Влахов Сергей, Флорин Сидер : другие произведения.

Непереводимое в переводе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    СЕРГЕЙ ВЛАХОВ, СИДЕР ФЛОРИН Непереводимое в переводе Под редакцией Вл. РОССЕЛЬСА ПРИ ПЕРЕВОДЕ СЛЕДУЕТ ДОБИРАТЬСЯ ДО НЕПЕРЕВОДИМОГО, ТОЛЬКО ТОГДА МОЖНО ПО- НАСТОЯЩЕМУ ПОЗНАТЬ ЧУЖОЙ НАРОД, ЧУЖОЙ ЯЗЫК МОСКВА МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ 1980

СЕРГЕЙ ВЛАХОВ

СИДЕР ФЛОРИН

Непереводимое в переводе

Под редакцией Вл РОССЕЛЬСА

ПРИ ПЕРЕВОДЕ СЛЕДУЕТ ДОБИРАТЬСЯ ДО НЕПЕРЕВОДИМОГО, ТОЛЬКО ТОГДА МОЖНО ПО- НАСТОЯЩЕМУ ПОЗНАТЬ ЧУЖОЙ НАРОД, ЧУЖОЙ ЯЗЫК

  
  

МОСКВА

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ 1980

  
  
   ам
  
   -- американский
  
  
  
   [диалект]
  
   англ.
  
   -- английский
  
   араб.
  
   -- арабский
  
   болг.
  
   -- болгарский
  
   венгр
  
   -- венгерский
  
   гол л.
  
   -- голландский
  
   гр.
  
   ИНД.
  
   -- хинди
  
   исп.
  
   -- испанский
  
   ит.
  
   -- итальянский
  
   кит.
  
   -- китайский
  
   лат
  
   -- латинский
  
   нем.
  
   -- немецкий
  
  
  
  
  
  
  
  
   Гете
   "Международные отношения",
  
   198044--80 4602000000 70104--023 003(01)--80
  

И НЕПЕРЕВОДИМОЕ ПЕРЕВОДИМО!

   (Вместо введения)
   Кто мог бы стать Рембо? Никто из нас.
И даже сам Рембо не мог бы лично
   Опять родиться, стать собой вторично
И вновь создать уж созданное раз.
   А переводчик -- может! Те слова,
   Что раз дались, но больше не дадутся
   Бодлеру -- диво! -- вновь на стол кладутся,
   Та минута хрупкая жива?
   И хрупкостью пробила срок столетий?
   Пришла опять? К другому? Не к тому?
   Та муза, чей приход (всегда -- последний)
   Был предназначен только одному?!
   Чу! Дальний звон . Сверхтайное творится:
   Сейчас неповторимость -- повторится
   Новелла Матвеева
  
   Теорию непереводимости опровергла живая перевод­ческая практика, превосходные работы плеяды талант­ливых переводчиков, и доказывать ее несостоятельность значило бы ломиться в открытую дверь. Уже Пушкин считал, что выраженное автором должно быть п е -ревыражено переводчиком; Гоголь предлагал иног­да "отдаляться от слов подлинника нарочно для того, чтобы быть к нему ближе"; А. К. Толстой думал, что "не следует переводить слова, и даже иногда смысл, а главное -- надо передавать в п е ч а т л е н и е" !; К. И. Ч уковский призывал "переводить смех -- смехом, улыбку -- улыбкой"1 (разрядка наша -- авт.) 2. Из опыта мастеров возникла советская школа перевода, создатели которой недвусмысленно показали, что нет не­переводимых произведений, что "каждый высокоразви­тый язык является средством достаточно могуществен-
   1 Русские писатели о художественном переводе. Л : Сов. писатель,
   1960, с 187, 321 2ЧуковскийК. И. Высокое искусство М: Сов писатель, 1968, Vс. 61.
   ным для того, чтобы передать содержание, выраженное в единстве с формой, средствами другого языка" 1.
   Но вместе с тем -- и это не противоречит принципу переводимости (поскольку часть воспринимается лишь в составе целого) -- в любом художественном произведе­нии есть такие элементы текста, которые, условно гово­ря, перевести нельзя. Мы говорим "условно", так как речь идет о невозможности формального перевода, а для полноценного воссоздания целого нужно последо­вать совету Гоголя...
   Ярким примером непереводимых элементов текста являются реалии. Этим термином мы воспользова­лись в первой нашей публикации2для обозначения слов, называющих элементы быта и культуры, исторической эпохи и социального строя, государственного устройства и фольклора, т. е. специфических особенностей данного народа, страны, чуждых другим народам и странам.
   С тех пор минуло почти двадцать лет. За это время теория перевода ушла далеко вперед. Появилось немало работ, касающихся и нашей темы. Некоторые авторы со­глашались с нашими установками, ссылаясь или не ссы­лаясь на них; другие оспаривали те или иные детали, предлагали те или иные изменения, в том числе и в клас­сификации. Богатый фактический и теоретический мате­риал накопился и в наших картотеках, было сделано немало наблюдений; более четким стало понимание реа­лий как единиц перевода, их значения в теории и прак­тике перевода, а также в лексической системе языка и в лексикографии. Вообще реалии оказались категорией на­много более интересной, а вместе с тем и не такой простой и однозначной, как казалось сначала. Раскрылись чрез­вычайно разветвленные их связи со множеством других лексических, фразеологических и экстралингвистических элементов текста, их способность переходить в другие категории. Все это обязывало нас дать более серьезную трактовку вопросов, связанных с переводом реалий; эти разработки составили первую часть настоящей книги.
   Мы преследовали в основном чисто практическую цель: облегчить работу переводчика, предоставить ему набор средств для передачи "непереводимого" в разных
   'Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М: Высшая школа, 1968, с 144.
   2Влахов С, Флорин С. Непреводимото в превода. Реа­лии.-- Български език, 1960, кн. 2-3, с. 168--187.
   VI
   контекстах, возможно шире охватив все многообразие его задач. Вместе с тем, однако, мы высказали отдельные теоретические соображения, например, в отношении тер­минологии в этой области переводоведения, уточнили не­которые понятия и дополнили классификацию реалий, что, на наш взгляд, может способствовать уточнению са­мого понятия.
   При этом мы стали шире рассматривать и смежные категории "непереводимого". Более четкие границы при­обрели вопросы перевода фразеологии, имен собствен­ных, тесно связанных с реалиями внеязыковых элемен­тов, а также обращений, терминов, иноязычных вкрап­лений, звукоподражаний, таких мало разработанных в теории перевода явлений, как отход от литературной нормы, каламбуры, сокращения. Этот материал оказал­ся настолько обширным и разнообразным, что пришлось ограничиться изложением максимально необходимого, важнейшего и наименее освещенного в литературе. Все вышеперечисленное составило вторую часть книги.
   Почти весь наш материал -- вся первая и большая половина второй части -- связан, по сути дела, с переда­чей колорита, национального и исторического, поскольку не детали перевода отдельных элементов текста, а имен­но "вопрос о передаче национального своеобразия под­линника, его особой окраски, связанной с национальной средой, где он создан, относится к числу тех основных проблем теории перевода, от которых зависит и ответ на вопрос о переводимости"1. Реалии -- наиболее яркие выразители колорита; поэтому наше внимание было со­средоточено прежде всего на них, поэтому и раздел о реа­лиях является как бы объединяющим для всех осталь­ных, посвященных рассмотрению более или менее свя­занных с ними единиц перевода.
   Так как особый колорит присущ прежде всего худо­жественной литературе, мы старались не выходить за рамки проблем художественного перевода (не касаясь перевода поэзии как совсем особой области). Однако в художественном произведении можно встретить и все то, что встречается в общественно-политической, научной и технической литературе (даже самой узкоспециальной). Отсюда закономерно, что мы включили в рассматривае­мые нами вопросы художественного перевода и элемен­ты, присущие другим жанрам.
   1 Ф е д о р о в А В Указ соч, с 352.
   VII
   Неохваченным остается целый ряд вопросов, также связанных с передачей колорита и реалий: нулевой пере­вод, стихотворные элементы в прозаическом тексте, рит­момелодика, намеки и аллюзии, проблемы лингвострано-ведения и культуроведения, социолингвистики и психо­лингвистики. Над многими из этих проблем авторы уже начали работать.
   Наша работа осуществляется в рамках общей теории перевода, т. е. перевода с любого языка на любой. Ил­люстративный материал охватывает в основном пять языков: русский, болгарский, английский, французский и немецкий, но в ряде случаев приведены примеры и на других языках; однако, поскольку авторы -- болгары, пишущие для русского читателя, то и примеров из этих двух языков оказалось больше.
   Наш труд не претендует на совершенную новизну и оригинальность; мы выразили не только собственные взгляды и позиции, но и постарались собрать и подыто­жить мнения представителей главным образом советской школы перевода, с которыми нас роднит в первую оче­редь убеждение, что и непереводимое переводимо -- ра­зумеется, в рамках произведения в целом. В том, что мы пишем, может быть, не все бесспорно, не все затронутые вопросы решены окончательно и бесповоротно, да и реше­ние, которое мы даем, может оказаться не самым удач­ным. Перевод -- искусство, а мы говорим об отдельных приемах, которые меняются от языка к языку, от автора к автору, от переводчика к переводчику и, конечно, от контекста к контексту. Все меняется во времени: новые птицы принесут новые песни, которые и потребуют иных приемов перевода для нового читателя. Быстрое разви­тие контактов между народами может также внести свои коррективы, например, когда повысится "понимаемость" чужеязычного текста. Но тем не менее хочется думать, что кое-что останется, что наши скромные наблюдения и выводы помогут переводчикам в их работе. Так или ина­че, мы будем считать свою задачу выполненной, если по прочтении этой книги вдумчивый переводчик придет к заключению, что на самом деле непереводимого в пере­воде нет, поверит в свои силы и не будет относить неу­дачи, обусловленные отсутствием настойчивости и сооб­разительности, за счет "непереводимой игры слов".
  
   УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
   Основные
   БЭЛ -- безэквивалентная лексика
   ИЯ --исходный язык (язык оригинала)
   ПЯ --переводящий язык (язык перевода)
   ФЕ --фразеологическая единица (фразеологизм)
   Языки
   норв.
  
   -- норвежский
  
   перс.
  
   -- персидский
  
   пол.
  
   -- польский
  
   порт.
  
   -- португальский
  
   рум.
  
   -- румынский
  
   рус.
  
   -- русский
  
   серб
  
   -- сербский
  
   тур.
  
   -- турецкий
  
   тюрк
  
  
   -- тюркский (тюркские языки)
  
   укр.
  
   -- украинский
  
   фин.
  
   -- финский
  
   фр.
  
   -- французский
  
   чеш.
  
   -- чешский
  
   ЯП.
  
   -- японский
  
   РФС РЧД
   сие
   слт ее ,
   С-СЛТ
   ССРЯ
   ССФЯ
   стря
   Уш.
   ФРФС
   ФСРЯ
   эс
   ACD COD DQ
   FED
   RDW
   RED SP
  
   Словари и справочники
   АРФС -- К У н и н А. В. Англо-русский фразеологический сло­
варь. Т. 1--2. Изд. 3-е. М.: Сов. энциклопедия, 1967.
   БАРС -- "Большой англо-русский словарь". Под ред.
И. Р. Гальперина. Т. 1--2. М.: Сов. энциклопедия,
1972.
   БАС -- [Большой академический словарь] "Словарь совре­
менного русского литературного языка". Т. 1--17.
М.--Л.: Наука, 1950--1965.
   БИРС -- "Большой немецко-русский словарь". Т. 1--2. М.:
Сов. энциклопедия, 1969.
   БРПС -- "Болгарско-русский политехнический словарь". М.:
Русский язык, София: Техника, 1975.
   БРС -- Бернштейн С. Б. Болгарско-русский словарь.
Изд. 2-е, стер. М.: Русский язык, 1975.
   БРЧС -- "Большой русско-чешский словарь". Под ред. Л. Ко-
пецкого (и др.). Прага, 1952--1962.
   БСЭ -- "Большая советская энциклопедия". Изд. 3-е. Т. 1-- АПТХП
26. М.: Сов. энциклопедия, 1970--1977.
   БТР -- "Български тълковен речник". Изд. 3-е. София, 1973.
ИKp. ЛГ МП
   рр~ "Кратка българска енциклопедия". Т. 1--5. София, 1963--1969.
   -- "Краткая географическая энциклопедия". Т. 1--5. М.: Сов. энциклопедия, 1960--1966.
   -- "Краткая литературная энциклопедия". Т. 1--8. М.: Сов. энциклопедия, 1962--1975.
   ЛРС --Дворецкий И. X. Латинско-русский словарь.
Изд. 2-е М.: Русский язык, 1976.
   MAC -- [Малый академический словарь] "Словарь русского
языка". Т. 1--4. М.: Наука, 1957--1961.
   НРРНС -- Г о т л и б К- Г. М. Немецко-русский и русско-немец­кий словарь "ложных друзей переводчика". М.: Сов. энциклопедия, 1972.
   НСиЗ -- "Новые слова и значения. Словарь-справочник". М.:
Сов. энциклопедия, 1971.
   Ож. -- Ожегов С. И. Словарь русского языка. Изд. 10-е.
М.: Сов. энциклопедия, 1973.
   ОСРЯ -- "Орфографический словарь русского языка". Изд.
13-е. М.: Русский язык, 1974.
   РАС -- "Русско-английский словарь". Изд. 10-е. Под ред.
О. С. Ахмановой. М.: Русский язык, 1975.
   РБПР -- "Руско-български политехнически речник". М.: Рус­
ский язык, София: Техника, 1976.
   РБР i -- "Руско-български речник". Под ред. на С. Влахов,
А. Людсканов, Г. Тагамлицкая. Т. 1--2. София, 1960.
   РБТР -- ГергановП. (и др.). Руско-български технически
речник. София, 1957.
   РИС -- Герье С. В., С к в о р ц о в а Н. А. Русско-италь­
янский словарь. М.: Гос. изд-во иностр. и над ел.
1953.
   РНС -- "Русско-немецкий словарь". Изд. 7-е. М.: Русский
язык, 1976.
   РСБКЕ -- "Речник на съвременния български книжовен език". Т. 1_3. София, 1955--1959.
   -- "Русско-французский словарь". Изд. 9-е. М.: Сов. энциклопедия, 1969.
   -- Милев Ал. (и др.). Речник на чуждите думи в бъл-гарския език. София, 1958.
   -- "Словарь иностранных слов". Изд. 6-е. М.: Сов. эн­циклопедия, 1964.
   -- Ахманова О. С. Словарь лингвистических тер­минов. М.: Сов. энциклопедия, 1966.
   -- "Словарь синонимов". Под ред. А. П. Евгеньевой. Справочное пособие. Л.: Наука, 1975.
   -- Розенталь Д. Э., Теленкова М. А. Словарь-справочник лингвистических терминов. Изд. 2-е. М.: Просвещение, 1976.
   -- "Словарь сокращений русского языка". Под ред. Б. Ф. Корицкого. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. ел., 1963.
   -- "Словарь сокращений французского языка". М.: Сов. энциклопедия, 1968.
   --• Шилова Е. Н. Словарь тюркизмов в русском язы­ке. Алма-Ата: Наука, 1976.
   -- "Толковый словарь русского языка". Под ред. Д. Н. Ушакова. Т. 1--4. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. ел., 1947--1948.
   -- "Французско-русский фразеологический словарь". Под ред. Я. И. Рецкера. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. ел., 1963.
   -- "Фразеологический словарь русского языка". Под ред. А. И. Молоткова. М.: Сов. энциклопедия, 1967. 1 -- "Энциклопедический словарь". Т. 1--2. М.: Сов. энци­клопедия, 1963--1964.
   -- В а г п h a r t Cl. L. The American College Dictionary. N. Y., 1948.
   "The Concise Oxford Dictionary of Current English", 4th ed. Oxford University Press, 1956.
   -- "Dictionnaire Quillet de la langue francaise". Paris, 1959.
   "Cassel's French-English Dictionary". London, 1966.
   В i e 1 f e 1 d t H. H. Russisch-Deutsches Worterbuch. 5. Aufl. Berlin, 1965.
   Wheeler M. The Oxford Russian-English Diction­ary. Oxford, 1972.
   "Der Sprach-Brockhaus". Leipzig, 1940.
   Сборники и периодика
   -- "Актуальные проблемы теории художественного пе­ревода". Материалы Всесоюзного симпозиума (25.2.-- 2.3.1966). Т. I--II. М.: Сов. писатель, 1967.
   -- "Известия"
   -- "Крокодил"
   -- "Литературная газета"
   -- сб. "Мастерство перевода", N 1--10. М.: Сов. писа­тель, 1959--1977.
   -- "Русская речь"
  
   РЯШ
   РЯНШ
   РЯзР
   ткп
   тп
   тпнопп
   ФН
   Часть I
   - "Русский язык в школе"
   - "Русский язык в национальной школе"
   - "Русский язык за рубежом"
   - сб. "Теория и критика перевода". Л.: Изд. ЛГУ, 1962.
   - сб. "Тетради переводчика", N 1--14. М.: Междунар. отнош., 1963--1977.
   "Теория перевода и научные основы подготовки пе­реводчиков". Материалы всесоюзной научной конфе­ренции. Ч. I--II. М.: МГПИИЯ, 1975. "Научные доклады высшей школы: Филологические науки".
  
   В цитатах из переводов не упоминаются фамилии переводчиков, поскольку авторы не обсуждают качества их работы, а лишь поль­зуются их переводами для иллюстрирования тех или иных теорети­ческих установок.
   *
   Пропуски в цитатах обозначаются двумя точками в горизон­тальном положении (..), в отличие от многоточия (...), которое при­надлежит авторам цитат.
   Глава I
   ПОНЯТИЕ "РЕАЛИЯ"
   Перевод реалий -- часть большой и важной проблемы передачи национального и историческо­го своеобразия, которая восходит, должно быть, к самому зарождению теории перевода как самостоятель­ной дисциплины. Не ставя себе целью дать исторический обзор, приведем только некоторые факты и имена, свя­занные с разработкой данной проблемы в переводоведе-нии.
   Этой области в той или иной степени, с той или иной точки зрения касались и касаются все теоретики пере­вода, из нее переняли свои доводы сторонники неперево­димости, их опровергали теоретики-реалисты, указывая и доказывая возможности передачи колорита путем от­хода от перевода "буквы". Немало о "передаче нацио­нального своеобразия" подлинника, "народного духа" и "национальной специфики", о "чертах времени и места", о "сохранении стилистического своеобразия подлинни­ка", о передаче текста "в его национальной одежде" писал и Ив. Кашкин 1.
   О реалиях, как о показателях колорита, конкретных, зримых элементах национального своеобразия, заговори­ли, по-видимому, лишь в начале 50-х годов. У Л. Н. Собо лева ' уже в 1952 г. мы находим не только употребление термина "реалия" в его современном понимании, но и до­статочно выдержанную дефиницию (см. гл. 4). О реалиях пишет также Г. В. Чернов 2, который, однако, пользуется преимущественно названием "безэквивалентная лекси­ка", ссылаясь на кандидатскую диссертацию Г. В. Шат-кова и работы М. П. Алексеева, А. В. Федорова, Я- И. Рецкера и И. Келлера3. Очень серьезно, главным образом с лингвистической точки зрения, вопрос о реали­ях ставится в статье А. Е. Супруна4, рассматривающе­го их как "экзотическую" лексику, а за несколько лет до этого Вл. Россельс намечает некоторые из основных черт реалий как переводовеческой категории5.
   Реалия, как слово, обозначающее важное понятие в теории перевода, к сожалению, не зафиксирована (как, впрочем, и близкие к ней "безэквивалентная лексика", "экзотизм" и др.) в первом такого рода словаре перевод­ческих терминов А. Д. Швейцера6. Уже это дает нам основание подробнее остановиться на самом слове "реа­лия", а затем и на обозначаемом им понятии.
   Реалия-предмет и реалия-слово
   Само слово "реалия" -- латинское прилагательное среднего рода множественного числа (realis,-e, мн.
   'Соболев Л. Н. Пособие по переводу с русского языка на фран­цузский. М.: Изд. лит. на иностр. яз., 1952, с. 281. 2Чернов Г. В. К вопросу о передаче безэквивалентной лексики при переводе советской публицистики на английский язык. -- "Уче­ные записки" 1-го МГПИИЯ, т. XVI, М., 1958, с. 223--224. 3Шатков Г. В. Перевод русской безэквивалентной лексики на норвежский язык. Канд. дисс., ВИИЯ, М., 1952; Алексеев М. П. Проблема художественного перевода. Иркутск, Изд. Иркут. ун-та, 1931; Федоров А. В. Введение в теорию перевода. М.: Изд. лит. на иностр. яз., 1953; РецкерЯ. И. О закономерных соответст­виях при переводе на родной язык. -- Сб. Вопросы теории и методи­ки учебного перевода. М.: АПН РСФСР, 1950 -- все цитаты по рабо­те Г. В. Чернова (см. выше сноску 2); К е 11 е г J. Die Grenzen der Obersetzungskunst. Karlsruhe, 1892.
   4 Супрун А. Е. Экзотическая лексика. -- ФН, М., 1958, N 2, с. 50--54.
   5 Россельс Вл. О передаче национальной формы в художествен­ном переводе (Записки переводчика). -- "Дружба народов", М.: 1953, N 5, с. 257--278; Перевод и национальное своеобразие под­линника.-- Сб. Вопросы художественного перевода. М.: Сов. писа­тель, 1955, с. 165--212; "Реалия", статья в КЛЭ, т. 6.
   бШвейцер А. Д. Перевод и лингвистика. М.: Воениздат, 1973, с. 270--275.
   realia -- "вещественный", "действительный"), превратив­шееся (в русском и болгарском языках) под влиянием аналогичных лексических категорий в существительное женского рода. Им обозначают (главным образом в фи­лологических текстах) предмет, вещь, материально су­ществующую или существовавшую, нередко связывая по смыслу с понятием "жизнь"; например, "реалии европей­ской (общественной) жизни". Согласно словарным оп­ределениям, это "всякий предмет материальной культу­ры", "в классической грамматике разнообразные факто­ры... такие как государственное устройство данной стра­ны, история и культура данного народа, языковые кон­такты носителей данного языка и т. п. с точки зрения их отражения в данном языке", "предметы материальной культуры, служащие основой для номинативного значе­ния слова"'.
   С другой стороны, в переводоведении термином "реа­лия" обозначают большей частью слова, называющие упомянутые предметы и понятия. В терминологии, свя­занной с реалиями, это далеко не единственное несоот­ветствие. О других терминологических расхождениях пойдет речь дальше (см. гл. 3), здесь же хочется уточ­нить только этот конкретный вопрос.
   Реалия-предмет, даже в рамках страноведе­ния, имеет широкое значение, которое далеко не всегда укладывается в рамки реалии-слова, будучи элементом внеязыковой действительности (см. также ч. II, гл. 10); реалия-слово как элемент лексики данного языка представляет собой знак, при помощи которого такие предметы -- их референты -- могут получить свое язы­ковое обличие. По-видимому, чтобы внести ясность в этот вопрос, некоторые авторы2 стараются уточнить понятие, употребляя наряду с термином "реалия" и "реалия-слово".
   На наш взгляд, термин "реалия" в значении "реалия-слово" достаточно укрепился в переводоведении (это не мешает ему существовать в предметном своем значении в других отраслях лингвистики), чтобы не уточнять его при каждом употреблении; так что в настоящей работе "реалия" -- это везде только лексическая (или фразеоло-
   1 См. СИС, ЭС, СЛТ, С-СЛТ. В. Д. Андреев, Б. И. Репин, В. Г. Гак и др.
  
   гическая1) единица, а не обозначаемый ею объект (ре­ферент).
   Отсутствие четкости в терминологии, употребляемой
переводчиками и теоретиками перевода, лингвистами и
лингвострановедами в отношении этого понятия, зыбкие
границы между реалией и "нереалией", между реалией
в переводоведении и реалией в литературоведении и
лингвистике, между реалиями и другими классами лек-.
сики требуют в первую очередь хотя бы приблизительно­
го выяснения содержания реалии как переводоведческо-
го термина. Удобнее всего такое ориентировочное уточне­
ние понятий начать с сопоставлений и проти­
вопоставлений. \
   Реалия и термин
   В первую очередь бросается в глаза сходство реа­лии с термином. В отличие от большинства лексических единиц, термины обозначают точно определенные поня­тия, предметы, явления; как идеал -- это однозначные, лишенные синонимов слова (и словосочетания), нередко иноязычного происхождения; среди них есть и такие, значения которых ограничены исторически. Все это мож­но сказать и о реалиях. Более того, на стыке этих двух ка­тегорий имеется ряд единиц, которые трудно определить как термин или как реалия, а немало и таких, которые можно "на законном основании" считать одновременно и терминами и реалиями. У А. Д. Швейцера есть даже название "термин-реалия"2.
   Не менее значительны, однако, и расхождения между ними. Реалии без колебания относят к безэквивалентной лексике (БЭЛ), в то время как термины принадлежат в основном к немногим языковым единицам, имеющим пол­ное языковое покрытие в ПЯ, т. е. единицам, переводи­мым эквивалентами.
   Термин -- элемент подъязыков науки спе-
   1 Наряду с реалией-словом возможна и реалия-словосочетание (о форме реалий см. гл. 2).
   2 Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 253. О зыбкости границ между реалией и термином говорит и А. Е. Супрун (подразумевая под "экзотической лексикой" реалии, а слово "реалия" употребляя в предметном значении): "В географических и исторических описани­ях, где имеется необходимость в обозначении соответствующих реа­лий, употребление экзотической лексики закономерно, причем здесь ее роль сближается с ролью терминологической лексики" (см. указ, статью, с. 51).
   8циальной научной литературы -- в подавляющем боль­шинстве случаев выполняет назывную функцию; попадая в текст иного жанра, он приобретает, кроме того, и роль средства для осуществления тех или иных стилистичес­ких задач (см. ч. II, гл. 7). Реалия же большей частью связана с художественной литературой, где представляет собой одно из средств передачи местного и временного колорита; в научном тексте реалии неред­ко играют роль заурядных терминов.
   Термин обычно распространяется с рас­пространением предмета, наименованием ко­торого он является. Как к себе домой он входит в язык каждого народа, который тем или иным путем знакомится с его референтом. От термина нельзя требовать "нацио­нальной принадлежности": независимо от своего проис­хождения он -- достояние всего человечества, которое и пользуется им, как своей законной "собственностью". Реалия же всегда принадлежит народу, в языке которого она родилась. В отличие от терминов, она проникает в другие языки в общем независимо от знакомства соот­ветствующего народа с обозначаемым ею объектом, чаще из литературы и/или по каналам средств массовой ин­формации. Ее принимают на время, и она гостит у при­нявшего ее народа иногда день, иногда год, а бывает, обживается настолько, что превращается в заимствован­ное слово, обогащая или засоряя язык.
   Более того. Есть реалии, и их немало, которые, не будучи терминами, имеют международное рас­пространение (см. гл. 5) и употребляются практи­чески так же широко, как и термины. Но и здесь от по­следних их отличает сфера их применения, как было ска­зано выше, и "неистребимый", даже если он едва заметен, национальный или исторический оттенок.
   Термины отличаются от реалий и по происхожде­нию. Многие создаются искусственно для наименования тех или иных предметов (в качестве строительного ма­териала часто используются средства латинского и гре­ческого языков) или путем опять-таки сознательного переосмысления уже существующих слов, в то время как реалии возникают всегда путем естественного словотвор­чества. И это вполне понятно: реалии -- народные слова, тесно связанные с бытом и мировоззрением создающего их народа.
   Важной чертой реалий, на которую еще в 1958 г. ука­зывал Г. В. Чернов, является, в отличие от терминов, их
  
   общеупотребительность1, популярность, "зна-комость" всем или большинству носителей исходного языка (ИЯ) и, наоборот, "чуждость" (В. П. Берков) 2 носителям принимающего их языка перевода (ПЯ).
   Рассматривая возможность некоторой детализации в отмежевании реалий от терминов (а также и других ка­тегорий лексики), постараемся изложить ход наших раз­мышлений на примерах с наименованиями племен и рас­тений-- двух семантических групп, очень близких к тер­минам.
   В прекрасных очерках Л. В. Шапошниковой "Австра-лоиды живут в Индии" (М.: Мысль, 1976) встречаются десятки наименований племен: анади, панья, аранаданы, вишаваны, каникары, муллу-курумба и т.д., -- и все эти наименования выглядят типичными реалиями. Однако логическое размышление должно привести нас к выводу, что такое впечатление обусловлено лишь непривыч­ностью этих слов. В самом деле, чем отличается наи­менование племени "каникары" от народности "масаи" или нации "болгары"? Все три -- наименования этниче­ских общностей, для каждой из которых характерна их связь с точно определенным по месту и времени объек­том, то есть их уникальность; вместе с тем они облада­ют признаками и имени собственного, и термина. Но в та­ком случае, если считать реалией "ямади", казалось бы реалией должны быть и "французы"...
   Так же приблизительно обстоит дело и с растениями (а по существу и с любыми наименованиями из области естественных наук -- названиями животных, минералов и т. д.). Сравним некоторые названия в следующих тек­стах: "..Поспевает морошка и шикша, кое-где встречаются брусника, голубика и амери­канская княженика"3 и "Из Мозамбика при ко-
   1 "С точки зрения принадлежности к тем или иным пластам словар­ного состава всю анализируемую группу лексических единиц (в тер­минологии автора -- "безэквивалентную лексику") можно охарак­теризовать следующим образом. Подавляющее большинство., носит терминологический характер.. Однако характерной особенностью, не позволяющей отнести их безоговорочно к чистому термину, яв­ляется их широкое вхождение в общенародный язык, их общеупо­требительность.." (Указ, соч., с. 226--227)
   2 Берков В. П. Вопросы двуязычной лексикографии. Л.: Изд. ЛГУ, 1973.
   3Стоценко В. Командорские встречи. -- Сб. Бригантина. М.: Мо­лодая гвардия, 1973.
   10
   лонизаторах, -- говорит министр, -- вывозилось исклю­чительно сырье -- орехи кэшью1, сахарный тростник, сизаль, хлопок, копра"2. (Раз­рядка наша -- авт.) В первом тексте перечислены назва­ния ягод, во втором -- растительного сырья, то есть в каждом -- имена одного уровня. Однако в то время как для русского ягоды более или менее знакомы (за исклю­чением, может быть, шикши и американской княженики, которой, кстати, не оказалось и в ботаническом словаре), для болгарина, у которого нет даже слова, соответствую­щего русскому "ягода" (или английскому berry, немецко­му Вееге), как, вероятно, и для любого южанина, все эти названия -- сплошная экзотика. Хлопок и сахарный тростник, хотя и производятся далеко не везде, не удивят никого, да и слова-то русские, а вот остальные три назва­ния знакомы не каждому: копру и отчасти сизаль знают читатели литературы о путешествиях; орехи кэшью толь­ко в последнее время стали более или менее известны в Болгарии благодаря ввозу из Индии (характерный для термина, а не для реалии способ проникновения в язык). Следует ли считать реалией "банан", "ананас"? А плоды "мугонго" или "мерулы"? Все это наименования, так ска­зать, одного ранга -- на уровне "яблоко" или "груша". Они отличаются тем, что одни имеются в нашей стране и соответственно наименованы, другие (банан, ананас) у нас не произрастают, но мы их знаем относительно дав­но под их оригинальным именем, о существовании же ос­тальных мы узнали недавно или слышим впервые.
   А что даст отнесение этих признаков к терминам? Принято считать, что специальная терминология -- об­ласть специальных наук и дело узких специалистов. Од­нако в наш век научно-технической революции это мне­ние можно считать несколько устаревшим даже по отно­шению к некоторым терминам весьма узких отраслей науки. Благодаря интенсивному развитию средств мас­совой информации, сближающих не только континенты, но и людей науки с остальной частью человечества, для нашего времени "характерна одновременная тенденция к терминологичности и к деспециализации", обусловлен­ная "широким проникновением терминов в народную
   1 Это слово удалось обнаружить только в БАРС, но в другой транс­крипции: "орех кешу".
   2 И, 30.1.1975; ."--. . ; ,. 5.,;^.,. ,. ,
   11
  
   жизнь"'. Получается так, что, в конечном счете, и пока­затели "знакоместа" и "чуждости" в качестве ограничи­тельных критериев не слишком надежны.
   Если добавить к этому частый и легкий переход реа­лий в термины и терминов в реалии, то наиболее убеди­тельными средствами отличения реалий от терминов сле­дует считать местную и/или историческую окраску, харак­тер литературы (художественной, научной), в которой употребляется данная лексическая единица, и, разумеет­ся, узкий и широкий контекст.
   Реалия и имя собственное
   Некоторые реалии обладают и признаками имен соб­ственных, другие стоят на границе между обеими катего­риями, и не менее правильно было бы сказать, что мно­гие из имен собственных могут быть и реалиями. В са­мом деле, близкие черты многих реалий и имен собст­венных в ряде случаев делают почти невозможным их размежевание. Нередко границу приходится проводить, опираясь лишь на орфографию: с прописной буквы пи­шется имя собственное, со строчной -- реалия; а в отно­шении немецкого языка, где с прописной пишутся и нари­цательные имена, отпадает и эта "соломинка".
   Однако, как большинство отличий формального ха­рактера, и это в общем нельзя считать особенно на­дежным; непоследовательность в написании ряда еди­ниц на разных языках, а зачастую и в границах одного языка, может свести его на нет.
   От типичных имен собственных некоторые реалии от­личаются в плане содержания лишь наличием собствен­ного значения (семантики) и по этому признаку их мож­но было бы приравнять к так называемым "говорящим" или "значащим" именам собственным. Например, среди наименований праздников есть вполне понятные: День учителя, Международный женский день, а есть и такие, которые ничего не говорят читателю -- нала, малиду и др., попадающиеся, например, в упомянутом выше сочи­нении Л. В. Шапошниковой; по той или иной причине она не сочла нужным раскрыть их семантику, и в пере­воде, как, впрочем, и в оригинале, они останутся в роли скорее имен собственных (несмотря на написание со
   'Семенова О. Н. Архаическая лексика в романе А. Толстого "Петр I" и способы ее перевода на эстонский язык. -- ТКП, с. 57.
   12
   строчной буквы), чем реалий (см. об этом еще ч. И,
   гл. 2).
   Таким образом, и здесь можно повторить тот вывод, который мы сделали при сопоставлении реалий с терми­нами: границы между некоторыми именами собственны­ми и (некоторыми) реалиями зыбки, иногда они вовсе отсутствуют, иногда одна категория переходит в другую, и причислять данные слова к той или другой можно (весьма условно) только опираясь на орфографию. Тем не менее мы не склонны включать имена собственные в категорию реалий, а исходя из критериев теории пере­вода, рассматриваем их как самостоятельный класс "без­эквивалентной лексики", которому присущи свои приз­наки и приемы передачи при переводе, разумеется, нередко совпадающие с приемами "перевода" реалий. С реалиями их роднит большей частью и яркое коннота-тивное значение, обусловливающее способность переда­вать национальный и/или исторический колорит, которое, кстати, и заставляет ряд авторов причислять их к реа­лиям.
   :'|
   Реалия и обращение '
   Особую группу реалий составляют обращения. В нашей старой классификации они были лишь вскользь упомянуты в одном ряду с должностями, званиями, титу­лами, но в дальнейшем более детальное их рассмотрение выявило ряд отличий, обусловивших выделение их в са­мостоятельную главу (ч. II, гл. 3) настоящего исследо­вания: во-первых, далеко не каждое обращение можно считать реалией, во-вторых, многие из них играют двоя­кую роль и, в-третьих, что гораздо важнее, они требуют особого подхода с точки зрения перевода и переводимо-сти.
   Реалия и отход от литературной нормы
   Многие из реалий могут представлять собой и отход от литературной нормы. Последнее понятие значительно шире, поскольку реалиями мы считаем только лексичес­кие (редко фразеологические) единицы, а литературная норма может быть нарушена (в зависимости от авторско­го замысла) на любом уровне языка и речи.
   Сопоставляя выше реалии с терминами, мы искали главным образом границы между обеими категориями
   13
  
   (опираясь на их функции в речи, на характер текста, в котором они употребляются), здесь же мы постараемся указать возможность реалий принадлежать и к "нели­тературной" лексике.
   Так, реалии могут оказаться в числе слов ограничен­ного употребления, в первую очередь -- диалектиз­мов (включительно и лексики областных говоров). Это вполне естественно: ведь многие реалии обозначают мест­ные предметы; сравнительно немногие принадлежат к элементам сниженного стиля -- просторе­чию и жаргонной лексике, а еще меньше их среди дру­гих лексических отступлений от литера­турной нормы (возникших как стилистический прием ав­тора), таких как ломаная речь, детская речь, дефекты речи и т. п.
   Любопытный материал в этом отношении дают "Ка­заки" Л. Толстого. Выборочная проверка по БАС неко­торого количества слов, которые мы считаем реалиями, показала следующее.
   Судя по пометам в словаре, большинство из них соот­ветствует литературной норме, т. е. лишено запретитель­ных помет, но в их толкованиях имеются указания на не­которую ограниченность употребления в связи с местной и/или исторической принадлежностью их референтов. На­пример, чихирь определяется как "кавказское крас­ное неперебродившее вино", чивяки -- "кожаные туфли с мягкой подошвой у жителей Кавказа и Крыма", кизяк -- "высушенный в виде кирпичей навоз с примесью соломы, служащий топливом на юге.." (разрядка на­ша-- авт.); подобные толкования имеют и слова аул, бу­за, драбант, купей, сотник, станица, хорунжий, бешмет и т. д.; историческими реалиями можно считать слова сотник, станичный (атаман), хорунжий, абрек, но только последнее слово имеет помету "ист." (снятую в послед­нем издании Ож.).
   Из лексики областных говоров к реалиям относятся крига, каймак, поршни (помеченные как "обл."); диалектизма ми, по всей вероятности, сле­дует считать и те слова, которых в БАС нет: монет (муж. р.), чамбары, чапура, урван, лопазик, флинта; из них первые два есть у Даля, чапура и урван есть там же, но в несколько иной форме ("чапарка", "чапаруха", "ур-ванец", "урвен", "урвиголова"), а последних двух, к счастью, объясненных автором, нет и у Даля.
   Такого типа реалии мы назовем локальными в 14
   отличие от национальных (см. гл. 5). К ним, пожалуй, относятся и слова, русские по форме и вполне литератур­ные, но с непривычным для литературного языка содер­жанием, по существу диалектные слова, обозначающие типичные для казацкого быта предметы и понятия: няня (=друг), закуска ( = пряники и конфеты), избушка (по­мещение для хранения и обработки молока у казаков) и т. д. С точки зрения перевода, эти слова нужно отмечать особо, поскольку они относятся иногда к "ложным друзь­ям переводчика".
   Локальными, видимо, можно считать и такие слова, как мамука, бабука, дедюка, нянюка, употребляемые в качестве обращений, которые также являются носителя­ми местного колорита.
   Реалий из элементов сниженных стилей в рассмат­риваемом произведении оказалось мало (просторечные закута и осьмуха); это объясняется отчасти характером повествования, но по-видимому, отражает и закономер­ное в этом отношении положение.
   Реалия и иноязычное вкрапление
   "Иноязычными вкраплениями" для нас являются все слова и выражения, которые автор оригинала дает на другом, не своем, языке в их исконном написании или в транслитерации, т. е. без каких-либо морфологических изменений. Таким образом, в состав подобных вкрапле­ний могут попасть и чужие для языка автора реалии (см. гл. 5), которые переводчик, в свою очередь, переносит тоже в иноязычном написании или транслитерации, по­слушно исполняя поставленные автором стилистические задачи.
   Итак, реалиями являются только отдельные иноязыч­ные вкрапления. Когда персонаж мешает "французскую речь с нижегородской" или вставляет в русские реплики украинские слова, то это обычно не реалии. Однако в ана­логичном случае, когда говорит, допустим, русский,-дол­го живший во Франции, пересыпая свою речь названия­ми предметов, характерных для французского быта, -- "зайдем в бистро", "цены в нашем призюнике" -- или когда аналогичные слова, типа "с л а д к а р н и ц а", "к е б а п ч е" и т. п., проскальзывают в речь жившего, иногда даже недолго, в Болгарии русского, или когда Дядя Ерошка из "Казаков", рассказывая о своей щедро­сти, упоминает "пешкеш, подарок" (разрядка наша --
   15
  
   авт.), который он везет своему кунаку, то здесь обычно имеет место употребление реалий в их привычной функ­ции -- передаче колорита, а отчасти и в целях речевой характеристики героев.
   Таких промежуточных категорий, конечно, немало, но слишком четкая классификация их не имеет обычно прак­тического значения для перевода. Исключением являются те случаи, когда приходится переводить на язык, из ко­торого взято это слово.
   С лингвистической точки зрения многие из иноязыч­ных вкраплений, в том числе, может быть, и реалий, сле­довало бы отнести к "варваризмам", о которых пойдет речь ниже. С другой стороны, предложенный В. П. Бер-ковым термин для обозначения одного из видов экзотиз-мов -- "алиенизм" -- можно было бы использовать вме­сто термина "иноязычное вкрапление". Однако здесь, что­бы не усложнять терминологию, мы не будем употреб­лять ни этот термин, ни "варваризм".
   В конечном счете, установление разграничительного критерия между реалиями и иноязычными вкраплениями зависит в основном от того, какое содержание автор вкладывает в эти понятия (см. ч. II, гл. 6).
   Реалия и внеязыковая действительность
   Реалия теснейшим образом связана с внеязыковой действительностью, на что указывает хотя бы этимоло­гия самого термина. Будучи наименованием отдельных предметов, понятий, явлений ..быта, культуры, истории данного народа или данной страны, реалия как отдельное слово не может отразить данный отрезок действительно­сти в целом. Многое из того, что нужно "читать между строк" и что, тем не менее, выражено или подсказано так или иначе языковыми средствами, не вмещается в узкие рамки отдельных слов-реалий. Таковы характер­ные иносказания, намеки, аллюзии, все "сказанное" языком жестов и, шире, весь внеязыковый фон, детали которого можно было бы назвать "ситуативными реалия­ми" и который должен непременно найти отражение в тексте перевода. Приведем один пример. Герой Лермон­това Грушницкий, судя по переводам на болгарский язык дневника Печорина, был деревенским парнем или, по меньшей мере, происходил из крестьян. Это, правда, не особенно вяжется с его аристократическими знакомства­ми на водах, но к такому именно заключению должен
   16
   прийти любой болгарин, прочтя об отъезде юнкера "из отцовской деревни" ("от бащиното му село"1). Дело в том, что болгарину, несмотря на пять веков турецкого рабства в собственной стране, непривычно представление о крепостничестве, о том, что какому-то человеку может принадлежать деревня со всеми ее жителями; вот почему этот отрезок действительности -- деревня-имение Грушницкого-отца -- воспринимается болгарским чита­телем не как недвижимая собственность помещика, а как место рождения героя: раз он родился в деревне, значит он никакой не дворянин, а крестьянин. Этого одним сло­вом-реалией не выразишь: нужны объяснения, страно­ведческий комментарий или, по меньшей мере, оговор­ка в самом тексте; даже лучше будет, видимо, "деревню" заменить "имением".
   Вопрос об отражении внеязыковой действительности реалиями (и иными средствами) --один из самых слож­ных в теории перевода и вместе с тем исключительно важный для любого переводчика художественной лите­ратуры. В нем сплетается целый ряд разнородных эле­ментов, таких как переводческий аспект страноведения, культура переводчика, учет фоновых знаний (знакомство с соответствующей средой, культурой, эпохой) читателя перевода по сравнению с привычными восприятиями и психологией читателя подлинника и, наконец, немало литературоведческих и лингвистических моментов (под­робнее см. в ч. II, гл. 10).
   Глава 2 '
   РЕАЛИИ В ЛИНГВИСТИКЕ
   Как языковые средства художественного изображе­ния, реалии представляют собой языковые единицы, ко­торыми в одинаковой степени пользуются как писатели, авторы оригинальных художественных произведений, так и переводчики беллетристики. Приступая к разбору реалий как языковых единиц, мы должны уже здесь раз­делить их на "свои" и "чужие" (см. гл. 5). "Свои реа­лии"-- это большей частью исконные или давно освоен-
   : Лермонтов М. Ю. Собр. соч. в 4-х томах. Т. 4. М.-Л.: Изд. АН СССР, 1962, с. 360. В двух переводах (X. Левенсона и Хр. Ра-девского) одинаково фигурирует "бащиното село" -- "точное" со­ответствие подлиннику. Пример подсказан К- Андрейчиной.
   17
   1 Статья "Ложный принцип и неприемлемые результаты" печаталась в журнале "Иностранные языки в школе" (1952, N 2), но, согласно комментарию в книге Ив. К а ш к и н а "Для читателя-современ­ника" (М : Сов. писатель, 1977, с. 554), в ней автор "развивает мыс­ли, высказанные ранее в статье "Мистер Пиквик и другие" ("Лите­ратурный критик", 1936, N 5). См. в той же книге (с 444 и ел.) статью "Вопросы перевода". Глава II. "Черты времени и места", которая печаталась в сб. "В братском единстве" (М.: Сов. пи­сатель, 1954).
   ные языком слова, не отличающиеся по форме от любых других; такие слова не нуждаются в особых объяснени­ях. Поэтому предметом настоящей главы являются преж­де всего "чужие реалии".
   Будучи чужими, они нередко могут представлять трудность для переводчика своей формой, лекси­ческими, фонетическими и морфологи­ческими особенностями, возможностями словообразования и сочетаемостью, а так­же механизмом заимствования и своим поведени­ем в качестве заимствованных слов. Мы не собираемся делать обширные экскурсы в лексикологию и граммати­ку, но есть ряд вопросов, от правильного решения кото­рых иногда зависит успех работы переводчика. И успех не строго переводческой-работы. Переводчик, как и пи­сатель, участвует в обогащении (или обеднении) языка, на который он переводит. Даже, пожалуй, больше, чем писатель, потому что многие иностранные слова, прежде чем укрепиться в языке и попасть в словарь, проходят через переводы. Так что совсем не лишне отметить и не­которые моменты работы переводчика с реалиями -- это­го процесса потенциального обогащения или, напротив, засорения родного языка.
   Форма реалии как языковой единицы
   На вопрос, к какой категории языковых средств следует отнести реалии, специалисты не да­ют однозначных ответов. Например, М. Л. Вайсбурд, ко­торый вообще толкует реалии довольно широко (см. его дефиницию на с. 44), считает, что "понятия, относящие­ся к числу реалий, могут быть выражены отдельными сло­вами (маевка, декабристы, щи, пятак), словосочетаниями (Мамаев курган, дом отдыха), предложениями (не все коту масленица, что скажет свет, княгиня Марья Алек-севна), сокращениями (ЦПКиО, ОПН, КВБ, гороно, ком­сомол)" 1. Большинство других авторов2 говорят о "сло­вах", "лексических единицах", добавляя иногда "слово­сочетания", к чему присоединяемся и мы.
   'Вайсбурд М. Л. Реалии как элемент страноведения. -- РЯзР, 1972, N 3, с. 98 (здесь мы не считаем нужным останавливаться на некоторых неточностях и непоследовательности в примерах).
   2 Л. Н. Соболев, Г. В. Чернов, А. В. Федоров и др.
   18
   1. В нашем понимании реалии -- только слова; добавление в этом случае (в скобках) "и словосочета-ния>> -- означает, что к реалиям на общем основании можно отнести, по выражению Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова, "номинативные словосочетания"', то есть такие сочетания слов, которые семантически рав­ны слову: если мы считаем реалиями такие слова, как стортинг или кортесы, то логично причислить к ним и болгарское Народное собрание и монгольский Великий народный хурал. Из 132 единиц, приведенных в "слова­риках" Н. В. Гоголя (списки украинизмов), имеется только 4 таких сочетания: лысый дидько (домовой), го­лодная кутья (сочельник), петровы батоги (трава) и тесная баба (игра).
   Реалией может быть номинативное, то есть назывное, словосочетание еще и потому, что к реалиям мы обычно приравниваем кальки, нередко представляющие собой именно такие словосочетания.
   Часто, когда идет речь о фразеологических единицах (ФЕ) в качестве реалий, подразумевают и 1) обычные устойчивые словосочетания всех типов, в том числе идиомы, пословицы и поговорки, многие из которых об­ладают сами по себе характерной национальной и/или исторической окраской, и 2) ФЕ, в компонентном соста­ве которых имеются реалии (см. ч. II, гл. 1).
   Другой формой реалий являются сокращения (аббревиатуры). Включение их в число реалий также логично, поскольку они представляют собой стянутые в одно "слово" (многие и стали словами -- вуз, собес, загс) номинативные сочетания (см. ч. II, гл. 9).
   2. Говоря о форме, следует упомянуть также о ф о -нетическом и графическом облике транскри­бируемых реалий. Транскрипция предполагает перенесе­ние слова в текст перевода в форме, фонетически макси­мально приближенной, если не идентичной той, которую оно имеет в исконном для него языке, но не непременно ИЯ -- языке, откуда его берет переводчик.
   Решение вопроса о форме заимствованной реалии за­висит от того, фигурирует она в словарях ПЯ (словарная реалия) или нет. Словарные реалии входят в лексичес­кий состав ПЯ и, стало быть, уже обладают определен­ной формой, официально зафиксированной правилами
   1 Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. Изд. 2-е. М.: Русский язык, 1976, с. 71.
   19
  
   фонетики и орфографии данного языка. Эта форма, од­нако, может в той или иной мере отличаться от искон­ной-- хотя бы уже из-за неодинаковых фонетических систем языков, различных алфавитов и т. д.
   Практический вывод в этом отношении один: чтобы не изобретать велосипеда заново, транскрибируя реалию в уже утвердившейся в ПЯ форме, переводчик должен чаще обращаться к словарям.
   Не будем касаться случаев, когда принятая, утвер­дившаяся форма реалии слишком далека от оригиналь­ной или по другим причинам не удовлетворяет переводчи­ка: изменения в раз принятой транскрипции имеют свои "за" и "против", обсуждение которых не входит в задачи нашей работы.
   3. Говоря о фонетической форме реалий, следует ска­зать несколько слов об ударении. Вводя в текст но­вую реалию, незнакомую читателю, переводчик хорошо сделает, если хотя бы при первоначальном ее употребле­нии отметит ударную гласную; в противном случае бы­вает, что у читателя на всю жизнь остается в памяти ис­каженное иностранное слово.
   Эта "акцентологическая сторона" формы реалии очень важна для перевода с близкородственных языков, так как в сознании среднего читателя лекси­ческая близкость единиц как бы предполагает и бли­зость фонетическую, и слово в результате произносится по законам не ИЯ, а ПЯ, причем, естественно, ударение может оказаться не на месте. Попадая в тексты средств массовой информации, искаженные реалии получают массовое же распространение и закрепляются в ПЯ на­столько, что исправить произношение обычно невозмож­но. Таким приблизительно путем вошли в болгарский язык баба яга (с ударением на первом слоге), трепак и гопак (с ударением тоже на первом слоге), кикимора (с ударением на предпоследнем слоге) и т. д.
   Сказанное об ударении касается отчасти и словарных реалий-- тех, которые, по мнению переводчика, читатель может не знать.
   Грамматическая форма реалий
   Грамматическая форма реалии связана в первую оче­редь с определением ее принадлежности к данной части речи, к различным грамматическим категориям, и, ес­тественно, с возможностями формообразования. jtllv, 20
   1. Все наблюдения показывают, что как часть ре­чи реалия, подобно термину, в подавляющем числе случаев -- имя существительное. На это указы­вает наличие одних лишь существительных в "словари­ках" Н. В. Гоголя, так же как в подобном списке япон­ских слов, приложенном к сборнику произведений Я. Кавабата ', в ряде комментариев к русским переводам с болгарского и т. п. Это обусловлено предметным содер­жанием реалий как особого класса лексики, что хорошо видно из нашей дефиниции и классификации.
   В отличие от терминов, среди реалий почти не встре­чаются отглагольные существительные, что объясняется отсутствием в содержании реалий "опредмеченного дей­ствия" (С-СЛТ).
   При таком положении вопрос принадлежности реа­лий к другим частям речи представляется в следующем виде.
   Самостоятельные, непроизводные реалии среди дру­гих частей речи нам не встречались, а реалию-служеб-ное слово даже трудно себе представить. Что касается производных от реалий частей речи, какие бы они ни бы­ли, то они, разумеется, должны сохранить, если не пол­ностью, то хоть отчасти свой национальный или истори­ческий колорит, независимо от того, будем мы их назы­вать реалиями или нет.
   Особую группу таких производных составляют оты­менные прилагательные, генетически связан­ные с реалиями. Возьмем прилагательные от некоторых характерных реалий-мер: вершковый, аршинный, сажен­ный, верстовой, фунтовый, пудовый и реалий-денег: ко­пеечный и рублевый. В общем, значение большинства из них непосредственно связано со значением реалии, от которой оно произведено: "длиною (весом, достоинством, стоимостью) в один вершок (аршин, фунт, пуд, рубль) или одну сажень (копейку)". В прямом значении это от­носительные прилагательные, большей частью не имеющие эквивалентов-прилагательных в дру­гих языках; на каждый язык они переводятся в зависи­мости от его грамматической системы: на болгарский, французский и иногда на английский -- самой реалией (обычно в транскрипции) с предлогом "от", de и of, на
   Кавабата Я. Тысячекрылый журавль. М.: Прогресс, 1971.
   21
  
   английский и немецкий -- реалией в качестве компонен­та сложного слова, иногда со словами: фр. valant, англ, worth, нем. wert ("рублевые папиросы", англ, one-rouble cigarettes, фр. cigarettes d'un rouble, нем. Rubelzigeret-ten, болг. "цигари от една рубла"). Так как в данном случае существительное рубль не отличается от прила­гательного рублевый по своему семантическому содер­жанию, а национальный колорит остается неизмененным, трудно оспорить принадлежность таких слов к классу реалий.
   Таково же приблизительно положение с притяжа­тельными прилагательными; семантически они не отличаются от форм "родительного принадлежно­сти"-- типа совхозный, помещичий, канцлерский, фара-онский, балалаечный (оркестр), былинный (склад), ма­хорочный (дым). И здесь в переводах подавляющего большинства прилагательных будут фигурировать реа­лии-существительные (или, как в английском, прилага­тельные, имеющие форму существительного): shock wor­ker achievement, болг. "дим от махорка" и т. д.
   Положение существенно меняется, когда прилагатель­ное получает значение качественного (точнее -- качест­венно-относительного) , то есть употребляется в перенос­ном значении.
   Следует отметить, что далеко не от всех реалий мож­но образовать прилагательные, которые имели бы и пря­мое, и переносное значение. Из приведенных выше верш­ковый и фунтовый могут значить только "длиною в один вершок" и "весом в один фунт" соответственно и упот­ребляются редко; с другой стороны, копеечный, наряду с прямым значением "достоинством в одну копейку" (ко­пеечная монета), имеет еще два, а то и три переносных значения: "стоящий недорого" (копеечная вещь), "низ­кооплачиваемый" (копеечные уроки) и "мелочно-рас­четливый" (копеечный ум). При этом довольно трудно вывести определенную закономерность: переносные зна­чения получают, с одной стороны, названия "мелких денег", разменной монеты (копейка, су, стотинка, пен­ни), с другой -- крупные меры (пуд, ока); от них не от­стают и какие-то "средние" -- аршин и сажень. Возмож­но, что это связано с их большей употребительностью. Между тем, такие реалии послужили основой для образо­вания множества фразеологических единиц.
   Здесь, однако, важнее отметить, что в некоторых, да­же, может быть, в большинстве прилагательных, приоб-
   22
   ретших переносное значение, оно как бы преобладает над прямым и часто настолько, что прямое почти пере­стает чувствоваться; это в свою очередь отражается на яркости колорита: он "выцветает" иной раз до такой степени, что переводчик серьезно подумывает об упот­реблении данного слова просто как синонима к прилага­тельному, определяющему его качество. Например, пу­довый значит просто "очень тяжелый", и никому из рус­ских, наверное, не придет в голову взвешивать сапоги, о которых сказано, что они "пудовые"; аршинный и сажен-ныи -- "очень большой" ("писать аршинными буквами", "саженные шаги"); "богатырский рост" не обязательно связывать с героями былин и т. д. Приблизительно такая же картина наблюдается в отношении сложных прилага­тельных стопудовый и тысячеверстный.
   Итак, независимо от того, будем мы считать прилага­тельные, произведенные от реалий, реалиями или нет, обращаться с ними при переводе следует чрезвычайно осмотрительно: даже при утрате значительной доли на­циональной окрашенности или временной патины, в са­мих словах сохраняется достаточно аромата места и эпо­хи, чтобы заставить переводчика отказаться от нейтраль­ных замен.
   2. Войдя в ПЯ, одни из чужих реалий полностью ак­климатизируются на новом месте и, чувствуя себя как дома, начинают пользоваться всеми правами и испол­нять все обязанности хозяев, т. е. получают определен­ный род (существительные) и способность изменяться, в зависимости от роли в предложении, по падежам и чис­лам (ср. такое относительно новое в русском языке слово, как хунвейбин). Другие, благодаря своей форме, отли­чающейся от формы, присущей словам ПЯ, оказываются менее гибкими и "контактными", приживаются труднее и остаются в категории несклоняемых, как например, дацзибао; большинство этих слов -- среднего рода.
   Многие транскрибированные реалии получают в ПЯ вполне правильные формы рода и числа: рубль в англий­ском множественном числе roubles, в немецком Rubels, во французском roubles; копейка приобрела во фран­цузском форму мужского рода kopeck и, соответственно, множественное число kopecks. Правильно транскрибиро­ванное на болгарском кану употребляется с постпозитив­ным артиклем в единственном числе кануто, а во мно­жественном числе канутата, что звучит достаточно не­складно.
   23
  
   Если все это -- словарные реалии, то переводчик лег­ко справится с их "грамматическим оформлением"; если же ему приходится вводить такое слово, то, согласно на­шим наблюдениям, может быть два пути: либо слово подгоняется под какую-нибудь модель ПЯ, так сказать, русифицируется грамматически (если речь идет о рус­ском языке), либо независимо от оригинальной формы принимается как несклоняемое, т. е. употребляется в име­нительном падеже на протяжении всего текста. Впрочем, так же поступает и автор, вводя в свое произведение лю­бые заимствованные впервые слова. Таким образом по­ступила Л. В. Шапошникова в упомянутых выше очер­ках, вводя, например, некоторые этнические реалии; рас­сказывая о мифическом происхождении своего племени, старейшина говорит: "Пусть будут отныне роды. Род мы назовем иллом (разрядка наша -- авт.) и добавим к нему названия тех частей оленя, которые получили наши охотники"'. При такой конструкции фразы русский чи­татель должен считать, что род -- это илл, поскольку "-ом" каждый примет за окончание творительного паде­жа. Однако из дальнейшего следует, что "так и возникли первые десять родов: Мут иллом, Каи иллом, Мен иллом и т. д."; так что оказывается, что это не илл, а иллом.
   Бывает, что чужая реалия входит в язык не в своей исходной форме, иногда по причине неупотребительности этой исходной формы, но, пожалуй, чаще по недосмотру или незнанию переводчика. В "словариках" Н. В. Гого­ля встречаются существительные во множественном чис­ле (дрибушки, клепки, чумаки, дивчата, наряду с дивчи­на и т. д.), введенные в такой форме вполне сознательно; естественно дать во множественном числе имя существи­тельное, не имеющее единственного (джинсы или близ­кое к ним болг. дынки]. Любопытна в этом отношении реалия комикс. Англ, comics (по существу множественное число от прилагательного comic) принято в русском языке со значением существительного в единственном числе, как и приведено в НСиЗ; однако там не дается ни одно­го примера в форме этого мнимого единственного: везде употребляются комиксы -- прямо-таки множественное в квадрате. Если верить БАРС, то это правильно; будем считать, что слово прижилось в таком виде. Но уже явно неправильно транскрибировать в переводе на болгарский множественное число германской административно-тер-
   1 Шапошникова Л. В. Указ, соч., с. 224. " 7
24
   риториальной единицы Land (в русских переводах -- "земля", например, "земля Гессен") в значении единст­венного числа -- "лендера Хессен". Думается, что это ис­ключение. Как правило, нет основания вводить заимст­вованные реалии во множественном числе, когда вполне употребительно и единственное. Как употребляется в русском языке степь (единственное число) или близкая к ней венгерская пушта, так же нужно употреблять и пам­па, не превращая ее в пампасы. Такие примеры нам встре­тились преимущественно в заимствованиях из испанско­го: "пончос" вместо пончо, "гаучос" вместо гаучо, "боде-гонес" вместо бодегон (своего рода харчевня) и пр.
   В интересной статье В. Д. Андреева говорится, в част­ности, о склонении болгарских имен существительных в русских переводах и высказывается пожелание остав­лять в именительном падеже слова типа пара (мелкая монета) и ага (господин -- почтительное о турке) ввиду их "невразумительности" при изменении формы в рус­ском тексте: "А мне папа дал пять пар (разрядка наша -- авт.), или родительный падеж множественного числа от ага -- "аг" ]. С этим нельзя не согласиться, но следует сделать небольшое уточнение. Решающим фак­тором в этих случаях является не грамматика ИЯ, т. е. тот факт, что эти слова "не знают падежных окончаний" в своем родном языке, а правила ПЯ: в русском языке существительные, оканчивающиеся на гласную, типа бистро, альпака (с ударением на окончании), маки и др. относятся, в силу своей графической и фонетической структуры, к несклоняемым. В остальных случаях, на­пример, если существительные оканчиваются на соглас­ную, оставлять их несклоняемыми можно лишь в поряд­ке исключения.
   3. Одним из показателей "освоенности" чужой реа­лии в ПЯ может быть ее способность к репродукции. Примером может служить слово ковбой. Войдя в русский язык как существительное мужского рода первого скло­нения (по правилу -- как существительные с окончанием на -и), оно, вместе с тем, образовало прилагательное ковбойский (например, "ковбойская рубашка") и су­ществительное ковбойка (в том же значении). Более интересным случаем является слово хиппи, когда слово само по себе недостаточно "обрусело" (осталось нескло-
   Андреев В. Д. Некоторые вопросы перевода на русский язык
болгарской художественной литературы. --ТКП, с. 141.
2-747 25
  
   няемым), но тем не менее дало целый ряд отпрысков-про­изводных; представим их цитатой из очерка В. Аксенова "Асфальтовая оранжерея": "Хиппи кончаются. Между тем за прошедшее восьмилетие даже и у нас в сленге появились слова, производимые от этого странного сло­ва: "хиппую", "захипповал", "хиппово", "хиппари"..; ес­ли добавить к коллекции его же "старая хиппица" 1 и взятое из "Крокодила" прилагательное "хипповатый" ("Гоша длинноволос и хипповат"), окажется, что от од­ной только этой реалии у нас образовался чуть ли не полный набор частей речи.
   у
   Заимствование реалий
   Здесь мы коснемся лишь некоторых общих положе­ний, связанных преимущественно с местом чужих реалий в языке.
   Говорить о заимствовании реалий можно только с точки зрения переводоведения, т. е. рассматривая их в плоскости пары языков. Между тем, распространенное мнение о том, что реалии представляют собой непременно заимствования, в известной мере противоречиво: заимст­вования уже являются элементами лексики данного язы­ка, следовательно, слово, однократно введенное в текст перевода (таких среди реалий немало), можно назвать заимствованием лишь условно: пока это только своеобразный неологизм или окказионализм. С другой стороны, при многократном повторении, когда реалия прижилась настолько, что ее включают в словари заим­ствующего языка, она может превратиться в заимство­ванное слово, утратив до некоторой степени статус реалии. (Подробнее об утрате реалией колорита см. гл. 7.)
   О заимствовании реалий можно говорить еще в тех случаях, когда они получают, так сказать, международ­ное признание. Об этом мы упоминали, сравнивая реалии с терминами, но подробно рассмотрим этот парадоксаль­ный на первый взгляд вопрос ниже (см. гл. 5).
   Любопытный пример заимствования представляет со­бой употребление русских, характерных, главным обра­зом, для жизни дореволюционной России, и советских реалий в иностранных языках (см. гл. 10).
   1 ЛГ, 1.1.1976. 26
   Описывая путь проникновения русских слов в англий­ский язык, В. И. Фадеев пишет: "По возвращении в Анг­лию купцы и предприниматели в своих отчетах подроб­но рассказывали о впечатлениях от всего увиденного в России, часто употребляя в своих докладах русские сло­ва для'обозначения предметов и понятий русской жиз­ни Некоторые из них получили широкое распространение в английском языке". И далее автор приводит своеобраз­ную предметную классификацию этих слов: "Среди пер­вых заимствований -- наименования, связанные с госу­дарственным устройством (царь, воевода, указ), обозна­чение мер веса, расстояния и денежных единиц (верста, аршин, пуд, рубль, копейка), названия предметов одеж­ды и продуктов питания (кафтан, квас, кумыс), а также и бытовые слова (самовар, тройка, дрожки) и др." '. Не­трудно увидеть, что приведены одни лишь реалии, причем их "широкое распространение в английском языке" обус­ловлено отнюдь не появлением в английском быту их ре­ферентов, что и является одним из характерных различий между реалиями и терминами.
   Реалии и культура речи
   Это одна из тем, мимо которых не имеет права пройти ни один переводчик. Рассмотреть ее уместно именно здесь, когда мы говорим о заимствовании.
   В борьбе за "чистоту языка" следует руководство­ваться общеизвестным высказыванием В. И. Ленина о вреде употребления "без надобности" иностранных слов и задаться прежде всего вопросом, необходимо языку данное иноязычное слово или нет. Одним словом, "право заимствования" обусловливается потребностью, о кото­рой, как считает К. Ф. Яковлев, "забывают почему-то иные теоретики.., безмерно усердствуя в заботах о все новых и новых "наслоениях" в нашем языке. Наслоение наслоению рознь, -- продолжает автор. -- Революция и коммунизм, алгебра и физика, космос и электроника -- это одно, а босс и бизнес, шейк и твист, сервис и круиз -- другое"2. Как бы общие вопросы очищения языков от "иноязычной скверны" ни интересовали нас, они остают-
   'Фадеев В. И. Русские слова в английском языке. -- РР, 1969, 2 N 3, с. 91--92.
   Яковлев К. Ф. Как мы портим русский язык. М.: Молодая
   гвардия, 1976, с. 52--53.
   2* 27
  
   ся за пределами нашей темы, так что мы не будем всту­пать в полемику с данным автором. Да и не книга в це­лом, а более узкий вопрос, подсказанный приведенными примерами, заинтересовал нас своей тесной связью с про­блемой заимствованных реалий, и в частности, с вопросом о потребности в них или их ненужности. Здесь полезно будет заметить, что вопрос необходимости или ненужно­сти заимствованной лексики нашел свое отражение в спе­циальных терминах: нужные-- в болгарском "заем-ки", в английском loan-words, в немецком Lehnworter, a ненужные, нежелательные -- в болгарском "чужди-ци", в английском foreign words, в немецком Fremdwor-ter. Итак, любопытно для нас в этих примерах то, что все шесть нежелательных, по мысли автора, заимствований представляют собой реалии, причем не эпизодически или по недосмотру введенные в текст одного какого-нибудь перевода, а элементы русской лексики, зафиксирован­ные различными словарями русского языка: все шесть имеются в ОСРЯ, пять -- в наиболее кратком из русских толковых словарей -- Ож., три, в том числе и отсутствую­щее в Ож. слово босс, -- в MAC (слов шейк и твист, по­явившихся после выхода MAC, искать в нем, разумеется, нельзя).
   Разберем эти слова с точки зрения потребности в них. Первые четыре -- босс, бизнес, шейк и твист -- не имеют соответствий в русском языке за отсутствием обозначаемых ими предметов. Босс и бизнес -- слова с ярким американским колоритом. Первое нельзя передать ни одним из приведенных в БАРС соответствий: босс -- это не "хозяин" и не "предприниматель"; подчеркнутая экономическая и социальная характеристика не позволя­ет поставить между ними знака равенства. Шейк и твист тоже непереводимы: это новые (для того времени, когда они вошли в язык) понятия; назвать их сочиненными, ис­ходя из этимологии, словами тоже трудно ("тряска" и "сучение" для танца и музыки как-то не годится); един­ственным путем оставалась транскрипция. Ведь точно таким же путем в русский язык вошли "вальс" и "танго"; быть может, в то время и против них возражали, но время показало, что слова эти нужные.
   На то, что упомянутые слова не имеют эквивалентов в русской лексике, указывает и способ раскрытия их со­держания в Ож.: все они приведены с полными толкова­ниями, без синонимов, за исключением сервис, прирав­ниваемого к "обслуживанию". Приведем здесь мнение
   28
   Л П. Крысина об этом слове; сервис, пишет он, при исконном обслуживание относится к словам, ко­торые своим значением вносят "дополнительный семан­тический оттенок (или оттенки) в "поле" значений соот­ветствующей группы исконных слов (или одного сло­ва) " 1, т- е- сервис имеет более узкое значение: отнюдь не каждое обслуживание назовешь "сервисом".
   Что касается последнего из этих примеров -- круиз, то мы согласны, что без него можно было бы обойтись, несмотря на то, что это не любое "морское путешествие" (БАРС), а лишь туристическое, увеселительное (Ож.); значит, и это слово может обогатить русскую лексику. Недавно оно попалось нам на глаза в "Крокодиле", под­твердив наше предположение: "Вот вернется иной из за­граничного крюиза и спросит...", "Крюизные сведе­ния сыплются из него, как пшено из худого мешка" (раз­рядка наша -- авт.) 2; слово получило юмористическую окраску, а это ли не обогащение языка?
   С другой стороны, не следовало бы "критерием по­требности" считать одну лишь возможность или невоз­можность замены заимствованного слова исконным. На­пример, среди указанных в работе К. Ф. Яковлева "нуж­ных" заимствований фигурирует космос; содержание ко­торого в том же словаре Ожегова раскрыто при помощи исконных русских слов "вселенная" и "мир". Несмотря на наличие двух синонимов, космос прочно вошел в рус­скую лексику и отвоевал в ней свое, присущее только ему место; произошло обогащение русского языка треть­им нелишним синонимом.
   Вопрос о потребности/ненужности заимствований, исключительно важный для культуры языка, небезраз­личен и для теории перевода, во-первых, из-за близости заимствований к реалиям и, во-вторых, в связи с возмож­ностью засорения языка лишними, избыточными реалия­ми, а также "мнимыми реалиями", словами, возводимы­ми в ранг реалий без достаточного основания и соприка­сающимися очень тесно с "чуждицами" вообще.
   1 См. сб. Развитие лексики современного русского языка. М.: Наука, 1965, с. 114.
   2 Кр., 23.XI.1978.
   29
  
  
   Глава 3
   РЕАЛИЯ ИЛИ НЕРЕАЛИЯ
   Проведенное последовательно сопоставление реалий с терминами, именами собственными, обращениями, от­ступлениями от литературной нормы, иноязычными вкраплениями, а особенно с элементами внеязыковой действительности и заимствованиями приводит нас к ес­тественному вопросу: как отличать реалии от нереалий и где граница между ними и перечисленными классами слов?
   Сразу же отметим, что это совсем не риторический вопрос. Распознавание реалий путем отграничения их от иных слов не только представляет немалый теоретичес­кий интерес, но и имеет большое практическое значение: от его правильного решения зависит в значительной сте­пени выбор пути, по которому пойдет переводчик при пе­редаче данного слова и его окружения.
   В плане содержания отличительной по срав­нению с другими словами чертой реалии является харак­тер ее предметного содержания, т. е. тесная связь рефе­рента-- обозначаемого реалией предмета, понятия, явления -- с народом (страной), племенем или, реже, с другой социальной общностью, с одной стороны, и исто­рическим отрезком времени, с другой; отсюда соответст­вующий национальный (местный) и/или исторический ко­лорит. При более пристальном рассмотрении окажется, что этот признак требует ряда коррективов, что необхо­дим учет иных особенностей реалий уже не в "общем пла­не", а в зависимости от того, что у нас, в нашей стране, есть и чего нет, что мы знаем или что нам чуждо, что для нас свое и что чужое?
   Эта точка зрения, которая, казалось бы, должна су­зить границы реалий, внести некоторое уточнение, дает обратный результат: границы реалий делаются еще ме­нее определенными. Возьмем, к примеру, такое дерево, как пальма. В Болгарии пальмы не растут "на воле"; для нас это экзотическое дерево, уводящее мысль в стра­ны вечного лета, на коралловые острова среди безбреж­ного океана; не менее экзотичной будет пальма и для эс­кимоса, никогда, быть может, не видевшего ее. Но для жителей этих самых коралловых островов, тропиков и субтропиков это обычное дерево, очень полезное и нуж­ное, но столь же привычное, как для нас, скажем, слива.
   30
   С ДРУг®й стороны, для жителя пустыни или индейца с Амазонки такой же экзотикой будет снег -- заурядное понятие для нас, не говоря уже о жителях Заполярья.
   Представляя для теории перевода немалый интерес, вопрос о зависимости определения реалии от показате­лей "свой" и "чужой" не является тем не менее решаю­щим: нельзя на основании чуждости объекта причислять к реалиям такие слова, как пальма или снег, только по­тому, что в той или иной стране они не имеют "матери­ального покрытия" (а следовательно, и названия). На наш взгляд, такие слова, лишенные эквивалентов в том или ином языке, можно отнести к безэквивалентной лек­сике (БЭЛ) в плоскости данной пары языков и назвать их "экзотизмами" (но не реалиями), поскольку они, не являясь носителями колорита страны или народа ИЯ, придают лишь экзотический оттенок тексту на ПЯ (об экзотизмах см гл. 4).
   Интересен и обратный случай, когда это "материаль­ное покрытие" несомненно есть, но в разных языках вы­ражено различными по широте охвата средствами. Здесь речь идет о несовпадении семантических полей двух язы­ков, когда неизбежно ставится вопрос о так называемой недифференцированной лексике. Не оста­навливаясь на вопросе в целом (он довольно подробно разработан в работе Л. С. Бархударова '), коснемся лишь тех его сторон, которые относятся к реалиям. Здесь как будто прежде всего в голову приходят термины родства и "экзотический иероглиф" Вл. Россельса: азербайд­жанская "хала", оказавшаяся попросту "тетей"2 (см. ч. II, гл. 3).
   В самом деле, поскольку речь идет об эквивалентах (.шла = тетя), вводить такую сомнительную реалию, ско­рее, опять-таки экзотизм, не имеет смысла. Но если учесть, что термины родства нередко при одном наимено­вании могут обозначать разные родственные отношения, для которых на ИЯ есть самостоятельные названия, то в каждом отдельном случае придется решать: всех ли, до­пустим, болгарских дядьев -- чичо, вуйчо, свако (и вдвое больше диалектных и областных) -- нужно переводить, или же тех или иных желательно сохранить в качестве
   'Бархударов Л. С. Язык и перевод. М.: Междунар. отнош., 1975, с. 78 и ел.
   Россельс Вл. Перевод и национальное своеобразие подлинни­ка, с. 169.
   31
  
   референтов реалий, имея в виду, что чичо -- это брат от­ца, вуйчо -- брат матери или муж тети, а свако -- муж тети (сестры отца или матери), муж сестры? Или как быть, когда на ИЯ "есть два разных слова для отца де­вочки и отца мальчика"', или же особое слово бате (болг.) --для старшего брата, содержащее, кроме всего прочего, и характерную коннотацию (уважение к стар­шему) и высокую частотность употребления (в том числе и в обращении)?
   Вопрос о принадлежности этих слов к реалиям и со­ответственно об их переводе следует решать с учетом некоторых черт, характерных для обозначаемых ими по­нятий. Во-первых, это повсеместное существование оди­наковых или приблизительно одинаковых родственных отношений (едва ли нужно говорить об исключениях, на­пример, о племенах, где родителями детей считаются все члены рода), присущих человеческому обществу вооб­ще; более или менее дробное, дифференцированное их обозначение обычно не связано с какими-нибудь особен­ностями, присущими реалиям. Во-вторых, они называют, подобно терминам, довольно точно эти родственные от­ношения; различия можно отнести главным образом за счет дифференцированности или недифференцированно-сти понятия в том или ином языке. И, в-третьих, благо­даря этому они допускают довольно верный перевод, ес­ли не эквивалентом, то путем описания и при помощи родово-видовой замены.
   Все это приближает термины родства именно к тер­минам и позволяет руководствоваться при переводе пра­вилами перевода терминологической лексики. Но и это, разумеется, нельзя принимать за канон. Чтобы передать колорит казачьего быта, Л. Толстой вводит в свой текст диалектные бабуки, мамуки, дедуки и пр. (мы назвали эти слова локальными реалиями), мастерски вплетает их в ткань повествования, передавая вместе с тем различ­ные родственные (и неродственные) отношения. Напри­мер, младший брат Марьянки обращаясь к ней, называет ее нянюкой. В болгарском языке этот оттенок можно со­хранить, но при переводе на другой язык, в котором нет слова, обозначающего "старшая сестра", придется пере­водить бесцветным "сестра", теряя, таким образом, ха­рактерную деталь казачьих взаимоотношений -- уваже­ние младших детей к старшим.
   'Калашникова Е. Голос из-за океана. -- МП, 1965, N 5, с. 479. 32
   Вот характерный пример из болгарской действитель­ности: старший брат подкупает младшего конфетами, стараясь заставить его обращаться к нему уважительным бате в присутствии девушек; отказ от передачи этой под­робности при переводе явно нарушит колорит (об обра­щениях см. ч. II, гл. 3).
   В плане выражения вопрос о различиях меж­ду реалиями и нереалиями, об их разграничении, связан со следующими соображениями. Во-первых, далеко не все понятия, явления, отношения, связанные с данным народом или данной эпохой, можно выразить при помо­щи одних лишь реалий. На примере из романа "Герой на­шего времени" (с. 16--17) мы пытались указать на эту разницу между реалиями и элементами внеязыковой действительности, также играющими заметную роль в правдивой передаче как смыслового содержания, так и колорита произведения (подробнее см. гл. 10).
   Во-вторых, мы везде говорим о реалиях-словах, но реалиями могут быть и фразеологические единицы.
   Чтобы отличить реалии от нереалий в контексте -- важная задача для переводчика, требуется иногда нема­ло усилий. Успешное решение обычно зависит от двух предварительных вопросов: 1) реалия ли это как лекси­ческая единица и 2) если реалия, то своя или чужая? Ответ на первый вопрос мы постарались дать выше: были намечены параметры реалий путем их последова­тельного сопоставления с близкими понятиями; едини­цы, не отвечающие этим параметрам, обычно реалиями не считаются -- это мнимые реалии (ложные реа­лии, псевдо-, квази- или лжереалии), которые, в отличие от истинных, являются скорее лишними экзотизмами, не отражающими действительный колорит \ а употребляе­мыми, по выражению Ив. Кашкина, в качестве "орнамен­тальных ненужностей"2.
   Второй вопрос -- зависимость реалий от понятия "свой или чужой" -- уже упоминался (с. 30, подробнее см. гл. 5). Забегая вперед, отметим только, что трудности распознавания связаны большей частью со своими реа­лиями: чужие в достаточной мере "торчат над строкой", чтобы не остаться незамеченными.
   Мнимые реалии не следует смешивать с реалиями избыточными. Последние представляют собой истин-
   з См. Финке ль А. М. Об автопереводе. -- ТКП, с. 112--1,13. Кашкин Ив. Для читателя-современника, с. 471.
   33
  
   ные реалии, обладающие всеми качествами этого класса слов, но лишние, ненужные по той или иной причине в пе­реводе данного конкретного текста, где их введение явля­ется следствием неправильного решения вопроса "тран­скрибировать или переводить?" в пользу транскрипции. Хорошим примером такой избыточной реалии является в приведенном Л. Н. Соболевым примере махорка -- "сло­во непереводимое, но от того, что Теркин будет курить не махорку, а просто табак, изменится очень мало"1. Впро­чем, в другом контексте, может быть, и потребуется введе­ние ее в транскрибированном виде.
   Что касается основного вопроса -- реалия ли это в дан­ном контексте, то следует признать, что однозначно отве­тить на него нельзя; он решается переводчиком в каждом отдельном случае с привлечением всех знаний и немалой дозы интуиции. Поэтому о нем будет идти речь ниже, в главе, где он разбирается в плоскости пары языков. Здесь же мы дадим некоторые предварительные сведения о рас­познавании реалий в ИЯ.
   Так, слово атаман, будучи реалией, связанной с казац­ким бытом, имеет вместе с тем и значение главаря, пред­водителя (атаман разбойников); наряду с обычным наи­менованием числительного, слово сотня может быть и реалией, обозначающей войсковую единицу, причем в двух аспектах -- в древней Руси и в казачьих войсках, и т. д.
   Неудачи переводчика, не учитывающего зависимость слова как реалии от контекста, можно проиллюстриро­вать следующими примерами из "Казаков" Л. Толстого:
   а) ...наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ мужиков себе имел. (с. 212)
   б) ...шея, руки и лицо [немой] были жилисты, как у мужика, (с. 231)
   в) ...будь джигит, а не мужик. А то и мужик ло­шадь купит, денежки отвалит и лошадь возьмет, (с. 228)2 (Разрядка наша -- авт.)
   Даже из этих довольно узких контекстов ясно видна разница в употреблении слова "мужик". В первом случае речь идет о крепостных, во втором говорится о мужчине вообще, в то время как в третьем существенным является
   'Соболев Л. Н. О переводе образа образом. -- Сб. Вопросы ху­дожественного перевода. М.: Сов. писатель, 1955, с. 293.
   2 Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 3. М.: Рос; изд. худ.
лит., 1961. . ...
   '34
   пренебрежение к мужику при сопоставлении его с джиги­том как носителем всех казацких добродетелей. Следова­тельно, при переводе на любой иностранный язык "му­жик" б'удет реалией только в первом из приведенных при­меров, где замена его словом "крепостной" не привела бы к заметному искажению. В болгарском переводе "мужик" оставлен как реалия во всех трех случаях. Неудача пере­водчика в этом примере обусловлена не только много­значностью слова мужик. Даже не зная всех значений, хороший переводчик должен почувствовать различия в употреблении этого слова, а это приведет его к мысли, что не во всех случаях его следует транскрибировать.
   Многозначность не особенно характерна для реалий. Поэтому интереснее случаи изменения объема значе­ний реалий, обусловленные в первую очередь контек­стом. Слова водка, виски, ракйя -- названия напитков, которые пьют русские, англичане, болгары. Но эти слова употребляются, пожалуй, чаще расширительно, просто в значении крепкого алкогольного напитка, теряя в той или иной степени свои специфически национальные черты. Вот почему так странно звучит в болгарском тексте тран­скрибированное слово водка, употребленное именно в расширительном значении, как родовое понятие. Переда­вая рассказ И. Эренбурга (газета "Народна култура") о том, как Ж. Амаду угощал его "с някаква отвратител-на водка "кашаса" (т. е. какой-то отвратительной водкой "кашасой"), которую он в шутку назвал "амадовкой" на манер зубровки и перцовки, автор должен был учесть, что такой словесный коктейль будет явно не по нутру чита­телю.
   Глава 4
   ТЕРМИН "РЕАЛИЯ"
   Более стройному определению понятия "реалия", на­ряду с не очень четкими границами самого предметного значения, препятствуют и заметные расхождения в тер­минологии. "Гейне., заполнял свои стихи огромным коли­чеством собственных имен, географических названий и многих других реалий, т. е. того, что ничем заменено быть не может, что при всех условиях должно сохраниться в переводе", -- писал известный поэт-переводчик Л. Пень-35
  
   ковский !, приравнивая таким образом реалии к понятию "безэквивалентная лексика" в трактовке Е. М. Верещаги­на и В. Г. Костомарова и даже расширяя его границы. В. П. Берков считает, что "к экзотизмам, как, впрочем, в равной степени и к иноязычным вкраплениям... можно от­нести передачу специфических иноязычных приветствий, междометий, обращений и т.п."2; А. А. Реформатский3, называя реалии варваризмами ("иноязычные слова, при­годные для колористического использования при описа­нии чуждых реалий и обычаев"), относит к этой катего­рии и "личные собственные имена", ономастику. Приме­ров такого обозначения одного понятия разными названиями немало, но и этих достаточно, чтобы прийти к заключению о необходимости точнее определить содер­жание термина "реалия" в переводоведении, по крайней мере в нашем понимании.
   1. Чаще всего в литературе встречаются термины "безэквивалентная лексика" и "экзотическая лексика" или "экзотизм" и наряду с ними, нередко в том же или близком значении -- "варваризм", "локализм", "этногра-физм", "алиенизм", "фоновые слова", "кошютативные слова", "слова с культурным компонентом", "пробелы", или "лакуны". Роднит эти понятия определенная -- национальная, историческая, местная, бытовая -- окрас­ка, отсутствие соответствий (эквивалентов) в ПЯ, а в от­ношении некоторых -- и иноязычное происхождение. Что­бы несколько упростить задачу, постараемся в первую очередь "отсеять" термины, уже знакомые в закрепив­шихся за ними значениях, а также те, которые можно было бы вообще элиминировать как ненужные синони­мы. Тогда легче будет уточнить содержание оставшихся нескольких наименований, уточняя таким образом и се­мантический круг "реалии".
   Употребление термина "локализм"4 в качестве синонима реалии, с одной стороны, смещает ее значение как лексической единицы, приближая к обозначению стилистической характеристики (ср. "диалектизмы", "об-
   'Пеньковский Л. Взаимодействие и взаимообогащение лите­ратур. -- Сб. Художественный перевод. Ереван: Изд. Ерев. ун-та, 1973, с. 522--523.
   2 Берков В. П. Вопросы двуязычной лексикографии, с. ПО; автор употребляет термин "экзотизм" приблизительно в значении "реалии".
   3 Реформатский А. А. Введение в языковедение. М.: Просве­щение, 1967, с. 137--139. 4Финкель А. М. Указ, соч., с. 112.
   36
   ластная лексика"), а с другой, если допустить, что "ло­кализм" стоит в одном ряду с таким словом, как "экзо-изм", сильно сужает представление о действительном содержании понятия: отнести его можно было бы лишь к незначительной группе реалий, обозначающих "местные предметы", но лишенные национального и/или исторического колорита; специальное обозначение в этом случае едва ли нужно.
   То же касается и вопроса присвоения реалии назва­ний бытовое слово1, или этнографизм2, что, по существу, еще уже, чем "локализм".
   И. И. Ревзин и В. Ю. Розенцвейг, цитируя А. Маль-блана 3, отмечают употребляемое им понятие пробел (lacune) по отношению к случаям, "когда ситуации, обычные для культуры одного народа, не наблюдаются в другой культуре"4 ("пробел", видимо, в смысле отсутст­вия соответствий в другом языке). Те же авторы упот­ребляют в одной плоскости с реалией слово неоло­гизм, правда, в лексикографическом плане. О неологиз­мах говорят также Е. М. Верещагин и В. Г. Костома­ров 5 в значении соответствий, подыскиваемых перевод­чиком для передачи БЭЛ (т. е. в нашем понимании, реа­лий). Разумеется, с точки зрения теории перевода пробел и, тем более, неологизм не могут быть ни синонимами, ни признаками реалий.
   В словарях и в специальной литературе не удалось обнаружить термина алиенизм, который В. П. Берков предлагает для обозначения слов "из малоизвестных языков", подчеркивающих "стилистическую функцию экзотизмов" (т. е. реалий). Таким образом, "алиенизм" является видовым понятием по отношению к родовому "экзотизм" (в терминологии В. П. Беркова). Необходи­мость данного термина в таком значении весьма сомни­тельна. Во-первых, его исходное значение от лат. alienus-- "принадлежащий другим, не свой..; инозем­ный.., заимствованный" (ЛРС) -- не подсказывает связи с редкими языками, а, во-вторых, группа реалий, на­зываемых "алиенизмами", не обладает принципиальны-
   'Левый И. Искусство перевода. М.: Прогресс, 1974, с. 128. з Кинкель А. М. Там же.
   м а I Ь 1 а п с A. Stylistique comparee du francais et de I'allemand.
t Pans, 1961. ч ^ v
   Ревзин И. И. и Розенцвейг В. Ю. Основы общего и ма-5 ?инного перевода. М.: Высшая школа, 1964, с. 184. оерещагин Е. М., Костомаров В. Г. Указ, соч., с. 28.
   37
  
   ми отличиями от остальных, поскольку никто, вероятно, не смог бы сказать, что, с точки зрения перевода, отли­чает язык малоизвестный от языка известного1. Таким образом, вопрос, видимо, нужно ставить так: известный или малоизвестный кому? Читателю? Реалиями-экзотиз-мами или реалиями-алиенизмами будут, к примеру, болгарские слова баница (кушанье из слоеного теста), кавал (народный музыкальный инструмент наподобие свирели), читалиште (просветительное общество, свое­образный клуб культуры)? Думается, что все это делает термин "алиенизм" малопригодным для обозначения той группы реалий, о которых говорит В. П. Берков.
   2. Совсем коротко остановимся на "с л о в а х с к у л ь-турным компонентом", обозначающих в лингво-страноведении лексические единицы, "своеобразная се­мантика которых отражает своеобразие нашей культу­ры"2. К ним, наряду с реалиями, названными БЭЛ, точнее, составляющими часть фигурирующих в этой группе единиц, относятся фоновые и коннота-тивные слова. С точки зрения теории перевода эти понятия интересны потому, что, во-первых, они серьезно и целенаправленно сосредоточивают внимание перевод­чика на внелингвистической стороне значения многих слов, которой часто пренебрегают, и, во-вторых, многие из этих слов либо представляют собой истинные реалии, либо обладают некоторыми чертами, общими с реа­лиями.
   Понятие "коннотативные слова" мы толкуем несколь­ко расширительно. "Коннотация" -- это добавочное со­держание слова, дополнительное к основному смыслово­му значению, наряду с выражением эмоционально-эк­спрессивной окраски и тоном торжественности, непри­нужденности, игривости и т. д. На наш взгляд, в понятии "коннотация" содержится и понятие колорита, тем более что национальная и историческая окраска тесно связана с самыми разнообразными "эмоционально-экспрессивно-оценочными обертонами"3, а нередко и обусловливает их. Наиболее типичным для реалий признаком является
   1 В качестве слов малоизвестных языков автор приводит лексичес­кие единицы "экзотических языков, а к известным причисляет скандинавские. Но ведь для болгарина слова норвежского языка будут столь же незнакомы (и "экзотичны"), сколь для норвежца болгарские слова.
   2 Верещагин Е. М. Костомаров В. Г. Указ, соч;, с. 68,
   3 См. дефиниции в СЛТ и С-СЛТ. '"•'
   38
   именно их колорит, и, стало быть, в нашем понимании все они являются в той или иной мере носителями кон-нотативных значений.
   3. Термин "в а р в а р и з м", переплетающийся у ряда авторов (в том числе и в БСЭ) с "экзотизмом", нельзя, к сожалению, элиминировать в качестве избыточного синонима "реалии", опираясь лишь на мнения лингвис­тов и данные словарей, так как большинство дефиниций, наряду с определениями "слово, образованное непра­вильно", "слово, чуждое языку по своей структуре", "иноязычное слово", не получившее прав гражданства, и т. п., включают и "описание чужеземных обычаев, осо­бенностей жизни и быта (реалии)", "создание местного колорита" и др.1; все это, по существу, чуть ли не пря­мое перечисление характерных для реалий показателей. По-видимому, "варваризм" следует считать термином только лексикологии (и стилистики), не имеющим соот­ветствия в переводоведении: реалии, в отличие от вар­варизмов, 1) могут быть и исконными, не заимствован­ными словами, 2) не обязательно чужды языку по своей структуре и 3) не имеют, как правило, "слов-двойников, равноценных по смыслу", а, следовательно, не могут быть легко переведены2; кроме того, 4) многие из них фигурируют в словарях, в том числе и толковых. Так что реалия может быть варваризмом только как исключе­ние; к этой лексической категории, однако, следует от­нести многие сложные реалии.
   Теперь уже можно уточнить границы и точки сопри­косновения понятий "экзотическая лексика" ("экзо­тизм"), "безэквивалентная лексика" и "реалии".
   4. В первую очередь особого внимания заслуживает термин "экзотическая лексика" ("экзотизм") как наибо­лее серьезный конкурент термина "реалия" в специаль­ной литературе. Исследователи отмечают, что экзо­тизм-- это 1) иноязычное слово, причем некоторые добавляют, 2) "из малоизвестных языков, обычно неин-
   1 См. дефиниции в СЛТ, С-СЛТ, БСЭ; К р ы с и н Л. П. в сб. Раз­витие лексики современного русского языка, с. 106; Современный русский язык. Под ред. Д. Э. Розенталь. Т. I. M.: Высшая школа, 1976, с. 25.
   а Даже в плоскости одного языка как лексикологический (и стили­стический) термин "варваризм" нуждается в уточнении. Дефиниция могла бы быть близкой к предложенной в С-СЛТ с тем добавлени­ем, что "варваризм" представляет собой вместе с тем родовое по­нятие по отношению к понятиям "галлицизм", "германизм" и т.п.
   '39
  
