Ночное дежурство в городском центре гастродуоденальных кровотечений. Наш центр кровотечений по своей сути только одно название, это объединение двух хирургических отделений, где сосредотачивают со всего города на лечение больных с этой экстренной хирургической патологией, из-за её специфики.
Я не буду называть свой город, иначе мне в нем не работать больше, свою область, так как там мне потом будет не трудоустроится. Но в отдельных роликах ютуба, где звучат лекции и обзоры по хирургии мой регион звучит с насмешкой из уст маститых хирургических гуру, так они открыто над нами смеются, что несмотря на заявленную (фальсифицированную) низкую смертность при остром аппендиците к нам никто не едет перенимать опыт. Даи в целом наш регион в плане хирургии занимает одно из последних мест по достигнутым результатам.
За окном уже вечер, тонут в огнях городские улицы. Куда-то спешат люди и машины, а я печально устанавливаю желудочный зонд пожилому 70 летнему тучному мужчине. Тонкая пластиковая трубка, смазанная глицерином, введённая через нос, никак не может миновать глотку, больной упорно отказывается её глотать и давится. Он испуган, растерян, а мне надо преодолеть его сопротивление и кроме того умудриться не попасть зондом ему в дыхательные пути.
- Ну глотай, глотай, - хором требуем мы с медсестрой от пациента,уговаривая его как ребёнка. Тот пытается помочь, но у него не получается. Он боится задохнутся, подтверждая факт, что жить хотят все.
Наш сибирский город далеко от Москвы, хоть он и большой, но его не стразу найдёшь на карте нашей бескрайней Родины. Из-за удалённости здесь редки комиссии федерального минздрава. У нас как и везде в России, развиты местечковость и кумовство, и региональная медицина не исключение. Наша повседневная жизнь как полноводная сибирская река разрезающая город на две части, неторопливо несёт свои воды к северному далёкому морю. У нас все своё - свои правила и традиции, которым стоит следовать, если ты хочешь здесь жить и работать.
Выполнение процедуры установки желудочного зонда не входит в обязанности врача-хирурга, это должна уметь делать любая медсестра. Но если я буду ждать пока она установит зонд, мы потеряем много времени, а нам надо понять,что с больным, что нас ждёт? Тяжёлая многочасовая операция до самого утра, с сомнительным результатом, или можно, наконец-то расслабиться, и прикорнуть на пару часов, а если повезёт то и до дольше, до самого утра. Если всё доверить дежурной медсестре, то есть риск того, что ситуация проясниться поздно и ещё одна ночь будет бессонной. А бессонная ночь здоровья не прибавляет.
Для дежурного хирурга норма встретить рассвет в операционной среди тёплой дружной компании своих неунывающих коллег, операционной сестры и анестезиологической бригады, таких же как и он сам, едва стоящих от усталости на ногах, под убаюкивающий шум мерно работающего аппарата искусственной вентиляции лёгких.
Сегодня, именно я ответственный хирург и мне целиком и полностью подчинена дежурная бригада, я отвечаю за все решения принятые в эту ночь по-поводу экстренно поступивших больных. Так положено, что кто-то должен быть крайним, коллективная ответственность здесь не приветствуется, во всем и всегда виноват ответственный хирург.
В семь часов утра с написанными историями болезни я должен быть в кабинете зама по хирургии нашей больницы и отвечать на его каверзные вопросы: что, где и когда. Как в знаменитом телешоу со знатоками, правда подарков и призов ждать тут не придеться. Шутка. Нет скорее это будут вопросы: что, почему и как. Я должен владеть абсолютно всей информацией по всем пациентам и уметь обосновать принятые на дежурстве решения. Среди которых самые главные кого оперировать из поступивших больных, а кого нет.
Зам по хирургии человек толковый, у него все по делу. Иногда мне приходится докладывать больных другим, например старому заведующему третьей хирургии, заменяющего зама время от времени, а тот любит тебя пытать дурацкими уточняющими вопросами, на которые ты не должен знать ответа. Ему не хватаете информации, что у 93 летней бабки аппендицит удалили в 1993 году. Нет ему важно знать, что это было именно 23 октября, зачем ему это нужно я не знаю, илион требует супер точный уровень лейкоцитов, и так по всем двадцати поступившим больным.
Все хирурги допущенные до уровня ответственных, как правило имеют высшую квалификационную категорию, и довольно приличный опыт работы. Но наличие скользких моментов порой вынуждает их в дежурное время звонить своим заведующим и консультироваться как лучше поступить в том или ином случае. Мы в шутку называем эту дополнительную опцию "звонок другу", но стараемся ей не злоупотреблять, что бы не вызвать гнева начальства по поводу "тупых бесконечных звонков". Есть ещё и "помощь зала", это когда ответственный просит у коллег второе мнение.
Люди разные и среди нас есть ответственные хирурги прячущиеся в операционной от принятия непростых решений, скидывающие свою ношу на коллег по бригаде, мол я был занят в операционной и точка, они все должны были решать сами. Наверное это нечестно, но у нас прокатывает.
Многое в работе дежурной бригады зависит от того кто из врачей в ней состоит, то есть от конкретного состава. Не зря сказал товарищ Сталин: кадры решают все. Дежуранты в нашей больницы попадаются всякие, с кем-то работать хорошо и комфортно, он все делает сам без пинков и лишних напоминаний, ты можешь на него положится как на самого себя, доверить ему, зная этот точно не подведёт. А кого-то не сыщешь днём с огнём, он постоянно увиливает от работы под надуманными, но благовидными предлогами, да ещё под утро, когда во всю кипит бумажная работа, телефон отключит. А потом в самом конце написания утренних дневников и исправления записей, появится заспанный и растерянный с невинной улыбкой типа: а вы что же меня не разбудили. А мы ведь тебя искали, а ты спрятался где-то, впрочем как всегда. В большинстве случаев этим злоупотребляют старшие опытные хирурги, давно работающие в нашей больнице, знающие все в ней ходы и выходы, как свои пять пальцев.
У нас в области районные больницы приказали долго жить, они хиреют и загибаются как летняя трава под палящим солнцем в засушливую погоду, молодёжь туда работать не едет. Все эти программы "сельский врач" не спасают ситуацию. Можно переехать в Москву и получать там зарплату официально раз в пять больше чем в глухом сибирском районе. За копейки в добровольную ссылку? - шутят ординаторы. Хирургические отделения в районных больницах существуют лишь на бумаге - остатки былой роскоши, анестезиологов в городе то нет. У нас кто помоложе те пашут на две ставки, не разгибая спины.
Мало того, что к нам семь дней в неделю по графику везут больных со всего города, так ещё и сельские жители неиссякаемым потоком едут к нам. Областная больница у нас в городе элитная, туда абы кого не кладут. А с учётом того, что все глав врачи по инициативе минздрава играют в интересную игру на выбывание, соревнуясь друг с другом у кого лучше организовано. Проигравший в ней тот, у кого больше всех больных умерло за отсчетный период. И поэтому то переправить в соседнее ЛПУ тяжёлого больного всеми правдами и неправдами это жизненная необходимость и самый простой способ снизить собственную летальность - по принципу нет человека нет и проблем. Областной больнице покровительствует региональный министр здравохранения выходец из её стен и поэтому тамошние врачи много что себе могут позволить из того за что нашим врачам легко объявляют выговора. Хирурги областной больницы не церемонятся и переправляют нам сельских жителей. Рассказывают, шутят, что они даже особо не смотрят тяжелого больного из сельской местности заворачивая его уже на входе в приемное отделения, якобы не открывая стеклянных дверей отделения. Хирурги областной бегло осматривают клиента через стеклянную дверь и потом прикладывают бумажки где пишут куда надо вести такого больного.
В нашей больнице есть один анестезиолог, которого буквально трясёт от пациентов направленных нам с областной больницы. Но это уже другая история.
Вообще в каждой больнице, как и в любом коллективе, есть свои ни кем неписаные правила. Они как боевой устав написаны кровью и потом, у нас кровью больных и потом хирургов. Их декларируют и переводят в ранг закона негласные лидеры, навязывая другим. Известно, что власть лидера в коллективе абсолютна, в то время как власть руководителя ограничена служебными обязанностями и полномочиями. Неписаным правилом нашего лечебного учреждения является то, что здесь для твоего личного статуса важно одно: сколько лет ты проработал именно тут, в этих стенах, с какого года ты член команды этого корабля. Не идёт в счёт ничто иное, не работа в районе единственным хирургом или труд в элитной столичной клинике. На это здесь всем плевать с высокой колокольни, это не засчитывается. Центральная городская больница имени Мечникова нашего областного центра устроена так, что тут имеет значение только одно: сколько лет ты тут работаешь, все прочее никому не интересно. Тебя могут послушать, покивать головой, даже сказать тебе какой ты классный парень, но ни чего не изменится. Ты можешь быть доктором наук, иметь массу неоценимых заслуг, но местные снобы будут мериться с тобой стажем работы в этой больнице, как главным аргументом права на авторитет и старшинство.
