Эпоху Брежнева называют эпохой застоя. И это верно лишь в том смысле, что это был не столько экономический, сколько политический застой, ибо темпы экономического роста при Брежневе были хотя и не такие высокие, как в период послевоенного восстановления "народного хозяйства", однако выше, чем они стали при Горбачеве, когда экономический рост прекратился и вовсе. При Брежневе было слышно - да и то через западные радиоголоса - лишь о шевелившихся кое-где, преимущественно в столицах, "правозащитниках". Уже в самом этом слове заключено то, что эти оппозиционеры главное внимание обращали на политическую и юридическую надстройку, а не на экономический базис. О каком-либо освобождении рабочего класса у них не шло даже и речи. Рабочий класс ничего не ждал от них. Не ждал он ничего и от Брежнева, в котором время как бы остановилось, словно автор "Возрождения" и "Целины" и впрямь был бессмертен. Война в Афганистане, казалось, затронула близко лишь тех, чьи дети или мужья ушли туда воевать. Рабочее движение в Польше в начале 80-х годов, едва возникнув, было подавлено и не могло всколыхнуть рабочий класс столь огромной страны, как СССР.
Между тем кое-где стали возникать основанные большей частью на личной дружбе кружки, разбиравшие вопросы марксизма-ленинизма и в итоге начинавшие с марксистских позиций оценивать сущность экономического строя в СССР, т.е. приходить к пониманию того, что этот строй есть не социализм, как то утверждалось со всех ветвей, а капитализм, империализм. Необходимым практическим выводом из таких взглядов должна была явиться постановка перед собой задачи пробуждения рабочего класса, политического воспитания его для грядущей социалистической революции. Однако эти кружки были столь еще немногочисленны и слабы, что не могли даже установить между собою связи и потому быстро сходили на нет, разваливались.
Но задачу пробуждения рабочего класса выполняла и сама история, ход общественного развития. Правда, история выполняла эту задачу лишь в той мере, в какой она вообще может быть выполнена без внесения в рабочее движение научного социализма революционерами.
В ноябре 1982 года умер Брежнев, и эпоха политического застоя стала уходить в прошлое. Со смертью Брежнева начался период народного ожидания, народ стал ждать изменений и источник их видел пока в верхушке государственной пирамиды. Народные ожидания нужно было как-то оправдывать. Обыденное сознание связывало социальные беды с так называемыми т у н е я д ц а м и ; а поскольку при Брежневе всякий безработный числился за тунеядца, ибо существование безработицы в СССР официальной статистикой и профессорской политэкономией отрицалось, постольку полиция стала среди бела дня останавливать на улицах прохожих, проверять у них документы, выяснять их место работы. А в это время миллионы действительных тунеядцев сидели в удобных креслах своих кабинетов, и никто их не трогал, не сгонял с насиженного теплого места. Государственный аппарат и аппарат управления экономикой разросся до невероятных размеров. Мало того, что эта огромная армия тунеядцев получала доходы, освященные буржуазным законом (проценты со вкладов в банк, оплата синекур, премии, гонорары и пр.), но она еще и воровала, брала взятки. Казнокрадство, взяточничество, хищения, приписки, всякого рода мошенничества, теневая частно-предпринимательская деятельность и коммерческое посредничество разъедали государственный аппарат и весь аппарат управления экономикой. Все эти расходящиеся с писанным законом действия сделались правовым обычаем, т.е. неписанным, но зато действительным законом. Если государство и осаживало кого-либо, то не потому, что он крал, а потому, что он крал несоответственно своему чину, своему положению; либо в этом осаживании проявлялась борьба кланов, как , например, в случае со Щелоковым и Чурбановым. Попутно это осаживание выдавалось за удовлетворение народных ожиданий, за борьбу с коррупцией. Ведь обыденное сознание в число носителей зла включало еще и преступников. Границы же преступной группы или даже всего преступного мира государственная власть может обозначить как ей угодно, ибо она не только издает законы, но и объявляет своей прерогативой их толкование. Вот почему социология лишается всякой научной почвы при абсолютизации правовых категорий. Чтобы определить границы лагеря прогресса и лагеря реакции, марксизм использует понятие классов, т.е. групп людей, отличающихся по их отношению к средствам производства. В этом существенное отличие социалистической идеологии от идеологии буржуазной и феодальной. Взять, например, различное понимание ими равенства. Феодальное (христианское) понимание равенства не выходило за пределы равенства всех мирян п е р е д б о г о м как грешников. Если богатый и бедный оба грешники или оба святые, то в христианском смысле они равны. Буржуазное понимание равенства означает равенство всех граждан государства п е р е д з а к о н о м. Пролетарское (социалистическое) понимание равенства означает равенство всех членов общества по отношению к с р е д с т в а м п р о и з в о д с т в а. Отсюда видно, что сближение христианства и коммунизма, стремление увидеть между ними какое-то особое духовное родство, как это нередко делают буржуазные идеологи, не имеет ничего общего с истиной и служит лишь реанимированию христианства и религии вообще.
Отношение различных групп общества к средствам производства далеко не всегда закреплено и оформлено в законах, ибо собственность есть категория не юридическая, а экономическая. Точка зрения буржуазной социологии, спекулировавшей на предрассудках обыденного сознания и культивировавшей эти предрассудки, целые десятилетия, почти с начала правления Сталина, состояла в том,чтобы не замечать буржуазного характера государственной собственности в СССР. Все недостатки общественного строя она объявляла "отдельными недостатками", в число которых включала и противозаконные способы обогащения, а согласующиеся с законом доходы, т.е. проценты со вкладов, прибыль, гонорары, оплату синекур и пр., считала вполне вписывающимися в социализм. Точно так же она считала вписывающимися в социализм и всю систему товарно-денежных отношений, т.е. рынок. Точка зрения Троцкого в этом отношении мало чем отличалась от сталинской. Острие своей критики он направлял против чиновников, против сталинской бюрократии, не видя в ней и вокруг нее буржуазии. И не много нужно было ума, чтобы развить эту точку зрения дальше, т.е. направить критику против "командно-административной системы", против "номенклатуры", против "мафии" и вытащить, наконец, из праха забвения доктрину "правового государства". Почвы для таких взглядов и настроений с каждым годом становилось все больше.
В то время как монополистическая буржуазия обладала не только большими состояниями, но и правами, чтобы свободно, как ей заблагорассудится, тратить свои доходы, средняя буржуазия испытывала еще и потребность в расширении своих прав. Она хотела свободно ездить за рубеж, не испытывать постоянно на себе недреманного ока правоохранительных органов, стремилась узаконить свою теневую частно-предпринимательскую деятельность. Монополистическая буржуазия, имея все и будучи всем удовлетворена, не хотела ничего нового, разве что новых рынков сбыта продукции, особенно продукции военно-промышленного комплекса. Средняя буржуазия желала либерализации в области экономики, невмешательства государства в экономическую жизнь, отмены законов против спекуляции, желала свободы творчества, отсутствия цензуры, оздоровления экологической ситуации. Мелкая буржуазия также хотела расширения политических прав, оздоровления экологической ситуации, повышения качества обслуживания, но к этому у нее прибавлялось еще и желание расширить свое мелкое хозяйство, а следовательно, она и здесь шла за средней буржуазией - чтобы легализовать мелкую торговлю и спекуляцию. Наконец, рабочие, вместе с членами своих семей составлявшие подавляющее большинство населения, думали не столько о том, куда пустить свои доходы и сбережения, сколько об увеличении заработной платы. Рабочему классу его доходов нередко не хватало на жизнь. К этому желанию у пролетариев присоединялось желание оздоровления экологической обстановки, расширения политических прав, но главным их желанием было повышение заработной платы, т.е. возможность заработать в государственном секторе экономики. Более передовая часть рабочего класса желала к тому же улучшения условий труда и повышения его содержательности. К пролетариату примыкала масса полупролетарского населения (мелкие служащие и пр.), доходы которой были еще меньше, чем у рабочих, и часть которой, кстати, входила в класс пролетариев как члены их семей.
Такова в общих чертах картина запросов, интересов, надежд, ожиданий различных классов общества к середине 80-х годов. Если присмотреться к этой картине, то нетрудно заметить, что буржуазные классы, вплоть до мелкой буржуазии, там, где они выдвигают действительно прогрессивные требования, как, например, оздоровления экологической обстановки, повышения качества обслуживания и т.п., они выступают лишь как потребители. Там же, где они хотят выступать в качестве производителей, они защищают и увековечивают отсталые способы производства: фермерство, мелкое производство и т.п. Но революция означает в первую очередь изменение в способе производства; изменение способов распределения, не говоря уже о способах потребления, есть дело второстепенное, производное от изменений в способе производства. Если движущими силами Октябрьской революции были пролетариат и крестьянство, то движущей силой современной революции может быть только рабочий класс. Все остальные классы современного общества реакционны.
Для официальной идеологии такой картины запросов и таких различий в них, конечно, не существовало. Ее политическим кредо была демонстрация морально-политического единства общества на всех уровнях. Если бы это было возможно, партийная верхушка постаралась бы скрыть от народа не только нравственно-политические, но и природные различия внутри себя. Однако гуманоиды для высших партийных должностей выращивались естественным путем и потому имели различные черты лица, различный возраст и пр. Высшее политическое руководство государства не было единым, поскольку не был единым и сам народ. В чем же состояло различие? Как известно, формальная логика, в отличие от диалектики, оперирует тем, что прежде всего бросается в глаза, она не рассматривает предмет всесторонне и в его движении. Для рассудочного мышления коммунисты - это те, кто размахивают красными флагами, ведь красный цвет бросается в глаза прежде всего. Партия для него словно и не имеет истории, развития. Прежде всего бросается в глаза, что высшее политическое руководство делилось на стариков (Черненко, Громыко, Кунаев, Соломенцев, Щербицкий, Долгих) и более молодых (Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев, Лигачев, Ельцин). Но и это различие делается существенным, ибо молодые представляли собой уже другую эпоху. Они, например, не были участниками войны. Когда умер Андропов, избрание Генеральным Секретарем престарелого Черненко явилось компромиссом между старыми и молодыми. Все знали, что Черненко скоро умрет, но у молодых не было еще достаточно сил, чтобы взять лидерство. Тем не менее это лидерство, в конце концов, должно было быть взято: слишком частые, следующие друг за другом похороны высших руководителей, поочередно становившихся через каких-нибудь несколько месяцев "верными продолжателями дела Ленина", уже превращались в комедию и начинали дискредитировать политическую систему государства. Во имя стабильности и "порядка" у руля должен стать кто-либо помоложе. Такие соображения высказывались между молодыми, высказывались со стороны молодых старикам, высказывал их, наконец, кое-кто из самих стариков. Старики понимали, что молодые, придя к власти, еще более дискредитируют политическую систему, чем они. Ибо молодые были более беспринципными, более коррумпированными. Но другой молодежи в высших кругах не было. Чтобы держать власть, старики сами покровительствовали именно таким вот, как Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев, Ельцин. Молодые пришли к власти не благодаря какому-то своему геройству, они кишели в Кремле, как трупные черви. Приход Горбачева к власти таил в себе возможность легализации в дальнейшем тех методов и сфер экономической деятельности, которые прежде считались незаконными и поощрялись стариками лишь втайне. Но пока экономический кризис еще не разразился, пока эти меры еще не назрели.
Однако Горбачев тоже вынужден был как-то удовлетворять народные ожидания, которые возросли еще более после прихода к власти более молодого. В тех случаях, когда глава государства еще только осматривается, ничего решительного не предпринимая, и когда от него чего-то все ждут, на помощь всегда приходит пресса, приходят средства массовой информации и пропаганды. Всюду начались разглагольствования об Апрельском 1985 года Пленуме ЦК как о некоем поворотном моменте, о каких-то его важных решениях.
Придя к власти, Горбачев и не думал о том, чтобы удовлетворить запросы большинства народа, т.е. в первую очередь увеличить заработную плату. Он думал лишь об увеличении прибылей буржуазии, о расширении рынков сбыта. Но для этого нужно было повысить качество продукции и сделать ее производство дешевле. Вокруг этого главного пункта вертелись тогда все фразы Горбачева о перестройке, под которой он первоначально мыслил только изменение отношения к труду. "Главное - мышление перестроить", "Психологическая перестройка" - подобными фразами полны были выступления Горбачева. Он хотел, чтобы рабочий класс больше и лучше работал - при остающейся неизменной или даже при понижающейся заработной плате. В то же время одним из коньков профессоров-экономистов продолжало оставаться утверждение, что заработная плата растет намного быстрее, чем производительность труда, что у населения на руках слишком много денег; потому, мол, и ощущается дефицит некоторых товаров, мяса и колбасы. Денег на руках действительно было много, но только не у рабочих, а у буржуазии. Если бы у рабочего класса было на руках много денег, то не ломились бы от товаров, например, склады швейных фабрик и магазины одежды. Эти товары не находили сбыта вследствие низкой заработной платы у большинства населения, а вовсе не из-за якобы низкого своего качества, как это утверждали буржуазные экономисты. Ведь сколь бы низким ни было это качество, а масса народа пользовалась одеждой еще более низкого качества и с радостью приобрела бы что-либо новое, будь у нее повыше зарплата. Но повышение заработной платы означает для буржуазии потерю прибылей, а на это она пойти не может.
Летом 1985 года Горбачев начал антиалкогольную кампанию, которая, по его словам, должна была изменить отношение народа к труду. Ныне некоторые экономисты ставят эту кампанию Горбачеву в вину по той причине, что она будто бы понизила доходы в казну, так как водки стало продаваться меньше. Я думаю, что, напротив, эта кампания позволила Горбачеву пополнить начавшую трещать казну. Ибо, во-первых, цена водки выросла вдвое, и то, что казна потеряла из-за уменьшения производства и реализации водки, она наверстала за счет роста цены на нее; во-вторых, высвободились сырье, рабочая сила и прочие средства, которые прежде были задействованы в производстве водки и требовали затрат из бюджета; и в-третьих, водки производилось столько же, сколько и прежде, если не больше, просто государство переложило часть забот на ее производство с плеч государственных предприятий на плечи индивидуальных производителей (самогонщиков). Эта кампания была выгодна Горбачеву еще и потому, что позволила предстать в глазах политически неграмотного, пристрастившегося к выпивке народа выдающимся реформатором.
В декабре 1986 года по центральному телевидению был показан спектакль "Скажите им правду", действие которого разворачивается на Всероссийском съезде борцов за трезвость, происходившем в начале века. Главной идеей этого спектакля была та мысль, что с пьянством можно успешно бороться, только уничтожив социальные причины этой болезни. Показ этого спектакля явился одним из симптомов растущей в обществе оппозиции по отношению к Горбачеву. Реформатор должен был еще более задуматься не только о перестройке психологии, но и перестройке общественных отношений.
В апреле 1986 года, выступая на ВАЗе в Тольятти, Горбачев говорил следующее: "Разве можно управлять триллионным измерением в рублях из Москвы? В том, что мы пытались сделать это до недавнего времени, и состоит наша ошибка!" Уже здесь наблюдается отход от так называемого "планового начала". Следовательно, Горбачев не упускал из виду производственные отношения и уже тогда думал об их перестройке. Но все же главным для него в деле реформирования оставалась психология. "Главное - мышление перестроить, и это касается всех" - говорил он в ноябре 1986 года. Там же, в Тольятти, он - вероятно, впервые - заговорил о необходимости создания вневедомственного контроля над качеством. И вскоре вводится Госприемка. Заработная плата не увеличилась, зато число чиновников еще более возросло. Причем функции и обязанности этих чиновников напрямую связаны с трудовой деятельностью рабочих, вызывают их недовольство. Горбачев хотел, чтобы отечественные товары не уступали по качеству западным образцам - при заработной плате в два раза ниже, чем на Западе. Он надеялся своим декретом о Госприемке отменить всеобщий закон развития - закон перехода количества в качество. Чтобы было выше качество, надо больше усилий, больше рабочего времени на единицу продукции - если технология производства остается на прежнем уровне, не совершенствуется. Но внедрение прогрессивных технологий замедлилось, а реальная заработная плата не только не повысилась, а даже упала. Кто из рабочих при таких условиях станет рваться? Законы природы и истории оказались сильнее законов, издаваемых государственной властью. Народ может пойти на увеличение интенсивности своего труда, при неизменной или понижающейся заработной плате, лишь в том случае, если ему угрожает какое-либо бедствие, в условиях отечественной войны, при необходимости восстановить разрушенную промышленность. Уже отсюда видно, что грозящая разразиться революция не является для рабочего класса бедствием.
При Брежневе буржуазия пугала народ угрозой войны, исходящей с Запада, угрозой ядерной бомбардировки, и народ был согласен работать при неизменной заработной плате, лишь бы не было этой войны. Как и Брежнев, Горбачев стремится выставить себя миротворцем. Поэтому он вводит мораторий на ядерные испытания, он соглашается на установку телемостов с США через космос: мол, США стремятся к звездным войнам, а мы используем космос только в мирных целях. Но буржуазии невыгодны разоружение, перевод экономики на мирные рельсы. Во время поездки в Краснодар в сентябре 1986 года Горбачев сказал в своем выступлении: "Вот мы дали оборонной промышленности задачу помочь пищевой промышленности, сельскому хозяйству и пр. И они сказали: "Нам легче решать оборонные дела и космос, чем здесь".". И Горбачев свел суть дела к тому, что здесь, т.е. в пищевой промышленности и сельском хозяйстве, конструкторская мысль требуется больше. Конечно, из-за отсталости технологических процессов в этих отраслях требуется немало конструкторам поработать, но все же суть дела не в этом; не потому оборонщики неохотно идут помогать другим отраслям. Суть дела в другом - в прибылях. Детали, одинаковые по своей сложности, материалоемкости и трудоемкости, но различающиеся по своему назначению ( одна для трактора, другая для танка), оплачиваются заказчиком различно. Конкурировать между собой из-за получения заказов на оборонные цели будут не только директора предприятий, но и руководители научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро. Финансовые же воротилы, руководители банков и внешнеторговых ведомств, и вовсе будут из кожи вон лезть, чтобы продать оружие за границей и снова разместить на заводах заказы на производство военной техники. Имея целью получить сверхприбыли на торговле оружием, буржуазия из года в год увеличивала производство в оборонной промышленности. Здесь на качество уже никто не жаловался. Когда дело касается ее интересов, буржуазия не забывает, что количество переходит в качество. Заработная плата в оборонной промышленности выше, чем где бы то ни было. И прибыли от торговли оружием самые высокие. Так качество перешло обратно в количество. Но нас интересует здесь не движение отвлеченных категорий, а законы капиталистического способа производства, в соответствии с которыми капиталы переливаются в ту отрасль, где норма прибыли выше. Буржуазия неплохо умеет считать, но обычно она вкладывает капиталы в ту область, которая сулит ей сиюминутную выгоду. Она не предвидит тех последствий, которые обнаружатся через ряд лет. Здесь на пути стихии рынка не мог стать даже "план". Напротив, "план" призван был обслуживать аппетиты монополистической буржуазии. Монополии диктовали свою волю остальной экономике, ВПК господствовал над АПК, государство устанавливало низкие закупочные цены на продукцию колхозов, а цены на продукцию заводов для сельского хозяйства поднимало повыше. Вследствие этого многие колхозы разваливались, приходили в упадок, в то же время военно-промышленный комплекс все ширился. Во второй половине 80-х годов СССР сосредоточил в своих руках более трети мировой торговли оружием. На втором месте шли США - около трети. И около трети мировой торговли оружием было в руках всех остальных стран, вместе взятых.
