Тутова-Саблезубая Наталия Сергеевна : другие произведения.

Между волком и человеком. Главы 1-4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Между волком и человеком
  
  
  
  
   Ноет сердечко девичье, встречи ждет. Не знает задремавший отец, что луна все поднимается в небо, стремится свое место занять. Что уходит прочь, тихо ступая босыми ногами на скрипучие деревянные половицы, дочка его единственная, Светланушка. Свет жизни его, самая большая драгоценность.
   Всхрапнули кони на заднем дворе, ножки босые быстрее побежали. По травке, по дорожке, через калитку. Туда, где сердечко быстрее бьется, туда, где душа поет.
   Отбросил Григорий одеяло - сжалось отцовское сердце. Душа ушла в пятки, а перед глазами, как на Яву, мужчина тот стоит. Черноволосый, черноглазый. Да пальцем грозит и брови свои презрительно гнет.
   И чувствует отец - пришла в его дом беда. И догнать нужно, вернуть Светланушку. Да только кони у его врага быстрые, длинноногие. Как он шаг пройдет, так они - версту проскачут.
   И нет сил догнать их. И нет средства...
  
  
  
   Пролог
  
  
   Как легко стать хорошим! Надо на
   время отнять у людей какую-нибудь
   примитивную, но неизбежную потребность.
   А потом, барственным жестом, вернуть.
   И любовь к тебе станет искренней
   и неподдельной.
   Сергей Лукьяненко
  
  
   Солнце на рассвете показалось Светлане приторно-сладким и тягучим, словно янтарный мед. Оно поднималось в небо медленно, как томная девица - княжна, дворянка... или, может, боярская дочка.
   Нежась в пушистых мягких облаках, лениво щурясь, золотое солнышко сквозь зевоту улыбалось наступающему дню.
   Светлана раньше никогда не завидовала девицам, с утра валявшимся в постели - ей всегда нравилось просыпаться перед рассветом, чтобы успеть умыться, одеться и заплести мягкие волосы цвета солнечных лучей в толстую косу - предмет лютой зависти всех прочих деревенских девиц. И так, наведя красоту, выйти на крыльцо и встретить солнце. А с ним и новый день. Чудесный, ясный, искрящийся в неизбежных весенних лужицах. Светящийся добрым ласковым светом. Впрочем, таким было все, что окружало Светлану.
   Но в это утро никто не вышел встречать на крылечке солнце. Девица лишь чуть приподняла голову с мягкой белой подушки и мысленно попросила у солнышка прощения за свою леность. Но, тем не менее, не встала.
   Все предыдущие дни напоминали сон, а проснуться не было ни сил, ни желания. Светлана могла бы отдать всю свою жизнь, лишь бы увидеть этот сон снова... и, если нужно, отдала бы душу за его воплощение.
   Но ни черти, ни бесы не пожелали появиться пред нею, размахивая пухленьким контрактом, ожидавшим лишь ее подписи. И Светлана, невнятно что-то простонав, натянула одеяло себе на голову.
   Спустя минуту, под толстым одеялом сделалось душно. Девица, отогнув его край, высунула нос. А потом, отчаявшись поспать еще немножко, и всю голову тоже. Лучик обиженного столь пренебрежительным к себе отношением солнца пакостливо прицелился и уставился в Светланину переносицу.
   Чихнув, девица сощурилась, погрозила солнышку кулаком и сползла с кровати.
   Кажется, сон и не думал пропадать. Он продолжался. И на глазах девушки заблестели слезы - так легко и тепло сделалось на ее душе. Словно там поселился маленький мягкий котенок. Он свернулся клубочком и тихо мурлыкал. Но, конечно же, это был лишь стук ее сердца. Крохотного влюбленного сердечка.
   На подушке лежал букетик. Засохший за ночь, загубленный из-за простой прихоти - не ставить его в воду, а положить рядом, - но ничуть не обиженный, он распространял вокруг себя чудесный аромат. А, едва только солнышко переметнулось на подушку, словно расправился, и понятно стало, что стоит лишь поставить его в воду, как цветочки вновь раскроются, чтобы радовать всех. И Светлану тоже. Пока же букетик принялся с новыми силами наполнять комнату запахом поля, бездумной сумасшедшей радости и свободы. Свободы, впервые изведанной Светланой.
   И именно из-за свободы жизнь ее теперь напоминала сон. Девица порхала над землей, не видела ничего вокруг и думала только о Нем.
   Такова любовь. Самое противоречивое чувство в мире. Чувство, заставляющее совершать немыслимые, странные, отчаянные поступки. На протяжении всей истории человечества оно толкало людей на войны, заставляло идти через огонь, переплывать океаны, отдавать за любимых самое дорогое, ибо нет в свете ничего ценнее и дороже любимого человека.
   Вот только любовь застилает людям глаза, заставляя забыть о прочем мире. И миру приходится перестраиваться, учиться жить без них.
   Но думают ли об этом влюбленные? Конечно же, нет!
   Светлана, спроси ее в тот миг кто-нибудь, что такое любовь, ответила бы лишь два слова: "Чудо" и "Илья".
   И пускай волшебство этих дней немного затмевалось отказом отца благословить их союз, ничего это не меняло. Ведь Илья, ее любимый, настаивал на свадьбе. И предложил ей убежать. Этой ночью.
   Ждать осталось не долго.
   Как романтично - едва луна на небо выйдет, встанет ровно посерединке, спустится Светлана в сад, выйдет через заднюю калитку... и там он будет ждать ее...
   Света закрыла глаза и вновь погрузилась в мечтания, в их мир, где птицы пели о любви лишь для них, где луна светила влюбленным, где звезды задумчиво подмигивали им, где цветы и деревья завистливо глядели на их поцелуи.
   Подвязывая косу алой ленточкой, девица смутно отметила, что отец ни в коем случае не должен помешать им. Лучше ему и вовсе не знать ни о чем до свадьбы.
   А потом он смирится. Ведь Илья такой хороший! И папа тоже поймет это. Но позже...
   А пока будут цветы в полях, свобода, луна и любовь...
   Ни словом, ни жестом не выдала в тот день своего смятения Светлана. Лишь, чтобы не продолжать эту пытку - не врать более любимому отцу - спать ушла в вечером раньше обычного.
  
  
  
   Глава 1
  
  
   Да, ни словом, ни жестом не выдала себя Светлана. А только отец ее, Григорий, все равно заметил в ней некую рассеянность. Неуловимо изменилось что-то в ее больших прекрасных глазах. А все оттого, что был он мужчиной внимательным. И привычки дочери, что для мужчин совсем не характерно, знал очень хорошо.
   Был Григорий невысок, скорее в ширину больше, чем в длину. Волосы его светлые, точно выцветшие под солнцем. Глаза темные, усталые, но цепкие, словно у голодного волка. Нос большой, с горбинкой, рот широкий, зубы крупные, подбородок, выдающийся вперед. А значит - упрямый. И сильные руки, в мозолях, за него говорили, как много этот человек работает, чтобы содержать единственную свою дочь в комфорте и удобстве. Оттого и жили они не плохо.
   Сошедшиеся на переносице густые брови делали его и без того суровый вид вовсе угрожающим. Был Григорий нелюдим и неразговорчив. И лишь дочка могла бы увидеть, что на душе его скребут кошки. Да только Светлана, признать нужно, всегда собой занята была. И, хоть отца она любила, другие дела казались девице куда как более важными.
   Люди в деревеньке все не переставали удивляться, насколько дочь с отцом друг на друга непохожие. Да и как только у Григория такая красавица родиться могла? Мать Светланина, к слову сказать, тоже красотой не блистала, а в последние годы и вовсе болела она постоянно, съедала ее болезнь изнутри. Так и померла она. Молодая еще, а с виду - уж старуха совсем. Измотала ее жизнь, вот и перестала она с болезнью бороться, смерти отдалась. А Григорий с тех пор еще больше работать стал, еще усерднее. И хоть знали все, что жена его не была любимой, а все равно заботился он о ней. Словно за дочку благодарил.
   И жизнь его вся дочери отдана была. Не было для него ничего в мире дороже.
   Впрочем, вернемся к нашей истории.
   Удивило Григория такое событие: Светлана, по обычаю дом в чистоте содержавшая и еду ему готовившая, в тот памятный вечер, на стол поставила лишь кринку, наполовину молоком заполненную. Словно в насмешку, издеваясь. Ведь пришел он в тот день особенно уставшим.
   Нужно заметить, что случилось подобное уже не в первый раз. Как-то причиной такого поведения послужил отказ пустить Светлану поглядеть на бродячий цирк, приехавший в соседний город.
   Тогда, помнится, до смерти боявшийся печи, котелков и кастрюль, мужчина изрядно похудел, прежде чем сумел помириться с дочерью и та вновь принялась за готовку...
   Что послужило причиной такого поведения в этот раз - Григорий догадался довольно быстро.
   Что, как не мужчина, два дня назад приходивший свататься к Светлане?
  
  
   Хлопнула дверь, впустив в избу прохладный вечерний ветерок. Потянуло лугом и травами.
   Григорий подскочил с лавки, опрокинув на себя котелок с горячей жидкой кашей. Каша полилась с рубахи на штаны, со стуком крупными каплями стекала на пол. Весь дверной проем скрыла темная фигура. Высокий мужчина, скорее даже парень, ровесник Светланы. В глазах его не было ни капли тепла, только презрительно кривились густые темные брови. Длинные волосы цвета воронова крыла перевязаны золоченым шнурком. Весь в дорогих одеждах. И улыбается холодно, язвительно. Да все на Светланушку глазом темным, опасным косится.
   И сам он - словно соткан из тьмы. Да веет от него чем-то зловещим...
   - Отдай мне Светлану. - Заговорил он, и не подумав поклониться, как то обычаями приписывалось. Даже головы не склонил. Так и глядел своими черными глазами, словно бы сквозь Григория, прямо на стену. - Отдай мне ее.
   Испугался отец, перекрестился.
   А мужчина взял - да и исчез. Не корчился, правда, в адских муках, как чертям положено, но ведь исчез, в воздухе растворился!
   А Светлана - что? Григорий думал, что она перепугается, заревет, упадет перед отцом на колени, прощения будет просить... Да только та молча стоит, глядит на папу укоризненно. И мелькнул в ее взгляде адский огонек.
  
