Аннотация: Как появилась первая песня у древних людей
Первая песня
Только что родившийся младенец ещё не человек. Да, он растёт, живёт... Но человеком становится лишь, когда находит Слово, которое становится его сутью-именем.
Меня зовут Вау.
Я говорю "Вау", всегда: когда мне хорошо и когда плохо, когда чему-то рад или когда горюю. Если осторожно шлепаю в грудь ладонью, говорю "вау" горестно, всем ясно - мне печально. Если "ВАУ" раскатывается звонко и победно, все понимают, сейчас я полон сил, готов охотиться хоть на мамонта. Когда говорю "Вау", порясённо раскрывая глаза, всем ясно - ещё немного и в племени появится новое слово, необычный приём, или что-то ещё... полезное или бесполезное, но всегда неведомое раньше. На соседних деревьях живут "На", "Бу", "Фу", "Ша"... И ещё много других людей-слов. Мы называем себя "повелители слова", потому что умеем говорить. И ещё "повелители неба", потому что легко прыгаем через пропасти между громадными стволами. Из имён вырастают другие слова. Чаще всего я говорю удивлённое "Вау", поэтому моим именем уже пользуются, удивляясь. Останется ли "Вау" в племени после меня? Раньше думал "может быть", сейчас знаю, "вряд ли". Сейчас я изгой.
Следующая ветвь качается локтях в тридцати впереди и ниже. Ноги мощно распрямились, бросили в воздух ... Прыжок! Полёт! Ветер удивлённо присвистнул, руки вытянулись вперёд... Цап! Крепкие длинные пальцы схватили намеченную опору, она упруго спружинила, перекинула дальше. За лиану! Вперёд, сквозь листья! Толкаю шершавую древесину и вновь перелетаю между деревьями. Мчусь дальше. Нужно увернуться от сломанного бревна, не запутаться в плюще, миновать осклизлый лишайник... Прыжок! Полёт! - Вау!
Руки-ноги работают привычно - слаженно, глаза легко ловят быстро меняющуюся обстановку. Каждый прыжок требовал внимания лишь в детстве - тогда это было действительно сложно. Сейчас двадцать вёсен и могучее тело всё делает само. Злость на соплеменников постепенно улеглась, осталось лишь решение уйти подальше. Слева - сверху мелькнуло что-то яркое. Не надо думать, надо метнуться в сторону. Из сплетения ветвей разочарованно повисла тонкая разноцветная змея. Она удивительно громко зашипела и медленно втянула похожую на наконечник копья голову назад, в узлы сложно перевитого тела.
- Вау... какая! Фесс-ссшшш! Фэссс-ссссшш! Покатал звуки на языке, прошипел громче, прошелестел тише. Получилось похоже: ядовито и опасно. На мгновение показалось, что во рту появилось чёрное раздвоенное жало. Змея перестала раскачиваться, заплелась туже. Такая красивая... Размытые перетекающие друг в друга краски... алые, с золотом... Как утренняя заря-ласана ясной осенью... Фэсс... Ласа... Фессласса! Шипящая заря! Теперь у неё есть имя, но это не птица и не зверь... Я не рискну взять эту яркую ленту в руки. Змеи очень близки людям, а люди, даже свои, могут ударить, убить и сказать больно. Брови сошлись на переносице... Резко тряхнул коротко отожженными светлыми волосами. Прочь прошлое! Вперёд, дальше! Прыжок! Полёт! Цап!
Набедренная повязка оберегает низ живота, необходимая мужская одежда. Женщины, когда забираются на деревья, перетягивают повязкой грудь... Ветви не любят ничего болтающегося. Родители рассказывали у вечерних костров, страшные истории об оставшихся в развилках сучков причиндалах, поэтому о нужной одежде, повелители неба никогда не забывают. Дорога ведёт на юг, от родных скал и громадных лесов в земли новые, неведомые. Здесь всё чаще попадаются низкие деревья и большие поляны. Ввысь поднимаются пряные запахи, доносится причудливый стрекот и пронзительные крики.
