На тёмно-зелёном ковре лежал яркий предмет. Вещь, которая никак не могла там находиться. Но была.
Сансаныч медленно опустился на корточки.
Фантик.
На ковре лежала обёртка от карамельки. Как она здесь очутилась? Память услужливо подсказала: после работы Сансаныч прикупил кулёк конфет и с удовольствием съел по дороге домой, а последнюю приберёг до ужина и сунул в рот, проходя через комнату на балкон. Конфеты никогда не были его слабостью. Глюкозы, что ли, не хватило ему в организме в этот день? Поэтому Сансаныч и выбрал такой непривычный для себя способ её пополнения. Но почему он - педант и аккуратист - бросил фантик на пол?
А вчера... А позавчера... А три дня назад он в первый раз увидел сон... Нет, конечно, не в первый раз в жизни, но лет с тринадцати сны перестали к нему приходить.
"Что с тобою, Сансаныч?" - спросил он сам себя и мысленно осёкся. Внутренний голос был непривычно насмешливым и ироничным. Как будто другой Сансаныч, доселе незнакомый, выглядывал из-за плеча.
Вот кстати, Сансаныч - это была единственная, строго дозированная и чётко очерченная неформалинка, которую он позволял окружающим в общении с собой. Да, он знал, что на работе его звали "сухарем" (точнее, говорили "сухарь в шляпе", хотя головных уборов Сансаныч отродясь не носил), но это его не беспокоило. А вот вчера почему-то задело, и потому утром он первым делом купил шляпу и пришёл в ней на работу. Сансаныч церемонно раскланивался с каждым сослуживцем, вежливо приподнимал шляпу при встрече и прощании. Таинственность надвинутого на глаза и щеголеватость сбитого на бок головного убора сделала его другим человеком.
А по дороге домой Сансаныч совершил ещё один безумный поступок: купил цветные карандаши, краски, несколько альбомов для рисования, а затем полночи, словно одержимый, чёркал по бумаге, осыпая пол вокруг себя бумажными комками. Он измарал два с половиной альбома, пока не добился желаемого, заснул счастливым, и видел пушистые сны. Утром долго не мог понять, что это так противно шумело в изголовье и - опоздал на работу.
Через две недели он ушел из конторы, снял ковёр и вынес мебель из третьей комнаты, в которую заходил, наверное, два раза в год, и устроил в ней мастерскую. Сансаныч накупил холстов, красок и с упоеньем писал до полного изнеможенья.
"Сансаныч, ты сходишь с ума, ты - безумец", - говорил он себе, и не мог ничего возразить в ответ. Да, Сансаныч свихнулся. Точно. Определённо. Слетел с катушек. Чокнулся. Ку-ку... Но как, чёрт побери, здесь весело - в мире безумия!
Весело? Да ты погляди на себя! Оглянись! Ты сломал свою жизнь, разрушил всё то, к чему шёл долгие годы! Ведь от должности зама тебя отделял только шаг. Почему так случилось? Что стало с решительным и прагматичным "сухариком"? Как всё вернуть?
Минуты, когда сомненья раздирали его на куски, напоминали похмелье. И злым, трезвым взглядом он видел себя - худого, голодного, грязного (весь день он не мог отойти от холста), горы немытой посуды, кавардак, кучи окурков и залежи стирки. Он с ужасом понимал, насколько переменился. Единственное, что оставалось загадкой - почему и зачем. В такие минуты Сансаныч тосковал по скучной однообразной работе, по будням, до потолка забитым рутиной, о скромных потребностях и размеренном ритме жизни.
Но стоило Сансанычу войти в мастерскую, он забывал обо всём. Снова и снова кисть жадно лизала холст, оставляя масляные следы. Те редкие люди, что приходили в гости, говорили, что картины чем-то похожи на Врубеля, только ничего не понять - дикий абстракционизм. А профессиональный оценщик, который "ненароком" заглянул на огонёк, сказал:
- У вас несомненный и редкий талант. Только вы не умеете ним распоряжаться. Пусть ваша рука обратится к обнажённой натуре, ловите дыхание конъюнктуры - красота рядом с уродством. Красавица с головой селёдки, скелет с великолепной грудью, голова Афродиты как танковая башня, Амур с монитором. Направьте ваше воображение в правильное русло. Поверьте, через год ваши доходы сравняются с балансом фирмы, в которой вы раньше работали.
