Я очень долго не решался приступить к написанию данного повествования — что-то меня постоянно удерживало от этого. Возможно, потому, что часть людей, о которых пойдёт речь, ещё живы, а может, наоборот, некоторых уже нет в живых, и искажение некоторых фактов и подача их в виде своего взгляда на эти события были бы несколько некорректны по отношению к ним без их на то ведома. Но по прошествии времени я начал понимать, что вскоре могут уйти и эти последние свидетели тех событий начала 90-х годов, когда рухнул не только Советский Союз, но и ряд микроцивилизаций, одной из которых была Сухумская. Поэтому я, оставляя суть событий так, как мне они были изложены, слегка добавил художественного — нет, не вымысла — окаймления и смысловой законченности. Да простят меня за данное литературное самоуправство эти замечательные люди…

     Сухум. Вид с подъездной дороги. Личное фото

     Так сложилось, что, будучи в Абхазии в период признания её независимости по работе, я познакомился и подружился с одним замечательным человеком значительно старше меня по возрасту, впоследствии ставшим мне родным и духовно. Мы с ним с нашего первого знакомства нашли общий язык и разговаривали на равных, по крайней мере я так думаю. Причём, если учесть, что он по национальности грузин, а я осетин, то в наше время такой дружеский тандем может вызывать у многих горе-патриотов некоторое недоумение… Как-то раз, прогуливаясь вдоль знаменитой сухумской набережной, мой собеседник грустно заметил, что люди, гуляющие здесь, уже не те, пропал тот дух Сухума, что был ранее, включая советский период. На что я ответил:

     — Это, наверное, у Вас возрастное. Все с возрастом относятся к более молодому поколению скептически, считая его циничным, неприспособленным к жизни и менее человечным и гуманным.

     — Вы не правы, — заметил он.

     К слову сказать, будучи старше меня на тридцать лет, он всегда говорил мне только «Вы» и обращался по имени-отчеству, впрочем, как и ко всем остальным, у него было только такое обращение.

     — Я не в претензии к нынешнему поколению, — продолжил он. — И тоже был молодым, и слышал упрёки от более старших, что мы другие, не такие, как они. Я веду речь о той ауре, которая царила в воздухе Сухума, когда каждый вечер на набережную выходил практически весь город и все друг друга знали, а при встрече здоровались или раскланивались как добрые друзья. И тогда никого не волновало, сколько у тебя денег, какую должность ты занимаешь, а главное, какой ты национальности.

     Тогда от него я впервые и услышал теорию об исчезнувших микроцивилизациях после распада СССР.

     — Они своими неумными действиями, — глядя далеко вдаль, в сторону моря, произнёс он, — погубили несколько цивилизаций.

     — Каких? — недоумённо спросил я.

     — Как каких, мою сухумскую, затем бакинскую и, наконец, одесскую. И это только те, которые на слуху у всех, а сколько мест, где люди разных национальностей жили вместе одной семьёй и одним общим домом было стёрто с карты, той, огромной страны. Ведь люди, жившие в этих городах, были единым целым народом, были единой нацией с единым языком и традициями. И назывались они сухумчане, бакинцы и одесситы. Скажите, где они сейчас? Да, некоторые люди остались доживать свой век, но большинство или были вынуждены уехать, или умерли, причём раньше времени, не выдержав всего того, что творилось в 90-е годы, да и творится сейчас.

     Я слегка был шокирован услышанным, ноги стали чуть ватными, а тело по какой-то причине отказывалось двигаться дальше. С такой болью всё это было произнесено, как будто каждое слово его иглами врезалось в мой мозг. «А ведь он тысячу раз прав», — подумал я и вспомнил следующие события. Я в Одессе был один раз, и то проездом в школьном возрасте, поэтому про одесскую цивилизацию сказать ничего не могу. Зато, будучи уже в довольно зрелом возрасте, был в Баку. Первый раз вспоминать не хочется — это был январь 1990 года, когда меня и ряд офицеров перекинули из Таджикистана для наведения порядка, и я видел город в огне и ненависть друг к другу людей, живших десятилетиями одной семьёй. Тогда я и несколько офицеров со мной покинули этот город и не стали принимать участие в этой трагедии, вернувшись обратно и вскоре уволившись из рядов ВС СССР. Это была не функция армии, разбираться со своим народом, на это есть и были силы правопорядка, которын тоже бросили на подавление своих же сограждан. Но речь не об этом. Спустя много лет по приглашению своего друга по военному училищу я прилетел в Баку, столицу уже независимого Азербайджана. Поздно вечером, гуляя по бакинской набережной, мы зашли в одно из многочисленных кафе. Было, несмотря на позднюю пору, довольно многолюдно, а некоторые и вовсе гуляли с малышами. Разместившись за столиком и сделав заказ, мы с Расимом — а так звали моего друга — присоединились к остальным для просмотра матча чемпионата Европы по футболу 2012 года. Играли сборная России и сборная Греции решающий матч за выход из группы. И самое смешное: хозяин кафе был греком и, соответственно, узнав, что я из России, попросил его не бить и ничего не громить, если греки выиграют. Естественно, в шутку. Немного погодя в кафе зашли несколько ребят лет двадцати пяти тридцати, разместились за соседним столиком и начали громко на азербайджанском языке обсуждать что-то, может, матч, а может, девушек. Не суть…

     Тогда хозяин кафе подошёл к ним и вежливо попросил перейти на русский язык, аргументировав это тем, что в его заведении находятся люди и других национальностей, и не всем понятен их язык. Один из молодых людей возмутился, что они находятся у себя дома в Азербайджане и говорят на родном языке, а кому не нравится, пусть не слушают или вообще уходят отсюда. В это момент из угла поднялись два пожилых азербайджанца и спокойным голосом им сказали, что они вольны говорить на своём языке где угодно, но только не в Баку. Бакинский исторический язык всегда был русский и, пока живо старшее поколение, таковым и останется, а молодые люди сейчас или извинятся и перейдут на него, или покинут заведение. Не знаю, что это были за пожилые бакинцы, но ребята как-то вдруг съёжились, слегка побледнели и спешно ретировались из кафе. Я тогда этому был несколько удивлён, но, послушав своего сухумского друга теперь, расставил всё по местам. Кстати, наши сыграли вничью и вылетели из группы, а мы с хозяином кафе по этому случаю напились…

     «Как мой абхазский друг прав», — подумал я. Ведь действительно, мы все жили одной дружной семьёй. Не везде, конечно, но ведь были города, где люди многих национальностей жили веками вместе и никогда не делили друг друга по вере, языку, обычаям. Не тыкали пальцем типа вон идёт тот, другой национальности, и он нас богаче или беднее, лучше или хуже, и всё потому, что другой национальности. Я уже как-то писал, что, будучи кавказцем, вырос в небольшом уральском городке и с ясельного возраста отличался от своих сверстников, может, только внешне, а коллеги моих родителей знали, откуда они, и это не мешало ходить друг к другу в гости, гулять вечерами по городу, в общем, дружить, кстати, и по сей день. Что случилось с людьми, почему в одночасье все вдруг вспомнили, что они другой национальной принадлежности, а следовательно, почему-то лучше соседа не той нации? Куда всё пропало? Какой вирус занесли в головы этих людей? Я не верю, что вдруг все одномоментно превратились из людей в животных, не может этого быть… Но ведь произошло…

     Этот же вопрос я задал своему собеседнику, надеясь получить хоть какой-то намёк на истину, но он только грустно покачал своей седой головой, развёл руками и сказал:

     — Я знаю, что так не должно было случиться, но случилось…

     Дальше мы продолжили путь молча, каждый был погружён в свои невесёлые думы…

     Лимонное дерево. Фото Pixabay

     Ни для кого не секрет, что Абхазия помимо великолепной природы, чистого воздуха и до невозможности голубого моря в солнечную погоду также славится и своими историческими брендами. Это, естественно, ранней весной мимозы — их всегда в советское время как раз к 8 Марта выращивали и отправляли в подарок нашим любимым женщинам, ну и, конечно, абхазские мандарины. Какой Новый год обходился без них? Именно наименование абхазские, а не грузинские, да простят меня грузины, которых я любил и люблю как братьев до сих пор, было в обиходе жителей нашей когда-то огромной страны. Разумеется, в одно из посещений Сухума я спросил у своего старшего друга, где бы приобрести их. Может, кто-то из его друзей выращивает на продажу? Вопрос был с подвохом. Я видел, что это уже довольно немолодой человек, занимающий один из руководящих постов в правительстве Абхазии (подчёркиваю, что он был этническим грузином, но его так любили и уважали в республике, что, несмотря ни на что, доверяли должности при правительстве всех президентов и премьеров, а их уже было несколько, особенно вторых). Так вот он, помимо прочего, не забывал и про своих друзей путём привлечения их на работу в своё управление. Большой пользы от них не было, но кроме мизерной пенсии они получали небольшую зарплату в пределах полутора тысяч рублей, но главное, чувствовали себя нужными и при деле. Было иногда любопытно наблюдать за тем, как они общаются, причём люди возраста далеко за семьдесят лет друг друга называли, как и в детстве, по уменьшительно-ласкательным именам: Шурик, Борик, Зурик и т. д. Допустим, если кто-то шёл в уборную, находящуюся на первом этаже здания кабинета министров, то перед этим вежливо стучался в соседний кабинет и с лёгким прищуром спрашивал:

     — Не желаете со мной? Приглашаю…

     Или у моего друга работал товарищ, который, достигнув семидесятипятилетия, так ни разу не был женат, и все, кто проходил мимо его кабинета, спрашивали: «Борик, ты ещё не женился?»

