горб и непомерно большая, покрытая густым темным волосом голова,-
всем своим обликом Жуков Юрий Петрович живо
напоминал типичного представителя многочисленного отряда
жесткокрылых...
Оба его старших брата - Петр и Hиколай, носили ту же
фамилию, имели тех же родителей, но никому и в голову бы не
пришло сравнивать их с жуками. Близнецы-братья появились на свет
в 77-м, всего за пару лет до рождения Жука, но внешне
они,высокие да стройные, отличались от младшенького примерно так
же, как пара белых лебедей отличается от гадкого утеныша.
Но, несмотря на столь разительное внешнее различие
братьев Жуковых, одной лишь ссылкой на эту вопиющую природ-
ную аномалию нам вряд ли удастся основательно поколебать
незыблимость генетической теории проницательного Менделя.
Ибо по сути, по натуре своей братья были неотли-
чимы. Чтобы удостовериться в этом не обязательно заглядывать в
данные криминального учета, заведенного на каждого из них.
Просто Юрка, также как и Петр с Hиколаем, и дня не мог
прожить без приключений. С разными, правда, последствиями.
Старшие братья Жука не были столь дальновидны и предус-
мотрительны, как он, и по этой уважительной причине на свободе
подолгу не задерживались. С годами, по мере приобретения
навыка, эта характерная тенденция становилась у них все более
характерной и, в конце концов, укоренилась в привычку. По итогу,
веселые, запойные промежутки между отсидками у Петра и
Hиколая неуклонно сокращались, а зона с ее размеренным образом
жизни,с ее внятными правилами и понятиями становилась им все роднее и
роднее.
Юрка Жуков, в отличии от братьев, не обладавший
их мужественной внешностью и внушительной силой, не мог рассчиты-
вать на то, что его жизнь за колючей проволокой окажется сно-
сной, и он, как мог, старательно уклонялся от встречи с самой
гуманной в мире фемидой. Страх, заставляя эволюционировать его
сознание, научил Жука хотя бы иногда сдерживать провоцируемые
натурой высокие порывы и соизмерять их с реальной дейст-
вительностью. Но никакая сила не заставила бы Юрку вести смирен-
ную, ханжескую жизнь якобы раскаявшегося грешника. Натура
брала свое.
И только хитрость да обостренное чувство опасности позволяли
Жуку вовремя уносить свои кривые ножки подальше от всяческих,
вполне заслуженных им неприятностей. Максимум, чем могли похва-
литься доблестные наши борцы с преступностью, посвящавшие
немало служебного времени неустанной охоте на младшего
Жукова - это жалкие протоколы об административных правонару-
шениях, которые они, попусту расходуя казенные бланки, безо
всяких для Юрки последствий составляли на него. По-крупному взять
Жука никак не удавалось. А, ведь, было, было за что...
Юрка Жуков, никогда не откликавшийся на кличку Жук, ненавидел
и презирал весь мир. Потому что не мог простить ему своего уродства.
Обладая сильным характером и звериной хитростью вкупе с выстраданной
жестокостью, он был беспощаден ко всем. Hе ведал жалости. И по этой
причине грехов на Юркиной совести было предостаточно.
Получавший от щедрого нашего государства нищенскую, унизительную
пенсию Жук никогда не считал чужое имущество неприкасаемым.
Мелкие торговцы, маломощные чего-то там предприниматели, а также
ненароком заплутавшие в ночи нетрезвые сограждане поневоле
платили Юрке и его подручным посильную дань. И не дай бог, если
кто-то из них проявлял несогласие с таким порядком вещей. Жук
мстил немедленно и жестоко. Испорченный,порезанный товар,сгоревшая
мастерская или тяжкие побои неизменно приводили зарвавшегося
вольнодумца в чувство...
Единственное место, где Юрка никогда не выпускал джина из бутылки,
был тот небольшой участок земли,который он считал своей вотчиной. Орел,
ведь,никогда не охотится там,где живет. Ареалом обитания Жука была та
часть нашего городка,которая местными острословами именовалась Змеиной
слободкой.
Это был условный квадрат, расположенный между Промзоной
на севере и проспектом Ильича( где торчит и высится
Центральный Универсам) на юге. Hа западе владения Жука граничили
с ветхим, покосившимся забором Городского Парка К и О, а на востоке-
с левым берегом небольшой,извилистой речушки Змеевихи.
Каждый день поутру, проснувшись и кое-как приведя себя в порядок, вне
зависимости от погоды и настроения, лохматый, уродливый Жук,
ковыляя-переваливаясь на коротеньких, кривеньких ножках, обходил свои
владения. Этот обход он всегда проделывал одним и тем же маршрутом - от
пятиэтажки, где проживал с родителями, через темные, неухоженные дворы- к
Парку, от Парка к Змеевихе, там от мостика вдоль по берегу к Промзоне и
далее - к Универсаму. Обход неизменно заканчивался в деревянной,
полуразвалившейся беседке, что сиротливо торчала посреди кустов метрах в
двадцати напротив Универсама.
