Газетный лист - его пригнал к костру ветер, обычный ветер, который забавляется с сором и остатками чужой жизни.
Красные с оранжевым языки огня - как глаза Бога пустыни, злые, ненавидящие, забирают из бумаги жизнь - та морщится и чернеет вместе с буквами. Черные буквы на черном же фоне, их уже не различить. Их смысл достался жадному огню, и он плюется искрами. В игре с ветром победу получило пламя - грязный клок газеты затих и рассыпался черным пеплом. Так рассыпается после неисчислимых лет тонкая льняная ткань, царский виссон, пропитанный благовониями. Как поцелуй вечности - неверный, как дыхание, неуловимый пепел, растворяющийся в ветре.
Ни букв, ни смысла.
Запомнил ли кто черные буквы? Ветер? Или те, кто может их складывать и разбирать?
Помнят ли себя буквы, не запечатленные в камне, не проговоренные словом, а вот такие, размазанные на непрочной основе, радости огня? Или они немы?
Возможно, прихоть случая соединила их в такой орнамент. Или другой. Орнамент, который, познав иные линии, завитки текучего огня, слился с ним.
Теперь об этом поет огонь.
"... и это поистине сенсация, сравнимая с открытием Картером гробницы Тутанхамона. До последнего времени ученые, ведущие раскопки в KV84, сомневались, что гробница не разграблена. Однако, едва мощные лампы осветили узкий пролом, как нашим глазам, почти взахлеб рассказывает д-р Бартоломео Ванвельд, открылись стены, испрещенные рядами иероглифов, и пол, сплошь уставленный погребальной утварью! Не было и намека на беспорядок или спешку. Все складывалось последовательно, так чтобы в любой момент можно было воспользоваться тем или иным предметом. И совершенно великолепен венок из бутонов лотоса, перевитый золотыми нитями и положенный последним, перед тем, как гробница была запечатана. За две с половиной тысячи лет от цветков остались лишь хрупкие оболочки, но и в таком виде они впечатляют своей трогательной красотой и памятью о чувствах тех, кто их собирал.
Это можно считать чудом - первой открытие в этом веке совершенно нетронутого захоронения!
Какие выводы можно сделать уже сегодня, когда происходит тщательный, скрупулезный, очень бережный разбор и консервация предметов? На этот вопрос нам ответил Генеральный секретарь Высшего Совета по древностям д-р Аргас.
"Гробница принадлежит женщине по имени Мутнеферет, вероятнее всего, знатной сановнице эпохи Нового Царства. Мы еще не добрались до саркофага, однако предварительный анализ настенных надписей позволяет утверждать, что она служила при дворе, или же имела к нему какое-то отношение во времена царствования Тутмоса IV. В гробнице огромное количество золотых украшений и предметов, гораздо больше, чем в гробнице Тутанхамона. Однако сам саркофаг не так богат и декорирован, как царский".
Известно, что доступ к раскопкам ограничен даже для средств массовой информации, вокруг создано два кордона, что связано с высокой научной и художественной ценностью KV84. Весь мир обошли кадры, снятые любительской камерой, однако это все, чем располагают сейчас масс-медиа. Д-р Аргас заверил, что в ближайшее время, после того, как извлекут все предметы из гробницы, ведущие телекомпании мира смогут заснять внутренние помещения и внешний саркофаг. Кроме того, процесс вскрытия саркофагов и анализ мумии будет также снят на камеру.
На вопрос о дальне..."
Мое имя скрыто от всех. Я жрец кхер-хеб храма Великого Ибиса.
Я храню и повторяю письмена Бога.
Я взращиваю знаки, как взращивает полбу старательный крестьянин в сезон Всходов, когда Великая Река разносит благодать жизни по всей стране Возлюбленной.
Я, старательный крестьянин маленьких и больших слов, слежу, чтобы они густо оседали на ткани земли, на тонких листках из сбитого тростника, чтобы слюна Бога была черна и в меру густа...
Но даже я не знаю, что они скрывают в себе кроме того, что видим мы, люди.
Я вбираю в свои зрачки черные завитки, но они ускользают от меня.
Я вижу старательные спины мастеровых и овечьи парики десятников, я вижу, как сыпется крошками камень под ударами долота. Но я не понимаю смысла.
Фигурка перепелки, знак сложенной вдвое ткани, каравай. Два пера, две кобры...
