Тремасова Светлана Николаевна : другие произведения.

Рыбный день

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Светлана ТРЕМАСОВА

РЫБНЫЙ ДЕНЬ

   Комендант сидел за столом. Расставив локти в пятне отра­женного света настольной лампы, крутил пальцами смятую бу­мажку, сминал ее еще больше.
   -- Ну что, ты работаешь? -- и улыбался во весь рот -- пухлели щеки, хитро щурились острые мелкие глазки стальными кан­целярскими кнопками. Тон и взгляд с провокацией: я же знаю, что ты не работаешь...
   Женька смутилась:
   -- Работаю, -- вышло как оправдание.
   Он выпускает из рук утрамбованный белый шарик, весь в измятых извилинах, вынимает из папки два листа отпечатанного договора, стелет веером, ручку кладет.
   Она подписала.
   -- А ты хоть знаешь, что подписываешь? - и улыбается во весь рот, и щурится, и буравит глазками.
   В смятении, удивленно, она пробегает глазами по строчкам, ничего не понимая, чувствуя, как леденит позвоночник холодное лезвие страха.
  
   Медленный снег качался в тишине белесого дня. Как в трубу кричала ворона, кружа над корявыми липами. Женька съежилась, закурила, сунув руку в карман зябкой куртки, быстро прошла через двор. Шальной ветерок закружил на крыше гаража, осыпал черные волосы белым. Женька встряхнула густой стрижкой, ми­новала еще один дворик, пустынный сквер, вышла в переулок. Красный автомобиль плавно протек и канул в оживленные шумные транспортные ручьи, а в глубине переулка тихо дрожал падающий снег, кружился легкими чешуйками, будто на небесах чис­тили большую белую рыбу. Вдали, у высокого сталинского дома Женька узнала фигурку матери.
   Сгорбившись, придерживая полы узкого пальто, из-под которого косо выбивался мятый халат. Вера Игнатьевна усталой походкой удалялась. Ветерок вильнул по карнизу, смахнул на землю снежный пепел, исчез, и тут же явился перед Верой Иг­натьевной, кружа в чертовой пляске бледно-зеленую бумажку. Вере Игнатьевне показалась та похожей на лотерейный билет, но, пройдя было мимо, она подумала, что попользованные биле­ты обычно комкают, прежде чем выкинуть, и,, может, его поте­ряли, не успев еще проверить. Обернувшись, она разглядела на снегу доллар.
   Вера Игнатьевна глянула окрест, подошла к дороге и сдела­ла несколько шагов, исподлобья, пристально изучая окна нижнего этажа, затем проворно подобрала находку и, ускорив шаг, продолжила свой путь.
   Женька, щурясь, скептически проследила за матерью, пересекла дорогу, низкий туннель глубокой арки с обломком ворот, свернула налево и скрылась за новой тяжелой стальной дверью подъезда, с апломбом щелкнувшей посреди грязно-розовой обби­той штукатурки дома.
   Через несколько минут Женька уже стояла на своем посту -- у окна второго этажа, меж полосатых желто-коричневых штор -- пила кофе, курила и мечтала, как выйдет замуж и, наконец, будет жить в уютной двухкомнатной квартире в Люблино, с тонкими переплетениями цветочных стебельков на окнах, с потем­невшим крепким деревом довоенной мебели, с неброскими коврами, плюшевыми покрывалами и диванными подушками, всяческими безделушками и остатками столового серебра, схороненными те­перь на антресолях от квартирантов -- молодой супружеской че- ты провинциалов, осовелых уже от круглосуточной мании добы­вания денег, но платящих исправно в первых числах месяца - "мы позвоним", и Женька раз в месяц сидела за круглым столом тетушкиной гостиной, пила чай, как в гостях, из чужой посу­ды, утопая в мягком диване. "Как только выйдешь замуж, осво­божу вам большую комнату, будете жить здесь" -- говорила покойная тетушка. Женька разглядывала в зеркале тщательно за­пудренный синяк возле уха, спрашивала: "А как же мать?", но старуха не отвечала, доставала из широких складок халата заранее приготовленные купюры: "На вот, побалуй себя немно­го" и бурчала: "Матери не давай". Длинный уже нарочно посы­лал к "тетушке за подачкой", и если бы узнал, где старуха жи­вет, обкурившись, поехал бы сам, конкретно, с топором, кото­рый метал в женькины пятки, преследуя ее по квартире, остав­ляя следы его лезвия на стенах, дверях, полах и мебели, пре­дыдущая девушка Длинного сбежала в другой город -- если бы знал в какой, поехал бы с топором. "Вот помрет твоя тетушка..." -- дожидался он, не дождался. Брат его каждый день звонил: "Подыхает длинный... бабе в тюрягу проще наркоту пронести..." И грозил: "...ах ты, сука, вот выйдет..." Хоте­лось увидеть Лешку, как бросает снежком, не видя ее за тюле­вой ширмой, чтобы она спустилась и открыла дверь подъезда...