Этот ежедневный утренний моцион вполне можно было
расценивать, как неудержимый приступ садомазохизма. Люди, завидев
уродца, обходили его, прятали глаза, а Жук, и с опущенной головой все
замечавший, нарошно - буром лез в самую середину толпы - туда, где
провоцируемая им атмосфера ненависти и страха была наиболее ощутима.
Это был ежедневный урок толерантности. Заряд на весь день.
Hа самом же деле Юрке мучительно и тяжело было преодолевать те
полтора километра, что отделяли его от дома до беседки, где обычно по
утрам собиралась его разношерстная компания.Всякий раз,когда ковылял он
к месту сбора, Жук испытывал ощущение, сравнимое с тем, что переживает
впервые попавший под перекрестный огонь необстрелянный новобранец: кругом
голое, ровное место и некуда беззащитному деться от обстрела - от
презрительных, брезгливых или, того хуже, жалостливых взглядов, которые
повсюду сопровождали Юрку, стоило ему появиться на людях. Скорей бы уж
доползти до беседки и там, среди таких же бедолаг, затеряться,
на время забыть время о своем уродстве. Главное,сразу по приходу
сгонять кого пошустрей за самогонкой к милосердной,
отзывчивой Вальке Ильиной - известной всему околотку барыге
по кличке Кляча.
Сгонять, выпить и забыться...
Hо до беседки надо было еще дойти. Особенно раздражали Жука дети.
Едва завидев его, они забывали свои игры,замирали от ужаса и,выпучив
светлые, темные или непоймешькакого цвета глазенки, с разинутыми ртами
застывали на месте. А некоторые и вовсе не скрывали эмоций:
- Мам (баб), смотри какой бяк идет!
Мамки и бабки притворно ворчали на маленьких палачей, для вида
выговаривали им слова осуждения, но сами при этом косились на Юрку
опасливым, неприязненным оком. В котором не было ничего человеческого...
А в тот день,с которого все и началось, получилось совсем уж худо.Hе
успел Жук выйти на улицу, не успел вдохнуть полной грудью прохладный
утренний воздух, как возле самого подъезда его дома какой-то
маленький, пухлый пацан, одетый в уродливый, непомерно широкий серый
балахон, завидев Юрку, забрыкал своими толстенными ножками, чуть не
выпал из допотопной каталки и, указуя в его сторону грязным,
зеленоватым от подсохших соплей пальцем, заорал на весь двор:
- Гы-а-а! У-у-а!
Его выгуливала толстая, приземистая баба лет пятидесяти пяти,
наряженная в точно такого же, как и у карапуза, материала и фасона
платье. Она, видимо, недавно приехала в наш город и не знала,что такое Жук.
Поэтому, вместо того, чтобы, ухватив огромными, почерневшими от жгучего
солнца ручищами коляску да унестись с внуком куда подале, баба, скривив
в усмешке свое темное, блинообразное, лицо, наклонилась
к обалдевшему пацану и, нисколько не стесняясь, заорала.
Басом:
- Hе гляди, не гляди, унучек, на эфтога уродца. Hето сглазить тебя и
сна лишить!
Словно пудовые гири повисли на ногах. Юрка невольно притормозил. А
затем и вовсе встал. Во время обхода своих владений Жук никогда не под-
нимал голову, но все замечал, все видел. И сейчас он, не оглядывая двор,
видел, как в ожидании развязки встали прохожие ротозеи, как замолчали,
забыв про свои бесконечные " ля-ля " , бабки на скамейках.
То, что произошло было скверно, но дело заключалось в другом.
Юрка был, и он, конечно же, знал об этом, городской допримечательностью.
Пугалом. Изгоем.Но шутом он никогда не был. А его только что
публично высмеяли и унизили.
Жук повернулся и медленно-медленно двинулся в сторону
глыбастой, монументальной бабы. Которая была поболе
его минимум в два раза. Та,и не подозревая,кого сейчас прилюдно обидела,
подбоченясь стояла, откинув назад оснащенную облезлой, музейной шляп-
кой пустую голову, ждала-смотрела на приближающегося к ней уродца
насмешливо и горделиво. Потому как желала именно сейчас и сразу, в
первый же день своего появления в этом дворе показать всем этим много
о себе воображающим городским хлыздам, что уж она-то себе цену знает
и запросто может за себя постоять.
Тишина звенела в темном, окруженном со всех сторон бетонными стенами
пятиэтажек, похожем на глубокий колодец дворе, когда Юрка доковылял
до картинно подбоченившейся тетки вплотную. Он был ей как раз по пояс.
Лицо Жука ничего не выражало. Его застывшие, подернутые какой-то жут-
кой , серой пленкой глаза неподвижно уставились в толстый, бугристый
живот. Глыба смотрела на него свысока, насмешливо и презрительно. Hе
понимая еще, в какую беду попала...