     И тот спокойно и привычно отвечал, что пока нет, выбирает. Тогда следовало сразу уже, наверное, многолетнее пожелание:

     — Ты с этим делом не торопись, можно обжечься.

     И все весело смеялись.

     Это был только им доступный своей универсальностью юмор, только они могли так уметь посмеяться над собой и другими, что любой сарказм воспринимался в виде любви и заботы о ближнем. К сожалению, и этого замечательного человека уже нет в живых, но я всегда с теплотой вспоминаю, как всякий раз в моё посещение он настойчиво требовал, чтобы я с ним обязательно выпил его домашней чачи, сделанной только по его рецепту, и другой такой нет в целом свете. А когда я умоляюще, зная, чем закончится дегустация, смотрел на своего друга, тот только разводил руками и говорил, чтобы я лучше соглашался — всё равно не отстанет. И я, обречённо опустив голову, следовал к столу Бориса, где уже стояли стаканы, бутылка и нехитрая закуска…

     Задав вопрос о мандаринах, я рассчитывал, что это будет кто-то уже из знакомых мне людей, но оказалось всё иначе… Приехав на следующей неделе в Сухум и зайдя к своему другу, я обнаружил в его кабинете мешок, по виду напоминавший мешок с картошкой. Я же с Урала, а там в мешках может только она и быть. Но это были мандарины. Подав его мне, Александр Александрович (именно так зовут моего друга, а теперь ещё крестника, но об этом позже) сказал, что это ещё не всё, и, открыв дверцу своего стола, достал два предмета, по виду издали напоминавших небольшие дыни медовки. Приблизившись, я с удивлением обнаружил, что это лимоны. Да-да, именно лимоны размером и формой с мяч для регби. На вопрос, откуда сие чудо, он ответил, что это аргентинские лимоны, и его товарищ их давно выращивает. Рассматривая эти необычные фрукты, я спросил, сколько должен за всё, и полез в карман за деньгами. На что получил категоричный ответ, что это подарок и, соответственно, бесплатно. Теперь уже я был категоричен: во-первых, срывался мой изначальный план помочь деньгами, во-вторых, для подарка было слишком много, и я чувствовал себя весьма некомфортно. Как будто я обманул кого или воспользовался гостеприимством в корыстных для себя целях. В общем, на душе было погано…

     — Хорошо, — сказал я, — раз Вы не берёте деньги, то я сам ему их подам, отвезите меня к нему.

     Сан Саныч — это я его так про себя называю — развёл руками и велел следовать за ним. По дороге я начал расспрашивать, что это за человек, к которому едем, и кем он раньше был. В ответ услышал следующий рассказ. В своё время Сухум был поделён самими жителями на районы, которые имели названия по их национальной заселённости в определённые временные периоды развития города. Были русские, мингрельские, еврейские, греческие, армянские и даже эстонские кварталы. Так вот, мы ехали в бывший еврейский квартал, где этот человек много лет проработал участковым, затем вышел на пенсию и жил вдвоём со своей женой. Во время грузинско-абхазского конфликта в 1992–93 годах, когда город бомбили и с воздуха, и с дальней артиллерии, его супруга этого всего эмоционально не выдержала и стала сперва слегка заговариваться, а потом всё забывать и не помнить, кто её окружает. Я не знаю, что это за заболевание, да и ни к чему это, но в настоящее время на каждый громкий звук она испуганно бежала и пряталась, думая, что это опять летят бомбить. Её муж все эти годы за ней ухаживал, практически не выходя из дома, боясь, что она что-нибудь натворит, — такое было не раз в виде попыток вскипятить воду в хрустальной вазе на электрической плитке. Дочка их жила где-то в России и как я понял, особо о родителях не вспоминала. Кавказцы тоже бывают разные, особенно нынешнее поколение. После услышанного у меня ком к горлу подкатил, и я ещё более решил во что бы то ни стало помочь этим людям. В конце концов, он же продаёт свой урожай, получая небольшое дополнение к своей мизерной пенсии, ну вот я и есть покупатель. Какой же я наивный был очередной раз… Приехав на место, мой спутник сказал, что по причине болезни жены его товарища тот никого в дом не пускает, поэтому пройдём во двор, и он сам с ним поговорит при мне. Я подал Сан Санычу деньги, и мы зашли в довольно-таки обширный и ухоженный двор с фруктовыми деревьями, где чуть поодаль стоял небольшой дом с саклей. Навстречу вышел высокий старик с небольшой бородой и поздоровался со мной за руку, моему спутнику, слегка улыбнувшись, кивнул. Я начал было разговор о том, что спасибо за мандарины и что я хотел бы ему заплатить за них, потому что всё равно мне их приобретать на рынке за деньги, так какая разница, и мой друг протянул ему деньги. Старик посмотрел на меня внимательно, потом на Сан Саныча и потом вежливо спросил меня, не могу ли я подождать за воротами, пока они переговорят наедине. Пожав плечами и видя, что вести разговоры здесь абсолютно бесполезно, я направился обратно к машине. Со двора донеслась речь слегка на повышенных тонах. Спустя некоторое время вышел и Сан Саныч и молча подал мне деньги. На мой вопрос: «Почему?» он ответил другим вопросом: «Разве когда от чистого сердца, нужны деньги?»

     Здесь как бы поставить точку в повествовании, но жизнь зачастую преподносит всё новые казусы, и рассказ был бы неполным, не освети я дальнейшее развитие событий. В очередное моё посещение я твёрдо решил, что мои попытки залезть со своим уставом в чужой монастырь абсолютно беспочвенны, и за день до отъезда просто сходил на местный центральный рынок и купил мандарины, лимоны и вашингтоны (сладкие апельсины без косточек), отвёз к себе в номер и успокоился. А зря… На следующий день я заехал к своему другу в министерство, поднялся на четвёртый этаж, вошёл в кабинет и застыл, как восковая фигура музея мадам Тюссо. На столе у Сан Саныча лежали те же аргентинские лимоны, а в углу стоял мешок с мандаринами… Я, видно, несильно мог говорить в тот момент, или с лицом было что-то не так, поэтому услышал следующее:

     — Мой товарищ видел Вас вчера на рынке и попросил более этого не делать. Закончатся у него фрукты — возьмёт для меня у соседей, но больше ставить его в неудобное положение не стоит…

     Набрать воздуха в грудь и что-то возразить мне просто не хватило сил. Молча забрав всё приготовленное для меня и тепло попрощавшись с Сан Санычем, я отбыл в направлении Сочи, дав себе обещание фрукты покупать только на трассе и вдали от Сухума.