Обиды прошлого тускнеют и каждый день дарит подарки. Вот крошечная птичка зависла, часто трепеща крылышками над огромным оранжевым цветком. Окунула длинный изогнутый клюв в разлапистые тычинки, пьёт нектар. - Прррррррррр, - изобразил я звук крыльев. Губам стало щекотно, усмехнулся - забавное прозвище. Вдруг, колыхнулась листва, и солнечный луч упал на пёрышки птахи. На миг она вспыхнула всеми цветами радуги-фатаранты. Имя! Ей надо дать имя! Эта прелесть не должна быть безымянной! Решил так утром, теперь крался следом, наблюдая, слушая, может быть, сама скажет? Но не повезло, день закончился - птичка пропала в ночи. Весь следующий день пробегал в бесплодных поисках. Так в памяти и осталась лишь кличка: "пррр" - трепет крыльев, "фатаранта" - радуга. Некоторые вещи не происходят, потому что не пришло время происходить. Найду птаху позже. Найду и дам имя, от которого перехватывает горло и ёкает в груди понимание, что да... Вот оно, истинное Имя, что разом высвечивающее суть существа. Имя, по одному звучанию которого становится всё ясно.
С каждым прыжком, с каждым шагом, разворачивался неведомый юг. Новые слова множатся, распирают грудь. Стоит сказать вслух, как существо встаёт в воображении, во всей красе, открывая своё устройство, суть движений и смысл повадок. Для забавы соединял имена и звуки. Тогда перед взглядом вставали чудесные химеры: воробьемедведи, змеечерепахи, комародубы... То и дело джунгли оглашались воплями "Вау!" и звонким хохотом на очередное призванное чудо.
Еда в ветвях не проблема - походя, срывал гроздья жёстких бананов, пресные яблоки, мягкие орехи, на бегу хватал из гнёзд птичьи яйца. Бывало и птицу удачно возьмёшь, тогда спускался вниз, доставал из кремней огонь и осторожно раздувал пламя. Тушку жарил на палке, разглядывая пузырящийся сок. Вслушивался, пытаясь разгадать скворчание мяса, говорящего о готовности.
Перед сном плёл висячее гнездо между деревьями - умелому, минутное дело. В ясную погоду, отламывал верхние ветки, чтобы не мешали смотреть на медленно плывущие звёзды. Деревья раскачивались, убаюкивали, даря сны с ощущениями полёта. В летучем гнезде могли потревожить лишь дождь и настырные любопытные макаки. Обезьяны смешили, но и раздражали - очень глупы и по-детски приставучи. И эти их длинные мерзкие хвосты...! Но тем утром разбудил не визг макак. Привычно потянулся, до предела вытягивая руки и ноги, перевернулся и... увидел внизу настоящее чудо!
Девушка, тонкая и грациозная, как юная лань. Две половинки зелёного платья, скреплены с боков плетёными ремешками и едва доходят до круглых коленок с ямочками. Она сорвала длинную травинку и сунула в огромный муравейник. Но, как она это проделала! Каждое движение - танец грации. Как изогнулись пальчики! Как склонилась шея! Она словно вся, от приподнятых уголков глаз, до пальчиков ножки, превратилась в жест почтительной просьбы. Длинная травинка осторожно похлопала по спинам муравьёв, те раздражённо вцепились. Через пару секунд девушка ловко щёлкнула пальцем, стряхивая насекомых, и провела травинкой по губам - быстрый язычок слизнул муравьиную кислоту. Носик мило сморщился, а чёрные длинные волосы скользнули по плечам. Потом она снова приложила былинку, и снова... Я смотрел, открыв рот, позабыв обо всём. Хотелось, чтобы этот чудный танец продолжался вечно. Но вот она последний раз облизнула травинку и положила её на муравейник, в жесте благодарственного поклона. Слёзы навернулись на глаза, я чуть не заплакал, понимая, что уходит. Уходит?
- Вау!!! Вопль вырвался мощно, для самого неожиданно, чуть уши не заложило. Бывшие соплеменники сразу бы поняли, что он значит: "Стоять, я сказал! Вау сказал!" Рывок за лиану и вихрем с дождём листьев обрушился на землю перед девушкой. Она не взвизгнула, не закричала, а отшатнулась, прижав кулачки ко рту. Брови домиком, глаза казалось, стали больше вдвое. Столько ужаса выразила её фигурка, что хватило бы на десять пронзительных взвизгов. Кашлянул, смущённо - хотел всего лишь задержать, а получилось... - Вау... Это я - Вау. Надо по-другому, маленькая, - пробормотал, стараясь говорить тише. Указал на муравейник пальцем. - Подожди. Испуг начал из неё уходить. Это было видно, как разглаживались... иначе и не скажешь, её жесты. Словно пропали, закруглились все острые углы.