  
   Именно этот огонек и заприметил отец в ее глазах этим вечером, еще до того, как за стол сел.
   И понял, что околдовали Светланушку. Что помутился ее рассудок, позабыла она все, забилось отчаянно в ее груди крохотное сердечко...
   В ужасе подскочил Григорий с лавки, принимаясь взволнованно метаться из стороны в сторону. Кругу на третьем, споткнулся он, опрокинул со стола кринку, разлилось молоко, да покатилась глиняная посудина к самому краю. Остановилась. А потом, когда казалось, что все будет хорошо, пошатнулась, свалилась на пол и раскололась на кусочки.
   - На счастье. - Решительно пробормотал Григорий, скорее убеждая себя, чем просто делая вывод. Нахмурил брови, переступил через осколки, намереваясь продолжить свой вояж по комнатке, и тут в голове его появилась замечательная идея. - Вот завтра отведу Светланушку к знахарке, что в деревушке неподалеку живет. Она быстро девице ум вернет!
   На том и порешил. Прилег на лавку, глаза закрыл. И сон навалился толстым тяжелым одеялом, закрыв глаза и уши. И только тревога осталась с ним в этом странном сне.
   И не знает, что Светланушка в этот самый час у окошка своего стоит, глядит в небо, луны ждет. А та все никак до серединки неба не доплывет, рядышком-рядышком, а до серединки еще далеко. Ноет сердечко девичье, встречи ждет. Не знает задремавший отец, что луна все поднимается в небо, стремится свое место занять. Что уходит прочь, тихо ступая босыми ногами на скрипучие деревянные половицы, дочка его единственная, Светланушка. Свет жизни его, самая большая драгоценность.
   Всхрапнули кони на заднем дворе, ножки босые быстрее побежали. По травке, по дорожке, через калитку. Туда, где сердечко быстрее бьется, туда, где душа поет.
   Отбросил Григорий одеяло - сжалось отцовское сердце. Душа ушла в пятки, а перед глазами, как на Яву, мужчина тот стоит. Черноволосый, черноглазый. Да пальцем грозит и брови свои презрительно гнет.
   И чувствует отец - пришла в его дом беда. И догнать нужно, вернуть Светланушку. Да только кони у его врага быстрые, длинноногие. Как он шаг пройдет, так они - версту проскачут.
   И нет сил догнать их. И нет средства...
   ...Или есть?
   Ошарашенный своей догадкой, схватил Григорий острый нож, с каким порой на охоту ходил. Да и побежал прочь от дома, в лес. Темный глухой лес. Туда, где, как говорят в деревне, живут злые ведьмы. Туда, где нечистая сила властвует. Туда, куда приходят только те, кому нечего терять, потому как, если верить старикам, никто оттуда еще прежним не возвращался...
   Но тьма и хаос, смерть и мучения - ничто не пугало теперь Григория. Он бежал вперед, словно за ним гнался сам дьявол. Бежал, ломая молодые деревца, топча цветы и травы. И остановился лишь, повалившись без сил на колени. И только тогда поднял голову в небо, едва проглядывавшее между темными верхушками старых уродливых и страшных деревьев. Небо показалось ему темным и пустынным. И только одна маленькая звездочка светила ему своим мягким добрым светом.
   И он, воздев к ней руки, попросил у Бога прощения за то, что намеревался сделать.
   А потом, пошатываясь на усталых ногах, обошел крохотную полянку. Нашел старый гнилой пень, воткнул в него нож. После чего, перекрестившись, перекатился через него.
   В глазах полыхнул белый огонь, спину выгнуло в судороге. Сладкой и болезненной. Словно кто-то размял затекшие мышцы. Словно тело его принимало верные, правильные очертания. Словно было создано оно не для того, чтобы быть человеком.
   Так, будто он, Григорий, рожден был серым ночным странником, вечно преданным лишь одному хозяину - Луне.
   Удлинялось лицо, меняясь, делая его неузнаваемым. Рот как-то вдруг наполнился зубами. Стало их поразительно много, все острые, словно тот нож, что удобной вырезанной из дерева рукоятью направлен сейчас был к небесам.
   Колени выгибались назад, удлинялся позвоночник, рос пушистый серый хвост.
   Темнота леса таяла под его взглядом, и слышал он, как далеко-далеко, в полуверсте отсюда, тихо дрожала в своей норке перепуганная совой мышка.
   И сделалось на миг Григорию легко и свободно. Потому что душе его, кажется, было тесно в человеческом теле. А резвые сильные лапы, острые клыки, чуткий нюх, уши, новое зрение... Все это словно возродило его, сделало вновь молодым, здоровым. И он поднял морду к ночному небу.
   Было оно все так же пустынно. Только маленькая одинокая звездочка улыбалась волку сверху и дарила свой мягкий белый свет. Григорий хотел сказать ей спасибо. Спасибо за то, что она помогла ему решиться на этот, казалось бы, безумный поступок. Он открыл пасть, но из горла вылетел лишь хриплый неоформленный в слова звук.
   Словно сам себя испугавшись, волк заметался по поляне, но потом успокоился, даже ухмыльнулся. И, подняв повыше нос, уверенно втянул в себя запах конского пота. Так, повинуясь своему новому проводнику, побежал он из леса прочь, вслед за беглецами. Ночь так коротка, а ему следует проделать немалый путь! Они ушли довольно далеко. Кони их быстры, молоды, сильны... Впрочем, Григорий торопился не из-за этого. На самом краешке его сознания билась тревожная мысль:
   "Если кто-нибудь выдернет из пня нож до того, как я вернусь, быть мне навеки серым"...
   Помотав головой, Григорий постарался отогнать эти мысли прочь. Он заставил себя остановиться и оглядеться вокруг. Лес редел, все больше и больше света проникало сквозь кроны деревьев, ранее стоявших так близко, что невозможно было угадать, которому из них принадлежит тот или иной зеленый листочек.
   Вскоре лес и вовсе остался позади. Проселочная дорога. Пустынная. Ночью едва ли кто-то осмелился бы ехать по ней. Ведь идет она прямо рядом с лесом... А значит - ни к чему бояться. Можно смело бежать, не жалея лап, не смыкая глаз. Пока не настигнет, не поймает. Он будет преследовать их, пока не победит...
   Оглянулся на миг.
   Оказывается, не так уж далеко убежал он от деревни - еще можно различить во тьме, как пылает в единственном окошке свет. Кажется, он позабыл загасить лучину...
   "Но да ладно, ничего плохого не случится". - Так подумал Григорий, торопливо отворачиваясь от родной деревушки. Подумал, словно хватаясь за тоненькую ниточку. И только сердце его точно знало: кое-что уже произошло. И это переменит всю жизнь, привычки, вещи и его самого.
   И с этими мыслями, волк просто для проформы ткнулся носом в песок - и без этой процедуры ему было вполне понятно, в которую сторону направился похититель его дочери. Тряхнув лохматой головой так, что зазвенело в ушах, Гриша недобро улыбнулся кому-то неведомому, словно бросая вызов.
   - Поймаю. - Пообещал он сам себе. И хотел бы добавить к этому что-нибудь грозное... Да только устал. Слишком устал, чтобы думать. Лапы его были способны лишь бежать. Быстро, неумолимо. По влажной земле, по свежим следам.
   Догнать, отобрать, спасти...
   Григорий в какой-то момент отчетливо осознал, что не успеет, что слишком отстал. Но даже мысли о том, чтобы бросить это дело, в его голове не возникло. Он летел серой тенью, задыхаясь, щуря слезящиеся от ветра и пыли глаза.
   И вот след оборвался.
   Это было так неожиданно и странно, что волк, не сумев вовремя остановиться, пролетел еще десятка три локтей, прежде чем плюхнуться на брюхо и проехать так еще парочку. Глаза его закрылись, и с минуту волк так и лежал. Не шевелясь, вдыхая горькую дорожную пыль. Точно зная, что по этой дороге коляска не проезжала. Следы ее обрывались так внезапно, словно кто-то спустил с небес руку и поднял коляску вместе с конями и сидящими внутри людьми. А потом просто перенес их в другое место. Впрочем, увезший Светлану парень не слишком-то был похож на человека, к которому благоволят небесные боги... Проще было поверить, что перед ним разверзлись врата ада, помогая осуществить бегство.
   Шевелиться не хотелось. Ныли усталые лапы, пыль клокотала в горле. Хотелось сесть, уткнуться головой в колени, обхватить голову руками и заплакать... Вот только рук у Григория теперь не было, лишь четыре серые лапы.
   Но, благо, плакать можно и так, не вставая, лежа голым ободранным брюхом на сырой холодной земле. Плакать от отчаяния, усталости и злобы. А потом задрать морду к небу и по-волчьи выть, прижав уши к голове, зажмурив глаза, выливая все чувства в леденящую кровь мелодию. Именно так. Чтобы все знали о его горе! Каждый листочек в бескрайнем темном лесу, прозванном живущими рядом людьми Чертовым, каждая пылинка на этой длинной как жизнь дороге, ведущей на север, каждый колосок в широком поле, этой ночью показавшемся Григорию настоящим океаном, весь люд, каждая земная тварь, злая или добрая.
   Пусть знают!
   А, наплакавшись, побрел волк назад. И обратная дорога показалась ему вдвое длиннее. Подгибались от усталости лапы, и не было сил идти. Не было смысла.
   Одинокая звездочка исчезла с небес, оставив его в полном одиночестве встречать солнце. И Григорий знал, что вот-вот забрезжит на востоке солнечный свет. Сперва, конечно, появится всего один крохотный лучик, но небо сразу же окрасится в нежно-розовый цвет, польщенное явлением такого высокого гостя. А чуть позже, когда солнце поднимется немного выше, небеса сделаются едва ли не белыми - такого прозрачно-голубого цвета, что глаз просто не способен найти различия.
   Но волка происходящее не радовало. Он, шатаясь, брел вперед, не находя в себе сил даже для того, чтобы удивиться, какой огромный путь успел проделать ночью. И лишь когда в его родной деревеньке запели петухи, и перепуганные лесные птицы, истерично молотя в воздухе крыльями, взметнулись с деревьев ввысь, Григорий добрел до маленькой полянки, где прошлой ночью обернулся волком.
   Отчего-то, при солнечном свете показалась она ему еще более зловещей, чем ночью. И на сердце тяжелым грузом легла тоска.
   А после оно тревожно сжалось, когда носа его достиг знакомый запах.
   Коляска была здесь!
   Они возникли на северном краю поляны, остановились ровно посередине, примяв некогда сочную зеленую траву и пару солнечно-желтых одуванчиков, к утру совсем засохших и побледневших. Стояла коляска не больше минуты - на влажной земле остались не слишком глубокие следы от колес. Да и кони, чудесные сильные вороные кони, едва успели переступить с ноги на ногу, как экипаж вновь двинулся в путь, сделав по полянке круг и исчезнув там же, где появился. За время остановки из коляски выходил лишь один человек. Мужчина, от которого пахнет опасностью, властью и тьмой. Он сделал всего несколько шагов, после чего вернулся и сел в коляску, продолжив свой путь.
   "Что он здесь потерял?" - мелькнула в голове Григория мысль. Тревожно отозвалось на нее сердце. Следы мужчины вели к старому гнилому пню.
   Ножа в нем уже не было.
   Мир поплыл перед глазами, закололо сердце, зазвенело в ушах. И откуда-то сверху навалилась тьма, обрывая тихий, полный отчаяния стон, более всего похожий на скулеж маленького потерявшегося щенка. Одинокого и испуганного.
   Григорий забылся в тревожном, темном, как сама ночь, сне. И только порой испуганно пищал. И осторожные лесные звери обходили его стороной. Только к вечеру сделался его сон спокойнее. Черты сгладились, спокойствие вернулось в его грудь, дыхание сделалось глубоким и размеренным.
   Разбудил его крохотный любопытный лосенок, ткнувший широким шершавым носом Григория в шею. После чего шумно выдохнул. Наверное, он ни разу в жизни не видал еще волков и подумал, что эта лохматая туша - не что иное, как неизвестная ему разновидность съедобных кустов. Или, может, решил, что волк попросту мертв. Как бы то ни было, но когда Григорий со стоном раскрыл свои мутные сонные глаза, потянулся и перевел на незваного побудчика вполне уже осмысленный взгляд, лосенок заметно струхнул. Отскочил сажени на две, вытаращил на Григория глазенки и недоверчиво потянул носом - как же так, мол, просчитался? Совсем живой зверь оказался, живее не бывает.
   - Привет! - буркнул волк и со смаком почесался.
   - Не ешьте меня, дяденька! - внезапно забормотал лосенок испуганным дрожащим голосом, отчего-то низким и немного хриплым - как у подростка. Но, главное, на вполне понятном Григорию языке. А ведь был тот язык даже отдаленно не похож на человеческий!
   В изумлении он вновь прикрыл глаза, окончательно переставая что-либо понимать. Ко всему прочему вдруг разболелась голова.
   Пролежал он, не шевелясь, минуты полторы. А после, собравшись с мыслями, открыл пасть, дабы уверить своего неожиданного собеседника в полном отсутствии у себя аппетита. Как назло, аппетит тут же появился. Он поскорее захлопнул пасть и перевел на лосенка взгляд.
   ...А малыш-то подрос. Ноги длиннющие, голова огромная. Настоящий ночной кошмар, которого смело можно было бы считать гигантом даже среди его сородичей... а вот глазки маленькие и очень-очень злые. Впрочем, нет. Это был совсем даже не его новый знакомый - сам лосенок вскоре обнаружился оживленно болтающимся в ногах кошмарного монстра.
   - Ты зачем ребенка обидел? Не зверь и не человек! Я всегда говорила, что не место вам на этой земле! - так начал ночной кошмар, после чего угрожающе пошел на Григория, тут же припомнившего известную мудрость: "Где дитя, там и его мамочка".
   Тут же сделались ясными мотивы столь агрессивного поведения монстра. Мамаша защищала дитя...
   Вот только безопаснее от этого понимания не сделалось.
   Мамаша же тем временем решила, что хорошего помаленьку и пора им сердечно расстаться.
   Не тратя время на пустые разговоры, Григорий решил согласиться, что, и правда, слишком засиделся уже в гостях. После чего подскочил на лапы, покачнулся и дал деру, с места взяв такую умопомрачительную скорость, что у лосихи, в мгновение превратившейся в крохотную точку и растаявшей вдали, кажется, отнялся язык. дал деру, с еешил согласиться, что и правда слишком засиделся уже в гостях. с
   Бежал, впрочем, волк не долго. Остановился, едва только выскочив на небольшой, бурно цветущий пустырь, тянувшийся саженей на семь и соединявший между собой Чертов лес и родную деревеньку Григория.
   Торопливо попятившись и занырнув обратно в чащу, он задумался.
   Жизнь его в качестве волка, кажется, не заладилась с самого начала. А значит, следовало приложить все возможные усилия для возвращения себе человеческого облика.
   Все свои надежды он тут же возложил на легендарную бабу Клаву - знахарку из соседней деревушки - "Большой Чемодановки". Кто, как не она, сумеет помочь?
   Так, наметив себе цель, Григорий дождался наступления темноты, поприветствовал появившуюся на небе одинокую звездочку и направился в путь.
  
