Извилистые тела двух металлических змей, наколотых на бесконечный ряд железобетонных или деревянных перекладин, опоясывают долины, вонзаются в леса, изгибаются над реками, дерзко взметаются в горы. Окутываются сетью гудящих высоковольтных проводов, ощетиниваются частоколом бесчисленных серых бетонных столбов, разъездами, полосатыми шлагбаумами, фонарями разного света. Пути сообщения? Путями они были сто пятьдесят лет назад, когда узкие линии соединили столицу с провинцией, подстегивая и убыстряя неторопливую губернскую жизнь.
Или сто, когда тяжелые железные тела, обволакиваясь паром, пережигали в своих топках часы в километры, и когда ажурные конструкции из стянутого заклепками металла разрывали неплотную ткань городов.
А потом случилось то, что случается со всеми вещами, живущими много дольше века. И перерастающими свое предназначение. В бесчисленных разъездах, перегонах, отстойниках, сортировочных, депо возникает вдруг иной смысл. В их соединении заводится нечто особенное и странное, не имеющее названия в нашем дневном мире видимых предметов.
Оно подпитывается треском статического электричества, магнитофонными голосами в репродукторах вокзалов, искрами в тормозных колодках, стуком молотков обходчиков, нашими эмоциями, ожиданием и тревогой, надеждой и радостью, рваными поездными снами и грезами, но больше всего - незримой паутиной древних дорог, лежащих под горами щебенки и песка. Тех дорог, что среди бескрайних полей и лесов века назад вели к капищам и древним храмам, мимо погостов, по полям забытых битв, мимо разрушенных столиц истлевших царств, через омуты и туманы с бледными неверными ликами - то ли богов, то ли демонов...
Женщина докатила дорожную сумку, модель китайская большая дорожная, до проводницы, оттеснила в сторону вышедших освежиться двух мужчин из второго купе, - как айсберг вытесняет со своего пути мелкие глыбы, и начала суетливо рыться в сумке.
Явно челночница на вершине карьеры, подумалось Антону. Владелица двух ларьков и одного бутика напротив. Чем-то она похожа на Ваенгу. Такое же безвкусное постное лицо. Зычный базарный голос. И по закону пакости у нее билет в наше купе. До самой Москвы.
Антон дошел по перрону до своего окна, вернулся и застал челночницу на прежнем месте. Женщина пыталась вогнать длинную ручку в тело сумки. Китайская ручка сопротивлялась изо всех сил, но против русской женщины, имевшей дело с конями, избами и русскими мужиками, не устояла. С железным щелчком ручка села на место.
Челоночница выпрямилась, оглядела оттесненные ранее мелкие глыбы и встретилась взглядом с Антоном.
'Помочь?' - неожиданно для себя спросил тот. Он не собирался этого говорить, ибо такие женщины и помощь не совместимы. Мир галантности проскочен ими в погоне за житейскими благами. И любая попытка воспринимается как посягательство, домогательство и прочие мошенничества.
Женщина, не отрывая острого взгляда от Антона, после заминки кивнула.
Он втянул увестистую сумищу в вагон и вернулся на холодный перрон, под серое осеннее небо, с бесформенным туманом вместо неба и каплями начинающегося дождя.
Было тоскливо и тяжело, а холодный ветер, грозя близкими морозами, унимал близкую печаль, глушил ее чувствами озябшего тела. Там, в теплом купе, все вернется вновь - и понимание беспощадной несправедливости, и томительные тягучие часы с отрывками прошлого, повторяющимися вновь и вновь, так пусть же душе станет чуть легче хотя бы на пару минут...
Когда Антон вернулся, челночница, перебирая внутренности своей сумки, восседала на его месте. Как и было предсказано.
Черная дутая куртка, загнав одежду Антона в угол, гордо заполняла собой промежуток между стеной и верхней полкой.
Второе нижнее место занимал обстоятельный и говорливый Славик, в данный момент перегородивший своим животом коридор напротив расписания движения, поэтому выходило, что попутчице придется лезть наверх. А потом вниз. Задевая грузным телом все подряд.
Антон снова встретился глазами с женщиной.
- Ой, извините, - заторопилась та, - одну минутку.
- До конца едете? - спросил Антон.
- До Москвы, - кивнула тетка, спешно затягивая молнию.
- Давайте тогда поменяемся, вам будет внизу удобнее.
Когда вернулся Славик, Антон уже лежал наверху, уткнувшись подбородком в подушку и следя, как за двойным полуовальным окном сливаются в одну полосу кусты, столбы и лужи.
- Хорошо идем, - удовлетворенно огласил Славик. - График нагнали.
Он грузно впечатался в постель, заерзал, выбирая положение, отодвинул от края стола электронную книжку в кожаной черной обложке, поскреб начинающуюся лысину, а затем, давая выход кипучей энергии, вопросил:
- Может чайку забабахнуть?
