Аннотация: Острая и необычная история знакомства двух противоположностей: 36-летнего одинокого профессора и 17-летнего хулигана. Тоже одинокого...
Профессор и хулиган
Рассказ в двух частях
История первая
Больше всего на свете Леонид Игоревич ценил порядок. Жизнь его текла размеренно, каждый день был расписан по минутам, в то же время он не терпел суеты. Всегда собранный, аккуратный, подтянутый, в неброской, но дорогой одежде, он исключительно вовремя появлялся на лекциях, заседаниях кафедры, семинарах, олицетворяя деловитый креатив нового столетия и оставляя за собой тонкий шлейф дорогого мужского парфюма. Единственное, что несколько оживляло стандартный имидж делового человека эпохи, была густая вьющаяся рыжеватая шевелюра, которую обожали коллеги-женщины и которой завидовали рано облысевшие коллеги-мужчины. Несмотря на то, что спортом Леонид не занимался, он был строен, без намека на живот, и сдержанно подвижен.
В свои тридцать шесть Леонид был доктором наук, профессором университета, слыл весьма перспективным ученым, оставался холостяком и не слишком тщательно скрывал свою принадлежность к гей-сообществу, где давно был известен под именем Лилиан.
Нетрадиционная ориентация не доставляла молодому ученому никаких проблем. Коллеги не обсуждали ее даже тогда, когда совсем уже не о чем было говорить, а студенты уважали за интересные лекции, передовые взгляды, умение говорить на одном языке с ними и за демократичность в подходе к оценке знаний. Кумушки, дежурившие у подъезда, данную тему также не обсуждали, только все присматривали молодому профессору пару.
Короче говоря, в жизни Лилиана была всего лишь одна проблема. Но жизнь отравляла сильно и постоянно. Звали проблему Женька.
Женька сызмальства рос отпетым хулиганом, задирой. Не проходило недели, чтобы разгневанные мамаши обиженных деток не являлись к Женькиным родителям, требуя сатисфакции. Мамаш, как могли, успокаивали, после чего наступал второй акт драмы, в котором главный герой оглашал двор дикими воплями: Женька жил на первом этаже, а лупили его нещадно, не по детски - иногда после порки его по три дня не видели во дворе. Даже восседавшие на лавочке кумушки, настроенные к объекту воспитания крайне отрицательно, сочувственно вздыхали и качали головами - жалко же! На неделю общественность получала передышку, после чего все повторялось снова - ни поведение сорвиголовы, ни реакция родителей особым разнообразием не отличались.
В старших классах Женька поднялся на новые высоты: вместо мамаш домой зачастили сотрудницы детской комнаты милиции, а пронзительный визг, раздававшийся, несмотря на наглухо закрытые окна, сменился басовитым ревом со значительным увеличением количества децибел.
А этой весной Женька закончил школу. Надо сказать, не так уж плохо - умный от природы, он быстро схватывал суть предмета и, если бы не слегка подчеркнутая лень и кокетливая небрежность, мог бы получить совсем хороший аттестат. Поступать в вуз Женька не собирался, работать тем более. Целыми днями ошивался во дворе, сидя назло кумушкам на спинке скамейки и поставив ноги на сиденье. В это время и начались для Лилиана самые тяжелые дни.
Откуда хулиган узнал об интимных пристрастиях соседа, неизвестно, но случая высказать вслух свое мнение об этих 'сраных гомиках' не упускал. 'Здравствуйте, господин профессор голубых наук, - утрированно любезно и довольно громко 'приветствовал' он Лилиана, когда тот проходил по двору к подъезду. - Как жизнь? А позвольте спросить, вы актив или пассив? Что же вы молчите? Ах, пратиииивный', - кривляясь, добавлял паразит и сам же ржал от собственной наглости.
Хуже всего, что эта тирада произносилась без малейшей злости и ругани - ничего кроме издевательской, ехидной вежливости. Лилиану стоило огромного труда не ускорять шаг. Как в тумане подходил он к дверям парадного, с замиранием ожидая, не крикнет ли еще что-нибудь вдогонку проклятый хулиган. Кровь билась в висках. Войдя в свою однокомнатную квартиру, он обессилено падал на стул, в глазах стояли слезы, а в ушах звучал наглый смех недоноска.
Так повторялось почти каждый вечер, и молодой профессор все чаще ловил на себе брезгливо-презрительные взгляды подвыпивших дворовых мужичков и откровенно любопытные взоры женщин. Мамаши, гулявшие с детьми на детской площадке, вместо обычных приветливо-уважительных улыбок, спешили отвернуться. А довольный собой и производимым впечатлением хулиган изощрялся все гнуснее, не допуская, впрочем, ни единого матерного или даже просто грубого слова - чтобы не за что было зацепиться. Надо сказать, он был не дурак.
Целыми днями, Лилиан, лишенный покоя, искал выход и не находил - он был не настолько смел и глуп, чтобы вступить с верзилой в драку, а о том, чтобы идти куда-то жаловаться, не было и речи - самого же и засмеют. Да и повода формального не было. Вечерний проход по двору (по утрам Женька спал) превратился в ежедневную пытку, и редкий день, обходившийся без хулиганских 'приветствий', становился праздником. Измученный Лилиан терял терпение, похудел, стал хуже выглядеть и нервничать на работе. Даже в магазин он не решался выйти лишний раз - хулиган, как приклеенный, сидел на лавке вразвалку и бросал окурки прямо на землю, спокойно отвечая на гневные окрики кумушек: 'Урну поставите возле скамейки, буду туда кидать'.