Я высоко подпрыгнул, дёрнул моховую бороду ствола дерева, отщипнул сухого и покатал ладонями. Показал девушке получившийся шарик и на муравейник: - Подойди. Но спохватился, осторожно взял за руку, подвёл ближе и показал в скатанный мох мигом налезли муравьи, спешно обживая новое жилище. Оставалось двумя пальцами подхватить клочок и легко покатать в ладонях. В воздухе поплыл сильный запах кислоты. - Вот так, - сказал, и забросил шарик в рот. Пожевал. Рот заполнился слюной, скулы свело. Не очень то мне нравится кислота, но можно потерпеть. Девушка осторожно улыбнулась, потом залилась беззвучным смехом.
- Что? Она состроила уморительную гримаску с выпученными глазами и перекошенным ртом. Я тоже не выдержал, захохотал. Девушка насторожилась, но через мгновение поняла, что значат эти отрывистые резкие звуки. Её макушка едва доставала мне до груди, хрупкое тело можно сломать одним пальцем, почему она ходит так беспечно в чаще? Быстро осмотрел кусты, приподняв губу, нет ли опасности для неё... А девушка уже не боялась чужого громогласного гиганта. Это видно по каждому её жесту. Она показывала ими что-то красивое, но непонятное, говорила как, наверное, мог бы говорить умный костёр языками пламени.
- Кислый огонёк! - само собой вырвалось новое имя. Девушка улыбнулась. Тонкие пальцы тронули моё плечо, и плавным жестом пригасили за собой.
Вскоре мы вышли на широкую поляну, заполненную множеством людей. Мускулистые мужчины, обменивались неторопливыми жестами. На каждом широкий кожаный пояс и длинный болтающийся, как хвост ремень. Дети вырывают друг у друга палочки с печёными яблоками, беззвучно смеются, бегают, толкаясь меж костров. То одного, то другого заигравшегося, ловят женщины, и грозно трясут в воздухе пальцами, показывая на палочки с мясом и горшочки с варевом. То ли требуют быть осторожнее, то ли угрожают пожарить самих шалунов. И ни единого слова!
Из высокого шатра в центре, два парня вынесли сморщенную старуху. Впрочем, та сразу же бодро вскочила, глаза сверкнули любопытством, и она станцевала мне серию сложных жестов. Я смутно понял, что спрашивает, кто я такой. Жестами пользовались и в роду "повелителей слова", но каждый раз придумывали новые - общими были только простые. Зачем жесты, когда есть слова? Ведь даже все люди слова!
- Вау! - сказал я со спокойным достоинством. Ладонь, подтверждая жестом, шлёпнула в грудь. Старуха озадаченно прищурилась, прервала движения. Её горло издало какое-то шипение, судорожно подёргалось, но смогло издать лишь короткое рычание. - Ррыт? - переспросил я, удивлённо поднимая брови. Старуха утвердительно кивнула, улыбнувшись запавшим ртом, потом хлопнула в ладоши и её унесли обратно.
Эти люди почти не издавали звуков, но могли сказать очень многое танцем. Они добрые... у них красивые лица... Казалось, вражда никогда не вспыхивала в их кротких карих глазах. Все с интересом поначалу разглядывали меня, трогали жёсткие мышцы - приходилось сдерживать ярость, ведь у "повелителей слова" разрешено касаться только самым близким. И лишь Кислый огонёк, с самого начала не вызывала желания свирепо скалить зубы. Я назвал это племя "повелители жеста". Позже узнал, они кочуют в тёплые земли.
"Ррыт", не имя старухи. Стоило мне произнести этот звук, как оборачивался любой человек племени. И скоро я с удивлением понял, что ррыты они все. Это очень странно ведь каждый человек отдельный звук... Жестам ррыты обучались с детства, Кислый огонёк отвела меня к кучке детей, за которыми приглядывала пышная женщина. Её грудь едва умещалась под передней половинкой платья. Очень некрасиво, понятно, что женщина плохая хозяйка. Такую грудь, как ни затягивай женской нагрудной повязкой, всё равно будет мешать лазить по деревьям, собирать плоды и орехи. Но она не лазила, а добродушно и терпеливо обучала детей жестам, сериям жестам и пониманию жестов.