Чаёк появился через десяток минут вместе с длинной проводницей, теперь в спортивной куртке поверх форменной рубашки. Вслед за чаем проводница положила на стол успевшую обветшать за пару часов 'Тайны ХХ века'.
- Спасибо за газету и приятного аппетита.
Она помедлила, а затем сказала, обращаясь к Вячеславу.
- Вообще-то, у нас ничего такого не бывает, как он пишет. Никакой мистики. Вот только рация иногда барахлит, это можно к мистике отнести? Сама включается и что-то балабонит, хотя в радиорубке все выключено. Причем ночью, зараза, когда только уснешь. Или вот входная дверь иногда открывается. Но это у нее замок сломан.
Вячеслав живо отхлебнул горячего чая, закивал согласно и заинтересованно.
- Что, неужели совсем ничего не бывает? Не поверю ни в жисть.
- Только железная дорога интересует? - спросила проводница. - Могу из жизни рассказать.
И добавила:
- Если интересно.
Вячелаву, судя по его виду, интересно было все, лишь бы скрасить поездное томительное время.
Антон вполуха слушал про золовку, про кота, шипящего на пустоту возле дивана, про деда, явившегося кому-то дальнеродственному глубокой ночью на девятый день.
Вранье, вранье это все, наплывала яркая жгучая мысль. Никто из них не приходит. Это мы ловим случайные шорохи, песни осенней листвы, отблески луны на обычном, звоны и скрипы нашего мира и лепим, лепим из них потустороннее. Призываем в свидетели яркие сны, путаем явь и околосонные грезы. Пишем трактаты о непознанном, раззадоривая свою фантазию.
Ну что Жеке стоит подать знак, хотя бы единожды, мимолетно, пусть во сне? Но вместо того - холодное молчание толстого мутного стекла. Что за ним - не разобрать, но сюда не доходит ни единый звук, ни единое дрожание.
Вот и все доказательства.
Антон тяжело вздохнул. На чем они схватились последний раз? Кажется, на камнях Ики. Да, точно. На черных и белых камнях и каменищах, найденных в середине прошлого века в Перу, с изображением непростых взаимоотношений людей и динозавров, людей и беременных женщин, людей и звезд. Древняя цивилизация, взахлеб убеждала она, испанские хронисты шестнадцатого века, наука скрывает неудобные факты! Ну и что, что никаких испанских хронистов не нашлось, а единственный летописец в том самом манускрипте ничего и близкого не писал. Ну и что, что цивилизация, достигшая высот развития, не будет пользоваться большими кухонными ножами, как универсальным средством познания мира. И вырезать примитивные рисунки на гальке не будет. Хотя бы потому, что текст гораздо информативнее пиктограмм.
Ты меня не убедишь, заявила Жека. Все правильно, потому что ничего рационального в ее доводах не имелось. Только вера. При том, что за плечами громоздился математический факультет универа, чистейшей дистилированной воды математика и суровая логика, выстраивавшая цифры и символы в стройные ряды множеств и пространств.
Может, ей просто не хватало перчинки в жизни? Нелюбимая бухгалтерия, которой пришлось заниматься для жизни. И жизни этой намного больше, чем души. При таких-то волшебно ясных глазах, губах, рожденных больше для ночного звездного неба, чем для унылых бухгалтерских лобзаний телефонной трубки...
- Да, - сказал Вячелав. - Это у вас сдвинулась точка сборки. Очень похоже, что вы вышли в астрал. Наука, разумеется, этого не признает, потому что консервативна по природе. В восемнадцатом веке, например, Французская Академия Наук заявила про метеориты, что камни с неба падать не могут. Потому что такого не может быть. Ученые никогда не принимали неудобную для себя информацию. Мафия...
Антон заворочался, двинул подушку, потом не выдержал и встрял в разговор.
- Не нужно слушать всякие глупости. Это обычное переходное состояние между сном и бодрствованием. Его еще называют осознанным сновидением. Ничего необычного, только очень ярко, очень волнующе и очень запоминающе.
- Удивительно, - пожал плечами пухлый Вячеслав, - как люди могут рассуждать о том, о чем не имеют ни малейшего понятия?!
Он фыркнул, брезгливо сжал губы и посмотрел на проводницу, мол, чего с болтуна возьмешь.
- Уж об этом знаю, - бросил Антон и замолчал.
И Жека об этом знала. И муж ее первый знал. Нет-нет, никаких бредней про хакеров сновидений, отважно исследующих другие миры и борящиеся за... за... всеобщее счастье? Мир во всем мире? Прогресс? В самом деле, за что они боролись, безвестные болтуны и провокаторы, писавшие в Интернете про сны и досыпания.
Все было просто и прозаично. Лаборатория, вовсе не белая, а серая, замызганная, с неровными колерами стен и требующая побелки. Постоянно мерцающая и цикающая лампа дневного света, вторая от окна. Куча приборов, липучки, которые нужно было прикреплять к голове. И минуты, когда все ждут, когда ты заснешь, и ты сам ждешь, а сон не идет. Прячется где-то, а вместо него лезут всякие глупые мысли: ну зачем Жека вышла замуж именно за этого в белом халате, язвительного и бестактного, вместо того, чтобы выйти замуж за него, Антона.