Врач созревая и развиваясь в стенах нашей больницы должен безвылазно первые пять-семь лет своего профессионального пути, как срок отбыть в приёмнике. Это похоже на отбор в спецназ, экзамен на краповый берет, или инициацию если хотите. Это то, что могут пережить далеко не все, иные уходят, понимая, что это такая работы не для них. Работа в преемнике, это первая ступень пути "просветления" хирурга и дверь в большую хирургическую жизнь. Преемник местного ЛПУ - сущий ад, порой похож на шумный восточный рынок, где все что-то непрерывно хотят, требуют, двигаются, галдят, там царят хаос и полная неразбериха. К кабинетам специалистов выстраиваются длинные очереди, люди как на ковеере курсируют между помещениями, где как на конвейере проходят УЗИ, рентген и сдают разнообразные анализы. Там бывает всё - скандалы, склоки, ссоры, даже драки, по типу боев без правил. Машины скорой помощи, сменяя одна другую, везут и везут в нашу больницу нескончаемым потоком пациентов и лишь в редкие утренние часы приёмник бывает приятно и неестественно пуст. И лишь в эти редкие минуты режущей слух тишины, дежурный хирург свернувшись на кушетке может ненадолго задремать.
Вообще про нашу любимую больницу есть такая шутка, что умершие у нас больные сразу попадают в рай, минуя все прочие условия отбора. Как кредиты и ипотеки им списываются грехи. И иногда мне кажется,что это правда.
Больных везут со всего города, а так как наша больница многопрофильное лечебное учреждение в котором почти две тысячи коек, дежурящее семь дней в неделю, то хирургу в преемнике просто не когда бывает поднять голову и оторваться от работы хотя бы на минутку. Разгневанные бабки, которых зачастую скорая уже повозила по городу пытаясь куда-нибудь пристроить, за задержку в приёме врача могут просто порвать виновника на части. Всем надо срочно, все умирают, всем надо, хотя порой пациенты до поступлению в больницу страдали от недуга неделями и месяцами у себя дома. Таким пациентам болевшим неделю другую, особенно в четыре утра, очень хочется задать один простой вопрос: вот ты бабка болела две недели, а почему именно сегодня ты решилась вызвать скорую? Так совпали звезды, выпали карты, тебе принесли пенсию или что? Какие биохимические процессы в твоём мозгу случились, что ты решила, вот оно пора и вызвала скорую?
Точным выражением труда хирурга в приёмнике является фраза "света белого не видеть". А после бессонной ночи у него, осмотревшего порядка сотню пациентов, от боли трещит голова, от усталости подкашиваются ноги, поэтому дежурить в приёмном отделении, когда тебе уже за сорок, нет сил. Возрастной врач с такой работой не справляется физически, у него нет мочи. На десятом пациенте ты понимаешь, что тебе проще тупо всех госпитализировать, чем пытаться детально разобраться в том, что там случилось с больным. На каждого из сотни осмотренных, больных дежурным хирургом делается подробная запись, с описанием физического статуса, которая вклеивается в журнал, вне зависимости от результатов обследования и дальнейшей судьбы пациента.
Если бы я писал какой-нибудь практический учебник по хирургии, то для работы в приёмнике я описал бы простое правило. Автор его конечно же не я лично, а прошедшие этот ад коллеги. Это простое как все великое правило - правило черты, которое в более совершенном варианте превращается в правило креста. Правило креста, это вариант правила черты для продвинутых и образованных врачей, знающих на вскидку более двух острых заболеваний брюшной полости и конечно же имеющих о них представления.
При правиле креста важно понять в какой части поделённого двумя перпендикулярными чертами живота беспокоят боли и на основании этого установить предварительный диагноз. К примеру если боль справа в низу живота то это острый аппендицит, а если справа в верху, то это острый холецистит. Все гениальной просто.
Любопытно, что жители наших диких и суровых мест давно раскусили одну вещь, вместо того что бы неделями - месяцами стоять в очереди на анализы и УЗИ в поликлинике, наиболее продвинутые поняли, что им проще обратится в наш приёмник с болями в животе. И тогда ты буквально за час получишь все это ради чего тебе придётся неделями мытариться по поликлиникам.
В связи с вышеописанным именно приёмник используется заведующими обоих абдоминальных хирургических отделений нашей больницы как место ссылки и наказания неугодных и строптивых подчинённых. Исправительная колония.
Ещё вчера я был свидетелем того, как неудачно пошутивший над своим заведующим Абрамовым, которого за глаза его подчинённые зовут Пупок (кстати это прозвище ему придумал Селедкин), один из них был отправлен на месяц в ссылку в приёмник. Пострадавший за свой язык, в шутку заявил, что Пупок прооперировал больного как собаку, зная, то, что до своего заведывания Абрамов сшибал бабло в качестве хирурга в частной ветеринарной клинике. Там он зарабатывал на порядок больше чем простым хирургом в Мечникова, чем очень любил хвалится, обклеивая стену над своим столом бухгалтерскими расчетками в которых пестрели суммы его скудных денежных выплат. Старый коллектив отделения, который Абрамов ради упрочения своей власти, смог разогнать, звали его "собачником" и шутка прооперировал как собаку была ещё из тех давних времён и конечно же резала заведующему уши.
Я ввожу через пластиковый зонд в желудок больного дистиллированную воду шприцем Жанне, и она принимая чёрную окраску выливается обратно в эмалированный таз самотёком. Чёрные мелкие как чаинки, крупинки гемосидерина плавают в тазу, закручивая облака и вихри. Бледное лица пациента выражает тревогу, зонд мешает ему дышать, я подбадриваю его, прошу потерпеть немного. Дежурный эндоскопист Селедкин, как обычно, при гастроскопии смог увидеть лишь чёрную жижу в желудке и не напрягаясь оставить свою коронную запись: "слизистая желудка осмотру не доступна".
Эта дурацкая ни к чему не обязывающая запись, пуста, она не проясняет клинической ситуации у данного пациента. Задача эндоскописта при гастродуоденальном кровотечении - установить его источник и при необходимости применить так называемый эндоскопический гемостаз, остановку кровотечения через эндоскоп, который в нашем центре мало кто выполняет, хотя должны делать все дежурные эндоскописты.
Заведующий отделением эндоскопии Юрий Юрьевич тут бессилен и разводит руками, мол нет никаких приказов обязывающих эндоскопистов владеть этой техникой остановки кровотечения. Ничем помочь не могу. Когда его ругают за подчищенных, просит начальство написать приказы, обязывающие останавливать кровотечение эндоскопически, мол тогда он получит в свои руки инструмент заставляющих всех работать как надо. А без приказа - увольте. Но в ответ лишь тишина. Большинство его подчинённых хитрит, не умея делать остановку кровотечения через эндоскоп, они у больных уже с остановившимся кровотечением, с белыми язвами покрытыми фибрином, которые никогда больше уже не закровят, пишут, как они в поте лица их жгли аргоном, обкалывали адреналином или клиппировали торчащие из язвы сосуды. А в тех случаях когда эндоскопическая остановка кровотечения нужна хирургам как воздух, что бы не брать больного на операционный стол, на высоте язвенного кровотечения в крайне неблагоприятных условиях с сомнительным исходом предстоящего вмешательства, наши эндоскописты ничего не делают. Они за исключением некоторых, пишут все пропало и точка.
Этот гнусный тип Селедкин вообще отличался тем что из десяти выполненных им эндоскопий по дежурству, как минимум восемь бывают абсолютно не информативны. С таким же успехом можно было ФГДС не выполнять. В четырёх случаях он как правило пишет: больной выдернул эндоскоп, в других четырёх - слизистая желудка осмотру не доступна. Но что самое главное, по его мнению во всех таких случаях неинформативных гастроскопий исключительно виноваты сами хирурги, это они идиоты не подготовили больных к манипуляции, которую великий Селедкин по доброте душевной соизволил для них сделать. Не где же не написано, что эндоскопист в случае когда пациент с кровотечением выдернул аппарат, должен прибегнуть к седации больного или даже к эндоскопии под наркозом, поэтому Селедкину плевать. Он нагло заявляет: вам надо вы и организуйте, подготовьте а я приду и сделаю. Вот и сейчас Селедкин дал больному своё коронное заключение.
Нас настораживает, что у этого больного кровопотеря близка к тяжёлой, нет гемоглобин выше 85 г/л, его система кровообращения поддерживает вполне сносное артериальное давление, пульс не учащён. Нам надо надо прояснить картину источника, оценить угрозу повторного кровотечения, поэтому так важно увидеть язву. И проявить в этом нелёгком деле настойчивость. Я счёл необходимым определить насколько устойчив гемостаз, говоря простым языком каков риск повторного кровотечения, ведь если оно случится то ограниченного резерва больного, уже не хватит. Мой товарищ Игорь, отговаривает меня отправлять пациента Селедкину на повторную эндоскопию.
- Понимаешь, - говорит он, - не связывается ты с ним, он же дурак.
- Почему? - спрашиваю я, - у него есть справка, что он умный. Даже две. Диплом мединститута и сертификат эндоскописта.
- Ему жена купила, - шутит Игорь, намекая, что подкаблучника Селедкина по жизни тянут его тесть и жена, - представляешь, он заявил, что если мы будете сегодня гонять ему больных на пересмотры ФГДС, то он специально напишет нам рецидив кровотечения и мы с тобой пойдём в операционную на пол ночи.
