и заметаемое песком, - да, тогда меня это сильно впечатлило и напугало. Сейчас, когда я видел кое-что и похуже, те страшные воспоминания уже померкли.
- Почему вы не догнали нас?
- Бергары,- сказал Джан.- Дети Тьмы. Они атаковали нас, и мы отступили. Так ведь говорят важные ронстрадские рыцари, когда бегут с поля боя, сверкая пятками, - отступили?- (Ильдиар утвердительно кивнул).- После возвращения в Аскалот отец долго раздумывал, все порывался собрать караван в Ронстрад. Но этому не суждено было сбыться. Он сказал мне, что за годы, проведенные в Агаррон-Саре, сильно привязался к пустыне и просто не сможет ее оставить. Тогда он написал тебе благодарственное послание, в котором попытался все объяснить и которое ты, судя по всему, так и не получил... Сэр Малкольм был тебе невероятно признателен. Отец собирал все слухи, все новости о твоих приключениях и радовался каждому твоему подвигу. Отец научил меня, что Ильдиар де Нот, великий магистр ордена Священного Пламени, - самый благочестивый и достойный рыцарь. Что он друг. И даже не зная тебя, я все эти годы считал тебя и своим другом.
- Но как так вышло, что ты оказался здесь?- спросил Ильдиар.- Сэр Малкольм не позволил бы своему сыну и мгновения оставаться в рабстве и...
- Сэр Малкольм мертв.
Ильдиар опустил голову и нахмурился. Он был рад услышать, что человек, чья судьба тревожила его долгие годы, не сгинул после несправедливого изгнания, что он начал новую жизнь и свыкся с ней, и известие о его смерти огорчило его.
- Как это произошло?- глухо спросил граф де Нот.
- Убил кто-то из слуг,- печально проговорил Джан.- Я так и не докопался до истины. Заговоры и интриги - не по моей части. Племянник сэра Малкольма, сэр Николас, выгнал меня как собаку и лишь посмеялся надо мной, когда я вызвал его на поединок.
- Давно это было?
- Около четырех лет назад.
- Но как ты оказался здесь? Как стал рабом?
- Это произошло через два дня после моего изгнания из Аскалота. Ловцы удачи. Четверо. После той стычки - трое.- Джан недобро усмехнулся.- Связали меня и притащили в Ан-Хар, в этот самый застенок. И с тех самых пор я здесь.
- Неужели тебя никто не купил за все это время?
- Нет.- Джан обвел пристальным и подозрительным взглядом стены, будто к чему-то прислушиваясь. Отдельного его внимания удостоилась противоположная от входа стена, под которой никого не было. Она была сложена из рыхлого плесневелого ракушечника, трещины в котором походили на вязь букв. Издали создавалось впечатление, будто стена действительно вся исписана. Глаза Джана, когда он посмотрел на нее, словно опустели, и в них не осталось ничего, кроме дымчатой тьмы. Ильдиару это все весьма не понравилось, но герич тут же пришел в себя и продолжил:
- У меня здесь особая роль. Я слежу за порядком среди рабов. Хозяин невольничьего рынка Наскардин-Ан-Гаум весьма разумно подумал, что ему нужен человек, который будет следить, чтобы его товар не передушил сам себя еще в застенке в ожидании продажи. Поэтому я здесь до самой смерти.
- И ты не пробовал бежать?
- Нет, я слишком часто видел тех, кто рисковал... Их отрубленные головы насажены на пики близ речного порта, места, куда им дальше всего удавалось убежать. И это далеко не худшая участь.- Короткий взгляд на стену-с-надписями.- Да и потом... мне ведь некуда бежать, дома у меня больше нет.
- А я был послан сюда, чтобы заключить с султаном договор,- гневно сжал зубы Ильдиар.- Работорговля и ни крохи чести!
- Султан здесь ни при чем. Это все закон пустыни, если можно так выразиться. Если ты не можешь защитить свою жизнь, тогда служи тому, кто может ее у тебя отнять. Вот так-то...
В этот момент зазвенели цепи, двери распахнулись, и двое крепких стражников втолкнули в застенок еще одного раба, какого-то карлика-уродца. Тот, пересчитав все ступени согбенной спиной, упал вниз и захрипел где-то на полу.
