В тот день Аська задумала вареники. Спроворила начинку, раскатала тесто и как раз нарезала бокалом ровные кружочки, когда на крыльце послышалась короткая возня, прерываемая сдавленными писками и полузадушенными возгласами:
- Пусти!.. ну пусти же... Отстань!.. А я все равно...
Сопение, короткий стук - и на пороге кухни возникли Лон и Элька, все еще продолжая бороться.
- А папа - опять!!! - завопила Элька, выворачиваясь из-под руки брата.
Выпалила прямиком с порога и застыла, довольная, даже сопротивляться перестала. Лон угрюмо сопел сзади: злился на доносчицу, но больше на себя самого, что не перехватил, не догнал, не зажал рот. Хотя конечно, зажмешь такой...
- Лонгрен?
На слова дочери Аська особого внимания не обратила - не было той доверия, сладкоежке и фантазерке. Ее цели ясны и просты - выманить маму из кухни под любым предлогом, пусть даже и надуманным, Элька за клубнику со сливками не то что родного отца - душу продаст и не поморщится. И потому смотрела Аська только на Лона.
- Ну?
Тот поежился под тяжелым материнским взглядом, посопел. И наконец удрученно кивнул. Аська обмерла. Лон - честный мальчик, он врать не будет. Значит, снова.
Рецидив...
На улицу выскочила как была, в муке и кровавых клубничных разводах. Если мужа опять накрыло, некогда мыть руки и снимать испачканный фартук, тут главное - успеть. Каждая секунда на счету. Дорвется до красненького - и все, пиши пропало. Седина в бороду, чтоб ему! Клялся, что завязал, вот и верь... детьми клялся! Только-только зажили как люди, даже маленькая по ночам перестала плакать, а то ведь как чувствовала, кроха, что она там соображает, а вот поди ж ты...
Ветер свистел в ушах. Волосы растрепались, фартук сбился на сторону, но это тоже было не важным, главное - успеть. Две соседки-сплетницы на завалинке проводили понимающим взглядом - Аська его спиной чувствовала. Та из кумушек, что постарше, осуждающе поджала губы и покачала головой, молодая же вздохнула мечтательно. Вся деревня ставки делает на то, сколько в этот раз продержится ее непутевый муж, чтоб ему икнулось, паразиту, пятеро по лавкам, а ему как медом...
Босые ноги взбивали слежавшуюся пыль серыми смерчиками, внизу за гаванью садилось солнце - вечернее, алое, злое. Плеснуло сияньем в глаза, выжимая слезы. Аська мотнула головой на бегу, вытерла лицо локтем. Что-то мешалось под пальцами, гладкое и твердое, и Аська поняла, что выскочила из кухни со скалкой. Стиснула зубы. Что ж, удачно. Лучше бы, конечно, ее от стирки оторвали, но скалка тоже сойдет, лишь бы успеть. Как же далеко до рынка! Каждый раз так далеко, а ведь когда утром за клубникой ходила - казалось, что рукой подать. Хорошо, что рынок внизу, у пристани, бежать под горку.
Дура!
Нет бы еще вчера спохватиться, ведь почудились же алые отблески в глубине темно-серых зрачков, когда вечером замер он, уставившись на горизонт. На отсвет закатного солнца списала, идиотка, какое солнце?! Ночь ведь уже была, солнце село давно...
Проскочила ворота, отмахнувшись скалкой от знакомого стражника, потом, все потом. Тот спрятал в рыжие усы разочарованную ухмылку. Кольнуло острой радостью - значит, успела. Этот рыжий неделю назад хвастался, что поставил на алое.
Метнулась сквозь продуктовые ряды, мимо одежных и гончарных лавок, туда, на текстильный край, самый чистый и яркий.
Успела.
Закатное солнце заливало шелковый ряд алым сияньем, алой казалась рубаха угодливо склонившегося над алыми рулонами торговца, и струился алый глянец сквозь темные пальцы застывшего у прилавка Грея...
- Брось это, Грей. Сейчас же.
Наверное, шепот ее был страшен - муж вздрогнул, роняя край алого полотнища в серую базарную пыль, обернулся, втягивая голову в плечи, заблеял испуганно:
- Солечка! Ну ты чего... ну я же ничего... я же только пощупать...