     Эта история закончилась грустно и трагично: спустя примерно три года я поинтересовался о судьбе этого удивительного человека с еврейского квартала, которого звали Игорь, а отчество, к сожалению, я не уточнил, и мне поведали следующее. У его жены был очередной приступ, а денег не было даже на еду. Он как мог за ней ухаживал, но спустя некоторое время она умерла. У него не было сил подняться и позвать кого-нибудь на помощь, а может, просто не видел смысла в своём дальнейшем существовании. Их так и нашли соседи на третий день: она лежала на кровати, а он сидел рядом, держа её за руку, уронив голову рядом на подушку. Врачи поставили диагноз «истощение и смерть от голода»… Спустя неделю появилась дочь и предъявила права на дом…

     Photo by Markus Spiske temporausch.com from Pexels

     Если вы посчитали, что Абхазия из продуктовых брендов славится только мандаринами и винами (которых в реальности там практически нет в промышленном производстве из-за отсутствия своего виноматериала, а привозной из Молдовы и Болгарии не в счёт) или мимозами, то смею вас разочаровать — там есть ещё одна вещь, которую вы не найдёте нигде в мире. Это знаменитая абхазская аджика. «Фи, — скривите рот вы, — ну нашёл в наше время, чем удивить, сейчас в каждом магазине этих аджик полно, а ещё и соусы и кетчупы, а он нам рассказывает про что-то архаичное, да ещё и в превосходной степени». Успокойтесь, дорогие скептики, я не претендую на роль истины в последней инстанции. Соус так соус, разнообразие выбора аджик — не вопрос. Я вам говорю: она есть такая только одна во всём мире, и самую вкусную и ароматную делает моя бабушка Леда из Сухума…

     Какой русский не любит быстрой езды, так же и какой кавказец не любит острые блюда… Естественно, при моём первом посещении Абхазии и после знакомства с Сан Санычем я не преминул задать ему вопрос о том, где и у кого приобрести данное лакомство. В тот день он был занят, поэтому, указав рукой мне в сторону Центрального рынка, сказал, что найдёшь там Леду — у неё самая лучшая аджика во всей Абхазии, ну и мире, разумеется. Моросил небольшой дождик, было слегка промозгло, то есть как раз погода для того, чтобы купить аджики, сыра, зелени, копчёного мяса по-абхазски, конечно, вина и где-нибудь потом в тепле всё это употребить. Спустя некоторое время я ступил на территорию местного рынка. Вообще, у меня есть привычка, приезжая куда-нибудь в новое место, первым делом идти на местный базар, где по внешнему виду и состоянию дел на нём делать выводы об обстановке в населённом пункте в целом. По каким признакам, спросите вы? Не знаю, как объяснить, но что-то витает в воздухе на рынке, что передаёт атмосферу жизни и нерв самого города. Это тест не для психиатра, не думайте, это моё личное, оно внутри меня. Так вот, рынок Сухума был в то время как раз тем мерилом общественной жизни, в котором пребывала республика, только-только получив независимость. Всё было в печальном состоянии, полуразрушено, грязно, тесно, с запахами гнили и нагромождением самодельных лотков и прилавков, в общем — бардак. Поняв, что шансы мои найти нужную женщину практически равны нулю, я решил купить первую попавшуюся, а завтра со своим новым другом прийти, и он мне покажет эту знаменитую мастерицу аджики по имени Леда. И с радостным настроением от решённой задачи я направился обратно в сторону выхода, но почему-то пошёл не к центральному выходу, а попёрся по грязи к дороге на соседнюю улицу. И тут я заметил какое-то странное сооружение, очевидно, исполнявшее роль прилавка довольно неопределённой формы, полностью ржавое, с остатками когда-то белой краски, отрихтованное не раз как в одну, так и другую сторону и накрытое от дождя какой-то дырявой рогожей. Но самым необычным был не сам лоток, а кто за ним находился, то есть продавщица. Как бы вам описать моё первое внешнее впечатление от этой очень немолодой женщины, а попросту — глубокой старухи… Я, наверное, такой и представлял старуху Изергиль, когда читал в детстве Максима Горького. Она была точь-в-точь как в том романе, в каких-то старых одеждах, с худым и изборождённым морщинами лицом, на котором выделялся огромный нос, а руки были очень тёмные и все, как паутиной, усеяны синими очень вздутыми венами. Довершал данный открывшийся мне вид зонтик чёрного цвета, ткань которого держалась всего на трёх спицах, и поэтому он был практически бесполезен от дождя. На самом прилавке в каком-то беспорядочном и хаотичном порядке, ведомом только ей самой, был выставлен товар. Не знаю, какая сила меня потянула к этой торговой точке, но, сделав несколько шагов по направлению к ней, я остановился и начал рассматривать выставленные предметы для продажи. И первое, что я увидел, а скорее, почувствовал (какой-то невероятно ароматный и доселе неизвестный мне запах), была аджика. Да, та самая, какой я и представлял её: тёмно-красная, с остро-пьянящим запахом и чарующе манящая. Помимо аджики, причём двух цветов — красная и зелёная (о второй я вообще не подозревал, что такая существует в природе), на прилавке лежали пастила нескольких видов, разнообразные специи, чурчхела и чача в пятилитровой ёмкости тёмного цвета. Осторожно спросил продавщицу, разрешит ли она попробовать её товар, в частности аджику, и, получив утвердительный ответ, осторожно подцепил кончиком пальца с краю пластикового ведёрка самую малость и отправил в рот. Вначале был просто вкус острой приправы, но потом, спустя мгновение, наступило послевкусие, и мой мозг среагировал на это взрывом сразу миллионов невидимых рецепторов, в которых ощущался и острый перец, и томаты, и мускатный орех, и ещё что-то неведомое мне, и всё это постепенно перешло куда-то по телу вниз, ближе к желудку. Вдруг стало как-то очень тепло и хорошо, организм словно получил какой-то полезный витамин, так ранее нужный ему. Я, поверьте, даже не поинтересовался ценой — она была неважна, потому что это было то, что я искал. Купив всё ведёрко, я также приобрёл пастилу к чаю, взял на пробу зелёной аджики — пробовать я не рискнул, узнал только, что она на мяте, и, естественно, не мог себе отказать в удовольствии снять пробу с инжирной чачи. Женщина, пристально понаблюдав за мной, неожиданно довольно хриплым голосом поинтересовалась, откуда я прибыл и что делаю в Абхазии. Скрывать мне было нечего, я ответил, что здесь работаю в строительной сфере, а сам прибыл из Новороссийска. Она, ещё немного подумав, опять спросила:

     — Так откуда ты действительно приехал?

     Я слегка опешил:

     — Я же сказал, что из Новороссийска…

     Пробурчав себе под нос что-то типа «ну-ну» и выдав мне вместо сдачи пол-литровую бутылку чачи и пакетик с какой-то приправой для супа, начала своим колючим взглядом высматривать других покупателей, утеряв всякий интерес ко мне. На следующий день, распрощавшись с Сан Санычем, я отправился обратно к месту своего постоянного жительства, то есть в Краснодарский край. По приезде домой я на один из пикников с друзьями взял небольшую баночку этого острого лакомства, чтобы угостить одного своего старшего товарища, который очень гордился собой на подобных мероприятиях, будто может есть острый перец прямо так, срывая его с грядки, и не только большой стручковый, но и маленький, который рос у него на окне в конторе. Подав ему привезённый презент, я предупредил о его свойствах не для всех желудков. На что он рассмеялся и сказал, что я сочиняю. Так сложилось в нашей компании, что всех национальностей было поровну, он с товарищами был грек, были ещё армяне, но те держались скромно и в споры не вступали, обычно смотрели на это со стороны. Я же был со стороны осетин, и мы постоянно за столом подкалывали греков, а те, в свою очередь, нас. Когда мясо было готово и водка разлита по рюмкам, я не удержался и предложил попробовать аджику товарищу ложкой прямо из банки. Я знал, как сыграть при всех на гордости оппонента. Василий Николаевич, это его было имя, достал демонстративно большую ложку, зачерпнул и отправил в рот. Наступила пауза, стороны ждали противоположного эффекта, и он наступил несколько секунд спустя.

     С криком: «Б…ь, смерти моей хочешь?» Василий Николаевич пулей вылетел из помещения на улицу. Дальше события развивались стремительно. Ловя ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, он на бегу схватил минеральную воду с газом. Естественно, произошла реакция смешивания газов с перцем, и ничего хорошего это не дало. Затем он пытался что-нибудь съесть и запить водкой — бесполезно. И только спустя полчаса он начал приходить в себя, будучи весь красный и периодически мотая головой из стороны в сторону.

     Я, честно говоря, думал, он меня сейчас прибьёт, но, отдышавшись, он посмотрел в мою сторону, сказал:

     — Любые деньги, но ты мне должен привезти этот продукт, и много.

     Вторая подобная история случилась много позже, когда я работал в Иркутской области на освоении Ковыктинского газоконденсатного месторождения. В тех краях, особенно непосредственно в самой тайге, живут люди, несколько отличающиеся от нас, современных. Они ещё те, настоящие, которые не терпят компромиссов современной жизни. Это я к тому, что довольно долго находил общий язык с местным населением, зато когда мы нашли точки соприкосновения и поближе узнали друг друга, стали если и не друзьями, то уж добрыми приятелями точно. А это в тех краях дорогого стоит. Особенно я подружился с главой районного центра Жигалово Игорем Николаевичем. Он-то мне и похвастался за очередным общим застольем своей домашней сибирской аджикой. На это я вежливо ответил, что в свою очередь угощу его своей, абхазской, и пусть сравнит. Видя скептицизм на его лице, я не стал переубеждать и, ещё раз пообещав угостить, закрыл временно эту тему. Где-то через две недели, съездив по делам в Иркутск, где у меня была съёмная квартира, я прихватил из своих стратегических запасов небольшую баночку аджики и на следующее утро выдвинулся обратно на месторождение. По дороге заехав в Жигалово в контору к главе, обнаружил, что его нет на месте, поэтому свой «сувенир» передал через секретаря. На следующий день в районе обеда мне позвонили на участок и сказали, что меня срочно разыскивает Игорь Николаевич. Я дал команду, чтобы его провели в столовую в мой отдельный ВИП-зал и угостили чем-нибудь, пока я добираюсь до нашего временного жилого городка. Войдя в столовую, я увидел Игоря Николаевича, сидевшего за столом, на котором лежала нога изюбра, местные помидоры и стояла бутыль с настойкой из кедровых орехов.