   доевропейских", или 3) вид варваризма (БСЭ), 4) слово, "обозначающее реалию -- явление быта, социальных от­ношений, природы", "жизни, быта, обрядов, обычаев отдельных народов", и 5) слово, употребляемое "для придания речи особого (местного) колорита". Что термин этот недостаточно устоялся в лингвистической литерату­ре со своим точно определенным значением, видно еще из различных оговорок и уклончивых дефиниций: "под экзотизмом в работе., подразумевается..", "часто подобные слова называют экзотической лексикой", "в том же значении нередко употребляется также термин "варваризм", "среди варваризмов иногда вы­деляются экзотизмы" и т. д. А. Е. Супрун, одним из первых уделивший экзогизмам особое внимание, все же употребляет этот термин как бы с опаской: ставит слово "экзотическая" в кавычки уже в заголовке статьи, отме­чает, ссылаясь на Е. М. Галкину-Федорук, что "слова такого рода относят иногда к так называемой "экзотиче­ской" лексике"1 и что он, этот термин, удобнее по срав­нению с описательными терминами вроде "лексика, ха­рактеризующая быт (и не только быт) разных стран и народов", как указывается у А. Н. Гвоздева2.
   Не только неустойчивость и возможность смешивания с "варваризмом", но и узость значения делает термин "экзотизм" в значении реалии неприемлемым. Экзотизм, во-первых, подобно варваризму, является только ино­язычным словом для ПЯ; значит, своя для ИЯ реалия экзотизмом быть не может; во-вторых, в отличие от варваризма, это слово, уже вошедшее в лексику соответ­ствующего языка, тогда как реалии могут быть и своего рода окказионализмами. И, наконец, определения, кото­рые мы встречали в литературе, не включают в содер­жание понятия "экзотизм" исторические реалии, рас­сматривая эту лексику только с точки зрения местной, но не временной отнесенности.
   Имеется еще одно возражение, обратное приведенно­му А. Е. Супруном и достаточное, чтобы -воздержаться от использования термина "экзотическая лексика" в его прямом значении -- "иноземный, чужестранный" (ЛРС): само по себе слово "экзотический" гораздо чаще используется и воспринимается в своем пе-
   реносном значении как "причудливый, диковин­ный поражающий своей странностью" (Ож.), такой, который "кажется необычным, причудливым для ино­странца" (БАС), а нередко и связанный с какой-то ро­мантической привлекательностью.
   Это приводит нас к мысли о возможности иного, в отличие от реалии, применения термина экзотизм, исхо­дя из обоих его значений -- прямого и переносного. Та­ким образом, в рамки его содержания войдут слова -- реалии и нереалии, 1) на которых лежит налет экзотики, 2) в том числе и коннотативные слова, слова из нацио­нального или международного "экзотического реквизи­та", 3) целенаправленно используемые для придания произведению определенного колорита, 4) нередко с юмористическим или неодобрительным оттенком; экзо-тизмами в этом значении можно считать и те слова, ко­торые переводчик неосновательно принимает за реа­лии -- мнимые реалии.
   5. Совсем иначе обстоит дело с "б е з э к в и в а л е н т-н о и лексикой". Термин этот встречается у многих авторов ', которые, однако, трактуют его по-разному: как синоним "реалии", несколько шире -- как слова, отсут­ствующие "в иной культуре и в ином языке", несколько уже -- как слова, характерные для советской действи­тельности, и, наконец, просто как непереводимые на дру­гой язык слова.
   Говорить о БЭЛ, рассматривая ее в плоскости одного языка, в принципе, вообще не следовало бы, поскольку этот термин можно считать обоснованным лишь для науки, для которой сравнение категорий одного языка с категориями другого или других языков является ве­дущим методом исследования; таковы переводоведение, сопоставительное языкознание, контрастивная, конфрон-тативная лингвистика, отчасти методика преподавания иностранных языков, отчасти лингвострановедение. Под­тверждает это и сделанное, правда, по другому поводу, высказывание А. Н. Ониани: "В каждом конкретном языке выделение лингвистических единиц и установле­ние лингвистических понятий осуществляется не путем сопоставления с другими языками, а путем сравнения с другими единицами того же языка, путем установления
  
   1 Супрун А. Е. Указ, соч., с. 51.
   -2 Гвоздев А. Н. Очерки по стилистике русского языка. Изд. 2-е М.: Учпедгиз, 1955, с. 85--86.
   40
   ' d' г' ,ЧеРнов' Я. И. Рецкер, А. Д. Швейцер, Е. М. Верещагин и ь. 1. Костомаров, А. А. Брагина, Л. С. Бархударов, В. Н. Круп-нов и др.
   41
  
   их внутренней природы"1. Согласно этой логике, опреде­лять безэквивалентность нужно, опираясь на принятое в теории перевода представление об эквиваленте, в част­ности на дефиницию, которую дает понятию "эквива­лент" Я- И. Рецкер2. При этом положении БЭЛ будут лексические (и фразеологические) единицы, не имеющие постоянных, не зависящих от контекста, эквивалентов вПЯ.
   Однако если это определение верно, то придется при­знать, что выделение группы единиц на основе такого критерия не имеет ни теоретического, ни, тем более, практического оправдания. Поскольку "эквивалент" предполагает тождество, т. е. полное покрытие между соответствующими единицами двух языков в плане со­держания (семантика, коннотация, фон), БЭЛ окажется совершенно необъятной группой слов (и словосочета­ний), практически включающей чуть ли не всю лексику (и часть фразеологии) данного языка; исключение со­ставят большинство терминов, небольшое количество общеязыковой лексики (обычно однозначные слова) и некоторое число имен собственных. Нетрудно увидеть, что такой необозримый материал не может ни для тео­рии, ни для практики перевода служить источником ис­следований или опыта.
   Чтобы добиться практического решения, идеальный "логический" критерий (эквивалентный = равнозначный, тождественный) придется несколько модифицировать в целях снижения его потолка до практически достижимо­го. Для этой цели можно позаимствовать у В. Н. Комис­сарова термин "переводческая эквивалентность" на уровне языковых знаков3, несколько уточнив его ис­пользуемым Я. И. Рецкером4 делением эквивалентов на полные и частичные, абсолютные и относительные. По­лученная в результате дефиниция БЭЛ -- лексиче­ские (и фразеологические) единицы, которые не имеют переводческих эквивалентов в
   1 О н и а н и А. Л. Фразеологизм и слово. -- Сб. Труды Самарканд­ского Гос. ун-та. Вопросы фразеологии. III. Самарканд. 1970, с. 140.
   2 "Эквивалентом следует считать постоянное равнозначное со­ответствие, как правило, не зависящее от контекста". (Рец­кер Я. И. Теория перевода и переводческая практика. М.: Меж-дунар. отнош., 1974, с. 10, 11)
   'Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М.: Междунар. отнош., 1973, с. 75.
   4 Рецкер Я. И. Указ, соч., с. 11.
   42
   г-* а _ уступает предыдущей по точности, но зато замет­но сужает границы БЭЛ.
   В частности, в теории перевода, на наш взгляд, нуж­но более четко отграничить БЭЛ от реалий. Мы предло­жили бы следующую схему взаимоотношений (и рас­хождений) между ними, а также между ними и осталь­ными понятиями, затрагиваемыми в нашей работе.
   Наиболее широким по своему содержанию является понятие БЭЛ (в приведенном выше значении). Реалии входят, как самостоятельный круг слов, в рамки БЭЛ. Отчасти покрывают круг реалий, но, вместе с тем, отчас­ти выходят за пределы БЭЛ термины, междометия и звукоподражания, экзртизмы, аббревиатуры, обраще­ния, отступления от литературной нормы; с реалиями соприкасаются имена собственные и фразеологизмы (и те, и другие -- со множеством оговорок); большин­ство упомянутых лексем и выражений (исключение со­ставляют главным образом термины) обладают и кон-нотативными значениями разного рода и различной степени, что позволяет причислять их и к коннотативным словам. Все в тех же границах БЭЛ значительное место занимают слова, которые мы назвали бы собственно без­эквивалентной лексикой или БЭЛ в узком смысле сло­ва1-- единицы, не имеющие по тем или иным причинам лексических соответствий в ПЯ; обычно они также, подобно терминам, лишены коннотаций.
   Нам хотелось бы здесь отметить еще один момент, отличающий реалию от безэквивалентного слова: в об­щих чертах слово может быть реалией по отношению ко всем или большинству языков, а безэквивалентным -- преимущественно в рамках данной пары языков, то есть, как правило, список реалий данного языка будет более или менее постоянным, не зависящим от ПЯ, в то время как словарь БЭЛ окажется различным для разных пар языков.
   Эта схема, вероятно, не исчерпывает вопроса; най­дутся, конечно, примеры, которые,- не ложась послушно на соответствующие полочки, покажут, таким образом, несовершенства схемы. Тем не менее она необходима, чтобы уточнить терминологию и расставить по местам различные категории "непереводимого", наметив вместе с тем и взаимоотношения между ними.
   Л. С. Бархударов называет их "случайными лакунами"--'тер­мин, который нам кажется неудачным (указ, соч., с. 95).
   43
  
   После этого сравнения близких категорий и после отсева синонимов, истинных и мнимых, можно уже со­ставить себе более или менее четкое мнение о той свое­образной категории слов (и словосочетаний), которые мы назовем реалиями. Однако прежде чем формулиро­вать свою концепцию, полезно привести дефиниции дру­гих теоретиков перевода.
   Многие из авторов, говорящих о реалиях, дают приблизительные, неполные определения, отмечая лишь те или иные из признаков, тот или иной вид этого клас­са, употребляя неодинаковые, как мы видели, термины для их обозначения 1. Для одних в группу БЭЛ "входят слова, обозначающие иностранные реалии, как, напри­мер, особенности государственного строя, быта, нравов и т.д."2; отсюда следует, что к собственно реалиям отно­сятся только чужие реалии. Другие толкуют реалии непомерно широко, выходя даже за пределы "неперево­димого в переводе": "К числу реалий можно отнести события общественной и культурной жизни страны, общественные организации и учреждения, обычаи и тра­диции, предметы обихода, географические пункты, про­изведения искусств и литературы, имена исторических личностей, общественных деятелей, ученых, писателей, композиторов, артистов, популярных спортсменов, персо­нажей художественных произведений, явления природы (в последнем случае реалии носят региональный харак­тер), а также множество разрозненных фактов, не под­дающихся классификации"3. Значительно ближе к на­шему толкования некоторых из крупнейших специалис­тов. Так, у Л. Н. Соболева "термином "реалии" обозна­чаются бытовые и специфически национальные слова и обороты, не имеющие эквивалентов в быту, а следова-
   ельно, и в языках других стран1, и слова из националь­ного быта, которых нет в других языках, потому что нет тих предметов и явлений в других странах"2. Вл. Рос-лье вИдИТ в реалиях "иноязычные слова, которые обозначают понятия, предметы, явления, ..не бытующие в обиходе того народа, на язык которого произведение переводится"3, т. е. рассматривает их с точки зрения ПЯ, а в К.ЛЭ дает уже значительно более развернутую де­финицию, выходящую даже за рамки теории перевода (поскольку толкуется реалия вообще, как понятие): "Реалия.. -- предмет, понятие, явление, характерное для истории, культуры, быта, уклада того или иного народа, страны, не встречающееся у других народов; Р. -- также слово, обозначающее такой предмет, понятие, явление; также словосочетание (обычно -- фразеологизм, посло­вица, поговорка, присловие, включающие такие слова)". Некоторые авторы, принимая реалию как "реалию-пред­мет", не толкуют особо "реалию-слово". А. В. Федоров пишет о словах (не давая им никакого названия), "обо­значающих реалии общественной жизни и материально­го быта"4, т.е. таких, которые обозначают "чисто мест­ное явление, которому нет соответствия в быту и в поня­тиях другого народа"5, а в другом месте6 предлагает обозначать их как "названия реалий" или "слова-реа­лии"; Я- И. Рецкер говорит о "безэквивалентной" лекси­ке, представляющей собой "прежде всего обозначение реалий, характерных для страны ИЯ и чуждых другому языку и иной действительности"7. В таком же духе тол­куют реалии Г. В. Чернов8 и А. Д. Швейцер9, первый -- как экзотическую, второй -- как безэквивалентную лек­сику. Довольно широко охватывающая, но не особенно
  
   1 Для внесения ясности нужно оговориться: во-первых, в большин­стве работ материал о реалиях не занимает центрального места, так что нельзя и требовать от них исчерпывающих дефиниций; во-вто­рых, исходя из других критериев, многие авторы дают реалиям дру­гие наименования ("БЭЛ", "экзотическая лексика"), причем нельзя ожидать совпадения определений; в-третьих, мы приводим опреде­ления не только теоретиков перевода, но и других специалистов, ко­торые, естественно, толкуют понятие с учетом своей специально­сти; наконец, в-четвертых, на характере дефиниций не могла не от­разиться и заметная эволюция во взглядах на реалии со времен пер­вых публикаций.
   2Левицкая Т. Р., Фитерман А. М. Теория и практика пере­вода. М.: Изд. лит. на иностр. яз., 1963, с. 116.
   3 В а и с б у р д М. Л. Указ, соч., с. 98.
   44
   'Соболев Л. Н. Пособие по переводу с русского языка на фран­цузский, с. 281.
   2Соболев Л. Н. О переводе образа образом, с. 290.
   3 Россельс Вл. Перевод и национальное своеобразие подлинни­ка, с. 169. Федоров А. В. Основы общей теории перевода, с. 175.
   Там же, с. 160.
   См. рецензию на книгу Л. С. Бархударова "Язык и перевод". -- ТП, 1977, N 14, с 131
   ; Р е ц к е р Я. И. Указ, соч., с. 58.
   Чернов Г. В. К вопросу о передаче безэквивалентной лексики Ж* пеРев®Де советской публицистики на английский язык, с. 223--
   Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика, с. 250 ("предметов или явлений, связанных с историей, культурой, экономикой и бытом").
   45
  
   четкая дефиниция "безэквивалентной лексики", которую Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров приводят в первом издании своей работы ', не фигурирует во втором изда­нии, где на основе примеров отмечается только, что эти слова "отражают советскую действительность и культу­ру, т. е. именно их лексическим понятиям присущ свое­образный, специфический культурный компонент"2 и что они "не имеют смысловых соответствий в системе содер­жаний, свойственных другому языку; их существование в конечном итоге объясняется расхождением двух куль­тур"3. У В. П. Беркова "под экзотизмом., подразумева­ется употребляемое в данном конкретном языке слово, обозначающее реалию -- явление быта, социальных от­ношений, природы и т. п., -- специфическую для иного языкового коллектива и чуждую для данного языкового коллектива"4, но также и "реалии, которые ранее были характерны для жизни данного языкового коллектива, но которые впоследствии исчезли", а также "кальки", поскольку "экзотизмы выделяются именно по признаку чуждости обозначаемого ими понятия для данного кол­лектива"5. Здесь особенно важно указание на времен­ной фактор (намек и на исторические реалии), а также подчеркнутое значение элемента чуждости, весьма ха­рактерного для "чужих реалий". Очень сжатую дефини­цию реалий дает Л. С. Бархударов: "слова, обозначающие предметы, понятия и ситуации, не существующие в прак­тическом опыте людей, говорящих на другом языке"6, развивая ее дальше путем перечисления возможных ре­ферентов ("предметы материальной и духовной культу­ры..", например, "блюда национальной кухни", виды "народной одежды и обуви", "народных танцев", "поли­тические учреждения и общественные явления" и т.д.), аналогичного резюме перечисления объектов в нашей ра­боте (1960); с нашей постановкой вопроса совпадает и причисление группы реалий к безэквивалентной лексике в качестве ее подгруппы.
   1 Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. М.: Изд. МГУ, 1973, с. 53.
   2 Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Указ. соч. Изд. 2-е, с. 71--72.
   3 Там же, с. 73.
   4 Берков В. П. Указ, соч., с. 109.
   5 Там же, с. 111. • ...;,.;;- .-••-•
   6 Бархударов Л. С. Указ, соч., с. 95. м ." • :
   46
   Из всего вышеизложенного вырисовывается облик
   лий как особой категории средств выражения.
   В нашем понимании это слова (и словосочетания), называющие объекты, характерные для жизни (быта, культуры, социального и исторического развития) одного народа и чуждые другому; будучи носителями национального и/или исторического колорита, они, как правило, не имеют точных соответствий (эквивалентов) других языках, а, следовательно, не поддаются пере­воду <ша общих основаниях", требуя особого подхода.
   Поскольку почти каждое слово этого краткого опре­деления нуждается в комментарии (например, "объек­ты характерные для жизни народа" столь многообраз­ны', что любое перечисление оказалось бы недостаточ^-ным), естественным продолжением и развитием нашей дефиниции логично будет считать приведенную ниже классификацию реалий.
   Глава 5
   КЛАССИФИКАЦИЯ РЕАЛИИ
   Прежде чем приступить к изложению собственно классификации реалий, необходимо дать несколько ссы­лок на литературу и сделать некоторые оговорки.
   1. О видах реалий, о делении их по тем или иным признакам упоминается у многих из писавших по этим вопросам, но более или менее оформленные классифика­ции созданы лишь несколькими авторами.
   У А. Е. Супруна реалии делятся, главным образом, по предметному принципу на "несколько семантических групп"1, которые мы учли уже в первой нашей работе.
   Таблица А. А. Реформатского2, составленная для курса введения в языкознание, построена на предметно-языковом принципе: отмечается, из каких языков в рус­скую лексику вошли иноязычные слова, означающие: 1) имена собственные, 2) монеты, 3) должности и обо­значения лиц, 4) детали костюма и украшения, 5) ку­шанья и напитки, 6) обращения и титулы при именах. Все это достаточно подробно было отражено в наших
   'Супрун А. Е. Указ, соч., с. 52--53. Реформатский А. А. Введение в языковедение, с. 139.
   47
  
   работах, за исключением имен собственных, которые мы предпочитаем выделить в самостоятельную группу (см. ч. II, гл. 2), не считая их реалиями; здесь мы обособили и обращения (ч. II, гл. 3).
   Интереснее в этом отношении статья В. Дякова'. Разбирая в деталях нашу классификацию (за объектив­ную и доброжелательную критику мы ему глубоко бла­годарны), он делает ряд ценных замечаний и приводит свой вариант в пяти пунктах. Мы воспользовались от­дельными его предложениями, в частности разукрупни­ли и переставили некоторые из рубрик; что же касается его классификации в целом, то в ней многое нам кажет­ся спорным, причем основным недостатком мы считаем отсутствие единого разграничительного критерия; в ре­зультате получается некоторое смешение не только различных видов реалий и планов их подачи, но и реа­лий с нереалиями, с иноязычными вкраплениями, со словосочетаниями афористического характера, реалий с их референтами и т. д. На наш взгляд, автору не уда­лось уточнить и "место, занимаемое реалиями во вре­менном аспекте", к чему он стремился, приводя свой вариант классификации.
   2. Как любая классификация единиц, не поддающих­ся слишком четкой "регламентации", и наше деление реалий на основе нескольких показателей в значитель­ной мере условно и схематично, не претендует ни на абсолютную полноту, ни, тем более, на окончательную закрепленность отдельных единиц за соответствующими рубриками; впрочем, это достаточно ясно вытекает и из нашего сопоставления реалий с другими переводовед-ческими категориями. Резюмируя, хотелось бы только отметить, что многие из реалий можно отнести одновре­менно 1) к нескольким рубрикам предметной классифи­кации, 2) к различным делениям классификации -- местному и временному (II и III), 3) к другому или дру­гим классам переводоведческих единиц, рассмотренных в части II нашей работы (обращения, иноязычные вкрап­ления, отступления от литературной нормы и т. д.), 4) к обычной, общеязыковой лексике, к "нереалиям", например, при многозначности, или 5) к словосоче­таниям.
   3. В рамки этой работы мы сознательно не включили
   1 Д яков В. Още веднъж за реалиите (Еще раз о реалиях).-- Език и литература, 1974, N 3, с. 69--76.
   48
   некоторые языковые и, в особенности, внеязыковые ка-егории, предложенные теми или иными авторами. На-Т мер' мы не занимались "психологическими реалия­ми" предлагаемыми в качестве самостоятельной группы единиц В. Д. Уваровым'. Автор настолько расширил границы понятия "реалия", что включил в него особен­ность национального характера, "черты психологическо­го склада нации", "то, что присуще восприятию только одного народа". "Еще одной итальянской психологиче­ской реалией,-- пишет автор, -- является возвышен­ность стиля", и это напоминает нам сказанное по этому поводу И. Левым: "Трудности в переводе порождает также романская импульсивность, чувствительность, приносящая в текст экзальтированные выражения в пре­восходной степени, которые звучат в переводе неестест­венно.. Еще менее приемлем для нас в иных ситуациях испанский пафос"2. Рассматриваемое В. Д. Уваровым явление чрезвычайно интересно с точки зрения как пе­ревода, так и лингвострановедения, но не относится к реалиям в нашем понимании.
   Приблизительно на том же основании мы не причис­ляем к реалиям и предложенные В. Н. Крупновым "рек-. ламные реалии" и "политические реалии"3. Первые представляют собой по большей части всевозможные клише и штампы, которые можно отнести к узуальным фразам, отчасти к фразеологии, отчасти к торговому жаргону. Кроме того, мы не причисляем эти единицы к реалиям по той причине, что в нашей работе мы стара­лись не выходить за пределы художественной литера­туры.
   Та же аргументация относится и к "политическим реалиям". По-видимому (мы не знаем, что точно имеет в виду автор), в значительном большинстве случаев это будут либо термины (политические, экономические) ти­па эносис, военно-промышленный комплекс, либо реалии общественно-политических рубрик, или же советизмы. Например, слово ударник (реалия, названная автором политической) следует, по нашему мнению, отнести к рубрике "Люди труда" и к советизмам (см. гл. 11).
   Уваров В. Д. Материальные и психологические реалии и их значение для перевода. -- Сб. Учебно-методические разработки к курсу теории перевода. М.: Изд. МГПИИЯ, 1972, с. 68. Левый И. Указ, соч., с. 129.
   Крупнов В. Н. В творческой лаборатории переводчика. М.: Междунар. отнош., 1976, с. 150.
   49
  
   4. Старую классификацию реалий мы строили почти исключительно на предметном принципе, то есть исходя из смыслового содержания, семантического значения единиц, с учетом признаков их референтов. Полученные в результате новых исследований и из литературных источников данные позволили добиться более детально­го освещения материала, что и потребовало рассмотре­ния его под разными углами зрения, а это, в свою очередь, привело к расширению классификации, на этот раз за счет деления реалий по их коннотативным значениям, т. е. в зависимости от местного (на­ционального, регионального) и временного (истори­ческого) колорита. Наряду с этим учтены и неко­торые другие показатели, такие как язык, степень осво­енности (знакоместа), распространенность, форма и, разумеется, приемы перевода и способ их выбора.
   В результате общая схема новой классифика­ции реалий приобрела следующий вид:
   I. Предметное деление.
   II. Местное деление (в зависимости от национальной и языковой принадлежности).
   III. Временное деление (в синхроническом и диахрони-, ческом плане, по признаку "знакомости").
   IV. Переводческое деление.
   Первые три деления (МП) приведены в настоящей главе, а четвертому (IV) посвящена глава 6 и последую­щие главы.
   Быть может, с точки зрения лингвистической, стоило бы выделить особо деление реалий по признаку освоен­ности, или знакомости, или распространенности. По­скольку такая категоризация едва ли будет иметь боль­шое значение для переводчика-практика, а также учи­тывая относительность разграничительных критериев (в частности, наличие или отсутствие единицы в слова­рях), мы предпочли рассматривать этот вопрос в рамках временного деления, тем более, что освоение чужой реа­лии опять-таки тесно связано с продолжительностью ее употребления.
   Иллюстрируя соответствующие категории нашей классификации, примеры реалий мы подбирали с таким расчетом, чтобы показать разнообразие включаемых единиц. При их размещении в отдельных рубриках и подрубриках мы старались придерживаться также их
   50
   зко тематической принадлежности, не соблюдая при lom алфавитного порядка, практически не имеющего данном случае никакого значения. Полезными могли бы быть сведения о значении и происхождении каждой из приведенных реалий, но это значило бы создавать целый словарь, что не входило в наши задачи и значи­тельно увеличило бы объем книги.
   I. Предметное деление
   Упомянутое выше расширение классификации рас­пространяется и на предметное деление. Изменения, внесенные в него, сводятся к большей детализации, со­ответственно увеличению числа рубрик, к изменению отнесенности отдельных единиц к той или иной из них, к перенесению реалий в другие категории "непереводи­мого" (при сохранении за многими их статуса реалий).
   А. Географические реалии
   1. Названия объектов физической географии, в том числе и метеорологии: степь, прерия, пампа, пушта; соп­ка, сырт; солончак; фиорд; вади, кобы, крики; самум, мистраль, горняк, южняк, развигор, торнадо.
   2. Названия географических объектов, связанных с человеческой деятельностью: польдер, крига, язовир, грид, арык, чалтык.
   3. Названия эндемиков: киви, снежный человек, йети, пицундская сосна, секвойя, корковый дуб.
   Реалии группы географических (связанных в первую очередь с физической географией и ее разделами или смежными науками -- ботанической географией, зооге­ографией, палеогеографией и т. п.), в особенности п.п. 1 и 3, стоят ближе всего к терминам; поэтому и четкое их отграничение практически невозможно. Возьмем следую­щий пример. Степь, согласно определению КГЭ, -- это "тип растительности, представленный травянистыми со­обществами из более или менее ксерофильных.. расте­ний". "Степи свойственны умеренным поясам обоих по­лушарий" [стало быть, "степь" нельзя считать реали­ей?]., "в пределах Венгрии степи называются пушта-ми" [значит, типичная реалия!].. "Степи Сев. Америки., подразделяются на луговые прерии, настоящие прерии, низкозлаковые прерии [тоже реалии!].. Степь Южной Америки называется пампа" [типичная реалия!]. Полу-
   51
  
   чается, во-первых, что степь, как родовое понятие, не реалия, а термин; ее виды -- пушта, прерия и пампа -- реалии. Во-вторых, как географическое понятие степь путем транскрипции вошла в другие языки (англ, и фр. steppe, нем. Steppe) --т. е. типичный как для терми­нов, так и для реалий способ передачи (!). И, наконец, в-третьих, Чехов, когда писал "Степь", имел в виду от­нюдь не "тип растительности в обоих полушариях", а характерный русский ландшафт, иными словами, без­условную реалию.
   Близок к этому пример с джунглями: санскритское "джангала" перешло во многие языки мира в приблизи­тельно одинаковом фонетическом облике: англ, jungle, фр. jungle, нем. Dschungel, рус. "джунгли", болг. "джунгла", являясь международным термином или реалией. В словарных толкованиях, при некоторых раз­личиях по существу, везде фигурирует Индия ("заросли, типичные для Индии", "встречаются главным образом в Индии", "в некоторых частях Индии" и т. д.), т. е. дается указание на "национальную принадлежность" как ха­рактерный признак реалии. С другой стороны, в извест­ных нам языках развилось еще одно, расширительное значение джунглей; "густые заросли", "густой болоти­стый лес" вообще или "местность такого типа", а в не­которых языках -- и переносное значение (например, "в джунглях бюрократии", "каменные джунгли") -- признак, мы бы сказали, обыкновенного заимствованно­го слова общего значения.
   Все это лишний раз указывает на чрезвычайно зыб­кие границы географических реалий и необходимость сугубо индивидуального подхода к их передаче при пе­реводе; приходится учитывать множество показателей: данные словарей (в том числе и отсутствие данных), степень "знакомости" и "распространенности" как само­го слова, так и его референта, колорит и контекст, преж­де всего широкий, но, в первую очередь, может быть, степень "освещенности" слова в переводимом тексте.
   Б. Этнографические реалии
   Толкуя слишком узко понятие "этнография", в нашей прежней классификации мы недостаточно обоснованно связали этнографические реалии с географическими. Поскольку этот термин намного более емок, здесь мы сочли возможным включить в группу этнографических
   52
   пеалий большинство слов, обозначающих те понятия, которые действительно принадлежат науке, "изучающей быт и культуру народов", "формы материальной куль­туры, обычаи, религию", "духовную культуру", в том числе искусства, фольклор и т. д. (Кстати на этот недо­статок нашей классификации указывал в своей статье и В. Дяков.')
   1. Быт:
   а) пища, напитки и т. п.: щи, чебуреки, баница, пирог, пай, спагетти, эмпанадос, кнедли; мате, кумыс, эль, бо-за, 'сидр, цуйка, чихирь; бытовые заведения (обществен­ного питания и др.): чайхана, таверна, пирожковая, са­лун, драгстор, бистро, шкембеджийница; хамам, сауна, термы.
   б) Одежда (включая обувь, головные уборы и пр.): бурнус, кимоно, куладжа, дхоти, сари, саронг, сукман, тога, чембары; варежки, унты, мокасины, лапти, царву-лы, улы, черевики; сомбреро, кубанка, шлык, купей, мур­молка, чалма, фередже, паранджа; украшения, уборы: кокошник, фибула, пафты, верик, синцы, пендара.
   в) Жилье, мебель, посуда и др. утварь: изба, хата, юр­та, иглу, вигвам, чум, бунгало, сакля, тукуль, хасиенда (гасиенда); горница, одая, девичья, буржуйка (печка); ракла, софра; гювеч, амфора, ибрик, чапура, бомбилья; кубышка, куманец, стомна.
   г) Транспорт (средства и "водители"): рикша, фиакр, кэб, тройка, нарты, ландо, паланкин, пирога, катамаран, джонка; рикша, ямщик, каюр, кэбмен, гондольер.
   д) Другие: саквы, махорка, ароматные палочки, базо­вый санаторий, дом отдыха, путевка, кизяк.
   2. Труд:
   а) Люди труда: передовик, ударник, бригадир, табель­щик, фермер, гаучо, консьержка, дворник, дхоби, беркут-чи, феллах, грум, теляк.
   б) Орудия труда: кетмень, мачете, бумеранг, кобыл­ка, губерка, лассо, болеадорас.
   в) Организация труда (включая хозяйство и т. п.): колхоз, ранчо, латифундия, главк, агрокомплекс, брига­да, еснаф, гильдия; лапаз, керхан, зенн, мандра.
   1 Дяков В. Указ, соч., с. 69--76.
   63
  
   3. Искусство и культура:
   а) Музыка и танцы: казачок, гопак, лезгинка, крако­вяк, тарантелла, хоро, раченица, хоруми, хорал, канцо­нетта, блюз, конфу, рил, хали-гали, хоппель-поппель.
   б) Музыкальные инструменты и др.: балалайка, там­там, гусли, гусла, кавал, кастаньеты, най, банджо, гаме-лан, сямисэн, сэрге, хура.
   в) Фольклор: сага, былина, руна, касыды, баяты, га­зели, частушки; витязь, богатырь, батыр. (Фольклорные понятия тесно переплетаются с мифологическими -- см. п. "и".)
   г) Театр: кабуки, но, комедиа дель арте, мистерия, хэппенинг, арлекин, коломбина, петрушка, каспер, панч, полишинель.
   д) Другие искусства и предметы искусств: икэбана, сино, маконда, чинте, пеликены, халище.
   е) Исполнители: миннезингер, трубадур, акын, мене­стрель, скальд, кобзарь, бард; скоморох, гейша, гетера, ояма.
   ж) Обычаи, ритуалы: мартеница, проштапалник, ко­ляда, конфирмация, баннз, вендетта, церемония тя-но-ю (чайная церемония); сурвакар, кукер, ряженые, тамада; заговезни, масленица, маттанца, задушница, рамазан.
   з) Праздники, игры: Первомай, День Победы, холи, джатра, мела, пасха, коледа, День благодарения, лапта, городки, крикет, тарок; городошник, питчер.
   и) Мифология: леший, Дед Мороз, тролль, вальки­рия, гурия, сомодива, таласым, вурдалак, эльф, гном, Ба­ба Яга, ракшас, пена, Сынчо, песочный человечек, вер-вольф, ковер-самолет, жар-птица.
   к) Культы -- служители и последователи: лама, ход­жа, ксендз, аббат, шаман, бонза; гугеноты, хлысты, мор­моны, богомилы, квакеры, дановисты, дервиш, хадж; хультовые здания и предметы: мечеть, пагода, костел, синагога, скит; распятие, мани, молитвенное колесо.
   л) Календарь: вайшак, саратан; вересень, червень, ба­ба марта, голям сечко, санкюлотиды, горештници, бабье лето.
   4. Этнические объекты:
   а) Этнонимы: апах, банту, гуцул, кафр, копт, ремба-ранка, тотонаки, баски, нганасаны, казах.
   б) Клички (обычно шутливые или обидные): кацап, хохол, кокни, помак; бош, фриц, шваб; лингурин, гринго, горилла, ястребы, ангрез.
   54
   В1 Названия лиц по месту жительства: тарасконец, габровец, абердинец, овернец, кариокас, канака, шоп.
   5. Меры и деньги:
   а) Единицы мер: аршин, фут, сажень, ярд, ли; пуд, ока, чи; десятина, акр, морген; кварта, четверть, бушель; локоть, гаш, чоперек.
   б) Денежные единицы: лев, стотинка, рубль, копейка, лира, талант, франк, сантим, песета, песо; тугрик, куруш, меджидия.
   в) Просторечные названия тех и других: осьмуха, сот­ка юзче, четвертинка, четвертная, половинка; целковый, пятак, п'етаче, двушка, трешка (трешница), полушка, чер­вонец, гривенник, дайм, никел.
   В. Общественно-политические реалии
   1. Административно-территориальное устройство:
   а) Административно-территориальные единицы: гу­берния, область, департамент, графство, арат, джилла, околия, кааза, вилайет, кантон, воеводство.
   б) Населенные пункты: аул, станица, махала, хутор, бидонвиль, стойбище.
   в) Детали населенного пункта: аррондисман, сук,ме-дина, кремль (не московский), зума, променад(а), кор-зо, старгало, ларго, ряд, чаршия.
   2. Органы и носители власти:
   а) Органы власти: Народное собрание, Великий на­родный хурал, стортинг, кнессет, кортесы, меджлис, сейм, риксдаг; вече, дума, рада; муниципалитет, испол­ком, верхняя палата; панчаят.
   б) Носители власти: канцлер, хан, царь, шах, дож, фараон, инка; лорд-мэр, шериф, визирь, гетман, аль-ка(ль)д, кмет, кабака, сарпанч, капитан-регент.
   3. Общественно-политическая жизнь:
   а) Политическая деятельность и деятели: большеви­ки, эсдеки, троцкисты; перонисты, тупамарос; ку-клукс-клан, бэрчисты; виги, тори, круглоголовые, пресвитериа­не, индепенденты, левеллеры.
   б) Патриотические и общественные движения (и их Деятели): партизаны, гезы, хайдуты (не "гайдуки"),кар-
   55
  
   р^РИР'
   бонарии, маки, клефты; слависты, западники, славяно­филы; Красный Полумесяц.
   в) Социальные явления и движения (и их представи­тели) : прогибишн, паблисити, бизнес, военно-промышлен­ный комплекс; нэп, нэпман, лобби, лоббист, толкач; бо­лельщик, запалянко, тиффози, торсидор, навияч; стиля­га, петитерос, суинг, хиппи, рагар, кибиц (нем.), кибик (болт.).
   г) Звания, степени, титулы, обращения: кандидат на­ук, бакалавр, заслуженный деятель культуры, народный учитель, лисансье, агреже; князь, принц, граф, барон, гер­цог, лорд; столбовой дворянин, статский советник; мис­тер, сэр, сир, мадам, барышня, фрекен, герр, масса; по­печитель, бидл, уип.
   д) Учреждения: облоно, наркомпрос, загс; торгпредст­во, комитет искусства и культуры, золотой стол, пробир­ная палатка.
   е) Учебные заведения и культурные учреждения: де­сятилетка, изба-читальня, колледж, келийное училище, лицей, медресе; кампус, аула.
   ж) Сословия и касты (и их члены): дворянство, ме­щанство, купечество; юнкерство, третье сословие, джент­ри; гранд, юнкер, дворянин; варна, брахман, кшатрия, вайшия, шудра, пария, или неприкасаемый; самурай; ба­рин, мужик, феллах.
   з) Сословные знаки и символы: красное знамя, пяти­конечная звезда, белая лилия (fleur de lis); полумесяц, свастика, конский хвост; данеброг, юньон джек.
   4. Военные реалии:
   а) Подразделения: легион, чета, фаланга, табор, сот­ня, орда, легия, когорта.
   б) Оружие: арбалет, аркебуза, мушкет, ятаган, ка­тюша, фау, ханджар, таран, финка.
   в) Обмундирование: шлем, кольчуга, кивер, ментик, темляк, гимнастерка, китель, бушлат, чекмень.
   г) Военнослужащие (и командиры): атаман, есаул, сотник, десятник, севастократор, катепан, сардар, пра­порщик, гардемарин, янычар, башибузук, драбант, унтер, фельдфебель, урядник, станичный; драгун, кирасир, пластун.
   В конце предметной классификации хотелось бы на­помнить, что дальнейшее распределение -- по месту и по времени -- касается тех же реалий, только рассмотрен­ных под другими углами зрения.
   56
   II. Местное деление
   Наименование классификации "по месту" несколько условно, поскольку реалии отнесены к той или иной руб­рике не строго по местному признаку, а с учетом двух неразрывно связанных и взаимообусловленных критери­ев: 1) национальной принадлежности обозначаемого реалией объекта -- ее референта -- и 2) участвующих в переводе языков. Несмотря на схематичность постановки вопроса, эта часть нашей классификации может дать не­которое представление об обусловленности перевода реалии местом (в самом широком смысле слова -- стра­на, народ, город, племя и пр.) и языком (ИЯ и ПЯ)-
   Б. В плоскости пары язы­ков:
   1. Внутренние реалии
   2. Внешние реалии
   Опираясь на специфику перевода -- "средство обще­ния в плоскости двух языков" -- и логическую последо­вательность переводческого процесса -- "воспринять -- воспроизвести", -- можно сказать, что наиболее целесо­образной основой для такого деления представляется не строго местный, т. е. экстралингвистический, а скорее языковой принцип, который позволяет в первую очередь рассматривать реалии 1) в плоскости одного языка, т. е. как свои и чужие, и 2) в плоскости пары языков, т. е. как внутренние и внешние. В зависимости от широты ареала, т. е. от распространенности, употре­бительности, свои реалии могут быть национальными, локальными или микрореалиями, а чужие -- интерна­циональными или региональными. Таким образом, наша схема деления реалий по месту и языку приобретает следующий вид:
   А. В плоскости одного языка:
   1. Свои реалии:
   а) Национальные
   б) Локальные
   в) Микрореалии
   2. Чужие реалии:
   а) Интернациональные
   б) Региональные
   А. В плоскости одного языка
   В плоскости одного языка реалия представляет собой лексическую единицу с указанными выше качествами. Здесь первый практический вопрос касается ее распоз-
   57
  
   навания в ИЯ, причем свои реалии распознать бывает намного труднее.
   1. Свои реалии -- это большей частью исконные слова данного языка. Таковы в рус. самовар, боярин, совет, комсомолец; в болг. баклица (своеобразной формы фля­га для вина), гега (длинная пастушья палка с крючком на конце), кавал (народный духовой инструмент напо­добие свирели); в англ, хиит (heath --пустошь, болоти­стая местность, поросшая вереском), эль, правильнее эйл (ale -- светлое английское пиво); в нем. бюргер, хойриге (Heurige -- молодое вино и связанные с ним празднества в Вене), вермахт (Wehrmacht); во фр. фиакр (fiacre -- легкий экипаж, извозчик), бош (boche -- презрительная кличка немцев) и т. д.
   Нередки, однако, и заимствования из других языков, вошедшие в язык в разное время и разными пу­тями, которые по их восприятию читателем подлинника ничем не отличаются от исконных. Характерными в этом отношении являются, например, турецкие (и персидские) слова в болгарском языке, обозначающие типично бол­гарские объекты: чорбаджия, гювеч, ямурлук; русские слова тюркского происхождения: тарантас, тайга, сырт, саксаул, кибитка. Нетрудно было бы указать аналогич­ные случаи и в других языках.
   2. Чужие реалии -- это либо заимствования, т. е. сло­ва иноязычного происхождения, вошедшие в словарный состав языка, либо кальки, то есть поморфемные или пословные переводы наименований чужих для данного народа объектов, либо транскрибированные реалии дру­гого языка, часто своего рода окказионализмы или неологизмы. Примерами чужих реалий могут быть рум. брынза в русском языке, ам. бизнес --в русском и бол­гарском, рус. спутник -- чуть не во всех европейских языках и т. д.
   Б. В плоскости пары языков
   В плоскости пары языков реалии рассматриваются главным образом с точки зрения перевода, являясь, сле­довательно, предметом всей первой части работы. Кро­ме того, вопрос этот тесно связан и с лексикографией и с любым сопоставительным изучением языков. Отмечаем это по поводу удачного, на наш взгляд, деления В. П. Берковым чужих реалий (в терминологии авто-
   58
   оа -- "экзотизмов") на внешние и внутренние1, целесо­образное, по его словам, "для теории двуязычного сло­варя", но полезное, как мы считаем, и для целей
   перевода.
   1. Внешние реалии одинаково чужды обоим языкам; например, фиорд -- внешняя реалия для русского, бол­гарского или любого другого, за исключением норвеж­ского языка.
   2. Внутренние реалии -- слова, принадлежащие одно­му из пары языков и, следовательно, чужие для другого; если фиорд -- внешняя реалия для русского и болгар­ского языков, для пары русского -- норвежского или болгарского -- норвежского она будет внутренней. То есть в плоскости одного языка она будет, по нашей теоминологии, своей для норвежского и чужой для всех остальных языков. Таким образом, для целей тео­рии перевода реалии можно рассматривать в двух планах: а) с точки зрения ИЯ, т. е. реалии в подлинни­ке-- реалии свои и чужие, б) с точки зрения ПЯ -- реалии внешние и внутренние; но при переводе на ис­ходный для реалии язык -- реалии только внутренние. Таким образом, совпадающие в обоих языках реалии региональные и интернациональные будут всегда чужи­ми, внешними для обоих языков, и обычно перене­сение их из ИЯ в ПЯ происходит, так сказать, автомати­чески.
   Собственно местное деление требует не­сколько более детального освещения. Приведем его в некотором логическом порядке, без учета того, рассмат­риваются ли реалии в плоскости одного или пары язы­ков, отмечая, однако, каждый раз их место в приведен­ной выше схеме.
   1. Национальные реалии называют объекты, принадлежащие данному народу, данной нации, но чу­жие за пределами страны: таково подавляющее боль­шинство реалий, тем более что национальная принад­лежность референта является одним из категориальных признаков реалии вообще. Имеются, однако, и исключе­ния; поэтому название "национальные реалии" не следует считать плеоназмом.
   Наличия в тексте национальной реалии порой бывает Достаточно, чтобы породить ассоциации, связанные с Данным народом и данной страной. Яркими националь-
   1 Верков В. П. Указ, соч., с. ИЗ. 3*
   59
  
   ными реалиями можно считать укр. бандура, галушки, гопак, рус. опричник, дьяк, сельпо, комсомолец, ударник, болг. сукман, кавал, царвули, англ. пай, кэб, ам. лобби, ленд-лиз, фр. консьерж, санкюлот,- нем. шнапс, ландтаг, ит. спагетти, гондола, йен. фанданго, сиеста и т. д.
   Национальная реалия является исходным пунктом для местного деления: прежде чем стать интернацио­нальной или региональной, она должна была иметь на­циональный характер; локальные реалии и микрореалии в той или иной степени также обладают национальной окраской.
   Национальным колоритом реалии референт тесно связан с соответствующим народом или страной даже в тех случаях, когда он, как исключение, принадлежит другому народу или другой стране. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. раненых размещали не только в жилых помещениях, но и в палатках и чумах. Тогда же, непосредственно после окончания войны, под­полковник П. Т. Редькин, один из командиров болгар­ских ополченцев, остается в Болгарии в качестве "начальника Тырновского воинского губернского управ­ления". Чум -- это классическое жилище саами, ненцев, эвенков и других северных народов, губерния -- яркая русская реалия; и несмотря на то, что дело происходит в Болгарии, встретив эти слова, читатель невольно свя­зывает их с соответствующим народом (разумеется, если они не вошли в употребление, не укрепились в значении терминов).
   2. Региональными реалиями мы называем те, которые перешагнули границы одной страны, не обязательно соседней в географическом отношении, или распространились среди нескольких народов, обычно вместе с референтом, являясь, таким образом, составной частью лексики нескольких языков1. Характерны в этом отношении единицы, которые Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров собрали в седьмую группу своей клас­сификации: "Слова нерусского происхождения, так называемые тюркизмы, монголизмы, украинизмы и т. д.", которые "можно было бы назвать дважды без­эквивалентными: сначала они не имели эквивалентов с точки зрения русского языка, и это обусловило их заим­ствование; теперь они не имеют эквивалентов уже с точ-
   зрений иностранных языков по Отношению к русскб-' v" 1 Многие из них можно считать своими реалиями для большинства народов СССР.
   С не меньшим основанием региональными реалиями
   можно считать и множество советизмов, являющих-
   я своими реалиями уже не только для советских народов,
   и _ в более широких границах -- для большинства народов социалистических стран; такие слова, как боль­шевик, райсовет, ударник, смотр художественной само­деятельности, агитпункт и пр., транскрибированные или скалькированные, вошли в соответствующие языки вмес­те со своими референтами. С точки зрения других языков (несоциалистических стран), это интернациональные реалии, фигурирующие в соответствующих словарях и сохраняющие свой советский колорит. Таковы реалии совет (англ, soviet, фр. soviet, нем. Sowjet), колхоз (англ, kolhoz, фр. kolkhoze, нем. Kolchos), большевик (англ, bolshevik, фр. bolchevik и bolcheviste, нем. Bolschewik и многие другие советизмы.
   К региональным относятся также группа латиноаме­риканских реалий, группа африканских реалий (может быть, на основе суахили), группа реалий англоговорящих стран, в частности Великобритании и США, а с другой стороны, вероятно, группа реалий стран Британского Со­дружества, группа скандинавских реалий, дальневосточ­ных реалий и др.
   3. Интернациональные реалии, как показы­вает термин, 1) фигурируют в лексике многих языков и вошли в соответствующие словари, 2) обычно сохраняют вместе с тем исходную национальную окраску. Если учи­тывать характернейший признак любой реалии -- нацио­нальный колорит, противоречивым кажется уже само со­четание слова "реалия" с эпитетом, отвергающим эту национальную обусловленность. И тем не менее, "бывает так, что экзотические слова (у автора, а в нашей терми­нологии реалии -- авт.) выходят за рамки одного языка и распространяются (вместе с предметами, обозначае­мыми этими словами) в целом ряде языков, становятся интернациональными словами"2. Автор данной статьи, объясняя распространенность в балканских странах реа­лии гювеч, отмечает ее вхождение в различные языки
  
   1 А. Е. Супрун говорит о "межнациональных группах слов" (указ, соч., с. 52).
   60
   'Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Указ. соч. Изд. 2-е, с. 82-83.
   Добродомов И. Г. Гювеч. -- РР, 1969, N 3, с. 95.
   61
  
   "вместе с предметом, обозначаемым этим словом". Этот
путь более характерен для заимствования терминов, pea-
лип же, как правило, поступают в лексику другого языка
в отрыве и независимо от отсутствия соответствующего
референта у принимающего народа -- через литературу и
в первую очередь, переводную. ' '
   Возьмем такое слово, как ковбой. Несмотря на то что всевозможные пастухи имеются, вероятно, в любой стране земного шара, а ковбой -- лишь на юге, юго-за­паде США, слово это известно повсеместно.
   И еще одна особенность интернациональных реалий: их содержание может отличаться от первоначального, исходного. Тот же ковбой -- этимологически (cow+boyj и по существу пастух, гуртовщик, не более; от других пас­тухов его отличает то, что он "конный", хотя конными пастухами могут быть не только ковбои. Но везде, где ковбоев нет (а теперь, пожалуй, и у них на родине), они почти полностью утратили свой исконный пастушеский образ жизни, превратившись в "бесстрашных" авантю­ристов, "героев" бесчисленных американских боевиков -- вестернов и приключенческих романов.
   Слово сомбреро -- по-испански просто "шляпа", го­ловной убор вообще; но для всех нас это головной убор особого покроя, с характерными широкими полями, кста­ти, то же, что ковбойка во втором значении (БАС), или ковбойская шляпа; ср. "из стружки осины создаются мод­ные головные уборы для пляжа типа "сомбреро" (из га­зеты). Шляпу же, по-нашему "типа сомбреро", в Испании зовут "кордовским сомбреро" (sombrero cordobes).
   4. Локальные реалии (их можно было бы на­звать еще "местными" и "областными") мы приводили и выше (гл. 1), в примерах из произведений Л. Толстого. В отличие от национальных, они принадлежат не языку соответствующего народа, а либо диалекту, наречию его, либо языку менее значительной социальной группы. С другой стороны, будучи диалектизмами, они обознача­ют и специфические для данной области объекты или отношение к ним, обладая поэтому признаками типичных реалий.
   К таким реалиям, наряду с укр. кобзарь, болг. гаду-лар и др., можно, пожалуй, отнести и местное название лаутар -- певец-музыкант в Молдавии. В словарях и эн­циклопедиях его нет. Но в статье "Молдавская ССР" в БСЭ мы нашли объяснение его: "Носители традиций мол­давской народной музыки лаутары (от "лэута" или 62
   та>> _ название старинного лютневидного инстру-* нта) -- neB1J-bI и инструменталисты". В 1971 г. был ме авлен кинофильм "Лаутары", точно так же переве-"енный и на болгарский язык. Это -- молдавские труба-Дуры или менестрели, которые, однако, в любом тексте останутся лаутарами.
   5 Микрореалии -- совсем условный термин, ко-орым мы обозначаем такие реалии, социальная или тер­риториальная основа которых уже даже самых узколо­кальных: слово может быть характерным для одного города или села, даже для семьи, не теряя своих особен­ностей и, следовательно, требуя такого же подхода при переводе.
   Так, жители Софии используют нередко своего рода эвфемизм -- "четвертый километр" -- в смысле сума­сшедшего дома или, в том же значении, "Карлуково" (в 4 км от Софии и близ села Карлуково находятся круп­ные психиатрические больницы); такую же роль для Москвы играет "Канатчикова дача".
   Рабочих в солеварнях г. Галле (ГДР) звали в про­шлом халлоре (Hallore -- от г. Halle). В БИРС это слово с пометой "ист." толкуется так: "солевар, рабочий на со­леварне (в г. Галле)", хотя лучше было бы сохранить его облик реалии. Кстати, в настоящее время в Галле везде есть куклы и другие сувениры, изображающие со­левара -- халлоре.
   В Низких Татрах канатная дорога, "по-здешнему "лановка", подвозит туристов., к вершинам"; лановку можно тоже считать реалией, как, впрочем, и иноязычным вкраплением.
   Над "семейными реалиями" у нас наблюдений мало, но по-видимому они теснее всего соприкасаются с име­нами собственными. Например, в знакомой семье был не­определенной формы и неопределенного назначения шкаф -- не шкаф, буфет -- не буфет, который звали "ка­ракатицей"; слово "Щекотун" в "Больших надеждах" Ч. Диккенс пишет с прописной буквы и обозначает им не просто розгу, а точно определенную "трость с навощен­ным концом, до блеска отполированным частым щекота­нием моей спины".
   Обобщая сказанное о "местном делении" реалий, хо­чется лишний раз подчеркнуть некоторую условность все­го деления в том смысле, что нередко та или иная реалия Может быть отнесена к разным рубрикам. По-видимому,
   63
  
   в уточнении места реалии играет роль и знакомость/не-знакомость (по отношению к чужим реалиям -- степень освоенности), показатель, который тесно связан с времен­ным фактором и отнесен нами к следующему разделу классификации.
   Интересно в этом отношении сопоставить в границах местного деления две довольно далекие группы, такие как интернациональные и локальные реалии, на примере двух очень близких референтам слов: зеннер и гаучо (оба слова в оригинальном написании -- Senner, gaucho). Senner и Senn мы находим в БНРС: первое с пометами "бав." (баварский), "австр." (австрийский) и отсылкой ко второму, где после пометы "швейц." (швейцарский) дается перевод -- "альпийский пастух". Слово gaucho в том же словаре транскрибируется, но почему-то во мно­жественном числе -- гаучос; объяснение -- "южноамери­канский скотовод, пастух". В другом словаре (БАРС) гаучо, также транскрибированное, но уже правильно, в единственном числе, имеет более пространное, но не осо­бенно точное толкование: "скотовод испано-индейского происхождения, живущий в прериях" 1. В толковых слова­рях русского и болгарского языков нет ни гаучо, ни зен­нер; нет их и в СИС и в РЧД, и даже в ЭС и КБЕ. Тем не менее, мы склонны считать, что зенн(ер)--локальная реалия, а гаучо -- интернациональная, почти наравне с ковбоем, несмотря на большую популярность последнего (фигурирует в большинстве словарей). Гаучо мы нашли в английских, французских и немецких толковых слова­рях; несмотря на его отсутствие в болгарских справоч­никах, вероятно, нет ни одного болгарского, да и совет­ского мальчика, который не знал бы этого слова; есть по­пулярная сербская песенка о гаучо (композитор Рамбо-сек), переведенная и исполнявшаяся в Болгарии. Извест­ность слова гаучо, точно так же, как и ковбоя, связана, разумеется, не со спецификой его профессии -- одной из самых древних и распространенных в мире, а с прису­щим ему налетом романтики ("Идеализированный ро­мантический образ свободолюбивого Г. вошел в лат.-амер. лит-ру в 19 в." -- БСЭ); такая же идеализация ха­рактерна и для его североамериканского коллеги ковбоя.
   И зенн(ер), и гаучо и ковбой -- пастухи, правда, в пазных странах и на разных континентах, на различной высоте над уровнем моря. В болгарском языке имеется множество наименований всевозможных пастухов, глав­ным образом в зависимости от вида скота: овчар, козар, биволар, говедар, кравар, воловар, коняр, магаретар, му-летар, пастир, чобан и т. д., но реалий среди них нет. д вот наименования альпийского, аргентинского и, ска­жем, техасского пастухов мы принимаем в лоно реалий. ц это несмотря на то, что, например, в Болгарии, пасту­хи (чабаны) ведут приблизительно такой же, как у зен-н(ер)ов, образ жизни, тоже на высокогорных пастбищах, подобно им, производят сыр (между прочим, немецкий глагол sennen означает "делать сыр" -- БНРС). Тем не менее, при переводе на немецкий язык произведения из жизни таких болгарских пастухов мы не употребили бы слова зенн из опасения придать болгарской действитель­ности не присущий ей колорит. А вот зенн(ер) в перево­де на болгарский язык, в зависимости от случая, либо превратился бы в говедара, утратив часть колорита, но не приобретая нового (это болгарское слово, как было сказано, лишено коннотации), либо сохранил бы свою не­мецкую форму.
   III. Временное деление
   На основе временного критерия все реалии можно ус­ловно разделить в самых общих чертах на 1) современ­ные и 2) исторические. Чтобы такое деление приобрело реальное содержание, рассмотрим следующие, обуслов­ленные фактором времени, вопросы: 1) связь реалий по предмету и времени и 2) по месту и времени, 3) поступле­ние чужих реалий в язык и 4) один из основных путей такого поступления -- через художественную литерату­ру и, наконец, 5) вопрос о знакомости/незнакомости реа­лий, тесно связанный с употреблением реалий вообще и освоением чужих реалий.
  
   65
   1 Во-первых, "гаучо" -- не скотовод, т. е. "специалист по скотоводст­ву" (MAC), а пастух или батрак на скотоводческой ферме (БСЭ), и, во-вторых, "прерии" имеются только в Северной Америке, тогда как в Южной бывает "пампа".
   64
  
   Связь реалий по предмету и времени
   О том, что статус реалии не всегда является по­стоянным качеством слова, мы писали в самом начале главы. Изменение этого статуса во времени видно на примере перехода терминов в реалии и наоборот -- реа­лий в термины и другие, нетерминологические единицы.
   Некоторые термины, по той или иной причине, обычно связанной с изменением референта (например, устарева­ние машины), постепенно отходят в область истории, пре­вращаясь в своего рода исторические реалии. Обратный процесс связан также с референтом: для вновь созданной машины, детали для входящего в обиход предмета потребовалось наименование, и его находят в старой, освященной годами реалии, которая, таким образом, ста­новится названием нового референта, иногда утрачивая, а иногда и сохраняя связь с прежним; старое слово начи­нает новую жизнь в виде термина.
   Уже хрестоматийным стал пример с самолетом. Быв­ший в свое время лишь ковром (сказочная реалия), он нежданно-негаданно набрал высоту в значении летатель­ного аппарата (термин), а теперь, наряду с гораздо бо­лее совершенными своими братьями и сестрами -- раке­тами и спутниками -- превратился в элемент обыденной, повседневной речи.
   Не менее ярким примером может служить тот же спутник. Разница только в сроках освоения: если в отно­шении самолета от летающего ковра до повседневного транспорта прошло немало времени, то спутник развился в гораздо более сжатые сроки. От первоначального обще­языкового слова до астрономического термина он прошел, правда, довольно длинный путь, но зато уже у нас на глазах вошел в разряд реалий; причем реалия получи­лась весьма своеобразная: для ИЯ это был термин ("ис­кусственный спутник Земли"), а в любом иноязычном словаре его можно обнаружить в качестве типичной со­ветской реалии: англ, sputnik, фр. spoutnik, нем. Sputnik, чеш. sputnik, болг. спътник -- то есть слово, обозначаю­щее не сателлит вообще, не любой искусственный спутник Земли, а именно запускаемый Советским Союзом '. Впро­чем таково было положение до 1969 г., когда при состав-
   1 Ср., например, DQ (1963): "Слово, принятое во всех языках для обозначения искусственных сателлитов, запускаемых Советским Союзом".
   66
   нци международного многоязычного космонавтиче-ле о словаря была "достигнута договоренность, соглас-с которой термин "спутник" применяется к искусствен-н м спутникам Земли, запущенным в любой стране" ?БСЭ). По существу же слово это -- уже не термин, поскольку едва ли есть люди, не знающие и не употреб­ляющие его.
   Вот еще несколько примеров. Для своего времени шлем был военным термином (в средневековье), теперь это военная и историческая реалия, но в последнее вре-мя _ и термин, только с иным значением'; а головной убор доблестного рыцаря на голове современного воина обычно называют по-русски и по-болгарски каской.
   Аналогичен случай с бригадиром -- в прошлом воен­ный чин (от ефрейтора и старшего жандарма до генера­ла), и в этом смысле теперь -- историческая реалия. В Советском Союзе и в Болгарии, а также в других со­циалистических странах он приобрел значение "руково­дителя бригады (коллектива, выполняющего определен­ное производственное задание)" (MAC), а в Болгарии, кроме того, и члена коллектива, выполняющего опреде­ленные задачи, обычно на общественных началах -- школьники, студенты; и здесь уже трудно причислить сло­во к терминам.
   Любопытной реалией, пробивающейся в термины, яв­ляется сауна -- яркая финская реалия. Судя по слова­рям, в том числе и СИС (1964), в русском языке это слово почти незнакомо; в переводе англ, sauna и нем. Sauna БАРС и БИРС не дают транскрипции, а объясня­ют его как финская парная баня; в советской печати мы встретили это слово в 1967 г. с достаточно хорошим объ­яснением: "..грешно было бы не посетить финскую баню-сауну. "Мое первое "саунское крещение" состоялось в одной из таких бань"2. В английский и немецкий языки сауна, по-видимому, вошла также сравнительно недавно: в более старых словарях (нем. -- 1936, англ. -- 1956) мы ее не нашли. В болгарских словарях ее тоже нет, но слово широкой публике знакомо, и, по нашим сведениям, сауна войдет в новое издание словаря иностранных слов в бол-
   "•'Специальный головной убор летчиков, танкистов, лыжников и др... (Кожаный ш. и Пробковый ш.)", а также и "Специальное устрой­ство, предохраняющее голову и изолирующее ее от внешней среды. 2 Водолазный ш. Кислородный ш." (Ож) "1. о.V. 1967.
  
   гарском языке. В западных языках, а в последнее время и в болгарском, сауна уже относительно слабее связана с финской действительностью, приобретая все больше ха­рактер "типа бани", как, допустим, "турецкая баня".
   Тога представляется многим лишь одеждой римского гражданина, но в некоторых странах ее носят и в наши дни профессора, адвокаты, судьи при исполнении слу­жебных обязанностей, и это переводчик не должен упу­скать из виду.
   Слово легион, обозначая 1) крупную войсковую еди­ницу в Древнем Риме и, позже, 2) различные "войсковые формирования во Франции, Великобритании, Германии, России" (например, Иностранный легион, главным обра­зом, в Северной Африке в XIX -- середине XX вв., Поль­ские легионы в XVIII--XX вв. при иностранных армиях), является вместе с тем 3) наименованием созданной и под­держиваемой правительством фашистской молодежной организации в Болгарии до 9 сентября 1944 г., а также, уже в наши дни, 4) названием реакционных гражданских организаций в США (КБЕ), например, "Американский легион"; все эти легионы не имеют никакого отношения к 5) болгарским легиям в Белграде (1862 и 1867 гг.).
   Связь реалий по месту и времени
   Исторические реалии редко бывают оторваны от сво­его национального источника. Это случается лишь когда чужая реалия относится, например, к глубокой древности (Древний Рим, Древняя Эллада): тога, амфора, архонт, остракизм и т. п., когда исторический колорит как бы преобладает над национальным: патина времени как бы скрадывает специфически национальный оттенок. Кроме того, многие из этих реалий приобрели со временем пере­носные значения, перешли во фразеологию, что еще боль­ше ослабило отнесенность их к определенному месту.
   Однако многие реалии можно рассматривать в исто­рическом плане, не теряя из виду национальной принад­лежности, вернее, такие слова представляют одинаково исторические и национальные реалии. Слова прапорщик, губерния, земство, обозначая понятия, связанные с рус­ским народом, ограничены и рамками соответствующей эпохи -- дореволюционной; к другой эпохе в России •-- времена Ивана IV -- относятся опричник, местничество, земщина, опала, к той же или более поздней -- дьяк, боярин, дума; о ранних годах советской эпохи говорят
   68
   историзмы ликбез, реввоенкомат, батрачкам, раскулачи­вание, нэпман и др. исторические советизмы.
   Изменения в значениях реалий по времени и месту -- исключительно важная их особенность, незнание которой существенно искажает в восприятии самого переводчика, а'в результате, разумеется, и в глазах читателя описывае­мую действительность (см. гл. 8 "Аналоцизмы и анахро­низмы" и гл. 10 "Перевод исторических реалий").
   Введение чужих реалий
   Пополнение чужими реалиями лексики соответствую­щего языка происходит обычно регулярно и равномерно (разумеется, с соответствующим ускорением, связанным . с увеличением контактов между народами), но нередко и "толчками" или "волнами", в зависимости от тех или иных политико-исторических событий в жизни страны, социальных взрывов, а также часто бывает обусловлено новыми течениями в литературе и связано с периодически меняющимися вкусами и интересами общества. Историки языка и культуры могли бы в ряде случаев наметить и некоторую периодизацию поступления этих элементов по историческим эпохам, наряду с поступлением заимство­ванных слов вообще. Например, в русской литературе и языке можно было бы указать на следующие периоды:
   -- крещение Руси: проникновение древнеболгарских реалий, связанных главным образом с православием и богослужением;
   -- эпоха Петра I: волна западноевропейских терми­нов и реалий;
   -- Великая Октябрьская революция: множество по­литических и экономических терминов и реалий;
   -- годы Советской власти: поток многоязычных бы­товых и других этнографических реалий народов СССР, а наряду с этим -- и западноевропейских терминов и ре­алий.
   Подобные периоды можно наметить и в отношении поступления реалий в болгарский язык и литературу:
   -- крещение болгар: церковные реалии главным об­разом византийского происхождения, а также реалии, связанные с государственной властью;
   -- византийское иго: греческие общественно-полити­ческие и бытовые реалии;
   -- оттоманское иго: турецкие реалии из всех областей
жизни; . ,... .: .-• .' . •
   69
  
   -- эпоха болгарского Возрождения; общекультурные русские и западноевропейские реалии;
   -- освобождение от оттоманского ига: множество рус­ских реалий -- военных, общественно-политических, бы­товых;
   -- период германского влияния (между двумя миро­выми войнами) -- немецкие реалии (относительно мало­численные по сравнению с заимствованными терминами);
   -- после 9 сентября 1944 года: русские, главным об­разом общественно-политические реалии, советизмы, при­нятые вместе с их референтами, и множество реалий всех видов.
   Литературные пути проникновения реалий
   Они кажутся нам особенно характерными для этого класса лексики, когда реалии вводит мастер -- писатель или переводчик. Ярким примером такого мастерства вве­дения реалий в оригинальную литературу могут послу­жить "украинские" произведения Н. В. Гоголя, "кавказ­ские"-- М. Ю.Лермонтова и Льва Толстого, произведения современных писателей из "чужой" жизни (А. Е. Супрун упоминает И. Эренбурга и К. Паустовского1); множество новых реалий можно встретить в современных произве­дениях типа путевых заметок. Много реалий, главным образом из тех, которые мы назвали бы локальными, вошли в литературный язык через произведения таких писателей, как В. Г. Короленко, Д. Н. Мамин-Сибиряк, П. И. Мельников-Печерский.
   Немало, если не большинство, чужих реалий поступа­ет и через переводы. Впрочем, следует, вероятно, отме­тить, что это характернее для работы более современных переводчиков. Известно, например, что старые перевод­чики-- судим по И. Введенскому -- нечасто транскриби­ровали реалии, а старались больше русифицировать текст по Гердеру: "чужое сделать своим".
   Раз проникнув в язык или хотя бы в речь, реалия ли­бо приживается, порой даже теряя колорит, ли­бо уходит в историю. Попытаемся на примере введенных в литературу Н. В. Гоголем слов проследить дальнейшую судьбу таких реалий. В качестве исходного пути возьмем "словарик украинских слов", который он предпослал в конце вводного слова Рудого Панька "Вечерам на хуторе
   1 Супрун А. Е. "Экзотическая" лексика, с. 51. : '*""""
70
   г
   близ Диканькй", И проследим Их развитие по словарям различных лет (см. таблицу).
   "Словарики" Гоголя заслуживают самого присталь­ного внимания и самостоятельного исследования с пере­водческой точки зрения. Такой цели мы перед собой не ставили. Хотелось лишь на этом примере объясненных самим автором слов показать реалии в диахроническом
   плане.
   Из восемнадцати произвольно отобранных нами слов
   шестнадцать (без макогона и пейсиков) имеются и у Даля; все снабжены пометами, указывающими на их областной характер -- "юж", "млрс." и др.
   УД. Н. Ушакова, т. е. в первом толковом словаре советской эпохи, отсутствуют четыре из этих слов: буха­нец, книш, макитра и макогон; четыре других -- бублик, галушки, каганец и рушник -- помечены как областные, а в толковании восьми оговорена их связь с Украиной ("украинский", "на Украине", "у украинцев") --украин­ские реалии: галушки, кобза, кунтуш, оселедец, плахта, свитка и чумаки; пейсики имеются только "у патриар­хальных евреев" (так дано во всех словарях; к ним боль­ше возвращаться не будем); жупан имеет помету "ист."; пометой "спец." характеризуются слова плахта и смуш­ки ("смушка"). "Нейтральное" толкование получил толь­ко хутор: в словаре не отмечено его значение как "кресть­янский поселок", специфическое для Украины (в данном
   случае).
   В М А С нет только двух слов -- буханец и макогон; первое уже не встречается и дальше, так что его следует считать выбывшим, а макогон, наоборот, появляется в БАС (том 6 БАС вышел на год раньше тома 2 MAC) без помет, но как украинская реалия; мы его встречали и в периодической печати. Областных слов осталось только три -- каганец, рушник и хутор (в его значении реалии); украинских реалий стало девять (за счет макитры), а без помет на этот раз идут бублик и смушка.
   В словаре С. И. О ж е г о в а из всех восемнадцати слов не представлены семь -- очевидно, менее употребитель­ные, находящиеся на периферии или за пределами совре­менного литературного языка: буханец, каганец, книш, макитра, макогон, пейсики и рушник; по существу это областные слова, поскольку среди приведенных одиннад­цати нет пометы "обл.". Украинских реалий тоже девять; бублик и смушка также даются без помет.
   Итак, галушки, жупан, кобза, кунтуш, оселедец, плах-
   71
  
  
   та, свит(к)а, хутор и чумаки можно считать на сегоднящ ний день утвердившимися украинскими реалиями.
   Рушник (во всех словарях "ручник") везде имеет помету "обл.", а в БАС -- "устар. и обл.". Мы считаем его единственным не принадлежащим к числу реалий словом поскольку не видим никаких специфически национальных черт (быть может, они и были -- размеры и форма, вероятно материал -- лен?, ручная выработка и "оформление", вышивки и т. п., -- но все это стерто временем, утеряно для современника); слово не вошло в словарь русского языка.
   Интерес представляет также развитие "нейтральных" бублик и смушки. У Даля и Ушакова бублик -- областное слово, областным оно помечено и в БАС (1950): "южное и украинское". Однако в MAC (1957) и, дальше, у Ожегова оно приведено без помет. Тем не менее мы имеем основание считать его также реалией, но, может быть, шире распространенной -- не только украинской, а скорее русской, на что косвенно указывает его подача в русско-иноязычных словарях1. Смушки (во всех словарях единственное число -- "смушка") у В. Даля помечено "кур. пек.", т. е. это явно областное слово; у Д. Н. Ушакова это термин: помета "спец."; в остальных словарях оно дано без помет, но самый характер толкования подсказывает, что речь идет о специализированном понятии и что его наименование относится скорее всего к терминологической лексике.
   Стоит остановиться и на исторических р е а л и -я х. По существу, все приведенные слова могли бы иметь пометы "ист." или "устар.": такое сегодня не употребляют, не носят, не едят; на это указывают и слова "старинный", "в старину" в толкованиях; такое указание Гоголь дает единственно к слову кунтуш ("верхнее старинное платье"). Только хутор по Ож. и БАС -- слово современ-
   1 В РАС, так же как и в Оксфордском RED, бублик транскрибирован [boublik] и в скобках объяснен почти одинаковыми словами. В других словарях даются близкие понятия: в РНС Kringel (явный "крен-
   . дель") и в РФС craquelin -- "баранка, сушка"; при таком переводе утрачиваются даже чисто предметные приметы бублика, не говоря уж о коннотативном значении. Болгарское "геврек" лучше отражает содержание бублика, но у нас геврек большей частью обсыпан кунжутом, очень редко маком и никогда тмином. В БРЧС бублик..значится как preclik, что в переводе обратно на русский язык будет "крендель", "бублик", "баранка", а по сути дела--ни то, ни другое' ни третье.
   76
   ное, несмотря на то, что теперешние хутора "на Украине, на Дону и на Кубани" наверняка утратили характерные черты даже шолоховских и лишь по традиции называются хуторами да станицами.
   Вопрос освоения чужой реалии
   Это тоже вопрос времени. В зависимости от степени освоенности реалии можно условно разделить на 1) знакомые и 2) незнакомые. Понятия эти, крайне относительные и растяжимые, можно несколько уточнить. Качество "знакомости" чужая реалия приобретает в ходе употребления: знакомым становится иноязычное слово, которое часто встречается в литературе, популяризируется (вольно или невольно) средствами массовой информации, употребляется многими носителями принявшего его языка и -- под конец уже -- представляет интерес для массового читателя, -- все это в течение достаточно продолжительного времени. В результате слово становится частью лексики данного языка и попадает в его словари. Таким образом, данное деление можно условно представить в виде двух категорий чужих реалий: 1) реалии, принадлежащие к словарному составу принявшего их языка, и 2) реалии, еще не вошедшие в его лексику. А поскольку общепринятым признаком принадлежности данной лексической единицы к языку является ее присутствие в словарях, знакомые, полностью освоенные чужие реалии будем для удобства называть "словарным и", а незнакомые, неосвоенные -- "в н е с л о в а р н ы м и".
   Такое разделение, конечно,'весьма схематично, формально-- черно-белый снимок многоцветной натуры. Если проследить по словарям и в литературе, то окажется, что по существу между полностью освоенными чужими (для русского языка) реалиями типа джунгли, прерия, бизнес, аул, сакля, кимоно, пагода, миля, доллар и впервые вводимыми переводчиком или автором, такими как, скажем, берик (туркменское украшение), пафты (своеобразная пряжка на женском поясе в Болгарии), родильеро (шерстяной плед в Южной Америке), рагар (шведский хиппи) и т. п., можно расположить множество групп реалий, в различной степени адаптировавшихся в новой для них языковой среде.
   С другой стороны, и лексикографическая практика еще, к сожалению, не достигла совершенства в своевременном отражении в словарях новых языковых поступле-
   77
  
   ний. Бывает, что в толковом словаре встретишь редкую реалию, а не находишь употребительных. Отличную идею периодического пополнения толковых словарей новыми словами, в том числе и заимствованными, следовало бы развить дальше, участив периодический выпуск таких словарей-справочников.
   Особую, третью группу чужих реалий по признаку "знакоместа", в еще более значительной степени обусловленных фактором времени, составляют "модные реа-л и и".
   Выше мы говорили о толчкообразном поступлении чужих реалий в тот или иной язык в различные исторические эпохи соответствующего народа. Здесь же пойдет речь также о периодическом (хочется сказать, "пароксиз-мальиом") поступлении или даже нашествии реалий, но не в государственном и не в "эпохальном" масштабе, не в отношении жизненно важных объектов, а скорее в области моды (в широком смысле слова). Эти модные поветрия отличаются тем. что завладевают вниманием широких кругов общества, чаще всего молодежи, но на сравнительно непродолжительное время; приходит новая мода, и вчера еще бывшие у всех на устах словечки уходят в небытие: суинг вытесняет рок-н-ролл, будучи в свою очередь вытесненным каким-нибудь конфу или бэнгом, вместо причесок бокс, полубокс или "я у мамы дурочка" появляются модные сэссун или гаврош, битники уступают свое первенствующее положение "детям-цветам" хиппи 1, которые также сходят на нет и забудутся за счет следующих за ними детей мгновения; отзвучало легкомысленное постукивание шпилек и гвоздиков русских модниц, вставших на платформы и танкетки.
   Такие модные реалии исчезают из памяти современников, но часто не бесследно: даже самые недолговечные однодневки этого типа продолжают для переводчика быть реалиями, то есть нередко более трудными головоломками, чем другие, -- ведь некоторые из них закрепляются в том или ином произведении, которое нужно переводить. Другие попадают в словари. Такова, например,
   болгарская реалия суинг (в значении "стиляга"), пришедшая с американским танцем, которую мы находим в словаре иностранных слов (РЧД); в США этот танец давно забыт. Любопытен другой случай, когда болгарская реалия-однодневка сохранилась не в болгарском, а в русском словаре. В Болгарии в середине 60-х годов усердно рекомендовали созданный по болгарским мотивам танец и-ха-ха, которого в нашей литературе, в том числе и в справочниках, мы не нашли; а в словаре-справочнике "Новые слова и значения" (в обоих изданиях -- 1971 и 1973 гг.) он представлен толкованием: "Парный танец свободной композиции, созданный в Болгарии, отличающийся простотой и современной пластикой", и двумя примерами из советских же периодических изданий.
   Иногда мы употребляем и термин "эпизодические реалии", которые не следует смешивать с модными. Это внесловарные реалии, которые переводчики, в зависимости от требований контекста, вводят в перевод, однократно или несколько раз, но которые распространения не получают, в языке не закрепляются, а, следовательно, не попадают и в словари. Таковы, например, многие из реалий в упомянутой выше книге Л. В. Шапошниковой.
   От других внесловарных реалий их отличает короткая жизнь: это однодневки, которые умирают, не успев родиться, в отличие от таких, как болг. запалянко (болельщик) -- исключительно распространенного в речи слова, не нашедшего, однако, места в толковых словарях болгарского языка.
   Эпизодические реалии не следует смешивать с экзо-тизмами (см. гл. 4).
   Глава 6
   ПЕРЕВОД РЕАЛИЙ
  
   1 Слово хиппи является хорошим примером недолговечности модных реалий, обусловленной, разумеется, преходящим характером их референтов: в 1967 г. В. Аксенов застает в Лондоне расцвет движения "детей-цветов", а уже в 1975 г., будучи в Калифорнии, обнаруживает, что тихо замирает его последний аккорд (см. ЛГ, 1.1.1976).
   78
   Понятие "перевод реалий" дважды условно: реалия, как правило, непереводима (в словарном порядке) и, опять-таки как правило, она передается (в контексте) не путем перевода. "Если говрить о непереводимости, -- пишет Л. Н. Соболев, -- то именно реалии,.как правило, и
   79
  
   непереводимы"1. Так что не зря И. Левый упоминает реалии в числе cruces translatorum, то есть крестных мук переводческих2.
   И тем не менее "нет такого слова, которое не могло бы быть переведено на другой язык, хотя бы описательно, т. е. распространенным сочетанием слов данного языка"3-- это в отношении словарного перевода, и "то, что невозможно в отношении отдельного элемента, возможно в отношении сложного целого" 4, т. е. в отношении контекстуального перевода. Так что вопрос сводится не к тому, можно или нельзя перевести реалию, а к тому, как ее перевести.
   Основных трудностей передачи реалий при переводе две: 1) отсутствие в ПЯ соответствия (эквивалента, аналога) из-за отсутствия у носителей этого языка обозначаемого реалией объекта (референта) и 2) необходимость, наряду с предметным значением (семантикой) реалии, передать и колорит (коннотацию) -- ее национальную и историческую окраску.
   Дело значительно осложняется еще необходимостью учитывать целый ряд обстоятельств, мешающих дать один на все случаи жизни ответ. Безусловно лишь одно: рецептов и здесь, как в переводе вообще, нет, и переводчик, учитывая общие теоретические положения и опираясь на владение языками, на фоновые знания, на свой опыт, чутье и картотеку, но, в первую очередь, на "контекстуальную обстановку", в каждом отдельном случае выбирает наиболее подходящий, иногда единственно возможный путь.
   Осмысление реалии в подлиннике и в переводе
   К этим важным обстоятельствам, которые нельзя упускать из виду при выборе наиболее подходящего приема перевода, принадлежат место, подача и осмысление незнакомой реалии в подлиннике.
   Незнакомой чаще всего является чужая реалия. Автор вводит ее в текст художественого произведения главным образом при описании новой для носителя данного
   по переводу с русского язывд на:
   1 Соболев Л. Н. Пособие французский, с. 281.
   2 Левый И. Искусство перевода, с. 149.
   3 Федоров А. В. Основы общей теории перевода, с. 182.
   4 Т а м же, с. 144.
   80
   языка действительности, например, в романе из жизни такого-то народа, в такой-то стране, повествуя о чужом для читателя быте в том или ином эпизоде. Эти малознакомые или вовсе незнакомые читателю подлинника слова требуют такой подачи, которая позволила бы воспринять, не затрудняясь, описываемое, ощутив вместе с тем тот специфический "аромат чуждости", характерный местный или национальный и исторический колорит, ради которого и допущены в текст эти инородные элементы. При недостаточно умелом их введении, если автор переступил какую-то трудно уловимую границу меры и вкуса, они разорвут гомогенную ткань произведения, и читатель воспримет их как самоцельную экзотику.
   1. Наиболее удачным нужно считать такое введение в текст незнакомой реалии, которое обеспечило бы ее вполне естественное, непринужденное восприятие читателем без применения со стороны автора особых средств ее осмысления. Например: "-- Вот мани. -- Кунжен протянул мне медный колокольчик.-- Я звоню в него, когда пророчествую"1. (Разрядка наша -- авт.) Значение загадочного иначе мани ( = медный колокольчик) раскрывается здесь же, в самом тексте, первыми связанными с ним словами.
   2. Не требуют по большей части объяснений и те р е а-лии, которые знакомы читателям (из литературы, печати, культурного общения). Таковы, например, вошедшие во многие языки интернациональные реалии типа сомбреро, пампа, коррида, гондола, феллах; о каждой из них у читателя давно сложилось соответствующее представление, так что писатель, вводя данное слово в свой текст, довольно точно знает, что его поймут.
   Однако при переводе, несмотря на интернациональный характер этих реалий, а может быть, именно в связи с ним, существует опасность ошибок: не рассчитывая в сомнительных случаях на память или интуицию, переводчик должен тщательно проверить, 1) существует ли это слово и в ПЯ, 2) соответствует ли оно по значению переводимому в ИЯ и 3) каков его фонетический и графический облик в ПЯ.
   3. С еще большим основанием не требуют объяснения и региональные реалии. Таковы в советской художественной литературе названия многих объектов, ха-
   Шапошникова Л. В. Указ, соч., с. 185.
   81
  
   Т
   рактерных для быта и культуры народов Советского Союза. Вот почему, говоря о чахохбили ("Махатадзе отбыл к себе.., вырвав у супругов Петровых обещание приехать в гости, на чахохбили"), "Крокодил"1 не объясняет его значение, явно рассчитывая, что одно упоминание этого блюда вызовет у читателя обильное слюноотделение. Что касается нас, иностранцев, то требуемого эффекта не получилось, точнее, рефлекс сработал с заметным опозданием -- после справки в "Книге о вкусной и здоровой пище": до этого мы могли только догадываться о значении по тому, что подсказывал контекст -- какое-то (восточное, кавказское, грузинское -- одним словом, экзотическое) кушанье.
   4. Очень часто в соображения писателя и переводчика входит расчет на контекстуальное осмысление, на то, что читатель поймет введенную реалию "по смыслу". В следующий текст автор ввел две реалии: "..когда гитарист., узнал, что в его ресторанчике, остужая острую пищу мексиканской текилой, сидят два амигос из России, грянул "Эй, ухнем!", нам в первомайский вечер стало весело в Лос-Анджелесе.."2 (разрядка наша--авт.). В словарях, в том числе и в СИС, эти слова отсутствуют; но если амигос довольно популярно в значении "приятели" (йен.), то текилу читатель, вероятнее всего, прежде не встречал, а только улавливает, что речь идет о мексиканском напитке, должно быть, вине, но что это за вино, чем оно отличается от других вин, красное оно, наконец, или белое, остается неизвестным. Просто автор считает, что этих данных достаточно, чтобы создать необходимую атмосферу и вместе с тем не особенно затруднить читателя.
   Несколько больше осведомленность читателя того же произведения о битлах: "Там-то между ежегодной скотоводческой выставкой и гастролями четырех лохматых б и т л о в из Ливерпуля, там-то и разыгрывался главный спектакль", -- пишет автор3, не считая нужным давать пояснения: нашему современнику "лохматые битлы" хорошо знакомы. Однако уже в следующем изднии этой книги, вероятно, потребуются комментарии, введение каких-либо средств осмысления: мы уже отмечали, как быстро модные слова вытесняются более модными.
   1 Кр., 1975, N 8, с. 2.
   2 Кондратов С. Н. Свидание с Калифорнией, с. И.
   3 Т а м ж е, с. 95. :
   82
   5. Нередки случаи переоценки фоновых знаний читателя, когда автор не объясняет реалию, чужую или свою, но явно незнакомую читающей публике. Р. Са-батини, например, описывая события, эпоху, среду, быт времен французской революции конца 18 века, не приводит никаких средств осмысления соответствующих реалий. То же можно сказать и о других авторах, в том числе и пишущих на исторические темы.
   Ярким примером в этом отношении может быть такой крупный художник, как А. Н. Толстой. В "Петре Первом" содержится масса исторических реалий, очень далеких от современного читателя и явно незнакомых большинству. Об этом упоминает и О. Н. Семенова, приводя пример с реалией терлик: "А. Толстой, вводя в текст незнакомое русскому читателю слово "терлик", не считает нужным раскрывать его значение ни сноской, ни пояснениями, органически вплетенными в текст, как он это делает в ряде других случаев". Далее автор указывает на разницу в восприятии такой реалии читателем перевода в отличие от читателя подлинника, "который в случае недоумения мог обратиться к помощи словарей, справочных пособий, к памятникам эпохи, чего совершенно лишен читатель перевода"1.
   Что читатель, встретивший незнакомую реалию в подлиннике, находится в несколько более благоприятном положении по сравнению с читателем перевода, это верно. Но едва ли верно приведенное автором объяснение: вряд ли А. Н. Толстой рассчитывал, вводя тот же терлик, что читатель будет справляться о его значении в словарях и "памятниках эпохи". Во-первых, и читатели перевода могут обращаться к словарям, а во-вторых, маловероятно, чтобы читатель (не научный работник или исследователь), взявший книгу для удовольствия, стал рыться в словарях, разыскивая незнакомое слово. Дело, конечно, обстоит гораздо проще: А. Н. Толстой и не собирался уточнять для читателя значение некоторых реалий, которые вводит как синхронизированный с описываемой эпохой орнамент, что уже на следующей странице признает сама О. Н. Семенова, несколько противореча себе: "..полное раскрытие семантики слова [тегилеи] не входит в художественную задачу; архаизм сохраняет для читателя новизну, экзотичность, является элементом историчес-
   'Семенова О. Н. Архаическая лексика в романе А. Толстого "Петр I" и способы ее перевода на эстонский язык, с. 62.
   83
  
   Кой стилизации"1. Не до конца раскрытое значение реалии, а лишь намек на него, конечно, понятнее читателю подлинника -- слово здесь в своей среде, и он улавливает интуитивно больше, чем поймет из перевода читатель-эстонец, для которого транскрибированные тегилеи не больше, чем совершенно лишенный смысла египетский иероглиф.
   6. Приведенных примеров достаточно, чтобы показать опасность непонимания или недопонимания значения незнакомой реалии, введенной в текст подлинника или перевода: смысловое содержание чужого слова не доходит до сознания читателя или доходит в несколько ущербленном виде, что ставит вопрос по меньшей мере о выделении этих реалий при помощи соответствующих средств. Например, в "Казаках" многие из слов, обозначающих характерные для местного быта объекты, Л. Толстой дает курсивом. Некоторые авторы ставят чужие реалии в кавычки, как, например, "в стране индустриального потока и пресных "хэмбургеров"..."2, другие сохраняют даже оригинальное их написание (например, латиницей), приближая, таким образом, к иноязычным вкраплениям.
   7. Но одного выделения, т.е. просто привлечения внимания читателя к тому, что это слово "особенное", недостаточно для восприятия смыслового содержания реалии. Поэтому авторы и переводчики прибегают к целому ряду средств, целенаправленно используемых для осмысления чуждого пониманию читателя слова. Их подбор неизменно зависит от стилистических задач автора и в конечном счете связан с учетом значимости, "степени активности", "смысловой нагрузки"3, которую несет та или иная реалия. В "Казаках" Л. Толстой4 пользуется обычно несколькими способами, характерными, в сущности говоря, и для других писателей: дает в самом тексте объяснение или элементы толкования, выделяя их или саму реалию скобками, запятыми или тире, или же прибегает к сноскам: "Оленин надевал... размоченную обувь, называемую поршнями.." (с. 256), "к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу.." (с. 228), "Красивая голова Марьяны, повязанная одним красным платком (называемым сорочкой)..." (с. 259), "Бал, то есть пирог и собрание девок" (с. 261).
   'Там же, с. 63.
   2 Кондратов С. Н. Указ, соч., с. 11.
   3 Выражение А. Д. Швейцера. См. указ, соч., с. 254.
   4 Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 3.
   84
   В подстрочное примечание выносятся, как правило, pea-" лии, требующие более пространных объяснений, или же,'по-видимому, такие, которые по той или иной причине, например, при употреблении в прямой речи -- трудно объяснить в самом тексте.
   В тех случаях, когда на данной реалии сосредоточено внимание автора (а, следовательно, и читателя), когда она несет более значительную смысловую нагрузку, автор может и в самом тексте дать более детальное объяснение, до этимологии включительно, если это необходимо по ходу действия. Например: "..взяв чапуру (деревянную чашку, вмещавшую в себя стаканов восемь), налил вина и выпил почти всю"1. Реалия чапура и до этого встречается в тексте, но только здесь Л. Толстой приводит детальное . описание, подчеркивая ее емкость в связи с количеством выпитого Олениным вина. Вот другой пример осмысления реалии в тексте, взятый из "Известий", -- случай, когда реалия имеет высокую степень активности: "Здесь самое ходовое слово "матабиш", понятное на любом из десятка языков.. Его значение слабее английского слова "взятка", так как в нем нет намека на незаконность или правонарушение. "Матабиш" -- это просто неизбежные расходы, благодаря которым все получается так, как нужно". И еще: "Но что же, конкретнее, фривей, этот вещественный и символический образ Лос-Анджелеса? Free way -- свободный путь. Свободный от светофоров и других ограничений скорости"2.
   Довольно распространенным способом объяснения реалии является употребление ее нейтрального синонима или родового понятия в качестве приложения, т. е. связывание обоих слов дефисом: "помещик и-д ж е н м и силой отбирали землю", "посетить финскую б а-н ю-с а у н у", "ю б к и -л о н д ж и на школьниках" и т. д. Например, таким же образом Г. Лонгфелло раскрывает в "Песне о Гайавате" значения индейских реалий.
   Подача и толкование реалий в особых словарях, комментариях, глоссариях и т. п. в конце книги, части, главы значительно затрудняет читателя, отрывая его от повествования (обрывает нить), заставляя искать значение незнакомого слова где-то в другом месте, добраться до которого удается не сразу: нужно перевернуть не одну страницу; иногда затруднение усугубляется еще и тем, что непонят-
   'ТолстойЛ. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 3, с. 267. 2 Кондратов С. Н. Указ соч., с. 23.
   85
  
   "мое слбво ничем Не отмечено, как и точное место, где его искать, а поиски могут оказаться тщетными. Прежде к этому методу осмысления прибегали чаще. Такие словари мы находим у Г. Лонгфелло и его переводчика И. А. Бунина; выше мы отметили "словарики" Н. В. Гоголя в его "Вечерах"; список морских терминов имеется в конце романа А. Степанова "Порт-Артур" (но ни морских терминов в комментариях, ни особых глоссариев нет у такого мастера морского рассказа, как К- М. Станюкович). Чаще к такому приему осмысления болгарских реалий прибегали и в более старых переводах на русский язык1. Однако в более поздних переводах болгарской литературы на русский язык таких комментариев встречается меньше; в сборнике рассказов Элйна-Пелйна2, выпущенном в 1975 г., их нет вообще.
   Вопрос о подаче и осмыслении реалий очень важен для пер еводчика: введение реалии обусловлено, с одной стороны, ее местом в подлиннике и, соответственно, ее осмыслением автором (обычно в отношении чужих реалий), а, с другой, средствами, которыми воспользуется переводчик для раскрытия ее (обычно своей реалии) содержания, если он вообще не решит, что смысл ее в достаточной степени ясен из окружающего ее контекста. Такое решение, однако, можно принять, только взвесив очень тщательно значимость реалии и ее зависимость от словесного окружения: ведь дело в том, что в одном случае читателю достаточно знать, что данное слово обозначает "предмет одежды", а в другом мало будет и информации о ткани, из которой эта одежда сшита3.
   1 См., например, Болгарские повести и рассказы XIX и XX веков. Пер. с болг. М.: Гослитиздат, 1953; В аз о в И. Под игом. Роман. Пер. с болг. М.: Гослитиздат, 1954.
   2 Псевдоним болгарского классика Дмитрия Иванова обычно транскрибируется по-русски ошибочно -- Елин-Пелин, что ведет к
   . совершенно неправильному его произношению [Иёлин-Пёлин] с ударением на первых слогах.
   3 Упрекая А. В. Федорова в том, что он склонен якобы "приписывать контексту всеразъясняющую силу", Ив. К а ш к и н пишет: "Из контекста романа едва ли можно заключить, какое же, собственно, помещение подразумевается во фразе: "станем теперь у дверей теплой оды". Что это такое -- теплая сакля, натопленная баня, жаркая кузня?" И заключает, что довольствоваться такими общими разъяснениями "едва ли резонно в реалистическом переводе, предполагающем конкретность". (Указ, соч., с. 467) Не зная оригинального материала, о котором идет спор, трудно сказать, так ли важно в данном контексте знать, что это за помещение. Если для одного контекста это обязательно нужно, то в другом такая конкретиза-
   86
   Приемы передачи реалий
   Их можно, обобщая, свести в основном к двум: транскрипции и переводу.
   Эти два понятия, по словам А. А. Реформатского, "могут .быть друг другу противопоставлены, так как они по-разному осуществляют формулу Гердера: "Надо сохранять своеобразие чужого языка и норму родного", а именно: 1) перевод стремится "чужое" максимально сделать "своим"; 2) транскрипция стремится сохранить "чужое" через средства "своего".
   Таким образом, в плане практическом перевод и транскрипция должны рассматриваться как антиподы"1. С "формулой Гердера" нам согласиться трудно, так как целью перевода является отнюдь не сохранение своеобразия языка подлинника -- мы стараемся передать своеобразие стиля автора, но средствами "сво-е г о" языка; а что касается противопоставления транскрипции переводу, то мысль эта кажется нам интересной, хотя бы уже потому, что представляет собой еще один из парадоксов в работе переводчика с реалиями.
   I. Транскрипция2 реалии предполагает механическое перенесение реалии из ИЯ в ПЯ графическими средствами последнего с максимальным приближением к оригинальной фонетической форме: рус. пельмени по-болгарски "пелмени"; немецкой земельной мере Morgen будут соответствовать рус. и болг. "морген"; англ, whig--рус. "виг" и болг. "уиг"; фр. taverne будет одинаково "таверной" и по-русски и по-болгарски, как одинаково или приблизительно одинаково будут транскрибироваться на все языки (как указано выше) советизмы Совет, спутник, колхоз.
   Желательность, а часто необходимость применения транскрипции при передаче реалий обусловлена тем, что таким образом переводчик может получить возможность
   ция может оказаться лишней. А кроме того, каким бы реалистическим перевод ни был, он не может, не имеет права выставлять ту или иную деталь в более ярком свете, чем в оригинале, а дополнительная информация, возможно, и оказалась бы таким избыточным освещением для данного текста.
   'Реформатский А. А. Перевод или транскрипция? -- Сб. Восточно-славянская ономастика. М.: Наука, 1972, с. 312.
   2 На правилах транскрипции и ее отличии от транслитерации в переводческой практике мы остановимся в ч. II, гл. 2, так как этот метод перенесения лексических единиц в текст перевода наиболее характерен для имен собственных,
   87
  