- Эй, Джан, это ты там с огнем балуешь?- Один из стражников заглянул вниз, зажимая нос от вони, стоящей в застенке.
- А кто же еще?
- Ну, тогда ладно.
Дверь закрылась, снова послышалось звяканье цепи.
- Быстро, давай помогай, паладин!
Джан вскочил со своего места и бросился к карлику. Ильдиар, ничего не понимая, поспешил за ним.
Герич облокотил нового раба себе на плечо (при этом ноги новенького оторвались от пола); с другой стороны его взял Ильдиар. Они донесли тяжеленного, как мешок камней, карлика до места Джана и уложили его на лавку.
- Ты как, Хвали?- участливо поинтересовался приемный сын сэра Стурма.
Ильдиар понял, что этот раб уже был здесь, просто его куда-то выводили.
- Да как обычно,- прохрипел гном (это был вовсе не карлик, а самый что ни на есть Дор-Тегли, представитель подгорного племени).- А это кто?
- Свежее мясо, чужеземный паладин.
- Понятно.
Гном поднял голову, и только теперь рыцарь понял, что борода у него почти полностью выдрана - из подбородка и щек торчали лишь жалкие ошметки. И кто посмел нанести подобное оскорбление Подгорному? Скорее всего, наглец уже мертв и весьма счастлив по этому поводу. Могучий торс гнома был обнажен, а руки скованы огромными крепкими кандалами, да такими, что самого Ильдиара, наверное, можно было оковать ими вокруг пояса. Большинства зубов не доставало, лицо превратилось в одну сплошную рану. К слову, поэтому его никто и не покупал - слишком "нетоварный" был у него вид, да к тому же - как удержать гнома? Ему же только дай малейший повод - сбежит, да еще и перережет всех в доме нового хозяина. Никто не желал отдавать за него целых двадцать динаров, цену, сниженную вчетверо - небывалое дело! - и это всего лишь за три дня торгов. Богатые покупатели просто проходили мимо, и когда его выставляли на смотр, все кривили губы и забрасывали добропорядочных купцов гнилыми апельсинами, требуя показать следующий "товар". "Добропорядочные купцы" в свою очередь вымещали всю злость на бедняге, а тому хоть бы хны - для гордеца было лучше отправиться на дно реки Дель-аб с перерезанным горлом, нежели до скончания дней прислуживать какому-нибудь богатому асару.
- Кому тебя хотели продать на этот раз?
- О, эта история заслуживает отдельной саги горестей и несчастий!- Покряхтев, гном принял сидячее положение.- Сам Алон-Ан-Салем хотел меня купить для своих копей в Аберджи. Запомни, долговязый,- гном поглядел на Ильдиара и назидательно поднял пухлый палец,- лучше сгинуть в пустыне, чем Аберджи. Это золотые прииски, принадлежащие великому визирю, и поговаривают, что добывает он там не только золото, а еще нечто такое, что прожигает людей и гномов изнутри. Хотел, видите ли, чтобы я, Хвали Гребин, сын Сири из Ахана, сгинул в черных недрах его шакальей норы! Я плюнул этой твари под ноги! Запомни, долговязый, лучше пойти на обед морским коням у берегов Эгины, чем Аберджи! Чешется что-то...- Гном потер иссеченную в кровь спину - от подобных ран граф де Нот, уже, наверное, распростился бы с миром живых, но у дородного гнома все только "чесалось". Судя по всему, били его здесь часто...
- Запомню,- сказал Ильдиар, втайне надеясь, что у Сахида несколько иные планы, чем продавать его великому визирю.
- Ну что, будем знакомы? Меня звать Хвали, сын Сири из Ахана, а ты кто у нас будешь?
- Ильдиар де Нот, к вашим услугам.
- Ильдиар? Белый Рыцарь и граф из Ронстрада? Безумный человечишка, постучавшийся в двери Великого Тинга Ахана? Ну и наделал же ты шуму тогда! Кто бы мог подумать, что такой самодовольный и наглый долговязый, который не побоялся к нам сунуться, сунется также и на невольничий рынок в этой желтой стране! Джан, к слову, мне уже все уши прожужжал: "Ильдиар де Нот скоро заглянет в гости!", "Ильдиар де Нот просто не сможет заблудиться!" Так и вышло! Ну что ж - чему удивляться: пути всех рабов приводят в Ан-Хар... рано или поздно...