Я вижу только тонкие линии, что чертит художник, чуть позже на них ляжет стройный ряд символов.
Я смотрю, и не постигаю того, что о чём рассказывают эти знаки.
Мне мешают соленые капли на щеках, наверное, это пот... не знаю...
Она была третьей за Говорящей Слова на Воде.
Из тех, кого Величество Мен-Хепру-Ра, Владыка Обоих земель, да будет с Ним жизнь, сила, процветание, вечно, вековечно, брал в лодку, когда совершал прогулки по Реке.
Одни гребли, а другие, кому приказывали петь, пели.
Черные парики были стянуты золотыми обручами, украшенными бирюзой. На плечах лежали пекторали из синих, красных и белых камней. Больше из одежды не было ничего.
Ее украшение было в виде крылатого диска. Два распластанных, взъерошенных на концах крыла да золотой диск со змеями-уреями в центре, затем - ряды бирюзы, оканчивающие выше острых грудей, которые поднимались и опускались в такт движению рук. В такт движения весла.
Бутон лотоса, что я оторвал от тела земли, чтобы поднести ей, она заложила за ухо.
Бело-розовый бутон, едва познавший солнце и воду, под черным, со множеством завитков париком...
В час, когда всходит Луна, ароматы благовоний касаются затихшей глади утомленной воды.
Ароматы мирры, которую воскуривают жрецы.
Запахи масел и притираний, которым женщины позволяют ласкать свои упругие тела.
Дыхание нежных смол и паст...
На каменных ступенях, что сходят в реку, тонкое благоухание ее тела прежде рук, прежде мыслей соединилось с пропитавшим мой передник духом знойных залов. Неуловимо бесплотный виссон задел бедро. Взгляд ее подведенных глаз, под тяжелыми зазелененными веками, коснулся меня и душистым текучим потоком проник в глубину сердца.
В час, когда созвездие Влюбленных поднимается над горами, стал не нужен язык благовоний, язык ткани, и лишь пальцы продолжали свой отдельный от тел разговор.
Чуткие и робкие.
Стремительные и жадные.
Усталые и близкие...
Белый тонкий бинт из ткани, родившейся в городе Белых Стен, касается безмолвных пальцев, густо смоченных благородной смолой.
Смола блестит в свете факелов и светильников.
От острого как нож голоса, подобающе громкого, дрожит огонь, дрожат тени.
Но пальцы, тонкие руки, лежащие вдоль Ее тела, ломкие и твердые, подобно сухому камышу, по-прежнему недвижны.
Белые бинты обтекают их, принимают форму наложенных на тело скарабеев и талисманов. Белые бинты отдаляют дальше и дальше тонкие формы, бинтов все больше и больше, у каждого свое название.
Голос становится тише, одного жреца сменяет другой, в леопардовой желто-черной шкуре.
" О ты, Мутнеферет, которая неподвижна, чьи части лежат без движения. Члены твои в мазях, сделает это их вечными пред богами. Укрепятся они и возрадуется сердце, как прежде. И слышат твое восхваление и приходят к тебе Великие Боги, чтобы призвать к себе".
Дрожит огонь в светильниках.
Бинтов все больше...
Огонь ворчит, шипит, словно пытается вернуть обратно в воздух, освободить те черные странные значки, плененные извечным врагом пламени, бумагой.
Но язык огня быстр и подвижен. Слишком подвижен и невесом, не то, что людские.
И потому - тихий, невнятный шепот вместо звучной речи.
"... исключительной важности, поэтому обряд мумификации отражал сакральные представления о мире и месте человека в нем. Уже ясно, что никто из живущих тогда не воспринимал буквально, что изуродованное, лишенное внутренностей тело может снова ожить. Мы не можем восстановить полностью те идеи, которыми был пронизан мир тридцативековой дальности, но по отдельным отрывкам догадываемся, что мумифицирование имело целью сохранить некую привязку души к прежнему земному существованию. Судя по частому упоминанию сорока тысяч лет, возможно считалось, что по прошествии именно такого времени происходит воссоединение души и остатков тела, некий биохимический или даже энергетический процесс, разумеется, в понятиях нашего времени, при котором человек восстанавливается в своей прежней ипостаси. Возможно, что именно эти идеи легли в основу дальнейших религиозных верований народов Ближнего Востока о воздаянии и последнем судилище..."
