Под навесом, за тыльными воротами цеха, стоял трофейный немецкий пресс-резак "Пельц". Реликтовый монстр отлично работал, беспардонно пережив многие поколения отечественных станков. В закоулке, за "Пельцем", располагалась свалка нужных вещей. Тут стоял заполненный битым кирпичом тракторный лафет без колес, и валялась крышей вниз мятая кабина ЗИЛа. В шлакоблочной стене красовались вбитые вкривь и вкось железнодорожные костыли. С них свисали сталактиты негодных инструментов, а на бетонном полу рос гигантский сталагмит старых покрышек, опутанных тросом сломанной лебедки.
Цеховой молодняк давно облюбовал свалку для перекуров и послеобеденных сиест. На так называемый хавчик полагалось сорок минут. Десять уходило на очередь в столовой, пять - собственно на еду, остальное время посвящалось дрёме. Сонные после ночных шалостей, юные трудяги едва дорабатывали до перерыва. А разбудить их мог лишь зычный голос бригадира Брисыча.
- Пааадъем, братва! - шумел кремезный дядька из-за скатов. Лезть внутрь свалки он ленился.
А через пару секунд, прислушиваясь к мерному посапыванию, бугор зверел и переходил на громоподобный мат. Так повторялось ежедневно. А порой, когда и твоюмати не помогали, Брисыч кидал вглубь свалки пару кирпичин. Бросал навесом, вслепую. Но, как правило, попадал. Тогда из-за скатов раздавалось сонное юношеское "тю, бля!" и процесс побудки входил в самую активную фазу. Лавируя меж завалами хлама, из свалочной утробы выныривали нечленораздельно бормочущие личности. А бугор, потрясая кулаками, раскрывал им правду-матку о генеалогических нюансах, омрачающих историю происхождения молодых слесарей.
Те огрызались, балансируя на грани норм субординации.
Так на металлопрофильном начиналась вторая половина рабочего дня.
Этот карликовый заводик, в отличие от раскочегарившихся во всю мощь промышленных гигантов, только начал выползать из кризиса. Денежку здесь платили уже стабильную, но еще небольшую. Зато сюда легко было устроиться. Возрождающийся металлопрофильный тискал в газетах и на местных телеканалах объявления о приеме на работу и брал всех без разбора. А если кого и выгонял, то лишь безнадежных сачков и алкашей. Свежепринятый молодняк немедленно получал инструктаж у опытных кадров, с первой же смены заучивая народный стих:
"Шумит, гремит родной завод,
А я стою и слушаю.
Пускай дымит, еб...сь он в рот,
А я пойду покушаю".
Стих, как и создавший его народ, был бессмертен. Он возник в незапамятные времена и передавался трудягами из поколения в поколение.
И пускай издох социализм, при котором слесарь мог облаять мастера и не попасть под увольнение.
И пускай новые времена заставили вкалывать как нужно, а не как хочется.
Но стих остался - символом канувшей в Лету рабочей вольницы.
На правой зияла дырка. Пацан высунул сквозь нее палец, деловито рассмотрел обкусанный ноготь, ругнулся, выбросил рукавицу и отправился добывать новую. Предчувствуя сложные переговоры с царицей спецодежды - теть Манькой - заранее настроился на боевой лад. Сжал кулачки в тыковки, а губы в куриную гузку. Сей шкет, удивительно мелкий ростом, обладал характером драчевого напильника и в быстрой капитуляции теть Маньки был уверен на все сто.
Не судилось - на пороге административно-бытового корпуса Пашку остановил Антоха... то есть Ванька.
Иваном его звало начальство, Антохой - товарищи.
Парень приехал в Мариуполь из родного подполтавского села после армии, отчаявшись нормально прокормиться в родных краях. В первый же день, купив на вокзале газету вакансий, Иван отправился на металлопрофильный. Здесь его приняли слесарем и познакомили с бригадой, бывалые члены которой немедленно и обидно окрестили паренька Бандерой. Почему они решили, что Полтавщина находится на западе Украины - неясно, но, как бы там ни было, в защиту чести и достоинства Ивану пришлось драться. Местные, хорошенько отмутузив залетного парня, все же решили, что он настоящий мужик и компромиссно переназвали - Бандерасом. И на бандеру похоже, и не обидно, потому как - звезда. Но Иван продолжал обиженно дуться. Пришлось снова переназывать: уже Антонио, как настоящего звездного Бандераса. Но имя, на поверку, оказалось неудобовыговариваемым... вот так Ванька и стал Антохой.
- Слухай, ты бомбу принес? - поинтересовался он у Пашки, - обицяв жэ.
- Принес, - нахмурился тот, - а шо, прям щас?
- Ну так ты ж говорил, оно ж не пахне.... Так значит, можно й на работе. Кто шо поймет?
Пашка расхохотался:
- Не пахнет. Но как жахнет!... не боишься?
Антоха насупился:
- А когда я шо боявся?
- Та да, - согласился Пашка, - хрен с тобой... пошли.
Прихватив с собой Карася и Жеку, парни отправились на свою любимую "нычку" - за свалку. Пашка выудил из-за пазухи стеклянный пузырек из-под медицинского спирта и, отвинтив крышку, протянул пузырек Антохе:
- Водка - бычий кайф! - отрезал Пашка и хлебнул из пузырька. Причмокнув, предупредил: - Только смотри, шоб на измену не пробило. Ну а пробъет - не свети! Ныкайся. Отмажем.
- Ага! - поддакнул Жека, - отмажем чуть шо. Скажем Брисычу - поносишь. В сортире засел.
- Во-во! - хохотал Карась, - от молока дрысня. От порченого...
- Не, от варёного, - перебил Пашка, - с этими, как его... фитонцидами. Ха!
- Та пошли вы все! - обиделся Антоха, - буде измываться! Сколько пить-то?
Ухмыляющийся Пашка прикинул на глаз:
- Да так, хлебни маленько, чтобы всем хватило. Бомбы, знаешь, много не нужно.
Антоха осторожно отпил из пузырька, поморщился и полез за сигаретой:
- На вкус дерьмо.
- Кто спорит? - согласился Пашка и поднялся, потягиваясь и зевая, - пошли, что ли, типа работать?
.............запропастившийся Антоха нашелся только через полчаса. Он заглянул в ворота цеха, что-то пробормотал под нос, и отправился под навес. Подошел к "Пельцу", сунул в его приемник мобилку и начал деловито отрубывать от телефона маленькие кусочки.
Узрев такое безобразие, Пашка ринулся к товарищу, крича на бегу:
- Ты шо, придурок, всех спалить хошь?!
Антоха отрешенно уставился на Пашку, затем растянул рот в улыбке, выбросил остатки телефона и сунул в приемник пресса левую руку.
- Бля! Да остановись ты, дятел! - орал Пашка, влетая под навес.
Антоха, просунув левую руку еще дальше, а указательным пальцем правой сосредоточенно целясь в кнопку, шептал: