Происшествие вернуло меня к действительности. Первым делом мы отступили от обрыва, на краю которого наблюдатель, найдись в тот час таковой, легко бы заметил наши конные силуэты. Сойдя с лошади, я вернулся к краю пропасти и, встав на одно колено, принялся рассматривать набережную в бинокль.
  На причалах валялись расколотые армейские ящики, мешки, и несколько забытых впопыхах чемоданов с личным имуществом. Какие-то оборванцы уже рылись в оставленном снаряжении, а в прибрежной полосе бродило множество брошенных кавалерией коней, причем некоторые даже не были рассёдланы.

  Обрамленный лесистыми склонами, небольшой, слегка покатый лог, закрывался с севера вычурной формы скалами: самая дальняя и высокая напоминала гигантское ухо, причём сходство дополнялось зияющим в центре сквозным отверстием. Основание скал густо поросло лесом и там, в непроницаемой для света гуще, гранитные исполины теснили своими подошвами ручей так, что, освободившись из каменного плена, тот выбегал в веретенообразную котловину, всё еще сердито фырча и отплевываясь пеной на немногочисленных перекатах. За столетия паводков поток натаскал в ложбину плодородную почву, принес течением семена трав, прорастил их, заботливо укрывая на ночь туманом, а утром окроплял росой, и даже сейчас, в начале ноября, полегшая, иссушенная недавними морозами трава, доходила местами до верха голенищ. Но приувядшее травяное царство обрадовало меня не столько следами своего былого расцвета, сколько тем, что в нижней оконечности ложбины, начисто выкошенной, на фоне густых зарослей лещины, виднелось три стога, нанизанных на малороссийский манер на воткнутые в землю суковатые жерди. Вот оно бивачное счастье: и солома и орехи и дрова в изобилии!

   На постланную наземь вахмистрову шинель выложили остатки съестного: сухари, сало, три вяленные тараньки и початую лепёшку рыхлого овечьего сыра. Сергей порылся в сумке, извлёк из неё донельзя истрепанную книгу и застыл сокрушенно, затем внезапно просиял, запустил пальцы в подсумок для ружейных патронов, выудил оттуда наполовину сглоданный сухарь и подложил его тихонько с краю к остальной еде.

   Проворно собравшись, проверив и почистив оружие, мы оставили живописную долинку и вскорости выбрались на дорогу проезжую, пожалуй, и для телеги. Николай Васильевич пошел впереди, остальные следовали за ним шагах в полуста. Погода не жаловала: небывалый мороз сменился заурядным осенним ненастьем, сизые облака не только небо заполонили, но и лениво разлеглись на всех склонах, а капли моросящего дождя не желали по заведённому природой порядку падать, но висели в воздухе, и по прошествии получаса шинели напитались влагою, изрядно потяжелели и сковывали движения. Однако обстоятельство это нимало не смущало нас, напротив, все старались держать шаг, настолько насколько позволяла скользкая дорожная глина, а Сергей даже запел, хоть и вполголоса, но вдохновенно, вкладывая в слова наивную чистоту чувств:

         'Смело мы в бой пойдём,
         За Русь святую,
         И как один прольём,
         Кровь молодую ... '

   За поворотом лязгнул затвор...

   Море ли притягивало к себе, или горы не выпускали из Крыма обратно в Россию, но в итоге трехдневных мытарств мы не продвинулись ни на йоту. Обескураженный горестным открытием я вздохнул причитающееся количество раз, дважды пересчитал патроны в подсумке (счет сошелся), проверил легко ли откидывается барабан револьвера (откидывался легко) и во всех ли гнёздах есть заряды (заряды имелись во всех гнездах), затем, за неимением иного занятия, принялся рассматривать счастливца, получившего этой ночью от судьбы не только отсрочку в исполнении смертного приговора, но и роскошь безмятежного сна под охраной прикорнувших с боков ангелов-хранителей, за неимением крыл пронесших его чрез терния на плечах.    Его могучая фигура выгодно выделялась на их фоне: рослый блондин, статью похожий на конногвардейца, таких в Преображенский полк зачисляли, но ни полк, ни даже род войск было не определить, потому как осторожность либо малодушие вынудили его сменить мундир на кургузый кафтан из ветхого сукна, давно потерявшего всякую определенность окраса. Сапоги у бедолаги отобрали в кутузке, и теперь на ступнях, покрытых коркой глины пополам с запекшейся кровью, виднелись лишь остатки солдатских обмоток, разодравшихся наверное еще по дороге к месту казни, а после наших странствий превратившихся в жалкие лоскутки не могущие защитить ни от холода, ни от острых камней. Необходимо было найти спасённому хоть какую обувь, а пока хотя бы укрыть.

   Столь опрометчиво объявленные мною 'не более трёх минут' тянулись, кажется, бесконечно. Волны с негромким шелестом набегали на галечные россыпи пляжа и откатывались беззвучно, точно отмеряя такт степенного танца: наплыв - откат, наплыв - откат, а несогласное с этим равнодушным к человеческим страстям метрономом сердце бешено билось, отдавая в ушах глухой барабанной дробью. Обратившись в слух, я с напряжением ждал вторжения в это противоборство звуков третьего, самого опасного ритма: скорого цокота копыт.