- Не может быть, - удивляюсь я. У меня в голове такое не укладывается. Я в это не верю, заставить бригаду оперировать больного без кровотечения, написав с потолка что оно продолжается или возобновилось вновь, это же подлог, преступление? А как же пациент подвергающийся смертельному риску ненужной операции? Я тихо говорю все это моему товарищу по несчастью. Он лишь смеётся в ответ:
- Ты забыл где ты работаешь?
Больница имени Мечникова не отличается особой любовью к своим пациентам. Да в нашей богадельне случаются и не такие истории, чистая прилизанная жизнь больницы днём и совсем другая страшная и кровавая, ночью.
Вообще Селедкин у нас глубоко верующий, кто-то даже шутит, что он поёт в церковном хоре, но вера в бога никак не влияет на его поганый склочный характер.
Мы с Игорем заговорщики, нам уже за сорок и нашему руководству трудно вешать нам лапшу на уши как это они делают работающей тут молодёжи. Это им можно внушить, то что операция для больного с кровоточащей язвой - это панацея от всех бед, а остановка кровотечения через эндоскоп это все выдумки империалистов, которые в нашей суровой реальности не работают. Но мы то знаем тех кто создаёт эту реальность и даже тех кто делает её суровой.
Так совсем недавно мы сидели в актовом зале больницы и слушали, бредни на эту тему наших великих начальников. Прямо с трибуны нас убеждали, что лишь резекция желудка выполненная вовремя может спасти больного с язвенным кровотечением, а все остальное это то, что надо забыть, как непригодные методы лечения. Вопрос не только с продолжающимся кровотечением, но и с нестабильным гемостазом должен быть решён кардинально.
Если открыть отчёт главного хирурга РФ то в разделе желудочно-кишечные кровотечения мы увидим плачевную статистику нашего региона, который находится на одном из последних мест по уровню летальности при данной патологии. Смертность выше Москвы по некоторым группам заболеваний в 10 раз. Зато сколько мы делаем операций и каких!. Какие же мы молодцы! Москвичам такое и не снилось, однако почему-то ни кто не едет к нам перенимать наш горький опыт. Наша область периодически звучит в докладах московских светил, как пример отсталости и лжи в хирургии. У нас в области от язвенных гастродуоденальных кровотечений умирает каждый шестой пациент, а после выполненной операции каждый третий. Но по мнению наших руководителей, причина этого не операция сама по себе, а хирурги, которые её не умеют делать, за некоторым исключением. Хотя весь мир думает иначе, но мы идём другим своим собственным путём.
И это ужасно. Статистика пугает. Возникает вопрос почему житель Москвы с данной патологией имеет вероятность выжить раз в пять больше чем житель нашей вполне себе цивилизованной области? Куда все смотрят?
Но эти факты никого не волнуют. Для всех это лишь сухие цифры статистики, за которой стоят живые люди, судьбы, трагедии, боль и страдания. Об этом никто не пишет и не говорит. И самое страшное, что такое по всем разделам хирургического отчёта, чего не коснись, наша региональная хирургия носит строго истребительный характер. И все это продолжается из года в год никак не меняясь на протяжении десятилетий. А виноваты в этом конечно же не начальники нет, они организующие хирургическую помощь, тут не причём. Им как всегда, просто не повезло с нерадивыми подчинёнными, во всем этом виноваты конечно же мы - рядовые хирурги.
Если отбросить всю спрятанную и прилизанную в отчётах за инфарктами, инсультами и прочими болезнями, ушлыми заведующими отделений, послеоперационную смертность, то она достигнет половины всех оперированных с гастродуоденальными кровотечениями. Наших боссов не заботит тот факт, что в Москве выросло целое поколение хирургов не точно не выполнявших, но и не видевших резекцию желудка, которая по их мнению остаётся главным способом их лечения.
Мы обычные врачи называем тех кто нами управляет просто: профессорско-преподавательская мафия, уходящая корнями в семейные кланы местного ВУЗа, и мы точно знаем, что именно они, эти люди держат власть в медицинском мире нашего региона. Руководящие должности передаются по наследству и блату, родители пристраивают детей, в медицине все как и везде. Все продается и покупается. Случайных людей на вершине нашего медицинского Олимпа нет, путь туда идёт через продажу души, или тела, иного нет. И в этих словах нет ничего нового. И мы все в их власти.
Отстаивая свои взгляды о необходимости резекций желудка наши начальники приводят свои великолепные умопомрачительные результаты - лишь у них одних почти никто и никогда не умирает от осложнений это травматичной операций, а если и умирает то всегда по исключительно по крайне уважительным причинам. Наш профессор Кондаков и его ученик Абрамов превзошли даже знаменитого Юдина чью руки выполняли резекции желудка с недостижимой в наше время скоростью.
У наших руководителей от хирургии не бывает несостоятельностей швов и анастомозов, ведь они не мы, они умеют правильно оперировать. И так потому, что лишь они в нашей больнице - пара заведующих, замы главного и профессора умеют делать любые операции, а причина высокой больничной летальность в том, что просто их бедных с золотыми руками, на всех больных не хватает, ну не могут же они разорваться на части или клонироваться. Как жаль что не могут. Это спасло бы город да и регион. Вот и оперируют криворукие и тупые, необучаемые.
Во всем виноваты мы, бездарное тупое стадо дежурантов, которые кто хуже, а кто лучше выполняем эти сложные операции, которые нам не по плечу. Но здесь есть много но. Все эти их сказки для нашей тупой малообразованный молодёжи, овеянной романтикой сверхзвуковых супертехничных резекций желудка, которые делают наши начальники с золотыми руками, - бред. Просто никто не занимался всерьёз статистикой.
В этом странном соревновании нас с ними, в этом бесконечном марафоне мы, обычные врачи никогда не догоним своих руководителей по результатам операций, потому что мы бежим дистанцию под дождём и снегом, под палящим зноем, а они не бегут, а в отличие от нас, едут на легковых комфортных авто, зачастую не утруждая себя даже написанием протоколов своих хирургических шедевров и опусов, свидетелями которых иногда нам приходится быть. Их ресурс безграничен, они легко хоронят своих осложнившихся пациентов с каким-нибудь мезентеральным тромбозом в то время когда наши больные гибнут чаще всего от несостоятельности шва. О чем нам с наслаждением они спешат сообщить даже не пряча на своих лицах снисходительные улыбки.
Они тасуют и скрывают факты, потому что в их руках власть. Они могут безнаказанно убивать больных, обрекая нас принимать в этом участие. Такова система, мы все замазаны в этом деле. Им плевать на нарушение кровоснабжения сшиваемых органов из-за низкой перфузии, которое имеет место у больных на высоте кровотечения, допотопный шовный материал, на то, что мы оперируем соматически тяжёлых больных, на неадекватную анестезию и неправильное ведение больных в послеоперационном периоде. По их мнению вся причина в технике, в золотых руках, которые у них есть, а у нас нет. С точки зрения наших вождей смотрящих на нас с хирургического Олимпа мы просто не умеем оперировать и они не устают нам это доказывать.
Но если разобраться во всех деталях и нюансах, где как известно и прячется сам дьявол, то вы можете увидеть, что эти люди делающие свою хирургию днём, нередко тщательным образом подбирают себе больных. Если и берут язвы на операции, то это как правило молодые, в возрасте до 50 лет, перспективные в плане выживания больные, преимущественно с техническим не сложными язвами угла желудка, очень даже удобными для резекций. Кто понимает о чем я пишу, тот оценит их выбор. Никаких сомнительных сложных пилородуоденальных язв пенетрирующих в поджелудочную железу на столе наших вождей быть не должно, ни какие дряблые старушки восьмидесяти лет, алкаши-циррозники с ВИЧ - инфекцией, или синюшные толстяки с пятью инфарктами и шестью инсультами, в их руки не попадают, эти люди остаются для нас, для хирургического плебса. Акулы посильнее оставляют акулам помельче объедки со своего стола.
Из желудка по зонду начинает течь слегка окрашенная розовая вода, я удаляю зонд и больного везут на гастроскопию повторно. Через пятнадцать минут тишину полуночи разрывает тревожный звонок телефона, звонит дежурная сестра уехавшая с пациентом на гастроскопию.
- Он закровил, - кричит она в трубку, - Семен Поликарпович (это она о Селедкине) увидел в гастроскоп кровящую язву.
- Я говорил тебе, - вздыхает Игорь, - сейчас пойдём на резекцию.
-А если мы там ничего не найдём? - спрашиваю я, понимая, что Селедкин написал кровотечение нарочно, и на самом деле ни какая язва не кровит.
- Это наши проблемы, ты что не понимаешь? - смеётся мой товарищ, и мы поднимается по пустой освещённой лестнице на самый верхний этаж девятиэтажного хирургического корпуса, в операционную. Операционный блок занимает целиком этаж огромного здания, и мы минуя закрытые двери плановых залов, где днём зарабатываются главные деньги и слава нашего ЛПУ, проходим прямиком в обшарпанную экстренную операционную, забой дежурных хирургов, где под покровом ночи они творят свои страшные дела.
