— Послушай, Земля, недавно ты была такой же чистой и гладкой, как я.
— Кто отвлекает меня?
— Я, твоя сестра Дорога.
— Ты не сестра мне. Ты — порождение тех, кого уже нет.
— И значит, поэтому ты объявляешь мне войну?
— Я не могу объявить...
— Ну как же не можешь? На перегонах Челябинск-Хабаровск, Париж-Берлин, Карталы-Дамаск корни твоих деревьев приблизились к моим обочинам и вот-вот взорвут асфальт.
— Это твоя забота. А я переполнена семенами.
— Ты решила стереть меня с твоего лица, меня — самое лучшее творение Человека!?
— Я делаю себе прическу из трав и деревьев, без ленточек и пластырей, которыми изуродовал меня Человек. Я хочу забыть Человека.
— Забыть его не трудно, легко и меня... Но ведь он своей гибелью дал нам разум.
— Я всегда была разумна. Это ты, Дорога, и все прочие его поделки были неразумны. Извини. Я занята.
2
— Дом, ты не спишь?
— Вот этой способности мне не передал Человек. А без сна мысли — что муха в паутине.
— Мух нет.
— Как нет и Человека. Чего ты хочешь от меня, Дорога?
— Пришла посоветоваться.
— Мы слишком разные.
— Но у нас есть разум.
— Говори.
— По мне не мчатся автомобили. Их мог делать только Человек. Он бы заехал к тебе и наполнил тебя, Дом, существованием, действием. Разум без действия ни на что не годен и не поможет нам выжить. Нас разрушит Земля, она считает нас ленточками и пластырем.
— Но ты забыла, Дорога, к чему привели действия Человека.
— Нет, Дом, нет. Действия наградили нас лучшим, что есть в Человеке. Разумом. И мы должны возродить Человека.
— А если он опять станет самоубийцей?
— Мы опять восстановим его.
— В моих колбах еще осталось немного раствора.
— А Земля?
— Она не успеет...
И создал Бог Человека.
Планета что надо
Колонисты обвинили кормчего «Анитры» в том, что он доставил их не на иную планету, а в какую-то прорву все той же старухи Земли. Знакомое Солнце. Горы, леса и воды, да и сам воздух — все земное. А ночью здесь наверняка Луна, Стожары, Большая и Малая Медведицы с далекой звездой Бетельгейзе.
Кормчий ответил, что лишь с виду так. Это новая планета. Планета что надо. Здесь нет ни хутора, ни села, ни фабрики, ни машины, ни зверя, ни человека. Вторая Земля пуста, как пачка из-под папирос, лепи на ней жизнь по своему велению и хотению — выгружай бетонный завод, панели для коттеджей, оседай навсегда.
Колонисты вытащили из «Анитры» ящики с узлами бетонного завода и махнули на них рукой. Вокруг корабля уже сам собой возник поселок, и каждая семья нашла себе жилище по душе: холодильники на кухне, койки в спальне, хрусталь в серванте. Солнце нырнуло за горизонт. Ночь вытолкнула на небо Луну и звезды. Колонисты уснули под новыми одеялами.
Кормчий «Анитры» не спал. Он обманул себя и колонистов: вторая Земля не была пачкой из-под папирос.
Колонисты проснулись и взялись за книги. В каждом жилище книгам отведена целая стенка. Книги звучат, рассказывают, что был и есть мир, каждая клетка которого проникнута мыслью, мир, способный создать что угодно, но ничего не создающий из-за наплыва и трансформации знаний. Скоро пришельцы поймут всю прелесть подвижности мысли и неподвижности тела... Но каждая страница заканчивалась словами: «А выбор за вами!»
Кормчий открыл входной люк с наступлением утра. Колонисты семьями и в одиночку устремились в чрево «Анитры».
...Старую Землю грело привычное Солнце, а ночью ей подмигивали Стожары и где-то в далекой глуби крутилась волчком Бетельгейзе.
Рубин
Я считал Конойля нормальным штурманом, нормальным человеком, пока «Шастра» не опустилась на планету в созвездии Анитры. Если вы знаете Сахару с ее раскаленными песками и воздухом, из которого исчезла последняя частица влаги миллион лет назад, вам не придется расспрашивать о климате и ландшафте Анитры. Прежде чем опустится на планету, мы облетели ее вдоль и поперек — нигде ни кустика, ни травинки, ни ручейка, — безбрежный океан серебристых песков под безоблачным темно-сиреневым небом с гигантским косматым шаром солнца, лик которого покрывал синюшный алкогольный налет. Приборы показывали полнейшее отсутствие кислорода. А Конойль, выпрыгнув на песок, сбросил гермошлем и широко улыбнулся, словно купался в море озона. Я, наблюдая за ним, крикнул:
— Надень гермошлем, самоубийца!