Жрец ур-хеку храма Сокола держит меня за руку. Он говорит слова, которые должен говорить в этом месте.
Другое, что лежит в сердце ур-хеку, проникает в его глаза, и я читаю в них, как читал множество раз, соединяя в речь разрозненные слоги.
Скажет ли он эту тайну вслух или неизреченное отяготит сердце, уйдя туда, где умирают слова? Произнесет ли он скрытые слова, которые прячут от людей?
Другой жрец в леопардовой шкуре, с жезлами в руках, касается деревянных уст на саркофаге.
"Спеленатый отверзает уста Мутнеферет! Владыка Этого места ослабляет пелену, которая на устах Мутнеферет!"
Дерево, камень скрывают напоенное, пропитанное лучшими благовониями из нагорных земель, из далекого Пунта, из Хеттских стран, из островов Великой Зелени скованное тело. Покрытое десятками охранительных знаков, обложенное свитками с письменами, нужными тому, кто покинул Землю Возлюбленную и пустился в тяжкий долгий путь.
Другие дерево, камень, талисманы и бинты готовы и ждут своего часа - когда-нибудь я нагоню ее.
Тайные слова ур-хеку касаются моих ушей, привязывая память и отвлекая от тяжких, как плита саркофага, дум.
Любовь сладка, как небесная роса. Вкусивший её не позабудет этот аромат, и будет стремиться к нему вновь и вновь.
Пути уходящих от нас в Блаженные Поля Тростника длинны и извилисты, велики и необозримы. Но в тот час, когда Великий Бог, обойдя весь мир, ступит на свой первый шаг, все семь человеческих душ воссоединятся вновь. Будет это новым рождением, или же память о прошлой жизни сотрется безвозвратно, зависит от песка, солнца, зависит от крепости дерева, прочности камня.
Длины бинтов, родившихся в городе Белых Стен.
Тела, скрытого под тяжелой броней из заклинаний и веществ.
Любящий поймет, сколь непрочна эта защита...
Голос жреца в леопардовой шкуре срывается от долгих слов. Охрипшего меняет другой.
"Тот, чье слово - истина, говорит. Душа твоя теперь в высших небесах, тело - на нижних. Упрочь же его и придай форму, о Владыка, сохрани тело в постоянстве, в соответствии с тем, что было сделано для Тебя..."
Я всё так же привязан к тихой речи Ур-хеку.
... Великий Ибис, что наградил нас умением понимать знаки, поведал тайные слова. Лишь тот, кто любит и вернется назад, оставив счастье Блаженных Полей Тростника, покинув обиталище благих и всеведущих богов, лишь тот сможет сохранить в неизменности тело своё и своей возлюбленной до мига, когда небесная барка Всесущего покажется вновь. И тогда память прежней любви не рассыплется песком, в вечности она будет блистать подобно неподвижным звездам, сияющим в новой ночи на небосклоне.
И тогда память этой любви и жизни вернется во всей своей силе, как если бы не было бессчетных лет разлуки.
Воистину, счастливы те, к кому вернулась память эта, поистине, великолепны и превосходны они среди несведущих. Ибо непомнящие подобны слепым. Приходится им снова нести ношу свою от подножья до самой вершины. Поистине, это тяжело! Подобны они пахарю, который в сезон Сушь приносит воду на свой надел снова и снова, и не может напитать его. Нет труда непосильнее! Верно это среди других слов так же, как верен восход Песьей звезды каждую ночь на небосклоне!
Лишь тот, кто вернется назад...
Только тело хранит память, ни одна из семи человеческих душ не способна удержать ее в себе.
Только тело...
Приковать себя Словами к месту, где лежат, сокрытые в тайне, залоги будущего всеведенья, может только тот, кто любит.
Лишь тот, кто любит...
Я соединяю слова. Каждое имеет другой смысл, не тот, что видят люди. На них откликаются боги, это первые слова, те, что дают власть над Неизведанным и Неназванным. Слова заполняют сердце, они стекают с моего языка, они открывают мне глаза, он дают мне силу над огнем. Над воздухом. Над водой.
Теперь я знаю их слова.
Теперь я знаю их имена.
Я сохраню их в своей памяти.
Воистину, великое счастье у тех, кто сберег свою память!
"То, что должно стоять на севере, помещено в предназначенное для него место. Хапи - владыка легких, того, что на востоке.