Но вдруг по всему миру прокатилось эхо катастрофы на Чернобыльской атомной электростанции, и вскоре народ узнал, что политическое руководство повело его на первомайскую демонстрацию под радиоактивные тучи. Люди сразу поняли, что политическое руководство печется только о своих интересах, а не о безопасности и здоровье народа, что не менее опасным, чем так называемое "капиталистическое окружение" являются для них враги внутренние - партийные бонзы, своекорыстие которых способно превратить в разрушительную силу даже и мирный атом. После Чернобыля мировое общественное мнение сложилось еще более неблагоприятно для СССР. А ведь еще не успело изгладиться из памяти недавнее сбитие российской военщиной корейского авиалайнера с сотнями пассажиров на борту. И вдобавок эта затянувшаяся война в Афганистане. Особенно народы Восточной Европы увидели бессмысленность гонки вооружений, бесперспективность милитаризации экономики. Все это грозило буржуазии потерей рынков сбыта оружия. Ведь буржуазия продает оружие не там, где ей заблагорассудится, оружие имеет свои традиционные рынки сбыта, и это прежде всего страны-сателлиты. Если водку, икру, нефть, меха и т.п. Россия везла преимущественно на Запад, то оружие - на Восток. В экспорте до некоторой степени виден образ государства. Чтобы не утратить традиционные рынки сбыта и обрести новые, Горбачев должен пересоздать образ СССР, ибо, как выразится он сам чуть позже: "Мир бурлит!" И вот он едет в Рейкьявик на переговоры с Рейганом. Оба встречаются, конечно, лишь затем, чтобы поделить рынки сбыта и сферы влияния. Но каждый перед своим народом обвиняет противную сторону в несговорчивости, выставляя себя миротворцем. Поездки в Рейкьявик оказалось мало, и Горбачев отправляется в Индию - классическую страну среди неприсоединившихся стран. Американские газеты писали об этом визите: "Москва перетягивала Дели на свою сторону против Вашингтона". Индия есть та страна, которая стремилась и стремится наладить собственное производство вооружений. Поэтому Горбачев вынужден был искать другие пути устранения угрозы кризиса перепроизводства в оборонной промышленности. А пока все достижения брежневской дипломатии рушатся одно за другим, в здание Восточного блока уже заложена мина, и ее часовой механизм начал отстукивать время. К весне 1987 года нападки в адрес друг друга американской и российской военщины достигают апогея и затем начинают стихать. На политическую арену внутри СССР все более выступают новые силы - либералы.
II
Форпостами либералов всегда были круги тех, чьей профессией является говорильня. В конце весны 1987 года сначала пресса, а затем и другие средства массовой информации начинают нагнетать антисталинскую истерию. Горбачев делает еще более частыми свои "хождения в народ", всюду светит своей лысиной и чуть ли не готов сунуть руки под мышки. Вождь да и только! Он стремится показать, будто его стиль руководства в корне отличен от стиля прежних правителей страны, будто он советуется с трудящимися, учитывает их мнение. И вот будто бы из этого учета мнения трудящихся и рождаются сначала его политика гласности и вслед за законом об индивидуальной трудовой деятельности - закон о кооперации. Кого он хотел кооперировать? Где он нашел крестьян или широкие слои кустарей? Горбачевская кооперация была нацелена на всяческих спекулянтов. "Кооперация" этих элементов есть опора против пролетариата более сильная, чем когда эти элементы разобщены. Конечно, закон говорил не это, но он имел это своей целью. Здесь необходимо учитывать так называемое д е л е г и р о в а н н о е з а к о н о д а т е л ь с т в о , которое состоит в том, что парламент издает пестрящие общими местами законы, а правительство, государственные чиновники и партийные бонзы наполняют эти абстракции конкретным содержанием. Сам Горбачев на вопрос: "что можно делать?" ответил: "Разрешено все, что не запрещено". Правительство и чиновники смотрели на деятельность нарождающихся "кооперативов" сквозь пальцы, особенно же когда им перепадала часть их прибыли. Закон об индивидуальной трудовой деятельности отвлек часть интеллектуальных и рабочих сил из государственного сектора экономики, закон о кооперации еще более усилил это отвлечение и привел к образованию дутых предприятий, стригущих доходы доверчивых вкладчиков и неразборчивых покупателей. Таково то конкретное содержание, которым был наполнен данный закон, и оно потому таково, что вполне соответствует духу данного закона. Чиновники и партийные бонзы не вложили в него нечто такое, что противоречит его первоначальной цели и замыслу. Ибо сам экономический строй был таков, что кого-либо иного и нельзя было кооперировать.
Если в области экономики горбачевская реформа открыла перед средним и мелким буржуа некоторые шансы, то в области политики эти шансы оставались прежними. Чтобы добиться чего-либо в этой области, нужно было вступать в КПСС и долгие годы терпеливо гнуть шею перед вышестоящим, пока не подвернется удобный случай пересесть на его место. Но самое главное: мелкие и средние буржуа, совершая свою карьеру, приходили на верхи государственной пирамиды не как выразители интересов этих слоев буржуазии, а как выразители интересов монополистического капитала. Либералы хотели такого вхождения во власть, которое позже Собчак назовет "возгонкой", термином из физики, означающим резкий переход жидкости в газообразное состояние. Они стремились побыстрее миновать средние ступени бюрократической иерархии и выразить, как они полагали, подлинные интересы средних слоев народа. На очередь встал вопрос о реформировании политической системы, последняя должна была быть приведена в соответствие с изменившимся экономическим базисом. В соответствии с ним должна была измениться и официальная идеология.
В 1987 году, когда экономический кризис лишь надвигался, но не успел еще разразиться во всей своей силе, идти в открытый поход против Ленина отваживались немногие - диссидентствующие эмигранты да разве еще кто-либо вроде сторонников Валерии Новодворской. В обоснование своих реформ Горбачев ссылался на статьи позднего Ленина. Но уже через год после принятия закона о кооперации выяснилось, что ссылаться на взгляды позднего Ленина и даже на работы Бухарина стало невозможно. Слишком расходились взгляды Ленина на кооперацию с той "кооперацией", которая нарождалась в действительности. Эти "кооперативы" стремились не произвести продукты, а скупить готовые и затем по более высокой цене продать их населению. Возникло вымывание из госторговли товаров дешевого ассортимента. Стали дефицитными такие товары, как мыло, стиральные порошки, сахар. Другими словами, "кооперативы" норовили ободрать рабочий класс, как липку. Все чаще стало звучать мнение, что Горбачев реставрирует капитализм. В обыденном сознании понятие "капитализм" ассоциировалось с тем строем, когда в экономике господствуют не союзы капиталистов, не монополии, слившиеся с государством, а отдельные капиталисты - заводчики, фабриканты, купцы, банкиры. Государственно-монополистический капитализм, реально существовавший в СССР, это обыденное сознание, приученное к тому сталинско-брежневскими идеологами, считало социализмом. Поэтому при углублении кризиса и дальнейшем ходе горбачевской экономической реформы буржуазия должна была бороться уже не только с подлинным ленинизмом, но и с тем самым обыденным сознанием, которое она воспитывала в течение десятилетий с помощью ревизионистов. А бороться с этим сознанием при углублении кризиса, оставаясь в идеологии на почве ревизионизма и далее, стало невозможным. Нужно было опрокинуть авторитеты революционного прошлого, в особенности же огромный авторитет Ленина. Но одно дело вести поход против Ленина в кулуарах или в изданиях с небольшим тиражом и совсем другое дело - вести этот поход в массовых изданиях и популярных телепередачах. Общественное мнение необходимо было подготовить, обработать сначала каким-нибудь дурманом, какой-нибудь культовой идеологией, поставить для начала рядом с авторитетом Ленина авторитет другой личности, авторитет "слова божьего". Обрамляя свои речи о необходимости плюрализма мнений фразами против догматизма, начали вести пропаганду религии, т.е. идеологии, самой сердцевиной которой является безграничный догматизм, слепое преклонение перед авторитетом. Для этого явился и удобный повод - 1000-летие принятия на Руси христианства. Горбачев выискивал средства, чтобы снова погрузить народ в летаргический сон. Его перестройка явилась, таким образом, вовсе не революцией, а реакцией, прикрывающейся социалистической и демократической фразеологией. Само слово "перестройка" уже с самого начала вызывало в среде рабочего класса насмешку. Под этим словом можно мыслить все что угодно. По мере наполнения этой абстракции конкретным содержанием, т.е. по мере того, как становилось все более ясным, чего Горбачев хочет и кому он служит, росло недовольство рабочих. Народ проснулся, но его политическое сознание еще не развито. Он видит пока только раскол общества на бедных и богатых, на простых смертных и привилегированных, на честных тружеников и мафию. Отсюда и благодатная почва для агитации либералов, направлявших свою критику в адрес "номенклатуры", "командно-административной системы", в адрес бюрократов и мафии. Потому-то от обыденного сознания и ускользал тот факт, что не только горбачевская перестройка, но и агитация либералов была не чем иным, как системой мер, которые предприняла буржуазия с целью стабилизации капитализма в СССР. Экономическая реформа была призвана расширить и усилить средние слои общества. С другой стороны эти меры сами явились следствием давления средней и мелкой буржуазии на государственную власть. Но средняя и мелкая буржуазия стремились не только к увеличению своей экономической силы, но и к увеличению своего политического веса, увеличению своего представительства в государственной власти. Последнее уже было невозможно без политического оформления этих слоев буржуазии, т.е. без образования ими политических партий. В свою очередь должна была претерпеть изменения избирательная система. Целые десятилетия, еще со времен Сталина, избиратели выбирали одного депутата из одного кандидата; явка избирателей на выборы была почти стопроцентной, потому что неявка вела к возникновению сложностей на работе, по месту учебы и т.п.; кандидаты делились на "коммунистов" и "беспартийных" и в соответствующем духе вели предвыборную агитацию, т.е. все высказывались в поддержку правящей партии. Впрочем, и агитации почти не было, выдвижение кандидатом фактически означало его избрание. Кандидатов же выдвигали по сути дела партийные и государственные чиновники разных уровней. Верховный Совет не обладал реальной властью, был фиговым листком всевластия монополистической буржуазии. Подлинное значение Верховного Совета достаточно выпукло обнаруживается в том факте, что вскоре после прихода Горбачева к власти Громыко переместился из кресла министра иностранных дел в кресло Председателя Президиума Верховного Совета. Формально его повысили в должности - он стал номинальным главой государства. Но фактически его понизили - он утратил важные связи в государстве и с заграницей. Он сделался чем-то вроде хранителя Большой Государственной печати. Даже если бы все депутаты Верховного Совета отдали Громыко свои голоса, он бы мог по своему усмотрению употребить эту печать разве лишь при раскалывании орехов.
Нечто подобное, хотя и в меньшей мере, представлял собой и ЦК партии, ибо он тоже частью состоял из рабочих. Вообще надо заметить, что все те органы, будь то партийные или государственные, куда хотя бы частично входили рабочие, не были ни действительно что-либо решающими, ни даже совещательными. Монополистический капитал не станет в ЦК партии совещаться с каким-нибудь рабочим или рядовым работником культуры о том, вводить или не вводить войска в Афганистан и где искать рынки сбыта. Высшими органами власти поэтому были на деле лишь те, которые состояли из магнатов капитала и его верных слуг: Политбюро, верхи правительства, руководители банков, силовых министерств и тому подобных ведомств. Это не значит, что издаваемые Верховным Советом законы и постановления ЦК не имели силы. Это значит, что эти законы и постановления были решены и согласованы заранее, до их вынесения на суд депутатов Верховного Совета или членов ЦК, т.е. тех органов, которые были не более, чем ширмой власти буржуазии. Прикрытием этой власти служили и демонстрации "морально-политического единства общества", устраивавшиеся в период ноябрьских и майских праздников.
Существенное отличие сталинско-брежневских демонстраций от демонстраций времен революции состояло в том, что последние были средством поднять дух пролетарских борцов, были их школой организации, обнажали общественные противоречия. При Брежневе, при Горбачеве общественные противоречия становились все более острыми и кричащими. Чтобы затушевать эту остроту, буржуазия из года в год вынуждена была увеличивать зрелищность демонстраций, пока эта зрелищность не достигла, наконец, пункта, дальше которого идти было уже нельзя, ибо подобная степень зрелищности, во-первых, подрывала бюджет и, во-вторых, стала доводить нервные клетки обывателей до ультра-парадоксальной фазы. После того, как кульминационный пункт был достигнут, демонстрации морально-политического единства общества должны были уступить место демонстрациям другого рода - демонстрациям либеральной буржуазией своей "страшной" оппозиции в отношении к правительству. Как и в первом случае, этот процесс должен был нарастать, причем он должен был протекать гораздо быстрее: там дело растянулось на десятилетия, здесь весь путь до высшей точки должен был быть пройден в несколько лет.
Либерализм средней и мелкой буржуазии состоял в том, чтобы увеличить роль представительных органов власти, сделать их действительно законодательными и увеличить долю своего участия в этих органах. Одним из основных препятствий этому ей виделось отсутствие многопартийной системы. Монополистическая буржуазия допустила пропаганду либералов, поскольку увидела в ней для себя нечто более ценное - охаивание коммунизма. Так, с дозволения начальства, профессора, писатели, работники культуры, директора институтов и прочие начали демонстрировать свою оппозицию в отношении правительства и партийных бонз, что явилось одним из способов притупления в сознании народа противоречия между трудом и капиталом.
III
Едва святые отцы отметили 1000-летие принятия на Руси христианства, а перестроившаяся российская дипломатия встретила в Москве и затем проводила американского президента, как началась XIX партконференция, которая должна была одобрить заранее принятое горбачевцами решение реформировать политическую систему, чего добивалась либеральная буржуазия. К этой конференции готовился не только Горбачев, но и Ельцин.
Ельцин был в опале еще после своего выступления на Пленуме ЦК в октябре 1987 года. В своей "Исповеди", написанной позже, Ельцин вспоминал, что он не выступил бы на этом пленуме, если бы Горбачев сам не дернул его: "У товарища Ельцина есть какое-то заявление". О характере же этого заявления Горбачев знал заранее. Ельцин просил в нем об отставке с поста 1-го секретаря Московского горкома партии и выражал надежду, что ему не придется по этому вопросу обращаться к Пленуму ЦК. Таково содержание заявления. Но Горбачев дернул Ельцина, и последний выступил на Пленуме, не сказав, впрочем, ничего особенно существенного, а попросту что-то мямля. После этого выступил сам Горбачев, выразив опасения, что от этого ельцинского выступления по всему обществу разойдутся круги.
Буржуазию пугает рост рабочего движения, отсюда либерализм определенной ее части, стремящейся справиться с этим движением посредством реформ. Отличие Ельцина от Горбачева состояло лишь в том, что он хотел проводить реформы быстрее.
Ленин в период революции 1905 года сравнивал кадетов со свистками, действие которых зависит от того, будет ли пар в котлах, т.е. от силы рабочего движения. И вот засвистел свисток на самом верху государственной пирамиды. Более того, из ельцинских воспоминаний в его "Исповеди" вытекает, что Горбачев сам вызвал его звучание. В своей "Исповеди" Ельцин пишет: "Мне кажется, если бы у Горбачева не было Ельцина, ему пришлось бы его выдумать". Ельцин поясняет почему: Лигачев - консерватор; Ельцин - забияка, левый; Горбачев - мудрый, спокойный, всепонимающий герой. Так ему, Горбачеву, виделось, вспоминает Ельцин. Борясь друг с другом, буржуазные политики вынуждены иной раз выбалтывать правду. Но читатель напрасно станет искать в ельцинской "Исповеди" еще чего-либо важного. Это скучная книжонка, суть которой заключается в том, как Ельцин самому себе видится.
В своем выступлении на партконференции Ельцин произнес следующие слова: "Реабилитация через 50 лет сейчас стала привычной, и это хорошо действует на оздоровление общества. Но я лично прошу политической реабилитации все же при жизни". Ельцин вырастал в глазах филистера до некоего былинного богатыря, посаженного в погреб киевским князем. Он просил политической реабилитации, но какова же его политическая позиция? Ельцин не спешил поднять забрало, чтобы показать истинное свое лицо, и все норовил показать делегатам конференции зад, едва замечал, что его недостаточно внимательно слушают или начинают шикать. Он поворачивался, словно собирался уйти с трибуны, но сам же Горбачев останавливал: пусть Ельцин выскажется. Горбачев дирижировал, однако сочувствие народа вызывал не он. Это сочувствие еще более перешло на сторону Ельцина благодаря фигуре Лигачева и его речи: "Одумайся, Борис!" Такие фигуры можно было увидеть в старых кинокомедиях о бюрократах. Где уж проповедям попов, выступлениям экстрасенсов и гаданиям астрологов тягаться с тем, что происходило на партконференции! Население огромной страны прильнуло к телеэкранам. Однако народ верит не тогда, когда ему является знамение; наоборот, знамение является народу тогда, когда у него есть заинтересованность верить, причем в качестве знамения народ может воспринять все что угодно - не только падение звезды, затмение солнца, землетрясение, лысину, но и какие угодно другие части тела. Все решает экономика. Большинству народа не было уже выгоды верить Горбачеву. Борясь с обыденным сознанием, обвинившим его в реставрации капитализма, Горбачев сделал, сколько мог, это сознание религиозным, но оно и на этой основе вынесло невыгодный реформатору приговор. Народ заинтересован теперь в том, чтобы увидеть знамение другого рода. То, чего он не хотел замечать прежде (ведь и на солнце бывают пятна), то он сразу подметил теперь - выдающийся государственный деятель, беседующий с народом на улицах городов, превращается в Меченого. Как туча закрывает от нас солнце, так горбачевскую лысину затмило ельцинское седалище. А выгода самого Горбачева состояла теперь лишь в том, что вместе с верой народа в Ельцина получили подкрепление конституционные иллюзии, т.е. надежды на то, что путем одних только голосований за тех, кто, не отрывая своего седалища от депутатской скамьи, будет заниматься законотворчеством, можно чего-либо добиться от правительства.
Осенью 1988 года Горбачев отправил Громыко на пенсию; не оставляя кресла Генсека, он занял еще и должность Председателя Президиума Верховного Совета и в конце того же года внес изменения в Конституцию, существенно ограничив права народа. Во-первых, выборы стали непрямыми: сначала происходили выборы на Съезд, а Съезд затем уже формировал Верховный Совет. Во-вторых, треть депутатов на Съезд должна была избираться не народом, а от общественных организаций и творческих союзов на их пленумах и конференциях. Отняв одной рукой у народа эту треть избирательных прав, Горбачев другой рукой, казалось, одарил его правами новыми: на депутатское место стали выдвигать более одной кандидатуры. На самом деле Горбачев бросил эту подачку не народу, а средней буржуазии, ибо фактически кандидатов в депутаты от округов выдвигали те же пленумы руководящих органов общественных организаций, члены творческих союзов, местная администрация. Народ в выдвижении кандидатов не принимал фактически почти никакого участия, ибо общественными организациями считались лишь те, которые признавались за таковые и регистрировались властью, а собрания трудовых коллективов, которые тоже имели по закону право выдвижения кандидатов, держала в своих руках администрация предприятий. Вдобавок тем, кого выдвинули в кандидаты, предстояло пройти целую сеть предвыборных собраний (участники которых тоже делегировались по указке сверху), прежде чем окружные избирательные комиссии внесут их действительно в списки кандидатов для голосования в данном округе. Таким образом, народу предоставлялось право выбора лишь между горбачевцами и всякого рода соглашателями. Подлинный демократ и подлинный коммунист отсеивался уже в самом начале избирательной кампании.
Горбачев поступил в области политики так, как поступают банкиры в области финансов: банкиры требуют уплаты процентов за выданные ссуды. Избирательный закон, предоставлявший средней буржуазии более широкие ( за счет рабочих), нежели прежде, права, явился в руках Горбачева векселем, требовавшим уплаты процентов. Но эти проценты либералы должны будут выплатить несколько позже, а пока они получили беспрепятственную возможность критиковать правительство и самого Горбачева, шельмуя их как коммунистов. Как видим , в отношении рабочего класса Горбачев не хотел долго ждать и требовал уплаты по векселю сразу, т.е. требовал доверия к своей персоне за избирательный закон, который одаривал правами не рабочих, а среднюю буржуазию. Ведь какой же Горбачев коммунист! Часть рабочего класса заявила на предъявление этого фальшивого векселя тем, что не явилась на выборы; в либералах она видела торговцев народной свободой, стремящихся лишь к тому, чтобы занять местечки во властных структурах. Но неявка на выборы тоже есть способ выражать свою позицию. Это не мог не признать сам Горбачев. Отнять у народа право выражать таким способом свою позицию означало бы отнять конституционные иллюзии у другой его части и в итоге - у всего народа, а этого буржуазия боялась больше всего. В руках у средней буржуазии находился теперь своеобразный банк, в который вложен был политический капитал. Большую долю этого капитала составляли надежды части народа, меньшую - предоставленные Горбачевым избирательные права. Со временем средняя буржуазия должна была уплатить долги и проценты - как Горбачеву, так и народу.