  
  
   Глава 2
  
  
   Агнесс прижала к носу платок и громко чихнула - она позабыла принять этим вечером лекарство от аллергии и теперь сильно беспокоилась за свое самочувствие.
   Вообще, сегодня она была жутко собой недовольна - все эти ее попытки наладить хоть какую-нибудь личную жизнь оборачивались ничем. А ведь папа так хотел, чтобы у нее была своя собственная семья, хороший муж и милые умные детишки, которые станут назвать его дедушкой...
   Но очередная попытка вновь оказалась неудачной. Впрочем, если предыдущих кавалеров ей обыкновенно представлял отец, то в этот раз в выборе ей поспособствовали подруги.
   Сэр Теобальд был, по мнению девушек, просто неотразим.
   - На бледном точеном лице - огромные глаза, обрамленные густыми черными ресницами, тонкий аристократический нос, полные губы, изогнутые в чувственной улыбке. Где ты еще такого найдешь? - канючили подруги, не отрывая от красавца томного взгляда.
   Агнесс подумалось, что глаза у Теобальда совсем даже не огромные. Просто круглые и выпученные, как у рыбы. Ресницы слишком темные, явно подкрашенные. Подтверждением тому служили едва заметные черные круги под глазами - достопочтимый сэр слишком увлекся, строя девицам глазки. И не заметил, что тушь принялась осыпаться... Тонкий аристократический нос, по мнению Нессы, более всего напоминал морковку, а губы - две похотливо улыбающиеся сардельки. И все это на бледном, как у мертвеца, лице...
   Но все же, подруги столь красочно описывали его достоинства, а отец бросал на них полные мольбы взгляды, мысленно перебирая в голове все титулы, награды и земли потенциального зятя.
   И Агнесс как-то даже смирилась.
   Припомнила, что под ужасной внешностью может храниться мягкая, ранимая и душевная натура.
   И приняла его приглашение на танец.
   А когда, задумавшись и пропустив какую-то его шутку мимо ушей, Несса, почувствовав себя виноватой, одобряюще рыцарю улыбнулась, незамедлительно поступило предложение погулять под луной. Конечно же, замаскированное восхищенными речами Теобальда о том, как много он слышал про прекрасный королевский сад, и не откажется ли леди Агнесс устроить ему личную экскурсию.
   Ну, конечно же, про "леди" он сказал специально.
   Живя во дворце, Несса, что естественно, вела себя именно так, как полагалось вести себя леди. И одевалась она ничуть не хуже, а порой и лучше некоторых из них...
   Но, будучи лишь дочерью придворного мага, к аристократии никакого отношения она все же не имела.
   Однако не это волновало их с отцом, а то, что к магии никаких талантов у Агнесс не обнаружилось, а потому в жизни у нее было лишь два пути: идти работать или выгодно выскочить замуж. Отец отчаянно настаивал на втором. И Агнесс не слишком сопротивлялась, понимая, что не была приучена работать. И хоть кое-какие жизненно-необходимые мелочи делать она умеет, путь этот представлялся ей слишком тяжелым. И совсем неинтересным.
   Но, как оказалось, отыскать достойного мужа - задача ничуть не простая. Особой красотой Несса не обладала. Создавая ее, боги откровенно схалявничали, одарив девушку довольно посредственным овальным личиком, самыми обычными голубыми глазами, какие у каждой второй девицы встречаются, и тонковатыми губами. А формы ее и вовсе никого не сумели бы впечатлить. Только волосы оказались необычными: словно бы каштановые, да едва только лучик света по ним пробежится - кажется, будто алые они, как огонь.
   Если хорошо подумать, Несса могла бы смело претендовать на кого-нибудь не слишком выдающегося. Но не следовало забывать и еще об одном ее достоинстве: она была весьма обаятельной, неглупой и могла бы похвастаться неплохо подвешенным языком.
   И вскоре почувствовала, что это многого стоит.
   Агнесс, впрочем, не слишком радовалась. Ни один мужчина из высшего общества так и не сумел заинтересовать ее настолько, чтобы пожертвовать той свободой, которую давай ей отец. Или чтобы закружилась голова, перемешались в голове мысли, вытесняемые единственным навязчивым образом, чтобы, как птичка, билось в груди сердечко... В общем, ничего похожего на то, о чем читала она в любовных романах, завезенных из заморских стран.
   Забавно, но все, что окружало Агнесс с самого детства, - все было заморским и иностранным. Так уж вышло, что это вошло в моду - жить, как в заморских странах, говорить, как в заморских странах, есть заморские кушанья, носить заморские платья. И даже дворец, где жила девушка, был построен заморским зодчим по заморским же картинкам...
   Да и самой Агнесс дали это имя, отдавая дань моде. Сама же она, предложи ей кто-нибудь выбрать имя, назвалась бы Настей, Олей... или, может, Ефросиньей, потому что именно так звали ее покойную матушку.
   Именно после смерти матушки отец стал работать при дворе. Это было очень удобно - пристроить свою дочку в королевский дворец, где за ней приглядывали мамки и няньки наследного принца, который был всего на пару месяцев старше Агнесс. Так папа мог хоть немного освободить себя от ответственности. К тому же, едва ли он сумел бы воспитать дочь как следует...
   По форме дворец напоминал сорочье гнездо в пять этажей, при строительстве которого вместо валяющегося кругом хлама предприимчивые заморские зодчие использовали изящные греческие скульптуры, готические арки и новомодные окна, более всего напоминающие двери - такими огромными они были.
   Но, поскольку греческие скульптуры были наскоро слеплены местными мужиками за скромную плату на заднем дворе (натурщицами им послужили их же бабы), произведения искусства вышли несколько специфическими. Среди них особым уважением пользовалась "баба с коромыслом".
   Зато окна в человеческий рост сразу нашли отклик в народных сердцах: едва стоило прежнему правителю сморозить какую-нибудь глупость (а он на это сверх всякой меры был горазд), как мужики и бабы хватались за камни... А насколько же удобнее бить по большим мишеням! Это вам не в бойницу попасть - тут и сноровки-то особой не надо. Знай, кидай себе камни да палки, а окна только осколками и разлетаются. Лепота!
   Получился сей архитектурный кавардак из-за того, что свою лепту в разработку эскизов внес и местный самодержец - отец нынешнего. Летописи утверждали, что он бегло поворошил стопку готовых эскизов, поморщил темные брови и заявил: "Хочу все сразу!" Поговаривали также, что он очень любил рисовать, но, к ужасу придворных, не только не обладал этим даром, но и не желал признавать отсутствия как самого дара, так и просто хорошего вкуса...
   Мраморные лестницы дворца были в несколько слоев устланы заморскими коврами - не для того, чтобы показать богатство, а потому, что иностранная мода приписывала девушкам носить длинные, широкие и ужасающе пышные юбки. Русские девицы, не привычные к подобному великолепию, довольно плохо держали равновесие и частенько съезжали с лестниц на попе. Именно для их сохранности и были постелены эти ковры.
   Издали, как можно легко догадаться, дворец поражал своими ужасающими размерами и, что уж там, полнейшим безвкусием.
   Располагалось это диво прямо напротив центральной площади одного славного города - Ванеграда. По совместительству, столицы одноименного государства, включавшего в себя, помимо этого города, еще три крохотных городка, которым более подходило бы звание "деревня". Впрочем, государство, существующее всего каких-нибудь сорок восемь лет, должно было гордиться и этим - не каждый правитель додумывался самую крупную деревню переиначить в столицу, те, что помельче, - в простые города, а все селения, состоящие менее чем из трех строений, - в деревни.
   Именно так явилась на свет деревня "Отшельничья", состоящая из двух строений: хижины самого отшельника и сарая для его старой козы. Жителей в этой деревушке, соответственно, было тоже двое, и с обоими мы уже успели заочно познакомиться. Притом, стоило только отшельнику построить еще один сарай - скажем, курицу, там, завести или еще какую животинку, то деревушка эта и вовсе стала бы именоваться городом...
   Столь странная и необычная политика местных властей стала причиной множества прочих недоразумений. Но, тем не менее, Ванеград процветал.
   Именно в этот город несколько лет назад хмурый маг привез свою маленькую дочку.
   А теперь, когда девочка выросла, решил исполнить свой отцовский долг - устроить так, чтобы дальнейшая жизнь ее была как можно более комфортной и счастливой.
   Он, не унывая, с поразительным упорством предлагал ей все новые и новые варианты. Но, надо отдать ему должное, ни на чем он не настаивал, оставляя право выбора за дочерью.
   Как бы то ни было, за два месяца усиленных поисков, ни одна из кандидатур девушке не приглянулась.
   И вот. Еще одна попытка. С сэром Теобальдом они вышли из зала под руку и неторопливым шагом направились в сад.
   Но там, вопреки ожиданиям романтично настроенного рыцаря, Нэсса отчего-то принялась увлеченно болтать о достоинствах и недостатках различных цветущих растений. После, когда разговор их перерос в монолог, Агнесс принялась за рассуждения о том, как сложно эти самые цветы выращивать. При этом она прикрывала нос тоненьким батистовым платочком, потому как разыгравшаяся аллергия заставляла ее постоянно чихать. Толку от платочка никакого не было, но по этикету полагалось чихать, кашлять и зевать именно в него.
   А, в перерывах между утираниями распухшего и покрасневшего носа, Агнесс продолжала рассуждать о том, что некоторые цветы, из представленных здесь, в этой климатической зоне вообще не должны расти. И только особенный уход и старание позволяют сдержать их.
   Говоря по чести, в цветах Агнесс разбиралась так же хорошо, как в искусстве натирания полов, приготовления ромового крема для торта и чистки фамильного серебра. Иначе говоря - не разбиралась совсем. Но, кажется, из-за этой нелепой прихоти (а как иначе назвать то, что заставило ее столь странным образом вести себя в обществе сэра Теобальда?), вероятно, призванной поставить рыцаря в тупик, все вышеперечисленные качества Агнесс придется в самые короткие сроки каким-то образом приобрести, потому как в горничные без них не берут даже с хорошими рекомендациями...
   Между тем, Теобальду она просто пересказывала разговор между садовником и его молодым учеником, случайно подслушанный этим утром.
   Рыцарь все то время неуклюже топтался на одном месте. В цветах он явно смыслил ничуть не больше, чем сама Агнесс, но, в отличие от нее, ему и в голову не пришло бы слушать разговоры слуг. Для таких людей, слуги невидимы и являются чем-то безголосым и бестелесным. Словно домовые, никакого отношения к самому хозяину не имеющие, они были просто приложением к дому.