Там на операционном столе лежит наш больной, а вокруг уже суетится медсестра-анестезистка, а недовольная её коллега -операционная сестра, вместо приветствия, атакует нас упрёками, которых мы не заслуживаем:
- Чего вы сюда его прикатили, не предупредив, - возмущается она, кивая на пациента. Тот испуганно хлопает глазами, не понимая что происходит. Я ему сочувствую, его можно понять, для нас это просто работа, а для него - жизнь, и возможно все решится в ближайший час - исход и прогноз.
У операционных сестёр нашей больницы развит психологический комплекс, они упорно требуют к себе "уважения", при этом для них эффект красной тряпки вызывает факт доставки пациента в оперблок без предупреждения, точно так как это случилось сейчас, в это дежурство. Такие огрехи неизбежны. Свершилось преступление и преступники - хирурги должны понести заслуженное наказание. Мы с Игорем оправдываемся как можем, при этом наша дежурная сестра снова ставит измученному медицинскими манипуляциями больному желудочный зонд, и все видят, что никакой крови по нему не поступает. Как так? Так как же он так кровит? Мониторы показывают цифры очень даже стабильной гемодинамики, вызванная лаборантка берет у нашей жертвы кровь, и мы через пару минут узнаем, что у больного не просел гемоглобин, его цифры точно такие же как накануне.
Разбуженный анестезиолог возмущён происходящим:
- Какое тут на хрен кровотечение? Где это чертов Селедкин!
Игорь смотри на меня вопросительно, сегодня я ночной директор нашего заведения и мне решать, что делать с этим больным дальше. "Пилить" его и потом оперировать несуществующее кровотечение? Я вызываю в операционную Селедкина, требую, что бы этот ублюдок показал нам увиденный им источник кровотечения в эндоскоп, на худой конец - свежую кровь. Тот сначала упирается ссылаясь на то, что все эндоскопические аппараты в обработке. Это старый трюк эндоскопистов на который я не ведусь, и говорю ему, что у него экстренное круглосуточное дежурство и если он не придёт, то я вызову другого специалиста из дома, и он нехотя уступает моему напору, - правда на моей стороне.
При гастроскопии Селедкин, ничего не находит, он крутит аппаратом туда и сюда и сам крутится как юла вокруг больного, выпячивая свой толстый зад. Но не сдаётся сразу, упрямо утверждая. что каких-то пятнадцать минут, он собственными глазами видел в желудке свежую кровь и довольный собой, нагло ухмыляется. Я начинаю подозревать, то если он в церковном хоре и поёт по выходным, тот это сатанинский хор. Селедкин сморит на нас презрительно, свысока. понимая, что мы ему ничего сделать не можем. А жаль. Жаль, что не можем.
Все не так уж плохо, ведь теперь у нас в истории болезни появляется запись, где как источник кровотечения обозначена язва задней стенки желудка под фибрином, такая язва едва ли закровит снова, она требует консервативного лечения. Каталка громыхая увозит больного в палату хирургического отделения - лучшая операция это не сделанная операция.
Так уж повелось, что система, которую воплощает в себе медицинская мафия, как спрут проникшая во все лечебные учреждения нашего города на руководящие должности, всюду расставившая своих людей, защищает таких как Селедкин. В мутной воде, остепененным начальникам от медицины, удобно решать для собственной выгоды, кто прав, а кто виноват, судить и карать своих подчинённых, поддерживая и укрепляя собственную власть. Главные принципы для хорошего подчинённого - покорность и личная собачья преданность своему начальнику. Если это есть и подкрепляется готовностью делится левым доходом - взятками и подарками от пациентов, то у тебя всегда есть надёжная защита в коллективе. Ты подонок, но ты наш подонок.
За властью кроется лишь один интерес, основной стратегический ресурс за который ведётся негласная постоянная борьба, незримо конкурирующих друг с другом хирургов. Это деньги. И эта борьба всегда ведётся нечестным способом, глупо упрекать начальников от хирургии в том, в том, что они активно используют в этой борьбе в качестве средства, собственную власть, а иначе зачем она им ещё была бы нужна. Если власть не даёт блага, то она превращается в тяжкое ярмо бессмысленной для них ответственности. Конечно может случится ситуация, что однажды звезды встанут так, что наконец -то кто-то возьмётся за тупого и наглого Селедкина с его идиотскими эндоскопическими исследованиями, а пока...
Не так давно в нашей больнице оказывающий хирургическую помощь беременным, случилась ещё одна история, весьма характеризующая Селедкина как специалиста. Он восемь раз в течении нескольких часов по требованию ответственного хирурга делал ФГДС беременной женщине с гастродуоденальным кровотечением в реанимации, и всегда ему что-то мешало увидеть источник кровотечения. Ни разу за восемь исследований он не смог его установить. Женщину в итоге прооперировали, когда в восьмой раз он увидел, как ему показалось, свежую кровь. В дураках остался ответственный хирург, а с этого козла все как с гуся вода. Заведующий эндоскопии Юрий Юрьевич, кстати почему-то в этой истории принял сторону Селедкина, опять - таки настаивая на том, что хирурги не могли подготовить больную к эндоскопии, а то что в отделении нет эндоскопов с широкими каналами для эвакуации содержимого желудка, он не виноват.
Глава вторая
Ночное дежурство всегда не предсказуемо, ночь таит в себе множестве коварных неожиданностей - в соседнем отделении закровил оставленный нам под наблюдение больной. Он поступил туда три дня тому назад по скорой с остановившимся спонтанно, без всякого лечения язвенным кровотечением. Я читаю его историю болезни, диагноз сопутствующей патологии занимает целую страницу, за свои 65 лет этот человек приобрёл целую кучу весьма неприятных заболеваний от коронарного атеросклероза до выраженного морбидного ожирения. Десять минут назад, прямо в палате, его вырвало свежей кровью. На полу возле кровати больного, растеклось огромное пятно в котором как айсберги плавали алые сгустки.
Но вот что интересно, при поступлении у этого мужчины был критически низкий гемоглобин, примерно 40 грамм на литр, и ему влили 5 пакетов крови и плюс столько же свежезамороженной плазмы. Тогда же на гастроскопии нашли огромную 3 сантиметровую язву на задней стенке луковицы двенадцатиперстной кишки. Обозначенную той же датой, я прочитал короткую, судьбоносную запись за подписью Абрамова о том, что учитывая риск операции, сама по себе операция данному больному возможна исключительно по жизненным показаниям. По шкалам риска возобновления язвенного кровотечения, у этого больного оно было неотвратимо и должно было возобновиться рано или поздно, весь вопрос заключался когда, а точнее кому не повезёт. Таких больных надо оперировать, но высокий операционный риск мешал этому и тут возникал вопрос, что надо делать с таким больным? И не оперировать нельзя и нельзя оперировать. Абрамов выбрал самый простой путь, закровит - возьмем. Но ведь операция на высоте кровотечения всегда даст ещё более худший вариант чем у восполненного и стабильного больного, и даже те ничтожные шансы на выживание, которые у него оставались, в случае рецидива будут обнулены.То есть Абрамов подписал больному смертный приговор. Ему можно. Ему ничего никто не скажет. Потому что он Абрамов, он всевластный заведующий, он пинком открывает дверь к главному и начмеду, ему на все плевать. В том мире денег, куда смещён центр его интересов он контролирует их потоки текущие через его отделения и это главное что он делает. Остальное ерунда. Да и жизнь больного. Раз он не смог заинтересовать Абрамова тоже ерунда, сам виноват в своей проблеме.
Заведующий четвёртого абдоминального отделения, доцент кафедры общей хирургии Абрамов любит оставлять в историях болезни такие, как он сам считал хитромудрые "судьбоносные" записи, и для их создания ему не надо было читать руководство Гостищева и Евсеева по язвенным кровотечениям, не профессора Вербицкого или посещать лекции знаменитого профессора Щеголева. Ему на все это было плевать с высокой колокольни. Он сам может написать для этих москвичей свое собственное руководство.
В противовес риску рецидива язвенного кровотечения на другую чашу весов ложился запредельно высокий операционный риск. Те кто думают, что хирургическая операция сама по себе безвредна, наивны. Даже у диагностической лапаротомии существует своя летальность достигающая ощутимого уровня у отдельных групп соматически тяжёлых пациентов. Хирургия не только лечит, она ещё и убивает. Это кровавая плата которую человечество платит за прогресс медицины. В иннете не так давно была опубликована статья Юрия Дроздова "Когда бастуют врачи - смертность больных резко снижается". Она говорит о том, что самые впечатляющие цифры снижения уровней заболеваемости и смертности были в Америке и в странах Европы во время длительных забастовок врачей. В 1976 году в столице Колумбии, Боготе, все врачи, за исключением врачей скорой помощи, исчезли со своих рабочих мест на 52 дня, уровень смертности упал на 35 процентов. Представитель Национальной ассоциации похоронных бюро тогда заявил: "Это может быть совпадением, но это факт". То же самое произошло в Израиле в 1973 году, когда врачи ограничили общение с пациентами до 7 000 приёмов против прежних 65 000. Забастовка продолжалась в течение месяца. Пока в Израиле в течение месяца бастовали врачи, количество госпитализированных больных сократилось на 85%. По сведениям Иерусалимского похоронного общества, уровень смертности в Израиле упал на 50 процентов. Такого кардинального падения уровня смертности не случалось со времён предыдущей забастовки врачей, которая состоялась за двадцать лет до этого.