Осложнялась ситуация и еще одним непростым моментом. К отчаянию Лилиана примешивалось некое чувство, в котором он ни за что не хотел себе признаться. Дело в том, что Женька был красив. Очень красив. Молодой негодяй имел физически развитую, крупную фигуру (качался и занимался каким-то восточным единоборством) и открытое приятное лицо с чуть прищуренными глазами и белозубой нагловатой улыбкой. Как ни гнал от себя Лилиан дурацкие мысли, в глубине души он понимал: Женька ему нравится. Нравится всем - голосом, сформировавшимся телом, уверенной походкой, большими руками с аккуратными, как ни странно, ногтями. Даже короткой, почти наголо стрижкой, открывавшей крупный шероховатый череп и крепкую загорелую шею. Иногда, по ночам, ворочаясь без сна, Лилиан с какой-то мучительной сладостью мысленно отдавался во власть разнузданного оборзевшего самца, представляя его без одежды, и даже плакал то ли от душевной боли, то ли от бессилия, то ли от чего-то совсем уже непонятного.
А утром глубоко вздыхал, видя пустую скамейку, и с ужасом думал о предстоящем вечере.
Хуже всего было по субботам и воскресеньям. Двор был полон, а хулиган восседал на скамейке в окружении пестрой стайки девчонок, составлявших его шумную, хохочущую свиту. Шорты и майка открывали бицепсы парня с рисунками татуировок и мускулистые волосатые ноги с квадратными коленями и крупными ступнями.
- Девки, - кричал Женька, завидев Лилиана, - профессор идет. Вы бы помогли человеку, он за тридцать лет бабы голой не видел, ну чё вы, покажите ему всё!
Девкам же Лилиан, наоборот, нравился. 'Закрой рот, Жека!' - прикрикивали они и одаривали Лилиана великосветскими улыбками: 'Простите, у вас не найдется сигареты?'
Профессор смущенно улыбался в ответ, качал головой и торопился к подъезду.
- Отстой! - комментировал хулиган и шумно харкал на землю. Девки пихали его в бок и провожали Лилиана томным взглядом. Они ведь были женщины, хоть и юные, а какой женщине не хочется одержать самую большую победу над мужским отродьем - своими чарами затащить в постель гея, заставив тем самым забыть о прежних пристрастиях.
В июле Лилиану представился, наконец, случай почувствовать себя отмщенным. Хулиган исчез на два дня, а потом отец привез его домой грязного, худого, с разбитым лицом и забинтованной головой. Через повязку проступала кровь. Во дворе говорили, что Жека 'нарвался', что его 'обработали' менты и ему светил срок, но папаша выкупил за большие деньги.
Три дня пустовала скамейка - Женька зализывал раны. А на четвертый сквозь прочно закрытые, занавешенные тюлем и гардинами окна стал разноситься громкий, жуткий крик, переходящий в нечеловеческий вой и рев. Кумушки маялись на крылечке, а под окном застыла стайка девчонок - одни вытирали глаза, другие нервно курили, а одна ревела в голос - подружка.
Постепенно чувство удовлетворения сменилось у Лилиана жалостью и каким-то отвращением. 'Господи, да что вы за люди! - мысленно возмущался он. - Нельзя же так, хоть и дерьмо он, а человек...Варвары! Мрак!'
Однако уже на следующий вечер благородное сочувствие Лилиана растаяло без следа. Хулиган, гордо красуясь забинтованной головой, сидел (и как не больно!) на скамейке - бледный, осунувшийся, с красными воспаленными глазами, но с обычной нахальной улыбкой. Даже синяки были ему к лицу.
- Здравствуйте, глубокоуважаемый профессор! Не желаете взглянуть на мою задницу? Ну что вы, вам будет очень интересно. Особенно цвет. Не испугаетесь? Ну пойдемте, посмотрим, вы такого не видели. Или вас только перёд интересует? Так я согласный, пожалуйста, у меня все - супер!
На этот раз Лилиан подошел к нему. Медленно подошел, даже слишком медленно и несколько секунд смотрел хулигану прямо в глаза.
- Бедолага, - наконец произнес он и тихо добавил, - жаль. Мне, правда, тебя жалко.
- Ой! Вот спасибо! - дурашливо раскланялся Женька, - ну хоть кто-то пожалел, ну благодарствуйте за сочувствие, господин гомикопат!
Перед тем как Лилиан повернулся, опять-таки нарочито медленно, чтобы уйти, острый и, как показалось профессору, затравленный взгляд хулигана царапнул его словно бритвой.
'Все, - подумал Лилиан, - больше я от тебя бегать не буду. Начнешь задавать свои издевательские вопросы, буду отвечать на полном серьезе. Получится, что ты сам интересуешься темой'. Впервые за несколько дней у него стало спокойно на душе. Он даже не стал ждать лифта, чтобы подняться к себе на шестой этаж.
Но утром, после тяжелой бессонной ночи, признался сам себе, что готов вынести вечером очередную порцию идиотских насмешек хулигана, чтобы ответить на не дававший покоя вопрос: что, что это было - странное, болезненное и непонятное в том взгляде, которым семнадцатилетний отморозок располосовал благополучную профессорскую душу?
