Эргодическая гипотеза применительно к лингвистике.
Речь идет о возрасте языков, или, что почти то же самое о возрасте (или времени возникновения) этносов - носителей этих языков.
Если верить Гумилёву, этногенез (т.е. образование нового этноса) происходит не эволюционным, а революционным путем. Процесс начинается с того, что откуда-то появляются сверх-социально-активные "пассионарии", заражают этой своей пассионарностью множество народа, который срывается с места и устремляется... чаще всего на завоевания; смешивается с этносами, проживающими на завоеванной территории (коих Гумилёв обозвал "субстратом"), попутно перебаламучивая всё что можно. И из этой смеси и получается новый этнос с новой социальной психологией и новым языком. Всё это у него называется "пассионарный толчок". Достигнув своего максимума, пассионарность постепенно спадает - до нулевых и даже отрицательных величин - этнос стареет, в нем разводятся "субпассионарии" - надо так понимать что это анти-пассионарии - не просто тупые и равнодушные обыватели, а эгоистичные обскурантисты, ради своего удобства и комфорта активно подавляющие вокруг себя любую созидательную деятельность и инициативу. В результате чего сопротивляемость этноса внешней агрессии резко падает и теперь уже он способен выступать только в роли субстрата при следующих актах этногенеза.
Не будем обсуждать детали описанного Гумилёвым механизма (это тема отдельной статьи) - обратим только внимание, что образование нового языка начинается с механического смешения двух или более языков, достаточно сильно отличающихся друг от друга. Потому как если бы субстрат и пассионарии имели один общий, или близкие между собой языки, то не возникло-бы достаточных лингвистических противоречий, способных послужить силой, заставляющей языки изменяться. А вот механическая смесь принципиально разных языков такие противоречия содержит и они с течением времени (а это несколько сот лет) постепенно разрешаются движением к некоторому лингвистическому оптимуму.
Можно себе представить что стабильный язык пребывает на дне этакой потенциальной ямы - в точке оптимума, совершая некоторые колебания вокруг неё под действием сил несколько изменяющих условия жизни общества, которые этот язык обслуживает. (А значит и форму потенциальной ямы.) Например научно технического прогресса. Нестабильный язык, оказавшийся в результате резкого изменения этих самых условий на склоне такой потенциальной ямы, постепенно (сотни лет) перемещается к точке стабильности - эволюционирует под давлением обнаружившихся в нем противоречий. Но по мере приближения к точке стабильности эти противоречия ослабевают и скорость изменения языка экспоненциально уменьшается.
В чем заключаются эти самые "лингвистические противоречия" - подробно рассматривать не будем. Обобщенно это разница между желаемым и действительным - тем что хотелось бы выразить, и предоставленными для этого языком средствами - имеющимися в наличии словами и способами выражения отношений между ними. Эта разница приводит к недопониманию слушателем того что хотел выразить говорящий, приводящему к образованию между ними социально-значимых недразоумений. (Крайняя степень - когда они говорят на разных языках и вообще не понимают друг друга.) Что и заставляет активно искать новые выразительные средства, модифицируя язык. (Впрочем возможен и противоположный процесс - какие то лингвистические конструкции оказываются невостребованными и постепенно выходят из употребления, упрощая язык. Впрочем это уже не развитие а деградация.)
Гумилёву можно и не верить: эволюционные процессы преобразования языка тоже имеют место. Чтобы их увидеть, надо рассмотреть группу людей, попавших в изолят - например закрытую со всех сторон горную долину. Или даже не совсем закрытую... - половина из языков нашей страны - кавказские - что не долина, так свой собственный язык! Или образование профессиональных жаргонов. Причем чем меньше численность группы, тем язык эволюционирует быстрее. Или взять двух близнецов и подержать их несколько первых лет жизни в некоторой, хотя бы частичной лингвистической изоляции - у них выработается новый, совершенно оригинальный ни на что не похожий язык, понятный только этим двоим!