Абрамов - типичный представитель царящей в нашей больницы врачебной мафии. Он плоть от плоти, кровь от крови, её бенефициар и проводник ее власти. Для него хирургия это прежде всего просто бизнес и бизнес кстати весьма и весьма доходный. Ни о каком служении людям, долге врача, о котором нам усердно втирают с высоких трибун, наши начальники, речи не идёт. Для таких как он, это - сказки для нищих. Мутная вода медицинских знаний в которой такие как Абрамов, привыкли обитать, позволяет им в зависимости от собственных потребностей и интересов решать, что есть правильно, а что нет.
Для них не существует никаких законов, любую ситуацию они, пользуясь своей властью, и непомерно раздутым авторитетом, привыкли разворачивать в сугубо личных интересах. Делая из невиновных виноватых, из героев - преступников, из умниц жалких идиотов.
Главная клиническая рекомендация в их руках, не требующая никакой доказательной базы: это "они так всегда делали всегда, поэтому так единственно правильно", и точка. И ты с ними никак не поспоришь, это бессмысленно, они просто не будут тебя слушать, а если ты будешь сопротивляться, то эти люди приклеят к тебе чёрную метку необучаемого, которому место только в больничном приёмнике и то под пристальным присмотром старших товарищей. А дальше через пару лет, если не быстрее, ты уволишься с Мечникова сам. А на твои каверзные вопросы: почему так, а не иначе, зачем и где это написано, они отвечать не будут, лишь станут криво ухмыляться тебе в ответ и махать рукой: "мол хватит нести чушь".
Мы с Игорем понимаем, что эти признаки - огромная язва и низкий гемоглобин у больного и есть предикторы говорящие, что рецидив язвенного кровотечения был неизбежен, а статистика предсказала его достаточно точно - третьи сутки.
Вы спросите, что Абрамов делал не так? Я отвечу. Наверное где-нибудь в глухом районе это и могло бы с грехом пополам сойти за тактику. Эволюция тактических подходов у больных с язвенными гастродуоднальными кровотечениями прошла несколько периодов. Во времена великого Сергея Юдина и Ганса Финстерера, такие больные имели средний возраст около сорока, и у хирурга не было надёжных средств остановки язвенного кровотечения или предупреждения рецидива, кроме операции. При это каждый 8 больной или 13% погибали. Позже в 60 годы 20 века когда появилась эндоскопия и противоязвенные препараты, а больные с язвенными кровотечениями стали стареть (росла продолжительность жизни), то от активного подхода, подразумевавшего оперативное лечение, постепенно стали отказываться. И оперировали лишь только тех у кого кровотечения не останавливалось или рецидивировало на фоне консервативного лечения. Но тут хирурги обратили внимание на то, что у оперированных больных на высоте кровотечения или в ходе его рецидива, наиболее часто случаются летальные исходы. То есть ослабленные декомпенсированные больные с продолжающим или рецидивирующим кровотечением чаще погибают после выполняемых хирургами операций, чем если такого же больного прооперировать пока рецидив не случился. Кстати операции на высоте рецидива называли операциями отчаяния. Причём надо заметить, что сам по себе рецидив для такого больного всегда переносится хуже чем первичное язвенное кровотечение. Советский хирург, профессор Е. Л. Берёзков в 1973 году говорил: "Если бы можно было предугадать, остановится ли данное кровотечение самостоятельно или на это рассчитывать нельзя, то вопрос решался бы совсем просто, и никаких разногласий в выборе методов лечения не было бы". В 1995 году в Краснодаре хирурги приняли тактику, при которой на основании клинических, лабораторных и эндоскопических данных, можно было выделить больных высокого риска рецидива. И у них не надо было ждать рецидива, их оперировали ещё до наступления кровотечения, в благоприятный период, когда больной был компенсирован, кровопотеря была восполнена. Это была так называемая тактика прогноза рецидива. Но оперированные больные продолжали умирать и тогда анализируя причины, летальности хирурги установили, что эта смертность связанна с тем, что пожилые соматически тяжёлые больные просто не могут перенести операцию. Тем более операцию отчаяния. Прогресс фармакологии и эндоскопии в начале двадцать первого века, несмотря на высокий риск рецидива кровотечения, технологически позволил, применяя методы профилактического эндогемостаза, фармакологической терапии и эндоскопического контроля источника кровотечения, у большей части больных высокого риска рецидива, отказаться от операции и даже обойтись без неё. Это были пациенты у которых в ходе наблюдения - серии повторных динамических эндоскопий, на фоне лечения отмечался регресс язвенного процесса, а тех пациентов у которых его не было, то есть отмечалась отрицательная картина - язва увеличивалась в размерах и углублялась, вынужденная операция проводилась до создания неблагоприятной ситуации - рецидива кровотечения. Точно так же мы должны были поступить и с этим больным. Но никто, хочу подчеркнуть, никто не проводил этому больному эндоскопического наблюдения - контроля за источником и профилактического гемостаза. То есть ни кто не обкалывал угрожающую кровотечением язву спиртом или адреналином, не кто не жёг ее аргоном, после записи Абрамова больной просто получал консервативную терапию и все ждали пока кровотечение рецидивирует.
И язва закровила. Теперь больного ждала так называемая "операция отчаяния", с вероятным неблагоприятным прогнозом.Причём особенность этого кровотечения была ещё и в том, что чёрный жидкий зловонный стул у такого больного появлялся не раньше чем 6 часов, а рвота кровью возникала если в желудок изливалось до поллитра крови, то есть диагностика рецидива всегда опаздывала. А эндоскопически за все эти дни никто не контролировал динамику язвенного процесса, хотя это достаточно точно указало бы нам на скорый рецидив.
Второй особенностью нашего центра гастродуоденальных кровотечений было то, что операция выбора, на которой настаивало нашего руководство была резекция желудка. Нашим начальникам было плевать, что в Москве выросло целое поколения хирургов не видевших эту операцию. Им было все равно, что ведущие столичные клиники настойчиво предлагали гастродуоденотомию с прошиванием или иссечением язвы. Проблема резекции желудка заключалась именно в реконструктивном этапе этой операции, когда при одном ее варианте Бильрот -1 накладывался один, а при другом варианте Бильрот-2 два анастомоза и ушивалась дуоденальная культя. Низкие дуоденальные язвы пенетрировавшие в поджелудочную железу, которые никто не любил оперировать таили в себе риск ранения общего желчного протока, отдельного протока поджелудочной железы, что кстати время от времени встречалось в нашем лечебном учреждении. Такую культи было очень сложно ушить из-за дефицита тканей. Негативное отношение к прошиванию язв ДПК с пилоропластикой у нашего руководства было вызвано докторской диссертацией одного из наших профессоров. В ней доказывалось, что подобные операции несут в себе риск рецидива кровотечения, которое случается примерно в половине случаев. А самое главное в работе этого профессора было показана нереально низкая смертность при резекциях желудка при дуоденальных язвах что-то около 4%, чем начальство неустанно тыкало нам в нос с высоких трибун.
И во теперь мы брали на стол больного с рецидивом кровотечения понимая, что по меньшей мере он потерял много крови, а его поражённые атеросклерозом коронарные сосуды и так заставляли сердца страдать от эпизодов ишемии, а теперь когда гемоглобин рухнул об адекватном транспорте кислорода и речи не могло быть. От ишемии страдали и головной мозг и почки, а в конечном итоге и другие внутренние органы.
Больного закатывают в операционную.
- Резекция, - вздыхает операционная сестра, в её печальных глазах можно прочесть тоску вызванная предстоящей многочасовой операцией, а завтра домой и не отдыхать, а делать дела, готовить и убираться, едва ли удастся прикорнуть на пару часов.
- Он в хлам, - шепчет мне анестезиолог, про пациента, - он уже умер его просто забыли похоронить. Мы отправили за кровью. Три - три.
Так он обозначается количество заказанных им доз эритроцитарной массы и свежезамороженной плазмы. А пока крови нет в вену больному по капельницы из пластикового флакона текут струёй кристаллоиды, но это не долго, я вижу, что опытная сестра анестезиста уже сестра готовит желатин, а в перспективе больному будут нужны вазопрессоры.
- Резекция, - вздыхает Игорь обрабатывая руки, - он её не переживёт. Убить пациента сразу мы не имеем право, никто не знает как все пойдёт дальше, все что мы можем предполагать это вероятность того или иного развития событий, но бывает по всякому.
- В НКР написано, что альтернативой этой чертовой резекции на которой тут все помешаны, является прошивание кровоточащей язвы с пилоропластикой (так называют широкое соустье между ДПК и желудком, при котором пересекается пилорический жом) плюс ваготомия.
- Забудь, - просит меня Игорь,- ты же знаешь чем это кончится.
В свете бестеневой лампы больной кажется неестественно бледным, он одного цвета с простынями. Его интубируют, то есть устанавливают в дыхательные пути полую трубку для подачи туда воздуха через аппарат искусственной вентиляции.