На волне энтузиазма они пробовали даже увидеться во сне. И возможно, виделись. В странном помещении у белого маяка на краю обрыва, под которым до самого горизонта волновалось серо-зеленое море. Но потом азарт схлынул, увязнув в бесчисленных журналах, фазах сна, ритмах и биениях линий мозговой активности.
Муж Жеки благополучно подошел к диссертации. И защитился бы...
- Ладно, - сказала проводница. - Пора и честь знать. Встала и ушла.
Она поднялась, прибрала привычным ловким движением пустую чашу с чаем, звякнула ложкой и пошла из купе прочь.
Вячеслав, нахмурив брови, демонстративно медитировал на окно. Челночница исследовала те самые тайны двадцатого века, расстелив газету на столе. Раздел объявлений потомственных гадалок и магов в десятом поколении.
За окном клубился вечер, прятал тени, заигрывал со слабым светом включенных кое-где фонарей и томительной вечерней железнодорожной грустью.
Кажется, Антон задремал, потому что в коридоре вдруг образовался свет, стало тихо и пусто. Вячеслав, закрывшись до подбородка простыней, обнаруживал склонность к храпу, но еще не храпел, а только тихонько посвистывал.
Антон выбрался в туалет, затем постоял немного у холодного окна в коридоре и с твердым намерениям спать вернулся в купе.
Челоночница по-прежнему ела глазами газетный текст. Но едва Антон собрался взметнуться наверх, сказала негромко, не поворачивая головы:
- Давно она погибла?
Антон едва не осел.
- То есть? - спросил он, чувствуя замирание в мыслях.
Челночница неторопливо отложила газету, кивком указала сесть рядом - Антон после заминки сел, - и глядя в глаза, тихо сказала:
- У тебя во взгляде все написано. Тоскуешь сильно.
Антон молчал.
- Скажи, почему помог с сумкой, а потом место уступил. Просто вежливость или что-то еще?
- Ничего у меня не написано!
- Я вижу, - просто сказала тетка. - У меня дар. От деда.
И прибавила почти шепотом:
- Большой души была сволочь. Ну так что?
Антон всматривался в ее лицо, глаза, пытаясь сообразить, что ответить и что за человек сидит перед ним. А потом, когда ничего не сообразилось и не понялось, сказал:
- Если честно, не знаю. Возможно, сострадание. Обычное человеческое сострадание и желание помочь.
- Сострадание? Сделать другому лучше, чем себе. Может быть, может быть. А с Ней что, автомобильная катастрофа?
И это она знала. Автомобильная. Сиденье рядом с водителем. И грузовик, раcплющивший в блин правую сторону - водитель остался цел. Роковое совпадение. Или судьба...
Возможно, если бы тогда четыре года назад он плюнул на дела, на намечавшуюся командировку в Испанию - на целых счастливых полгода, и приехал к Жеке, ничего ужасного не случилось бы неделю назад.
- Что ты говорил про осознанные сновидения? Имел опыт?
- Да, - кивнул Антон.
- Но судя по твоей реплике к бойцам астрального фронта не относишься. Выходы из тела не осваиваешь, точки сборки не сдвигаешь, и Кастанеду не боготворишь.
- Глупости это все, - отмахнулся Антон. - Игры сознания. Всё поверятся окружающим миром. А в нем бесы толпами не шастают, духи, слоны и пряники не материализуются, а все необычное происходит с одной девочкой.
- С кем-кем? - удивилась женщина.
Антон усмехнулся.
- С одной девочкой. Что, у вас в детстве не было этих историй? Про черную комнату, кошку, тетеньку - во всех была 'одна девочка'. Без имени, места, школы или хотя бы города. Просто 'одна девочка'. Бедное дитя, которому доставались все шишки.
Так вот, во всех нынешних историях, которыми забиты книги о чудесах, главный персонаж - та самая безликая, безответная и несуществующая 'одна девочка'. Жека, как ни странно, особенно любила ее поминать...
Антон осекся, подумав, что зря начал про Жеку.
Хотя при всей своей тяге к подобным историям 'одну девочку' она приняла сразу и без возражений. И когда кто-то вставлял эту фразу, они все смеялись - как заговорщики, объединенные одной тайной. Паролем, соединившим вдруг незримой горячей связью незнакомых людей. Чем-то таким тайным и вековечным, не менее сильным, чем родственные связи. Что удивительно, непонятно и до неприличия приятно.
Женщина удрученно вздохнула и покачала головой.
- У меня детство было не такое, как у всех. Так что с осознанными сновидениями?