Вот женщина указала на ручей, брови вопросительно приподнялись и она звонко хлопнула в ладоши, веля сказать слово. Дети разом сделали выверенные извивающиеся движение руками. Наставнице что-то не понравилось в жестах одного ребенка. Она вывела его из компании, и вновь спросила о ручье. Ребенок вновь показал жест, по-моему совершенно такой же извив руками, разве, что чуть более плавный и округлый. Дети затряслись в бесшумном смехе, неудачник повторил уже лучше. Позже узнал - плавным волновым жестом обозначается проточное озеро. Ручей нужно говорить узким, быстрым движением, причем размах говорит о ширине, а скорость о скорости течения.
Жесты сплетаются в сложные танцы. Ррыты почти не издают звуков, но что говорю я, начали понимать очень быстро. Мне же трудно учиться их разговору, слишком много разного... чему нет пока слов. Я последовал за племенем, неспешно идущим на юг. На ночь ррыты разжигали костры. Маленькие навесы из шкур, в центре стоянки, защищали детей и женщин от дождя. Всю ночь множество костров отгоняют темноту. Сразу за огнями лежат насторожённо дремлющие мужчины, с тяжёлыми дубинами. Меня не тянуло в кучу, по ночам я лишь посматривал на стойбище из привычного гнезда под звёздным небом, посмеиваясь длинным поясам, что мужчины неизменно раскручивали каждую ночь, как хвосты макак.
По утрам меня неизменно будил ритмичный барабанный бой из центра стоянки. Впервые услышав, вскочил, беспокойно высматривая внизу Кислый огонёк. Костры превратились в груды углей, их быстро заливали водой женщины, черпая подолами платьев в ручье. Завязки сбоку им приходилось развязать и взгляд невольно притягивался к их гладким ногам. В центре стойбища, старуха-вождь колотила тяжёлой палкой по длинному пустотелому бревну. Звуки ритма от её шалаша, настойчиво созывали племя. Когда собралась толпа, она взяла вторую палку; ритм ускорился, начал рассыпаться стремительными переливами.
Старуха, которую носили на руках, которая, казалось, едва двигается, похоже постоянно копила силы для таких выступлений и вихрем носится, колотя по нескольким брёвнам. Пустотелые, они отзывались разным боем, а над головой барабанщицы, как крылья метались распущенные космы. Ррычи самозабвенно танцуют, рассказывая танцем каждый что-то своё. Но вот, старуха вскочила на высокое бревно-помост, вознеслась над всеми. Звуки прервались, люди замерли, повернулись к центру. Вождь выпрямилась, величественно указала себе на уши, раз, потом второй, что значило: "внимательно слушайте!"
Медленно и размеренно, её пятки начали выстукивать другой ритм. Тяжёлый, низкий, приглушённый. Люди затихли, напряжённо ловя звуки, но вот то один то другой, разогретый предыдущим свободным танцем, начинает притоптывать в такт. Чувство общности, жажда дела, захватили даже меня, ещё плохо понимавшего жесты. Малые брёвна-барабаны, словно сами по себе возникли на большом барабане-помосте. Старуха ускорила ритм, барабанила то и дело запрокидывая голову, поднимала руки с резными тяжёлыми палками вверх и, обрушивала удар за ударом, словно дубины на голову врага. Потом в ритм вплелись жесты. Она показывала танцем простые повторы:
- Убить оленей. Оленей надо убить, принести. Рычи начали повторять её жесты, и вот уже все синхронно, от мала до велика говорили "убить оленей". Тогда она отбила твёрдыми пятками быструю чечётку - прервала сообщение и начала новый танец: - Стадо на востоке. Убить и принести оленей... Ещё несколько серий и, повинуясь властному жесту барабанных палок, двадцать мужчин и помчались на восток. Остальные тоже качнулись было следом, но старуха привлекла внимание новой дробью и спрыгнула вниз, пропадая из вида. Снова пошёл свободный ритм и люди вновь самозабвенно танцевали рассказывая свои истории. Но на этот раз танец жил лишь пока не скрылись последние охотники. Старуха обессилено присела, а народ разочарованно разбрёлся.