     — Ну ты меня вчера убил, — басом, без всякого «здравствуйте» прогрохотал он своим мощным голосом.

     — Что так? — делая вид, что не понимаю, о чём он говорит, спросил я.

     — Как — что? — опешил он.

     — Я вчера пришёл домой, сел за стол вечерять, и тут мне супруга подаёт твой гостинец. Я, естественно, полный иронии насчёт твоего хвалёного продукта, зачерпнул ложкой и намазал на хлеб, как масло. Только откусил и едва начал жевать, как вдруг возникло такое чувство, будто меня толстой доской ударили по затылку со всей силы. Я потом час в себя не мог прийти. Короче говоря, так передай своей абхазской бабушке: сто лет жизни, и в следующий раз привези мне этого чудного продукта.

     Теперь и в отдалённых районах Сибири знают, что есть такая чудесная бабушка Леда, которая готовит самую лучшую аджику в мире.

     Так начались мои более частые встречи с этой удивительной женщиной. Каждый раз покупая себе или кому-нибудь под заказ аджику, мы с ней перекидывались немногими словами. И я стал замечать, что когда вновь появлялся на рынке и шёл к ней, соседки по прилавкам сообщали о моём приходе, и она, вытягивая свою худую и морщинистую шею, высматривала меня, а когда подходил, — вся светилась от радости. Наступил тот момент, когда моя работа в Абхазии закончилась, и я по своей работе в срочном порядке должен был улететь в Воркуту строить газопровод. Прибыв в крайний раз в Сухум уже просто как гость, я пришёл на рынок купить привычный набор продуктов, ну и, естественно, запас аджики с собой на Крайний Север. Мы с Ледой (её так звали, и тогда я правильно её нашёл, чем был крайне удивлён Сан Саныч) разговорились немного больше, чем обычно. Я поведал ей, что уезжаю в Воркуту и приеду не скоро, поэтому возьму побольше всего у неё — там это особенно пригодится. Она тяжело вздохнула и как-то тихо сказала:

     — Я помню, что, когда была в Красноярске, там были ужасно большие и кусачие комары. Ты возьми с собой что-нибудь от них.

     Я немного опешил и растерялся, что даже не поправил её насчёт расположения Воркуты и Красноярска.

     — Так что будь осторожен, сынок, — продолжила она.

     Немного оправившись, я спросил её. Нет, не о том, как она оказалась в тех местах, — эта тема, видно, была для неё болезненна и вырвалась у неё случайно. Я спросил, не помочь ли ей чем-нибудь, пока я здесь, на что она, слегка засмущавшись, ответила:

     — Республика маленькая, и я слышала, что ты хорошо знаком с нашим премьером и немного с президентом.

     Я ответил, что первого знаю неплохо и часто встречался с ним по работе.

     — А что надо решить? — задал я встречный вопрос.

     — У нас отремонтировали крытый рынок, и места там уже все раскуплены для своих, да и арендная плата за место неподъёмная, плюс развелось проверяющих куча, и все хотят хапать. Можно как-то мне попросить там место в уголке, чтобы не мокнуть, да и здоровье, сам видишь, не то.

     Я пообещал завтра же попасть на приём и решить вопрос и, тепло попрощавшись, отправился в гостиницу. Утром я был уже в приёмной премьера и, попав к обеду к нему в кабинет, рассказал о Леде и озвучил свою просьбу. Кивнув мне на прощанье и сказав, что рассмотрит этот вопрос, премьер проводил меня восвояси, и я ушёл в полной уверенности, что он ничего не сделает. «Ничего, — думал я, — вот приеду в следующий раз, пойду к президенту — он человек более мягкий и, наверное, не откажет.

     Прошло больше года, когда я вновь сумел приехать в Абхазию. Встретившись с Сан Санычем и другими добрыми друзьями, я только перед отъездом утром вспомнил, что мне надо на рынок увидеть Леду, а скорее всего, купить аджику. Мы иногда хоть и ругаем других, но сами тоже довольно часто бываем циничны по отношению к другим. Прибыв на рынок и отправившись на привычное место, где торгует моя знакомая, я с некоторой тревогой её там не обнаружил… Видно, мой растерянный вид вызвал жалость у женщины за соседним прилавком, и она мне посоветовала сходить в здание крытого рынка. С самыми мрачными предчувствиями, коря себя за чёрствость и невнимание по отношению к этой женщине, я поднялся на второй этаж рынка. Здание и правда было отремонтировано, и за прилавками повсюду шла бойкая торговля разнообразными продуктами местного производства. Окинув зал взглядом в полной безнадёжности, я уже собирался идти назад, как вдруг где-то сбоку я увидел некоторое движение и возглас на весь зал:

     — Леда, смотри: твой родственник пришёл.

     Я слегка растерялся и начал лихорадочно крутить головой по сторонам.

     Дело в том, что, когда я зашёл в зал, сбоку от меня были колонны, поддерживающие свод, и я видел только то, что находилось впереди и слева сбоку, и, только выдвинувшись чуть вперёд, я увидел свою бабушку Леду.

     Сказать, что она обрадовалась, это довольно мало — она вся светилась и выдвинулась мне навстречу, а когда мы встретились, вдруг резко схватила мою руку и поцеловала её. Я был слегка в шоке, как и моя супруга, сопровождавшая меня в этой поездке. Потом мы прошли к её новому торговому месту. Это был целый огромный прилавок, весь заставленный (опять только ей понятным образом) разнообразным товаром. И она стояла одна без конкурентов, и только у неё в этом здании был подобный ассортимент.

     — Вы прямо королева абхазских специй, — заметил в шутливом тоне я.

     — Да, мой родной, и всё благодаря тебе. Ведь когда премьер позвонил директору рынка и сказал, что надо помочь родственнице его российского друга, меня чуть не на руках сюда занесли, дали выбрать место, и все контролирующие товарищи сейчас обходят стороной.

     Видя её счастливое лицо, я почувствовал радость в душе за неё и вместе с тем лёгкую грусть, что ведь так мало надо человеку для счастья, и мы в силах это делать, но просто этого стараемся не замечать и проходим мимо. Я ещё раз убедился, какая здесь палитра вкусов и красок: ведь даже в их национальных продуктах скрыт характер этого народа. Приятная на вид и запах аджика не так проста — пожадничаешь и съешь больше положенного, будешь огнём гореть внутри и проклинать всё и всех на свете, а положишь чуть, да в хорошей компании друзей под нужную закуску и напитки, да приятную беседу, и будешь несказанно счастлив душой и телом. Вот такой он, абхазский народ, доброжелательный к друзьям и беспощадный к недругам. Сейчас я обязательно раз в год посещаю всех своих друзей в Абхазии и, конечно, бабушку Леду. Она всё там же стоит на втором этаже Центрального рынка Сухума от входа чуть левее и немного в глубине зала. Как-то раз я попытался у неё спросить рецепт её абхазской аджики, чтобы сделать самому. На что она ответила: «Если я тебе напишу рецепт, ты больше не захочешь приезжать и навещать меня, а так у тебя будет повод зайти ко мне, и не беспокойся, я буду здесь всегда…»

     Набережная Махаджиров. Фото: Hons084/Wikimedia Commons/CC BY-SA 4.0

     Прогуливаясь очередной раз вдоль набережной Махаджиров в Сухуме, я обратил внимание своего друга на то, что появилось много скульптур, в основном литературных героев из рассказов и сказок Фазиля Искандера. Причём это было сказано в контексте, что надо, наверное, сначала саму набережную привести в порядок полностью, а уж потом ставить скульптуры, а то это всё смотрится так, как если бы драгоценный камень вставили в ржавый кусок металла. Так, рассуждая о нынешней Абхазии и вообще мироустройстве, — тут воздух, что ли, такой, сразу тянет философствовать, — мы дошли до очередной скульптуры, которая изображала мальчика, державшего курицу. «Чик с курицей» называлась композиция из рассказа Искандера о том, как мама мальчику поручила зарезать курицу, а тот не смог. Мы остановились около неё, и вдруг мой спутник, задумавшись, сказал:

     — А Вы знаете, здесь на набережной в советское время был мальчик, которого знал весь город, и звали его Габро. Я бы, наверное, лучше ему поставил скульптуру.