Тактикой сознательного пролетариата в отношении этих выборов неизбежно должен был явиться бойкот их. Не потому, что избирательный закон был плох, а потому, что рабочее движение продолжало расти и выходило за какие-либо конституционные или определенные законами рамки. Но бойкот этот должен был быть не пассивным, не простым отстранением от участия в выборах, а активным: ведение пропаганды и агитации по поводу выборов, подрыв конституционных иллюзий, разъяснение необходимости еще более широкого рабочего движения, необходимости социалистической революции. Пролетариат и его авангард могут отказаться от тактики бойкота, могут принять участие в выборах и при гораздо худшем избирательном законе, чем горбачевский, - в том случае, если рабочее движение идет на убыль, если оно вошло в рамки законности. Деятельность сознательных пролетариев, избранных в представительные органы власти, должна состоять при таких условиях не в законотворчестве и не в возне в парламентских комиссиях. Ведь ясно, что раз рабочее движение пошло на убыль, то сознательные пролетарии окажутся в парламенте в меньшинстве даже и при хорошем избирательном законе. Поэтому бесполезно питать иллюзии, что их законопроекты будут приняты буржуазным парламентом. Их деятельность и тут должна состоять в использовании парламентской трибуны для революционной пропаганды и агитации. Сама подача ими законопроектов должна служить здесь не столько целям законотворчества , сколько целям этой пропаганды и агитации. Те представители рабочих, которые пожелают при таких условиях служить целям законотворчества, будут на деле предавать интересы рабочего класса. Ибо, во-первых, они будут вынуждены урезывать программу пролетарской партии ; а, во-вторых, даже если их законопроект и будет принят, то закон будет настолько куцым, что пользы от него пролетариату не будет ровно никакой. В итоге не получится ни хорошей пропаганды и агитации, ни хорошего закона. Тогда как вызванный агитацией массовый подъем рабочего движения может заставить даже и насквозь буржуазный парламент, в котором нет ни одного представителя от рабочих, принять нужный рабочему классу закон.
Я не буду подробно останавливаться на ходе избирательной кампании, обращу лишь внимание читателя на то, как были избраны на Съезд Ельцин и Горбачев, две главные фигуры тогдашнего "политического Олимпа".
Ельцин баллотировался в депутаты от национально-территориального избирательного округа номер 1, в списки избирателей которого было включено почти 7 миллионов человек, другими словами, вся Москва. Первоначально в этом округе было выдвинуто 17 человек кандидатами. Двое из них было отклонено окружной избирательной комиссией по каким-то ей одной известным мотивам. По крайней мере для нас суть этих мотивов теряется; может быть, ее раскопает какой-нибудь будущий историк. Двое ушли баллотироваться в другие округа. Трое, в том числе Сахаров, отозвали свое согласие быть здесь кандидатами вообще. Один снял свою кандидатуру на предвыборном собрании, вероятно, в ходе обсуждения кандидатур. Для голосования на окружном предвыборном собрании осталось девять кандидатов. Окружное предвыборное собрание состояло из 875 человек; в основном это были средние и мелкие буржуа. Из этих 875 человек 577 проголосовали за Евгения Бракова, генерального директора ЗИЛа; 532 - за Ельцина. Остальные кандидаты не набрали более половины голосов участников собрания и потому не были включены окружной избирательной комиссией в список для тайного голосования 26 марта, т.е. в день всеобщих выборов. Таков был закон. Кстати, ни один из этих девяти кандидатов не был рабочим. Таким образом, в список кандидатов по этому округу были включены двое - Ельцин и Браков. Ельцин был совсем недавно, каких-нибудь полтора года до выборов, Первым Секретарем Московского горкома партии, т.е. шишкой куда более важной, чем Браков. Он и во время выборов занимал государственный пост - 1-й заместитель Председателя Госстроя СССР. Но теперь он был в опале, т.е. он уже как бы не представлял в глазах народа ту "номенклатуру", "командно-административную систему", против которой агитировали либералы, в том числе и сам Ельцин. Надо сказать, что Ельцин критиковал и новый избирательный закон, называл его недемократичным. Так либералы и их вождь вели торг с Горбачевым и в самом ходе избирательной кампании. 26 марта 1989 года 83% избирателей в национально-территориальном округе номер 1 пришли к избирательным урнам, и почти 90% от этого числа проголосовало за Ельцина. Следовательно, по меньшей мере 5 миллионов человек - а значит и большая часть столичного пролетариата - голосовали за Ельцина.
В то время как Ельцин был избран на Съезд большинством московского пролетариата, Горбачева народ не избирал вовсе, ибо выборы Горбачева происходили на Пленуме ЦК КПСС, где за него проголосовало 629 человек, против - 12. Ельцину, таким образом, выборы дали в руки крупный козырь, который признала вся либеральная оппозиция, вождем которой Ельцин становился. Пустив круги и уйдя куда-то в глубину, он вдруг вновь всплыл на самый верх борьбы за власть. Его не смог утопить ни пьяный поп ребенком в бадье при крещении ( как об этом вспоминает в своей "Исповеди" сам Ельцин), ни какие-то хулиганы в Москве-реке, сбросив его с моста, ни "система". Он представал уже не только богатырем, а этаким Ванькой-Встанькой из народной сказки.
IV
Приглядимся теперь к вновь избранному депутатскому корпусу. Из доклада Съезду Председателя Мандатной комиссии Гидаспова явствовало, что 87% депутатов было членами и кандидатами в члены КПСС. По своей партийной принадлежности это получался самый коммунистический, казалось бы, состав депутатского корпуса за всю послереволюционную историю. Но по содержанию принятых на Съезде законов и звучавших на нем речей это был самый антикоммунистический высший законодательный орган за тот же период, т.е. с 1917 по 1989 год. Нападки на коммунизм и Октябрьскую революцию звучали из уст самих же членов КПСС. Это был орган с наименьшим за всю послереволюционную историю процентным составом рабочих в нем: 23,7%, включая сюда и сельских рабочих, т.е. колхозников. И в то же время огромная часть рабочего класса ждала принятия важных законов от этого Съезда более, чем от брежневских Верховных Советов. Три четверти депутатов Съезда имело высшее и незаконченное высшее образование, тогда как хрущевско-брежневские Верховные Советы имели таких господ всего лишь половину. Ниже, чем прежде, в составе нового органа был также процент женщин и молодежи, т.е. депутатов в возрасте до 30 лет. Другими словами, как по составу, так и по содержанию принятых им законов, это был самый антинародный парламент за всю историю после разгона в начале 1918 года Учредительного собрания. Даже это последнее было более демократичным, чем этот Съезд, хотя оно и отказалось передать землю крестьянам, а Юрий Черниченко и прочие либералы только и думали о том, как бы наделить "крестьян" землей. Они забыли всего лишь одну мелочь - горчицу надо приносить во время ужина, а не после. Они в конце XX века, когда крестьянство в России фактически исчезло как класс, когда, следовательно, аграрный вопрос, т.е. вопрос о формах землевладения и землепользования, уже никоим образом не может быть главным вопросом в демократическом движении нашей страны, толкуют о передаче земли крестьянам! Таковы были эти "демократы", как они себя называли.
Но демократами величали себя не только либералы, но и радикалы, умеренные реформаторы, консерваторы, реформисты. Границы между этими партиями не были тогда определенными, ибо все они скрывались тогда за такой вывеской, как КПСС. Последняя, будучи жесткой структурой, препятствовала большей политической оформленности различных классов общества, мешала росту их политического самосознания, уяснению их коренных интересов. Консерваторы стремились сохранить все в более или менее прежнем положении, продолжать гонку вооружений, вести идеологическую борьбу с Западом и т.п. Умеренные реформаторы (умеренные либералы) стремились слегка смягчить режим, провести частично конверсию, выступали за некоторый союз с Западом, чтобы получить от него помощь в виде кредитов на удушение рабочего движения. Либералы шли еще дальше, требовали свободы рынка, акционирования. Если у консерваторов преобладал шовинизм в отношении Запада, то либералы стремились согласовать интересы отечественной буржуазии с интересами западных монополий. Радикалы, опираясь на мелкобуржуазные слои народа, не желали согласовывать своих интересов не только с западными, но и с отечественными монополиями, они требовали самостоятельности и независимости от Москвы для своей республики, а подчас даже для своего города или села. Вся буржуазия была националистической. Однако, поскольку в деле удушения растущего рабочего движения без кредитов Запада обойтись было нельзя, постольку консервативные позиции покидали и партийные бонзы, магнаты капитала. Кредиты Запада - ничто, если они не сопровождаются покупкой какой-либо зарубежной продукции. Для опосредования движения товарных масс лишь на внутреннем рынке доллары годятся ровно столько, как туалетная бумага, газетные листы с отпечатанными на них выступлениями Горбачева или листовки оппозиции во время избирательной кампании. Если бы, например, Америка, как Атлантида, скрылась под водами океана, то все доллары в мире годились разве лишь для растопки печек. Посмотрим же, на что тратились кредиты Запада и под что, под закупку каких товаров, Запад согласен был давать эти кредиты. Из сообщения Госкомстата об итогах 1989 года явствует, что по сравнению с 1988 годом закупки машин и оборудования почти не увеличились, зато "возрос импорт продовольственных товаров и сырья для их производства, в том числе зерна, кофе, какао-бобов, сахара, растительных масел, а также медикаментов, мыла, синтетических моющих средств, парфюмерно-косметических изделий". Уже в этом скудном сообщении ясно прослеживается та тенденция в формировании импорта, которая будет усиливаться затем год от года. Парфюмерия, косметика, кофе, кондитерские изделия, прохладительные и спиртные напитки, кино- и видео-продукция, бестселлеры американской книготорговли, услуги американских политологов, аналитиков и всякого рода советников в проведении реформ - вот та помощь, в конкретном выражении, которую Запад стал оказывать горбачевцам. Оружия было не нужно, своего скопились целые горы. Как водка, икра и автомат Калашникова стали образом России, который сложился к этому времени за рубежом, так фильмы ужаса, эротика и порнография стали для населения СССР образом Соединенных Штатов. Задним планом во всех американских фильмах выступали здесь богатство, налаженный быт, высокое качество обслуживания, словно в Америке и вовсе не стало трущоб или забастовок. Америку и Израиль захлестнула волна эмиграции из СССР, курс доллара стремительно рос. Вместе с падением курса рубля падал в глазах филистера и авторитет Ленина, чей портрет был изображен на рублях. Те сравнительно мелкие сошки из КПСС, которые все еще не желали идти на поклон Западу, стали третироваться либералами как правые. Себя же либеральная оппозиция величала левой. Наряду с либеральной и радикальной оппозицией возникла, как видим, и оппозиция с красным оттенком, сталинисты и пр. Социальной опорой их были часть городской мелкой буржуазии и полупролетариев, часть пенсионеров и армии. Как и прочие реформисты, они хотели не пролетарской революции, а реформ в интересах народа со стороны буржуазного государства, т.е. снижения цен, некоторого подъема заработной платы в госудрственном секторе экономики, и пр. Горбачева они обвиняли в реставрации капитализма. Другими словами, они подлаживались к обыденному сознанию вместо того, чтобы вносить в рабочее движение научный социализм. Но обыденное сознание не стояло на месте, оно развивалось. Поэтому сталинисты оказывались за бортом, их влияние на рабочих было слабым.
Таким образом, во вновь избранном высшем законодательном органе власти по меньшей мере половина депутатов была более или менее выраженной оппозицией по отношению к Горбачеву, ибо именно благодаря выражению этой оппозиции в предвыборной агитации они и прошли в депутаты. Как же тогда произошло то, что в первый же день работы Съезда Горбачев почти единогласно был избран Председателем Верховного Совета? А в условиях проводившейся реформы политической системы это значило уже нечто большее, чем быть избранным номинальным главой государства, ибо КПСС, Генеральным Секретарем которой был Горбачев, постепенно сходила со сцены, расползалась, разваливалась. Из более, чем 2200 депутатов, против Горбачева проголосовало только 87 человек. "Межрегионалы" и примыкавшие к ним различные либеральные группки составляли по меньшей мере треть всего числа депутатов на Съезде. А газета "Вашингтон пост" определила численность депутатов "либерально-прогрессивного блока" даже в 800-900 человек. В это число она, вероятно, включила и сепаратистов из республик Прибалтики, Закавказья и пр. Далее, из результатов голосования явствует, что за Горбачева голосовали и те 23,7% депутатов, которые были рабочими. Совершенно ясно, что за Горбачева голосовали все представленные на Съезде политические течения: либералы, национал-сепаратисты, консерваторы, реформисты, т.е. вся оппозиция. Горбачев же не принадлежал полностью ни к одному из этих течений. Он лавировал. Однако ошибкой будет окрестить это лавирование бонапартизмом. Бонапартизмом называется лавирование между различными классами той государственной властью, которая вырастает из контрреволюционности буржуазии в обстановке б у р ж у а з н о-д е м о к р а т и ч е с к о й р е в о л ю ц и и. Но именно этого-то последнего условия в России конца XX века нет и быть не может.
Избрав Горбачева главой государства, либералы сполна уплатили Горбачеву по векселю. Теперь они ждали от Горбачева свою долю участия во властных структурах. Теперь предстояло сформировать Верховный Совет, его комитеты, назначить министров и избрать лиц на другие ключевые посты в государстве. Борьба должна была еще более разгореться, ибо то, кто будет главой государства, было определено в торге между ними заранее. Вот почему никто, за исключением Оболенского, и не хотел баллотироваться рядом с Горбачевым на этот пост. Обязательства оппозиции перед Горбачевым и перед народом противоречили одно другому - нельзя было выполнить одно из них, чтобы тем самым не нарушить другого. В политике оппозиции заранее уже был заложен обман народа не только относительно их экономических программ, но и относительно Горбачева. Реальные политики среди оппозиции хорошо понимали, что Съезд не суверенен, что вся реальная власть находится в руках Горбачева. Неизбрание Горбачева главой Верховного Совета означало бы просто прекращение хода реформы политической системы. Без Горбачева в качестве своего главы Верховный Совет остался бы тем же, чем он был при Брежневе или Черненко. Более того, неизбрание Горбачева означало бы просто последовавший сразу за этим разгон Съезда.( В 1989 году у Горбачева было гораздо больше реальной власти, чем в декабре 1991 года.) Иначе обстояло дело с избранием Верховного Совета, комитетов, министров и т.п. И только после избрания Горбачева главой Верховного Совета приобрело относительную верность утверждение Оболенского, что Съезд суверенен. Буржуазия играла в демократию. Уже само название высшего законодательного органа Съездом должно было напоминать о первых Всероссийских Съездах Советов. Академик Сахаров предложил вернуть и прежнее название законодательным актам - "декреты". И снова тут была упущена из внимания одна "мелочь": первые Съезды Советов состояли из вооруженных рабочих и крестьян и представляли вооруженный народ, а горбачевско-сахаровский Съезд состоял из буржуазии и верхушки рабочих и представлял народ, еще не освободившийся от конституционных иллюзий, от надежд на либералов, у которых на устах было слишком много сахару. Сахаров поставил на стол горчицу - и тоже, как Черниченко, не к месту.
Боясь самостоятельного движения пролетариата, которое не может происходить в рамках буржуазной законности, либералы постоянно толковали о "правовом государстве", где верховенством должна обладать не какая-то группа людей, а только закон, где должна быть не диктатура лиц или какого-либо класса, а диктатура закона. Закон превращался ими в бога, стоящего над людьми. И Оболенский вполне в духе этой доктрины заявил, что Съезд "правомочен принять к рассмотрению и решить любой вопрос, отнесенный к ведению Союза ССР". Так было записано в Конституции, так говорил закон. В подтверждение того, что Съезд якобы суверенен, Оболенский указывал, таким образом, не на реальную конституцию, не на соотношение сил различных классов в обществе, а на бумажную конституцию. Но разве Съезд имел в своем распоряжении какую-нибудь вооруженную силу? Съезд не был суверенен потому, что не был суверенен народ, избравший депутатов на этот Съезд. Разве вооруженный народ избрал их? Средства информации и агитации во время избирательной кампании, как и прежде, были целиком в руках буржуазии; везде полицейская опека. Конечно, Съезд мог вызвать министра внутренних дел Бакатина или генерала Родионова, чтобы заслушать их отчеты о митинге в Москве и событиях в Тбилиси 9 апреля, почему "милиция" и войска действовали в такой-то ситуации так, а не этак. Но это было формальностью, спектаклем. Действительный отчет, отчет без утаиваний, министры и генералы давали не Съезду, а Горбачеву. Съезд был суверенен лишь в той степени, в какой в его состав входили обладавшие реальной властью чиновники и магнаты капитала.
Избранный весной 1989 года Съезд не мог представлять собой действительный орган власти - не только в силу своей громоздкости и неуклюжести но и в силу своего состава. Почти четверть его состояла из рабочих. Правда, они представляли собой верхушку рабочих, но стремительное углубление экономического кризиса приводило к тому, что не только широкие рабочие массы, но и рабочая аристократия и даже часть мелкой буржуазии превращались в нищих. Рост классового самосознания среди депутатов вел к росту несговорчивости почти трети Съезда с горбачевским курсом реформ.
Как мы помним, по меньшей мере треть Съезда состояла из либералов. Треть Съезда состояла из трудящихся, т.е. из представителей рабочей аристократии плюс управленцы низшего звена. И уж, наверное, не менее трети составляли партийные бонзы, крупные государственные чиновники, руководители военно-промышленного комплекса и т.п. То, что экономический кризис еще не успел достигнуть к 1989 году всей своей глубины, обусловило блок на Съезде монополистической буржуазии с верхушкой трудящихся. Это было первое большинство. Благодаря этому большинству либералы никак не могли добиться постановки на обсуждение 6-й статьи Конституции, утверждавшей руководящую роль КПСС. Почему же представители трудящихся не пошли за либералами в этом и других подобных вопросах? Потому что их отпугивала программа либералов: частная собственность на землю, свободный рынок, суды присяжных, наемная армия. Речи умеренных реформаторов из окружения Горбачева выглядели более реальными. В особенности экономическая программа либералов была очень слаба, гораздо слабее, чем у простых доярок, агротехников, зоотехников и других тружеников села. Доминантой выступления последних было требование эквивалентного обмена между городом и деревней, между промышленностью и сельским хозяйством, протесты против экономического грабежа деревни. То есть, несмотря на теоретические непоследовательности, на засоренность их речей теми фразами, которые вносились в обыденное сознание либеральной оппозицией и горбачевским "новым" мышлением, в практической части их экономической программы, т.е. в предлагаемых ими мерах и требованиях , содержался действительный демократизм: не грабить село, создать там условия для более эффективного труда, поднять заработную плату и т.п. Однако их выступления не были политически яркими. В самом деле, ну что интересного было в простом, незамысловатом требовании поднять зарплату? Ведь рабочий класс ждал уже большего, он понимал, что пока у власти находится Горбачев, лучшей жизни ему не видать. Он хотел не поднятия заработной платы при сохранении привилегий, преимуществ и выгод буржуазии, а желал социально-экономического равенства. Рабочий желал равенства возможностей в раскрытии способностей - если и не для себя лично, то для своих детей. Это напрямую было связано с вопросами экономической и политической свободы. А часть рабочих к тому же связывала эту свободу с так называемым "свободным рынком", т.е. не успела еще разочароваться в либеральных реформах. Гораздо ярче поэтому были выступления либералов, которые заявляли, что основной вопрос Съезда - это вопрос о власти. Каким будет Верховный Совет? Убрать или оставить 6-ю статью Конституции? Кто будет руководить министерствами и Советом Министров? Какой должна быть армия, каковы ее функции и кому она должна подчиняться? Все эти вопросы поднимали либералы. Если бы либералы не поднимали этих вопросов, их никто бы не замечал. Но стоило им поднять эти вопросы, их "коммунистическое" и даже номенклатурное прошлое ( а то и настоящее) тут же забывалось, они превращались в выразителей интересов народа. В особенности же они двинулись в атаку, когда увидели, что их надежды на получение местечек во властных структурах оказались напрасны. Подобно тому, как, избрав Горбачева, они обманули народ, так и Горбачев обманул их самих, расставив во властные структуры тех, кто был нужен ему. Горбачев как бы говорил либералам: "Разве вы не получили избирательный закон? Разве вы не получили свободу агитации? Разве вас не избрали на Съезд? Вы сами голосовали за регламент Съезда и за его повестку дня. А если наш Съезд сформировал такой Верховный Совет, который почему-то вам не понравился, то причем здесь я! Вон берите пример с трудящихся: против их экономических требований на Съезде составилось большинство, но они ведут себя спокойно".