Птица с Гнездовой Башни, по которой ан-харцы определяют время, прокричала три раза, а Ильдиар де Нот уже стоял на помосте, ожидая своей очереди.
Крики и возня площадной толпы сводили с ума, и голова паладина готова была расколоться на тысячу кусков от этого шума. Мухи семенили по помосту, мерзко перебирая лапками, пуча пыльно-изумрудные глаза и шевеля крылышками. Потеющие мухобои отгоняли их своими палками, но те непрестанно возвращались, чтобы вцепиться кому-нибудь из невольников в саднящую, натертую кандалами лодыжку. Вонь потных тел, гниющих фруктов и рыбы, привезенной с речного порта, была просто невыносимой - оказавшийся под открытым небом чужеземный паладин будто бы и не покидал застенка. Можно было подумать, что над площадью рынка рабов хваленые пустынные ветра и не думали дуть - быть может, они просто не хотели пачкать этим зловонием свои эфирные нёба и окунать в испаряющийся пот сотен тел прозрачные крылья? Кто знает...
Всего полчаса назад паладина вывели наружу с десятком других рабов, в числе которых был и Хвали, который, как оказалось, дал клятву, что его продадут лишь по частям, и теперь все они стояли, выстроившись цепочкой и понуро склонив плечи. На груди у Ильдиара де Нота висела табличка, на которой мелом асарской вязью было написано его имя. В рабов тыкали пальцами и плевались косточками фруктов из толпы. То и дело раздавались крики покупателей, свист плетей (кто-то из рабов посмел поднять взгляд на благородного асара) и заливистые вопли Гаума. Хозяин невольничьего рынка сегодня лично представлял товар, ожидая богатых покупателей.
Наскардин-Ан-Гаум, низкорослый смуглолицый уродец, чем-то напоминал жирного гоблина. Скорее всего, длинным носом и маленькими злыми глазками. Коротенькая белая бороденка и глубокие морщины выдавали, что Гаум немолод, и это означало, что он уже давно занимается своим грязным делом, наживаясь на мучениях других. На его голове был скручен огромный алый тюрбан из харумского бархата, а желтый халат, перехваченный складчатым поясом, в любой миг был готов лопнуть на необъятном брюхе. Широкие красные шаровары сходились узкими манжетами на пыльных щиколотках. На ногах работорговец носил расшитые жемчугом алые туфли с кривыми, подкрученными кверху носами - он умудрялся вышагивать по помосту, не загрязнив их.
Крики работорговца не затихали ни на миг и, когда перед толпой появлялся очередной раб, усиливались многократно: заработок Гаума во многом зависел от его языка, а не наличия у невольника прекрасных зубов, сильных мышц или красоты молодого тела, что ценилось на рынке больше всего. Голос толстяка был визглив, хоть и поставлен прекрасно, а объема могучих легких хватило бы, наверное, чтобы надуть паруса всего флота султана Эгины.
Вперед вывели могучего орка, после чего поставили его на колени перед толпой. Три надсмотрщика при этом держали его за цепи. Ноги и руки загоревшего дочерна сына степей были скованы, а рот перетянут крепким кожаным ремнем - не приведи Пустыня, рыкнет на добропорядочных асаров. По почти полностью обнаженному телу, исписанному бледными татуировками и застарелыми шрамами, обильно катил пот, оставляя на груди и спине грязные полосы. Волосы раба были выдерганы: из некогда, должно быть, длинного хвоста осталось несколько жалких прядей.
- Как и меня, его унизили и обесчестили,- прохрипел Ильдиару Хвали.- Но меня тешит то, что, когда мне выскубывали бороду, я задушил двоих стражников, а Лоргр (так, судя по всему, звали орка-раба) - всего лишь одного. Правда, начальника стражи, но это ничего не меняет...
Ильдиар решил, что среди рабов это, наверное, последний оставшийся предмет гордости - количество и качество убитых ими пленителей. Джан убил одного из ловцов удачи, которые скрутили его в песках, Хвали задушил двоих стражников, когда те пытались отрезать ему бороду, орк расправился с самим начальником стражи. А скольким отомстил он, Ильдиар де Нот, первый меч Ронстрада? Его пленил всего лишь один человек, и он оказался совершенно бессилен перед ним.