     И он опять замолчал, глядя куда-то вдаль. Затем повернулся, извинился, что не может меня далее сопровождать, и зашагал прочь с набережной. Я был в небольшой растерянности, но не стал окликать его, а, погуляв ещё немного, направился к себе в номер. На следующий день мы запланировали выезд в сторону Очамчирского района к городу Ткуарчал, когда-то бывшему для Абхазии как Кузбасс для России. Отъехав немного от Сухума, я поинтересовался: «Скажите, кто такой Габро?»

     Он немного помолчал и начал рассказ. Пишу, как услышал, некоторые вещи немного пришлось восстанавливать по памяти, поэтому не обессудьте.

     Габриэль, а именно так было полное имя Габро, был сиротой с детства. Он родился с небольшими умственными отклонениями (и не знаю, по какой причине мать отказалась от него), и рос он сначала в приюте, а затем нашлись какие-то дальние родственники, и он стал жить у них в еврейском квартале. Когда ему исполнилось семь лет и его нужно было отдавать в специализированную школу — ведь в обычной ему бы было сложно учиться, — то люди, приютившие его, решили сами научить его нехитрым азам письма и счёта, а больше ему, они думали, и не нужно. Габро рос щуплым, кучерявым и очень добрым мальчиком, и любимое его занятие, кроме помощи по дому, было уходить на набережную и подолгу, сидя на берегу, смотреть на морские волны. Особенно он любил курортный сезон, когда в порт Сухума причаливали теплоходы с отдыхающими со всего Советского Союза, и он радостно бежал их встречать, заливаясь весёлым смехом, а когда они отплывали обратно, подолгу стоял на берегу и махал им вслед. Со временем некоторые туристы, приезжавшие отдыхать в Абхазию не первый раз, приметили этого всегда улыбающегося мальчика и просили его проводить их до места проживания, а когда он подрос, и помочь донести вещи. За это ему или давали мелочь, или покупали сладости. Особенно он любил мороженое пломбир в стаканчике и мог есть его, как ему казалось, вечно. В городе тоже все знали Габро и относились к нему с теплотой, старались кто чем может накормить или подарить что-нибудь из одежды. Особенно ему нравилось из еды жаренные котлеты и пюре с зелёным луком. Не знаю, где он первый раз это попробовал и кто его угостил, но если уж и соглашался пойти к кому-нибудь в гости, то непременно спрашивал: «А котлеты с картошкой будут?» и, получив утвердительный ответ, радостно шагал к тем, кто его приглашал.

     Один раз кто-то из местных отмечал свадьбу сына, и мимо дома, где шло празднование, проходил Габро. Завидев его, хозяйка дома пригласила за стол с остальными детьми, накрытый отдельно. Ему положили всё самое лучшее: зелень, шашлык, мамалыгу, сыр и, конечно, много сладостей, но он ни к чему не притронулся, а только стал вертеть головой и что-то искать глазами. Когда ему сказали, что надо поесть, а то хозяева обидятся, он ответил спокойным и серьёзным голосом: «Я очень не хочу, чтобы эти добрые люди на меня обижались, и всё это, наверное, очень вкусно, но котлеты вкуснее. А раз их нет, то я тогда просто посижу».

     Тогда хозяйка срочно из оставшегося фарша от люля-кебаба слепила несколько котлет и вынесла ему. Вот так его любили в городе. Время шло, Габро вырос высоким юношей, окреп, раздался в плечах, но своё любимое занятие уходить на набережную так и не оставил. Он был там каждый день, в любую погоду, и ничто не могло заставить его изменить своей любви смотреть вдаль и ждать, когда очередной теплоход пришвартуется к причалу Сухума. Объяснять ему, что есть времена года и что только летом приезжают отдыхающие, не имело никакого смысла — он жил в своём внутреннем, только ему понятном мире, и никто из любви к нему не пытался посягать на этот мир. Он также продолжал встречать людей с теплоходов, подносил их вещи, даже иногда по их просьбе находил им жильё, получая за это комиссионные. Главным для Габро было общение с этими людьми, он чинно у них расспрашивал, кто они такие, откуда приехали, как живётся в других местах, чем те места славятся и есть ли у них такая замечательная набережная, как у него. Иногда в день он зарабатывал до пяти рублей, но никогда ничего не оставлял себе, относил тем людям, кто его приютил, а те в свою очередь покупали ему одежду или просто откладывали для него. Так, может быть, в жизни Габриэля ничего бы не изменилось, и он так до конца своих дней был бы счастлив на своей набережной. Но пришла беда, и люди, которых он знал, вдруг сделались злыми по отношению друг к другу. И сосед с соседом, раньше сидевшие, обнявшись, как братья, за одним столом, вдруг начали стрелять друг в друга. Корабли перестали приходить в порт, люди, которых он знал с детства, начали уезжать, а те, что оставались, уже не улыбались приветливо, а, пряча глаза, отворачивались и быстро проходили мимо, будто стыдясь в первую очередь того, что стали такими. Как я писал выше, он жил в еврейском квартале и сам по рождению был еврейским юношей. И когда начался грузино-абхазский конфликт, Израиль по просьбе проживавшей в Сухуме еврейской диаспоры прислал самолёты, чтобы её вывезти из Абхазии. Уехали практически все, оставались несколько семей, в том числе и семья Габро, причём из-за него, потому что он наотрез отказывался уезжать из Сухума и каждый день ходил на набережную, всматриваясь вдаль моря в надежде, что весь этот кошмар закончится и снова приплывут теплоходы с добрыми и весёлыми людьми, а он вновь будет им помогать нести их нехитрые пожитки и вести беседы о жизни и вообще о всяких интересных только ему пустяках. Но этому не суждено было случиться, и когда прилетел последний самолёт, чтобы забрать оставшиеся семьи, выбора у него не было. Провожали его довольно таки много людей, кто что мог положил ему из вещей и еды, кто-то даже умудрился принести в небольшой кастрюльке пару котлет и немного пюре, посыпанного зелёным луком. На аэродром приехали немногие, но они провожали его до самого самолёта, продолжая ему говорить, что там ему будет хорошо, что там тоже море и тоже приезжают отдыхающие, и он скоро привыкнет, а когда всё закончится, вернётся обратно. Он шёл к самолёту и всё слушал молча, слегка наклонив голову вперёд, и уже перед самым входом в самолёт вдруг резко выпрямился и, обернувшись к провожающим, сказал: «Я вам верю, что там есть тоже море и что там мне будет хорошо, но там никогда не будет такой набережной…»

     Дальше мы ехали молча — что-либо говорить не имело никакого смысла.

     Мне хочется верить, что где-то в Тель-Авиве, Хайфе или Эйлате по берегу Красного моря ходит тот сильно повзрослевший мальчик и, всматриваясь вдаль, ждёт, когда прибудет за ним корабль и отвезёт обратно на только ему принадлежащую набережную…

     Кафе «У Акопа», в простонародье «Брехаловка». Личное фото

     Если вы когда-нибудь будете в Сухуме и отправитесь гулять по знаменитой набережной, причём советую обязательно неторопливой походкой, как бы слегка с ленцой, то обязательно не пройдёте мимо небольшого заведения в виде торгового ларька, возле которого под пальмами будет выставлено несколько пластиковых столиков. Причём за столами по центру будут сидеть или немногочисленные по нынешним временам туристы, или местная молодёжь, хотя она сюда редко заходит, зная, кто тут в основном собирается и зачем. А вот если вы бросите взгляд чуть правее, стоя спиной к гостинице «Рица», то как раз и увидите многолетних завсегдатаев этого заведения. И когда вам разрешат приблизиться к ним как гостю города и послушать, о чём идут разговоры, то вы поймёте, почему данное кафе в простонародье именуется «Брехаловка».

     В каждом курортном городе есть такое место, которое со временем обрастает легендами и с годами становится достопримечательностью для туристов. Но здесь всё иначе. Это место является местом такого паломничества для многих поколений сухумчан. Нет-нет, вас отсюда не выгонят и не откажут вам в обслуживании, не увидите вы и косых, недружелюбных взглядов. Здесь просто аура иная. Посторонний человек сразу почувствует себя неуютно, как бы не в своей тарелке, и, посидев немного, вскоре ретируется отсюда. Какие же такие яства подаются, что оно так манит местных гурманов? Я легко отвечу: никаких… за исключением одного обалденного (другого слова просто нет) кофе по-турецки, сваренного при тебе на мелко просеянном песочке в турке и налитого в маленькую кофейную чашечку ещё советского производства. Стоимость этого чуда варьировалась вместе с инфляцией по-абхазски, стартовав с 10 рублей в начале 2000-х и дойдя до 25 рублей сейчас. И всё равно мне кажется, это самое лучшее соотношение цены и качества на всём постсоветском пространстве. И больше ничего нет, только кофе, сигареты, море, пальмы и, конечно, главное — общение между людьми.

