Аннотация: ГЛАВА 7 Почему вы меня всё время роняете? Вот здесь, плечо ударили! "Ирония судьбы или..."
Человек-Бревно
Человек-дерево, человек-бревно в родном Отечестве мало похож на одного итальянского мальчика, устроившего переворот и бунт, опять же, в одном итальянском провинциальном кукольном театре. В наших краях это обычный организм, начинённый изделиями спиртпрома! Хорошо, если более, менее качественными, а не трусливо и подло намешанными в отечественных гаражах и подсобках! Подобный организм старается расположиться горизонтально и молчит, не в состоянии формулировать.
Человек-полено в этакой форме пребывания небесполезен! На нём можно, например, сидеть, с ним удобно разговаривать, не боясь, что он оспорит какую-нибудь глубокую мысль, но, главное, его передвигают и располагают там, где вам нужно и приятно, как мебель в неумирающих квартирных маломерках, которую, как ни расставляй, всё равно бьёшься обо все её торчащие углы.
Бревно-человек тонко настроен! Паря в туманном и тёмном внутреннем равновесии, между сном и потерей сознания, он чувствует внешний мир и даже воспринимает его! Делается это им молча, тщательно скрывая сей факт от окружающих. Как постоялец в незнакомой квартире воспринимает окрестный быт через стены, по гулу соседской жизни, так и наш человек-дрова вибрациями и содроганиями привязан к течению близких ему обстоятельств. Просто он подробностей не помнит, но толчки от транспортировки, от всякого рукоприкладства для пользы его или для нанесения ему ущерба, откладываются какими-то серыми тенями в смущённой, не замутнённой воспоминаниями, взывающей к милосердию и прощению памяти его.
Бывшему человеку-бревну очень стыдно на следующий день или на день, следующий за следующим, за всё то, о чём он не может вспомнить! Любящие его, близкие люди молчат с укоризной или весело передают ему всякие небылицы о неизвестных подвигах его перед волшебным обращением в изделие из переработанного леса. Злые люди сообщают, что они заняли ему деньги, иногда много!
"Козёл" так тряс и подбрасывал завхоза Треплева на своей задней половине, что вода внутри его желудочно-кишечного тракта подпрыгивала и заворачивалась водоворотами, хлюпала и предательски искала, куда бы ей выплеснуться наружу! Жёсткое заднее сиденье то предоставляло тучному телу Ивана Константиновича невесомость, внезапно подбросив его, то больно било, принимая с гневом обратно. В забытье завхоз, конечно, провалился, но не совсем до конца. В утомлённом суровыми рабочими буднями мозгу его дрожала, застряв, одна блёклая картинка из неизвестного прошлого далёка.
Кузов едущего с надрывным воем грузовика. Мальчик Ваня сидит, прижавшись спиной к жестоко трясущемуся переднему борту машины, слушает этот надрывный голос мотора и с испугом ждёт, когда он сорвётся в женский визг, в самый ужасный звук, который Иван слышал за свою маленькую детскую жизнь. Так мать хоронила отца и было боязно даже позвать её, не то, что подойти к ней!
Кузов трясло жутко! Иван Константинович видел перед собой свои детские ножки в серых колгóтах, растянутыми на худых коленях, оканчивающиеся красно-коричневыми сандалиями, застёгнутыми на простецкие ремешки с маленькими пряжками: один с двумя чёрными дырками, другой отчего-то, с тремя. Эти сандалии тряслись и подпрыгивали над кузовом от езды, и вместе с ними, промеж них скакал мусор, мелкие камни, цементная пыль и, вдалеке, чуть ли не у самого заднего борта, тем же занималось здоровое свежесрубленное полено. Это полено сильно беспокоило мальчика Ваню. Оно прыгало в его сторону, неумолимо приближаясь с каждой новой кочкой, над которой взлетал грузовик. Полено было толще вместе взятых, обеих его детских ножек, и мальчик понимал, что оно может запросто его покалечить. Иван Константинович пытался позвать водителя, но не сумел. От ужаса слова и звуки застряли в нём и никак не произносились. Он мычал и крутил головой в наступившем ощущении своего бессилия перед этой грозной деревяшкой. Тело Вани было не в его власти, он сидел в нём, как в клетке, ему надо бы вскочить и убежать от этой напасти, которой до него осталось прыжков десять, но ноги не управлялись им, они только и могли, что болтаться как тряпки на ветру от бешенной тряски.
