"Главнее ведь не победа, а участие!". Геннадий Бардак.
"Посади дерево, построй дом, вырасти ребёнка"
часть первая
ПИСАКА
За окном дома Юрия Владивостоцкого шёл дождь, но не просто шёл, а лил как из ведра. Это был самый скучный день Юрия. Но он даже и не предполагал, что именно в этот скучный день с ним начнется нечто необыкновенное... Может, ему доведется забрести в ту сторону, где Вселенная теряет свои границы и начинается неизведанное - что-то похожее на фантасмагорию. Но, так или иначе, пока ничего ещё не было известно - не ему, не кому-либо (чему-либо). Пока - он работал над своим новым рассказом, и у него ничего не получалось. Начало вышло неплохое: дорога - маньяк-убийца, по которой с убийственной скоростью носятся иномарки с начинающими водителями за рулем, и дом, стоящий подле этой дороги и взятый за главный персонаж. В дом поселяется семья из пяти человек: муж, жена, дети (две дочери-близняшки и сын, на год младше своих шестилетних сестёр). И единственное, что беспокоило хозяина дома (мужа и главу семейства), это дорога. Ползарплаты он угрохал на металлический забор, чтоб тот огибал дом и позволял детям чувствовать себя за ним как за другим забором... с колючей проволокой. Но в одну из ночей он проснулся от собственного крика, и не обнаружил рядом с собой жены... Не было и детей в их кроватках (двухъярусная кровать в спальне дочерей выглядела так, словно дочерей этих с нее унесли чьи-то огромные и безжалостные руки; в спальне сына на кровати осталось... несколько капель крови... Но когда мужчина подошёл к окну, он остолбенел... Он увидел на дороге собственную жену в ночной рубашке и троих детей; складывалось впечатление, что они вчетвером играли в некую чудовищную игру: перебегали дорогу перед самыми "быстрыми" иномарочками (типа "феррари", "Ситроена" или "Роллс-ройса"), за рулем которых находились любители быстрой - русской (новой-русской) - езды; езды с ветерком и максимально повышенной скоростью. Оказывается, жена этого мужчины и дети страдали лунатизмом... Здесь Юрий Владивостоцкий и остановился; он не мог продолжать, а когда пытался, получалась какая-то ерунда. Много произведений он загубил таким образом: вроде бы, начала получались неплохими (некоторые даже гениальными), но... наступал "стоп" и дальше ничего не клеилось. Для него это было хуже "творческого кризиса" и атомной войны вместе взятых. Но не все рассказы у него получались такими "недоделанными"; бывали моменты, когда он начинал плотно и упорно работать над рассказом и не "останавливался" до тех пор, пока его личное мнение - мнение автора - не подсказывало ему, что всё что он хотел сказать, уже сказано и пора бы уже вводить какой-нибудь эффектный финальный эпизод и потихоньку завершать произведение. Не зря ведь Юрий несколько месяцев назад нанял себе платного литературного агента и напечатал несколько книжек, над которыми он проработал немало лет (несколько лет подряд он писал различные повести, рассказы и четыре романа). Но опубликовались не все его вещи. Не потому, что в некоторых из его вещей было слишком уж много через чур богатой фантазии и мало здравого смысла, а совсем по другой причине. Юрий иногда размышлял над этой причиной, потому что она крылась в нём самом, и скорее всего это было "желание печататься", так можно было бы назвать ему этот "недостаток". Ещё в юности (а писать он начал именно тогда) его очень часто одолевала навязчивая идея, что печатать его не будут, как он ни старайся. Иногда даже хотелось бросить всё к чертовой матери и не заниматься больше этой бестолковостью. Но Юрий не бросил, а начал писать для себя, как бы "на заказ". Когда он хотел почитать какую-нибудь литературу и не находил нигде то что ему было нужно, то он пробовал это сам написать, и иногда у него получалось. Но желание печататься не покидало его никогда. И как только случай свёл его с Союзом писателей, он даже и сам не ожидал, что всё так до идиотизма просто: "плати деньги и нет проблем". Так он начал печататься. И только немного позже его стал мучить новый вопрос: "а много ли у меня читателей?"
Проблема пришла к нему сразу после того, как он узнал, что читателей у него достаточно. Вот тут и начались эти чёртовы "стопы" ("торможения"). Он уже и не знал, что с ними делать, продолжения не поддавались ни в какую.
Так Юрий Владивостоцкий и дожил до этого "самого скучного" дождливого дня (много ли таких впереди?), когда в голову вообще ничего не лезло и неплохо было бы уже подумать о самоубийстве... Во всяком случае, Юрий не принадлежал к числу тех людей, которые неудачи и невезения топят в спиртном.
Именно в этот день Юрий вспомнил о чердаке...
Давненько он о том чердаке не вспоминал. Ещё в детстве чердак прогонял по его коже мурашки всякий раз, как он туда залезал. В общем-то ничего особенного там не было, кроме кровати, табуретки и многих старых вещей; просто по чердаку витала какая-то дурная энергия, и, когда шестилетний Юрик летом забирался на чердак спать, то, пока он в приятном одиночестве лежал в постели, его начинали охватывать разные мысли; иногда эти мысли казались ему довольно странными; например, когда по шиферной крыше чердака барабанил дождь и Юра не мог уснуть, ему почему-то всё время казалось, что на крыше кто-то сидит (сидит и ждёт, пока все уснут). Или, когда он забирался на чердак, ему начинало казаться, что в доме - под чердаком - не всё ладно: не забрался ли в дом кто посторонний, пока Юрка залазил на чердак. Но больше ему казалось, что если он спустится и вернётся назад - в дом, - то, вместо его дедушки с бабушкой там будут сидеть какие-то другие люди, и они будут очень злыми и выгонят из дома маленького Юрку, если вообще в милицию не сдадут. То ему начинало казаться, что, пока он спит, его дед достал из подполья самогонку и вместе с бабушкой пьет по-страшному, а потом они начинают драться и убивать друг друга. В общем, разные мысли его охватывали; постепенно доходило до того, что он уже начинал бояться чердака и залезать туда только в том случае, когда он "забывался" и о чердаке в голове его оставались только приятные воспоминания. Но, закончилось лето, на чердаке делать было больше нечего. Наступила зима и бабушку шестилетнего Юрия увезли в больницу, со злокачественной опухолью мозга. Скончалась она через три недели. Двумя месяцами позже, деда Юрия - здоровенного широкоплечего старика - лечили от язвенной болезни. Умер он во время операции. Так ему и его родителям достался в наследство этот дом с чердаком. И с наступлением следующего лета, Юра уже и не вспоминал о чердаке, как будто его могли там подкарауливать вдрызг пьяные дедушка с бабушкой, с налитыми убийственной яростью глазами, и косой или топором в руках... Но Юра об этом старался не задумываться, а жить спокойной безмятежной жизнью; жить временами года, выстроившимися в очередь бесконечным конвейером, и с каждым годом всё сильнее и сильнее забывать о существовании чердака. Нечего там делать; там всегда темно, пыльно и скучно (скорее, страшно, чем скучно), и много старых никому ненужных вещей.
Став старше, Юрий узнал значение слова паранойя, но уже не мог вспомнить, было ли у него когда-нибудь что-то похожее на это слово. Когда же он стал ещё старше, родители его вернулись жить в их старую квартиру, которую до этого сдавали одной тихой семейной парочке, пока те не заработали себе на "гостинку". Оставили родители своего Юрку наедине с самим собой, в расчёте, что он тут же бросит свою писанину, найдёт невесту и женится. Но со столь ответственным поступком в своей жизни двадцатидвухлетний Юрий не спешил. Просто ему приятно было побыть иногда в одиночестве (не в уединении!), занимаясь далеко не тем, чем в подобных ситуациях занимаются многие мужчины; просто, когда рядом никто не маячил, ему было удобнее сосредоточиться и не потерять нужную мысль. Ещё не нравилось ему, когда его отвлекали, потому что возвращаясь назад - к тексту - он думал совсем о другом и получалось нечто похожее на склероз. С годами с памятью у него дела складывались всё хуже и хуже: проходит после "стопа" несколько дней, и он уже не помнит о чём писал - все мысли посеяны. Потому-то Юрий и предпочитал больше времени проводить в одиночестве, запершись в своём уютном домике и... не вспоминая о чердаке...