- Долгая история. Было несколько человек, которые интересовались ими. Имелась кое-какая аппаратура для анализа мозговой деятельности. И еще - невероятный азарт. Да, нам казалось, что мы все зафиксируем, наберем базу, найдем закономерности и опрокинем всех мистиков и духовных искателей. Объясним религии, до чего она наивна, и подвинем науку: 'Эй, наука, подвинься и смотри, как нужно делать!'
- Даже пробовали встретиться в сновидении. Возникла рабочая гипотеза, что в таком состоянии мозг может каким-нибудь образом обмениваться информацией, скажем, открываются дополнительные каналы связи. Поскольку в фазе быстрого сна мозг не теряет способности воспринимать информацию...
Зачем я ей это рассказываю, подумалось Антону. Странный разговор. Сидит какая-то тетка и ты вдруг начинаешь изливать ей душу. Рассказывать о тета-ритмах, фазах сна. А она сидит, понимающе хлопает глазами и изредка вставляет фразы: 'Да. Верно. Мир такой сложный'. А потом начнет говорить тебе о процентах, о том, что маржа упала и нужно поднимать товарооборот, и во что лучше упаковывать большие тюки...
Бред, полный бред.
- Для чего вы все это спрашиваете? - произнес Антон и посмотрел прямо и твердо ей в глаза.
Женщина выдержала взгляд, не отвела. Провела рукой по колену, разглаживая что-то неcуществующее, посмотрела на сопевшего Славика.
- Хочу узнать, что ты за человек.
- Для чего?
- Вот я и говорю, дед у меня был редкой души сволочью. Ведь знал же, что несмышленыш, а мне тогда всего двенадцать лет и было. И потому сообразить не могла, какую пакость он мне учиняет, и не просто, а на всю жизнь. Сохрани, внучечка, копеечку, говорит. И протягивает. А откуда мне знать было, что он на том конце деревне кончается уж. И монетка эта, пять копеечек двадцать первого года - не память вовсе. Силу он мне свою передавал. Деревенские к тому времени настороже были, потому что знали, колдун свое чародейство должен другому передать, иначе не умрет. А с городской что возьмешь? Пионерка, атеистка. Дура-дурой.
Знаем мы эти истории, подумал Антон. Ясновидящая в двунадесятом поколении, у которой открылся дар, когда соседка двинула ей по лбу дверью. Чтобы не подслушивала.
- Не веришь? Правильно делаешь.
- Не то, чтобы не верю. У вас просто повышенная чувствительность. Что-то, какие-то оттенки эмоций, чувств, мыслей вы схватываете мгновенно. Иначе, откуда бы узнали о... - Антон помедлил, - о Жене?
Его собеседница кивнула.
- Схватываю, улавливаю и читаю мысли. А еще понимаю, что будет много почему: почему не оказался с ней в тот день, почему не настоял раньше жениться, почему мир именно таков. Есть себя будешь.
- Буду, - согласился Антон. - Но только по последнему пункту. Остальное вполне понятно и в психотерапии не нуждается. Жека сама выбрала мужа и свою жизнь.
- Она замужем была?
Антон вспомнил руку, которую при встрече подавал ее муж. Вялая дохлая рыба вместо руки. Вялая дохлая интеллигентная рыба. Дополнение к узким очкам и неожиданно умному и располагающему к себе взгляду. Ведь наверняка, миляга парень. Работающий к тому же за пределами 'этой страны'. Как не выйти замуж?
- Да.
- И ты ее любил. А она вышла замуж за другого. Как у вас все сложно.
- Ну да, - согласился Антон. - Это вам не чародейство во втором поколении. Не монетки передавать.
Женщина хмыкнула и полуобернувшись, полезла в сумку.
С полминуты она рылась там наощупь, приподняв голову и прислушиваясь к себе, затем вновь обернулась к Антону.
- Хочешь ее увидеть? - спросила она.
- Не имею ни малейшего желания, - чистосердечно заявил он.
- Да я не про пятак. Я про твою девушку.
На секунду Антон растерялся.
- Погрузите меня в транс? - затем спросил он.
- Собственно, у меня тут корыстный интерес. А ты как нельзя подходишь: скептик, не верующий, астральные миры не исследуешь, но при этом готов высунуть нос за пределы... пределы... скажем, своего знания.
- И всего лишь за символическую плату. Не так ли?
Женщина повела плечами и взглянула на часы.
- Видишь ли, в чем дело. Почему-то все полагают, что существует отдельно наш большой мир и мир элементарных частиц со своими странностями... ты как, с физикой дружишь?
- Дружу, - усмехнулся Антон. - И про странности квантового мира могу рассказать поболе вашего. Про то, что частицы находятся в совершенно особом состоянии, которое называется запутанным, и обладают сразу многими свойствами, а когда частицу начинают ловить, измерять, все они схлопываются в одно. Многообразие превращается в единственное значение. Суперпозиция и редукция волновой функции.
- Прекрасно, - не удивилась женщина. - Но самое странное, что все это распространяется и на наш мир больших вещей. И умных людей.
Антон хмыкнул. Умных людей - это она решила его поддеть. Ладно.