А Женька пропал. Как в воду канул. Решимость, которую Лилиан на всякий случай держал при себе, таяла - скамейка оставалась пустой. Профессор расслабился, жизнь постепенно возвращалась в нормальную колею. Лишь иногда он ловил себя на мысли, что ему, честно говоря, хочется увидеть хулигана, поймать еще раз этот странный пронзительный взгляд, а то и усесться рядом на спинку скамейки и впервые в жизни закурить, но он решительно выбрасывал из головы эти недостойные мысли.
Примерно через месяц на Лилиана свалилась старая как мир классическая российская проблема - забилась канализация. Причем одновременно в кухне и в ванной. Оставшись в одночасье без главнейшего блага цивилизации, профессор отправился не на работу, а в магазин и вылил в раковины несколько бутылок очистительной жидкости. Увы, импортный 'Мистер Мускул' оказался бессильным перед отечественным затором. В аварийной ответили, что, поскольку дом кооперативный, ими он не обслуживается, а сосед, не раз выручавший Лилиана в подобных бытовых коллизиях за пол-литра, как назло уехал на дачу. Ничего не оставалось, как поискать кого-то другого. Кумушки развили бешеную деятельность, но так и не смогли ничем помочь 'хорошему человеку' - двор был наполовину пуст.
'Маразм. Какой маразм', - рассеянно думал ученый, стоя возле наполненной грязной водой раковины, когда раздался звонок. Машинально открыв дверь, Лилиан замер, сердце остановилось на несколько секунд. На пороге стоял хулиган.
В руках Женька держал тросик, каким сантехники прочищают трубы, и рабочие перчатки.
- Привет. Ну чё у тебя здесь? Забилось? Давай-ка.
...Удивление, оскорбление, растерянность мощной волной поднимались к горлу Лилиана прямо из недр уязвленной души, чтобы вылиться в слова о том, что в помощи таких людей он не нуждается, спасибо большое, обойдемся, но хулиган решительно и аккуратно оттеснил его от дверей и, как у себя дома, прошел в санузел. Профессор понял, что если сейчас не сделает глубокий вдох, астма ему обеспечена, и застыл на пороге ванной со стиснутыми зубами. Этот мерзавец хозяйничает прямо в его доме! Лилиан почувствовал себя глубоко оскорбленным. Гневное чувство протеста охватило все его существо. На мертвенно бледном лице отчетливо проступили не видимые прежде веснушки.
- Сифон надо прочищать время от времени, - Женька сидел на полу и что-то разбирал под ванной. - Видишь, забит? Потому и труба засорилась. Набери воды горячей в таз, промыть надо.
... Какая глупость, какая наглость чудовищная, оторопело мыслил профессор, послушно набирая воду. Да лучше год сидеть совсем без воды... Наглец... Да что я делаю?!
Хулиган деловито опустил в таз грязные трубки и взялся за трос. Настроения Лилиана его не интересовали. Работал он сосредоточенно и ловко. Больше он не сказал ни слова, а через полчаса из обоих кранов полным напором била вода и с журчанием уходила в чистые трубы. Но даже вид и звук этого благословенного зрелища не избавили Лилиана от смущения, пришедшего на смену возмущению.
- Вот, - он протянул парню сотню и вдруг весь вспыхнул, - или это мало? Я не знаю, я сейчас...
- Ты что, ох...л? - Женька, внимательно смотрел в глаза профессора, которому казалось, что его упорно хотят раздавить каким-то невидимым прессом.
- Пива? - еле слышно выдохнул он.
- А вот это с удовольствием, - весело ответил хулиган и прошел в чужую кухню так, как будто делал это каждый день.
- Короче. Я сволочь - сказал Женька, опустошив одним глотком полкружки (Лилиан к своей не притронулся). И я это знаю, - поспешно добавил он, предупреждая возражающий жест Лилиана, сделанный, впрочем, скорее, из вежливости. - Понимаешь, не то что бы я вас...
- Пидаров, - подсказал Лилиан. Ему все-таки удалось заставить хулигана покраснеть.
- Не то что бы я осуждал вас. Понять не могу, извини, это честно, но и дела мне особого нет. Наркота намного хуже. Просто повыпендриваться захотелось, а почему... Дурак потому что, малолетка. Я давно тебя приметил - уверенный такой, независимый, холеный. Не то что я, шантрапа. Походка у тебя интересная, - Женька улыбнулся, - будто по ковру идешь к парадному входу. Ну мне же интересно стало, пообщаться захотелось. Потянуло сопляка, понимаешь? С отцом ведь и поговорить не о чем. А тут такой мужчина. Я потому и закурить у тебя столько раз просил. Помнишь? Ты всегда отвечал 'не курю'. А меня даже не видел. Главное, смотрел прямо на меня, а меня не видел. Вот меня и понесло.
Кровь медленно отливала от лица Лилиана. Он не мог оторвать взгляд от полной кружки.
Жека налил себе снова, отпил и вдруг опустил свою большую ладонь прямо на руку Лилиана. Левой рукой профессор схватил свою кружку, судорожно поглощая пиво. Хлопья пены шмякнулись на стол.
Женька всего этого не видел, он смотрел куда-то вглубь себя.
- Что тут скажешь... дерьмо и есть дерьмо. Отец меня иначе, чем засранец, и не называет. А ты все-таки мог бы хоть раз спросить меня, как дела. Но нет, кошка дворовая тебя больше интересует... Ну вот меня и зло взяло. Заело. Мне от тебя ничего не надо было, понимаешь - ни разговоров, ничего - просто, чтобы ты хоть раз меня заметил. Хоть раз. Как вещь, как столб фонарный. Да... Ну и дурак же я был! Со злости моча в голову ударила - обратишь ты, думаю, на меня внимание, обратишь, су... сударь, - Женьке стало смешно от неуклюжей попытки выкрутиться.