   сразу преодолеть обе указанные выше трудности, но при неудачно сделанном выборе между транскрипцией и переводом может и серьезно затруднить читателя.
   II. Перевод реалии (или замена, субституция) как прием передачи ее на ПЯ применяют обычно в тех случаях, когда транскрипция по тем или иным причинам невозможна или нежелательна. Прежде чем говорить об этих причинах (см. ниже "Транскрипция или перевод"), приведем используемые приемы передачи реалии при переводе.
   1. Введение неологизма -- по-видимому, наиболее подходящий после транскрипции путь сохранения содержания и колорита переводимой реалии: путем создания нового слова (или словосочетания) иногда удается добиться почти такого же эффекта. Такими новыми словами могут быть, в первую очередь, кальки и полукальки.
   а) Кальки -- "заимствование путем буквального перевода (обычно по частям)' слова или оборота" (СЛТ) -- позволяют перенести в ПЯ реалию при максимально верном сохранении семантического содержания, но далеко не всегда без утраты колорита. Классический пример -- скалькированные с англ, (ам.) skyscraper рус. небоскреб (в отличие от "высотного здания"; благодаря этому противопоставлению чувствуется "западный колорит" кальки), болг. небостъргач, фр. gratte-ciel, нем. Wolkenkratzer; ам. lend-lease передается болгарской калькой заем-наем (по русски транскрибируется -- ленд-лиз); слово тореадор можно встретить в болгарском тексте как бикоборец и т. д.
   Калек-слов в работе с реалиями встречается в общем намного меньше, чем калек-словосочетаний (за исключением преимущественно слов немецкого языка, обладающего почти неорганиченной возможностью словосложения). Так, нем. Volkskammer мы переводим сочетанием народная палата, англичане калькируют красноармейца сочетанием Red Army man, французы -- soldat de ГАгтёе Rouge, а немцы -- Rotarmist; японские чайная церемония и чайный домик -- также кальки; кальками передаются и наименования ряда праздников с достаточно "прозрачным" содержанием: Первое мая, или Первомай -- болг. Първи май -- англ. May Day -- фр. le Premier-Mai -- нем. Erste Mai; таковы также реалии День Победы, День химика, Софийские музыкальные недели и т. п.
   б) Полукальки -- своего рода частичные заимствования, тоже новые слова или (устойчивые) словосоче-
   тания, но "состоящие частью из своего собственного материала, а частью из материала иноязычного слова"1. По-видимому, в русском и болгарском переводе полукаль-ки -- тоже большей частью словосочетания. Таковы, например, третий рейх (с нем. der Dritte Reich), здание бундестага (с нем. Bundeshaus); рус. декабрист англичане передают полукалькой Decembrist (декабрь = De-Cember), французы -- тоже полукалькой Decembriste или же транскрибируют его Decabriste; полукалькой можно считать и "чайную церемонию" при сохранении одного из компонентов путем транскрипции: церемония тя-но-ю.
   К полукалькам-словам можно отнести американский историзм саквояжник (с англ, carpet-bagger) в значении "северянин, добившийся влияния и богатства на Юге (после войны 1861--1865 гг.)" (БАРС), от carpet-bag = "саквояж" с русским суффиксом "-ник", а также, на том же основании, реалии духанщик, берчист и т. д. Удачным переводом на болгарский можно считать полукальку -- болгарское прилагательное от нем. Burger в словосочетании "бюргерска епоха" (нем. Burgerliches Zeitalter); для этого сочетания не подошли бы ни "гражданский", ни "мещанский" или "обывательский", ни "буржуазный".
   в) Освоением мы называем адаптацию иноязычной реалии, т. е. придание ей на основе иноязычного материала обличил родного слова: рус. пирожок, рубль, ватник перешли в болгарский язык как пирожка или перушка, рубла, ватенка; пол. p?czek -- рус. пончик -- болг. поничка; нем. Walkure превратилась в рус. валькирию; фр. concierge в жен. р. -- рус. консьержка и т. д. Этот прием нужно, однако, оговорить в том смысле, что тут реалия не только меняет свою форму, но обычно теряет и часть семантического содержания: между рус. пирожок и болг. перушка разница не только в плане выражения, но и в плане содержания.
   г) Семантическим неологизмом мы назовем условно новое слово или словосочетание, "сочиненное" переводчиком и позволяющее передать смысловое содержание реалии. От кальки его отличает отсутствие этимологической связи с оригинальным словом. Для болгарина, например, "игра в поддавки" -- пустой звук; поэтому, когда во фразе "Это он, стало быть, с нами хотел
   'Шанский Н. М. Лексикология современного русского языка. М.: Просвещение, 1972, с. НО.
   4-747 89
  
   в шашки-поддавки сыграть" реалия переведена несуществующей игрой "к о и т о г у б и, п е ч е л и" (кто проиграл-- выиграл), мы считаем, что переводчик хорошо справился со своей задачей. И еще один пример: нужно было перевести на болгарский "прорубные деньги" -- на- " лог на проруби (историческая реалия)--не существующее и не существовавшее в болгарском быту понятие (у болгар нет и слова "прорубь"); контекст мог подсказать читателю, о чем идет речь, однако надо было сохранить и исторический колорит, "правдоподобность" такого налога. И переводчик, по подобию названий, существовавших в былые времена болгарских податей и налогов -- "тревнина", "димнина", "мостнина" и др., сочинил новое слово, понятное и естественное для читателя перевода -- ледосечнина.
   Нужно сказать, что прием перевода реалий неологизмами наименее употребителен; причина достаточно очевидна: творцом языка является народ и очень редко -- отдельный автор.
   2. Приблизительный перевод реалий применяется, судя по собранному нами материалу, чаще, чем любой другой прием. Обычно этим путем удается, хотя часто и не очень точно, передать предметное содержание реалии, но колорит почти всегда теряется, так как происходит замена ожидаемого коннотативного эквивалента (его, разумеется, быть не может) нейтральным по стилю, т. е. словом или сочетанием с нулевой коннотацией. Возможны несколько случаев.
   а) Принцип родо-видовой замены позволяет передать (приблизительно) содержание реалии единицей с более широким (очень редко -- более узким) значением, подставляя родовое понятие вместо видового. По сути дела, заменяя вид родом, более частное более общим, переводчик прибегает к известному в теории перевода приему генерализации. Так, в переводе предложений: "..Я же предпочитаю сухое вино или боржоми"1 (разрядка наша -- авт.] или "..попрошу чего-нибудь по-мягче -- нарзану или же лимонаду"2 (разрядка наша -- авт.), переводчики отказались от транскрипции и правильно заменили и нарзан и боржоми родовым понятием "минеральная вода" -- в данном контексте разница
   'ПарновЕ. И. Ларец Марии Медичи. М.:< Детская лит-ра,
   1972, с. 318. 23ощенко М. Рассказы. М.: Худож. лит., 1974, с. 86.
   90
   мало чувствительна. По тому же принципу, при определенных предпосылках, можно переводить реалии изба, хата, сакля, коттедж и др. "домом", "черевики и чувяки, царвулы и лапти -- "обувью", ямщика и кэбмена -- "возницей"; названия болгарских игр табла и дама могут появиться в русском переводе как "игры" или "настольные игры", а в немецком -- как Brettspiele, большинство культовых зданий -- и церковь, и пагоду, и кирку, и мечеть, и синагогу -- можно назвать, опять-таки если позволяет контекст, "храмом".
   б) Функциональным аналогом (по-видимому, модифицированный термин болгарского ученого А. Людсканова "функциональный эквивалент") А. Д. Швейцер называет "элемент конечного высказывания, вызывающего сходную реакцию у русского читателя"1. Этот путь перевода реалий позволяет, например, одну игру, незнакомую читателю перевода, заменить другой, знакомой: "Петя и Ваня играли в шашки" -- "Петя и Ваня играеха на дама" (разрядка наша -- авт.), где "дама" на шашки не похожа, но тоже играется на доске (когда делался перевод, шашек в Болгарии почти не знали). Таким же образом можно один музыкальный инструмент заменить другим, "нейтральным", не окрашенным в национальные цвета ПЯ, одну снасть заменить другой, например, неизвестную читателю кобылку -- более нейтральным "капканом", один сосуд другим, лишь бы аналог действительно представлял функциональную замену переводимой реалии. Часто функциональный аналог удобен для передачи реалий-мер, в частности, когда они предназначены для создания у читателя каких-то качественных представлений: столько-то ли -- очень далеко, сто пудов -- очень тяжелый, ни копейки -- ничего, никаких денег, пара фунтов -- немного и т. д. (см. гл. 13).
   в) Описание, объяснение, толкование как прием приблизительного перевода обычно используется в тех случаях, когда нет иного пути: понятие, не передаваемое транскрипцией, приходится просто объяснять. Лапту можно было бы транскрибировать -- как название характерной русской игры, это слово ярко колоритно; но если контекст не позволяет, то "играть в лапту" можно передать как "играть в мяч" ("играя на топка"); такой же перевод встречаем в примере из Дж. Д. Сэлинджера: "Two boys were playing flys up with a soft ball" --
   4*
   Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 251.
   91
  
   "Мальчики играли в мяч"'. Таким же образом удобно бывает передавать армяк "одежой из Грубой шерсти", кулебяку -- как "тестяное кушанье с начинкой", немецкое puff -- "игрой в кости" и т. д.
   Как показывают примеры, этот тип перевода довольно близко подходит к родо-видовым заменам -- ведь "игру" можно считать родовым понятием по отношению к лапте. Различие, по-видимому, следует искать в большей или меньшей степени удаленности видового от родового: лапта -- народная игра -- игра с мячом -- спортивная игра -- вид спорта и т. д. Нередко объяснительный, как описательный перевод, является по существу переводом не самой реалии, а ее толкования: кизяк -- это "высушенный и спрессованный говяжий навоз", и переводчик приблизительно так и пишет: "сушен говежди тор".
   Обобщая, нужно отметить, что приблизительный перевод реалий, как подсказывает само название, не является адекватным, передает не полностью содержание соответствующей единицы, а что касается национального и/или исторического колорита, то о нем читатель может догадываться, лишь если мастер-переводчик сумел подсказать это своим выбором средства выражения.
   3. Термин "контекстуальный перевод" обычно противопоставляют "словарному переводу", указывая, таким образом, на соответствия, которые слово может иметь в контексте в отличие от приведенных в словаре. Здесь мы несколько сужаем его содержание, чтобы приблизить, с одной стороны, к описанному О. Н. Семеновой положению, при котором контекст "становится ведущим, доминирующим фактором при переводе"2, а с другой -- к приему смыслового развития по Я- И. Рецке-ру, который "заключается в замене словарного соответствия при переводе контекстуальным, логически связанным с ним"3. Так что при этом характерно отсутствие каких бы то ни было соответствий самого переводимого
   1 Пример взят из книги Н. И. Сукаленко "Двуязычные словари и вопросы перевода" (Харьков: Вища школа, 1976, с. 115). Несмотря на то, что перевод "Над пропастью во ржи", сделанный Р. Райт-Ковалевой, согласно критике, отличается высокими качествами, в этом конкретном случае фраза нам кажется слишком урезанной. Судить по такому узкому контексту, правда, трудно, но здесь от образа почти ничего не осталось.
   2Семенова О. Н. Указ, соч., с. 77.
   3РецкерЯ. И. Теория перевода и переводческая практика, с. 45.
   слова (нулевой перевод) -- его содержание передается при помощи трансформированного соответствующим образом контекста.
   Удобной иллюстрацией контекстуального перевода является пример А. Д. Швейцера с реалией путевка1: на английский язык фразу "Сколько стоит путевка (разрядка наша -- авт.) на советский курорт?" можно перевести, элиминировав, казалось бы, центральное смысловое звено путевка -- "How much are accommodations (разрядка наша -- авт.) at Soviet health resorts?"
   В обоих случаях -- приблизительного и контекстуального перевода, -- при всей их правильности и удовлетворительности, в результате всегда получается нейтральный, довольно бесцветный заместитель оригинала, реалия исчезает, скрашивается. Налицо лишь относительное знание, понимание и умение переводчика справиться с реалией как таковой в ИЯ, но отнюдь не в ПЯ-
   Таким образом, общая схема приемов передачи реалий в художественном тексте получит следующий вид:
   I. Транскрипция.
   II. Перевод (замены).
   1. Неологизм:
   а) калька,
   б) полукалька,
   в) освоение,
   г) семантический неологизм.
   2. Приблизительный перевод:
   а) родо-видовое соответствие,
   б) функциональный аналог,
   в) описание, объяснение, толкование.
   3. Контекстуальный перевод.
   Весь этот перечень возможностей справиться с трудной переводческой задачей будет лишен практического значения, если не указать некоторые ориентиры, которые позволят переводчику, экономя время на поиск, остановиться на оптимальном для конкретного случая приеме. Стало быть, нужно ставить вопрос, не который из приемов лучше и который хуже вообще -- каждый, употребленный не к месту, плох!, -- а какой путь приведет к наилучшему результату в данном конкретном случае.
   Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 253--254.
  
   93
   92
  
  
   Выбор приемов передачи реалии
   Реалии каждый раз ставят переводчика перед альтернативой: тр а нскр и б ир о в ать или переводить? Транскрипция или перевод приведут к лучшему восприятию текста и его колорита? Транскрипция или перевод позволят наиболее мягко и ненавязчиво раскрыть перед читателем новое для него понятие, не разорвав канвы повествования? Наконец, транскрипция или перевод приведут к минимальным потерям и максимальным шансам их компенсировать, т. е. окажутся меньшим из двух зол?
   Выбор пути зависит от нескольких предпосылок: I -- от характера текста, II -- от значимости реалии в контексте, III -- от характера самой реалии, ее места в лексических системах ИЯ и ПЯ, IV -- от самих языков -- их словообразовательных возможностей, литературной и языковой традиции, и V -- от читателя перевода (по сравнению с читателем подлинника).
   I. Выбор в зависимости от характера текста делают с учетом жанровых особенностей соответствующей литературы: в научном тексте реалия чаще всего является термином и переводится соответственно термином. В публицистике, где, по данным некоторых исследователей, чаще прибегают к транскрипции, и в художественной литературе выбор зависит от самого характера текста. Например, в обычной прозе, транскрибируя, можно рассчитывать дать пояснения в сноске, что в принципе невозможно для драматического произведения; при переводе рассказа решение может быть иным, чем при переводе романа; в детской повести следовало бы максимально воздерживаться от транскрипции или, вводя в текст чужую реалию, тут же пояснять ее; в приключенческом романе транскрипция может оказаться хорошим решением -- элемент экзотики, присущий этому жанру, -- но, опять-таки, это не должно быть самоцелью; в научно-популярном произведении уместны были бы и достаточно исчерпывающие комментарии в соответствии с познавательной направленностью произведения.
   Наблюдения показали, что в "гладком" художественном тексте, в авторской речи, в описаниях и рассуждениях транскрипция принимается легче, шире возможности раскрытия содержания реалии, в то время как в прямой речи, в диалоге, лучше искать иных решений.
   94
   II. Выбор в зависимости от значимости реалии в контексте.
   Решающими в выборе между транскрипцией и переводом реалии являются та роль, которую она играет в содержании, яркость ее колорита, т. е. степень ее освещенности в контексте. В зависимости от того, сосредоточено ли на ней внимание читателя, стоит ли она на виду или же является незаметной деталью в тексте подлинника, по-разному будет решаться вопрос о выборе. А это, в свою очередь, нередко зависит от того, своя это для подлинника реалия или чужая.
   Чужая реалия в плане выражения, как правило, уже выделяется из своего словесного окружения, а в плане содержания обычно нуждается в осмыслении: автор подлинника должен найти средства, которые позволят ему максимально полно и конкретно раскрыть значение этого слова, обозначающего чужое для читателя понятие. Сказанное в одинаковой степени относится и к тексту перевода с той лишь разницей, что при подборе средств переводчик в значительной мере связан авторским текстом.
   Своя реалия ставит перед переводчиком значительно более сложные задачи в отношении как распознавания, так и выбора между транскрипцией и переводом в данном конкретном тексте; именно к ним, внутренним реалиям -- своим для подлинника и чужим для перевода,-- главным образом и относятся приведенные выше предпосылки и, в первую очередь, вопрос о том, каким образом место, положение, значимость или малозначительность реалии в контексте подлинника сохранить и в переводе.
   При транскрипции "обычные и привычные в языке оригинала, эти слова и выражения в языке перевода выпадают из общего лексического окружения, отличаются своей чужеродностью, вследствие чего привлекают к себе усиленное внимание"', а это нарушает равновесие между содержанием и формой, которым отличается адекватный перевод. При передаче же их иным путем теряется характерная окраска, носителем которой они являются: исчезает какая-то частица национального или исторического колорита -- произведение "сереет". Поэтому совершенно логично будет заключить (сказанное выше, так же как и наши наблюдения и многочисленные источники
   1 Финке ль А. М. Об автопереводе, с. 112.
  
   подтверждают это), что меньшим злом транскрипция реалии будет в тех случаях, когда и в подлиннике на ней сосредоточено внимание, когда она так или иначе стоит на виду или является носителем более интенсивной семантической нагрузки. Иллюстрируем это положение выдержкой из "Фрегата "Паллады", в которой И. А. Гончаров принуждает переводчика на любой язык сохранить старые сибирские реалии:
   "Где я могу купить шубу?" -- спросил я одного из якутских жителей.
   "Лучше всего вам кухлянку купить, особенно двойную..", -- сказал другой.. "Что это такое кухлянка?" -- спросил я. -- "Это такая рубашка, из оленьей шкуры шерстью вверх. А если купите двойную, то есть и снизу такая же шерсть, так никакой шубы не надо".
   "Нет, это тяжело надевать, -- перебил кто-то, -- в двойной кухлянке не поворотишься. А вы лучше под оди-накую кухлянку купите пыжиковое пальто, -- вот и все". -- "Что такое пыжиковое пальто?" -- "Это пальто из шкур молодых оленей".
   "Всего лучше купить вам борловую доху, -- заговорил четвертый, -- тогда вам ровно ничего не надо". -- "Что это такое бордовая доха?" -- спросил я. -- "Это шкура с дикого козла, пушистая, теплая, мягкая: в ней никакой мороз не проберет"..
   .."Т орбасами не забудьте запастись, -- заметили мне, -- и пыжиковыми чижам и". -- "Что это такое тор-басы и чижи?" -- "Торбасы -- это сапоги из оленьей шерсти, чижи -- чулки из шкурок молодых оленей"1. (Разрядка наша -- авт.).
   Все это, конечно, не значит, что нельзя транскрибировать и "менее заметные" реалии. Напротив, есть положения, при которых это можно сделать вполне безболезненно, но скорее как исключение.
   Часто переводчик, распознав в тексте реалию, порывается ее транскрибировать, не взвесив хорошенько, является ли здесь именно транскрипция меньшим из двух зол. Таким образом, нередко получается, что, стараясь передать колорит, он не передает смыслового содержания
   реалии, упускает решение основной, коммуникативной задачи перевода; или, наоборот, что случается, пожалуй, чаще, сосредоточивает внимание читателя на малозначащей детали явно вразрез с замыслом автора. Например, в несомненно хорошем болгарском переводе "Войны и мира", сделанном К. Константиновым, мы находим перенесенную из подлинника (и даже оговоренную в подстрочном примечании) реалию рейтузы, которую в этом контексте можно было передать иначе: "На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова" '. Здесь "рейтузы" -- совершенно ничтожная деталь; вместо того, чтобы заменить их, допустим, "брюками", или даже "одеждой", или даже вместо того, чтобы вообще опустить это слово, переводчик отвлекает внимание читателя толкованием военной реалии ("узкие брюки для верховой езды") и уводит его от самого факта наличия крови на орудии -- предмета дальнейшего разговора. Другой пример -- с характерной "русской печью". В реплике Марьи Дмитриевны, аристократки, вероятно, никогда на печи и не лежавшей, это слово имеет чисто фигуральный характер: "На все воля божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении бог помилует.."2. Что у русских можно было лежать на печи, болгарский читатель в общем знает, но едва ли когда-нибудь привыкнет к этому; так что вводить без надобности эту реалию -- значит вызывать совершенно не отвечающие содержанию текста и замыслам автора ассоциации. А печь можно было совершенно безболезненно заменить хотя бы "собственной постелью".
   Другим соображением против введения реалии в текст перевода может быть необходимость соблюдения меры в смысле количественном, т. е. опасность загружения текста избыточными реалиями. Об умеренности в этом отношении пишут и выдающиеся переводчики, и теоретики перевода. Л. Пеньковский сообщает о сохранении в тексте перевода "известного числа казахских слов", причем таких, "которые несут на себе печать особенностей национальной специфики"3; М. Лозинский, пишет А. В. Федоров, "исключительно скупо прибегает к лексическим заимствованиям: он делает это лишь тогда,
  
   Гончаров И. А. Фрегат "Паллада". Т. II. М.; Гос. изд-во худ.
лит., 1957, с. 368--369, :
   96
   1 Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 4, с. 263.
   2 Т а м ж е, с. 88.
   'Пеньковский Л. Статья и заметки. -- Сб. Художественный перевод. Ереван: Изд. Ерев. ун-та, 1973, с. 514.
   97
  
   когда дело касается общеизвестных реалий.." 1. "..Перегрузка необязательными реалиями не сближает читателя с подлинником, а отдаляет от него", -- пишет и Ив. Каш-кин2; если увлекаться транскрипцией с комментариями, "если ограничиваться переписыванием текста русскими буквами, то к чему тогда перевод, -- лучше просто комментированное издание оригинала"3, заключает он.
   III. Выбор в зависимости от характера реалии предполагает учет ряда ее особенностей как единицы в лексических системах соответствующих языков и в том числе таких показателей, как ее знакомость/ незнакомость, литературная и языковая традиция, ее отнесение к тому или иному классу по предмету, времени, месту.
   1. Начинать, видимо, нужно с того, что уже было сказано о знакомости реалии. Наиболее высокой "степенью знакомости" для носителя ПЯ обладают интернациональные реалии, вслед за ними -- региональные. В принципе так и есть: чужие внешние реалии, они же, в другом разрезе, -- словарные реалии, транскрибируются чаще всего. Конечно, нет четких границ и здесь: если, допустим, термидор и льяносы окажутся непонятными для одних читателей, а якобинец и буш -- для других, то рубль, большевик, тореадор, миля, франк, рейхстаг и т. п., вероятно, не затруднят никого, не потребуют никакого толкования и будут совершенно беспрепятственно приняты в текст перевода.
   Итак, словарные реалии сравнительно чаще транскрибируются, т. е. в отношении выбора приема перевода вопрос в значительной мере решается принадлежностью их к этой категории. Но окончательное решение требует еще учета формы, которую приобретает в тексте перевода транскрибированная реалия (см. гл. 2).
   Таким образом, вопрос о выборе между транскрипцией и переводом реалий касается главным образом еще незнакомых для носителя ПЯ слов, большей частью несловарных реалий, т. е. в первую очередь, своих для носителя ИЯ -- национальных, локальных и микрореалий.
   2. Из этих реалий, повторим, транскрибируются те, которые отвечают правилу высокой "семантической активности" и стилистической яркости; многие из них быва-
   ют в этом отношении как бы помеченными автором. Ч у-ж и е в таких случаях получают то или иное объяснение: слово баскалия в тексте "пыльная рыночная площадь, за которой начинается унылая, выжженная солнцем баскалия, -- так сомалийцы называют опустыненную саванну"'-- явно подлежит транскрипции, потому что 1) обозначает местное название, 2) не фигурирующее в словарях ПЯ, 3) достаточно индивидуализированного объекта и, что особенно важно, 4) содержание которого раскрыто в тексте самим автором (при помощи другой, интернациональной, словарной реалии).
   Говоря о выделенное? в тексте своей реалии, мы имеем в виду не объясняющий ее текст, как при чужих, а сосредоточенность внимания на ней. "Уж у них идет работа страшная. Вы знаете, из чего делается пирог? Из теста с свининой и виноградом", -- пишет Л. Толстой2, и этот пирог, гвоздь бала, должен остаться таким же "гвоздем" и в переводе. Значит, его нужно транскрибировать. Но этого мало: для русского читателя пирог -- обычное слово, и чтобы в переводе для болгарского читателя оно заняло свое адекватное место, переводчик должен осветить его несколько ярче, например, воспользовавшись необычной начинкой, подчеркнуто указав на странное сочетание свинины с виноградом, и уж, конечно, никак не превращать в баницу.
   3. Есть реалии, которые транскрибируются, так сказать, по традиции, несмотря на то, что у них есть полноценные соответствия в других языках. Если, с одной стороны, город и село считаются обычными словами и переводятся на все языки мира, такое слово, как болг. околия, в общем соответствующая рус. "району", англ, district, фр. district, нем. Kjeis, в русском тексте обычно транскрибируется (см., например, БРС); во многих языках не заменяются "равнозначными" и советский колхоз, болг. ТКЗХ (трудовое коллективное земледельческое хозяйство), нем. LPG (Landwirtschaftliche Produktionge-nossenschaft) и др. Различия между ними, конечно, есть, но, как с основанием замечает В. Дяков3, вероятно, не больше, чем между городами и селами других стран. И тем не менее, это вряд ли приведет нас к тому, что американские города мы будем называть "таун" и, добавим,
  
   99
   1 Федоров А. В. Указ, соч., с. 354.
   2 К а ш к и н Ив. Указ, соч., с. 453.
   3 Т а м ж е, с. 461.
   98
   1 И, 8.XI.1975.
   з Толстой Л. Н. Там же, с. 263. Дяков В. Още веднъж за реалиите, с. 72.
  
  
   крупные, важные -- "сити", как опасается автор (хотя центр Лондона и останется, наверно, навсегда "Сити" -- через прописное "С"!). В частности, в отношении этих двух понятий аргументом не может служить абсолютное содержание референтов: трудно сравнить многомиллионный японский город с небольшим итальянским городком или благоустроенное болгарское село с африканской деревенькой; разница будет скорее относительная -- в соотношении между городом и городским образом жизни и селом, сельской действительностью. Но прав автор в другом: в "административных реалиях" труднее, чем где-либо, провести резкую черту между реалией и общеязыковым словом. И многое здесь придется объяснять просто силой традиции. Таким образом переносятся в текст перевода по традиции хутор (англ. Khutor, фр. Khoutor) и станица (англ. Stanitsa, фр. stanitza, нем. Staniza), по-видимому, мало чем отличающиеся в настоящее время от других населенных пунктов в Советском Союзе.
   IV. Выбор в зависимости от ИЯ и ПЯ. Решение вопроса о выборе между транскрипцией и переводом зависит также и от ИЯ и ПЯ, от их грамматичес-ских и словообразовательных особенностей, от культуры речи и традиционного для них принятия или непринятия реалий. Приведем несколько наблюдений.
   1. Есть грамматически обусловленные группы единиц, которые обычно не транскрибируются, а передаются иными приемами. Так как подавляющее большинство реалий -- имена существительные, очень редко встречаются транскрибированные слова, принадлежащие к другим частям речи. Это объясняется отчасти и тем, что образованные от реалий-существительных прилагательные нередко в той или иной мере утрачивают колорит; например, прилагательное от богатырь -- "богатырский" приобретает больше переносное значение, и мы скорее склонны переводить его -- "могучий, сильный, несокрушимый" (Ож.), чем транскрибировать; пуд -- реалия, но "пудовый" чаще только -- "очень тяжелый" (Ож.). Больше того, даже ярко колоритные слова, такие, как девичья или водяной, городовой -- субстантивированные прилагательные, нечасто можно увидеть в транскрипции (о прилагательных в значении реалий см. гл. 2).
   2. По наблюдениям А. В. Федорова, в русских переводах западноевропейской литературы "упрочивается тенденция избегать., транслитерированных обозначений иностранных реалий, кроме ставших уже привычными",
   100
   и, напротив, при переводе "с языков Востока транслите
рация используется достаточно часто.."1. На наш взгляд,
однако, вопрос здесь касается главным образом не язы
ков, а "степени знакомости" объектов соответствующих
реалий: японский быт нам, естественно, менее знаком,
потому и количество отображающих его реалий будет
больше. Но если переводится книга из мало знакомой
нам жизни басков или черногорцев, написанная, кроме
того, в историческом ракурсе, то, вероятно, придется то
же вводить в перевод немало реалий путем транскрипции.
3. Это -- с точки зрения ИЯ. Что же касается ПЯ, то
здесь имеет значение давно замеченное неодинаковое от
ношение разных языков к иностранным заимствованиям,
каковыми в языке или в речи являются чужие реалии лю
бой степени освоения. По утверждениям самих англичан,
если взять латинский словарь, положить на него фран
цузский и немецкий словари и добавить словари запад
ных и восточных народов, то получится в результате
английский словарь; такой язык легко и просто
"присваивает", "впитывает в себя" иностранные слова,
в том числе и реалии. Можно сразу добавить, что англий
ский язык в общем охотно принимает ориентальные
реалии и сравнительно труднее -- славянские (то же
относится и к некоторым другим западным языкам).
Русский язык более критичен в этом отношении, и
чужие реалии в нем, по нашим наблюдениям, сохраня
ют очень надолго свою оригинальную специфическую
окраску. Немецкий же язык наименее гостеприи
мен к реалиям, принимая их большей частью как ино
родные тела (даже общепринятые международные тер
мины, такие, как "телефон" и "телевидение" немцы
предпочитают "переводить": Fernsprecher, Fernsehen).
В известной степени это обусловлено наличием в нем
очень удобного средства калькирования путем словосло
жения. (Но обусловленность эту можно толковать и с
обратным знаком: нежелание осваивать иноязычную лек
сику привело к созданию удобного средства для кальки
рующего перевода). Так или иначе, благодаря этой черте
языка, траскрибированная реалия в немецком переводе
еще больше бросается в глаза, чем в других языках --
заколдованный круг, объясняющий в значительной сте
пени небольшой процент чужих реалий в немецких пере-
•водах. ..---.,.
   'Федоров А. В. Указ, соч., с. 184--185.
   101
  
   4. Имеется любопытное наблюдение над переводом (соответственно -- транскрипцией) некоторых реалий, обозначающих лиц и употребляемых главным образом в качестве обращений, которые, скажем, с языка А на язык Б переводятся, а обратно -- транскрибируются (подробнее см. ч. II, гл. 3).
   5. Желательная л а кон ичн ость при передаче реалии также зависит в значительной степени от ПЯ. Как уже было сказано, средствами любого развитого языка можно передать любую реалию, но нужно при этом добиваться и максимальной сжатости; в связи с этим мы упоминали о словообразовательных возможностях немецкого языка. Максимальная краткость достигается при транскрибировании, и это одно из его преимуществ, но краткость обязательна и для любого перевода, и для средства осмысления реалий, если одной транскрипции в данном тексте мало. Поэтому не последнюю роль играет здесь и возможность языка выразить лаконично то или иное понятие: переводя на свой язык, англичанин будет рассчитывать на односложность и богатый словарь, русский -- на гибкость грамматики, неисчерпаемые ресурсы суффиксального и префиксального словотворчества и свободный порядок слов, болгарин -- на исключительно разветвленную глагольную систему и т. д.
   6. Иногда выбор приема зависит и от "субъективного" фактора. По нашим наблюдениям, чаще транскрибировать склонны переводчики с родного языка на иностранный, а также "двуязычные" переводчики, в том числе и обжившиеся в стране ИЯ.
   V. Выбор в зависимости от читателя пе-р е в о д а. Здесь решающую роль играют факторы, характеризующие "среднего носителя" ПЯ по сравнению с аналогичными факторами носителя ИЯ- Это уже неоднократно подчеркивалось, и здесь остается только сделать небольшое обобщение.
   Перевод делается для "своего" читателя; если транскрибированные в тексте реалии остались за пределами его восприятия, это значит, что коммуникативная цель перевода не достигнута. Если реалии переданы иными средствами и утрачен колорит, то эффект по существу, тот же. Следовательно, все средства передачи реалий в переводе нужно увязывать и с тем, в какой степени вводимые слова знакомы читателю; если они незнакомы, то не подсказано ли их значение контекстом, если нет, то какого характера осмысление необходимо? "Поясне-
   ние уместно там, где для читателя перевода пропадает нечто легко уловимое читателем подлинника"', -- пишет И. Левый, но если то же можно передать иными средствами, то, быть может, и транскрипции не нужно. Ведь основное -- это чтобы сохранилось такое же впечатление.
   В сущности говоря, это самое важное! Зная описываемую действительность, умея взглянуть на нее глазами читателя подлинника, с одной стороны, а с другой, зная своего читателя и представляя себе, как он примет ту или иную реалию (или те средства, которые использованы в тексте перевода для ее перевыражения), переводчик должен неизменно поддерживать равновесие между ними; любое отклонение нужно компенсировать всеми доступными средствами. Переводить реалию реалией, как общее правило, нельзя, противопоказано, как сказали бы медики. Но, как в медицине, парадоксальные явления наблюдаются и здесь.
   Итак, термин переводится термином, а реалию реалией не передают. И это вполне понятно: термин не связан с определенной страной и лишен экспрессивности, что и позволяет ему в числе немногих переводческих единиц претендовать на эквиваленты, полные и абсолютные, в других языках; реалия -- прямая ему противоположность, яркая представительница БЭЛ даже при очень большой близости референтов (см. гл. 7). А если это не референты, близкие или одинаковые, а один референт, один объект, имеющий на разных языках свои названия?
   В качестве реалий с близкими референтами возьмем "серию", к каждой единице из которой подойдет толкование MAC "Страстный любитель спортивных состязаний, остро переживающий их ход" с добавлением, что по большей части этот спорт -- футбол: рус. болельщик -- болг. запалянко -- ит. тифози -- исп. инча -- порт, (бразильская) тореадор (торсида) -- англ, и нем. фан -- чеш. фанушек (фанда) -- серб, навияч. Реалиями эти слова делает не уникальность референтов, не различная этимология (болезнь -- рус. и ит., зажигаться -- болг., надрываться -- исп., фанатизм -- англ., нем., чеш., сторонник -- порт., взвинчиваться -- серб.), а национальные особенности, может быть, степень темпераментности, а с другой стороны -- привычность самого слова в национальном масштабе. Ввиду недостаточной распространенности в
   1 Левый И. Указ, соч., с. 135.
  
   103
   102
  
  
   межнациональном масштабе советские авторы, употребляя соответствующую реалию, считают нужным пояснить ее русской: "Итальянские тиф ф оз и (разрядка наша -- авт.) (болельщики) буквально потеряли рассудок в день проигрыша итальянцев сборной Польши", "Бразильская сборная продолжает выступать в чемпионате мира, но это., не снимает напряжения по отношению к команде со стороны привыкших к ее абсолютным и бесспорным победам., как всегда темпераментных тор-сидоров (разрядка наша -- авт.) (болельщиков)"'. Но чужую реалию все же вводят, явно считая, что это характерное слово должно придать тексту соответствующий колорит. И тем не менее, это один из тех случаев, когда замена одной реалии другой в общем допустима.
   Интересны также случаи, когда, "переводя" чужую или свою внешнюю реалию, переводчик прибегает к другой чужой реалии или заимствованному слову. Так, переводя фр. concierge, болгарский переводчик использует слово "портиер" (фр. portier); то же происходит с его русским собратом: швейцар в болгарском переводе также будет "портиер". Английская морская реалия spars переводится на болгарский русским рангоут (толЛ. rondhout). И еще напомним ам. carpet-bagger, удачно переданное в русском переводе как саквояжник -- от фр. sac de voyage.
   Повторим еще раз, что здесь не идет речь о правилах или указаниях; мы постарались лишь отметить возможности представить реалии средствами, идущими вразрез с основным направлением. В конечном счете, последнее слово в любом случае остается за контекстом.
   Глава 7
   КОЛОРИТ И "СТИРАНИЕ" КОЛОРИТА
   Понятие "колорит" пришло в литературоведческую терминологию из искусствоведения (лат. color = цвет; ср. англ, local color), где оно имеет достаточно определенное значение, в отличие от колорита литературных произведений, о котором ничего конкретного, видимо, сказать
   1 И, 27.VI.1974. 104
   нельзя: "Особое (разрядка наша -- авт.) свойство литературного произведения, речевой характеристики персонажа и т. п." (СЛТ), "особый (разрядка наша -- авт.) картинный, эмоциональный или языковой облик отдельного литературного произведения или творчества писателя" (Речник на лит. термини. София, 1969), одним словом, все особое и своеобразное -- "Своеобразие, характерная особенность чего-либо" (БАС), "Отпечаток чего-нибудь, совокупность особенностей (разрядка наша -- авт.) (эпохи, местности)" (Ож.).
   Такой обзор нам понадобился не только для того, чтобы отметить расплывчатость определений, но и чтобы отобрать те из элементов понятия "колорит", которые подошли бы к нашему определению термина "реалия". Это важно потому, что именно колорит делает из нейтральной, "неокрашенной" лексической единицы реалию. Колорит, в нашем понимании, -- это та окрашенность слова, которую оно приобретает, благодаря принадлежности его референта -- обозначаемого им объекта -- к данному народу, определенной стране или местности, конкретной исторической эпохе, благодаря тому, что он, этот референт, характерен для культуры, быта, традиции, -- одним словом, особенностей действительности в данной стране или данном регионе, в данную историческую эпоху, в отличие от других стран, народов, эпох.
   Национальная (местная) и историческая окрашенность реалии является значением новым, точнее -- дополнительным, добавочным к основному, смысловому значению. А. С. Пушкин вводит в текст "Бахчисарайского фонтана" реалии евнух, гарем, гяур,, чубук, шербет (СЛТ); их специфическая окрашенность, разумеется, наряду с характерными собственными именами, и в первую очередь всем тоном повествования, и создает "восточный колорит" поэмы. Согласно словарям, шербет -- это "восточный фруктовый прохладительный напиток"; от любых других прохладительных напитков, скажем, "лимонада", шербет отличается своей региональной принадлежностью, обозначенной в толковании эпитетом "восточный", -- будем считать его показателем колорита. Слово это, судя только по семантическому значению -- нейтральное по стилю (не разговорное, не жаргонное и т. д.), превращается в реалию .благодаря связи с данным регионом. Но представим себе, что слово это попало на глаза сезонному работнику-турку, проживающему на Западе. Наряду с материальным содержани:
   105
  
   ем -- напиток, вкусный, освежающий, -- своим колоритом шербет вызовет у него еще множество ассоциаций, связанных с родиной, личных воспоминаний и переживаний, различных в зависимости от читателя и обстоятельств, при которых происходит чтение.
   Такой приблизительно ход мыслей, характерный
для обсуждения той или иной реалии, заставляет нас
считать колорит, каков бы он ни был, частью конно-
тативного значения реалии (об этом мы бегло
упоминали, говоря о словах с культурным компонентом--
с. 38). , Е !
   По этому поводу уместно будет сопоставить реалии -- слова со специфической национальной и/или исторической окраской -- с коннотативной лексикой -- словами, лишенными такого колорита. Воспользуемся двумя чрезвычайно популярными примерами, которые приводит и Ив. Васева1. Черемуха и грач -- ничем не примечательные детали живой природы: первая -- "род деревьев и кустарников", которые "дико растут в Сев. Америке, Европе и Азии", и второй -- "птица сем. вороновых", которая "встречается в Европе и Азии" (ЭС). Эти слова нельзя причислить к реалиям хотя бы уже из-за широкого ареала распространения их референтов, отсутствия связи с определенным народом или страной. Однако ассоциации, связанные у русского человека с черемухой (разгар весны) и грачом (предчувствие, ожидание весны), одно упоминание о которых заставляет ускоренно биться каждое русское сердце, связывают их "коннотативно" с реалиями, не превращая их, однако, в реалии.
   Другой пример касается затруднений, возникших при переводе названия известного кинофильма "Летят журавли" на французский язык: так как в разговорном французском языке grue (журавль) употребляется и в значениях "дура" и, того хуже, "женщина легкого поведения" (как деликатно выражаются французы в словарях, говоря о проститутках), журавлей пришлось заменить аистами2.
   Характерно, что в этих примерах коннотативные слова, в отличие от реалий (!), имеют полные и абсолютные
   1 Васева Ив. Отново за реалиите. -- Език и литература, 1976, N 4, с. 61.
   2 Пример заимствован у Я. И. Рецкера, указ, соч., с. 53. ' ;
   106
   смысловые эквиваленты в соответствующих ПЯ, которые, однако, совершенно негодны в данном контексте, так как либо не передают коннотативных значений этих слов, либо заменяют их другими, не предусмотренными автором переводимого текста, а, следовательно, в обоих случаях искажающими его.
   Выход находят чаще всего в замене "неудобного" слова функциональным аналогом. Например, черемуху можно заменить любым рано цветущим деревом или кустарником-- для Болгарии черешней или сливой или даже сиренью; место грача может занять другая подходящая птица -- опять же для болгарской действительности подойдет кос (черный дрозд); ср. начальные строки стихотворения Элйна-Пелйна для детей: "Добре дошел кос, наш пролетен гост!" (Здравствуй, дрозд, наш весенний гость!); в зависимости от контекста можно ввести и ласточек, и аистов, или иные признаки наступающей весны. Все сводится к тому, чтобы эти слова вызвали у читателя перевода такие же, как у читателя подлинника, или близкие к ним ассоциации. Поэтому тщательно избегаются такие замены, которые являлись бы реалиями ПЯ или же обозначали реалии, не совместимые с жизнью носителей ИЯ.
   Передача коннотативных слов приемами, характерными для передачи реалий, приводит обычно к нежелательным результатам: ведь соответствующее слово должно вызвать точно определенную реакцию у читателя, а какой отзвук в душе болгарина может найти транскрибированное слово грач"? Только неудоумение, что и получилось при переводе повести С. Д. Мстиславского "Грач -- птица весенняя" под болгарским заглавием "Грач, птица пролетна". Случай, правда, не совсем обычный, так как грач в данном случае -- не птица, а кличка: имя собственное, да еще исторического лица! И тем не менее его нельзя было оставлять хотя бы в заглавии; книгу можно было назвать "Птица пролетна", а уже в содержании тем или иным путем оговорить грача.
   В классификации реалий мы отмечали, что фигурирующие в предметных (смысловых) рубриках реалии вторично распределены по месту и/или по времени. Практически получается так, что реалии, расположенные рядом в данной предметной рубрике и -- даже больше того -- обозначающие одинаковые или близкие материальные понятия, могут оказаться и нередко оказываются в совершенно различных местах и исторических рубри-
   107
  
   ках, т. е. отличаются друг от друга только по коннотатив-ному значению, по колориту1. Подобный пример мы приводили, сравнивая такие реалии, как зеннер, гаучо и ковбой (с. 64). В том же плане верховными органами власти являются в Польше сейм, в Советском Союзе Верховный Совет, в Испании и Португалии кортесы, в Турции меджлис, в Болгарии Народное собрание, в ФРГ бундестаг, в Швеции риксдаг, в Норвегии стортинг, в Дании фолькетинг, в Израиле кнессет; все это парламенты, сходства и различия между которыми не больше, чем, допустим, между английским парламентом и парламентом французским, но их традиционные названия представляют собой характерные национальные реалии. Точно так же англ, лендлорд, нем. юнкер, болг. чорбад-жия, рум. чокой, инд. джагирдар и заминдар -- крупные землевладельцы и эксплуататоры, родственные души любого плантатора или русского дореволюционного помещика. У каждого есть свои, присущие только ему одному (национальные, исторические), черты. Однако, если бы их даже и не было, если бы они по своему содержанию были так же похожи друг на друга, как только что отчеканенные монеты, национальный и исторический колорит не допустил бы замены при переводе одного другим, хотя бы в двух соседних и даже родственных странах: чокой не годится в описании болгарского быта времен османского владычества вместо чорбаджии, как и стортинг никак нельзя заменить риксдагом; такая замена разрушила бы колорит, точнее -- заменила бы одну окраску другой, а это привело бы к анахронизмам и аналоциз-мам, в конечном счете -- к разрушению гармонии, называемой жизненной правдой.
   Это хорошо видно при сопоставлении таких близких по семантическому содержанию слов, как хайдутин и клефт. И тот, и другой -- "крестьяне-партизаны, боровшиеся против турецкого господства"; и тот, и другой "нападали главным образом на местных турецких феодалов и представителей турецкой администрации, а также и на своих землевладельцев, которые и дали им прозвище "воры" или "разбойники"", и те и другие действовали в одну и ту же историческую эпоху -- время османского владычества на Балканах. Эти сведения о клефтах, по-
   1 Ср. у. А. Д. Швейцера: "Культурно-этнографическое различия нередко лежат в основе существенных расхождений в конно-тативном значении денотативно эквивалентных знаков". (Перевод и социолингвистика. Тезисы. -- ТПНООП, ч. I, с. 68)
   108
   черпнутые из БСЭ, как показано, вполне относятся и к хайдутам; только в одном они различны: хайдутин -- болгарин, а клефт -- грек. Но этого вполне достаточно, чтобы в переводе, скажем, с греческого на болгарский язык клефта нельзя было перевести хайдутином и наоборот.
   При таких "сериях" близких в предметном отношении, но разных по колориту реалий решающим при переводе является колорит, в последнем, как и в большинстве случаев, национальный, а реже -- исторический. Поэтому йети -- снежного человека в Гималаях -- нельзя поселить в Австралии, где он называется йови, как нельзя послать саскаватча -- североамериканского снежного человека Скалистых гор -- в Гималаи.
   Коннотация, а в том числе и колорит, является частью значения, а следовательно, подлежит переводу наравне с семантическим содержанием слова. Если этого сделать не удалось, если переводчик сумел передать только семантику лексической единицы, то для читателя перевода утрата колорита выражается в неполноте восприятия образа, т. е., по существу, в его искажении. Яркий пример такой утраты колорита подлинника приводит О. Н. Семенова', говоря о переводе на эстонский язык слова бармы, утратившего при этом значение символа царской власти.
   Впрочем, об утрате колорита при переводе, т, е. в плоскости двух языков, мы говорили и выше, а здесь ставится вопрос об утрате уже попавшей в другой язык реалией колорита в плане этого языка, т. е. в том случае, когда по тем или иным причинам коннотация данной реалии как бы угасает, стирается, как изображение на старой монете. Такое стирание колорита должно бы логически привести к тому, что реалия перестанет быть реалией и превратится в рядовое, неокрашенное слово.
   Чтобы отличить это явление от утраты колорита при переводе, мы пользуемся термином "стирание" колорита или коннотации ("стертая реалия" -- по аналогии с понятием "стертая метафора"), как наиболее выразительным для обозначения описываемого явления.
   "Некоторые слова, принадлежавшие к экзотической лексике [в нашей терминологии -- реалиям], могут быть в дальнейшем совершенно освоены языком и утратить свой экзотический характер. Ср. ит. макароны, вос-
   1 Семенова О. Н. Указ, соч., с. 65.
   109
  
   точное тюбетейка и др." (разрядка наша -- авт.)1. Прежде чем рассматривать это довольно категоричное суждение, попробуем выяснить, какие причины приводят к стиранию колорита и как оно отражается на переводе текста.
   Чтобы утратить свой статус, реалия должна лишиться качества, отличающего ее от "рядового" слова, т. е. лишиться колорита. Приведем несколько случаев.
   1. Чтобы своя реалия, допустим, пирожок в русском языке, могла превратиться в национально неокрашенное, нейтральное слово, войдя в кухню и язык многих народов и утвердившись в них настолько, чтобы забылось даже ее русское, более того, ее иноязычное происхождение, потребуется, вероятно, немало времени.
   В отношении чужой реалии, очевидно, тоже необходим подобный процесс, но на этот раз в одном -- принявшем ее -- языке: превратиться в обычное заимствование типа карандаш или мебель она может в результате интенсивного применения соответствующего объекта в быту и обращения самого слова в языке, лишаясь, таким образом, не только оригинального национального колорита, но и вообще налета "чуждости".
   Казалось бы, интернациональные и региональные реалии благодаря своему широкому распространению первыми должны потерять статус реалий. Многие интернациональные реалии "имеют хождение" во всем мире, не утрачивая своего национального своеобразия, например, названия денежных единиц некоторых стран (рубль, доллар, лира). С региональными реалиями дело обстоит несколько иначе, их региональный колорит, по сути дела, тот же национальный, но в рамках соответствующего региона -- нескольких, иногда многих стран: например, "восточный колорит" одинаково или приблизительно одинаково близок сирийцу, и турку, и египтянину и т. д. (Наряду с этим в каждой стране имеются, конечно, и свои, национальные реалии.) Так что сказанное выше о своих реалиях касается в одинаковой степени и национальных, и региональных (последних -- по отношению к входящим в регион странам).
   2. Это -- как бы общие соображения о стирании или сохранении колорита в зависимости от народов и стран. Но есть положения, при которых можно ожидать стира-
   1 Супрун А. Е. Указ, соч., с. 52. 110
   ния колорита уже в зависимости от самой реалии и ее функции в речи.
   В контексте реалии нередко могут иметь расширительное значение. Мы отмечали, например, употребление слов водка, ракия и виски в смысле просто крепкого алкогольного напитка, не связанного непременно с бытом русского, болгарского или английского народа (ср. также фр. eau-de-vie, нем. Schnaps). В предложениях "...нужно знать до мельчайших подробностей каждый вершок ее [реки Чусовой] течения"' и "этот маленький эпизод напомнил мне, что пройден только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства"2 (разрядка наша -- авт.) вершок воспринимается отнюдь не как русская мера длины =4,4 см, а как "очень небольшое расстояние", так же как и дюйм в переводе фразы из Дж. К. Джерома "Пусть меня повесят, если удилище подалось хоть на дюйм"3. (Разрядка наша -- авт.) То же наблюдается при употреблении многозначного слова в контексте, указывающем на его нейтральное значение: ср. упоминавшееся выше слово мужик как "мужчина", а не как реалия -- крепостной крестьянин (в дореволюционной России).
   3. Бывает, что реалия употреблена в тексте не в прямом, а в переносном значении. Тот же шербет, о котором шла речь выше, употребляется в болгарском языке в значении прилагательного, когда идет речь о чем-либо приторно сладком, приблизительно как синоним рус. "сироп" ("это же не чай, а сироп"). То же самое происходит с болг. чорбаджия и рум. чокой (в болгарском языке), которые употребляются не только в своем историческом значении, но и переносно -- о лице, эксплуатирующем чужой труд, и близко к рус. удельному князю (ср. "Он ведет себя в управлении, как удельный князек: хочу с кашей съем, хочу масло пахтаю").
   Вообще об употреблении реалий в переносном значении можно говорить во всех случаях использования их в качестве разных тропов и, в первую очередь, метафор и сравнений. Когда автор говорит о шляпке гриба "сдвух-
   'Мамин-Сибиряк Д. Н. Собр. соч. в 10-ти томах. Т. 4. М.: Правда, 1958, с. 44.
   2 Гончаров И. А. Фрегат "Паллада". Т. I, с. 56.
   3 Джером Дж. К. Трое в одной лодке. М.: худож. лит., 1970, с. 166.
   111
  
   копеечную монету", он имеет в виду не Денежную единицу, а лишь два ее признака: величину, прежде всего, и круглую форму, так что от самой копейки остается лишь ее словесная оболочка.
   В отличие от этого вполне конкретного употребления, реалия может появиться в более отвлеченном сравнении, как, например, в заголовке романа С. Моэма "The Moon and Sixpence". (Правда, здесь это скорее противопоставление "луны" -- символа возвышенного, поэтического, "шестипенсовику" -- чему-то мелкому, низкому, пошлому.) При буквальном переводе русский читатель в шестипенсовой монете не нашел бы ничего из вложенного в нее автором, так как в романе она является лишь символом, в отношении "луны" вполне понятным. Поэтому считается удачным перевод романа под заглавием "Луна и грош"-- слово "грош" значительно ближе к подлиннику (ср. "грошовый заработок", "отдать за гроши", "ни гроша не стоит").
   Когда автор пишет о земле "плоской как блин", у "блина" он берет один только признак1 -- его "плоскость", "ровность", а самого блина в представлении русского читателя уже нет, да и вряд ли о нем вообще кто-нибудь подумал, прочтя это сравнение, -- здесь только совершенно плоская земля, образ которой автор ему подсказал при помощи тропа.
   Аналогичны случаи с "каменными джунглями", "ковбоями холодной войны" и т. п.
   Вплотную к художественным сравнениям и метафорам подходят и довольно немногочисленные прилагательные, образованные от реалий, о которых уже шла речь. При употреблении таких слов, как богатырский, стопудовый, аршинный, саженный, на передний план выходит не их качество реалий как таковых, а их переносные значения, отдельные признаки: пудовый -- это только "очень тяжелый", копеечный -- "очень дешевый", "незначительный", "мелкий", так же как и грошовый.
   4. Среди приведенных примеров были и устойчивые сочетания, фразеологические единицы ("плоский как блин", "ни гроша"), в которых реалии также в той или иной мере теряют свой статус, и даже в большей степе-
   1 Подобное устойчивое сравнение в англ, flat as a pancake настолько близко, что может считаться эквивалентом русского.
   112
   ни, чем в других из упомянутых случаев. (О реалиях в составе фразеологизмов будет сказано в ч. II, гл. 1).
   Во всех четырех случаях (пп. 1--4) реалии должны, логически рассуждая, утратить свой колорит и, соответственно, статус реалий, превратиться в общеязыковые, ничем не замечательные лексические единицы. Однако этот беглый обзор положений, при которых должно произойти такое "обесцвечивание", показывает закономерно, что полного стирания коннотации не получается, а если и получится, то как исключение: как аромат хороших духов, колорит оказался качеством чрезвычайно стойким, и заключения ряда исследователей об "утрате специфичности", о "совершенном освоении" реалий несколько поспешны.
   Приведенные в качестве иллюстрирующих это заключение примеров макароны (интернациональная реалия) и тюбетейка (региональная реалия) не особенно убедительны: макароны, как в последнее время и спагетти, вошли путем транскрипции во множество языков (в том числе даже в немецкий), появившись в меню их носителей, и тем не менее сохранили свое значение национального блюда итальянцев; довольно показательна в этом отношении пренебрежительная кличка "макаронники". Тюбетейка, несмотря на широкое распространение в Советском Союзе, тоже не утратила своего восточного колорита и даже на голове Горького и Куприна напоминает Восток.
   Изложенные соображения следует учитывать, выбирая прием перевода в перечисленных случаях.
   При первом положении (п. 1), ввиду "освоения референта" и привычности формы, обычный путь перевода -- транскрипция: и рубль, и макароны, и тюбетейка (последняя как региональная реалия) в подавляющем большинстве переводов сохраняют свою форму.
   Иначе ставится вопрос, когда реалия употреблена, так сказать, "не по назначению" или в составе фразеологизма. При расширительном употреблении (п. п. 2, 4) правильный перевод обусловлен нахождением наиболее верного соответствия, в том числе и эквивалента, обычно лишенного колорита, как при переводе обычной лексической единицы. Так, в примере из И. А. Гончарова вершок в болгарском переводе заменен "ничтожной частью", а "каждый вершок течения" можно перевести как "всяка педя от течението", т. е. "каждую пядь". Зато дюйм является переводом англ, инч -- реалией, но также из чис-
   113
  
   ла тех, которые могут иметь и расширительное значение.
   Сохранение реалии в функции тропа (сравнение, противопоставление, метафора и т. д., п. 3) значило бы одним неизвестным определять величину другого неизвестного. Ведь если бы двухкопеечную монету, которой мы определяли размеры шляпки гриба, в роли сравнения встретил испанец в испанском переводе русского произведения, он так никогда бы и не узнал величины гриба. Здесь реалия действительно почти полностью утратила свой национальный колорит: в плоскости одного языка читатель практически не воспринимает ее во всей полноте ее значения, видя только данный показатель качества. В плоскости двух языков транскрипция возможна только как исключение, например, при интернациональной реалии, показатели которой хорошо известны и носителю ПЯ. В остальных случаях, однако, предпочитается перевод нейтральным функциональным эквивалентом, тем более, что и в первообразе реалия употреблена без учета ее коннотативного значения.
   И все же реалии сохраняют и в положениях по пп. 3 и 4 какой-то отблеск коннотации. Переводя, например, сравнение, обычно нежелательно реалию чужую заменять реалией же (своей для ПЯ): "поле, равно като теп-с и я" (разрядка наша -- авт.) не особенно уместно передавать при помощи привычного русского сравнения "как блин" и наоборот. То же, но еще категоричнее, относится к реалии в составе фразеологизма.
   В заключение следует особо подчеркнуть, что, передавая теми или иными средствами реалию, нежелательно при этом утратить троп и, соответственно, фразеологизм. Тропы следует передавать тропами, фразеологизмы -- фразеологизмами; только "наполнение" их здесь будет отличаться от оригинального.
   5. Распространены, однако, случаи перевода реалий в сравнениях, в которых не только не теряется колорит, а, напротив, получается избыточная коннотация. Дело здесь в следующем. Чтобы подсказать читателю содержание чужой для ИЯ реалии, автор сравнивает ее со своей; при переводе такого текста получается, что одно понятие обозначено двумя реалиями -- одной внешней и другой внутренней.
   Что же должен сделать переводчик, чтобы, не утратив колорита, довести до сознания читателя содержание реалий?
   Теоретически возможны несколько вариантов.
   114
   Во-первых, оставить все как есть, т. е. переводя, транскрибировать каждую реалию в отдельности. В русском переводе с чешского читаем: "Вечером., молодая учительская пара... пригласила нас на барбекю. Это напоминает наши вечера у лагерного костра, когда на огне жарят ш п е к а ч к и"1. Итак, барбекю и шпекачки, т. е. объяснение одного неизвестного другим, не менее неизвестным.
   Можно, во-вторых, следуя примеру автора, заменить внутреннюю реалию, свою для ИЯ, собственной, своей для ПЯ. В таком случае шпекачки пришлось бы, за неимением подходящей национальной реалии, заменить региональной, например, кавказским шашлыком. В результате читатель получил бы более верное представление об австралийском блюде (барбекю -- гаитянское слово, попавшее через испанский в английский язык и привившееся в австралийской речи), но немало удивился бы, услышав в устах чеха о "наших вечерах" (разрядка наша -- авт.) с шашлыком. Теоретически этот вариант наиболее порочен, так как приводит к смешению различных по национальной принадлежности реалий.
   Третья возможность -- отказаться от транскрибирования обеих реалий, просто передав их содержание своими словами, -- описательный перевод, который прозвучит приблизительно следующим образом: ".. пригласила нас на своеобразный пикник, напоминающий наши вечера, когда у лагерного костра угощают жаренным на вертеле мясом". Но это начисто лишает австралийский быт его колорита.
   Наконец, четвертый вариант сведется к введению транскрипции внешней реалии и передаче внутренней ее функциональным эквивалентом или видо-родовой заменой. Получится, скажем, так: "Вечером., молодая учительская пара пригласила нас на барбекю. Это напоминает наши вечера у лагерного костра, когда едят жаренное на вертеле мясо". (Приводя эти варианты, мы не имели чешского подлинника; возможно, что при наличии его перевод приобрел бы иной вид.)
   Последний вариант мы считаем наиболее удачным, так как при верном переводе содержания удалось сохранить и колорит путем транскрибирования основной реалии -- носителя этого колорита.
   В путевых заметках Маргариты Алигер "Чилийское
   1 Б ринке И. Окно в каменный век. М.: Мысль, 1975, с. 91.
   115
  
   лето" находим несколько более сложный случай: "...тут можно поесть, одна женщина печет пирожки -- эм-панадос -- на продажу" и "Э м п а н а д о с оказались похожими на наши чебуреки, очень вкусные с пылу с жару и довольно большие"1 (разрядка наша -- авт.), т. е. в данном примере имеются три реалии: основная внешняя -- испанского происхождения -- эмпанадос объясняется одной русской, национальной -- пирожки и одной региональной, кавказской (тюркского происхождения) -- чебуреки. Думается, что и здесь, в переводе, например, на болгарский, как в предыдущем примере, следует сохранить основную реалию: она стоит в центре внимания автора, а остальные две заменить иными, нейтральными средствами.
   Колорит, как важнейший признак реалий, теснейшим образом связанный и с передачей реалий при переводе, будет основной темой следующих нескольких глав.
   Глава 8
   АНАЛОЦИЗМЫ И АНАХРОНИЗМЫ
   Предположим, переводчик, работая над произведе
нием из индийской жизни, решает пользоваться исключи
тельно средствами своего языка, не допуская в текст
иноязычных реалий, и педантично заменяет пагоду "хра
мом", сари -- "платьем" или "национальным костюмом",
дхоби -- "мужчиной-прачкой" и т. д. в том же духе. В ре
зультате такого вытравливания национальной окраски
из произведения исчезнет то, что специфично для Ин
дии: местом действия можно будет считать любую, а по
существу никакую --аморфную, бесцветную, безымян
ную страну. Такой "метод" приводит к утрате коло
рит а, о которой уже неоднократно говорилось и которая
серьезно портит любой перевод. Оценка такого перево
да -- "плохо". i, | 1
   Хуже, однако, когда переводчик заменяет реалии подлинника другими, обычно своими для ПЯ реалиями, заменяя таким образом и колорит переводимого произведения не присущим ему, чуждым колоритом. Если одеть
   1 А л и г е р, Маргарита. Возвращение в Чили. Чилийское лето. М.: Сов. писатель, 1966, с. 48--49.
   116
   казака в болгарскую абу или антерию, обуть в царвулы, накинуть ему на плечи ямурлук, заставить его пить вино из быклицы и есть баницу, то читатель узнает в нем скорее софийского шопа, чем казака.
   А того хуже, пожалуй, будет, когда употребленные автором реалии переводчик передаст пестрым набором слов различной окраски и когда произойдет смешение реалий, которое читатель должен, но не может принять как отражение быта и истории носителей ИЯ. Характерен в этом отношении русский перевод романа Ст. Ди-чева "За свободу" (София, 1957). С легкой руки -- на этот раз не переводчиков, а редактора, болгарские, турецкие, греческие и другие реалии заменены реалиями, характерными для различных национальностей и областей Советского Союза, а исторические реалии -- современными или не свойственными описываемой эпохе словами. Болг. гадулка превратилась в укр. бандуру, а ямурлук -- в кавказскую бурку; пастарма передана опи- . сательно, как "вяленое мясо" (распространенное главным образом среди азиатских народов), а из болг. баницы редактор сделал чисто рус. пирог; от болг. дисаг, для которых существует нейтральное соответствие переметные сумы, осталась лишь половина -- одна сума. Полностью утратили в переводе свое национальное содержание несколько исторических понятий, тесно связанных с болгарской культурой, в том числе столь характерные для эпохи болгарского Возрождения келийное, взаимное и классное училища, подмененные "начальной школой" и ни с чем не сообразными "народной школой" и "средним училищем". В результате такого в корне порочного отношения к переводу реалий читатель, естественно, получает неясное, противоречивое представление об описываемой действительности, роман утрачивает и познавательное значение и яркую национальную окраску, а стало быть -- значительную часть своих художественных достоинств.
   Итак, речь идет об искажении образов подлинника в результате замены национальных и исторических реалий не свойственными ему реалиями, иными словами -- о введении в текст перевода аналоцизмов и анахронизмов: реалий, не совместимых с местной и временной обстановкой оригинального произведения. Поскольку об этом довольно частом в' переводческой практике явлении, типичном для переводов художественной литературы, говорено немало, а результаты явно не со-
   117
   ответствуют усилиям теоретиков, попытаемся эффект подмены чужих реалий своими показать на примерах, которым следовать нежелательно.
   Удобнее всего, пожалуй, начать с кальдероновского "Астольфо, герцога Московии", о котором С. Липкин пишет: "...Так мало знали в начале XVI века в Испании, да и во всем мире, о Руси, что могли запросто поверить, будто в Московии правят герцоги и будто Астольфо -- русское имя"'. Фигурируя, правда, не в переводе, а в оригинальном классическом произведении, Астольфо может играть роль как бы символа незнания и нежелания считаться с национальной и исторической спецификой описываемой действительности, а в переводе -- с колоритом переводимого произведения.
   Приблизительно к той же эпохе Кальдерона относится и изобретение гильотины. Нет, мы не оговорились: вот несколько доказательных примеров, взятых из болгарского перевода романа-биографии Шекспира. "Ты знаешь, где строят гильотину?", "...ему удалось проникнуть во внутренний двор, где была построена гильотина вдоль длинной стены церкви "Святого Петра", "отряд алебардистов торжественно вошел во двор и окружил гильотин у", "Эссекс медленно поднялся по ступенькам к гильотине"2. (Разрядка наша -- авт.)
   Ошибка с точки зрения временной отнесенности не так велика, как кажется. Машина для экзекуций, основанная на том же принципе, существовала уже в XVI -- начале XVII века в Италии и Шотландии, а также во Франции, где в 1632 г. с ее помощью был обезглавлен герцог де Монморанси. А знаменитый д-р Жозеф Игнас Гийотен, профессор анатомии, только предложил Учредительному собранию применять машину для обезглавливания как средство "менее варварское и более быстрое". Так что промах переводчика с гильотинированием Эссекса (он был обезглавлен, но не машинным путем, в 1601 г.) заключается главным образом в употреблении имени (эпонима) жившего чуть не 200 лет спустя после этого события Гийотена. Дело, в общем, сводится к незнанию переводчиком ИЯ истории: в тексте речь идет, конечно, не о гильотине, а об "эшафоте", на что достаточно ясно указывает узкий контекст: "строить" гильотину, да еще "вдоль длинной стены", никак нельзя.
   В древности тоже можно обнаружить "Астольфов". Надпись на цоколе гранитной статуи египетского фараона в переводе с французского и, нужно думать, с древнеегипетского, согласно утверждению переводчика, высеченная сыном Хапи, великого фиванского архитектора, гласит: "Я руководил установкой статуи огромного роста. ...Она высечена в каменоломне из монолита в сорок кубических метров"'. Итак, выходит, что метрическая система мер была известна египтянам тысячи за две лет до введения ее в употребление современными европейцами.
   В переводах рассказов Чехова на болгарский язык встречаем заглавие "Кавал". Кавал -- это "болгарский народный духовой музыкальный инструмент" (К.БЕ). Что бы это могло быть в оригинале? В переводе на русский язык значится опять-таки "кавал" (БРС), но есть пояснение-- "(род свирели)". Вот! Очевидно, "свирель".Так и есть, несмотря на то, что свирель в этом рассказе -- "русский музыкальный инструмент, род двуствольной продольной флейты" (БСЭ). Но это еще не беда, так как слово свирель имеет и более общее значение как название родового понятия: "бытовое название духовых музыкальных инструментов типа одноствольных и двуствольных флейт" (БСЭ); это слово связано и с древностью: изобретателем свирели считается козлоногий бог Пан. Более вопиющий случай приводит В. Д. Андреев -- превращение саза, старинного струнного инструмента, в "свирель"2. (Разрядка наша -- авт.) Колорит в одинаковой мере смещен и здесь и там, тем более что старик-пастух у Чехова, игравший на свирели, оказался одетым в "окъсана аба" -- это в подлиннике сермяга, та самая аба, которая для посредственного переводчика стала чуть не универсальным заменителем любой крестьянской одежды, в том числе и армяка, хотя и является яркой болгарской реалией.
   Лапти и царвулы, пожалуй, одинаково устарели, приобрели исторический, наряду с национальным, колорит, но это никак не сблизило их ни в отношении смыслового содержания, ни, тем более, колорита. Когда в "Войне и
   1 Липкин С. Перевод и современность. -- МП, 1963, 4, с. 16--17.
   2HaemmerIing К. Der Mann, der Shakespeare. Berlin -- Grun-newald, 1938. Хемерлинг К. Човекът който се назваше Шекспир. София, 1946. (Перевод с болг. наш -- авт.)
   118
   'Дави А. По Нилу на каяках. М.: Изд. вост. лит., 1962, с. 234. 2Андреев В. Д. Некоторые вопросы перевода на русский язык болгарской художественной литературы. -- ТКП, с. 140.
   119
   мире" говорится, что Прокофий, выездной лакей, "сидел и вязал из покромок лапти" ', каждый русский читатель, как бы он ни был далек от этого дела, как бы мало ни знал о лаптях и покромках, знает, что лапти плетут (обычно из лыка), но болгарский читатель этого не знает, и для него выражение "плетеше цървули" -- чистый абсурд, поскольку болг. цървул делается из цельного куска кожи и вязать его, стало быть, нельзя. "Царвулы" с "лаптями", -- пишет В. Д. Андреев, -- имеют только одну "общность" -- их тоже надевают" 2.
   К эпохе лаптей и царвулов относятся также рус. помещик, пол. пан и рум. чокой; о них выше уже было сказано, что они не взаимозаменяемы, что каждый из них, как кулик, только в своем болоте велик. Но здесь нужна оговорка. Помещик в русском языке имеет более широкое значение, включая землевладельцев "также в странах, где существует частная собственность на землю" (MAC), а паны были и на Украине и в Белоруссии. Это и должен был учесть переводчик "Старой крепости" Вл. Беляева и не превращать пол. пана в чокоя или даже в помещика; транскрибируя эти слова, мы принимаем их в значении реалии русской и румынской. Получилось так: "Особенно привлекателен се виждал нашият край на съседните полски чокои" (в оригинале: "Особенно сладким казался наш край соседним польским по-мещи-кам"; разрядка наша -- авт.), а уже далее: "...полският помещик пан Янчевски..." (в оригинале: "...пол ьски и пан, п о м е щ и к (разрядка наша-- авт.) Янчевский...")3. Не хватило только для полноты комплекта ввести в перевод еще и болг. чорбаджию.
   Разбирая случаи аналоцизмов и анахронизмов, как-то не хочется говорить о "высоком искусстве" перевода. Спустя почти пятнадцать лет после того, как С. Липкин познакомил нас с "герцогом Московии", уместнее всего будет снова напомнить о его присутствии в переводах и призвать переводчиков к бдительности, предложив им разрешение небольшой математической задачки. В пре-
   1 Толстой Л. Н. Сочинения в 20-ти томах. Т. 5, с. 8.
   2Андреев В. Д. Указ, соч., с. 139. Любопытно в связи с этим отметить толкование болгарской реалии в первом издании БРС (1947): "род примитивной крестьянской обуви из кожаных ремешков" (разрядка наша -- авт.) -- подсознательный отголосок лаптей.
   'Беляев В. П. Старая крепость. М. -- Л.: Гос изд. детской лит.,
   1953, с. 8. .ь.,,,..,.
   120
   красной книге Б. Гржимека "Среди животных Африки", переведенной с немецкого языка, встречаем следующее предложение: "Однажды в герцогстве Бранденбургском на площади в две тысячи гектаров было собрано 4425 четвериков саранчи, что составляет ровно 250 тысяч литров"1. Как неисправимых крохоборов, нас заинтересовала старинная мера, причем в трех аспектах (так теперь модно говорить). Во-первых, чисто количественном. Из словарей выяснилось, что старая русская мера четверик составляет около 26 л; следовательно, 4425x26 должно дать указанные тысячи литров саранчи; но полученная сумма составила меньше половины. Деление литров на четверики также не дало желаемых результатов: не получилось ни равного, ни хотя бы близкого числа. Во-вторых, очень хотелось выяснить, какую меру употребил автор в подлиннике. Не располагая оригиналом, мы воспользовались выпущенным в Болгарии переводом и обнаружили болгарскую (но вовсе не древнюю, как указано в БРС) меру сыпучих тел крина ( = около 15 л), которая и помогла нам добраться до нем. Scheffel (через РНС сделать этого не удалось, так как четверик там фигурирует, как и следовало ожидать, только в транскрипции). Третье наше "почему" касалось "мирного сосуществования" метрического гектара с древним, как нам казалось, шеффелем (в БИРС транскрипция дается на первом месте перед переводом "четверик"). Последняя точка в этой задачке была поставлена после проверки по старым немецким справочникам; выяснилось, что в Пруссии, где находится Бранденбург, мера вместимости шеффель = 54,962 л.
   Задачка эта позволяет сделать несколько полезных для практики перевода выводов: 1) старые единицы народной метрологии в современных художественных текстах употребляются чаще как носители колорита -- реалии, а не как меры, тем более, что их величины большей частью не особенно устойчивы (например, шеффель мог означать несколько величин от 23 до 223 л -- разных для разных немецких земель); 2) эти меры переводятся обычно как реалии, каковыми они и являются, т. е. либо транскрибируются, либо заменяются функциональным аналогом; 3) поскольку для читателя перевода немецкая мера шеффель не намного понятнее как мера, чем четверик, в принципе логичнее было употребить ее, чтобы пе-
   'Гржимек Б. Среди животных Африки. М.: Мысль, 1973, с. 132.5--747
   редать ее колорит; но это только в принципе, а конкретно, 4) так как в немецком тексте для немца соседство шеффеля с гектаром не так сильно "шокирует", гораздо лучше было подобрать более нейтральную замену; саранчу собирали, должно быть, в ведра -- вот и подходящий аналог; правда, ведро не может содержать около 60 л, но чтобы снять это несоответствие, число ведер можно было бы увеличить, а в крайнем случае, даже оставить одни литры: потеря в колорите будет незначительной -- он здесь же отчасти компенсируется немецкими географическими названиями, зато не получилось бы этого неприятного аналоцизма.
   Можно указать на любопытный случай появления анахронизмов и аналоцизмов, вызванных пренебрежением к примату своих реалий, встреченных в чужом тексте (см. следующую главу). В испанском журнале прошлого века "La ilustracion Espanola у Americana" сто лет тому назад появились превосходные корреспонденции испанских журналистов с фронтов русско-турецкой войны 1877--1878 гг. Этот материал был недавно обнаружен болгарскими историками, и в печати ("Литературен фронт", 8/20.2.1975) появились переводы отрывков из этих "хроник", как они их называют. Под титулом "великий герцог" здесь фигурирует главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, но наряду с ним встречаем и князя (Церетелева) и графа (Игнатьева); вместе с совершенно правильным "две сотни кубанских казаков" появляются уже знакомые (с. 68) "болгарские легионы"; путь, пройденный войсками, приводится в километрах, и тут же толщина дерева измеряется в футах. Что бы ни писал автор, переводчик, зная, к чему конкретно относятся его описания, обязан был учитывать русские и болгарские реалии того времени.
   Примеры аналоцизмов и анахронизмов встречаются, к сожалению, слишком часто: герои Дж. К. Джерома берут с собой в дорогу пирожки, пирог с телятиной и лепешки; русский мальчик несет "бохчичка, завита в салфетка, от която още от пет крачки мирише на топли бухти и банички с извара"1 (разрядка наша -- авт.] -- совершенно невозможное стечение болгарских и иных реалий для обозначения предметов русского быта; впрочем, пирог по воле переводчиков так часто превращаётся в баницу, что в сознании болгарского читателя она, вероятно, стала неотъемлемым для русской кухни понятием.
   И в заключение приведем два характерных примера анахронизмов, взятых А. Н. Гвоздевым из ученических сочинений как образец неуместного употребления неологизмов: "Беликов запугал весь педколлектив" (разрядка наша -- авт.) и "чиновники, приняв Хлестакова за ревизора, боялись чистки"1 (разрядка наша -- авт.) (А. П. Чехов и Н. В. Гоголь, наверное, были бы в восторге!)
   Нередко грешат в этом отношении и авторы, вводя в грех многих переводчиков. Не давая себе в этом отчета, автор употребляет анахронизмы и аналоцизмы, прибегая просто к привычным иностранным словам, вполне естественным для его слога. Так, описывая французскую действительность эпохи феодализма XIII--XIV вв., Е. Пар-нов говорит о маркграфах, ленных владениях, рейтарах. В относительно старом французском толковом словаре находим только margrave -- "титул некоторых суверенных князей в Германии". (Разрядка наша -- авт.) Все три слова -- немецкого происхождения. В другом месте той же книги, описывая уже современный пейзаж на севере Франции, одна из героинь употребляет слово мыза, типичную прибалтийскую (эстонскую) реалию (MAC).
   Причины этих погрешностей против национального и исторического колорита в основном связаны с личностью переводчика (или автора) -- недостаточной его сосредоточенностью, незнанием реальных фактов, отсутствием сообразительности, а иногда и незнанием некоторых основных положений теории перевода, таких, например, как нежелательность передавать реалию чужую реалией своей. Следовательно, и рекомендации касаются непосредственно методов работы и подготовки переводчика.
   1 Гвоздев А. Н. Очерки по стилистике русского языка. Изд. 2-е. М.: Учпедгиз, 1955, с. 87. -
  
   123
   1 Гайдар А. Съдбата на барабанчика. -- В кн.: Гайдар А. Ти
  
мур и неговата команда. София, 1977. ,- . • .
   122 ~
   Глава 9
   ПРИМАТ СВОИХ РЕАЛИИ В ЯЗЫКЕ ПЕРЕВОДА
   Под этим заголовком мы объединили два в известной мере противоположных положения, тесно связанных с колоритом -- его утрато.й и его сохранением при переводе:
   1) чужие реалии, а) заимствованные ИЯ и употребленные автором в подлиннике для описания своей действительности или б) отобранные в целях создания колорита описываемой им чужой действительности, попадают при переводе в родной язык или в язык, из которого они заимствованы;
   2) в подлиннике рядовыми средствами ИЯ (исконными словами и словосочетаниями) о'писаны факты, предметы, понятия, явления из жизни носителей ПЯ, в котором для них имеются собственные названия-реалии, подлежащие при переводе "восстановлению".
   Объединяет эти положения первенствующее для верности перевода значение, или примат, своей реалии в ПЯ, а различие заключается в том, что в первом случае, возвращаясь в родной язык, реалия, как правило, из чужой превращается в свою, входит в строку, а вместе с тем утрачивает в переводе ту или иную долю колорита; во втором случае, напротив, становясь в переводе на свое естественное место, она восстанавливает вольно или невольно смещенный в подлиннике колорит; в обоих случаях выигрывает правдивость повествования.
   В первом случае прижившаяся в ИЯ реалия может попасть в текст подлинника на правах рядового слова или же в качестве художественного средства, необходимого автору для описания данного положения, для построения образа (например, русский любит характерное итальянское кушанье или боец интернациональной бригады употребляет в речи испанские реалии).
   "Погостив" в ИЯ и вернувшись в ПЯ, эти, в конце концов чужие для ИЯ, реалии неминуемо теряют свой экзотический характер, не играют уже роли показателей колорита, уменьшая таким образом и колоритность произведения в целом. Так будет, например, с рикшей в китайском или японском переводе, то же произойдет и в том случае, когда текст, содержащий консьержа, переводится с любого языка на французский. То же бывает со многими прижившимися в болгарском языке реалиями -- турцизмами и эллинизмами -- при переводе соответственно на турецкий и на греческий и с украинскими реалиями в русском произведении при переводе его на украинский язык: в своей естественной среде они уже не бросаются в глаза -- сугубо свои, исконные реалии воспринимаются как обычная лексика.
   Бывает так, что прижившаяся в ИЯ реалия с течением времени подвергается известным изменениям в отношении как формы (фонетической, графической, морфологической), так и содержания, точнее -- сущности своего референта. Возьмем к примеру рус. пирожок, превратившийся в болг. "перушку"; изменились не только артикуляция (в том числе и ударение), написание и род слова, но и сам пирожок: в Болгарии у него другой внешний вид и вкус, приготовлен он по-иному, не так, как русский; и тем не менее слово, обозначающее это изделие из теста, при перенесении обратно в русский язык придется оставить пирожком: существенной смысловой и стилистической утраты для произведения, в общем, не будет, изменений в информации и колорите произойдет не больше, чем при использовании приблизительного перевода, скажем, путем родо-видовой замены (см. с. 90).
   Бывают, однако, и случаи, когда употребленная автором заимствованная реалия -- не национальная, а региональная -- полноправно бытует и в ПЯ, хотя и использована в описании очень далекой по месту и даже по времени действительности. Такую реалию будем считать на равных правах своей для ПЯ, и отношение к ней будет таким же, как и к реалии, возвращающейся в родной язык.
   Вводя такую реалию, автор подлинника нередко использует (мы об этом уже говорили) ряд средств ее осмысления-- в самом тексте, в сносках, в комментариях. Когда она попадает обратно в родную среду, все эти объяснения, направленные на раскрытие ее содержания читателю, которому она чужда, оказываются лишними для читателя перевода, для которого это свое слово, обозначающее свое, близкое понятие. Мы считаем, что переводчик вправе опустить эти объяснения '.
   1 У А. Д. Швейцера аналогичное изъятие объяснения связано с иноязычным вкраплением шоппинг, что, по сути дела, не меняет в принципиальном отношении картины (Перевод и лингвистика,
   125
  
   Примером двух последних положений может послу* жить часть описания И. А. Гончаровым ("Фрегат "Пал-лада") японской действительности сто двадцать лет тому назад: "В доме поставили мангалы (разрядка наша -- авт.), небольшие жаровни, для нагревания воздуха"1. Слово мангал у Даля дается с пометкой "кавк."; в БАС отмечается "(на Юге и Востоке)", но помет не дается. Тем не менее современному читателю слово это, видимо, мало знакомо, а во времена Гончарова его, вероятно, знали еще меньше; для болгарина же, несмотря на то, что референт почти исчез из быта, слово мангал живо, что и позволило переводчику опустить пояснение автора.
   В приведенных случаях чужие реалии попадают в текст подлинника, так сказать, неумышленно, в ходе повествования, даже когда автор отбирал их для обрисовки образа. Так же естественно употребляет их и Ч. Диккенс в "Повести о двух городах"; описывая эпоху французской революции конца XVII века, он использует реалии довольно скупо: гильотина, карманьола и еще несколько характерных для французской действительности того времени слов.
   Немного иначе обстоит дело, когда автор, описывая жизнь другой эпохи и не своей страны, сознательно и планомерно подбирает связанную с этой жизнью лексику для окрашивания в соответствующие тона произведения в целом. Вот несколько примеров.
   Весь пласт французских исторических, бытовых и других реалий в романах Александра Дюма-отца (возьмем для примера "Анж Питу") является для оригинала своим, не бросается в глаза. Реалии того же слоя в романе Р. Сабатини "Скарамуш", тоже из эпохи французской революции, являются чужими для подлинника, так же как реалии в романах Ирвинга Стоуна "Страдание и восторг" (о Микеланджело) и "Жажда жизни" (о Винсенте ван Гоге), поскольку и английский и американский писатели описывают "дважды чужую" для
   с. 249); ср. также у Л. А. Черняховской: "Изменения в смысловой структуре выражаются, главным образом, в расшире-_ нии или сужении передаваемой информации. Сужение информации "• имеет место тогда, когда раскрываемая в ИЯ реалия является более знакомой для получателя на ПЯ". (Некоторые закономерности речевой деятельности применительно к теории перевода. -- ТП, 1971, N 8, с. 9)
   'Гончаров И. А. Фрегат "Паллада". Т. II. М.: Гос. изд. худ. лит., 1957, с. 172.
   126
   своих читателей действительность: в национальном и историческом плане. При переводе этих произведений на русский или на болгарский язык все реалии -- свои Дюма и чужие Сабатини и Стоуна -- будут в равной степени чужими.
   Положение в корне изменится при переводе, например, "Скарамуша" на французский язык: те самые реалии, которые, как яркие флажки, отмечали для читателя-англичанина колорит буржуазной революции, привлекут внимание французского читателя лишь как историзмы. И если автор подлинника рассчитывал, что специфическую национальную окраску роман получит единственно от введенных в текст чужих реалий, то при переводе произведение может очень заметно "поблекнуть", "посереть".
   Аналогичны случаи с переводами на болгарский книг "Птицы летят из гнезд" С. Н. Голубова 1 о крупном болгарском поэте и революционере Христо Ботеве и "The Apostle of Freedom" ("Апостол свободы") англичанки Мерсии Макдермотт2 о национальном герое Болгарии Василе Левском.
   Описывая быт, историю, нравы народа -- носителя ПЯ, авторы иногда передают колорит не путем введения реалий, а при помощи калек, описаний, объяснения или иных средств; опускают реалии, где они кажутся несущественными, или употребляют ошибочно, не по назначению, реалию с иным содержанием или, наконец, не подозревая о ее существовании для данного объекта, дают понять о ней с помощью нейтральной лексики.
   Все эти положения ставят переводчика перед сложным выбором. Каким путем идти: восстанавливать истинные черты описываемой действительности, возвращая скрытые реалии на их места, или же оставаться верным автору, но нарушить жизненную правду путем сохранения "скрытости" реалий?
   Предпосылкой к решению этой задачи является другая: заметить, уловить эти "скрытые реалии", которые в подлиннике представлены ничем не замечательными словами, словосочетаниями или предложениями, а то и просто пробелами, -- ведь в противном случае читатель перевода непременно почувствует неполноту или фальшивую нотку, как чужой акцент в речи иностранца, в остальном неплохо говорящего на его языке.
   1 Голубов С. Н. Птицы летят из гнезд. М.: Детгиз, 1958. 2MacDermott, Mercia. The Apostle of Freedom. London, 1967.
   127
  
   Что же касается решения вопроса: восстанавливать скрытые реалии или нет, то с нашей точки зрения, восстанавливать обычно надо, за исключением тех случаев, когда переводчик ясно видит, что автор сознательно пользуется для выражения данного образа иными средствами: ведь в принципе он старается дать реалистическое описание действительности, независимо от своих идей, намерений, атмосферы, которые вкладывает в текст, и если реалий не употребляет, то это либо по незнанию, либо по нежеланию перегружать текст незнакомыми словами. Случай такой же, как при обычном переводе реалий, только здесь, в ИЯ, реалия зашифрована иными средствами, а в ПЯ она должна (или не должна) появиться в своей реальной форме: если она достаточно ярко освещена, то должна, если нет, то может оставаться в том же скрытом виде в переводе. (Мы, конечно, не говорим о случаях, скажем, намеренной романтизации текста, когда реалии не служат целям реалистического изображения, или о произведениях тенденциозных, имеющих целью искажение действительности.)
   За примерами обратимся к упомянутым переводам книг С. Н. Голубова и М. Макдермотт.
   Оперируя очень осторожно и экономно болгарскими реалиями, М. Макдермотт использует описательные и нейтральные их замены, создающие, однако, серьезные затруднения для переводчика. "My friends gave me a loaf of sweet white bread and come grapes" (c. 167) (дословно: "Друзья дали мне сдобную булку и [немного] винограда"), -- пишет она, а переводчик, учтя историческую и бытовую обстановку, совершенно правильно заменяет "сдобную булку" характерным болгарским (точнее турецким) словом: "Приятели ми дадоха симид и грозде". В другом месте -- опять описание: "On one side of the court-yard there was a 1 i 111 e gate leading into a school" (c. 142) (дословно: "Во дворе с одной стороны была калитка, ведущая в школу"); эту "калитку" (между соседними дворами) гораздо лучше, с точки зрения точности и привычности описываемой обстановки, перевести не общим словом "врата" (с. ИЗ), как сделал переводчик ("От другата страна на двора имало врата.."), и даже не "порта", "портичка", а характерной реалией комшулук. В предложении "When he emerged he took a sackful of books and rode round the villages selling them" (c. 193) (дословно: "Когда его пустили, он взял мешок книг и поехал по деревням продавать
   128
   их") (разрядка всюду наша -- авт.) совсем нейтральный у автора "мешок" переводчик правильно заменил "переметной сумой" -- болг. дисаги (ведь ехал-то поп Матей на осле), восстановив действительный образ (с. 155). Точно так же, опуская реалию пастарма -- совершенно правильно с ее точки зрения, так как это лишь деталь, которую можно дать описанием "dried salted meat" (с. 237), -- автор, облегчая восприятие своего читателя, затрудняет читателя болгарского перевода: "вяленое соленое мясо" -- понятие, которое не примет ни один болгарин; к счастью, переводчик возвращает его в болгарский быт в его естественной форме (с. 198). Любопытно, что в этих случаях неправильный, т. е. буквалист-ский подход даже к мелким деталям нанес бы довольно чувствительный урон переводу.
   Вполне беллетристический характер (в отличие от документальной до некоторой степени книги М. Макдермотт) произведения С. Н. Голубова предоставляет своему автору .большую свободу, что отчасти и приводит к большему числу неточностей. Реалий "явных" у него намного больше, но есть и скрытые, количество и разнообразие которых причинили, видимо, немало неприятностей переводчику. С. Голубов также прибегает к описаниям, сравнениям и другим средствам "замены" реалий, но по ним не всегда легко догадаться о референтах. Например, он пишет о герое "в широких, как парус, штанах" (с. 30), что должно быть "широки потури", как догадывается переводчик (с. 34); у автора -- "Пол., застеленный рогожкой и шерстяными ковриками домашней работы" (с. 79), а у переводчика -- "Подът.. постлан с рогозка и вълнени черги" (с. 81). До сих пор все идет хорошо, но переводчику далеко не всегда удается расшифровать описание, причем часто не по вине автора. Например, в подлиннике описана яркая болгарская реалия "во сьм идневны е праздники в честь с а-модив" (с. 142); русскому читателю самодива мало что говорит, но болгарский читатель хорошо знает мифических, подобных русалкам или нимфам, существ, знает также, что праздник, о котором идет речь, называется русалска неделя, или русаля -- реалия, которая была бы понятнее и русскому читателю (с. 144). В некоторых случаях переводчик поправляет автора. Например, у С. Н. Голубова -- "По углам -- сундуки и одеяла" (с. 79), а у переводчика -- "сандъции черги" (с. 81), что является лучшим вариантом, так как "одеяла" не соот-
   129
  
   йёТСтвуют быту той эпохи; диван ("присел Ни диван", с. 29) звучал бы совсем не к месту, если бы переводчик оставил его "диваном" -- по времени и месту это миндер (с. 34). Встречаются и механически перенесенные из подлинника в перевод ошибки -- случаи, когда переводчик должен был "поправить" автора, например, путем устранения анахронизма. Так, С. Н. Голубов пишет о сайдере ("сидели, попивая сайдер", с. 147), а переводчик вторит ему -- "пиеха сайдер" (с. 148), упустив из виду, что в те времена такого напитка в Болгарии не было; герои, вероятно, попивали шербет (о котором уже шла речь выше). И еще один пример такого же "инородного тела": "...на ученой книге будет печатными буквами обозначено его имя как " с п о м о щ н и к а" (с. 33) -- стоит у автора, а переводчик этого "спомощника" оставляет в той же форме (с. 37). Такого русского слова нет, нет его и в болгарском языке; правильная историческая форма, действительно написанная печатными буквами на многих болгарских старопечатных книгах -- спомоществовател (кстати, у Даля есть старое русское слово "помощест-вовать"). (Разрядка всюду наша -- авт.)
   В "Петре Первом" А. Толстого есть несколько случаев скрытых реалий, о которых автор, видимо, не подозревал и которые характерны для описываемой эпохи и, в данном случае, для турецкого народа. Переводчик, разумеется, не мог пройти мимо них. Направляясь в Царьград, русские послы прибывают в Керчь; тамошний паша, видя их корабль, по словам автора, "затопал туф-ля ми"; на турецком адмиральском корабле повар приносит послам "...блюдо со сладкими заедками, кофейник и чашечки, чуть побольше наперстка"; на Босфоре русские видят "налево, среди сухих холмов, -- еще не убранные поля кукурузы, в о д о к а ч-к и, овец на косогорах" !. (Разрядка наша -- авт.)
   В вышеупомянутом романе Е. Парнова2 в болгарском ресторане в Москве "им принесли кофе... по-турецки в обливных керамических чашечках (с. 398); в другом месте, говоря о кахетинцах, автор отмечает, что "настоящий шашлык из телячьей печенки жарят только на дубовых дровах и на кизиловых прутьях" (с. 314); а о глав-
   1 Толстой А. Н. Петр Первый. М.: Гос. изд. худ. лит., 1947, ее. 399, 400, 404.
   2 П а р н о в Е. И. Ларец Марии Медичи. • - •
   130
   ном герое упоминает: "Л. зашагал, позвякивая подкованными каблуками" (Разрядка всюду наша -- авт.)
   Скрытые в оригинале реалии должны в переводе на болгарский язык полностью стать явными (разумеется, если контекст не мешает этому); при этом "общие слова" ИЯ получат свои реальные соответствия в ПЯ:
   турецкие туфли
   кофейник
   чашечка
   водокачка
   прут для шашлыка
   подковка на каблуке
   -- емении
   -- джезве
   -- филджан
   -- долап
   -- шиш (откуда
   и "шиш-кебап"=шашлык)
   -- налче
   Все это -- хорошо знакомые болгарам турецкие слова, которые в принципе тем более должны были бы найти место при переводе этих книг и на турецкий язык.
   Подытоживая сказанное, можно заключить, что известная мысль В. Г. Белинского (передать "на русский язык так, как бы написал его по-русски сам автор"г) особенно касается реалий; переводя с чужого языка описания бытового, фольклорного, исторического характера, типичных элементов культуры и вообще действительности своей страны, переводчик должен передать их так, как написал бы и сам автор, если бы писал на его языке.
  