- Не распространяется. Мир вокруг не запутан. Возникновение предметов из ничего не происходит, как могло бы быть в противном случае, желания не исполняются, а те, что исполняются, чаще всего и не желания вовсе, а следствие целеустремленности и активности...
- Еще и как запутан. Не перебивай, - осадила его странная женщина, еще секунды три назад бывшая ничем не примечательной личностью с неопределенным челночным прошлым.- Это проблема наблюдения. И множества людей. Ансамбля частиц, чье почти бесконечное число обеспечивает стабильный предсказуемый классический мир. Но едва энергии, траектории, другие свойства складываются особым образом, как система тут же превращается в запутанную, то есть, приобретает совсем невиданные свойства, становится неопределимой и многогранной. Со множеством нереализованных, открытых вероятностей и вариантов. То есть типичной квантовой системой. А вариантов может быть ой как сколько много. Не то, что у какого-нибудь фотона.
- Энергии, я так полагаю, торсионные? Или астральные? - усмехнулся Антон.
Разговор, определенно, его забавлял.
- Обычная электрическая энергия, которой полно в высоковольтных проводах над железной дорогой. Траектории - это железные дороги, металлические проводники, раскинутые по всей стране. Еще - настроение пассажиров. Твое неверие. Мое ожидание.
Женщина посмотрела на часы.
- Осталось полчаса, - сказала она. - Ты не поверил. Что по-прежнему хорошо.
- До чего осталось полчаса?
- По расписанию здесь нет никакой станции. Ни полустанка, ни разъезда. Но поезд остановится ровно на тридцать четыре секунды. Затем двинется дальше. Двери в пятом, седьмом, то есть, в нашем, и одиннадцатом вагоне будут открыты. Хотя сейчас заперты. Из вагона ты не заметишь ничего необычного. Тот же лес. Но на самом деле здесь станция. Ты обнаружишь ее, когда поезд уедет.
- Бред, - завороженно произнес Антон.
- На станции купишь билет на первый проходящий поезд. Я дам тебе свой пятак. Они будут возражать, но ты настаивай. И самое главное - проси сдачи.
- С пятака?
- Сдача - как размен. Пятак потеряет силу, и я, наконец, избавлюсь от дара. Затем уж твой черед. Сообразишь, у кого нужно просить за свою Жеку, ты умный.
- Бред, - повторил Антон. - Почему вы сами этого не сделаете?
- Не могу. Не получится. Слишком много знаю, а знания иногда вредят. Но ты можешь считать, что боюсь.
- Проблема наблюдателя, - задумчиво проговорил Антон. - Знание внутреннего состояния сложной системы может влиять на результат. Логика есть. А что, этот свой пятак сбрасывать не пробовали?
- Какова вероятность того, что выброшенная в мусор монета вернется назад со сдачей? Именно, что минимальная. Возвращается на второй или третий день. Закинутая в море в Турции вернулась через три недели в средиземноморской дораде. Где только я монету не оставляла - в церкви, лесу, сыром бетоне. Она всегда возвращается. И причем, никакой мистики, все в рамках теории вероятностей. Только вот вероятности ничтожные. Что дорога треснет, что найдут грибники, что выловят из реки ребятишки.
- Любопытно, - сказал Антон. - Мне хочется считать вас очередной ясновидящей. Но...
Женщина молчала.
- Но я пойду проветрюсь - - сказал Антон, взглянул зачем-то на часы и пошел в туалет.
У расписания он задержался.
Все верно, до четырех утра никакой станции. И никаких остановок. Разве что случайные, на разъезде, в ожидании встречного. Но откуда ей это знать? Что именно через полчаса. Именно в этом месте.
Затем Антон проверил выходные двери в тамбуре. Нажал и потянул пыльные и неприятные на ощупь влажные ручки.
Закрыто, как и ожидалось.
На полминуты пришлось замереть, пропуская проходящую парочку. Ему даже показалось, что девушка очень знакома. Где-то ее недавно видел. Парочка проскользнула, шушукаясь и хихикая. Парень очень по-свойски придерживал девушку за талию. По-свойски и беззаботно, не забивая себе голову закрытыми дверями с запотевшим стеклом, за которым бежали черные ночные тени.
Антон проверил ближайшую к себе дверь еще раз и пошел в туалет.
В туалете он долго и задумчиво мыл руки теплой водой, глядя в слабом освещении на свое отражение.
Китова, вспомнилось имя. Известная всей стране Лена Китова. Ведь именно она прошла минуту назад. Спутник был незнаком. Какой-нибудь ухажер, завсегдатай ночных клубов и звездных тусовок. Интересно, что Китова делает в обычном поезде, что ее влечет или удерживает в полутемном и грязноватом, как все поезда, составе.
Антон вышел в коридор, налетел на дверь проводницы от излишне резкого качка вагона, чертыхнулся и пошел в свое купе.
Женщина сидела за столом и смотрела в черное окно, за которым уже давно все слилось в бесплотную однородную темень.