- Да говори уж 'сука', - спокойно предложил Лилиан.
- Нет, все. Не потому, что я у тебя дома, а просто - все.
Женька задумался, а потом вдруг с силой сжал ладонь Лилиана. Профессор сделал слишком большой глоток, желтая струйка потекла по его подбородку.
- Извиняться не буду. Глупо это. Сможешь - простишь. Надеюсь, что простишь.
Оба замолчали. В тишине раздавались лишь шумные глотки, которыми Женька отправлял в свою утробу пиво. Наконец он убрал руку. Дар речи все еще не вернулся к Лилиану, а парень откинулся на спинку кухонного диванчика, достал из пачки сигарету, помял, положил обратно и продолжал.
- А тут еще фильм этот, будь он трижды проклят. Про пи... про ваших. 'Горбатая Гора'. Ну да ты видел.
Лилиан снова поспешно уткнулся носом в кружку.
- Пошел ведь поприкалываьтся - надо же, два мужика друг в друга втюрились. А стал смотреть... не знаю... не знаю, - парень наморщил лоб, - как-то и жалко их стало, и больно, и еще не знаю что. И... тебя вдруг вспомнил. И такой себя сволочью осознал - блин... Юмор с меня сдуло, за душу прямо взяло. А потом, когда этот, попроще который, заплакал - помнишь, скрутило его прямо в сарае каком-то - меня тоже чё-то внутри так скрутило, хоть плачь! Будто ножом в живот. Не помню, как досмотрел до конца. Из кинотеатра выхожу - бейсболкой прикрываюсь, чтоб никто моей морды зареванной не видел.
Домой пришел, хотел к тебе сразу, да чувствую - не могу. Не могу, понимаешь? Сказать хочу, а что - не знаю. На диван завалился, ни жрать, ни пить в горло не лезет. Веришь, два дня провалялся, пока батя пинками не согнал. Вот такая у меня 'гора' вышла... давай налью.
Осознав, что давно держит у рта пустую кружку, Лилиан смутился. 'Это не ты сказать хочешь и не можешь, это мне тебе нечего сказать', - пронеслось у него в голове. Женька словно прочитал его мысли:
- Да ладно... Ну давай, пора мне, - он поставил пустую бутылку на пол и направился к выходу. - Если помочь чё-то надо по хозяйству, говори, не стесняйся. А зла не держи.
И протянул на прощание свою большую ладонь.
'Господи, так же можно без руки остаться!' - мысленно возопил Лилиан.
С тех пор они виделись редко. Случайно пересекались во дворе, крепко, по-мужски пожимали руки, здоровались и расходились, избегая смотреть друг другу в глаза. Несколько раз Лилиан видел Женьку с Настюхой - той, что плакала громче всех, когда его пороли. Счастливая парочка почтительно и радушно здоровалась с профессором, но во взгляде парня сквозило что-то неловкое - Лилиану казалось, что Женька как бы извиняется за свое счастье. Впрочем, это могло быть всего лишь игрой воображения.
Лилиан вообще стал немного задумчивым, не столь энергичным, как прежде, его походка несколько утратила свою уверенную энергичность. Он слегка располнел. Кумушки сочувственно смотрели ему вслед, потом друг на друга, качали головами и ничего не говорили.
В сентябре двор был потрясен известием о том, что Женька поступил в институт. Обескураженные мамаши бежали за опровержением к кумушкам, но те вполне официально подтверждали информацию. Мужики жали руку отцу: 'Молодец, Алексей, воспитал человека. Не зря ремнем учил уму-разуму. Давай, по чуть-чуть, за детей наших...'
А в середине октября, аккурат в Покров день, к Лилиану пришла соседка, простая женщина в старом халате, с наполовину крашеными наполовину седыми волосами и усталым лицом - мать хулигана. Теперь уже, впрочем, бывшего.
- Здравствуйте, с праздником. Я вот вам подарочек небольшой...
Небольшой - было мягко сказано. Женщина едва удерживала тяжелый объемный пакет, источавший умопомрачительный аромат мясных деликатесов, который не оставил бы равнодушным и самого взыскательного гурмана.
- Да что вы! Зачем! Ради бога! Спасибо, конечно, но я не могу...
- Пожалуйста, возьмите. Я ведь от души. Женьку-то нашего не узнать стало. В институт поступил, спортом снова занялся - ну просто другой человек. Вы представляете, Женька, наш Женька - студент! Мы с отцом не нарадуемся, крест ведь уже, было, на нем поставили. Спрашиваем, с чего, сынок, такая перемена? А он смеется: это, говорит, Леониду Игоревичу из 146-й спасибо скажите. Он меня своим терпением вдохновил... Вы извините, я простая, я не знаю, как уж вам на него повлиять удалось, - у женщины задрожали губы, - а только я вам по гроб жизни обязана. Мать я. Уж простите, но... мне вас больше не чем...
Соседка вытерла рукавом халата нос и глаза и вдруг улыбнулась:
- Да вы берите, не стесняйтесь. Я ж не покупала. Мой-то на мясокомбинате работает, дак подворовывает потихоньку. Ну держите, держите, - и прежде чем Лилиан успел возразить, водрузила ему прямо в руки огромный благоухающий сверток.