Я подошёл тогда к помосту-барабану. Старуха-вождь тяжело дышала. Узорчатые палки скрестились на костлявых коленях, которые казалось, вот-вот проткнут тонкое платье. Я уважительно поклонился, и жестом предложил отнести её в шатёр. Получил благосклонный кивок, тут же, словно опомнившись, подскочил ещё мужчина. Женщина неторопливо села на наши скрещенные руки и величественно доехала до своего шатра. Да, тогда понял - это действительно вождь. Кому, как ни мне знать, сколь тяжело выгнать на охоту сытых охотников. Только пинками и собственным примером... А тут, тщедушная старуха, отправила такую толпу... танцем! Больше не буду называть её старухой. Вождь!
С каждым днём, зимняя стоянка на юге близилась. Всё меньше оставалось могучих деревьев, и больше травы. Чтобы добыть оленей, вождю уже не приходилось танцевать танец охоты - мясо добывали мимоходом. Но, кроме танца охоты, у ррычей много других танцев. Одни отправляли женщин стирать, другие - собирать хворост, третьи искать водяные орехи... Даже танец требовавший принести какие-то совершенно определённые цветы! После него, женщины что-то долго и упорно варили в маленьких глиняных котелках, наполняя окрестности странными ароматами. Я всегда старательно вслушивался, в эти истинные звуки. Они потрясали воображение, куда больше чем мелодичны свист скворца или пение соловья. В них чувствовалась сила движения - сила устремления, суть которой никак не мог постичь. Имени которому никак не мог подобрать.
*****
Постепенно я научился лучше говорить жестами и прекрасно понял, что однажды сказала, лукаво улыбаясь, Кислый огонёк, когда позвала к озеру. Понял и когда попросила развязать тесёмки платья... Потом понимать стало совсем легко без жестов и слов... Она летала в моих объятиях полдня, струи воды обнимали нас, как и её распущенные волосы. А к вечеру мы догнали племя и заночевали в воздушном гнезде, по обычаю моего рода. Утром она надела на меня широкий кожаный пояс, к которому привязан, как хвост, длинный ремень, как у всех взрослых мужчин. Вождь лишь одобрительно кивнула, чуть улыбнулась морщинистым ртом, как новому члену племени, допущенному в круг костров.
Прибавилось добычи, прибавилось и хищников. По ночам к кругу костров выходили волки, псы и шакалы. Ночные охотники не боялись огня, но он горел для иного. Свет пламени отражался в глазах зверей и легко определить, когда те начинают опасно подкрадываться. Охранники швыряют камни и палки и после испуганного визга, круг глаз отодвигался.
Кислый огонёк упорно надевала на меня широкий пояс каждый вечер, настойчиво и старательно проверяла узлы. Смазывала его толстую кожу топлёным салом, чтоб не грубел и не трескался. Её танец, объясняющий, зачем он, был ещё слишком сложен, для меня - нетерпеливого Вау. Пояс не нравился - длинный ремень очень похож на хвост глупой макаки и, если его не обернуть несколько раз вокруг талии, волочился по земле, цепляя всякий мусор. Предложил было обрезать "хвост" покороче, мол так удобнее... Но женщины начинали смотреть взглядом полным страха, а мужчины терпеливо разматывали свои "хвосты", показывая, что у всех они ровно одинаковой длинны. Меня это злило и едва успокаивала мысль: "пока не пришло время понять, подожду" Но вот настала Ночь, которая свела воедино всё непонятное.
Начиналась она обычно, едва спустились сумерки, племя замкнуло кольцо костров. В центре, под кожаными пологами, легли дети и матери с младенцами. Там же вырос шатёр вождя, и примостились брёвна-барабаны, что ррычи постоянно носили с собой. Следующим кругом спали женщины. По внешнему кругу ложились мужчины, каждый сжимал тяжёлую дубину, с которой ночью не расставался. Ещё дальше, охранники: кто стоял, кто сидел, кто прохаживался. Они подкармливали огонь и следили за глазами собак и волков. Эти звери, с каким-то тоскующим видом, крутились вокруг племени каждую ночь.
Время от времени, то один, то другой воин просыпался и сменял часового. Меня сменил один рослый ррыч, тронул плечо и указал в сторону спящих. Я уже понял, что продолжать сидеть, когда сменили, глупо. Вызывает недоумённые взгляды. Понял и то, что ррычам нужно спать намного больше чем мне. Они ночью даже женщин не касались, только иногда днём, из общего хода племени исчезали пары.