Антон молча сел рядом.
- Курицу хочешь? - равнодушно спросила женщина.
- Ну, предположим, поезд через десять минут остановится, - сказал Антон. - Кто откроет двери?
- Это неважно. Кому надо, те и откроют.
Антон посмотрел на свои руки. Способ проверить, спишь ты или нет. Во сне сделать это очень трудно или невозможно. Осознание ускользает, тонет в образах и картинах.
- Не спишь, не спишь, - уверила женщина.
- Этого не может быть, - тихо проговорил Антон. - Мир предсказуем и стабилен, устойчив и тверд. Законы сохранения энергии и импульса действуют, причинно-следственные связи причиняют действия. Следствия понятны и неотвратимы. Не может быть никакого вероятностного мира, неопределенного и без будущего. А если бы и был, что я могу там увидеть?
Антон прислушался - показалось, что дернулись сцепки, принимая на себя импульс торможения.
- Зависит от наблюдателя. Мы преломляем окружающий мир через собственное сознание, через свое понимание, как через калейдоскоп. Как определить на картинке перед нами, где настоящее, а где - мозаика наших мыслей-стекляшек?
Антон привстал - поезд и впрямь тормозил. За окном по-прежнему чернела ночь.
- Так что, увиденное будет зависеть от того, чем твои мысли заняты в настоящем. От твоего опыта и твоего ожидания. От прошлого и желаний.
Поезд останавливался.
Антон посмотрел на свою куртку, висящую в углу купе.
- Сумку не забудь. И вот это.
Парень подхватил сунутый ему в ладонь увесистый горячий металлический кругляшек и сунул его в карман куртки.
- Я туда и назад, - предупредил он. - Учтите. Выходить не буду.
Женщина согласно кивнула.
Антон вышел в тамбур когда поезд почти остановился.
Помедлив секунду, он сжал дверную ручку правой двери, опустил вниз и медленно потянул на себя. Дверь поддалась, отворяясь и впуская холодный ночной воздух.
По коридору никто не ходил. Двери проводницы оставались закрытыми. Следовательно, отворить выходную не мог никто. Разве что из соседнего вагона. Если предположить, конечно, что кто-то нарочно приходил оттуда побаловаться с замком.
Поезд дернулся и встал окончательно. Антон высунул голову наружу. Темень. Кромешная темень без звезд. Свет из окон поезда освещал только куски щебенки и откос. Кроме этих желтых прямоугольничков влево и вправо - ни единого сполоха, ни единого светлячка.
Тридцать четыре секунды, подумал Антон. Успеет!
Он спрыгнул в ночь, на щебень.
Еще раз внимательно посмотрел по сторонам. Заглянул под поезд, чтобы увидеть что-либо на той стороне. И не увидел в темноте.
Где-то близко лязгнул, поднимаясь, люк над ступеньками. Как если бы еще кто-то, доверчивый и безрассудный оставлял теплоту и уют купе ради ночной сырости и безлюдного леса. Или, наоборот, взбирался, чтобы вкусить радостей РЖД, горячего чая, мягких полок и беззаботного сна под убаюкивающую вагонную тряску.
Антон посмотрел на циферблат часов. 'Полет-Авиатор' подсвеченными стрелками показал время. Еще двенадцать секунд.
Открытая дверь купе звала к себе. За спиной был лес, лес, куда ни глянь, неизвестно, на сколько километров вокруг. Без признаков дорог и огоньков цивилизации.
Антон напрягся. Поезд перед ним плавно сдвинулся с места.
Это глупо, подумал Антон. Это невозможно глупо.
Поезд плавно набирал ход, уходя влево. Чернела открытая дверь купе. Впрочем, метров через тридцать ее, кажется, кто-то захлопнул.
Антон присел, чтобы под вагоном увидеть ту сторону. Но там по-прежнему находился только черный лес.
Вагоны все быстрее и быстрее мчались перед ним. Показался последний, приблизился, насмешливо светя яркими окнами, проскользнул мимо и обдал Антона ветром безрассудства и безнадежного отчаяния.
А затем Антон увидел станцию.
Двухэтажное желтое здание с голым фасадом над входом и цифрами '1957'. Приземистый то ли туалет, то ли склад слева. Длинное строение справа, съеденное наполовину темнотой. Пустой перрон с двумя деревянными скамейками у входа. Яркие круги трех фонарей в овальных массивных плафонах.
Свет от них ложился на рельсы и освещал узкую полосу асфальта, на которой стоял Антон.
Все очень ясно и понятно, подумалось Антону. Свет состоит из фотонов. Которые ведут себя то как волна, то как частица. Два разных состояния. Просто сейчас я провел эксперимент и увидел не волну, а частицу. Много частиц. И все они соединились в старое здание вокзала, давно не видевшего ремонта.
Умопостроение не годилось никуда, и только отвлекало.
Очевидно было, что здание стояло здесь с тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.