   А еще, ему совсем не показалось интересным слушать лекцию о цветоводстве. Тем более что в сад он шел совсем с другими намерениями.
   Сообразив, что Несса может продолжать в том же духе еще долго, он предпринял попытку перевести разговор в более удобное для него русло:
   - Поглядите на эти цветы! - Начал он, перебив Несу на полуслове. И та, от удивления спешно захлопнув рот, обернулась к рыцарю и удивленно поинтересовалась:
   - Ась?
   - Цветы! - Повторил Теобальд, недовольно притопнув ногой. - Эти цветы очень красивы, вы не находите?
   Подумав, Агнесс несмело кивнула.
   - Они очень похожи на Вас! - Радостно закончил рыцарь, осознав, что последние его слова не были пропущены мимо ушей.
   Агнесс снова кивнула, улыбнулась и собралась было вернуться к проблемам цветоводства. Но в этот раз не успела даже открыть рот.
   - А эти, цветом напоминают Ваши глаза! - Обиженный отсутствием к себе внимания, выкрикнул Теобальд. И, в ответ на недоумевающий взгляд Агнесс, ткнул пальцем куда-то в сторону, не сводя с девушки оскорбленного взгляда проникновенных рыбьих глаз. Вышло так, что палец его уперся прямо в пронзительно-алую розу.
   Именно после этого Несса утвердилась в мысли, что сделала неверный выбор. Только теперь она поняла, почему начала с ним этот бессмысленный разговор о цветах, неинтересный им обоим - она с самого начала им обоим.х, епочему начала с ним взгляда рыбьих к проблемам цветоводства на подсознательном уровне не желала иметь с этим рыцарем ничего общего.
   Пока Агнесс увлеченно занималась самокопанием, Теобальд успел развить бурную деятельность. Он шел по дорожке вдоль разномастных клумб, источавших аромат, от которого кружилась голова, обрывал цветы, складывал их в букет и, выбирая каждый новый цветок, обязательно говорил что-то вроде:
   - Этот цветок так же прекрасен, как и Вы, леди Агнесс. Лепестки этой розы так же нежны, как и Вы, моя дорогая. Этот цветок так же изящен, какой были Вы, когда мы кружились в вальсе...
   Если быть честной, скажи ей это кто-то другой, Несса, вероятно, умилилась бы. Или даже сочла бы весьма романтичным. Но глаза сэра Теобальда каждый раз, когда он бросал на нее взгляд, придумывая очередной комплимент, загорались таким ярким и опасным огнем, что ее бросало в дрожь. А при виде разномастного безвкусного букета просто тошнило.
   Кажется, они провели в саду довольно много времени - музыка уже стихла, а свет в окнах медленно гас. Это слуги шли по коридору и тушили свечи. Праздник закончился.
   - О, как же я могла забыть? - Залепетала Агнесс, протискиваясь мимо ошалевшего Теобальда, перекрывшего собой всю узенькую дорожку. - Я ведь обещала папочке, что последний танец я буду танцевать с ним! Мне нужно скорее бежать к нему и извиниться! Наверное, он очень волнуется, не отыскав меня среди гостей.
   - А как же я? - Рыцарь обиженно надул и без того пухлые губы, после чего нижнюю выпятил так, что Агнесс захотелось расхохотаться. Она торопливо захлопнула рот и для надежности зажала его рукой. После чего, не подумав даже попрощаться, рванула прочь. И только у самых дверей опомнилась и, обернувшись, с виноватой улыбкой помахала расстроенному кавалеру рукой.
   Во дворце оказалось тихо. И тишина эта пугала, потому что никак не может быть тихо в помещении, где собрались не менее пяти сотен гостей и еще сотня слуг. Даже ночью кто-нибудь обязательно не спит!
   Однако же, факты утверждали обратное - ухо Агнесс не уловило ни единого шороха.
   Тихо поднявшись в свою комнату, она бросила шаль на кресло. И только тут заметила еще одну необычную вещь: в комнате не горели свечи. Только одна, почти догоревшая - Агнесс позабыла затушить ее перед уходом. Но слуги должны были с наступлением темноты принести новые свечи! И, если не зажечь, так хотя бы положить их на столик... Как-то не слишком верилось, что, набегавшись с гостями, про нее просто-напросто забыли. Впрочем, не стоит думать, будто она центр вселенной. Слуги - точно такие же люди. К тому же, мало ли, что могло случиться?
   По телу пробежала дрожь и Агнесс с головой затопили нехорошие подозрения. Она подняла шаль и, набросив ее на плечи, пошла к отцу.
   Нет, про обещанный танец, конечно, она соврала - это был лишь предлог. Просто в темной комнате ей сделалось не по себе.
   Коридор был все таким же пустынным. Ни одно живое существо на лестнице ей тоже не встретилось.
   Третий этаж оказался не менее тихим. И этот опустевший дворец напоминал Нессе затаившегося зверя. Дышащего, живого, сильного, затаившегося. Он ждал ее.
   И еще явственней почувствовав, что творится нечто неладное, Агнесс нервно прикусила губу. Она, прижавшись спиной к стене, осторожно прокралась по коридору до отцовских покоев. Дверь бесшумно отворилась, едва только девушка дотронулась до массивной круглой ручки.
   Свечи внутри тоже не горели, а через окошко в комнату просачивался лишь свет крохотной одинокой звездочки. Она внимательно заглядывала внутрь, словно хотела поддержать Агнесс.
   И Несса, оглядывая помещение синими глазищами, расширившимися от ужаса нахлынувших на нее нехороших подозрений, кажется, заранее знала, что отца она здесь не найдет. Но все же выдохнула:
   - Папа! - И прижала кулачки к груди.
   На ее призыв, как ни странно, откликнулись.
   Дверь вновь распахнулась, ударилась о стену и заставила Несcу в ужасе подпрыгнуть, кажется, до самого потолка.
   Взору ее открылось самое кошмарное зрелище, какое только могла бы она себе представить.
   Стоявшие в дверном проходе гости одеты были в парадные ливреи, шикарные фраки и прекрасные пышные бальные платья.
   В этом не было бы ничего необычного, будь они простыми людьми.
   Но тонкая, сероватая, словно обескровленная кожа, обтягивавшая кости, утверждала обратное. Черты их лиц казались заостренными, а ужасающе темные глаза - глубоко запавшими. Внутри них - ни единой мысли. Только пустота и, словно бы, воплощенная бессмысленность. Ни капли понимания, ни намека на жизнь.
   И они неумолимо приближались, тянули к ней свои тонкие пергаментные руки, щерили клыки, зловеще сверкавшие в темноте.
   Агнесс зажала себе рот, словно опасаясь, что не ее крик сбегутся все чудовища мира. Отступив к стене и не отводя взгляда от их пугающих глаз, Несса в панике принялась шарить рукой в темноте. И нащупала. Отцовский посох.
   После чего, сжав его в дрожащих руках, Агнесс отчетливо осознала, что, хоть и не сможет воспользоваться им как положено, частичка сил, спокойствия и воли ее отца заключена внутри.
   И девушка, как на яву, услышала тихий властный голос, приводивший в ужас всех, хоть раз его слышавших:
   - Возьми себя в руки! - сказал бы ей сейчас папа. Немного грубо, как всегда. Но Несса ведь знала, как он любит ее, и никогда не стала бы обижаться на него за это. - Ты сильная, я знаю. Так соберись, подумай, оцени свои шансы. А если покажется, будто они ничтожно малы, вспомни о том, что на самом-то деле ты все равно можешь победить. Ведь тебя, я знаю, охраняет Судьба. Она обязательно поможет тебе. Ведь не сумеет же старушка Фортуна отвернуться от такого прелестного личика!
   На глаза Агнесс выступили слезы. Она стерла их тыльной стороной ладошки, словно все еще была маленькой беззащитной девочкой, испуганной и одинокой.
   Одна крохотная слезинка все-таки скользнула по щеке и проложила прохладную дорожку по ее шее. Из открытого окна дохнул едва приметный ветерок, обжег влажную кожу.
   "Рано! Рано я отчаиваюсь! - мелькнула в ее голове яркая, точно вспышка, мысль. - Папа никогда не стал бы опускать руки. Ведь, если почти нет шансов, это совсем не значит, что их совсем нет. Судьба на нашей стороне! И папа обязательно жив. И я найду его".
   Но сперва следовало спасти себя саму.
   Агнесс совершенно отчетливо вдруг почувствовала, что поставленная перед ней задача не так уж сложна. Пустоглазые зубастые чудовища были все еще довольно далеко от нее - между ними не меньше шести шагов. В то время как до окна - только два. Можно успеть...
   Чудища, словно прочитав ее мысли, зашевелились.
   И тогда, не оставляя себе более ни единой секунды на размышления, Несса подхватила посох поудобнее, рванула в сторону и, с размаху заехав особо торопливому врагу по ребрам, отбросила его в сторону, прямо на спешащих к нему товарищей.
   Теперь дело за малым - выпрыгнуть.
   Нужно заметить, что Агнесс никогда не боялась высоты. Но ей никогда и не приходилось ранее прыгать с третьего этажа...
   Прислонив посох к стене (отчего-то ей казалось, что отец может вернуться. И тогда посох понадобится ему), Несса зажмурилась, вспрыгнула на подоконник и, громко вереща, шагнула вперед.
   Судьба, кажется, и правда была на ее стороне - под окнами оказалось дерево. Прежде Несу не слишком интересовал вид, открывавшийся из отцовских покоев. А сейчас, в полете, об этом она сильно пожалела.
   Впрочем, стройная молодая яблонька пришлась более чем к стати. Размахивая в воздухе всеми четырьмя конечностями, Агнесс совершенно случайно задела рукой ее ветку. Дальше инстинкты работали самостоятельно, не спрашивая у нее на то разрешения.
   И только пару секунд спустя, Агнесс осознала, что висит на дереве в двух локтях от земли, обняв тонкий шершавый ствол руками и ногами.
   Еще несколько секунд потребовалось девушке для того, чтобы заставить окоченевшие конечности разжаться. Земля встретила ее гулким шлепком, словно кто-то сбросил в лужу мешок картошки. Агнесс долго безмолвно открывала-закрывала рот, и только после этого, тихо воя, Несса схватилась за ударенную в падении и вымоченную в меленькой лужице попу и с полминуты самозабвенно прыгала вокруг березки, отчаянно жалея себя.
   И только вдоволь напрыгавшись, сообразила подобрать юбки безвозвратно испорченного платья и резвым галопом ускакать подальше от окон, где ее было слишком легко заметить.
   Ароматные кусты жасмина встретили Агнесс как долгожданную гостью. И только здесь Несса позволила себе немножко расслабиться. Впрочем, теперь ей предстояло решить очень важную проблему: "Что же делать дальше?"
   Помнится, папа рассказывал ей о старом деревянном домике, что спрятался в лесной чаще к западу от города.
   Некогда папа нашел этот домик, будучи еще мальчишкой и, словно потакая этой особенной мальчишечьей моде, убежав из дома. Уже в те годы домик выглядел довольно ветхим и запущенным, но тогда он показался маленькому мальчику раем. И, спустя неделю вернувшись к родителям, папа не забыл своего тайного убежища.
   И теперь Агнесс подумалось, что лучшего места ей не отыскать.
  
   Глава 3.
  