Но Сансаныч стоял на своём и рисовал портреты. Абстрактные изображения людей, их души. И терял потихоньку знакомых, которые узнавали себя, не признавая, впрочем. Хмыкали, пожимали плечами, ругались, смеялись и уходили. Навсегда. Но он не жалел об этих потерях.
Он начинал понимать: случайные люди, что наполняли его жизнь, исчезают, остаются лишь стоящие, настоящие, потому и тратил все средства на краски, холсты и подрамники.
Но когда не осталось денег на поход за "депрессовыми" цветами (из первой коробки в ход пошли только тёмные краски и несколько капель синего, поэтому он докупал нужные тюбики), Сансаныч разыскал среди хлама коробку и долго глядел на голубой, красный, жёлтый, пурпурный, зелёный, белый. Он нанёс на палитру по несколько мазков каждым из цветов, смешал их, но ни глубоководно-синий, ни весенне-зелёный, ни торжественно-пурпурный не радовали глаз, не вселяли веру в себя и уверенность. От этих красок руки не наливались силой, а за спиною не пробивались крылья. Как, впрочем, и от тех - чёрных, коричневых и фиолетовых. Да, он мог нарисовать всё, что угодно, он здорово поднаторел в ремесле, но рука не поднималась солгать. Он не мог врать своими картинами.
В этот день пришлось лечь натощак, но среди ночи он проснулся от озарения. Как же он раньше это не понял? Что мешало ему увидеть героя - истинного героя своей картины?
Никаких чёрных красок, только те, что остались - нежные, тёплые, светлые, ласковые и чистые. Чтобы не просто белый - Белизна глядела с картины, а если синий - то васильки средь золота пшеницы. Рыжеватость осенней листвы, глубина охры, янтарный, медвяный, торжественно-алый. Вот, что ему нужно! Все тюбики с краской ринулись в дело, наперебой, наперегонки. Сансаныч работал, смело махая кистью, он писал человека, который жил в этом мире. Он был настоящим, он чувствовал, смеялся и плакал.
- Господи, спаси и сохрани!
Сансаныч оторвался от холста. Рядом с ним стояла уборщица подъезда, тётя Шура и глядела то на художника, то на холст тёмными татарскими глазами. Сансаныч успел заметить, что веник, насажанный на длинное древко, она держала наперевес, словно копье или винтовку. Старушка увидела его взгляд и нерешительно объяснила:
- Ночь, а дверь у вас открыта, вот я и заглянула. А это что такое? Ангел или покойник?
- Не знаю, - вздохнул Сансаныч, а затем бросился обнимать уборщицу. - Тёть Шура, вы же гений! Вы первая поняли, что я рисовал портреты!
Старушка отстранилась, погрозила пальцем:
- Но-но, охальник какой! Я тебе не девочка! А два высших образования на дороге не валяются, - она опёрлась о "копьё" и оглядела комнату, заваленную холстами. - Да, компания у тебя далеко не самая лучшая.
Художник пожал плечами, а затем вскинулся, сглотнул невесть откуда взявшийся ком:
- Два высших? Что ж вы общественные полы моете?
- Для трудового стажа, - хмыкнула старушка. - Это не основное занятие, много их у меня, хоть и старенькая. Ладно, пойду я, дел полно.
- Ага, - Сансаныч медленно повернулся к холсту.
- Не разберу, кого ж вы рисуете, вот что.
- Кто ты, человек? - отрешённо спросил Сансаныч у портрета, и тётя Шура тихо затворила за собой дверь. Она понимала, что художник её уже не видел и не слышал.