Женщина давно ушла, а Лилиан все стоял и стоял неподвижно, держа в руках тяжелый пахучий пакет и уставившись на собственную дверь, как будто видел ее впервые в жизни. Его снова захватила мысль, которая с некоторых пор тихо, но настойчиво отравляла все его существо, заставляла умолкнуть посреди лекции, настигала в маршрутке, и он проезжал свою остановку, останавливала внезапно прямо посреди улицы. В который раз Лилиан подумал, что в его перспективной, благополучной и исключительно стабильной жизни никакой 'горбатой горы' не было и никогда не будет.
История вторая
По Джеку можно было проверять часы. Даже ценивший во всем аккуратность Лилиан удивлялся, как можно появляться у дверей его маленькой университетской квартирки каждый день строго в семь тридцать утра. Джек жил за три квартала, но ни погода, ни что другое не могло выбить его из ритма. Лилиан было подумал, что Джек прибегает заранее и стоит под дверью, ожидая назначенного часа, но простая проверка показала, что это не так - коллега подбегал к подъезду, взлетал по лестнице и оказывался у дверей Лилиана всегда ровно в семь тридцать. 'Поразительная точность даже для англичанина', - удивлялся русский профессор, каждый раз видя широкую белозубую улыбку Джека, затем бросал ответное 'хай!' и устремлялся под большей частью хмурое лондонское небо.
Если бы кто-то сказал Лилиану год назад, что он будет совершать ежедневные утренние пробежки по лондонским скверам босиком, он счел бы это неуместной шуткой. Застегнутому на все пуговицы профессору английская столица представлялась образцом чопорности и аристократизма, но ему пришлось открывать для себя совершенно другой Лондон - раскованный, демократичный, улыбчивый и... равнодушный. Ко всему на свете. Ну разве что кроме денег.
Кстати, улыбки сильно раздражали Лилиана в первые дни: это, конечно, приятно, но чтобы вот так - везде и всюду, по поводу и без... 'Наверное, что-то у меня не в порядке', - думал он, поймав очередную улыбку незнакомца в метро, и украдкой оглядывал одежду и обувь. Впрочем, он быстро привык и сам не заметил, как улыбка и у него превратилась в привычное выражение лица. Москва с ее серой, угрюмой толпой казалась Лилиану убогой и зловещей. Возвращаться ему не хотелось.
Но сегодня, в холодное мартовское утро, на него нахлынули воспоминания. Ощущая приятные иголочки в босых ступнях, видя перед собой мускулистую фигуру Джека, облаченного в короткие облегающие трусы, Лилиан вдруг отчетливо вспомнил московский двор, скамейку и парня в шортах с прищуренным взглядом и нагловатой улыбкой. Женился он наконец или нет, не бросил ли учебу? Они не виделись ровно год. Да, сегодня ровно год с того дня, как попрощались возле знаменитой скамейки...
- Привет!
- Здаров, профессор. Слышал, уезжаешь?
- Да, до следующего лета. Контракт предложили, не стал отказываться.
- Ну и правильно. Поучишь английских балбесов, от наших отдохнешь.
- А ты как?
- А что я? Грызу гранит науки. Весной женюсь. За границу пока не собираюсь... - Женька улыбнулся, но как-то невесело.
- Мог бы и зайти как-нибудь, - Лилиан слегка покраснел.
- А что? Опять канализация забилась?
Профессор покраснел еще больше.
- Слава богу, нет.
- Тогда с чего это я вдруг понадобился? - Женька пристально смотрел ему прямо в глаза.
- Да вот... Понадобился! - Лилиана вдруг взяло зло.
- Спокуха. Надолго едешь?
- До следующего июня.
- Ну вот в июне и поговорим. Удачи, профессор. Я рад за тебя. Правда, рад.
Он пожал Лилиану руку и пошел прочь по двору.
- Женя!
Ноль внимания.
- Женька!!! - эхом взорвался двор.
Парень не оглянулся.
- О, май гот! - Джек едва не свалился с тротуара на проезжую часть, когда Лилиан с разбегу уткнулся в его широкую спину. Черт, надо же так задуматься! Но уже через секунду удивление на лице англичанина сменилось все той же радушной улыбкой.
- Ты в порядке, Ленни? - он похлопал спутника по плечу.
- В порядке, - пробормотал Лилиан.
С Джеком они сошлись сразу же. Открытая приветливая улыбка сказала Лилиану все в первый же день. 'Господи, на морде у меня, что ли, написано, что я гей?' - подумал профессор. Немного позже он понял, что в этой стране люди не затрудняют себя усилиями, дабы скрыть свою принадлежность к 'нетрадиционному' социуму. Он чувствовал искренний интерес к себе, как к ученому, собеседнику, но его сексуальная ориентация ни для кого не представляла здесь интереса. К ней относились с таким безразличием, что Лилиану уже хотелось хоть с кем-то поговорить о ней. Но обсуждать данный вопрос было решительно не с кем. Кроме Джека.
- Хэлло, друг! - англичанин появился на его пороге уже на второй день. Он был так прост и естественен, что казалось, они знакомы годы. - Не составишь компанию? Скучно бегать одному.
- Как?! Босиком? - Лилиан не верил своим глазам, глядя на грязные ноги английского коллеги.
- Да, Ленни, это здорово! Не пробовал? Давай со мной, о кей?