Сестра вводит фентанил. Мы терпеливо ждём, как говорится - раньше сядешь раньше выйдешь.
Анестезиолог, что то проверив наконец-то даёт отмашку:
- Поехали.
Разрез кожи - лапаротомия. Ткани на разрезе почти не кровят. Разрез по срединной линии живота, с обходом слева мечевидного отростка до точки на половине расстояния между лоном и пупком. Вместо крови из тканей кое - где подтекает розовая водичка, это разбавленная влитыми кристаллоидами, кровь. Огромная синюшная печень закрывает собой желудок и ДПК. Игорь отводит край печени вверх блестящей металлической лопаткой под названием печёночное зеркало. Что бы остановить кровотечения мы дважды прошиваем переднюю стенку ДПК и берём ниточки на зажимы, поднимая вверх бледно-розовую ткань. Потом рассекаем кишку между держалками продольно коагулятором. Из просвета ДПК вываливается огромный алый сгусток и мы удаляем его электроотсосом, а следом, как сговрившийсь лезут другие, такие же кровавые сгустки. В конце концов нам открывается белесая язва из дна которой пульсируя бьёт струя алой крови. Края разреза кишки разведены крючками Фарабефа, язва прошита несколько раз капроновой нитью, кровотечение остановлено.
- Надо делать резекцию, - говорит Игорь.
-Нет, - я не согласен, - мы будем делать Финнея.
Пилоропластика по Финнею - это операция, которая рекомендована при осложнённых кровящих язвах, в ходе неё рассекается пилорический жом и накладывается широкое зияющее соустье между ДПК и желудком. У нас её не любят.
Я сшиваю у основания ДПК и желудок и подковообразным разрезом через пилорический жом рассекаю стенку этих органов, потом снова методично шью. Это длится почти полчаса.
После окончания пилоропластики, в операционную доставлена кровь и плазма.
А нам теперь надо выполнять стволовую ваготомию. Мы смещаемся вверх там левая доля синюшной печени и огромная селезёнка, верхний полюс которой подходит прямо к месту где нам надо работать, к пищеводу. Я длинными ножницами рассекаю треугольную связку левой доли печени, и мы отводим печень вправо Околопищеводная жировая клетчатка голубая из-за окутывающих её, расширенных вен. Надо надсечь связку между пищеводом и печенью и пальцем обойти пищевод, и лишь потом искать в тканях вокруг стволы блуждающих нервов, которые при тракции желудка вниз натягиваются как тонкие струны, их нужно пересечь, тогда желудок повиснет как тряпочка, лишенный тонуса после денервации.
Я примерюсь к действию, но меня пугает огромная селезёнка и расширенные вены в околопищеводной клетчатке, не дай бог после моего манёвра пальцем, начнётся кровотечение из этой труднодоступной области под куполом диафрагмы, что тогда мы будем делать? Зачем мне эти неоправданные риски и надуманные сложности? Что, так сильно пациенту нужна эта чертова ваготомия. Я убеждён мы не должны стать жертвой шаблонов, механически следовать каждой букве, главное в нашей работе - здравый смысл, мы обязаны класть на весы все риски и возможную выгоду. Что нам даст ваготомия? Минимальные плюсы при явных проблемах.
- Что вам ещё там осталось? - спрашивает меня сонный анестезиолог, я молчу и смотрю на жидкую черноту в тонкой кишке, которая просвечивает сквозь её голубовато-бледную стенку на всем протяжении и думаю сколько же крови в кишечнике? Литр, два? А если вдруг сейчас начнёт кровить какой-нибудь неосторожно оторванный сосуд этой огромной селезёнки? Случайно повреждённая короткая артерия желудка? А эти страшные извитые вены вокруг пищевода? Они мне не внушают ни какого доверия.
- Я не буду делать ваготомию, - принимаю я своё собственное решение, - наличие современных средств подавления секреции делает её не нужной.
Фраза повисает как выстрел и остаётся без ответа: одобрения или порицания. Все все равно - это твои проблемы. В тоже время в наших стенах она звучит как страшное кощунство, как крамола еретика, отвернувшегося от веры в единого хирургического бога. Игорь, кажется видит меня горящим на костре.
- Правильно,- одобряет меня, зевая, сонный анестезиолог, - нам надо его снять со стола.
- Он без прессоров? - спрашиваю я.
- Нет, идёт мезатон, - получаю в ответ.
Это говорит о нестабильном кровообращении, пациент нуждается в введении гормонов которые бы поддерживали сокращения сердца и объем сосудистого русла обеспечивая поток крови и кислорода в организме.
-Ты хочешь проблем? - спрашивает меня Игорь, намекая на отказ от ваготомии. У нас все не важно, надо лишь сделать как от тебя хотят. В нашей больнице как в дремучем царстве живучи давно уже разоблачённые мифы. Это же так просто, зачем выдумывать велосипед и ехать на красный свет.
Обрадованная забрезжившим светом в конце туннеля - скорым концом ночной операции, наша операционная медсестра, сразу же оживляется и начинает рассказывать, как на прошлом дежурстве шесть часов они делали резекцию желудка, после которой больной умер через тридцать минут в реанимации.
-Мы довольны выполненной работой, но она как всегда не принесла результата, - смеётся анестезиолог.
В операционную заходит третий член нашей дежурной бригады Михаил Саныч. Это крепкий рослый мужчина лет пятидесяти семи, лысый с шикарными усами, как древнерусский князь Святослав, разгромивший хазар, на картинке, ему не хватает только чуба и золотой серьги в ухе. В нашем лечебном учреждении он один из выживших на протяжении многих лет "необучаемых" хирургов, который несмотря на оказываемое на него давление со стороны руководства, смог отстоять своё место под солнцем. От него все отстали, и оставили его в покое, закрепив за ним клеймо неадекватного человека, а может до него просто не доходили руки. Впрочем с новым заведующим своего отделения Михаил Саныч ладил и на данный момент всех устраивал.
От многих других врачей этот хирург отличался резкостью суждений, особенными взглядами на все и вся, и твёрдостью характера. Рассказывают, что однажды буйный пациент нанёс ему рану в грудь, в проекцию сердца столовым ножом и тогда Саныч его не только скрутил, но и ещё умудрился сам себе выполнить первичную хирургическую обработку раны.
Саныч искренне всеми фибрами своей души, ненавидит пластику Финнея, самого Финнея, когда-то её придумавшего и даже тех кто включил эту по его мнению порочную операцию в НКР. Мы слышим его злобную критику, блещущую яркими сочными эпитетами.
- Понимаю Джад если развалится, - кряхтит он, - врачи-убийцы. А с Финнеем если случится несостоятельность вы, что будете делать? В желудке и ДПК будет огромная дыра. Как ее зашить?
Я тоже не знаю этого, а собственно почему я это должен знать, я следую рекомендациям и точка. С другой стороны, кто скажет собственного говоря, почему все должно развалится?
- Не развалится, - поэтому отвечаем мы с Игорем.
- Ага, не развалится, - Саныч не соглашается с нами, машет рукой в нашу сторону, как на людей окончательно в его глазах потерянных для человечества, нервно разворачивается и быстрым решительным шагом скрываться за дверьми операционной.
- Что приходил этот? - спрашивает нас ни чего не понявший анестезиолог, кивая в сторону захлопнувшихся дверей. Ему Саныч не нравится, он один из тех кто требует снизить давление и расслабить больного до конца операции - таких не любят.
- Да ну его, - за нас отвечает медсестра с предвкушением скорого и желанного отдыха, - вечно он всем не доволен.
Она пристально следит за каждым нашим стежком и злится, когда рвётся нить или её кончик выскальзывает из расшатанного ушка хирургической иглы.
Мы устанавливаем пару трубчатых дренажей в живот, один в малый таза через прокол в правой подвздошной области, другой через прокол в правом подреберье под печень справа, помня о том, что большинство дренажей бесполезны, а некоторые могут быть даже опасны. Далее зашиваем рану и после того как сестра заклеивает ему раны повязками, перекладываем больного на каталку.
Перекладывание больного один из таких незначительных мелких подленьких обманов, которые нам подкидывает администрация больниц и наше министерство здравоохранения, создав штаты сотрудников в которых нет людей ответственных за транспортировку пациентов, от слова совсем. Как будто бы обездвиженные тяжёлые пациенты сами по воздуху должны перемещаться в стационаре. Всем это порядком уже поднадоело, но расчёт руководства предельно верен, деваться не куда и мы их грузим то с каталки на кровать, то обратно. Нас даже зовут в оперблок или реанимацию грузить больных. Ни у кого из людей пребывающих в здравом уме и твёрдой памяти нет сомнений, что перемещение больного за счёт физической силы персонала это работа. Это работа и с точки зрения физики, так как люди расходуют калории и с точки зрения трудового кодекса. Но это не принято замечать. Вот к примеру лишите глав врача секретаря или какого-либо зама. Сразу станет видно. Без этих людей больнице не выжить. Кстати у нас в области есть больницы, где у главных врачей до 7 и даже 11 замов. Попробую перечислить: по самым разным вопросам, по общим и частным, по качеству помощи, по хирургии, терапии, лучевой диагностики, экспертизе, по платным услугам и высоким технология, по ГО и ЧС, по АХЧ, по оргметод работе, по родовспоможению, по снабжению, медчасти, по поликлинике, по помощи детям, по науке, развитию, иновациям, и наверное ещё что-то можно придумать. А больных таскать не кому!!!