  
   Месяц назад соседка с третьего этажа, Катерина Дмитриев­на, в войлочных полуботинках и гетрах с геометрической вяз­кой, поправляя зеленый полушалок, тянула с веревок застывшие хрусткие простыни, сламывала их в прямоугольники, складывала в розовое пластмассовое корытце, когда подошел к ней некто в черном пальто и кепке, скрюченный весь от холода -- руки в карманах, нос заостренный белел между створок поднятого воротника:
   -- П-п-простите, а не сдает ли здесь кто-нибудь комнату?
   Катерина Дмитриевна с жалостью оглядела студента:
   -- Комнату? Да нет, не слышала я, чтобы кто у нас комнату сдавал. Да и что тут сдавать? Дом старый, в квартирах хламу больше, чем жильцов, а в шкаф квартиранта не примешь...
   Женька смотрела в окно на черного человека, напряженно вслушиваясь, но тишина, как вода, затопила комнату, повисла вокруг тяжело и плотно, заложила уши, задержала дыхание. Справа из арки нерешительно появилась Вера Игнатьевна и хо­тела быстро незаметно прошмыгнуть в подъезд, но была поймана оглаской своего имени, прозвучавшим в морозной тишине звоном неожиданно упавших сосулек. Звон докатился до Женьки, она вздрогнула и снова ощутила тягостную нужнооть двигаться, слышать, дышать.
   Вера Игнатьевна подошла к говорящим, но не близко, сму­щаясь, запахивая туго пальтишко, стесняясь своих разбитых сапог на босу ногу, голых коленей под мятым обвисшим халатом, своего бледного бесформенного лица, всю себя, посреди звон­кого чистого снежного дня, излучающую страх, раздавленную страхом, пьяную от страха. То качая головой, то пожимая пле­чами, Вера Игнатьевна стояла как школьница. с невыученным уроком, и как только закончились вопросы, тут же поспешно затрусила к дому.
   Студент попрощался и побрел дальше. Женька проводила его недоверчивым взглядом и вздрогнула от неожиданного стука в дверь. Она быстро подскочила к стулу, сдернула со спинки легкую зеленую ткань и сунула под подушку. Мать, открыв дверь, застала последнее движение, и Женька сделала вид, что заправляет постель.
   -- Жень.
   -- Мам, ну что тебе?
   -- Жень, я...
   -- Мам, кто это там сейчас был?
   -- Где?
   -- Во дворе.
   -- Кто?
   -- Ну тот, в черном и кепке, мерзлый, как сморчок.
   -- Студент, квартиру ищет.
   -- Студент? Квартиру? Какие тут квартиры? Странно это...
   -- Жень, -- мать закопошилась в кармане.
   -- А ты зачем с ним разговаривала?
   -- Так позвали, -- растерялась мать.
   -- А что спрашивали?
   -- Да ничего, что студент, вот, квартиру ищет, не сдает ли кто угол в нашем доме?
   -- В нашем доме? А почему у тебя спросили?
   -- Так никого же больше не было во дворе.
   -- А ты, как всегда, вовремя везде попадаешь.
   Мать смущенно потупилась,
   -- Жень, -- виновато. -- Жень, а я доллар нашла, - шепотом, вытягивая бледные синеватые губы.
   -- Какой доллар? Где? -- очнулась Женька, обнаружив мать в своей комнате.
   -- Вот, -- вытащила из кармана хрустящую зеленую бумажку и уставилась на нее, будто не веря еще своим глазам, -- Там, на улице, -- продолжила она завороженно, и, словно опомнясь: -- Никто не видел.
   Женька недоуменно пожала плечами:
   -- Так поди поменяй... купи... хлеба.