Но Юрий даже сам удивился тому, насколько внезапно ему в голову вернулось то лето восемьдесят второго года, когда он ещё не начал бояться чердака. И сейчас, неожиданно вспомнив про чердак, он, возможно, подумал, что не так-то это и плохо "страдать паранойей и навязчивыми мыслями": может быть он ещё мал был для использования собственного воображения в качестве куска хлеба (действительно, что такое маленький ребенок, которому в голову лезут разные мысли о вампирах, летающих тарелках, кровожадных пауках и невиданных чудищах, поджидающих его во всех тёмных углах?.. И что такое взрослый писатель, из головы которого всё вываливается, в то же самое время, как туда ничего не хочет лезть; которому не хватает его - ушедшего в далекую историю - детского, богатого воображения?..). Может быть. Но полез он туда не за этим. Что-то его как будто звало туда.
Ю. В. Владивостоцкий накинул на себя дедов непромокаемый комбинезон - больше накинуть ему нечего было (ни зонта, ничего), - и вышел из дома, позволив ливню облить комбинезон с ног до капюшона, и направился в сторону лестницы на чердак. Неподалёку, по дороге, проехал милицейский "уаз", и Юрий, взбираясь по лестнице, не обратил на этот "уаз" никакого внимания. Но несколько милиционеров, пялившихся из "уаза" во все окна, на него внимание обратили, и уже собрались было подрулить к дому этого молодого писателя, но... Возможно, в глаза им кинулся комбинезон... В этом комбинезоне Василий Владивостоцкий (покойный дед Юрия) однажды попал в отделение милиции, и, благодаря дедовым связям, у всего отделения была потом куча проблем... В общем, "уаз" проехал мимо, прибавив скорость. Странно, почему эти милиционеры не знали о том, что Василий Иванович Владивостоцкий уже давным-давно как "прописан" на Морском кладбище?...
Может потому, что не милиционеры это вовсе?...
Юрий поднялся на самый верх, дернул за ручку, и дверь нехотя поддалась, протестующе заскрипев каким-то жутким и потусторонним скрипом.
Вот взору Юрия Владимировича и предстал этот внутренний - пугающе-гипнотезирующий - вид чердака; того самого чердака, 16 лет назад на котором он был последний раз.
Впрочем, за 16 лет чердак этот не изменился вовсе: никто в него с тех пор не зашёл, так что всё осталось нетронутым; не тронутым ни пылью - ни временем. В прошлый раз, вспоминал Юрий, также барабанил дождь по крыше и ему непереставая казалось, что в запертую дверь чердака всё время кто-то стучится, а дома - откуда он вышел минуту назад - уже никого нет; ни бабушки ни дедушки ни родителей - все пропали без вести. Слава богу, что сейчас (16 лет спустя) ему ничего не казалось. А может он и переживал, что поднялся наверх с тем же успехом, с каким начал писать новый рассказ.
Простоял Юра в задумчивости несколько минут, но в голову так ничего и не лезло. И собрался было он уже махнуть на всё рукой и спуститься вниз, но... взгляд его случайно упал на пол чердака (почему он сразу не обратил на этот пол внимания?) и увидел большой машинописный лист, испещренный весь самым мелким почерком. Лист этот значительно выделялся среди всех предметов на чердаке. Его как будто уронили на пол всего несколько считанных минут назад. Но кто мог уронить его именно здесь?! От удивления у Юрия глаза чуть не повыпадывали: это значит, что кто-то был на чердаке?.. Но как он мог туда попасть - дом Юрия окаймляет прочный металлический забор (почти такой, каким герой его последнего "недоделанного" рассказа оградил троих своих детей от маньяка-убийцы по названию шоссе); единственное только - собаки нету: мешать будет своим ежеминутным лаем.
Но когда Юрий поднял этот лист и попробовал почитать, что же там намельтешено, то никакие больше вопросы его не интересовали, потому что он не мог оторваться от чтения. И, так, не выходя из чердака, Юрий и читал весь текст.
Не названия, не имени автора на листе указано не было, как будто он случайно выпал из общей кипы листов, составляющих частей какого-нибудь романа. А написано на листе было вот что:
-1-
Началось всё с телефонной будки. Она появилась из-за угла настолько неожиданно, что я сначала даже и не понял ничего. Дело в том, что у нас в городе давным-давно не существует телефонных будок; только одни телефонные автоматы (без трубок и разбитые почти все до единого), пользоваться которыми также удобно, как и светофорами, взирающими на всех своими пустыми, безжизненными глазницами; словно они из светофоров уже давно как превратились в надгробные, кладбищенские плиты.
Но стоило мне завернуть за поворот, как... Совершенно свободная - никем не занятая (а такого в нашем городе не бывает) - телефонная будка... Но больше внимание моё привлёк телефонный аппарат в ней: какой-то необычный, как будто из нефрита сделанный... И хоть мне в тот день звонить никому и не было надо, но я всё равно подошёл к этой телефонной будке...
-- Звонить собрались, товарищ? -- услышал я за своей спиной какой-то ехидненький старушечий голосок. -- А то я могу и не мешать.
Я повернулся. О, дьявол! Это была та самая старуха!... Правой ноги у неё не было, но на костылях она передвигалась проворнее, чем обычный человек - на своих двоих, и если ей надо было догнать какую-нибудь кучу детворы, любящую из раза в раз подразнить эту старушенцию, она могла носиться по лестницам и по крышам девятиэтажных "малосемеек". Всегда в лохмотьях, она не столько напоминала собой "бомжовку", сколько - некую загадочную личность.
Однажды она погналась за двумя подростками, что смотрели на неё косо; погналась, даже несмотря на то что те забежали в подвал... И полчаса её не было. Подростков же с тех пор больше никто не видел. Старуха эта очень легко объяснилась с милицией, так, что на неё просто нечего было "навешать". Весь подвал прочесали насквозь, но никаких следов... словно подростки были всего лишь галлюцинациями. Старуха же, пока прочёсывали подвал, как-то странно ухмылялась. С тех пор её многие стали остерегаться, и дети уже над ней не смеялись. Но немного позже, она куда-то испарилась.
"Старая ведьма отбросила коньки?", могли бы задуматься многие. Но все знали, что эта "старая ведьма" появляется в городе ещё неожиданнее чем исчезает. И вот её ровно два года никто не видел. Но откуда мне было знать, что появится она настолько неожиданно, не перед кем-нибудь, а именно передо мной, и впервые заговорит... (в районе её знали как "немую": всё она делала молча, гонялась за детворой и объяснялась потом с милицией).
После того, как она прошамкала мне "а то я могу и не мешать", она быстренько - грациозно - поковыляла куда-то в сторону и исчезла в темноте ближайшего подъезда. И летний вечерний полумрак вокруг вдруг сгустился ещё сильнее.
Мне хотелось отойти от будки, вернуться домой и включить телевизор (через пять минут начиналась моя любимая телепередача "Добрый вечер" с Игорем Угольниковым), но вместо этого я подошёл к будке и дёрнул за ручку, открыв дверцу... Нехотя вошёл в будку и тут же - вести я себя старался как можно естественнее - наугад набрал номер...
Мимо проходили трое каких-то юношей, даже не обратив на меня (на эту телефонную будку) внимания; они что-то бурно обсуждали, перебивая друг друга. "И я ей тогда вставил, - донеслись до меня обрывки фраз, пока трубка издавала гудки. - Я сразу кончать не хотел..."; "А я вчера сразу три целки порвал, - перебил его другой. - Кровяки было..." Так они и прошли мимо. И сразу как завернули за угол, гудки в трубке прекратились...
-- Хотите сказать, что вы ничего не видели? -- заговорил из трубки мужской голос, вместо обычного "алло", и, по всей видимости, обращался этот голос непосредственно ко мне.
-- Что я не видел? -- вырвалось у меня. Вообще, я хотел повесить трубку, но... почему-то мне захотелось пообщаться с этим причудливым голосом, владелец которого наверняка накурился чего-то нехорошего.
-- Ой, не придуривайтесь пожалуйста! -- засмеялся мне в ответ этот странный тип.-- Вы ведь сделали всё не просто так. Согласитесь со мной!
-- Что я не просто так сделал? -- не мог я понять его, вместо того, чтоб подыграть этому типу или начать умничать. -- Вы с кем разговариваете, уважаемый?
-- С вами, с кем же ещё! -- говорил тот. -- Вы являетесь единственным свидетелем. И не думайте, что отвертеться очень легко.
На такую чушь много чего можно было бы ответить, но я замялся - я не мог подобрать нужную фразу. Но повесить трубку и отправиться домой я не мог ещё сильнее.