     Почему всё-таки «Брехаловка»? К этому мы вскоре вернёмся. Я сначала хочу ввести в исторический экскурс данного заведения, опять же только со слов старожилов этого города. Открыл данное заведение в своё время армянин по имени Акоп, и кафе так и называлось официально «У Акопа», и даже когда самого владельца несколько лет назад не стало и заведение перешло к его родственникам, всё равно народное название «Брехаловка» остаётся его визитной карточкой.

     Как я писал уже выше, есть места в каждом городе, особенно на юге, где собираются в основном люди старшего поколения и все дни напролёт проводят или за настольными играми, или за беседами о смысле жизни сейчас и тогда, когда они были молоды. Они приходят рано утром с восходом солнца и расходятся по домам уже глубокой ночью. «Брехаловка» в этом плане оригинальностью не отличается, основной вид настольных игр здесь — это нарды или домино и, конечно, разговоры о мировой политике и экономике. Причём любой здешний завсегдатай объяснит тебе политическое мироустройство так доходчиво и понятно, что переспрашивать второй раз у тебя пропадёт всякое желание, и не потому, что неудобно, а просто чтобы тебя не приняли за глупого по их меркам человека. Про экономику лучше вообще не беседовать — здесь на пальцах объяснят все пути выхода из кризиса, распределение финансовых потоков, назовут всех виноватых поимённо, а также то, где и на чём они их всех видели. Короче говоря, если хотите полностью потерять веру в то, что вы знали как незыблемые истины, вам сюда. Кстати, меня тут знают и помнят по работе в республике, и когда я прихожу в кафе, многие здороваются. Поэтому проблем взять средний кофе (одна ложечка сахара) нет, и подсесть туда, где идёт оживлённая беседа или игровые баталии в самом разгаре, не составляет особого труда. В один их крайних приездов мне рассказали, как всем миром отбивали кафе от переименования. Кому-то из местных чиновников не понравилась вывеска «Брехаловка», и решили переименовать, даже на рассмотрение заседания местной думы вынесли. Когда прибыл начальник местной милиции для демонтажа вывески по решению местного совета или ещё чего-то там из органов исполнительной власти, то люди, находившиеся в кафе, взбунтовались и выкинули незваных гостей из заведения. Местные власти, поняв, какой резонанс это может вызвать, пошли на попятную, и всё осталось, как и было. Слушая эти рассказы, я думал, с какой геометрической прогрессией наше время рождает всё новых и новых идиотов от власти. Им, похоже, настолько не хватает ума заниматься восстановлением и улучшением благосостояния людей этого благодатного края, что борьба с народной памятью и уважением к подобным местам становится приоритетом в их изощрённом сознании. К слову, встретить здесь в утреннее или обеденное время кого-нибудь из руководства республики, сидящего за столиком и пьющего ароматный кофе, просто и обыденно. По крайней мере, они ещё окончательно не забронзовели, как, к примеру, наши «слуги народа».

     Повествование получилось в стиле рекламы данного заведения, но я в основном делюсь только своими ощущениями от увиденного или услышанного, поэтому делать выводы вам.

     А «Брехаловка» есть и будет местом общения сухумчан, несмотря ни на чьё мнение…

     Окрестности новоафонских пещер и монастыря. Личное фото

     Ужиная в одном из кафе на набережной, мой собеседник неожиданно спросил:

     — А Вы были в Новоафонских пещерах?

     Я ответил, что да, конечно, правда, как-то мало этих пещер для осмотра, да и оборудование и антураж можно было бы обновить. Всё-таки довольно известная достопримечательность была во времена СССР, да и сейчас много туристов едет именно посмотреть пещеры, а не отбиваться от надоедливых продавцов сувениров и прочих товаров в виде подозрительного вина и закусок к нему.

     — Знаете, — продолжил он, пропустив всю эту мою словесную белиберду мимо ушей, — а я ведь в своё время чуть не стал одним из первооткрывателей этих пещер.

     — Это как? — опешил я.

     — А вот так случилось, что когда мои товарищи пошли в поход, я был слегка не здоров и пропустил, можно сказать, историческое событие, — заулыбался он.

     Ребята направились по горам в сторону Новоафонского монастыря и на одном из мест ночлега обнаружили провал в земле, откуда жалобно скулил какой-то зверь. Самым молодым, а соответственно, самым лёгким был среди них шестнадцатилетний подросток по имени Гиви. Вот его, обвязав верёвкой, начали спускать в этот проём в земле. Верёвка была не совсем длинная, и, спустившись, сколько это было возможно, юноша осветил вокруг себя пространство и увидел, что расщелина уходит дальше, глубоко под землю, и голос попавшего в беду волка или шакала идёт оттуда. Как я и говорил, верёвка была короткая, да и у ребят с собой никакого серьёзного альпинистского оборудования не было, поэтому они сообщили о своей находке спелеологам, и уже более подготовленная группа альпинистов, спустившись на глубину более ста сорока метров, обнаружила сначала одну пещеру, а впоследствии и ещё несколько.

     — Хотите, я завтра Вас познакомлю с этим юношей, кто открыл эти пещеры?

     Естественно, возражений с моей стороны не последовало.

     — Тогда, — сказал он, — поступим так…

     На следующий день мы с моим неизменным спутником и другом Сан Санычем направились в сторону Нового Афона. По прибытии на место мы разделились. Сан Саныч остался внизу у входа, а я направился в кабинет директора новоафонских пещер. Сделаю небольшое отступление. Александр Александрович в то время возглавлял управление, в функционал которого входила в том числе и проверка технического состояния подобных объектов по Республике Абхазии. Поэтому, вооружившись удостоверением внештатного сотрудника кабинета министров по техническому надзору, я открыл дверь приёмной. Уже немолодая секретарь, увидев меня, поздоровалась и вежливо спросила о цели моего визита. Сделав морду лица как можно строже, я сообщил казённым голосом, что прибыл к ним для внеплановой проверки технического состояния поездов метро, которые отвозят туристов к месту осмотра экспозиции, или, проще, к пещерам.

     — Где ваш директор? — типа рявкнул я.

     Она спокойно встала из-за стола, чуть обогнув меня, подошла к двери справа от меня, легонько постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в неё. Появилась спустя минут пять и, опять как-то странно на меня посмотрев, пригласила пройти, сопроводив приглашение жестом руки в сторону кабинета руководителя. Войдя в дверь, я увидел просторный кабинет, обставленный шкафами и столами времён ещё, наверное, Советского Союза. Причём всё было завалено бумагами и книгами в каком-то невероятном количестве и хаотичном порядке. В углу за столом сидел пожилой человек с довольно-таки седой шевелюрой и такой же бородой. Он с лёгким лукавством в глазах, чуть наклонив голову, назвал себя:

     — Гиви Шамелович. А Вас как звать?

     Я представился и сразу заявил, что прибыл проверять всех и вся, продолжая размахивать удостоверением.

     — А Шурик где? — вдруг спросил он.

     — Кто? — слегка опешил я.

     — Прошу прощения. Александр Александрович, — поправился он.

     — Он у себя на рабочем месте в Сухуме, а я уполномочен от его имени учинить у Вас проверку, составить акт и доложить своему руководителю…

     — Вы знаете, молодой человек, — произнёс, вставая, он, направляясь к шкафу напротив.

     — У нас очень маленькая республика, и я уже знаю, что руководитель управления ещё утром выехал сюда, а с ним его друг, значительно моложе него, о котором я слышал, но с которым не имел чести быть знакомым.

     — Поэтому, — продолжил он, — пока секретарь спускается, чтобы пригласить моего близкого друга Александра Александровича сюда, мы с Вами выпьем за знакомство.

     И, словно фокусник, вытащил из шкафа полуторалитровую бутылку чачи и почему-то торт «Наполеон», слегка отрезанный с одного края.

     — Вы не обессудьте, я до вашего прибытия уже попробовал сей прелестный напиток, — сказал он, указывая на бутылку, — поэтому давайте продолжим, пока наш друг поднимается по лестнице.