   -- Угу, -- мать было повернулась уходить, держа доллар как неожиданный рождественский подарок.
   -- А где менять?
   -- В сберкассе есть обмен валюты. Паспорт возьми.
   -- Угу, а вдруг меня спросят -- откуда я его взяла?
   -- Мам, ну что ты несешь?
   -- А что, скажу, что нашла, на дороге валялся, потерял кто-то, а я нашла. Ведь сейчас кому-то и зарплату долларами платят, да? -- с надеждой глянула на дочь.
   -- Да, мам, да, иди.
   Вера Игнатьевна задумчиво вышла, закрыла за собой дверь.
  
   Тем вечером денька, съежившись, как взъерошенный воробей, сидела в сквере на скамейке и пила из бутылки пиво. На тропинке неожиданно появился тот самый студент, и тоже с пи­вом, и решительно подвернул к ней:
   -- Можно рядышком на жердочку примоститься?
   -- Пожалуйста.
   -- Вам не холодно?
   -- Холодно.
   -- И мне холодно. А что же вы не идете домой?
   -- А вы?
   -- Где мой дом?! -- воскликнул он, взмахнув бутылкой, и усмехнулся. -- Я живу в общаге -- все равно что в аквариуме. Не­давно мой сосед напился и полез в окно с криком: "Я -- рыбка! Отпустите меня в Рейн!"
   -- А я живу в том доме, где вы сегодня хотели снять угол.
   -- Да? О, большая деревня! Где? В этих трехэтажках?
   Пытаясь ненавязчиво друг друга рассмотреть, оба смущались встретившихся взглядов.
   -- А мне нравятся эти дома. От них веет каким-то старым домашним уютом. Как в детстве. Балкончики с цветочными горшка­ми, маленькие дворики, где еще сушат белье! Дворики, где еще сушат белье и коврики... Где все живут дружно и не боятся...
   Женька вспомнила, как однажды мать, показывая на гнезда ласточек под крышей, сказала, что воронки замуровывают в них воробьев, которые забираются туда в поисках тепла и уюта. Но промолчала.
   Потом они прогулялись по скверу, выпили еще по бутылке пива, греясь у батареи в подъезде, выяснили, что оба родились в год вареной рыбы, как называла 72-ой женькина мать, и, на­конец, решили расходиться, но, оказалось, что уже ночь, и Лешка опоздал в общежитие. Женька пригласила его к себе, и только наутро, когда дневной свет рассеял тусклое бдение ночника, решила, что сделала непоправимую ошибку.
   Она быстро провела сонного Лешку к выходу, виновато улыб­нулась на прощанье и захлопнула дверь. Рваные обои коридора и обломки шкафа у стены, двери в кухню нет, а там стены и потолок желты от копоти, грязь на столе, пепел, остатки еды, темные лужи, следы от сапог на линолеуме... если он все это .видел... наверняка... и унитаз в туалете с кувшином вместо сливного бачка...
   Раньше здесь всем правила бабка -- большая, крупная женщина, движущаяся скала, как звал ее весь дом. Она была хирургом. Дед служил в НКВД и был расстрелян, но бабка всегда твердила, что дед погиб, разбился в самолете, выполняя слу­жебное поручение, и не допускала инакомыслия в этом вопросе. Женька и Вера Игнатьевна жили при ней словно комнатные растения в горшках на подоконнике -- ухоженные и оберегаемые. Но, странное дело, Вера Игнатьевна вдруг начала выпивать и рассказывать Женьке шепотом путаную историю о том, как дед сослал на каторгу свою родную сестру, и что она нечаянно ус­лышала их последний разговор, и вот тогда страшно испугалась на всю жизнь, и что нет у нее уже сил жить с этим страхом. Бабка стала ходить за Верой по пятам, спать в ее комнате, и по ночам -- чтобы внучка не слышала -- стоя у двери туалета, порицать никудышную дочь -- "старую деву, мать-одиночку, а те­перь еще и алкоголичку", на что однажды мать ответила: "Зато вы с отцом прожили полнокровную жизнь -- руки в крови у обоих по локоть". Женька в это время проснулась попить воды и стояла за дверью. Бабку сразил удар. Женька слышала звук глухо и тяжело упавшего груза, щелчок дверного шпингалета, глухой шепот: "Мама, мама", удары по щекам, трещотку телефонного диска. Потом Женька с матерью сидели на кровати в детской, мать прижала ее голову к своей груди и молча, покачиваясь как ходики, они ждали машину "скорой помощи".