Второе большинство, как видим, было направлено против трудящихся и состояло из крупной и средней буржуазии. Этот блок будет крепнуть по мере углубления кризиса. Но пока либералы чувствуют себя обманутыми; в поведении Горбачева они усматривают издевательство.
Юрий Афанасьев первый пробил брешь в наступившем затишье. "Мы сформировали сталинско-брежневский Верховный Совет", - заявил он после того, как определился состав нового органа. Следом за ним выскочил на трибуну Гавриил Попов. "Что вы можете сделать со страной, если вы не можете навести порядок даже здесь, на Съезде!" - воскликнул он, обращаясь к руководству КПСС. В ответ на реплику Воротникова из Президиума, что они (либералы) рвутся к власти, Илья Заславский сказал: "А вы дорвались и не хотите ее отдавать!" Сахаров разоблачает действия российского военного командования в Афганистане, когда оно давало приказы расстреливать с вертолетов своих солдат, попадавших в плен. Юрий Карякин обвиняет Генриха Боровика в том, что тот во время событий 1968 года в Чехословакии расклеивал по заданию КГБ провокационные листовки в Праге. Юрий Власов посвящает КГБ почти всю свою речь. Алесь Адамович вступает в спор с генералом Родионовым и говорит, что в Минске не было антисоветских призывов, но тоже были, как и 9 апреля в Тбилиси, дубинки и газы со стороны внутренних войск. Гдлян и Иванов обвиняют консервативное крыло высшего партийного руководства в коррупции.
Пока либералы произносили политически яркие речи, трудящиеся безмолвствовали или произносили речи в духе старых отчетов о положении и работе на местах. Однако это не значит, что они были совершенно слепы и не видели интриг партаппарата. Партийные шишки, разделив всех депутатов на делегации по национально-территориальному признаку и посадив каждую из них в определенное место в зале, интриговали внутри этих делегаций, вели там свою агитацию.( В этом разделении Съезда по регионам обнаруживается, кстати, как и во многом другом, роль горбачевцев в разжигании межнациональных распрей.) Если 87% депутатов были членами или кандидатами в члены КПСС, стало быть , по меньшей мере половина депутатов из рабочих была членами КПСС, а в качестве членов КПСС они не могли не подчиняться руководителям делегаций, т.е. секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий республик. Если гегемонией у трибуны обладали либералы (либеральная фраза господствовала даже в речах партийных бонз), то организация всего хода Съезда была в руках монополистической буржуазии. Организация вообще является слабой стороной тех слоев общества, которые занимают промежуточное положение между монополистической буржуазией и пролетариатом, она не терпит неопределенности и шатаний. Поэтому в буржуазном обществе могут быть только две организующие силы: либо монополистическая буржуазия, либо пролетариат. Занимая промежуточное положение, мелкая буржуазия может лишь подчиняться той или другой из них.
Либералы стали проигрывать с первых же минут Съезда, когда избирался его Президиум. Из них разве один лишь Ельцин вошел в его состав. Позже он вспоминал, что не бегал, как другие, к трибуне еще и потому, что основная его работа проходила на заседаниях Президиума, где ему приходилось, по его словам, весь огонь брать на себя, поскольку там он отстаивал не только "межрегионалов", но и суверенитет Прибалтийских республик, "реальный, а не макулатурный суверенитет", - говорил там Ельцин. Прямо-таки испепеляющий огонь ( бой богатыря с драконом) обрушивался там на Ельцина! Достаточно привести хотя бы пример той диалектики реального и макулатурного, которая обнаружилась в толковании избирательного закона Центральной Избирательной Комиссией, когда она одарила националистов Латвии, образовав в сельских, т.е. националистически настроенных, районах Латвии округа с численностью избирателей в четыре раза меньше, чем в городах, где высок процент русскоязычного населения. Центральная Избирательная Комиссия тем самым способствовала тому, что в число депутатов от Латвии прошло больше национал-сепаратистов, что и вызвало возмущение депутата Алксниса. Ведь закон требовал образования округов с равным числом избирателей. Так буржуазия толкует издаваемые ею законы и таковы ее понятия о равенстве.
Вопрос об избрании Ельцина в состав Президиума был согласован заранее, ибо на Съезде об избрании в него кого-либо еще из либералов не зашло даже и речи. Съезд просто проголосовал за предложенный его организаторами состав Президиума и перешел к очередным делам. Каково было начало, таков был и конец. На все ключевые посты в государстве монополистическая буржуазия поставила свои фигуры. Дальнейшее назначение на важнейшие должности завершил уже Верховный Совет. А либеральная пресса, освещая работу Съезда, давала своим обзорам заголовки типа: "Так формируется власть". Боясь самостоятельного движения пролетариата, либеральная буржуазия скорее уступит в борьбе за "либеральное обновление" власти, чем посеет у народа недоверие к "мирно-конституционному" пути ее формирования.
Именно так власть как раз и не формируется. Избирательной и парламентской возней диктатура буржуазии лишь маскирует себя, создает видимость того, будто ее власть избрана самим народом.
V
После I Съезда депутатов КПСС начала постепенно отходить на задний план. До мая 1989 года главными форумами страны были партийные съезды, а самой высокой трибуной была трибуна Съезда КПСС. С мая 1989 года положение изменилось. Буржуазия вынуждена была избрать другие способы маскировки своей диктатуры, а вскоре - отказаться и от самой маскировки. Желая показать, будто ее господство и господство буржуазных ценностей вечно, она от лицемерия перешла к цинизму. Но пока развитие кризиса еще не достигло такой остроты. И сам Ельцин вспоминал позже, что в ходе Съезда должен был подчиняться решениям ЦК КПСС: "Рвать с ЦК я тогда не считал нужным". О выборах в Верховный Совет Ельцин вспоминал, что сам предложил включить в списки Казанника после одного "яркого его выступления".
"Как вы знаете, удар пришелся по мне, что, конечно же, не было для меня неожиданностью. Неожиданностью было другое - выступление и самоотвод Казанника", - сказал Ельцин в одном из своих интервью в ноябре 1989 года. А в своей "Исповеди" он писал, что после неизбрания его в состав Верховного Совета прошли по Москве вечером митинги; затем Казанник снял свою кандидатуру в пользу Ельцина. Когда Горбачев увидел, что предложение Казанника на Съезде проходит, на его лице было нескрываемое облегчение, вспоминает Ельцин. Надо заметить, что за неизбрание Ельцина в Верховный Совет агитировали на Съезде не столько горбачевцы, сколько полозковцы, т.е. та часть низового партийного аппарата, которая постепенно становилась в оппозицию к Горбачеву, но пока еще не решалась идти против него, стремясь перетянуть главу государства на свою сторону. Зато она явно ополчалась на ненавистного Ельцина. Эта часть партийного аппарата была проводником влияния Горбачева на трудящихся и обеспечивала ему поддержку в создании на Съезде того большинства, которое было направлено против либералов. О своем назначении Председателем парламентского комитета по строительству и архитектуре Ельцин вспоминал: "Был простой расчет "утопить" Ельцина вместе с его комитетом в ворохе бумаг, запросов, растерзать жалобами и т.д. Ведь у комитета нет ни штабов, ни средств, он голенький, как новорожденный ребенок. Власть, правда, у него есть, однако законодательная, но никак не исполнительная, не распорядительная. Вот и пошли люди к нам со всей страны: как будто мы не комитет Верховного Совета, а какая-то заштатная снабженческая контора. Дайте, просят,цемент, выделите башенный кран ...Наверху как раз на это и рассчитывали ... Я просил товарища Горбачева не назначать меня членом этого комитета, то есть не рекомендовать. Однако он явочным порядком вынес этот вопрос на обсуждение Верховного Совета. Что мне оставалось делать? И я решил "взорвать" мнение депутатов, чтобы отбить у них охоту за меня голосовать. Я вышел на трибуну и подверг критике состав Съезда и вообще дал негативную ему оценку. Думал, рассержу депутатов, но они все равно избрали".
Тот факт, что либералы остались без ключевых постов, определил последовавшую затем их гегемонию в рабочем движении. Эта гегемония осуществлялась посредством профсоюзных лидеров, разного рода анархо-синдикалистов, стоявших на позициях "рыночного социализма". Газета "Московские новости" писала, что идея "рыночного социализма" родилась в рабочей среде, что теоретические "наработки" такого рода происходили в ней еще задолго до перестройки. На самом деле среда, которая родила так называемые "рыночные наработки" была отнюдь не рабочей, а буржуазной. Рыночными наработками были полны писания публицистов-деревенщиков, которых буржуазия поощряла и печатала еще при Брежневе, Андропове и Черненко; ими были полны книги, брошюры и лекции профессоров политэкономии. Да и сама концепция "развитого социализма" была по сути концепцией рыночной. Различие между Ричардом Косолаповым, одним из разработчиков этой концепции, и Леонидом Абалкиным, экономическим советником горбачевцев, лежало не в отрицании или признании рынка, а в понимании различной роли государства, в степени вмешательства его в экономику. Отношение между ними было аналогично отношению между протекционистами и фритредерами, между кейнсианством и экономическим неолиберализмом. Обе концепции являются буржуазными. Следом за профессорами тащились студенты, которые уже в силу своего положения более склонны были видеть альтернативу сталинскому "социализму" и брежневскому "развитому социализму" не в пролетарском социализме Маркса и Ленина, а в "рыночном социализме", в том пути, по которому уже шли Венгрия, Югославия и отчасти Польша. Рождавшиеся в 1988-1989 гг. различные либерально-анархистские движения и кружки состояли в основном из студентов, доцентов, профессоров, профсоюзных лидеров. Они вели за собой рабочую аристократию, а последняя влияла на пролетариат. Спектр либерально-анархистского лагеря был довольно широк: от журналистов "Огонька" и "Московских новостей" до Конфедерации анархо-синдикалистов. К ним примыкали и группки троцкистов. Главное в идеологических основах этого либерально-анархистского движения составляла критика бюрократии, "командно-административной системы", "номенклатуры". Их экономическая теория, призванная вскрыть анатомию общества, оперировала такими категориями, как "налоги", "привилегии", "спецраспределение" и т.п. Прибыли и процента для них словно и не существовало. Основными их требованиями были самостоятельность предприятий, их переход в собственность трудовых коллективов, разгосударствление экономики. Если взять программные документы какой нибудь КАС (Конфедерации анархо-синдикалистов), то трудно будет избавиться от впечатления, будто многие места в них написаны под диктовку самого Горбачева. В 1989 году листовок такого содержания было больше, чем ныне обращающихся в российской экономике долларовых купюр. Только долларами ныне набиты карманы и сейфы буржуазии, а листовочную макулатуру пихали в карманы и почтовые ящики рабочего класса. Несомненно, что эта пропаганда и агитация влияли на рабочее движение, накладывали свой отпечаток на требования рабочих в ходе забастовок. А там, где рабочее движение грозило приобрести самостоятельный характер, т.е. выйти из-под влияния буржуазии, там либерал-анархисты дополняли свои листовки личным присутствием, непосредственным воздействием на рабочих.
Едва окончился I Съезд депутатов как прокатилась волна шахтерских забастовок. Обделенные во власти либералы тут же бросились "помогать" шахтерам. Либеральные газеты вспоминали Новочеркасск 1962 года, печатали свои рекомендации забастовщикам, Ельцин установил с шахтерами связи. Средства массовой информации, от провинциальной газетенки до центрального телевидения, пустились освещать "стремление бастующих шахтеров к рынку". Но последнее было лишь шелухой, которую намели на требования бастующих либерал-анархисты. Буржуазия не хотела видеть других требований - рожденных в самой рабочей среде. Тем более не хотела она их удовлетворять. Эти требования касались размеров заработной платы, условий труда, условий быта, жилищного вопроса. Связь либералов с шахтерами способствовала оторванности бастующих шахтеров от других отрядов рабочего класса. Последним казалось, что у шахтеров и без того слишком высока заработная плата и что они слишком многого добиваются. Этому расколу содействовала и буржуазная пропаганда, которая подсчитывала убытки от забастовок и уверяла, что рост заработной платы поведет к росту цен. Буржуазия словно забыла, что еще до забастовок на складах скопились миллионы тонн угля, который горел там, терял качество. Естественно, что требование разгосударствления стало казаться шахтерам выходом из положения, раз буржуазия столь расточительно управляла "триллионным измерением" из Москвы. Буржуазия, ставшая вдруг благодаря "новому мышлению" столь гуманной, столь приверженной "общечеловеческим ценностям", не хотела видеть фактов еще более страшных: за время войны в Афганистане на шахтах Минуглепрома СССР погибло почти столько же человек, сколько в этой войне. Если Горбачев пошел на то, что вывел наконец из Афганистана войска, то он обязан был вывести и угольную отрасль промышленности из того положения, в котором она оказалась. Однако "новое мышление" и вывод войск из Афганистана были связаны с перестройкой российской дипломатии. Другими словами, Горбачев вывел войска из Афганистана, чтобы получить кредиты от Запада на удушение тех самых шахтеров, которые пришли вдруг в движение. "Новое мышление" состояло на деле в том, чтобы держать рабочий класс в таком положении, которое едва ли лучше, чем положение подвергающихся обстрелу и бомбежке войск. "Трагедия в том, что вера в перестройку падает, падает вера в ее апостола Михаила Горбачева ... Шахтерские забастовки - это ведь оглушительный набат", - говорил осенью 1989 г. в одном из интервью Ельцин. Если вера в перестройку, т.е. в горбачевские реформы, падает, если Ельцин отличается от Горбачева только тем, что хочет более быстрого темпа проведения этих реформ, то ясно, что он может придти к власти только путем обмана рабочих и при поддержке буржуазии. В то время как Горбачев вынужден издавать непопулярные указы и законы вроде тех, которые устанавливают уголовную ответственность за дискредитацию государственных органов или запрещают забастовки во всех главных отраслях экономики, Ельцин прячет свое истинное лицо за фразами о поддержке бастующих. И лишь когда шахтерские забастовки стихают, он отправляется в поездку по Америке. Там он объясняет политикам и бизнесменам, что Америка должна оказать помощь перестройке не только кредитами и поставками, но и прямыми инвестициями в российскую экономику. Если своей стране Ельцин показал пока только зад, то Америке он явил лицо. Он понимал, что с поддержкой части буржуазии и части рабочих ему не придти к власти, нужна помощь Запада. Но Запад принимал Ельцина сдержанно: реальная власть была у Горбачева, к тому же Западу нужна была в СССР прежде всего стабильность, а затем уже и все остальное - сырье, дешевая рабочая сила, рынок сбыта товаров и сфера приложения своего капитала.
В декабре 1989 года либералы призвали народ к всеобщей предупредительной забастовке с требованием включить в повестку дня II Съезда обсуждение законов о земле, собственности предприятий и 6-й статьи Конституции. Их лозунгами были: "Земля - крестьянам! Заводы - рабочим! Вся власть - Советам!" Как видим, здесь уже не одна горчица, а целый набор специй. Крестьянства нет, и потому первый лозунг означает реакционную утопию, служащую интересам буржуазии. Второй лозунг означает фактически разгосударствление экономики, которое и вылилось затем в кампанию приватизации. А в "Советах" сидят не вооруженные рабочие, а буржуазия.
На II Съезде страсти разыгрывались уже по накатанному руслу, по тому же почти сценарию, что и на I Съезде. В некоторых вопросах они не достигали прежней остроты, в других разгорались больше. Вопрос о 6-й статье Конституции хотя и приобрел большую остроту, однако и теперь большинством голосов он не был включен в повестку дня Съезда. Партийный идеолог Яковлев, чтобы удовлетворить националистов Прибалтики, прочел доклад о пакте Молотова-Риббентропа. Гдлян и Иванов продолжали разоблачать коррупцию и, казалось, вот-вот укажут на Горбачева. Будучи сами представителями определенной фракции буржуазии, они могли указать на другую фракцию ее лишь как на мафию. Потому-то Горбачев-Фантомас и ускользал все время от Гдляна-Жюва, что в ответ на обвинение в коррупции он всегда мог найти нарушение закона в действиях самого Гдляна и его следственной группы. В качестве суверена Горбачев держал право толкования законов в своих руках, а коррупция настолько сделалась правовым обычаем, что не было ни одного чиновника, которого нельзя было бы в ней обвинить. Пройдет немного времени, и уже на другом Съезде следователь Иванов будет грозить высшему политическому руководству судьбой Чаушеску и Хонеккера, словно и не было этогоII Съезда, выразившего под диктовку Горбачева одобрение румынской "революции", которая на деле была военным переворотом, опиравшимся на толпу лавочников и совершенным с одобрения Горбачева.
После II Съезда либералы остались в том же положении, что и после I Съезда. Но приближались выборы в республиканские и местные представительные органы власти, и либеральная буржуазия готовилась теперь взять реванш над "аппаратом" именно в этих органах.
VI
В 1990 год страна вошла с еще более острыми проблемами, чем прежде. Производство не только не росло, но по некоторым показателям пошло на убыль. Упало производство угля, нефти, железной руды, стали, тракторов и сельскохозяйственных машин, минеральных удобрений, хлопка, овощей. Уменьшилось поголовье крупного рогатого скота, снизилось жилищное строительство. Замедлилось внедрение в производство прогрессивных технологий. Мыло и прочие моющие средства стали, как и сахар, продаваться населению по талонам. Упал коэффициент рождаемости; преступность в 1989 году выросла на 32% по сравнению с 1988 годом. Сальдо внешнеторгового баланса стало отрицательным и составило 2 млрд. рублей. Годовой "план" экспорта выполнен был на 98%, а на свободно конвертируемую валюту - на 91%. Выполнение этого последнего различными министерствами видно из следующих данных: Минтяжмаш СССР -67%; Минэлектротехприбор СССР - 71%; Минавтосельхозмаш - 50%; Минстанкопром - 40%; Минавиапром - 49%. Если учесть, что значительную долю продукции предприятий большинства этих министерств составляла военная продукция, то отсюда ясны и причины начавшейся конверсии оборонных отраслей. Она началась не потому, что понадобилось удовлетворить требования либералов и всякого рода пацифистов, а потому, что остановился сбыт оружия. Если останавливается сбыт продукции такой отрасли, как оборонная, т.е. главной отрасли промышленности СССР, то удар претерпевает вся финансовая система государства, которая в значительной мере пополнялась за счет торговли оружием. К тому же финансы, которых и без того в государственном бюджете был дефицит, должны были еще расходоваться и на вывод войск из Афганистана, из стран Восточной Европы, на размещение этих войск в России. Развал Восточного блока привел к тому, что остановился сбыт не только оружия, но и продукции мирного назначения, рынком сбыта которой были страны СЭВ: станков, самолетов, приборов и пр. Капиталы вынуждены были искать другие отрасли экономики и другие сферы приложения, которые давали бы немедленную отдачу, т.е. где норма прибыли была бы не ниже, чем от торговли оружием. Причем для капитала безразлично, какие это будут отрасли - полиграфия, банковское дело или же наркобизнес. Конверсия оборонных предприятий нужна была буржуазии лишь на время, причем конверсия лишь части предприятий оборонного комплекса. Разработки более совершенного оружия не прекращались, и с этим новым оружием монополистическая буржуазия рассчитывала выйти со временем на мировой рынок.