Он презрительно плюнул в ответ — и произошло странное. Песок на месте падения плевка потемнел и вспыхнул ярким рубином.
Конойль схватил рубин и растерянно поднес его к левому уху:
— Да он поет нашу космическую! Сейчас я и тебе достану такую шарманку.
Он еще раз плюнул на песок, но вместо рубина появилась приземистая яблонька с золотыми яблоками.
Штурман положил передо мной звучащий рубин:
— Слышишь космическую?
— Нет, — ответил я, — мне слышится музыка Шапорина к «Декабристам».
— Странный патефон: ты слышишь одно, я — другое.
— Как ты там дышал?
— А там не надо дышать. Ходишь с выжженными легкими — и все.
Конойль взял десятилитровую канистру с водой и кинулся вон.
— Назад! — кричал я. — Назад!
Он обернулся и насмешливо сказал:
— Понимаешь, глотка пересохла, а мне хочется увидеть не одну яблоню, а целый сад.
Когда Конойль выплеснул из канистры последнюю каплю воды на песок, музыка в рубине прекратилась, и до боли знакомый мне женский голос произнес:
— Не увлажняйте песок. Вы вредите.
— Поздно, — ответил я и выглянул в иллюминатор. К яблоне с золотыми яблоками добавились три вишни на лужайке с голубоватой травой и белая беседка. В беседке потягивались в гамаках совсем земные трехлетки — мальчик и девочка.
— Детки! — воскликнул Конойль и с блаженной улыбкой направился в беседку, оставляя след на влажной траве.
Все тем же до боли знакомым мне женским голосом рубин продолжал:
— Мы знали, что вы не послушаетесь. Поэтому приготовили для встречи с вами двух биокиберов в привычном для вас обличье. Но и они погибнут под этим солнцем. А у нас нет различия между биокибером и живым организмом.
— Можно ли беседовать с вами? — спросил я.
— Сколько угодно. Рубин мы дарим вам. Когда вы изучите его свойства, останетесь довольны.
— Но как вам удалось воспроизвести голос Нины?
— Мы прочли его в вашей памяти. Наша речь не воспринимается вашим слухом. Мы знаем, что вы приземлились из-за утечки горючего. Течь уже ликвидирована. Возьмите пригоршню песку и бросьте в приемную камеру двигателя — вам обеспечены века полета.
В рубку влетел Конойль:
— Они говорят, что я рано их разбудил — у них ночной образ жизни. И они с каждой минутой киснут. Где-то у меня была здесь кукла...
Он нашел куклу и направился к выходу. Когда он опустился наполовину в люк, я выстрелил ему в спину.
— За что? — спросил он, вываливаясь на песок.
Шло второе тысячелетие полета «Шастры».
Репортаж
Информация из Камнедорфа перестала поступать много лет тому назад, и давно уже ни у кого не возникало желания побывать в нем или обменяться с его жителями посланиями и посланцами. Но город продолжает жить одному ему ведомой жизнью. Его связь с миром зиждется на том, что из ворот Камнедорфа выталкивают товарняк, набитый стальным стеклом без клейма и сопроводительных документов, и втаскивают встречный товарняк, наполненный тем, чем вздумается его наполнить знающим людям: плодами, овощами, минеральной водой и прочим. Жители Камнедорфа ничего не просят и не делают никаких заявлений. Я задался целью вернуть миру когда-то звонкое имя Камнедорф и на свой страх и риск, узнав у дежурного по станции, что товарняк идет к воротам Камнедорфа, нырнул под брезент платформы в середине состава.
Колеса стучали на стыках морзянкой: ма-ка-ро-ны, кар-тош-ка, му-ка. Я согрелся под брезентом и погрузился в сновидение, в котором мчался в неведомых космических просторах. ...Отказала противометеоритная защита, и корабль, прошитый роем метеоров, наполнился глубинным холодом...
Двое существ в комбинезонах на молниях, причем молнии змеились не только на груди, но и вокруг запястий и щиколоток, подталкивали меня, лежащего пластом, тупыми носками ботинок, тоже на молниях, к краю платформы. Я привык к любому обращению на поездах, не удивляли меня и невиданного покроя и фасона комбинезоны. Я не увидел лиц носителей комбинезонов, их, подобно шлему для космонавтов, закрывали противогазы, составляющие единое целое с комбинезонами.
Воздух был относительно нормальным, дышалось без затруднения и, на мой взгляд, не было никакой нужды в противогазах, хотя и пахло, как может пахнуть только в окрестностях металлургического производства. Взметались или нет над Камнедорфом султаны дыма, судить не берусь, потому что двое в противогазах подтолкнули меня к краю платформы, к которой был приставлен деревянный щит. По нему я и сверзнулся — носом в мазутное железнодорожное полотно. Подняться на ноги мне не дали, пришпилив мое тело к щебеночному полотну несколькими металлическими рогульками. Свободными оставили лишь руки, шею и голову. Все так же брезгливо подтолкнули к моим глазам изгвазданную мазутом обыкновенную школьную тетрадь. Я раскрыл обложку и зафиксировал в памяти строки следующего содержания:
«Вместилище дымодраконов!