  
   Глава 10 ПЕРЕВОД ИСТОРИЧЕСКИХ РЕАЛИЙ
   (Архаичность и архаизация)
   Основные представления об исторических реалиях содержатся в разделе III нашей классификации (см. гл. 5); о близких к ним с точки зрения перевода проблемах архаичности и архаизации (частью решения этих проблем и является перевод исторических реалий) писали -- раньше и лучше нас -- другие. Нам остается только кое-что дополнить, привести некоторые иллюстрации и, подчеркнув важнейшее для переводчика-практика, сделать небольшое обобщение.
   1 Русские писатели о художественном переводе, с. 197.
  
   Для начала напомним, что об исторических реалиях мы говорим обычно не как о специфической группе лексики, а скорее с учетом исторической отнесенности реалий к той или иной эпохе, не теряя из виду их предметного содержания, которое связывает их с соответствующими рубриками предметной классификации. Так что перевод исторических реалий -- это по существу передача исторической окрашенное? этих слов в дополнение к их материальному содержанию и другим видам коннотаций.
   Историческими могут стать и становятся многие реалии, чаще или реже -- в зависимости от различных обстоятельств, в том числе и от их семантики. Например, среди военных реалий встречаются очень часто исторически окрашенные, причем характерно, что о военных реалиях вообще редко приходится говорить в синхроническом плане: слова, обозначающие всевозможные военные объекты -- либо термины, либо исторические реалии; например, одним из таких редких исключений -- военная современная реалия -- является катюша.
   В других разделах классификации, напротив, почти нет исторически окрашенных реалий; таковы, например, географические реалии. Хотя, думается, и здесь не следует высказывать слишком категорические суждения: возможны, например, реалии среди названий объектов палеозоологии. Примером может служить целакант, или кистеперая рыба, которую ее открыватель Дж. Л. Б. Смит называет ласково "старина четвероног" в одноименной книге (долгие годы ученые считали, что она вымерла свыше пятидесяти миллионов лет тому назад); таковы снежный человек и лохнесское чудовище, или Несен. Могут исчезнуть или неузнаваемо измениться и географические объекты, что неизбежно приведет к переходу их названий в словарь историзмов. Могут, скажем, с изменением режима реки вследствие создания водохранилища перемениться те или иные связанные с ней явления; так, с Нила могут исчезнуть характерные для него сёдды -- кудрявые, зеленые островки, которые плывут вниз по течению. Впрочем, хочется верить, что когда-нибудь в результате вмешательства человека и слово пустыня превратится в историческую реалию...
   В последней нашей работе мы уделили сравнительно мало внимания переводу исторических реалий, делая упор прежде всего на передаче национального
   ' Смит Дж. Л. Б. Старина четвероног. М.: Географиздат, 1962. 132
   колорита. Позже появилась чрезвычайно интересная статья О. Н. Семеновой 1 и несколько других трудов, затрагивающих эту тему. В настоящее время в Болгарии разрабатываются вопросы передачи исторического колорита (например, диссертация Илианы Владовой -- главным образом о болгарском переводе романа "Петр Первый"). Все это свидетельствует об особенном интересе к сохранению исторического колорита при переводе и заставляет нас уделить ему больше внимания.
   Исторические реалии переводчик может встретить 1) у старых авторов, условно говоря, в архаических произведениях, и 2) в произведениях современных писателей, но рисующих далекое или близкое прошлое, -- архаизованных. Различия между теми и другими требуют и разного подхода при переводе реалий в них.
   Касаясь первого случая, А. В. Федоров очень четко определил цель перевода подлинно архаического произведения: "ознакомить современного читателя с литературным памятником, который в момент своего создания, то есть для читателя своей эпохи, тоже был современным",-- цель, которая "предполагает использование в основном современного языка в переводе, хотя бы и с отбором словарных и грамматических элементов, которые в известных случаях позволяли бы соблюсти нужную историческую перспективу"2.
   Мы вполне согласны с такой установкой, считая, что под "словарными элементами" А. В. Федоров подразумевает в первую очередь именно реалии.
   По мнению Иржи Левого, который, очевидно, тоже имеет в виду произведения архаические, "если национальная специфика уже сама по себе исторична, то черты эпохи не всегда выступают как составная часть национальной специфики: бывают исторические явления, международные по самой своей сути, например, рыцарская культура эпохи феодализма, требующая от переводчика передачи исторических реалий (костюм, оружие)..."3. Мы бы не называли эти реалии интернациональными в полном смысле слова; по нашей классификации они скорее попадают в категорию региональных, поскольку, например, в русском они являются чужими, заимствованными, а в болгарском большинство из
   Семенова О. Н. Указ. соч.
   2Федоров А. В. Указ, соч., с. 359.
   3 Левый И. Указ, соч., с. 127. :1>"П!.Г "Л .'.:•
   133
   них можно было бы причислить даже к экзотизма м. Далее И. Левый говорит, что "Дон Кихот" Сервантеса "был написан языком нейтральным, для современного ему читателя исторически и национально не окрашенным, для того времени совершенно лишенным архаичности. Логично'и переводить его в целом неокрашенным чистым родным языком '. Но как же в таком случае быть с рыцарскими реалиями? "Только там, где лексическая единица является носителем значения, типичного для исторической среды оригинала, ее можно перенести в перевод: это случай "бытовых" слов, таких, как рикша, томагавк, частушка, кинжа л", -- продолжает И. Левый2, тем самым еще более сужая значение реалий. Будучи предметами и понятиями, связанными с эпохой оригинала -- эпохой его написания и/или описанной в нем эпохой, они обязывают переводчика задуматься над их сохранением и лишают его возможности перевести произведение "в целом неокрашенным чистым родным языком", по словам И. Левого: без них, этих исторических реалий, весь перевод превратился бы в обесцвеченное отражение описываемой автором действительности, оторванное от своей среды во временном отношении. Переводя современное художественное произведение, переводчик имеет дело с реалиями в плоскости их "мест-•ной" принадлежности и очень редко сталкивается с реалиями в аспекте времени. Однако перед его будущим коллегой, который, может быть, будет переводить то же произведение через сто лет, возникнет новая проблема, так как многие из "местных" реалий будут уже и реалиями "временными" или историческими.
   Бесспорно, это не значит, что переводчик должен транскрибировать или передавать другим способом все реалии, встреченные им в подлиннике, превращая перевод в набор экзотизмов. "Пытаться при переводе создать не только произведение художественной литературы, но и памятник языка прошедшей эпохи -- задача вряд ли плодотворная. Историю языка следует изучать не по переводам, а по оригиналам", -- совершенно основательно замечает и С. Львов.3
   с. 128.
   'Там же,
   2 Т а м ж е.
   3 Л ь в о в С. См. АПТХП, т. II, с. 253.
   334
   И тем не менее прав также известный венгерский переводчик и теоретик перевода Ласло Кардош, высказы-
   Ёамиё которого можно считать дополнением к сказанному И. Левым и С. Львовым: "..в принципе мы против архаизации не архаизированных, а просто старых текстов. Однако не следует забывать, что многие мастера художественного перевода способны едва уловимыми, тончайшими приемами подчеркнуть возраст подлинника, не отказываясь при этом от воссоздания его средствами современного языка"'. Один из этих приемов, по словам Г. Гафуровой, -- "умелая, тактичная [а мы бы добавили -- и экономичная] передача соответствующих реалий и терминов"2.
   Переходя ко второму случаю, переводу произведений "а р х а и з о в а н н ы х", обратимся опять к не менее категорической установке А. В. Федорова: "От вопроса о переводе архаических по языку старых произведений, естественно, отграничивается вопрос о переводе произведений (современных или классических), где авторами сознательно применены архаизмы, являющиеся таковыми по отношению к языку их времени. Воспроизведение таких архаизмов в соответствии с их функциями., вполне закономерно входит в таких случаях в задачу перевода"3.
   Его дополняет О. Н. Семенова, отмечая, что использование архаической лексики "отличается своеобразием, обусловленным стилем автора, его методом исторической стилизации"4.
   Итак, сохранение (транскрипция) слишком многих исторических реалий при переводе архаического произведения было бы преднамеренным, несозвучным с общим тоном повествования и не отвечало бы намерениям старого мастера, описывающего свою действительность. Иное дело в произведении архаизованном; автор преднамеренно вводит в текст исторические реалии, и замена их более нейтральными соответствиями (калькой, описательным переводом и пр.) шла бы уже вразрез с его намерениями.
   Упоминая вскользь произведения "современные и классические" (см. выше), А. В. Федоров подводит нас невольно к третьему случаю -- возможной двуплановости исторических реалий в архаизованном классическом ори-
   1 Кардош, Ласло. АПТХП, т. I, с. 170.
   2Гафурова Г. Некоторые особенности воспроизведения коло
рита эпохи в художественном переводе. -- АПТХП, т. II, с. 35.
'Федоров А. В. Указ. соч.. с. 370. _ ' '
4 Семенова О. Н. Указ, соч., с. 53. ' : -
   135
   гинале, порождающей дополнительные затруднения для переводчика. С одной стороны, старый автор пишет на современном ему языке и непреднамеренно употребляет современные для своей эпохи реалии, которые с течением времени превращаются в исторические; с другой стороны, описывая историческую для себя действительность, он уже преднамеренно подбирает, для колорита, реалии из описываемой им эпохи -- исторические для него самого. То есть это тот случай, по словам С. Львова, "когда относительная архаизированность языка как стилистический прием автора накладывается на архаичность языка того времени, к которому относится произведение" '. Мы же упомянем и другое положение, усугубляющее затруднения переводчика, -- когда двупла-новость распространяется еще на два "местных" ареала (это двуплановость архаичности языка самого Шекспира с присущими ему современными -- тогда! -- реалия-ми+историческая, скажем, венецианская, обстановка в "Венецианском купце", с присущими ей реалиями, историческими для Шекспира). И вот современному переводчику, так же непреднамеренно употребляющему некоторые вполне современные реалии, чтобы остаться верным автору, приходится решать преднамеренно вопрос перевода реалий одновременно в двух планах -- в плане эпохи автора и в плане эпохи (и места действия) его повествования. И еще. Когда Диккенс пишет о французской революции или Шекспир бытописует нравы средневековой Венеции, когда Гюго разрабатывает сюжет из английской жизни, читатель перевода должен погружаться в атмосферу соответствующей национальной и исторической действительности, независимо от языка, на котором писал автор подлинника. Но и это не канон. Вместе с тем и независимо от "фона" описываемой действительности, Диккенс должен оставаться Диккенсом, Шекспир -- Шекспиром, Гюго -- Гюго. И получается так, что переводчику следует передавать не просто французскую или венецианскую действительность такой, какой она была, а ее же, эту действительность, но виденную и изображенную Диккенсом или Шекспиром.
   Знание своих реалий предполагает и понимание их читателем подлинника. Исторические реалии обычно менее известны, так как нередко это историзмы или архаизмы, об истинном значении которых средний читатель
   'Львов С. Указ, соч., с. 249. 136
   лишь догадывается; язык А. Н. Толстого в "Петре Первом" (см. с. 96--97) -- достаточное тому свидетельство. А это если не приравнивает возможности читателя подлинника к возможностям читателя перевода, то по меньшей мере сближает их, позволяя переводчику следовать за автором, подражая ему в отношении осмысления исторических реалий.
   Тот же момент "знакомости" с историческими реалиями, обусловленный знанием истории соответствующего народа, облегчает перевод в границах ареала региональных реалий.
   В тех же границах не так остро ставится и вопрос о передаче исторических реалий, употребленных в переносном смысле или вообще при стертом в той или иной степени колорите. Знакомство читателя перевода с исторической действительностью народа -- носителя ИЯ, что часто наблюдается при региональных реалиях, облегчает восприятие содержащих исторические реалии намеков, аллюзий, сравнений без применения особых средств осмысления. "..От вас [работников райсовета] ждут конкретных мер! Ждут воды. Ожидают тепла. Хотят покупать свежие булки значительно ближе, чем дневной переход суворовских чудо-богатырей" (разрядка наша -- авт.), -- пишет автор фельетона "Анализ кровли" Ю. Соколов !, с основанием рассчитывая, что читатели его поймут. Читатель болгарского перевода тоже не будет испытывать особых затруднений: Суворов знаком среднему болгарину, который воспримет этот чудо-переход именно в смысле, вложенном в него автором. Но перевод на другие языки, носителям которых русская история мало знакома, потребует объяснений, дополнений, передачи "чудо-богатырей" функциональным аналогом, точнее -- замены образа образом, например, замены Суворова Ганнибалом (разумеется, если переводчик уверен, что он знаком его читателю). Так что и здесь нередко приходится, выбирая средства для передачи таких реалий, по-разному рассуждать в зависимости от ПЯ и его носителей.
   Бывает, что в силу тех или иных исторических или политических обстоятельств в данном языке получилась своеобразная "лакуна", отсутствует целый предметно-тематический пласт лексики -- слов (терминов, реалий), называющих определенные предметы и понятия, не су-
   И, 12.1Д975.
   137
  
   Щёстбовавшиё у данного народа; обычно этот пробел пб мере надобности заполняется заимствованиями, поступающими с внедрением в быт и практику обозначаемых ими референтов.
   Таков, например, случай с реалиями (прежде это были термины), связанными с видами и оснасткой парусных судов в России. Призванные Петром I мастера -- голландцы, немцы, англичане -- приехали со своим словарем и оставили в русском языке набор исковерканных русскими рабочими голландско-немецко-английских слов, которые в этом виде и сохранились до наших дней. Иначе сложилась история морской терминологии в Болгарии. С 1398 по 1878 гг. болгары жили под владычеством Османской империи, и в то время, когда Петр I строил свой парусный флот, и значительно позже, вплоть до Освобождения, у болгар, за неимением своих судов, не было и названий для них; а если и была какая-нибудь очень примитивная морская терминология, преимущественно турецкая, то до нас она не дошла. Вот почему, переводя описания морских эпизодов той эпохи с любого западноевропейского языка, болгарский переводчик вынужден прибегать к посредничеству русского языка, откуда перешла вся старая морская терминология при создании болгарского флота, и "навязывать" своему читателю совершенно непонятные ему исковерканные гол-ландско-немецко-английские слова-реалии, иногда еще больше исковерканные транскрибированием их на болгарский язык. Возьмем два-три различных случая скажем, "рус." рангоут, восходящее к голл. rondhout, которое транскрибируется болг. рангоут, даже когда это перевод англ, spars; или же англ, whaleboat, первоначальное "китобойное судно", затем превратившееся в легкую быстроходную шлюпку с мачтой и парусом и произносимое по-английски (х)уэйлбоут, которое вошло в русский язык под обликом вельбот, а в болгарский -- велбот; или англ, fall (в значении снасти, троса), произносимое фол, но воспринятое по-русски, явно путем не транскрипции, а транслитерации, как фал, и превратившееся по-болгарски в фалина.
   Приблизительно то же можно сказать и об упомянутой И. Левым "рыцарской культуре" эпохи западноевропейского феодализма -- в частности, о названиях доспехов и их деталей, отсутствующих во многих языках, носители которых не имели или имели мало соприкосновения с рыцарством. По-видимому, вследствие географической
   138
   близости и столкновений с рыцарями духовно-рыцарских орденов Прибалтики, некоторые термины-реалии либо перешли в русский язык, возможно, через польский, в несколько измененном при транскрипции виде, либо были скалькированы, либо обозначаемые ими понятия получили в результате словотворчества иные названия. В болгарском же языке, несмотря на ранние "визиты" крестоносцев и непродолжительное, правда, соседство с Римской империей, "рыцарской терминологии" не сохранилось. Вот почему для болгарского переводчика эти реалии представляют немалую трудность. Приходится нередко прибегать к испытанному средству конца прошлого -- начала нашего века -- заимствованиям (кстати, не только в переводах) из русской лексики, которые бывают иногда оправданы не только близостью языков, но и прямой этимологической связью. В современном болгарском языке для англ, visor, фр. visiere, нем. Visier, соответствующих рус. забрало, судя по толковым словарям, нет эквивалента. Слово забрало встречается, по Н. М. Шанскому, в русской литературе с начала XIX в.', а по данным болгарского этимологического словаря2, восходит к древнеболгарскому слову, встречаемому в Симеоновом сборнике и Златоусте -- памятниках XI и XII вв. Таким образом, мы можем заимствовать из русского языка слово, заимствованное им из древнеболгарского.
   В другом случае, переводя русскую историческую беллетристику, болгарский переводчик наталкивается на затруднения совершенно иного характера. В Болгарии тоже были цари, царский двор, вельможи, бояре, существовала сложная система податей и налогов и пр. Но было это, -- возвращаясь еще раз, для примера, к переводу А. Толстого, -- задолго до Петровской эпохи, и все исторические реалии этого разреза общественной жизни, как они встречаются в письменных памятниках и в современной исторической литературе, до византийского владычества (с 1018 г. до конца XII века) -- древнеболгарского происхождения, за исключением некоторых латино-ви-зантийских титулов и названий, а затем все было заимствовано из действительности Византии и средневекового Запада. Для употребления при переводе русских ис-
   1 Краткий этимологический словарь русского языка под ред. Н. М. Шанского. М.: Просвещение, 1975.
   2 Български етимологичен речник. София, 1971. Авторы же русского словаря считают, что "рассматривать забрало -- часть шлема" -- как церковнославянское (Фасмер, Преображенский...) неверно.
   139
  
   торических книг они не годятся, так как резко меняют этническую, историческую и даже географическую обстановку, ослабляют колорит оригинала и, так сказать, . наряжают русского царя в одеяния византийского императора. И переводчику приходится искать другие способы передачи исторических реалий и идти главным образом по пути словотворчества.
   Здесь мы воздерживаемся от термина "неологизм", чтобы не отнимать у этих "новых", сочиненных переводчиком слов необходимого для них аромата старины -- ведь они должны возместить отсутствие названий соответствующих старых понятий или предметов в ПЯ. Когда же А. Н. Толстой говорил (цитируем по Г. Гафу-ровой, указ, соч., с. 33), что в своей работе над историческим романом старался не столько употреблять архаизмы, сколько вытравлять неологизмы, он явно имел в виду новые слова, реалии более новой эпохи, которые внесли бы дисгармонию в воспринятую им лексику. Впрочем, соблюсти это, вероятно, было очень трудно, поскольку и в "Петре Первом" встречаются характерные ляпсусы, например: "Ратники из северных губерний (разрядка наша -- авт.) дивились такой пышной земле"1, а губерния как административная единица была введена Петром I лет десять спустя после описываемого похода князя Василия Васильевича.
   Итак, при переводе исторических реалий переводчик может включить в свой арсенал много разных видов оружия, начиная с транскрипции и не забывая устаревшие слова своего языка, иногда подходящие диалектизмы (довольно опасное оружие), заимствования из других языков (даже чужие реалии, прижившиеся в других языках), семантические неологизмы, т. е. сочиненные им слова для старых понятий.
   В заключение главы приведем очень удачное высказывание А. Андрее: "В искусстве перевода, как и во всяком другом искусстве, не может быть готовых эталонов, раз навсегда определенных правил и решений. Не может быть единого решения и в вопросе о том, должен ли переводчик, перевыражая произведение, отделенное от нас известной исторической дистанцией, дать почувствовать современному читателю эту дистанцию и в какой мере он должен это делать"2.
   'Толстой А. Н. Указ, соч., с. 130. ^
2Андрес А. Дистанция времени и перевод. -- МП, 1965, N$' 5,
г. 128.
   140
  

Глава 11

ПЕРЕВОД СОВЕТИЗМОВ

   Звучат во всех краях планеты Без перевода, как Москва, Большевики, Октябрь, Советы, Мир, Спутник -- русские слова.
   А. Твардовский
   Советизмы, слова рожденные Великим Октябрем, представляют для переводчика с русского языка особый интерес потому, что хочется и нужно каждый из них довести до сознания и сердца иностранного читателя, а сделать это бывает иногда мучительно трудно.
   Для определения этой группы реалий, о которых еще Л. Н. Соболев писал как о "советских неологизмах", "советских реалиях" ', воспользуемся дефиницией, точнее -- дефинициями Г. В. Чернова. Включая в свои исследования "так называемые "советизмы", которые он причисляет к БЭЛ, автор отмечает, что это "слова и словосочетания, возникшие за годы советской власти, или старые слова и словосочетания, у которых в этот период возникли новые значения" 2. Однако это может послужить только началом дефиниции, которую мы дополним его же определением БЭЛ (родового понятия) как слов, названных "безэквивалентными, то есть не имеющими постоянного устойчивого эквивалента, приемлемого в различных контекстах"3, лишний раз подчеркнув специфическую советскую окраску этих единиц.
   В рамках этого определения о советизмах писали многие авторы4, рассматривая их с разных точек зрения:
   'Соболев Л. Н. Пособие по переводу с русского языка на французский, с. 287.
   2 Ч е р н о в Г. В. К вопросу о передаче безэквивалентной лексики при переводе советской публицистики на английский язык, с. 226.
   3 Т а м же, с. 223.
   4 Приведем некоторые из работ: Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Указ. соч. Изд. 2-е, с. 77 и ел. [к советизмам мы бы отнесли и приведенные в п. 2 их генетической классификации "Слова нового быта"]; Акуленко В. В. Вопросы интернационализации словарного состава языка. Харьков: Изд. Харьков, ун-та, 1972, с. 180--182; Гвоздев А. Н. Указ, соч., с. 87; К а т-Ц е р Ю. М., К у н и н А. В. Письменный перевод с русского языка на английский. М.: Высшая школа, 1964, с. 89--90 и др.
   141
  
   как элементы русской лексики и, первоначально, в качестве неологизмов ', с учетом способов образования и в связи с методикой преподавания русского языка и литературы иностранцам, как международные лексические единицы и заимствования из иностранных языков, как элементы фоновых знаний о советской стране и коммунистической идеологии, наконец, как БЭЛ и объект теории перевода. Не претендуя на столь широкий охват, мы ограничимся перечислением лишь некоторых особенностей перевода советизмов, опираясь на общие закономерности перевода реалий и на работы писавших до нас. Своеобразие советизмов можно искать прежде всего в их отличиях от реалий. Просмотрев перечисленные у Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова советизмы, включенные в первые два пункта генетической классификации этих авторов, нетрудно убедиться, что далеко не все они обладают основными признаками реалий -- национальным колоритом и отсутствием эквивалента на другом языке. А между тем характерным для них является другое качество, встречаемое не у каждой реалии. Например, такие единицы, как "очередной отпуск", "общественные фонды", "детский сад", "производственное обучение", "индустриализация", "депутат", "выполнение плана" и т. п., в отличие от реалий, имеют в других языках достаточно полноценные соответствия. Например, соответствия стипендии -- болг. "стипендия", англ, scholarship, fellowship и др., фр. bourse (d'enseignement), нем. Stipendium -- с виду покрываются в отношении референтов: "стипендии" есть, должно быть, во всем мире и, очевидно, везде это -- "постоянное денежное пособие, выдаваемое учащимся в учебном заведении" (Ож.). Но можно ли государственную стипендию, получаемую в Советском Союзе (и социалистических странах) миллионами учащихся, поставить на одну доску с дарованными ч а стн ы м лицом илифондацией крохами пресыщенной филантропии? "Депутат" -- на всех языках депутат (болг. "депутат", англ, deputy, фр. depute, нем. Deputierte), но ведь между "депутатом трудящихся" и теми, другими депутатами сравнение явно противопоказано...
   1 Но уже в более поздней работе, специально посвященной неологизмам русского языка, мы находим сравнительно мало слов (в первую очередь, спутник и др. "космические" объекты), которые можно было бы отнести к советизмам (см.: Брагина А. А. Неологизмы в русском языке. М.: Просвещение, 1973).
   142
   Различие здесь мы видим прежде всего в фоне. Конечно, фоновые несоответствия существуют и между другими народами, даже соседними, и их языками. Здесь, однако, в основе глубоких фоновых различий лежат коренные расхождения между советским и несоветским образом жизни в целом, которые отражаются чуть не на каждой детали, на каждом слове.
   "Коренная перестройка общественной жизни"1 в советскую эпоху обусловила и сдвиг в семантике русской лексики: появление слов, обозначающих новые понятия, и изменение значений многих старых слов с изменением обозначавшихся ими в прошлом понятий. Таким образом, в дополнение к коннотативному значению, к национальному колориту обычных реалий, советизмы обладают своим, специфическим только для советского строя социальным колоритом, чем они в ряде случаев и отличаются от других реалий.
   Трехступенчатая, так сказать, коннотация (национальный, исторический и социальный колорит), необходимость передать при переводе характерные особенности в корне отличного образа жизни, о котором у читателей, если и имеются кое-какие, то во многих случаях не слишком ясные и объективные сведения, делают перевод советизмов чрезвычайно трудным, в частности на языки несоциалистических стран. И здесь еще одно специфическое отличие советизмов от других реалий мы видим в необходимости особого учета языка, на который делается перевод: предназначен ли он для читателей из стран социализма или для читателей стран вне нашего лагеря. Косвенно эту особенность отмечает и А. Д. Швейцер: "Наблюдается следующая закономерность: в текстах, рассчитанных на специалистов, на читателей, знако: мых с советскими реалиями, преобладают такие способы передачи "советизмов", как транслитерация и калька (например, агитпункт -- agitpunkt, дружинники -- dru-zhinniki, область -- oblast, товарищеский суд -- comradely court), тогда как в текстах, адресованных более широкой аудитории, чаще встречаются объяснительный, описательный и другие виды перевода (например, агитпункт-- voter education centre, дружинники -- volunteer patrols, товарищеский суд -- citizen court), а транслите-
   'Верещагин Е. М., К о сто м ар q в В. Г. Указ, соч. Изд.
2-е, с. 77. •'••- •' ••••••': • • •••
   143
  
   рация н калька обычно сопровождаются пояснительным комментарием"1.
   А. Д. Швейцер рассматривает перевод только газет-но-информационных и публицистических текстов и только на английский язык; тем не менее, замеченная им закономерность полностью соответствует нашим наблюдениям в отношении перевода советизмов в любом тексте и на любой язык: так как советская действительность знакома среднему читателю из социалистических стран (это соответствует в цитате "специалистам" и "читателям, знакомым с советскими реалиями"), там транскрипция или калька будут наиболее привычными приемами перевода, в то время как для француза, англичанина, американца, одним словом, для любого читателя из несоциалистических стран, такой перевод окажется просто недостаточным. Часто в таких случаях, чтобы довести до сознания целостное значение реалии, потребуются иные, более действенные средства осмысления.
   Это приводит нас к мысли, что перевод советизмов с точки зрения адресата зависит и от принадлежности этих единиц к 1) собственно советизмам, 2) региональным со-ветизмам или 3) интернациональным советизмам. Очень четкой границы между ними, а в особенности между последними двумя группами провести нельзя; например, Совет -- как интернациональная, так и региональная реалия, но это разделение поможет переводчику не упускать в таких случаях из виду некоторую градацию в подборе способов перевода.
   Собственно советизмы -- реалии, характерные для Советского Союза (совхоз, неотложка, ЖЭК, целинник, стахановец), -- переводят, обязательно учитывая отсутствие их референтов в стране читателя перевода, не упуская тем не менее из виду то общее положение, что читатель из социалистической страны в любом случае обладает более обширными фоновыми знаниями об СССР по сравнению с читателями из капиталистических стран.
   Региональные советизмы, которые для любой социалистической страны чаще всего мало чем отличаются по существу от национальных, переводятся на языки стран социализма принятыми там эквивалентами, обычно транскрипциями или кальками: субботник, болг. съботник, чеш. subotnik; дом культуры, болг. дом на кул-
   1 Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 251. 144
   турата, чеш. dum osvety; комсомолец, болг. комсомолец, чеш. komsomolec. При переводе на языки несоциалистических стран, как и в случае собственно советизмов, учитывается малая (или превратная) осведомленность читателя. Они передаются используемыми для реалий приемами, причем одной транскрипции большей частью бывает недостаточно.
   Интернациональные советизмы, такие, как Совет, спутник, большевик, настолько широко известны, что их не нужно особо оговаривать и объяснять; достаточно бывает обычной транскрипции.
   Авторы причисляют советизмы -- во всяком случае многие из них -- к терминам. "Подавляющее большинство проанализированных слов и словосочетаний носит терминологический характер. Эти слова и выражения являются общественно-политическими и экономическими терминами (небольшое число -- технические термины и термины других специальных отраслей). Однако характерной особенностью, не позволяющей отнести их безоговорочно к чистому термину, является их широкое вхождение в общенародный язык, их общеупотребительность как в художественной литературе, так и в разговорном и бытовом стилях речи", -- пишет Г. В. Чернов и дальше уточняет: "Любой "советизм" является термином, поскольку содержанием его является социально-экономическое понятие, имеющее строго определенные рамки..."1.
   Мы бы не сказали, что к терминам можно отнести любой советизм. Но в принципе это и не имеет особого значения: признаки реалии в советизмах, по-видимому, преобладают над терминологическими, что и приводит их к переводу не термином, а приемами передачи реалий: в любом случае мы стремимся сохранить колорит. Даже если допустить, что советизмы -- термины, то придется добавить, что это термины своеобразные или единицы, стоящие на границе между реалиями, терминами и общеязыковой лексикой.
   Это подтверждается и переводами советизмов, которые мы находим в двуязычных словарях: большинство либо транскрибируется, либо переводится кальками, а нередки случаи и транскрипции и перевода. Транскрипции подвергается слово стахановец: болг. стахановец, чеш. stachanovec, англ, полукалька stakhanovite. Кальками и полукальками являются ударник, англ, shock-worker (на-
   'Чернов Г. В. Указ, соч., с. 227.
   145
  
   ряду с транскрипцией udarnik), также фр. oudar-nik, travailleur de choc, нем. StoBarbeiter (только полукалька). Примером функциональных аналогов являются: ленинец, англ, и нем. Leninist, фр. Leniniste, чеш. Leninovec, ит. Leninista.
   Если рассматривать советизмы с точки зрения фор-м ы, то окажется, что по сравнению с другими реалиями среди них больше устойчивых словосочетаний типа составных терминов, каковыми они обычно и являются, и гораздо больше аббревиатур. На переводе это отражается в том смысле, что почти все словосочетания калькируются: пятилетний план, болг. петгодишен план, англ, five-year plan, фр. plan quinquennale, нем. Funf-jahrplan; Верховный Совет СССР, болг. Върховен Съвет на СССР, англ. Supreme Soviet of the USSR, фр. Soviet Supreme de L'U. R. S. S., нем. Der Oberste Sowjet der UdSSR.
   Таким же образом передаются и сложносокращенные слова: стенгазета, болг. стенвестник, англ, wall-newspaper, фр. journal mural, нем. Wandzeitung.
   Отметим характерную особенность советизмов-аббревиатур: многие из них своим статусом реалий как бы обязаны именно своей сложносокращенной форме. Таковы, например, педсовет, педколлектив, партактив, пищеблок, санузел и т. п. Педагогические советы, за исключением фоновой стороны значения, о чем шла речь выше, мало чем различаются в разных странах: педагогический совет имеется в любом учебном заведении любой страны, но аббревиатура педсовет (ср. болг. педсъвет), скажем, во французской школе была бы аналоцизмом (подробнее об аббревиатурах см. ч. II, гл. 9).
   Среди советизмов-аббревиатур есть немало и имен собственных таких, как СССР, КПСС, ВДНХ, МХАТ, ТАСС и т. д., которые приведены у Е. М. Верещагина, В. Г. Костомарова в общем ряду с остальными сложносокращенными словами. В переводе они передаются как соответствующая группа имен собственных (подробнее см. ч. II, гл. 2).
   После Великой Октябрьской социалистической революции русский язык приобрел мировое значение, что позволило В. И. Ленину уже вскоре после победы советской власти отметить это: "Мы достигли того, что слово "Совет" стало понятным на всех языках"'. И хотелось бы
   'Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 38, с. 37. 146
   добавить, что возрастанию Популярности русского языка, проникновению многих русских слов и понятий в другие языки способствовали советские переводчики.
   Мы изложили в этой главе только самые общие положения, некоторые наши наблюдения и замечания. Думается, что вопрос о советизмах и переводе советизмов должен стать темой самостоятельного исследования советских теоретиков перевода.
   Глава 12
   ОМОНИМИЯ РЕАЛИЙ В ПЕРЕВОДЕ
   Классическим примером обусловленного омонимией переводческого ляпсуса является болгарский перевод фразы "в воздухе пахло сиренью и порхали бабоч-ки" -- "във въздуха миришеше на сирене и пърхаха бабички". (Разрядка наша -- авт.) Такие абсурдные соответствия, как "запах сирени" -- "запах брынзы" и "порхающие бабочки" -- "фыркающие старушки", теперь встречаются редко, но они отнюдь не отошли еще в область анекдотов. То здесь, то там наталкиваешься на вредную старушку, крепко держащую фронт, даже иной раз в неплохих переводах...
   С точки зрения переводоведения . частную проблему омонимии' реалий можно рассматривать в нескольких аспектах:
   1. Омонимия а) как причина ошибок в переводе (омонимия и переводчик) и б) как повод для неверных, уводящих в сторону от основного русла ассоциаций (омонимия и читатель перевода).
   2. Омонимия а) в плоскости одного языка (внутри-языковая), б) в плоскости пары языков и в) в плоскости нескольких языков (межъязыковая).
   3. Омонимия а) между реалиями и б) между реалиями и рядовыми словами.
   4. Омонимия в плоскости а) близкородственных языков и б) разносистемных языков.
   1 Наряду с омонимией -- звуковым и графическим совпадением двух или нескольких лексических единиц, мы в это понятие включаем и паронимию -- близость, т. е. неполное их совпадение, а также, в ряде случаев, и многозначность, с точки зрения перевода не отличающиеся качественно от внутриязыковой омонимии.
   147
  
   Рассматривать эти аспекты в отдельности нельзя: они взаимосвязаны и взаимозависимы, во многих пунктах совпадают, так что, расчленяя вопрос, пришлось бы повторять уже сказанное. Например, омонимия в качестве причины допускаемых переводчиком промахов зависит в той или иной мере от остальных аспектов: как внутри-языковая, так и межъязыковая омонимия могут подвести переводчика; одинаково опасны омонимы-реалии и омонимия между реалиями и нереалиями; наконец, особенности омонимии при близкородственных, в отличие от далеких по происхождению, языках могут касаться всех случаев и пополнят количество допущенных промахов и обманутых читателей.
   Так как явления омонимии наиболее ярко выступают при сопоставлении лексики близкородственных языков, постараемся раскрыть их особенности в отношении реалий на материале переводов в плоскости русского и болгарского языков.
   Хорошим началом будет не раз цитированное мнение болгарского академика Вл. Георгиева об этой лексической близости: "..от 60 до 80% русской лексики, -- пишет он, -- близки и понятны среднеинтеллигентному болгарину"'. Возможно, что в отношении реалий этот процент не столь велик (особых исследований мы не проводили), но все же переводческие ошибки, обусловленные омонимией, скидывать со счетов не следует. Вот характерные примеры.
   Начнем с русской реалии четверть, удобной тем, что она охватывает все перечисленные нами возможности омонимических ошибок. "Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал", -- говорит у М. Зощенко2 горький пьяница, только что заявивший, что теперь больше двух бутылок ему "враз нипочем не употребить"; в болгарском переводе четверть превратилась в "четверть литра", что, разумеется, намного ниже суточной нормы "героя". Как мера жидкости рус. четверть равна 3,1 л, а такая порция, действительно, могла запомниться, тем более что совпала с "днем бывшего ангела". Меру с тем же названием встречаем у А. П. Чехова: "Не могу ли я, голубчик, купить у вас четвертей пять ов-
   са"'-- обращается доктор к Ивану Евсеичу, подсказывая ему таким образом "лошадиную фамилию" и... в немалой степени затрудняя переводчиков. Один из них, не поняв, о чем идет речь, или не потрудившись выяснить -- все так ясно!, переводит "пет четвъртини овес", что по существу ничего не говорит болгарскому читателю: "четвъртина" = четвертая часть, четвертая доля, но чего-- неизвестно. Другой переводчик понял, что имеет дело с реалией-мерой, больше того -- он сумел сохранить и колорит, введя другую традиционную русскую меру -- пуд, но явно переоценил потребности докторовой лошади, написав "сотню-две пудов"; тем не менее, такое решение мы считаем вполне правильным.
   Если поискать слово четверть в БАС, то окажется, что в этой реалии скрыто еще немало потенциальных переводческих ошибок, так как это еще и старая русская мера длины, равная четверти аршина (17,775 см), и старая русская мера земли, равная около 1,5 десятины, а из другого источника мы вычитали еще об одном ее значении: "вощаная четверть" -- весовая единица, равная 12 пудам.
   Не следовало бы транскрибировать при переводе с русского языка и такие реалии, как изба и урядник: аналогичные болгарские слова -- не реалии и имеют другие значения: болг. "изба" (с ударением на первом слоге) равнозначно рус. "подвал" или, чаще, "погреб", в том числе и винный, а в устарелом значении -- "распивочная". Поэтому, когда в болгарском переводе находишь что-нибудь вроде*"селянинът живееше в изба" (крестьянин жил в погребе), невольно подозреваешь слабую осведомленность переводчика в области русской лексики. "Уредник" в болгарском языке имеет несколько значений, совсем далеких от "унтер-офицера в казачьих войсках царской армии" или "нижнего чина уездной полиции в царской России" (MAC), и урядник в болгарском переводе может увести мысль читателя в сторону от действительных значений.
   Если расположить лексические ошибки в переводах с русского языка на болгарский по обусловливающим их причинам, то на первом месте, несомненно, будут ляпсусы, вызванные лексической близостью -- омонимией (вну-триязыковой и межъязыковой). Так, в одном из своих значений -- устаревшем -- ряд в русском языке будет
  
   1 Георгиев Вл. Езиково сближение на славянските народи. --• Език и литература, III, кн. 4, 1948, с. 245.
   2 Зощенко М. Рассказы, с. 85. ,,.-,:
   148
   1 Ч е х о в А. П Собр. соч. в 12-ти томах. Т. 3. М.: Гос. изд. худ. лит.,
1961, с. 162. , . . - .
   149
   реалией; обычный болгарский перевод словами "ред", "редица", который можно ожидать от введенного в заблуждение близостью формы переводчика, не годится; скорее всего это будет реалия чаршия, но и она не всегда подойдет: ряды в значении "торгового здания" можно будет приблизительно передать болг. "базар" (в значении "крытый рынок", а обычный рынок, соответствующий рус. "базару", будет "пазар"; но "отивам на пазар" обычно значит не "иду на базар", а "иду за покупками"). Из значений рус. тройки только одно будет реалией, и здесь ошибка менее вероятна; скорее можно ожидать, что переводчик примет одно из рядовых слов за реалию -- костюм "тройка" за "лошадей". Слово полька как танец можно считать реалией, которой соответствует болг. полка; другой омоним -- женский род от слова "поляк", болг. "по-лякиня", а третий омоним (по MAC) -- вид мужской стрижки ("стричься под польку") -- несомненная реалия, в Болгарии неизвестная, соответствий не имеет и, вероятно, не будет иметь, поскольку, будучи модной в 50-е годы, она устарела, вышла из употребления, а, кажется, и из языка (у Ож. нет).
   Говоря об омонимии в плоскости русского и болгарского языков, стоит особо отметить и пласт лексики, в котором, благодаря общему происхождению слов, омонимия (во всяком случае на нашем материале) наблюдается довольно часто: это тюркизмы в русском и турцизмы -- в болгарском языке. Возьмем хотя бы болгарскую реалию чардак. Первое, о чем несомненно подумает русский человек, наткнувшись на это слово, будет, конечно, соответствие "чердак". Оба слова тюркского (или персидского) происхождения, в русский и болгарский языки пришли из турецкого (по Фасмеру, в русский -- от крымских татар), "в турецком языке означает: открытая беседка на четырех столбах" (СТРЯ), а в болгарском -- "крытая площадка в доме перед комнатами" (БТР), иногда наподобие веранды или галереи вдоль наружной стены дома, т. е. с чердачным помещением не имеет ничего общего, кроме этимологии. Поэтому, с одной стороны, русское "поднялся на чердак" нельзя перевести болг. "качи се на чардака", а с другой, в переводе на русский язык нельзя транскрибировать болг. чардак: слишком незначительна разница между формами обоих слов и велика опасность неправильного осмысления. Такой же эффект имела бы транскрипция болгарской реалии (персидско-турецкое слово) сарай при пере-
   150
   воде на русский язык (несмотря на достаточную популярность среди русских Бахчисарайского фонтана); переводить следовало бы функциональным аналогом -- "палаты", "дворец", даже "хоромы" или "чертог" (по совету К. И. Чуковского), хотя и имеется в виду жилище турецкого вельможи.
   Опасные своей омонимией реалии тюркского происхождения приводит Вл. Россельс ': уста в значении "мастер" и ага; слова взяты из перевода с азербайджанского, но есть они и в болгарском: уста в том же значении (каждый болгарин знает крупнейшего архитектора болгарского Возрождения -- Уста Колю Фичето), а ага -- не хозяин, как, видимо, в Азербайджане, а турецкий администратор или, расширительно (и "почтительно"), просто "турок". Сюда добавим еще древнерус. терлик (тоже тюркского происхождения) и обычное болгарское слово-- матерчатая туфля терлик; смысловая разница между ними велика, но тем не менее от ошибок никто не застрахован: и то и другое -- предметы одежды.
   Большие затруднения возникают при более значительной близости значения между омонимичными словами. Таратайка -- рус. и болг. -- при полном звуковом и фонетическом покрытии и принадлежности к одному родовому понятию (повозка) различаются отчасти семантически и совершенно не совпадают по стилю: болг. таратайка скорее соответствует "драндулету", так что между русской реалией и соответствующей ей болгарской единицей отношения такие, как между конем и Росинантом. "Татарское пиво из пшена"2, согласно объяснению Л. Толстого или по Ушакову, "легкий хмельной напиток из проса, гречи, ячменя (в Крыму, на Кавказе)" -- буза, отличается от болг. и тур. (СТРЯ) бозы (произношение, между прочим, почти идентично с рус.) лишь концентрацией спирта: в последней она почти нулевая, так что это "сладковатый безалкогольный напиток" (РСБКЕ); бозу рекомендуется пить кормящим матерям и маленьким детям, а о бузе Лермонтов пишет: "[Черкесы] как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка"3. (Разрядка наша -- авт.) Положение с ее транскрибированием при переводе на болгарский
   1 Россельс Вл. Перевод и национальное своеобразие подлинника, с. 168.
   "Толстой Л. Н. Собр. соч. Т. 3, с. 186. 'Лермонтов М. Ю. Собр. соч. в 4-х томах. Т. 4, с. 14.
   151
  
   осложняется еще двумя обстоятельствами: наличием в русском языке другого, просторечного омонима (ср. "бузить", "бузотер"), и очень широким распространением в Болгарии упомянутого напитка. Сюда же можно добавить айран (айрян) с приблизительно одинаковым значением в обоих языках, но с большим различием в употребительности, каймак, являющийся в русском языке реалией, в болгарском -- нет, со значительным различием в стиле и употребительности, и т. д.
   Употребительность реалии в ИЯ и ее "знако-мость" в ПЯ как дополнительные к омонимии обстоятельства должны заставлять любого переводчика задуматься, прежде чем вводить ее в текст перевода путем транскрипции. Например, в русском языке достаточно хорошо известно английское светлое пиво эль, но, вероятно, мало кто знает, что этим же словом ale, редком и в ИЯ, обозначается "деревенский праздник в Англии" (БАРС), введение которого в той же транскрипции весьма рискованно: слишком популярно пиво-эль. С другой стороны, использование иных средств передачи реалии тоже нежелательно -- реалия яркая, любое объяснение лишит ее колорита. Решений, на наш взгляд, может быть два: либо ввести в знакомой транскрипции и очень тщательно оговорить, осторожно привлекая все необходимые средства осмысления, либо перенести его в текст в фонетической форме, более близкой к оригинальной -- эйл, что позволит избежать фонетической и смысловой связи с пивом. Впрочем, в любом случае последнее слово остается за контекстом.
   И в заключение несколько слов о предупреждении случайных аллюзий и ассоциаций. Например, такое невольное отвлечение внимания читателя может получиться при транскрибировании в болгарском переводе рус. палаш (как военной реалии), так как болгарин примет его в первый момент за "ищейку" или "гончую". Ложную ассоциацию может вызвать и заимствование в русском переводе болгарского названия холодного супа -- таратора: читателю он напомнит "тарато-ру" или "тараторку", у которого/которой мало общего с напоминающим окрошку блюдом.
   Случайные аллюзии и ассоциации, вызванные такими первомоментными отклонениями внимания в неправильное русло, опасны тем, что обычно они не о д н о-моментны, а часто врезаются в память читателя, мешая правильному восприятию, заслоняя собой желаемый
   и созданный автором образ: говорят ведь, что первое впечатление самое сильное, самое свежее; известно также, что переучивать всегда труднее, чем научить. Например, когда в болгарском переводе китайского стихотворения читатель встречает слово танци, оно неизбежно вызывает в сознании определенный образ еще прежде, чем глаза, скользнув в нижний конец страницы, прочли в сноске, что имеется в виду не множественное число от слова "танец" (болг. "танци"), а "потомки Танской династии". Или, опять-таки в переводе с китайского, в стихе "Много ли е пътят" (Много ли дороги) слово ли естественно будет воспринято в значении вопросительной частицы, как по-русски, и, уже получив это первое впечатление, читатель обращается к сноске, чтобы установить, что "ли = 0,576 км"1.
  

Глава 13

ПЕРЕВОД РЕАЛИЙ-МЕР

   Наименования мер, обозначающих единицы веса, длины, площади, объема жидкостей (сыпучих тел) и т. д., обладают, с точки зрения перевода, некоторыми особенностями, которые заслуживают внимания. В сущности говоря, большинство наименований этих единиц -- типичные для ИЯ термины, и реалиями их делает неповсеместное распространение; когда метрическую систему примут во всех странах, -- а такова современная-тенденция, -- реалий-мер в синхроническом плане не будет. Необходимость более пристального рассмотрения вопроса о переводе реалий-мер обусловлена и значительными различиями в подходе к нему в художественной литературе, а также слишком прямолинейным теоретическим решением в одних2 и отсутствием решения в других работах по теории перевода.
   1 Примеры взяты из журнала "Септември", 1959, N 10, ее. 116 и 120. Кстати, можно было избежать этих "уводящих помех"; например, в первом случае вместо танци можно было бы несколько изменить графическую форму при сохранении фонетики: тантси, а во втором-- заменить реалию-меру функциональным аналогом, например, "Дълъг беше пътят", "Пътят е безкраен" или "Нелегка дорога", "Нет конца дороге" и т. п.
   2 Ср., например: Л е в ы и И. Указ, соч., с. 134; Л е в и ц к а я Т. Р,. Фитерман А. М. Теория и практика перевода с английского языка на русский, с. 115.
   153
   6--747
  
   Рассмотрим здесь некоторые основные положения.
   1. Единицы мер, связанные с числительными или другими количественными словами, являются в любом тексте носителями информации об определенном расстоянии, весе, объеме и т. д. Чтобы воспринять эту информацию, читатель должен знать реальные величины этих мер или хотя бы иметь приблизительное представление о них. Отсюда прямой вывод, что значения соответствующих единиц должны быть так или иначе указаны и в переводе или, во всяком случае, поданы таким образом, чтобы читатель мог догадаться о них.
   Точные цифры всех единиц физических величин указаны в специальных справочниках и энциклопедиях; принадлежащие данному народу меры приводятся нередко в соответствующих двуязычных словарях (см., например, "Таблицу перевода англо-американских единиц измерения в метрическую систему" в конце 2-го тома БАРС). Тем не менее, переводчику и самому полезно иметь некоторые общие сведения в этой области.
   Хороший переводчик знает все о переводимой им книге, об отраженной в ней жизни народа, его культуре и быте, и, разумеется, о системе мер, как действующих, так и тех, которые использовались прежде. Но знать или уметь узнать нужно еще больше. Например, некоторые исторические данные о метрической системе позволят переводчику избежать досадных анахронизмов.
   Метрическая система -- наиболее распространенная из подобных систем -- принята как официально действующая во многих странах. Впервые она была введена во Франции декретом от 7 апреля 1795 г.; в России система "метр, килограмм, секунда" используется наряду с национальными мерами с 1875 г., а введена официально законом уже после Великой Октябрьской социалистической революции (в 1918 г.); в Болгарии она действует с 1889 г., уже десять лет спустя после освобождения от Османского ига. В США метры, килограммы, литры и пр. употребляются факультативно (но не в речи), параллельно с традиционными мерами, а в ряде других стран они либо вводятся в настоящее время, либо будут введены.
   Все эти данные -- о странах и датах -- приведены не просто потому, что переводчику это нужно для общей культуры, а чтобы предупредить вполне реальную опасность введения в текст анахронизмов и знало-ц и з м о в (см. гл. 8) -- употребления в такой-то стране
   154
   и в такое-то время мер, которых тогда там и быть не могло.
   Другие полезные сведения касаются наименований различных мер и их фактического содержания. Есть, например, единицы с одинаковым названием, нос различным содержанием у разных народов. Приведем характерный случай с путевой мерой миля (от лат. milia раззит = тысяча шагов): в различные эпохи и в разных странах она обозначала и сейчас обозначает свыше 25 неодинаковых расстояний в границах от 580 до 11293 современных метров. Вот некоторые из этих величин:
   580 м
   1388 м
   1481 м (уКийе 1482)
   1524 м
   1609,344м
   1852 м(= 10 кабельтовых) 1853,184м 1920 м 7420,44 м 7467,60 м
   : 10000 М : 11200 М
   Величины меры-реалии миля (данные взяты из 3-го изд. БСЭ, ЭС, КБЕ, ACD)
   Египетская м. Древнегреческая м. Старая римская м. Английская (обыкновенная) м. Сухопутная уставная м.
   (в Англии и США) Морская международная м.
   (в большинстве стран) Морская м. в Великобритании Древнеарабская м. Географическая (немецкая) м. Русская старая м. Шведская м. Старочешская м.
   Миля, конечно, не единичный случай в этом отношении. "Не так давно, всего два-три столетия назад, в Европе насчитывалось около сотни футов различной длины и двадцать разных по весу фунтов"'. Известно также, что англ, бушель отличается по емкости от ам., что в англ. кварте 1,136 л., а в ам. -- 0,946 л (сведения, небезразличные, например, для автомобилистов, употребляющих зарубежный антифриз и вынужденных учитывать эти цифры при его разбавлении), что не каждый центнер равен 100 кг, и т. д.
   Одинаковые по названию, но разные по содержанию
   1 Матушкин Б. Удивительная жизнь мер. -- "Неделя", 1971, N 35.
6* 155
  
   меры бывают и в границах одной страны. Версту в XVII-- XVIII вв., например, "определяли в 500, и в 700, и в 1000 саженей, причем сажень могла колебаться от 1,95 до 2,13 м"'. Локоть, если не считать его разновидностей ("неполный локоть", или "кольцо", "иванский локоть", "любский локоть" и т. д.), обозначал минимум два размера. Своеобразная китайская мера ли, в зависимости от случая (неодинаковые иероглифы), может быть единицей как веса золота и серебра, так и длины, равной 0,33 мм или 576 м.
   И больше того -- не только в одной стране, но и в части страны бывали одинаковые по названию и разные по содержанию меры. "В Нью-Йорке, -- продолжает цитировавшийся выше Б. Матушкин, -- в XX веке применяли четыре разных фута: нью-йоркский, бумвинский, вильмс-бургский и фут 26-го района города".
   2. Единицы мер как термины присущи точным наукам, "изобразительными средствами" которых они являются, наряду с цифрами и знаками; языком же искусств, в том числе и художественной литературы, являются образы. Так что попадая в язык образов, меры-реалии служат не столько для передачи точной информации, сколько для создания в воображении читателя зримого представления об описываемом фрагменте действительности.
   Например, вместо того чтобы говорить о необыкновенной высоте пальмы, В. М. Гаршин рисует ее образ языком цифр: "На пять сажен (разрядка наша -- авт.) возвышалась она над верхушками всех других растений.."2. Точно так же, когда герой "Олеси" А. И. Куприна сетует на то, что живет очень далеко от города, эта отдаленность становится гораздо более осязаемой благодаря употреблению соответствующей меры: "в сотнях верст (разрядка наша -- авт.) от городской жизни"3.
   К таким "цифровым описаниям" писатели нередко прибегают, чтобы передать те или иные черты своих персонажей. Описывая героя "Анафемы", А. И. Куприн говорит, что в дьяконе было "около девяти с половиной пудов (разрядов наша -- авт.) чистого веса"4. Сам по
   1 И, 7.VI.1977.
   2 Гаршин В. М. Сочинения. М.-Л.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1960,
   с. 91. 3Куприн А. И. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 2. М.: Изд-во Худож.
   лит-ра, 1971, с. 316. 4 К у п р и н А. И. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 5, с. 455.
   156 *'i
   себе вес отца Олимпия, конечно, мало интересует читателя, но благодаря использованному автором приему характеристики он получает довольно верное представление о могучем телосложении дьякона, что в свою очередь связано с важным для этого рассказа не менее могучим его голосом.
   Приведенные примеры позволяют установить некоторые закономерности в применении такого оформления литературных образов. Точность цифровых показателей, как и следует ожидать, не играет той решающей роли, которую она имеет в научно-техническом тексте; закономерной будет скорее приблизительность. Поэтому в художественном тексте так часто можно встретить и не отличающиеся высокой точностью обозначения, вроде "фунта три", "на аршин и более", "чуть не на полсажени", "една-две оки", "до седем лакти", a span or so, more than two pounds, etwa zwei Morgen, fast drei Ellen lang, environs dix arpents и т. д.
   Даже там, где приблизительность не обозначена соответствующим оборотом, размеры, вес, расстояние, объем не воспринимаются как точные, а закономерно округляются. Кроме того, бросается в глаза очень тесная семантическая спаянность реалий-мер с их непосредственным окружением и, в частности, с числительными: "в сотнях верст" = очень далеко, "на пять сажен выше" = намного выше, "целых двести десятин" = очень большая площадь и т. д.
   И, наконец, еще один вывод, уже непосредственно касающийся перевода реалий-мер: приблизительное их значение чаще, чем при других реалиях, можно вывести из узкого контекста, т. е. нередко художественный образ бывает более или менее понятным и без знания точных величин соответствующих единиц. Прочтя: "Мы обрабатываем целых 14 танов земли", читатель может не знать, сколько составляет 1 тан, чья это единица и на каком языке, но из контекста ему ясно, что речь идет о мере поверхности и что "целых 14 танов" должно быть очень много. Точно так же, если о самой высокой точке на острове пишут: "всего пятьдесят футов над уровнем моря", то это, вероятно, очень мало.
   Сравнительно реже в художественном тексте реалии-меры могут обозначать и точные количества и размеры. "Они прошли в докторский кабинет; больной сам встал на платформу небольших десятичных весов: фельдшер, свесив его, отметил в книге против его имени
   157
  
   109 фунтов. На другой день было 107, на третий 106" Ч Вес больного, в отличие от веса дьякона Олимпия у А. И. Куприна, указан точно, что опять же соответствует художественному замыслу автора. Вполне естественно, что, когда в оригинале использованы привычные для научной или технической литературы средства -- термины, цифровой материал, четкие сухие формулировки и т. п., автор перевода должен использовать те же или такие же приемы: здесь не подойдут вполне допустимые при обычной передаче реалий-мер приблизительные или произвольно взятые величины.
   3. Итак, бывает, что, когда читателю из контекста понятно значение чужой реалии-меры только в общих чертах, более или менее, этого не всегда достаточно для реалистического перевода. Осмысление незнакомой реалии-меры в узком контексте происходит в его сознании главным образом за счет числительного, а также и некоторых "наводящих" слов -- "всего", "целых", "не больше" и т. п.; что же касается значения самой реалии, то очень часто наблюдается как бы неосознанное приравнивание его к величине собственной меры того же ранга. Таким образом, при всей "понятности" получается некоторое смещение ("пять сажен" можно невольно приравнять к "пяти метрам") и недостаточная четкость образа. Поэтому в ряде случаев художественный образ при переводе намного выигрывает в яркости и четкости, если читатель вместо непонятной чужой реалии встретит реалию знакомую, привычную, которая создает в его воображении требуемый образ. В самом деле, если колорит произведения не зависит в значительной степени от окрашенности данной реалии-меры, зачем навязывать русскому или другому не англоговорящему читателю бушели -- меру, не создающую у него количественного представления, когда целесообразнее перевести ее в килограммы, центнеры, тонны (конечно, со всей необходимой осторожностью) ?
   Когда, допустим, англичанин, автор исторического романа, приводит в англ, милях расстояние, пройденное Александром Македонским от Греции до Персии, переводчик мог бы, видимо, перевести мили в "километры": национальный колорит от этого не пострадает, поскольку обе меры -- в равной степени аналоцизмы для Древней Греции и для Персии, но зато читатель перевода получит
   1 Гаршин В. М. Указ, соч., с. 190. : 'О , '* •'.••.•.•••••• ,'•/
   158
   о походе великого полководца такое же впечатление, что и читатель подлинника. Миля, однако (не английская, конечно), имеет немаловажное преимущество перед "километром": как путевая мера, она существовала в те времена -- правда, не у греков, а у римлян, -- но при ее употреблении не получится, по крайней мере, анахронизма. Вот почему "километр" употреблять здесь не стоит; миля будет меньшим злом, которое остается на совести автора, а более подходящим, хотя и спорным, приемом в смысле правомерности (переводчик делается в некоторой степени соавтором) было бы дать это расстояние в приблизительном пересчете на стадии или парасанги (1 парасан-га = 30 стадий). Мы касаемся лишь конкретного эпизода, который нужно увязать с текстом в целом.
   Вообще прибегать к замене одних мер другими нужно осторожно во избежание нарушения колорита, исторической правды, общего тона. Можно посоветовать несколько решительнее производить такие замены в области термометрии, но, конечно, и здесь, всегда опираясь на контекст. Например, жалуясь на нестерпимую жару в одном месте своих очерков "Фрегат "Паллада", И. А. Гончаров указывает температуру 20 или 23®. Если переводчик механически перенесет это в свой текст, то читатель перевода на любой язык будет немало удивлен: какая же это жара? Между тем И. А. Гончаров везде дает температуру по почти незнакомой -- вообще забытой -- шкале Реомюра, упоминая об этом только в одном месте; так что 23® -- это уже без малого 30®С. С другой стороны, читая северные рассказы Джека Лондона и встречая выражения вроде "5® мороза", любой европеец (за исключением англичанина) пожмет недоуменно плечами. Но это -- читатель, а переводчик должен знать, что "по-нашему", по шкале Цельсия, это в самом деле холодно --15® мороза, так как Дж. Лондон пользуется действующей и поныне в Англии и Америке шкалой Фаренгейта. Поэтому в его южных рассказах можно встретить жару, примерно, в 85®, что будет не выше тех же 30® по Цельсию. Так что здесь затруднение для переводчика несколько иного характера. Замена одной шкалы другой (с соответствующим пересчетом) большей частью не вызывает серьезного смещения колорита: 15® мороза -- это очень низкая температура, и читатель, получив это впечатление сильного холода, вряд ли будет доискиваться, в каких градусах он измерен. Но чтобы добиться этого "эффекта нейтральности", переводчик должен, во-первых, твердо знать,
   •:..•-•••ё • - ?-, • 159
  
   что 100®C = 80®R = 212; но О®С и R = 32®F; во-вторых, учитывать, когда, где, по какой шкале измеряли (измеряют) температуру; в-третьих, быть уверенным, что контекст позволяет такую замену; в-четвертых, если позволяет, то достаточно последовательно и точно произвести ее; отступления в отношении последовательности допустимы лишь за счет каких-нибудь функциональных аналогов.
   В таких случаях, когда самой реалии как лексической единицы в тексте нет, когда только подразумевается то или иное понятие, как при употреблении данной температурной шкалы, мы иногда говорим о "с к р ы т ы х реалиях" (см. также гл. 9).
   4. Несколько ослабленный колорит многих реалий-мер, их приблизительные, "округленные" значения, а также участие в построении художественного образа, т. е. тот факт, что они действуют не столько на рассудок, сколько на воображение читателя, позволяет в ряде случаев наиболее удачным считать перевод при помощи именно функционального аналога. При таком решении можно обеспечить полную нейтральность замены, где это необходимо, а в случае надобности -- и передачу соответствующей национальной и/или исторической окраски. Тот же герой "Олеси", чтобы задобрить ворчливую Мануйлиху, "захватил с собою полфунта чаю и несколько пригоршен кусков сахару"1. Переносить в перевод фунты не имеет смысла: контекст мало что выиграет в отношении колорита; передавать вес чая в граммах -- 206,75 г, даже округлив их до 200 г, тоже не особенно удачно, так как герой явно захватил его в уже расфасованном виде; поэтому наиболее осмысленным, видимо, будет перевод нейтральной "пачкой чая" или "пакетиком (коробкой) чая". Переводчик должен, разумеется, заранее справиться о том, в каком виде в то время продавали чай, а это, может быть, позволит ему одним уже названием упаковки передать тот же колорит (конечно, не злоупотребляя какими-нибудь необычайными реалиями).
   В аналогичных случаях, когда удобнее всего давать лишенный национальной окраски перевод, можно с успехом заменять фут -- полушагом, а в болгарском -- даже лучше пядью ("педя"), аршин -- шагом, сажень -- двумя-тремя шагами и т. д. Допустим, когда раненый Иванов из "Четырех дней" В. М. Гаршина прикидывает, что
   до убитого турка "сажени две", переводчик может свободно представить это расстояние в шагах, несмотря на то, что Иванов шагать не может, а будет ползти.
   5. Есть, однако, некоторые положения, в которых переводчику приходится сохранять исходные цифровые данные или меры, и в таком случае наиболее подходящим приемом передачи реалий-мер -- явных и скрытых -- останется транскрипция.
   Переносить реалию-меру в текст нужно, как и другие реалии, в тех случаях, когда она является организующим фактором, -- стоит в центре внимания в данном узком контексте. Например, когда автор, говоря о выставке, пишет, что ему надолго запомнится "набор бронзовых эталонов от двух фунтов до двух пудов... образцовый аршин, питейные меры.., китайские лент ы, египетские р о т л и" ! (разрядка наша -- авт.) и т. д., меры-реалии, конечно, сохранятся и в переводе.
   О транскрипции можно подумать и в контексте, где название соответствующей национальной меры употреблено в прямой речи. "В прошлый понедельник я вытащил пескаря весом в восемнадцать фунтов и длиной в три фута от головы до хвоста"2 (разрядка наша -- авт.),-- передает Джером К- Джером слова рыболова, в которых размеры и вес рыбы -- немаловажная деталь повествования. И несмотря на то, что от приведения достаточно понятных для читателя цифровых данных описание несомненно бы выиграло (метровый пескарь!), вкладывать в уста английского рыболова-любителя сантиметры и килограммы, на наш взгляд, довольно рискованно: чувствительным окажется нарушение национального колорита. Так что, пожалуй, лучше уж дать читателю возможность самому вывести для себя из контекста заключение о действительных размерах выуженной рыбы, чем допустить нотку фальши в такой реплике.
   Согласно нашим наблюдениям, так и поступает большинство переводчиков на русский язык даже в тех случаях, когда это книги не строго художественные. Например, в книгах о путешествиях мы обычно находим множество транскрибированных мер, оговоренных в сносках. В принципе такое решение, как будто, правильно, поскольку колорит в этих книгах играет важную роль, и тем не менее нам кажется, что существует некоторое увлече-
  
   'Куприн А. И. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 2, с. 329. 160
   1 Л Г, 9.IV.1975.
   2 Джером Дж. К. Трое в одной лодке, с. 188.
  
   161
  
  
   ние в этом отношении. Если в современном тексте с начала и до конца переводчик будет переводить меры, привычные для автора, на привычные для читателя, то такой текст едва ли можно считать "обесцвеченным", тем более что колорит компенсируется обычно другими реалиями (например, географическими названиями), присущими уже не автору как носителю соответствующего языка, а описываемым им народам и странам. Введение непереведенных реалий-мер затрудняет чтение и восприятие написанного; читатель поминутно обращается к сноскам и, чтобы получить более или менее ясное представление об описываемой действительности, вынужден постоянно производить необходимые выкладки: ведь значение единичной меры, а не всей величины ("Феддан = 0,4 гектара"), переводчик приводит в сноске только раз -- когда встретил ее впервые; дальше уже считайте, дорогие читатели, сами: 200 федданов земли -- это 200X0,4 = 80 га.
   В других случаях желательность транскрипции зависит от величины реалии-меры и характера контекста. Вот одна из таких ситуаций. В свое время в болгарских газетах сообщалось об ультиматуме Англии и Франции Египту и Израилю о немедленном прекращении сражений и отводе войск "на расстояние около 16 километров от Суэцкого канала". Спрашивается, почему же именно 16, а не 17 или, круглым счетом, 15 км? Быть может, на то имелись какие-либо стратегические или политические соображения? Оказалось, что "около" -- допущенная переводчиком отсебятина: расстояние было указано точно (и это естественно для такого рода документа) и составляло 16 км 9 м и 34 см, поскольку в ультиматуме говорилось о 10 английских милях. Мы считаем, что, если в оригинале по той или иной причине указывается "круглое число", в интересах именно этой "круглости" желательно и в переводе сохранить оригинальную меру. Так, когда в спортивной информации сообщается, что спортсмен впервые одолел высоту 7 ф у -т о в, смешно было бы говорить о прыжке в 2м 13 см 6 мм; точно так же смешно было бы в переводе на английский язык читать о том, что другой спортсмен взял высоту 6 футов 6 инчей с половиной вместо 2 метров. Такие тексты, однако, менее характерны для художественной литературы.
   Заключая сказанное о транскрипции реалий-мер, нужно отметить, что и здесь в силе общие положения о транскрипции реалий вообще: 1) в принципе не рекомендуется
   162
   вводить -- в текст перевода и в язык -- новое слово экзотики ради, т. е. там, где можно дать полноценный перевод, лучше не транскрибировать, и 2) более или менее знакомые, часто встречаемые в переводах реалии-меры (миля, фут, фунт, унция, верста, аршин), величины которых хотя бы приблизительно известны читателю, большей частью не нуждаются в особых объяснениях.
   6. При употреблении в подлиннике, так сказать, не по прямому назначению -- в виде метафор, сравнений, в составе ФЕ и т. д. -- реалии-меры, являясь стертыми реалиями, передаются предпочтительно средствами нейтральными или, по меньшей мере, лишенными национальной (по отношению к ПЯ) окраски (см. гл. 7 и ч. II, гл. 1).
   7. Будучи реалиями, единицы мер относятся к БЭЛ и, как было сказано, при переводе либо транскрибируются, либо передаются теми или иными заменами. Однако, как любопытное исключение, есть такие названия мер, которые, не переставая быть реалиями, имеют эквиваленты в ПЯ. К ним относятся названия некоторых, в настоящее время немногих, традиционных мер, наличие эквивалента у которых обусловлено, например, их происхождением от антропометрических измерений, схожих или близких у разных народов.
   Часть этих реалий имеет эквиваленты только в лингвистическом плане: это лексические единицы, референты которых у разных народов обычно неодинаковы. Так, англ, меру длины фут раньше переводили болгарским словом "стъпка" (рус. "стопа" -- тоже старинная мера длины = 28,8 см), независимо от различий в фактических размерах этой меры. Тот же локоть, о котором уже была речь, существовал (и существует) у многих народов и имеет на каждом языке свое название -- англ, cubit и ell, фр. aune, нем. ЕПе, ит. braccio, чеш. loket, болг. лакът -- и свои размеры. Несмотря на заметные, с точки зрения численного содержания, различия -- между 45 и 120 см, -- все эти названия мы считаем эквивалентами: в художественной литературе упомянутые фактические расхождения не мешают переводческой эквивалентности.
   Вряд ли есть советский юноша, не читавший роман Жюля Верна... как же будет "Vingt mille lieue sous les mers"? В поисках верного перевода мы набрели на три заглавия: "20 000 лье под водой" (БСЭ, изд. 3-е, но слова "лье" найти не удалось; ЭС и КЛЭ), "80000 километров подводой" (БСЭ, изд. 2-е) и "80000 верст под
   163
  
   водой" (в старых изд.) (Разрядка наша -- авт.) Справки в других справочниках и словарях показали, что лье -- это древнекельтская "мера пути", обозначающая расстояния (от 4444,44 до 6172,78 м); нашлось еще одно название -- лига, и еще одно -- галльская миля; англичане знают ее как league (БАРС), а немцы (RDW) сохраняют фр. lieue, но, по-видимому, предпочитают заменять ее милей (meile) --"20000 Meilen unter dem Meer"; болгарским же мальчикам эта мера была известна по заглавию того же жюльверновского романа как левга -- явно транскрибированное, скорее даже транслитерированное, латинское leuca или leuga (теперь роман в болгарском переводе известен под заглавием "Капитан Немо").
   Иначе обстоит дело с интересной английской мерой длины инч. Словари предлагают следующие эквиваленты: рус. дюйм, нем. Zoll, фр. роисе, болг. цол (в словарях указан и дюйм). В отличие от предыдущих, здесь, пожалуй, термин преобладает над реалией. В самом деле, в болгарском языке цол употребляется только в технике, причем только для измерения диаметров труб. И если в английском подлиннике эта мера употреблена не в техническом значении, а, скажем, для обозначения роста человека, то для болгарского перевода цол не годится -- придется, очевидно, транскрибировать инч.
   Однако для передачи на болгарском языке нем. Zoll и фр. роисе транскрипция не подойдет: болгары, мы сказали, цолами измеряют другие объекты, а пус не поймет абсолютно никто; вводить инчи значит "англифициро-вать" текст. При этом положении остается либо описательный перевод, либо, быть может, лучше использовать дюйм -- получится, по меньшей мере, налет чуждости, имитирующий колорит. На русский язык инч в любом случае переводится дюймом.
   8. Правило последовательного употребления раз принятой лексической единицы в тексте, которое касается в первую очередь терминов (от начала до конца текста для одного понятия употребляется один термин), действительно большей частью в отношении реалий, а в особенности тех из них, которые являются названиями мер. В принципе нельзя смешивать версты с километрами и килограммы с фунтами. Но и здесь, как в отношении других реалий, "правило" не может иметь абсолютной силы: если переводчик сумеет употребить единицы мер разных систем так, чтобы это не бросалось в глаза, чтобы читатель не спотыкался и не удивлялся, и,,
   164 '
   с другой стороны, если ему удастся подчеркнуть реалию как элемент колорита там, где это необходимо, -- перевод следует признать адекватным.
   9. В заключение следует подчеркнуть, что реалии-меры, обладающие ярким историческим и национальным колоритом, рассматриваются как обычные реалии, как носители колорита. Таковы старые народные меры, перевод которых чаще всего осуществляется путем транскрипции или функционального аналога.
   Глава 14
   ПЕРЕВОД РЕАЛИЙ-ДЕНЕГ
   Перевод наименований денежных единиц обычно рассматривается в теоретических работах вместе с переводом реалий-мер, несмотря на то, а, может быть, именно потому, что они являются как бы антиподами: реалии-меры мы стремимся большей частью передавать с учетом их смыслового (или количественного!) содержания, а реалии-деньги, напротив, как правило, транскрибируем1.
   Валюта, денежная единица, настолько тесно связана со своей страной, что, казалось бы, является, подобно гербу, ее своеобразным символом: рубль совершенно естественно переносит нас в Советский Союз, лев недвусмысленно говорит о болгарской действительности, рупия представляет в глазах любого европейца далекую Индию.
   На деле, однако, эта яркая представительность оказывается не такой несомненной, как кажется. Вот почему некоторые любопытные сведения о денежных единицах помогут лучше ориентироваться в переводе этих реалий.
   1. Хорошим примером для начала может быть та же рупия, которую многие считают характернейшим "представителем" Индии. На поверку оказалось, что есть (или были) еще рупии бангладешская, бирманская, индонезийская, кабульская (Афганистан), маврикийская, мальдивская, непальская, пакистанская, Персидского залива (Катар, Оман и Оман договорный), сейшельская, Шри
   '•Ср., например, у И. Левого (цит. соч., с. 134): "Валюту же следует всегда оставлять ту, что в оригинале, поскольку она характерна для определенной страны, и рубли, использованные в переводе с любого другого языка на русский, перенесли бы действие в Россию".
   165
   Ланки; что франк является (или являлся) основной ва­лютой 30 стран (в том числе 12 стран КФА -- зоны фр. франка), доллар -- 31 страны, фунт -- 33 стран и т. д. При этом положении, если нужно уточнить принадлеж­ность такой валютной единицы, приходится приводить ее в сочетании: "швейцарский франк", "американский доллар" (официально "доллар США"), "бахрейнский ди­нар", "кубинское песо" и т. д.
   Итак, реалии-деньги могут быть 1) строго индивиду­альными, связанными в любом случае с одной определен­ной страной, представляя собой истинные реалии -- драхма (Греция), злотый (Польша), лек (Албания), лея (Румыния), тугрик (Монголия) и т. д., или 2) требующи­ми для уточнения своей национальной принадлежности определения типа указанных выше.
   К этому нужно добавить еще ряд особенностей, не безразличных для переводчика.
   Перечисленные "одинаковые" единицы имеют, за ред­кими исключениями, неодинаковую номинальную стои­мость; к примеру, почти каждый из разнонациональных долларов имеет свой самостоятельный (насколько в фи­нансовых вопросах можно говорить о самостоятельности) курс. Иными словами, здесь одинаковость реалий ни в коей мере не говорит об одинаковости их референтов.
   Кроме того, неодинаковым часто бывает и деление этих основных денежных единиц на разменную монету: цент, будучи, как правило, сотой частью доллара, являет­ся названием такой же части ряда рупий, гульденов и шиллингов, мальтийского фунта, чилийского песо, южно­африканского рэнда, лилангени (Свазиленд), леоне (Сьерра-Леоне) и т. д.; ливийский динар = 1000 дирха­мам, бахрейнский = 1000 филсам, алжирский=100 сан­тимам, иорданский = 10 дирхамам =100 пиастрам^ = 1000 филсам, югославский = 100 пара и т. д.
   2. В наш динамический век, век изменений не только политической, но и географической карты, довольно час­то меняются и денежные единицы. Мы имеем в виду, разумеется, не их номиналы, а названия. Если от древнерусских гривны и куны до сегодняшнего рубля должны были пройти столетия, то в наше время эти из­менения происходят значительно быстрее. Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в справочник "Валюты стран мира" (М.: Финансы, 1976): в исторических справ­ках, которыми снабжен раздел каждой из стран мира, видно, как быстро менялись названия валют этих стран,
   166
   й особенности во второй половине нашего века. Так, вме-|сто старых колониальных валют появились седи (Гана), \сили (Гвинея), заир, риель (Кампучия), вона (КНДР) *и пр.; постоянно меняются границы Зоны фр. франка, Стерлинговой зоны, Долларовой зоны; а переводчику нужно быть в курсе дела: не допускать, чтобы герои поку­пали на доллары там, где они уже вышли из употреб­ления.
   В связи с временными изменениями денежных единиц переводчик не может не учитывать и наличие единиц с одинаковым названием, но различными по времени и месту референтами. Например, динаром, наряду с названием ряда современных денеж­ных единиц, называлась и наиболее распространенная в прошлом золотая монета стран мусульманского Восто­ка, -- название, близкое и родственное древнеримскому денарию; в Англии и Франции в разговоре и теперь иной раз встречаются названия денег, уже вышедших из упо­требления. Так, фр. су изъято из употребления, но им и теперь нередко обозначают мелкую монету. Англичане до сих пор называют 1 лиру совереном, говорят о цене в одну крону (5 шиллингов). В Болгарии сантим использу­ется иногда как синоним стотинки (обычно в переносном смысле), а также, во множественном числе, как название первых болгарских почтовых марок.
   Множество денежных единиц своим происхождением связаны с весовыми единицами1, которыми изме­рялись в древности те или иные ценные материалы, в пер­вую очередь золото и серебро, служившие всеобщим эк­вивалентом. Таковы фунт, до сих пор не утративший своего значения меры веса, драхма -- тоже, но только в аптечном деле, гривна, динар, ливр, талант и др.
   3. С самого начала мы говорили, что реалии-деньги, как правило, транскрибируются. Однако не следует принимать это в абсолютном смысле и для любого случая.
   Во-первых, в большинстве языков имеются традици­онные для тех или иных денежных единиц формы, неред­ко представляющие собой скорее перевод соответствую­щей реалии. Яркий пример -- англ, pound; вот как он выглядит в нескольких языках: рус: фунт (стерлингов),
   "...при металлическом обращении готовые названия весового масш­таба всегда образуют и первоначальные названия денежного мас­штаба..." (К. Маркс. Цит. по книге: У с т ю г о в Н. В., К а м е н-Ц е в а Е. И. Русская метрология. Изд. 2-е. М.: Высшая школа, 1975, с. 4.)
   167
  
   болг. лира или фунт стерлинг, фр. livre sterling или 1е sterling, исп. libra esterlina, чеш. libra sterlinku, нем. Pfund (Sterling); по существу pound -- Pfund -- фунт -- livre -- libra -- перевод старой весовой меры.
   Но если взять даже самые близкие транскрипции, то окажется, что утвердившаяся в том или ином языке форма не всегда является транскрипцией в ее класси­ческом значении. Например, рубль в болгарском языке адаптирован и приобрел форму женского рода -- рубла; лев во французском получил наращение -а, восходящее к форме множественного числа болгарского слова -- leva; копейка в английском и во французском языках, напро­тив, потеряла окончание и и -- kopek, а во французском переменила и род на мужской и т. д. Одним словом, ос­новным правилом обращения с реалиями-деньгами в пере­воде является в общем транскрипция, но в частно­сти выбор приема передачи их осуществляется строго с учетом уже принятой в соответствующем языке формы; такой подход к переводу встречается в отношении неко­торых имен собственных (см. ч. II, гл. 2).
   Во-вторых, некоторые названия денежных единиц, одинаково транскрибируемых, допустим, на рус­ском языке, имеют иное написание (и звучание) в ис­конном, а возможно, и в других языках. Вот несколько примеров.
   Валюта ГДР, ФРГ и Финляндии в русской и в болгар­ской транскрипции -- марка, но в английской первые две -- mark, а финляндская -- markka, в русской и бол­гарской транскрипции есть только одна рупия, а в англий­ской, французской и немецкой -- индонезийская денеж­ная единица rupah, а остальные рупии -- англ, rupee, фр. roupie и нем. Rupie. Очень близки русские транскрип­ции таких валют, как иранский риал, кампучийский ри-ель, риял Саудовской Аравии и старый исп. реал; размен­ная монета эре (Швеция и др.) и эйре (Исландия) и т. д. И такая идентичность или близость формы может оказаться препятствием для верной передачи содер­жания.
   : 4. Сказанного достаточно, чтобы породить сомнение в безусловной принадлежности наименований денежных единиц к реалиям. Поскольку среди них в самом деле есть лишенные национального и/или исторического коло­рита, которые, следовательно, нельзя считать реалиями в настоящем смысле слова, лексику, обозначающую деньги, можно разделить на 1) национальные денежные единицы
   168
   (основная валюта и разменная монета), обладающие оп­ределенной стоимостью, номиналом -- рубль, лев, стотин­ка, копейка, пенс, фунт стерлингов, лира, и 2) единицы, которые по ряду причин (обычно исторических) утратили в той или иной степени точное стоимостное значение, а на­ряду с ним и яркость национальной окраски, и использу­ются расширительно (иногда в составе устойчивых соче­таний), в значении денег вообще, некоей суммы, большей частью незначительной -- рус., фр. и болг. сантим, рус. и болг. грош, рус., болг. и фр. обол, рус. алтын, деньга, полушка, болг. пара, гологан, петак, фр. ecu, denier, sou, teston, нем. Heller, Deut, Sechser и т. д. Реалиями следует считать лишь единицы первой группы; вторые же бывают обычно реалиями лишь в диахроническом плане, т. е. в текстах, где их функция связана с тем временем, когда они еще не выходили из употребления, т. е. где они фигу­рируют как исторические реалии.
   5. Выше упоминалось, что при переносном употребле­нии реалия нередко утрачивает часть коннотативного значения. То же относится и к денежным единицам: в пе­реносном смысле они утрачивают свою конкретность и материальную стоимость, приближаясь по значению к единицам второй группы -- "не реалиям" (ср. грошовая картина, стоит гроши и копеечные книжки, ни копейки нет, купил за копейки). Тем не менее эта близость не переходит определенной границы: копейка, в отличие от гроша, сохраняет какую-то долю национального колори­та, давно утраченного грошом. "Копеечки сиротские, сле­зами облитые" ', -- жалуется у А. И. Куприна старая Ма-нуйлиха, Олесина бабушка, стараясь показать незначи­тельность своих сбережений, и эти "копеечки" никто не воспринимает буквально: речь идет о неопределенной, но небольшой сумме денег.
   В последнем случае вопрос о выборе средств перевода ставится приблизительно так: 1) копейка как яркая реа­лия подлежит транскрипции, но 2) транскрибировать яв­но нельзя, поскольку таким путем не передать контексту­ального значения -- получилось бы значительное смеще­ние смысла; 3) утратив конкретность обозначения и ма­териальное покрытие, копейка сохранила тем не менее отблеск "русскости", который, несмотря на возможность аналогичной ситуации -- бедственное положение старого человека -- в любой, нерусской действительности, не поз-
   1 Куприн А. И. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 2, с. 377.
   169
  
   воляет употреблять ее (транскрибировать) в тексте, свя­занном с французским, греческим или испанским бытом; а раз, с одной стороны, транскрипция недопустима, и, с другой, невозможность передачи колорита при переводе не грозит особенным искажением подлинника, где этот колорит уже в значительной мере "поблек", 4) перево­дить нужно такими средствами, которые доведут до чита­теля смысловое содержание, не придавая, однако, кон­тексту не свойственной ему окраски.
   Одним из таких именно естественных, обобщающих средств перевода является замена денежной единицы функциональным аналогом -- главным обра­зом, названиями денег второй группы, существующими, вероятно, в любом языке.
   Однако при этом необходима очень существенная ого­ворка: удобство такой замены отнюдь не значит, что лю­бую реалию, употребленную в переносном смысле, можно заменить в переводе любой единицей из денег-нереалий. Каждое из этих слов-замен отличается собственным "нравом": одни обладают очень широкой сочетаемо­стью (грош, пара), другие, напротив, употребляются чуть не исключительно во фразеологии (обол, алтын). Кроме того, выбор "монеты" зависит и от ПЯ; например, в немецком языке даже не вышедшие из употребления единицы иногда используются в более нейтральном стиле.
   Если такой прием окажется неудобным, то можно по­думать и о переводе другими нейтральными средствами, в первую очередь, заменой родовым понятием: "деньги", "сумма", при более широком обобщении смысла -- "мно­го", "мало", или, наконец, даже опустив трудно поддаю­щуюся переводу валюту: в сравнении "все равно, что най­ти сто тысяч рублей" рубли можно безболезненно опу­стить.
   Но вернемся к копеечкам в примере из А. И. Куприна. Как лексическая единица копейка сохраняет свое основ­ное значение, продолжая оставаться элементом денежной системы СССР. Этим и можно объяснить, почему эпизо­дическое нарушение связи с референтом при употребле­нии ее в переносном значении не приводит к потере на­циональной окраски. Поэтому едва ли можно считать удачным введение в русский перевод новеллы анг­лийского автора из африканской действитель­ности выражения "станет в копеечку" (Дж. Б. Шоу. Но­веллы) . Это почти так же плохо, как употребление бол­гарских реалий-денег для неболгарской действительно­го
   сти в рассказе о том, как кто-то в Москве покупал грейпфрут на 39 стотинок, или в телепередаче о 100-ле-вовом заработке жителей фавел Рио-де-Жанейро (при­меры аутентичны).
   6. В особый раздел нашей предметной классифика­ции были выделены денежные единицы и едини­цы-меры, отличающиеся от остальных реалий этого рода главным образом стилевой окраской. С точки зрения стро­го предметного деления, такое обособление по стилисти­ческому показателю неправомерно, поскольку принад­лежность к сниженным стилям речи в общем не меняет их предметной отнесенности:.целковый=\ рублю, англ. dime=10 центам, Groschen австр. = 1/100 шиллинга, а нем. =10 пфеннигам; nickel в ам. жаргоне = 5 центам, а nickel в англ. = 1 фунту стерлингов и т. д. Однако некото­рые особенности этих единиц и, в частности, осложнения, которые создает их перевод, требуют самостоятельного и более тщательного рассмотрения.
   Основным признаком, по которому пятак или крас­ненькая, nickel или dime, sou или ecu отличаются от своих современных "нормативных" синонимов, остается их принадлежность к иному стилю (разговор­ный, просторечие, диалект, жаргон). Если сопоставить "пять рублей" -- синенькая -- пятерка или "пять санти­мов"-- sou или "доллар" -- buck, учитывая их стилисти­ческие (и иные) расхождения, то нетрудно увидеть, как много теряет перевод, когда все сплошь передается офи­циальным наименованием соответствующей денежной единицы.
   Различаются эти реалии и в историческом аспекте. Среди стилистически окрашенных единиц намечаются две группы: устаревшие и даже старинные единицы, такие как рус. алтын, четвертной, катерника, радужная, и употребляемые в современной речи -- пятак, гривенник, трешка, двушка, полтинник. Многие из второй группы, о которых уже шла речь, лишились стоимостного значения и не употребляются в настоящее время как реалии; дру­гие, сравнительно недавно живые, вышли из употребле­ния (пятнашка= 15 коп.).
   Иногда между просторечными и жаргонными назва­ниями денежных единиц и их нейтральными по стилю синонимами наблюдаются и. некоторые семантичес­кие отличия. Например, двушка не равнозначна двум копейкам (две монетки по 1 коп. -- не двушка): это "двухкопеечная монета", а нередко и уже -- необходимая
   171
  
   для телефона-автомата монета (возможно, что именно в связи с таким "телефонным" употреблением и возникла в обиходном языке не фигурирующая в словарях двушка).
   Нередки отличия и в отношении употребления. Многие из этих единиц употребляются преимущественно в составе фразеологических сочетаний (нет ни копья); другие -- в более или менее ограниченных по содержанию контекстах. Например, фр. livre (обычно в этих случаях ее транскрибируют на русский и болгарский, а, вероятно, и на другие языки -- ливр) используется в современном французском языке почти исключительно для обозначе­ния дохода -- "получает столько-то ливров ренты".
   Есть, кроме того, ряд единиц, которые не имеют очень определенного "достоинства" или обозначают несколько стоимостей, или последние менялись со временем; харак­терный пример -- червонец: 1) золотая монета достоин­ством в 3 р. в разговорном употреблении, 2) 5 р., 3) 10 р., 4) кредитный билет достоинством в 10 р. (1922-1947 гг.); нем. Sechser может иметь, в зависимости от ме­ста, стоимость 5, 10 или 20 пфеннигов.
   Перевод смыслового содержания этих реалий-де­нег не затруднит никого с точки зрения их материаль­ного значения. Пятерка -- это не более, чем 5 руб­лей, иногда купюра достоинством в 5 рублей, только и всего. Но беда именно в том, что в художественной лите­ратуре номинал -- не самое важное, а переводчик переда­ет лишь "достоинство" денежной единицы, часто остав­ляя на втором плане эмоциональную окраску (не говоря уже о колорите) и не доводя, таким образом, до читателя характер, настроение, отношение к окружающим, воспи­тание, намерения героя, которые иной раз подсказывает эта "пятерка" или эти "пять рублей".
   Коль скоро мы имеем дело с реалиями, в первую оче­редь, казалось бы, нужно подумать о транскрипции. В наших русских материалах мы не встречали такого случая; единственная обнаруженная нами транскрипция приведена в РБР -- "полушка" с соответствующим объяс­нением: "старинная медная монета = '/4 копейки"; и еще перевод: красненькая передана в значении уменьшитель­ного женского рода от "красный" -- "червеничка", что болгарскому читателю, разумеется, ни о чем не говорит.
   О переводе таких реалий написано немного. И. Ле­вый, например, к сожалению, предельно лаконичен: "Наи­большее, на что может решиться переводчик, чтобы сде­лать текст доступнее пониманию, -- это заменить менее
   172
   известные денежные единицы более известными"; он предлагает вместо англ, кроны писать "пять шиллингов", вместо "трех червонцев" -- "тридцать рублей" и т.д.1. Мы вполне согласны, что такая замена сделает текст доступнее, но ведь это не единственная забота переводчи­ка; если речь идет только о том, чтобы менее знакомое заменить более знакомым, то задачу можно считать ре­шенной, но этим не передать стилистические, эмоцио­нальные и, нередко, временные различия, скажем, между "десятью рублями", "десятирублевкой", "десяткой", "червонцем" и "красненькой"...
   Проследив словарные переводы русских семантичес­ких синонимов рублей и копеек, мы постарались устано­вить кое-какие закономерности в отношении средств, которыми пользуются разные языки. Приемы, в общем, стандартные, что касается, в частности, английского, французского и немецкого языков: 1) обозначают "моне­ту или денежный знак, билет, достоинством в столько-то" (англ, five kopeck piece, ten rouble note, фр. piece de cinq kopecks, billet de dix roubles, нем. Fiinfkopekenstuck, Zehnrubelschein); 2) если такое обозначение почему-либо неудобно или невозможно, приводится просто номинал: "столько-то копеек или рублей" (англ, fifty kopecks, one rouble, фр. deux kopecks, cinq roubles, нем. barber Rubel); 3) наконец, в сравнительно очень немногих случаях (мы нашли только в немецком) есть приблизительные соот­ветствия типа функциональных аналогов (Funfer, Hun-derter).
   Болгарский язык располагает в этом отношении более богатым выбором: наряду с первыми двумя из перечис­ленных выше приемов, 1) для нереалий есть а) не­сколько функциональных эквивалентов для мелких де­нег, небольшой суммы: грош, пара, сантим, аспра и пр. и б) несколько функциональных замен с различными от­тенками для золотых монет: желтица, махмудия, наполе­он, пендара и др.; 2) для реалий, в частности а) копеек, можно употребить некоторые слова одного корня с чис­лительным, с добавлением суффиксов -ак, -аче: петак, десетаче, и б) для рублей -- с суффиксами -ак, -ачка, -арка: двайсетак, стотачка, хилядарка. Под этими слова­ми подразумеваются, в первую очередь, болгарские день­ги, но численное значение соответствующей денежной единицы как бы преобладает над коннотативным, что и
   Левый И. Указ, соч., с. 134.
   173
  