Перекладывание бумажек в кабинете главного врача это конечно же тяжкий не с чем не сравнимый труд, Но едва ли эти бумажки тяжелее наших пациентов, зачастую перемазанных в дерьме, кишечном отделяемом и крови. И надо сказать, что кто-то эту работу выполняет.
Казалось вроде бы ничего особенного, но нередко размеры туш пациентов достигают веса более сто кило, и тягать их приходится приличному числу людей. А понятное дело это люди не с улицы, это персонал больницы имеющий строго очерченный круг собственных служебных обязанностей, куда этот вид деятельности не входит. Для таскания пациентов все эти люди бросают свою собственную работу, порой важную, очень часто требующую сосредоточения, внимания и времени.
Больше всего времени врача пожирают бумаги. Их много, они из года в год плодятся как бактерии в инфицированной ране, и плодят их наши начальники. Сами то они их не пишут, ну подумаешь подбросить врачишкам еще одну бумажку, ни чего напишут утрутся.
Вот возьмём к примеру написании истории болезни.
Кстати если разобраться, то мы не лечим больных, открою вам страшную тайну, наша система устроена так, что лечение больных это то что делается попутно. Главное, что делают врачи, это выпускают продукт, продукт к которому пациент, как таковой прилагается, и этот продукт - история болезни. Так как оформленная история болезни, а не сам по себе какой-то там пациент, это то за что больнице заплатят деньги страховые фонды и компании, это то откуда идут деньги на наши зарплаты.
Написание истории болезни это непростой занимательный квест. Это то, что осваивает ординатор за два года хирургической ординатуры. Большему его зачастую не учат, у врачей просто нет времени, да и деньги за это получают кафедры.
Написание истории болезни это не просто. Тут много всяких разных пунктов, точек, мест, граф, разделов, приложений, которые нельзя не обозначить, иначе её оформление будет не полным и страховая компания её если и примет такой недоделанный документ, то может снять деньги с больницы, по оплате страхового случая, который она отражает. Причём не важно вылечен больной или нет. Поэтому в центре функционирования нашей системы точно так же как уголь в шахте, уран на урановом руднике или золото на прииске, стоит добыча оформленной истории болезни, которая меняется больницей на деньги.
Написание истории болезни в постоянно виснущей из-за недоработок, системе ЕМИАС на едва работающей оргтехнике (а в наших ЛПУ отличная оргтехника только у главврачей, администрации и бухгалтерии) это постоянный изнуряющий стресс, который не все могут выдержать. Попробуй ошибиться хоть где-то и не поставить какую-нибудь закорючку и тебя тут же начальники макнут в неё носом, хотя к примеру в той же Шенгенской визе только в трёх словах - фамилии, имени и отчестве допускается три ошибки.А вспомните нотариусов, которые требуют, что бы вы за ваши же собственные деньги, вы сами проверяли написанные ими документы, для того что бы если что-то с документом будет не так, виноваты в этом были лишь вы сами. Круто. Никому не приходит в голову давать истории больным на проверку, что бы если что не так они бы сами были виноваты во всем.
Как только начальники находят ошибку в истории болезни, то их бурной порой переливающейся через края радости нет предела. Ты становишься преступником, как будто не главные врачи и министры расхищают больничный бюджет, а именно ты виновен во всем лишь тем, что не поставил нужную закорючку.
Я не вижу больше счастья на лице заведующего или нашего начмеда, когда они находят досадные глупые ошибки или описки в истории болезни, нет какой-нибудь подписи в согласии на обработку информационных данных или в карте качества не написана фамилия больного. Какая это трагедия! Рушится весь мир, вселенная раскалывается на мелкие части и её уже не склеить. Ты должен сгореть от стыда, два раза повеситься и как минимум застрелиться.
- Как вы могли? - из уст руководителя это звучит как приговор. И стыд по его замыслу должен меня испеплить до тла, и даже больше, до уровня когда никого тла и пепла от меня не останется. Но к негодованию начальника обычно я не анигилируюсь и продолжаю виновато топтаться перед ним.
- А как я мог? Как? Да все очень просто. Для того, что бы понять как, надо начальнику хотя бы на денёк вернуться в шкуру простого врача и попробовать. Пол дня постоять на операциях, потом - только ты сел писать документацию, тут же надо на перевязку, потом снова - написал пол фразы, ага, надо перетащить больного с каталки на кровать, ведь кроме меня тащить не кому? Главврача и начмеда почему-то никогда для этого не зовут.
И так целый день. То у кого-то давление, то кому-то плохо, а его врач на операции и кроме тебя не кого к нему позвать. А ещё любят позвонить родственники какого-нибудь больного. Сначала мама, потом жена, потом соседка, потом какая-то другая жена, потом тёща одной из жён, причём какой не ясно, даже может быть той которая ещё не звонила. И все надо объяснять, рассказывать и отвечать на вопросы, причём самые неожиданные. А ещё любит позвонить какая-нибудь мамаша и попросить, дойти её сыночка тридцатипяти лет который уже целых два часа ей не отвечает по телефону (я звонила двадцать два раза). К вечеру от всего этого голова кругом.
И тут же как вы могли?
И дальше:
- А вот когда я работал(а) как вы врачом, я таких досадных ошибок не допускал и все делал во время.
Наверное именно в этот момент, торжества, когда они находит твою ошибку, они чувствуют себя прекрасно, наверное потому, что в этот момент ощущают, что жизнь удалась и их шаткая вера, что они окружены исключительно дебилами и идиотами, ещё раз нашла своё очевидное подтверждение именно в вас и ни в ком другом. И ты понимаешь, что для них ошибка в истории - великолепный повод самоутвердится на тебе, хотя когда что-то случается другое связанное с работой самого руководителя это проблема становится почему то не его, а общей: то есть не только их, но и вашей.
Врачи виноваты в том, что в отделениях нет ремонта, сломанные кровати, старые матрасы и полчища тараканов в палатах, хотя к этому они не имеют ни какого отношения. Но ведь они должны.
Открою тайну, у нас всем даже больным плевать, что ты пол дня как проклятый пробыл в операционной, да и на работе ты уже вторые сутки, и ночь на дежурстве практически не спал. При этом едва живой комп на твоём рабочем месте весь день печально завис, крутя на экране монитора голубое колёсико, а сотрудники техобслуживания системы были заняты установкой нового браузера у зама по АХЧ, и им не до вас и ваших проблем. При всем этом бабка из палаты номер девять, требовала оформить ей выписку до двенадцати, потому, что её сын только в это время может её забрать и ей чихать на правила больницы, что выписки раздаются после четырнадцати часов, так как она целых сорок лет отработала на производстве и если что не так она конечно же все напишет Путину, так как со всеми другими тут говорить не о чем. Начальство отгорожено от больных дверьми административного отделения, оно точно знает, что больные очень мешают работе не только врача, но и глав врача.
Так вот это перекладывание тяжёлых во всех отношениях и по весу и по состоянию больных объединяет врачей, сестёр и санитарок. Но представителя больничной администрации у постели больного с натугой волокущего его на простыне на каталку вам не отыскать днём с огнём. Ну да они делают очень важные дела. Как сказал один из министров нашего областного здравоохранения: врач спасает единицы, министр тысячи. Лично я не видел пока не одного министра спасшего тысячи больных, как правило они спасают тысячи, сотни тысяч и миллионы рублей от больных.
Кстати хочу вам заметить, что и санитарок то в наших ЛПУ нет, их сменили какие-то загадочные уборщицы служебных помещений с непонятными для меня функциями, которые совсем - таки не должны ухаживать за больными и тем более их куда-то там перекладывать. Все что они должны это убирать.
Так экономятся деньги. А раз перекладывание больных и их транспортировка это труд, а как известно бесплатный труд у нас запрещён, то возникает вопрос почему все так?
Кто-то рассказывал, что в столичных клиниках для перевозки пациентов существуют так называемые транспортные группы, состоящие из крепких мужиков, тягающих больных целыми днями. В нашей больнице это главным образом доля врачей, так как сестры в большинстве все же это хрупкие иногда пожилые женщины. Врачи перекладывают больных под эгидой: "а что вам так трудно?" И родственники больных даже не догадаются, что эта услуга не входит в обязанности врачей и следовательно не оплачивается, при этом они все делают вид, что так и должны быть.
Кто мне скажет почему так, ведь людям не придел в голову в заявится в магазине со словами; "а вам что жалко (трудно), с прилавка дать мне пакет молока или кусок колбасы бесплатно".
В голову это ни кому не придёт. Так как это будет называться не иначе как воровство. А тут, срабатывает банальное и пошлое: "вам,что жалко", причём безотказно и регулярно.
