Одна советская поэтесса писала в советской газете лет эдак пятьдесят назад: "У нас есть народ, любящий и ценящий поэзию". Такое утверждение было общим для того времени. Общим - не значит истинным. Наши дни в очередной раз (какой по счету?) выявили его наивность. Сейчас мы можем сказать обратное: "У нас нет народа, любящего и ценящего поэзию".
Что это: трагедия? Нет, счастье. Представим на мгновение, что стало бы с русской поэзией, если б ее возлюбили те, кто раньше считался народом. Своими копытами они бы окончательно добили рифмованные остатки разумного, доброго, вечного.
Да, мы потеряли последние иллюзии о широких массах, любящих Слово - будем же ценить эту потерю, как зеницу ока. Будем же писать для избранных, умеющих лить слезу от произведений искусства. Но это, так сказать, внутренняя сторона нарождающегося сословного искусства. Внешняя же сторона такого искусства заключается в том, что эстеты большей частью группируются на верхних этажах общественной пирамиды. Это, во-первых, интеллектуальная знать; во-вторых, промышленные волки капитализма. Приводными ремнями, доводящими вкусы верхних этажей до низов, станут лакеи, вынужденные подстраиваться под вкусы своих высоких хозяев. В этом и состоит трагедия нового сословного искусства: с массами оно будет говорить языком лакеев, ибо иного языка масса не поймет.
И нет такой силы, которая могла бы переложить лакейство на площадный крик толпы. Кроме силы Хама - вавилонской силы массовой культуры.
Кстати: в новых терминах аристократического искусства массовое будет означать - внесословное.