   позволяет применять их к любой валюте данного номи­нала: гривенник = десетаче. При различных величинах, для которых нет точного функционального аналога, мож­но комбинировать имеющиеся: двугривенньш = двайсета-че, разумеется, если это позволяет контекст.
   Как при других реалиях, и здесь возможны иные приемы перевода -- родо-видовыми соответствиями, пу­тем описания и т. д., но в общем редко удается добиться очень хороших результатов, почему и приходится искать компенсаций в других местах контекста.
   Глава 15
   РЕАЛИИ В АВТОПЕРЕВОДЕ
   Сравнительно редки, но с точки зрения теории перево­да особенно интересны те случаи, когда переводчиком данного произведения является сам автор.
   Два момента отличают такого переводчика от обыч­ного. Будучи полновластным хозяином своего произведе­ния, не ограниченным в своей переводческой деятельно­сти никакими чисто переводческими предпосылками, он волен переосмысливать и переделывать текст в любом отношении и в любой степени, менять композицию, об­разы и средства выражения -- иными словами, он облада­ет той "творческой свободой"', которая позволяет ему пренебречь чуть не любой рекомендацией теоретиков пе­ревода. В результате такой работы вместо перевода может родиться новое произведение. С другой стороны, переводчик-автор, в отличие от обычного переводчика и читателя, видит переводимое произведение также "из­нутри", что позволяет ему, если он сочтет это целесооб­разным, создать действительно безупречный перевод (ра­зумеется, при совершенном владении обоими языками).
   Беря на себя роль переводчика, автор стремится учесть миропонимание нового читателя; этим чаще всего и обусловлены вносимые им изменения. А поскольку именно детали национального колорита могут затруд­нить восприятие, нетрудно понять, почему переводчик-автор иногда жертвует реалиями.
   В этом отношении в автопереводе намечаются две
   'Джолдошева Ч. В оригинале и переводе. -- Литературный Киргизстан, 1971, N 4, с. 107.
   174
   противоположные тенденции: сохранить и даже, по мере возможности, подчеркнуть национальную специфику в произведении, или же, наоборот, за счет тех или иных деталей "снижая" до некоторой степени коло­рит, надежнее довести до сознания иноязычного читателя идейную основу и фабулу произведения. Практически это выражается в сохранении (транскрипции) реалий или в их замене неокрашенными средствами.
   Первая из этих тенденций довольно четко прослежи­вается, судя по работе А. М. Финкеля, в автопереводах Г. Ф. Квитки-Основьяненко. Мотивами, заставившими его переводить собственные произведения, были, по словам А. М. Финкеля, не только неудовлетворенность чужими переводами, но, в первую очередь, "острый и злободнев­ный вопрос о том, возможно ли и нужно ли создавать ли­тературу на украинском языке, о потенциях украинского языка, о праве "провинциальной" литературы на сущест­вование". Этим и объясняется, почему "Квитка весьма внимательно относился к сохранению в переводе особен­ностей украинской культуры, и его неудовлетворенность чужими переводами как раз и была вызвана "неизвест­ностью местности и обычаев". Поэтому в своих переводах он широко и разнообразно показывает русскому читате­лю богатство украинской культуры. Показателями ее яв­ляются по большей части наименования обычаев, обря­дов, одежды, уборов и т. д. Эти наименования Квитка оставляет без перевода, лишь транскрибируя их"'.
   Однако незаметно для себя, автор, явно преступая разумную границу "украинизации" своего текста, начи­нает транскрибировать и нереалии, добавляя таким об­разом к местному колориту действительному и местный колорит мнимый (термины заимствуем у А. М. Финкеля).
   В столь чистом виде эта тенденция выпячивания коло­рита встречается, видимо, редко. Чаще переводчик-автор склонен идти вторым путем или даже, скорее, придержи­ваться в этом отношении середины. Хорошим примером могут послужить автопереводы Чингиза Айтматова и Рабиндраната Тагора.
   "Ч. Айтматов очень строг в переводе реалий, -- пишет Ч. Джолдошева, -- он оставляет непереведенными те сло­ва, которые воспринимаются читателями как вошедшие в русский язык (аксакал, юрта, акын, арык, мулла, беш-
   1 Финке ль А. М. Об автопереводе. -- ТКП, ее. 106, 113.
   175
  
   Букв.: Камала вытащила пару собственных платьев и кинула их Умешу. Это бы­ли продолговатые полотни­ща, которые служили с оди­наковым успехом как мужс­кими, так и женскими оде­яниями, в зависимости от способа ношения, и были с широкой декоративной каймой...
   Не spends the whole day praying and studying the scripture s... (p. 249)
   Jogandra lived in a onestori-ed house near the landowner's residence, (p. 280)
   ...Отлично, только подожди до моих зимних каникул, (с. 193)
   мет, аил, джигит).. слова или словосочетания, которые означают предмет, явление, чуждые для русского чита­теля, и отражают особенности быта, жизненного уклада киргизского народа., (айран, джерганак, курджун, те-бетей и т.д.)". По словам автора, Ч. Айтматов чрезвы­чайно редко прибегает к описательному переводу реалий, но вместе с тем "оставляет непереведенными те слова, у которых отсутствует равноценный эквивалент и при заме­не которых может измениться содержание тех или иных понятий"1. Именно так и поступает добросовестный пере­водчик, который хочет довести до читателя, наряду с фа­булой, и колорит.
   Иначе обращается со своими реалиями Рабиндранат Тагор. Покажем его работу на сопоставлении двух вер­сий его романа "Крушение": бенгальской, представлен­ной в переводе на русский язык2 (считаем ее равнознач­ной подлиннику, разумеется, со скидкой на неизбежные различия языков), и автоперевод на английский язык3. Вот несколько выдержек, указывающих на другую край­ность-- неоправданное подлаживание некоторых элемен­тов колорита под факты действительности, более знако­мые иноязычному читателю. Тут одни реалии исчезают, другие меняются, третьи превращаются в нейтральные слова. Некоторым из них автор дает и объяснения, то в самом тексте, то в сносках; в результате нередко получа­ются весьма ощутимые сдвиги в отношении и содержа­ния, и формы как узкого, так и самого широкого кон­текста.
   ...Комола вынула два сари и протянула их Умешу:
   -- Вот возьми и надень.
   При виде красивых ш и-роких полотнищ сари Умеш пришел в не­описуемый восторг... (с. 147)
   Kamala pulled out a couple
of her own dresses
and threw them to Umesh.
Being oblong sheets,
these garments ser­
ved equally well for
masculine and for
feminine attire ac­
cording to the meth­
od of folding and
theyhadbroador-
namental border s...
______ (p. 212).
   1 ДжолдошеваЧ. Указ, соч., с. 109.
   2 Тагор Р. Крушение. Пер. с бенгальского Е. Смирновой и И. Тов-
   стых. М: Гослитиздат, 1956. 8 Та go re R. The Wreck. London, 1948.
   ...дни и ночи он проводит за изучением ш а с т р и за молитвами... (с. 170)
   ...Джогендро занимал в Би-шайпуре небольшой одно­этажный домик, неподалеку от резиденции местного з а-м и н д а р а*, (с. 190)
   Заминдар -- помещик, землевладелец.
   I'm afraid he'll turn into a fullblown anchorite one of these days. (p. 294)
   ...Но боюсь, что, в конце концов, он станет настоящим санниаси*. (с. 198)
   Санниаси -- отшель­ник, правоверный индус, отказавшийся от мирских благ и посвятивший себя служению богу.
   Русские переводчики, чтобы не искажать подлинник в отношении бытового колорита, сохранили реалии (при­ведены объяснения в сносках). Сам же писатель, поль­зуясь своим правом автора, меняет, и местами весьма радикально, текст в отношении реалий, иногда нарушая местный, бытовой колорит и даже заменяя типичные для индийской жизни явления и понятия другими, чуждыми для своего народа:
   Just wait till the Chris t-m a s holidays, (p. 285)
   177
  
   176
  
  
   ...Это папе новогодний подарок, (с. 245)
   ...а небо огласилось звуками пляски невидимых танцов­щиц, мелодичным перезво­ном браслетов на их ногах, (с. 264)
   I've brought a Christ­mas-present for dad. (p. 370)
   ...the whole universe resound­ed with the stamp and the castanets of invisible dancers, (p. 400)
   Часть II
  
  
   Предельно ясно, что "рождественские каникулы", "рождественский подарок" и "кастаньеты" неуместны в произведении из индийской жизни. Но вместе с тем ясна и цель автора: переводя собственное произведение, Та­гор сознательно жертвует деталями, и иногда весьма важными, чтобы любой ценой довести до читателей, ко­торым чужд быт его страны, лежащие в основе произве­дения идеи.
   Как уже было сказано выше, автор -- полновласт­ный хозяин своего произведения, он может поступать с ним как хочет, а Рабиндранат Тагор -- крупный писа­тель. Однако мы находим, что в результате одних из его поправок или переделок утрачивается известная доля колорита, аромата его повествования, а благодаря дру­гим для культурного читателя в текст вкрадывается фальшивая нотка, приводящая к эффекту, обратному намерениям писателя-переводчика.
   Вероятно и здесь, как и везде, правильнее всего будет придерживаться провозглашенной еще Горацием "золо­той середины".
   Глава 1
   ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИЕ ЕДИНИЦЫ
   В "шкале непереводимости" или "труднолереводимо-сти" фразеологизмы, или фразеологические единицы (ФЕ), занимают едва ли не первое место: "непереводи­мость" фразеологии отмечается всеми специалистами в числе характерных признаков устойчивых единиц; на нее неизменно ссылаются сторонники "теории непереводимо­сти"; с трудностью перевода ФЕ на каждом шагу стал­кивается переводчик-практик, на ней почтительно оста­навливается теоретик перевода.
   Из частного лингвистического вопроса за последние два десятилетия фразеология выросла в крупный раздел языкознания; о ней и по многим проблемам ее написаны (главным образом советскими учеными) тысячи работ. И тем не менее начать сопоставительное изучение, как полагалось бы, четким определением самого предмета или хотя бы ясной дефиницией фразеологизма с пере­числением его признаков и видов почти невозможно; по основному вопросу: что такое ФЕ? -- мнения авторов расходятся в очень широком диапазоне.
   Для нас, однако, это имеет и свою положительную сторону, так как позволяет, учитывая практическую цель нашей работы и ее направленность на перевод, включить в предельно узкие рамки настоящей главы максимально широкий круг единиц -- все то, что разные авторы при­числяют к фразеологизмам: как идиоматику, так и ФЕ пословичного типа (в том числе крылатые выражения, афоризмы, сентенции), как образные (метафорические) единицы, так и необразные (безобразные) сочетания и даже случаи устойчивой сочетаемости, как "норматив­ные", "обкатанные" временем, так и отшлифованные ма­стерами обороты.
   179
  
   Несмотря на то, что еще нет всестороннего исследова­ния перевода фразеологии, те или иные вопросы затраги­вают все теоретики. Так, Я. И. Рецкер посвящает им большую главу в своей книге, отмечая, что "переводчик должен уметь самостоятельно разбираться в основных вопросах теории фразеологии, уметь выделять фразеоло­гические единицы, раскрывать их значение и передавать их экспрессивно-стилистические функции в переводе" 1. Эта мотивировка, нам кажется, интересна не только сама по себе, но и как своеобразный план для разработки та­ких вопросов: 1) необходимость для переводчика знаний в области фразеологии, 2) трудности распознавания ФЕ в тексте и 3) собственно перевод, предполагающий пере­дачу не только а) семантики, но и б) экспрессивно-сти-;_ листических функций соответствующей единицы.
   Как в отношении многих из вошедших в эту книгу единиц, так и в отношении большинства других, успех ' перевода ФЕ нередко определяется еще до того, как дело ,_ дошло до перевода -- на этапе ее распознавания. Фразеологизм обладает всеми качествами, которые могут представить затруднения для переводчика уже с первых шагов: это и раздельнооформленность, и характер ком­понентов, большей частью не отличающихся от обычных слов, и ничем не замечательная, за немногими исключе­ниями, связь между ними и контекстом.
   Этот первый момент -- распознавание устойчивых со­четаний в тексте подлинника -- требует самостоятельного рассмотрения, так как значительная часть неудач в пере­воде ФЕ обусловлена именно "неузнаванием их в лицо": переводчик 1) принимает их за переменные (свободные) словосочетания, и это приводит к переводу их на уровне слова, или, 2) замечая их слитность, приписывает ее ин­дивидуальному стилю автора; или же,-наоборот, 3) наде­ляет свободное сочетание качествами устойчивого и пе­редает его, соответственно, на фразеологическом уровне. Вероятность правильного перевода при таком "подходе", , разумеется, редко бывает значительной.
   Следующий барьер -- трудность восприятия, по­нимания распознанной единицы. В связи с характерной для фразеологизма невыводимостью значения целого из значений компонентов "пословный" перевод редко быва­ет верным. Мы часто говорим о "гипнозе подлинника", а
   1 Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика, с. 145. 180
   здесь придется ввести понятие "гипноз слова", отдельно­го слова, компонента ФЕ, заслоняющего от переводчика значение целого. А неправильное восприятие самого сло­ва, уже достаточно неприятное само по себе, часто при­водит к искажению и всего контекста, который перевод­чик стремится приспособить к тому значению, которое сложилось у него в голове.
   Однако основной причиной ошибок как нераспознава­ния, так и не (до) понимания значения ФЕ, является, конечно, недостаточное владение ИЯ. Бывает, разумеет­ся, "и на старуху проруха", может оплошать и опытный переводчик -- тот же "гипноз подлинника!", -- но такие случаи нечасты и не столь опасны, как беспомощность неопытного переводчика. Поэтому, оставив в стороне тех, кто не в состоянии за тремя словами разглядеть словосо­четания, будем ориентироваться на знающего перевод­чика и займемся непосредственно вопросами перевода ФЕ.
   Переводу фразеологизмов тоже уделено немало внимания в теоретических работах, в каждом пособии по переводу, в особенности по переводу худо­жественной, публицистической, общественно-политиче­ской литературы, во многих публикациях по теории фра­зеологии и сопоставительной лингвистике. Связанные с этим проблемы рассматриваются по-разному, рекомен­дуются различные методы перевода, встречаются несов­падающие мнения. И это, пожалуй, в порядке вещей: од­нозначного, стандартного, одного на все случаи жизни решения здесь быть не может. Не так редко, даже при наличии равноценного фразеологического соответствия, приведенного в словаре, приходится искать иные пути перевода, так как этот эквивалент не годится для дан­ного контекста. Даже в границах одной, вроде бы гомогенной, группы ФЕ, может потребоваться индиви­дуальное решение -- ситуация требует иного подхода. Поэтому и противоречивые (в теории) советы не всегда нужно считать несовместимыми: например, если один ав­тор предлагает переводить пословицу пословицей, а дру­гой -- калькой или путем подстановки, иногда приходит­ся считать, что прав и тот и другой.
   Чтобы в теоретическом плане говорить о приемах перевода ФЕ, нужно всю фразеологию данного языка расклассифицировать по какому-то обоснованному кри­терию на группы, в границах которых наблюдался бы как преобладающий тот или иной прием, тот или иной подход
   181
  
   к передаче ФЕ на ПЯ. Многие авторы' в качестве исход­ной точки берут лингвистические классификации, пост­роенные в основном на критерии неразложимости фра­зеологизма, слитности его компонентов, в зависимости от которой и от ряда дополнительных признаков -- мотиви­ровки значения, метафоричности и т. п., -- определяется место ФЕ в одном из следующих трех (четырех) разде­лов: фразеологические сращения (идиомы), фразеоло­гические единства (метафорические единицы), фразеоло-логические сочетания и фразеологические выражения (Ш. Балли, В. В. Виноградов, Б. А. Ларин, Н. М. Шан­ский). Показательной в отношении творческого использо­вания такой классификации в теории и практике перево­да можно считать работу А. В. Федорова. Разобрав ос­новные для того времени (1968) лингвистические схемы, он останавливается на предложенной В. В. Виноградо­вым и осмысливает ее с точки зрения переводоведения. Например, он отмечает отсутствие четких границ между отдельными рубриками, "разную степень мотивирован­ности, прозрачности внутренней формы и национальной специфичности" единств, которая может потребовать от переводчика "приблизительно такого же подхода, как идиомы"2. Та же классификация "весьма удобна для теории и практики перевода"3 и по мнению Я- И. Рец-кера, который, однако, берет из нее только единства и сращения, считая, что по отношению к этим двум группам ФЕ следует применять неодинаковые приемы пе­ревода: "перевод фразеологического единства должен, по возможности, быть образным", а перевод фразеологичес­кого сращения "осуществляется преимущественно прие­мом целостного преобразования"4.
   Такой подход к классификации приемов перевода ФЕ нельзя считать неправильным, так как от степени слит­ности компонентов несомненно зависит в некоторой мере и возможность полноценного перевода, выбор наиболее удачных приемов. Однако, как было отмечено, ведущие
   1 Ср., например, Аристов Н. Б. Основы перевода. М.: Изд. лит. на иностр. яз., 1959, с. 107-118; Роганова 3. Е. Пособие по пе­реводу с немецкого на русский язык. М.: Изд.лит. на иностр. яз., 1964, с. 100-117; Тучков а Т. А., Критская О. В. Пособие по переводу с французского языка на русский. М.-Л.: Просвещение, 1964, с. 49-60.
   2 Федоров А. В. Основы общей теории перевода, с. 198.
   3 Рецкер Я. И. Указ, соч., с. 149.
   4 Т а м же, с. 151.
   182
   теоретики перевода, опираясь на лингвистические схемы, насыщают их своим содержанием, делают ряд модифи­каций и оговорок, вводят дополнительно деление на об­разные и необразные единицы !, на фразеологизмы по­словичного и непословичного типа2 и т. д.
   Решая вопрос о переводоведческой классификации ФЕ, мы также не привязываем нашу схему к той или иной из лингвистических, стараясь опираться больше на тео­рию закономерных соответствий, направленную прежде всего на перевод на уровне словосочетания. За основу можно принять установку, против которой обычно не спо­рят: как правило, фразеологизм переводят фразеологизмом. Мы не абсолютизируем это пра­вило; просто считаем, что к такому переводу, как к идеа­лу, нужно стремиться в первую очередь и искать иных путей, лишь убедившись в нецелесообразности фразеоло­гического перевода в данном тексте.
   Возможности достижения полноценного словарного перевода ФЕ зависят в основном от соотношений между единицами ИЯ и ПЯ:
   1) ФЕ имеет в ПЯ точное, не зависящее от контекста полноценное соответствие (смысловое значение+конно-тации), т.е. фразеологизм ИЯ = фразеологизму ПЯ пере­водится эквивалентом;
   2) ФЕ можно передать на ПЯ тем или иным соответ­ствием, обычно с некоторыми отступлениями от полно­ценного перевода, т.е. фразеологизм ИЯ~фразеологиз­му ПЯ переводится вариантом (аналогом);
   3) ФЕ не имеет в ПЯ ни эквивалентов, ни аналогов, непереводима в словарном порядке, т. е. фразеологизм ИЯ=^ фразеологизму ПЯ передается иными, не фразе­ологическими средствами.
   Несколько упрощая схему, можно сказать, что ФЕ переводят либо фразеологизмом (первые два пункта) -- фразеологический перевод, либо иными сред­ствами ( за отсутствием фразеологических эквивалентов и аналогов) -- нефразеологический перевод.
   Это, разумеется, полярные положения. Между ними имеется множество промежуточных, средних решений, с которыми связано дальнейшее развитие нашей схемы:
   'Например, Комиссаров В. Н., Рецкер Я. И., Т а р-х о в В. И. Пособие по переводу с английского на русский. Ч. I. М.: Изд. лит. на иностр. яз., 1960; ч. II, М.: Высшая школа, 1965.
   2 Например, К а т ц е р Ю. М., К У н и н А. В. Письменный пере­вод с русского языка на английский.
   183
  
   приемы перевода в других разрезах -- в зависимости от некоторых характерных признаков и видов ФЕ (образ­ная-- необразная фразеология, ФЕ пословичного -- не­пословичного типа), перевод с учетом стиля, колорита, языка, авторства отдельных единиц и т. д. Эти дополни­тельные аспекты полнее представят проблему перевода ФЕ, расширят и облегчат выбор наиболее подходящего приема.
   I. Фразеологический перевод предполага­ет использование в тексте перевода устойчивых единиц различной степени близости между единицей ИЯ и соот­ветствующей единицей ПЯ -- от полного и абсолютного эквивалента до приблизительного фразеологического со­ответствия.
   1. Фразеологический эквивалент -- это фразеологизм на ПЯ, по всем показателям равноценный переводимой единице. Как правило, вне зависимости от контекста он должен обладать теми же денотативным и коннотативным значениями, т. е. между соотносительны­ми ФЕ не должно быть различий в отношении смыслового содержания, стилистической отнесенности, метафорично­сти и эмоционально-экспрессивной окраски, они должны иметь приблизительно одинаковый компонентный состав, обладать рядом одинаковых лексико-грамматических показателей: сочетаемостью (например, в отношении требования одушевленности/неодушевленности), принад­лежностью к одной грамматической категории, употре­бительностью, связью с контекстными словами-спутника­ми и т.д.; и еще одним -- отсутствием национального ко­лорита.
   Речь идет по существу о полной и абсолют­ной эквивалентности1, указывающей на чрезвы­чайно высокие требования, которые предъявляются к фразеологическим эквивалентам. Все это -- уже сущест­вующие в общем сравнительно немногочисленные едини­цы, работа с которыми сводится к их обнаружению в ПЯ; решающая роль в этой работе большей частью принад­лежит отличному владению ПЯ и ... словарям.
   2. Неполным (частичным) фразеологиче­ским эквивалентом называют2 такую единицу
   1 В термин "фразеологический эквивалент" мы сознательно не вклю­чаем определений "полный" и "абсолютный", считая при наличии (п.п. 2 и 3) "неполного (частичного)" и "относительного" эквива­лентов такие определения лишними.
   2 АРФС, с. 9.
   184
   ПЯ, которая является эквивалентом, полным и абсолют­ным, соотносительной многозначной единицы в ИЯ, н о не во всех ее значениях. Например, the mas­sacre of the innocents, известный библеизм, полностью со­ответствует рус. избиение младенцев, но эта русская еди­ница является лишь частичным эквивалентом, так как англ. ФЕ имеет еще одно значение -- жарг. "нерассмотре­ние законопроектов ввиду недостатка времени (в конце парламентской сессии)" (АРФС); однозначные нем. (dem Feinde) den Rticken zeigen и фр. rnontrer le dos (a 1'en-nemi) являются частичными эквивалентами рус. показать спину, единицы, обладающей согласно ФСРЯ еще одним значением. В русской фразеологии ФЕ "раки зимуют" фигурирует в трех единицах, а в болгарской -- только в одной, зная къде зимуват раците; эту ФЕ и будем счи­тать неполным эквивалентом каждой из трех русских.
   Частичных эквивалентов сравнительно немного, так как вообще явление многозначности менее характерно для фразеологии 1. Гораздо чаще случаи относительной фразеологической эквивалентности.
   3. Относительный фразеологический эквивалент уступает абсолютному лишь в том, что отличается от исходной ФЕ по какому-либо из показате­лей: другие, часто синонимические компоненты, неболь­шие изменения формы, изменение синтаксического пост­роения, иные морфологическая отнесенность, сочетае­мость и т. п. В остальном он является полноценным соот­ветствием переводимой ФЕ, "относительность" которого скрадывается контекстом.
   Различие может быть, например, в сочетаемости. Ес­ли сравнить нем. da lachen (ja) die Huhner! с его русским аналогом курам на смех, то нетрудно заметить, что при переводе придется русский эквивалент либо "подгонять" под соответствующую немецкую единицу и превратить ее в самостоятельную экспрессивную фразу: "да это же курам на смех!", либо, если этого сделать нельзя, искать других соответствий.
   Частым отличием можно считать неодинаковое лек-
   1 В доступной нам литературе встретилась только цифра 17% много­значных ФЕ из 4000 содержащихся во ФСРЯ (Глухов В. М. Вопросы многозначности фразеологических единиц. -- Сб. Проблемы устойчивости и вариантности фразеологических единиц. Материалы межвузовского симпозиума. Тула, 1968, с. 321--330), но интересно было бы иметь сопоставительное исследование с лексическими еди­ницами.
   185
  
   сико-семантическое содержание отдельных компонентов. В приведенном выше примере показать спину в ФЕ неко­торых языков появляется с компонентом не "показать", а "повернуть" англ, turn one's back, болг. обръщам гръб, фр. tourner le dos (наряду с указанным montrer = "показывать").
   В других случаях эквивалент может отличаться от исходной ФЕ по компонентному составу; например, один и тот же образ может быть выражен экономнее или про­страннее: болг. връзвам ръцете (някому) обычно пере­водится рус. связывать (кого) по рукам и ногам, а не е стъпвал човешки крак -- рус. нога не ступала; содер­жащийся в англ, trim one's sails to the wind, фр. aller le nez au vent и рус. держать нос по ветру "морской коло­рит" "выветрился" из болг. обръщам се накъдето духа вятърът (т. е. "поворачиваться куда ветер дует" -- намек скорее на флюгер) и нем. den Mantel nach dem Wind drehen ("поворачивать пальто по ветру").
   В последнем примере уже чувствуется наиболее ха­рактерное отличие относительных эквивалентов от аб­солютных--другая образная основа. Вслед за некото­рыми авторами мы будем также называть аналогами' относительные эквиваленты с заменой образа. Сравним, например, несколько ФЕ со значением "быть удачли­вым". Наряду со счастливой (у французов -- доброй) звездой, во фразеологии других народов встречаются ме­тафорические синонимы, но на иной образной основе: у французов это "прическа" (etre ne coiffe), у англичан -- "серебряная ложка" (be born with a silver spoon in one's mouth) или (устар.) "капюшон" (..a coul on one's head), у русских и болгар -- "рубашка" (родиться в сорочке, ро-ден с риза).
   Образы могут быть очень близкими, соприкасающи­мися, например, "молния" -- "гром" (ср. нем. Blitz aus heiterem Himmel и рус. гром среди ясного неба) или "ти­хая вода", "тихий омут", "спящая вода" (ср. нем. stille Wasser sind tief, англ, still waters run deep, рус. в тихом омуте черти водятся, фр. il n'y a pas de pire eau que celle qui dort); они могут быть весьма далекими, но логичес­ки сопоставимыми; например, "похожесть" русский, бол­гарин и француз видят в "двух каплях воды", а у немца и чеха это "два яйца", у англичанина -- "две горошины".
   1 Комиссаров В. Н.,Рецкер Я. И., Тархов В. И. По­собие по переводу с английского языка на русский, ч. I, с. 58.
   186
   Но образы двух аналогов (на ИЯ и ПЯ) могут не иметь между собой ничего общего как образы, что не мешает эквивалентам исполнять исправно свою функцию в переводе. Нем. wenn die Hunde mit dem Schwanz bel-len ("когда собаки залают хвостами") переводится англ, when the moon turns green cheese ("когда луна превра­тится в зеленый сыр"), рус. когда рак (на горе) свистнет (и рыба запоет), или любым из более трех десятков болг. "никогда", хотя бы кога се покачи свиня с жълти чехли на круша ("когда свинья в желтых шлепанцах на грушу вскарабкается").
   В принципе, возможность передавать ФЕ аналогами с образностью, совершенно не имеющей точек соприкос­новения в ИЯ и ПЯ, объясняется главным образом тем, что по большей части это стертые или полустертые мета­форы, не воспринимаемые или, скорее, воспринимаемые подсознательно носителем языка: ведь в значении остать­ся с носом никакого "носа" русский не видит, как не за­мечает болгарский читатель "пальца" в аналоге остана с пръст в уста ("остаться с пальцем во рту"). Степень яркости образа -- очень низкая -- до нулевой у фразеоло­гических сращений, а в единствах более высокая, но ред­ко достигающая интенсивности в свободном сочетании, -- является одной из главных предпосылок для выбора приема перевода между аналогом и калькой. Об этом речь пойдет ниже, но уже здесь ясна опасность слишком поспешного, не увязанного с особенностями контекста ре­шения в отношении этого выбора.
   Наконец, чрезвычайно часты различия, возникающие в случаях использования таких приемов перевода, как различного рода трансформации типа антонимического перевода, конкретизации и генерализации, которым, по­добно лексическим, поддаются и фра­зеологические единицы. Например, фр. 1а pelle se moque du fourgon ("смеется совок над кочергой") или болг. присмял се хърбел на щърбел ("смеется зазуб­рина над щербиной") можно перевести антонимом не смейся, горох, ты не лучше бобов; англ, even reckoning make long friends ("честный счет создает надолго дру­зей") или болг. чисти сметки -- добри приятели ("пра­вильный расчет -- добрые друзья") также переводится антонимом счет дружбе не помеха.
   4. К. фразеологическим можно условно отнести и "индивидуальные" эквиваленты. Не. находя в ПЯ полного соответствия, переводчик иногда вынужден
   7* 187
  
   прибегать к словотворчеству, оформляя в духе переводи­мой единицы новый, свой фразеологизм, максимально на­поминающий "естественный". Если такую "подделку" читатель примет, значит удалось передать содержание и стиль переводимой единицы в достаточно "фразеологи­ческой" форме.
   Индивидуальные фразеологизмы, если они мастерски "сделаны", обладают показателями обычной ФЕ, отли­чаясь от нее лишь по одному, самому важному показате­лю -- они не воспроизводимы. Переводчик создает их в ходе своей работы, и очень мало вероятно, чтобы такой перевод закрепился за данной единицей настолько, чтобы вошел в язык. Поэтому здесь скорее идет речь о контек­стуальном переводе (см. ниже).
   При создании своего фразеологизма-аналога перевод­чик может воспользоваться уже существующими в ПЯ фразеологическими средствами и моделями. Подходя­щим примером нам кажется приведенный Ю. Катцером и А. Куниным описательный перевод, который хорошо иллюстрирует один из путей создания индивидуального эквивалента. Передавая на английский язык русскую по­словицу копейка рубль бережет, они берут близкую анг­лийскую, заменяют в ней пенсы копейкам и фунты руб­лями, получая превосходную пословицу take care of the copecks and the roubles will take care of themselves. Та­ким образом удается не только передать содержание, в том числе и подтекст пословицы, но сохранить и реалии, причем в очень удобной для восприятия англичанином форме.
   Близким к этому является приспособление к контек­сту уже существующего фразеологизма путем изменения структуры, добавления новых компонентов, придания при помощи фонетических средств (рифмы, цезуры и т. п.) вида пословицы, комбинирования из двух единиц одной и т. д. -- пути, которые можно было бы назвать лексико-фразеологическим переводом.
   Прежде чем говорить о нефразеологическом переводе ФЕ, полезно отметить, что фразеологические эквивален­ты и аналоги встречаются чаще всего в следующих группах устойчивых единиц:
   а) В первую очередь -- это интернациональ­ная фразеология. К ней принадлежат ФЕ, кото­рые вошли в языки многих народов из исторических (главным образом античных), мифологических, литера­турных источников, заимствовались из языка в язык, или
   188
   же возникали у разных народов независимо одни от
других вследствие общности человеческого мышления,
близости отдельных моментов социальной жизни, трудо­
вой деятельности, производства, развития науки и ис­
кусств, j
   Многие из таких единиц относятся к крылатым выра­жениям. Среди них имеется немало связанных с истори­ческими или мифологическими личностями. Так, в раз­ных языках существуют фразеологические эквиваленты англ. Achilles' heel: фр. talon d'Achilles, нем. Achilles Ferse, чеш. Achilova pata, рус. ахиллесова пята, болг. ахилесова пета; эквивалентны болг. пирова победа: рус. Пиррова победа, англ. Pyrrhic victory, фр. victoire a la Pyrrhus. Об исторических событиях, мифах, повериях и т. п. напоминают рус. жребий брошен и болг. жребиях е хвърлен, англ, the die is cast, фр. le de en est jete, нем. das Los ist gefallen. Англ, the apple of discord переводит­ся рус. яблоко раздора, болг. яблъката на раздора, фр. la pomme de discord; соль земли -- болг. солта на земята, англ, the salt of the earth, нем. das Salz der Erde и т.д.
   Среди ФЕ, возникших на национальной почве, мы различаем две группы: в первой фразеологизмы построе­ны на одном и том же образе, во второй -- на разных, причем нередки случаи полного несоответствия метафо­ричности. Например, на основе "огня" -- рус. играть с ог­нем, болг. играя си с огъня, англ, play with fire, фр. jouer avec le feu, нем. mit dem Feuer spielen, чеш. hrati si s ormem, укр. гратися з вогнем, и т. д. С тем же "огнем" -- рус. из огня да в полымя и близкому к нему англ, out of the frying pan into the fire ("со сковородки да в огонь") соответствуют совсем далекие болг. от трън та на глог ("из терновника да в боярышник"), нем. aus dem Regen in die Traufe kommen ("из дождя под водосточную трубу попасть"), а в украинском имеются подобия и русской, и немецкой ФЕ, и еще своя -- уникав диму тай упав в огонь.
   Два украинских синонима -- случай не уникальный. Он ставит переводчика перед дилеммой нового выбора, при котором все кандидаты одинаково хороши, а нужно остановиться на лучшем. Какой русской единицей переве­сти болг. от кора до кора -- от корки до корки или от доски до доски? Подходит любая, но, очевидно, лучше та, которая имеет и подобные компоненты, т. е. первая. Контекст, однако, может подсказать и иное решение.
   189
  
   Нетрудно заметить, что многие из перечисленных ФЕ -- кальки, т. е. именно те образования, которые необ­ходимы для полной эквивалентности. Это очень хорошо и намного облегчает работу переводчика, умеющего поль­зоваться словарями. Есть, разумеется, и свое "но". Од­ной принадлежности фразеологизма к интернациональ­ным недостаточно, чтобы обеспечить его правильный перевод. Во-первых, далеко не все вошедшие в один язык "интернациональные единицы" имеются и в остальных языках. Те же, казалось бы, универсальные "молот" и "наковальня" отсутствуют, например, в английском язы­ке, где им предпочитают "дьявола" и "глубокое море" -- to be between the devil and the deep sea; фигурирующие в английском, французском и немецком языках эквива­ленты тьмы, египетской и синего чулка отсутствуют в бол­гарском; во французском нет летучего голландца (вме­сто него -- le vaisseau fantome), эквиваленты которого в других языках есть (болг. холандец, нем. Hollander, англ. Dutchman) и т. д. Во-вторых, несмотря на одина­ковый путь перевода -- калькирование, между эквива­лентами все же отмечаются незначительные формальные отличия (словосочетание -- сложное слово, предлож­ная-- беспредложная конструкция, различная суффикса­ция и т. д.), а это иногда существенно затрудняет пере­водчика: "Ахиллес" в болгарской транскрипции -- "Ахил", так что следовало бы ожидать "Ахилова пета".; русским эквивалентом козла отпущения является англ, scapegoat -- перевод сложным словом (что гораздо чаще бывает в немецком). В-третьих, хотя и сравнительно ред­ко, но эквивалентов может быть больше одного (как по­казано выше), и тогда переводчик не может машинально заменить свою единицу эквивалентной.
   Все эти "но" предъявляют переводчику жесткое тре­бование: проверять по словарям каждый сомнительный случай.
   б) Довольно часто фразеологические эквиваленты встречаются среди устойчивых сравнений. У многих на­родов говорят: поет как соловей, смел как лев, уп­рям как осел, пьян как свичья и т. д. Но для тех же качеств наряду с этими образами есть и другие, непри­вычные для ПЯ- Сравнение с "соловьем" явно не подой­дет для стран, где его не знают, и переводчик должен двадцать раз взвесить, прежде чем один раз ввести не­привычный образ. Такого же взвешиванья требуют и ос­тальные сравнения -- переводить своим, привычным, или
   190
   сохранить "экзотичное": например, англичане и францу­зы видят упрямство скорее у мула, а осел является также символом глупости; что касается пьянства, то наряду со свиньей у разных народов фигурирует немало других образов: фр. (пьян как) певчий дрозд, монах (францис­канец, тамплиер), ломтик хлеба в бульоне или размочен­ный в вине, а также осел и ослица или Робеспьерова ос­лица1 и др., нем.-- (как) волынка, береговая пушка и гаубица, семь шведов, тысяча человек, а также фиалка^ (blau wie ein Veilchen); что касается англичан, то самые большие пьяницы у них, видимо, лорды (as drunk as a
   lord).
   в) Составные термины (в том числе и состав­ные названия) --особая группа ФЕ, требующих в любом случае эквивалентов в ПЯ. Однако так как в них терми­нологическое начало преобладает над фразеологическим, приводим их здесь с той оговоркой, что они переводятся всегда эквивалентами (см. также перевод терминов в художественном переводе -- гл. 7), но не обязательно фразеологическими: многие составные термины в одном языке имеют однословные эквиваленты в другом (ср. болг. зъбно колело -- рус. шестерня, англ, thorax или chest -- рус. грудная клетка, болг. гръден кош).
   г) Грамматическая фразеология -- услов­ное название раздельнооформленных частей речи, глав­ным образом составных предлогов и союзов. Предлоги в течение (чего), в связи (с чем), союзы так как, благо­даря тому что, в то время как и т. д., подобно терминам, требуют эквивалента в ПЯ, но также не обязательно фра­зеологического: например, "во время войны" в болгар­ском переводе будет "през войната", англ, thanks to переведем обычно болг. поради и рус. благодаря (чему). Среди них есть и единицы интернационального распро­странения, такие как англ, in accordance with, with the exception of, фр. en conformite de, a 1'exception de, нем. im Einklang mit, mit Ausnahme von, рус. в соответствии с, за исключением*, болг. съответно на, с изключение на и т. п.
   д) Глагольн о-именные сочетания (гла-
   1 См.: Назарян А. Г. Образные сравнения французского языка. Фразеологизмы. М.: Наука, 1965, с. 86--87.
   2 См.: Николова-Гълъбова Ж., Гълъбов К. Българско-
   нсмски фразеологичен речник. София, 1968, с. 686. 3Акуленко В. В. Вопросы интернационализации словарного
   состава языка, с. 55.
   191
   голыше описательные выражения) составляют значи­тельную группу необразных ФЕ, категория которых тео­ретически еще недостаточно четко очерчена, но практиче­ски уже представлена несколькими русскими словарями-справочниками '. Их называют еще устойчивыми, или несвободными словосочетаниями -- определение, относя­щееся, по сути дела, к любому фразеологизму; считают, что в них объединены фразеологические сочетания и вы­ражения; на наш взгляд, это скорее всего единицы, оформляющиеся на почве устойчивой лексико-синтакси-ческой сочетаемости.
   Независимо от того, считаются эти единицы фразеоло­гизмами или нет, их перевод тяготеет к фразеологическо­му, хотя нередко приходится прибегать к их однослов­ным синонимам. Фр. remporter une victoire легко пере­вести рус. одержать победу или англ, win a victory, несмотря на то, что на всех трех языках эту мысль мож­но выразить проще -- vaincre, "победить", win. Дело в том, что эти "описательные глагольно-именные выраже­ния"2 нередко отличаются стилистически от своих синони­мов-слов (ср. предавать забвению и забывать, стоять на страже и сторожить, питать доверие и доверять, принять решение и решить), что большей частью и заставляет пе­реводчика искать для них фразеологические эквиваленты вПЯ.
   Глагольно-именные словосочетания, насколько нам известно, не рассматривались с точки зрения перевода, а эта интересная категория тоже заслуживает внимания переводоведов.
   е) Многое из сказанного о переводе необразной фра­зеологии касается и фразеосхем, или синтаксической фразеологии, единицы которой М. Леонидова3 отно-
   'Дерибас В. М. Устойчивые глагольно-именные словосочетания русского языка. М.: Русский язык, 1975; Регин ин а К. В., Тюрина Г. П., Широкова Л. И. Устойчивые словосоче­тания русского языка. М.: Русский язык, 1976.
   2Мордвилко А. П. Очерки по русской фразеологии. М.: Про­свещение, 1964, с. 101.
   3 В работе М. Леонидовой (Фразеосхема как лингвистическая единица промежуточного фразеолого-синтаксического уровня в рус­ском и болгарском языках. -- Болг. русистика, София, 1976, N 3, с. 23--25) поставлены принципиальные вопросы об определении при­знаков и места фразеосхем единиц языка и речи, причем материал (на двух языках) рассмотрен в сопоставительном плане, а, стало быть, может стать неплохим началом для исследования синтакси­ческой фразеологии с точки зрения теории перевода,
   192
   сит к "промежуточному, синтаксико-фразеологическому уровню"; в отличие от грамматической фразеологии, они тоже тяготеют к фразеологическому переводу, главным образом благодаря своей экспрессивной окраске. Ср., на­пример, болг. шегата си е шега с рус. шутки шутками, "обръща чашка след чашка" -- "опрокидывать рюмку за рюмкой", "нараства от година на година" -- "увеличивает­ся из года в год" или "тук дете, там дете, няма го дете-то" -- "тут ребенок, там ребенок, нет ребенка"; или фра-зеосхема в пословице "дружба дружбой, а табачок врозь" -- "дружбата си е дружба, ама сиренцето е с па­ри". С точки зрения перевода категория эта чрезвычайно интересна, но еще почти совсем не разработана.
   П. Нефразеологический перевод, как по­казывает само название', передает данную ФЕ при по­мощи лексических, а не фразеологических средств ПЯ. К нему прибегают обычно, лишь убедившись, что ни одним из фразеологических эквивалентов или аналогов воспользоваться нельзя. Такой перевод, учитывая даже компенсационные возможности контекста, трудно назвать полноценным: всегда есть некоторые потери (образность, экспрессивность, коннотации, афористичность, оттенки значений), что и заставляет переводчиков обращаться к нему только в случае крайней необходимости.
   1. Строго л ексический перевод применим, как правило, в тех случаях, когда данное понятие обозначено в одном языке фразеологизмом, а в другом -- словом. Так, многие английские глаголы, выраженные словосо­четаниями, можно передать совершенно безболезненно их лексическим эквивалентом: set или put on fire -- "за­жечь", catch fire -- "зажечься", "загореться", set fire to something -- "поджечь" что-л. и т. д. Такие описательные глагольные выражения обычно лишены экспрессии и метафоричности, что и позволяет считать нормальным путь лексической замены (в отличие от других фразеоло­гизмов) ; тем не менее контекст может подсказать в том или ином случае и другой перевод, например, "предать огню", или, напротив, "пустить красного петуха".
   Такому переводу поддаются, хотя и не совсем безбо­лезненно, и ФЕ, у которых в ИЯ есть синонимы-слова. Это большей частью идиомы, т. е. сочетания, обозначаю-
   1 Некоторые авторы говорят еще о "свободном", другие -- об "опи­сательном переводе", но эти названия не исчерпывают приемов,
   вложенных в понятие "нефразеологический перевод".
   193
  
  
  
  
   щие предметы или понятия. Французский арготизм prendre les manettes значит просто "растеряться" (ФРФС), но это словарный перевод, который в живом тексте мы используем лишь в крайнем случае; можно най­ти фразеологические соответствия, которыми его можно передать, например, "потерять присутствие духа, самооб­ладание", "потерять голову", а может быть, и что-либо более близкое к буквальному значению -- "потерять уп­равление"?
   В отличие от "однословного" и ближе к тому,'что на­зывают свободным переводом, смысловое содержание ФЕ может быть передано переменным словосо­четанием. Приведем примеры опять из французской фразеологии: marcher stir sa longe -- "запутаться в своих делах, речах", jeter ses louanges aux chiens -- "зря ста­раться, расточать похвалы не по адресу" (ФРФС). Такие переводы вполне удовлетворительно выполняют свою роль в словаре, указывая точное семантическое значение единицы. Однако в контексте любое соответствие должно приобрести "фразеологический вид" или по меньшей мере стилистическую окраску и экспрессивность, близкие к оригинальным. Рус. наломать дров не имеет эквивалента в болгарском языке; калькировать его бессмысленно, так как образ ничего не говорит даже многим русским; пере­вести просто толкованием "наделать глупостей, грубых ошибок" (ФСРЯ) --как-то слишком постно; поэтому при болгарском переводе направя куп глупости ("наделать кучу глупостей") будет сохранена хоть какая-то часть экспрессивности.
   Одним словом, и при лексическом переводе ФЕ нужно всегда стремиться приблизиться к фразеологическому, передать хотя бы отдельные его элементы или стороны.
   2. Калькирование, или дословный перевод1, предпочитают обычно в тех случаях, когда другими прие­мами, в частности фразеологическими, нельзя передать ФЕ в целости ее семантико-стилистического и экспрессив­но-эмоционального значения, а по тем или иным причи­нам желательно "довести до зрения" читателя образную основу.
   Предпосылкой для калькирования является достаточ­ная мотивированность значения ФЕ значения-
   1 Это нужно оговорить: во-первых, имеется в виду покомпонентная передача ФЕ в ходе перевода (а не уже готовый, созданный в прошлом фразеологизм-калька); во-вторых, "дословный" перевод не значит перевод "буква в букву".
   194
   рону: почти стертая метафора при калькировании "ожи­вает", создавая иное, чем подлинник, впечатление. Поэто­му внимание переводчика должно быть направлено со всею
   ми ее компонентов. То есть калькирование возможно только тогда, когда дословный перевод может довести до читателя истинное содержание всего фразеологизма (а не значения составляющих его частей). Это осуществимо, во-первых, в отношении образных ФЕ, главным образом фразеологических единств, сохранивших достаточно све­жей метафоричность (в истинных идиомах -- фразеологи­ческих сращениях -- образная основа почти не восприни­мается, и кальки с них кажутся бессмыслицами); каль­кировать можно, во-вторых, ряд пословиц и, в первую очередь, таких, которые не обладают подтекстом. Этим приемом можно, в-третьих, передать и некоторые устой­чивые сравнения, но только убедившись, что носитель ПЯ воспримет их правильно: заячья душа, например, будет понятна для тех народов, у которых заяц -- символ тру­сости; но у индийцев этот зверек символизирует муд­рость, так что в Индии перевод калькой будет порочным. Англ, bite the hand that feeds you ("кусать руку, которая тебя кормит") вызывает представление о неблагодарно­сти; английскую пословицу fish and visitors smell in three days можно также перевести калькой: "Рыба и гости протухают через три дня", и такой перевод, несмотря на наличие подтекста ("нельзя злоупотреблять гостеприим­ством"), будет понят каждым. Иначе чем калькой, кото­рая здесь сближается с лексико-фразеологическим и сво­бодным переводом, и не переведешь характерных англий­ских пословиц типа правил гигиены: after dinner sleep awhile, after supper walk a mile может принять, например, такой вид: "Пообедавши -- вздремни, ужин съел -- гулять иди".
   К калькам прибегают и в таких случаях, когда "се­мантический эквивалент" отличается от исходной ФЕ по колориту (см. ниже п. 5), или при "оживлении" образа (см. ниже п. 6).
   Калькирование метафорических единиц -- обоюдоост­рое оружие. С одной стороны, оно позволяет читателю перевода увидеть содержащийся в ФЕ образ. Так, в спра­вочнике, иллюстрирующем прямое и фразеологическое значение русских фразеологизмов', не лезть за словом в карман переведено дословно not to climb for a word into one's pocket (и показано на рисунке -- слово торчит из кармана). Этот пример уже показывает оборотную сто-
   `Dubrovin M. A Book of Russian Idioms Illustrated. M.: Rus­sian Language Publishers, 1977, p. 196.
   195
  
  
   остротой к максимально точному "взвешиванию" этих двух "впечатлений" -- подлинника и перевода, с тем чтобы не перевешивала ни та, ни другая сторона.
   Многие кальки можно отнести к переводу фразеоло­гическому. Например, англ, caution is the parent of safety можно перевести почти дословно и получить неплохую, вполне осмысленную русскую пословицу осмотритель­ность -- мать безопасности, т. е. по типу повторение -- мать учения или праздность -- мать всех пороков.
   3. Описательный перевод ФЕ сводится, по су­ти дела, к переводу не самого фразеологизма, а его тол­кования, как это часто бывает вообще с единицами, не имеющими эквивалентов в ПЯ. Это могут быть объясне­ния, сравнения, описания, толкования -- все средства, пе­редающие в максимально ясной и краткой форме содер­жание ФЕ, все с тем же неизменным стремлением к фра-зеологизации или хотя бы намеку и на коннотативные значения.
   В контексте этот путь перевода самостоятельного зна­чения не имеет, так как в любом случае переводчик по­старается вплести содержание ФЕ в общую ткань таким образом, чтобы правильно были переданы все элементы текста в целом, т. е. прибегнет к контекстуальному пере­воду.
   *
   Говоря о приемах перевода ФЕ и выборе между ними, остается оговорить еще два понятия: контекстуаль­ный перевод и выборочный перевод.
   О контекстуальном переводе шла речь в первой части (см. гл. 6). В применении его к фразеологии А. В. Кунин пользуется термином "обертональный пере­вод", а Я. И. Рецкер -- "контекстуальная замена"1. Мы не считаем его третьим (после фразеологического и не­фразеологического) типом перевода, поскольку он в лю­бом случае относится к тому или к другому; иногда это -- нулевой перевод, когда единица сама по себе как бы рас­творяется в контексте перевода.
   Чаще всего о контекстуальном переводе мы вспомина-
   1 АРФС, с. п. 196
   ем, конечно, при отсутствии эквивалентов и аналогов -- когда фразеологизм приходится передавать нефразеоло­гическими средствами. Белый билет не имеет соответст­вий в болгарском, английском и немецком, и вероятно, в других языках; в словарях он передан калькой с пояс­нением или описательно. Для контекстуального перевода этот путь не годится: "голая" калька ничего не даст чи­тателю, а осмысление трудно вместить в текст; сноска же, на наш взгляд, слабое утешение. Поэтому лучше будет "обойти" само сочетание, давая в тексте понять, что речь идет об освобождении от военной службы, причем сде­лать это нужно в такой форме, чтобы не пропустить на­мек на соответствующую коннотацию -- пренебрежение, сожаление или иные оттенки модальности.
   Выборочный перевод уЮ. Катцера и А. Кунина ] противопоставлен моноэквивалентному переводу и свободному переводу; в этой плоскости он имеет свое оправдание. Мы же предпочитаем рассматривать его в несколько ином плане: не как перевод "устойчивого соче­тания слов посредством одного из возможных фразеоло­гических синонимов"2, а несколько шире -- как неизбеж­ный начальный этап любого перевода устойчивого сочетания, да и перевода вообще. Выбирают, опираясь обычно на словарные (известные, общепринятые -- за ни­ми не обязательно обращаться к словарю) соответствия, в первую очередь варианты, т. е. синонимы или близкие значения многозначных ФЕ. Например, рукой подать пе­реводится на большинство языков только в пространст­венном значении -- близко, но, как и само наречие "близ­ко", эта ФЕ может иметь и временное значение: "до на­чала спартакиады рукой подать" (как и сейчас же, которое обычно -- наречие времени, а употребляется и в значении места: "сейчас же за околицей начинаются луга"). Может случиться, что контекст "не принимает" наличные соответствия, в том числе и фразеологические эквиваленты, и в таком случае приходится искать иные, нефразеологические средства. Французскую идиому defer-rer des quatres pieds можно перевести фразеологизмами "поставить в тупик", "припереть к стенке", описательным глагольным выражением "привести кого-л. в смущение", обычным глаголом "озадачить" -- это согласно ФРФС и ФРС; но возможны и "привести в замешательство", "вы-
   1 Катцер Ю. М., Кунин А. В. Указ, соч., ее. 98, 106.
   2 Т а м ж е, с. 98.
   ,197
  
   бить почву из-под ног", "смутить"; не исключается и "сбить с толку", "сбить с панталыку" и еще десятки фра­зеологических и нефразеологических решений.
   При выборе учитываются все показатели исходной ФЕ и, не в последнюю очередь, ее стиль и колорит; иногда именно стилистическое несоответствие или нали­чие колорита не допускает в перевод казалось бы самую подходящую единицу. Один из ярких примеров разно­стильных синонимов -- фразеологизмы "умирания": от приподнятых уйти в иной, в лучший мир, испустить дух, уснуть вечным сном до грубо просторечных дать дуба, отдать концы, сыграть в ящик; если добавить и соответ­ствующие лексические синонимы -- от почтительного "скончаться" и приподнятого "опочить" до грубого про­сторечного "загнуться" или "окочуриться", а таких десят­ки, то переводчику действительно предстоит трудный вы­бор. Например, в немецком нет такого обилия и разнооб­разия синонимов -- семантических и стилистических -- по этой "теме", и для того, чтобы передать полноценной еди­ницей ins Gras beifien, переводчик должен вникнуть со всей серьезностью в контекст, чтобы выяснить для себя намерения автора и из десятков вариантов выбрать единственный -- тот, который бы выбрал автор, если бы писал по-русски. Переводя болг. излезе или проработи ми късмета, можно выбрать обычное выпало счастье, или "повезло", но можно поискать и среди пословиц, напри­мер, не было ни гроша, да вдруг алтын, или не светило, не грело, да вдруг припекло.
   *
   В п. п. I и II мы привели в нисходящей степени пол­ноценности различные приемы перевода ФЕ, а теперь тот же материал рассмотрим с точки зрения характерных особенностей самих фразеологизмов.
   1. Многие авторы делят ФЕ на образные и не­образные -- деление, которое проходит через все ос­новные категории устойчивых единиц и тесно связано с приемами их перевода.
   Необразная фразеология переводится обыч­но эквивалентами, не допуская большей частью кальки­рования, и не представляет особых затруднений для пе­реводчика.
   Перевод образной фразеологии намного слож­нее, что преимущественно обусловлено необходимостью
   198
   решить: передавать или не передавать метафоричность и обязательно ли сохранить стилистические и коннотатив-ные особенности переводимой единицы, не успуская из виду, разумеется, и ее семантику, а, при неизбежности потерь, правильно решить, чем жертвовать -- образом или содержанием ФЕ. В связи с этим в ряде пособий при­емы перевода рассматриваются именно с учетом наличия или отсутствия в этих ФЕ метафоричности.
   На характерные особенности образной фразеологии обратил внимание уже Л. Н. Соболев: "Самый распро­страненный вид образных выражений и в разговорном обиходе и в художественной литературе.. -- это тропы, утратившие свою конкретность, но сохранившие какие-то следы ее; хотя и не видишь, не осязаешь пояса в идио­ме заткнуть за пояс, она гораздо выразительнее, чем отвлеченное превзойти... Когда-то не хватать с неба звезд было свежей конкретной метафорой; теперь это выражение не дает образа хватания звезд, но все же сильнее, чем просто: "быть посред­ственностью" 1. Итак, с одной стороны -- образ, с дру­гой -- казалось бы, нет образа, и мы считаем, что для осу­ществления мастерского перевода2 важнейшим является установление степени "стертости" или "живости" этого тропа для носителя ИЯ и умение нащупать тот, иногда единственно верный путь между Сциллой полной утраты метафоричности и Харибдой неоправданного "оживле­ния" образа. Только этот путь и приведет к тому, что впечатление, полученное читателем перевода, не будет от­личаться от впечатления, получаемого читателем подлин­ника.
   2. Другое деление ФЕ -- деление на единицы посло­вичного и непословичного типа; ряд авторов вообще исключает пословицы из числа фразеологизмов; обычно их неохотно включают и во фразеологические сло­вари. Все это дает основание и с точки зрения перевода рассматривать их особо, как это и сделано в некоторых пособиях по переводу.
   От остальных устойчивых единиц пословицы, крыла­тые выражения (не крылатые слова!), афоризмы, сен-
   1 Соболев Л. Н. Пособие по переводу с русского языка на фран­цузский, с. 73.
   2 Для переводчика-ремесленника здесь проблем нет. Для него важно иметь рецепт: передавать образ -- не передавать образ; среднего не дано.
   199
  
   0x01 graphic
   тенции и т. п. отличаются 1) своей синтаксической струк­турой: пословица -- всегда четко оформленное предложе­ние, и 2) тем, что единицы пословичного типа выражают суждение, обобщенную мысль, мораль (нравоучение) и т. д. в отличие от остальных ФЕ, обозначающих обыч­но понятие или предмет.
   Несмотря на существенные расхождения в плане со­держания и плане выражения, этими рубежами почти нельзя руководствоваться в плане перевода. И те ФЕ и другие 1) могут быть образными или необразными, и ис­кать подходящих путей перевода мы будем по этой линии; 2) и те и другие могут обладать большей или меньшей мотивированностью значения целого значениями компо­нентов, и опять-таки от этого будет зависеть наш выбор наиболее подходящего перевода. Что же касается фор­мы, то, несмотря на обычное стремление пословицу пере­водить пословицей, нет никакого препятствия к переводу в контексте единиц одного типа единицами другого. На­пример, болгарскую пословицу рибата в морето, ний ту-ряме котлета ("рыба еще в море, а мы уж ставим на огонь котелок") можно совершенно безболезненно пере­дать русским фразеологизмом делить шкуру неубитого медведя или соответствующей нем. die Haut verkaufen, ehe man den Ba'ren hat.
   Тем не менее между обоими типами ФЕ -- пословиц и "непословиц" -- и с точки зрения перевода намечается кое-какая разница в том смысле, что в отличие от единиц непословичного типа, которые мы стремимся переводить фразеологическими эквивалентами и аналогами, а другие приемы ищем только в крайнем случае, при перево­де пословиц намечается два пути, зависящие глав­ным образом от характера самой пословицы (и от кон­текста): 1) передача самостоятельным эквивалентом (или аналогом) и 2) обычным перевыражением, аналогичным переводу нормального художественного текста. Этот вто­рой путь требует пояснения. Пословица, как лаконичное выражение суждения, мысли, назидания, является миниа­тюрным художественным произведением, которое лучше всего передавать именно как произведение, а не как вос­производимую единицу. "Словесная ткань афоризма [а пословицу Ож. толкует как "народный афоризм"] не тер­пит к.-л. изменений" (БЭС), что и заставляет переводчи­ка, перевыражая на ПЯ единицу пословичного типа, со­хранять прежде всего некоторые формальные "особенно­сти жанра" -- лаконичность, афористичность, рифму и
   200
   т. Д., т. е. подбирать такое соответствие, которое бы на­поминало пословицу и в переводе.
   Такую интерпретацию пословиц и других ФЕ находим в рассказике Д. Жагда'. Характерно, что народные по­словицы переданы, по-видимому, путем калькирования (хотя для некоторых, вероятно, можно было подобрать и русские единицы с аналогичным содержанием), что поз­волило сохранить не только содержание, но и колорит, который был бы утрачен при другом приеме перевода:
   "Знаешь ли ты народную мудрость: рану от оружия вылечить легко, от слов -- трудно? Ибо пуля ранит тело, слово -- душу!", "Кто-то собирает мед, а меня кусают пчелы", "загорать на солнце, которое не взошло", "Лжи­вые вести имеют семь концов, а правдивые -- один". А че-|го стоит концовка, составленная сплошь из пословиц:
   "-- Милый, -- сказала она, -- скажи мне какую-ни-!будь пословицу.
   -- Длинный подол опутывает ноги, длинный язык -- шею!
   -- Что-нибудь еще, -- проворковала она.
   -- Не проси лекарства у змеи, правды -- у сплетника.
   -- Еще...
   -- Из-за блохи шубу не сжигают, из-за размолвки же­ну не бросают!"
   Мы не имеем возможности останавливаться на прие­мах перевода клише2, узуальных формул, средств речевого этикета, которые в значитель­ной части своей также выступают в роли ФЕ или стоят на грани фразеологии. И здесь основное -- это нахожде­ние фразеологического функционального эквивалента или иных средств, которые позволили бы сохранить их осо­бенности, а в отношении национально окрашенных -- их колорит.
   3. Приемы перевода связаны отчасти ис языковым источником ФЕ и соответствиями между ИЯ и ПЯ.
   1 Кр., 1965, N 44, с. 9.
   2 О переводе клише писали в последнее время А. Д. Швейцер (Перевод и лингвистика, с. 186 и ел.) и В. Н. К р у п н о в (В творческой лаборатории переводичка, с. 72 и ел.).
   201
   Выше шла речь об интернациональной фра­зеологии, главным образом о возможностях ее пере­вода эквивалентами. Здесь мы осветим оборотную сторо-
  
   ну Медали, коснувшись вместе с тем и ФЕ, заимствован­ных из других языков. Близость плана выражения между двумя соотносительными фразеологизмами данной пары языков не всегда обусловливает и близость плана содер­жания. Иными словами, в этой группе ФЕ можно встре­тить также и "ложных друзей переводчика".
   В отличие от этого понятия в лексике, здесь "лож­ность" заключается реже в межъязыковой омонимии, а чаще в несоответствии между дословным и фразеологи­ческим переводом. Например, фр. la trompette de Jericho, в отличие от рус. и болг. Иерихонской трубы, обозначает не громкий, "трубный глас", а всякие шумные, точ­нее-- шумовые проявления (toute manifestation bruyan-te. DQ), кроме того, эта ФЕ и употребляется намного реже рус. Смотреть сквозь пальцы--фразеологизм многих славянских языков (именно в этой форме), но между со­держанием русской, болгарской и чешской ФЕ существу­ет значительная разница. Болг. ФЕ в двух вариантах гледам през пръсти и карам през пръсти истолкована ФРБЕ так: "Не быть аккуратным в работе, делать не­брежно, неряшливо" соответствует приблизительно рус. валить через пень колоду, делать что-л. спустя рукава; чеш. ФЕ divat se skrz prsty na koho употребляется с оду­шевленными существительными и значит "смотреть на ко­го-либо свысока, относиться к кому-либо с пренебрежени­ем"1. Англ, turn over a new leaf -- "начать новую жизнь, исправиться, измениться к лучшему, порвать с прошлым" (АРФС) не совсем совпадает по содержанию с очень близкой по форме русской единицей "открывать новую страницу в чем-то" (ФСРЯ).
   4. "Авторство" фразеологизма2 обычно не влияет на выбор приема его перевода, тем более что подавляю­щее большинство ФЕ --создания народного гения, рас­сматриваемые как языковые единицы без учета их авто­ров. Об авторстве можно говорить лишь в отношении крылатых выражений, афоризмов, сентенций, максим, восходящих к определенному литературному или истори­ческому источнику. В принципе, выбор приема для их перевода тот же, что и при переводе остальной фразеоло­гии. Нужно, однако, учитывать в еще большей степени
   1 В у р м А. Ф. Сходства и различия русской и чешской фразео­логии. -- РР, 1976, N 4, с. 115.
   2 Сюда не относится важный вопрос об авторских трансформациях ФЕ, которыми писатели пользуются во исполнение определенных стилистических задач (см. ниже п. 6).
   202
   важность сохранения их формы, а также часто присут­ствующих в их содержании коннотативных значений: на­меков, аллюзий, связанных с их источником. Вот почему переводчику очень полезно знать авторство таких единиц и историю их возникновения.
   Многие крылатые выражения и афоризмы относятся к интернациональной фразеологии; об их переводе мы говорили выше. Но немало и таких, которые принадле­жат только ИЯ, а это в ряде случаев многократно увели­чивает трудность их перевода и, в частности, передачи тех аллюзий, о которых шла речь. Если нетрудно перевести на любой язык известный афоризм Бисмарка die Dumm-heit ist auch eine Gabe Gottes, aber man darf sie nicht mifibrauchen -- глупость это тоже дар божий, но им не следует злоупотреблять, то даже на очень близком языке трудно выразить достаточно ярко и лаконично, скажем, рыцарь на час, или а судьи кто?, или человек в футляре.
   С фразеологизмами этого типа не следует смешивать цитаты, встречающиеся в подлиннике. В принципе их воспроизводят в том виде, в котором они фигурируют в переводимом тексте или в утвердившемся уже переводе произведения, откуда они взяты.
   5. Выбор приемов перевода ФЕ зависит еще от нали­чия или отсутствия у нее национальной окраски. Вопрос сохранения колорита при переводе подробнее рас­смотрен в связи с передачей реалий, но в фразеологии он ставится несколько иначе. В национальные цвета окра­шены очень многие фразеологизмы, в том числе, по мне­нию Я. И. Рецкера, и нейтральные по стилю'. Интерна­циональные единицы в составе фразеологии любого язы­ка составляют меньшинство, а из заимствованных многие приобрели уже соответствующий колорит. Так что пере­дача колорита -- задача, с которой сталкивается каждый переводчик художественной литературы.
   Национальный колорит ФЕ может быть обусловлен 1) специфической окраской отдельного компонента (реа­лия, имя собственное) или же 2) характером самой* еди­ницы, связанной тем или иным путем с национальными особенностями соответствующего народа2. Реалия (и имя
   1 Рецкер Я. И. Указ, соч., с. 145.
   2 Ср. их определение у Вл. Россельса (Вопросы художествен­ного перевода, 1955, с. 210--211): "Национально окрашен-н ы е, то есть содержащие упоминание или намек на какую-либо национальную реалию: "попасть впросак" , "точить лясы", "Трип1-кин кафтан", "у разбитого корыта" и т. п.".
   203
  
   собственное), как любой компонент ФЕ, утрачивает тем большую часть своего значения, чем теснее связь между компонентами, т. е. чем выше степень слитности всего сочетания. Однако утрачивая даже полностью семантику, реалии сохраняют почти всегда если не весь колорит, то какой-то отблеск его'. И отсюда -- основная трудность перевода таких единиц: их нельзя передавать эквивален­тами, так как эквивалентность предполагает идентич­ность всех показателей, в том числе и национальной окра­ски, а это практически невозможно.
   Итак, колорит превращает ФЕ в своеобразную реа­лию, которая, однако, в отличие от "лексической реалии", передается при переводе не путем транскрипции, а, по мнению большинства авторов, калькой. С этим мы согла­шаемся только наполовину. Традиционный пример -- англ, carry coals to Newcastle или нем. Eulen nach Athen tragen следует перевести не семантическим эквивалентом ехать в Тулу со своим самоваром, а кальками "возить уголь в Ньюкасл" и "везти сов в Афины". На наш взгляд, пример не особенно убедителен: во-первых, видимо, дале­ко не каждый читатель знает или сразу сообразит, что для этого английского города характерны "добыча и вы­воз угля" (ЭС), уже не говоря о более чем сомнительной общеизвестности обилия сов в Афинах, и, во-вторых, -- что гораздо важнее, -- такая калька неизбежно приведет к оживлению образа, который, выпирая из текста, при­влечет внимание читателя гораздо сильнее, чем ФЕ в под­линнике. Так что, по-видимому, в большинстве случаев разумнее будет пожертвовать той небольшой долей коло­рита, которая сохранилась в данной единице, и перево­дить фразеологическим аналогом: рус. морю воды при­бавлять или болг. нося дърва в гората ("носить дрова в лес"). Но важнейшим остается правило (нарушение его может испортить весь перевод) никогда не подменять анг­лийский колорит русским или французский болгарским: лучше вообще отказаться от передачи национального об-личия подлинника, чем рядить кого-либо в кафтан с чу­жого плеча.
   6. Фразеологизмы уже сами по себе трудно поддаются переводу, но намного сложнее перевод в тех случаях, ког­да писатель в определенных стилистических целях м е-няет содержание и/или форму ФЕ -- опускает
   Подробнее см.: Влахов С. Реалия как компонент фразеоло­гизма. -- Болг. русистика, 1976, N 3, с. 25 -- 29.
   204
   или добавляет компоненты, заменяя их синонимами или антонимами, переставляет их местами, освежает, ожив­ляет тем или иным путем стертые или полустертые обра­зы, на которых построено сочетание, перифразируя его, или "скрещивает" одни единицы с другими, одним сло­вом, употребляет ФЕ не в их "нормативном виде"'.
   Существует множество путей авторизации фразеоло­гической единицы, которые так или иначе приводят к ее разрушению как устойчивого сочетания слов. Вместе с тем ФЕ непременно продолжает существовать в языковом сознании читателя2, приобретая новые связи, создавая новые, часто совсем неожиданные эффекты, на которых обычно строится каламбур.
   Вопрос об индивидуально-авторском использовании ФЕ привлекает, в особенности в последнее время, внима­ние многих ученых3, в том числе и теоретиков перевода4. Некоторые рассматривают такие образования как разно-
   1 Рассматривая вопрос о "ненормативном" употреблении ФЕ, авторы используют такие термины, как "авторизация", "фразеологическая трансформация", "индивидуально-авторское преобразование", "мо­дификация", "дефразеологизация", в более узком смысле -- "осве­жение" и "обновление" ФЕ, "расщепление", "разложение", "двой­ная актуализация" и т. д.
   2 Это свидетельствует о необычайной "живучести" ФЕ, выдерживаю­щей такое "испытание на прочность" (Абрамович И. М. Об индивидуально-авторских преобразованиях фразеологизмов и от­ношении к ним фразеологического словаря. -- Сб. Проблемы фразео­логии. М.--Л.: Наука, 1964, с. 213), как изменение формы и содер­жания, причем иногда настолько основательное, что от ФЕ остается всего лишь одно слово.
   3 Г е п н е р Ю. Р. Об основных признаках фразеологических еди­ниц и о типах их видоизменения. -- Сб. Проблемы фразеологии. М.--Л.: Наука, 1964; Попова Л. В. О дефразеологизации устой­чивых сочетаний слов. -- Сб. Проблемы устойчивости и вариатив­ности ФЕ. Тула: Гос. пед. ин-т, 1968; Рогинский В. М. Транс­формирование и обновление фразеологических оборотов. Тула: Гос. пед. ин-т, 1968; Леонидова М. Индивидуално използуване на фразеологичните единици в езика на писателя. -- Известия на И-та за бълг. език. XIX. София, 1970; МежжеринаС. А. Вза­имодействие фразеологического оборота и контекста в художествен­ной речи. -- РЯШ. 1971, N 3; Сальникова О. Г., Шулеж-к о в а С. Г. Приемы преобразования фразеологизмов в произведе­ниях А. Н. Толстого.-- РЯШ, 1975, N 1, и др.
   'Левицкая Т. Р., ФитерманА. М. Обновление фразеоло­гических единиц и передача этого приема при переводе.--ТП, 1968, N 5; М о с я к о в А. К вопросу о связи стилистической функции фразеологизмов с переводом.--ТП, 1970, N 7; Разложение фразео­логизмов и перевод. -- ТП, 1976, N 13; Кузьмин С. С. Смех как переводческая проблема (На примере фразеологизмов).-- ТП, 1976, N 13, и др.
   20S
  
   видность фразеологизмов; другие посвящают им самосто­ятельные разделы и статьи. Тем не менее, общего иссле­дования пока нет, и будущим авторам придется немало поработать над более полным освещением этой пробле­мы, чрезвычайно важной для практики перевода (авто­ризация фразеологии -- излюбленный стилистический прием всех мастеров) и интересной с точки зрения теоре­тической (литературоведческой и лингвистической).
   Для начала нас интересует сравнительно второстепен­ный с точки зрения переводческой практики вопрос, на который не удалось найти ответа в просмотренной нами литературе. Некоторые авторы считают, что ФЕ разру­шается "при малейшем изменении в ее формальной и смысловой структуре" '; другие оспаривают это, говоря, что "не всякая трансформация ФЕ приводит к созданию каламбура"2, что "многие ФЕ являются часто потен­циальными каламбурами"3, что иногда обновле­ние ФЕ "пр и б ли ж а ет с я к игре слов"4. Однако не удалось обнаружить той границы, перейдя которую авторизованный (трансформированный, переосмыслен­ный) фразеологизм превращается в каламбур, т. е. сколь­ко и каких признаков будет достаточно, чтобы количест­венные изменения перешли в новое качество?
   Отвечать на этот вопрос не входит в нашу задачу, но установление такой границы представляло бы для нас и чисто практический интерес -- выделение в главу 8 мате­риала, касающегося перевода каламбуров. Поэтому в ка­честве рабочей гипотезы позволяем себе считать каламбу­рами такие ФЕ, трансформация которых приводит 1) к двуплановому восприятию и 2) к возникновению юморис­тического эффекта, обычно связанного с эффектом неожи­данности.
   Это позволяет предположить, что необразные ФЕ при авторизации могут "оживляться", "освежаться", не пре­вращаясь при этом в каламбуры, а действительно приоб­ретая новые качества. Так, введенный в состав глаголь-но-именного сочетания "эпитет -- определение или одно­родный член к привычному компоненту -- придает вес по­следнему, а у самой фразеологической единицы оживает
   1 Щербина А. А. Сущность и искусство словесной остроты (ка­ламбура). Киев: Изд. АН УССР, 1958, с. 58.
   2 Н а у м о в Э Б. Модифицированные фразеологизмы как основа каламбура. -- РЯНШ, 1973, N 2, с. 73.
   3 Т а м ж е.
   4 Левицкая Т. Р., Фитерман А. М. Указ, соч., с. 44.
   206
   внутренняя форма" * (принять твердое решение, произвес­ти ошеломляющее впечатление). Перевод таких сочета­ний особой трудности не представляет, так как всегда остается возможность то же (с минимальными потерями) выразить глаголом и наречием (твердо решить).
   Такие добавления -- определения, распространяющие тот или иной из компонентов ФЕ, -- можно допустить и в ряде образных фразеологизмов, не превращая их в ка­ламбуры, а лишь уточняя, привлекая к ним, когда нужно, внимание читателя. Т. Р. Левицкая и А. М. Фитерман при­водят пример безболезненного перевода такого "ожив­ляющего" добавления: The adulation has not gone to his fair, curly head, где фразеологизм to go to one's head, со­ответствующий рус. вскружить голову, нетрудно воссоз­дать: "не вскружили его белокурую, кудрявую голову" 2.
   В заключение нужно отметить, что даже в тех случа­ях, когда авторизованная ФЕ не является каламбуром, перевод ее иной раз ставит перед переводчиком задачи аналогичного характера. Поэтому мы предпочитаем здесь отослать читателя к главе 8, где рассматриваются вопро­сы перевода каламбуров.
   Глава 2
   ИМЕНА СОБСТВЕННЫЕ
   Представление о переводе имени собственного, с чис­то практической точки зрения, может показаться стран­ным: ведь Шекспир будет Шекспиром на всех языках ми­ра-- что в нем переводить? А перевести можно: shake+ + spear = "потрясать копьем"; контекст может даже по­требовать такого перевода, и переводчик должен быть готов к этому.
   Имя собственное -- объект ономастики, самостоятель­ной лингвистической науки; о нем существует огромная литература. Немало написано и о передаче имен собст­венных при переводе, что значительно облегчает нашу за­дачу: не стараясь "объять необъятное", мы приведем лишь некоторые общие установки и частные случаи, глав-
   'Сальникова О. Г., Шулежкова С. Г. Указ, соч., с. 61. 2Левицкая Т. Р., Фитерман А. М. Указ, соч., с. 49.
   207
  
   ным образом те, которые касаются основной тематики -- вопросов безэквивалентности и передачи колорита, т. е. речь пойдет, в сущности, о возможностях и приемах п е-редачи (или перенесения) имен собственных в текст перевода.
   Из сказанного до сих пор уже следует, что имя соб­ственное, как правило, при переводе заимствуется, транскрибируется, но как исключение, может под­вергаться переводу; иногда оно терпит и большие на себя посягательства. Поэтому здесь, в еще большей степени, чем в отношении реалий, в самом начале ставится вопрос: транскрибировать данное имя в данном контексте или искать иных путей его введения в перевод?
   Прежде чем обсуждать предпосылки обоснованного ответа на этот вопрос, нужно уточнить термин "транскрипция", отграничив его вместе с тем от термина "транслитерация". В советской литературе они нередко употребляются как синонимы; эта практика на­шла отчасти отражение и в СЛТ, где 4-е значение тран­скрипции-- "то же, что транслитерация", а тран­слитерация получила несколько расплывчатую дефи­ницию: "Передача текста, написанного при помощи од­ной алфавитной системы, средствами другой алфавитной системы". Мы принимаем дефиниции С-СЛТ: транскрип­ция-- это "передача звуков иноязычного слова (обычно собственного имени, географического названия, научного термина) при помощи букв русского алфавита", а транс­литерация--"передача букв иноязычного слова при по­мощи букв русского алфавита", разумеется, с соответст­вующей поправкой на любой ПЯ- При транскрипции обычно стремятся к максимальной фонетической близо­сти, с таким расчетом, чтобы имя претерпело минималь­ные потери при перенесении в другую языковую среду.
   Вопросы транскрипции тесно связаны с алфавитными системами и фонетическими законами соответствующих языков: латиница -- кириллица ', фонетическое -- этимо­логическое письмо. Соответственно, неодинаковым будет выбор решения -- транскрибировать или переводить -- при переводе с любого языка на любой. "Из латиницы в латиницу" имя собственное обычно переносится без графических изменений, т. е. транскрипции не производят. Вследствие фонетических различий в большинстве язы­ков соотношение "буква-звук" не идентично, и такое ме-
   1 Других алфавитных систем в нашей работе мы не касаемся. 208
   ханическое перенесение из языка в язык приводит к иска­жению имен. Так, пересаженные на французскую почву, скажем, немец Моцарт (Mozart) и англичанин Шепэрд (Shepherd) автоматически превращаются в полноправ­ных французов Мозара и Шефёра (с ударением на по­следнем слоге).
   При разных алфавитах, а также при переводе "с кириллицы на кириллицу" транскрипция осуществляется по всем правилам, т. е. с учетом фонети­ческих особенностей имени и на основе произносительных норм ИЯ и ПЯ-
   Разные языки по-разному относятся к транскрипции: одни стремятся транскрибировать максимально близко к подлинному звучанию имени, другие вводят ряд ограни­чений фонетического принципа за счет этимологического, морфологического и т. д. В некоторых языках определен­ные категории имен (например, фамилии) транскрибиру­ются по особым правилам -- ср. в чешском традиционное добавление -ова в фамилиях женского рода, в том числе и иноязычного происхождения: Грета Гарбова, Марлена Дитрихова (это -- известные в прошлом актрисы кино Грета Гарбо и Марлен Дитрих); в других языках неко­торые буквы и буквенные сочетания заменяются другими, традиционным -- ср. русские транскрипции лат. h = "r" (a ch = "x"), нем. ei = "efi" или "эй", вместо "ай" (транс­литерируется вместо того, чтобы транскрибироваться) и т. п.. Но все это относится к частной теории перевода, т. е. касается главным образом той или иной пары язы­ков, и останавливаться на этих вопросах мы не будем.
   К транскрипции встреченного в тексте имени собствен­ного переводчик подходит по-разному в зависимости от того, 1) имеет ли оно уже утвердившийся в ПЯ графиче­ский облик, или же 2) его только предстоит транскри­бировать. В первом случае имя обычно берется в уже готовом виде, который в принципе не подлежит измене­нию даже в тех случаях, когда приобретший гражданство фонетический облик не соответствует современным требо­ваниям ].
   1 Изменение утвержденных в данном языке привычных транскрип­ций имен собственных -- особый вопрос, которого в специальной ли­тературе касаются всегда с опаской: менять традиционное написа­ние и произношение, в самом деле, очень трудно, но не невозмож­но. Мы присоединяемся здесь к высказанной более 15 лет тому назад мысли Вл. Россельса о необходимости более последова­тельного транскрибирования (Подспорья и преграды -- МП, 1962,
   209
  
   Во втором--переводчик транскрибирует имя, ста­раясь максимально приблизить его произношение к ори­гинальному, не насилуя вместе с тем фонетики и графи­ки ПЯ.
   Нужно особо подчеркнуть важность и трудность о б-наружения уже существующих транскрип­ций, а в связи с этим -- и упорядочения практической работы над переводом. Между прочим, эта работа требу­ет немало настойчивости, сообразительности, культуры: ведь речь идет о множестве разных по характеру и на­циональной принадлежности собственных имен, относя­щихся к разным эпохам, претерпевших с годами у тех или иных народов те или иные изменения, дошедших до переводимого текста, может быть, через несколько язы­ков, иногда в результате многих изменившихся до неузна­ваемости транскрипций. И переводчику не раз приходит­ся прослеживать этот путь имени, стараясь выяснить, к какой национальности принадлежит его действительный носитель.
   Это одно из основных правил современной транскрип­ции: имя передается с учетом национальной при­надлежности его референта -- человека, географи­ческого объекта и т. д. У героя "Летучей мыши" Штрау­са и у крупного советского кинорежиссера -- с виду оди­наковая немецкая фамилия: Эйзенштейн. Но, транскри­бируя ее, болгарский переводчик должен выяснить, о ком идет речь: если это Сергей Михайлович, то нужно сохра­нить русское звучание (болг. Ейзенщейн), а если ав­стриец или немец -- немецкое (болг. Лйзенщайн). Не­сколько сложнее обстоит дело с транскрипцией имени и отчества такого персонажа, как Марья Генриховна, эпи­зодическая героиня из "Войны и мира" -- "полная бело­курая немочка", которую, однако, величают по имени и отчеству, привычным только для русской жизни; поэтому онемечивание ее имени в болгарском переводе внесло бы фальшивую нотку в описание этой жизни.
   2, с. 173), но хотелось бы несколько острее поставить вопрос о необходимости постепенного изменения самых неудачных транс­крипций; хотелось бы, например, чтобы по-русски Гейне и Гюго по­лучили свои собственные фамилии -- Хайне и Юго, чтобы различной национальности короли -- английские, французские, немецкие, швед­ские и т. д. -- не подводились под общий латинский знаменатель
   Карлов, а были бы Чарлз, Шарль, Карл, Карлос, Карло и т. д., что­бы хоть современные Уильямы не превращались по-русски в Вилья­мов, Хельмуты -- в Гельмутов. Намеки на такой процесс заметны, но очень уж они робки И непоследовательны.
   210
   Ответ на основной вопрос -- транскрибировать или переводить -- зависит от самого имени, от свя­занной с ним и его референтом традиции и от контекста.
   "Для имени собственного основное -- это соотнесен­ность с предметом", -- пишет А. В. Суперанская ', подска­зывая, таким образом, с чего нужно начинать. В лингви­стических классификациях референты имен собственных рассмотрены главным образом в двух разрезах: а) как одушевленные и неодушевленные и в рамках этих разде­лов-- б) по существу самого предмета: к одушевлен­ным относятся, например, имена людей и клички живот­ных, а к неодушевленным -- названия географи­ческих и космических объектов, названия средств пере­движения, фирменные названия и т. п. По существу, нео­душевленными являются и имена комплексных объек­тов 2, таких как органы печати, предприятия и учрежде­ния, произведения литературы и искусства и т. п.
   С точки зрения теории перевода, т. е. для решения воп­роса "транскрибировать или переводить?", эта классифи­кация не так удобна хотя бы уже потому, что в рамках того или иного деления есть имена, которые преимущест­венно транскрибируются, а есть имена, которые перево­дятся. Таково, например, положение с антропонимами -- именами (отчествами, фамилиями, прозвищами людей), входящими в группу одушевленных объектов: если имя, отчество и фамилия обычно транскрибируются, то про­звище, напротив, мы стремимся перевести или передать иным путем с учетом его смыслового содержания; да и фамилии приходится иной раз переводить ("говорящие имена".).
   Так как основные требования к языковым единицам при переводе сводятся, за редкими исключениями, к пе­редаче плана содержания, то и деление имен собствен­ных следует вести в первую очередь по линии их семан­тики. Это позволяет рассматривать 1) имена-знаки, имена-метки, не обладающие собственным содержанием, а только называющие объект, 2) имена, обладающие определенным семантическим содержанием, и 3) имена, которые в зависимости от контекста меняют свою отне­сенность к одной из первых двух групп.
   'Суперанская А. В. Общая теория имени собственного. М.:
   Наука, 1973, с. 263. 2 Термин этот не особенно удачен, а само по себе выделение этих
   объектов -- важно и нужно, только не как противопоставление
   одушевленным и неодушевленным объектам.
   211
  
   Единицы первой группы "в чистом виде" всегда транскрибируются; вопрос об их передаче при переводе-- это вопрос знания правил транскрипции. Как исключение, имя собственное, точная транскрипция которого почему-либо неудобна (например, омонимия со смешным, непе­чатным и т. п. нарицательным ПЯ), передается с неко­торыми фонетическими отклонениями, приобретающими со временем традиционный, связанный с данным именем
   облик.
   Единицы второй группы обладают определен­ным содержанием, которое обусловливает возможность их перевода. Однако среди них намечаются имена, кото­рые по традиции а) только транскрибируются, и другие, б) которые только переводятся. К первым относятся на­звания периодических изданий, органов печати и т. п. (фр. "Юманше", "Ви увриер", англ. "Тайме", "Файнэн-шал джорнал", нем. "Нойе цайт", порт. "Нотисиаш", кит. "Жэньминь жибао"). Не меняют своего оригинального звучания даже совсем близкие к переводному названия: болг. "Литературен фронт" при переводе на русский не должен превращаться в "Литературный фронт": первое-- название болгарской газеты, а второе -- два слова, имею­щих только нарицательное значение.
   Логику и целесообразность этого традиционного прие­ма нельзя считать бесспорной. Даже если принять объ­яснение А. В. Федорова, что таким образом "подчерки­вается их связь с определенной страной"1, т. е. что они выступают в роли своеобразных реалий с точки зрения перевода, значения имен, совершенно ясные для читателя оригинала, желательно довести и до сознания читателя перевода; иначе вся информация, которую он получает, заключается лишь в том, что перед ним газета или жур­нал. А ведь досадно, когда иностранец читает "Pravda", не понимая смысла слова "правда". В названии любого периодического издания содержатся данные о его идео­логии, тематике, политической окраске и многое другое, что небезразлично для читателя. Это особенно важно в тех случаях, когда имя, которое может оказаться и вы­мышленным (например, названия органов печати в ро­мане Э. Синклера "Нефть"), тесно связано с текстом ху­дожественного произведения. Поэтому, нам кажется, добавление в скобках перевода соответствующего назва­ния (или даже прямой перевод его в случае надобности)
   'Федоров А. В. Указ, соч., с. 189. 212
   будет полезной коррекцией к традиционной транскрип­ции.
   Отыменные прилагательные (от имен соб­ственных) большей частью транскрибируются, подчиня­ясь вместе с тем морфологическим правилам ПЯ; при этом обычно (в зависимости от языка) теряется и харак­терная орфографическая особенность имени собственно­го-- они пишутся со строчной буквы: "лукулловский обед", "рейнское вино", "дамасская сталь", "а р-хангельская порода". В силу традиции такие прила­гательные сохраняют свой первоначальный вид даже при изменении соответствующего имени собственного: Карл-сбад давно вернул себе исконное чешское имя "Карлови-Вари", а вода и соль продолжают оставаться карлсбад-скими, Персия переменила свое имя на исторически более верное, но ковер от этого не стал иранским. Впрочем, это обусловлено, конечно, и тем, что такие прилагательные уже стали компонентами ФЕ.
   Перевод этих отыменных прилагательных затрудните­лен потому, что связь между именем существительным и его производным нередко обрывается, т. е. последнее те­ряет часть своей семантики, а найти его в словарях мож­но не всегда. Например, болгарского переводчика затруд­нила мацестинская вода: в толковых и переводных слова­рях этого прилагательного нет, а чтобы заглянуть в энци­клопедию, нужно догадаться о происхождении его от Мацесты. Каждый болгарин знает Сочи, но названия источников ему неизвестны, а контекст ничем не намекает на них.
   Ко вторым, т. е. переводным именам той же вто­рой группы, относятся названия произведений литера­туры и, в особенности, искусств. Исключение составляют некоторые иноязычные названия (см. гл. 6), а также за­главия произведений научной литературы; обычно -- при цитировании, в ссылках -- они сохраняют свое оригиналь­ное написание, в особенности в тех случаях, когда оно не переведено на ПЯ.
   Эта предпосылка -- имеется ли данное произведение в переводе или нет -- касается всех заглавий. В зависимо­сти от нее переводчик будет а) переводить его или б) ис­кать, как оно переведено до него. Например, в русской литературе "The Merchant of Venice" Шекспира известно как "Венецианский купец" -- не торговец, не коммерсант или негоциант, а именно купец, хотя "торговец", пожа­луй, нейтральнее ("купец" все же обладает некоторой
   213
  
   национальной окраской). Памятник средневековой араб­ской литературы, известный в англоговорящих странах как "Arabian Nights", русские и болгарские читатели зна­ют под заглавием "Тысяча и одна ночь". Изменение раз принятого заглавия, в том числе и улучшение его, нельзя считать невозможным, но любое совершенствование нуж­но делать умело, так, чтобы его не приняли за заглавие другого произведения.
   К третьей группе относятся имена собственные, транскрипция или перевод которых зави­сят от контекста. Как правило, все они подлежат транскрипции; перевод, подстановка или любое отступле­ние от этого правила допустимы лишь когда необходимо показать и внутреннюю форму, т. е. когда имя собствен­ное должно в той или иной степени приобрести и черты имени нарицательного.
   Это подводит нас вплотную к "говорящим и м е -н а м". О них существует огромная литература ', что ука­зывает на важность вопроса в связи с широким распрост­ранением таких единиц в художественных произведени­ях: "..у Лу Синя нет ни одного рассказа, где бы фамилия или имя героя не имели значения"2, "имена у Кэрролла не случайные, произвольно выбранные сочетания, а зна­ки, за которыми угадываются либо живые люди, либо целые пласты национальной истории и национального сознания"3, "имя для характеристики героев широко ис­пользуется М. Горьким, который охотно возрождает в собственном имени связь с тем, что обозначено данным словом, при этом значение имени отражает некоторые черты образа"4; цитаты можно было бы продолжить.
   1 См., например: Андреев В. Д. Некоторые вопросы перевода на русский язык болгарской художественной литературы; Боло­тов В. И. К. вопросу о значении имен собственных. -- Сб. Вос­точно-славянская ономастика. М.: Наука, 1972; Каухчишви-л и Н. О художественных функциях личных собственных имен. -- РЯзР, 1974, N 1; Коларов Р. Звуковата метафора и семанти-ката на собственото име в художествената реч. -- Български език, 1976, N3; Реформатский А. А. Перевод или транскрип­ция?-- Сб. Восточно-славянская ономастика. М.: Наука, 1972; Ро-ганова 3. Е. Указ, соч.; Соболев Л. Н. Перевод образа образом. Художественный перевод и собственные имена.
   2 Г а т о в Аг. Художественный образ и воплощение его в переводе (некоторые соображения к изданию русского перевода Л у Синя).-- МП, 1959, 1, с. 181.
   3Демурова Н. Голос и скрипка (К переводу эксцентрических сказок Льюиса Кэрролла). -- МП, 1970, 7, с. 160.
   4Шаталова В. М. Имя и характер. -- РР, 1973, N 5, с. 38.
   214
   Вопрос перевода "говорящих имен" еще не разрешен, не­смотря на то, что ему посвящено много страниц не толь­ко в теоретической литературе, но и в любом пособии по переводу.
   Начнем с малоисследованной (и, пожалуй, спорной в отношении ее места в классификации) группы "крыла­тых имен" или, как их очень удачно называет В. С. Ви­ноградов, "аллюзивных имен", которые "у носите­лей языка ассоциируются с определенным словом из фольклорных, литературных и фразеологических источ­ников" '. Они нередко бывают крылатыми словами или компонентами крылатых выражений. Некоторые -- Иуда Искариот, Дон Кихот, Дон Жуан и др. -- превратились в нарицательные (иуда, донкихот, донжуан), освободив нас от необходимости обсуждать их; другие, оставаясь по форме именами собственными, утратили в значитель­ной мере признаки этой категории, являясь символами тех или иных качеств и представлений. Например, лидий­ский царь Крез был богатейший человек древности, и "богатство сделало его имя нарицательным" (ЭС); имя Луция Лициния Лукулла связано с понятием об изыскан­ной роскоши, в особенности в отношении гастрономии (Лукуллов пир); Иов -- символ страданий ("многостра­дальный Иов"), Плюшкин, Гарпагон (точнее -- Арпагон) и Шейлок символизируют скупость, Отелло -- ревность, Тартюф -- лицемерие и ханжество, Обломов -- умствен­ную лень и бездеятельность; Рубикон--это граница, пере­ход через которую требует смелости, означает оконча­тельно принятое решение, два Аякса и Кастор и Пол-луке-- неразлучные друзья, Голиаф -- гигантский рост и сила, Кассандра -- пророк, которому не верят, Репети-лов -- бездельник и болтун, Аркадия -- счастливая, без­заботная жизнь (аркадская идиллия) и т. д. Эти имена-символы, имена-ярлыки при переводе транскрибируются с учетом формы, в которой они известны носителям ПЯ. А те, которые неизвестны? Маловероятно, например, что­бы французы были знакомы, скажем, со Скотининым, или Маниловым, или даже Плюшкиным. А ведь в каждой литературе есть свои Плюшкины, о которых в других странах могли и не слышать. Многие ли, к примеру, за пределами Болгарии знают Бай Ганю или Хитрого Пет­ра? Но все это -- тематика скорее лингвострановедения.
   'Виноградов В. С. Лексические вопросы перевода художе­ственной прозы. Автореф. докт. дисс. М.: Изд. МГУ, 1975, с. 59.
   215
  