  
   Путь, который прежде занял бы у Григория добрую половину дня, был успешно пройден за каких-нибудь полтора часа.
   И он вновь поразился, насколько это, оказывается, удобно - быть волком.
   Версты пролетали мимо, дорога мелькала под брюхом, а лапы, словно неутомимые, несли его вперед.
   И только одно печалило.
   Нет, даже не страх навсегда остаться волком - Григорий был уверен, что деревенская знахарка, непререкаемый авторитет в областях магии и врачевания (причем, чаще всего, последнее целиком и полностью осуществлялось за счет первого, за что бабу Клаву уважали особенно), легко вернет ему человеческий облик.
   Печалило Григория даже не то, что он не сумел догнать Светлану и ее похитителя. Почему-то верилось, что он их еще увидит.
   Причиной этой странной тоски явился голод. Голод истинно волчий. Расплата за острый нюх, зоркие глаза, сильные лапы и теплую шкуру.
   И взявшиеся неизвестно откуда инстинкты, видя мучения Григория, навязчиво советовали ему приостановить свое путешествие, поймать что-нибудь съедобное... И съесть.
   "В ином случае, - поясняли инстинкты, - ты просто помрешь с голода. А пока этого не случилось, тебя будет жутко нервировать урчание в животе!"
   Брюхо тут же, словно в подтверждение этих слов, булькнуло на пробу. Кажется, ему понравилось, и уже спустя каких-нибудь пять минут оно совсем разошлось, булькая и урча на все лады. В общем, любыми возможными способами выражало свое недовольство.
   Гриша остановился и задумчиво оглядел окрестности.
   Стемнело чуть более часа назад, а чувство такое, словно в этом лесу никогда и не бывало дня.
   Брюхо злобно ругнулось, отвлекая своего обладателя от размышлений. Крепко сжав зубы, Гриша нагнулся, чтобы поглядеть на живот - так сказать, узнать врага в лицо. Лицо это оказалось серым, мохнатым и вообще, кажется, прилипло к позвоночнику. Оно было злым от голода, от него же тощим и жутко настойчивым.
   Брюхо требовало пищи.
   И, сдаваясь, Григорий более пристально оглядел поляну. После чего направился к весьма привлекательному пышному зеленому кусту и самоотверженно вцепился зубами во влажную толстую ветку. Куст протестующее затрещал, но вскоре счел за лучшее заткнуться, осознав безнадежность своего положения.
   Морщась и жмурясь, волк старательно жевал, пытаясь не обращать внимания на мерзкий вкус и торчащие из пасти в разные стороны ветки.
   Желудок, возликовавший при первых же движениях челюстями, радостно вскипел и забурлил, как вода в самоваре. Но вскоре протестующе фыркнул и замолчал, точно обидевшись на подлого обманщика-хозяина.
   Григорий и сам не мог бы сказать, почему он так поступил со своим старым верным другом. Но мысль о том, чтобы бегать по лесу и ловить зайцев, после чего глотать их прямо так, сырыми, очень обрадовала волчье тело, но вовсе не пришлась по душе самому Григорию.
   К тому же, подлый фокус с ветками возымел результат, а оттого и думать-то более об этом не стоит.
   С этой мыслью волк продолжил свое путешествие.
   И вот, перед его взором предстала деревенька. Без особых трудностей определив среди десятка таких же, необходимый ему дом, Григорий, крадучись, направился к нему.
   Но не тут-то было. К Грише судьба в ту ночь решительно развернулась самой непрезентабельной своей частью.
   Во дворе крохотного домика, учуяв волка, тявкнула испуганно старая беспородная Жучка. И, вслед за ней, злым лаем залилось все собачье население деревушки.
   Григорий от неожиданности вздрогнул и со всей силы ткнулся носом в деревянный забор - а собирался-то лишь понюхать. Нюх оказался неожиданно нежным органом и воспринял незапланированное знакомство с досками крайне болезненно.
   - О-о-о-о... - Протянул волк, едва только пропал шок, и его всего затопило чувство пульсирующей на кончике носа боли. А, может, просто жуткой обиды.
   Собаки на его вой отозвались новым взрывом лая. Визгливого и суматошного. Они метались по дворам, гремели цепями как заправские приведения и отчаянно орали.
   Вскоре к блохастым охранникам присоединились проснувшиеся бабы. Они подняли с подушек распухшие от сна лица, протерли кулаками глаза и принялись верещать. Сперва лениво, словно нехотя. Но довольно быстро приноровились и халявничать перестали, добросовестно и громко подвывая захлебывавшимся в лае собакам.
   Именно из-за них поджавший от удивления уши и хвост Григорий не заметил того самого события, которого никак не должен был допустить.
   Подскочившие на лай собак охотники, спешно натянули тулупы и заткнули рты азартно разоравшимся женам, мысленно уже прикидывавшим, куда постелить новый волчий коврик. После чего, перехватив покрепче дубины и - у кого были - мечи, мужики нахально подкрались к волку с тыла. Не пожелав портить хорошую шкуру, они попросту приложили его дубиной промеж ушей. Григорий удивился и рухнул на землю, потеряв сознание за миг до соприкосновения с землей.
   Очнулся он довольно скоро. Прошло не многим более пары минут - угодивший прямо в грязную лужу зад почти не успел промокнуть.
   Дюжие деревенские мужики стояли, окружив волка кольцом. Но на саму добычу не больно-то и поглядывали. Куда сильнее их интересовал другой вопрос: кому какая часть вышеозначенного достанется.
   Развернувшееся действо сильно напоминало сюжет известной детской песенки: "Мы делили апельсин..." Мужиков было явно многовато, а улов оставлял ожидать лучшего - один волк никак не желал делиться на шестерых. По крайней мере, без ножа.
   Не выдержав повисшего напряжения, нервно переступил с ноги на ногу лохматый и по уши заросший бородой мужик. Обладателя сей буйной растительности, расчесать которую, вероятно, ни одному гребню оказалось не под силу - настолько густой и спутанной она казалась, - звали Федором. Именно он и начал дележку с тех памятных слов:
   - Много нас, а волк один... Как делиться будем, товарищи? - после чего поспешно добавил: - Мне, чур, шкуру! Мой Бобик его первым заметил и облаивать начал. Кабы не он, ваши шавки и пасти бы не разинули!
   Григорий тут же мысленно посулил несчастному Бобику много всего хорошего, напоследок пообещав дождаться многострадального песика в аду.
   - А не жирно? - тем временем возмутились оставшиеся пятеро.
   В том, кстати, что мужиков именно шестеро, Григорий сомневался до последнего момента - подлые охотники то и дело раздваивались, плыли перед глазами. А то и вовсе, точно зайцы, скакали зигзагами. Волк за это на них очень обиделся, но, спустя каких-нибудь пару минут, вынужден был согласиться, что эта их беготня - еще ничего, по сравнению с непосредственной дележкой.
   Федор оскорбленно молчал, переваривая услышанное.
   - Э... - Начал он, но так и не договорил.
   - Нетушки! - вступил в беседу тощий седовласый мужичонка - скорее даже дед - с тоненькой клюкой и едва заметной хитринкой во взгляде. - По-честному надо делиться!
   - И чего предлагаешь, Степаныч? - отозвались все без исключения. Причем в голосе их послышалось столь явное благоговение, что Григорий нервно скосил на деда глаз, пытаясь увидеть в нем что-нибудь необычное, из-за чего мужики могли бы так почтительно к нему относиться. И изо всех сил взмолился, чтобы Степаныч не оказался волколовом или кем-нибудь еще в том же роде - уж больно толково говорил:
   - О, все просто! Вот мне, например, спина. Тебе, Федька, правая лапа. Егорке - левая. Семену с Борькой по задней лапе, Демьяну - голова, а Потапу - вся задница.
   - Это отчего это: Демьяну башка, а мне зад? - поспешил возмутиться Потап. Я голову хочу! Как-никак, это я его промеж ушей дубиной треснул!
   Григорий едва приметно заворочался, всеми силами сдерживая свое желание отомстить мужику и его дубине.
   - Так и бери себе уши! - фыркнул Федор. - А мне задницу отдай! Она ишь какая мясистая!
   Ошалевший от такой наглости Потап поспешил броситься на не в меру болтливого мужика с кулаками.
   Федька тут же пошел на попятную:
   - Ну, попробуй с Семкой поменяться - авось, ему попа поболее, чем костлявая лапа понравится... А если не понравится - в нюх ему!
   - Нее... - Тут же отозвался Сема, прикрывая варежкой крупный нос-"картофелину" и предупреждающе обводя товарищей взглядом. - Это ж моя жена всех баб завсегда подбивает нам опосля охоты вкусненького чего-нибудь сварганить! Блинчиков там, али котлеток... Мне в нюх нельзя, она огорчится! И будем мы все голодом сидеть...
   Мужики серьезно покивали головами, соглашаясь, что нюх Семена следует поберечь - от него во многом зависит их благополучие. И довольный Сема мысленно уже понес жене толстый окорок и изготовился получить ее благодарность. Желательно, вышеупомянутыми блинчиками. Со сметанкой...
   Что вышеозначенная баба будет делать с куском волчатины, он не имел ни малейшего понятия, но был уверен, что в хозяйстве сгодится все.
   А потому приготовился отстаивать окорок до последнего своего вздоха. Благо, повезло еще - не задницу дали. Она, правда, побольше будет, помясистее... но уж как-то позорно...
   Потап тем временем, отчаявшись договориться по-хорошему, давил на жалость. Он описывал свою злую супругу и ее скалку - большую и очень крепкую. Причем, описывал так красочно и профессионально, что Григорий, не знай он, что речь идет о самой обыкновенной человеческой женщине, решил бы, что слышит очередную охотничью байку, главным действующим лицом в которой является злой лохматый медведь, грозно размахивающий перед невинным дитятей-Потапом с корнями выдранной сосной.
   Вероятно, мужик рассказывал эту байку уже не впервые - никого кроме, пожалуй, Григория, история даже не заинтересовала.
   Оставалось незадачливому рассказчику действовать по-плохому.
   В воздухе явственно запахло дракой.
   Решив, что слышал и видел уже достаточно, а в драке его и затоптать могут, волк спешно пополз прочь.
   Дверь баба Клава открыла спустя каких-нибудь минут двадцать.
   Учитывая, что замашки у местной колдуньи были истинно королевскими, такой спешный прием можно было смело расценивать как величайшую честь.
   Вид у чародейки был чрезвычайно серьезный и сильно помятый. Она глядела черными прищуренными глазами перед собой, точно не видела ничего окружающего ее, а находилась в каком-то другом, недоступном простым смертным мире.
   Ну откуда же было знать обрадовавшемуся Григорию, что она просто-напросто не успела проснуться?
   Волк спешно скользнул в радушно распахнутую дверь и преспокойно направился в единственную комнатку.
   И только после, когда хозяйка дома прошла туда же, увидела его, недоуменно повращала черными очами и недовольно раскрыла рот, Григорий понял, что баба Клава не только не распознала в нем человеческой души, но и даже понятия не имела о том, что он пришел.
   Впрочем, теперь она о его приходе узнала и тут же принялась задавать себе кучу самых разных вопросов, вихрем носившихся в ее голове.
   Сильнее всего ее заботил вопрос "как?".
   Вскоре, некоторые мысли по этому вопросу у нее, кажется, появились, и она поспешила продемонстрировать свое на этот счет неудовольствие. Причем выразила его известная во всех без исключения окрестных деревушках колдунья, непререкаемый авторитет в областях волшебства и целительства, самым, что ни на есть, примитивным и очень низким (а главное - таким женским!) способом.
   Она закатила истерику.
   Сперва в Григория полетели довольно легкие предметы в лице пары плошек, графина, пуховой подушки и старого мятого лаптя, очень метко брошенного бабой Клавой волку в нос.
   В роли тяжелой артиллерии выступила черная визжащая и царапающаяся кошка. Причем, некогда милейшего вида мурлыка, - Григорий, помнится, раньше даже чесал ее за ухом, - превратилась теперь в самый, вероятно, опасный из доступных колдунье в тот миг снарядов.
   Кошка, сперва вовсе не пожелавшая отправляться в полет, была силой заброшена в стан врага, в воздухе помахала когтистыми лапами, подумала и решила, что на сером и мохнатом нелюде можно и отыграться. Оставшийся путь она летела уже целеустремленно, не сводя с Григория желтых зло сверкающих глаз.
   Приземлилась мурлыка в локте от цели. Но не оттого, что баба Клава промахнулась (она-то, как раз, очень метко ее бросила), а оттого, что цель, вопреки всем правилам, отскочила прочь на этот самый локоть.
   Пока кошка увлечено драла попавшийся ей на глаза шерстяной плед, философски рассудив, что особенной разницы между ним и волком нету - оба серые и мохнатые (зато плед не кусается!), Григорий, увернувшись от полетевших в него второго и третьего лаптей (и зачем ей столько?), крохотного столика и старого, еще в полете развалившегося деревянного табурета, внимательно пригляделся к старухе. Глазки у нее были черными, и даже на дне их не обнаружилось ни толики мысли - только страх за свою жизнь. Самый обычный человеческий страх.
   Впрочем, одно отмеченное им обстоятельство все-таки радовало: больше ничего пригодного для метания он в комнате не обнаружил. И решил, будто теперь может подойти к ней и попытаться поговорить по-человечески... а зря. Бабка, всегда казавшаяся ему довольно-таки хрупким созданием, спешно подхватила лавку, попутно стряхнув с нее какой-то мелкий хлам, чудом избежавший участи лаптей и прочих.
   Отчаявшись с ней договориться, волк спешно развернулся и выпрыгнул прямо в распахнутое окно.
   На улице его уже ждали. Шестеро злых и очень обиженных его поступком мужчин. Они приветливо скалили зубы, перекидывали дубины из руки в руку и даже успели замахнуться...
   И тут завизжала колдунья. Казалось бы, ей следует визжать торжественно, радостно - она победила, изгнала нежить из дома...
   Но визжала колдунья иначе - истерично, заливисто, как визжит и плачет любая баба, повидавшая что-нибудь ужасное, но с перепугу не заоравшая сразу.
   Лавку она бросать так и не стала. Просто выкинула в окно кошку, азартно дерущую серый плед, ее стараниями ставший дырявым сразу в трех местах. Многострадальное животное извернулось в полете и спрыгнуло на землю, обиженно дернув облезлым полосатым хвостом. А вот плед продолжил полет, угодив в цель. Пусть и не в ту, в которую метила старуха. Главное - попал. Прямо в Семин нюх, который мужики решили не трогать во избежание недовольства супруги его обладателя.
   В любой другой момент Григорий бы очень разозлился столь наглому вмешательству - не любил он, когда девки лезут в мужской разговор, но в этот раз бабские выходки сыграли ему на руку.
   Ведь он ждал чего-то подобного. А мужики - нет.
   Во мгновение ока ситуация кардинально изменилась. Теперь уже мужики пятились назад и испуганно глядели на нежелательного серого гостя выпученными, полными ужаса глазами. А волк наступал.
   Потому что они прозевали момент, когда он был застигнут врасплох. Теперь преимущество на его стороне.
   И он шел на них походкой охотника, глядел глазами воина, скалил звериные клыки.
   Теперь волк - охотник, а мужики - добыча. Теперь он делает шаг, а они - три крохотных шажочка. Теперь он воин, а они - воплощение страха. Он волк, а они - лишь глупые щенки. Испуганные, скулящие, беспомощные...
   Он победитель, а они - ничтожные, убегающие прочь враги.
   Между прочим, Григория их поспешное бегство весьма и весьма удивило. Они бежали прямо в лес, хотя всякий нормальный человек обычно оттуда убегает. А если и не убегает, то уж точно не несется в самую чащу, очертя голову. Лес - не место для честного человека. И люди превосходно об этом осведомлены.
   И все-таки мужики бежали именно туда.
   А Григорий почему-то бежал вслед за ними, подбадриваемый предвкушающе булькающим брюхом.
  