Механизм здесь совершенно другой: каждый человек непроизвольно (а иногда и злонамеренно) помаленьку коверкает слова родного языка, строит противоречащие его нормам грамматические конструкции, вырабатывает свою собственную уникальную манеру речи... То есть создает своего рода флюктуации языка. Следующее поколение, учась говорить, перенимает эти отклонения и закрепляет уже как языковую норму. Но флюктуации, создаваемые отдельными людьми, направлены в разные стороны и в среднем компенсируют друг друга. Здесь действует закон больших чисел - чем больше группа тем меньшее значение имеют отдельные отклонения. И наоборот - чем меньше, тем значимее каждая флюктуация и тем стохастическая эволюция языка происходит быстрее.
Впрочем Гумилевские пассионарии - изначально малая группа, изолированная от окружающих своей пассионарностью, тоже образуют своего рода виртуальный изолят, и вполне могут выработать свой профессионально-групповой жаргон. Но это только если пассионарность - суть одержимость неким комплексом идей, и пассионарии образуют активно взаимодействующую группу, распространяя эту свою пассионарность путем общения/проповедования/агитации. А вовсе не результат генетических микро-мутаций как утверждал Гумилёв. Что по моему - полная херня. Потому как гены в отличии от вирусов гриппа воздушно-капельным путем не передаются. И десяток пассионариев не сможет ни за какое разумное время распространить эту свою пассионарность (ежели она действительно передается с генами, т.е. половым путем) на группу порядка тысячи человек, минимально необходимую для каких либо активных действий. А вот заразить их идеей - запросто!
Однако к нашей теме это имеет только косвенное отношение.
Ну так вот: если считать что изменения языка в сторону лингвистического оптимума происходят с экспоненциально уменьшающейся скоростью, то этой скорости (или точнее по обратной величине - стабильности языка) можно судить о его возрасте (и возрасте использующего его этноса) - отдаленности условного момента этногенеза. Для этого вроде бы надо посмотреть как сильно изменился язык за последние двести - пятьсот - тысячу лет... Лично меня в первую очередь интересует возраст своего собственного языка (и соответственно этноса). Вот только проблема заключается в том, что для этого нет достоверной информации.
Казалось бы - бери какое ни будь "слово о полку Игоревом" и сравнивай. Но...
Во первых сравнивать надо устную речь, а то что сохранилось - это письменные источники. А письменная традиция могла значительно отличаться от устной. Во вторых - эти самые письменные источники сами по себе не являются достоверными: архивы где они хранятся многократно подвергались чисткам, т.е. сам массив источников был многократно тенденциозно прорежен. А в третьих имели место многочисленные фальсификации. (Что мы и сейчас наблюдаем!) В результате в настоящий момент совершенно непонятно, имел ли т.н. "старославянский" язык, на котором написано подавляющее большинство дошедших до нас древнерусских текстов, хоть какое то отношение к разговорному русскому языку того времени. Такое впечатление, что мы наблюдаем продукт идеологической войны - злонамеренно выбранный (а то и специально сконструированный) церковниками, (коие последнюю тысячу лет и занимались чисткой архивов) наиболее далекий от русского языка "солунский" диалект. В точности то же самое мы например наблюдаем сейчас на Украине: за "украинский язык" злонамеренно выдаётся один из украинских диалектов - так называемая "подгальская мова" - максимально далекая от русского языка (И соответственно максимально близкая к польскому.) Существенно отличающаяся от того "украинского языка", на котором говорил и писал например такой ярый украинский националист как Тарас Шевченко. У этой лингвистической диверсии есть авторы - в частности некто Грушницкий (подданный Австро-Венгрии). Он там такого насочинял!...
Вот здесь нам и должна прийти на помощь эта самая "эргодическая гипотеза".
