Когда-то у него были быстрые поджарые ноги и сильные умелые руки.
Когда-то у него было превосходно сложенное тело.
Когда-то была необременительная и хорошо оплачиваемая работа.
Было!.. Проклятое слово! Непонятное, мерзкое. Сначала мерзкое... Холод. Мрак. Тусклый свет луны на бескрайном кладбище. Сумрачная одинокая фигура, склонившаяся над свеженасыпанным холмиком, из которого проступают кости прежде умерших. Этим останкам тесно в земле. Они выталкивают друг друга наверх к этой согбенной фигуре. Или кто-то выталкивает. Глухой рык чудовищного зверя слышится снизу... Глухой рык разрывает остатки души.
Когда же случилось страшное? Когда явился этот кошмар? Когда!? Когда он обнаружил, что его одиночество целенаправленно создано, чтобы мурашками ползать по телу и лихорадочным током крови умерщвлять частички своей плоти?
Однажды он взял трубку телефона и услышал искаженный болью родной голос, в котором не утихала любящая поддержка с первых его младенческих шагов. Разменяв пятый десяток, он по-прежнему называл её Мама. Она его любила, обожала и говорила: "Ты можешь всё! Этот мир для тебя! Он твой этот мир. Делай, живи и не сомневайся!" И он делал, и жил, и не сомневался. С ней всегда была ясность.
И вот однажды - холодный пот заструился по телу. В голове впервые молотом застучала кровь, от одной ужасной мысли, что Мама станет трупом. Никто ему больше не скажет: "Ты можешь всё! Этот мир для тебя! Он твой этот мир! Делай, живи и не сомневайся!" Почему вместе с ней уходила уверенность в цельности жизни?
И, может быть, потворствуя столь странному исходу успешной жизни, и предчувствуя смертельный ужас недалекого будущего, последний год он жил по инерции, постепенно теряя приобретённое прежде.
Наспех сколоченный крест Мамы должен слиться с тем длинным рядом крестов, уходящим столбовой дорогой в пространство времени из обычного городского кладбища.
На кладбище тесно. Хоронили на тропинках между надгробиями, хоронили друг на друга, тревожа останки похороненных прежде, и забрасывали свежий гроб землёй вперемежку с полу истлевшими костями тех, кому давно нет имени на этой земле.
Именно так хоронили мать. Он с содроганием смотрел на череп и кости, которые валились на гроб. Ему показался бессмысленным сам гражданский обряд погребения: пройдёт полвека, и останки матери также повалятся на свежего мертвеца, которым будет он.
Отпевание усопшей по православному обряду оказалось невозможным. Как исполнить продолжение того, что и не было начато? Мама была некрещеная, как и он. У Мамы веру в Бога вытравил воинствующий атеизм, у него - приятные мелочи жизни. Тогда мелькнула догадка - вот первопричина воцарившейся жути.
Холод. Мрак. Тусклый свет луны на бескрайнем кладбище. Глухой рык чудовищного зверя слышится снизу, ближе, ближе. Он, оцепеневший у могилы, пробует встать, и глазами, вылезающими из глазниц, не видит места, куда поставить ставшие ненужными ноги. Ужасная мысль, разрезая голову на части, внушает, что дорога крестов, надгробных памятников, начинавшая путь на этом древнем кладбище, как исток реки Смерти, опоясывает Землю спиралями боли и страдания, как коконом смерти, жути, затягивая оконца, отдушины, сквозь которые вливается не впуская Высший Свет.
И наши поминальные свечи, наши прощальные слова, никак не складывающиеся в молитвы и даже его личная главенствующая свеча, окрасившаяся в цвет его и её крови, не утишает боль. Ничто не поможет, ничто не связывается нитью, ничто не проникнуто общим духом. Ещё мгновение - и эти разобщённые куски прежде целого скроются занавесом ледяного дождя забвения.
Удары слабеющего сердца сгущали кошмар и явственнее различали утробное рычание поднимающегося наверх чудовища. В диком испуге согбенная фигура отпрянула от падающего креста, чьё основание подъел неведомый рычащий гад. Истошный вопль разодрал кладбищенскую тишь, и глаза вырвались из сгнившего заживо тела. В ореоле мрака, скрывшего разложившееся эго, эти глаза заворожено наконец-то узрели восставшего зверя с разинутой оскаленной пастью, с вырывающимся пламенем вместо языка, которое медленно приближалось к зрачкам... "Не верую!" - Неслось впереди пламени. "Не верую!" - обречено отзывалось в человеческих глазницах...
Странно, почему это пламя ничуть не опалило, выросший чуть поодаль могилы, смешной цветок мать-и-мачехи? Что за неистребимая жажда жизни, которая попеременно для него и мать и мачеха? Не успеет земля весной толком обогреться, на первых же проталинах поднимается из тех же глубин земли, из которых лезет чудовище, толстый и мохнатый стебелёк. Первым делом распускается ярко-желтое соцветие. Что за огромная сила, что тянет цветок вверх? Не крохотная ли частица той силы, которой проникнуто всё сущее здесь и всюду, которая идет на смену изначальной материнской любви? Той любви, что в разрывающемся горем и призрачным мимолетным счастьем людском мире, пришел утвердить библейский и реальный Иисус, а до него Свет Высшего Знания доносили для "избранных из званных" и Будда, и Кришна, последователи бхакти-йоги...
"Не верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли..." - ревело и буйствовало чудовище. "Не верую!" - вторило то, что осталось от человека.
Адское пламя приближалась к сдвигающимся друг к другу зрачкам. Им уже ничего не суждено увидеть в мире, сотворенном единым Богом Отцом, Вседержителем и пронизанным Духом Святым, что так поздно понимаем, и что есть все то хорошее и доброе, на чём держится мир.