То, что должно стоять на юге, помещено в предназначенное для него место. Имсет - владыка печени, того, что на западе..."
Под мерный голос чтеца сосуды с тем, что было когда-то частью ее тела, ставят у каждой стены, под защиту четырех богинь-охранительниц.
"Не позволено никому тронуть то, что принадлежит Мутнеферет, вечной рождениями, сильной в правде, красота жизни которой воссияна на небосводе среди богов вековечно..."
Жрецы в белых передниках сноровисты без спешки. Их движения - в такт словам. В такт стенаниям плакальщиц за моей спиной.
Ларцев с благовониями, подголовников, кресел, корзин с едой, амулетов, фигурок богов становится все больше. Предметы закрывают и все дальше отдаляют от стоящих здесь, в знойной духоте, резной, покрытый лазурью саркофаг.
Жрецы в белых передниках сноровисты.
Как иссякает ручей в месяц засухи под иссушающим солнцем, так покидают каменные покои последние люди. И только четыре свечи мерно горят в сумрачной глубине.
Я стою перед входом в оставленную гробницу. За моей спиной, заломив руки, тихо плачут девушки.
Я видел их серые лица, засыпанные пылью и песком.
Я видел их красные глаза.
Такой же печальной красноты глаза у собакоподобного Анубиса, что в шаге от меня, с той стороны, приготовился охранять долгий сон.
Наверное, такой красноты глаза у настоящего Анубиса, который, держа её руку в своей, проведет Мутнеферет в высокий зал, освещенный ярким, не солнечным светом, к сидящим там Владыкам.
Я знаю вас... я знаю ваши имена...
В моих руках венок из нежных, сорванных утром речных лотосов, перевитый золотыми нитями. Среди них тот, первый, который Она заплела в волосы. Он высох и сморщился, в нем нет прежних цветов. Его поддерживает свежесть и цветение остальных.
Я кладу нежность и хрупкость жизни к ногам Анубиса. Анубиса с красными глазами.
С моими тоже что-то не так...
Я не вижу, как прилаживают тяжелый камень к двери и скрепляют непрочное соединение людей магической печатью. Я не вижу, как щебня и песка становится все больше на том месте, где был вход...
Огонь утихает. Он сказал, все, что было написано на глупой бумаге, чья жизнь коротка и которой нельзя доверить вечное.
Огонь спел слова, как пел много раз, как споет когда-нибудь еще. Но тогда песнь будет совсем другой...
"... странной гибелью д-ра Бартоломео Ванвельда, которая стала ужасным финалом серии таинственных и необъяснимых смертей ученых, принимавших меньше месяца назад участие во вскрытии нашумевшей гробницы KV84. Полиция и медики утверждают, что никакой связи между этими событиям нет, но на ум приходят леденящие душу легенды о проклятии фараонов, о загадочной смерти тех, кто вскрывал гробницу Тутанхамона.
Впрочем, мнение ученых более приземленно: мутировавшие вирусы, бактерии, в законсервированном состоянии пролежавшие три с половиной тысячи лет, чтобы вновь вернуться к жизни в нашем воздухе. Возможно, именно они являются причиной болезней или просто сбоев в работе человеческого организма, не готового к новым угрозам.
Д-р Аргас, Генеральный секретарь Высшего Совета по древностям, в своем нашумевшем интервью сообщил о сворачивании всех работ с KV84, возможно, даже консервировании гробницы. Разумеется, ни о каком вскрытии саркофага думать теперь не приходится. Более того, это решение ставит вопрос о проведении раскопок вообще. Может быть, опасность, как бы ее не называли, слишком велика, чтобы..."
Я знаю, так уже бывало.
Память живущих коротка.
Они не знают слов...
Мое имя скрыто от всех.
Я стою на страже двух спеленатых тел, двух, подобных скорлупкам насекомого оболочек, лежащих в темном ожидании того часа, когда воссиявший изначальным светом небосклон возгласит о приближении ладьи Создателя Мира.
Тогда души Ка, Ба, души Эб и душа Ах сложатся одна в другую и впитают память, сохранившуюся под густой смолой, под саркофагами из дерева и камня, амулетами и бинтами, рожденными в Городе Белых стен.
Я знаю, тогда мы увидимся вновь.
Я знаю, тогда в сиянии новой жизни расправит свои лепестки бело-розовый бутон лотоса и ты, любимая, заложишь его, за ухо, как когда-то...