Глядя, как надсмотрщики силой оттягивают голову орка, просунув крючья под ремень, перетягивающий ему рот, чтобы предоставить лицо раба на обозрение толпе, Ильдиар сжал зубы.
Гаум же в это время расхваливал все преимущества невольника:
- Раб Лоргр, орочьей породы, тридцати двух лет. Вы посмотрите на эти мышцы - да они же из камня! Всего пять динаров? Да аистовое яйцо на птичьем рынке стоит дороже!- Толстяк засеменил перед стреноженным рабом.- Кто больше? Поглядите на него: какая мощь скрывается в этом теле! Он будет работать от рассвета и до следующего рассвета - мерзкому отродью не нужно даже тратить время на молитву Пустыне! Семь динаров? Если взять его телохранителем, ни одна бергарская собака на вас не оскалится! Тридцать динаров?- (Тема бергаров в пустыне, похоже, была весьма острой - это был козырь Гаума).- Есть еще желающие купить одного единственного воина, который сам расправится с армией врага? Тридцать пять динаров? Да за тридцать пять динаров я его выставлю на арене Ан-Хара и выиграю втрое больше! Сорок динаров? Он может стать непробиваемым телохранителем для вашей супруги, благородный шейх Абиб! Сорок один динар? Что же вы так, шейх, в один лишний динар оценили безопасность дражайшей супруги?! Ну же! Ну?! Что, никто больше? Что ж, только для вас, шейх Абиб, и только учитывая сегодняшний прекрасный солнечный день. Раб Лоргр, орочьей породы, тридцати двух лет. Продан!
Трое надсмотрщиков подняли орка на ноги и поволокли его с помоста к паланкину шейха, чтобы тот мог вволю налюбоваться покупкой. Гаум же в это время принимал мешочек с сорока одним полновесным золотым динаром. Спешащий за ним рябой писарь заносил в толстую, как сам Гаум, книгу подробности продажи.
- Повезло ему,- прошептал Хвали,- почитай, уже на свободе. Шейху Абибу-Ан-Измири из Наира глотку перегрызть, что хлебную лепешку прокусить...
- Следующий раб - северянин Ильдиар, тридцати восьми лет, бывший рыцарь Ронстрада!- закричал Гаум, и два надсмотрщика подтолкнули Ильдиара вперед тупыми концами своих копий.
Ильдиар споткнулся и едва не рухнул лицом на настил. Видел бы его сейчас отец. Что бы он сказал?
- Да вы посмотрите на него: это же идеальное тело! Поджарое, как у тигра! Могучее, как ствол карагача!
Сейчас тело Ильдиара могло напомнить лишь сухую ветку: серое от грязи, покрытое уродливыми пятнами солнечных ожогов и многочисленными ссадинами. Из-за невзгод пути и отсутствия нормальных еды, питья и сна оно сильно истощилось, из-под тонкой кожи проступали все ребра, хребет жутко топорщился позвонками, руки и ноги, некогда налитые сильными мышцами, сейчас одрябли. Волосы и косматая борода были нечесаны и спутаны, как терновник, и в них смешались песок и остатки еды из общего котла еще на пути в Ан-Хар. Тяжелые мешки под глазами и грязь вкупе с проявившейся сединой делали его стариком. Где углядел Гаум в этом человеке "поджарость тигра" и "могущество карагача", было совершенно неясно.
Кто-то из толпы презрительно крикнул: "Три динара!"
- Три?!- опешил работорговец.- Да это же северная кровь! Редкость в наших землях.
- Пять! Он худ и у него что-то с ребрами!- подметил чей-то натасканный взгляд.
- Пять?!- возмутился Гаум, и казалось, что он вот-вот выщиплет себе всю куцую бороденку от досады.- Мне сказали, что это граф! Это, как шейх у нас.
- Двадцать!- крикнул кто-то.- Добавлю его в клетку с герцогом и бароном! Будут три веселые мартышки!
- То-то же!- самодовольно осклабился работорговец и свел кончики пальцев на обширном животе.- Но он, говорят, еще и чародей!