Спускаясь по лестнице и ощущая босыми ногами холодный бетон, потом шершавый асфальт и теплую влажную землю дорожки в сквере, Лилиан открывал в себе что-то новое, странное, непонятное самому. Что-то веселое и спокойное, как будто кто-то свыше постепенно разжимал невидимые тиски, до этих пор прочно державшие Лилиана в узких и строгих рамках. Пройдет всего лишь несколько недель, и прилетевший из Москвы на симпозиум коллега надолго откроет рот, увидев вместо прежнего, подчеркнуто сдержанного, замкнутого Леонида Игоревича жизнерадостного помолодевшего мужчину с приветливой улыбкой и открытым взглядом. 'Леня, господи, двух месяцев не прошло, а в тебе ничего русского не осталось...' - 'Это хорошо или плохо?' - со смехом спросил Лилиан, но коллега словно не слышал вопроса - ему было трудно оторваться от кружки с элем.
Первое время Лилиан почти не бывал дома. Прямо с лекций он отправлялся гулять по городу. Джек готов был составить компанию, но Лилиану больше нравилось бродить одному - так легче было понять этот город. Сложный город. В Москве все было проще - это черное, это белое, это плохо, это еще хуже... Лондон оказался не столь откровенным. Страсти и разноцветные стороны жизни были надежно упрятаны за внушительными, хорошо отремонтированными фасадами. Чтобы не портить настроение туристам и горожанам.
Лилиану нравился Блумсбери, где он снимал квартирку, с его аккуратными зелеными скверами и многочисленными уютными площадями. И все-таки его (в чем он никому не признавался) больше привлекал соседний Кэдмен. Тоже мне, трущобы, думал Лилиан, бродя среди железнодорожных путей, ведущих к многочисленным складам, и глядя на далекие окна жилых домов, не бывали вы в России, дамы и господа. Наступление цивилизации, пожалуй, не оставило Кэдмену шансов сохранить свое скромное очарование, и все же район умудрялся пока не потерять лицо, особенно на окраинах, куда еще не дотянулись пронырливые строительные компании.
Профессор никому не признавался в том, что время от времени заглядывал в знаменитый Кэдмен-Маркет. Назвать его лондонским 'черкизоном' едва ли было правильным: слишком аккуратно выглядели старинные пакгаузы и конюшни, заполненные коллекциями демократичной одежды и дешевого антиквариата. Жизнь здесь бурлила и кипела, и Лилиану нравилось нырять в этот простонародный водоворот после парадной тишины Блумсбери. Проголодавшись, он заходил в 'Monkey Chews' и с удовольствием выпивал коктейль, ожидая, пока принесут фирменный морской салат и легкое белое вино. В этом ресторане, удобно расположенном возле метро, всегда подавали самые свежие и самые вкусные морепродукты, причем недорого. Однако в среде лондонской интеллигенции не принято посещать кэдменские заведения. Ну или по крайней мере признаваться в этом.
А Джек ждал весны, теплых дней, чтобы удивить Лилиана экскурсией в Хэмпстед, где сравнительно недалеко от центра даже не парк, а настоящие поля и рощи, пшеница, ивы, пруды, в которых купаются исключительно голышом. Последнее очень нравилось Джеку, Лилиана же привлекало нечто иное: в Хэмпстеде завершил свой жизненный путь Джон Голсуорси, которого Лилиан боготворил. Впрочем, искупаться голышом он тоже бы не отказался. Почему нет?..
- О, Ленни... - сильное тело Джека вдавило Лилиана в постель. Его язык и руки творили чудеса. Лилиан давно не испытывал такого наслаждения, его прежние московские партнеры казались ему теперь жалкими и неопытными, скованными, вечно озабоченными и всегда чем-то недовольными. Честно говоря, Джек не увлекал его настолько, чтобы занять какое-то место в сердце, но как сексуальный партнер он был незаменим.
Жаль только, что их последнее свидание в квартирке Лилиана закончилось как-то странно: Джек чувствовал внутреннее напряжение друга и не знал, как его истолковать. А Лилиан отчаянно пытался расслабиться, но ему мешали воспоминания. Коварная штука эта память - вечно она не вовремя.
'Мне от тебя ничего не надо было - ни разговоров, ничего. Просто чтобы ты заметил меня, как вещь, как столб фонарный...' Лилиан осторожно снял с груди руку Джека, встал с кровати и прошел на кухню. 'Что-то не так, Ленни?' - 'Нет, все в порядке, просто воды попить...' В постель он уже не вернулся. Через полчаса одетый Джек зашел на кухню попрощаться. 'Джек! Куда ты? Среди ночи?' Но Джек лишь приложил палец к губам и улыбнулся как ни в чем не бывало. Лилиан не слышал, как он закрыл за собой дверь.
- Ах ты, бедняжка, мокрый совсем! - Взъерошенный котенок, промокший под дождем сиротливо жался к массивной университетской двери.
- Мистер, сюда нельзя с животными.
- Ну пусть хоть отогреется, смотрите, маленький какой, простудится ведь!
- Мне очень жаль, но это невозможно, мистер - охранник был неумолим.
Что делать? Не нести же несчастное создание обратно на крыльцо, под дождь...
- Ну-ка дайте мне, - живой, волшебной музыкой показалась Лилиану русская речь! Женщина, уборщица, приехавшая на заработки откуда-то из русской глубинки, ласково гладила котенка.
- Я его к себе в подсобку сейчас отнесу, молочком напою, а вечером домой заберу, я давно хотела. Спасибо, что подобрали. Ах ты, мой маленький...
Боже, до чего ее искренняя улыбка отличалась от приветливой, но какой-то заученной улыбки Джека! Лилиан тоже улыбнулся, заметив, каким взглядом русская женщина посмотрела на охранника. Тот не посмел возразить, отвернулся, и котенок отправился пить молоко в теплой комнате.