  
  
   Агнесс бродила вокруг легендарных "трех сосен" уже четвертый час подряд, отчаявшись отыскать хоть одну из двенадцати тропинок, возле них начинающихся, ведущую в какое-нибудь другое место. И она была готова пойти даже в ад - лишь бы только не возвращаться назад, к соснам.
   Папа точно про эти сосны рассказывал, описывая путь. Но которая из тропинок ведет к избушке, Несса так и не вспомнила.
   Пять из них она уже исследовала. Непонятным образом всегда возвращаясь на эту полянку. Притом, ни одна из тропинок не оказалась легкой. Первая вела через непролазную рощу, где девица умудрилась исцарапать себе все лицо и руки. Вторая - через озеро, обойти которое Агнесс не удалось, и вылезла она из него мокрая насквозь, зло ругаясь и отцепляя от себя наглых мерзких пиявок. Третья дорога, обманчиво гладкая, была завалена толстенными бревнами, через которые Агнесс, упорствующая в своем желании отыскать нужную тропинку даже ценой своей жизни и битых коленок, переползла с превеликим трудом. Четвертая отличилась чудовищным чередованием холмов, пролесков и мелких овражков, так измотавших девицу, что перед прохождением пятой дороги она вынуждена была на некоторое время посидеть в тени трех бессердечных сосен. И не зря - последняя оказалась для нее настоящим испытанием, перед которым терялись все предыдущие, смущенно отползая в глубины памяти, недостойные большего.
   Пятая дорога плутала по крапивному полю, образуя собой невероятной запутанности узор, который могли бы изобрести лишь очень хитрый стратег или очень пьяная ткачиха.
   Тропинка едва проглядывала сквозь пышные кусты буйно зеленеющий крапивы, то и дело норовившей схватить за что-нибудь выступающее девицу, сперва лишь тихо зло ойкающую, а после и вовсе в полный голос матерящуюся. Так, очень скоро, руки, ноги и все прочее начало жечься и чесаться - как оказалось, ткань грязного мокрого платья от крапивных жал не защищает.
   В придачу ко всему у Агнесс вновь разыгралась аллергия. Нос сделался огромным, переливаясь всеми оттенками от пронзительно-алого до темно-синего. Глаза потонули в море слез, а настроение, и без того не лучшее, сделалось таким, что впору помирать.
   А когда на землю опустились сумерки, девица вовсе отчаялась отыскать дорогу, совсем затерявшуюся в бесконечном зеленом поле.
   И только тут увидела вдали ставшие такими знакомыми и родными сосны, что, едва не лишившись рассудка, рванула к ним, пересекая поле наискось. Продолжать поиски сегодня она была не намерена. Она села на землю, не в силах удивляться тому, как она рада вновь видеть эти чертовы деревья. И, привалившись спиной к правой из трех громадин, блаженно прикрыла глаза и улыбнулась.
   Она погрузилась в сон.
   Несса проспала так, по меньшей мере, половину ночи. Пока на поляну не ворвались, ожесточенно топоча ногами, шестеро насмерть перепуганных мужиков. Лица их были красными от натуги - бежали они явно не одну версту. Притом, развив неплохую скорость и умудряясь ее немалое время поддерживать.
   Агнесс подскочила на ноги, прижавшись спиной к шершавой коре. И не зря прижалась.
   Мужики на нее никакого внимания не обратили - так мимо и пробежали, не заметив. Не сговариваясь, прямо по шестой дорожке. И Агнесс, глядя им в спину, задумалась на миг: вернутся они сюда, или это - именно та самая, нужная ей.
   А вот выскочивший вслед за мужиками волк, Нессу заметил. Остановился и уставился как на привидение.
   Нужно отметить, что на привидение она, как посчитала сама Агнесс, походила не слишком сильно - ведь у привидений не бывает круглых пурпурных носов, красного от слез лица, вспухших глаз и до ломоты усталого тела, неумолимо, ко всему прочему, горящего от укусов крапивы. На все это девица всласть налюбовалась, еще перед сном напоровшись на грязную глубокую лужу, точно море раскинувшуюся буквально в двух шагах от "осиновой" полянки.
   Но Григорию она показалась самым настоящим приведением. Воспоминанием, дотоле жившим лишь в его снах. Она не изменилась ни капельки: та же фигура, те же жесты, безвольно висящие вдоль тела руки, когда она подавлена чем-то, до боли знакомый наклон головы, тонкая талия. Все в ней было таким же, как при их последней встрече.
   Только на губах ее не сверкает улыбка, а взгляд лучистых карих глаз, обрамленных черными, точно сладкая летняя ночь ресницами, не глядят на него внимательно, чуть-чуть непонимающе, изучающе - она никогда не могла по-настоящему понять его.
   Еще на ее голове не красовался свадебный венок.
   А в воспоминаниях он был.
   И все же, стоявшая перед ним девушка, он мог бы поклясться, была именно Ею. Он мог бы поклясться, если бы не минуло с тех пор два десятка лет. Или если бы она просто подняла к нему лицо, убрала мягкие волосы за ухо, поглядела в глаза, улыбнулась виновато и молча шагнула навстречу.
   Но девица этого не сделала. Она лишь всхлипнула, закусила тонкую губу и из-под завесивших лицо волос поглядела на волка голубыми испуганными глазами - совсем не такими, какими они были во сне. У нее были голубые глаза, а не карие. Не карие, лучистые, мягкие и родные...
   И Григория затопило странное ощущение. Он так и не сумел понять, рад бы он был Ее возвращению или нет.
   Кажется, он испугался.
   И не он один - девица потеряла терпение и более не находила в себе сил ждать, когда же волк сделает выбор: съесть ее или бежать за мужиками, которых, говоря по чести, куда как больше будет. Ее же - на один зуб. Агнесс внимательно глядела на волка, отчаянно вцепившись руками в корявый ствол высокой старой сосны. Сдали нервы.
   Она, ранее равномерно-красная, вдруг позеленела от ужаса и сползла на землю, продолжая цепляться за последнюю опору - ненавистную сосну.
   Григорий недовольно поморщил нос, подошел поближе и сел, глубоко вздохнув и изготовившись к долгому ожиданию - он не смел оставить девицу одну посреди леса.
   К тому же, ее поразительное сходство с призраком из его прошлого растревожило и без того смятенную душу...
  
   Глава 4.
  