   Термином "говорящие имена" ("значащие имена", в частности "характеристические имена", "смысловые фа­милии"1) можно обозначить все имена собственные с бо­лее или менее уловимой внутренней формой. Мы разли-чаем такие, которые 1) обычно не подлежат переводу, так как их назывная функция все же преобладает над комму­никативной (план выражения заслоняет план содержа­ния), 2) подлежат переводу в зависимости от контекста, который может "высветлить" их содержание, и 3) требу­ют такого перевода или такой постановки, при которых можно было бы воспринять как назывное, так и семанти­ческое значение (каламбуры).
   Художественная литература воздействует образами. Поэтому и имя собственное в рассказе или романе неред­ко включается в образную систему произведения. И если для ономастики исследование семантики имен собствен­ных кажется, пожалуй, немного странным, необычным2, то для теории художественного перевода изучение их се­мантики и участия в построении образов представляет первостепенный интерес.
   Семантическим значением обладают если не все, то подавляющее большинство имен собственных, только у одних оно забыто и теперь не воспринимается без осо­бого объяснения (Нил, Касьян, Петр, ср. болг. Камен как перевод "Петра"), у других лежит на поверхности, легко улавливается (рус. Кузнецов, болг. Ковачев, укр. Кова­ленко), у третьих полностью совпадает с соответствую­щими нарицательными (англ. Smith "кузнец", Bucket "ведро", нем. Richter "судья", Schmied "кузнец", рус. Борщ, Кисель, укр. Коваль). Но все, даже самые необыч­ные, фамилии в контексте очень быстро перестают вос­приниматься в нарицательном значении и не отличаются по воздействию от самых обычных Петровых и Ивановых.
   Известно, что в произведениях крупнейших писателей нет мелочей: все продумано, каждое слово стоит на своем месте и исполняет определенные ему автором функции. Не составляют исключения и имена собственные. Нередко им отводится роль своеобразных, очень лаконичных -- в одном слове -- характеристик. Так, в переводе "К новому берегу" В. Лациса мы находим два топонима -- "Озеро
   Щербина А. А. Указ. соч.
   2 См. у А. В. Суперанской (указ, соч., с. 255): "Многие счита­ют имена собственные категорией, лежащей вне понятия, а се­мантика всегда понятийна", и "сомневаются в правомерности вы­деления семантики в качестве особого аспекта имени собственного".
   216
   илистое" и "Змеиное болото", прилагательные, компонен­ты которых явно переведены с латышского; у Дж. Лондо­на есть "Лунная долина" и "Сын Волка", но есть и ничего не говорящие нам "Джис-ук" и "Чугэнгат"-- индейские имена, несомненно осмысленные в языке соответствующе­го племени; мы переводим "Скалистые горы", но сохраня­ем Оксфорд ("Воловий брод") и Голливуд ("Священный лес"). Рассказы А. П. Чехова населены невероятным мно­жеством персонажей, и большая часть их фамилий и про­звищ обладают совсем прозрачной внутренней формой. Открываем наугад т. Зсобр. соч. и читаем "подполковник Требьен" (фр. "очень хорошо"), "Клюшкин", "Перега-рин", "Зельтерский", "Бленский" ! -- из пяти фамилий четыре "говорящих" на одном только развороте книги...
   Что же нужно переводить, что транскрибировать?
   В отношении названий действительно сущест­вующих географических объектов (топонимов) строго установленного правила нет. По традиции одни топонимы передаются путем транскрипции, независимо от достаточ­но ясного содержания (мы говорим Шварцвальд, а не "Черный лес", Стара планина, а не "Старая гора"), дру­гие переводятся -- "остров Святой Елены (в оригинале Saint Helena Island), Берег Нокса (в оригинале Кпох Coast).
   Но переводчика интересуют прежде всего встречаю­щиеся в художественном произведении вымышлен­ные имена. В рассказе А. П. Чехова "Экзамен на чин" все фамилии персонажей можно причислить к смысло­вым: главный герой Фендриков, учитель географии Гал­кин, учитель русского языка Пивомедов, смотритель уезд­ного училища Хамов, законоучитель Змиежалов, инспек­тор народных училищ Ахахов. Экзаменуемый Фендриков, "приемщик X-го почтового отделения" -- "седой, борода­тый человек с почтенной лысиной и солидным животом", а устаревшее шутливое слово фендрик значит "молодой человек с претензиями" (MAC) или "фатоватый молодой человек" (Уш.); можно было бы предположить, что автор подтрунивает над своими героями, но рассказ не дает почвы и для такого вывода. Нет видимой причины толко­вать характеры или поведение и остальных персонажей исходя из значений их фамилий; Хамов только раз упо­мянут: "Через переднюю пробежал на улицу штатный
   1 Чехов А. П. Собр. соч., в 12-ти томах. Т. 2. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1961, с. 194--195.
   217
   8-747
  
   смотритель уездного училища Хамов", и это все, что ав­тор сообщает о нем.
   При этом положении едва ли будет оправданным стремление во что бы то ни стало осмысливать все эти не то что говорящие, а прямо-таки кричащие имена, коль скоро они не имеют подчеркнутой опоры в тексте. Потери, конечно, будут: нередко веселое, смешное имя создает атмосферу, но перевод или подстановка могут оказаться большим из двух зол. Если есть основания для "перево­да" фамилии дьячка Вонмигласова ("Хирургия") --очень уж "духовное" у нее содержание, то его партнер, фельд­шер Курятин, вероятно, сохранит свою и в переводе, так как ни с профессией, ни с характером, ни с поведением его в рассказе она не связана. Переводя "Хамелеона", английский переводчик счел нужным объяснить в сноске значения фамилий Очумелова (from the word "ochume-li" -- crazed) и Хрюкина (khryu-khryu -- pig's grunt); в сноске раскрыто внутреннее содержание фамилии Червя-кова из "Смерти чиновника". Вряд ли А. П. Чехов связы­вал фамилии первых двух с какими-нибудь чертами их характеров; так что переводчик своим подстрочным объ­яснением только отвлекает внимание английского читате­ля от действительной характеристики героев. А что каса­ется Червякова, то осмысление фамилии, если считать ее столь тесно связанной с образом чиновника (вопрос не бесспорный), можно было, пожалуй, достигнуть иным пу­тем-- например, заменив рус. червяка англ, worm (а, мо­жет быть, и добавив характерное для русских фамилий окончание -ин или -ский).
   В других случаях намерения автора совершенно ясны, когда имя, как говорил Золя, "становится в наших глазах как бы душой персонажа"1. Б. А. Старостин приводит несколько таких имен с их переводами из "Моникинов" Купера: Lord Chatterino -- Лорд Балаболо, John Jaw -- Джон Брех (букв. Джон Челюсть), Island of Leap-high-- остров Высокопрыгия. Такие имена-ярлыки, встречаю­щиеся гораздо чаще у старых авторов, насыщают текст всевозможными символами. К материалам о переводе подобного рода говорящих имен у Н. Галь, А. Арго, Н. Любимова2 и др. можно добавить хотя бы примеры из
   Марка Твена -- прозвище придворного остряка-самоучки сэра Дайнадена-шутника, имя, которое жена героя дает новорожденной дочке -- Алло-Центральная, из "Пет­ра I" -- "Федька Умойся Грязью", заглавие книги А. Реб-манна "Странствования Ганса Глазей-на-мир (Kiekindie-welt) по всем частям света и по Луне". Из русской лите­ратуры достаточно упомянуть хотя бы "Недоросля" и любое произведение М. Е. Салтыкова-Щедрина.
   По существу это, конечно, не столько фамилии, сколь­ко клички, прозвища, т. е. названия, даваемые помимо имени, обычно указывающие на какую-либо примечатель­ную черту характера, наружности, деятельности (БАС), что и обусловлено их более тесной связью с контекстом. Так как в них обычно содержание преобладает над фор­мой, т. е. форма "подогнана под содержание", выбор приема сделать, в общем, легче. Тем не менее между про­звищами (кличками) и другими говорящими именами людей нет качественной разницы: их смысл выявляет только контекст, и только при таком осмыслении перевод­чик обязан довести до сознания своего читателя их вну­треннее содержание. Иначе каждого Рыжика (мальчик) и каждую Буренку (корова) придется переводить. Мы, ко­нечно, не хотим сказать, что если можно безболезненно сохранить в переводе бурую масть Буренки, то этого де­лать не надо. Напротив: это всегда желательно, так как при транскрипции прозвища потери неизбежны; но если ее нарицательное значение не связано с контекстом, если из последнего не видно, что она была действительно бу­рая, то меньшей потерей будет транскрипция, чем какое-нибудь режущее глаз английское имя, сочиненное на ос­нове этого цвета, типа Browny.
   В качестве иллюстрации различного типа связей гово­рящего имени с контекстом приведем несколько приме­ров. "В шутку его (Лос-Анджелес) называют Роудсвил-лем -- Дорогоградом" '. До этого автор освещает вопросы дорожного строительства в этом городе, подробно описы­вает дороги, так что шутливая кличка как бы резюмирует сказанное; если оставить ее непереведенной, она повиснет в воздухе, почему в самом тексте и дается перевод. "Ули­ца, где живет Сережа, называется Дальняя. Просто
  
   1 См.: Старостин Б. А. Нормы практической транскрипции.-- РР, 1969, N 5, с. 53.
   2 Г а л ь Н. Слово живое и мертвое. Из опыта переводчика и ре­дактора. М.: Книга, 1972, с. 130--134; Арго А. Факты и выводы.--
   218
   8*
   МП, 1959, 1, с. 297--299; Любимов Н. Перевод -- искусство -МП, 1963, 3. 1 Кондратов С. Н. Свидание с Калифорнией, с. 27.
   219
  
   называется: от нее всюду близко"1 -- пример другого типа: противопоставляя внутреннему содержанию назва­ния улицы антоним "близко", автор сосредоточивает на нем внимание читателя, и, следовательно, если не пере­дать и в переводе значение этого имени, смысл второго предложения остается непонятным; транскрипция имени здесь явно противопоказана.
   Обычно, как в приведенных примерах, на необходи­мость осмысления указывает узкий контекст. Возможны однако и случаи, когда переводчику приходится при ре­шении этого вопроса опираться на широкий контекст и даже на произведение в целом. Приведем здесь два близ­ких по решению переводческой проблемы примера: "Ло­шадиная фамилия" и "Кому на Руси жить хорошо".
   В рассказе на трех с половиной страницах -- свыше 40 "лошадиных" (-{-одна "собачья") фамилий! И все под­лежит переводу, ни одну нельзя передать путем транс­крипции. Но это почти не связано с затруднениями пере­водческого характера, так как переводчик имеет свободу действия: он не обязан осмысливать каждую фамилию по оригиналу -- достаточно того, 1) чтобы она была "лоша­диной", 2) чтобы по форме напоминала русскую фами­лию (суффиксы, окончания) и 3) чтобы соответствовала правилам ассоциации в отношении последовательности появления этих фамилий в подлиннике: Д'обылицын -- /(обылятников -- К,обелев ("собачья" фамилия, по ассо­циации с другими), /(оренной-- /(оремников-- Пристяж-кин--*/ерезседельников-- Засупонин; и, разумеется, в конце связь между овсом и "настоящей" лошадиной фа­милией Овсов.
   Затруднения, вероятно, вызовет перевод рассказа на неславянские языки, но трудность будет заключаться не в семантике отдельных имен, а в передаче формы.
   Примерно так же обстоит дело с переводом начала пролога "Кому на Руси жить хорошо"; необходимость подстановок и здесь обусловлена всем содержанием поэ­мы, и здесь точность семантики не связывает руки пере­водчику; достаточно передать признаки крайней нищеты и бесправия, но, конечно, чем ближе к подлиннику, тем лучше. Приведем несколько строк с перечислением этих имен и, соответственно, болгарский перевод (разрядка наша -- авт.):
   'Панова В. Ф. Сережа. М.: Госуд. изд. худ. лит-ры, 1958, с. 4. 220
   "Седмина полукрепостни от Стегната губерния, от Страдала околия, отПустопразна об­щина,
   из близките села: Закръпково, Окъсанко, Босяков о, Треперково, Горелов о, Гладничево, и още Недород..."
   "Семь временнообязанных, Подтянутой губернии Уезда Терпигорева, Пустопорожней во­лости
   Из смежных деревень -- 3 а_п л а т о в а, Д ы р я в и н а, Ра'зутова, Знобишина, Горелова, Н'е е л о в а, Неурожайка тож..."1
   В этих примерах как семантика имен, так и намерения авторов совершенно ясны. Бывают, однако, случаи, когда автор вкладывает в данное имя смысл, рассчитанный на более "тонкую сообразительность", даже на качества чи­тателей выше среднего уровня. Приведем два примера из журнала "Крокодил". В фельетоне, озаглавленном "Хо­роший урожай -- это плохо", интервьюированный "по­просил, чтобы его имя не упоминалось, и мы будем назы­вать его в интервью вымышленным именем, например, Эгри Калчер"2. Нигде не указано значение этого англий­ского "имени" -- "Земле Делив": всюду оно дается ини­циалами "Э. К.", но, поскольку речь идет о сельском хо­зяйстве и "говоритель" -- фермер, имя это не случайно придумано. И второй пример: "Экзаменационная комис­сия,-- сказал мистер Кобрин г. -- Прошу: мисс Эда Асфиксия, Сеньор Джан-Мария дела Пиранья и мистер Роббер"3 (разрядка наша -- авт.). В данном случае все имена являются выразителями роли зловещей комиссии: Кобринг-- от "кобры", Асфиксия -- от "уду­шья", "душительница", Пиранья -- намек на хищную ры­бу и Роббер -- "разбойник". Но все эти значения настоль­ко зашифрованы английским "шифром", что не могут дойти до сознания читателя оригинала. Подобные име­на есть в романе А. Р. Беляева "Человек-амфибия": Их-тиандр ("рыбочеловек"), доктор Салватор ("спаситель") и много других.
   Что делать переводчику с такими именами, значение которых не всегда понятно и читателю подлинника? Вряд
   'Некрасовы. А. Сочинения в 2-х томах. Т. П. М.: Худ. лит­ра, 1976, с. 153.
   2 Кр., 1977, N 23, с. 12.
   3 Кр., 1975, N 27, с. 12.
   221
  
   ли можно дать однозначный ответ, так как решения будут приниматься в каждом отдельном случае с учетом особен­ностей текста. Желательно, в общем, найти средство, если не раскрыть внутреннюю форму такого имени, то хотя бы ненавязчиво подсказать ее наличие.
   Намного сложнее передавать такие имена, в которых , за совсем будничной формой кроется глубокое содержа­ние. Ряд исследователей отмечает, что тот или иной писа- . тель дает своим героям символические имена '. Думается, i что, поскольку подавляющее большинство читателей под- " линника не ощущает этих символов, нельзя вменять в ви- i ну и переводчику, если он не отразит их символичность. •
   Непереводимость имен собственных, их отнесенность -к безэквивалентной лексике обусловлена присущей боль- -шинству из них связи с определенным народом, с нацио- .-нальными традициями и культурой, что и роднит их с j? реалиями (см. ч. I, гл. 1). Рус. или болг. Иван потеряет;* свою национальную принадлежность, если его "перево- * дить" фр. Жан, англ. Джон, исп. Хуан ("Жуан" и "Гу- . ан" -- плоды неудачной транскрипции), серб. Яоеан, | венгр. Янош, нем. Йохан, ит. Джованни, чеш. и пол. Ян, |; фин. и эст. Юхан, арм. Ованес. И не только потеряет свое, •• а хуже того -- приобретет чужое, не присущее ему кон- ' нотативное значение, искажающее национальный, а иног­да и исторический колорит соответствующего текста. .:
   П. А. Дмитриев и Г. И. Сафронов, рассматривая груп­пу славянских имен, фамилий и прозвищ, указывают между прочим и на их "способность... выражать опреде­ленную национальную или иноязычную специфичность"2, признак, который при переводе должен непременно сохра­ниться. Того же мы требовали и от реалий. Коннотацией обладают прежде всего личные имена, несмотря на пос­тоянно растущее "смешение языков" в современном об-
   1 Например, имена братьев Карамазовых (Дмитрий -- от богини зем­ли Деметры) и др. См.: Белов С. В. Имена и фамилии у Ф. М. Достоевского. -- РР, 1976, N 5; Неслучайные слова и дета­ли в "Преступлении и наказании". -- РР, 1975, N 1; Магаза-н и к Э. Б. Имена собственные в художественной литературе. -- РР, 1968, J$> 3; Шаталова В. М. Указ, соч.; Громова В. В. Фамилии в романе М. Шолохова "Тихий Дон". -- РР, 1977, N 1.
   2Дмитриев П. А., Сафронов Г. И. Передача славянских имен при переводах. -- ТКП, с. 150.
   222
   ществе. Каждая нация стремится сохранить свой фонд национальных имен, ограничить проникновение иноязыч­ных; в результате Игорь и Олег, Татьяна и Валентина -- это русские имена, а Альфреды, Жанетты и Жоржетты составляют нежелательные исключения.
   Сохранение при переводе собственных имен в их пер­возданном виде связано с некоторыми особенностями транскрипции в плоскости каждой пары языков; на них мы останавливаться не можем. Подчеркнем опять-таки лишь основную тенденцию: передавать звучание имени настолько близко к оригинальному, насколько это позво­ляет графическая система ПЯ.
   Частным вопросом при передаче личных имен являет­ся "перевод" суффиксов субъективной оцен-к и. Трудность здесь заключается не в том, что одни язы­ки богаты уменьшительными, увеличительными, уничи­жительными, ласкательными и другими формами, в то время как в других языках их почти нет; в отношении имен собственных это особого значения не имеет, посколь­ку мы не можем болг. Петърчо передать рус. Петенька, или рус. Оленьку -- болг. Оленце: оказалось, что эти суф­фиксы также являются носителями некоторого отблеска национального колорита. Затрудняет в основном необхо­димость довести до сознания читателя значение суффик­са. Если рус. Верунька оставить как есть в болгарском переводе, то маловероятно, чтобы читатель догадался об оттенке, который придают этому имени суффиксы -- лас­ковом и вместе с тем шутливо-уничижительном. И еще: нередко в тексте одного произведения встречается целый ряд вариантов одного и того же имени: Андрей, Андрю-ша, Андрюха, Андрюшенька, Андрюшка; тут уж чита­тель не только не сумеет различить оттенки, но может подумать, что речь идет о разных персонажах. Выйти из этого положения без потерь почти невозможно. Видимо, придется ограничиться несколькими наиболее популяр­ными из суффиксов, понятных читателю перевода из его прежнего читательского опыта, и отбросить все остальные или контекстуальными средствами дать понять, каков ха­рактер эмоциональной оценки, вносимой тем или иным суффиксом.
   Есть, однако, еще одно затруднение, в частности при переводе на близкородственные языки: омонимия суффиксов субъективной оценки. Суффикс -к- в бол­гарском языке имеет только уменьшительно-ласкательное значение (Яна -- Янка), а в русском -- в ряде случаев
   223
  
   пренебрежительное (Соня -- Сонька); и того хуже -- в болгарском он может употребляться и в отношении муж­ских имен: болг. Васка может быть ласкательным от Ба­сил, но также и самостоятельным женским именем, Бан­ка-- только ласкательное от Иван, а Ваня --только жен­ское имя.
   Суффиксы эмоциональной оценки -- национально ок­рашенные-- нельзя смешивать со словообразовательны­ми суффиксами, которые являются лишь элементами грамматики и передаче на другой язык не подлежат. По­этому болг. Иваница, т. е. жена Ивана, мы совершенно . свободно переводим рус. Иваниха. При переводе на дру­гие языки, где аналогичной формы нет, в случае надоб­ности это имя собственное можно передать описательно -- "жена Ивана", если, конечно, это не обращение.
   Сложно обстоит дело и с передачей на некоторые язы­ки, так сказать, "семейного" имени: Ивановы, Джонсы.-Например, фамилия в "Саге о Форсайтах" (в подлиннике The Forsyte Saga) в болгарском переводе фигурирует как Форсайтови, т. е. она приобрела славянский притяжатель­ный суффикс -ов, точно так же, как и Буденброкови; на наш взгляд, это приводит к некоторой болгаризации фа­милии и едва ли является лучшим выходом. Может быть, лучше в ряде случаев сохранить фамилию в ее исходной форме.
   Определенными национальными чертами обладают у разных народов и фамилии. С известной приблизитель­ностью по фамилии можно угадать национальность ее носителя: если Джонс -- это скорее всего англичанин или американец, то Иванов -- вероятнее всего, русский или болгарин, Йованович-- серб, Иваненко -- украинец, Пет­реску-- румын, Петропулос -- грек, а Ованесян -- навер­няка, армянин или, по меньшей мере, лицо армянского происхождения. Все это, однако, несколько условно: Май-ер -- вероятнее всего, немец или австриец, но с тем же успехом он может быть и американцем, и русским, и евре­ем, и даже французом; Флотов и Бюлов при характерно славянском суффиксе являются немцами, а лейтенант Шмидт Петр Петрович -- русским; впрочем, исключения не отменяют правил. Важно здесь подчеркнуть, что и фа­милии транскрибируются с максимальной тщательностью, чтобы сохранить их национальный колорит.
   Нам не пристало рассказывать русским читателям об особенностях русских фамилий, но с точки зрения болгар­ского переводчика отметим только, что огромное их раз-
   224
   нообразие в добавление к падежным изменениям создает иногда серьезные трудности. Даже и сейчас иной раз родительный падеж принимают за именительный, смеши­вают мужские имена с женскими, не различают иностран­ную фамилию русских в отношении рода (переведено Бауэром -- переведено Бауэр) и т. д.
   В романских, германских, скандинавских языках спе­циальные формы для фамилий типа Джонсон, Эриксен, Коллинз, Адамз относительно редки по сравнению, напри­мер, со славянскими языками. Однако с точки зрения пе­ревода важнее, что в последних женские фамилии четко отличаются от мужских. Так как у англичан и французов этого нет, то естественные для каждого русского разли­чия часто оказываются для них недоступными. А при пе­реводе на русский, наоборот, придется, быть может, до­полнительно пояснять, кто говорит: господин или госпожа Уайт?
   Вопреки всему сказанному, немалую роль в "перево­де" имен собственных играет и традиция. О географиче­ских названиях мы уже говорили. А в антропонимах так­же существуют свои привычные несообразности. Так, Лев Николаевич Толстой во французской транскрипции будет Leon Nlkolaievitch Tolstoi, Алексей Толстой -- Alexis то­же Николаевич, Николай Васильевич Гоголь также пере­менил имя на французское -- Nicolas, Илья Мечников -- на ЕНе; великий болгарин Георги Димитров известен во Франции как George Dimitrov и т. д. М. М. Морозов' отмечает англифицированные имена персонажей басен И. А. Крылова: "Демьянова уха" превращается в soup of master John, "сосед Фока" -- в Thomas, "Тришкин каф­тан"-- в Sammy's coat и т. д. Думается, что если фран­цузская транскрипция -- давно укрепившаяся традиция, то англификация персонажей Крылова -- просто само­управство.
   В отношении приемов передачи собственных имен при переводе мы уже не первое десятилетие настаиваем на том, что в интересах передачи национального колорита нельзя пренебрегать ни малейшей возможностью сохра­нения их максимально близкого к оригинальному звуча­ния в любом языке, куда бы они ни попали. Того же мне­ния, к нашему большому удовлетворению, придерживает­ся и А. А. Реформатский. Мысль эта выражена ясно и
   'Морозов М. М. Пособие по переводу. М.: Изд. лит. на иностр. яз., 1956, с. 17.
   225
  
   образно, что и заставило нас привести всю цитату из его прекрасной статьи: "Если я вижу "одну и ту же" фами­лию, допустим, в русском тексте -- Яблонская, а в иных текстах передо мною: Яблоньска, Яблонска, Я б-лонськая,то мне ясно, что 1) это польская фамилия, 2) это чешская фамилия, 3) это украинская фамилия. Информация о "национальном колорите" дана в написа­нии, и это хорошо! Многих пугает вопрос, "а как же скло­нять", если Яблоньска или Яблонска (для муж­чин: Яблоньски, Яблонски)? Во-первых, это уже второй вопрос. Надо различать' исходную форму и вопрос о том, как с ней поступать в синтаксически связанном тексте. А разве нас пугают такие "несклоняемые" гру­зинские фамилии, как Орджоникидзе, Бадридзе или Палиашвили, Яшвили? Ничего страшного для русского текста нет. Кроме того, можно установить, если уж так хочется склонять, "супплетивное правило": в именительном падеже (исходная форма!) Яблоньска, Яблоньски, а в косвенных -- по русскому образцу: Яблоньской, Яблоньскую, Яблоньского, Яблоньскому... Но 6 для польских извольте беречь! Это "национальная метка", пусть она будет цела"1.
   В литературе немало данных о "переводе" чешских, литовских, латвийских, польских, венгерских имен2, на которых мы останавливаться не будем. Переводчику нуж­но постараться уточнить, что относится к области грам­матики и не подлежит транскрипции (например, инверсия имени и фамилии в венгерских именах -- мы говорим не Лист Ференц, а Ференц Лист), а что составляет "нацио­нальный костюм"3 и должно быть передано при переводе (например, суффикс -увна -- -owna в польских девичьих именах).
   И имя-отчество в русских именах, уникальная особен­ность, не имеющая подобной ни в одном языке, в том числе и славянских: Петр Иванович и Ирина Георгиевна могут быть в принципе только русскими, и если можно говорить о "национальном костюме" в ономастике, то это
   'Реформатский А. А. Указ, соч., с. 329--330.
   2 Реформатский А. А. Указ, соч.; Левый И. Указ соч.; Россельс Вл. Перевод и национальное своеобразие подлинника; Молочковский Ю. Легче или труднее? -- МП, 1962, 2; Кундзич О. Переводческий блокнот. -- МП, 1966, 5.
   3Кундзич О. Переводческая мысль и переводческое недомыс­лие.-- Сб. Вопросы художественного перевода. М.: Сов. писатель, 1955, с. 235.
   226
   самый яркий пример. И здесь еще небольшая деталь: рус­ское отчество часто соответствует по форме югославским фамилиям, а кроме того, ту же форму нередко имеют и русские фамильные имена, но тогда обычно с другим ударением (Петр Максимович -- имя и отчество, а Макси­мович, с ударением на предпоследнем слоге, -- фамилия); и еще: нередко в разговорной речи отчество используется в качестве обращения. Важно здесь то, что все эти дета­ли -- тоже детали "национального костюма", который следует перевоплотить в ПЯ.
   От умного, тактичного введения в текст перевода чу­жих имен собственных в значительной степени зависит и успех в деле сохранения национального колорита всего произведения. А для этого требуется, помимо владения языками, еще и широкая переводческая культура. Полез­но также помнить, что, например, топонимы с течением времени меняются: сегодня столица Болгарии называется София (с ударением на первом слоге), прежде называ­лась Средец, а еще раньше -- Сердика, что древний Царь-град (болг. Цариград) стал впоследствии у русских Кон­стантинополем, а теперь известен под своим турецким именем -- Стамбул (болг. Истамбул); что болгарский го­род Плевен во время русско-турецкой войны 1877-- 1878 гг. русские называли Плевной и т. д.
   Впрочем, это уже исторический колорит. Здесь же, в заключение, мы только пожелаем еще раз переводчикам тщательнее присматриваться к именам собственным, ста­раясь путем транскрипции "сохранить "чужое", исполь­зуя средства своего" (Гердер), но не называя Байрона Георгием или Нойштадт Новгородом.
   Глава 3
   ОБРАЩЕНИЯ
   На обращениях мы остановились из двух соображе­ний: прежде всего потому, что среди них значительное число реалий или мнимых реалий, а вместе с тем они являются и характерными элементами речевого этикета,
   227
  
   доставляющего немало неприятностей любому перевод­чику.
   Для внесения ясности в отношении охвата этой кате­гории слов требуется небольшое уточнение: говоря в нашей работе об обращениях, мы не имеем в виду апел-лятивов вообще, в их широком смысле, т. е. не будем рас­сматривать слова и словосочетания типа эпитетов в функ­ции звательного падежа', а также обращения в чисто грамматическом аспекте (звательный падеж)2.
   Нас интересуют обращения лексического (и фразео­логического) порядка, являющиеся либо носителями на­ционального колорита, т. е. настоящие реалии, которые, следовательно, подлежат сохранению путем транскрип­ции при переводе, либо элементы, колоритом в рамках соответствующего языка не обладающие, но по традиции в определенных положениях транскрибируемые -- лож­ные реалии, которые, как любые лексические единицы, переводятся функциональным эквивалентом или ана­логом.
   В этих рамках можно наметить следующие типы обра­щений:
   1) обычной вежливости: товарищ, молодой человек, девушка, мадам, мистер, сэр, синьор, мейн герр;
   2) в зависимости от общественного и социального по­ложения: товарищ водитель, старшина, доктор, господин генерал, ваше преосвященство, паша эфенди, маэстро, герр генералмузикдиректор, пане, граф;
   3) в зависимости от родственных и других близких отношений: мама, матушка, папа, батько, тате, кузина, бате, тезка, земляк, mum, auntie, maman;
   4) узуальные обороты: сударь, товарищ X., госпо­дин У., dear sir, cher ami, geehrter Herr, messieurs;
   5) в зависимости от эмоционально-экспрессивного со­держания: дорогой, голубчик, уважаемая, дружище, джа-нам, кызым, cheri, darling, dummer Hans;
   6) оклики, окрики и обращения к животным: алло, гей, киска, pussy.
   1 См. Алисова Т. Б., Ермакова Е. Н., Меркина И. М. Социолингвистический аспект апеллятивов и особенности их пере­вода. Тезисы. -- ТПНОПП, ч. I, с. 73--76.
   г В связи с формой звательного падежа существует спорный воп­рос обратного порядка, которого мы тоже не касаемся: следует ли придавать форму звательного падежа при переводе на язык, где он существует?
   228
   1. Обращение на уровне обыкновенной вежливости в большинстве случаев является рядовым, лишенным коло­рита элементом лексики: ведь не станут, скажем, англий­ские герои английского романа обращаться друг к другу "мосье", "герр" или "господин"! Такие обращения подле­жат передаче соответствующим функциональным эквива­лентом на ПЯ. Однако, в силу неизвестно когда и как сложившейся традиции или, правильнее, практики, в рус­ских и болгарских переводах с французского транскри­бируются и остаются мосье, мадам и мадемуазель, с не­мецкого -- герр, фрау и фрейлейн, с английского -- мис­тер, миссис и мисс, и т. д. Впрочем, не совсем "так далее": в переводах с венгерского, финского, греческого, румын­ского, армянского и многих других языков такие обраще­ния на общем основании не переводятся. По-видимому, эта практика в силе только в отношении наиболее расп­ространенных, главным образом западноевропейских язы­ков. Почти все эти обращения вошли в словники толковых словарей (MAC), а в двуязычных словарях, таких как БАРС, фр. мадам, мадемуазель и мосье передаются по-русски на первом месте в транскрипции. Любопытен тот факт, что вежливые англичане обращаются в официаль­ной речи к представителям различных национальностей, пользуясь их словами: к итальянцам -- синьора, синьори­на, синьор, к немцам -- герр, фрау, фрейлейн, а мадам, мадемуазель, мосье говорят французам и... русским! Но ни в одном словаре нам не встретились транскрибиро­ванные gospozha, gospodin или sudarinia, sudar, или bari-shnia или gospozhitsa, и причина здесь не в устарелости этих слов, а именно в отсутствии соответствующей тради­ции или практики. Также скорее всего опять-таки по тра­диции не транскрибируются, а переводятся слова това­рищ и гражданин, в том числе и как обращения перед собственным именем лица; но встречается (в словарях это не отражено) и транскрипция -- в литературе, даже в болгарском тексте, -- товарищ. Обычно это бывает, когда хотят доставить удовольствие советскому товарищу, так же как и русские нередко обращаются к болгарам бол­гарским другар, другарка (обычно не употребляя зва­тельного падежа).
   В университетском пособии по переводу с немецкого языка говорится: "Транслитерируются иностранные сло­ва и в тех случаях, когда идет речь о формах обращения для той или иной страны, например "фрау": "Guten Tag, HebeFrau Brenten!".. --Добрый день, дорогая фрау
   229
  
   Брентен!"1 (Разрядка наша -- авт.) В пособии по пере­воду с английского языка читаем: "Формы вежливого об­ращения сохраняются в переводе и передаются при по­мощи транслитерации: Sir -- сэр, Mister -- мистер, Mrs -- миссис и т. д.; исключением являются дипломатические документы и газетные сообщения, в которых эти слова переводятся русскими словами "господин" и "госпожа", например, Mrs. Roosevelt госпожа Рузвельт"2. Прибли­зительно в том же духе и высказывание И. Левого: "..не­возможно переводить каждое французское Monsieur, Ma-dame или английское Mr., Mrs., Miss, Sir русским "госпо­жа, господин или немецким Herr, Frau, Fraulein"3.
   Именно на эти три высказывания мы возразим еще раз, что нормальным было бы всегда переводить эти обращения их соответствием на ПЯ, так как в них, на уровне повседневного употребления, вовсе не кроются "национально специфические особенности". А, как даль­ше пишет А. В. Федоров, "если предмет или понятие, обозначенные словом подлинника, мало отличаются от предмета или понятия, обозначаемого соответствующим словом в переводе, если с ним самим не связаны никакие специфические местные признаки, то передача смысла в условиях контекста может оказаться исчерпывающей"4.
   Немалое влияние на переводческую практику оказы­вает и сила привычки -- в частности, в отношении давно уже знакомых, так сказать, международных литератур­ных и прочих героев: вряд ли кто-нибудь решился бы дона Кихота и Чио-Чио-Сан переименовать в "господина; Кихота" и "госпожу Чио-Чио".
   Но положение коренным образом меняется, когда сам автор, рисуя действительность, чуждую для собственной, страны и литературы, планомерно прибегает к иноязыч­ным обращениям, присущим описываемой им обстанов­ке или эпохе, как это делает, например, английский писа­тель Р. Сабатини. В романе из французского быта и истории "Скарамуш" он заставляет своих героев гово­рить "мадам", "мадемуазель" и "мосье"; то же можно сказать и о романе болгарского писателя Д. Димова о гражданской войне в Испании "Осужденные души", где
   автор употребляет дон, сеньор, сеньорита. В таких случа­ях обращения, будучи реалиями и иноязычными вкрапле­ниями, переносятся в текст перевода в неизмененном ви­де (транскрипция), передавая таким образом созданный автором в подлиннике колорит -- национальный и/или исторический. Лишь когда язык перевода и язык, на ко­тором даны обращения, совпадут, колорит растворится без следа в родной языковой стихии, как это происходит и с реалиями, и с иноязычными вкраплениями. Это слу­чится при переводе романов Сабатини на французский и Димова -- на испанский язык. Впрочем, там ПЯ сам по себе полностью компенсирует потерю колорита.
   Примерно так же обстоит дело в, так сказать, много­плановых произведениях. Так, в "Петре Первом", в зави­симости от обстановки и окружения, встречаются нем. мейн либер генерал, мейне хершафтен, герр Питер, фр. медам и месье, сир, англ, сэр, укр. пан и пан князь, пол. милостивая моя пани княгиня, ясновельможный пан, тур. Гассан-лаша и многие другие; это многообразие следует сохранить. При переводе болг. "Под игом" важнейшая задача переводчика -- сохранить разграничение между турецким и болгарским элементом в повествовании, в том числе и в обращениях. Турки к болгарам и болгары к туркам обращаются по-турецки; болгары же между собой используют (за исключением нескольких прижившихся турцизмов, таких, как чорбаджи и хаджи, и нескольких эм­фатических турецких слов вроде джанам и кызым) бол­гарские обращения господин, госпожа и госпожица, кото­рые и являются основными в речевом этикете; их именно и следует переводить при переводе романа на другие язы­ки, оставив турцизмы транскрибированными для сохране­ния двуплановости.
   Еще один пример. При переводе романов Агаты Кри­сти, все англ, мистер, мисс и пр. следовало бы переводить соответствующим функциональным эквивалентом на ПЯ; однако Пуаро остается всегда мосье, и все его обращения к остальным персонажам должны остаться французски­ми, чего и придерживается сама писательница. Но как сохранить особенность речи Пуаро при переводе на фран­цузский язык? В просмотренных нами двух романах 1 пе-
  
   'РогановаЗ. Е. Указ, соч., с. 94.
   2Левицкая Т. Р., Фитерман А. М. Теория и практика
   перевода с английского языка на русский, с. 115.
'Левый И. Искусство перевода, с. 131.
4 Федоров А. В. Указ, соч., с. 187. ; `
   230
   1 Christie, Agatha. Les Vacances d'Hercule Poirot (Evil under the Sun). Traduit de Fanglais par Michel le Houbie. Paris, 1960; L'Affaire Prothero (Murder at the Vicarage). Tr. de 1'anglais par Pierre-Langers. Paris, 1959.
   231
  
   0x01 graphic
   реводчики в общем, как бы придерживаясь нашего прин­ципа, употребляют преимущественно французские экви­валенты, но довольно бессистемно; в частности, в отношении Пуаро эта деталь совершенно утрачена, тогда как введение еще в самом начале небольшого добавления (скажем: "...обратился он по своему обыкновению по-французски") сохранило бы замысел автора.
   Следует отметить и отсутствие того или иного обра­щения в некоторых языках. Так, в дореволюционной Рос­сии не было обращения к незамужней женщине, присое­диняемого к фамилии или имени, соответствующего нем. фрейлейн, англ, мисс и т. п., и только в так называемом "обществе", в свете, использовали фр. мадемуазель. Это затрудняет перевод обращений на русский язык, посколь­ку барышня употреблялось обычно без фамилии и име­ни. В современном турецком языке тоже нет соответству­ющего слова, и в нем тоже прибегают к фр. мадемуазель, но там это обращение получило всеобщее распростране­ние и, следовательно, никаких затруднений при переводе не вызывает.
   Кроме того, нельзя упускать из виду, что частотность употребления обращений неодинакова в речи разных на­родов. В частности, русский употребляет их значительно реже, чем, допустим, француз. Отсюда следует вывод: совсем не обязательно, чтобы каждое м'сье нашло свое отражение в русском переводе.
   Нужно иметь в виду и некоторые особенности откло­нения от общепринятых в большинстве языков норм об­ращения на уровне обыденных отношений. Так, по-анг­лийски, к жене, скажем, господина Чарлза Смита обра­щаются (пишут) Mrs Charles Smith, т. е. называют и ее по имени мужа; по-немецки жену доктора Отто называ­ют Frau Doktor, а на конверте можно прочесть и такое обращение: Frau Hilde Professor Miiller. По-английски тоже можно прочесть или услышать не только Mrs Roose­velt, но и Mrs President Roosevelt, или Mrs Justice Jones, или Mrs Governor White. В прошлом такие обращения были употребительны и в Болгарии.
   Бывает трудно сохранить нюансировку таких обраще­ний, широко употребляемых на ИЯ, которые при точном переводе звучат непривычно и смешно на ПЯ- К таким обращениям можно причислить, например, универсаль­ное в советском быту девушка (независимо от возраста); странно звучал бы и точный перевод принятого некото­рыми американскими коммунистами обращения brother
   232
   и sister, т. е. "брат" и "сестра", вместо comrade (см. "Глу­бинный источник" Альберта Мальца). В таких случаях переводчик должен прибегнуть к функциональному экви­валенту, чтобы избежать причисления этих лиц к каким-нибудь сектам или церковным братствам, и перевести на русский товарищ, а на болгарский -- другарю (муж. р.) и другарко (жен. р.).
   Существует группа обращений-реалий, давно превра­тившихся в международные, которые транскрибируются на все языки, наподобие, например, хаджи у всех мусуль­манских народов, для паломников, посетивших Мекку, и у некоторых христианских народов (болгар, сербов) для паломников, посетивших Иерусалим; масса (от master) у североамериканских негров, сагиб у народов Индии, баас у коренного населения ЮАР, бвана у многих народов юго-восточной Африки; все это -- обращения порабощен­ного или подчиненного туземца (раба) к белому хозяину, "господину".
   Встречаются, однако, и другие "экзотические" обра­щения, которые часто сами авторы объясняют тем или иным путем, подсказывая таким образом переводчику, как поступать в аналогичных случаях. Проиллюстрируем это двумя примерами.
   "Аксакал,-- тихо сказал Бозжанов по-казахски. Аксакал в буквальном переводе -- седая борода; так на­зывают у нас старшего в роде, отца. Так иногда звал ме­ня Бозжанов".'
   "В толпе ползают или бродят искалеченные тяжелым недугом люди. ..И назойливо клянчат: -- Бакшиш, с а а б! Бакшиш, махашей!"1 (Раррядка наша -- авт.)
   1 "М а х а ш е и -- вежливое обращение к пожилому человеку, особен­но к жителю долины Ганга".2
   Хоть и редко, но встречаются затрудняющие перевод­чика несоответствия при межъязыковых омонимах. Так, в современном турецком языке обращение бай перед име­нем и фамилией равно рус. и болг. господин, тогда как в болгарском бай добавляется перед именем в знак ува­жения к старшему или старому человеку.
   Довольно часто встречаются ошибки в восприятии пе-
   з^ек А. А. Волоколамское шоссе. М.: Сов. писатель, 1970, с. 20. Перевощиков К. А. Индия: тысячелетия поиска. М.: Изве­стия, 1974, с. 219.
   233
  
   реводчиками обращений типа англ, джентльмен и сэр. Первое из них, употребленное именно как обращение (всегда без имени и фамилии), очевидно, следует перево­дить русским и болгарским эквивалентом -- господин
   (как фр. monsieur, ит. signore, исп. senor и т. д.); однако немец, вероятно, скажет mem Herr, что, так же как фр. milord ' и голл. /шг/nheer, в переводе на русский и болгарский языки будет не "мой господин", а тоже толь­ко господин. С другой стороны, англ, sir очень часто тре­бует функционального перевода и конкретизации -- гос­подин генерал, господин начальник, господин судья, в за­висимости от случая, эпохи, общественного положения, существующих отношений, а может содержать и эмфати­ческий заряд неодобрения, упрека или же уважения и быть равным в некоторых случаях обращениям типа ба­тюшка, любезный, дорогой мой, или же только отец, дядя и т. п.
   И еще несколько примеров, хотя они тоже относятся скорее к следующему пункту. В Англии к полицейскому обращаются constable, в США говорят officer, французы употребляют monsieur 1'agent, немцы -- Herr Wachtmei-ster. В СССР обращение к представителю милиции будет товарищ милиционер или старшина, но в Болгарии учти­вая форма -- только другарю старшина ("товарищ стар­шина") .
   2. Обращения сообразно общественному и социально­му положению -- чину, званию, профессии--зачастую ставят перед переводчиком неразрешимые дилеммы в различных планах. Конечно, некоторые из этих обраще­ний, такие как экселенц -- к дипломатам и государствен­ным деятелям и монсеньор -- к высшим духовным лицам католической церкви, давно уже приобрели право меж­дународного гражданства и транскрибируются на всех языках.
   Обращения типа ваше величество, ваше высокоблаго­родие, светиня ей (болг. устар. к священнику), Herr Ge-neralmusikdirektor, Esquire и множество других могут по­ставить в тупик переводчика, на языке которого нет эк­вивалентов по той простой причине, что в его стране нет и не было соответствующих титулов, должностей, отли­чий. Так, переводя с английского языка на русский (или
   болгарский) обращение к судье your honour, мы кальки­руем ваша честь (ваша чест); но как должен поступить переводчик на английский язык с болгарским обращени­ем другарю съдия? Вероятно, в целях правильного отра­жения наших социальных отношений, нужно перевести тоже калькой -- comrade judge, опять-таки с учетом кон­текста.
   В большинстве европейских, да и неевропейских стран вежливые обращения господин, госпожа, соответственно мадемуазель, фрейлейн, синьор и т. п., добавляют и пе­ред чином, титулом, служебным званием, в особенности по отношению к вышестоящим лицам. Так же приблизи­тельно было и в дореволюционной России -- говорили господин доктор, господин ревизор, господин генерал 1; в Болгарии до 9 сентября 1944 г. даже приготовишки об­ращались к учительнице вежливым госпожице учителке. В настоящее время как француз говорит monsieur le рго-fesseur или немец Herr Doktor, так и в ряде социалисти­ческих стран сохранили подобное обращение: в Польше и Чехословакии -- пане, в ГДР -- герр, приобретшие при новом строе и новое содержание, близкое к советскому товарищ, болг. другарю (другарке).
   Однако в английском языке обращения все-таки идут всегда без miss, mister или mistress: студент обращается к своему преподавателю professor, а солдат к высшему начальству -- general.
   Вопрос перевода при этом положении ставится так: 1) это лаконичное обращение является бытовой особен­ностью для англичан, отражает их образ мышления, их представление об этикете; по существу это элемент вне-языковой действительности и, следовательно, подлежит перенесению в текст перевода; 2) с другой стороны, за ними кроются определенные взаимоотношения говоря­щих, не выраженные непосредственно в речи, но понят­ные для читателя подлинника -- например, отношения уважения, подчиненности и т. п., которые в других язы­ках выражены словами господин, фрейлейн и т. п.; при переводе одним словом полковник или профессор они бу­дут утрачены и даже, хуже того, будут приняты читате­лем перевода за фамильярность, панибратство или прос­то дурное воспитание. Эти противоречивые обстоятельст-
  
   I
   1 Milord -- French word for English lord or wealthy Englishman (COD).
   234
   Такая же вежливость (чинопочитание!) по отношению к военным офицерским чинам выражается в других странах иначе: фр. топ general, исп. mi general,
   235
  
   ва заставляют чуткого переводчика для каждого кон­кретного случая решать: оставить в переводе сержант или инспектор или же добавить к ним господин, а в слу­чае надобности искать и других решений или же опус­кать все обращение.
   Возьмем такой пример из рассказа Конан Дойля "The Reigate Squires":
   "The official [an Inspector], a smart, keen-faced young fellow, stepped into the room. "Good morning, С о 1 о n e 1," said he. "I hope I don't intrude, but we hear that Mr. Hol­mes of Baker Street, is here."
   The Colonel waved his hand towards my friend and the Inspector bowed...
   "We were chatting about the matter when you came in, Inspecto г."...1 (Разрядка наша -- авт.]
   Переводя это на русский язык, следует принять во внимание, что посетитель, полицейский инспектор, ран­гом ниже полковника, и, следовательно, обращается к нему как к старшему. И наоборот, Шерлок Холмс, хоть и вполне вежлив, обращается к инспектору более нейт­рально, как к равному или даже нижестоящему. Поэтому этот отрывок можно перевести примерно так:
   "В комнату вошел представитель полиции [инспектор], подтянутый молодой человек с интеллигентным лицом.
   -- Доброе утро, господин полковник, -- заго­ворил он. -- Надеюсь, я не помешал, но мы слышали, что у вас господин Холмс.
   Полковник указал на моего друга, и инспектор покло­нился.
   -- Мы как раз беседовали об этом, инспектор,-- сказал мой друг".
   А вот как решает этот вопрос переводчица книги Се­рой Совы "Саджо и ее !бобры". В оригинале стоит: "Make it snappy, constable; I'm busy this morning."2 (Разрядка наша -- авт.) Это constable, да еще в детской книге, явно затруднило переводчицу. В самом деле, напи­сать здесь только "полицейский" не отвечало бы приня­тым нормам вежливости, а "господин полицейский" про-
   `Сопап Doyle A. Selected Stories. M.: Прогресс, 1965, с. 62. 2 Grey Owl. Sajo and Her Beaver People. Toronto, 1958, p. 166.
   236
   звучало бы совсем искусственно и непривычно для рус­ских читателей, особенно младшего поколения. И пере­водчица решила вопрос радикально -- она перевела: "Нельзя ли поживей? Мне сегодня некогда"', т. е. попро­сту опустила все обращение. Потеря небольшая, а кон­текст достаточно ясно указывает, кому адресованы сло­ва. Но такой прием, разумеется, далеко не всегда удобен и возможен.
   По сути дела и на других языках можно в ряде случа­ев опустить господин, госпожа и пр., но таким образом обращению придается нотка интимности, с одной сторо­ны, или же официальности, с другой, когда вышестоящий обращается к подчиненному или низшему по рангу. В принятых же в американском обиходе, а в последнее время и в английском обращениях типа boss, chief, doc, prof часто звучит чуждая для читателей перевода интим­ность.
   В то же время, в зависимости от передаваемых авто­ром отношений или возникающих в диалоге эмоций, по­ставленные перед именем, чином, званием господин, гос­пожа и пр. могут придать обращению самое разнообраз­ное эмоциональное содержание; они могут выражать ли­бо высокомерие или раздражение, либо подобострастие. Все это зависит, кроме того, от описываемой эпохи, соци­альной среды, общественных или личных отношений меж­ду говорящими (в прямой речи) и т. д.
   Поэтому мы не можем согласиться с обобщением Гют-тингера2, поддерживаемым и И. Левым, что "в немецкой литературе "господин" и "госпожа" добавляются к имени персонажа, только когда он должен произвести на чита­теля комическое впечатление..." Поставив многоточие и пропустив конкретный пример, подобранный Гюттинге-ром специально к этому высказыванию, И. Левый про­должает, как будто подтверждая все ту же мысль тем, что у Гюттингера является новым абзацем: "Эти обраще­ния в немецком языке обладают некоторым воздействием и используются как стилистическое средство: "наш м а-ленький господин Фридеман", "этот господин Кор-тим", "этот господин Коп" и даже "н а ш господин отец" (unser Herr Vater) -- повсюду слово "господин" вносит легкий оттенок комизма"3. (Разрядка наша --
   1 Серая Сова. Саджо и ее бобры. М.: Детск. лит-ра, 1978, с. 129.
   2 GOttinger, Fritz. Zielsprache. Theorie und Technik des Ober-setzens. 2. Aufl. Zurich, 1963, S. 86--87.
   3 Левый И. Указ, соч., с. 131. ...... :
   237
  
   авт.) Присмотревшись попристальнее, можно заметить, что не само обращение "господин", а как раз слова перед ним, придают этот "комический характер", и даже, пожа­луй, не только комический, но и архаический или наивно патриархальный, в зависимости от более широкого кон­текста.
   Трудно согласиться с И. Левым и там, где он утверж­дает, что "и в чешском диалоге "да, мсье", "нет, мсье" производит впечатление помехи, но не вызывает представ­ления о французской среде"'. В последнем утверждении наши мнения сходятся, однако, на наш взгляд, беда не в самом обращении мсье, а в том, что оно не передано имен­но обязательным (по словам автора) "пане", так как в данном случае назначение этого повторения -- вызвать представление не о французской среде, а об отношении говорящего к адресату этих реплик (вероятно, слуги к господину). Это можно проверить еще на одном примере:
   "It took me half an hour -- half an hour, sir! --to land that fish; and every moment I thought the line was going to snap! I reached him at last, and what do you think it was? A sturgeon a forty-pound sturgeon! taken on a line, sir! Yes, you may well look surprised..."2 (Разрядка наша -- авт.]
   Речь этого простоватого человека, обращенная к "гос­подину" из Лондона, звучит по-русски так:
   "Ушло целых полчаса, -- полчаса, сэр! -- пока мне удалось справиться с этой рыбиной... Наконец я вытащил, и как вы думаете, кого? Осетра! Сорокафунтового осетра! Попался на крючок, сэр! Да, сэр, я понимаю ваше удивление!.."3 (Разрядка наша -- авт.)
   Послушный создавшемуся внутреннему ритму, рус­ский переводчик даже добавляет еще одно "сэр" там, где его нет в оригинале.
   При перенесении разных обращений из языка в язык переводчик должен прежде всего думать о естественнос­ти тона (ведь все они встречаются преимущественно в прямой речи!), о функциональной равнозначности пере-
   1 Т а м же.
   2 I его те, I. К. Three Men in a Boat. M.: Higher School, 1976,
   p. 133. 8 Джером Дж. К. Трое в одной лодке. М.: Худ. лит., 1977, с. 166.
   233
   -Вода. Механический подход, какие-либо твердые правила здесь могут легко внести фальшивую ноту.
   Встречаются также случаи опасных несоответствий, которые могут ввести переводчика в заблуждение. На­пример, в США и Великобритании обращение профессор может в сущности относиться к самому обыкновенному преподавателю или лектору, а в Италии даже и к учи­телю начальной школы. Обращение к монарху -- sire, ес­ли его транскрибировать, при переводе с французского будет сир, а при переводе с английского -- сайр, и это особенно важно при переводе английской книги, в кото­рой диалог относится к французской действительности, и наоборот. Герр полковник, адресованное советским офи­цером на фронте к фашистскому военнопленному, вероят­но, должно прозвучать очень резко, с горечью, может быть с пренебрежением или насмешкой, и его можно пе­редать только транскрипцией, а то и курсивом!
   Несомненными и неизменными шаблонами (штампа­ми) можно считать только общепринятые обращения в официальной, канцелярской и коммерческой корреспон­денции. Впрочем, даже и эти обращения часто отражают эпоху, общественный строй и, в частности, классовую принадлежность адресата.
   3. Особую категорию обращений представляют тер­мины родства. В некоторых языках они настолько рас­членены и многообразны, что вообще не поддаются адек­ватному переводу. Не касаясь восточных языков (в неко­торых из них существуют отдельные обращения к перво­му, второму, третьему и даже четвертому по старшинству брату), напомним примеры из близкородственного бол­гарского языка (см. ч. I, гл. 3, п. 1).
   В таких случаях следует учитывать обоесторонний пе­
ревод. Из языка, в котором существует дробное деление
родственных связей, в язык, на котором их нет, введение
таких слов в качестве реалий обычно нежелательно. Пе­
реводя же на язык, обладающий более разветвленной
системой терминов родства, оказывается очень важным
установить и передать точную степень родственных отно­
шений персонажей. Так, переводя на болгарский язык
"Дядю Ваню" Чехова, нужно показать болгарскому чи­
тателю характер родства главного героя с остальными
персонажами, почерпнув эти сведения из широкого кон­
текста. Чеховский дядя Ваня -- брат Сониной матери
(сын Сониной бабушки) и в переводе, стало быть, будет
вуйчо Ваня. , -
   239
  
   брат с уменьшительными формами в функции обращений (МАСиРСБКЕ).
   Русские: брат
   братец
   братишка
   браток
   Болгарские: брат
   братец
   бр а т л е б р а т ч е 'братушка
   Все эти синонимы нельзя расставить парами (рус. и болг.), так как эмоциональная нагрузка в них всегда зависит от контекста (болг. братушка вообще принадле­жит к другой категории). Однако нем. Bruder нельзя счесть за обращение, уменьшительные же формы Bru-derchen и Bruderlein представляют гораздо меньшие воз­можности нюансировки, чем русские и болгарские сино­нимы. А в английском и французском языках эти возмож­ности совсем ограничены. Скажем, англ. old man, old chap, old fellow звучат одинаково, и одинаково нейтраль­но. Стилистическую окраску они приобретают только в контексте.
   Интересны также обращения, для которых каждый раз приходится подыскивать функциональный эквива­лент, такие как нем. du, англ, old boy, рус. голубчик, ста­рик, старина, матушка и пр. К ним же следует причис­лить и целый ряд архаичных и просторечных обращений, таких как рус. батя, милок, милсдарь, служивый, болг. байно, баювци, стрино, англ, sonny, laddie, lassie.
   241
   Затруднения, собственно, могут быть только практи­ческого характера: как быть, если из широкого контекста не удается извлечь данные о степени родства?
   4. Немалые трудности представляет для переводчика и целый ряд узуальных фраз и формул, в том числе обра­щений.
   По-английски даже в самых официальных письмах и к совершенно незнакомым людям нельзя обратиться иначе, как dear sir', dear madame, а к высокопоставленным ли­цам (даже к президенту США) --только sir и, соответ­ственно, madam. По-русски к незнакомому лицу или в коммерческом письме не обратишься "Дорогой..." -- зву­чит фамильярно, а обратиться к высокопоставленному лицу просто "Господин X." или (по старому образцу) "Сударь" было бы даже неучтиво. По-немецки пишут Geehrter Herr, что вполне соответствует болг. уважаема господине, но по-русски без фамилии так не напишешь. С другой стороны, англ, my dear general считается более официальным, чем dear general, а фр. mon general, на­оборот, официальнее, чем mon cher general!
   5. Нередко камнем преткновения для переводчика бы­вает перевод многих из эмоционально окрашенных обра­щений; трудность заключается прежде всего в тонкости нюансировки, которую не всегда легко уловить и, кроме того, в бедности, а иной раз и в отсутствии соответствую­щих средств выражения в ПЯ- Это и заставило нас вклю­чить их в категорию "непереводимого" как достаточно яркие единицы речевого этикета.
   Наличие уменьшительных и увеличительных форм имен существительных нарицательных в одном языке (русском, болгарском, немецком) -- возьмем, к примеру, хотя бы рус. бабушка, бабуся, бабусенька, бабу ля, бабу-ленька -- и отсутствие или незначительное их число в другом (англ., фр.) создает затруднения "в обоих на­правлениях". Даже, казалось бы, соотносительные умень­шительные формы в двух близкородственных языках не всегда соответствуют одна другой по своему эмоциональ­ному оттенку.
   Сопоставим, например, русские и болгарские слова
   1 Напомним писанное К. И. Чуковским о слове dear, которое, "судя по всем словарям, значит по-английски дорогой. Между
   . тем оно употребляется при сухих, официальных отношениях: dear Sir, dear Mr. Randel и скорее всего соответствует нашему слову уважаемы и.." (Высокое искусство, с. 69--70)
   240
   -- фамильярное и дружеское обращение к мужчине, юноше, мальчику; обращение к монаху.
   -- ласковое к б р а т; то же, что и брат.
   -- уничижительно-ласк.
   -- просторечие, то же, что братишка.
   -- свойское или дружественное обращение к мужчине; обрашение к монаху. Зва­тельные формы: брате, братко.
   -- обыкновенное ласковое. Звательная форма: б р а т ч е.
   -- интимное обращение к товарищу, другу.
   -- уменьш. от брат и братец.
   -- ласковое; наименование русского солдата или русского вообще, оставше­еся со времен русско-турецкой войны.
  
   Во многих других случаях "просто перевод" окажет­ся неверным, так как некоторые экспрессивные обраще­ния скрывают в себе специфическое содержание, понима­ние которого связано не столько со знанием языка вооб­ще, сколько с фоновыми знаниями. Так, англ, my duck (т. е. утка или уточка) по тону совершенно противопо­ложно болгарскому словарному значению "патка", а по-русски должно быть, примерно, голубка (но отнюдь не голубушка!); болгарское обращение патка по-немецки будет dumme Gans (т. е. глупая гусыня), а в русском языке не имеет никаких орнитологических соответствий и в переводе будет просто дура.
   6. Таких же фоновых знаний требует и категория ок­ликов, окриков или обращений к животным. По-русски к кошке обращаются киска, по-английски -- pussy, по-не­мецки -- Miezekatze, по-французски -- minet (minette), по-болгарски -- мацо. К медведю по-болгарски всегда обращаются в женском роде и величают "бабушкой" -- бабо мецо, к волку -- кумчо вълчо, к лисе -- кума лиса, что уводит нас обычно в страну сказок; но лиса и по-русски "кума", а по-немецки и по-французски к ней обра­щаются в мужском роде -- Reinecke Fuchs и Maltre Re-nard (по-немецки -- по имени Reinhard, а по-француз­ски -- "господин"); однако в американских негритянских сказках (Joel Chandler Harris) все звери обращаются друг к другу brother ("брат"), например, Brother Rabbit. Естественно, "переводить" все эти обращения следует не по словарю, а функциональным аналогом -- скажем, как перечисленные выше обращения к кошке: в противном случае мы не только не передадим никакого колорита, но и лишим текст его сказочного "духа".
   Своеобразными обращениями, уже не к животным, можно считать и ряд слов-окликов или окриков вроде международного алло, рус. гей и гой ("Гей, человек доб­рый!" и "Ах ты гой еси, правда-матушка..."), болг. прос­торечные бе, бре, ма, мари, хей, мами, баби, нем. he ("He, Sie, ist dafi..."), англ. I say, фр. dites done, и целый ряд других на всех языках. Их можно считать единицами, пе­реходными к вокативным междометиям (см. гл. 4), кото­рые следует передавать функциональным эквивалентом или просто опускать.
   Подытоживая, еще раз отметим, что:
   -- вежливые обращения либо переводятся своими со-
   242
   ответствиями в ПЯ, либо транскрибируются, если содер­жат яркий национальный колорит;
   -- при обращениях сообразно чину, званию, профессии и т. д. следует прежде всего принимать во внимание узус, не забывая об эпохе, социальной среде и отношениях пер­сонажей, что часто приводит к использованию функцио­нальных замен;
   -- обращения, выражающие родственные и вообще близкие отношения, приравниваются к существующим в ПЯ, или, реже, транскрибируются на правах реалии (национальный колорит); маловажные опускаются. И на­оборот, когда в ИЯ нет таких обращений, они вводятся в перевод по мере надобности в соответствующих ситуа­циях;
   -- узуальные обращения замещаются аналогичными формулами на ПЯ;
   -- экспрессивные обращения, обращения-окрики и оклики и традиционные обращения к животным переда­ются функциональными эквивалентами или опускаются.
   И все это -- транскрипция, перевод, замены -- осуще­ствляется в зависимости от контекста.
   Глава 4
   ЗВУКОПОДРАЖАНИЯ И МЕЖДОМЕТИЯ
   Собака залаяла, и то не так, отдает чужим, как будто на иностранном языке лает.
   И. А. Гончаров
   В самом ли деле в разных странах собаки лают по-разному? Если наблюдение объехавшего свет И. А. Гон­чарова соответствует действительности, то это несомнен­но сближает звукоподражание (ономатопею) с реали­ей-- национальный колорит!
   Такая близость действительно существует, но, конеч­но, собаки и разница между ними ни при чем. Француз и венгр, русский и испанец, грек и поляк, услышав лай одной и той же собаки, воспроизведут его по-разному -- так, как каждый из них привык воспроизводить этот определенный звук. Разница здесь в национальной
   243
  
   Язык
   традиции, и именно это обусловливает присутствие на­стоящей главы в очерках о "непереводимом в переводе". "Звуковой материал речи, -- пишет И. Левый, -- при­обретает действительную "значимость", если этим мате­риалом имитируется какой-либо природный звук, т. е. в словах звукоподражательных.." ; Но к этому нужно до­бавить, что, наряду со значимостью, т. е. наряду с чисто содержательной стороной (если допустить, что звукопод­ражания обладают ею), у этих слов есть и коннотативное значение, частью которого является национальный коло­рит. Только для англоговорящего петух кричит "кок-а-дудль-ду", только для русского -- "кукареку"... Неболь­шой перечень подобных звукоподражаний даст более яр­кое представление об этих национальных различиях..
   Крик петуха Лай собаки
   англ.
   болг.
   венг.
   гр.
   йен.
   ит.
   лит.
   нем.
   пол.
   рум.
   РУС-фр. чеш. шв. • эст.
   ЯП.
   уау-уау
   бау-бау
   вау-вау
   гав-гав
   гуау-гуау
   бау-бау
   ау-ау
   вау-вау
   хау-хау
   бау-бау
   (хам-хам)
   гав-гав
   ау-ау
   хаф
   вув-вув
   аухх
   ван-ван
   кок-а-дудль-ду
   кукуригу
   кукуреку
   кукурико
   кикирики
   киккерику
   кака-рьеку
   кикерики
   кукурику
   кукуригу
   кукареку
   кокорико
   кикирики
   кукелику
   кукулээгу
   (кикерикии)
   кокэкокко
   Приведенные примеры говорят, наряду с различиями, и о сходстве и даже идентичности звукоподражательной записи. При крике других животных эта близость еще за­метнее. Например, кукование и мяуканье большинством народов воспринимается одинаково или с очень незначи-
   "Левый И. Указ, соч., с. 326. 244
   тельными фонетическими оттенками: "куку(к)" и "мяу (мьяу, няу)"'.
   Впрочем, сходство и национальные различия звуко­подражаний не отражаются на приемах перевода этих своеобразных единиц (лексических? фонетических?), по вопросу о природе и признаках которых мнения специа­листов в значительной степени расходятся. А так как мы не собираемся давать исчерпывающую информацию о всех включаемых разными авторами единицах этой кате­гории, приведем три авторитетных определения и укажем на их основе границы нашей темы.
   О. С. Ахманова (СЛТ) определяет звукоподражание как "условное воспроизведение звуков природы и звуча­ний, сопровождающих некоторые процессы (дрожь, смех, свист и т. п.), а также криков животных".
   В КЛЭ два определения ономатопеи: "1) В линг­вистике звукоподражание, имитация фонетическими средствами того или иного языка неречевого звука.. 2) В поэтической речи -- художественный прием имита­ции звуковых явлений, о которых идет речь в стихах или прозе". "Звукоподражание": "1) В лингвистике -- слова, основа которых представляет собой попытку пере­дачи к.-л. нечленораздельного звукокомплекса, имити­руя неречевой звук фонетич. средствами данного языка; ..2) В поэтической речи -- художе­ственный прием имитации звуковых особенностей явле­ний действительности, о которых идет речь в стихах".
   Наконец, в БСЭ это -- "Изобразительные слова (зву-коизобразительные, ономатопоэтические), слова, в кото­рых звучание частично предопределено значением слова. Различают звукоподражательные слова, ис­пользующие звуки, акустически напоминающие обозна­чаемое явление (рус. "буль-буль", "ку-ку"), .. звукооб­раз н ы е (идеофонические) слова, в которых звук созда­ет образное впечатление о форме предметов, их движении, расположении в пространстве, качествах и пр. на основе ассоциаций между звуками и незвуковыми яв­лениями (движением, формой и пр.)". А "ономатопеей называют условную словесную имитацию звучаний жи-
   Большинство данных о криках разных животных получено у со­бравшихся на III конгресс МАПРЯЛ (Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы) руссистов в Варша­ве, за что авторы выражают благодарность коллегам, охотно вос­производившим на их родных языках требуемые звукоподражания.
   245
  
   вой и неживой природы и Мира вещей ("ку-ку", "бум-бум")".
   Именно такие фонетические изображения нечленораз­дельных звуковых явлений, а не их производные -- суще­ствительные, прилагательные, глаголы и пр., рассматри­ваются в настоящей главе как звукоподражания или ономатопеи.
   Исходя из их происхождения, мы предлагаем следу­ющее их деление:
   1) природные (гром, треск, шелест, морской прибой);
   2) животные (крики или вообще звуки, издаваемые животными, птицами, насекомыми);
   3) механические (клаксон, лязг металла, звонки). С другой стороны, в зависимости от их употребитель­ности в литературе, их можно разделить на:
   1) общепринятые -- как их слышат все члены данной языковой общности;
   2) индивидуальные -- как их слышит автор, или как он хочет, чтобы их услышал читатель.
   Все общепринятые природные, животные и механиче­ские звукоподражания (кроме неологических) в разных языках имеют свои установленные звуковые формы. Воз­вращаясь к примеру о петухе, следует отметить, что все русские скажут "кукареку" и даже совсем близкое по звучанию "кукуригу" сразу выдаст болгарина, а гречес­кое "кукурику" прозвучит странно для болгарского уха, несмотря на то, что разница только в созвучных "г" и "к".
   С другой стороны, будучи именно подражаниями, все они должны войти в общую ткань переводимого текста совершенно естественно, создавая такой же эффект, как и на ИЯ. Иными словами, правильнее всего прибегнуть к подстановке, т. е. следует подменять их соответствую­щими им языковыми средствами ПЯ, которые иногда мо­гут оказаться очень далекими по звучанию. Возьмем, к примеру, подражание резкому, сильному звуку, шуму, вызванному ударом, выстрелом и т. п. (по определению MAC):
   рус. -- трах! кит. -- дун!
англ. -- бэнг! нем. -- буме!
болг. -- прас! рум. -- бам!
исп. -- трас! фр. -- влан!
   Или щелканье ножниц:
   нем. -- клип-клап англ. -- снип-снип
   рус. -- чик-чик болг. -- кръц-кръ
   Однако многие ономатопеи, в особенности механиче­ские, воспринимаются (и передаются) авторами чрезвы­чайно индивидуально. Например, механические: "В ж их, в ж и х... Вжих, вжих -- раздается на всю опушку леса странный пилящий звук..." ' (Разрядка наша -- авт.) "Дл яньг-дил инь!.. Д л и н ь-д л я н г... Дляньг-дилинь!.. Бьют склянки".2 (Разрядка наша -- авт.)
   Встречаются и индивидуальные звукоподражания животным. Так, Э. Сетон-Томпсон передает даже различ­ные настроения собаки Скукума ("Рольф в лесах"): "Яп-яп-яп" -- сердитый лай, "йип-йип-йип" -- веселый лай при виде тетерева, "яу-яу-яу" -- протяжный, веселый лай при погоне за оленем, "рряп-яп" -- ненависть к дико­бразу.
   Нередко такие звукоподражания явно "торчат над строкой", так как они рассчитаны на определенный сти­листический эффект. Во всех этих случаях переводчик должен постараться сохранить их, ибо, как говорит И. Ле­вый, "нельзя перевести или заменить звукоподражатель­ный ряд, возникший в единичном случае, специально со­зданный для передачи того или иного природного [а мы настойчиво прибавим: или механического] звуча­ния; здесь возможна только фонетическая транскрип­ция"3.
   Исключением будут только неудобочитаемые, трудно произносимые на ПЯ, или же неадекватные по звучанию или значению ономатопеи. В таких случаях переводчик должен войти в роль соавтора и создать функциональный "звуковой эквивалент". Вот пример, взятый из периоди­ки, в котором, на наш взгляд, звукоподражания не под­даются перенесению транскрипцией ни на какой другой, даже на близкородственный болгарский язык: "Лично мне известны их [билетных полуавтоматов] три вида. Должен сказать, что они сильно отличаются друг от друга. Один из них, например, когда выдает билет, изда­ет звук "хрым-с-с". Другой "цхам-схам", третий -- "з в я н ь - ц е н ь - ц е н ь". Одним словом -- все разные"4 (Разрядка наша -- авт.)
   И, наконец, переводчик может натолкнуться на неоло­гические звукоподражания -- обозначение звуков и при-
   1 Шапошникова Л. В. Австралоиды живут в Индии, с. 199.
   2 Кассиль Л. Далеко в море. М.--Л.: Детгиз, 1948, с. 3.
   3 Л е в ы и И. Указ, соч., с. 126.
   4 И, 13.11.1975,
  
   247
   246
  
  
   родных, и животных, и механических, бытующих в ИЯ, но незнакомых для ПЯ, как встречаемое и у Джека Лондо­на, и у Сетона-Томпсона, и у Джэмса Кэрвуда подража­ние крику полярной куропатки "кррр", или же одинаково новых и для ИЯ, и для ПЯ, как следующие, тоже "поляр­ные" ономатопеи:
   "Магеллановы пингвины не замолкали ни на минуту.. Они кричали "хонк-хонк-хонк"..."'
   "Арра-арра! -- громко орут кайры -- белобрюхие в черных пингвиньих смокингах"2.
   И здесь, опять-таки, переводчик может поступить двояко: либо ввести неологизм в ПЯ, либо, если он тру­ден для восприятия -- для графического или звукового воспроизведения, -- создать функциональный аналог. л,
   Междометия, будучи не подражательными, а спонтан­ными, членораздельными звукосочетаниями, но употреб­ляющимися "обычно для непосредственного выражения чувств и волевых побуждений (например, "о!", "ах!", "ай!")" (ЭС; см. также ст. "Междометие" в БСЭ), близ­ки к ономатопеям, что и дает нам известные основания рассматривать их в одной главе.
   Поспешим оговориться: в круг междометий, рассмат­риваемых нами с точки зрения возможностей и приемов перевода, не входят "полнозначные слова, утратившие свое лексическое значение и служащие для выражения эмоций"3, так же как и словосочетания с эмоциональным зарядом, употребляемые в функции восклицаний и при­равниваемые в словарях к междометиям пометой "в зна­чении междометия". Эти производные (вторичные) меж­дометия обычно неполностью утрачивают свое семанти­ческое значение, что и позволяет при переводе искать аналогов в ПЯ (например, болг. майчице! как выраже­ние испуга вполне поддается переводу рус. матушки, но также и батюшки! или батюшки светы!).
   1 Йильсетер Св. Остров за островом. М.: Мысль, 1974, с. 214.
   2 Стоценко Вл. Командорские встречи, с. 35.
   3 Грамматика современного русского языка под редакцией Н. Ю. Шведовой. М.: Наука, 1970, с. 313--314.
   248
   Здесь мы ограничимся лишь первичными меж­дометиями--"внутренне нерасчлененными и грам­матически неоформленными знаками эмоционального и волевого выражения" (СЛТ).
   Частным случаем, однако, является положение, ког­да на одном из данной пары языков (ИЯ и ПЯ) междо­метие-- полнозначное слово, утратившее свое лексиче­ское значение, а его эквивалент в другом языке -- обыч­ное междометие. Примером этому могут послужить упомянутые в предыдущей главе англ, say или нем. du, соответствующие часто рус. эй или ну.
   Говоря особо о междометиях в художественном пере­воде, независимо от всех других классификаций, по внешним признакам их, так же как и звукоподражания, можно разделить на две группы: 1) междометия обычные для данной языковой общности и 2) междометия индиви­дуальные, представляющие собой авторские неологизмы, которые используются в первую очередь в функции рече­вой характеристики.
   Первые большей частью можно перевести функцио­нальными эквивалентами. Это нетрудно показать на простом примере:
   нем. -- ау!
   -- аулеу
   -- вай!
   -- ай-ай!
   рум тур фр.
   рус. -- ой!
   англ. -- ау!
   болг. -- олеле!
   Исп. -- ау-ау-ау!
   То же касается междометий вокативных и императив­ных: вокативные -- рус. цып-цып!, болг. кът-кът-кът!, англ, chuck-chuck, фр. poule! poule! poule!, нем. Putput; императивные -- рус. но!, болг. дий!, англ, gee, фр. hue, нем. hu(h)!.
   Бывает, однако, и так, что даже при наличии полного или приблизительного соответствия на ПЯ переводчик предпочитает, в интересах сохранения колорита или "ат­мосферы" ритмо-мелодических и интонационных особен­ностей переводимого текста, транскрибировать встречен­ное им междометие. Тогда там, где контекст остается не­ясным, он может добавить объяснительную фразу.
   Следующий характерный пример мы заимствуем не из собственно перевода, а из пересказа алеутской сказки "Мальчик в девичьей одежде": "Ауага ! -- закричал К.а-наагутух. Так всегда люди кричат в с и л ь -
   249
  
  
   ном и с пу гe"'. Разумеется, такие пояснения должны быть не правилом, а исключением.
   Что касается индивидуальных междометий, которые, к счастью переводчика, встречаются сравнительно редко, здесь мудрствовать лукаво не приходится: их почти всег­да транскрибируют, как, например, в следующей выдерж­ке из "Фрегата "Паллады" И. А. Гончарова: "Вандик придерживал лошадей. "Annл!" (разрядка наша -- авт.) --кричал он по временам. Мы не могли добиться, что это значит: собственное ли имя, или так только, ок­рик на лошадей.. Когда мы спрашивали об этом Вандика, он только улыбался"2. Исключением могут быть лишь та­кие междометия, которые не поддаются транскрипции или же являются неподходящим или неудобным омони­мом междометия или полнозначного слова на ПЯ.
   Глава 5
   ные слои языка подчиняются своим нормам и не имею! ничего общего с намеренным или ненамеренным коверка-нием разговорной речи"'.
   Нельзя не согласиться с тем, что диалект, просторе­чие, жаргон "подчиняются своим нормам"; с другой сторо­ны, определенные нормы можно обнаружить и в ломаной речи, в речи иностранца, коверкающего язык. Но если ис­ходить из понятия о нормах литературного языка, то наи­более удобным можно все же считать термин "отклоне­ния от литературной нормы", объединяющий все случаи искажений литературного языка и речи. Вместе с тем за­мечание Я- И. Рецкера об отличии между "периферийны­ми слоями языка" и "намеренным и ненамеренным ко-верканием разговорной речи" (он называет его "конта-минированной речью") наводит на мысль о двух типах отклонений, которые мы условно назвали коллективными и индивидуальными.
  
   I. Коллективные
   1. Просторечие.
   2. Диалекты.
   3. Жаргоны1.
   4. Арго2
   5. Сленг2.
   6. Профессиональные языки3.
   Те или иные из перечисленных отклонений использу­ются авторами
   а) как основное языковое средство (отклонения груп­пы I), т. е. определенное отклонение во всем произведе-
   'Рецкер Я. И. Передача контаминированной речи в переводе и роль традиции. -- ТП, 1968, N 5, с. 92.
   2 "Жаргон", "арго" и "сленг" -- понятия очень близкие; четкий границы между ними нет (например, для СЛТ и С-СЛТ разница между первыми двумя заключается лишь в уничижительном оттен­ке первого; согласно БСЭ, жаргон и просторечие образуют сленг).
   3 Профессиональные языки являются социальными диалектами (СЛТ); выделяем их особо в связи с их значением с точки зрения перевода.
   4 Термин и несколько примеров заимствуем у Н. А. Я н к о - Т р и -н и цк о и (Вольности устной речи. -- РР, 1968, N 5).
   9*
   ПРОСТОРЕЧИЕ, ДИАЛЕКТ, ЖАРГОН, АРГО, ЛОМАНАЯ РЕЧЬ
   (Отклонения от литературной нормы)
   "..Непередаваемые особенности действительно есть. Это не те специфические для одного языка элементы, ко­торым нет прямого формального соответствия в другом и которые тем не менее могут быть переданы, компенси­рованы с помощью определенных грамматических или лексических средств, способных воспроизвести их роль в системе контекста. Действительно непереводимыми яв­ляются лишь те отдельные элементы языка подлинника, которые представляют отклонения от общей нормы язы­ка, ощутимые по отношению именно к этому языку, т. е. в основном диалектизмы и те слова социальных жарго­нов, которые имеют ярко выраженную местную окрас­ку", -- пишет А. В. Федоров3. А Я. И. Рецкер считает, что к нарушениям литературной нормы не следует отно­сить просторечие, диалекты, жаргоны. "Эти периферий-
   1 Журавлиное перо. Сказки народов Севера. Пересказали для детей Н. Гессе и 3. Задунайская. Л.: Детская литература, 1968, с. 291.
   2 Гончаров И. А. Фрегат "Паллада". Т. I. M: Гос. изд-во худ.
   лит-ры, 1957, с. 179. 3Федоров А. В. Указ, соч., с. 145.
   250
   II. Индивидуальные
   1. Вольности устной речи4.
   2. Детский язык.
   3. Ломаная речь.
   4. Дефекты речи (косноязычие, шепелявость, сюсюканье, гнусавость, картавость, при­шепетывание, заикание и пр.).
   251
   5. Ошибки в произношении и правописании.
  
   нии (в том числе авторская и/или прямая речь), напри­мер, сленг в романе "Над пропастью во ржи" Дж. Сэ­линджера, баварский диалект во многих произведениях Лудвига Томы, родопский диалект в "Диких рассказах" Н. Хайтова, диалект софийских шопов в ряде произведе­ний Элина-Пелина и т. д.;
   б) как речевые характеристики отдельных персона­жей (этот прием настолько широко распространен, что не нуждается в примерах) и
   в) как отдельные вкрапления -- для колорита (к ним вполне применимо сказанное в гл. 6).
   А. В. Федоров, упомянув об их (в частности, диалек­тизмов) "непередаваемости", тут же рассматривает при­меры их передачи, хотя и другими средствами, т. е. до­пускает возможность их функционального перевода или компенсации, а И. Левый уточняет: "...вовсе не обязатель­но, чтобы в народной речи каждому разговорному оборо­ту оригинала отвечало просторечие в переводе: оно мо­жет быть использовано в другом месте, лишь бы общее впечатление от речевой характеристики сохранилось не­изменным" '.
   Выходит так: с одной стороны, если принять формули­ровку Э. Г. Ризель, "писатель имеет полное право для разрешения творческих задач (речевая характеристика, описание социальной среды и исторического .колорита и т. д.) отобрать любое слово или выражение, любую мор­фологическую форму или синтаксическую конструкцию из нелитературных источников"2, а с другой, учитывая, что переводчик всегда в принципе подчинен воле автора, т. е. обязан передать действительность такой, какой ее видит автор, он должен дать понять читателю, что в дан­ном случае прямая речь и/или авторские отступления не­нормативны. И не только дать понять, но в некоторой степени создать и соответствующую атмосферу.
   Итак, при жаргоне, арго и сленге самым естествен­ным, бесспорно, будет прибегнуть к функциональным аналогам при наличии их в ПЯ- Известные соответствия существуют почти на всех языках (в частности, о чеш­ском И. Левый говорит: "Некоторые языки обладают го­раздо более богатыми, чем наш, возможностями оттенять
   'Левый И. Указ, соч., с. 148.
   2 Ризель Э. Г. Языковые нормы и так называемые "нарушения
   языковых норм".--Ученые записки 1-го МГПИИЯ, т. IV, 1957,
   с. 295--298.
   252
   социальные различия персонажей, поскольку их разго­ворная речь располагает значительно более широкой стилистической шкалой" !). Трудности возникают при от­сутствии двуязычных и даже одноязычных словарей жар­гонов и арго, в том числе на русском и болгарском язы­ках2.
   Где-то на грани между жаргоном и просторечием сто­ят и профессиональные диалекты (Л. И. Скворцов назы­вает их профессиональным просторечием3); к ним отно­сятся и элементы терминологии, принятые в среде данной профессии как обиходные слова; к ним переводчик, оче­видно, тоже должен подыскать соответствия, если они су­ществуют в ПЯ-
   Особым явлением считается англ, (ам.) сленг, кото­рый большинством ученых определяется как "экспрессив­ное англ, (ам.) просторечие"4 и который Л. И. Скворцов отождествляет с "групповым говором" вообще, а послед­ний-- с просторечием5.
   В общем все эти категории (арго, жаргон, профессио-нализмы, сленг), по мнению многих авторов, в конечном счете тесно связаны с просторечием и нередко отождеств­ляются с ним или переходят в него. Следовательно, при отсутствии соответствий или функциональных аналогов, переводчик может прибегнуть к просторечию, которое и придаст переводимому тексту необходимую характерис­тику отклонения от литературной нормы.
   Некоторые авторы намечают и дальнейшую эволю­цию или "олитературивание" более устойчивых жарго­низмов и диалектизмов, "превращение нелитературных языковых средств в литературные через посредство сти­листических приемов" в художественной и общественно-политической литературе6.
   При диалектизмах, по сути дела, разница в положе­нии состоит в том, что, согласно давно принятой в искус-
   1 Левый И. Указ, соч., с. 118.
   2 Об этом см.: Флорин С. Чем словари не удовлетворяют пере­водчика?--МП, 1974, 10, с. 397--398.
   3Скворцов Л. И. Литературный язык, просторечие и жаргоны в их взаимодействии. -- Сб. Литературная норма и просторечие. М.: Наука, 1977, с. 29.
   4 Исчерпывающий анализ понятия "сленг" и соответствующую биб­лиографию см.: Крупнов В. Н. Указ, соч., с. 98--100; Рози-н а Р. И. Американский сленг XX в. в аспекте перевода. -- ТП, 1977, N 14, с. 36--37.
   5Скворцов Л. И. Указ, соч., с. 55. Р и з е л ь Э. Г. Указ, соч., с. 297; ср.: Скворцов Л. И. Там же.
   253
  
   стве художественного перевода аксиоме, диалектизм во­обще нельзя переводить диалектизмом ("..немыслимо пе­реводить южнофранцузские диалектизмы с помощью особенностей южнорусских диалектов"1). Поэтому нам кажется неправильным, например, подход Майкла Хол-мана, английского переводчика "Диких рассказов" Н. Хайтова, который заявил на международном симпо­зиуме^ в Софии (1975 г.), что переводит родопский диа­лект йоркширским на том основании, что в английском языке нельзя найти другой сниженной лексики такого рода и что йоркширцы, как социальная группа, имеют что-то общее с родопчанами (впрочем, сам М. Холман сознался, что тем самым он рискует превратить для чита­теля родопчан в йоркширцев). Явно, единственную воз­можность нюансировать текст перевода предлагает опять-таки просторечие, о чем говорит целый ряд теоре­тиков перевода2, добавляя, что делать это нужно осто­рожно и экономно, с чем мы вполне согласны. Возраже­ние против этого мы находим в цитированной выше статье В. Г. Гака, где сказано: "Так же невозможно пе­редать французское просторечие, лежащее за пределами литературной нормы, русским просторечием"3. Однако, очевидно, это только различие в терминологии или в раз­граничении различных лексических пластов, так как да­лее сам же В. Г. Гак пишет: "В этих случаях показывают лишь некоторое отклонение речи говорящего от "выдер­жанной" литературной речевой нормы, что достигается не употреблением русских диалектизмов или вульгариз­мов, но использованием некоторых разговорных элемен­тов языка"4.
   Частным случаем являются места, где автор оговари­вает диалектную речь своего героя. В таких местах, на наш взгляд, сказанного автором достаточно, и лучше пе-
   1 Г а к В. Г. "Коверкание" или "подделка". -- ТП, 1966, N 3, с. 38.
   2 См., например, кроме Федорова А. В. (Указ, соч., с. 314-- 318), Гак В. Г. Указ, соч., с. 38; К о п а н е в П. И. и др. Просторечие и проблема перевода (Тезисы). -- ТПНОПП, ч. I, с. 174--176; Коптилов В. В. Высказывания на V конгрессе славистов. -- Славянская филология, т. П. София, 1963, с. 245; Кашкин Ив. Указ, соч., с. 457--458; Левый И. Указ соч., с. 139--140; Рецкер Я- И. Теория перевода и переводческая практика, с. 60; Р о з и н а Р. И. Указ, соч, с. 45; Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 25; Перевод и социолингвистика (Тезисы) -- ТПНОПП, ч. I, с. 67 и др.
   3 Г а к В. Г. Указ, соч., с. 38.
   4 Т а м ж е.
   254
   редать самую реплику на литературном языке, не подыс­кивая никаких аналогов: "..каза с характерния си вят-ски говор:" -- Глей да те не у те па попътя!"1 (Раз­рядка наша -- авт.) Здесь можно было бы обойтись без просторечия "глей" и диалектизма "утепа".
   Интересно, что диалект и говор везде определя­ются, как понятия местные, территориальные (см. MAC, ЭС), но в США, где сожительствуют большие националь­ные группы иммигрантов, выработались и существуют и говоры (диалекты?) группово-национальные -- итальян­ский, креольский, негритянский (их несколько), немец­кий и т. д. Все эти "диалекты", так же как и пиджин-инг-лиш (англо-китайский гибридный язык), отличающиеся фонетическими и морфологическими искажениями анг­лийского языка, приближаются к ломаной речи, о которой мы будем говорить дальше.
   Поскольку жаргоны, арго и сленг подвержены частым изменениям, переводчик, подыскивая им соответствия, не должен упускать из виду и временной фактор. Например, сленг нередко становится "языковой приметой поколе­ний" (БСЭ), так что неудачно подобранное соответствие грозит иной раз обернуться анахронизмом.
   Не менее опасно и пренебрежение к местному факто­ру, что особенно касается применения в ПЯ отдельных диалектизмов, стоящих на грани просторечия.
   В отношении профессионализмов переводчику нужно чутье--зачастую он должен распознать их, выде­лить из кажущегося гладким текста, что бывает трудной, почти невыполнимой задачей, в особенности когда он со­прикасается с переводом каламбуров или фразеологиз­мов.
   Переводчик должен угадать профессионализм и там, где его нет в оригинале, т. е. при безэквивалентности или недифференцированности. Так, по-русски и конторский служащий, и столяр, и сапожник употребят в разговоре слово клей, но по-болгарски первый скажет лепило, вто­рой-- туткал, а третий -- пап или чириш, например, в фразе "Пахнет клеем"; с другой стороны, и болг. лепило может быть клей или клейстер.
   Беседу о переводе диалектов, жаргонов и пр. позво­лим себе заключить еще одной цитатой из книги А. В. Федорова: "..основным функциональным соот-
   Шаляпин Ф. Страниии от моя живот. София, 1962, с. 262.
   255
  
   I
   ветствием всякого рода диалектизмам (как территориаль­ным, так и социальным) в русских переводах способно служить просторечие в широком смысле слова" 1. Только мы несколько расширим эту мысль: это относится не только к русским переводам, а к переводу вообще. О том же в "Высоком искусстве" пишет и Корней Чуковский.
   Вторая группа отклонений от литературной нормы ох­ватывает умышленное и неумышленное словотворчество: своеобразные неологизмы (вольности устной речи и дет­ский язык -- детские окказиональные неологизмы) и не­правильности речи и произношения (детский язык, лома­ная речь -- по незнанию языка или недостаточной языко­вой культуре, и все виды дефектов речи).
   В цитированной выше статье Н. А. Янко-Триницкая приводит различные примеры вольности устной речи: уточнение высказывания или придание ему образности: "до-воспоминание", "сорадование"2, "холодовка"; экс­прессия и создание комического эффекта: "нажитки", "одномыльчане", "подсебятина"; создание производных слов с аффиксами не по принятым образцам: "загибоны", "болыпинский", "недурственный"; замена созвучными словами: "спина -- спиноза", "пол -- полонез", "моги­ла-- Могилевская губерния"; искажение фонетического облика слова: "уря" (ура), "вумный" (умный), "вьюно-ша" (юноша), "шкилет" (скелет -- в смысле худобы); видоизменения звукового облика слова "на западный ма­нер": "мордолизация", "опрокидонтом", "кель выра-жанс", и т. д.
   Такие слова (личные или услышанные авторами) трудно назвать и окказионализмами, сочиненными для данной ситуации. В большинстве своем они даже не при­живаются, но некоторые "входят в пословицу" и цитиру­ются только в своем определенном окружении -- на гра­ни каламбуров. Не исключены, конечно, и случаи, когда некоторые из них переходят в просторечие и появляются в словарях -- хотя бы то же "недурственно" (в MAC с пометой "прост.").
   К ним же следует причислить и все детское словотвор­чество, прекрасно описанное К- Чуковским в его своеоб-
   1 Федоров А. В. Указ, соч., с. 316.
   8 Между прочим, в болгарском языке существует глагол "сърадвай" и существительное "сърадване", а глагол "сорадовать" мы нашли
   у Даля. ... ; •
   256
   разном шедевре "От двух до пяти" и не нуждающееся в каких-либо дополнениях и объяснениях.
   Передача таких вольностей устной речи, такого сло­вотворчества, наряду с игрой слов (каламбурами),-- пробный камень таланта и находчивости переводчика. Здесь можно дать только один совет: быть осторожным, экономным и стараться "попасть в тон" с автором. И, как выразился в той же гамме В. Е. Шор, всегда "лучше не-доборщить, чем переборщить".
   К этой же категории относятся и случаи, когда автор одними морфологическими средствами придает родному слову внешний облик какого-нибудь слова другого языка, или же, наоборот, слова другого языка облекает в мор­фологическое одеяние родного, как это делает Рабле в главе VI своего "Пантагрюэля", озаглавленной "О том, как Пантагрюэль встретил лимузинца, коверкавшего французский язык". В указанной выше статье В. Г. Гак приводит три приема, использованных одним из лучших советских переводчиков Н. Любимовым для передачи квази-ученой латинизированной речи лимузинца: а) ла­тинские слова в русской морфологической оболочке, б) русские слова в латинской морфологической оболочке и в) элементы высокого стиля (поэтизмы, церковнославя­низмы) .
   Итак, рецепт дан мастером перевода или, скорее, из­влечен из его практики. Оказывается (обычно так и бы­вает), у каждого из этих трех приемов есть свои плюсы и минусы, которые нас интересуют с точки зрения доход­чивости перевода и сохранения намерений автора. Рас­смотрим их в обратном порядке.
   в) Поэтизмы и церковнославянизмы вполне понятны для среднего читателя перевода, они, бесспорно, переда­ют возвышенность тона, но бессильны, сами по себе, пе­редать квази-ученость.
   б) Русские слова в латинском обличье, может быть, и звучат "порой пародийно-иронически"', но не вразрез с намерениями автора (т. е. они представляют собой па­раллель -- или антипараллель? -- латинских слов с фран­цузскими окончаниями у автора), и тоже понятны средне­му читателю перевода.
   а) Латинские слова в русской морфологической обо­лочке звучат в тон с повествованием, создают впечатле­ние "научности" и производят комический эффект, но... остаются непонятными для среднего читателя перевода,
   257
  
   т. е. по сути Дела, Являются для него тем, что В. Г. Гак называет "полной белибердой" '. Дело в том, что, несмот­ря на свою архаичность вообще, несмотря на неупотре­бительность в современном французском языке или же в • других значениях латинских слов, оригинальный текст фразы "..inculcons nos veretres es penitissimes recesses des pudendes de ce meritricules amicabilissimes" остается все-таки близким к сознанию современного французского читателя (хотя в "переводе" Пьера Мишеля ни одно сло­во не совпадает с оригиналом : "..penetrons de nos ... les retraites les plus profondes des ... de ces petites p... si ami-ables"2. "Русский" же текст Н. Любимова "..инкулькиру-ем наши веретры в пенитиссимные рецессы пуденд этих амикабилиссимных меретрикулий"3 остается для рядово­го читателя именно "глокой куздрой" Л. В. Щербы, о зна­чении которой нужно догадываться по предлогам и флек­сиям. Но что бы вышло из применения того же приема в обратном направлении? Возьмем другую фразу из рус­ского перевода Любимова и попытаемся перенести ее об­ратно во французский тем же способом: "Т с h t i m o n s snisquer la blagovolence!"4. Мы не отрицаем качеств прекрасного перевода Н. Любимова, а только лишний раз подчеркиваем важность принципа "доходчи­вости", в интересах которой и Л. Толстой переводил в "Войне и мире" все французские вкрапления на русский язык.
   Неправильности детской речи большей частью малочисленны и эпизодичны, не имеют ничего общего с национальным колоритом, и передавать их следует функ­ционально, т. е. "коверкание" должно соответствовать детскому языку на ПЯ, -- малейшее утрирование может погубить эффект.
   Ломаная речь иностранца, не знающего ИЯ, должна прозвучать естественно на ПЯ; поэтому переда­вать ее следует тоже функционально. По-видимому, для
   1 Гак В. Г. "Коверкание" или "подделка", ее. 41, 42.
   2 Rabelais, Francois. Pantagruel. Publie sur le texte defimtif etabli et annote par Pierre Michel. Paris, 1964.
   3 Библиотека всемирной лит-ры. Рабле Франсуа. Гаргантюа и Пантагрюэль. М.: Худ. лит-ра, 1973, с. 178.
   4 Сам Н. Любимов косвенно высказывается против не понятных для читателя слов и выражений: "..в переводе "Дон Кихота" и того же "Гаргантюа" я употреблял лишь такие архаизмы, которые по­нятны без подстрочных примечаний и без заглядывания в словарь Срезневского". (Перевод -- искусство. -- МП, 1963; 3, с. 244).
   258
   этого переводчику необходимо некоторое знакомство со строем и звучанием языка этого иностранца, так как та­кая речь обычно является переводом с его родного языка. Однако немец, слабо знающий французский, и немец, плохо владеющий русским языком, переведут свою мысль по-разному. На это положение указывает и В. Г. Гак: "В некоторых случаях в языке подлинника и языке перевода могут существовать определенные тради­ции в изображении особенностей речи, возникающих под влиянием третьего языка. Эти традиции опираются на структурные расхождения внутри каждой пары языков и внешне могут иметь различные черты. Так, в русской ли­тературе немецкий акцент нередко изображается упот­реблением "и" вместо "ы", мягкого "ль" вместо твердо­го "л", т. е. показывается замещение немецкими фонема­ми русских фонем, отсутствующих в немецком языке. Во французских же текстах немецкий акцент передается заменой звонких согласных глухими и наоборот" '. Таким же образом для неправильной болгарской речи русского характерны ошибки в употреблении артикля, а для бол­гарина, говорящего по-русски, -- ошибки в падежных окончаниях, твердость мягких согласных, мягкость "ж" и "ш". Однако при переводе на французский, немецкий, английский или какой-либо другой язык русской книги, в которой встречается ломаная русская речь болгарина, или болгарской книги с ломаной болгарской речью рус­ского, сохранить типичность этих ошибок окажется не­возможным, и переводчику придется искать другой при­ем, заменяя морфологические ошибки фонетическими, фонетические -- синтаксическими, или наоборот, но всег­да такими, которые присущи русскому или болгарину на соответствующем ПЯ.
   Но и это не следует применять машинально. В расска­зе "Качество", ("Quality"), средствами твердого немецко­го произношения (в частности, озвончения) совершенно правильной в остальном английской речи, Дж. Голсуорси придает своеобразный трагизм образу своего героя -- са­пожника Гесслера, немца: "Zome boods," he said slowly, "are bad from birdt. If I can do noding wid dem, I dake dem off your bill." He подобрав соответствующих средств, "не попав в тон", переводчик может легко превратить этот трагизм в комизм и разрушить эффект всего рас­сказа.
   Гак В. Г. Указ, соч., с. 39.
   259
  
   Положение в известной степени переменится в случае преднамеренного коверканий или ошибок, т. е. ког­да иностранец (носитель третьего языка) намеренно ко­веркает ИЯ или носитель ИЯ коверкает родной язык, что­бы сделать свою речь "более понятной для других" или чтобы сойти за иностранца. В таких случаях всегда про­скальзывает нотка искусственности, которую, хотя это и очень трудно, следует тоже передать в переводе. Почти все практики и теоретики художественного перевода, за­трагивая эту проблему, говорят о чувстве меры, эконом­ности в стилизации национально окрашенной (т. е. лома­ной) речи. Ив. Кашкин ставит в пример переводчикам та­ких авторов, как Пушкин и Лев Толстой: "..найдя верную тональность, Пушкин точно обозначает ее для читателя очень действенным намеком, а потом лишь напоминает о ней", и "Толстой стилизует только ключевые (началь­ные или ударные) фразы, а затем переходит на обычную сказовую речь: 'разумеется, исключая неправильность языка, о которой читатель может судить по первой фра­зе" '.
   Однако такая "экономность" переводчика там, где сам автор не воспользовался ею, иногда приводит к нару­шению его замысла, так как все неправильности (и де­фекты) речи проявляются сильнее при волнении, в напря­женные моменты, т. е. являются деталью психологическо­го, эмоционального состояния персонажа, необходимым штрихом образа, а такие детали и штрихи, разумеется, экономить нельзя.
   Как элемент речевой характеристики персонажа эти отклонения не связаны обязательно с данным словом, предложением. Поэтому переводчик волен воспользо­ваться любой компенсацией подходящими -- фонетиче­скими, морфологическими, синтаксическими -- средст­вами.
   Ломаная иноязычная для оригинала речь персонажей является иноязычным вкраплением, т. е. при переводе на русский и болгарский с языков, пользующихся латини­цей, следует давать ее латиницей же или транскрибиро­вать, в обратном случае -- кириллицу передавать лати­ницей.
   Различные дефекты речи, такие как косноязычие, при­шепетывание, шепелявость, сюсюканье, гнусавость, кар-
   тавость, заикание, обычно передаются функциональным аналогом или же их можно оговорить краткой фразой в тексте: "зашепелявил старик", "сильно заикаясь", "гло­тая на английский манер все 'р'", said he with a lisp, stammelte sie и т. п.
   Далеко не все дефекты речи встречаются во всех язы­ках. Дефект для одного языка может быть нормой для другого: передавая речь грека на болгарском языке, все авторы заставляют его произносить "з" вместо "ж" и "с" вместо "ш"; таким образом, то, что по-русски или болгар­ски было бы сюсюканьем, является здесь отличительной национальной чертой речи; для нашего уха большинство французов картавят, во французском же языке нет даже такого понятия -- картавость!1 С другой стороны, срав­нительно редко такие дефекты приписываются авторами главным героям и редко проводятся сплошь во всех реп­ликах таких персонажей. Конечно, нет правил без исклю­чений, и астматичный господин Слири, не совсем эпизо­дический персонаж в романе Диккенса "Тяжелые време­на", на протяжении всего романа произносит [0] и [б] вместо "с" и "з" (на русский это передано переводчиком как "х").
   Намеренно введенные и очень часто оговариваемые автором ошибки в произношении или правописании пер­сонажей, как, скажем, "pan -- р-а-п" Толстого (случай описан подробнее в следующей главе), тоже передаются функциональным аналогом, как это и сделал француз­ский переводчик "Войны и мира".
   1 Зато во французском существует понятие "rouler Гг"; как и у анг­личан, в противоположность их глухому "г", существует понятие "to rc'.l one's rs".
  