Сансаныч глядел на картину пять минут, десять, полчаса. Неотрывно, не шевелясь. Затем понял, что больше не сделает ни мазка. Пока что. Приход тёти Шуры спугнул волшебство, но пробудил действие. Он вышел из мастерской, тщательно вытер руки от краски, скинул грязную одежду, искупался, выгреб окурки, вымыл полы и посуду, вытер пыль и вынес весь мусор. Затем разыскал в шкафу остатки макарон и несколько щепоток чаю.
Вот оно, размышлял художник, жадно поглощая еду. Он вырвался из рамок привычного, он выпал даже за рамки безумия, стал абсолютно свободным. Поэтому кличка Сансаныч отныне ему не подходит. Он Александр, ищущий... Он - Искандер!
Он потерял себя среди дней и ночей, только полотно и неотвязчивый образ. Некто, который был, и кого Искандер никогда не знал.
А знал ли он себя? Искандер. Человек без прошлого и будущего, который знает только одно время "Сейчас". Он перешёл на другие системы отсчёта. Исчезли все вчера, позавчера, сегодня, а появились "День, когда я начал / закончил работу".
Искандер больше не запускал так квартиру, как в первые месяцы и помогал тёте Шуре, за что уборщица его регулярно подкармливала. Она с укором глядела на холст, завешенный полотном, осматривала новые фантасмагории - живые, изящные, яркие, необычные, тёплые, добрые, чуточку странные, с налётом безумия - качала головой, кивала, ругалась, разводила руками или цокала от восхищения. Однако Искандер знал, она ждёт, когда он закончит портрет, свой magnum opus.
А дело продвигалось не спеша. Иной раз за день он добавлял всего лишь один мазок, но ежедневно часами простаивал у картины - опустошённый, спокойный. Он не пытался понять, он просто ждал.
И вот однажды, когда Искандер бродил по обезлюдевшим улицам, смакуя вкус ночи, его словно ударило. Да! Это оно!
Искандер помчался домой, нераздеваясь, метнулся к мольберту. Казалось, ему, наконец, удалось ухватить то особенное, неповторимое, что не давалось все эти дни. Те самые последние штрихи, которые всё время ускользали. Сейчас он их напишет, холст оживёт и подарит ответ, кто именно так круто изменил всю жизнь Искандера-Сансаныча.бывшего карьериста.
Искандер рисовал глаза, пятная чистую одежду масляной краской. Только теперь кисть Искандера несла на холст изображение глаз не открытых, закрытых, закрытых. Закрытых! Последний мазок голубым - переносица.
Искандер оторвался от портрета. Он запыхался, как от быстрой гонки, сердце колотилось. Сейчас. Вот сейчас это случится.
Человек на картине открывает глаза, его взгляд - чёрный колодец.
Искандер провалился в эту бездну и впал в забытьё.
Она ушла. С этой мыслью он проснулся, и чувство потери затопило его. Магия ушла из его жизни, исчезла, растаяла, испарилась, и случилось это вчера на автобусной остановке. Он заметил какую-то странность, неуверенность в руках, но списал всё на отвратительную погоду, мокрые ноги и заложенный нос. Но сейчас он знает наверняка: магия больше не с ним.
Он потерял то сказочное нечто, что наполняло мир красками, а в него вселяло уверенность в завтрашнем дне и веру в себя. Кто он теперь? Уж никак не художник - это он ощутил вчера вечером, когда руки боялись мазнуть краскою холст.
Кто он теперь? "Сухарь в шляпе"? Сансаныч, застёгнутый на все пуговицы с решительным подбородком, поджатыми губами, чью жизнь переполняли расчёт и педантизм? Таким он был раньше, до магии красок и ярких цветных снов. Теперь можно сказать только одно - сбылась мечта идиота, он избавился от странностей и безумия. Не этого ли он хотел, когда всё начиналось?
А откуда он знает, что изменился? Да потому, что тянет вскочить с кровати, сделать зарядку и выбросить "барахло". Вот как теперь его мозг определяет картины, что стоят в мастерской - барахло. Не потому, что краски и жизнь покинули их, а потому что жизнь ушла из него. Он превратился в Сансаныча. Художник, мужчина, Искандер исчез, сдулся, словно воздушный шарик.