Более ничего очевидного не находилось.
И ладно, сказал себе Антон, это ведь не повод кричать во весь голос, немедля требовать Академию Наук в полном составе, бегать взад и вперед и пробовать все предметы на палец и зуб. Кто его знает, как все эти строения и эти желтые круги света отнесутся к подобному визитеру - вдруг растают, растворятся так же внезапно, как и появились. И вообще, ничего странного не происходит. Прошел поезд, оставил пассажира, которому требуется пересадка, а еще пассажир этот имеет законное право здесь находиться и интересоваться.
Антон перешел рельсы и направился ко входу.
Тяжелая деревянная дверь со скрипом отворилась, пуская в залитый светом пустой зал ожидания.
Тут выстроились возле правой стены такие же деревянные изогнутые скамьи, что и у входа, висели расписание поездов и бодрые железнодорожные плакаты, а на левой стене имелось два полукруглых отверстия, забранные решеткой и прикрытые изнутри фанерками. Над каждым разместилось опять же полукругом слово 'Касса'.
Еще играла музыка. Полуторжественная. Негромкая. Какая-то тоскливая и мутная музыка - как при отправке 'Титаника', если бы оркестр знал все про айсберг.
Свет - яркий, жесткий, неприятный, свет почти операционной резал глаза.
Ну и где тут искать размен, разочарованно подумал Антон. Ожидаемый буфет или хоть какой-нибудь завалящийся киоск отсутствовали напрочь.
Приобретя вдруг какую-то неожиданную осторожность, он подошел к кассам и негромко постучал в ближайшую фанерку. Через полминуты - еще.
За фанеркой возник шорох, движение, затем она отодвинулась и перед Антоном предстала кассирша. В темно синей форменной блузе с белым воротничком, строгим лицом, неопределенным комом волос надо лбом и глазами почти навыкате, которыми она смотрела поверх Антона. Немигающе и жутко.
У Антона вспотели ладони. Он поперхнулся, потом, собравшись, попросил разменять деньги.
Кассирша, не меняя взгляда и положения головы, отрезала резко и громко:
- Размена нет.
После чего захлопнула окошко. Музыка сделалась громче.
Вот так так, ошалело подумал Антон. Он огляделся, ища какую-нибудь опору для встревоженных мыслей, но обстановка не располагала к успокоению.
Стоп, спокойно, строго сказал себе Антон. Он глубоко вздохнул и пошел по пустому холодному и неуютному залу, осматривая его.
Музыка, теребя нервы, становилась то тише, то громче.
Антону подумалось, что играют в соседнем зале. Там стоит большой стол, уставленный сияющей белоснежной посудой и прозрачным бокалами, увядают в вазах печальные цветы перед портретом с черной повязкой в углу. Там мужчины в черных строгих костюмах торжественно вещают про то, как важно продолжить, сберечь и пронести дальше, а дамы, вздыхая, подносят к глазам тонкие платочки.
У расписания, большой сероватой картонки под стеклом, висящей высоко над полом, Антон остановился.
Буквы складывались непонятно и незнакомо. Остановочные пункты и платформы разбавлялись Пасеками, Лавочными и Выгонами. Верх шел уж вовсе непонятным: 'Красные ворота', 'Сэрата Веки', 'Синаи'.
Антон сделал шаг в сторону, чтобы рассмотреть плакаты.
Обычные железнодорожные, с изображениями строгих дежурных по вокзалу и целеустремленных машинистов, наполовину высунувшихся из окон паровозов, что мчались на полном ходу. С мелким текстом понизу. 'Параграф девяносто два инструкции по движению поездов. Обмен жезлов производится, как правило, со стороны помещения дежурного по станции, при этом жезлы должны подаваться при посредстве жезлоподателей или механических жезлообменивателей'.
Все просто и понятно.
Впрочем, понятности как раз и не хватало. К тому же лезла непрошенная, непонятная фраза, возможно, из истории Древнего Мира, читанной в таком же древнем детстве. 'Что касается того, чем будет заниматься этот чиновник, то он будет восседать на кресле со спинкой, с жезлом в правой руке...'
И представлялись древние египетские боги с фараонами, держащие в руках эти самые жезлы и механические жезлообмениватели.
Музыка, на мгновение замерев, взыграла вновь.
Возможно, в тишине он бы соображал быстрее. Но музыка, пронзительная, тягостная вызывала мелкую холодную дрожь на грани чувствования. Вкладывала предчувствие -нехорошее тоскливое предчувствие плохого.
Может, именно оно задержало его у двери, ведущей в другое крыло вокзала. А может задержал страх увидеть немигающие нечеловеческие глаза, смотрящие мимо. Вообще, увидеть нечто, чему нет объяснения и описания на человеческом языке. И что обитает за символами, иносказаниями и... механическими жезлообменивателями.
Пересиливая тревогу, Антон нерешительно потянул на себя ручку.