     Я развёл руками, извинился за спектакль, объяснив, что хотел немного внести юмора в его размеренную жизнь. На что он, разливая чачу, ответил:

     — Это же хорошо, когда такие, как Вы, много младше нас, находите время, а главное, желание чуть скрасить нашу уже монотонную и размеренную жизнь, будучи с нами, как говорит нынешняя молодёжь, на одной волне.

     Выпив за знакомство и подождав приход Сан Саныча, с которым они обнялись и Гиви Шамелович даже слегка погрозил ему пальцем за хулиганство, сели уже за предварительно накрытый секретарём стол: кто дальше пробовать чачу с тортом, а кто, как, например, Сан Саныч, пить чай с тем же угощением.

     — Вы знаете, — обращаясь к нам, сказал Сан Саныч, — тут недавно в пещерах премьер проводил выездное совещание.

     — Пили в пещерах? — не удержавшись, спросил я.

     — Почему пили? — удивлённо переспросил он.

     — Как раз нет, мы обсуждали очень важные на данный момент для Абхазии проблемы: уменьшение поголовья жужелицы Жанейлюс и пауков рода Нестикус в связи с увеличением потока туристов.

     — Была поставлена задача посчитать, сколько можно в день пускать посетителей, чтобы уменьшить вред обитателям пещер.

     Я, честно говоря, чуть не поперхнулся тортом от смеха и еле из себя выдавил:

     — А эти жужелицы знают, что они исчезают, и кто их вообще считал?

     — Надеюсь, Вы их не ловите и не окольцовываете, как птиц? — продолжал юморить я.

     Гиви Шамелович на меня посмотрел внимательно, вежливо подождал, пока я дам волю всему своему остроумию, и потом спокойно заметил:

     — Одним из инициаторов этого совещания был и я, потому что считаю, что эти представители фауны существовали миллионы лет, а мы пришли и своим желанием получить сиюминутную прибыль, не думая о будущих поколениях, уничтожаем экосистему пещер. Они ведь живой организм и тоже болеют, как люди. Так зачем их варварски уничтожать, не давая ничего взамен?

     Я, честно сказать, был немного ошарашен — так глубоко о каких-то пещерах, а тем более флоре и фауне в них (да и вообще не знал, что там что-то живёт), никогда не задумывался. Кстати, спустя некоторое время в пещерах абхазские учёные обнаружили новый, доселе никому не известный вид брюхоногих улиток. Эти улитки впоследствии получили научное название «Понтохоратия Смыра» в честь Гиви Шамеловича. Вот так, а я хохмил над этим, даже не вникнув в суть того, что для некоторых людей подобные научные открытия и составляют смысл их жизни.

     — А Вы знаете, — обращаясь ко мне, сказал Сан Саныч, тактично меняя схему разговора, — ведь это далеко не все пещеры.

     — Раньше официально к осмотру было порядка тринадцати пещер, а вообще, Гиви Шамелович открыл около шестидесяти одной пещеры разных размеров.

     — А почему туда не водят туристов? — спросил я.

     — Не всё так просто, — ответил Гиви Шамелович, — об этих пещерах знаю я и ещё несколько человек, и мы хотим найти спонсора для их освоения и создания совместного предприятия, чтобы было что оставить своим детям и внукам.

     — Я знаю такие места, где до сих пор лежат кости ледниковых медведей, саблезубых тигров и есть даже стоянка древнего человека.

     — А есть места, где высоко в горах лежит снег, и, если сделать канатную дорогу, можно подниматься прямо с моря для осмотра пещер, катания на лыжах, а потом по ней же спускаться прямо в море.

     Представляете, какой контраст? — с мальчишеским задором воскликнул он.

     Я уточнил по поводу костей и количества пещер в плане, не ослышался ли я.

     — Вы знаете, когда я открыл пещеры, доступные сейчас всем, то тогда было другое время, и духовное было главнее материального. Сейчас, к сожалению, всё перевернулось с ног на голову, и я, помимо того, что хочу всю эту красоту оставить людям и начать это делать ещё при своей жизни, в душе мечтаю оставить и право владения этим своим потомкам для продолжения моего дела, а не только чужим людям, поэтому и ищу порядочного человека в качестве спонсора. Приезжали многие, ходили, смотрели, даже составляли бизнес-планы, но, к сожалению, это длинные деньги, а современные бизнесмены привыкли получать отдачу быстро и много.

     — Поэтому я думаю, при жизни уже моей мечте не удастся осуществиться, — с горечью заметил он.

     Я встретил этого замечательного человека ещё раз спустя два года. Как-то, заехав в Новый Афон в район площадки для туристических автобусов, откуда дорога расходится в два направления, одно правее в Новоафонский монастырь, а другое — к пещерам, я остановился перекусить в кафе, которое расположено рядом с водоёмом, где плавают лебеди, и можно пройти по мосткам их покормить. Только я приземлился за столик, как ко мне примчался официант и принёс несколько уже готовых блюд, которые я, естественно, не заказывал. На мой немой вопрос: «Это что?» он молча мне указал на столик чуть поодаль, где сидели несколько человек, и один из них поздоровался и помахал мне рукой. В этом человеке я узнал Гиви Шамеловича, «властелина пещер», как я про себя его стал звать после того нашего разговора. Он направился ко мне поздороваться лично и на мои протестующие возражения по поводу угощений спокойно ответил, что это его кафе, а раз я сюда заехал, значит, как хозяин имеет право меня угостить, и чтобы больше возражений с моей стороны не было. Я знаю, как бесполезно спорить, но, однако, внёс свои пять копеек, сказав, что попрошу всех своих друзей в Абхазии дать мне список принадлежавшего им имущества, чтобы в будущем обходить стороной. Улыбнувшись, он спросил меня, не желаю ли я посмотреть его новый парк, который он заканчивает оборудовать и который ещё никто не видел даже из местных. Я буду одним из первых посетителей. Естественно, я с радостью согласился, зная, что он ещё является народным художником Абхазии, пишет картины и делает замечательные вещи из дерева и камня. Вот уж воистину, если человек талантлив, то талантлив во всём…

     Быстро перекусив, мы направились сначала в его мастерскую посмотреть готовые работы из дерева, а также увидеть, как работают его ученики, создавая новые. Это были скульптуры людей, животных, птиц, каких-то мифических существ, и всё в дереве или камне. Затем мы пересекли железную дорогу и пришли к тому месту, где предполагался парк. Я спросил о тематике и назначении всего этого.

     Он ответил просто: «Для людей».

     Мы погуляли недолго, он мне показал места, где предположительно ходил Симон Кананит, почитаемый святой в Абхазии, и где даже сделан из камня отпечаток его стопы, рассказал, где и как будут расставлены каменные и деревянные статуи, и, естественно, пригласил на открытие. Пообещав, что непременно буду, и тепло попрощавшись, отбыл в сторону Сухума.

     Жизнь всегда вносит свои коррективы, и, когда что-то намечаешь или строишь планы, будь готов к тому, что большая часть из них не состоится частично или полностью. К моему огромному огорчению, нам так и не удалось больше увидеться с Гиви Шамеловичем, но этот человек успел прожить замечательную и насыщенную событиями жизнь. Он, несомненно, оставил теперь уже свой след в истории Абхазии. Достойный сын своего народа. И когда вам придётся побывать в Абхазии, то обязательно посетите новоафонские пещеры, ведь там живёт его дух — дух властелина пещер…

     Работы Гиви Шамеловича Смыра. Личное фото

     Трёхсотлетняя кавказская липа в ботаническом саду Сухума. Фото: Hons084/Wikimedia Commons/CC BY-SA 4.0

     В самом центре Сухума, или, как местные шутят, «центрее не бывает», расположена ещё одна достопримечательность Абхазии, или проще сказать, одна из её визитных карточек — Сухумский ботанический сад. Я много раз проходил и проезжал мимо него и всё не находил времени зайти. Получилось так, что в одно из посещений республики у меня выдалось два свободных дня, пока решался мой вопрос, касающийся основной работы в одном из ведомств Сухума. Придя к своему неизменному другу Сан Санычу в кабинет, я с порога заявил ему, что имею желание пригласить его на экскурсию в ботанический сад. Он внимательно посмотрел на меня и, поняв, что я не отступлюсь от своего намерения, ответил:

     — Хорошо, но с вашего разрешения я возьму мне в помощь профессионального гида.

     — Банкуйте, — весело согласился я.

     Александр Александрович достал мобильный и, дозвонившись до кого-то, согласовал место и время встречи. Затем, повернувшись ко мне, сказал, указывая на выход из кабинета:

     — Прошу.