   С похорон мать запила еще больше. Делать она ничего не умела, резко постарела, обветшала вместе со своим пальто, поблекла и посерела вместе с обоями. По квартире заползали тараканы, растеклись грязь и вонь, даже кот стал гадить куда угодно: на торчащие колом занавески, на стол, на диван, в туфли и сумки, разбросанные где попало. "Разруха -- смеялась мать, -- как после революции". Женька пыталась восстановить порядок, но тоже ничего не умела, и безуспешно скрывалась от разрухи за дверью своей комнаты.
  
   Лешка пришел вечером следующего дня, бросил снежком в окно, принес бутылку водки с коробкой конфет. Остался. В вы­ходные Лешка починил перевязанную веревкой ножку стола, дол­го изучал провал в диване и решил, что нужно копить деньги на новый. В понедельник они вместе ходили подбирать обои для женькиной комнаты.
   Вскоре Лешка узнал, что в жилой подъезд, примыкающий к общежитию, требуется уборщица, и Женька покорно согласилась, решив, что ее педагогическое образование эта должность не покалечит, к тому же она так боится современных детей, что проще с легкостью вычеркнуть из жизни пять лет посредственного и тягостного лицемерия. Прошедший месяц казался ей долгожданной чертой, которая, наконец, покроет забвением годы мучи­тельного страха. Теперь Женька спокойнее ходила в магазин: чтобы не тонуть в пугающем разнообразии выбора, Лешка посо­ветовал составлять перечень нужных вещей и тупо читать его продавцу.
   Она уже почти не испытывала неловкость за свои малые средства и решила научиться экономить. После унизительной жизни с Длинным они с матерью стали нормально питаться полу­фабрикатами, и теперь Женька пыталась учиться готовить прос­тую домашнюю еду. Больше всего Женьку сейчас беспокоил ее потрепанный вид, но в современных модных вещах она не разби­ралась, и когда, долго мучаясь, однажды решилась купить очень приятное зеленое летнее шелковое платье, и купила его, но пошла с ним вечером за советом к однокласснице-портнихе, та, замявшись, сказала, что это ночная рубашка. "Ну и что, -- воскликнула Женька, -- буду спать на драных простынях в шикарной ночнушке!" и, запираясь в своей комнате, когда оставалась одна, надевала ее, кривлялась перед зеркалом у двери гардероба, приставленной к стене, но ни спать в ней, ни показать ее кому-то не решалась. "И подумать только, -- говорила она себе, - я должна бы уже ходить с шишкой на затылке и зваться Евге­нией Павловной". И глядя на свою курносую физиономию, удивленно изгибала правильный взлет бровей: "Да-а-а, переходный возраст затянулся..."
   По-прежнему до поздней ночи у нее приглушенно бормотал телевизор, по-прежнему чашка за чашкой выпивался дешевый раст­воримый кофе, серели обои, бегали тараканы, наглел кот, а Женька стояла у окна и прислушивалась в ожидании телефонного звонка.
   На ее предложение "живи у меня" Лешка ограничился корот­ким "угу" и пропал на несколько дней. Точнее, позвонил вече­ром и сказал, что обязательно придет, но не сегодня и не завтра, а когда точно -- сам не знает, что долго объяснять причину -- ему всего на минуту дали позвонить по мобильнику.
   Два дня, в которые Лешка обещал не прийти наверняка, она мучилась догадками и предположениями, что же такое могло произойти. На третий день ее стали одолевать мысли о его неже­лании жить в таком бардаке и о своем, должно быть, слишком прямолинейном предложении. Она все прочнее убеждала себя в этом, и только теперь ей вспомнилась оставленная им книга, за которой он, наверное, все-таки должен будет зайти. Наконец Женька оторвалась от бессмысленного созерцания заснеженной тишины двора и взяла книгу. Читала Женька мало. Только потрепанный сборник русских народных сказок изредка открывала перед сном. В основном она смотрела по телевизору старые со­ветские фильмы, сказки, мультфильмы и телесериалы предпочитала отечественные, когда нечего было смотреть, включала музы­кальный канал.