Иван начал в ужасе считать эти прыжки! "Раз!", - прокричал он, но вместо громкости изо рта его вывалился хрип, заглушаемый воем проклятого грузовика. "Два!" - полено повернулось на другой бок, на котором обнаружилась сосновая кора и огромный сук, торчащий в сторону Ивана, как остриё убийственного копья! "Ой, мама, мамочка!", - хрипел маленький Ваня, слёзы брызнули и потекли из глаз по щекам, но растереть их было нельзя, из рук своих он соорудил слабую защиту от хищного полена, выставив их перед собой и растопырив маленькие пальчики.
"Четыре!", Ваня услышал, что считает уже не он, а чей-то посторонний, ясный и насмешливый голос, похожий на голос покойницы тёщи, которая изводила Ивана Константиновича в первые дни их с Люсей совместной жизни на её территории. "Пять!". Так это считает само полено, осознал Ваня и совсем огорчился такому чуду! Ожившая грозная деревяшка не просто перебирала цифры, она отрезала по кусочкам время от его жизни до самой скорой погибели! Страх опустился в сердце Ивана Константиновича, великий страх, от которого нельзя было деться из этого страшного кузова, нельзя убежать из всей прочей жизни, где она есть, и какая ещё будет! "Шесть!" полено зловеще подёргивалась на месте, в полуметре от его сандалек, от переваливания грузовика на ухабах, как бы приготовляясь к последним убийственным прыжкам.
"Не бойся, Ваня, не плачь! Всё будет хорошо!", - мать гладила своего испуганного сына родной ласковой ладонью с запахом крема для рук, гладила с любовью, как больше никто никогда до него не дотрагивался.
"Мама, ты где? Почему я тебя не вижу?!", - Иван Константинович уже не плакал, он рыдал, вжавшись в борт, позабыв о полене, о страхе смерти, о скачущем грузовике. Увидев своё одиночество, он понял его, но не принял! Невыносимо сидеть в пустом доме в бесконечном ожидании, когда звякнет ключ в замке, со скрипом откроется входная дверь, и те, кого очень не хватает, воскликнут: "Ваня, мы дома!".
Маленький мальчик сжался в слабый, хрупкий комок в кузове огромного грузовика с хищным поленом. Он не хотел поднять глаз, чтобы увидеть мать, ему было тоскливо и обидно оттого, что она опять бросит его и уйдёт по нужным ей тихим делам куда-то очень далеко! И там, наверное, забудет своего Ваню!
Мать вздохнула над ним, последний раз коснулась щёк, пытаясь утереть слёзы сына, и сказала грустно:
- Не забуду, Ваня! Как я могу тебя забыть!
И ушла, на прощание произнеся виновато и буднично: "Семь!".
Машина встала как вкопанная, завхоз врезался в спинки передних кресел и обмяк вниз, насколько влез тучным телом в пространство между сидениями.
- Всё нормально, Иван Константинович?! - лицо участливого Коли Второва висело на очнувшимся завхозом и, с пониманием, улыбаясь, как иностранный чеширский кот, разглядывало пейзаж образовавшийся в заднем отсеке "козла".
Треплев полежал, зажатый в неудобное авто пространство, как космонавт в скафандр, приходя в себя после дурной езды и сновидений, затем с кряхтением и некоторой вознёй вполз на место и сел обычным образом:
![[]](/img/t/tuktarow_azat_zhjanowich/chelowek-brewno/facebook400.jpg)