   1 Кашкин Ив. Указ, соч., с. 460. 260:
  
  
   Глава 6
   ИНОЯЗЫЧНЫЕ ВКРАПЛЕНИЯ
   Ma chere Alexandrine, Простите, же ву при, За мой армейский чин Все, что je vous ecris; Меж тем, же ву засюр, Ich wunsche счастья вам, Surtout beaucoup d'amour, Quand vous serez Мадам.
   M. Ю. Лермонтов
   В лингвистической литературе для разных иноязыч­ных и заимствованных элементов лексики и фразеологии встречается немало терминов: "иностранное слово", "чу­жое слово", "варваризм", "экзотизм", или "экзотическое слово", "макаронизм", "алиенизм", "заимствованное слово", или "заимствование" и пр.; некоторые мы поста­рались отграничить уже в ч. I (см. гл. 1, с. 15 и гл. 4, •-, с. 39). Среди них и в отличие от них должен найти мес- < то и принятый нами термин "иноязычное вкрапление".
   Некоторым писателям, в особенности классикам про­шлого, было присуще употребление более широкого кру­га иноязычных вкраплений. В старых произведениях за­падной литературы было принято пересыпать изложение мудрыми фразами, афоризмами и/или просто единичны­ми словами на латинском и древнегреческом языках: это не только считалось признаком эрудиции, но некоторые образованные люди в самом деле так говорили. То же в значительной степени касается и русской классической литературы, которой, кроме латинских и, меньше, древ­негреческих, присущи были главным образом француз­ские и, в несколько меньшей степени, немецкие вкрапле­ния '. Об их характере и числе в русских текстах можно судить, например, по материалу двухтомного Словаря выражений и слов, употребляемых в русском языке без перевода (т. е. авторы имеют в виду преимущественно прижившиеся нерусские единицы), в котором подавляю-
   В болгарской классической литературе иногда встречаются турец­кие, реже -- греческие слова и выражения, но в общем вкраплений в ней намного меньше.
   262
   щее большинство примеров -- из литературы конца XVIII--XIX вв.1
   Кроме таких вкраплений писатели и теперь употреб­ляют повседневные слова и выражения на чужом для са­мого произведения языке. Они вкладывают их в уста своих героев или используют в авторской речи в интере­сах колорита или как деталь речевой характеристики, да­ют их в иноязычном написании или же транскрибируют (мы исключаем ломаную речь, о которой говорили в предыдущей главе).
   С другой стороны, произведения современных авторов на всех языках испещрены иностранными словами и вы­ражениями (терминами, реалиями и пр.) гораздо боль­ше, чем когда-либо в прошлом, в результате интеграции наук и искусств и огромного увеличения международно­го обмена информацией и расширения круга фоновых знаний "человека с улицы". Полностью или отчасти ас­симилированные (заимствованные слова, в том числе и интернационального фонда), они подчиняются грамма­тическим правилам принявшего их языка и, в нашем по­нимании, не являются иноязычными вкраплениями: ав­тор употребляет их непреднамеренно, как привычные для него слова родного языка.
   Иноязычными вкраплениями в нашей терминологии, как уже было сказано (ч. I, гл. 1), явля­ются слова и выражения (или, как иногда у Л. Толстого, целые пассажи и письма) на чужом для подлинника язы­ке, в иноязычном их написании или транскрибированные без морфологических или синтаксических изменений, вве­денные автором для придания тексту аутентичности, для создания колорита, атмосферы или впечатления начи­танности или учености, иногда -- оттенка комичности или иронии2.
   Приблизительно такое же содержание некоторые ав­торы вкладывают в понятие "варваризм". Так, Д. Э. Ро-зенталь в своем определении этого термина относит к варваризмам довольно разнородную лексику: иноязыч­ные слова вообще, реалии, термины, ломаную речь, при­чем недостаточно ясной остается разница между э к з о -
   1 Бабкин А. М., Шендецов Б. В. Словарь иноязычных вы­ражений и слов, кн. 1--2, М.--Л.: Наука, 1966.
   2 Интересно исчерпывающее изложение этого вопроса в рамках рус­ского языка в гл. 3 ("Иноязычные выражения") книги А. М. Баб­кина "Русская фразеология, ее развитие и источники" (Л.: Нау­ка, 1970).
   263
  
   тической лексикой и варваризмами. Ав­тор иллюстрирует их одинаковыми по своему характеру примерами из Пушкина (для первых -- "мантилья", "пан­на", "делибаш", "янычар", для вторых -- "боливар", "брегет", "васисдас"); в дополнение к ним дает и не­сколько примеров из Маяковского ("авеню", "стриты", "собвей", "элевейтер", "ажан", "пульке"). Ломаная речь, о которой мы говорили в предыдущей главе, иллю­стрирована отрывками из стихотворения Д. Бедного "Ма­нифест барона фон Врангеля": "Вам мой фамилий всем известный..." и т. д. Однако тут же даны и примеры ти­пичных иноязычных вкраплений в их оригинальном ино­язычном написании и в русской транскрипции, первые опять-таки из Пушкина (vale, far niente, et cetera, in quarto, du comme il faut, tete-a-tete), вторые -- из коми­ческой поэмы И. П. Мятлева "Сенсации и замечания г-жи Курдкжовой" ("Адью, адью, я удаляюсь, Люан де ву..." и т.д.), являющейся ярким образцом "макаронических стихов"'. Там же Д. Э. Розенталь указывает на две функции элементов, обобщенных им под названием вар­варизмов: во-первых, служить передаче соответствующих понятий (к ним мы причисляем реалии и термины) и соз­данию местного колорита (не упоминая временного и со­циального колоритов, традиции или узуса на данном от­резке времени); а во-вторых, быть "средством сатиры для высмеивания людей, раболепствующих перед ино­странщиной, средством иронической речевой характерис­тики действующего лица". Со второй установкой мы тоже не вполне согласны, так как сатирический и ироничес­кий характер иноязычные вкрапления приобретают толь­ко в макаронической речи (в стихах и прозе) или при создании нарочито комических ситуаций. Кстати, макаро­ническая речь почти непереводима на язык этих вкрап­лений. Единственным и очень трудным, даже рискован­ным приемом было бы замещение их функциональным эквивалентом или аналогом на каком-нибудь другом язы­ке. Гораздо безопаснее превратить правильные "макаро­нические" вкрапления в ломаную речь. Ломаная же речь сама по себе -- явление другого характера и не является иноязычным вкраплением (см. гл. 5).
   И. Левый, с другой стороны, приводит к одному зна­менателю иностр анный язык и местный диа-
   языка.
   1 Розенталь Д. Э. Практическая стилистика русского Изд. 3-е. М.: Высшая школа, 1974, с. 80--81.
   264-
   лект, называя оба "чужеродной языковой системой", которая "сама становится художественным средством и, как таковое, непереводима". Для нас диалект -- отступ­ление от литературной нормы, и он рассмотрен нами тоже в предыдущей главе. Однако с иностранным языком дело обстоит иначе. "Чужой язык, принятый в среде, где создавался оригинал, -- продолжает И. Левый, -- часто бывает непонятен читателю перевода, поэтому чужеязыч-ную речь нельзя в переводе сохранить. Так, непонятны были бы финикийская речь в устах воина-пунийца из ко­медии Плавта "Пуниец", турецкая -- в классической болгарской литературе, а для малообразованного чита­теля-- и французская в "Войне и мире" Толстого. Если заменить чужеязычные выражения фразами на литера­турном языке переводчика, они утратят свое художест­венное качество; обычный перевод в сносках непригоден здесь, так же как и подстрочные пояснения исторических реминисценций"'. Тут мы бы возразили по двум пунк­там: во-первых, вряд ли и при постановках "Пунийца" в свое время в Древнем Риме финикийская речь воина была понятна всем зрителям или даже какому-то их большин­ству; во-вторых, говоря о французских вкраплениях в "Войне и мире", И. Левый забывает, что сам Л. Толстой их переводил, иногда в сносках (больше), а иногда и в тексте.
   В мировой литературе наблюдается в основном два подхода в отношении иноязычных вкраплений в под­линнике: 1) автор вводит их без пояснений, рассчиты­вая, по-видимому, на контекстуальное осмысление и под­готовку читателя, или же, считая их элементами колори­та, атмосферы, для ощущения которых не обязательно их смысловое восприятие, иной раз даже мешающее, т. е. важна форма, а не вложенная в нее информация, и 2) ав­тор тем или иным путем доводит до читателя их значение. Первым путем вводятся итальянские, испанские, немец­кие и французские вкрапления у Хемингуэя, голландские и французские у Ирвинга Стоуна; второй характерен в некоторой степени для русских (Л. Толстой, И. А. Гонча­ров), немецких и болгарских писателей.
   В средневековой литературе почти никто эти вкрап­ления не переводил ни в тексте, ни в сносках, поскольку потенциальными читателями были такие же эрудиты.. Например, Фрэнсис Бэкон (1561-1626) в коротеньком эс-
   1 Левый И. Указ, соч., с. 137--138.
   265
  
   се "О чтении" ("On Studies") употребляет латинскую сентенцию "Abeunt studia in mores" (Занятия налагают отпечаток на характер) и выражение "cymini sectores" (букв: "расщепляющие тминые зерна" -- о людях, вдаю­щихся в излишние тонкости), непонятные теперь без перевода большинству даже высокообразованных лю­дей-- ведь латынью в наше время занимаются лишь уз­кие специалисты! В некоторых более поздних изданиях таких произведений, однако, мы находим их в переводах (в сносках, комментариях в конце книги).
   Для переводчика все это порождает дополнительные проблемы: а) Следует ли оставить иноязычные вкрап­ления автора без перевода или объяснений? б) Как по­ступить с собственно переводами вкраплений самого ав­тора?
   Самым естественным, на первый взгляд, кажется по­
следовать примеру редакторов и комментаторов старых
авторов -- перевести в сносках, дать комментарии в кон­
це. Здесь, конечно, лишний раз возникает критерий з н а -
ко мост и: что переводить или пояснять, что будет по­
нятно без пояснений? В отношении же самих переводов
или комментариев мы всецело присоединяемся к неод­
нократным замечаниям и предупреждениям
А. М. Бабкина к комментаторам (в нашем случае --
переводчикам) в вышеуказанной его книге: не перево­
дить слишком легковерно, проверять не только точное
значение таких вкраплений на языке, из которого они за­
имствованы, но и "прибавочное" значение, полученное в
заимствовавшем их языке или в употреблении автора
(последнее касается особенно иноязычных слов и выра­
жений, уже ассимилированных языком подлинника). Для
иллюстрации воспользуемся готовым примером и заклю­
чением А. Райхштейна: ""Servus," sage ich und lasse sie
allein (ebenda)--Servus",* -- заявляю я и оставляю их
одних. Сноска на этой странице русского текста гласит:
"Приветствую вас (лат.)." Стандартная для немецкой
разговорной речи формула приветствия (ср. русск. "При­
вет!") создает в переводе неоправданное впечатление
оригинальничанья латинским словцом, чуждого герою
романа"'.
   Но это не решает еще вопроса -- что переводить и
   сколько? Очевидно, большое количество иноязычных вкраплений в тексте -- и объясненных, и необъяснен­ных -- затрудняет чтение и оригинала, и перевода, и, возвращаясь еще раз к И. Левому, мы бы сказали, что "чужой язык, принятый в среде, где создавался ориги­нал", возможен -- в идеальном смысле слова -- только в двуязычных странах, как русский в союзных республи­ках, французский и немецкий -- в Швейцарии, шведский и финский -- в известных областях обеих стран, фран­цузский -- для фламандцев в Бельгии и Франции и гол­ландский -- для них же в Нидерландах. Но все эти слу­чаи скорее исключения, чем правило. Говоря же о рам­ках "свободы переводчика", видимо, можно воспользо­ваться, но тоже не повсеместно, а в разумной мере, ре­цептом И. Левого: "Наиболее приемлемым решением здесь будет перевести на свой язык важнейшие в смыс­ловом отношении фразы и намекнуть на атмосферу чу-жеязычности сохранением в переводе приветствия и кратких реплик, содержание которых ясно из контекста (особенно если основная мысль повторена в соседней фразе). Далее намеки на чужеязычность речи можно в случае необходимости комбинировать с пояснениями ("обронил он по-турецки"'. Такие намеки на чужеязыч­ность речи со стороны переводчика окажутся еще более неизбежными при переводе произведения на язык самого вкрапления, как это бывает и при обращениях, скажем, в репликах Пуаро в переводах романов Агаты Кристи на французский язык.
   Очень важна, разумеется, та степень знакоместа дан­ного вкрапления, которая иногда делает излишним пере­вод: множество разноязычных пословиц, поговорок, кры­латых слов, шаблонных выражений давно уже стали международными, настолько, что например, В. Надеин считает возможным употребить даже каламбурно извест­ное "cherchez la femme" в виде "шерше ля тёщ", как сказали бы французы, пожившие в Вологде"2, рассчиты­вая с полным основанием, что его поймут. То же каса­ется и иноязычных заимствований в ИЯ, ясных и чита­телю ПЯ. Ярким примером может послужить следующая выдержка из "Человека в футляре" Чехова: "..по всей вероятности, в конце концов, он [Беликов] сделал бы предложение, если !бы вдруг не произошел "kolossalische
  
   'РайхштейнА. О переводе устойчивых фраз. -- ТП, 1968, N 5, с. 32--33. Пример взят автором из книги Э. М. Ремарка "Черный обелиск" и перевода ее на русский язык.
   266
   1 Левый И. Указ, соч., с. 138.
   2 И, 27.11.1975.
   267
  
  
   Scandal"" Ч Несмотря на преднамеренно неправильную форму (kolossalische в немецком нет, правильно -- kolossal, a Scandal дан в английском, написании, через "с" вместо "k"), это будет понятно в любом переводе (например, в английском переводе это так и дано, и даже Skandal дан через "k", вероятно для выделения его из общего текста).
   Но как быть, если данное вкрапление, понятное чита­телю оригинала, непонятно читателю перевода? Мы упо­минали-- часто автор уверен, что будет понят, и остав­ляет иноязычные элементы без пояснений; в то же время при переводе на другой язык они не доходят до нового читателя: их содержание неясно, колорит стирается и пе­реводчику приходится искать возможности подсказать его наличие в подлиннике. Такой случай мы находим в том же рассказе Чехова: "Нет, братцы, поживу с вами еще немного и уеду к себе на хутор, и буду там раков ловить и хохлят учить. Уеду, а вы оставайтесь тут со сво­им Иудой, н е х а и вин л о пне"2. (Разрядка наша -- авт.) Это выражение, несмотря на близость языков, без перевода не дойдет даже до болгарского читателя. По­нимая это, болгарский переводчик не счел возможным сохранить украинское вкрапление, причем эта фраза сли­лась с остальным текстом -- пропал колорит: "...Ще си замина, а вне си останете тук с вашия юда, дявол да г о в з а м е". Тот же эффект получился, вернее, эффек­та не получилось, и в английском переводе: "...and you may stay with your Judas, and be damned to him". (Разрядка наша -- авт.)
   Правильный прием подсказывает переводчику сле­дующий пример, взятый из газетного текста: "-- Цэ ж мы делали садик, -- мешая русские слова с ук­раинскими (разрядка наша -- авт.), рассказывала мне Зоя Буткевич, дивчина из отряда "Карпаты". -- Все робыли, что треба: и кладку, и штукатурку, и малярку. С шести утра и дотемна -- хотелось сдать поскорее: ди-тыны малые ждали"3. Перевести это на другой язык, ос­тавляя украинские слова, невозможно, однако объясни­тельная фраза автора компенсирует в некоторой степе­ни утрату колорита.
   Иногда переводчик может позволить себе добавление
   перевода иноязычного вкрапления непосредственно пос­ле него в авторском тексте, как это делают и сами ав­торы. Несколько таких примеров мы указали, цитируя в разных местах выдержки из "Казаков" Л. Толстого.
   А встречаются и вкрапления с подтекстом, представ­ляющие собой еще более трудную для переводчика зада­чу. Например, Гергарс Гауптман ("Die Insel der Grofien Mutter") пишет: "..eine deutsche Lady, die ihren heifige-liebten Lord verloren hatte.." (разрядка наша -- авт.), давая в единственной фразе характеристику одной из своих героинь. Конечно, проще всего перевести это слово в слово ("..немецкая леди, потерявшая своего горячо любимого лорда.."), но будет ли ясен подтекст автора? А как быть при переводе на английский язык? Такие ме­ста требуют высокого мастерства и индивидуальных ре­шений переводчика -- рецепты здесь давать почти невоз­можно.
   Легким и бесспорным бывает только упомянутое на­ми выше положение, когда автор дает перевод вкрапле­ния в самом тексте непосредственно или в соседней фра­зе. Тогда переводчику остается лишь транскрибировать иноязычные слова или выражения и перевести на ПЯ данный автором в тексте перевод или объяснение. Так, никакого затруднения не представляет перевод на лю­бой язык текстов следующего типа:
   "-- Уйде-ма, дядя? (то есть: дома, дядя?) -- послышался ему из окна резкий голос..."1; "..за стенкой раздался сильный голос Ивана-младшего: -- Dad, wouldyou cash me.a check? -- Что означало: -- Отец, ты мне чек наличными не опла­тишь?"2; "Белесое солнце высвечивало., матерчатую полосу с аккуратно выведенными на ней словами "Ta­rn и делек!" -- "Всего самого хорошего!"3. (Разрядка всюду наша -- авт.)
   А бывает и так: автор, который в тексте или в сноске обычно дает перевод -- правильный или "вольный" -- своих иноязычных вкраплений, вдруг изменяет этому принципу. Так, И. А. Гончаров в "Фрегате "Паллада" всегда переводит введенные в текст латинские, англий-
  
   279.
   'Чехов А. П. Собр. соч. Т. 8, с. 287.
   2 Т а м ж е, с. 287.
   3 И, 28.Х. 1975.
   1 Толстой Л. Н. Собр. соч. Т. 3, с. 226. "Кондратов С. Н. Свидание с Калифорнией, с. 3 И, 5.VIH.1975.
  
   ские, немецкие, голландские и французские слова и вы­ражения, а украинскую фразу "Що-сь воно не тее( разрядка наша -- авт.), эти тропикы!"1 оставляет без перевода, считая, что каждый русский поймет ее. Но поскольку нерусский не поймет, переводчику приходится, следуя установленному самим автором правилу, давать в тексте украинскую фразу, как она есть, и переводить ее в сноске.
   Самым полным и показательным примером, в том числе и при переводе произведения, изобилующего вкрап­лениями из ПЯ, бесспорно является "Война и мир" Л. Толстого и перевод его на французский язык, о кото­ром (присовокупляя и Макаренко) С. Мемедзаде пишет: "Представьте себе "Войну и мир" на французском языке и "Педагогическую поэму" -- в переводе на украинский. Целые светские пассажи в толстовской эпопее и сочные украинские выражения макаренковских хлопцев "раство­рятся" в языке перевода, подобно тому как медуза ста­новится в воде малозаметной, почти невидимой"2.
   Думая о своем читателе, Л. Толстой явно рассчитывал не только на тоненькую прослойку современной ему рус­ской интеллигенции -- иначе он, конечно, оставил бы без перевода французскую речь, столь характерную для ча­сти описываемого им русского общества того времени. Об этом упоминают многие авторы, что и заставило нас поинтересоваться данным вопросом в нескольких аспек­тах: а) как переводит Л. Толстой свои французские пассажи; б) что делает переводчик, например, на бол­гарский язык с русским текстом толстовских сносок; в) какова судьба самих французских вкраплений во французском переводе романа; г) что происходит с соб­ственным русским переводом сносок Толстого во фран­цузском переводе?
   а) Очевидно Л. Толстой писал французские пассажи прямо на французском, не переводя с русского; дойдя же до необходимости повторить свою мысль и по-русски, он чаще всего переводил ее функционально, т. е. переда­вая мысль или фразу (слова) так, как выразил бы их первоначально на русском языке. Это становится яснее всего при сопоставлении более длинных пассажей.
   Встречаются, однако, и случаи, когда он именно
   'Гончаров И. А. Фрегат "Паллада". Т. I, с. 248. •;•
   2Мамедзаде С. Точность плюс вдохновение. -- АПТХП, т.'I"
   с. 194. <Г^
   270
   переводил, и тогда перевод получался более фор­мальный, буквалистический. Так, выражение "malheu-reuse, comme les pierres" переведено им "Бедняжка не­счастлива, как камни" (ФРФС переводит этот фразеоло­гизм "несчастнейший из смертных, глубоко несчастный, горемычный").
   б) Как раз на таком примере можно проверить, как поступает со сносками переводчик: переводит русский текст или дает свой перевод французского текста, игно­рируя сноску. Автор новейшего болгарского перевода "Войны и мира" Константин Константинов, сам писатель и один из лучших болгарских переводчиков за послед­ние четыре десятилетия, был знатоком и французского языка, переводил и французскую классику. Сличение с подлинником показало, что он оставался верен своему автору, переводя русские переводы самого Толстого. И в цитированном выше случае он перевел дословно фор­мальный перевод Толстого: "Клетата, тя е нещастна ка-то камъните".
   В другом месте Л. Толстой пишет: "Arrangez-moi cette affaire et je suis votre вернейший раб a tout jamais (pan--comme mon староста m'ecrit des донесения: покой-ep -- п)" и переводит в сноске: "Устройте мне это дело, и я навсегда ваш... как мой староста мне пишет...". К. Кон­стантинов дает в тексте "Arrangez-moi cette affaire et je suis votre- пай-верен роб a tout jamais -- роб -- comme mon управител m'ecrit des донесения: покой-ер -- n", r. e. повторяет французские слова и переводит только рус­ские, а в сносках дает толстовский перевод французских фраз: "Наредете ми тая работа и аз винаги ще бъда ваш. Както моят управител ми пише. Т. е. "п", "ъ", отмечая "Б. пр." (Примечание переводчика)"1.
   в) Второй пример приводит нас к следующему вопро­су: какова судьба самих французских вкраплений во французском переводе романа? В одном переводе2 в са­мом начале оговорено, что все французские тексты авто­ра (Л. Толстого) даны курсивом, а это позволяет
   1 В русском издании романа (Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 4. М.: Гос. изд, худ. лит., 1961) на с. 13 дано латиницей р а п-п а н вместо кириллицей р а п ъ (с твердым знаком, у Тол­стого -- "ер") и с дефисом после "покой-ер" вместо правильного тире: т. е. "п о к о и - е р-п" вместо "покой-ер--п". Так его передал и болгарский переводчик.
   3 Tolstoi, Leon. La guerre et la paix. Trad, par Henri Mongault. Paris, 1952.
   271
  
   французскому читателю получить некоторое представле­ние о русско-французской речи дворянства того времени.
   г) Переводы самого Толстого французских вкрапле­ний на русский язык, естественно, становятся совершен­но беспредметными и опускаются.
   Здесь же, по поводу этого примера, добавим и дру­гую немаловажную подробность в связи с перенесением иноязычных вкраплений из языка в язык. В то время как латиница более или менее знакома большинству носите­лей языков, использующих кириллицу, носителям язы­ков, пользующихся латиницей (иногда даже для носите­лей близкородственных славянских языков), кириллица большей частью не знакома. Из этого следует, что такие вкрапления необходимо транскрибировать; однако нель­зя упускать из виду и преднамеренно вводимые авто­ром ошибки с целью подчеркнуть необразованность или незнание того или иного персонажа, или создание коми­ческого эффекта или сообщение оттенка иронии.
   Между прочим, французский переводчик "Войны и мира", дойдя до этого самого "рапъ" и не видя возмож­ности передать его понятным образом французскому чи­тателю, прибегнул к приему компенсации и подчеркнул неграмотность толстовского старосты неправильным на­писанием другого слова: "..a tout jame (j-a-m-e)", -- до­вольно часто встречающейся среди французов орфогра­фической ошибкой.
   Особый, частный случай -- иноязычные заглавия це­лых произведений (романов, стихотворений и пр.) или от­дельных глав -- явление, широко распространенное; можно было бы дать длинный перечень таких случаев. Ограничимся упоминанием только "Table-Talk" Пушки­на, стихотворения Гете "Probatum est", "Vanitas! vani-tatum vanitas", "Egalite", Мэтью Арнольда "Requiescat", Роберта Браунинга "Summum bonum", В. Хенли "Invic-tus" и пр. Очевидно, все эти заглавия должны остаться такими, как их дает автор, и единственным возможным изменением является транскрипция, причем здесь будет неизбежна утрата колорита при переводе произведения на язык самого вкрапления.
   Бывают, однако, случаи, когда переводчику удается перевести такое заглавие без утраты колорита. Идеаль­ный пример -- заглавие романа "Quo Vadis" Г. Сенкеви-ча, переведенное на русский и болгарский языки старо­болгарским (церковнославянским) "Камо грядеши", которое настолько же знакомо и вместе с тем обладает
   272
   тем же ароматом античности для русских и болгарских читателей, как и латинское заглавие -- для католика-поляка. Можем упомянуть и "Totenmesse" Ст. Пшибы-шевского, написанную им по-немецки, а в автопереводе на польский язык озаглавленную "Requiem aeterna".
   Очень характерен -- в обратном направлении -- слу­чай с книгой Джерома К. Джерома "Three Men on the Bummel", в которой автор объясняет совершенно незна­комое для англичан немецкое слово Bummel толь­ко на последней странице. Бесспорно, весь эффект этого приема автора совершенно утрачен для читателя рус­ского перевода, озаглавленного "Трое на велосипе­де",-- так, если бы хотел, мог назвать его и сам автор,-- утрачено и значение последнего абзаца, содержания, вло-. женного Джеромом в концовку книги. Действительно, трудно сохранить или как-нибудь компенсировать это со­держание и при переводе книги на немецкий язык.
   В заключение, говоря о вкраплениях, можно еще отметить, что взаимные отношения в рамках разных пар языков различны, что тоже не следует упускать из виду, поскольку "...если при переводе с немецкого на русский действенность этих элементов [иноязычной лексики] в случае их сохранения усиливается, подчеркивается не­соразмерно их весу в оригинале, вследствие чего в ряде переводов часть их нередко опускается, т. е. передается русскими словами, то при переводе с русского на немец­кий их формальное воспроизведение не встречает обыч­но никаких препятствий, не требует особенных техни­ческих ухищрений, окраска иноязычности сохраняется, но действенность этой категории слов в той или иной степе­ни уменьшается" 1.
   Глава 7
   ТЕРМИНЫ
   Термин однозначен, термин не имеет коннотативных значений, термин лишен синонимов, независимо от кон­текста термин переводится термином -- пол­ным и абсолютным эквивалентом, и поэтому, согласно
   'Федоров А. В. Очерки общей и сопоставительной стилистики. М.: Высшая школа, 1971, с. 121--122.
   273
  
   единодушному мнению специалистов, относится к числу единиц, не затрудняющих переводчика... Почему же в таком случае, спросит пытливый читатель, вопросы о пе­реводе терминов попали в книгу о "непереводимом"? Во­прос вполне закономерен, несмотря на то, что об этом уже шла речь в первой части (гл. 1).
   Во-первых, то л ь ко в идеале термин однозначен и лишен синонимов и коннотаций. А во-вторых, даже при этом "идеальном" положении говорить о его полной пере-водимости -- термин термином -- можно лишь в тех слу­чаях, когда элементы терминологии находятся в своем естественном окружении, т.е. в научном стиле ре­чи, в подъязыке науки; нас же интересует в первую оче­редь перевод термина в художественном тексте.
   Миф о единственном значении термина и отсутствии у него синонимов нетрудно развеять простой словарной справкой -- это хорошо видно в сопоставительном плане. Болгарскому термину палец в русском переводе (БРПР) соответствуют "эквиваленты" палец, кулак, кулачок, ро­тор, шкворень; рус. палец -- в английской терминологии pin, cam, finger, cog; pin в переводе на французский -- cheville, clavette, essieu, pivot, roupillon, а первое из французских соответствий переводится нем. Pflock, Zap-fen, Virbel, Bolzen, Knockel. Английское слово arm в не­терминологическом словаре (БАРС) представлено по меньшей мере 15 терминологическими русскими соответ­ствиями; терминологический словарь даст их гораздо больше.
   Перевод термина далеко не всегда дело простой за­мены слова ИЯ словом ПЯ- Переводить термины было бы легко и просто, 1) если бы научная литература имела монопольное право на их употребление и 2) если бы каждый термин действительно имел терминологический эквивалент в любой паре языков. Но так не бывает.
   Элементы терминологии (слова и словосочетания) в последнее время -- чем дальше, тем больше -- встречают­ся далеко за пределами научной литературы, а по суще­ству во всех жанрах: в эпоху НТР наука и техника ста­ли чуть не основными поставщиками новой лексики для современного общелитературного языка. Немало терми­нологии в научно-популярных и научно-фантастических произведениях, есть она и в общественно-публицистичес­кой литературе, не чужда терминологии и беллетристика, и даже поэзия. И это естественно: трудовая деятельность играет ведущую роль в жизни любого человека, а стало
   274
   быть, и персонажа художественного произведения, так что правдоподобное описание этой жизни неизбежно должно привести к использованию языка, связанного с трудом и производством. Едва ли будет преувеличени­ем сказать, что сегодня, благодаря активности средств массовой информации, общим достоянием становятся да­же узкоспециальные термины, неизбежно попадающие и в язык писателя. В результате термин становится обяза­тельной составной частью лексики любого произведения художественной литературы, отражающей состояние со­временного литературного языка1.
   Однако поведение термина в научном и в художест­венном тексте неодинаково, как, соответственно, неоди­наковы и исполняемые им функции в этих различных по средствам выражения жанрах. В своей естественной среде, как компонент терминологической системы и подъязыка соответствующей науки, термин играет толь­ко назывную роль, роль знака, указывающего на точно определенное понятие, в то время как в художествен­ном произведении он исполняет прежде всего поставлен­ную ему автором стилистическую задачу, не теряя, впро­чем, и своего предметного значения. Отсюда и различия в постановке вопроса о переводе терминов в зависимости от жанра.
   Прежде чем переводить, термин нужно распознать в тексте, отличить от элементов общеязыковой лексики. Затруднения возникают главным образом из-за омони­мии (между двумя терминами, между термином и не­термином), благодаря приписыванию обычной лексичес­кой или фразеологической единице -- иногда "бывшему термину" -- терминологического статуса, а также в свя­зи с "прозрачной" внутренней формой термина.
   Омонимы2 иногда распознаются легче среди за­имствованных терминов, но нередко и они затрудняют переводчика. Например, англ, cable, кроме кабель, может значить еще и трос, якорная цепь, теле-
   1 Подробнее см., например: Толикина Е. Н. Термин в литера­турном языке. -- Сб. Нормы современного русского литературного словоупотребления. М.--Л.: Наука, 1966; Капанадзе Л. А. Вза­имодействие терминологической и общеупотребительной лексики. -- Сб. Развитие лексики современного русского языка. М.: Наука, 1965.
   2 И здесь, как в случае с реалиями, в понятие омонимии мы вклю­чаем и многозначность -- с точки зрения перевода оба явления пред­ставляют трудность в связи с несоответствием плана выражения плану содержания.
   275
  
   грамма, каблограмма, швартов, кабельтов, витой орна­мент, телеграфировать (по подводному кабелю), закреп­лять канатом, украшать витым орнаментом (БАРС); нем. Kammerton -- это "основной тон", а рус. камертон ("упругая стальная вилка.." -- Ож.) соответствует нем. Stimmgabel'. Такие термины легко могут оказаться "ложными друзьями переводчика".
   Труднее обстоит дело с исконными для ИЯ терми­нами. Многие из них, будучи элементами соответствую­щей терминосистемы, имеют вместе с тем достаточно "прозрачную" внутреннюю форму, чтобы ввести перевод­чика в заблуждение.
   В техническом тексте едва ли зуб, щека, корпус, па­лец, плечо, пята, кулак, а тем более головка, зубец, щечка, кулачок будут переведены в значении частей тела, да еще с ласковым оттенком; маловероятно, чтобы переводчик рус. головку передал нем. "Kopfchen", или болг. ший-ку •-- фр. "сои" (не уменьшительным2 за отсутствием та­кового во французском языке), или англ, heel -- нем. "Ferse", а болг. пета -- рус. "пятка". Встретив термин головка рельса, он не свяжет ее "по аналогии" с "гладить по головке", так как видит в ней лишь "верхнюю часть сечения рельса., с закругленными краями" (РБТР); ножка опухоли, наверное, не направит мысль перевод­чика-медика к ребенку, прыгающему "на одной ножке", поскольку для него она только pediculus -- тоненький стебелек, на котором держится опухоль.
   Иное дело в художественном тексте, где плечо -- прежде всего "часть туловища от шеи до руки" (Ож.), а потом уже, в анатомической номенклатуре, часть руки выше локтя (в отличие от предплечья), или в физической терминологии -- часть рычага и т.д.; где опухоль в ос­новном соответствует англ, swelling, болг. "подутина", а только для медика = лат. tumor, или neoplasma; где, го­воря о соли, автор может иметь в виду не только "при­праву к пище", но также и "химическое соединение, об­разующееся при взаимодействии" и т.д. (РБТР); где
   1 Готлиб К. Г. М. Немецко-русский и русско-немецкий сло­варь "ложных друзей переводчика". М.: Сов. энциклопедия, 1972; Акуленко В. В. (и др.). Англо-русский и русско-английский словарь "ложных друзей переводчика". М.: Сов. энциклопедия, 1969.
   2 В русской научной литературе множество терминов имеет форму
уменьшительных общеязыковых слов: их можно было бы назвать
"лексикализованными диминютивами". ..........
   276
   спирт может быть камфарным или "нюхательным", ле­карством или водкой. Если к этому добавить сказанное о неоднозначности самих терминов да еще многознач­ность большинства слов любого языка, а кроме того внутри- и межъязыковую омонимию, то станет ясно: об­наружить термин в художественном тексте -- дело не всегда легкое.
   Приведенные примеры показали, что источником ошибок в распознавании, так же как и в переводе терми­нов в художественном тексте, может быть и их проз­рачная внутренняя форма. Если в чужом термине сравнительно редко можно спутать научное наз­вание с общеязыковым (ср. выше кабель, камертон), то "свой" для ИЯ термин гораздо легче принять за обычное слово, так как он больше сливается с окружающей его речевой тканью. В результате англ, deck-cabin может превратиться в "палубную кабину" вместо рубки, или hand окажется вдруг "рукой" вместо стрелки. Нем. Traubenkirsche в переводе на английский будет не "grape cherry", как можно предположить, -- такого нет в при­роде, -- a bird cherry, что, в свою очередь, не птичья вишня -- русский синоним черешни, -- а черемуха!' Так что здесь ни к селу ни к городу могут появляться и "шей­ки", и "губки", и любые нелепицы, порожденные фантази­ей и моментной ассоциацией, вызванной внутренней фор­мой термина.
   Бывает, правда, что научное или техническое понятие названо в разных языках терминами, совпадающими и по внутренней форме: англ, tooth, фр. dent, нем. Zahn во многих значениях покрываются по предметному содер­жанию и внутренней форме рус. зуб и болг. зъб. Но беда в том, что это нельзя считать закономерностью: есть мно­жество терминов, в отношении которых такого совпаде­ния не наблюдается. Так, рус. плечо и болг. рамо -- межъязыковые синонимы как в терминологическом отно­шении, так и по внутренней форме; их эквивалентами, но только как термины, являются англ, arm и фр. bras, в свою очередь покрывающиеся между собой и в отноше­нии внутренней формы; русский термин кулак переводит­ся на болгарский язык совсем далеким по внутренней форме гърбица (в переводе на русский "горб"); фр. ta-
   1 В БАРС допущена ошибка в переводе bird-cherry: вместо черему-_ ха -- "черешня"; и лексикографов, видимо, подвела внутренняя фор­ма английского термина.
   277
  
   Ion не "пятка", а кулачок, collet -- не "ворот", а шейка, pied -- не "нога" и не "ножка", а пятка (рейки) и, на­конец, bras (du segment) --не "рука", а нога (сегмент­ного затвора).
   Трудность распознавания усугубляется еще тем, что термин может быть употреблен в нетерминологическом значении, и, наоборот, обычное слово может быть тер­мином.
   Сам по себе перевод терминов в художествен­ном тексте подчиняется, как правило, основному принципу перевода этой категории слов: термин пе­реводится термином. Сходны и некоторые пред­посылки: для осуществления такого перевода нужно, что­бы в ПЯ существовал термин-эквивалент и переводчик знал не только факт его наличия, но и точную форму. Эти предпосылки требуют некоторого уточнения. Термин-эк­вивалент на ПЯ должен полностью соответствовать тер­мину на ИЯ в отношении его предметного содержания и употребления в том же значении в данной области науки. Переводчик не может "перевыражать" термин на ПЯ, что закономерно в отношении других лексических и фра­зеологических средств; термин ИЯ нужно заменить тер­мином ПЯ в его общепринятой, официальной, утвердив­шейся в соответствующей терминологии форме. Болг. кафяви въглшца, англ, brown coal, нем. Braunkohle в рус­ском переводе будет не "коричневый уголь" (несмотря на то, что "кафяв", brown, braun = "коричневый"), а бу­рый уголь; болг. зъбно колело -- никак не "зубное коле­со", а шестерня; болг. електроинженер и англ, electrical engineer соответствуют рус. инженер-электрик, а маши-нен инженер -- не "машинный инженер", а инженер-ме­ханик.
   Это положение отечности формы эквивалента касается художественного текста постольку, поскольку переводимая единица употреблена в нем действительно в терминологическом значении. Однако одного лишь при­сутствия термина в тексте недостаточно. В художествен­ном произведении, скажем, с производственной темати­кой, термины -- привычный строительный материал, соз­дающий у читателя впечатление правдивости, реалистич­ности повествования благодаря своему "научному коло­риту". Вот довольно характерный пример употребления терминологичного языка в художественном тексте: "Ры­баки начали погрузку орудий лова. Треска лови­лась ярусами и тралом. Поэтому на сейнеры
   278
   грузились сотни металлических крючков, железные дву-лапые якоря, стеклянные буйки, плоские плете­ные корзины, траловые сети"1. (Разрядка наша--авт.) При переводе такого текста не обязательно перево­дить каждый термин термином: важно передать терми-нологичность, важно, чтобы текст "звучал профессио­нально", для чего иной раз достаточно двух-трех терми­нов. Но вместе с тем нужно постараться сохранить не одну лишь терминологию, но и "научный стиль". Напри­мер, "начали погрузку" не следует менять на "начали грузить" (как это сделал болгарский переводчик), так как сочетания с отглагольными существительными очень характерны для терминологической литературы; нельзя выражение "выпускать плавку" заменять глагольным оборотом, чем-нибудь вроде "лить сталь", или военное "развивать наступление" урезывать до лаконичного "на­ступать". Чтобы погрузить читателя в атмосферу описы­ваемой действительности -- производство, морское путе­шествие, война, научные изыскания, учеба, -- язык пере­вода должен быть "профессиональным" с точки зрения соответствующей области жизни -- разумеется, до допу­щенного автором оригинала "профессионализма". Непра­вильно переводить на болгарский язык пристрелка "любительским" "пробна стрелба" -- такого термина в военном деле нет -- или чем-нибудь подобным (кстати, и по-болгарски это пристрелка).
   Дело обстоит просто, если термин в ИЯ имеет экви­валент в ПЯ. А когда эквивалента нет?
   Ученого, для которого делается перевод, в н а у ч -ной литературе не устроит "дерево с белыми души­стыми цветками и черными ягодами"; ему нужны не де­финиция или толкование, а точный термин, а еще луч­ше-- латинское название. Так что выбор у переводчика небольшой: нужен термин; либо он заимствует его -- обычно из ИЯ (транскрипция), либо "сочиняет" свой (калька, неологизм, составной термин и др.), либо обще­языковой единице присваивает статус термина.
   В художественном переводе возможности шире. Основная тенденция здесь в общем та же --придер­живаться терминологических аналогов, но отнюдь не всегда и отнюдь не во что бы то ни стало. Если, скажем, черемуха фигурирует не в речи ботаника, то в болгарской
   'Чаковский А. У нас уже утро. Воронеж: Воронежск. обл кн-во, 1950, с. 230.
   279
  
   переводе ее вполне можно заменить по "поэтическому об~ разу" более близкой читателю "вишней" -- например, в "весеннем" тексте (см. ч. I, гл. 7). Допустимость таких отступлений от фактологической точности объясняется различием в средствах выражения между, например, рассказом и научной статьей: в последней термин -- как бы определенная величина в алгебраическом уравнении, а в первом -- цвет, штрих, аромат, звучащая струна ху­дожественного образа. Поэтому и "точность" термина не одна и та же в обоих случаях. Если при переводе дис­сертации наименование одной детали ло ошибке заменить другой, то это испортит перевод; а в романе хорошо проду­манная замена такого рода может быть для адекватно­го перевода обязательной. Так, если плашки в "Двенад­цати стульях" И. Ильфа и Е. Петрова (допустим, пере­водчик не нашел эквивалента) переделать на другой сле­сарный инструмент, текст не пострадает, лишь бы этот "неверный" термин был снабжен верными для него тех­ническими параметрами: плашки в романе-- деталь, нужная автору исключительно для характеристики "слесаря-интеллигента" Полесова; такую же роль сы­грает и любой инструмент, лишь бы он не был слишком простым -- иначе пропадет чудная фраза о том, что Еле­на Станиславовна имела "о плашках в три восьмых дюй­ма такое же представление, какое имеет о сельском хо­зяйстве слушательница хореографических курсов имени Леонардо да Винчи" 1.
   При переводе художественного текста, в отличие от научного, допустимы и другие трансформации: не грех иногда видовое понятие заменить родовым, написав, на­пример, лодка вместо ялика, или гички, или даже шлюп­ки; возможны описательный перевод -- общеязыковая единица вместо терминологической, приблизительная за­мена синонимом и даже нулевой перевод. И здесь, как в отношении реалий, выбор подходящего приема перево­да зависит от семантической значимости термина, от его "освещенности" в тексте (ср. ч. I, гл. 6). Но в основном зтот выбор, как в отношении любого лексического сред­ства, определяется контекстом и, в частности, стилисти­ческой ролью термина. Как правило, при отсутствии в ПЯ термина-эквивалента наименее желательны те приемы, которые присущи терминологическому переводу. Введе­ние в художественный текст нового, не существующего в
   'Ильф И., П е т р о в Е. 12 стульев. М.: Худож. лит., 1975, с. 60. 280
   соответствующей отрасли науки на ПЯ термина,--дело весьма рискованное. Словотворчество в области терми­нологии следовало бы предоставить специалистам -- научным работникам в сотрудничестве с филологами, а переводчику беллетристики можно посоветовать прибе­гать к нему лишь в крайних случаях и непременно с бла­гословения специалистов.
   Говоря о стилистической функции термина и терми­нологической или профессиональной речи в художествен­ной литературе, нужно указать и на использование тер­мина писателем в качестве элемента речевой характери­стики. Вот образец речи капитана Катля (из "Домби и сына"), наставляющего Роба: "...через двадцать четыре часа после моего исчезновения ступай на Бриг-Плейс и насвистывай эту вот песенку около моей старой при­стани [бывшей квартиры].. Если я тебе отвечу тою же песенкой, ты, приятель, отчаливай [уходи] и возвра­щайся через двадцать четыре часа; если я отвечу другой песенкой, уклонись от прямого курса [отой­ди в сторону] и держись на расстоянии.." ' (Разрядка наша -- авт.) Употребленный в своем прямом значении, термин исполняет вместе с тем и стилистическую функ­цию, причем характеризуя героя не только с чисто про­фессиональной стороны, но и в отношении тех или иных качеств, а нередко и в комическом освещении (Чехов, Диккенс). Невежды-дантисты у Чехова жонглируют уче­ными словами тракция, козья ножка, ключ, комбинируя их с общеупотребительными словами и просторечием: "..сделаю тракцию и начну зуб тянуть.." ("Общее образо­вание") 2, "..Раз плюнуть... Десну подрезать только... тракцию сделать по вертикальной оси... и все..." ("Хи­рургия") 3; не может не вызвать улыбки это "раз плю­нуть" или "без понятия нельзя" в одном ряду с хирур­гическим инструментарием, так же как и совершенно серьезное сочетание ангела с... фрахтом -- торговым и морским термином -- в реплике Катля у Диккенса: "...вы знакомы с англом, и ангел вас зафрахтовал"4.
   Перевод такого текста требует тщательного сохране­ния не столько терминологии, сколько этого контраста,
   1 Диккенс, Чарльз. Собр. соч. в 30-ти томах. Т. 14. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1959, с. 26--27.
   2 Чех о в А. П. Собр. соч. Т. 3, с. 256. 'Чехов А. П. Собр. соч. Т. 2, с. 260. 4 Диккенс, Чарльз. Собр. соч. Т. 14, с. 33.
   281
   10-747
  
   '-"чего можно добиться опять-таки путем введения терми-
   - нов-эквивалентов.
   В прямой речи часто встречаются не отдельные тер­мины, а куски терминологического текста, имитирующие
   -"профессиональный язык", и еще чаще -- устойчивые
   -обороты, относящиеся по своему происхождению к той или иной области науки, но получившие впоследствии
   -переносные значения. В виде ФЕ они вошли в общели­тературный язык, но, подобранные автором с учетом их
   -первоначального значения -- внутренней формы -- и
   -сконцентрированные в репликах данного персонажа, они выдают в нем моряка, техника, бухгалтера и т. п. Описан­ный Чеховым сторож Игнат ("Белолобый"), который "должно быть, раньше служил в механиках", употребляет по отношению к себе и своей собаке типичные для желез­нодорожника выражения: "Стоп, машина!", "полный
   -ход!", "задний ход!"; а "иногда он пел и при этом сильно 'шатался и часто падал... и кричал: "Сошел с рельсов!"; у
   -глупой собаки, по его словам, "пружина в мозгу лопну-'ла"; "рано еще вставать", -- говорит он ночующему у не­го страннику, "давай спать полным ходом..." 1. В речи капитана Катля изобилуют морские выражения: "повер­ни на три румба", "держись носом против ветра", "сесть на мель" и "сняться с мели", "взять на буксир" и "брать на абордаж"; капитан не выходит из дому, а "снимается с якоря", не направляется куда-либо, а "берет курс", "держит курс", "меняет курс"; чтобы побеседовать с ми­стером Домби, он собирается подойти к нему "борт о борт" и т. д. Все это ФЕ, вошедшие в общелитературный .язык, но здесь, соседствуя с морскими терминами и сло-
   -вами корабельного быта -- у бравого капитана не комна­та, а каюта, где не моют пол, а "драят палубу", -- они приобретают черты "оживших" метафор: сквозь идиома­тические значения просвечивает образ, на котором по­строена идиома.
   Такое употребление "профессионального языка" уже может существенно затруднить переводчика: необходим не только термин-эквивалент и не просто удачное со­ответствие некоего фразеологического сочетания (в ином тексте хороший перевод можно обеспечить при помощи ФЕ, построенной и на основе совсем другого образа) -- здесь приходится добиваться соответствия по обеим ли­ниям: терминологической и фразеологической; найти
   1 Ч е х о в А. П. Собр. соч. Т. 8, ее. 26, 30. :282
   нужно фразеологизм, построенный на основе бывшего терминологического сочетания. И если в переводе с анг­лийского языка на русский это часто получается удачно,, то главным образом лишь благодаря близости русской и английской морской терминологии, создавшей ФЕ, близкие по своему происхождению.
   В речи того же неунывающего Катля есть пример, на котором удобно показать употребление терминов в пере­носном смысле -- в виде метафор, сравнений и т.д. Ха­рактеризуя молодого Гэя, он называет его мальчиком "с прекрасной оснасткой"1 (разрядка здесь и ниже наша -- авт.). Эта высшая похвала, выраженная моря­ком, заметно поблекла бы, нарушив весь стиль речи, если бы была переведена чем-нибудь вроде "прекрасный маль­чик" или "мальчик с прекрасными качествами", несмотря на незначительное отклонение от фактической верности. Удачны и "морские элементы" развернутых метафор капитана: "Если бы вы., могли увидеть Соля Джилса., вы были бы для меня более желанны, чем попутн'ый, ветер для корабля, попавшего в штиль"2 и "..думал он., и о "Красотке Пэг", этой крепко сколоченной из тикового дерева и хорошо сна­ряженной балладе, которая на летел а на скалу и разбиласьв рифмованные щепки"3.
   Специальные термины подъязыка той или иной науки имеют нередко общелитературные синонимы. Таковы,- например, многие разговорные и даже просто­речные названия ряда болезней: туберкулез --чахотка имеют по паре и более соответствий в разных языках: болг. туберкулеза -- охтика (от гр. fthisis "чахнуть"), англ, tuberculosis -- consumption (от consume "чахнуть"), фр. tuberculose -- consomption (такого же происхожде­ния), нем. Tuberkulose -- Schwindsucht (или schwach auf der Brust, т. е. приблизительно "быть слабогрудым"). Любопытно, что различия между названиями данной па­ры как бы отражают различия между употреблением терминов в научном и в литературном тексте: в то вре­мя как строго медицинский термин, как термин, обозна­чает точно определенную нозологическую единицу (боль­шей частью снабженную и латинским или греческим име­нем) , ее разговорный синоним отличается не только по
   1 Диккенс, Чарльз. Собр. соч. Т. 13, с. 286.
   2 Там же, т. 14, с. 32.
   3 Там же, т. 14, с. 45.
   10*
   283.
  
   стилю, но отчасти и по содержанию, точнее, имеет менее определенные границы, а нередко и более широкий ох­ват, обозначая больше одного заболевания. Например, наименование многих болезней обозначено словом лихо­радка (болг. треска, англ, fever, фр. fievre, нем. Fieber), прежде обозначавшим главным образом "болотную ли­хорадку" -- малярию, а впоследствии -- лихорадочные состояния и много различных заболеваний, имеющих те­перь каждое свое название. Таким широким общеизвест­ным названием является рус. оспа, соответствующее еще более широкому болг. шарка: "едра шарка" -- "натураль­ная оспа"1 (другой разговорный синоним -- сипаница), "дребна шарка", или брусница-- "корь", "дребна шар­ка", или лещенка -- "ветряная оспа" или, точнее (разг.), ветрянка.
   В научной медицинской литературе обычно избегают терминов, лишенных точно определенного содержания: натуральную оспу предпочитают называть вариолой, а ветряную оспу -- варицелой. В художественной же лите­ратуре эти популярные, пусть не слишком определенные, названия представляют собой чрезвычайно удобные си­нонимы, используемые писателями -- в сущности, как любые синонимы, -- например, для нюансировки речи разных героев, для построения жизненно правдивых об­разов. Положение переводчика, которому приходится повторить такую нюансировку на другом языке, бывает незавидным, когда в ПЯ нет подходящего по стилю средства. Например, англ, рох или фр. verole -- грубое обозначение "сифилиса", которого в других языках может не быть, на русский язык удобно перевести как дурная болезнь.
   Впрочем, с развитием медицинской науки многие из народных названий болезней либо вышли из употребле­ния, либо приобрели более четкие очертания и вошли в медицинскую номенклатуру. С другой стороны, и многие сугубо научные названия стали достаточно популярны­ми,-- до того, что беспрепятственный обмен латинскими названиями, такими как канцер, экзитус, тбц и т. п., уже нельзя считать безвредным для психического состояния пациентов, в присутствии которых беседуют врачи.
   Такая "научная" осведомленность широких масс чи-
   Противопоставление болг. едра ("крупная") шарка -- англ, small ("мелкий") рох иногда вводит в заблуждение даже медиков при переводах в плоскости английского и болгарского языков.
   284
   тателей, в особенности в области медицинской, военной, экономических наук, в науках о космосе и др., допуска­ет довольно широкое употребление в художественной ли­тературе соответствующих терминов без объяснения их. Для переводчика важно, чтобы каждый раз, вводя в текст перевода, скажем, морской термин, он точно знал, будет ли это понятно читателю, дойдет ли до чеха, венгра, швейцарца, даже болгарина, имеющих в силу определен­ных географических и исторических обстоятельств срав­нительно слабое отношение к морскому делу, то, что пре­дельно ясно англичанину или греку -- жителям морских стран. И если эти два читателя -- подлинника и перево­да -- в различной степени осведомлены по данным терми­нологическим вопросам, переводчик должен это учесть и не вводить в свой текст малознакомую терминологию.
   Сказанное, конечно, не исчерпывает вопросов пере­вода терминов в художественном тексте -- на нескольких страницах исчерпать такую тему нельзя. Важно отметить, что к переводу терминологических единиц не следует подходить как к делу легкому. Вопросов здесь немало, решение их требует труда, времени, опыта и сообрази­тельности, как и решение труднейших проблем перевода художественного текста. Резюмируя, приведем сказанное о терминологическом переводе в виде тезисов:
   1. Основной принцип этого перевода -- термин пере­дается термином.
   2. В отличие от научного текста, в художественной литературе термины, в особенности исконные для ИЯ, распознаются труднее; а с предварительным выделени­ем их из общеязыковой лексики связан выбор приемов их перевода.
   3. Отклонения от основного принципа перевода допу­скаются главным образом в тех случаях, когда термин в данном тексте не имеет терминологического значения, не несет значительной семантической нагрузки и, разумеет­ся, если он лишился связи с соответствующей термино-системой.
   4. При отсутствии в ПЯ термина-эквивалента в н а -учном тексте его заимствуют или создают новый, или придают терминологическое значение общелитера­турной единице, а в художественном тексте предпочитают иные приемы, стараясь, тем не менее, не
   285
  
   нарушать "терминологического звучания" текста: замену другим (обычно близким по значению, а иногда даже да­леко не равнозначным) термином, компенсацию видово­го понятия родовым, синонимом различной степени бли­зости, приблизительным соответствием (обычным сло­вом) и даже нулевой перевод.
   5. Внутренняя форма термина, не принимаемая во
внимание при переводе научной литературы, может иметь
значение в художественном переводе, но только в тех
случаях, когда она играет аналогичную роль в подлин­
нике. Прозрачная внутренняя форма может, с другой
стороны, стать источником переводческих неудач --
вследствие нераспознания термина или неумения совме­
стить при переводе терминологическое значение с об­
разным. 1
   Глава 8
   КАЛАМБУРЫ
   С моей точки зрения, "непереводимой иг­ры слов" не существует и не должно существовать, за чрезвычайно редкими исключениями. Весь вопрос в мастерстве переводчика.
   Н. Любимов
   В подтверждение этих слов Н. Любимова' Н. Галь высказывает мысль о том, что подстрочное примечание "непереводимая игра слов" -- "это расписка переводчи­ка в собственном бессилии". "Конечно, -- пишет она даль­ше, -- порой ты и впрямь бессилен перед какой-то уж очень головоломной задачей. Тогда вернее совсем по­жертвовать игрою слов здесь и, может быть, взамен сыграть в другом месте, где у автора ничего и нет, а пе­реводчику что-то придумалось. Но чем меньше потерь, тем, понятно, лучше, и отступать без боя стыдно"2.
   Итак, игру слов передать можно. Но трудно, но не всегда. Как же помочь переводчику справиться с этим нелегким делом? Ведь и сотни примеров блестящих побед
   'Любимов Н. Перевод -- искусство, с. 249. 2 Галь Н. Слово живое и мертвое, с. 136.
   286
   талантливейших переводчиков будут слабым утешени­ем, если не раскрыть механизма претворения игры слов средствами ПЯ, если не сформулировать определенных закономерностей, обобщив опыт этих мастеров. Лишь во­оруженный таким обобщенным опытом рядовой перевод­чик сможет бесстрашно смотреть в глаза "непереводимо­му" каламбуру.
   К сожалению, загнать в узкие рамки правил каж-д ы и каламбур едва ли удастся: слишком много в его переводе индивидуального, своеобразного; чтобы спра­виться с ним, необходимы и совершенное владение обои­ми языками, и огромный опыт, и общая культура, но,
   ! пожалуй, в первую очередь, чувство юмора, сообрази-
   j тельность и талант. "По своему существу каламбур не .есть естественное явление; это особое искусство, требую-
   Гщее специального внимания, как всякое искусство",-- передает Н. П. Колесников ' слова Ж. Вандриеса2 и под­черкивает необходимость особого изучения этого искус-
   ]ства.
   Приступив к такому изучению, мы обнаружили нема-
   |ло материалов о каламбуре3, но вместе с тем и немало разнородных, даже противоречивых мнений, а "о путях перевода каламбуров" -- всего лишь краткие заметки в работах нескольких теоретиков и практиков перевода4
   РЯШ,
   .'Колесников Н. П. О некоторых видах каламбура.
   1971, N 3, с. 81. 2Вандриес Ж. Язык. М.: Соцэкгиз, 1937, с. 169--170.
   3 Основной остается книга А. А. Щербины "Сущность и искус­ство словесной остроты (каламбура)", в которой перечислены боль­шинство опубликованных до нее работ. Приведем и ряд вышедших позднее публикаций: Г е п н е р Ю. Р. Об основных признаках фразеологических единиц и о типах их видоизменения; Мака­ре н к о В. М. Каламбуры у Горького. -- РР, 1968, N 2; Колес­ников Н. П. О некоторых видах каламбура. -- РЯШ, 1971, N3;Станчева-Арнаудова Е. Лексические средства соз­дания комического эффекта в творчестве И. Ильфа и Е. Петрова. -- Годишник на Соф. у-т, Слав, фил., т. 66, кн. 1. София, 1972; Ко-лесниченко С. А. Декодирование стилистического приема игры слов в английском языке. -- ФН, 1973, N 3, а также 5 статей Ходаковой Е. П.: О каламбуре. -- РЯШ, 1968, N 3; Употре­бление каламбуров в речи русского общества XVIII века. -- РР, 1973, N 4; Употребление каламбуров в речи русского общества на­чала XIX века. -- РР, 1973, N 5; Пушкинские каламбуры. -- РР,
   1974, N 2 и Словесная шутка. -- РР, 1974, N 3.
   4 Виноградов В. Формально-обусловленный перевод каламбу­ров-созвучий. -- ТП, 1972, N 9, с. 69. Автор приводит и значитель­ное число других работ, в которых можно найти отдельные замеча­ния по этому вопросу.
   287
  
   0x01 graphic
   до 1972 года и только две статьи' последних лет.
   Наиболее полное и четкое определение каламбура2 находим в БСЭ: "стилистический оборот речи или мини­атюра определенного автора, основанные на комическом использовании одинакового звучания слов, имеющих раз­ное значение, или сходно звучащих слов или групп слов, либо разных значений одного и- того же слова и словосо­четания". Короче говоря, каламбур -- это большей частью игра на несоответствии между привычным звуча­нием и непривычным значением. Для большей ясности разберем эту дефиницию по частям и добавим еще неко­торые моменты, чтобы дать представление о работе, кото­рую должен проделать переводчик, пересоздавая калам­бур в его новом обличий.
   1, Каламбур может быть а) оборотом речи, т.е. элементом данного текста, или б) самостоятель­ным произведением, миниатюрой, родственной эпиграмме. Каламбуры используются еще в) в качест­ве заголовков (в особенности газетных заметок, фельетонов, юмористических рассказов), а также г) в подписях к рисункам и карикатурам.
   В каждом из этих случаев перевод каламбура будет иметь свои особенности: а) как часть целого он тесно связан с контекстом и зависит от него, что, с одной сто­роны, затрудняет перевод, а с другой, является основой для нахождения наиболее удачного решения; б) калам­бур-миниатюра переводится как законченное целое, без учета иных соображений, что, может быть, предоставляет переводчику больше свободы в подборе средств; в) в каламбуре-заголовке, как в фокусе, собрано все идейное содержание данного произведения, выражен максималь­но точно замысел автора, а это, за отсутствием контекста (узкого, широкий контекст -- все произведение), чрезвы­чайно трудно передать при переводе; г) успех перево­да подписи к карикатуре зависит от умения переводчика найти и передать связь между кистью и пером.
   1 Кузьмин С. С. Смех как переводческая проблема (На приме­ре фразеологизмов) иМосяков А. Е. Разложение фразеоло­гизмов и перевод -- обе в ТП, 1976, N 13.
   2 В отличие от большинства авторов, считающих термины "калам­бур" и "игра слов" полными синонимами, мы склонны вкладывать в последний более широкое содержание; на наш взгляд, каламбур -- это вид игры слов (намек на такое понимание находим у А. В. Фе­дорова, Н. Демуровой, Е. П. Ходаковой), которая может в свою очередь включать и другие построенные на языковом материале "игры"
   288
   Стилистическая цель каламбура -- Создание комичес­кого эффекта, сосредоточение внимания читателя на оп­ределенном пункте текста -- должна получить полноцен­ное отражение и в переводе; при этом переводчик обязан держаться строго в рамках соответствующего "комичес­кого жанра" -- от безобидной шутки до острой иронии или едкой сатиры 1. Замысел автора будет в корне разру­шен, если вместо грубого зубоскальства в переводе поя­вится изящная ирония, вместо искрометного остроумия клоунада дурного вкуса.
   Обычно каламбур бывает намеренным, целена­правленным. "Случайными", как исключение, можно бы считать каламбуры, например, в речевой характеристи­ке, но это автор намеренно сделал их случайными, восп­роизводя глупую, самоцельную игру слов, раскрываю­щую образ мышления, привычную речь, ту или иную чер­ту персонажа (вспомним Туркина в "Ионыче").
   Здесь же следует, кстати, предостеречь переводчика от и в самом деле нечаянного столкновения или совме­щения в одном тексте слов, которые оформили бы ка­ламбур типа цитируемых Н. Галь; например, влюблен­ный говорит что-то женщине, "целуя ее в ш е ю и теряя при этом голову"2. (Разрядка наша -- авт.)
   Элементом, обеспечивающим каламбуру успех, явля­ется непредсказуемость того или иного звена в цепи речи, так называемый эффект неожиданности (ef-fet de suprise). "Появление каждого элемента речевой цепи как бы предопределяется всеми предшествующими элементами и предопределяет все последующие элемен­ты", -- пишет С. А. Колесниченко3, объясняя этот эф­фект: одновременно или последовательно, читатель вос­принимает два значения, одного из которых не ожидал. Кстати, сказанное объясняет особенно ясно, почему авто­ры так охотно кладут в основу каламбуров фразеологиз­мы, т. е. такие сочетания слов, которые не создаются в момент говорения или писания, а воспроизводятся в го­товом виде: речевой поток здесь течет в сложившихся ве­ками берегах, читатель знает точно, какой компонент за каким надо ожидать, а это делает особенно острым эф­фект обмана его ожиданий.
   Сущность каламбура заключается в столкновении
   1 См. указ, выше статью С. С. Кузьмина.
   2 Г а л ь Н. Указ, соч., с. 93.
   3Колесниченко С. А. Указ, соч., ее. 108, 107.
   289
  
   Или, напротив, в неожиданном объединении Двух несо§-: местимых значений в одной фонетической (графической)! форме. То есть основными элементами каламбура явля-[ ются, с одной стороны, одинаковое или близкое до омо-1 нимии звучание (в том числе и звуковая форма многоз-; начного слова в его разных значениях), а с другой--; несоответствие до антонимии между двумя значениями:, слов (это "крупный--195 см -- специалист"), компо-; нентов ФЕ и "свободных" слов ("жизнь бьет ключом -- по голове"), слова и его компонентов ("белоручка" -- "белые руки"), слова и произвольных кусков его, типа шарад ("Злато, злато!. Сколько через тебя зла-то"1, разрядка наша -- авт.), слова и его ложной, произволь­ной, "народной" этимологии (вместо "спекулянт" -- "ску-пелянт"), а также устойчивого и омонимического ему словосочетания ("баснями не накормишь и соловья").
   2. Сказанное до сих пор о природе каламбуров мо­жет в некоторой степени выявить ту работу, которая предстоит переводчику, и в чем заключается ее основ­ная трудность. В отличие от перевода обычного текста, при котором его содержание (в том числе образы, кон­нотации, фон, авторский стиль) нужно влить в новую языковую форму, здесь, при переводе каламбура, пере­выражению подлежит и сама форма подлинника -- фонетическая и/или графическая. Больше того. Нередко приходится даже менять содержание в 'угоду форме -- на новое, если невозможно сохранить старое. Это необхо­димо потому, что для полноценного перевода художест­венного или публицистического произведения план выра­жения может оказаться важнее плана содержания. Не­трудно понять, что добиться при этом верного на все сто процентов перевода, т. е. передать неизмененным содер­жание, не меняя при этом и форму, удается сравнительно редко, так как между обыгрываемыми словами (фразео­логизмами) ИЯ и соотносительными единицами ПЯ должны существовать не просто эквивалентные отноше­ния, но полная эквивалентность с охватом двух (или больше) значений.
   Однако даже при таком положении не всегда можно рассчитывать на стопроцентно удачный перевод: между эквивалентами часто совсем неожиданно обнаруживают­ся незаметные при других обстоятельствах расхожде-
   'Островский А. Н. (цит. по: К о л о с о в П. И. Словарно-стилистические упражнения. М.: Просвещение, 1964, с. 212)
   290
   ния -- в сочетаемости, частотности или употребительно­сти, в стилистической окраске или эмоциональном заря­де, в наборе синонимов или антонимов, в этимологии или словообразовательных возможностях, в вызываемых ас-социациях или коварных намеках и т. п. А иногда даже незначительного с виду отличия достаточно, чтобы поме­шать правильному воспроизведению игры слов на ПЯ и заставить переводчика искать для этого новых путей. Вывод из сказанного один: буквального перевода (т. е. передачи не только содержания, но и формы), к которому мы стремимся как к идеалу (какой парадокс!) при пере­воде каламбура, можно добиться скорее в виде исключе­ния; как правило же, здесь не обходится без потерь. Вот почему переводчик должен в первую очередь задать се­бе вопрос: чем жертвовать? Передать содержание, отказавшись от игры слов, или же сохранить каламбур за счет замены образа, отклонения от точного значения, затушевки идейного замысла, даже вообще сосредото­читься только на игре, полностью абстрагировавшись от содержания? Которая из жертв -- плана содержания или плана выражения -- Окажется в переводе .меньшим злом?
   Решение этого вопроса зависит от ряда предпосылок, но в первую очередь от требований контекста, главным образом широкого контекста, а нередко и всего произве­дения в целом. И уже на втором месте учитываются "ка­ламбурные возможности" ПЯ по сравнению с ИЯ и лек­сические данные самих единиц.
   Жертвовать содержанием при переводе ка­ламбура приходится не так уж редко. Это происходит, например, при целенаправленном обыгрывании звуковой формы, когда внимание читателя сосредоточивается на неожиданной или, как у Пушкина, ожидаемой рифме: "И вот уже трещат морозы.. (Читатель ждет уж рифмы ро­зы; На, вот возьми ее скорей!") ', аллитерации или новых "звуковых эффектах".
   И. Левый приводит такой случай, при котором "со­хранить игру слов., важнее, чем передать точное их зна­чение"2. В пяти вариантах перевода трех рифмующихся строк из стихотворения Моргенштерна "Эстетическая
   'Пушкин А. С. Собр. соч. в 8-ми томах. Т. V. М.: Худ. лит-ра,
   1969, с. 117.
2 Левый И. Указ, соч., с. 144--145. " •
   291
  
   ласка" наряду с лаской -- животным из подлинника -- появляются еще хорек, норка, гиена и ящерица, все -- в очень разных ситуациях и местах действия; вместе с тем каждый вариант передает замысел автора, вопреки за­мене по существу всего содержания подлинника другим.
   Комического эффекта добиваются Ильф и Петров, вводя в прозаический текст стихотворный элемент, когда в "Золотом теленке" Лоханкин, обращаясь патетически к жене, переходит на безупречный ямб: "-- Волчица ты, ..Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня"1 и т. д.
   Но в первых двух случаях это стихи, в последнем -- опять-таки стихотворный прием (это-то в данном случае и вызывает смех), а для стихов форма -- рифма и раз­мер-- часто, в самом деле, играют ведущую роль; так что, по существу, может быть, здесь лучше говорить о "словесной шутке"2, чем о каламбуре. Но и в произаиче-ском тексте звуковая форма может исполнять органи­зующую каламбур функцию: "..Управление корабле­вождения. .. -- Подождите, у меня головокруже-н и е", "уполномоченный по учету газонов и уполно­моченный по учету вазонов", "Не планирование, а фланирование"3 (разрядка всюду наша -- авт.), где содержание можно изменить за счет формы, которая играет ведущую роль: в небольшом тексте рифма связа­ла воедино довольно слабо связанные по смыслу слова; достаточно одно из рифмующихся слов заменить сино­нимом (например, "фланирование" -- "гуляньем"), и об игре слов не будет и помина.
   3. В теоретических работах встречаются разные клас­сификации каламбуров. Перевод же их, на наш взгляд, удобно рассматривать в общих чертах на трех уровнях: фонетическом, лексическом и фразеологическом.
   О фонетическом уровне уже шла речь выше; для него характерно преобладание звуковой стороны над смысловой и иногда настолько, что становится сомни­тельным отнесение оборота к категории каламбура. В связи с этим, может быть, правильнее было бы оставить в стороне фонетический уровень и говорить о переводе каламбуров только двух типов: лексических и фразеоло­гических.
   1 Ильф И. А., Петров Е. П. Собр. соч. в 5-ти томах. Т. 2. М.:
   Гос. изд-во худ. лит-ры, 1961, с. 141.
   2Ходакова Е. П. Словесная шутка. -- РР, 1974, N 3, с. 40.
3Станчева-Арнаудова Е. Указ, соч., с. 444. д
   292
   К группе лексических каламбуров можно от­нести разные типы игры слов, основанные
   1) на обыгрывании целых слов или частей: а) кор­ней, аффиксов или б) "обломков" слов !,
   2) на многозначности или омонимии2,
   3) на ряде других лексических категорий -- антони­мии, этимологии и т. д.
   Но какие бы явления мы ни обнаруживали в перево­димом каламбуре, в основе его будет всегда лежать омо­нимия в той или иной форме.
   Фразеологические каламбуры мы склон­ны рассматривать особо не только потому, что они обла­дают своими, чисто фразеологическими особенностями, но и в связи с их удельным весом среди каламбуров; в принятых нами широких границах фразеологии их, ве­роятно, будет абсолютное большинство, как их большин­ство и в нашем материале. Место же их после лексических каламбуров обусловлено не только более высоким -- фразеологическим -- уровнем, но и тем, что игра на ФЕ часто не исключает участия и лексических единиц: обы­грывание отдельных компонентов устойчивых сочета­ний-- характернейший прием этой игры.
   Прежде чем разбирать приемы перевода отдельных групп каламбуров, следует отметить, что наша классифи­кация условна -- в том смысле, что сравнительно редко встречаются единицы, которые можно было бы отнести исключительно к данной группе: большей частью они при­надлежат к нескольким типам единиц. Так, омонимичес­кий каламбур может !быть связан с антонимией, с много-
   1 Часть слова далеко не всегда является значимой; нередко это слу­чайный "кусок" лексической единицы, лишенный связанного с ней значения. Например, в известном каламбуре: "Когда садовник бы­вает предателем отечества? -- Когда он продает настурции" -- название цветка не составлено из морфем "нас" и "Турции".
   2 В других главах понятие омонимии включало все случаи "зву­кового совпадения двух или нескольких языковых единиц, различ­ных по значению" (С-СЛТ), в том числе и многозначность (см., например, ч. I, гл. 12). Однако здесь, несмотря на то, что разница между омонимией и многозначностью все та же -- в степени, а не в качестве, мы склонны, подобно А. А. Щербине, рассматривать их отдельно (см. указ. соч. -- гл. III о многозначности, гл. IV об омонимии), считая такое обособление, хотя и в рамках лексических каламбуров, более целесообразным с точки зрения перевода.
   293
  
   значностью; игра слов На основе однокорневых слов вме­сте с тем и омонимична и т. д. Поэтому наше деление имеет целью подсказать возможный прием перевода ис­ходя из преобладающей черты каламбура.
   I. В составе группы лексических каламбу­ров рассмотрим единицы, построенные на основных лексических категориях: обыгрывание многозначных слов, омонимов и антонимов, а также и некоторые осо­бые случаи -- каламбуры на основе терминов и имен соб­ственных.
   1. На м н о г о з н а ч н о с т и слова строятся, может быть, наиболее типичные и многочисленные из лексиче­ских каламбуров. Вот сравнительно несложный пример. Рубрика зарубежного юмора в "Крокодиле" носит назва­ние "Улыбки разных широт" (разрядка наша -- авт.), причем под широта подразумевается не только геогра­фическое понятие, но и качество улыбки. Перевод затруд­няется с одной стороны многозначностью слова (напри­мер, болг. широта употребляется главным образом в пе-реНосном значении, а в географическом -- ширина), а с другой --; грамматическими различиями (разные значе­ния русского родительного падежа требуют в болгарском языке разных предлогов); тем не менее, близкое звуча­ние создает некоторую основу для игры слов. В немецком языке "общее" для обоих значений слово Breite обеспечи­вает полноценный перевод; а при переводе на англий­ский и французский, вероятно, нужно искать иной осно­вы, поскольку географический термин образуется от сов­сем другого корня (latitude).
   Основой для игры нередко бывают не многозначные слова в прямом'смысле, а единицы, содержащие один и тот же корень. Смысловые расхождения между однокор-невыми словами бывают намного больше, чем между значениями многозначного слова, -- вплоть до антони­мии ("г/лгаый-- безумный"). Но и в простое несовпадение значений таких слов может породить каламбур. Слова мудпый и мудрить связаны общим корнем, как мороз и сморозить, а перевести каламбур, построенный на такой основе, бывает очень нелегко. Вот пример. Рассказыва­ет кок: "как волну вскинет да прихватит морозом, так она в один момент горой и застывает. Смеются мо­ряки: "--Ай да кок, вот уж действительно с морозил!"1 (Разрядка наша -- авт.) Болгарский переводчик не сумел
   1 К а с с и л ь Л; : Далеко в море, с. 45. 29*;
   сохранить каламбура. Ё другом случае переводчик пбпЫ-; тался сохранить игру слов, но попытка также не уда- • лась, несмотря на благоприятные условия контекста., "--Ершист дворянин! Воеводства донского просит!--: спокойно сказал Разин. -- Посадите, братцы, его воеводой: к донским ершам!"1 (Разрядка наша -- авт.) Как и в. первом примере, буквальный перевод невозможен; поэ­тому переводчик подыскивает "каламбурную пару" к одному из слов -- ершистый и переводит его "свадлив" ( = сварливый); получается "свадлив дворянин"--: "при свадливите риби". Подход правильный, но неудача связана с выбором варианта: если сварливым может быть дворянин, то о рыбах такого не скажешь; а достаточно было взять близкое по значению зъбат ( = зу­бастый) , и все встало бы на свои места. Значительно-удачнее передан пушкинский каламбур в "Выстреле":, "..признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с го­ря, т.е. самым г о р ь к и м пьяницею"2 (каламбурооб-разующие слова выделены в самом тексте), причем бол­гарский переводчик заменил горе "отчаянием"; получи-; лось "..признавай си, че се побоях да стана п и я н и ц а от отчаяние, тоест отчаян пияница" (разрядка наша -- авт.), что вполне соответствует как замыслу ав­тора, так и болгарскому словоупотреблению.
   Относительно чаще, по сравнению с предыдущей груп­
пой, многозначные слова имеют в ПЯ эквиваленты в от­
ношении их переносных значений3. Примером могут
служить прилагательные, обозначающие в прямом .смыс­
ле вкус, а в переносном -- обычно черты характера или
облика человека: bitter taste -- bitter tears; un gout
amer--des larmes ameres; eine su/Зе Speise -- su/Зе Trau-
me; кисела ябълка-- кисела физиономия; кислое ябло­
ко -- кислая мина. , ,-.->
• Другого рода пример приведен у Комиссарова ,(и др,):;
"Не says h e'11 teach you (разрядка наша -- авт.)
to take his boards and make a raft of them; but seeing that;
   '. 3 лобин Ст. Степан Разин. Т. I. М.: Сов. писатель, 1952, с, 565.
   2 П у ш к и н А. С. Собр. соч. в 8-ми томах. Т. VII. М.: Худ. лит-ра, 1970, с. 85.
   3'В .пособии В. Н. Комиссарова, Я. И. Рецкёра и
В. И. Тархова это выражено слишком оптимистично: "Игра
слова подобного типа [т. е. основанная на использовании перенос-'
ного значения] не представляет обычно особых трудностей:для пе-'
реводчика". (Пособие по переводу с английского на русский,- ч. И,
с- 162) ... t •
   295'
  
   you know how to do this pretty well already, the offer., seems a superfluous one on his part.." (J. Jerome. Three Men in a Boat) "Он кричит, что он покажет вам, как брать без спроса доски и делать из них плот, но посколь­ку вы и так прекрасно знаете, как это делать, это пред­ложение кажется нам излишним".1
   Это легко поддается переводу и на болгарский язык с тем же вариантом "научить"; нетрудно его передать и на французский и немецкий языки с эквивалентами тех же глаголов: faire voir, zeigen. В логику этой легкости легко проникнуть: разноязычные синонимы могут "порож­дать" близкие переносные значения в силу близости мыс­лительных процессов человеческого мозга. И тем не менее едва ли следует слишком опираться на эту закономер­ность. Возьмем довольно простой пример из "Занозы" Л. Ленча: "Вопрос о сносе дома., упирается лишь в одну гражданку Сухарькову. -- Вопрос упирается или гражданка Сухарькова упирается?"2 (Разрядка наша -- авт.) На болгарский язык перевести можно, хоть и не так гладко: соответствие первому упираться -- невоз­вратный глагол с тем же корнем, причем лучше перево­дить все в совершенном виде: "-- Въпросът о п р я или гражданката С. с е о п р я?" Что касается других языков, то там, очевидно, нужно искать подстановок: в переводе они упираются не меньше гражданки Сухарьковой. И уже намного труднее с каламбуром Л. Лагина: "Хрупкая девушка: чуть что, ломается"3. (Разрядка наша -- авт.) На болгарском можно подобрать близкое "Кръш-н а мома: за щяло и нещяло се к ъ л ч и", но здесь в осно­ве лишь паронимичные соответствия и нет той емкости, как в русском.
   Лексический каламбур может быть осложнен введе­нием авторского неологизма -- действительно нового слова, окказионализма, подходящего и употреб­ленного только в данном случае, -- или же приданием но­вого значения существующему слову на основе лишь бли­зости созвучий. Ел. Благинина пишет, что К. Чуковскому "очень нравились такие шутки, как "бабарельеф" (о тол­стых женщинах), "вьюбчивый человек", "снобыт", "дре-б&деньги", "противозажиточные средства", .."Кот кончил высшее техническое урчилище", "Делаю кошке Чосер, а
   1 Там же, с. 162.
   2 Сб. "Адская машина". М.: Сов: писатель, 1963, с. 154.
   3 ЛГ, 17.ХП.1975.
   296
   она отвечает Муром"..' Все это совершенно непереводи­мо-- слова сочинены на основе реально существующих, и вся соль каламбуров -- в остроумном стечении значений последних с приобретенными в результате изменения их форм. Для переводчика выход здесь только в подстанов­ках, т. е. в сочинении других слов, независимо от их со­держания приспособленных к контексту.
   Иногда возможны переводы кальками, например, в приписываемом Пушкину каламбуре: "--А, понимаю,-- смеясь заметил Пушкин, -- точно есть разница: я моло­косос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю"2. Такого красочного слова -- "молокосос" -- в болгарском языке нет, но есть ФЕ, аналогичная рус. "молоко на гу­бах не обсохло!" -- "мирише му устата на мляко" (т. е. рот пахнет молоком), где для каламбурных целей доста­точно переменить "молоко" на "вино". На немецкий мож­но перевести ближе -- переиграв Milchbart на Weinbart.
   Но калькой трудно перевести, допустим, глагол зачер­тить, сочиненный Чеховым от "черт" в значении "зачас­тить": "Накануне свадьбы (черт зачертил именно с этого времени) капитан Кадыкин позвал к себе в кабинет Лы-сова.." ("Отрава") 3.В болгарском переводе можно сы­грать на слове дявол ( = черт) и дяволия ( = плутовство): "(дяволът зачести с дяволиите си..)", но отсутствие чехов­ской лаконичности, конечно, не отнесешь к достоинствам такого перевода.
   К авторским неологизмам можно отнести и множест­во сочиненных писателем антонимов, которые мы рас­смотрим ниже.
   К наиболее трудно переводимым на многие языки сле­дует отнести такие каламбуры, в которых обыгрываются языковые средства, отсутствующие в этих языках, напри­мер, авторский неологизм на основе глаголов движения: "..у церквей в полдень выстраиваются вереницы автома­шин, означая, что прихожане, которых впору назы­вать приезжанами, явились откупиться от нестро­гого и очень практичного американского бога"4. Труд­ность здесь двоякая: происхождение "прихода", "прихо­жанина" от глагола "ходить" (чего нет ни в одном из зна-
   1 Воспоминания о Корнее Чуковском. М.: Сов. писатель, 1977, с. 140.
   2Горчаков В. П. Выдержки из дневника об А. С. Пушкине (цит. по Е. П. X о д а к о в о и. Употребление каламбуров в речи русского общества начала XIX века. -- PP. 1973, N 5, с. 155).
   3 Ч е х о в А. П. Собр. соч. Т. 4, с. 28.
   4Кондрашов С. Н. Свидание с Калифорнией, с. 268--269.
   297
  
   Кбмых нам языкбв) и прбтйвбпоставлёнйе гМгоЛбв "Хб-"<
дить" пешком и "ездить" на машине, тоже не представ-*
ленное четко во многих языках. ;
   2. Об "омонимическом каламбуре" (в отли­чие от построенного на многозначности) можно говорить в тех случаях, когда не существует (или оборвана) се­мантическая связь между значениями омонимов (паро­нимов), связь, которую автор теми или иными средствами намеренно создает (или восстанавливает) для данного текста.
   При многозначности, в особенности если одно из значений -- переносное, можно все же рассчитывать на существование аналогичной связи и в ПЯ, в то время как при омонимии такая связь, если не исключена, то чрезвычайно редка и принимать ее в расчет при пере­воде, разумеется, нельзя.
   Здесь не идет речь о самостоятельных каламбурах ти­
па "Осип охрип, а Архип осип", в принципе совершенно
непереводимых, которые основаны на одном лишь созву­
чии; о значениях и связи значений там говорить не при­
ходится. Нас интересует, стало быть, скорее ""игра значе­
ний", скрепленная омонимией. :
   Например, ни в одном ПЯ нельзя ожидать наличия связи между водоплавающей птицей и ложным слухом (утка) или деревом и фальшивкой (липа). Поэтому пе­реводят обычно "по смыслу", т. е. передают только.семан­тическое содержание, причем исчезает игра слов; в луч­шем случае сохраняется антонимия, а этого недостаточно, чтобы был каламбур. Стало быть, нужна замена. Напри­мер, фальшивка переводится фр. faux, омонимическим значением которого является "коса"; это уже могло бы явиться основой для нового каламбура.
   Методика перевода таких каламбуров ярко продемон­
стрирована у Н. Демуровой, переводчицы "Алисы в стра­
не чудес". • , • ;
   "There is the tree in the middle," said the Rose. "What
else is it good for?" ; ;
   "And what could it do, if any danger came?" Alice ask­
ed. ......
   "It could balk," said the Rose. : • •
   "It says `Bough-wough'," cried a Daisy. "That's Why its-
branches are called boughs." '
   :<Увы, по-русски никак не удается .связать воедино'
   298
   "ветки" и "лай"', -- отмечает переводчица и приступает к поиску. Исходя из основного смысла авторского текста, она перебирает сначала все возможные, близкие и дале­кие, соответствия и синонимы обоих значений, в том числе по линии родо-видовых отношений, ищет фонетические совпадения, пока не обнаруживает две такие единицы, которые можно использовать для построения в переводе каламбура, напоминающего авторский. Многие породы деревьев "давали возможность для игры. Вяз, например, мог бы "вязать" обидчиков, граб мог бы сам "грабить".. В конце концов я остановилась на дубе (разрядка на­ша -- авт.) -- он вел себя решительнее и мужественнее, чем все другие деревья"2, и мог, в случае надобности, отдг/басить кого следует.
   Иногда перевод омонимичного каламбура несколько облегчается родственной близостью ПЯ и ИЯ. У В. Оче-ретина в "Саламандре" мы находим такой "двухступен­чатый" каламбур: "В цехе' стахановец, за цехом стакан Овец (разрядка наша -- авт.) ели: две нормы на работе, а потом свинья в болоте"3. Болгарский пере­вод сделан совершенно'дословно, и в некоторой степени это оправдано: во-первых, реалией стахановец, транскри­бируемой на любой язык, и во-вторых, наличием в бол­гарском языке слова стакан, правда,- русизма, правда'; сравнительно редкого, но все же понятного, фигурирую­щего в словарях. Каламбур несколько потускнел из-за лишней сноски (у болгарского поэта Хр. Смирненского стакан находим именно в этом "хмельном" значении: "..стари пияницы изпразват стакан след стакан"), из-за плохой рифмы во второй половине фразы ("работа"--- "блатото"), но все же получился; В другом примере: "Да­же на свежем воздухе нет того свежего воздуха. Сейчас всюду этот -- как он называется? -- смог... Вдохнул, сколько смог, и на том спасибо..."4 (Разрядка наша -- авт.) Смог можно считать английской национальной реа­лией, приобретшей почти интернациональный характер, а болгарский глагол жойо --одного корня с рус. мочь; эти элементы годятся для построения каламбура: "поема, колкотомога без смога", или "вдишам без смога, ако м о г а" или что-нибудь в этом роде.
   1 Демурова Н. Голоси скрипка, с. 174.
   2 Там же, с. 175--176. .:
   3 Очеретин В. Саламандра, с. 17.
   4 Кр., 1976, N 25, с. 12. .:.-:; . ,.,
   299;
  
   Омонимия или, точнее, паронимия лежит в основе также народной (мнимой, ложной, детской) этимо­логии, на основе которой нередко возникают каламбу­ры в художественных произведениях. В качестве примера воспользуемся "корневой игрой" 1, которую Н. Демурова вводит для компенсации своих "недоборов". В подлинни­ке "Кэрролл исходит из качеств, присущих разным при­правам", а переводчица предпочитает в духе его стиля, играть на детской этимологии:
   "Должно быть, это она от перца была такой вспыль­чивой", -- подумала Алиса.
   Помолчав, она прибавила (без особой, правда, на­дежды) :
   -- Когда я буду герцогиней, у меня в кухне вовсе не будет перца. Суп и без него вкусный! От перца начина­ют всем перечить...
   Алиса очень обрадовалась, что открыла новый закон.
   -- От уксуса -- куксятся, -- продолжала она за­думчиво, -- от горчицы -- огорчаются, от лу­ка -- лукавят, от вина -- винятся, а от сдоб ы-- добреют. Как жалко, что никто об этом не знает... Все было бы так просто! Ели бы сдобу -- и добрели!"2 (Раз­рядка всюду наша -- авт.)
   Из этого примера можно вывести важное заключение, касающееся перевода каламбуров вообще. В очень мно­гих случаях, когда нет возможности путем "пословного" перевода достаточно четко передать "каламбурность" со­четания, переводчик не переводит тот оборот, кото­рый дается ему автором подлинника, а создает свою игру слов, близкую, напоминающую по тем или иным показателям авторский каламбур, но свою, создаваемую иногда на совсем иной основе и проводимую совсем дру­гими средствами. Даже термин "перевод" здесь часто не­уместен, поскольку от данности оригинала не осталось ничего. И тем не менее в рамках переводимого произве­дения такую "интерпретацию" несомненно следует счи­тать правильной. Если в последних примерах сопоставить
   1 Здесь едва ли можно говорить о "корневой игре", так как дейст­вительной этимологической связи между отдельными парами слов нет; это типичный пример мнимой, в данном случае, детской этимо­логии.
   2Демурова Н. Указ, соч., с. 179. 300
   этот "вольный перевод" с каламбуром подлинным, то окажется, что в последнем нет ни горчицы, ни сдобы, ни лука, ни вина -- все это от переводчицы. Можно, конеч­но, спорить о том, насколько эти конкретные пары ("ви­но"-- "виниться", "сдоба" -- "добреть" и т. д.) удачны, но в целом эффект каламбурного употребления этой "от­себятины" создает впечатление, соответствующее тому, которое производит подлинник. Автор строит свой текст на ассоциативных соответствиях и многозначности (ук­сус-- кислый; кислое настроение -- кислый характер), а переводчица -- на звуковых и мнимоэтимологических, и оба добиваются осуществления одной и той же цели; возможно, если бы был скопирован авторский прием, со­блюдена "буква", то результат оказался бы менее успеш­ным. На эту мысль нас наводит сказанное выше о прила­гательных, обозначающих вкус; при всей близости пря­мых и переносных значений в плоскости русского/англий­ского по отношению к человеку можно употребить един­ственно кислый: ведь несмотря на обилие переносных зна­чений прилагательных горький, соленый, сладкий, нельзя сказать "горький или соленый характер" или "сладкий человек" (хотя А. К. Толстой и употребляет: "Царь Петр любил порядок, Почти как царь Иван, И так же был не сладок.."; разрядка наша -- авт.).
   Вывод простой: взвесив внимательно все возможности передачи каламбура, переводчик останавливается на той, которая предоставляет наибольшие преимущества, неза­висимо от употребленного автором приема. Когда пере­дать каламбур нужно во что бы то ни стало, а текст не поддается, то на худой конец можно отыскать рифму, сочетать ее с антонимическим употреблением (если этого требует оригинал), или даже ограничиться рифмой, но хоть как-нибудь подсказать читателю каламбурную сущ­ность подлинника.
   Практически непереводимыми в узком контексте сле­дует считать каламбуры, опирающиеся на осмысление кусков немотивированно расчлененных и иногда изменен­ных в некоторой степени слов. Получается игра, напо­минающая шарады и основанная опять-таки на созвучи­ях. Довольно "поношенный" пример: "уполномочен­ный" -- "упал намоченный". Вплотную к ним примыкает использование "омоформии в рифмах" (Е. П. Ходакова), признанным мастером которой был Д. Минаев. Хорошим примером является его стихотворение "В Финляндии" (разрядка наша -- авт.):
   301
  