   Бесцельно взметнув веером пожелтевшие страницы, Женька заметила в ряду сплошного текста обрывок тетрадной страницы. На нем было что-то написано мелким, но довольно ясным почер­ком, в каждую строчку нечеткой клетки, два столбика:
   Века, словно бездна за нашей спиной.
   Генетическая память сильна.
   Борьба прошлого и настоящего, рвущая маленького человека.
   Подростки, идущие драться "стенка на стенку". На смерть.
   Что это? Избыток адреналина?
   Или потерянный человек неосознанно открывает некий
   генетический код и ведет себя неосознанно к воплощению
   древнего обряда инициации?
   В современной жизни! в городе! как инсценировать
   собственную смерть?
   Женька перечитала строчки еще, и еще раз, и почувствова­ла как Лешка вдруг вырос и отдалился от нее. "Зачем я нужна ему, такая дура...", и вернулась к полке за словарем - "где-то я встречала это слово..."
   Но тут затрещал телефон, и Лешкин, уже совсем незнакомый другой голос позвал в общежитие... в гости... месяц как мы знакомы... отметим... сосед уехал...
   Женька неуверенно пообещала.
  
   Начинало темнеть, когда Женька с ведром, веником и шваброй в старых джинсах и полинялом свитере вошла в свой рабо­чий подъезд. На седьмом этаже ей навстречу бросился огромный пес, и хозяин -- пожилой сухопарый человек в вязаной шапочке -- едва сдержал его за поводок. Женька посторонилась, и они скрылись в лифте. Она принялась торопливо подметать. На шур­шание веника за дверьми откликались собаки, и к концу ей ка­залось, что вслед за ней гонится уже целая свора. Женька наспех вымыла два нижних, самых грязных, этажа, окатила водой корень ближайшей липы, оставив черное пятно на снегу, и по­несла в подсобку свой реквизит. Охранники общежития уже запомнили ее, и Женька проходила сквозь турникет, не оставляя документов на вахте. В стеклянной будке работал телевизор -- шел футбольный матч и несколько болельщиков, припав к стек­лу, следили за игрой. Охранник быстро оглянулся на прибли­зившегося человека, узнал Женьку, взял протянутый ею в окош­ко ключ от подъезда и снова уставился в экран. В подсобке -- глухой квадратный закуток с тусклой лампой посреди потолка -- она быстро переоделась и почувствовала как начинает колотиться сердце. Тихо ступая, Женька вышла на площадку, посмотрела на спины болельщиков, за которыми скрылся охранник, и спокойно, стараясь не торопиться, пошла вверх по лестнице. Стук ее сердца бил по ушам. "Если спросят: вы куда? Скажу -- руки по­мыть... а почему не на лифте?.. а... я не езжу на лифтах, я их боюсь..." Женька миновала два пролета и сдержанно отпустила затаенное дыхание. Дальше она пошла спокойнее, убеждая себя: "Ну и что, если поймают, это же не конец света, ну вы­ведут, покричат немного, даже если с работы уволят, не умру же я, главное -- идти уверенно и спокойно, спокойно..." На пятом этаже она повернула налево, прошла вдоль грязно-желтых стен коридора и без труда нашла нужную дверь.
   На стук никто не отвечал. Дверь оказалась незапертой, и Женька вошла. Здесь горела только настольная лампа, но и в полумраке комната резко делилась на два полюса: с одной сто­роны три составленных друг на друга матраса изображали нас­пех застеленную кровать, в ее головах на стене висели гитара и плакаты - "Сплин", Цой, "Наутилус", Высоцкий -- далее стол с магнитофоном и грудой кассет, и две длинные полки с полным набором необходимых вещей: книги -- кружка -- мыльница -- носки. Другая сторона была пуста: узкая железная кровать строго по-солдатски заправлена монотонно-темно-зеленым одеялом, на спинке -- полосатое полотенце, на столе только горящая лампа, над ним единственная полка с четкой расстановкой книг, го­лые стены, стул и все. Снаружи, где-то вдали коридора, послышались два звонких голоса, приблизились шаркающие шаги.
   -- О! Может у Лехи есть? - постучали условным знаком бо­лельщиков "Спартака".
   Женька быстро метнулась к шкафу, тут же распахнулась дверь, скрыв ее от пришедших.
   -- А Лехи нет, -- констатировал голос и потянул дверь обратно. - Да у Макса точно был, а, вон он, -- ответил другой. -- Ма-а-акс, штопор есть? -- разда­лось по коридору, заглушая шаркающие шаги. Женька села на корточки, прислонилась к стене и почувствовала, как сильно устала от напряжения.