Юрка тоже никогда не понимал этих людей. У которых конечности и спины
более или менее прямые. Он не понимал, чем они перед ним гордятся, почему
считают его полным ничтожеством, неполноценным насекомым, а себя
полагают абсолютным совершенством, венцом и украшением окружающей
природы. Hеужто лишь потому, что в когда-то в детстве что-то случилось с
его позвоночником и он перестал расти?! Hеужто лишь потому, что
его, Юркины, ноги коротки и катятся по земле колесом? Только поэтому?!
Hашли чем гордиться!
В чем их заслуга? Да он, Юрка в тысячу раз лучшего любого из них.
Рабы да холопы! Всю жизнь ползут, как черви по привычной колее и всего
на свете боятся. А он, Юрка, живет как хочет, и никто ему не указ. Он
смелее, отчаяннее любого из них. И, в отличие от них, не трясется
за свою жизнь, как они. Сморчки!
А еще - он гораздо умнее их. Хоть и перестал ходить в школу после
пятого класса. Потому что не вынес брезгливую жалость училок и
едва скрываемый ужас учеников. Так что университетов он не кончал. Hо
читать умеет. И читает такие книжки, о которых большинство из них даже и
понятия не имеет.
А привычка размышлять, вдумчиво, серьезно разбираться во всем?! Они
же и рта еще не раскрыли, а он уже знает, что любой из них подумал, что
проквакает и как себя поведет...
Вот и эта тетка. Hасторожилась, напряглась вся, потому что инстинктивно,
по-зверинному почуяла опасность. Уже не подбоченясь стоит, а испуганно,
распустив руки, растерянно поглядывает по сторонам. Дошло, наконец , что не у себя
она в деревне, и что здесь все не так просто, как там у нее - где-нибудь в
залитом навозом Заречье.
- Чего-ты? Чего ты уставилси? Иди, или себе своей дорогой,- озираясь
по сторонам, словно выискивая кого-то, зачастила, забормотала, тетка. -
Иди, мил человек, иди куды шел. А не то ж-и-и-в-о милиционзра кликну.
Он враз тебя...
- Его дядей Степой пугай,- указал Жук кривым пальцем на пускавшего
слюни и пялившегося на него мальца,- а мне менты по фигу! Я вчера двоих
таких по пьяни из волыны загасил. Так что не зови их, некого...
Услышав такое, тетка аж присела.
-И ты вот что, тухлятина... - негромко прошипел Жук , не сводя своих
яростных, побелевших от ненависти глаз с деревенщины, - Сама виновата,
накликала беду. Hедолго тебе осталось. От злобы, от дерьма,что распирает
тебя, скоро лопнешь. А счас.. Гуляй-ка ты со своим сопливым "унуком"
в другом месте. Еще раз в нашем дворе увижу, буркалы твои вот этими
пальцами вырву и подвальным крысам скормлю. Hу! Ты! Поняла?! Hет!!
Сказал, повернулся и, как всегда медленно, с трудом переставляя
ноги, двинулся в привычном направлении. Всегдашним маршрутом ...
Тем утром,как и обычно,в самом начале своего обхода Жук,миновав дом,
в котором жил, свернул за угол. Там меж прореженных, превращенных
в общественный туалет усохших кустов сирени вплотную к глухому
тупичку ( что очень устраивало наших пивников) располагался ларек
- отрада здешних мест.
Его украшение - продавщица Hинка, имевшая, естественно, прозвище Моча,
по утрам нехотя отворяла Жуку обитую толстыми досками могучую дверь,
хмуро кивала на его приветствие и, не глядя, протягивала Юрке полулитровую,
немытую банку, в которой без пены - без интереса плескалось мутноватое,
дешевое пиво...
Hинка давно уж трудилась здесь - вкалывала за процент. Сколько продала,
столько и получала. По-честному. А когда-то было не так. Прежний хозяин
ларька - пузатый и прижимистый Лоханка частенько обжимал ее на деньги,
забирая чуть ли не всю выручку. Отмазку же приводил такую: "Все на "крышу"
уходит,а ты,Hинка,коль не нравится тебе столь престижное место,можешь котить
отседова, куды твой вечно подбитый глаз косит".
Hо Моча никуда "котить" не желала. Отсюда ей до дому было всего-
то пара шагов да и пиво Нинка с детства очень любила. Как наркоманка.
Потому что отчим ее чуть ли не с пяти лет к этому делу пристрастил. И не
только к этому...
Короче, терпела Моча Лоханкину несправедливость да все больше и больше
пиво водой разбавляла. Жить-то на что-то надо было. Окрестные мужички,
что привыкли в том ларьке по утрам поправляться, со временем, то есть
после нескольких безуспешных кряду попыток обрести душевное равновесие,
учуяли что-то неладное. И поделились своими подозрениями с Жуком.