Экономический кризис в СССР порожден, таким образом, не плановой, социалистической экономикой, как в этом уверяла буржуазия, а анархией производства и погоней за прибылью, т.е. рынком и капитализмом. Поскольку перепроизводство есть остановка сбыта продукции, производимой в возрастающем количестве, постольку и данный кризис есть не что иное, как кризис перепроизводства. Идеологи буржуазии говорили, что на Западе перепроизводство, а у нас-де недопроизводство. И в доказательство указывали на пустые мясные прилавки и пр. Эта чушь есть подведение теоретической базы под антизабастовочную пропагандистскую кампанию. Будто рабочий класс мало работал! Будто буржуазия не завалила пол-мира горами оружия! Перепроизводство можно обнаружить и в других отраслях экономики. Возьмем, к примеру, полиграфию. Если в 1989 году СССР переживал журнально-газетный бум, то в 1990 году этот бум уже пошел на убыль. Пролетарии покидали газетный рынок, и полиграфия все более переключалась на удовлетворение вкусов буржуазной публики. Доля буржуа в населении меньше, чем доля пролетариев, однако буржуа может купить больше газет и заплатить за них более высокую цену. Перепроизводство в полиграфии, кинематографе и телевидении обнаружилось в том, что эти отрасли стали производить продукцию, удовлетворяющую извращенные потребности и вкусы. Но они не только удовлетворяли извращенные потребности, уже имевшиеся налицо, но и творили новые потребности такого рода и увеличивали число людей с такими потребностями. Стремление извлечь прибыль соединилось со стремлением обработать мозги народа. После такой обработки можно было уже спокойно вести открытые нападки на Ленина, которые все чаще звучали с подмостков эстрады, в развлекательных представлениях и телеиграх. В аналитических и информационных телепрограммах всякий карлик вроде Боровика-сына, которого уместнее было бы назвать поганкой, норовил так или этак лягнуть Ленина. Какая-нибудь похабщина воспринималась более благосклонно, чем дарвинизм. Мысль, что человек произошел из обезьяны, сделалась в глазах эстетов мужланской грубостью. В то же время журналисты корчили из себя ученых, козыряя социологическими опросами и прогнозами. Если в теленовостях речь заходила о коммунизме, на телеэкране тут же появлялся танк, каска, фуражка военного. Коммунизм связывался с насилием, рынок - со свободой. О качестве музыки и киноискусства, появившихся в эти годы, и говорить не стоит.
Буржуазные экономисты выступали против планового хозяйства и в то же время подсчитывали, сколько угля и нефти "не додали" нефтяники и шахтеры из того, что намечалось по "плану". Но разве шахтеры составляли этот "план"? Разве рабочий класс принимал хоть какое-либо участие в его составлении? Представим себе, что часть рабочего класса планировала вовсе не увеличение производства угля или чего-то еще, а планировала совершить революцию. А для совершения революции необходима большая частота забастовок, большее число участников в них - чтобы раскачать массы. Следовательно, рабочий класс вовсе не должен чего-либо "додавать", как то полагает какой-нибудь счетовод Вотруба. Напротив забастовок было не слишком много, а слишком мало. По данным Госкомстата, ежедневно в связи с забастовками в течение 1989 года в стране не работало 30 тыс. человек, т.е. за год вследствие забастовок потеряно свыше 7 млн. человеко-дней. Это еще очень мало для почти 300-миллионной страны, для 140 миллионов человек, занятых в народном хозяйстве. Буржуазия кивала на Запад - там выше уровень жизни. Причину этого она увидела в том, что там рынок, а не план.
На Западе выше уровень жизни не потому, что там рынок, а в СССР его якобы не было, причина другая: на Западе рабочий класс бастовал, а в СССР он долгие годы спал, мало требовал от администрации, не требовал улучшения своего положения с тем ожесточением , с каким это делали рабочие на Западе, где забастовки заставляли буржуазию пошевеливаться, внедрять новые технологии, улучшать условия труда, отказываться от чрезмерной милитаризации экономики, как это делалось, например, в Швеции. А у нас сытых и обжиравшихся Щелоковых, Чурбановых и Адыловых, хозяйничавших в своих ведомствах, как некогда хозяйничали удельные князья в своих вотчинах, некому было приструнить и спросить с них, разве что главе какого-нибудь еще более сытого, еще более обжирающегося, пришедшего к власти клана.
Импорт товаров изменялся в направлении, чтобы удовлетворять во многом те же вкусы, на какие ориентировались полиграфия, кинематограф и телевидение. Эти изменения в характере массового потребителя явились одним из условий роста инвестиций в экономику СССР со стороны Запада. Западных бизнесменов привлекала дешевая рабочая сила, но с другой стороны, их отпугивала политическая нестабильность. Стремлению капитала соединить несоединимое, т.е. выжать из рабочей силы как можно больше прибавочной стоимости и в то же время удержать эту силу в покорности как раз и отвечал такой характер производства в индустрии развлечений и информаций и такой характер поставок товаров в СССР. Россия американизировалась. Это вызывало, с другой стороны, рост российского национализма. А в союзных республиках набирали силу русофобы. Все эти процессы были выгодны буржуазии, ибо из-за националистических страстей люди переставали видеть главное. Но этого было еще недостаточно. Чтобы привлечь со стороны Запада инвестиции в экономику, необходимо было найти гарант стабильности не только в изменении характера массового потребителя, но и в формировании иной системы политических противовесов. Таким гарантом стабильности, по мнению буржуазии, должна была выступить президентская власть. Эта президентская власть должна быть наделена столь обширными полномочиями, чтобы отличаться от монархии разве лишь тем, что она ненаследственная. По сути дела, буржуазия просто решила привести писанное право в соответствие с фактическим положением.
В марте 1990 года собрался III (внеочередной) Съезд депутатов СССР, чтобы внести соответствующие изменения в Конституцию и избрать "первого в отечественной истории президента". Американизирующемуся экономическому базису нужна была более американизированная политическая и юридическая надстройка. Агитируя за введение института президентства, либералы кричали: "Налицо паралич власти! Нам нужно усилить власть! Нам нужен президент!" В подтверждение этих слов они указывали на разгул преступности. Но что означает сильная власть? Это означает увеличение налогов, ибо сильная власть и большие налоги - понятия по сути тождественные. Власть, т.е. насилие, есть "экономическая потенция". Без материальных орудий, без материальных средств власть есть ничто. Политическая доктрина либералов, как видим, встала в противоречие с их экономической теорией и программой, требовавшей освобождения среднего и мелкого бизнеса от бремени налогов. Чтобы избежать этого противоречия, либералы должны были, во-первых, усилить атаки на монополизм и, во-вторых, оказать поддержку правительству в переложении бремени налогов на трудящихся - в виде различного рода акцизов. В то время как последнее явилось их реальной политикой, первое было лишь фразой. Установленный с их помощью буржуазный налог на добавленную стоимость (не следует путать эту стоимость с прибавочной стоимостью), с которым либералы носились, чтобы не столько уяснить, сколько запутать его суть (суть либеральной болтовни вообще состоит в том, чтобы все запутывать), есть не что иное, как косвенный налог, который ударил прежде всего по трудящимся. Регулируемый государством рост цен на продукты первой необходимости либералы выдавали за приведение их в соответствие с мировыми ценами и за переход к рынку. На деле современный рынок не может быть нерегулируемым, и этот рост цен был косвенным налогообложением, т.е. самым несправедливым налогообложением, от которого страдают прежде всего трудящиеся, потому что, в отличие от подоходного налога и пр., оно не связано непосредственно с размером дохода и имущества налогоплательщика. Сильная президентская власть, таким образом, должна была быть направлена против народа, а не против преступности, на разгул которой в качестве свидетельства паралича власти указывали либералы. Власть на самом деле попустительствовала определенного рода преступникам, зажимая в то же время не без помощи последних рабочее движение. Каналами влияния буржуазии на пролетариат, ее щупальцами, которыми она душила всякое проявление самостоятельности со стороны рабочих, были не только КПСС, КГБ, комсомол, профсоюзы, армия, госаппарат, управленцы-хозяйственники, лавочники, анархисты, либералы, национал-сепаратисты, суды, пресса, телевидение, церковь, службы психиатрии, но и так называемая "мафия", преступные группировки, люмпен-пролетариат. А с другой стороны, если учесть, что буржуазия сама толкует свои законы, отсюда видно, кого она считала в действительности преступниками - рабочих. В самом деле, разве она не превращала села и города, дома и улицы, всю территорию СССР все более и более в тюрьму для рабочих, в "зону"?
В то время как Горбачева уже в пятый раз за пять лет ( на Пленуме ЦК в 85-м, на XXVII Съезде КПСС в 86-м, на Верховном Совете в 88-м, на Съезде депутатов в 89-м и еще раз на Съезде в 90-м) избирали главой партии и государства и он все более и более представал перед народом обеспокоенным лишь тем, чтобы не упустить власть и наделить себя все большими полномочиями, Ельцин продолжал набирать политические очки, подавая заявления об отставке и выставляя себя заступником интересов народа. Либералы добивались, как они сами говорили, приоритета диплома над партбилетом. Те же, кого они называли консерваторами, отстаивали, по их мнению, приоритет партбилета. Не представители партаппарата и, конечно же, не кухарка должны управлять государством, а профессиональные юристы, доказывали либералы. Но на каком юридическом основании они устанавливали это свое право? Перед получением диплома все они сдавали госэкзамен по научному коммунизму, и вот они пришли теперь к отрицанию этого коммунизма. Подобно тому, как религия есть собрание антиномий, неразрешимых (в пределах религиозного мышления ) противоречий, так и система буржуазного права есть собрание противоречащих одна другой юридических норм, есть благодатнейшая почва для крючкотворства и казуистики. Если бы дипломы о высшем образовании совершенно перестали служить ступенькой лесенки, ведущей в высшее общество, то дебилы из либеральной оппозиции побросали бы их точно так же, как это сделал на XXVIII Съезде КПСС летом 1990 года Ельцин с партийным билетом. Благодаря ему Ельцин пролез в высшее общество, благодаря ему он сколотил состояние, и теперь этот билет не был Ельцину нужен, он даже мешал. За красивыми фразами о приоритете диплома над партбилетом, точно так же, как и за фразами Горбачева о приоритете общечеловеческих ценностей над классовыми, скрывался на самом деле приоритет денежного кошелька.
На III (внеочередном) Съезде депутатов в марте 1990 года из общего числа депутатов в 2245 человек за избрание Горбачева на вновь учрежденный пост Президента СССР голосовало 1329 депутатов, против было 495 голосов, остальные различным образом уклонились участвовать в голосовании. Кто были эти 495 депутатов, голосовавших против? Вряд ли это были либералы; скорее, это трудящиеся покинули представителей аппарата.
VII
Весной 1990 года либералы в блоке с националистами "народных" фронтов одержали победу на выборах в республиканские и местные органы власти. Эта победа была ощутимее в других союзных республиках, менее заметна в России. Надо заметить, что одержана она была при росте абсентеизма, особенно росте его среди рабочего класса. Доля неявившихся к избирательным урнам выросла по стране уже до трети от всего числа избирателей. А процент рабочих, избранных в местные и республиканские органы власти, был еще ниже, чем их доля в союзном Съезде. Те же лица, которые мелькали на телеэкранах при трансляции заседаний союзного Съезда, замаячили и на российском Съезде. Но интерес народа к нему был уже не тот. Он стал падать точно так же, как начал стихать газетно-журнальный бум. Прежде всего переключало свои телевизоры на другие каналы население союзных республик, в каждой из которых появился свой парламент. И это в то время, как политическим центром для них, несмотря на начавшийся парад суверенитетов, продолжала оставаться Москва. Все сразу стало мельче - интересы, интриги, борьба партий, политические фигуры. Но как это нередко бывает в театральной жизни, где в небольшом провинциальном театре ставятся подчас большие драмы, так было и здесь. Но точно так же, как даже и гениально поставленный спектакль где-нибудь в провинции не оказывает почти никакого влияния на театральную жизнь Москвы, так и здесь - появление не только Полониев, Фальстафов, Тартюфов, но даже Макбетов и Калигул мало затрагивало "третий Рим". Кукловоды находились в Москве и продолжали дергать за ниточки, а куклы стремились порвать эти ниточки и зажить самостоятельной жизнью. Экономические связи между республиками были столь тесными и многосторонними, что порвать эти нити было невозможно без резания по живому. Но до такой остроты экономический кризис тогда еще не развился. Поэтому многое зависело от того, кто в Москве будет держать эти ниточки - останутся ли они в прежних руках или попадут в более либеральные.
Две недели российский Съезд не мог решить, кто станет главой Верховного Совета России. Сперва было 13 претендентов на этот пост, после самоотводов осталось трое: Ельцин, Полозков и Марокин. При первом голосовании за Ельцина было 497, за Марокина - 32, за Полозкова - 473 депутата. Ни один из них не набрал более половины голосов от общего числа депутатов. Для избрания был необходим 531 голос. Назначается повторное голосование: 503 за Ельцина, 458 за Полозкова. Поскольку 531 голос никем из них не набран, назначаются повторные выборы. 28 мая часть депутатов пытается не допустить к выдвижению снова кандидатуры Ельцина и Полозкова. Председательствующий собирается поставить этот вопрос на голосование, многие депутаты окружают Президиум и возмущаются. Страсти утихают, когда на трибуне появляется Ельцин и заявляет о своей готовности, в случае избрания, формировать руководящие органы на коалиционной основе. Выдвигается 8 кандидатур, из которых в список для голосования вносятся трое: Ельцин, А.Власов и В.Цой. Голосование 29 мая дало следующие результаты: за А.Власова - 467, за Цоя - 11, за Ельцина - 535. Ельцин становится Председателем Верховного Совета.
Как видим, Съезд делился на "демократов" и "коммунистов" почти поровну, с небольшим преобладанием первых.
12 июня 1990 г. российский Съезд принял Декларацию о государственном суверенитете РСФСР. 907 депутатов высказалось за Декларацию, 13 - против, 9 воздержались. Еще интереснее голосование относительно новой редакции 6-й статьи Конституции РСФСР. Речь шла о том, чтобы поставить в равные условия все политические партии и про КПСС, в отличие от Конституции СССР, особо не упоминать. За новую редакцию этой статьи проголосовало 798 депутатов, против - 32, воздержалось 17. Голосование было поименным, и в списке голосовавших п р о т и в никого из известных политиков не было. Два вывода вытекают отсюда: во-первых, КПСС достигла крайней степени непопулярности, и, во-вторых, за отмену руководящей роли КПСС голосовала и значительная часть полозковцев. В это же время образуется и компартия РСФСР в составе КПСС, первым секретарем которой становится Полозков, выступающий, однако, за то, чтобы Генеральным Секретарем КПСС продолжал оставаться президент Горбачев. Это тогда, когда при Горбачеве уже образован Президентский Совет, выполняющий, по сути, функции прежнего Политбюро ЦК. Чем же тогда будут заниматься это Политбюро и Генеральный Секретарь? И как тут не согласиться с тем, что Ельцин снова сделал ловкий ход, заявив на XXVIII Съезде КПСС о своем выходе из этой партии!
23 июня 1990 года российский Съезд принимает Постановление о разграничении функций управления организациями на территории РСФСР. Теперь, в соответствии с этим постановлением, российский Совмин должен подчиняться непосредственно Съезду и Верховному Совету России, т.е. Ельцину, а не Рыжкову. Министерство внутренних дел России должно подчиняться российскому Совмину, а не союзному министерству. Российский республиканский банк реорганизуется в Госбанк РСФСР и должен подчиняться Верховному Совету России, а не Госбанку СССР. У России должен образоваться и свой Внешэкономбанк. Российский Совмин должен разработать предложения по структуре управления и сроках передачи отраслей союзного подчинения в систему народного хозяйства России, ориентируясь главным образом не на создание российских министерств, а на другие современные формы организации и деятельности самостоятельных предприятий.
Ряд функций Министерства иностранных дел СССР, касающихся интересов России, должен быть передан в МИД России. ( а что не касается интересов России?!) Российский Совмин должен предложить иностранным государствам заключить прямые договора с Россией, а не с СССР. Ельцин вырывал нити управления не только у Рыжкова, но и у Шеварднадзе. Оставался еще КГБ. Но и относительно КГБ постановление говорило: внести на рассмотрение Верховного Совета России вопрос об образовании КГБ РСФСР.
Это постановление было принято как основа нового союзного договора. В какой мере оно окажется макулатурой и в какой станет реальностью, должна была решить будущая борьба, соотношение сил различных классов.
10 июля XXVIII Съезд КПСС вновь избрал Горбачева Генеральным Секретарем разваливающейся партии. На встрече с первыми секретарями райкомов и горкомов Горбачев говорил: "Но вы должны глубоко задуматься. Если бы не перестройка, еще короткое время и был бы всероссийский взрыв. У вас другое мнение, а у меня свое ...". Но низовые секретари один за другим продолжали обвинять Горбачева; от одного из них прозвучали и такие слова: "Ваш отчет на Съезде был слабый. Если бы я у себя на пленуме выступила с таким отчетом, от меня не осталось бы мокрого места. Прекратите ссылаться на предшественников. Возьмите курс на укрепление дисциплины. Давайте будем поменьше говорить. Вы были нам очень слабым помощником на выборах". Горбачев: "Я не буду занимать вас излишними доказательствами в ответ на утверждение, что за годы пятилетки все развалено. Говорите, мой отчет слабый, ниже уровня района ... Пришлите мне свой, я размножу и раздам на съезде для сравнения ... Вы хотите, чтобы я на съезде саблей махал?.."
Осенью 1989 года Ельцин имел во время Пленума ЦК стычку с редактором "Правды", опубликовавшей материалы о поездке Ельцина по Америке. "Иногда пожалеешь, что времена дуэлей прошли", - говорил Ельцин в одном из интервью, вспоминая об этой стычке. Горбачев, как видим, не жалел, что времена дуэлей прошли, однако нападки низовых секретарей парировал ловко. Главное в его словах: если бы не перестройка, то был бы взрыв, т.е. революция. Вот она суть и цена его перестройки.
А дуэль Горбачева с Ельциным вышла уже на качественно иной уровень. "Поскольку проект Союзного договора, подготовленный центром, не может удовлетворить Россию, то мы разработали свой вариант, имея в виду создание содружества суверенных государств. Возможно, центру можно отдать оборону, Госбезопасность, кредитно-денежные вопросы. При этом Комитет госбезопасности, изменив его название, следует преобразовать в орган защиты прав человека", - говорил Ельцин, выступая в парламенте Латвии, куда он поехал в конце июля 1990 года. Не имея еще силы вырвать саблю из рук Горбачева, Ельцин стремится притупить ее острие: преобразовать КГБ в орган защиты прав человека!
После того, как либералы заняли республиканские и местные органы власти, на них сразу посыпались требования сверху и снизу: бизнесмены хотели большей свободы предпринимательства, народ ждал улучшения своего положения. На недовольство тех и других либералы отвечали тем, что они не обладают всей полнотой власти, что над ними стоят союзные структуры. Народ, следовательно, призывался к поддержке начавшегося парада суверенитетов. Республиканские парламенты принимали дискриминационные в отношении национальных меньшинств законы, вводили государственность языка. Горбачев отменял один за другим все эти суверенитеты, выдавая себя за интернационалиста. Возникло так называемое "интердвижение", апеллировавшее к союзным органам и Горбачеву. К началу 1991 года противостояние такого рода наибольшей остроты достигло в Литве. Но если "интердвижение" апеллировало к Горбачеву открыто, то националисты из "Саюдиса" и Ландсбергис апеллировали к нему тайно. Именно к Горбачеву в январе 1991 года помчалась литовский премьер Казимера Прунскене за помощью, помчалась жаловаться на народ, недовольный повышением цен. И вот когда литовский парламент и его глава Ландсбергис уже, казалось, готовы были пасть, в Вильнюс вошли танки, и Ландсбергис остался у власти. Руководил действиями военных какой-то быстро организованный комитет национального спасения из представителей "интердвижения". Руководил на самом деле или явился ширмой для подлинных руководителей - это не столь важно, как важно то, что "Саюдис" и этот комитет оказались горбачевцами. Пострадал народ. Преобладание либералов в республиканских и местных органах власти обнаружило их связь с оголтелым национализмом. Несмотря на то, что над ними стояли союзные органы власти, они все же имели некоторую самостоятельность. Вместо проведения хоть каких-либо мер, способных облегчить положение народа, они пустились менять государственную символику, переименовывать улицы, города и т.п. Доверие к либералам падало.