Но не успел Лилиан дойти до лифта, как память снова настигла его. 'Кошка дворовая тебя больше интересует...'
Лилиан отошел от лифта и прислонился спиной и затылком к холодной стене. Ученая дама, которую он толкнул, даже не заметив, озабоченно посмотрела на него, хотела что-то спросить, но передумала и вошла в лифт.
'Да будь ты проклят! - с остервенением думал профессор. - Да когда же ты меня оставишь в покое?! Я больше не могу!'
Через пять минут он успокоился и вошел в аудиторию. Теперь он точно знал, сколько дней осталось до возвращения в Москву.
***
- Силы небесные! Соседушка, дорогой, какими судьбами! И без упреждения...
- Я не вовремя?
- Да что вы! Просто кабы знать, я бы приготовила чего для гостя дорогого! Ну ничего, мяско-то у нас всегда есть. Отец, ты посмотри кто пришел! Ой, да вы с коньяком, ну зачем, дорогой же небось. Ну проходите, проходите... отец, да где же ты?!
Тот же старенький халат, те же полуседые полукрашеные волосы - мать 'хулигана' совсем не изменилась. Лысоватый пузатый мужичок в семейных трусах выкатился в прихожую:
- Игоревич! Вот это да! Привет, сосед! Как заграница? Мать, собирай на стол.
- Да собираю! Ты хоть штаны надень, отец! Господи, а сама-то я...
- Да вы не беспокойтесь. Давайте просто на кухне присядем ненадолго.
- Э нет, сосед, я так просто тебя не отпущу, ты у меня напьешься сегодня, у нас такие гости на вес золота!
- Да уж какая кухня! Вы пройдите с Алексеем пока на балкон, Леонид, покурите, я мигом накрою. Трое нас, стол раздвигать не будем. Господи, где ж я скатерть дела...
- ...Я тебе, Леня, прямо скажу. Молодежь от рук отбилась. Страшно смотреть. Ты вот спроси ее, сколько мы с Женькой намучились, а, мать? Мне мужики говорят: правильно ты, Алексей сына воспитывал. А как я воспитывал, Лёнь? Я по двенадцать часов самое меньшее на работе. И она на работе - пацан-то сам рос... Проштрафится - я его ремнем.
Мать ревет, соседки стыдят, а мне, мне - ты спроси - не больно было смотреть на него? У меня что сердце каменное? Твое здоровье, Игоревич!
- Твое здоровье, Алексей.
Лилиан не узнавал себя. Ему было хорошо и просто с этими людьми из другого мира. 'Почему я никогда не приходил к ним раньше? Странно как-то я жил вообще... Мы же небо и земля, а как с ними хорошо...' Профессор вряд ли понимал, что хорошо ему потому, что в этом доме ему были искренне, по-настоящему рады.
- Да ты закусывай, Леня. Вот я и говорю: и в кого пацан задира такой уродился, хрен его знает.
- Ну ты, отец, себя-то вспомни по молодости, мало я с тобой натерпелась...
- Поговори у меня. Ты, Лёнь, летающие тарелки не видел никогда? Нет? А я насмотрелся. По дому-то у меня тарелочки полетали. Полетали...
- Уж скажешь тоже... - хозяйка раскраснелась, заулыбалась. - Ой, у меня ж горячее подгорит!
- А мы повторим пока. Мать, где коньяк у нас? Бутылка-то пустая. Ты извини, у нас отечественный.
- Какая разница. Твое здоровье, Леша!
- И твое, Ленька! Слушай, прости меня.
- За что?
- Не важно. Нет, ты прости. Ты ведь повлиял тогда. Сын-то человеком стал... - Алексей захлюпал носом.
- Да нет, Лешка! - тоже всхлипнул Лилиан, - сам он, сам до всего допёр. Выпьем за сына твоего, Алексей!
- Выпьем, Леня!
- А где он, кстати?
- Шляется где-то. Давно уж дома должен быть.
- Да не шляется, - хозяйка внесла в комнату большое блюдо. - За компьютером торчит где-нибудь. Он эти, как их, рефре... ага, рефераты пишет ребятам, деньги зарабатывает. Джинсы новые купил на днях. Берите отбивную.
- Да я уж сыт...
- Не-не-не, Леонид, таких отбивных, как моя делает, ты в жизни не ел! А вот и под мяско. Ну давай, мать...
- Ох, да я пьяная уже...
Свиная отбивная оказалась бесподобно вкусной.
- Простите, а можно мне еще одну?
- Да что вы спрашиваете, берите, кушайте на здоровье! Вот в другой раз придете, я вас знаете чем угощу! Вы только предупредите заранее. Давайте я вам картошечки положу.
- А как насчет свадьбы? - Лилиан наконец задал вопрос, который интересовал его больше всего.
Мать и отец потупились и промолчали.
- Не будет свадьбы, - проговорила женщина, машинально собирая крошки со стола. - Бросил он Настюху. Почему - не говорит. И никого у него нет сейчас.
- Эххх, - отец наморщил лоб, - ударился в учебу, как монах... Это хорошо, конечно, но...
'Бросил!' Профессор почувствовал странный жар в груди. 'Не выдать бы себя...'
- Алексей, Ма... Мария, - язык у Лилиана уже основательно заплетался. - Хорошо мне с вами. Давайте... Давайте за вас!
- Давайте! И за вас. А вот и сын пришел.