"Эргодическая гипотеза" - это вообще говоря из теории вероятности. Например мы подбрасываем монетку и смотрим что выпадет - орел или решка. Чтобы было не так скушно - монетку возьмем не совсем круглую, не совсем плоскую, да в добавок еще и несколько кривую. В результате вероятности выпадения орла и решки ("аверса" и "реверса") будут заметно отличаться от 1/2 - вот их то нам и надо определить. (И плюс к тому еще маленькую, но всё-же заметно отличающуюся от нуля вероятность того, что монетка встанет на ребро.)
Здесь нам понадобится понятие "статистического ансамбля". Штука это очень простая и наглядная: представим себе что мы подкинули монетку один единственный раз и сфотографировали результат. Получили фотографию - одна штука. А теперь представим себе что у нас имеется множество параллельных миров - очень похожих, почти одинаковых. Во всех этих мирах наши почти точные копии одновременно подкидывают эту самую монетку, и фотографируют результат, который у всех получился несколько разный. В результате имеем не одну фотографию, а целую пачку - в идеале бесконечно толстую ибо количество наших воображаемых миров стремится к бесконечности. (Или по крайней мере их должно быть достаточно много - миллионов сто, я думаю, на первое время хватит:-) Вот это и будет статистический ансамбль. А теперь мы эту пачку фотографий рассортируем на две стопки - где выпал орел и где решка. (Да и третья наверно будет - где монетка встала на ребро.) Вот их относительная толщина как раз и покажет вероятность каждого из исходов нашего эксперимента.
Н-да - мечтать не вредно. Только ведь нету у нас статистического ансамбля! Ибо нет пока связи с параллельными мирами. Так что придется обойтись тем что есть: вместо одного эксперимента в N параллельных мирах - в нашем единственном мире проделать этот эксперимент N раз. Вот "эргодическая гипотеза" как раз и утверждает (предполагает!) что такая замена вполне допустима. В общем случае это конешно не верно - попробуй-ка выдержи во всех экспериментах в точности одинаковые условия (например состояния атмосферы или силы и направления броска, производимого человеческой рукой). Но приходится пользоваться - потому как деваться некуда.
Ну так вот: применительно к этногенезу и лингвистике "эргодической гипотезой" будем называть допустимость замены временной стабильности языка на пространственную.
А "пространственной стабильностью" (или соответственно нестабильностью) будем называть уровень затруднений при общении двух носителей данного языка - выходцев из территориально разнесенных местностей - если бы им вдруг пришлось встретиться и пообщаться.
Рассуждать о пространственной стабильности имеет смысл только при отсутствии факторов принудительной унификации языка:
- электронных средств связи (телефон, радио, телевидение...)
- средств массовой информации (газет) при всеобщей грамотности
Фактически этим условиям удовлетворяю данные не новее 17 - 18 века.
Далее - слово за историками и лингвистами - требуется достоверный фактический материал.
Однако некоторые хотя и весьма приблизительные выводы можно сделать из общеизвестной информации. В частности оценить соотношение возрастов немецкого и русского языков. (Ибо всё познается в сравнении!)
Ну так территориальная стабильность русского языка неизмеримо выше чем немецкого! Известно, что еще в восемнадцатом (и даже в девятнадцатом!) веке немцы, говорящие вроде бы на одном и том же языке существенно страдали от взаимного непонимания: южные немцы плохо понимали северных, а берлинцев не понимал вообще никто! В русском языке тоже имеется масса диалектов и говоров, значительно отличающихся друг от друга. (Что и неудивительно при территории многократно превышающей территорию Германии и сравнимом количестве населения - т.е. значительно меньшей его плотности.) Однако все они взаимно совместимы. Нет никаких сведений о лингвистических затруднениях ни в восемнадцатом, ни в шестнадцатом ни в двенадцатом веках.
Следовательно, если согласно вышеизложенной эргодической гипотезе соотношение возрастов можно примерно определить по соотношению территориальной стабильности языков, и возраст немецкого языка оценивается в одну - две тысячи лет, то возраст русского языка самое меньшее в три - пять раз больше. А язык "древнерусских" письменных источников - действительно продукт удачной лингвоисторической диверсии.