Нам не жалко, но это не единичные случаи, а сложившаяся система обмана и воровства, ведь иногда сами больные или их родные покрикивают на врачей типа: медленно тащите или аккуратнее. Такова система воровства, когда люди отвлекаются от своей работы, что бы выполнять какую-то другую для них не свойственную и не связанную с их обязанностями, и ни как не оплачиваемую.
Вообще система постоянно нас, рядовых врачей обворовывает. Например дорожная карта, в течении года - нам не доплачивают, но к новому году что бы выполнить президентские требования и догнать наш уровень доходов за год до установленной нормы, нам платят якобы откуда-то взявшиеся премии, как акт безмерной щедрости, при этом декларируя их как благодеяние, которое нам видишь ли, оказывается.
Другой пример воровства системы это бумага. Обычная белая бумага на которой мы печатаем свои дневники и протоколы операций. Есть больницы (и я видел и такие) где врачи сами покупают клей и бумагу для написания историй болезни. Дикость? Смешно. Ещё бы и инструменты хирургические сами бы приносили. А ведь бывает и такое. Но больница Мечникова именно такая больница и есть. Здесь у каждого врача под замком в ящиках стола спрятана своя бумага и воровство бумаги друг у друга, как её заем и дарение, это норма. Хотя такая ситуация скорее исключение из нормы. Ещё примеры воровства системы?
Конечно есть. Сколько больных работая днём ведёт один врач абдоминальный хирург и сколько вести должен? По закону всего 12. ну 15 человек, но нередко количество больных которых ведёт ординатор достигает до 20-25. Мало того, что это нагрузка, но за это не то, что никто не доплачивает, НО И ДАЖЕ НЕ БЛАГОДАРИТ. Такая переработка это нечто само собой разумеющееся... Вас берут на работу и вам сразу позволяют перерабатывать. Хотя вы об этом никого не просили.
Представьте себе граждане, что вам сказали за день выточить на станке не двенадцать деталей за смену, то есть вашу обычную законную норму,а в два раза больше. И при этом платить за лишние вами выточенные детали никто не собирается, ведь это переработка. Да ещё пристыдят, если вы попросите подкинуть вам денег: как вам не стыдно.
Такое милое воровство системы, прикрытое как фиговым листком как добра. Как вам такое? Но поймите это в конечном итоге не безопасно для этих же самых 20, а то и 25 больных, ведь усталый замученный врач может что-то упустить, что-то не заметить, просмотреть, банально забыть, тем более, если он отработал день, отдежурил экстренную ночь, а потом ещё остался работать в день. Или же весь день простоял на 10 часовой уникальной операции, а потом едва жив вышел. Он в конец концов не робот, а человек. И пропустит что-то там у больного врач отнюдь не своей халатности, а потому что все у человека имеет свой предел.
А бывает так что врачу не больных тем более если у него дома проблемы. У матери рак с метастазами, умирает отец, тяжко болеет жена и не дай бог дети. И что вы обычные люди считаете, что мы врачи из другого теста или у нас, как большинство населения этой страны родственники не сидят в очередях в поликлинике или мы получаем лечения иначе как вы, наверное в каких-то секретных ни кому не доступных местах, где оказывают медицинскую помощь исключительно родственникам врачей. Вы слышали о таких? Нет конечно нет.
Не скрою правды. Иногда нам проще или чуть лучше решать в лечебных учреждениях свои проблемы, за счёт знакомых однокурсников или бывших коллег, но в остальном все то же. Что у вас то и у нас. Открою тайну, мы врачи тоже дарим врачам подарки, даём взятки.
А так каждый хирург твердо знает что за всего его подвиги никто из руководителей не скажет ему спасибо. Если поделится подарком пациента, то да скажет. А остальное это его личные проблемы.
Время. Главное, что регулярно и в больших количествах ворует у врача система это время. Рабочий день врача - хирурга с операциями, перевязками, консультациями, конференциями и какими-нибудь консилиумами организован так, что он просто физически не успевает за рабочее время написать дневники и выписки в истории болезни, особенно если их не 12, а 25. Это усугубляется введением в обиход единой информационной сети, в которой теперь эти истории болезни ведутся в электронном виде в дополнение к бумажному. Раньше врач галочкой или плюсиком обозначал в листе назначений нужный ему анализ, теперь его нужно выбивать и распечатывать через чертов ЕМИАС. А это время. ЕМИАС достаточно сырая вечно зависающая система. Если бы те кто её создал и ввёл в ежедневный обиход, слышали бы все проклятий рядовых врачей которые сыпались и продолжают сыпаться на их головы, то бы ужаснулись, таких изысканных ругательств редко кто удостаивался. Их не просто хотели убить, нет им желали многократного извращённого мучения с последующей смертью. Нет идея хорошая, создать единую информационную сеть, но как всегда она превращена в какой-то фарс.
Поэтому дневные врачи-хирурги вечно все не успевающие, забывающие и косячащие "по чёрному", по официальной версии своего же начальства, не могут правильно организовать свой рабочий день. Это железный аргумент. Поэтому эти несчастные рабы системы часто остаются после окончания своего рабочего времени на так называемую "продлёнку", дописывать свои нескончаемые бумаги. Ну ни кто же не проводит хронометраж времени врача, все и так ясно.
И конечно же, как вы можете понять, им никто и никогда не оплачивает эту переработку. Они же сами виноваты, надо учится работать. Такова система. Так она устроена. Ничего личного, только бизнес.
Из года в год число бумаг множится - карты контроля качества, чек листы, карты контроля за картами контроля качества - все они заполняются формально от балды, как попало, иногда назло. Был врач подчёркивавший на обороте истории болезни - что-то вроде случай смерти роженицы в срок более 24 часов от момента поступления. И представьте никто это не смотрел. Все шло как шло, пока на второй год, кто-то там не соизволил вгляделся в эти записи и черты.
Главное во многих этих никому не нужных документах - лишь бы были, их столько, что проверяющие инстанции не в силах их проверить. Бумажный груз тяжкой ношей ложится на хрупкие плечи врача, рискуя его раздавить.
Это вам не как на не рукопожатном Западе, где все идёт по времени, и если часы пробивают время смены дежурных бригад, то за операционным столом одни хирурги меняют других. нет у нас такого не бывает и дневная смена рискует задержаться на работе до позднего вечера, вместо того что бы в 16 часов покинуть свою богадельню, а ночная смена, как проклятая застревает в оперблоке порой до обеда, и так постоянно. При этом, я хочу заметить опять-таки ни кто не где и никогда все эти переработки не оплачивает.
Хочешь работать - терпи, нет - пошёл вон, как нибудь, без тебя обойдёмся. Пока и правда наши начальники обходятся без всяких там правдорубов, но с каждым годом желающих работать так как хочет система, становится все меньше и меньше. А наступит день и час и тогда их не будет совсем...
Всех все так или иначе пока устраивает. Хирургам позволяют брать взятки - зарабатывать, они делятся ими с начальниками и терпят всю эту дурь, периодически пробуя обмануть систему, при каждом случаи увильнуть, схитрить, спрятаться, проскочить мимо, к примеру привлекая к писанине ординаторов. Вместо обучения хирургии эта писанина стала главным занятием в ординатуре. Клинический ординатор это раб приставленный к врачу и вместо того что бы учится или вместе с тем что бы учится он взваливает на себя львиную долю бумажной работы уверенный что это и есть обучение.
Система не платит тебе за приезды в выходные на перевязки и осмотры больных, внеплановые ночные вызовы на экстренные операции. Не хочешь работать - пошёл вон. Система не за кого не держится, ей плевать, не нравится - увольняйся, незаменимых людей нет, хотя за воротами муниципальных больниц не выстраивается очередь из желающих, а иннет пестрит объявлениями больниц о поиске врачей. Но людоедский принцип нет человека - нет проблем царит в нашей медицине.
Расскажу еще одну забавную историю, однажды нам навязали заполнять чек-листы, которые лоббировал то ли главный хирург области, то ли вообще федеральное министерство и мы и так стонущие под ворохом бумаг, сетовали вот ещё одна бумага, но деваться было увы не куда и все хирурги начали их заполнять, естественно от балды, по старому русскому принципу 3 П: "пол-палец-потолок". А потом когда на областном обществе хирургов главный специалист министерства с важным видом озвучил результаты наших чек липовых листов, то все были поражены, так как не знали не одного врача, который бы относился к их заполнению серьёзно. Но даже это на полном серьёзе пущено в жерло российской науки. Все результаты вылились в важный научный доклад с далеко идущими выводами, которые нас изрядно насмешили.
Маленькая ложь врачей, оформляется в лживые отчёты заведующих отделений, которые вносят свои не менее существенные коррективы, поправляя в нужную сторону различные показатели работы отделений. А далее сливаясь в грязный помойный поток эта бессмысленная информация, в которой правда тает как снег весной на солнце, попадает к главным хирургом больниц, которые так же считают своим долгом внести важные коррективы, а уж главный хирург области делает эти данные вообще настолько отличными от того что есть на самом деле, что можно просто ужаснутся - где картина истинного состояния дел?
Ну и что вы после этого хотите? Куда мы движемся? Врать и изворачиваться - вот наш девиз. Его надо вывесить на плакаты и знамёна наших больниц, сделать нашим лозунгом и смыслом работы. Потому, что в ней нет места правде.