  
   Мужчина вошел в Ванеград с видом победителя. И он действительно был победителем - он поборол свою усталость и преодолел немалый путь. А ведь он был уже далеко не молод.
   Подобной победе могли бы позавидовать многие.
   Внешне этот человек более всего напоминал монаха. Самого обыкновенного: с круглым брюшком, маленькими глазками и умильно-серьезным выражением лица. Одет он был в серую заношенную рубаху, а голову брил налысо.
   Монахом он и являлся, а звали его Бенедикт.
   Он прошел почти весь город насквозь, опираясь на свой старый посох просто оттого, что странникам положено опираться на посох - и без него он вполне мог бы обойтись. Сказывалась выучка прошлых лет.
   Как любого другого путешественника, впервые оказавшегося в этом городе, Бенедикта не могло не заинтересовать его название. И, нужно сказать, не только путешественники ему удивлялись: местные жители тоже не имели ни малейшего понятия, отчего их город зовется именно так. Ведь куда как понятнее дело обстоит с "Яблоневым градом" или, например, "Мерждуречинском"... А "Ванеград"? Странное название. И совершенно непонятное.
   Возможно, ответить на этот вопрос могла бы боярская дума, но дюжина бородатых и вечно насупленных мужиков упорно хранила молчание.
   Ответ, конечно же, знал и мудрый правитель Ванеграда царь-батюшка Иван-Иванович, отец которого и основал на этом месте государство, дав ему это странное название.
   Без помощи вышеупомянутых, никто так до сих пор и не разгадал этой загадки.
   Пришлось Бенедикту удовлетвориться простым осмотром достопримечательностей. Коих, кстати, в Ванеграде было совсем немного. Всего три: дворец, единственная корчма и огромная пальма в деревянной кадке. И все они располагались в самом центре города. Даже более того - пальма стояла ровнехонько между питейным заведением и дворцом, от обоих находясь на расстоянии двух-трех десятков шагов.
   Естественно, простому монаху не следовало и мечтать об аудиенции во дворце. Потому-то он и решил ограничиться осмотром выдающихся мест города. Во-первых, Бенедикт любил искусство, а во-вторых, поручение, данное ему главой Ордена требовало от Бенедикта быть в курсе всех событий и новостей... А где можно узнать все новости? Конечно же, там, где все едят, пьют и разговаривают.
   Выбор его был невелик. Таким образом, путь его в любом случае лежал в центр. Благо, идти было недалеко - Ванеград поражал своими скромными размерами, позволяя местным жителям за каких-нибудь полтора часа, не торопясь, обойти его по периметру.
   Мудрить, впрочем, Бенедикт не стал, как не стал он и испытывать свои силы после долгого перехода - "дойду или нет?". Он направился к центру напрямик. И вскоре имел честь лицезреть все названные ранее достопримечательности.
   А, вдоволь налюбовавшись на пальму и дворец, направил свои стопы к корчме.
   И тут же понял, что попал именно туда, куда ему было нужно.
   Внешне корчма выглядела вполне обыкновенной. Столы, лавки, грязь, неизменный алкогольный душок...
   Таких заведений везде полно.
   За одним малюсеньким исключением. И это исключение ясно дало Бенедикту понять, что в Ванеграде и правда происходит что-то из ряда "вон выходящее". И, значит, не просто так его вытянули из-под уютного одеяла.
   А необычным было вот что.
   Мужик самого приличного вида, которого вообще-то больше пристало бы звать господином, мирно положил голову на стол и задушевно храпел. В то время как распоследние забулдыги, насквозь просмоленные и проспиртованные, с серьезнейшими минами на измученных похмельем лицах обсуждали создавшуюся ситуацию. При этом, самый благовидный паренек - на нем даже была какая-то рубаха, хоть и явно с чужого плеча - держал в дрожащих руках газету и, уткнувшись в нее носом, читал по слогам.
   Получалось у него не очень хорошо. Но, как говорится, на безрыбье и муха - мясо.
   - Си-м у-ка-зам я, га-су-дарь ва-ш, па-ве-ли-ва-ю, с зав-траш-не-ва д-ня - с трудом закончил он строку и перевел дыхание. После чего вновь уставился в газету. - Во-дки, пи-ва, ви-на, са-мо-го-ну и про-чих на-пи-тка-в, моз-ги ту-ма-ня-щих...
   В этом месте чтец вновь остановился и закашлялся. Кажется, у него от важности момента пересохло в горле. Товарищи торопливо подсунули ему под нос стакан с водой. Отхлебнув и поморщившись - это тебе не водку пить, тут привычка нужна! - мужичок продолжил:
   - ...моз-ги ту-ма-ня-щих... не пи-ть...
   - Не пить! Не пить! - повторил трактирщик, тонким жалобным голоском. - А я вам что говорил? Разорюсь я с этими новыми королевскими законами! Чтоб он эти свои причуды в свою королевскую...
   Мужики спешно ткнули трактирщика под ребра сразу пятью кулаками, пока он не успел какую-нибудь непотребщину сказать. И тот тут же захлопнул рот. И даже перекрестился.
   - Фу-у-у... - прошептал он, спустя мгновения. - Пронесло! Чуть не сказал... Спасибо, мужики...
   Пьянчуги покивали.
   - Ты молчи лучше! - Буркнул тот, что умел читать. - Вчера только закон ввели, сквернословить запрещающий. Еще бы чуть-чуть, и по двум статьям сразу! По сквернословию и по "осквернению лика персоны королевской крови непотребными подозрениями и необоснованными обвинениями". И оба, если не помнишь, смертью караются!
   Трактирщик судорожно покивал. И тут заметил Бенедикта, тактично пристроившегося в уголке и с любопытством слушавшего их разговор.
   В любое другое время, просто суровым взглядом Беня бы не отделался. Это же надо: подкрасться тихонько, подслушать, а потом еще и нагло на них пялиться, словно не видел ничего и не слышал!
   Но третьего дня как раз введен был закон, запрещающий драки...
   - Чего тебе, хм... монах, здесь понадобилось? - зло начал помятый толстяк, хватаясь за кружку и прицеливаясь ею в Бенедикта. Но тут уж его остановил трактирщик.
   - Есть будешь? - недовольно поинтересовался последний, изо всех сил прижимая к груди отвоеванную у мужика кружку.
   Толстяк покосился на оную и, наклонившись к трактирщику, недовольно пробормотал:
   - Ты чего? Я бы ее в голову кинул, а стражникам потом сказали бы, что она с полки свалилась.
   - Постойте, братья мои... - тут же начал Бенедикт, совершенно искренне испугавшийся за свою жизнь. И голос его, точно гром средь ясного неба, в миг заставил смолкнуть всех. - За что ненависть сия? Вместе живем мы на Земле, вместе по ней ступаем. Все мы из частей великого Шарагая сделаны. Все мы - дети его. А значит, братья. А как может брат на брата злиться? Не тому нас Отец наш учит! А учит он жить нас всех в мире и любви. И тогда, после смерти отнесут нас ангелы на небеса, где Отец наш Шарагай и встретит своих сыновей! И будут на небесах у вас все те блага, которых вы не получили на Земле. И будет там красиво, комфортно и сытно! А оттого - стоит ли вести грешную жизнь, чтобы и в этом мире мучиться, и после смерти попасть в лапы коварной Мяунджи? А она-то лишь и ждет, когда нарушите вы заповеди, чтобы получить ваши души! И вечность мучить их в свое удовольствие! Того ли хотите вы, братья? Выбирайте!
   Мужики, в самом начале его речи, плюхнувшиеся обратно на скамейку, потупили глазки и кротко сложили огроменные ручищи на коленках.
   Бенедикт украдкой перевел дух.
   Злоупотреблять гостеприимством он не хотел, как не хотелось ему еще хоть сколько-нибудь продолжительное время оставаться в этой компании. Но уж очень есть хотелось...
   - Чего ж ты, брат, не несешь угощенье? - Возмутился Бенедикт, обращаясь на этот раз исключительно к трактирщику и усаживаясь за облюбованный им столик в углу.
   Вероятно, у хозяина сего заведения были какие-то свои представления о том, что он должен сделать для брата, а за что столь дальнему родственнику все же следует заплатить.
   "Вот жмотина!" - недовольно подумал Беня, расставшись с половиной из наличествующих у него денег. Причиной такого возмущения стало то, что этот трактирщик оказался первым, кто, несмотря на проникновенную речь, не пожелал накормить монаха бесплатно - хозяев всех встречавшихся Бенедикту таверн и постоялых дворов пронимало буквально до слез. И, хотя этого тоже, без сомнений, проняло, но плату он все равно содрал с него не малую.
   На опустившемся перед Бенедиктом подносе покоилась чья-то весьма аппетитно пахнущая нога. К сожалению, аппетитно она лишь пахла. Внешне под это определение она не подпадала никоим образом. По виду вышеозначенная принадлежала дохлой старой курице, хотя трактирщик и уверял монаха, что цыпленок был еще весьма и весьма молод, когда попал в их кладовые. Беня не стал возражать, прикинув, что цыпа, и правда, мог попасть сюда черт знает сколько лет назад, тихо-мирно провалявшись в подвалах до сего памятного дня, когда и был зажарен. Впрочем, чтобы скрыть возраст ног, повар старательно присыпал их зеленью.
   Зелень, кстати, была свежей. И одно это сильно порадовало Бенедикта.
   Пьяный господин за соседним столиком очарованно всхрапнул, учуяв мясной дух, стремительно распространившийся по таверне. Мужчина с трудом поднял голову, подпер ее руками и оказался гладко выбритым, хорошо одетым и довольно миловидным молодым человеком лет двадцати или несколько старше. Волосы его были светлыми, чуть отдавая рыжиной на концах, буйно завивавшихся в тугие кудри. Губы сжались в тонкую ниточку, а на лбу залегла глубокая морщинка, словно он, с трудом поднявшись, сидел и пытался сообразить, где очутился. И чувствовалось, что особого опыта в попойках у молодого человека не было. Нос его, кстати, словно бы жил отдельной жизнью - мужчина постоянно шевелил ноздрями, втягивая в себя умопомрачительный аромат жареного мяса.
   Бенедикту тут же сделалось мужчину безумно жалко. Он, подхватив поднос, пересел за его столик и участливо поглядел на молодого господина. Глаза его казались стеклянными.
   Впрочем, они мигом сделались осмысленными, едва только содержимое заказанной Бенедиктом кружки перелилось в глотку их обладателя.
   И появилось в этих глазах в первую очередь блаженство. А потом благодарность.
   - Ты... как его... - пробормотал молодой человек, устремив взгляд на участливо склонившуюся к нему мордаху Бенедикта. - Спасибо! Ты настоящий... этот... друг!
   После чего, не спрашивая на то разрешения, протянул руку, сгреб в охапку ногу и горсть зелени и принялся ожесточенно их жевать.
   - Ты зачем напился-то? Вроде, на пьянь не похож... - не сдержал своего любопытства Беня, проводив свой обед странным взглядом.
   Молодой человек обратил к нему огромные полные неописуемой тоски глазищи и, не переставая жевать, заявил:
   - Выфнь вафтафила...
   Беня недоуменно огляделся.
   - Жизнь его заставила, - перевел подошедший поближе трактирщик. - Его родители женить хотят.
   Молодой господин покивал головой, проглотил кусок и бросил курью ногу прямо на столешницу, в грязную пивную лужицу. Муха, дотоле задумчиво скакавшая вокруг пивного моря, негодующе взлетела. Но тут же поторопилась вернуться обратно - курица пахла и в самом деле одуряюще. Доказательством тому послужила и траектория полета вышеупомянутой мухи - она выписывала умопомрачительные кренделя, от которых, должно быть, переворачивались внутренности. Вероятно, она примеривалась, с какого бы боку подойти к неожиданному подарку судьбы.
   Парнишка тем временем трагично всхлипнул и жалостливо провыл:
   - А я не хочу-у-у-у!
   Кудри его негодующе подпрыгнули, из глаз фонтаном брызнули слезы, и он принялся ожесточенно размазывать их грязными жирными руками по исказившемуся от душевной боли лицу.
   Бенедикт сочувственно пошмыгал носом и собрался уходить, но молодой господин вцепился в его рукав и жалостливо, сквозь текущие из глаз слезы, прошептал:
   - Денег дай, а? А то умру!
   Монах тяжело вздохнул и, ругая свою жалостливую натуру, бросил на стол все то, что нашарил в кармане. Негусто вышло. Впрочем, в его кошеле еще меньше осталось.
   Уже у самых дверей его ушей достиг полный восторга вопль:
   - Я верну! Жизнью клянусь, верну тебе долг!
   Бенедикт фыркнул и вышел из таверны.
   И вовремя, потому как идущие к корчме стражники лишь с серьезными минами посоветовали ему поторопиться, потому как Его Величество будет говорить свою речь всего через пару минут. А до этого времени лучше бы ему занять себе место.