   Наконец появился Лешка. Вошел в комнату уныло-сгорбленный -- он всегда был таким, эмоции в Лешке проявлялись лишь когда он напивался до состояния, что, кажется, вот-вот свалится, но еще довольно долгое время будет тянуть, движимый послед­ними порывами -- будто нож уже вонзен, но осталось какое-то время -- час? два? -- чтобы еще успеть пожить. Трезвым Лешка был мрачен, молчалив и зол: "Мы до жути ленивы. Вот когда за нами придут и скажут, что завтра поведут на расстрел, вот тогда, наконец, мы бросимся делать то, что откладывали "на завтра" всю жизнь, в надежде теперь успеть все за одну ночь. И надо расстреливать. Надо знать, что "завтра" не будет". В такие минуты Женька покорно выслушивала его монологи, старалась предупредить все его действия и молчала. Но трезвым она видела его очень редко.
   -- Ты здесь? -- недовольно спросил он, и Женька засомнева­лась в приглашении. -- А я уж думал, что не придешь.
   Он слегка обнял ее и сухо поцеловал в щеку. Запахло пивом. Глаза его были усталы и тронуты воспаленной краснотой.
   -- Я не спал вою ночь.
   -- Пришел бы ко мне.
   -- У меня были дела -- я заканчивал курсовую. Пользовался временным затишьем -- завтра вернется этот психопат, -- он кивнул на матрасы.
   -- А я-то думала, что же такое могло произойти, что ты прийти не можешь.
   -- Пришла бы сама... Что, не решилась?.. А в ссылку бы за мной поехала? В Семипалатинск какой-нибудь? Что, не потянешь на декабристку?
   Женька молчала.
   -- Ладно, не обижайся, -- Лешка взял ее за руки и черные глаза его потеплели. -- Ты останешься?
   -- Не знаю.
   -- Как ты прошла?
   -- Там смотрят футбол, и я проскочила.
   -- Тогда ты можешь остаться.
   -- Если ОНИ не вспомнят, что я не вышла.
   -- А я соскучился, -- он окружил руками ее талию и притянул к себе.
   Его движения казались нарочитыми, словно заранее обдуман­ными. И слова:
   -- А сегодня -- четверг. Помнишь, мы познакоми­лись в четверг, ровно месяц назад, -- прижавшись, они смотре­ли в разные стороны и не видели напряженного лица другого. -- А у меня есть щука, настоящая щука, вся в тине и с дырой в голове. Ее убили острогой. Мы можем ее пожарить и отметить наш рыбный день.
  
   Женька вызвалась почистить и порезать рыбу сама. Лешка вспорол ножом два целлофановых пакета, ровно распластал их по столу, аккуратно разложил на них газету и Женька засом­невалась, что сможет с той же аккуратностью справиться с рыбой. Решили, что к рыбе лучше взять пива -- Женька напиваться не хочет, и Лешка ушел в магазин, заперев ее от дружес­ких вваливаний в комнату и коридорных страхов.
   Лешка ушел надолго, Женька разделалась с рыбой, но выйти из комнаты помыть руки она не могла, доставать муку из шка­фа грязными руками не решалась и потому сидела на стуле, уперев локти в колени, вытянув руки, чтобы ненароком чего не испачкать, и размышляла: сбросить ли потроха вместе с газе­той и целлофаном в мусорное ведро, или целлофан оставить, или может, в это ведро нельзя выбрасывать потроха...
   Лешка гулял минут сорок. Вошел пошатнувшись, принес две, открытые уже, бутылки пива и резкий запах водки. Нетвердой рукой плескал из канистры воду, и Женька мыла руки над вед­ром, чтобы лишний раз не выходить в коридор -- здесь полно стукачей развелось. Разрешил покурить у открытой форточки, задернув наполовину короткую штору -- в комнатах курить зап­рещалось. Он вынес рыбью требуху, вытер стол, достал пакет с мукой и два плоских блюда. Женька почувствовала, как пересохло ее горло и сразу выпила треть своего пива, потом высы­пала в тарелку муку и принялась ее солить, размешивая рукой и пробуя кончиком языка с пальца, как, вспоминалось, делала это бабка. Лешка уселся на кровать, откинувшись на голую стену, и Женьке не нравилась эта сцена солдатского неуюта.