Из жестов Кислого Огонька, я понял, что теперь я её, а она моя и на зимнем стойбище у нас будет свой шатёр. Когда я пытался уточнить "только моя и ничья больше?" она долго не понимала, но потом с ужасающей отчётливостью показала: "пока смерть не заберёт одного" и добавила непонятное: "пока живы если живы". Этой ночью круг глаз ночных зверей вдруг отодвинулся, а потом все мерцающие кругляши исчезли, словно искры костров уносящиеся в осеннее небо. Охотники племени - встревожено вскочили, всматриваясь в ночь.
В свете Луны, на невысокой голой скале, появился могучий невиданный зверь, похожий на громадного медведя с повадками рыси. Два клыка блестят торчали из пасти, остриями с локоть. Тварь неспешно потянулась, квадратная голова опустилась к камню скалы и сверху, как далёкая снежная лавина, покатился низкий тихий рык, от которого волосы поднялись на загривке, а руки судорожно стиснули палицу.
Тихие и безгласые люди жеста, разразились криками ужаса - один из немногих звуков на которые способна их простая глотка. А в траве появились новые не виданные глаза: большие, оранжевые, неотрывно смыкающие круг. Вид охотившегося прайда саблезубов пробрал до нутра. И нет вокруг могучих деревьев, на которые так легко вскочить и умчаться прочь! Разбуженные женщины и дети заорали в ужасе, горестно заметались за спинами охотников. Круг оранжевых глаз приближался. Звери выступали вальяжно - хозяева пришли покушать. Огонь не смущал грациозных существ, только делал их ужасно видимыми во всей красе.
Тут - то и накрыло внезапное понимание, жеста Кислого огонька "пока живы, если живы" Эти трусы откупаются от махайродов жизнями! За спиной зарокотали пустотелые брёвна. Вождь отбивала не знакомый, тяжёлый и отрывистый ритм. У меня заклокотала кровь: Командует откупиться?! Откупиться!? Может быть, отдаст Кислый огонёк!? - Вау!!! - в моём вопле едва можно различить слово, это был рёв идущего на смерть зверя. Кровь ударила в голову и раскатилась по рукам и ногам, готовя мышцы к схватке. Серые кошки уже близко, передние начали припадать к земле, готовясь к прыжку. Одна тяжёлая дубина и за спиной толпа трусов...
И тут меня сильно рванули за пояс назад, едва не упал. Потянули за длинный ремень, так быстро, что едва успевал переставлять ноги, чтобы бежать спиной вперёд. Меня тащили прямо на ритмичный рокот. Он накрыл, обволок и тянуть перестали. Тогда разозлённо обернулся увидел двух тяжело дышащих охотников, выдернувших меня почти из пасти саблезубов. Ничтожные трусы, чьими жизнями решили откупиться, твари...?! Трусы? Твёрдые мозолистые пятки вождя топают, вбиваются в древесину толстого бревна и оно отзывается звонким мощным рокотом.
Мужчины повернулись лицом к кругу костров, образовали монолитный ряд, плечо к плечу. Повинуясь ритму, все, как один топнули правой ногой и ударили дубинами вовне. И снова! И снова! Саблезубы, кравшиеся к кострам, озадаченно подняли головы. Повернули короткие уши, затрепетали ноздрями. Только что перед ними была толпа вкусных обезьян и вот она пропала! Инстинкты говорили, что теперь там что-то единое... и огромное! Уже страшное! Становящееся всё страшнее с каждым тяжёлым ритмичным ударом. Ритм гудел грозно, тяжёлые гулкие звуки катились над землёй. Вождь отплясывала на барабане, словно каждым ударом ноги давила головы ядовитых змей. А звонкие хрусткие удары палками по малым стволам трещали, как ломающиеся кости. Кровь побежала быстрее, жилы вздулись, взбугрились мышцы. Каждый мужчина, в шеренге плечом к плечу, ударял ногой в землю, как один и взмахивал, как один палицами. Я почувствовал, как стал единым многоруким - могучим божеством, перед которым крадущиеся во тьме твари, лишь жалкие котята.