- Покажи!- раздался голос из толпы.
- Уж не хотите, чтобы он вас в ящерицу превратил, Махард, портовый хозяин?- расхохотался Гаум.- Или в ишака?
- Двадцать пять динаров и твой тюрбан!- ткнул пальцем веселый портовый хозяин.
- Двадцать восемь, без тюрбана,- вторил ему его сосед, хозяин горшечных рядов...
В общем, торги с какой-то стороны были довольно интересными - благодаря фантазии Наскардина-Ан-Гаума. Как ни странно, Ильдиара несколько забавляли все те похвалы, титулы и достоинства, коими награждал его толстяк-работорговец. За последние полчаса он узнал о себе много нового. Например, о том, что он внебрачный сын самого северного короля. И это притом, что на самом деле он старше Инстрельда Лорана почти на полтора года. Неважно - цена возросла втрое, и уже составляла сто четырнадцать динаров. Гаум потирал руки.
Ильдиар поднял голову. Внезапно он почувствовал, как кто-то очень пристально на него смотрит, причем отнюдь не вязким, как патока, приценивающимся взглядом. Так и было - на него смотрел Сахид Альири. Пожаловал собственной персоной. По закону работорговли, как ему рассказали Джан и Хвали, ловцы удачи получают ровно половину прибыли за проданного раба. Но Сахид был здесь явно не за тем, чтобы удостовериться в честности сделки. Он подошел к Гауму и что-то быстро зашептал ему на ухо. Тот покивал, измерил Ильдиара пристальным взглядом и продолжил торг:
- Сто четырнадцать динаров? А как вам будет, если я скажу, что этот паладин прошел в одиночку через всю пустыню?..
Сахид Альири вздохнул и присел на один из ящиков, что пирамидой стояли возле стены у края помоста.
- Сто двадцать! Как для твоего постоянного покупателя, Гаум...- воскликнул кто-то.
Ильдиар заметил, как Гаум осторожно повернулся к Сахиду Альири, тот слегка покачал головой в ответ, и работорговец ответил:
- К сожалению, дорогой Халем, вы не так часто покупаете рабов, как мне бы того хотелось. Что, о светоч мой, дева Ситра?- (Ильдиар посмотрел на эту Ситру - богатую асарку, выглядывающую из-за дымчатого полога паланкина - или дева была там не одна, или это была обманчивая игра света и тени, но за полупрозрачной тканью виднелась изящная женская фигура... с четырьмя руками!).- Сто сорок? Выбираете пополнение для своего гарема? Шучу-шучу... А вы знаете, что он непревзойденно дерется на мечах...
И так далее... Цена уже подбиралась к двумстам динарам, когда на торговой площади вдруг показались конные воины, скачущие во дворец. У помоста будто прошел мор - всё кругом мгновенно онемело. Разговоры прервались буквально на полуслове, даже мухи, казалось, перестали жужжать. И покупающие, и продающие тут же склонились в поклоне. Гаум и остальные асары, не сговариваясь, дотронулись тыльной стороной ладони сначала до губ, затем до лба. Сахид Альири при этом повел себя совсем уж странно: опасливо озираясь, отступил на шаг и скрылся в толпе.
Первый из всадников остановил коня, оценивая товар, - ему поспешили освободить место прямо перед помостом. Хвали, стоящий в цепочке рабов где-то позади, тихо рыкнул. Ильдиар догадался, что это и есть пресловутый Алон-Ан-Салем, великий визирь Ан-Хара.
Удивительный, лоснящийся капельками пота под солнечными лучами черный конь бил копытом, поднимая в воздух над землей облачка пыли, и звенел дорогой алой сбруей с вшитыми в нее золотыми кольцами. На сгорбленных плечах его хозяина возлежал тяжелый сиреневый плащ, расшитый позолоченной асарской вязью, на голове - такой же тюрбан с большим многогранным алмазом на уровне лба и длинным зеленым пером, слегка колышущимся на ветру. Великий визирь был стар: смуглая кожа жителя пустыни, казалось, была натянута прямо на череп, узкие скулы делали его лицо похожим на наконечник копья, морщины во множестве своем скопились у глаз и в уголках рта, белая жиденькая борода спускалась на пояс. Величественный тщеславный взгляд яснее сотни глашатаев объявлял окружающим, что перед ними - бог, или же, по крайней мере, тот, кто привык, чтобы к нему относились, как к богу.