   Область рифм -- моя стихия, с
   И легко пишу стихи я; •<>
   Без раздумья, без отсрочки ?'.
   Я бегу к строке отстрочки, '
   Даже к финским скалам бурым "::
   Обращаясь с каламбуром. :г
   Нередко в таких случаях -- на примере это хорошо вид­но-- игра слов является не средством, а целью, что и обязывает переводчика сохранить ее во что бы то ни стало. И единственно возможным приемом будет не соб­ственно перевод, а сочинение своего каламбура на задан­ную автором тему.
   3. В основе многих каламбуров лежит антонимия. "В обычной, нейтральной речи говорящему почти не при­ходится включать в одно высказывание слова с противо­положным значением или называющие противоположные явления. Но при специальной установке (на шутку, иро­нию, сатиру) он прибегает к намеренному столкновению их в одном ряду", -- пишет Е. П. Ходакова !. Не каждая словесная шутка -- каламбур2; вероятно, можно спорить и о том, достаточно ли одной антонимии, или шире -- про­тивопоставления, антитезы, чтобы говорить о наличии каламбура?
   Ответ на этот вопрос будет, вероятно, отрицательным: нет, не достаточно; но если принять установку Е. П. Хо-даковой на комичность и учесть, что помимо этих двух элементов в каламбуре обычно присутствуют и другие -- многозначность, фонетическая близость и т. д., то полу­ченную единицу можно считать как минимум игрой слов на грани каламбура. Комический эффект того, что открыт "новый физический закон: при нагревании гуляша в сто­ловой N 19 таковой имеет свойство ужиматься, при этом авоськи персонала столовой соответственно р а с-ш и р я ю т с я"3, обусловлен не только антитезой, но и со­держащимся в противопоставлении намеком, одетым в сугубо "научную" форму закона; все это вместе воспри­нимается как каламбур -- один из немногих типов, легко поддающихся переводу.
   1 Словесная шутка, с. 47.
   2 Статья озаглавлена "Совесная шутка", а понятие "каламбур" ав* тор включает в перечисляемые виды таких шуток, считая, по-види­мому,, "словесную шутку" синонимом "игры слов" в нашем понима­нии или даже еще больше расширяя ее границы.
   3 "Неделя", 1977, N 47, с. 15. : .
   302
   Есть группа построенных на антонимах каламбуров, в которых один из пары -- архаизм типа приведенных К. Чуковским (ср. "От двух до пяти" в гл. "Завоевание грамматики") -- "льзя", "лепый", "чаянно" и т. п., -- слов, умерших лет полтораста тому назад. В "Соти" Л. Леонова: "--Вы такой нелюдим ый.. -- Нет, я л ю -димы и.." ' переведено на болгарский: "Вие сте така саможив... -- Не, нз не съм саможив", т. е. передано лишь смысловое содержание, в то время как можно было вос­пользоваться антонимами затворен -- отворен ("закры­тый"-- "открытый", "замкнутый" -- "общительный"), или даже саможив •-- много жив, чтобы хоть немного на­мекнуть на шутливый характер диалога. Ярче выражен каламбур в фельетоне Устима Малапагина:" -- Это что же выходит: на свою собственную машину Куприну путе­вые листы выписывают? Это уж, извиняюсь, не путе­вой, а непутевый лист получается"2 (разрядка на­ша-- авт.), который на болгарский можно перевести, ис­пользовав антитезу пътен (лист) -- безпътен.
   В последнем примере -- антонимия на фразеологиче­ской основе (путевой лист--составной термин), которая нередко используется в подобных целях. Вот пример раз­вернутого каламбура, построенного на антитезах: "Мно­гие американцы сложили головы в джунглях Ме­конга. Многие подняли их, бросив вызов "грязной войне". Одним агрессия навеки закрыла глаза, дру­гим-- открыла на жизнь..." (М. Стуруа) 3 (разрядка наша -- авт.), который нужно переводить, используя те же средства ПЯ- Несмотря на то, что обыгрываются две пары фразеологизмов-антонимов, перевод на несколько языков не представляет особого труда благодаря боль­шой распространенности подобных ФЕ (и шире -- с ча­стями тела): болгарский и французский языки имеют ана­логичные по содержанию и форме соответствия; в англий­ском не хватает подходящего по форме эквивалента для сложить голову (to lay down one's life), но его нетрудно заменить другим, например, to lose one's head; в немец­ком мы не нашли эквиформных соответствий для первой пары антонимов, но подобрать их можно на основе дру­гого образа, причем перевод может звучать приблизи­тельно так: Viele Amerikaner haben im Dschungel des Me-
   'Леонов Л. Собр. соч. в 5-ти томах. Т. 2. М.: Худож. лит., 1953, с. 204
   2 И, 24.Х. 1975.
   3 "Неделя", 1977, N 47, с. 10. '"."." э
   303
  
   1
   kong ihren Kopf lassen mussen. Viele andere haben den Kopf gegen den "Schmutzigen Krieg" erhoben. Manchen hat die Agression auf ewig die Augen geschlossen, anderen hat sie die Augen fur das Leben geoffnet.
   4. К лексическим относятся и каламбуры, построенные на особых лексических единицах, таких как термины, имена собственные и аббревиатуры. Пере­вод последних рассматривается в следующей главе, а ос­тальных-- в настоящем разделе.
   Говоря о терминах (гл. 7), мы отмечали, что мно­гие созданы на основе общеязыковых слов, откуда, с од­ной стороны, смешение терминологического значения с нетерминологическим, а с другой -- возможность их ка­ламбурного обыгрывания. Таков пример со словом ши­рота, приведенный выше; таковы случаи обыгрывания обоих значений терминов, созданных на основе наимено­ваний частей тела. Яркий пример участия термина в ка­ламбуре приводит С. А. Колесниченко (иллюстрируя по­следовательное раскрытие содержания каламбура): "Uncle William has a new cedar chest." "So, last time I saw him he just had a wooden leg."' Игра опирается на два значения слова chest: 1) ящик, сундук, коробка (зна­чение, которое имеет в виду подающий первую реплику) и 2) грудная клетка (значение, которое воспринимает его собеседник). Перевод на другие языки, с одной сто­роны, облегчен: эта анатомическая часть связана с на­поминающим коробку предметом: рус. и фр. -- клеткой (cage thoracique), нем. -- сундуком (Brustkasten), болг.-- корзиной (гръден кош), а с другой, затруднен обязатель­ным присоединением к существительному определения: клетка еще не есть грудная клетка. В зависимости от контекста, играющего в конечном счете решающую роль, в переводе можно воспользоваться другими соотноситель­ными частями тела или даже другими терминами, если не удастся найти иного решения с этими; а в случае, если это самостоятельная шутка, такое решение вполне приемлемо.
   В общем перевод каламбуров, основанных на терми­нологии, ничем существенным не отличается от перевода обычного каламбура на основе многозначного слова. Важно не упускать из виду возможности натолкнуться на такую игру слов.
   Имена собственные, в частности говорящие
   'Колесниченко С. А. Указ, соч., с. 109. • •'
304
   (значащие, смысловые) имена, являются чрезвычайно активными и своеобразными компонентами единиц, со­ставляющих особую группу каламбуров (в немецкой сти­листике -- Namenwitze). В принципе каждое смысловое имя можно считать если не выраженным, оформленным каламбуром, то потенциальным каламбуром или заготов­кой для него. "Иванка Большой (разрядка наша -- авт.), Иванов, был астраханский купец не плохой ста­тьи", -- пишет в "Степане Разине" Ст. Злобин, и до сих пор Большой -- это просто говорящее, имя, прозвище куп­ца, не больше. Но дальше: "Жил в Австрахани еще Иван-ка-купец, Иванов же, того звали Малым"1 (разрядка наша -- авт.), и получается некоторое подобие игры слов, правда, самой элементарной, построенной как будто на одной антонимии, но она-то и выявляет нарицательные значения обоих прозвищ, а известно, что каламбурный эффект в таких случаях получается обычно при "столкно­вении совпадающих или близких по звучанию имен собственных и нарицательных"2, на раскры­тии в данном контексте внутренней формы имени собст­венного.
   Судя по известным нам двум работам В. С. Виногра­дова3, он весьма успешно работает над переводом гово­рящих имен. Согласно его схеме, каламбур состоит из двух компонентов: опорного компонента (стимулятора), позволяющего начать игру, и второго компонента -- "пе­ревертыша" (результанта, результирующего компонен­та), завершающего каламбур. Эта схема нам кажется очень привлекательной своей простотой и наглядностью, но, как каждая схема, она дает лишь приблизительное представление о каламбуре как единице перевода; ве­роятно, усложненных форм, о которых автор, впрочем, также упоминает4, больше, чем основных, двукомпонент-ных. Кроме того, несколько смущает термин "стимуля­тор", так как опорный компонент играет, пожалуй, пас­сивную роль, являясь лишь посылкой в своеобразной "предкаламбурной ситуации", где роль стимулятора при­надлежит скорее второму компоненту, действующему на-
   1 Злобин Ст. Указ, соч., с. 241.
   2Ходакова Е. П. Словесная шутка, с. 42.
   3 Виноград о в В. С. Формально-обусловленный перевод ка­ламбуров-созвучий. -- ТП, 1979, N 9; Лексические вопросы пере­вода художественной прозы, с. 52--64.
   4Виногдадов В. С. Формально-обусловленный перевод ка­ламбуров-созвучий, с. 77.
   305
  
   подобие пускового механизма, который активизирует опорный компонент, выводя его из состояния нейтраль­ности. И еще один момент, на наш взгляд очень важный: роль второго компонента нередко играет не одна точно определенная языковая единица, а контекст, и даже боль­ше того -- подразумеваемые его элементы. Таково, на­пример, обыгрывание имени Булгарина Пушкиным и дру­гими, которые переделывают его фамилию на Фиглярин и Флюгарин1 (от "фигляр" и "флюгер"), не называя настоящей. Здесь, наряду с эффектом комичного -- желч­ной издевки, наличествуют и другие характерные призна­ки каламбура -- фонетический и семантический; однако опорный компонент отсутствует. То же у Ильфа и Петро­ва: "На стенах появляются... миниатюры времен, так ска­зать, Дантеса и Аллигьери"2.
   Сюда же можно отнести каламбурное обыгрывание имени Жан-Жака Руссо. Каламбур -- французский, о не­коем тезке великого гуманиста, который не упускал слу­чая похвастаться этим; ему отвечали: "tu es Jean, tu es Jacques, tu es roux, tu es sot, mais tu n'es pas Jean-Jacques Rousseau". Игра слов строится на омонимии фамилии Rousseau со словами roux ( = рыжий) и sot ( = глупый, ду­рак).
   Успех перевода во всех подобных случаях зависит от наличия в ПЯ подходящих лексических средств (гово­рить об эквивалентах практически невозможно). Напри­мер, обыгрывание фамилии Булгарина возможно лишь в том случае, если в ПЯ можно обнаружить близкие по значению слова; при переводе на славянские языки зада­ча облегчается привычным суффиксом, обеспечивающим фонетический опорный элемент каламбура, но при пере­воде на другие языки передача игры --вопрос изобрета­тельности переводчика. Еще хуже обстоит дело с калам­буром Ильфа и Петрова: для незнакомых с русской исто­рией и культурой имя Дантеса не говорит ничего, а стало быть, пропадает и каламбур. Каламбурный перевод с французского Руссо можно сделать (с небольшой поте­рей) благодаря возникновению рифмы "ты и Жан, ты и Жак, ты и рыжий дурак, но не Руссо Жан-Жак"3.
   1 X о д а к о в а Е. П. Указ соч., с. 43.
   2 Станчева-Арнаудова Е. Указ, соч., с. 444.
   3 Подобный каламбур с той же фамилией, приписываемый Пушкину, приводит Е. П. X о д а к о в а (Употребление каламбуров в речи русского общества начала XIX века, с. 154): "это правда, что он Иван, что он Яковлевич, что он Руссо, но не Жан-Жак, а просто
   306
   В гл. 2 мы мельком упоминали, что ряд топонимов, со­ставленных из значащих элементов, по традиции перево­дится, а другие -- транскрибируются. Закономерности здесь установить нелегко, но можно смело утверждать, что каламбуры, построенные на последних, переводить исключительно трудно. "Не преследовал он поездкой ка­ких-либо выдающихся целей, скажем, прибыть в Кри­вой Рог для того, чтобы его разогнуть.."1 (разряд­ка наша -- авт.), -- пишет автор фельетона, нимало не заботясь о том, каково это переводить. На близкородст­венных языках, несмотря на то что название города да­ется в транскрипции, перевод рус. "кривой рог" вполне понятен: болг. крив рог, чеш. krivy roh и пол. krzyvy rog, но англичанину, французу и немцу разогнуть Кривой Рог будет, пожалуй, не под силу.
   II. Отдельных проблем фразеологических ка­ламбуров касаются многие авторы 2, но большинство рассматривают их, не отделяя от остальных форм игры слов. Поскольку фразеологизм, как языковая единица иного уровня, и обыгрывание ее, и перевод этого обыгры­вания обладают своими, фразеологическими особеннос­тями, мы считаем, что рассматривать эти вопросы следу­ет особо.
   Теория перевода нуждается в подробном исследова­нии приемов перевода фразеологических каламбуров. Целесообразно было бы, по всей вероятности, начинать с изучения на большом фактическом материале вопросов авторизации, т. е. индивидуально-авторских преобразова­ний и переосмысления ФЕ и их использования в тексте; хорошую основу для такого изучения мог бы представ­лять словарь авторизованных фразеоло­гизмов; в словарной статье после "нормативной фор­мы" ФЕ можно привести различные виды авторских из­менений. Следующим шагом будет установление границы перехода к каламбурному обыгрыванию, т. е. определе-
   рыжий дурак". (Липранди И. П. Из дневника и воспоми­наний)
   1 Кр., 1975, N 5, с. 6.
   2 К публикациям, перечисленным в гл. 1, добавим следующие:. Виноградова Л. И. Стоит ли игра свеч? -- РР, 1968, N 4; Л и т в и н Ф. А. Инвариант и варианты при деформации идиом.-- Сб. Проблемы устойчивости и вариативности ФЕ. Тула: Гос. пед. ин-т, 1968; Наумов Э. Б. Способы трансформации фразеологиз­мов.-- РЯШ, 1971, N 3; Модифицированные фразеологизмы как ос­нова каламбура.-- РЯНШ, 1973, N 2.
   307
  
   ние категориальных признаков фразеологического ка­ламбура и различных его видов, и, наконец, выявление закономерностей перевода в зависимости от этих призна­ков и видов.
   Широкое исследование этих вопросов не входило в планы нашей работы. Так что здесь мы можем ограни­читься лишь наиболее общими положениями и несколь­кими примерами.
   Любой фразеологический каламбур строится на осно­ве трансформаций, заключающихся в разрушении формы и/или содержания исходной ФЕ, причем достигается "па­раллельное восприятие как переносного [мы бы сказали, фразеологического] значения ФЕ, так и прямого значе­ния компонентов или двойная актуализация"1. Напом­ним, что ввиду отсутствия четкой границы между такой трансформацией, которая лишь оживляет компоненты, и другой, при которой ФЕ превращается в каламбур, в ка­честве рабочей гипотезы мы приняли считать (см. гл. 1) показателями фразеологического каламбура 1) двупла-новое его восприятие и 2) возникновение комического эф­фекта, обычно связанного с эффектом неожиданности. Именно это -- прямое и переносное значение, комизм -- и нужно при переводе довести до сознания читателя.
   Согласно теоретическим и иллюстративным материа­лам, каламбур на фразеологической основе можно рас­сматривать с нескольких точек зрения и, в первую оче­редь, в зависимости от типа ФЕ, приема ее обыгрывания и ее коннотативных значений.
   По-видимому, каламбур можно построить на основе ФЕ любого типа, но прежде всего, конечно, на образных фразеологизмах. Если во фразеологии ПЯ существует тот же или хотя бы близкий образ, то перевод обычно не составляет труда. Например, в ряде языков имеются ФЕ, соответствующие плясать под чью-л. дудку -- болг. играя някому по свирката, англ, to dance after somebody's pipe (piping), нем. nach j-s Pfeife tanzen, укр. танцювати nid дудку чиюсь, -- и перевести построенный на такой основе каламбур, например, "в своем оркестре не нуждался: пел
   1 Я. И. Р е ц к е р (Указ, соч., с. 159) приводит эту цитату из канд. дисс. К. Д. Приходько ("Соотношение фразеологических еди­ниц и нефразеологических словосочетаний одинакового лексико-грамматического состава", М., 1972), отмечая, что термин "двойная актуализация" предложен Л. М. Болдыревой.
   308
   под чужую дудку", нетрудно. Возможность такого обыгрывания допустима и в отношении необразных еди­ниц: "Любознательными оказались и некоторые взрослые дети, которые., отлично знали что к чему, и, главное, что почем".1 (Разрядка наша -- авт.) Что к чему не имеет болгарского эквивалента, но здесь его можно пе­ревести, исходя из совсем другого, довольно далекого по значению не се знав кой пив, кой плаща (приблизительно "не разбери-поймешь"): "..които.. отлично знаеха, кой пие и кой плаща, а най-важното -- по колко плащ а".
   Обыгрываются даже такие, в известной мере спорные с точки зрения фразеологии единицы, как получаемые при устойчивой лексико-синтаксической сочетае­мости слов. Наречие наперевес сочетается лексически сравнительно с небольшим кругом слов: "ружье", "вин­товка", в прошлом -- "пика", "дротик", часто употребля­ются с глаголами "держать", "взять"; и вот о некоем кляузнике сказано, что "дома он взял авторучку на­перевес (разрядка наша -- авт.) и засел за трактат".2 Возникает картина воинствующего ("наперевес" связа­но обычно с атакой) клеветника, оружием которого слу­жит перо. А в переводе, вероятно, придется воспользо­ваться метафорой "вооружившись пером..".
   Существует множество приемов обыгрывания ФЕ, ко­торые авторы сводят к двум видам трансформаций: 1) изменению внешней формы, структуры, компонентов -- деформации и 2) изменению внутренней формы, се­мантики -- модификации ФЕ. По мнению Э. Б. Нау­мова, образование каламбура возможно лишь при вто­ром приеме, при модификации3, что едва ли можно счи­тать бесспорным, поскольку любое изменение формы не­избежно приводит и к отклонениям в семантике4.
   1Вихрев А. В тараканьем мире. М.: Правда, 1965, с. 52.
   2 Кр., 1975, N 21, с. 6.
   3 "...каламбур возникает, как правило, при различных нарушениях семантики ФЕ, а не структуры, т. е. при процессах модификации, процессы же деформации... в создании каламбура участвуют как второстепенные процессы" (Модифицированные фразеологизмы как основа каламбура, с. 73)
   Все авторы единодушны в том, что устойчивый состав, т. е. внеш­няя форма ФЕ, в том числе нередко и порядок компонентов, явля­ется чуть ли ни ведущим признаком фразеологизма, в котором за­мена компонента даже синонимом, не говоря уж об антонимах ("аппетит уходит во время еды", "ломиться в закрытые двери"), которыми Э. Б. Наумов иллюстрирует приемы де-
   309
  
   Что касается перевода фразеологических калам­буров, то наиболее общим положением, связанным, впро­чем, с переводом каламбуров вообще, будет констатация, что теоретически идеалом можно считать буквальный пе­ревод, даже кальку--копирование содержания и формы соответствующей трансформированной единицы, т. е. в принципе прием, которым воспользовался автор подлин­ника. " -- Если жилуправление не идет к Магометову [у которого дом требует ремонта], -- рассудили жильцы, -- то гражданин Магометов сам пойдет в управление"' -- перевести на болгарский язык не представляет никакого труда: выражение "Если гора не идет к Магомету, то Ма­гомет идет к горе" существует и в болгарском, а фамилия Магометов, составляющая в связи с ним игру слов, не пе­реводится; таким образом передается и содержание и форма. Точно такая же картина будет и в английском языке, где эквивалент выражения содержит те же эле­менты, в частности имя Магомет. С немецким языком де­ло обстоит труднее, поскольку там имя заменено нарица­тельным "пророк" (Prophet), а во французском на этой основе никакого каламбура не получится, так как в ана­логе имя заменено местоимением: "Поскольку гора не идет к нам, пойдем к горе мы". Таким образом, то, что в русском языке -- каламбур, во французском будет про­стая, ничуть не комичная констатация: "Если жилуправ­ление не идет к нам, мы пойдем сами в управление".
   Прием копирования подлинника возможен, разумеет­ся, в тех случаях, когда в ПЯ имеются полные эквивален­ты-фразеологизмы, позволяющие калькировать словосо­четание, передавая максимально близко к оригиналу и отдельные компоненты. Но бывает и иначе. Попробуем перевести следующий текст: "А вы слыхали, как поют дрозды? Вот послушайте. Только подпевать не надо.. Ты так поешь, что у птиц уши вянут. Ушей нет? Увяли, значит, уже. Это они тебя издали услышали.2 (Разрядка наша--авт.) Предпосылкой полноценного пе­ревода является, как было сказано, наличие в ПЯ фра­зеологического эквивалента или аналога рус. уши вянут или хотя бы близкой по значению и построенной на той
   формации, приводит к изменению и смысловой его стороны. А от­сюда следует, что 1) если нельзя изменить форму фразеологизма, не изменив и содержания, то 2) и возникновение каламбура не может быть обусловлено, как правило, только модификацией.
   'Устинов М. Кривой закон. -- "Неделя", 1977, N 47, с. 15.
   2 ЛГ, 4.VI.1975. :
   310
   же образной основе ФЕ, наподобие, например, фр. avoir les oreilles rebattues (что соответствует приблизительно
   прожужжать уши). Тем не менее, полноценный перевод
   иногда возможен и без наличия фразеологической осно­вы. Так, на болгарский язык можно перевести почти бук­вально: "..Така пееш, че на птиците ще им ока пят ушите [букв."отвалятся уши"]. Нямат уши ли? Вече са окапали, значи. Чули са те отдалеч".
   Но это, конечно, исключение. Большей же частью бук­вальный перевод без необходимой метафорической осно­вы невозможен. По радио передавали в болгарском пере­воде песню "Где эта улица, где этот дом", в которой ока­залась следующая смутившая слушателей реплика: "Както казват, животът бие с ключ и все по глава-та". Смущения не было бы, если бы по-болгарски дейст­вительно так говорили ("както казват"), но слово ключ у нас не имеет омонима в значении "родник", поэтому не может быть и фразеологизма бить ключом, часто связы-.ваемого с "жизнью" и не менее часто обыгрываемого до­бавлением "по голове", оживляющим слово ключ в его омонимическом значении; буквальный перевод такого ка­ламбура действительно может вызвать только недо­умение.
   Повторить авторский прием обыгрывания, опять-таки при наличии подходящей фразеологической основы, мож­но, например, в каламбуре, постренном на антонимии, как это сделано у В. Пановой: "Сереже все понятно -- по-своему. Например: "конь стал как вкопанный" (разрядка наша -- авт.), а потом поскакал, -- ну, значит, его откопали"'. На других языках есть достаточно удоб­ные для подобного обыгрывания аналоги этого устойчи­вого сравнения: болг. и фр. "закован" -- "отковали са го", cloue -- on Га decloue, англ, и нем. -- путем "искорене­ния" (rooted -- uprooted; angewurzelt -- ausgewurzelt).
   Вообще замена образа, точнее попытка подогнать под каламбур новый образ, довольно часто применяется при переводе каламбуров. Вот "развернутый" английский ка­ламбур, перестроенный на основе русского аналогичного образа: "..вы вправе спросить, почему мои рисунки воз­вращали. Не знаю. Я даже проверял их с помощью ку­рицы. Я часто слышал выражение "курам на смех", поэтому я разложил все свои рисунки на полу и пустил на них курицу. Она, во всяком случае, долго кудахтала.
   Панова В. Ф. Сережа, с. 79.
  
   Был ли это смех -- не знаю, тем не менее она вскоре околела" '. В оригинале автор проверял "смехотворность" своих рисунков, конечно, с помощью не курицы, а, веро­ятнее всего, кошки (или, если он американец, то, может быть, лошади): enough to make a cat или a horse laugh; курица подошла бы для перевода на немецкий: da lachen ja die Huhner; в болгарском для такого эксперимента по­дошла бы собака: смеят ми се и кучетата; а для перевода на те языки, где животные не смеются, можно взять лю­бое из них (человека жалко) и уморить со смеху -- разу­меется, если есть выражение "умирать со смеху".
   Сравнительно легче передается (сознательно не гово­рим "переводится") каламбур как самостоятельная игра слов, напоминающая эпиграмму. Легче потому, что обыч­но о переводе в прямом смысле вообще не идет речь, а нужно составить свой каламбур по предложенному об­разцу. Возьмем, например, "Меню одной столовой: На первое -- с гуся вода. На второе -- ни рыба ни мясо. На третье -- седьмая вода на киселе"2. Вероятно, в любом языке найдутся ФЕ, содержащие про­дукты питания, которые можно было бы подобрать так, чтобы изобразить убогость кормежки, т. е. передать иро­нический заряд каламбура.
   Намного труднее переводить каламбуры, составлен­ные из двух, а то и трех единиц, так называемые к о н т а-минированные ФЕ. Трудно потому, что для правиль­ного перевода оба фразеологизма должны иметь в ПЯ эк­виваленты или аналоги, а такое случается нечасто. Вот пример исключения: "Став у руля Ноева ковче-г а реваншизма, он усердно принялся за дело"3. Здесь объединены два фразеологизма, которые существуют во многих языках, и, следовательно, их нетрудно перевести: англ, having taken the helm of Noah's ark, болг. поел кор-милото на Ноевия ковчег, нем. das Steuer der Arche Noahs ergriefen. Но практически непереводим контаминирован-ный каламбур "Сухими выходили из самых мокрых дел", скомбинированный А. Вознесенским4 из фразеоло­гизмов выйти сухим из воды и мокрое дело, из-за отсутст­вия в других языках главным образом второго.
   Наконец, несколько слов о переводе каламбуров с
   1 Кр., 1977, N 72, с. 15.
   2 Кр., 1966, N 9, с. 3.
   3 И, ЗЛУ. 1975.
   4 Цит. по: X о д а к о в а
   Е. П. О каламбуре, с. 69.
   312
   учетом их коннотаций. Уже не раз подчеркивалось, что большинство ФЕ обладают как эмоционально-экс­прессивной, так и национальной окраской. С. С. Кузьмин делит ФЕ в зависимости от их основных эмоциональных характеристик на "три группы: (1) положительные, (2) отрицательные и (3) двойственные"'. Первые вызы­вают только положительные эмоции (родиться в сороч­ке), вторые -- только отрицательные (погреть руки) и третьи -- положительные или отрицательные в зависимо­сти от контекста (задавать тон). Эта последняя груп­па ФЕ может стать основой для игры слов, которая, "при­мененная в положительном контексте, может дать юмо­ристический эффект, а в отрицательном контексте -- эф­фект сарказма"".
   Приведенные дальше примеры, на наш взгляд, не осо­бенно убедительно подтверждают мнение автора об этих видах ФЕ и юмористическом эффекте, но привлекательна уже сама возможность рассмотрения перевода фразеоло­гических каламбуров и под таким углом зрения, лишний раз подчеркнутая необходимость передавать и коннота­ции, а также "двойственность" многих ФЕ, требующих особого умения при переводе. Думается только, что рис­кованно выделять их в самостоятельную группу, посколь­ку даже самые с виду положительные фразеологизмы мо­гут под влиянием контекста приобрести отрицательную эмоциональную окраску и послужить строительным ма­териалом для каламбура.
   В заключение вернемся к началу этой главы. Весь ли­тературный материал, все собранные нами примеры не позволяют безоговорочно присоединиться к слишком оп­тимистическому заявлению о том, что "непереводимой игры слов нет". Такое утверждение явилось бы, по сути дела, непринятием очевидного факта неповторимого свое­образия каждого языка: если нормальный перевод, пере­дача содержания данной языковой или речевой еди­ницы ИЯ средствами ПЯ, т. е. при помощи другой фор­мы,-- дело вполне осуществимое, то возможность перенесения в ПЯ и исходной формы (чего обычно тре­бует перевод каламбура) несомненно является исключе­нием; полноценное осуществление такого перевода, по-
   1 Кузьмин С. С. Указ, соч., с. 52--53.
   2 Т а м ж е, с. 55.
  
   11-747
   313
  
  
   жалуй, и следует причислить к исключениям, компенси­руемым уже другими средствами в переводимом тексте. Тем не менее, ни один переводчик не имеет права сда­ваться, не добившись успеха в решении этой головолом­ной задачи и не избавив читателя от необходимости ло­мать голову над значением его перевода.
   Глава 9
   СОКРАЩЕНИЯ
   В процессе работы над разными типами "непереводи­мого" нам нередко приходилось одновременно решать и вопросы перевода различных сокращений, под личиной которых появлялись то термины (в первую очередь) и собственные имена, то реалии, то иноязычные вкрапле­ния. Специфический подход, которого они требовали как особый класс лексики, обусловил целесообразность вы­деления их в отдельную главу.
   Эта целесообразность подтверждается значительной распространенностью и взрывоподобным в наш век коли­чественным ростом этого типа лексических единиц в со­временных языках: словарь в 15--20 тыс. сокращений в наши.дни, видимо, нужно считать нормальным. Основное количество аббревиатур, правда, приходится на долю специальных подъязыков, но тесная связь науки с жизнью, научной речи -- с речью обыкновенного гражда­нина не ограничивает их употребление рамками научно-технической литературы.
   Не будем останавливаться на общеязыковых вопро­сах аббревиатур (употребляем этот термин наряду с "со­кращением"), тем более что до настоящего времени они "остаются во многих отношениях загадкой в лингвисти­ческом плане"', загадкой, которую мы не ставили себе задачей разгадывать. От необходимости пускаться в линг­вистические подробности нас освобождает и значитель­ная по объему литература, к которой мы и отсылаем чи­тателя 2.
   Сама по себе расшифровка сокращений не представ­ляет особой трудности для переводчика: многие из так
   Борисов В. В. Аббревиация и акронимия. М.: -Воениздат,
   1972, с. 5. 2 См., например, там ж е, с. 317--318.
   314
   называемых морфологических аббревиатур достаточно ясны (стенгазета, командарм), а вообще большинство сокращений, в том числе и инициальные (ВОЗ, США), приведены в серьезных словарях, часто в конце, в виде традиционного приложения, а также в особых словарях сокращений', включающих и более специальные научные аббревиатуры.
   Так что трудности при переводе этой лексики -- не се­мантического порядка: при ясном смысле обычно нелегко подобрать соответствие -- эквивалент, или межъязыко­вой синоним. Об этом и пойдет речь ниже.
   *
   Будучи, по мнению специалистов, словом, сокращение должно на общем основании подчиняться правилам пере­вода лексики, в основе которых лежат семантические со­ответствия между соотносительными единицами данной пары языков; близость к терминам, т. е. отсутствие кон­нотаций, еще больше выдвигает на передний план необ­ходимость передачи смысловой стороны аббревиатур. Строго схематично, слово ИЯ
   1) переводится -- содержание его передается соответ­ствующими средствами ПЯ (эквиваленты, аналоги) или
   2) переносится в текст ПЯ как есть, сохраняя отчасти или полностью форму (заимствование, транскрипция, транслитерация).
   Но аббревиатура -- слово особое, отличающееся от других. Подобно тому как стенографический знак являет­ся представителем, заместителем обычного слова, так и сокращение представляет другую, потенциально содер­жащуюся в нем единицу, исходную, из "обломков" кото­рой оно составлено. Именно этот важнейший момент "двуединства" аббревиатур (сокращенная форма и пол-•ная, развернутая исходная форма при одном содержа­нии) вдвое увеличивает возможности передачи их на ПЯ. Представим это в виде схемы:
   1 Многие из них представлены в указ. соч. (с. 313--318); отметим еще: Словарь сокращений русского языка, сост. под руководст­вом Д. И. Алексеева. М.: Гос. изд. иностр. и нац. ел., 1963; Alien Е. Dictionary of Abbreviations and Symbols. London, 1944; S h a n k 1 e G. Current Abbreviations. London, 1947; Everyman's Dictionary of Abbreviations, edited by Dr John Paxton. London, 1974. Только что вышедшее 2-е изд. Словаря сокращений русского языка под ред. Д. И. Алексеева (М.: Русский язык, 1977) содержит около 15000 сокращений.
   11*
   315
  
   I. Перевод 1) аббревиатурой, 2) развернутой формой.
   II. Транскрипция/транслитерация 1) аббревиатуры, 2) развернутой ее формы.
   I. Перевод
   Обладая почти исключительно назывной функцией, подобно и даже в большей степени, чем термин и имя собственное, аббревиатура переводится (хочется сказать: "перекодируется") эквивалентом -- названием того же референта на ПЯ, а при отсутствии такого же -- нередко названием близкого понятия (ср. рус. загс, болг. граж­дански отделение, англ, registry office, фр. office (bu­reaux) de 1'etat civil, нем. Standesamt. По существу, пере­водом это можно назвать лишь условно, поскольку аб­бревиатура, как правило, собственного значения не име­ет, а является уменьшенным отражением значения ис­ходной единицы -- соотношение, которое должно сохра­ниться и в переводе.
   1. Перевод аббревиатурой предполагает на­личие (или создание) ее на ПЯ. Лучше всего, когда это уже утвердившаяся в языке единица.
   В ПЯ сокращение может быть построено по той же модели: инициальная СССР в англ, и нем. USSR, во фр. и ит. U.R.S.S.; англ. UNO соответствует рус. и болг. ООН, а ам. FBI--рус. и болг. ФБР; или по другой модели: рус. СЭВ и болг. СИВ (одна модель) в переводе на англ. COMECON (Council for Mutual Economic Assistance); нем. (ист.) IAH (International Arbeiterhilfe) --рус. Меж-рабпом и т. д.
   В плоскости близкородственных языков и, в особен­ности, при одинаковых алфавитах сокращения могут при переводе полностью сохранить свою форму, как при транскрипции: СССР, профгрупорг, учком, ЦУМ и мно­го других одинаковых или близких сокращений (испол­ком-- изпълком) в русском и болгарском языках.
   2. Перевод развернутой формой применим в тех случаях, когда в ПЯ нет сокращения-эквивалента. Переводится исходная единица: англ. TV (ти-ви), широ­ко распространенное в англоговорящих странах, придет­ся передавать развернутым "телевидение" или "телеви­зионный"; рус. редколлегия -- англ, editorial board; С. Р. N. (Centre de physique nucleaire) --рус. Центр ядер­ной физики (Бельгия); англ. ICPA (International Com­mission for the Prevention of Alcoholism) -- болг. Между-
   316
   народна комисия за борба с алкохолизма; рус. и болг. ЦУМ -- англ. Central Department Store и т. п.
   В строго научном тексте специалисты стараются заме­нять расшифровку своими сокращениями, опираясь на терминологические системы и научный опыт, а перевод­чик художественного произведения может позволить себе такую "вольность", только если в тексте фигурирует и полная форма аббревиатуры.
   Перевод развернутой формой -- это перевод исходной единицы, который должен быть максимально точен. Боль­шей частью это кальки; например, фр. FRD (Facteur de reduction de dose) = "коэффициенту уменьшения дозы", из компонентов которой можно (теоретически) построить на ПЯ аналогичное сокращение (КУД). Но нередко прихо­дится прибегать к более свободному переводу: FAPTA (Federation Suisse des Associations des planteurs de ta-bac)--"Швейцарская федерация ассоциаций табаково­дов", что наводит на мысль о необходимости учитывать правила грамматики ПЯ, не искажать язык буквализ­мами.
   Таким образом, как правило, переводятся и сокраще­ния ученых степеней и званий, в частности тех из них, которые не имеют названий-эквивалентов в ПЯ. Напри­мер, В. A. (S.) --Bachelor of Arts (Science) переведем рус. бакалавр гуманитарных (естественных) наук, англ. М. А. -- Master of Arts -- фр. Diplorne d'etudes superieures des lettres и т. п.
   II. Транскрипция/транслитер ация
   В ряде случаев сокращение переносится в ПЯ в его фонетической (транскрипция) или графической (трансли­терация) форме, максимально приближенной к ориги­нальной. Это типично главным образом 1) для самого сокращения, но бывает, что так же переносят и 2) исход­ную единицу в ее развернутой форме.
   1. Транскрипция/транслитерация сокра­щений характерна для обозначенных аббревиатурами имен собственных. Хороший пример--транскрипция англ. ВВС, произносимого на многих языках в его английском звучании -- "би-би-си". Транслитерируется англ. UNESCO -- ЮНЕСКО; INTERPOL -- ИНТЕРПОЛ; фр. OAS (Organisation de 1'armee secrete) -- рус. и болг. О AC; FIT (Federation Internationale des Traducteurs) -- рус. и болг. ФИТ; ит. FIAT (Fabrica Italiana Automobile Torino) --рус. и болг. ФИАТ, точнее "Фиат", как настоя-
   317
  
   щее имя собственное, а даже и "фиат" -- как нарицатель­ное; рус. ТАСС -- англ., фр., нем. TASS.
   Вряд ли можно проследить, какие единицы транскри­бируются/транслитерируются, а какие подлежат перево­ду. Намечается тенденция к перенесению без изменений более популярных, с международным значением сокраще­ний: названия организаций, институтов, обществ; так, в сокращениях известны названия крупных информацион­ных агентств (АПН, ЮПИ, БТА, ТАСС).
   В результате этого приема передачи аббревиатуры рождается не мотивированная с точки зрения ПЯ едини­ца: англ. GATT (General Agreement on Tariffs and Trade), вполне закономерное сокращение в ИЯ, нельзя вывести в его русском виде -- ГАТТ -- из перевода исходной фор­мы: "Генеральное соглашение по тарифам и торговле", -- получилось бы ГСТТ; то же с НАС А (Национальное уп­равление по аэронавтике и исследованию космического пространства), ФИФА (Международная федерация фут­больных ассоциаций) и др.
   О транскрипции/транслитерации мы говорим и в от­ношении аббревиатур, являющихся только по происхож­дению сложносокращенными словами: рус. лавсан, ам. тефлон, аппараты радар, лазер, мазер, ряд географиче­ских названий, таких как Евразия, Бенилюкс, Пакистан '.
   К этой группе примыкают и слова, в том числе много реалий, типа колхоз, совхоз, коминтерн, комсомол, пере­носимые во многие языки тем же путем транскрипции. В плоскости близкородственных языков их значительно больше.
   2. Транскрипция исходной формы, вместо перевода, встречается очень редко. Согласно нашим на­блюдениям, она допустима в тех случаях, когда это сокра­щенное название предприятия, общества, компании и т. п., не имеющих соотносительной формы в ПЯ. Так, ам. АР (Associated Press) передается рус. АП, но неред­ко и Ассошиэйтед пресс; фр. Е. С. F. M. (Eclairage, Chauf-fage, Force motrice) транскрибируется в полной своей форме: Эклераж, Шофаж, Форс мотрис (Промышленное объединение по производству силовых установок, отопи­тельных и осветительных приборов); англ. BOAC (Brit­ish Overseas Airways Company), авиационная компания, по-русски именуемая Бритиш оверсиз эруэйз компани.
   1 Название составлено из букв П (Пенджаб), А (афганские племе­
на), К (Кашмир), С (Синд) и слова ТАН, взятого из слова Белуд­
жистан. (Борисов В. В. Указ, соч., с. 16) *
   318
   III. Перенос аббревиатуры
   Во многих европейских языках, в том числе и в рус­ском (в письменной речи), есть сокращения, главным образом латинские, которые не отличаются по форме и значению и могут при переводе переходить из ИЯ в ПЯ без перевода и транскрипции/транслитерации. Многие из них были прежде очень популярны -- например, P. S. (приписка в письме) или NB (нотабене -- "заметь", "не забыть", "учесть"), но постепенно выходят или уже вы­шли из употребления. Этого, однако, нельзя сказать о SOS -- сигнале бедствия, которым пользуются как меж­дународным знаком (рус. СОС).
   Особенно прочные корни имеют такие латинские со­кращения в английском языке, где они заменяются при произношении английскими словами: е. g. (exempli gra­tia) англичанин прочтет for instance, for example; i. e. (id est) -- that is; A. D. (Anno Domini) -- in the year of our Lord и т. д., даже не зная их латинской расшифровки.
   Из того, что в русском языке встречается латинское etc., отнюдь не следует, что, встретив его в английском тексте, переводчик может, не задумываясь, перенести его в перевод; в литературе оно, правда, встречается, но те­перь мало употребительно и обычно переводится "и т. д.". Так что, пожалуй, основным вопросом в передаче этих единиц является учет их употребительности.
   Форма сокращения присуща многим (1) терминам, (2) собственным именам, (3) реалиям 1, а некоторые из них могут представлять собой и (4) иноязычные вкрап­ления; исходные единицы (в развернутом виде) часто имеют форму (5) устойчивых сочетаний -- составных тер­минов (названий). Так что в качестве корректива к при­веденной схеме аббревиатуры можно рассматривать и с этой точки зрения, поскольку
   1) сокращения-термины переводятся как термины (см. гл.7);
   2) сокращения-имена собственные -- как имена соб­ственные (см. гл. 2);
   3) сокращения-реалии -- как реалии (см. ч. I);
   1 Сокращения часто связаны с реалиями, характерными только для данной страны и не имеющими понятийного эквивалента в русском
   языке. (ССФЯ, с. X)
   319
  
   4) сокращения-иноязычные вкрапления -- как ино­язычные вкрапления (см.гл. 6) и
   5) сокращения, переводимые в их исходной форме, т. е. как устойчивые сочетания, переводятся с учетом1 приемов перевода ФЕ соответствующего типа (см. гл. 1).
   *
   До сих пор шла речь о переводе сокращений вне за­висимости от языка и текста, в которых они встречаются. Как при обычной лексике, и здесь прием перевода обу­словлен наличием в ПЯ эквивалентов и словообразова­тельных механизмов для их построения, так что одно и то же сокращение может иметь полный эквивалент в од­ном ПЯ и не иметь его в другом: за отсутствием референ­та, как, например, в сокращениях научных званий и сте­пеней-- англ. В. A. (Bachelor of Arts) переводится раз­вернуто "бакалавр гуманитарных наук", а рус. и болг. к. ф. н. приходится передавать не особенно понятным для англоговорящих Candidate of Philosophy. Иные сокраще­ния передаются сокращениями же в одних языках, но полноценными словами в других: очень распространенная в русском языке к. п. д. (или КПД, кпд) -- "коэффициент полезного действия", передается таким же сокращением на болгарский, хотя и менее популярным, вне научной литературы не употребимым, но полноценными словами-эквивалентами на английский -- efficiency, на француз­ский-- rendement; немецкое сокращение w. о. (wie oben) переводится рус. "как указано выше", а г. d. A. (zu den Akten) в качестве юридического термина -- рус. "произ­водством прекратить", а болг. "към дело".
   Что касается жанра, то в массе своей аббревиатуры связаны с научной, в том числе и политической, военной, технической, экономической и т. п. лексикой, т. е. встре­чаются прежде всего в терминологическом тексте, в пись­менной речи. Однако теперь они "все больше проникают в устную речь, причем не только в речь радио и телеви­дения, но и в бытовую, повседневную" (ССФЯ, с. VI), а в результате -- и в художественную литературу; это и привело нас к рассмотрению вопросов перевода сокраще­ний в нетерминологическом и, в частности, в художест­венном тексте.
   Как общее положение, аббревиатуры, подобно терми­нам, и в беллетристике переводят как в терминологиче­ской литературе, и все с той же оговоркой: не всегда и
   320
   не во что бы то ни стало. Но есть и ряд частных случаев.
   1. Аббревиатура, как правило, однозначна, и это, как мы уже говорили, облегчает перевод. Здесь, однако, при­дется добавить, что вместе с тем многие из сокращений при разных референтах имеют одинаковый или прибли­зительно одинаковый буквенный (слоговой) состав, оди­наковую графическую форму: при почти полной немоти­вированности этих единиц (например, инициальных со­кращений) даже в широком контексте такая омонимич­ность создает ощутимые затруднения и становится причи­ной переводческих ошибок.
   Например, русское сокращение АК обозначает 10 по­нятий (ССРЯ): 1) авиационный компрессор, 2) авиацион­ный корпус, 3) автомат Калашникова, 4) автомобильный кран, 5) административный комитет, 6) антрацит кулак, 7) армейский корпус, 8) артиллерийский компас, 9) ар­тиллерия корпуса, 10) астрономический календарь. Не­трудно заметить, что даже в специальном тексте не всег­да можно быть уверенным в правильном выборе сокра­щений-- ср. хотя бы представленные здесь военные тер­мины 2, 3, 7, 8 и 9; а если их встретить в художественном тексте?..
   Высока степень омонимии сокращений и в других язы­ках. Например, английские и американские сокращения, составленные из инициалов М и Р в разных комбинациях (МР, М/Р, М. P., mp, т. р., тР) ', обозначают 28 разных понятий и в том числе целых пять видов полиции: Marine Police, Metropolitan Police (London), Military Police, Mounted Police, Municipal Police. Еще больше сокраще­ний-омонимов во французском языке: из тех же М и Р со­ставлены (ССФЯ) 53 аббревиатуры, а из букв С и S -- 77; буквой М (прописной и строчной) сокращено 85 исход­ных единиц. В частности, во французских сокращениях немало и английских единиц, с одной стороны, омонимич­ных французским, а с другой, дублирующих их.
   И еще одно неудобство, связанное с совпадением обо­значений: немало понятий сокращено по-разному -- свое­образная синонимия: IS и I. S. -- Intelligence Service = "разведывательная служба" (Англия) и Internationale Socialiste = "Социалистический интернационал"; раздели­тельные точки больше характерны для французских аб­бревиатур.
   1 Словарь английских и американских сокращений, сост. В. €Х Блув-штейн (и др.). М.: Гос. изд. иностр. и нац. ел., 195S.
   321
  
   2. Не менее коварной может оказаться межъязы­ковая омонимия сокращений, в особенности когда ИЯ и ПЯ пользуются одним алфавитом-- "гипноз под­линника"! Например, рус. ДСК может означать "дачно-строительный кооператив", "дом санитарной культуры" и "домостроительный комбинат", а по-болгарски -- "Държавна спестовна каса" (Государственная сберега­тельная касса -- сберкасса). Совпадения между англий­скими и французскими сокращениями еще более часты, а если учесть массовое проникновение английских аббре­виатур во французский, как, вероятно, и в другие запад­ные языки, то опасность переводческих ляпсусов окажет­ся еще серьезней.
   3. Как правило, аббревиатура является носителем только того значения, которое содержится в исходной единице. Встречаются, однако, сокращения, которые по той или иной причине имеют кроме него и другое, "при­внесенное" значение. В таком случае можно говорить ли­бо об омонимии -- при совпадении формы аббревиа­туры с полной формой другого, совершенно случайного слова (СУП = "санитарное управление" и "суп" -- жидкое кушанье), либо о многозначности -- когда между обоими значениями все же есть или преднамеренно соз­дается семантическая связь 1 (см. ниже).
   С точки зрения перевода такие сокращения можно рассматривать 1) как потенциальный источник ошибок (опять гипноз подлинника!) и 2) как сложную переводче­скую задачу в тех случаях, когда необходимо передать на ПЯ запутанный клубок значений и намеков, представ­ляющий собой игру слов.
   Приведем несколько примеров таких аббревиатур-ка­ламбуров, заимствованных у В. А. Ицковича2 и В. В. Бо­рисова3: рус. АИСТ -- автоматическая информационная станция, АМУР -- автоматическая машина управления и регулирования, АСТМА -- астатический миллиамперметр, ОЛЯ -- Отделение литературы и языка (АН СССР), МАРС -- машина автоматической регистрации и сигна­лизации; англ. IDIOT -- Instrumentation Digital On-
   1 Это чрезвычайно интересное для переводчика явление, особенно распространенное в английском языке, упомянуто В. В. Борисо­вым в разделе "Коррелятивная аббревиация" (Указ, соч., с. 85 и ел.).
   2Ицкович В. А. Современные аббревиатуры. -- РР, 1971, N 2,
   . с. 74--79.
   3 Борисов В. В. Указ. соч. ее. 86, 88, 89. :
   322
   Line Transcriber, WASP --Women's Airforce Service Pi­lots (Женская вспомогательная летная служба военно-воздушных сил), англ. WASP = "оса": летит и жалит; MANIAC -- Mechanical and numerical integrator and cal­culator и т. д. Любопытна преднамеренно созданная пара: CAT (омоним англ, "кошка") и MOUSE (омоним англ, "мышь"), причем назначение кошки -- CAT (Celestial Atomic Trajectile = космическая ракета с ядерным заря­дом) -- уничтожать мышь -- MOUSE (Minimum Orbital Unmanned Satellite Earth = искусственный спутник Земли без экипажа с минимальной орбитой). Таким же "зна­чащим" сокращением является популярная болг. ЕЛКА (произносится "Элка", как не менее популярное женское имя в Болгарии) = электронный калькулятор.
   При случайном, непреднамеренном совпадении фор­мы сокращения с каким-либо иным словом, перевод аб­бревиатуры осуществляется на общем основании, как если бы не было этой омонимии. Если того же АИСТА нужно передать болгарской аббревиатурой, то мы бы пе­редали его сокращением АИС (автоматична информаци­онна станция) или даже сохранили бы русскую транск-репцию, совершенно не думая о том, что русское сокраще­ние в отрыве от исходной формы имеет значение птицы.
   Иное дело, когда налицо "преднамеренность", или случайность используется автором с определенной стили­стической целью, или если расшифровка "подогнана" под общеязыковое слово, т. е. оно расшифровывается, как если бы это не было сокращением, или при так называе­мых "шутливых расшифровках" (ср. ниже НАСА) и т. п. Все это -- каламбуры, успешное перенесение которых в ПЯ -- дело исключительно трудное, а порой невыполни­мое. Возьмем две шутливые аббревиатуры: КАКТУС (Кабинет автоматического контроля текущей успеваемо­сти студентов) и БУКА (блок универсальной квартирной автоматики) '. Близость русской и болгарской лексики позволяет путем аналогичного "сжатия" их болгарских калек получить идентичные буквенные сокращения: КАКТУС, интернациональное слово, сохраняет свое зна­чение "колючего названия" и для болгарина, в то время как БУКА пугает только русских детей, но ничуть не страшен болгарским.
   Как передать в переводе шутливую расшифровку ам. NASA -- JVever a straight answer -- "никогда (не дающее)
   1 И ц к о в и ч В. А. Указ, соч., с. 78,
   323
  
   прямого ответа"'? В своем действительном значении "Национальное управление по аэронавтике и исследова­нию космического пространства" (National Aeronautics and Space Administration) в сокращении переносится без изменения во французский и немецкий языки и транскри­бируется в русском и болгарском; стало быть, перевести каламбур можно, оформив шутливую фразу из четырех значащих слов, начинающихся буквами Н, А, С и А. В пе­реводе на немецкий можно было бы написать, например, так: "Nie antwortet sie adaquat (aufklarend)". В зависи­мости от конкретного случая и поставленной стилистиче­ской задачи возможны и другие решения: одно из них -- просто придать расшифровке комический смысл, не соот­ветствующий подлинному, например, "Национальная аб­солютно смехотворная администрация".
   Близким к каламбурному является анекдотическое объяснение одного из самых распространенных в совре­менном мире слов-сокращений окей2. Говорят, что оно обязано своим рождением орфографическому анархизму президента США Эндрю Джексона, считавшему, что пло­ха та орфография, которая не допускает различных напи­саний одного и того же слова, и вместо all correct (чита­ется "олл коррект" -- "все правильно") писавшему "О1-korrect", соответственно сокращая на "О. К.".
   4. Иного рода решения требуются, когда автор поль­зуется аббревиатурой как общелексической единицей или производит от нее другие, иногда просторечные, а иногда и не существующие в языке слова. Приведем две выдер­жки из газетных фельетонов:
   а) "..складывалось такое впечатление, будто половина инженеров попала в институт по знакомству, другая по­ловина слишком увлекалась кавээнами (разрядка наша -- авт.), а все вместе изрядно пересидели на кар­тошке"3. В основе -- сокращение из букв К, В и Н; в ССРЯ их четыре, из которых здесь по смыслу подходит только "КВН (--).. -- Кенигсон, Варшавский, Николаев­ский (в маркировке телевизоров: КВН-49); телевизор та­кой марки". Если толковать расширительно, то инжене­ры, будучи студентами, увлекались телевидением.
   'Борисов В. В. Указ, соч., с. 95.
   2 Употребляется (в качестве варваризма?) также в немецком И французском языках, а нередко им балуются и у нас.
   3 И, 27.XI.1975. , ;! •
   324
   б) "Уверен, что у директора., и у начальника,., не пе­редавших.. ни одного современного станка криворожско­му ПТУ, были на то самые серьезные резоны. Наверно.. замучили внеочередные поручения, в свете которых выде­ление новеньких станков для обучения лопоухих "пэтэ­ушников" рисовалось шефам причудой выжившего из ума дядюшки миллионера" '. И здесь контекст подсказы­вает, что ПТУ -- это не "подводное телевизионное устрой­ство", не "промышленная телевизионная установка", а, конечно, "профессионально-техническое училище" и что пэтэушник -- это попросту учащийся ПТУ.
   Итак, смысл отрывков ясен, передать его нетрудно: кавээны можно заменить "телевизорами", а пэтэушни­ков -- "школьниками". Однако при такой передаче голого смысла будет нарушен стиль, утрачен без возврата коми­ческий, а по существу, иронический заряд. Поэтому поте­ри нужно компенсировать, желательно в узком контек­сте. Можно, например, сказать "целыми днями торчали перед телевизорами", или "не отходили от телевизоров", или "дневали и ночевали у приемников". С пэтэушниками сложнее: своеобразный колорит позволяет считать это слово реалией, но транскрипцией передавать его явно нельзя -- непонятно; зато можно передать пренебрежение к пэтэушникам, содержащееся даже в звучании этого диковинного сокращения, при помощи подходящих по стилю синонимов, которые найдутся, должно быть, в лю­бом языке: "мальчишки", "шалопаи", "лоботрясы", "ша­луны", "баловники" и т. п.
   Близкие к этому случаи находим у В. В. Борисова: CAT -- сокращение от caterpillar "гусеничный трактор" ассоциируется со словом "кошка"; тогда kitten -- "коте­нок" может послужить названием "малого гусеничного трактора". И еще. От обычных, ничем не примечатель­ных сокращений образуются... ласковые, пренебрежитель­ные и прочие названия: от учебного самолета У-2 получи­лись удвойка и удвашка, от истребителя И- 16 -- ишак2, от Ан-2, работяги-самолета, получилась Аннушка и т. д. Во всех этих случаях затруднения связаны уже не только с самим переводом, не только с подысканием под­ходящих по стилю замен, что уже само по себе нелегко, но и с распознаванием: ведь ни в одном словаре нет ни Аннушки, ни кавээна, ни пэтэушника.
   1 И, 10.11.1977.
   2 Борисов В. В. Указ, соч., ее. 83, 105.
   325
  
   Т
   " 5. С точки зрения передачи авторского стиля интерес­ны морфемные сокращения типа рус. зав ("заведую­щий"), зам ("заместитель"), англ, doc ("доктор"). Этот фамильярный оттенок (в словарях -- разг. прост.) осо­бенно бросается в глаза при обычном отсутствии конно-тативных значений у аббревиатур и иногда требует от переводчика большой изобретательности. Чтобы передать англ, doc, нужно искать для него аналог среди русских синонимов -- нейтральное "врач", ирон. и пренебр. "ле­карь" и шутл.-ирон; "эскулап". Последние два могут по­дойти, если это не обращение, но в приветствии "hallo, doc!" пришлось бы, вероятно, взять более общее слово -- прием родо-видовой замены, -- может быть, вроде "при­вет, дружище!" или "здорово, приятель!"
   Таких "неудобопереводимых" сокращений или, точнее,
усеченных слов разговорного стиля много в английском
'Языке, в особенности в его американском варианте:
ёх'агл (от examination -- "экзамен"), Prof (с прописной,от
professor --"профессор" или "учитель"), lab (от labora­
tory -- "лаборатория"),1 наконец, vamp (от vampire --
"вампир", но в сокращении -- "соблазнительница"), про-
' никшее и в другие языки -- в русский и болгарский обыч-
^но в сочетании со словом "женщина", болг. жената-вамп.
Такие сокращения переводятся обычно при помощи их
развернутой формы, а стилистические и эмоциональные
бттенки компенсируются любыми доступными средст­
вами. . :
   По сути дела, в двух последних пунктах (4 и '5) мы рассматриваем уже, строго'говоря, не сокращения, а про-'йзведенные от них слова, и работа переводчика ведется ъ области стилистики: подыскание стилистических сино­нимов нужной окраски.
   6. Нахождение полноценного стилистического покры­тия зависит и от узуса -- употребительности аббревиату­ры, соответственно ее эквивалента на ПЯ, при определен-•ной ситуации, и ее знакоместа читателям. У Г. Николае­вой ("Битва в пути") мальчишка бежит по цеху и_кри-чит: "Чепе, чепе!" Представьте себе, что в переводе на немецкий язык (только в РНС есть "чепе") мальчик убудет кричать: Besonderes Vorkommnis! Это звучит ко­мично, как буквальный перевод фразеологизма: в подоб­ной ситуации так не говорят. Болгарский мальчик, веро­ятно, кричал бы: "Авария!", т. е. получилась бы конкре­тизация. Не столь популярна, но все же довольно употребительна (в той же книге) аббревиатура НЗ ("нё-
   прикосновенный запас"). Аналогичное английское сокра­щение-- ER (Emergency Ration)--только военный тер­мин; в художественном тексте его употреблять рискован­но, да и вряд ли его поймет рядовой англичанин.
   Выход в этих случаях один -- искать функциональные аналоги.
   7. Иногда ставится вопрос о нулевом переводе аббре­виатуры. Если в немецком романе упомянуто предприя­тие "Schmidt Metallwerke, G. m. b. H.", то в переводе на английский и французский языки будет сокращение Ltd., а по-болгарски напишут "Фабрика за метални изделия Шмит, О. О. Д-во". Уже 60 лет как в стране Советов ушли в небытие все капиталистические общества, с от­ветственностью и без нее, и соответствующих обозначе­ний, в том числе и аббревиатур, в языке не сохранилось. Если при этом положении давать расшифровку -- "[ком­пания] с ограниченной ответственностью" и объяснения, они едва ли добавят много к значению "капиталистиче­ское предприятие" для русского читателя. Будь это текст финансово-экономического типа, стоило бы пояснять; здесь же этот труд оправдал бы себя лишь в том случае, если по ходу действия сокращение выдвинуто на перед­ний план, например, если отмечаются его отличия (в юри­дическом плане) от другого капиталистического пред­приятия.
   Здесь же уместно отметить и весьма характерное со­ветское сокращение, не имеющее соответствий в других языках -- им., например, театр им. К. С. Станиславского; на болгарском языке сокращение передается при помощи нулевого перевода: театър "К- С. Станиславский", при­чем соответствующее имя обязательно ставится в ка-•вычки.
   .Сокращения, употребленные автором автоматически вследствие общепринятого узуса, не скрывающие в себе никаких подтекстов и дополнительной информации или колорита, представляли бы для читателя перевода ненуж­ное затруднение и, на наш взгляд, во многих случаях были бы более приемлемы в расшифрованной форме.
   8. Не мешает также иметь в виду, что сокращения "стареют", как и реалии и термины. Однако реалии и термины, устарев, сохраняются в языке, превращаясь иногда в "редкие слова" и оставаясь полнозначными эле­ментами местного или исторического колорита, в то вре­мя как аббревиатуры выходят из употребления вообще; а если некоторые где-нибудь и употребляются, то оста-
   327
  
   ются элементом своеобразной экзотики и обычно нужда­ются в пояснении или расшифровке и для читателей ори­гинала.
   В заключение напомним еще раз, что аббревиатуры не характерны для художественной литературы. Ближе к ней по духу некоторые сокращения, приобретшие обще­языковое значение и, с другой стороны, случаи обыгры­вания -- пародийного, каламбурного употребления. В большинстве своем, однако, они в отношении приемов перевода слабо отличаются от терминов, используемых для речевых характеристик, для создания местного и "со­циального" колорита, атмосферы, достоверности. Исходя из функций этих лексических единиц в художественном тексте, переводчик должен передать их доступными для ПЯ средствами, не навязывая своему читателю никаких абракадабр вместо абрревиатур.
   Глава 10
   ВНЕЯЗЫКОВЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ
   Переводчик не был бы творцом, если б он ограничился текстом и не оживил бы в своем воображении то, что автор ви­дел в свое время. Именно от авторского видения и идет переводчик. Слова тек­ста служат для проникновения в худо­жественную действительность, за кото­рой переводчик должен видеть опосред­ствованную подлинником живую жизнь.
   Г. Гачечиладзе '
   "..Чтобы переводить с иностранного языка, -- пишет Ж. Мунен, -- нужны две предпосылки, из которых каж­дая необходима, а одной недостаточно: выучить этот ино­странный язык и изучить (систематически) этнографию коллектива (communaute), пользующегося этим языком. Не может быть полноценного перевода, если не удовле-
   1 Гачечиладзе, Г. Художественный перевод и литературные взаимосвязи. М.: Сов. писатель, 1972, с. 124.
   328
   творены оба условия"'. Если эти два условия или, может быть, две стороны перевода -- лингвистическая и этногра­фическая-- равны по своему значению, то настоящая глава должна по справедливости включить половину на­шего материала; наряду со всем написанным выше, ка­сающимся словесной оболочки повествования, также и весь отраженный в литературе мир и, венец творения, че­ловека -- его культуру и быт, настоящее, прошедшее и даже будущее земли, на которой он живет, его страну, город, улицу, его семью и рабочее место, все созданные человеческим гением науки и искусства (в частности, ли­тературу), дикую, первозданную природу и ту, которую он преобразил и приспособил для своего удобства, повсе­дневное поведение, идеологию и образ мышления homo sapiens -- одним словом, все что окружает и будет окру­жать нас на нашей планете, а в будущем -- и на других. Многовато для одной главы... В этих рамках на десяти-пятнадцати страницах, которыми бы следовало ограни­читься, не уместилось бы даже голое перечисление вопро­сов и тем.
   Три обстоятельства помогут нам, вопреки Козьме Пруткову, объять необъятное. Это, во-первых, все сказанное уже о внеязыковой действительности, мысль о значении которой для перевода красной нитью проходит через всю нашу работу, составляя главный ее стержень: реалии и советизмы, эти лексические вехи колорита -- "зримая часть" фона, на котором развертывается дейст­вие и из которого вырастает любое художественное про­изведение; с фоном связаны коннотативные значения (в частности, национальный и исторический колорит) и дру­гих объектов -- имен собственных, фразеологизмов, обра­щений и т. д. Так что читатель уже получил некоторое представление о важности для переводчика фоновых зна­ний, знания тех деталей живой действительности, которая составляет реальную основу оригинального текста.
   Во-вторых, сравнительно недавно на стыке язы­кознания со всеми остальными науками в недрах совет­ской лингводидактики родилась новая наука -- "лингво-страноведеиие", имеющая целью облегчить усвоение уча­щимися (русского) языка путем их ознакомления с жиз-
   1 Mounin Q. Les problemes theoriques de la traduction. Paris, 1963, p. 236. В главе, посвященной значению этнографии в переводе, ав­тор сетует, что в теории перевода не уделяют внимания этому важ­нейшему аспекту переводческого мастерства.
   329
  
   нью и культурой народа -- носителя этого языка. Без этих знаний, при получении одной лишь словесной информа­ции, изучающий язык будет в соответствующие чисто языковые формы вкладывать свое содержание, накоплен­ное в сфере другого языкового опыта, искажая, таким об­разом, и изучаемый язык.
   Материал, а в ряде пунктов и методика лингвостра-новедения охватывают более или менее именно фоновые знания, которые так важны и в переводоведении. Без них информация переводчика, почерпнутая единственно из переводимого произведения, окажется неполной, неясной, иногда искаженной или даже вымышленной под влияни­ем неверно -- по причине того же незнания фона -- вос­принятых деталей подлинника. В результате неверным будет и перевод: образы окажутся худосочными, дейст­вие -- вялым, все изображение -- плоскостным, как бы отраженным в двух измерениях: плохой черно-белый сни­мок без фокуса и вдохновения.
   Известно, что А. ,П. Чехов пользуется большой попу­лярностью в Англии; немало произведений его переве­дено на английский язык, пьесы его почти не сходят со сцен английских театров. Но Чехов -- писатель очень рус­ский, и эта "русскость", содержащаяся в любой детали описываемой им действительности, должна найти отра­жение и в английском переводе, и на английской сцене, что не всегда легко сделать именно из-за незнания этой действительности. "..Неподалеку от "Пиккадилли", -- пи­шет М. Шагинян, -- в театре "Сэвиль", шла, и превосход­но шла, чеховская "Чайка"; исполнение удовлетворило бы самого Чехова; но зачем, же, зачем же, господин Майкл Мэкован, позволяете вы кипарисам расти в рус­ском поместье, а длинному английскому огурцу очутиться в руках у русской барыни! Актриса держит его, как мы держим банан, а потом вдруг -- по английски -- отрезает от него кусочек, держа его все еще в руках, и кладет этот кусочек себе в рот.. Ничтожная деталь., ведь нет же та­ких огурцов у нас и не отрезаем мы от него кусочки таким .воздушным способом!"1
   В этом мысленном обращении М. Шагинян к постанов­щику слышится и сожаление, и досада из-за фальшивой нотки, вносимой в хорошую игру и создающей неверное впечатление о какой-то -- пусть мельчайшей -- детали
   1 Шагинян, Мариэтта. Зарубежные письма. М.: Сов. писатель,
1977, с. 170. . ..:
   330
   русской действительности. В данном случае переводчик не виноват. Но сколько таких огурцов-бананов мы нахо­дим именно в переводах! Им несть числа...
   Знание страны и народа, о которых пишет автор, не 'может не быть материальной основой для любого пере­вода художественного произведения. Так что если в линг-вострановедении заменить методическую направленность переводческой, то оно окажется именно той дисциплиной, которая даст переводчику если не требуемые факты, то хотя бы методику их приобретения, или'по крайней мере привлечет внимание переводчика к необходимости глуб­же вникать в'скрытую за.словами реальную жизнь. Такие труды -- по переводческому страноведению -- несомнен­но будут созданы; в них как раз и будет содержаться та информация, которая должна бы составлять содержание •настоящей главы! В частности, немалую пользу принесет переводчикам с русского языка и выпушенный в 1974 г. издательством "Русский язык" лингвострановедческий словарь'.'
   Наконец, в - т р ет ь и х, несмотря на весьма незначи­
тельное число публикаций строго в области рассматри­
ваемого нами предмета2, существует обширная литера­
тура по вопросам металингвистики, в том числе и очень
интересные работы А. Д. -Швейцера, затрагивающие мно­
гие из тем, связанных с внеязыковьши элементами в деле
'перевода. ' :' ' . :
   'В сайтом начале нашей работы (ч. I, конец гл. 1) мы
отмечали, что "реалия не может отразить данный отрезок
действительности в' целом", что многие элементы фона
передаются, с одной сторону, не отдельными лексически­
ми или фразеологическими единицами, а описаниями,
целыми кусками текста,-и с Другой -- содержащимися в
отдельных словах намеками и .аллюзиями;" такие "еди­
ницы отражения действительности" мы предлагали на­
звать "ситуативными реалиями". ; '
; "'Термин не особенно точен, так как отражает не только
   "Данные о нем можно найти в 'нескольких;" статьях Е. М. Вере:-~ тщатин'а^и др<; см.,: например; РЯзР,-1977, N4, с. 7.4--77."'!. ' -Л Gp.j ^например, тезисы доклада. А; • А.,-,С т-р иж"е н,к>о;, ТПНОПП, ^ я, Ц" с.-86--90; О б.р л е,в $з."В. Б,., Родь "науяныд,знаний .в твор,-fr практике переводчика'."--ТКП, с. 161--167:
   331
  
   I
   элементы определенного положения, но и целый комплекс других моментов, связанных с жизнью и культурой соот­ветствующего народа или страны; тем не менее мы будем пользоваться им за неимением более подходящего.
   Прежде всего, самым важным для распознавания вне-языковых элементов и работы с ними является точное знание того, что стоит за словом, даже самым повседневным. Известно, что жизнь отражена в языке, в совокупности слов, но беда в том (а может быть, и не беда?), что каждый народ вкладывает в слова свои поня­тия. Так что независимо от общности законов человече­ского мышления, одни и те же с виду слова отражают неодинаковые представления. Не будь этого, не будь, кроме того, национальных особенностей жизни народов, соответственно отраженных в словах (и между словами), не существовало бы и теории перевода. Таким образом, в вопросе о том, что стоит за словом, сплетается тугой клубок проблем -- от простого понимания значения слова и умения различать оттенки недифференцированной лек­сики, отбирать единственно уместные варианты, до зна­ния обычаев, привычек, тонкостей отношений и психоло­гии народа -- носителя языка. Когда русский называет оленя "зверем" или зайца "зверьком", переводчик дол­жен знать, что это слово для болгарина прозвучит дис­сонансом, несмотря на отсутствие в словарях разграни­чительных признаков. Встретив в болгарском тексте сло­во подлез, русский переводчик спокойно пишет обнаруженное в словаре путепровод; но тем же словом можно перевести и болг. надлез, понятие в некоторой степени антонимическое -- "виадук". Болг. добър ден соответствует скорее рус. здравствуй(те), которое, в свою очередь не равно болг. здравей(те), а не "добрый день", это уже вопрос оттенков в зависимости от привычности, употребительности в быту. В языке народа, в стране ко­торого, по словам Лермонтова, "разливы р ек.. (разрядка наша -- авт.), подобные морям", слово речка, например, "проворная речка Друйка несет нашу лодку" -- отнюдь не соответствует болг. рекичка: русский мерит реки на свой лот -- по русской речке ходят лодки, а то и суда покрупнее, в ней утопиться можно запросто, русский и Волгу-то может речкой назвать, а болгарская рекичка и курице будет по колено. А с горами дело обстоит наобо­рот. Для Ленинских гор, например, никак не подойдет болг. планина. Вместе с тем гора может быть и синони­мом вершины, чего в болгарском языке нет. Сравните
   332
   обозначение цветов в русском и болгарском языках: для русского голубой -- такой же цвет, как и "зеленый" или "синий", в то время как болгарин под влиянием этимо­логии может в первую очередь подумать о гълъбов, что значит "сизый", "светлосерый", а затем уже -- светлосин, что обычно правильно, но не всегда возможно (ср. "тем-ноголубые цветочки на светлоголубом фоне"). Не так просто, как кажется, обстоит дело и с коричневым цве­том: болг. кафяв может быть и карий, и бурый, а послед­ний употребляется еще в терминологических сочетаниях, что не всегда отражено в переводе.
   Во всем, приведенном выше, нет ничего необычного с точки зрения референтов; просто нужно твердо знать, ка­кое значение вкладывает в слово носитель того и другого языков. Хуже, когда дело касается реалий, о чем уже говорено немало: только точное знание их значений, т. е. внеязыковой действительности, связанной с жизнью и культурой носителя ИЯ, а также умение пользоваться словарями позволит переводчику довести их до восприя­тия читателя. То же с ситуативными реалиями; только словарь здесь редко помогает.
   В переводимой книге говорится об археологических раскопках в "городе на Волхове"; русскому ясно, что речь идет о Новгороде, но для иностранца дословный перевод может оказаться не больше чем деталью кроссворда. Еще пример: "Сундукова, -- ..закричали из канцелярии. -- Вам письмо. Пляшите!"1 (Разрядка наша -- авт.) Для читателя подлинника связь между письмом и пляской яс­на: письмо -- это радость, от радости пляшут. Но по-види­мому, здесь мало обычной логики причины и следствия, необходима и привычность, при отсутствии кото­рой -- а она отсутствует практически почти у любого чи­тателя перевода -- причинно-следственная цепочка обры­вается; перевод непонятен. В аналогичном положении болгарин, например, сказал бы: "ште черпиш", т. е. "с тебя магарыч"; но переводчик должен хорошенько поду­мать, допускает ли данный контекст такую болгаризацию.
   Буквальный перевод в таких случаях вызывает недо­умение читателя, который либо вообще ничего не пони­мает, либо удивляется странным обычаям, непонятным действиям персонажей. В сказке Туманяна злая жена "взобралась на крышу (разрядка наша --авт.),
   1 "Неделя", 1974, N 32.
   333
  
   скрестила руки, дожидается супруга", а читателю невдо­мек, что "речь идет о плоской земляной кровле восточного дома"1, куда "взбираться", собственно, не нужно. Впро­чем, для русского это еще не так необычно: он подготов­лен к восприятию особенностей восточного быта описа­ниями его во многих произведениях классиков, но болга­рину при переводе нужно как-то подсказать, о чем идет речь, как некоторой осторожности все еще требует введе­ние обыденного для русской деревни лежания на печи -- ведь в Болгарии русских печей не существует.
   И еще из области непонятного. Компания останавли­вает такси, и "шоферу, что называется, сразу соленого огурца захотелось"2; читателю подлинника ясно, что речь идет о пьяных, но одного соленого огурца явно не­достаточно, чтобы это понял иностранец. "И загрустил оболваненный под нуль и с метлою в руках., хулиган"3. И здесь все непонятно; зарубежному читателю не скажет ничего ни стрижка, ни метла (кстати, в болгарском языке и нет точного соответствия, а метла значит "веник"), если не знать обычного для Советского Союза возмездия за мелкое хулиганство.
   Внеязыковым элементом является и язык жестов, или жестовый язык4. У разных народов один и тот же жест может обладать неодинаковым, а иногда и прямо противоположным значением, а это характерный при­знак реалий, в данном случае -- ситуативных. Так, при приветствиях испанцы и латиноамериканцы похлопывают друг друга по спине; англичане ограничиваются обычно "легким кивком; более южные народы трясут руку, иной раз обеими руками, как бы стараясь оторвать; японцы низко кланяются; французы, принимая у себя знакомого, нередко целуются, даже троекратно и т. д. --что ни город, то норов... Русский кивком выражает согласие, а при несогласии покачивает головой; болгарин покачивает го­ловой, соглашаясь, а отказывая, откидывает голову на­зад (что иногда принимают за кивок). У нас одобрение выражают аплодисментами, а у американцев -- свистом -и топотом.
   От настоящих реалий все это отличается тем, что оп­ределенные средства выражения не закреплены за от­дельными жестами -- они обозначаются самыми разными словами и словосочетаниями, описаниями ситуации, часто без каких-либо разъяснений: пишущий считает, что его читателю это должно быть ясно. "Во парень! -- прошеп­тала Сонечка, показывая большой палец.."1 (Разрядка наша -- авт.) На Западе поднимают большой палец, когда хотят остановить машину (авто-стоп), а русский -- иллюстрируя фразеологизм на большой палец (или, напротив, жест является референтом ФЕ?).
   А вот еще элемент невербального языка. Доктор на­шел, что Наташе пошло на пользу последнее его лекар­ство и что "она очень посвежела"; графиня, услышав это, "посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом воз­вращаясь в гостиную"2. "Поплевала" не значит плюну­ла" (если не через левое плечо) -- плюют с досады, а поплевать можно против сглазу (ср. "--Тьфу, тьфу, не сглазьте,., суеверно сплюнул через плечо адмирал"3).
   Как передавать все эти приметы и традиционные для данного народа жесты и реакции? Нос чешется -- в рюм­ку смотреть (у болгар -- злиться будешь); чешется ле­вая рука -- деньги получать; горят уши -- кто-то сплет­ничает о тебе; вопрос "в каком ухе звенит?"; забыв что-либо, вернуться -- дурная примета; сидеть в комнате в шляпе -- неприлично; прийти в дом, где есть дети, с пу­стыми руками -- не принято и т. д.
   Будучи элементами традиционного поведения опреде­ленного народа, отражающими его национальные черты, такие ситуативные реалии должны найти свое отражение и в переводе: если опустить и/или исказить и/или не разъяснить их, то читатель не сможет получить верного представления о произведении или истолкует его для себя, в своем национальном ключе.
   Несмотря на яркий национальный, а иногда и времен­ной колорит, ситуативные реалии, в отличие от лексиче­ских, сравнительно легче поддаются переводу, так как их передача не связана с необходимостью сохранять ка­кую-нибудь форму. Трудность заключается, во-первых, в их распознавании (нередко переводчик приписывает
  
   1 X а ч атур я н - N 'Реалия и пёреводимость.--МП, 1972, 9,
с. ,57--58. .'.... .. . ..
   2 И, 7.XII.1974.
   3Моралевич А. Варианты.--Кр., 1975, N 5, с. 7. 4 Его относят к невербальным, <чнемым" языкам; см, Вереща­гин Е. М., Костомаров В. Г. Указ. еоч. Изд. 2-е. с. 145.
   334
   'Очеретин В. Указ, соч., с. 22. "Толстой Л. Н. Собр. соч. Т. 6, с. 85.
   3 Словарь русского языка под ред. С. И. Ожегова. В 4-х томах. 'М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1959 (см. "сглазить").
   ;335
  
   данному народу привычки и обычаи, которых у него нет) и, во-вторых, в умении подыскать наиболее лаконичную форму, в которую и заключить объяснение или намек на сущность дела. Если сравнительно просто дать читателю понять, что хочет сказать персонаж, глядя с сожалением на собеседника и крутя ладонь с растопыренными паль­цами у виска или посвистывая и уперев опять-таки в ви­сок указательный палец, то весьма нелегко несколькими словами рассказать легенду, передать суть приметы, рас­толковать традиционное поведение, направить мысль читателя к известной каждому носителю языка сказке или произведению литературы. Переводя некрасовских "Коробейников", нужно поведать читателю о том, что в дореволюционной России верующие, зевая, крестили рот, чтобы туда не залетела невзначай нечистая сила -- "Ста­рый Тихоныч, зеваючи, то и дело крестит рот" 1. В бол­гарском переводе Тихоныч и зевает и крестится, но связи между обоими действиями нет, и это, мы считаем, одна из неизбежных потерь: объяснить (правда, не в двух коротких строках), конечно, можно, но это приведет к неоправданному привлечению внимания читателя к не­значительной детали, которая в подлиннике совсем не подчеркнута. Или что делать с тем самым (явно непри­личным с точки зрения любого иностранца) "поплевыва-нием" графини Ростовой? -- графиня, а плюет! У одного болгарского переводчика, а также в переводе на англий­ский язык графиня ничтоже сумняшеся сплевывает, прежде чем вернуться в гостиную ("погледна ноктите си и плю", "looked at her nails and spat out"). Но в по­следнем болгарском переводе уже содержится намек на "сглаз": "плю лекично за уроки"; также приблизительно передано это и во французском переводе: "Pour conjurer le mauvais sort, la comtesse cracha". Или как быть с фольклорными аллюзиями? Сообщая о съезде колдунов в Боготе, автор в скобках сообщает: "По непроверенным сведениям, делегаты прибыли верхом на метлах"2. Каж­дому русскому известно, что излюбленным транспортом ведьм являются ступа, помело, метла -- в этом вся соль "непроверенных сведений". Ну а если в фольклоре, допу­стим, англичан, ведьмы и всякая нечисть пользуются иными средствами передвижения? Или если у другого народа и ведьм не наблюдается?
   'Некрасовы. А. Сочинения. Т. II, с. 35. 2 Кр., 1976, N 1, с. 12.
   336
   В отношении всех реалий, в том числе и ситуативных, отражать национальное своеобразие в принципе надо. Скажем, при переводе рассказов Гоголя все ведьмы дол­жны быть переданы с характерными для украинского фольклора атрибутами. Нельзя, переводя с турецкого языка, написать "мой турецкий друг кивнул" в значе­нии "согласия", потому что, выражая согласие, турок не кивает: либо он выразит это характерным для его нацио­нальности путем, либо, в худшем случае, нейтрально (мой турецкий друг "согласился", "не возражал", "принял"), либо он не турок.
   И тут опять встает вопрос, что делать в случаях, когда у автора гурок кивает? Переделать кирок на покачивание головой? Или передать нейтрально " согласился"? Или оставить как есть? Эти вопросы особенно важны, когда дело касается быта и культуры страны ПЯ. Если автор-- современник переводчика, все вопросы решает он сам. Если же нет, то переводчик, прежде чем принять какое-либо решене, должен учесть: действительно ли это ошиб­ка? А, быть может, наш турок знаком с европейскими обычаями, в частности с обычаями своего собеседника, или подражает ему? Если же это в самом деле промах, а особенно при описании действительности страны ПЯ, то, пожалуй, исправить его можно -- тактично, ненавяз­чиво, нейтральными средствами, чтобы не подводить ав­тора, себя и, что важнее, чтобы не искажать жизненной правды.
   Но и когда промахов нет, не все и не всегда можно передавать как есть. Нередко ситуативная реалия носит такой характер, что у читателя перевода возникают не те ассоциации, которых автор ожидает от читателя подлин­ника. Цитируя А. Нойберта, А. Д. Швейцер 1 приводит его пример о переводе на арабский язык строки из сонета Шекспира, где "летний день ассоциируется с понятием красоты", и отмечает, что у арабского читателя летний день и красота несовместимы и лето нужно заменить вес­ной: для араба лето связано со зноем и, следовательно, приятных ассоциаций не вызывает. С этим можно согла­ситься, но лишь при условии, что речь идет о сравнении, т. е. о понятии, близком к устойчивым единицам. А будь это обычное описание прекрасного летнего дня, каковы бы ни были температурные различия, переводчик не име­ет права делать скидок на температуру. Приблизительно
   'Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика, с. 243.
   337
  
   то же в примере со съездом колдунов, поскольку дается не описание народного быта, а, так сказать, ссылка на него; поэтому ситуативную русскую реалию можно при переводе даже заменить подходящей ситуацией, понят­ной читателю на ПЯ.
   Частным вопросом является передача намеков не­известные литературные произведения. Эта тема относит­ся скорее к фразеологии -- мы говорили о крылатых сло­вах, цитатах, фразеологических сочетаниях, связанных с бытом и культурой народа, но одетых в точно определен-' ную языковую форму. Однако здесь нужно отметить те случаи, когда самой цитаты или поговорки нет, а есть только аллюзия. "Ты сетовал, дорогой Крокодил, что о твоих собратьях сказано и написано много несправедли­вого. И нрав-то у вас, мол, зверский, и питаетесь-то вы к а л о ш а м и, и ваша скупая крокодильская слеза (разрядка наша -- авт.) насквозь фальшивая"1. Как переводить "крокодильскую слезу" -- догадаться не­сложно: фразеологизм крокодиловы слезы принадлежит к интернациональным; но почему крокодил "питается калошами" знает только русский и те из читателей-ино­странцев, которые знают русскую детскую литературу ("Телефон" и "Крокодил" К. Чуковского). Или такой текст: "Я хотел посоветовать владельцу [который не мог найти необходимые ему запчасти] насоса печально апро­бированный в прошлом метод: если нет грузил -- от­винчивай гайки (разрядка наша -- авт.) на железной дороге.."2. Ведь если в переводе не намекнуть на "Зло­умышленника" Чехова, апробация лишается смысла. Как поступить с переводом следующего текста: "Жизнь тако­ва, что безоблачного счастья не бывает. Всегда находит­ся кто-то третий, который., подбросит свою ложку дег­тя или надушенный платок (разрядка наша-- авт.) с чужими инициалами"3? Выделенные слова дела­ют последнюю фразу намного более емкой, чем если бы за ними не скрывалась связь с известными читателю под­линника мыслями -- о ложке дегтя в бочке меда и эпи­зоде с платком Дездемоны -- аллюзии, которые должны сохраниться и в переводе.
   О том, как "переводить" такие "намеки на факты, общеизвестные там и тогда, где и когда создавался ори-
   гинал, но неизвестные читателю перевода", довольно под­робно говорит И. Левый, считая подстрочные примечания непригодными и предлагая давать "пояснение в самом тексте"'. Присоединяясь к его мнению, мы все же счи­таем, что такое пояснение далеко не всегда можно ввести в текст безболезненно, и тогда, конечно, если потеря в противном случае будет слишком велика, придется при­бегнуть к сноске -- один из немногих случаев, когда она будет признаком не переводческого бессилия, а заботы о читателе.
   В наш век развития точных наук и небывалого инфор­мационного потока, казалось бы, возможно существова­ние только узких специалистов. Это не совсем так: если последние энциклопедисты вымерли где-то на рубеже XVIII и XIX веков, то в области художественного перево­да в наше время они достигают своего апогея. Говоря об "общей культуре" переводчика, обычно подразумевают, что, в частности, в области художественной литературы он должен иметь универсальные знания. Больше того: эти знания его непременно должны быть в двух планах -- тех языков, с которого и на который он переводит, т. е. он должен иметь совершенно ясное представление о фоновых знаниях носителей ПЯ в отличие от носителей ИЯ. На­пример, он обязан знать, что средний русский читатель хорошо знаком со многими из понятий естественных наук: русские знают (как из жизни, так и из литературы) боль­ше наименований рыб и камней, зато у болгарского чита­теля значительный запас названий цветов, но очень ма­ло морских терминов; английский читатель более сведущ в области географии и библейской фразеологии и т. д. Знания эти должны быть как в синхроническом, так и в диахроническом плане, иными словами, одно из ключе­вых знаний для переводчика -- область истории.
   Специалисты утверждают, что существуют более 200 дефиниций понятия культуры -- слишком много, что­бы нам добавлять еще одну. Для наших скромных целей достаточно будет указать на осведомленность переводчи­ка в области интернациональной, региональной и нацио­нальной культур, которые не нуждаются в особых дефи-
  
   1 Кр., 1975, N 25, с. 6.
   2 И, 28.V.1974.
   3 И, 2. IV. 1975.
   338
   Левый И. Указ, соч., с. 135--137.
   339
  
  
   нициях после того, что было сказано о реалиях. Важно только повторить, что переводчику нужно довольно точно знать, что, скажем, из общей культуры, знает его чита­тель в отличие от читателя подлинника. Например, если в тексте написано: "Сан-Томе и Принсипи занимают пя­тое место по выращиванию какао-бобов.. Два других "кита" (разрядка наша -- авт.), на которых зиждется экономика страны, -- кофе и копра" ', то сумеет ли чита­тель разобраться, при чем здесь киты? Или так: "..я убе­дился: точность на заводе не ч ья-т о (разрядка на­ша-- авт.) "вежливость", а привычка, обычай, стиль ра­боты"2-- при чем тут вежливость, да еще чья-то? Если для русских читателей вопросы о "трех китах" и "вежли­вости королей" покажутся элементарными, то может быть, среднему американскому читателю стоило бы под­сказать, в чем дело.
   Интересна страноведческая сторона вопроса, часто обозначаемого словами "так говорят" или "так не говорят по-русски (английски, французски и т. д.)". Разбирая сделанный В. М. Топер перевод "Тяжелых времен" Дик­кенса, М. Лорие останавливается на характерном обоз­начении англичанами времени -- в неделях, а не месяцах: "The marriage was appointed to be solemnized in eight weeks time"; в переводе -- "через два месяца", потому что "по-русски говорят не "8 недель", а "два месяца"3. Ж- Мунен упоминает, что "араб в Египте предпочитает делить час на три трети, а не на четыре четверти"; а что должен делать переводчик? На наш взгляд, ответ будет такой: если вопрос в тексте ставится "так говорят или не говорят- на таком-то языке", то определенно нужно учесть положение в ПЯ, и тогда будут "два месяца" и деление часа на половинки и четвертинки; если же -- "так гово-рит или не говорит русский (китаец, испанец и т.д.)", то сохраняется обычная для ИЯ форма; например, в пря­мой речи мы не рекомендовали бы превращать привыч­ные для говорящего (англичанина) недели в не привыч­ные для него месяцы.
   Все вышесказанное, мы уверены, не исчерпывает воп­рос о "непереводимом", которое все-таки можно и дол­жно перевести, т. е. переложить, перевыразить, передать
   читателю. Все наши мнения тоже не претендуют на ис­черпывающий характер и окончательность. Это всего лишь попытка примирить практику с теорией и дать воз­можность теории прийти на помощь практике. Мы глубо­ко убеждены, что в каждом виде творчества (а перевод -- творчество!) есть или должны быть установленные исход­ные правила или начала, типичные основные проблемы и способы их разрешения, на почве которых и в рамках общепринятой "технологии" рождается искусство.
  
   1 И, 16.IX.1975.
   И, 3.1Х.1974.
   3 Лорие М. Об одном хорошем переводе. -- МП, 1964, 4, с. НО.
   340
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  
   И непереводимое переводимо! (Вместо введения) . . . i . V;
   Условные сокращения ............... 1
   Часть I
   Глава 1. Понятие "реалия" ............. 5 .
   Глава 2. Реалии в лингвистике ........... 17
   Глава 3. Реалия или нереалия ........... 30
   Глава 4. Термин "реалия" .............. 35
   Глава 5. Классификация реалий ........... 47
   Глава 6. Перевод реалий ............. 79
   Глава 7. Колорит и "стирание" колорита ....... 104
   Глава 8. Аналоцизмы и анахронизмы ......... 116
   Глава 9. Примат своих реалий в языке перевода .... 124
   Глава 10. Перевод исторических реалий (Архаичность и арха­
изация) ................. 131
   Глава 11. Перевод советизмов ............ 141
   Глава 12. Омонимия реалий в переводе ........ 147
   Глава 13. Перевод реалий-мер ............ 153
   Глава 14. Перевод реалий-денег ........... 165
   Глава 15. Реалии в автопереводе ........... 174
   Часть II
   Глава 1. Фразеологические единицы ......... 179
   Глава 2. Имена собственные ............ 207
   Глава 3. Обращения ............... 227
   Глава 4. Звукоподражания и междометия ....... 243
   Глава 5. Просторечие, диалект, жаргон, арго, ломаная речь
   (Отклонения от литературной нормы) ..... 250
   Глава 6. Иноязычные вкрапления .......... 262
   Глава 7. Термины ................ 273
   Глава 8. Каламбуры ............... 286
   Глава 9. Сокращения ............... 314
   Глава 10. Внеязыковые элементы ........... 328
   Сергей Влахов, Сидер Флорин НЕПЕРЕВОДИМОЕ В ПЕРЕВОДЕ
   Редактор М. А. Романова
   Издательский редактор Я. Л. Образцова
   Оформление художника Н. Манпкало
   Художественный редактор В. В. Сурков
   Технический редактор И. Г. Макарова
   Корректор П. П. Ангелова
   ИБ N 392
   Сдано в набор 24.10.79. Подписано в печать 18.03.80. Формат 84Х108'/32. Бумага тип. N 1. Гар­нитура литературная. Печать высокая. Усл. печ. л. 18,48. Уч.-изд. л. 18,90. Тираж 9000 экз. Заказ N 747. Цена 1 р. 90 к. Изд. N 59/78Ф.
   Издательство "Международные отношения" 107053 Москва Б-53, Садовая Спасская, 20
   Ярославский полиграфкомбинат Союзполиграф-прома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной тор­говли. 150014, Ярославль, ул. Свободы, 97.
  
  
  
  
   383
  
  
  
  
Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"