- Вау!!! - воскликнул я победно. Ощутил неистовую силу и понял - сейчас могу убить всех этих жалких котов, посмевших... посмевших... да что это мне так мешает?! Гневно обернулся, и встретился взглядом с Кислым огоньком. Она изо всех сил упёрлась в землю, откинулась назад. А на руки намотан, тот самый длинный ремень кожаного пояса. И я увидел, что за спиной каждого мужчины стоит женщина и каждая держит длинный ремень. Кто свободно, кто с трудом, тяжело сдерживая, раздувающих ноздри мужей, в едином ритме размахивающих палицами. Но вот, одна тощая тигрица, стремительным прыжком преодолела полосу костров. Прайд не стая волков, каждый атакует по-одиночке, словно оценивая друг друга, давая покрасоваться, показать силу. Тигрица прыгнула вперёд и на неё слаженно, опустилось несколько дубин. Она взвизгнула, шарахнулась прочь, костёр лизнул шерсть, враз опалив бок. Она хрипло мявкнула, отскочила, поджав хвост. Прыгнула вторая тигрица. Эта попробовала сделать выпад лапой, но тоже получила слаженный удар. Коротко хрустнула кость, раздался вопль боли и страха, она осела на задние лапы, а шеренга, повинуясь опытному дирижёру, шагнула вперёд, ударила, шарахнувшуюся кошку вдогонку.
- Вау!!! Я с удовольствием увидел брызнувшую кровь врага. Третья прыгнула высоко через головы шеренги. Пока она неслась в воздухе, малый барабан взорвался стремительной высокой трелью и все ррычи ткнули палицами вверх. Пара сучковатых палок попала в светлый живот кошки, сшибая прыжок. Женщины метнулись в стороны, освобождая место и одновременно втягивая нескольких мужчин внутрь круга. Едва зверь приземлился, как десяток занесённых дубин ударили разом. Длинная лапа страшно чиркнула, кривые когти располосовали одного воина. Крик предсмертной боли взвился ввысь, и его разом подхватило всё племя. Заложило уши, в обычно кротких глазах ррычей поселилось безумие, и только ритм пустотелых брёвен не дал рвануться всем разом на обидчицу. Тот же ритм и хорошо освещённые кострами жесты вождя, бросили на тигрицу десяток разъярённых мужчин. Внешний круг продолжал колебаться, как одно существо. Несколько мгновений и тигрица уже хрипела умирая забитая палицами. Пятерых окровавленных мужчин женщины утянули внутрь круга.
Кошки прайда испуганно отшатнулись. Только что это многоконечное чудовище съело их могучую боевую подругу. Они ещё чуяли её тело, но уже не видели в нём жизни. Это ужасало привыкших наводить страх саблезубов. Замешкавшихся, оттеснил плечом огромный - втрое больше, тигр, тот самый, которого все видели на вершине холма. Подошёл к самому краю костров и кратким тяжёлым прыжком перемахнул, едва не наступив задними лапами в угли. Длинный хвост дважды презрительно дёрнулся, клыки беззвучно оскалились. Медленно и неумолимо он двинулся вперёд. Тигр не просто неторопливо шёл к шеренге людей, он приближался, как утёс! Давал рассмотреть себя во всей красе: седину в гриве и страшные клыки, и длинные когти, впивающиеся в твёрдую землю. Широкая тяжёлая голова выше роста любого человек, гордо полуобернулась - беспощадные глаза, сверкнули. Из черноты вертикальных зрачков смотрела сама смерть, смотрела прямо на меня!
В горле тигра родилось клокочущий рык, он нарастал, как несущийся издалека гром и наконец грянул могучий рёв, заглушив все звуки вокруг. Но лишь на пару мгновений. Ритм барабанов усилился и ускорился. Чаще пошли взмахи палицами, чётче и сильнее топали танцоры. В глазах зверя зажглась нешуточная ярость. Ничто не смело рычать громче и дольше! Впервые он встретил такой вызов. Под низким лбом сгустился гнев на спорящие с его властью звуки. Источник в центре - стучащее сердце гигантского существа. Разорвать! Лапы подобрались, тигр чуть покачался, переминаясь на месте, ища лучшее положение для прыжка. И вот серое тело, словно выстрелило в невероятном прыжке. Слаженно палицы ткнули ввысь... Но ни одна не достала! А тигр в воздухе развернул широченные передние лапы, словно хотел обнять всех внизу и последнее, что увидела вождь - огромный чёрный силуэт на фоне Луны, падающий с неба.