Позади великого визиря остановилась султанская гвардия - Необоримые. У всех как у одного - серые кони, алые плащи и тюрбаны, лица завешаны кольчатыми бармицами, сходящими на грудь, и лишь нахмуренные глаза под белыми асарскими бровями зло поблескивают в прорезях. Ильдиар отметил, что они все время держат ладонь на рукояти ятагана. Необоримые всегда были готовы вскинуть сталь и защитить своего повелителя.
- Как тебя зовут, белый раб?- поинтересовался великий визирь.- Судя по твоим плечам, ты был специально рожден для работы на моем золотом прииске в Аберджи.
"Великий визирь,- подумал граф де Нот.- Именно этот человек... Именно ради разговора с ним я был сюда отправлен... Но и в страшном сне я не мог предположить, что наш с ним разговор будет происходить подобным образом".
- Я был послан сюда из Ронстрада, чтобы...- начал было Ильдиар, но великий визирь недовольно вскинул руку.
- Я спросил о другом,- сказал величайший сановник пустыни.- Хотя это и не важно! Твое имя - ничего не стоит, белый раб! Ты сам - всего лишь мимолетная тень на песке!
- Мимолетная тень?- прищурился Ильдиар.- И это говорит мне тень, стоящая позади поистине великого?
Невольничий рынок замер. Было слышно, как испуганные мухи разбегаются в стороны, а ветер колышет шелковые пологи паланкинов и треплет плащи Необоримых.
Сахид Альири с нескрываемой тревогой в глазах выглянул из-за плеча какого-то горожанина, а Хвали, стоящий за спиной Ильдиара, усмехнулся. Прочие попытались сделать вид, что не услышали публичного оскорбления великого визиря.
- Смерть этой белокожей собаке!- презрительно скривил тонкие губы старик. Стража рынка тут же бросилась выполнять приказ первого султанского советника и самого влиятельного человека Ан-Хара.- Двадцать кинжалов ему!
- Не имеешь права, визирь,- раздался хриплый голос. Алон-Ан-Салем столь же медленно, как действие смертельного паучьего яда, глянул вбок. Конечно же, это был Хвали.- Согласно "Фирману о рабах", подписанному его величеством султаном Ахмедом-Ан-Джаркином, никто не может посягнуть на жизнь чужого раба, будь то дикий бергар или же сам султан!
Ильдиар удивился - это же сколько нужно было пробыть в этом грязном, вонючем месте рабом, чтобы выучить законы султаната?
Великий визирь криво усмехнулся, отчего его борода слегка скосилась набок.
- А ты, подгорный безбородый червь, как я погляжу, чтишь законы Ан-Хара? Что ж, будь по-твоему. Десять плетей северному ублюдку и пятнадцать - безбородому коротышке!
Смуглолицые стражники рынка устремились к провинившимся. После первого же удара в живот костяной тростью начальника стражи - жирного вояки с длинным пером, украшающим чалму, - Ильдиар упал на колени; чтобы свалить гнома потребовалось три удара. Надсмотрщики подхватили паладина за цепи, соединяющие кандалы на руках, и поволокли к дыбе, стоящей здесь, видимо, специально для подобных случаев. Толпа собралась уже преогромная: казалось, на площади рынка сейчас пребывают все жители пустынного города. И все они с превеликим любопытством предвкушали наказание.
- Р-раз,- дюжий кат замахнулся кнутом, и в следующий миг со свистом первый удар обрушился на чужеземного паладина.
Больше Ильдиар не слышал ничего, потеряв сознание от боли. Где-то на краю слуха до него доносился ритмичный свист хлыста, и еще он чувствовал, как его тело дергается в такт ударам...
...Когда он пришел в себя, то не смог даже пошевелить плечами. Он лежал на животе, в луже собственной крови, на руках алели порезы и багровые следы от кожаных ремней, которыми его привязывали к дыбе.
- Ты как, паладин?- раздался где-то над головой знакомый голос, полный участия. К Бансроту тебя, змея участливая. Гори в Бездне!