-- Многое предопределено, -- продолжал голос. -- Но всё уже началось. И лучше вам не сопротивляться. Не думайте, что...
-- Слушайте, товарищ, -- мягко перебил я его, -- вы сумасшедший? Вы наркотики сегодня принимали?-- сделал я ударение на слове "наркотики".
-- Не надо иронизировать, -- говорило из трубки. -- Лучше подумайте хорошенько. Для вашего же блага.
-- Какого, к едрёной воши, блага?-- разговаривал я всё также мягко.-- И как хорошенько я должен подумать?, я даже не спрашиваю, о чём.
-- Сейчас это неважно,-- говорил голос.-- Всё будет позже. А сейчас...
-- Что будет позже? -- машинально перебил я его, уже собираясь повесить трубку.
-- Нет, я вас совсем не пугаю, -- говорил тот, словно отвечал на какой-то другой вопрос. -- Мне - конкретно мне - это ни к чему. Возможно, это и кому угодно ни к чему. Так что я советую вам подумать. Для вашего же блага. Мне нет... -- Я повесил трубку. Вообще, у меня неплохое чувство юмора и находчивость в любой сложной ситуации связанной с общением, и иногда я запросто могу поддержать любую тему, но здесь на меня что-то нашло, какое-то отупение - я как идиот стоял и мямлил этому шизофренику, когда мог бы на нём так отшутиться, что аж сам бы удивился собственному чувству юмора. Но я стоял и мямлил как будто мне звонил террорист, и моей жизни угрожала серьёзная опасность. Идиотизм какой-то!
Итак, я повесил трубку, на пару секунд задумался, надо ли мне ещё куда-нибудь позвонить, но вместо этого вышел из новенькой застеклённой, звукоизолированной будки и захлопнул за собой дверь...
Сумерки сгустились ещё сильнее. И, как мне показалось, темнело этим вечером быстрее чем обычно.
-- Позвонил - поговорил? -- прошамкал знакомый голос. И опять за моей спиной... Я резко обернулся. Подле самой телефонной будки стояла эта одноногая старуха с костылями, и, как всегда, на лице её мелькала эта настораживающая ухмылочка. Но как, чёрт возьми, она могла так неожиданно и незаметно подкрасться?
-- Какая разница? -- буркнул я ей.
-- Не торопился бы, -- заметила старуха. -- Дома тебе делать нечего. Лучше позвони ещё куда-нибудь.
-- Что вы такое городите, бабуля? -- очень мягко полюбопытствовал я у старухи.
-- Для твоего же блага, -- донеслось от старухи.
-- Что для моего же блага? -- продолжал я любопытствовать, не придав значения её словам "для вашего же блага".
-- Многое, -- шамкала та. -- И самое необходимое. То, что нужно.
-- Кому нужно?
-- Не только тебе, -- отвечала та. -- Так что торопиться сейчас никуда не надо.
-- Ну, может быть и не надо, -- сказал я, -- я не спорю. -- И зашагал в сторону дома.
-- Молодой человек, -- остановила меня старуха, исчезающего в подъезде, -- Вы что-то уронили.
-- Что я уронил? -- задержался я с входом в подъезд (вообще, на улице этим вечером кроме меня и старухи, казалось, больше никого не было. Неподалёку пролегала проезжая часть, по которой машины сновали и днём и ночью. Но этим вечером даже дорога была пуста. Что такое?).
-- По-моему, бумажник, -- ответила на мой вопрос старуха.
Чёрт! как это я сразу не догадался - карман моей куртки стал немного свободнее не просто так. Я пошарил рукой. И, действительно, бумажника в нём не хватало; бумажника с сотней рублей (новых) и тремя сотнями долларов... да ещё и с ключами и паспортом.
-- Вот именно, -- подтвердила одноногая старуха. -- И не проси меня, чтоб я зашла в телефонную будку, подняла бумажник и принесла его тебе, а ты наградил бы меня за это несколькими десяточками. Бесполезно.
-- Да я и не собираюсь просить, -- проговорил я, выходя из подъезда и направляясь в сторону телефонной будки. -- Но отблагодарить вас за внимательность и честность не мешало бы...
-- Не за что меня благодарить,-- проговорила старуха.-- Да и некогда уже. Я думала, можно было бы, но... уже поздно. Я ничего не сказал на эту её странную речь, только открыл телефонную будку, поднял с пола бумажник и решил проверить, всё ли там на месте, мало ли. Хоть старушка и выглядит в некоторой степени честной, но... какая-то она странная.
Всё было на месте. Но когда я оторвал взгляд от бумажника, никакой старушки вокруг не было. Да и дорога перестала пустовать - на ней показался первый автомобиль. Он двигался несколько быстрее чем положено и на поворотах сопровождал своё движение жутковатым повизгиванием колёс о дорогу. Это был красный "ниссан-патрол". Не сбавляя скорости, он свернул на подъездную дорогу к нашим домам... собрался было пролететь мимо меня и этой телефонной будки, но... прочные покрышки "патролловских" колёс завизжали как резаные - "патрол" проделал десяти-двадцатиметровый тормозной путь, оставляя на изуродованном дождями асфальте чёрные как ночь полосы, и замер у телефонной будки. Тут же все дверцы джипа распахнулись и уже через пару секунд меня окружили пятеро молодых и крепких милиционеров.
-- Документы есть? -- спросил меня один из них. Рука же моя в это время машинально залазила в бумажник, извлекая оттуда паспорт.
-- Так, давай его в машину, -- проговорил кому-то этот (судя по погонам, лейтенант) милиционер, выхватывая у меня паспорт и, даже не открыв его, засовывая себе в карман, -- а я пока осмотрю тут всё.
Вот это здорово! Ничего не скажешь! Я бы конечно мог мягко - очень мягко - попросить их помочь мне убедиться в том, что они работники милиции а не кто попало, но боялся, что они могут меня неправильно понять. Очень уж круто эти граждане "легавые" были настроены.
Лейтенант - пока меня сопровождали до "патрола", так, словно я сильно сопротивлялся - в это время быстренько осмотрел телефонную будку и всё вокруг неё, и ещё быстрее залез в машину, захлопнув за собой дверь с такой силой, что у меня аж мурашки по коже пробежались.
"В чём дело?", хотел было спросить я как можно резче (не для того, чтоб показать им, что если я со стороны и выгляжу не очень сильным в моральном плане, то они в этом глубоко ошибаются, а для того, чтоб они ответили мне "дело у прокурора!"), но подумав пару секунд, спросил совсем другое:
-- Вы, ребята, адресом не ошиблись?
-- Ты сейчас звонил по тому телефону? -- спросил меня один из них, тыча пальцем в сторону давным-давно исчезнувшей в дали телефонной будки. А у меня от неожиданности аж в глазах на секунду потемнело, если не от недоедания. Какая-то большая и серьёзная ФИГНЯ начинается, насколько мне показалось, и эти парни, наряженные в милицейские мундиры (на плече одного из этих парней висел хорошенький А. К.), наверняка только маленькая и незначительная часть большого но тоже незначительного НАЧАЛА (в сравнении со всем остальным ОНО - маленькая, растворившаяся в самом слабом потоке воздуха - пылинка).
-- А что? -- так ответил я ему на вопрос.
-- Ну а кто же ещё?! -- посмотрел лейтенант на своего коллегу, как на психа. -- Не глухонемая же та старуха звонила!
-- Может, вы хотя бы намекнёте мне... -- решил я всё-таки спросить у них "в чём дело?", но меня перебили:
-- Утром, сегодня, ты чем занимался? -- обращались непосредственно ко мне. -- Вспомни всё до мелочей. Машина тем временем остановилась и двигатель замолк, всё погрузилось в тишину; за окнами лес и "патрол" замер посреди "пьяной" дороги. Все шесть человек, вместе с водителем, уставились на меня.
-- Утром я находился дома, -- ответил я. -- У меня прекрасное алиби...
-- Рассказывай всё по порядку, -- потребовали они, -- начиная с того момента, как проснулся.
"О, чёрт! Как же я мог забыть то, что мне довелось увидеть этим утром. И менно в этот момент - сидя в "патроле", окружённый шестью "слушателями" - я и вспомнил то, что у меня просто-таки вылетело из головы...