Коротко хрустнули стволы-барабаны, кровь плеснула фонтаном. Ритм замер. Тигр поднял голову в небо и к звёздам полетел торжествующий первобытный рык, исполненный жажды крови. Женщины ещё держали кожаные ремни, мужчины ещё стояли в шеренге, но они уже не были единым существом... Вдруг что-то почувствовал и заскулил на одной ноте ребёнок, издавая единственный доступный младенцу племени звук. За ним застонал другой, и вот все дети хором плакали - тянули одну горестную ноту, печалясь о своих коротких жизнях, которых сейчас не станет.
Тигрицы же, вновь припали к земле, поползли вперёд, к самой кромке костров. Перед ними снова появилась груда живого мяса. Они облизывались длинными языками, ласково щурились и нервно зевали, мурлыча в предвкушении. Тигр сделал своё дело, прайду оставалось подождать, когда он насытится. Могучий зверь неторопливо вытянулся на поломанных брёвнах-барабанах и одним кратким движением откусил вождю руку, смачно захрустел костями. Нет, он не голоден, просто пожирает побеждённого врага, что посмел бросить вызов. Страха не было... Меня наполнило чувство огромной потери. Пропало нечто великое, что сумел лишь случайно подсмотреть одним глазом. Навернулись слёзы, захотелось, так же как и дети скулить на одной ноте один длинный горестный звук. Видел - меня это едва коснулось. Ррычи же совсем растерялись. Они молчали - не шевелились, ничего не говорили жестами. Замерли тихие и бледные, словно всем племенем сходили в подземную страну мёртвых. Сухой хруст от вожака прайда - он откусил вторую руку вождя. Тигрицы ждали. Мяса много, но сначала их повелитель должен съесть сердце огромного зверя, что рассыпался на замерших обезьян.
Не стало ритма, чувство потери леденело в груди. Сердце билось всё тяжелее и медленнее. Не было вождя, не стало вечного ритма, нечему сказать, что делать... Потеря, потеря... И нечем заполнить, но как хочется заполнить эту пустоту! Это желание, трепыхалось и разгоралось сильнее. И вдруг до до зубовного скрежета, захотелось заглушить монотонное скуление младенцев и смачный хруст костей... - Э!!! - вдруг вырвался, казалось из самого сердца мощный крик, высокий и протяжный похожий на язык пламени. И, почти сразу же, глотка взорвалась вторым, низким гудящим и угрюмым, словно каменный обвал, уносящийся в пропасть: -У!!! - Э!!! У!!! Э!!! Э! У!!! Имя! Я почувствовал суть ритма, и он вырвался на свободу чередой гудящих звуков. Чередующийся звук, занял пустоту внутри. Лёд в груди начал таять. А в памяти уже стучали барабаны. - Э!!!У!!!Э!!! Э! У!!!Э!!!У!!!Э!!! Э! У!!! Э-у!!! У!!! Рычи зашевелились, переглядываясь. В глазах появилась жизнь. Дети замолчали, ощутив гармонично чередующиеся звуки. И вот ряд неуверенно топнул, попадая в ритм. Палицы шевельнулись. Шаг, взмах, шаг, взмах. Голос совпал с топотом, они словно усилили друг друга. Женские ладошки крепче намотали ремни. Тигр - вожак вскочил. Он не верил своим глазам. Весь его опыт говорил, что мёртвое не оживает. Он ел бизонов, бегемотов и мамонтов, но никогда ни один не оживал. Этого не могло быть! Но это было. Страшное существо, которое минуту назад было остывающим трупом, вдруг встрепенулось и вновь угрожало! Он поджал хвост и медленно отступил. Под лапой хрустнул колышек, держащий верёвку шатра, и широкая шкура прошелестела словно огромное крыло - накрыла зверя.
Мистический ужас пронзил вожака, он понял, что эта бессмертная тварь начала пожирать его заживо! Он испуганно взвыл и в панике рванулся наугад. Шеренга расступилась, пропуская зверя, и вдогонку наградила его десятками мощных ударов. Он влетел в костры, по шерсти полыхнуло пламя, едкий чад поднялся в воздух. Тигр заверещал от ужаса и боли и этот вопль неустрашимого вожака, унёс тигриц во тьму, как порыв урагана осенние листья. Долго потом, вслед убегающему прайду, отгоняя дальше и дальше, неслись страшные ритмичные звуки. Звуки первой песни.