Что делать?
Бежать.
От себя?
К тёте Шуре, дубина!
Эта мысль выбросила его из кровати, он поспешно оделся и вышел на улицу. Ему предстояло пройти всего ничего - перебежать через двор, обогнуть с торца высотку, - и он на месте. Но сделать первый шаг было ой как непросто!
Серый асфальт, лужи, плевки, окурки, собачье дерьмо - всё это заставило замереть, зажмуриться. А ведь только неделю назад он закончил картину, которую назвал "Здесь я живу". Она завораживала. А двор? Вызывал отвращение. Тот самый двор, на который он смотрел тридцать лет, затем - увидел и написал, что стало с ним?
"Дружок, ты знаешь, дело не во дворе, - отозвался внутренний голос, которым он обзавёлся с приходом магии и называл "моё шизофреническое Я", - дело в тебе".
Сансаныч пережил неимоверное де жа вю, когда мерил дорогу шагами - руки в карманы, воротник поднят, шляпа надвинута на глаза, взгляд прикипел к асфальту, - но быстро понял: это не де жа вю - воспоминание. В такой же день (после вчерашнего дождя) он шлёпал к тёте Шуре в надежде, что та хоть чем-то поможет. Только тогда он не смотрел по сторонам немного по другой причине. Его пугали краски дня и все те необычности, которые он вдруг увидел.
Дом, в котором жила тётя Шура, был прежним, только сильно изменился со времён детства Сансаныча. Капитальный ремонт усыпал мраморной крошкой стены, старенький домофон сменили дорогущей охранной системой. Стволы знакомых деревьев, которые заметно раздобрели, мягко вписывались в лунки полуметрового слоя свежего асфальта.
Палец на звонке, приятная трель, с экрана над дверью глянула тётя Шура. Брови её удивлённо взметнулись на лоб, она выскочила на улицу, за рукав затащила гостя в квартиру, бросила "проходи" и скрылась на кухне в конце длинного коридора.
Сансаныч разделся, глянул на себя в хрустальное трюмо позапрошлого века, машинально пригладил волосы и зашёл на кухню. На столе его ждал гранёный стакан, на три четверти наполненный прозрачной жидкостью.
Сансаныч сам до конца не понял, как получилось, что он осушил этот стакан, глотая водку, как воду. Тугая пружина, в которую собрались нервы и мышцы, ослабла и развалилась. Он смог сесть на табурет и произнёс:
- Это то, что было мне нужно. Спасибо.
- Кофе будешь?
- Ага.
- А говорить?
- А надо?
Тётя Шура знала, что надо делать, какие вопросы задавать и какие слова говорить, поэтому произнесла просто, утверждая очевидное:
- Ты стал Сансанычем. Мне это не нравится.
- Мне тоже.
Его захлестнула тёплая волна благодарности к тёте Шуре, которая до переломного момента и в знакомцах-то не была, так, просто человек из окружения. Но только тётя Шура время от времени заходила к нему, приносила "гостинцы", когда остальные исчезли из его жизни; она одна, прищурившись, смотрела на его работы, делала странные, но меткие замечания и уходила, не прощаясь.
Неспроста же, когда он едва не захлебнулся безумием, ноги привели его именно в эту квартиру. Неспроста.
- О чём молчишь? - спросила тётя Шура и закурила сигару. - Ты можешь определить, насколько ты Сансаныч?
- Не знаю. Наверное, нет. Одно я знаю точно, "моё шизофреническое Я" пока со мной.
"А как же, дружище! Куда ты без меня? Пропадёшь ведь!"
- И что оно тебе советует?
- Я у него совета не спрашивал.
- Так спроси.
"Вот-вот, задай вопросик-то, иначе, как ты думаешь получить ответ?"
- Я хочу снова стать художником и Искандером. Как это сделать?