-2-
Обычно, просыпаясь по утрам, я всегда проводил время в туалете (не чистил зубы, не делал физзарядку, не принимал душ или опохмелялся, а прежде всего брёл в туалет), но проснувшись этим утром... Я не знаю, что на меня нашло, но... я, словно сто лет подряд каждый божий день ходил на нелюбимую работу и в одно прекрасное утро я решил всё круто изменить - вроде как сделать небольшое разнообразие. И, вместо того, чтоб зайти в нужное помещение и закрыть за собой на шпингалет дверь (это была старая-дурацкая привычка; даже если дома кроме меня никого не было, я всё равно закрывал за собой туалетную дверь на шпингалет), я почему-то решил вынести мусорное ведро... И, хоть оно и не было полным; и хоть желудок мой настоятельно требовал опорожнения, я поплёлся в конец коридора, в сторону мусоропровода, вовсю стараясь игнорировать, как разрывается мой мочевой пузырь... До сих пор не могу понять, что на меня тогда нашло.
Подле самого мусоропроводного ствола располагалось небольшое оконце. И, когда я подошёл к мусоропроводу со своим полупустым ведром, внимание моё прежде всего привлекло это оконце... Как всегда заляпанное, покрытое тысячью плевков, несколькими блевотинами и ещё бог знает чем (если оно не было выбито), в этот раз было... полуневидимым... Вымытое до блеска и донельзя прозрачное, оно меня даже изумило. Изумило до такой степени, что мне даже захотелось в него посмотреть, как будто до боли надоевший ландшафт уделанного куриными яйцами, несколькими кучами мусора, выкидываемого из окон и всякой дребеденью, двор, спомощью этого окна предстал перед моим взором в несколько ином ракурсе. Но, несмотря ни на что, я встал на торчащую из стены батарею и поднялся до уровня вылизанного до блеска окна... И кое-что увидел... Кое-что такое, чего видеть мне не стоило... Вообще, не стоило мне выносить этот мусор...
Вообще, город наш, хоть со стороны и выглядел более-менее спокойным, но не везде - не во всех его районах продолжал оставаться таковым. Другими словами, если общее понятие слова "жизнь" можно было бы сравнить с нашим городом, то, думаю, сравнение вышло бы очень неплохое. Но тот район, где проживал я (где в данный момент разворачивается действие моих "дневниковых заметок", если можно их так назвать) - где в одно прекрасное утро коридорное, вечно заплёванное и уделанное всем на свете окошко, оказалось вычищенным до состояния лесного ручейка; - так вот, этот район всегда отличался таким невозмутимым спокойствием и миролюбием, что про него не поворачивается даже язык сказать "в тихом омуте черти водятся". Но то, что я увидел через это дьявольское, вылизанное до невозможности окошко, не вписывается ни в какие рамки здравомыслия. Именно поэтому, в течение всего дня, я не то что старался не вспоминать всё это; вообще - принял за галлюцинацию (если у кого и начинаются видения, то начинаются в самый неожиданный момент) и... оно само вылетело из моей головы. Итак, судьба моя распорядилась таким образом, что я залез на батарею и сам не знаю, почему - посмотрел в окно...
Если б окна не было и я высунул бы голову, то, скорее всего, этот вариант оказался бы для меня самым лучшим...
Поскольку моя квартира находилась на четвёртом этаже, а дом был девятиэтажный, то человек, пролетавший в тот момент как я посмотрел на вздымающееся над горизонтом солнце, по всей видимости летел с крыши, задевая по пути некоторые из частей стен этого дома. Бедром он задел и это вылизанное до блеска окно, разбив его (окно) и пролетая дальше. Завершил свой полёт он глухим ударом о угол подъездной крыши и падением на лобовое стекло стоявшего у подъезда джипа. Джипу хоть бы хны... Только, мне тогда показалось, что удар донёсся не с низу (у подъезда), а откуда-то со стороны дороги. Я тут же, импульсивно, перевёл взгляд на пролегающую неподалёку проезжую часть, и только и увидел, как над "тойотой" взмыло тело какой-то молоденькой девушки (тойота мчалась со скорость 70-80 км/ч., как мне показалось). Следом, с такой же скоростью гнал "ситроен"-вездеход (он как и "тойота" был без номеров), кузов которого чуть ли не на полметра был поднят над колёсами. Под его-то кузов и приземлилось это злосчастное тело... И именно в то, что произошло секундой позже, я не мог поверить и решил принять всё это за галлюцинацию (за название этого слова). Дело в том, что тело девушки (больше она походила всё же на девушку, чем на даму какого-нибудь бальзаковского возраста) не просто приземлилось под ничего не подозревающий, поглощённый всеобщим движением, проезжавший мимо "ситроен", а... исчезло под ним... если у меня действительно не начались "глюки". Ситроен даже скорости не сбавил, а поспешил за "тойотой", словно у этих новых русских вот-вот должна была начаться "разборка" и в данный момент им не всяких там девушек-ротозеек.
Но, дело в том, что я оказался единственным в своём роде свидетелем того, как исчезла эта девушка под "Ситом", потому что воуркг никого не было, да и вряд ли кто что заметил бы, если б наблюдал из окна или стоял где-то неподалёку.
Всё произошло так быстро, что даже я (свидетель 1) ничего не понял. Видел, как взмыла над тойотой девушка; услышал перед этим удар, донёсшийся со стороны дороги; видел, как приземлилась она на асфальт, под подъезжавший ситроен, и... вот и началось невообразимое...: В течение доли секунды из асфальта вылезло десять или двадцать каких-то чёрных рук и - в течение того же самого мгновения, пока этот вездеходик прикрывал собой всё это, мчавшись со скоростью 70-80 км. - эти фантасмагорические руки просеяли это тело сквозь асфальт, и вернулись в исходное положение.
Вот оно то, что я не рассказал бы никому, рискуя убить много свободного времени в ближайшей психиатрической больнице.
Дальше я слетел с батареи, опасаясь как бы кто меня ни увидел, и даже не выкинув в мусоропровод свои полведра, на цыпочках - опять же опасаясь случайных свидетелей (ещё тогда я почувствовал, что дело очень неприятным пахнет) - подсеменил к двери, постарался беззвучно её открыть и... Щёлкнул замок соседей - кто-то собирался выйти из квартиры... Но я успел-таки заскочить за дверь и ещё беззвучнее захлопнуть её за собой... И, оказавшись в полной безопасности, ко мне тут же вернулись ощущения раскалывающегося мочевого пузыря и приближающегося поноса.
Всё, больше я о падающем с крыши (в попыхах я и не разглядел, мужчина этот был или женщина, только увидел трико, футболку и крупное тело) и исчезнувшей под обыкновенным автомобилем девушке не вспоминал.
-3-
-- По порядку? -- задумался я вслух, сразу после того, как всё случившееся этим утром пронеслось у меня в голове за какие-то две-три секунды. -- Ничего не пропускать?
-- Ни единой секунды, -- ответили мне милиционеры.
-- Ну хорошо, -- решительно согласился я и начал:
-- Проснувшись утром, я поднялся с койки, сделал... не помню сколько шагов, потом вошёл в помещение уборной, снял...
-- У тебя солнечное сплетение давно не болело? -- перебил меня лейтенант.
-- Я не понимаю, что вы от меня хотите, -- поинтересовался я очень мягко, чтоб у них не возникло желания "помочь" мне понять.
-- Ты утром сёдня у мусоропровода своего этажа не стоял? -- спросил меня один из "мусоров" (неплохое сочетание!), -- в окошко не выглядывал?
У меня сердце и ёкнуло, но подавать сейчас вид хуже самоубийства. И потому я сделал другой вид, что вспоминаю.
-- По-моему, не выглядывал, -- изрёк я, отвспоминав сколько положено, -- если память мне не изменяет.
-- А если ты сейчас кровью умоешься? -- надавливал на меня парень с погонами лейтенанта.
-- Так я должен был выглядывать? -- продолжал я незаметно для всех придуриваться.
-- Вообще-то, не должен, -- ответили мне нешутя, -- но выглянул.
-- И что было дальше? -- Я надеялся, что этот вопрос не вызовет ни у кого из сидящих в "патроле" раздражения.
-- Рассказывай, что было, -- сказали мне.
-- Я не могу рисковать, -- произнёс я. -- Вы ведь можете меня побить.
-- Мы можем тебя пытать, -- общался со мной всё тот же лейтенант, -- если ты в течение следующих сорока пяти секунд будешь продолжать упираться. -- Он глянул на свой "ориент". -- Я засёк время. -- И выжидающе уставился на меня.
-- Ладно, расскажу, -- снизошёл я; в конце концов, ничего ведь особенного не произошло. Я оказался всего лишь свидетелем, и мне не очень хотелось из-за этой ерунды вступать в "конфликт" с этими ребятами. Меня ведь видели (только хотелось бы знать, кому удалось меня увидеть), чего отпираться и "идти в несознанку"?