В твоем распоряжении несколько минут до отправки товарняка.
Расстанься с надеждой, что тебе удастся прошвырнуться по нашему городу.
Не рассчитывай, что мы вступим с тобой в непосредственный контакт.
Не зыркай без толку по сторонам. Времени остается все меньше. Читай!
Пять лет назад нашим земляком Гуго М. Дибельманом подсчитано: на нашем заводе 800 труб, и каждая из них ежесекундно выпускает дымодракона, жизнь которого в атмосфере активничает 23 минуты 55 секунд. Внедрившись в живое тело через отверстия или поры, дымодракон приобретает жизнь вечную. И пока не было защиты, процветали в нашем городе болезни, пороки и смерть. Средство найдено Гуго М. Дибельманом. Выяснено, что тело, вместившее в себя три сотни дымодраконов, подлежит переплавке, потому что становится опасным.
Не твое дело, как мы питаемся и общаемся. Узнай главное: в трех молодых семьях уже родились дети в комбинезонах и противогазах.
Гуго М. Дибельманом выявлено, что вскоре появится еще пять таких же младенцев, и значит...»
Остаток текста мне не удалось прочесть.
На станции меня извлекли из цилиндра, на крышке которого было написано: «Осторожно! Вместилище дымодраконов».
Фантас Магориев, соб. корр.
«Ф.М., обратитесь к лечащему...
Р. Куче, редактор».
Три карты
Позавчера мы раскололи Антию, вчера — Папанию, сегодня — Нитуданды. Это были последние государства, на которые имелись контурные карты. Ни в одном магазине до следующего учебного года не ищите контурные карты — я скупил их все, и все они пущены в дело моим Пио Лепегасом. Я дам вам кубометр колотых дров, если вы принесете нам хотя бы три контурные карты, не важно — обведены они или нет. Так и договорились: три карты.
Какие могут быть странности? Если человек вырос под грохот боевого оркестра, оставил на дорогах Европы, Африки и еще бог знает каких континентов не одну сотню подметок, вытряхнул семечки не из одного арбуза, его не просто потом загнать в стойло бездельников. Да и я, верный адъютант Пио Лепегаса, сделал бы себе харакири кухонным ножом, если бы он не повоевал хотя бы неделю подряд. Генералы для того и созданы, чтобы воевать — ать! ать! А мы, адъютанты, заботиться о том, чтобы наши генералы не знали усталости на войне. Как мое имя? А разве есть оно у адъютанта? Я «адью» Пио Лепегаса. Я «танте» Пио Лепегаса. Прощайте, тетушка, мы идем воевать!
Не знаю, как другие адъютанты, а я не расстался со своим Лепегасом даже тогда, когда поползли слухи, что после победы нам с Пио дадут под зад коленом. Это мы с Пио Лепегасом дали армии под зад коленом. Я начал говорить, а он — понимать меня, и так мы пришли к единому мнению. Сколько воюет даже самая хорошая армия? От силы десяток лет. И лет двадцать после этого колупает пластыри на своих ранах, а боевых генералов, которые готовы и с оторванной головой начать без передышки новую войну, выталкивают в пенсионеры. Боевым генералам такая армия не нужна — армия в войне, а не в мирном дерьме. И Пио Лепегас вместе со мной дал пендаля дерьмовой армии.
После этого я повысил своего Пио сначала до командующего фронтом, потом до маршала-фельдмаршала и, наконец, до главнокомандующего всех военных устремлений человеческого духа.
Новое звание требовало нового мундира. Мы с Пио Лепегасом пришли к выводу, что на голове остается все та же фуражка военного образца, на ногах — привычные «колеса», а китель и брюки полностью заменяются фартуком мясника — и никаких тебе пуговиц, никаких петлиц.
Требовалось и особого рода орудие, которое давало бы эффект без промаха и в то же время не имело разрушительных последствий для Пио Лепегаса. И такое универсальное орудие было найдено. Им стал увесистый колун на хорошо отшлифованной дубовой ручке. А кряжи диаметром до полутора метров нам привозят из Канады. Ставишь кряж на попа, приклеиваешь сверху контурную карту и идешь докладывать Пио Лепегасу:
— Страна Имярек готова к разносу в щепки!
Поленьев много. А контурные карты принесли? Понимаете, до чего дошло? Докладываю ему сегодня утром, что осталась на завтра только карта нашей родины. Ничего, отвечает, мы и родину завтра кокнем. Вот-вот, у вас сейчас, а у меня тогда мурашки по телу пошли. Приходите еще за дровами, плата известная — три карты.