   -- Я сегодня ходила к коменданту подписывать договор. Мой испытательный срок закончился.
   Лешка молчал. Женька принялась обваливать куски рыбы.
   -- Странный он какой-то: я подписываю, а он говорит: "Вы хоть знаете, что подписываете?" и усмехается, как будто я себе смертный приговор подписала. Так жутко.
   -- Это у НИХ шутки такие, ОНИ же все раньше зеков охра­няли, а теперь -- нас.
   -- А помнишь, ты рассказывал, что здесь в некоторых комна­тах остались "жучки" еще с советского времени, и ОНИ все прослушивают, а в коридорах -- скрытые камеры. Правда?
   -- Да-а-а, и еще скоро стены общежития сделают стеклянны­ми, утром нас будут будить звуками горна и выстраивать на зарядку, а вечером -- на. .перекличку, у каждого будет свой номерок...
   -- Что за глупости?
   -- Ха! Вон, завтра приедет, много еще сказок тебе нарасскажет. Например, в комнате, где он раньше жил, из стен по ночам вылезают руки и душат спящего человека, а крючки в по­толках в коридоре ненавязчиво намекают на самоубийство. Просто здесь слишком много психов. -- Лешка сел сгорбившись, свесив бутылку в покрасневших руках между колен и уставился в по пол.
   -- Но ты же сам говоришь, что здесь все всё откуда-то знают.
   -- Да, но иногда кажется, что это происходит во всей стра­не... Пойду покурю, -- и вышел.
   Еще полчаса Женька, с белыми по локоть руками, сидела од­на и тупо смотрела на рыбу, которую она красиво разложила на блюде, сырую, всю в белом инее муки. Женька все еще дер­галась от неожиданных стуков, но, кажется, уже хотела, что­бы ее вывели отсюда.
   Лешка вернулся -- на бледном заостренном лице усилилась краснота глаз. Он обнял ее, тяжело навалившись:
   -- Ну вот, время уже половина двенадцатого. Ты остаешься. Коли бы ОНИ тебя вычислили, давно бы пришли. Значит, в этой комнате нет "жучков".
   -- Я хочу в туалет, и сходила бы в душ.
   -- Тогда тебе надо замаскироваться.
   Женька нарядилась в полосатый Лешкин халат, пропахший старостью шкафов, набросила на голову полотенце.
   Они спустились вниз и прошмыгнули к подвал. Он сел ждать ее у дверей женского душа, закурил, но тут же затушил сигарету о кафель. Потом быстро сорвался, заскочил в лифт, доехал до своего этажа и вошел в дверь, откуда доносился шум и гитарные звуки.
  
   Лешки не было. Она, вернулась в предбанник, села на лавку. Оглядывая кафельные стены и пол, и матовый плафон в железном, грубом наморднике, представила, как солдаты приводят сюда лю­дей, заставляют раздеться. как падают на лавку одежды, а го­лые, под толчками прикладов, спотыкаясь о высокий порог, проходят в душ, где бьет тугими струями вода, становятся ко­ленями на кафель, как голую спину толкает сапог и вода смы­вает красное...
   Лешка привел ее в комнату, уложил в постель, сказал: "Спи, я переночую у Петьки". Женька вытянулась в холодных казенных простынях, обреченно, как на операционном столе. За стеной неуверенно играл баян. В коридоре кто-то громко застучал в чью-то дверь чем-то твердым, мимо прошаркали шаги, вдалеке послышался разговор, стуки прекратились. Медленно и сбиваясь баян играл гимн Советского Союза. Женька, вспомнила, как пела в школьном хоре, в галстуке, белой рубашке и синей юбке. Сою-уз не-ру-ши-и-мый... да что же он так тянет... И тут она услышала шаги, шаги тяжелых сапог, они приблизились, часть шагов остановилась, другие гулко удалялись, и стук в дверь, твердый и ровный. Женька улыбнулась, поднялась и мед­ленно начала одеваться. Стук повторился настойчиво-резко, Женька застегнула джинсы, натянула свитер на голое тело и открыла дверь, перед ней стояли двое в униформе: она встала между ними, сложила руки назад и пошла по коридору, вниз по лестнице, слыша неровное биение шагов тяжелых сапог за спи­ной.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"