-- Человек с крыши упал, -- рассказал я. -- Я так перепугался, что сразу же убежал. В это верите?
-- Как ты убежал, это мы знаем. Но больше ты ничего не видел?
-- Да вроде бы ничего.
-- Опять врёшь!
-- Да не вру же! -- вскрикнул вдруг я, сам не понимая, почему, словно так прочно вошёл в образ, что почувствовал даже несправедливость: "как это так, я видел только пролетавшего мимо человека, а меня заставляют ещё что-то рассказывать! Это же несправедливо!"
-- А на дорогу ты не смотрел? -- спрашивал меня лейтенант. -- Не ври лучше. За твоим взглядом следили.
-- Девушку сбили, -- проговорил я. -- "Тойота-Корона зелёного цвета, без номеров. Всё, что я видел. И больше никаких убийств, никаких изнасилований и никаких аварий я не видел.
-- Девушка осталась лежать на дороге? -- Задал мне лейтенант вопрос на засыпку. Впрочем, этого вопроса мне и следовало ожидать, но я к нему не готов был. Хотя, мог бы конечно и рассказать всё сразу как те затормозили у телефонной будки; и про исчезнувшую под "ситроеном" сбитую девушку и про 10-20 чёрных рук... Но какая-то паранойя на меня налетела: что-то меня во всём этом настораживало. И какое-то внутреннее чувство мне твердило: "не болтай слишком много! Пусть лучше пытают. Но не болтай".
-- Слушайте, ребята, вы не будете возражать, если я выйду отлить? По-моему, у меня энурез. -- И, действительно, ни с того - ни с сего у меня вдруг зверски начал раскалываться мочевой пузырь, как будто я только что проснулся. И, возможно, ничего удивительного в этом нет, ведь последний раз я сливал "херши" только утром; мочевые пузыри тоже имеют особенность иногда засыпать и просыпаться в самые неожиданные моменты.
-- Расскажи всё до конца, -- тут же отреагировал самый твердолобый из всех шести человек, -- и отольёшь.
-- Я не могу рассказывать! -- кряхтел я. Я даже не ожидал от своего мочевого пузыря такого: он словно взбесился и как помешанный требовал своего, грозя с секунды на секунду выпустить всё наружу. Такого со мной ещё никогда не было; даже когда мы с какой-то "герлой" часика три рассеками пол-Амурского залива на катамаране и меня приспичило - не успели мы покататься и десяти минут (это было в марте).
-- Да хрен с ним, -- махнул кто-то рукой, -- пусть ссыт. Если вздумает дернуться куда - пуля в жопе. Всё равно для нас в нём нет необходимости. Выходи, -- обратился он ко мне, доставая из кобуры "ПМ", -- сопровождать тебя будет гражданим "макаров".
"Что это значит, - размышлял я, наскоро выскакивая из патрола и расстёгивая на ходу ширинку, - "для нас в нём нет необходимости"?
Хоть по ногам у меня уже и текло и я мог бы думать о чём-нибудь другом (например, о том, чтоб постараться заставить удачу улыбнуться, и вытащить всё из ширинки вовремя), но меня сильно напугала эта фраза, брошенная владельцем "гражданина макарова". - Если они запросто могут разрядить в меня хоть целую обойму, зачит как "бесценный свидетель 1" , я им и не нужен?... А что означает всё это дознание?... Чтоб уличить меня в том, что я действительно важный свидетель, и... А кто они вообще такие? То, что они не из милиции, гарантия на всё 97%. А почему тогда... - Но прервал мои размышления приближающийся откуда-то издалека свет фар. Струя, орошающая придорожную траву долго ещё не собиралась во мне успокаиваться, с каждой секундой всё сильнее и сильнее напоминая собой какой-то бездонный источник.
-- Эй ссыкун, -- позвали меня из "патрола", -- давай в машину.
-- Чёрт, не могу остановиться! -- бормотал я, чтоб им было слышно.
-- Залазь в машину! -- повысил голос один из милиционеров, открывая дверцу и выходя из "патрола", -- а то я тебе мозги сейчас вышибу, тогда-то уж точно остановишься.
Видимо, они собирались сорваться с места, пока фары очередных "свидетелей" основательно не приблизились. Наверное, им каждого встречного не хотелось привлекать к ответственности за свидетельство.
-- Да пускай мочится, -- сказал ему "лейтенант", хотя мог бы и не говорить, и так всё понятно, -- поздно уже.
И действительно было поздно; только поздно не в том смысле, что стрелки лейтенантовского "ориента" указывали на пол-одиннадцатого вечера, а в том, что фары - сами неожиданно для себя - приблизились на опасно-близкое расстояние ("опасно-близкое" для обоих сторон).
Насколько я мог судить, сразу как нужное количество жидкости из меня вылилось и я уже смог застегнуть молнию на ширинке и заправить рубашку в брюки, фары принадлежали микрогрузовичку, и если воспользоваться дедукцией, то водитель этого м/г никакой опасности для ребят из "патрола" представлять не может, тем более что кузов загружен какими-то мешками с мукой или цементом (не "наркоту" же им в открытую перевозить).
Тот, что собирался вышибить мне мозги, остановил грузовичок и подошёл к кабине водителя. Водитель же оказался не один, а с какой-то красавицей.
-- Будьте добры ваши документы, -- произнёс водителю милиционер, после того как представился как положено.
-- Гаи, что ли? -- ласково усмехнулась женщина, надув и лопнув пузырь жвачки. Она была немного навеселе, впрочем как и сам водитель, и из кабины орало "лавэ" Мистера Кредо.
-- Да брось ты, кореш, -- улыбнулся весёлый водитель, -- какие документы? У нас сегодня праздник...
-- Выйдете из машины, -- очень мягко, но не очень приятно потребовал тот.
Дорога была хоть и "пьяная" (как называют её автолюбители), но даже ночью на ней иногда возникают проезжающие автомобили; за одну минуту, например, на этой заброшенной дороге запросто может "прорычать" сдесяток не соединённых между собой никакими узами автомобилей. Вот и сейчас, приближался третий, а никто наверняка даже и не слышал, как откуда-то издалека доносится рёв мотора (причём, кто-то куда-то торопится, судя по рёву).
-- Нахрена тебе это надо, земеля? -- реагировал водитель микрогрузовика на через чур серьёзное поведение этого милиционера. Я уже ширинку застегнул, рубаху заправил и прислушался, показалось ли мне или на самом деле кто-то приближался, потому что находились мы в такой позиции, что по обе стороны дороги любой приближающийся автотранстпорт можно заметить ещё за километр, если... если только тот не выключит фары... А поскольку мотор заревал всё ощутимее, то этот приближающийся автомобиль ехал явно без фар.
-- Вылазь из машины, -- произнёс милиционер не в повышенном тоне, а каким-то жутким, ледяным голосом, что трудно было не повиноваться, -- третий раз повторять не буду.
А я понял: "Вылазьиз машины и залазь в "патрол", а мы пока с твоей мочалкой покатаемся минут 89..., а тебя двумя-тремя минутами позже закопаем в лесу неподалёку. И делов-то". но не тут-то было. Из темноты что-то выехало и резко тормознуло возле "патрола". Фары грузовика машинально осветили это "что-то". Сразу как это "авто" подъехало, мне показалось, что это не что-нибудь, а... милицейский "уазик". Только мне показалось через чур загадочным это явление: милицейский "уаз", не включающий фары и гонящий с максимальной скоростью среди ночи.
И тут я увидел, как лейтенант молниеносно суёт руку в свою куртку, извлекая оттуда "ремингтон" с глушителем, и ещё молниеноснее прицеливает его в меня... Но я и сам не ожидал от себя такой реакции: рядом оказалось широкое дерево и ноги меня сами понесли к нему (в трёх-четырёх шагах от меня стояло это дерево), как будто во мне сработал чистый инстинкт самосохранения, который действует абсолютно машинально и иногда способен на чудеса. Я только почувствовал, как у "уаза" включились фары и приказной голос из мегафона потребоваол всем оставаться на своих местах. Но ремингтон "пукнул" раньше (у этого "реми" оказался очень хороший глушитель) и за полсекунды до того, как прикреплённый к крыши "уаза" мегафон издал какой-либо звук, я услышал пулю... Она едва не задела моё ухо, просвистев и разнеся в щепки верхушку полутораметрового "пенька", что стоял неподалёку.