Вместо зала с траурным столом и большой солидной компанией он увидел длинный узкий коридор, выкрашенный до уровня груди зеленой тягостной масляной краской.
Две двери по обеим сторонам коридора, еще одна, такая же темно-деревянная в конце, оконце справа под потолком, длинное, поделенное на квадраты - и все.
Из оконца лился прежний яркий желтый свет, смешивался со светом редких электрических ламп самого коридора.
Он проверил, все двери кроме последней - той, что в торце, были заперты. А последняя выводила в другой коридор, расположенный перпендикулярно первому. В новом было точно так же - зеленая краска до груди, под потолком - поделенное на квадраты оконце во весь коридор. И две двери на противоположных концах.
Музыка сделалась громче, словно играли совсем близко. А еще послышались дробные и частые стуки - точно били по старой клавиатуре, или того более - по печатной машинке докомпьютерной эры.
Антон осторожно продвинулся до середины коридора и остановился, прислушиваясь. Машинка стучала совсем близко. И не просто так, а вслед за голосом, бархатистым и интеллигентным.
'Для этого острым эфиопским ножом срезают подошвы целиком. Считается важным срезать кожу одним движением, не оставляя на ноге лоскутов кожи...'
'Лоскутов кожи',- повторил деловой женский голос.
'Повторяя при этом слова 'Как не придет вред от этого, так и не ступят ноги Имярека'.
'По-моему, здесь пропущено слово', - произнес женский голос, после чего стук прервался.
'Почему? Ничего не пропущено'.
'Предложение не звучит', - настаивал женский голос. - 'Как ни придет вред. Так не ступят ноги. Никакого смысла. Это ничего не скажет читающему'.
'Здесь обратная логика, - пояснил голос. - Нужно понимать от конца предложения. Ведь идея не в точном следовании указаниям. Мало ли что напишут. Соврут еще при этом, или добавят. Или слово пропустят. Зевнут и пропустят... Так вот, замысел заключается в создании настроя. Позиционировании своего отношения. Выстраивании правильного определения, кто ты, и кто они. Поэтому, все просто: теперь больше не натопчет, мерзавец. По только что помытому своими ножищами не потаскается. Получай, что заслужил'.
Голоса стихли, утонув в новой очереди стуков. Антон не дождался продолжения разговора и осторожно пошел дальше.
Вот как понимать услышанное, подумал он, как определить - было ли это бессмысленной игрой своего подсознания, балующегося с прошлым, или тонкое и двусмысленное предупреждение. Не топать грязными ножищами по намытому. Соблюдать чистоту...
Антону показалось, что он уже был когда-то в подобном месте, туманном, тоскливом и одиноком. Только тогда, в давнем сне, под небом с фиолетовым оттенком присутствовала зеленая лужайка, подстриженная накоротко и смоченная туманом, длинная серая высокая стена - чтобы любопытным нельзя было вот так взять и перемахнуть через нее, и дорога, льнувшая к стене.
В одном месте стена разрывалась площадью с фонтаном и открывался срез вот таких коридоров, только тогда более солидных, с отделкой, колоннами, мрамором и декором, коридоров, при виде которых возникало уверенное ощущение, что тут, в переплетении, перехлестывании без начала и конца помещаются книги. Неважно, судьбы или предписаний, главное, что помещаются, и в них заключено все, что относится к тебе и всем девяносто или больше миллиардам душ, неважно, прошлых, настоящих или будущих.
Он дошел до конца второго коридора и открыл ее. Дальше снова был коридор, точь-в-точь, как первый. И двери в нем располагались точно так же, как в первом.
Показалось поначалу, что он вышел именно в коридор номер один, и от этой мысли тревожно замерло, сжалось под ложечкой. Потому что со всей очевидной неумолимостью получался лабиринт, бесконечное пересечение узких, метров в тридцать переходов, переплетающихся, перехлестывающихся, как лента Мёбиуса, без начала и конца.
Антон поспешно вернулся обратно и вздохнул с облегчением, когда дверь вывела его в зал ожидания.
Разумеется, где-то в глубине зеленой краски, яркого света, узких окон и деревянных дверей, покрашенных то ли краской, то ли некачественным лаком, могло находиться нечто иное - выход, или даже та самая, из сна площадь с фонтаном, но проверять этого не хотелось ни в какую. Не хотелось, и все.
Антон, оглянувшись на пустой зал еще раз, вышел на перрон.
На перроне сидел на корточках мальчик лет двенадцати и что-то перебирал на асфальте перед собой.
Антон попытался что-то сказать, но в пересохшем горле не нашлось слов, и он просто остановился в метре от мальчишки.
- Привет, - без интонаций сказал мальчик, не поднимая головы.
Куртка на нем была потерта в нескольких местах, а часть воротника и плечо занимало большое темное пятно.
- Привет, - выдавил из себя Антон.
Он увидел, с чем возился мальчик - с длинной автоматной гильзой и камешками.
- Ты что тут делаешь? - спросил Антон, делая шаг ближе.