   А вот сидящих в корчме - в том числе и молодого кудрявого господина - вытолкали из заведения силой. Причем, вышеназванный парнишка, подталкиваемый в собирающуюся на площади толпу сразу двумя стражами, ожесточенно боролся, отчего-то решив, что стражники пришли с подлой целью отобрать у него погрызенную куриную ногу. Последнюю он, кстати, бережно прижимал к груди, а при особо резких движениях из карманов его дорогого, но безвозвратно испорченного костюма, сыпалась мятая зелень. По некогда белоснежной рубашке после знакомства с курицей расползлось огромное жирное пятно.
   В общем и целом, вид у парня был довольно жалкий.
   Но внимание Бенедикта все же привлекала толпа. Вид у всех ее составляющих был обреченный. Причем, как у оборванных нищих, так и у вполне состоятельных горожан.
   Знать тоже стояла здесь, чуть поодаль, отдельной группой. Лица их были кислыми, словно старые щи. И недовольными, точно они были тощими голодными кошками, а подлая мышка, отчего-то избранная богами на роль своей любимицы, сидела на столе и нагло ела. Много и досыта. И кошки ничего не могли ей сделать, потому что мышка была коронованная и, словно этого ей было мало, охранялась целой гвардией вооруженных стражей. А оттого кошки лишь щурились и молча злились.
   Его Величество соблаговолил почтить их своим присутствием с опозданием минут на десять.
   Двери дворца стремительно распахнулись, явив взгляду любопытнейшую процессию. Правитель явился весьма эффектно, под фанфары, в окружении двух десятков стражников и орды других странных субъектов. Вслед за стражами по лестнице спустились девять пышнотелых красавиц, закутанных в белые простыни. За их спинами, на веревочках, болтались белые облезлые крылья. Были эти девицы столь аппетитные и мягкие на вид, что вся мужская составляющая толпы принялась заинтересованно тянуть шеи.
   Головы пухленьких девиц украшали венки, а в руках каждая из них держала какой-нибудь предмет. Первая из них прижимала к груди лиру, втора маску, третья свиток... а дальше...
   А дальше девицы несли то, что сумели добыть: начиная фарфоровой вазой с цветами и заканчивая вовсе уж невразумительным хламом.
   Под взглядами толпы девицы пикантно разрумянились и заняли свои места - по обе стороны от наспех сколоченного деревянного помоста. Вслед за ними тенями из дворца выскользнули двое - в серых плащах, с капюшонами, скрывавшими лицо. Встали рядом и принялись нервно поглядывать по сторонам.
   Завершая процессию, явился сам государь, сидя на троне. Последний, пыхтя от натуги, вынесли на собственных плечах особо приближенные к королевскому телу придворные. Они, потные и красные, с грехом пополам протащили венценосный груз до центра площади и не слишком-то тактично плюхнули трон на возвышение.
   Его величество торжественно поднялся, поправил сбившийся на сторону белый кудрявый парик, на фоне странного серого и осунувшегося лица смотревшийся особенно дико, поприветствовал собравшихся и соблаговолил объяснить, зачем, собственно, они здесь собрались:
   - Я, понимаете ли, - начал царь-батюшка Иван Иванович, - вчера ночью сидел-сидел, думал-думал, глядел-глядел на звезды да и понял... да-да! Я понял, что есть во мне талант поэта!
   Толпа подозрительно зашуршала - в последние дни правитель их выкинул слишком много разных фокусов. И народу как-то не слишком верилось, что мозги его внезапно вновь встали на место.
   Его Величество тем временем, раскрыл рот и явно собрался прочесть что-нибудь из своих произведений - такое у него сделалось одухотворенное выражение лица. Он отступил назад, силясь объять народ взглядом.
   Не слишком выдающийся рост сделать этого не позволил. Зато на глаза попался трон. На него царь-батюшка Иван Иванович и вскарабкался.
   И приступил, закатив трагично глаза и приложив руку к сердцу:
   Люблю я пироги с капустой,
   Хоть пирогов других не в счет,
   В капусте витаминов больше,
   А потому ей и почет!
   Народ испуганно притих, не зная, как реагировать на все это.
   Монарх тем временем надрывался, принявшись размахивать руками и переходя на следующий свой шедевр:
   В небе звездочка мерцает.
   Звездочка небесная...
   Ну а я к груди прижму
   Девицу прелестную!
   До того красивая -
   Просто не могу!
   Перси ее юные
   Взглядом обожгу,
   Губы ее сладкие,
   Полный страсти взгляд...
   Присутствующие на площади девицы пикантно зарумянились, прижав ладошки к щекам.
   А вот мамаши, не долго думая, бросились зажимать детишкам уши.
   - Охальник! - пискнула здоровая бабища, окруженная пятью мелкими вертлявыми ребятишками. Именно из-за их количества у нее и возникли неприятности - рук-то лишь две, на всех дитев не хватает! Мужик ее, бородатый и хронически нетрезвый, помогать ей в этом благородном деле не желал. А уж просить соседок о помощи было и вовсе бесполезно - у них самих точно такие же проблемы.
   Бабы, надо отдать им должное, быстро додумались, что заткнуть все уши им не удастся. И лучше сразу заткнуть рот.
   И они начали верещать, орать, выть. А еще - ругаться нецензурно. Да так, что детишки только рот разевали. Если раньше, когда Его Величество говорил, они и не понимали ничего, то назначение посыпавшейся со всех сторон ругани было им вполне ясно. И оживившиеся детки бодро хлопали в ладоши, поощряя вопящих мамочек.
   Самодержец обиженно умолк, закатил глаза и, пытаясь переорать толпу, начал возмущаться низким уровнем образования городских жителей, ничего не смыслящих в высокой поэзии.
   Бабы обращали на него внимания ничуть не больше, чем на кружащуюся над площадью муху, увлекшись сквернословием.
   И тогда царь-батюшка Иван Иванович обиделся по-настоящему.
   По мановению царской руки встрепенулись скучавшие стражники. И давай врезаться в толпу, криками, локтями, тычками и пинками успокаивая взбунтовавшихся людишек. А кто умолкать не пожелал - тех плетью. А плеть, она штука хитрая. В толпе ею воспользуешься - всем достанется. Кроме того, ясное дело, в кого целишься.
   Бабы заверещали с пущей яростью. Особо предприимчивые спихнули восторженно визжащих детишек мужикам и пошли на стражников войной.
   Бенедикт увлекся - очень интересно было глядеть на стремительно развивающиеся события. И едва не упустил другое событие, должное куда как сильнее его волновать.
   Чья-то наглая ручонка проворно срезала его кошелек и, кажется, примеривалась снять и ремень с его штанов. Сам-то ремень ерундовый. И штаны старые, зашитые на сотню рядов. А вот пряжка там была ценная. В виде круга с большим синим камешком ровно посерединке, на пересечении линий, что крест образуют - культового символа, означавшего сосредоточение силы Всемудрого Шарагая.
   Вот уж чего Бенедикт никак не мог допустить, так это подобной наглости.
   Замерев на секунду, Беня прикрыл глаза.
   Осторожная рука едва приметным движеньем скользнула вперед. И тут же была схвачена.
   Беня стоял все в той же позе - расслабленный, скучающий. Сытый и довольный своей жизнью монах. И только в вытянутой назад руке билось слабенькое перепуганное существо. Неторопливо оглянувшись, Бенедикт без особого удовольствия оглядел свою жертву.
   Жертва была мелкая, тощая и отчаянно боролась за свободу. Ребенок мотал головой из стороны в сторону. А следом за головой летали и коротенькие повисшие сосульками грязные волосенки. Воришка сопротивлялся изо всех сил и даже попытался наступить монаху на ногу, но тот чудом успел эту ногу убрать. Еще больше усилий потратил Беня, пытаясь подцепить шустрое дитя за подбородок. А когда это ему все же удалось, взгляду монаха предстала чумазая курносая мордаха, половину которой занимали огромные серые глазищи. Злые-презлые.
   Дитя смерило его оценивающим взглядом и заметно погрустнело: перевес был на стороне бывшей жертвы.
   И все же, не растерявшись, цапнуло зазевавшегося Бенедикта за палец. Тот, естественно, округлил глаза и, по известной всем привычке, подул на укушенный палец, едва удержавшись от того, чтобы и вовсе не сунуть его в рот. Ребенок, не веря своему счастью, дал деру, ловко вписываясь в небольшие просветы между людьми.
   Бенедикт, прейдя в себя, тоже заторопился, хоть ему было куда сложнее - он был крупнее, и злая толпа не желала постеснитья, оказывая ему нешуточное сопротивление.
   Когда же он достиг цели, ни на что особенно уже не рассчитывая, его ждала приятная неожиданность: за огороженный стражниками круг воришке выбраться все-таки не удалось. Впрочем, нужно отдать ему должное, он честно попробовал. И был схвачен усатым широкоплечим детиной, в чьих руках теперь и дергался отчаянно. Тут уж не вырвешься - лапы у усача такие, что впору стены одним ударом пробивать. И хватка смертельная.
   - А, вот где мой племянничек! - Не растерявшись ни на миг, пропел Бенедикт. И в своей привычной манере потрусил к стражнику. - Он у нас такой пугливый! Как драка, так он - бежать. Неудобно даже... Но да какой есть, такого и растим. Мать-то его, сестрица жены моей, давеча померла...
   Усач довольно долго думал. Мальчишка в его руках как-то странно обмяк. И лишь один серый глаз подозрительно глядел на Бенедикта из-под грязной неровной челки.
   - Племянник говоришь? - Хмыкнул стражник, задумчиво покосившись на грязную макушку.
   Макушка безмолвствовала.
   Зато Бенедикт повторил:
   - Племянник, племянник! Хороший мальчик, умный.
   Усач убрал одну руку, продолжая, впрочем, удерживать воришку второй. Получалось ничуть не хуже, чем обеими сразу. Освободившейся рукой стражник почесал загривок и задумчиво протянул:
   - Чем докажешь, что племянник?
   Бенедикт думал не слишком долго:
   - Да вот, я ему свой кошель одолжил, чтобы он себе бублик купил. А тут нас на площадь позвали. Вот я кошель у него-то и позабыл!
   Усатый задумчиво похлопал мальчишку по бокам. После чего с заинтересованным видом добыл у того из-за пазухи кошель. Мальчишка протестующе пискнул, не желая расставаться со столь красивой вещицей - кошель был дорогущий, кожаный, с вышивкой.
   - Твой? - задумчиво поинтересовался стражник, прицениваясь.
   - Мой, - не раздумывая согласился Бенедикт.
   Мальчишка уставился на него не без удивления.
   - И этот твой? - поинтересовался стражник, добывая еще один кошель. Не такой красивый, зато пухленький. И снова чужой.
   Беня призадумался.
   - Мой, мой! - покивал он. - Я, чтобы воры все разом не утащили, сразу в двух кошелях деньги ношу.
   - А третий-то откуда тогда? - полюбопытствовал развеселившийся стражник.
   И снова добыл на свет незнакомый Бенедикту кошелек.
   Мальчонка под взглядом монаха покраснел и опустил глаза.
   - А третий - это я сегодня купил новый. Мне старый разонравился.
   - Ну, а четвертый-то? Четвертый? - буркнул усач и наконец-то добыл кошель Бенедикта.
   Монах так сильно обрадовался встрече со вновь обретенной пропажей, что готов был простить мальчонке все что угодно. Ложь сорвалась с его языка так же легко, как если бы он всю свою жизнь только и делал, что врал. Было о чем призадуматься...
   - А это, - торжественно объявил Беня, - кошелек-приманка. Он же ловушка. Я его на самое видное место привешиваю. А когда воры на него покушаются, он начинает звенеть. И я узнаю, что меня попытались ограбить.
   Глянул на мальчишку и мстительно добавил:
   - А воришка без руки остается.
   В том, что ему поверили, сам монах сильно сомневался.
   Однако же усач проворно спрятал три кошеля за пазуху, а побледневшего воришку выпустил. И даже отдал Бенедикту его кошелек - вероятно, испугался столь серьезной охранной системы.
   - Ну, держи. - Кивнул усач. После чего ухмыльнулся и добавил: - Только не путай больше: у тебя племянница, а не племянник!
   Воришка сделался равномерно красным и уставился на свои башмаки.
   Бенедикт бережно принял свой кошель, поблагодарил мужчину за столь важную информацию и ловко схватил не успевшего опомниться племянника за руку. То есть, если верить усатому стражнику, племянницу.
   Тем временем прочие стражники успели унять конфликт баб с Его Величеством. При этом около дюжины представительниц слабой половины человечества пришлось силком утаскивать с площади. Ох и намаялись же с ними!
   А царь-батюшка в отместку прочитал-таки до конца то самое стихотворение. Про девицу. Оказалось оно чрезвычайно длинным. А уж содержание имело такое, что ближе к концу даже не слишком-то трепетные мужики начали смущенно краснеть и с ноги на ногу перетаптываться.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"