-- Убейте его! -- умоляюще заорал "лейтенант" своим "напарникам", трое или четверо из которых уже выскакивали из "патрола" и пытались всё закончить до того, как "уазовцы" успеют принять меры. Но дерево, за которое я успел забежать, было довольно прочным и помогало мне укрываться от приближающейся стрельбы.
Последовало ещё несколько выстрелов: несколько пуль задели моё дерево, но - странно, конечно - ни одна из них не задела меня. Последовала масса выстрелов, "патроловцы" уже орали ребятам из "уаза": "нахрен вы нам сдались! Дайте нам ублюдка этого замочить!" Увидеть я мало что мог, и дабы не быть голословным, не буду описывать события, опираясь на собственные предположения. Скажу только, что закончилось всё быстро: двух человек ("партолловцев") уложили, - о чём я мог судить тремя минутами позже, - остальные послушно сдали оружие, - в то время как подъехало ещё два автомобиля, гружёных хорошим нарядом милиции: "митсубиси-паджеро" и "ленд-краузер", - и разместились в прибывших автомобилях.
Я же, когда всё уже улеглось, вышел из-за дерева и уселся в "уаз", как посоветовали мне сидящие в нём милиционеры.
"Уаз" двинулся с места первым ("паджеро", "партол", "краузер" и м/г "ниссан" остались стоять на месте) и сразу же набрал такую скорость, как будто куда-то опаздывал; как будто водитель "уаза" - грузный сержант с вспотевшей головой - подмывал меня задать им какой-нибудь из наводящих вопросов. И я собирался кое-что спросить, если бы меня не опередили:
-- Ну, рассказывай, что там у вас вышло, -- попросил меня сидящий рядом со мной капитан.
-- Понятия не имею, -- ответил я. -- Подобрали ни с того ни с сего меня по дороге. Должно быть, спутали с кем-то. А по-вашему как? -- обратился я ко всем.
-- По-нашему, -- тут же оживился капитан, не задумываясь, -- ты, либо насолил им чем-то, либо где-то оказался лишним. Не зря ведь они с таким отчаянием пытались от тебя избавиться.
-- Ну и что это означает? -- спросил я тогда этого "кэпа".
-- А означает это, -- отвечал тот с удовольствием, -- что ты сейчас же выкладываешь нам всё как на духу. Что, где и когда. И, главное, почему.
Вот тебе и раз! Из огня да в полымя. Здорово, ничего не скажешь. Как начинающий актёр чувствует "запах кулис", я тогда, сидя в мчащемся с максимальной скоростью "уазе", чувствовал запах "дознания"; скорее - привкус дознания. Подобный привкус напоминал мне о себе всякий раз, как я выходил из стоматологической поликлиники с вырванным зубом (кариес мои зубы всегда любил).
Всё, больше я им вопросов не задавал. Да и и они у меня ничего не спрашивали, словно этот "уаз" заряжал каждого даром телепатии и мы друг у друга читали мысли: "В отделение приедем, - наверняка размышляли они, - там и побеседуем обо всём. Здесь-то - в машине - чего разбираться?" Может, я их мысли и не читал, но они-то уж точно понимали, насколько хреново я себя чувствую от всей этой заварушки. Может, понимали даже и то, что я во всей этой цепи звено явно лишнее, но больше-то им некого допрашивать. Кто им ещё расскажет что-нибудь о этих "лже-ментах"?
Через семь-восемь минут, "уазик" въехал в город - дорогу уже начали сопровождать разные ночные киоски, девятиэтажные дома и бензоколонки с автостоянками, попадающие на пути через каждую вторую минуту езды. Потом "уаз" завернул за угол какого-то восемнадцатиэтажного жилого дома и тормознул у подъезда, над которым висела чистенькая свеженькая (такая же новенькая, как та телефонная будка - виновник всей этой безумной передряги, двух убитых "милиционеров" ("патроловцев"), если "уазовцы" их действительно уложили, и всё это не было каким-нибудь цирком: если "уазовцы" и "патроловцы" не были заодно, проходя какие-то сумасбродные "учения") табличка: ОТДЕЛЕНИЕ МИЛИЦИИ 13 (благо, что хоть в отношении цыфры 13, равно как и в отношении чёрных кошек, разбитых зеркал и многого-многого-многого, я не был суеверен).
Дознания не было. Если такое и случается, то только раз в жизни: проводить дознание должен был... мой бывший одноклассник, с которым мы проучились и просидели за одной партой (хоть в последних классах меня и подмывало всё время поменять этого соседа по парте на свою любимую девушку; но с девушкой этой у меня тогда была полная конфиденциальность) девять лет и съели вместе - как это называют - ни один пуд сопли. Это был один из моих лучших друзей детства. Я только понятия не имел, как его угораздило пойти работать в милицию, после того как мы исчезли из поля зрения друг друга (он - в армию, я - в командировку), и - что самое главное - какими чертями нам довелось встретиться именно здесь... (в отделение милиции 13) Должно быть, судьба.
Кабинет-камера, в котором должно было проходить дознание, был звукоизолирован (не знаю, почему), и мой друг детства закрыл этот кабинет на внутренний замок и принялся проводить "дознание". За небольшое время мы успели и наговориться и насмеяться, так что к делу перешли постепенно, выплеснув друг другу всё наболевшее.
Звали моего друга Олегом Степловым. И, хоть Олег и должен быть профессионально недоверчив, но тому, что я ни к чему происходящему в этом городе не причастен, он не только поверил, но и понял, после того как разъяснил мне обо всём, что в нашем городе последнее время происходит; начиная с тех случаев, свидетелем которых я случайно оказался, и заканчивая деятельностью этих "лже-милиционеров".
-- Понимаешь, -- разъяснял мне Олег, -- свидетелей этих "причудливых" происшествий с каждым днём становится всё больше и больше, и ОНИ этих свидетелей убивают, многие из которых становятся ИМИ...
-- Так что, и та одноногая "немая" старуха, -- вспомнил я "неожиданную встречу у телефонной будки", -- тоже стала ИМИ?
-- Не знаю, -- откровенничал со мной Олег, -- честное слово, не знаю. Ни про старуху, ни про "канолевую" телефонную будку. У нас в городе сейчас столько всего странного происходит, что люди иногда даже с ума сходят. И всё началось буквально на прошлой неделе. И то. что ты видел, - этот пролетающий человек и сбитая и исчезнувшая под машиной девушка, это всего лишь пыль, по сравнению с тем, что происходит.
-- Вот и меня хотели пристрелить, -- размышлял я вслух. -- А потом превратить в зомби. Так это делается? -- обращался я к другу Олегу.
-- Нет, -- отвечал мне тот. -- Человек увозится под город, в мир канализации, и там начинает мутировать, до тех пор, пока его никто не узнает... Вернее, до тех пор, пока он сам себя не узнает.
-- Серьёзно что ли? -- удивлялся я его рассказу.
-- Нет, шутя, -- отвечал тот и... ухмыльнулся. Что за чёрт? Насколько я знал своего друга, Олега Степлова, улыбался он очень редко, а ухмыляться... У человека, не умеющего выдавить из себя даже самую жалкую улыбку, ухмылка не должна получиться ни в какую, даже если он сильно этого захочет. Но он ухмылялся; ухмылялся широко - во все свои тридцать зубов, и у меня на сердце похолодело...
-- Не смотри ты на меня как на инопланетянина, дружок, -- проговорил тот, не переставая ухмыляться, -- это моя работа, понимаешь ли. Мне, а не хрену собачьему поручено проводить дознания. Я из твоей дурьей башки все опилки вышибу. Другими словами, проделаю то, что в школе с тобой проделать не успели. Потому что бить тебя надо было, как Сидорова-козла. И убить тебя мало было, -- говорил он, подходя ко мне всё медленнее и медленнее, в руках сжимая чёрную милицейскую резиновую дубинку. В то время, как я был ещё юношей, среди многих сверстников и друзей ходило мнение, что дубинки такие покрыты резиной для жёсткости удара, и что синяки после применения такой дубинки на теле не остаются, как бы сильно ею не били. Но может это и...
* * * * * *
И на этом лист закончился. Как это обычно называют: "на самом интересном месте!", как будто только-только начали описывать облик гениталий... И огромный типографский лист, испещрённый самым микроскопическим почерком, оказался не настолько огромным, чтоб в него вместилось то, чему вместиться в него не удалось...