Еще более оно пошло вниз с началом войны в Персидском заливе. Ведь либералы во всем равнялись на западную демократию. И вот эта хваленая "демократия" явила свое лицо в бомбежках Багдада из-за нефти. Вот почему на союзном Съезде политически яркими были уже не выступления Собчака, Попова, Станкевича, Ю.Афанасьева и т.д., а выступления трудящихся. В их лице росла оппозиция более непримиримая, чем либералы. Ельцин должен был поторапливаться. Если Горбачев уже остановился в своем развитии, почти каждым указом ограждая себя от напиравших со всех сторон конкурентов в борьбе за ту или иную функцию центральной власти, то для Ельцина оставалось еще широкое поле в деле овладения полномочиями. Остановиться означало уступить инициативу в захвате полномочий центра другим отрядам оппозиции. Тогда как одним умелым выпадом можно было значительно потеснить и центр и оппозицию. Поэтому в конце весны 1991 года началась кампания по выборам российского президента. Все должно было решиться в две-три недели. Ельцин мог не беспокоиться уже потому, что он по одной только инерции должен был быть избран. В представлении народа он продолжал оставаться главным оппозиционером Горбачеву. Народ, стоявший в очередях и большую часть своего времени занятый заботами о добывании куска хлеба, все равно не успел бы разобраться за две-три недели. Да и не было особой нужды разбираться. Из других претендентов на этот пост Бакатин и Рыжков были явными горбачевцами, Тулеев, занимаясь либеральной болтовней, был горбачевцем скрытым, а Жириновский был "демократом" гораздо более радикальным, чем Ельцин. Один только Макашов представлял оппозицию с красным оттенком. Уже одно только то , что коммунизм был представлен здесь в лице генерала, заставляет подозревать подстроенность выборов и предрешенность их результата. Сравнить с этими выборами те выборы, какие были, например, в Германии начала 30-х годов, когда претендентами на пост президента были трое: Гинденбург, Гитлер и Тельман. Гитлер представлял наиболее реакционные круги немецкой буржуазии, Гинденбург - буржуазию с более умеренным аппетитом, Тельман представлял рабочий класс. Здесь нет лишних, каждый претендент необходим для своего класса, вполне выражает его позицию. Выдвижение кого-либо еще лишь оттянуло бы голоса от своего представителя и способствовало бы успеху другого класса. Правда, буржуазия выдвинула здесь двух претендентов, но и в этом она не ошиблась. Она не могла выставить одного Гитлера: голосовать за Гитлера значило явно голосовать за войну; без выдвижения Гинденбурга это толкнуло бы значительную часть народа к Тельману. Не могла буржуазия выставить и одного Гинденбурга. Ибо выборы - это всегда более эффективное и широкое поле для пропаганды и агитации, а отказаться от того, чтобы лишний раз впрыснуть в умы народа нацистский опиум, буржуазия не хотела. Это значило бы уступить гегемонию в агитации пролетариату; справиться с агитацией коммунистов один Гинденбург не мог, нужен был еще Гитлер. Гинденбург при таких обстоятельствах предстал разумненькой "золотой" серединкой и победил. А затем он предложил пост канцлера Гитлеру. Что из этого получилось, известно всем.
На выборах российского президента фактически борьба шла между Рыжковым и Ельциным, которых народ успел хорошо узнать. Остальные были в глазах народа по сути новичками в политике, в борьбе за власть. Тогда как Ельцин уже давно ведет эту борьбу с Горбачевым, они только-только явились на политический Олимп да еще начинают задирать нос перед Ельциным. Таково было общее впечатление. Либералы представляли дело так, будто эти претенденты были ставленниками Горбачева с целью оттянуть голоса у Ельцина. Если бы избирательная кампания протянулась дольше, чем две-три недели, они бы, т.е. другие претенденты, и в самом деле понизили шансы Ельцина на победу, но в такой короткий срок они не столько оттягивали голоса от Ельцина, сколько от Рыжкова. Все шесть претендентов вполне выражали позицию буржуазии; подчас какой-либо оттенок в этой позиции выражали сразу двое. Но не было ни одного, кто бы выражал позицию рабочего класса. Лишь Макашов частично, в небольшой степени выражал эту позицию. В предвыборной агитации он говорил, что нужно было дать людям возможность заработать в государственном секторе экономики, т.е. повысить заработную плату, а не устраивать "кооперативы". В случае избрания он обещал провести реформу вкладов в сбербанк, значительно сократив вклады крупных вкладчиков. Но народ стоит в очередях и не слышит Макашова, а те, кто слышит, не слушают, ибо Макашов - генерал. К тому же многие боятся за свой вложенный в сберкассу рублишко, превышающий десятитысячный предел, и, боясь макашовской реформы, теряют не только этот рублишко, но и первые десять тысяч - когда инфляция, уже при Гайдаре, пускается скакать галопом, когда капитал, другими словами, повел кавалерийскую атаку на труд. Красная оппозиция словно специально решила подыграть Ельцину, выставив кандидатом в президенты генерала. Это в то время, когда всюду господствовала либеральная фраза. Естественно, Макашову приходилось не столько нападать, сколько отбиваться, вспоминать о том, как французы избрали президентом генерала де Голля. Словно Россия только освободилась от железной пяты германского фашизма благодаря движению Сопротивления, возглавленному генералом. К тому же Макашов совсем забыл такую "мелочь", как то, что де Голль выражал интересы французской буржуазии. По сути дела интересы буржуазии выражал и Макашов, что видно из всей его половинчатой платформы.
Благодаря общесоюзному референдуму в марте 1991 г. буржуазии удалось переключить внимание рабочих на национальный вопрос. Большинство народа высказалось на референдуме за сохранение Союза, хотя и не хотело видеть во главе его Горбачева. Последнее толкало народ к Ельцину. А тот факт, что Ельцин все более выступал в качестве разрушителя Союза, толкало народ к Рыжкову. Жириновский кричал в предвыборной агитации, что Ельцин, Горбачев, Рыжков, Бакатин - все одна банда. Жажда власти заставляла Жириновского произносить ту правду, которую он никогда не сказал бы при других обстоятельствах. Сам Горбачев оказался правдивее Жириновского. Придя в день выборов, 12 июня, к избирательной урне и опустив свой бюллетень, Горбачев ответил тележурналистам: "Случайных здесь нет". "Случайный" в понимании буржуазии как раз и есть подлинный представитель народа. Генерал Макашов лишь немногим отличался от Рыжкова. Его приход к власти только задержал бы на некоторое время рост поляризации в обществе. Но таким тормозом на пути либерально-буржуазных реформ был уже сам Горбачев.
После победы Ельцина на выборах российского президента его, Ельцина, котировки в буржуазных кругах России и других стран еще более возросли. Не только потому, что Ельцин обещал буржуазии более быстрое проведение реформ и более высокие прибыли, но и потому, что Ельцин явился гарантом стабильности, тогда как Горбачев уже не был таким гарантом. Горбачев был избран президентом на Съезде депутатов, а Ельцина избрал президентом народ. К тому же буржуазия все более и более видела помеху себе в союзных структурах. Она оглядывалась на страны Восточной Европы, где осенью 1989 года прокатилась волна государственных переворотов, и в чем-то завидовала буржуазии этих стран: там легче было "сбалансировать" политическую ситуацию, т.е. подавить рабочее движение. Население этих стран составляло десять, двадцать, от силы тридцать, как в Польше, миллионов человек. Российская буржуазия уже давно с пониманием относилась к сепаратистским стремлениям буржуазии союзных республик. Буржуазия союзных республик ненавидела Кремль за то, что он довел дело почти до взрыва народного возмущения, ненавидела диктат и вмешательство Кремля в ее дела. Почему, например, должно давать взятки Кремлю, когда можно обойтись и без этого? Мелкая буржуазия не хотела мириться с засилием российской военщины, а тут еще и рост забастовочного движения среди рабочих. Национал-сепаратисты - кто по личному рвению, кто по заданию из Москвы - седлали рабочее движение, стремясь направить его не в русло борьбы против буржуазии, а в русло борьбы за отделение от России, за выход из СССР. Провокационная роль Кремля в организации межнациональных конфликтов несомненна. Доказательств этому великое множество. Достаточно хотя бы указать уже на такую, казалось бы, безобидную вещь, как пропаганда религии. Подобно тому, как шизофрению, отягощенную алкоголизмом, труднее лечить, чем просто шизофрению, так и национализм, отягощенный различием в вероисповедании, агрессивнее. Идеологи буржуазии вдобавок поделили народы СССР на миры - православный, мусульманский, католический. Они отвлеклись от гораздо более основательного деления народов - на буржуазию и пролетариат. А пролетариат, составлявший большинство населения СССР в сущности безразлично относился и относится к религии, т.е. атеистичен. Следовательно, буржуазно-поповское деление народов на миры есть фикция, вымысел. Оно учитывает только то, какая церковь среди других церквей является на данной территории господствующей, т.е. какое вероисповедание господствует среди верующего населения. Оно не учитывает здесь деления населения на верующих и неверующих.
Буржуазия из двух для себя зол всегда выберет меньшее: она предпочтет скорее, чтобы та или иная территория отделилась, чем допустит рост забастовок рабочего класса, тем более его восстание. Эту территорию она рассчитывает вернуть себе после: подавить национал-сепаратистов, даже организованных в масштабе республики, значительно легче, чем подавить республику восставших рабочих. К тому же во второй половине XX века на смену колониальной системе пришло такое явление, как неоколониализм. При этой системе можно выкачивать из зависимой страны подчас даже больше финансовых и материальных средств, чем при прежней системе. Зависимое государство обладает политической самостоятельностью, но на самом деле эта самостоятельность кажущаяся. Если трудно подавить даже и небольшую республику восставших рабочих, то еще труднее подавить восстание рабочих, организованных в масштабе такой страны, как СССР. По обширности занимаемой территории, этому одному из важнейших экономических факторов, рядом с СССР можно было поставить разве что Канаду, Китай, США, Бразилию и Австралию. Но у Канады и Бразилии значительно ниже численность населения, т.е. другой важнейший экономический фактор, а об Австралии в этом отношении даже и говорить не приходится. Остаются США и Китай. СССР, США и Китай были главными производителями большей части различных видов стратегического сырья. Все три - ядерные державы. Посмотрим сначала на США.
Вряд ли у кого возникнут сомнения в том, что даже крупнейшая промышленная страна Европы, Германия ставшая после объединения еще крупнее, и один из главнейших финансовых и промышленных центров мира, т.е. Япония, не имеют для судеб этого мира такого значения, какое имеют США. Ибо вряд ли кто станет спорить, что США, как центр мирового капитализма, как его цитадель, значительно превосходит Японию и Германию. И тем не менее значение рабочего движения в США для судеб всего остального мира все же было не столь велико, как значение рабочего движения в СССР. Рабочий класс США время от времени приходил в движение на протяжении десятилетий до и после Второй мировой войны, причем гораздо более массовое, чем забастовочное движение в СССР при Горбачеве и до сих пор при Ельцине [напоминаю, что статья писалась в 1998 году], и это не вызывало особого пересмотра программ и тактики коммунистических и рабочих партий различных стран мира, остававшихся в сущности на сталинско-брежневских идеологических позициях, тогда как рабочее движение в СССР, даже слабое, не успевшее еще развернуться, взбудоражило умы всех социологов и политиков в мире, все партии.
Теперь обратим взор на Китай. Там в середине 80-х годов лишь пятая часть населения была горожанами, а четыре пятых проживало в сельской местности. Тогда как в СССР лишь треть населения проживала в деревне, а две трети жили в городе. Другими словами, по численности городского населения Китай не превосходил СССР. Но это еще не все. В Китае, при территории более, чем в два раза, меньшей территории СССР, численность населения превосходила численность населения СССР более, чем в три раза. Следовательно, плотность населения там в шесть-семь раз больше плотности населения СССР. Но это обычное, т.е. географическое, а не экономическое понимание плотности населения. Эксплуатационная длина железных дорог в 1987 году была в СССР 146 тыс. километров, а в Китае чуть больше 50 тысяч километров. Длина электрифицированных участков железных дорог была в СССР 51,7 тыс. километров, а в Китае только 4,15 тысяч. Если взять другие виды транспорта, особенно Аэрофлот, то сравнение показателей будет еще более не в пользу Китая. Поэтому в экономическом смысле плотность населения СССР, т.е. страны с более развитыми средствами сообщения, была не ниже, а выше, чем плотность населения Китая. Необходимо еще учесть гораздо более низкий уровень заработной платы в Китае, вследствие чего подвижность рабочего населения там была гораздо ниже, чем подвижность рабочего класса СССР. Но и это еще не все.
К тем объективным факторам, которые изложены выше, необходимо добавить еще и факторы субъективные: память о 1917 годе, т.е. такие традиции в рабочем и революционном движении, с которыми из истории всех стран мира могла сравниться разве лишь история Франции. Русским революционерам, как и парижским коммунарам, штурмовавшим небо, ни одно правительство мира помощи не оказывало, как это делал сталинско-брежневский режим по отношению к революционному движению в других странах, что давало повод буржуазии этих стран звать этих революционеров ставленниками Москвы. Благодаря союзу с Москвой, особенно в 70-80-е годы, это революционное движение профанировалось, опошлялось, мельчало: оно неглубоко взрывало почву, раз видело социализм в сталинском строе.
Таковы объективные и субъективные факторы, которые выдвигали значение рабочего движения в СССР на первое место. Подавить рабочее движение в СССР было труднее, чем в Польше, Венгрии, Англии, Японии, Китае и даже в самих США.
Вот почему Горбачев просил кредиты у Запада, вот почему Запад давал и давал эти кредиты. Он не только извлекал прибыли, поставляя нередко гнилой товар ( фильмы ужаса, например, а то гнилой товар даже и не в переносном, а в буквальном смысле), но он оказывал и помощь в удушении рабочего движения. Не зря драматург Михаил Шатров в одной из телепередач, говоря о кредитах, даваемых странами Запада, назвал СССР черной дырой, которая пожрет все, сколько в нее ни пихай. Вот почему буржуазия стремилась не только уничтожить память о 1917 годе, облить этот год грязью, свалить всю вину на большевиков, развратить политическое сознание народа, но не остановилась и перед дезинтеграцией производства, которую она выдавала за борьбу с монополизмом, за обретение регионами экономической самостоятельности, за переход к рынку, будто рынка не было до того. Если забастовка на одном предприятии вела, даже и по чисто технологическим причинам, к остановке многих других, то нужно было сделать предприятия менее зависимыми друг от друга, нужно было сделать связь между рабочим классом различных регионов страны менее тесной, нужно было разделить рабочих по признаку национальной принадлежности, нужно было уменьшить подвижность рабочего населения. В какой мере буржуазия осуществляла все эти задачи сознательно и в какой мере из нее, как гной из нарыва, лез "творческий инстинкт", это уже не столь важно. Каждый класс имеет свою интеллигенцию, своих политиков и идеологов, выразителей его интересов, хорошо понимающих, какому классу выгодно то или иное нововведение. Ельцин вернее, чем Горбачев, уловил суть текущего момента, сумел вернее угадать потребности буржуазии. Этим лучшим сознанием Ельцин был обязан не столько своим природным способностям, сколько особенностям своего социального положения и политической карьеры. Власть начала уплывать из центра и сосредоточиваться в республиканских органах. Точнее, стал перемещаться сам центр. Политическим центром, несмотря на парад суверенитетов, продолжала оставаться Москва. Но в самой этой Москве - в ком регионы могли видеть "долгую руку"? Дуэль шла между Горбачевым и Ельциным, и все зависело от того, сумеет ли Ельцин вырвать из рук Горбачева главное орудие власти - армию, КГБ, МВД. Буржуазии не нужны были потрясения, и потому она действовала где убеждением, где подкупом, постепенно переманивая на сторону Ельцина или, по крайней мере, на сторону нового Союзного договора тех, кто служил в силовых структурах. Для младшего командного состава достаточно было телевидения и газет, пестревших либеральными обещаниями. Для среднего звена этого было уже мало, им нужно было кое-что посущественнее, они должны были получить какие-то выгоды уже теперь или, по крайней мере, после того, как будут убраны союзные структуры. На тех же, кто сидел на самом верху, не действовало ничто, они были непробиваемыми. Либеральная буржуазия увидела в них препятствие на пути реформ. А все, в чем она видела препятствие, она объявляла красным. Язов, Крючков, Пуго, Янаев, Павлов, Бакланов, Лукьянов превращаются в глазах буржуазии в красных, а Горбачев упрекается ею в том, что приблизил их к себе, что более прислушивается к ним, чем к "демократам" Яковлеву и Шеварднадзе, покинувшим союзные органы. Наилучшим выходом для буржуазии был самороспуск союзных органов. Не только средняя, но и крупная буржуазия все более становилась либеральной. Но ее вождем все еще остается Горбачев, т.е. умеренный реформатор, умеренный либерал. Не только в России, но и на Западе монополистическая буржуазия пока еще не желает видеть в Ельцине преемника Горбачева, опасаясь такого развития событий, которое может повести к катастрофе. Горбачев должен остаться центром, однако многие функции по управлению экономикой должны переместиться в регионы. Выпускать из рук силовые структуры Горбачев не хочет. Подписание нового Союзного договора должно было закрепить такое положение, хотя проект этого договора не удовлетворял ни "правых", ни "левых". Павлова, Лукьянова, Крючкова, Язова и др. этот проект не удовлетворял тем, что слишком много полномочий передавал республиканским органам, а Ельцина, Кравчука и остальных руководителей республик он не устраивал потому, что слишком много еще полномочий оставлял в руках центра, т.е. союзных структур.
Буржуазия не понимает одной вещи - она не признает скачков. Она думает, что качество меняется так же постепенно, как и количество. Она сманивает одного за другим стражей порядка на сторону Ельцина или, по крайней мере, на сторону нового Союзного договора и думает, что так это и будет продолжаться, т.е. спокойно, без потрясений. Этому ее спокойствию и безмятежности способствовал в придачу еще и летний период, т.е. период отпусков.
VIII
Едва Ельцин вступил в должность российского президента и встретился уже в этом новом качестве с Горбачевым и Назарбаевым в Ново-Огарево, чтобы обсудить детали нового Союзного договора, как Горбачев ушел в отпуск. Он отправился вместе с семьей отдыхать в Крым. В Ново-Огарево между ним и Ельциным была достигнута договоренность о замене Язова и Крючкова. А Павлова вместе с его кабинетом вообще должен был заменить кто-либо из руководителей республик. На этой встрече Ельцин даже пошутил: "У меня такое впечатление, что Крючков слышит каждое наше слово", ведь у Крючкова, как у председателя КГБ всюду есть уши. Давая позже свидетельские показания следствию, Горбачев вспоминал: "Уезжая, я высказал пожелание, чтобы Крючков и Язов находились на месте, так как этим людям я доверял полностью. В этот раз я, словно что-то предчувствуя (но это так, к слову), попросил быть на месте и Ельцина". Горбачев, как видим все лавировал между "правыми" и "левыми", стремился усидеть между двумя стульями. И в то же время он согласился "сдать" тех людей, которым он, по его словам, полностью доверял. Теперь он надеялся купанием в море настичь уплывающую из его рук власть. Способ сохранить силу он видел теперь в том, чтобы укрепить здоровье.
В это же время укрепляли здоровье такие высокопоставленные господа из центра, как Лукьянов (на Валдае), Бессмертных (в Белоруссии), Ахромеев ( в Сочи), Пуго (в Крыму).