- Ты действительно этого хочешь? - хором спросили тётя Шура и внутренний голос.
- Хочу, - тихо ответил Сансаныч.
- Всего-то полгода прошло, как ты перестал быть художником, - тётя Шура стряхнула пепел в мраморного слоника.
- Вчера, - ответил Сансаныч. А потом до него дошло, да - уже полгода как он не писал картины, а работал на прежнем месте. Взяли без проблем.
- Как успехи в карьере? - тётя Шура спрашивала покровительственно.
- Замом сделали два месяца назад. Только мне неинтересно. Я снова хочу стать Искандером, - Сансаныч достал платок и протёр глаза.
"Рано, Саша, ещё рано", - подумала женщина, а вслух сказала:
- Пойдём, я тебе кое-что покажу. Ты видел это не раз, только не помнишь.
Готический шкафчик в коридоре, вершину которого венчали знатные оленьи рога, оказался дверью. Та плавно отъехала в сторону и открыла вход в комнату, точнее, большой зал.
"А ведь наша тёть Шура - хозяйка целого этажа", - пронеслось в голове сухаря-педанта. Впрочем, то, что находилось в комнате, заставило забыть о меркантилизме.
На первый взгляд казалось, что работы свалены вперемешку, навалены кучей, но ощущения беспорядка не возникало. Наоборот, вещи дополняли друг друга. Здесь были представлены все виды искусства. Скульптура - камень, мрамор, литьё, гипс. Живопись - масло, акварель, пастель; портреты, пейзажи и натюрморты; абстракция, реализм, концептуализм и сюрреализм. Барельефы, мозаика, люди и демоны, черти и ангелы... Здесь было ВСЁ.
Земля. Млечный путь. Вселенная.
За это собрание передрались бы Лувр и Эрмитаж, Кристи и Сотби.
А ещё были ноты и инструменты, пачки стихов, тома прозы. И всё это не просто существовало - жило какой-то своей особенной жизнью, отличной от жизни людей, но не менее полной и яркой.
Среди прочего, Сансаныч узнал и свою собственную картину. А там, вон и вот здесь - ещё четыре его работы. Теперь он вспомнил все-все "безумия".
- Да, да, да, - тётя Шура выглядела помолодевшей лет на двадцать. - Всё это создавали либо абсолютные гении, либо такие же точно, как ты. Вы - гении скрытые, вас нужно найти, помочь выявить настоящее Я, достучаться вызвать его из подсознания. Принести вас в жертву безумию, чтобы освободить. Разум консервативен, он неохотно оставляет позиции. Нужен толчок.
- А вы - та самая добрая фея, которая помогает уйти в забытьё, а потом вернуться? Тётя Шура, я ж вас с детства помню! Первый раз я провалился ещё в школе... Вы тогда сказали родителям: "Не надо вести к психиатру. Путь рисует. Это пройдёт". И они вас послушались.
- Да, - коротко ответила тётя Шура.
- Но кто... кто вы на самом деле? И почему...
- Это не важно, - мягко улыбнулась тётя Шура. - Для тебя - не важно, - и многозначительно замолчала.
"А что тогда важно?" - подумал Сансаныч и выпалил:
- Мне кажется... Мне кажется, что периоды между "безумием" становятся всё короче, а время, когда я пишу - всё длиннее.
- Тебе не кажется. Но погляди! - тётя Шура указала на портрет, который он написал в последний раз. - Ты уверен, что выдержишь, сделаешь нечто не хуже этого?
Сансаныч закусил губу, нахмурился и выскочил из комнаты. Он почти бегом пересёк коридор, сдёрнул с вешалки плащ, натянул его на одну руку и выпалил, стоя у порога:
- Нет, ещё не теперь. Вот дорасту до директора, тогда можно будет снова провалиться в безумие, начать новый поиск.
Глаза тёти Шуры ободрительно блеснули, но Сансаныч не видел этого, он скрылся за дверью.
Уже на улице он поправил плащ, нахлобучил шляпу и шагнул в дождь.