'Ну, получай, сюрприз, скотина малолетняя... Не видел меня пьяным? Да еще в своем доме? Радуйся, злорадствуй... хулиган'.
- Смотри, сынок, у нас-то кто! Садись, закуси с нами. Видите, Леонид, похудел-то как наш парень...
Женька действительно похудел. Но стал гораздо старше. Возмужал. Куда-то исчезло все мальчишеское, наглое... Электрический ток пробежал по позвоночнику Лилиана, когда он увидел юношу в дверях. Женька кинул сумку в прихожей, не спеша зашел в комнату. Подошел к Лилиану, протянул руку: 'С приездом'. Никаких эмоций. Будто вчера расстались.
- Твое здоровье. - Женька чокнулся с Лилианом.
- Ты кому тыкаешь, гавнюк?! - у отца глаза вылезли из орбит.
- Нет-нет, Леша, все нормально - поспешно сказал Лилиан. - Мы давно на ты. Это хорошо. Современно.
- Видал я эту вашу современность. Лень, ты на штаны его посмотри - полжопы открыто! Не стыдно - по городу ходить сракой светить!
- Остынь, отец, - мать замахала руками. - Что за выражения! Ну мода у них такая. Сам-то в чем расхаживал - вы бы видели, Леонид. Ой, да вот сейчас и покажу фотографии.
Родители вышли из-за стола, профессор и 'хулиган' остались вдвоем.
- Я, между прочим, рад тебя видеть, - тихо произнес Лилиан.
- Ага. Спасибо. - Женька жевал отбивную.
- Мне тебя не хватало.
- Взаимно.
- Ты недоволен, что я пришел к вам, напился?
- Почему. Милости просим.
- Девушку бросил?
- Так точно.
- С чего бы это?
- С тобой забыл посоветоваться.
- Я в чем-то виноват перед тобой?
- Ну что ты. Наоборот.
- Тебе нравится надо мной издеваться? Любишь причинять боль?
- О чем ты?
- Зачем ты так? Что ты за человек?
- Извини, я голодный.
- Сволочь. Пошел ты на ...
- Спасибо.
Хозяйка вошла в комнату с большим альбомом в руках:
- А вот и фотографии!
- Пойду я, пожалуй, чувствую, перебрал - Лилиан с трудом поднялся со стула.
- Отец, проводи гостя.
- Иди на диван, батя, я провожу, - Женька встал, дожевывая котлету.
Лилиан откровенно расслабился, чувствуя сильные руки парня - тот почти нес его по лестнице с первого на шестой этаж. Лилиану даже не пришло в голову подумать, почему он не вызвал лифт...
- Спасибо за помощь, - с трудом выговорил пьяный профессор, когда справился, наконец, с дверным замком. Женька зашел следом. Он вдруг оперся обеими руками о стену так, что Лилиан оказался между его рук. Их лица почти соприкасались.
- Ну? Я слушаю. - Женька был очень спокоен.
- И что ты хочешь от меня услышать? - Лилиан немного растерялся.
- То, что ты хочешь мне сказать.
- А! Давно не прикалывался. Ну да! Больше года уже как не издевался... Ну давай. Давай! Я тебе скажу. Скажу, что хочу, чтобы ты... чтобы ты остался. - На глаза профессора навернулись слезы.
- Не сегодня. Ты пьян. В субботу в девять вечера. Здесь, у тебя.
- Что?..
- В субботу в девять. А сейчас - марш спать. Алкоголик...
- Пошел ты...
Обоих вдруг словно прорвало. Они смотрели друг на друга и улыбались, пока Женька не затворил за собой дверь. А на губах Лилиана долго еще блуждала слабая улыбка...
***
Выброшенные деньги, думал Лилиан, держа в руках толстые ароматические свечи. Ну куда я их поставлю? Это в фильмах американских они пылают по бокам ванны, а в моем совмещенном санузле самому не поместиться толком...
Он прошел на кухню и открыл холодильник. Все готово. Накрыть романтический ужин со свечами? Глупо, напыщенно. С ним надо проще, решил Лилиан.
Черт, как же его расположить к себе? Встретить в одном полотенце, как будто после ванны? А что толку: он натурал, ему мое тело по барабану. Да и было бы тело стоящее...
Что будет, то и будет - Лилиан решил не изводить себя, хотя нервное напряжение нарастало в нем вслед за часовой стрелкой, подбиравшейся к девяти.
Музыку включить? Но у меня-то именно музыка, а ему подавай музон. Лилиан достал диск с Моцартом и вставил в музыкальный центр. Выпил рюмку коньяка для храбрости. А почему это ты решил, спросил он вдруг сам себя, что будет... романтика? Пожрет, поприкалывается и свалит. Но тогда зачем назначил встречу?.. Ничего не понимаю. Господи, скорей бы девять...
Женька пришел в пять минут десятого. В куртке и с сумкой.
- Домой не заходил, чтобы не знали, где я. Позвонил, сказал, заночую у друга.
Заночую! У Лилиана зашлось сердце.
- Ну проходи.
- Пожрать есть чё? С утра голодный.
- Сейчас, момент.
Женька ел жадно, но не быстро. Сам долил себе до половины бокал, в который Лилиан плеснул коньяка 'на два пальца', залпом осушил.
- Сам готовил? Молодец.
Ужин прошел почти молча. Женька уселся на диван, достал свой плеер, воткнул в уши наушники и закрыл глаза.
'И долго так будет продолжаться? - подумал профессор. - Какого хрена ты приперся?'