Версия российской прокуратуры, расследовавшей дело ГКЧП, изложена в книге В.Степанкова и Е.Лисова [прокуроры] "Кремлевский заговор", написанной с позиций буржуазного либерализма. Эта версия состоит в том, что уже на второй день после того, как Горбачев улетел в Крым, "Крючков вызвал двух сотрудников КГБ Егорова и Жижина и приказал им составить стратегический прогноз последствий введения в стране ЧП. К работе над прогнозом был привлечен командующий ВДВ Павел Грачев", т.е. будущий министр обороны в правительстве Ельцина.
Надо сказать, что сам по себе такой приказ вовсе не означает еще заговора. Время от времени делались и прежде не только такие прогнозы, но и подробные планы введения чрезвычайного положения. Подобно этому, например, Генеральный штаб вооруженных сил составляет планы возможных военных операций, Министерство обороны составляет мобилизационный план на случай войны, а всякая контора или общежитие имеет план эвакуации на случай пожара, который вешает затем где-нибудь на стену, хотя бы эта контора располагалась всего лишь в одноэтажном здании, где имелся только один выход, т.е. одни двери да еще два-три окна.
Через два дня эксперты доложили Крючкову, что объявлять ЧП нецелесообразно, на что Крючков ответил: "Но после подписания Союзного договора вводить ЧП уже будет поздно". Такова версия следствия российской прокуратуры.
14 августа Крючков снова вызвал тех же сотрудников и сказал: "Обстановка сложная. Горбачев не в состоянии оценить ее адекватно. У него психическое расстройство ... Будет вводиться ЧП". Крючков приказывает им совместно с Павлом Грачевым составить перечень мер по обеспечению чрезвычайного положения. Хотя Горбачев укрепляет свое здоровье плаванием в море, Крючков уже не склонен, как прежде, видеть в нем Левиафана. 16 августа Крючков обсуждает положение с заместителем председателя Совета обороны Баклановым, а затем отдает распоряжение своему заместителю Агееву "скомплектовать группу связистов для полета в Форос, чтобы отключить у президента связь".(В.Степанков, Е.Лисов, "Кремлевский заговор", стр.85). 17 августа на секретном объекте КГБ, где находятся сауна и прочие средства всяческого комфорта, Крючков устраивает встречу Язова, Шенина, Павлова, Бакланова, Болдина и др., где предлагает создать комитет по чрезвычайному положению, а к Горбачеву направить делегацию, чтобы потребовать от него передачи власти этому комитету. Все участники встречи присоединяются к Крючкову, неопределенной остается еще позиция отсутствующих Лукьянова, Янаева и Пуго. 18 августа их вызывают Крючков и Павлов. Особенно беспокоился о присутствии Лукьянова и Янаева Павлов, который опасался того, не провокация ли все это, затеянное Крючковым. На 8 часов вечера был назначен сбор вех гэкачепистов в Кремле, причем Янаев еще ничего не знал, в три часа дня он беспечно отправился в гости к одному из своих приятелей.
Около 17 часов на дачу Горбачева в Крыму прибыли Бакланов, Шенин и Болдин. С ними были еще начальник службы охраны КГБ Плеханов и командующий сухопутными войсками Варенников. Горбачева встревожило, по его показаниям, уже то, что визит столь высокопоставленных чиновников не был с ним согласован заранее. Он стал одну за другой поднимать трубки своих телефонов, но все связи были отключены. Около часа он оставался в своем кабинете, пока наконец прибывшие не вошли к нему сами. Они заговорили о здоровье, о том, что он устал, что он должен передать им на время свои полномочия. Горбачев заговорил о том, что 20 августа должно быть подписание Союзного договора. На это Бакланов ответил: "Подписания не будет", а потом он сказал: "Михаил Сергеевич, да от вас ничего не потребуется. Побудьте здесь. Мы за вас сделаем всю грязную работу". Так позднее рассказывал следствию Горбачев. Горбачев ответил, что никаких полномочий он не передаст. Отправил он их от себя со словами, что если возникла такая ситуация, то немедленно надо собирать Верховный Совет или Съезд. Горбачев вспоминал еще, что генерал Варенников потребовал от него отставки, но Варенников это перед следствием отрицал. Оставив Горбачева в изоляции, Бакланов и остальные уехали от Горбачева расстроенные его отказом. Вместе с ними уехал и начальник личной охраны Горбачева Медведев.
Тем временем Крючков и Язов вводили Пуго в курс дел. Крючков позвонил в Белоруссию к министру иностранных дел Бессмертных, чтобы тот срочно приехал в Москву. А генерал Варенников отправился в Киев к Кравчуку. Язов вспоминал затем, что задача вводить ЧП на Украине перед ним не ставилась, что это должно было остаться прерогативой Украины.
Помощник президента Анатолий Черняев позже свидетельствовал, как Горбачев излагал ему причины приезда Бакланова и К' : "Явилась вот эта публика - сволочи. Особенно этот мой Болдин, уж от него такого не ожидал. Предъявили мне фактически ультиматум - либо я передаю полномочия Янаеву и им вообще, либо подписываю Указ о чрезвычайном положении. Если не то, не другое - в отставку!"
В 8 часов вечера собрались члены ГКЧП, не было еще Бакланова, который пока летел самолетом из Крыма. Премьер-министр Валентин Павлов успел загодя вызвать из Свердловска Тизякова, президента Ассоциации государственных предприятий, и из Тульской области Стародубцева, председателя Крестьянского союза. Для вице-президента Янаева образование ГКЧП явилось полной неожиданностью. Такой вывод вытекает из материалов расследования. Зато следствие не признает того же самого в отношении Лукьянова. Прежде чем явиться в кабинет Павлова, Лукьянов, едва прилетев с Валдая, успел зайти в свой кабинет и взять не только Конституцию, но и Закон о ЧП, хотя по телефону ему о введении ЧП не сообщалось. Затем он уже направился в кабинет Павлова.
Когда вернулись те, кто летал в Крым к Горбачеву, Янаев все пытался узнать у них, действительно ли Горбачев болен. Потом между ним и Лукьяновым завязался спор о том, кому временно исполнять обязанности президента. Лукьянов доказывал, что по Конституции полномочия президента должны перейти к Янаеву, а Янаев отнекивался, говорил, что не готов к выполнению обязанностей президента ни морально, ни по квалификации. Все принялись его успокаивать, говорили, что все возьмет на себя ГКЧП, а он будет только подписывать указы. Лукьянову же еще предстоит вести Верховный Совет, который должен все это узаконить. Лукьянов несколько возмущался, требовал самолет, чтобы лететь к Горбачеву, требовал установить с ним связь, на что ему отвечали, что связи нет. Лукьянова особенно насторожило то, что вместе с ними из Крыма вернулся и Медведев, начальник личной охраны Горбачева. Все вернувшиеся были под хмельком, сняв таким способом свое расстройство из-за отказа Горбачева. Лукьянов спросил у них: "Что у вас есть? Дайте план". Язов ответил, что никакого плана нет. "Но почему же, есть у нас план", - сказал Крючков. Позднее, уже следствию, Язов говорил: "Но я-то знал, что у нас ничего нет, кроме этих шпаргалок, которые зачитывались в субботу на "АБЦ". Я вообще не считал это планом и знал четко и ясно, что на самом деле у нас никакого плана нет". Шпаргалки, которые зачитывались на секретном объекте КГБ, когда они отдыхали в сауне и пр., состояли в том, что "нельзя терять инициативу; нельзя допускать самые первые проявления нелояльности", и т.п. В самом деле, если подобные максимы считать планом переворота, то с не меньшим основанием для этого подойдет и "Государь" Макиавелли или какой-либо другой политико-правовой трактат.
Наконец они уговорили Янаева, и тот стал подписывать документы. Следом за ним документы подписали и другие члены ГКЧП. Приехавший в это время министр иностранных дел Бессмертных сам вычеркнул свою фамилию из списка ГКЧП, мотивируя это тем, что никто из зарубежных стран не станет с ним тогда разговаривать. После этого стали расходиться. Бакланов и Павлов пошли вместе с Янаевым к нему в кабинет пьянствовать. У Янаева они пили какую-то смесь кофе с виски, после чего, уже утром, Павлов уехал к себе и заболел. Вызванный к нему врач кремлевской больницы вспоминал после, что премьер-министр был не только пьян, но и взвинчен до истерики. В половине четвертого утра Крючков, Язов и Шенин провели каждый среди руководителей своих ведомств совещания, сказав там, что вводится ЧП, что Горбачев болен и его полномочия перешли к Янаеву. Руководитель Гостелерадио Леонид Кравченко был поднят среди ночи секретарем ЦК, вызван в ЦК, куда и помчался петушком, как Бобчинский или Добчинский, хотя КПСС уже не была по Конституции правящей партией и сам он о введении ЧП еще ничего не знал. В шестом часу утра Олег Шенин вручил ему в ЦК документы ГКЧП. Получив пакет документов, Кравченко помчался в Останкино, чтобы успеть к шести часам разнести по свету сенсационную новость. В это время в Москву уже начинали входить войска, а Крючков все никак не мог отыскать куда-то исчезнувших Бакланова, Павлова и Янаева. Зато он хорошо знал местонахождение Ельцина.
Ельцин только накануне вернулся из Алма-Аты, где встречался с Назарбаевым. Ночевал он на своей даче в подмосковном поселке Архангельское. Утром 19 августа его разбудила дочь: по телевизору передавали постановление ГКЧП. Прослушав сообщение по телевидению, Ельцин позвонил поочередно Кравчуку, Назарбаеву и Дементею. "Не скрою, меня огорчила их слишком спокойная реакция", - вспоминал позже Ельцин. Руководители республик ссылались на недостаток информации. "У меня информация есть и это переворот", - отвечал Ельцин. Однако Российские прокуроры в своей книге не предоставляют нам таких фактов, на основании которых можно было бы судить, что у Ельцина информации было больше, чем у Кравчука, Назарбаева или Дементея. Быстро определиться в своем отношении к ГКЧП его заставило не обилие информации, а недавняя близость достижения цели - взять власть на Москве, затем на всей Руси и даже за ее пределами. А у Кравчука, Назарбаева, Дементея и т.д. эту власть всегда будет отнимать Москва, кто бы ни правил в ней - Горбачев, ГКЧП или даже Ельцин. Поэтому эти господа и определяли свою позицию в соответствии с тем, кто правит в Москве.
В девять утра генерал Варенников уже был в кабинете Кравчука: "Вы очевидно слышали, что в стране произошел переворот. Наконец власть перешла к решительным и смелым". Кравчук ответил, что слышал, но не знает подробностей. После того, как Варенников обрисовал ему тяжелую ситуацию в стране, что было известно всем, Кравчук задал вопрос о Горбачеве. Варенников ответил, что Горбачев в Крыму и плохо себя чувствует. Кравчук спросил, есть ли заявление Горбачева о том, что он подает в отставку по болезни? - "Нет, но будет". В кабинете Кравчука присутствовали еще секретарь компартии Украины С.Гуренко, исполняющий обязанности премьер-министра Украины К.Масик и командующий Киевским военным округом В.Чечеватов. Варенников потребовал от них сплотиться, организовать досмотр транспорта, вводить комендантский час. К.Масик сослался на Закон СССР о ЧП, который предусматривает введение ЧП в республиках только с согласия их парламентов. Варенников на это сказал: "Вы не обратились, так мы вам поможем. На Западной Украине нет советской власти, сплошной "Рух". В западных областях надо ввести чрезвычайное положение. Прекратить забастовки. Закрыть все партии, кроме КПСС, их газеты, прекратить и разгонять митинги. Вам надо принять экстренные меры, чтобы не сложилось мнение, что вы идете прежним курсом ...". Эти слова приводятся по свидетельским показаниям К.Масика. Вскоре Варенников направил в ГКЧП шифрограмму, в которой сообщал, что Кравчук и прочие согласились и в настоящее время проводят мероприятия в нужном ГКЧП духе. Если согласился Кравчук, то о согласии Дементея или Назарбаева нечего и говорить. То же самое и президент Азербайджана. Гамсахурдиа заявил, что расформирует национальную гвардию. Собчак спокойненько летел из Москвы в Ленинград. Как в Москве, так и в Ленинграде он находился под охраной КГБ. Не под арестом, а под охраной - чтобы столь видному либерально-государственному мужу не было причинено вреда. Российские прокуроры описывают, как "Альфа" все охотилась за Ельциным, но никак не могла его взять. Ельцин, словно неуловимый Джонни, промчался мимо нее на полном ходу в своей машине, сопровождаемый охраной, из Архангельского в Москву.
Крючков и его служба запутались. Как Горбачев лавировал между своим окружением и Ельциным, так теперь репрессивный аппарат во главе с Крючковым пустился лавировать между сталинистами и либералами. Крючков уговаривает Ельцина по телефону, просит его сотрудничать, но Ельцин не соглашается. Ведь его избрал президентом народ, а кто такой Крючков или Янаев? В полдень Ельцин выступил с танка номер 110 Таманской дивизии у здания Верховного Совета России. Слушало его совсем незначительное число москвичей. Вероятно, в лондонском Гайд-парке в самый обычный, будний день какого-нибудь скучного оратора слушает большее число людей, чем теперь внимало российскому президенту.
К середине дня 19 августа приведенный в чувство врачом премьер-министр Павлов явился с багровым лицом на заседание кабинета министров. Почти каждого из министров он спрашивал: "Ты - за?" Поступило сообщение, что в Кузбассе опять забастовали шахтеры. Павлов позвонил Язову: "Арестуй этих забастовщиков!" На пресс-конференцию Павлов идти не решился. После заседания кабинета министров Павлов уехал к себе на дачу и более не показывался.
Пока шла пресс-конференция ГКЧП, Ельцин подписал Указ о том, что КГБ, МВД и армия, находящиеся на территории России, должны подчиняться не ГКЧП, а ему, Ельцину. Генерал Варенников слал из Киева в адрес ГКЧП шифрограммы: "Здание правительства РСФСР необходимо немедленно надежно блокировать, лишить его водоисточников, электроэнергии, телефонной и радиосвязи". Но ничего этого не было сделано ни 19 августа, ни в последующие дни. Указы Ельцина передавались по телефонам. В ночь на 20 августа радиостанция ельцинцев "Эхо Москвы" сообщила миру, что на сторону Ельцина перешли десять танков под командованием майора Евдокимова. В эту ночь защитников "Белого дома" было еще очень мало. В первой половине дня 20 августа силы ельцинцев были еще столь слабы, что они могли разве только направить делегацию к Лукьянову с требованиями. В состав этой делегации, кроме прочих депутатов из либералов, вошли еще Руцкой, Силаев и Хасбулатов. Позже Хасбулатов свидетельствовал: "Лукьянов сказал, что не считает необходимым срочно собирать сессию, что мы ошибаемся в оценке ГКЧП. Он говорил: "Вернется завтра президент, поручит все тому же ГКЧП, а как вы будете в таком случае с ним сотрудничать?" На что я сказал, что с этим ГКЧП мы сотрудничать не будем, даже если его назначит президент". Премьер России И.Силаев вспоминал: "Ультиматум, составленный нами накануне, включал 10 требований. Первые три пункта касались президента: первое - в 24 часа предоставить возможность встречи с президентом, второе - организовать международный медицинский консилиум, третье - если президент может выполнять свои функции, обеспечить ему такую возможность. А смысл последних , 9-го и 10-го, пунктов был таким: признать и объявить антиконституционными действия путчистов и отменить все их постановления. Положили наш документ на стол - он сразу же нас упрекать стал. Вот вы дождались, вы неправильно себя ведете, Горбачев заболел, тяжело заболел, возможно,безнадежно". Но вот что показывал следствию Лукьянов: "20 августа у меня была полуторачасовая беседа с Руцким, Силаевым, Хасбулатовым. Мы договорились по целому ряду вопросов. После этого Ельцин подписывает Указ, в котором черным по белому написано, что "переговоры с председателем Верховного Совета СССР Лукьяновым, по существу размежевавшимся с так называемым ГКЧП, подтверждают антиконституционность образования и действия этого комитета"."
На 12 часов дня ельцинцы назначили у "Белого дома" митинг протеста против ГКЧП. На этом митинге под прикрытием пуленепробиваемых щитов снова выступил Ельцин. На этот раз его слушало уже куда больше людей, чем 19 августа. Гэкачеписты разрабатывали операцию захвата "Белого дома". На вечернем заседании ГКЧП вдруг выступил Янаев с заявлением против штурма "Белого дома". Крючков стал говорить, что в целом в стране обстановка спокойная, только в Москве и возле "Белого дома" неспокойно. Янаев берет бразды в свои руки среди ГКЧП только тогда, когда может действовать в интересах ельцинцев. Он заявляет, что в телеграммах ему сообщают обратное тому, что говорит Крючков. На это Крючков, улыбнувшись, ответил: "Вот и неправильно делают. Надо докладывать то, что надо, а не то, что есть". В это время завязывается спор между Язовым и Пуго: по чьей вине не могли закрыть радиостанцию "Эхо Москвы". Янаев спрашивает у Чехоева и Блохина, лидеров группы "Союз", удастся ли в Верховном Совете набрать две трети голосов в пользу ГКЧП. Те отвечают, что для этого надо, чтобы ГКЧП стал реализовывать обещанное в экономике. Присутствовавший вместо Павлова Догужиев стал обрисовывать положение в экономике. Кто-то вспомнил об армейских резервах. Язов ответил, что на 300-миллионное население военных запасов хватит всего на один день, что это не решение проблемы.
Штурмовать "Белый дом" так и не решились. Во-первых, заартачилась "Альфа", хотя ее ветераны позднее говорили, что штурмовать дворец Амина в Кабуле было намного сложнее. Язова отговаривали от решительных действий Шапошников, Грачев и Лебедь; Пуго - его заместители генерал Громов и Шилов; над Янаевым сидел Примаков. Когда Пуго узнал об образовании ГКЧП, то пришел в какое-то веселое, экзальтированное состояние, а затем отозвал из отпуска своего заместителя генерала Громова. Громов же был явным ельцинцем. По "афганской" связи он передавал в "Белый дом" о готовящемся штурме. Грачев посылал Лебедя предупредить защитников "Белого дома", чтобы те не боялись, что армия стрелять не будет. Шапошников, в случае штурма "Белого дома", условился бомбить Кремль силами двух самолетов. А тот, кто овладел полномочиями президента СССР, т.е. Янаев, был сам ко всему равнодушен.
Вечером 20 августа интернированные накануне Гдлян, Проселков и Камчатов были не только отпущены на свободу, но и доставлены на машине к "Белому дому". Ясно, что это еще более подняло дух его защитников. Нет ничего удивительного в том, что к "Белому дому" стягивалось все больше народа. Теперь там были А.Яковлев, Шеварднадзе, Ростропович, Е.Боннэр, иностранные журналисты. ГКЧП словно специально делал все более для себя невозможным задержать строптивого Ельцина. Ночь на 21 августа окончилась трагически лишь для трех защитников "Белого дома", да и то, можно сказать, по случайности. Штурм "Белого дома" так и не начался, и эти трое погибли вовсе не по этой причине, а потому, что вздумали препятствовать одной или двум БМП осуществлять на Садовом кольце режим комендантского часа. Первым начал свои действия против БМП 23-летний "афганец" Дмитрий Комарь - он набросил на смотровую щель брезент. "Ослепленный" экипаж машины стал маневрировать, вращать башню, и Комарь поплатился своей жизнью. В два часа ночи 21 августа Язов на совещание к Крючкову уже не поехал, а послал своего заместителя Ачалова и прибывшего из Киева генерала Варенникова. Не было и Пуго, вместо него прибыл Громов. У Крючкова в это время находилась "большая, человек двадцать, группа руководящих работников КГБ, одетых в штатское", сообщает прокурор Степанков. Кроме них были Бакланов и Шенин. Все стали друг друга упрекать: не сделано то, не сделано это, "Белый дом" не локализован, не отключены в нем вода, телефоны, электричество и т.п. Крючков ответил, что отключать электроэнергию поздно - уже светает. Будто электричество служит только и единственно для освещения! Ачалов вспоминал, что в конце совещания Крючков сказал: "Надо еще раз все обдумать".