Читал Юрий не отрываясь - он не мог бы остановиться, даже если б очень захотел, потому что... ему показалось, что на этом огромном листе была осуществлена его мечта: давно уже Юрий Владивостоцкий смирился с тем, что у него ни в какую не получалось написать что-нибудь о родном городе; о российской милиции; что-то вроде остросюжетного - немного мистического - триллера, где реализм превосходит собой всю фантазию, и - самое главное - чтоб рассказ этот обязательно выглядел в форме дневниковых заметок какого-нибудь рядового владивостокца (что-то вроде, "Ну и произошло со мной!, щас расскажу..."). Хоть и немного неграмотно написаный, но какое-никакое мастерство изложения в этом отрывочке есть. но всё это не интересовало Юрия, потому что он отправился переворачивать на чердаке этот весь хлам, надеясь найти остальную часть произведения; ему страшно нетерпелось узнать, что же в этом рассказе произошло дальше. Но, спустя 10-15 минут тщетных поисков (вещей на чердаке было не так много), он решил смириться с тем, что продолжения он не найдёт уже никогда.
Пробыл Юрий у себя на чердаке около полуторачаса, и даже не заметил, как дождь перестал барабанить по крыше и заметно потеплело: через чердачные щели и отверстия начали пробиваться солнечные лучи душного июльского дня, который нормальные люди обычно стараются провести на пляже.
Юрий глянул на свои позолоченные "ориент", стрелки которого указывали на "полпервого", и решил, что и ему этим днём было бы неплохо войти в образ "нормального человека" и слётать на своём кабриалете куда-нибудь на Шамору или на Суходол, если в голову так и продолжает ничего не лезть, а "продолжения" его чудесной находки в реальности не существует; не переделывать же ему прочитанное на свой лад... Только не это!! плагиат ненавидел Юрий больше, чем - например - гомосексуалистов или педофилов; он считал, воровать чьё-то творчество, ниже собственного достоинства: "Это скучно, - мог бы он заметить на сей счёт. - Зачем "унижаться", когда можно написать в тысячу раз лучше и эффективнее?", потому он ненавидел даже повторяться, внося с каждым разом в своё поле деятельности всё новые и более оригинальные вещи чем прежде.
Но теперь ему не было дела - не до своего таланта, не до "поля деятельности" - ни до чего, после того как он снял с себя дедов комбинезон и бросив его на покрытую вековой пылью голую кровать, распахнул дверь и окунулся в жаркий летний полдень, пожелав этому пыльному, старому, скучному и всегда мрачному чердаку, только лишь не переставать оставаться самим собой. Юрия же ждала одна из двенадцати очаровашек, представленных ему местной службой знакомств.
Да, довелось ему однажды, от безысходности знакомств на улицах и через объявления, выложить на стол офиса "брачного агентства" сотню рублей и получить телефоны "двенадцати месяцев" (как он - сам не понимая, почему - именовал это "совпадение", отказавшись от тринадцатого телефона, поскольку четырнадцатого в ближайшее время не предвиделось), успев обзвонить все до единого, назначить быстрые встречи и придти в восторг оттого, что со всеми до единой девушками у него "всё совпало" и ни одна из них не предпочла ему продолжение поисков своего "прекрасного принца". Так что теперь ему (Юрию) предстояло бросить жребий и пригласить "выпавшую счастливицу" сотавить ему компанию для поездки туда, куда она (счастливица) пожелает, завести свою "хонду" и отправиться впуть.
Так он и поступил, после того как Алла (выпавшая - через жеребьёвку - счастливица) вознамерилась прокатиться с ним на какой-нибудь дикий пляж, где никого нет и запросто можно позволить себе некоторую долю нудизма.
Но никакого нудизма они себе не позволили, когда "хонда" Юрия въехала на пустынный дикий пляж, Юрий вместе со своей девятнадцатилетней девушкой уже удобно расположился на не тронутых птичьим помётом живописных камнях Уссурийского залива... и тут и появилась на горизонте пляжного берега какая-то тёмная фигурка - издалека ничего нельзя было разглядеть. Но по ходу приближения этой фигурки уже можно было не только определить её (мужской) пол, но и то, что это старик; что выглядел он измученным долгой ходьбой и плёлся очень медленно. Юрия это не столько раздражало, сколько рождало в его голове... новый сюжет... Интересно было бы, - подумалось тут же Юрию, - если б этот старый пердунок, подойдя к нам вплотную, достал бы из-за спины прятавшийся там топор и (теперь это оказался бы уже далеко не измученный старостью дед, как лунатик бредущий по пустынным пляжам; теперь это оказался бы очень энергичный и злобный шизофреник) начал бы гоняться за нами по всему пляжу, разнеся по пути в пух и прах мою хонду и желаю осуществить бесновавшуюся у него в голове - ещё с самого детства - мечту: насладиться бездыханным свежим телом молодой очаровательной девушки. - Идиотская, конечно, мысль навестила Юрия, но... Какого чёрта старику (!) бродить по пустынному пляжу (!)? - кого ему там отыскивать; уж не одиноких ли девушек, решивших провести время наедине с самими собой, почитать под палящим солнцем и кремом от загара какой-нибудь сентиментальный романчик?... Причём, одет этот старик был как нельзя не кстати такому беспощадному солнцепёку: в валенках, чёрных ватных штанах, телогрейке и шапке-ушанке (неиначе, он полчаса назад трудился на лесоповале в середине января), он явно собирался шагать куда-нибудь в Антарктиду. И когда он подошёл ближе, проходя мимо "хонды" и двух этих удивлённых молодых людей, можно было бы уже разглядеть не только его измученное духотой лицо и мокрую (словно полностью состоявшую из пота), текущую и уже наверняка плавящуюся кожу, но и полное безразличие к этим единственным на всём пляже людям: он прошёл мимо, не взглянув в их сторону даже и краем глаза, словно действительно был лунатиком и в данный момент, ошибшись планетами, прогуливался не как обычно по луне, а по - например - Венере (или Солнцу). Но Алла так и не удержалась от этого дурацкого банального вопроса для подобных ситуаций (тепло ли тебе, девица? - тепло ли тебе, красная?):
-- Дедушка, Вам не холодно? -- спросила она мягко и ласково, на что дедушка остановился (всё-таки, он не был лунатиком?...) и наконец-таки глянул на этих двух молодых людей...
-- А? -- переспросил он, как и положено старику. Взгляд его в это время упал на Юрия, как будто он задал ему вопрос. Хотя старик прекрасно понимал, что никаких вопросов этот Юрий ему не задавал.
-- Я спрашиваю, Вам не холодно? -- повторила Алла свой вопрос, тут же почувствовав неловкость ("чё я прикопалась к этому деду?"), отчего и улыбнулась своей "коронной" - кладущей наповал любого "нормального" представителя сильного пола - улыбкой.
-- О! -- вдруг воскликнул радостно старик не сводящий с Юрия взгляда. -- Наконец-то!
-- Что, на конец то? -- полюбопытствовал Юрий. Ситуация обязывала: не полюбопытствовать было нельзя.
-- Ничего особенного, -- ответил старик, тут же остепенившись и обратив внимание на свой возбуждённый вид, -- молодой человек. Просто необходимо кое-что вам передать.
Тут же у Юрия (но не у Аллы; та смотрела на старика, как на гуманоида) сложилось впечатление, что проходил старичок по пляжам несколько десятков километров, только для того, чтоб "кое-что" передать этому молодому человеку (прежде, чтоб найти этого молодого человека). И опять Юрию нельзя было промолчать; и опять он нашёлся, что произнести старику на это:
-- А может быть Вы ошиблись, дедушка? -- поинтересовался он с некоторой долей иронии в голосе. -- Может быть, Вам вовсе не мне надо "кое-что" передать? Может быть, я тут непричём...
-- Кроме Вас и Вашей юной леди, -- твердил старик своё, -- на пляже никого больше нет. Если б неподалёку стояла ещё одна "Хонда", и подле неё на камнях загорала бы ещё одна парочка, Вы могли бы мне заметить, что я ошибся. Но...
-- Ладно, -- мягко прервал Юрий это многословие, -- выкладывайте, что там у Вас. -- Видимо, вошёл Юра в образ какого-нибудь предпринимателя, которому даже в выходной день на пляже "дела" не дают покоя. (чёрный потный сотовый)
-- Вам, молодой человек, необходимо вернуться домой, -- решил старик прямо перейти к делу, -- пока Вы ничего не потеряли.
-- Что? -- тут же протянул Юра, как и положено не понявшему ни грамма из услышанного.