- Ты-ы?- просипел Ильдиар, и кровь вместе со слюной потекла из уголка его рта. Кто-то взял северного раба за руки, пытаясь, видимо, приподнять.- Уйдите... все прочь. Аааа...
Вся спина была в ранах, хотя, что тут говорить - спины он не чувствовал вовсе - на ее месте были лишь кровавое месиво и висящая ошметками кожа. Перед глазами стояла багровая пелена, и изредка в ней приобретал четкость очертаний грязный, заплеванный пол рабского застенка.
- Скажи-ка на милость, ну зачем тебе понадобилось связываться с этим визирем?- спросил Сахид Альири.
Он оставил все попытки поднять лежащего ничком рыцаря и, достав из-за пояса какую-то мазь, начал втирать ее в раны. От ужасной боли паладин снова потерял сознание...
***
"Краса Песков" по праву считалась если не лучшей чайханой в Ан-Харе, то, во всяком случае, одной из лучших. Дощатые полы здесь плотно устилали богатые харумские ковры, высокие стены украшали прекрасные вышивки работы непревзойденных мастеров-басхаров, в воздухе витал дым изысканных благовоний, а уж какой здесь подавали чай! За одну чашку такого чая иной человек продал бы свою душу, ничуть не жалея о заключенной сделке.
Аромат здешнего чая убаюкивал, успокаивал самую мятежную натуру, неизменно бодря и проясняя ум. Знатоки говорили, что во всем Ан-Харе, да что там Ан-Харе! - на всем Востоке не сыскать лучшего напитка. Владелец "Красы Песков", немой Абдул, за долгие годы так никому и не открыл секрета, как он готовит свой чудесный чай, а все попытки конкурентов прознать его тайну завершились весьма трагично для последних. Еще бы - по молодости достопочтенный шейх Абдул промышлял вовсе даже не чаем, не гнушаясь самых темных дел. Поговаривали, в те лихие годы он частенько ходил морем вдоль западных берегов, собирая богатую дань с тамошних обитателей, чем и заработал на свою первую чайхану. Годам к тридцати пяти, богатый и успешный, Абдул вернулся в Ан-Хар и остепенился, открыл новое дело, но старых привычек так и не утратил, как и связей. Вот так для многих пиратов, контрабандистов и ловцов удачи в Ан-Харе его "Краса Песков" стала излюбленным местом отдыха. Здесь решались дела и заключались сделки, вершились судьбы и плелись зловещие нити заговоров, эти стены порой слышали такое, чего не ведали, но страстно желали бы знать как великий визирь, так и сам многомудрый султан, да продлит Пустыня его правление на вечность. Но стены молчали, как молчал и сам Абдул, лишившийся языка еще на заре своей буйной молодости. Прийти сюда во все времена означало одно: все твои тайны останутся с тобой, не касаясь чужих ушей, а стоит кому-то рискнуть и сунуть нос не в свои дела, гнев хозяина чайханы моментально настигнет любопытствующего, а городские канавы смиренно примут на свое дно еще одно тело излишне ретивого слухача.
В чайхане было людно, но достаточно просторно, так что посетители нисколько не мешали друг другу. Между группами людей сновали глухонемые слуги, разнося чай в пузатых серебряных кумганах и тут же разливая его по глиняным чашкам. Желающим подавали также шербет, лукум, зефир и другие сладости.
Али-Ан-Хасан не раз проводил в "Красе Песков" переговоры и не видел причин изменять своим привычкам. Вот и сейчас, расположившись полулежа на великолепном ковре, он не спеша потянулся за чашкой чая, без лишней суеты поднес ее ко рту и сделал небольшой глоток, после чего принялся с наслаждением вдыхать чудесный аромат. Его собеседник, сидящий напротив, тем временем пил обжигающий чай большими немилосердными глотками, ничуть не смущаясь своего поведения.
- Я вижу, ты так и не научился по достоинству ценить хороший чай за все эти годы, сын моего друга. Это чудесный сорт тысячи лепестков, а не простой черный лист...
- Я люблю хороший чай, Али,- сидящий напротив улыбнулся краешком губ,- но не так, как это делаешь ты. Ты ценишь форму, я - содержание. Тебя прельщает аромат, а мне ближе его тепло.