Единственное задание, которое выполнила в эти дни группа "Альфа", это закрытие 21 августа в 10 часов 40 минут радиостанции "Эхо Москвы".
В восемь утра Язов говорил по телефону Крючкову: "Я выхожу из игры. Сейчас собирается коллегия, которая примет решение о выводе войск из Москвы. Ни на какие совещания к вам я не поеду!" Вскоре Крючков, Бакланов, Тизяков и секретарь Московского горкома партии Ю.Прокофьев были у Язова, уговаривали его. Прибыл к Язову и Лукьянов. Язов сказал, что решил лететь самолетом к Горбачеву, другого выхода он не видит. Крючков заговорил, что должен вместе с Ельциным выступить на сессии Верховного Совета России. Язов сказал, чтобы Крючков включил Горбачеву связь. Тогда Крючков ответил, что он тоже полетит к Горбачеву. Далее между Крючковым и Ельциным шла борьба уже не за овладение или удержание "Белого дома", а за то, кто из них первым доберется до Горбачева. В первом самолете, "ИЛ-62", летели Крючков, Язов, Бакланов, Тизяков, Лукьянов и Ивашко, заместитель Горбачева по партии. Следом за ними на "ТУ-134" вылетели Руцкой, Силаев, Примаков и Бакатин. Ельцин обратился к главкому ВВС Е.Шапошникову, чтобы тот воспрепятствовал полету Крючкова и К'. Шапошников позвонил начальнику Генерального штаба Моисееву, в руках которого, кстати, все эти дни находилось управление стратегическими ядерными силами, чтобы он посадил "ИЛ-62" на какой-нибудь другой аэродром, а не на "Бельбек". Моисеев ответил, чтобы Шапошников не лез не в свои дела. Из гэкачепистов в Москве остались Павлов, Янаев, Стародубцев и Пуго. Пуго продолжал нажимать на органы МВД, на средства массовой информации и пр., Павлов был в запое на своей даче; Янаев отправился в свой кабинет и улегся на диван спать до утра, пока его не арестовала здесь Российская прокуратура. А Стародубцев на какой-то никому неизвестной квартире принялся писать проект Указа о сельском хозяйстве, который он намеревался представить на подпись уже не Янаеву, а Горбачеву. Вскоре прекратил свою деятельность и министр внутренних дел Пуго - у него была отключена правительственная связь. Это Крючков, улетевший в Форос, был вынужден выполнить ультиматум Горбачева - пока не включат связь, он разговаривать с ними не будет. Охрана КГБ уже успела перейти на сторону Горбачева. Теперь под прицелом автоматов находились гэкачеписты. Каждый из них стремился быть первым, кого Горбачев примет. Но Горбачев никого из них не принимал, а названивал по телефонам, давал распоряжения не выполнять приказы ГКЧП и пр. Позвонил он и Ельцину, который сообщил, что к нему летит российская делегация. Горбачев решил не принимать никого из своих, пока не прилетят Руцкой и Силаев, т.е. люди Ельцина.
Обратно в Москву Горбачев и его прежняя команда летели в разных самолетах. Лишь Крючков одиноко сидел в заднем отсеке самолета президента. Если в первой половине дня 19 августа головокружение от успехов было у членов ГКЧП, то теперь в состоянии эйфории пребывал Горбачев - не только из-за стоявшего на столе в самолете вина, но и по причине здравиц в честь его освобождения, звучавших из уст Силаева и Руцкого. В этот вечер гэкачеписты сожалели обо всем случившемся. Язов: "И зачем я только в это дело ввязался. Старый дурак!" Плеханов: "Собрались трусливые старики, ни на что не способные. Попал я, как кур в ощип". В Москве Пуго в ответ на заявление Громова и Шилова, что они его приказов выполнять больше не будут, произнес: "Какой я дурак, что поверил Крючкову и послушал его".
А между союзной и российской прокуратурой тем временем уже завязалась борьба за то, в чьи руки попадет расследование этого дела. Генеральный прокурор СССР Трубин уже возбудил уголовное дело, но на арест членов ГКЧП не решился. Зато на это решился Генеральный прокурор России В.Степанков. Ночью в аэропорту "Внуково-2" были арестованы Крючков, Язов и Тизяков; утром в своем кабинете был арестован Янаев, затем в тот же день были арестованы Павлов и Стародубцев.
Российские прокуроры вспоминают, что стол в кабинете Янаева был завален документами, по которым было видно, что они даже не раскрывались, даже не просматривались целыми месяцами. Российские прокуроры были бы еще правдивее, если бы сделали предположение, что Горбачев, видимо, специально выбрал себе преемника с такими качествами.
В ночь на 24 августа Бакланова, Шенина, Болдина и Плеханова арестовала уже союзная прокуратура, но стоило Степанкову чуть поднажать на Трубина, как к нему попали и эти участники ГКЧП. Затем, 28 августа, Трубин и Степанков, уже совместно, направили в Верховный Совет СССР ходатайство на привлечение к уголовной ответственности Лукьянова, что было удовлетворено Верховным Советом очень быстро. Уже 29 августа Лукьянов был арестован, причем на более быстром аресте его настаивал сам Трубин, опасаясь якобы того, что Лукьянов может поступить так же, как Пуго, т.е. может покончить жизнь самоубийством. Но вся эта уступчивость союзного прокурора объяснялась скорее всего страхом за самого себя.
IX
В это время по стране уже шла вакханалия оголтелого антикоммунизма: в красные зачислялись не только анпиловцы и прочие сталинисты, но и участники ГКЧП. Хотя Левиафан и не плавал в море, а лишь полоскал там свою голову, однако либералы принялись надувать Горбачева до размеров Левиафана. "Наш Михаил Сергеевич!" - таков был лейтмотив всех их речей. Пробыв, подобно пророку Ионе, три дня в чреве морского чудовища, Горбачев всплыл на поверхность, и казалось, что его крестили в одной бадье вместе с Ельциным. Теперь они сидят рядом в президиуме российского парламента и слушают погромные в отношении коммунизма речи либералов. Но рабочий класс смотрит на это всплытие Горбачева иначе, чем он прежде смотрел на непотопляемость Ельцина. Рабочий класс ненавидит Горбачева, и все то, до чего Горбачев ни коснется, гибнет в пучине. Ельцин стремится поэтому отгородиться от Горбачева, он возвращает его в союзные структуры. Буржуазии нужен был не тот Горбачев, который уходит в отставку один или остается у власти. Ей нужен был тот Горбачев, который уходит, увлекая за собой и союзные органы. Именно потому буржуазия бросилась спасать форосского узника.
В обществе господствует не армия и не КГБ, а буржуазия. Она, исходя из своих потребностей, формирует государственные структуры. Господствующий класс есть нечто более значительное и определяющее, чем государство этого класса. А государство есть нечто большее, чем отдельный государственный чиновник, хотя бы и самый высший. В августе 1991 года буржуазии оказалось ненужным прежнее государство. Чтобы быть нужным буржуазии, государство должно было переустроиться как-то иначе. Это переустройство сначала привело к изоляции Горбачева, а затем - членов ГКЧП. Члены ГКЧП отстаивали старое государственное устройство; руководители союзных республик, особенно Ельцин, стояли за новое государственное устройство. Горбачев надеялся усидеть между двумя стульями, удержаться наплаву. Гэкачеписты изолировали Горбачева - плавай, мол, сколько хочешь, а когда наплаваешься, можешь даже вернуться к власти. Более остальных этого желал сам Янаев. Буржуазия стала присматриваться: каково будет без Горбачева? Успокоились даже национал-сепаратисты вместе с Гамсахурдиа. Но стабилизации нет. Это стало ясно уже ко второй половине дня 19 августа: шахтеры в Кузбассе все равно бастуют. Гэкачеписты отстаивали бумажную Конституцию. Если бумажная Конституция, представлявшая собой всего лишь "идеальную потенцию", требовала замены Горбачева Янаевым, то реальная конституция, т.е. изменившееся взаимоотношение классов в обществе, требовала упразднения союзных структур вообще. Именно для этих целей буржуазии на время нужен был Горбачев.
Для того, чтобы возносить на верхушку государства угодную голову, буржуазии не нужно теперь нарушать чьи-либо наследственные права, которые цементировали государство в эпоху феодализма. Прежде, даже если монарх был слабоумен или психически болен, его можно было лишить трона, разве лишь путем удушения и т.п. Теперь главу государства можно убрать гораздо проще, причем сделать это в соответствии с законом. Безопасность государства требует, чтобы им управляли психически здоровые люди. Таково требование безопасности не только для данного государства, но и остальных государств мира, ибо многие из них имеют у себя на вооружении ядерные боеголовки. Определяют же психическое здоровье врачи-психиатры, имеющие статус государственных чиновников. Причем доктрина современной психиатрии, стоящей на службе буржуазному государству, состоит в том, что психически болен не тот, кто болен, а тот, кого врач-психиатр, имеющий статус государственного чиновника, считает больным. Как военная доктрина состоит не в том, что заявляют военные, а вытекает из характера вооружений и политического строя, так из характера политического строя вытекает и доктрина служащей этому строю психиатрии. Кто сможет определить в таком случае, в соответствии с законом или нет Горбачева лишили полномочий главы государства на целых три дня?
В номере 34 "АиФ" за август 1991 года сообщалось следующее: "Как стало известно "АиФ" из неофициальных источников, под впечатлением всего перенесенного у Раисы Максимовны Горбачевой появились признаки инсульта (нарушение речи и т.п.). Однако, как установили врачи, это не инсульт, а следствие шока. Сейчас все функции организма восстанавливаются и здоровье улучшается". Степанков в своей книге описывает Раису Максимовну этакой бодрой, ироничной в отношении нежданных гостей из Москвы. Лишь один раз за все время он говорит, что она "днем пережила тяжелый гипертонический криз". Горбачев же в его описании тоже твердый, непреклонный, не идущий на авантюры и пр. Оно и понятно: буржуазия не может признать в Горбачеве психической ненормальности, ведь подобное признание подрывало бы доверие к его реформам и буржуазному строю вообще. Зато буржуазия любит порассуждать о психической неполноценности вождей пролетариата. Есть даже такие господа, которые усматривают причинную связь между марксистскими взглядами и, например, патологией щитовидной железы. Они не хотят только видеть какую-либо патологию в общественном устройстве. Для них капитализм есть естественное устройство человеческого общества. Но даже в той версии следствия, которую представил в своей книге В.Степанков, мы можем заметить явную психопатологию в поведении главных действующих лиц. Это не спланированный, продуманный и подготовленный заговор, а агония и распад союзных структур власти.
Версия заранее спланированного государственного переворота, направленного против Горбачева, была нужна Ельцину, чтобы опрокинуть ГКЧП и убрать союзные структуры власти. Август 1991 года застал врасплох всех, в том числе и членов ГКЧП.
Буржуазия реабилитировала Горбачева, а значит ей предстояло теперь осудить коммунизм не только в своих речах, но и в законах; и не только коммунизм в его научной форме, но даже и тот "коммунизм", который исповедовала КПСС. Действия ГКЧП явились лишь поводом для этого, ибо антикоммунистический характер этого органа виден из принятых им документов, из того, например, что ГКЧП был поддержан сразу же лидером ЛДПР Жириновским. В речах российских парламентариев антикоммунизм становится оголтелым. Ельцин издает Указы не только о департизации армии , МВД и КГБ, но и о приостановлении деятельности КП РСФСР, над Кремлем взвивается трехцветный флаг, опечатываются здания ЦК, горкомов и райкомов, 22 августа по приказу Гавриила Попова сносится памятник Дзержинскому на Лубянке. Это был уже не "путч дрожащих рук", как сказал кто-то на Западе о ГКЧП, а настоящий путч, выразившийся в оголтелом национализме. Но буржуазия очень скоро поняла, что без ревизионистских осколков развалившейся КПСС она управлять не сможет. Допущение красной оппозиции явилось одним из стабилизирующих факторов, ибо лучше иметь перед собой красную оппозицию, чем пролетарскую революцию, ибо последняя, в отличие от первой, уже не покоится на почве буржуазной законности. Поэтому снова допускается деятельность КП РСФСР, начинают выходить газеты "Правда", "Советская Россия" и пр.
После августа 1991 года буржуазные аналитики - как России, так и Запада - отметили огромное усиление власти Ельцина. Горбачев вернулся, но он фактически был теперь без власти. Ельцин выбил из его рук главное оружие - силовые структуры. Горбачев теперь вынужден был консультироваться с Ельциным о том, кого назначить руководителями силовых министерств. Министром обороны становится Шапошников, а мы уже знаем, какую роль играл Шапошников, пока Горбачев был заперт в Форосе. Министром внутренних дел стал Виктор Баранников, т.е. руководитель МВД России. КГБ Союза возглавил Вадим Бакатин. Но и Бакатин вместе с Е.Примаковым, как помним, отговаривал гэкачепистов от решительных действий в отношении ельцинцев. Для Ельцина трудность теперь состояла даже не столько в том, чтобы сделать армию, КГБ и МВД своими, сколько убрать союзный Верховный Совет и союзный Съезд депутатов. Союзные органы силовых ведомств представляли собой верхушку этих государственных структур, тогда как основания их были российскими. Они были в значительной степени российскими даже в других союзных республиках. В августе 1991 года эта крыша поехала. Убрать теперь эти союзные органы управления силовыми структурами уже ничего не стоило. Теперь убрать Верховный Совет и Съезд депутатов СССР было даже сложнее, чем эти союзные надстройки над республиканскими силовыми структурами. По крайней мере, этому роспуску союзного парламента нужно было придать видимость законности.
Во время августовских событий Лукьянов был нужен всем, все стремились придать своим действиям законный характер. ГКЧП в первый же день опубликовал написанное Лукьяновым Заявление о Союзном договоре, чтобы прикрыться этим заявлением. Ельцин, указывая на то, что Лукьянов отгородился от ГКЧП, доказывал незаконность последнего. Но теперь гэкачеписты были арестованы, и Лукьянов не был нужен никому. Для гэкачепистов он был нежелательным свидетелем, который, выгораживая себя, будет больше обвинять их. Запуганному антикоммунистической вакханалией Верховному Совету СССР Лукьянов тоже не был особенно нужен, и как только прокуроры его потребовали от депутатов, те сразу же почти единогласно его и отдали, чтобы показать тем самым свою лояльность. Не был нужен Лукьянов в качестве главы союзного парламента теперь и Ельцину, ибо последнему мешал сам этот союзный парламент. Именно поэтому Лукьянов и был арестован - так было легче затем разделаться и с самим союзным парламентом. Янаева, как и Горбачева, народ не избирал главой государства, а Ельцина избрал. Но Ельцина избрал только российский народ и только главой российского государства. Тогда как союзный Съезд был избран всеми народами СССР.
Ельцин же после августа 1991 года вышел уже не только на российский, но и на союзный уровень власти. Вот что говорил в конце августа, например, председатель Верховного Совета Армении Л.Тер-Петросян: "Ельцину не нужен такой Союз - без власти. У него большая реальная власть в России, чем была бы в Союзе".("АиФ", номер 34 за 1991 г., стр.2). То же самое говорил В.Алкснис, сопредседатель депутатской группы "Союз". На вопрос корреспондента "АиФ", сможет ли Горбачев вновь стать дееспособным руководителем государства, Алкснис ответил: "Он исчерпал себя". - "А у кого, по вашему мнению, сейчас реальная власть?" - "У Б.Ельцина. Сегодня идет интересный процесс - выход Ельцина и российских структур власти на союзный уровень".("АиФ", номер 34 за 1991 год, стр.3). Сам президент США Джордж Буш признал, что после августа 1991 года роль Ельцина выросла невероятно.
Мы уже видели, что либералы одерживали всякую свою победу только тогда, когда она была выгодна монополистической буржуазии. Так было, например, с конверсией части оборонных предприятий. Так это было и теперь. Ельцин одержал победу над ГКЧП потому, что эта победа была выгодна монополистическому капиталу. Не средняя буржуазия вдруг пришла к власти, оттеснив магнатов капитала, финансовую олигархию. Просто финансовая олигархия решила поставить на Ельцина и его окружение, так как увидела в нем фактор, более стабилизирующий капитализм, чем окружение Горбачева.
После августа 1991 года российские структуры выходят на союзный уровень, а во главе ослабевших союзных органов ставятся люди Ельцина. Горбачев, таким образом, становится "английской королевой", а Ельцин - фактическим правителем страны. Но такое положение не может длиться долго. Горбачев вернулся, но его пребывание на посту президента СССР, как и сам этот пост уже не нужны буржуазии. Ее подвижность и связи возрастают, особенно относительно прочих стран, частей света. Зато подвижность и связи между рабочими, даже и внутри СССР, идут на убыль. Интересам дальнейшего расчленения пролетариата как раз и должен был служить для буржуазии распад СССР и тем самым разделение граждан единого государства на граждан пятнадцати государств. В дальнейшем намечалась замена единой для всех валюты (рубля) множеством национальных валют и прочие "новшества". Всевозможные подголоски буржуазии толковали о праве наций на самоопределение. Будто народы СССР не самоопределились в период Октябрьской революции! Это объединение многих народов бывшей Российской империи в единое государство происходило на почве великой народной революции, т.е. на подлинно демократической основе, а стало быть, национальный вопрос, как и вопрос аграрный, был в основном и целом решен. Финляндия и Польша тоже входили в состав Российской империи, но они решили определить свою судьбу иначе, чем другие народы, и получили полную независимость. Выпячивание права на самоопределение в такую эпоху, когда на очереди стоит решение уже не буржуазно-демократических задач, а решение вопроса о социализме, есть неоправданное раздувание национального вопроса, служащее лишь интересам буржуазии, а не пролетариата. Единственное, что можно было признать здесь спорным, это вопрос о прибалтийских республиках, ибо эти государства вошли в состав СССР не в период Октябрьской революции, а в тот период, когда уже вполне определился буржуазный характер сталинского государства.
Подобно тому как в Англии нет национального вопроса и ни один подлинный коммунист и демократ не только теперь, но и в начале века не выдвигал в Англии программным пунктом право наций на самоопределение, хотя и признавал наличие в Англии ирландского вопроса, ибо Ирландия, в отличие, например, от Шотландии, никогда не присоединялась к Англии на демократической основе, - подобно этому не был столь актуален, как то стремилась показать буржуазия, национальный вопрос и в СССР.
Но распад Союза нес с собой нечто такое, что примиряло народ с этим распадом, то есть отставку Горбачева. После беловежского сговора в декабре 1991 вожди либеральной буржуазии уже и формально сделались главными в стране бюрократами, тем явственнее должна была выступить подлинная цена их теории и практики.
Ельцин терял значительную долю народного доверия уже потому, что содействовал в августе возвращению Горбачева. Ельцин одолел ГКЧП при помощи политического трупа. Теперь, чтобы формально закрепить свою власть на Москве, Ельцин должен был убрать мумию с "трона". После беловежского сговора процесс утраты Ельциным доверия народа пошел еще быстрее. А когда премьер-министром был назначен Гайдар и цены стремительно понеслись ввысь, Ельцин начал догонять Горбачева по своему рейтингу. Вместе с Ельциным теряли доверие и либералы, которые не могли теперь отговориться тем, что над ними кто-то стоит и сует им палки в колеса. Истинным полем деятельности либерала является не кабинет руководителя, а парламентская трибуна, пресса, радио, телевидение. Но кресло руководителя пересоздает либерала, заставляя его заняться управлением делами монополистического капитала. Тому, кто не справляется с задачами этого управления, грозит потеря кресла. Например, Собчак и Гавриил Попов уместнее были за профессорской кафедрой, в кресле редактора журнала, в качестве депутатов парламента, чем на постах мэров двух российских столиц. В особенности Гайдар - не столько руководил, сколько произносил речи. Но в качестве козла отпущения за галопирующую инфляцию годился и он. Более того. Вероятно даже, что никто не подходил для этой роли так, как подходил Гайдар. Чтобы достичь сияющих вершин политической экономии, он не карабкался, а скакал по ее каменистым тропам. Правда, он не столько походил на козла, сколько на поросенка.
Однако вопрос о том, как сложилась борьба классов и партий после распада СССР, является темой уже другого очерка.