-- Когда солнце зайдёт за горизонт, -- гнул старик своё, -- будет уже поздно. Вернитесь домой и поднимитесь туда, откуда Вы так скоропостижно решили ускользнуть...
-- Что Вы городите, дедуля? -- реагировал он как и положено.
-- Я посредствующее лицо, -- говорил старик, не давая перебить себя. -- Моё дело - передать, Ваше дело - действовать. И Вам же будет лучше, если Вы позаботитесь о том, чтоб не потерять бумагу.
-- Какую бумагу? -- уже усмехнулся Юрий. И правда, что городил этот старый, выживший из ума человек?...
-- Которую Вы оставили без внимания, -- отвечал старик, -- только потому, что она оказалась не вся; не полностью.
-- Бумага оказалась не вся - не полностью? -- уточнил Юрий, улыбаясь.
-- Вы должны понимать, о чём я говорю, -- заметил старик. -- О лжемилиционерах, о восемнадцати чёрных "асфальтированных" руках. О одноногой и немой, о прлетающих мимо... Не понимаете?
-- Не понимаю, -- ответил Юрий, несмотря на своё сердце, которое заметно ёкнуло... Но он не обратил ни на что внимания.
-- Но вспомните о...
-- Послушайте, старичёк, -- перебил его Юрий "очень сдержанным" деланным голосом, -- я не желаю ни о чём вспоминать. Поймите Вы, что я не лечащий Ваш врач, если Вы это имеете в виду. И лучше Вам пойти поискать ещё одну "Хонду" и загорающую возле неё парочку, или сходить на Луну пешком, или просто улететь куда-нибудь на упряжке слонов, наглотавшись колёс. Только не мозолить тут нам глаза. В противном случае мне придётся Вам посодействовать. Я надеюсь, Вы меня понимаете, старичок?
Так старик оставил их в покое, взобравшись на лесистый пригорок и двинувшись в сторону шоссе А-188. И через полминуты, как старик исчез с пляжа, Алла и Юрий пошли купаться, оставив купальники в машине, как и намеревались до появления этого полоумного старика.
Всё, больше Юрий о старике не вспоминал, пока солнце не зашло за горизонт и не наступил вечер.
Старик в это время уже нашёл тропинку и быстро шёл к шоссе, что-то бормоча себе под нос всё время:
-- Что-то страшное скоро начнётся, -- бормотал он удручённо, пока до шоссе оставалось идти ещё чуть-чуть меньше километра. -- Не зря ведь мне этой ночью приснился его пьяный дед. Лучше б я спать не ложился! Вылечил называется бессонницу голоданием и долгими прогулками!
Надо полагать, к шоссе он так стремился не для того, чтоб добраться до города, поймав какую-нибудь машину, а для того, чтоб под эту машину броситься...
Юрий прекрасно провёл этот день с Аллой. Они всё время пробыли на пляже, и может только потому что день был будничный, на пляже никого не появилось, пока... пока солнце не зашло за горизонт...
Бесспорно, день Юрию понравился, хоть его всё время и подмывало вернуться домой и написать что-нибудь о этом сумасшедшем старике (в голове у него неожиданно разросся новый СЮЖЕТ, что никакого "стопа" - никакой "недоделки" в этом рассказе даже и намереваться не должно было); он уже хотел достать из бардачка машины блокнот, который он везде возил с собой для "всяких пожарных случаев" (если возникнет какая-нибудь сногсшибательная идея, заставящая его бросить всё на свете и схватить в руки карандаш), и начать делать какие-нибудь наброски, только бы не "закапывать" ничего, но... всячески старался сдерживать себя, только потому что не всем он мог открыться в том, что он писатель.
Но вот солнце приготовилось к закату, вода нагрелась, и секунду спустя после того как солнце за горизонтом исчезло, Юрий и Алла решили окунуться по последнему разу и одевать уже купальники и всё остальное, чтоб не опоздать к открытию дискотеки на Шаморе. Тут-то и появился тёмно-синий "уазик" с мигалками на крыше. Он неспеша полз по прибрежному песку, пока Юра и Алла целовались в засос и не видели, что вокруг происходит. Это был тот самый "уаз", что дождливым утром - несколько часов назад - проезжал мимо дома Юрия, и приняв его за самоуверенного деда в жёлтом комбинезоне, проехал мимо, прибавив скорость. Но на этот раз он, скорее всего, мимо проезжать не собирался, потому как остановился возле "Хонды" и замер...
-- Юра, -- вдруг прошептала Алла, изменив голос, -- что это? -- Взгляд её был устремлён в сторону берега, где стояла его "Хонда".
Он повернулся не для того, что посмотреть, "что это?", а, скорее, из-за настороженного тона своей подруги; настолько неожиданным оказался этот тон, что как полоснул его расколённой бритвой: он так повернулся, словно у него начался нервный тик.
Стоявший возле его "хонды" милицейский уаз выглядел очень неприятно; не потому, что заставил Юрия вспомнить о прочитанном им утром начале того захватывающего рассказа, которое он нашёл на чердаке, а, наверное, потому, что - по мнению Юрия - всякий в подобных ситуациях начинает чувствовать, как сердце постепенно приближается к пяткам, даже если этот "всякий" ни в чём не виноват и переполнен миролюбием и верой в Бога.
В это время задняя дверца "уаза" открылась и из машины вышел милиционер, следом ещё два.
-- Ну давайте, детки, выходите из воды, -- проговорил им один из них, явно не годившийся им в отцы, -- разговорчик к вам небольшой есть.
-- Ну вы хоть купальники-то киньте, -- крикнул в ответ Юрий, -- не будем же мы в таком виде...
-- Выйди и возьми, -- сказал ему милиционер. -- Нас ты своими "достоинствами" не удивишь.
-- А в чём дело? -- поинтересовалась у них Алла (стоя в воде по шею, но прикрывая руками что надо) сильным голосом, пока её друг побрёл к берегу. -- Что случилось-то?
-- Что случилось, то случилось, -- ответил ей другой милиционер, своим тоном показывая, что, мол, не надо нам задавать такие вопросы, красоточка, ты не в кино, и если будет надо, то в отделение тебя мы в любом виде увезём.
Юрий же через полминуты выбрался из воды, спокойно - без суеты - подошёл к своей "Хонде", и тут его сшибли с ног: кто-то ударил его так по ногам, что он аж кувыркнулся, приземлившись на песок затылком.
-- Да дай ты ему одеться, -- услышал упавший Юрий насмешливый голос милиционера, в то время как его Алла что-то голосила из воды.
-- Вставай! -- приказал ему ударивший. -- Чё разлёгся, неженка хренова?
-- Васёк, завязывай, -- попросил его товарищ. И объяснил кое-что поднимающемуся на ноги обнажённому Юрию: -- Он думал, что у тебя в машине оружие.
-- Где купальники? -- спрашивал Юрия третий милиционер, не подходя к "Хонде" и глядя Юрию в лицо.
-- На сиденье лежат, -- ответил тот, поднявшись на ноги.
Ударивший его по ногам подошёл к машине, взял с сиденья плавки и лифчик Аллы и кинул ей. -- Одевайся и к машине, -- заметил он ей в то время, как купальник улетел немного дальше чем она стояла, так, что ей пришлось немного проплыть за своими вещами, пока милиционер кинул её парню плавки прямо в лицо.
-- Залазь, -- сказал он одевшемуся Юрию, открыв торцевую дверь "уаза", ведущую в узкую кабинку, в которой обычно "клиентов" доставляют в отделения. И Юрий молча залез. Он, конечно, мог бы задать пару вопросов, но он на пляже был один, если не считать завязывающей сзади лифчик Аллы, и они могли бы применить силу и расценить это потом, как "сопротивление". Он, как художник, имел способность расценивать разные вещи и жизненные ситуации.
Дверца за ним захлопнулась и всё - летний вечер погрузился во мрак, и Юра уже не слышал, что там происходило между Аллой и милиционерами. С детства он отличался приличной трусостью и слабохарактерностью, так что ему очень часто приходилось "надевать маску". Но сейчас, в кабинке "уаза", он бы наверняка услышал, если б за её пределами начало происходить нечто странное; крики-то Аллы он наверняка услышал бы. Но, судя по доносившимся с пляжа звукам, ничего особенного не происходило: слышался спокойный голос Аллы (она отвечала им на какие-то вопросы), потом задняя дверца "уаза" захлопнулась, и автомобиль тронулся с места, в то время как двигатель его "хонды" заработал... Благо, что эти ублюдки хоть дали ему одеться, а не повезли в одних плавках.