     Мы вышли из здания кабмина и отправились в сторону сада. Идти было недалеко — в Сухуме всё практически в шаговой доступности, и спустя минут десять очутились перед главным входом в ботанический сад. На входе нас ждал ранее уже знакомый мне друг детства Сан Саныча Зураб Иосифович. Я не помню всех полных имён, потому что, во-первых, они общались всегда между собой по именам, а отчества произносили редко, и я их просто не все помню, а во-вторых, как было мною написано в начале этих повествований, не хочу конкретизировать кого-либо, так как одних уже нет в живых, а остальным, может быть, это неудобно. Такие уж они люди.

     — Видите, я взял себе в помощники целого профессора ботаники, доктора наук и теперь буду спокоен за качество экскурсии перед Вами, — с шутливым пафосом произнёс Сан Саныч.

     Зураб Иосифович, улыбнувшись и махнув рукой в сторону сада, произнёс:

     — Рады вас видеть на экскурсии в нашем сухумском ботаническом саду.

     Я уже не раз подчёркивал, что эти, уже довольно немолодые люди, пройдя столько выпавших на их долю испытаний, не утратили ни душевную теплоту по отношению к другим, ни свойственное, наверное, только им чувство юмора.

     Сам сад был основан ещё в 1838 году, вернее, разбит работавшим тогда в крепости Сухум-Кале лекарем по фамилии Багриновский. Затем к этому делу подключился служивший тогда в этих местах в должности начальника укрепления береговой линии сын героя Отечественной войны 1812 года Н. Н. Раевского, соответственно, генерал-лейтенант Раевский впоследствии при его ходатайстве с позволения Николая I был взят на содержание казны. Не буду подробно рассказывать обо всех этапах развития и становления ботанического сада — кому будет интересно, прочитают в доступных источниках, а лучше посетят его и послушают экскурсоводов. Поверьте, будет очень интересно.

     Мы не спеша продвигались по ухоженным дорожкам сада, и Зураб Иосифович подробно и обстоятельно рассказывал мне о каждом встречающемся на пути следования кустарнике или дереве. Честно сказать, я половины не то что не запомнил, просто он говорил со мной как со своим коллегой-учёным в области биологии или ботаники, а я, кивая из вежливости, ничего не понимал и стеснялся переспросить. Так, медленно продвигаясь, мы достигли центра этого ботанического парка, и я увидел её…

     Нет, не красивую женщину, а её, королеву сада — Кавказскую липу. Это дерево стояло как бы отдельно от всего сада, словно какой-то древний и могучий властелин посреди тронного зала, а вокруг его подчинённые, посаженные согласно табелю о чинах и рангах. Может, читатель решит, что я спятил и про деревья пишу, как про живых существ, но тогда меня и вправду посетило подобное ощущение.

     — А это наша знаменитая кавказская липа. Ей уже, по разным источникам, от двухсот пятидесяти до трёхсот лет, — с гордостью сказал Зураб Иосифович.

     — А некоторые местные «знатоки ботаники» говорят, больше четырёхсот лет, — ехидно вставил Сан Саныч.

     — Оставим это на их совести, — не стал подговариваться Зураб Иосифович, — я указал более точно-приблизительный возраст.

     Дальше он мне поведал, что, кто точно посадил данное дерево, не известно, но на него несколько раз покушались и люди, и силы природы. Вначале в восьмидесятых годах XIX века турки его почти срубили, но оно не погибло, затем через сто лет ураган снёс большую часть кроны, и опять дерево выжило. «Точно царица местного сада», — про себя подумал я.

     — А почему ты, Зурик, не расскажешь, как наши с тобой земляки его пытались уничтожить? — вмешался в наш разговор Сан Саныч.

     Зураб Иосифович вдруг как-то чуть смешался, покраснел и спустя минуту произнёс:

     — Саша, давай об этом не будем более вспоминать. Это постыдная страница нашей истории, — произнёс как бы с мольбой в голосе он.

     Неожиданно его окликнули, и мы все повернулись: по дорожке парка шла девушка и махала ему рукой.

     — Зураб Иосифович, Вас зовут на внеочередное заседание в институт, — слегка запыхавшись, на ходу выпалила она скороговоркой.

     Он развёл руками и слегка извиняющимся тоном произнёс:

     — Прошу у вас прощения, но, к сожалению, экскурсию закончить не смогу, — и, обратившись к Сан Санычу, попросил: — Саша, закончи за меня, ты ведь здесь всё знаешь не хуже любого профессора ботаники.

     Мы тепло распрощались, и я взял с него обещание, что после заседания Зураб Иосифович позвонит, и мы все вместе где-нибудь отобедаем или отужинаем в зависимости от того, в какое время дня он освободится.

     Мы ещё часок погуляли по саду, посмотрели секвойю, которой тоже больше ста пятидесяти лет. Я узнал, что, оказывается, есть ложный бамбук и что он отличается от настоящего. Также мне Сан Саныч показал некоторые виды кустарников и деревьев, о существовании которых я и не подозревал.

     — А почему для Зураба Иосифовича тема той войны 1992–93 годов так болезненна? — спросил я, когда мы вышли из сада и направились в сторону набережной.

     — Видите ли, в чём дело, — ответил Сан Саныч. — Он, как и я, по национальности грузин, следовательно, острее и болезненнее в душе переносит всё происшедшее и происходящее сейчас.

     — Я что-то не заметил, чтобы к Вам или к нему как-то предвзято или неприязненно относились здесь в республике, — проговорил я.

     — Нет, конечно, я не об этом. Просто нам горше всего за те действия и поступки, которые сотворили наши земляки здесь тогда, — с надрывом в голосе произнёс он. — И кстати, мало кто знает, а ведь именно Зураб Иосифович практически спас этот сад от полного уничтожения, — перевёл он разговор в несколько иную плоскость.

     — Это как? — поинтересовался я.

     В ответ я услышал следующую историю. Когда в августе 1992 года так называемая грузинская армия, а по большому счёту резервисты из уголовников, многие из которых были выпущены из тюрем и помилованы тогдашним членом Госсовета Грузии, а по факту «вором в законе» Джабой Иоселиани, на танках при поддержке вертолётов начала штурм Сухума, то много снарядов попало и на территорию ботанического сада. Чтобы понимать, что это был за сброд, достаточно было увидеть, что внешне представляли собой эти «бойцы» национальной гвардии Госсовета Грузии. Костяк их составляли боевики криминально военизированной группировки «Мхедриони», которая и была создана Джабой Иоселиани. Ворвавшись в город на танках, на бортах которых были надписи «На Гудауту», как «На Берлин», с той разницей, что те танки в Великую Отечественную несли мир и освобождение, а эти — смерть и войну. Были они все разношёрстно одеты, с повязками на головах и деревянными крестами на шеях. Многие были или пьяны, или под воздействием наркотиков, поэтому сразу с ходу начались в городе обстрелы прямой наводкой по домам мирных жителей и правительственным зданиям. Обученность сидевших за рычагами танков была такова, что, чтобы выстрелить куда-то в сторону, вместо башни поворачивали весь танк, срывая гусеницами асфальт. Как я писал ранее, несколько десятков снарядов упало и на территорию ботанического сада. Были уничтожены многие виды редких растений, разрушено само здание института ботаники. Но, видно, стреляющим этого было мало, и два танка направились непосредственно на саму территорию сада с явным намерением раздавить тяжёлыми машинами всё то, что осталось от когда-то прекрасного места. Подъехав к саду, они сделали ещё пару выстрелов и намеревались уже заехать, но увидели, как им навстречу вышел довольно-таки пожилой человек и молча встал перед танками.

     — Кто ты такой? — высунувшись из люка, прорычал один из танкистов сильно заплетающимся языком.

     — Я здесь работаю и ухаживаю за этим местом, — на чистом грузинском ответил он.

     — Ты грузин? — спросил он, то ли пьяный, то ли, скорее, под воздействием наркотиков.

     — Да, — спокойно ответил этот человек, — но сейчас это не имеет никакого значения.

     — Убирайся с дороги, предатель, — закричал старший танка и, выругавшись матом, дал механику команду двигаться вперёд.

     Но стоявший человек так и не отошёл в сторону.

     — Ты хочешь умереть? — вновь заговорил боевик на танке.

     — Я умирать не хочу, но и не боюсь, а вот как ты будешь жить дальше, зная, что убил старика, да ещё своего сородича, только потому, что тот не дал тебе сломать несколько оставшихся деревьев? Если тебе хватит совести раздавить грузина, то вперёд, — отчаянно воскликнул он.

     Возникло замешательство, и в этот момент из другого танка вылез ещё один боевик и сказал первому:

     — Это сумасшедший старик, оставь его в покое, поедем лучше выпьем и поедим, пока наши без нас всё не утащили, а сюда вернёмся в любое время. Абхазия же теперь наша.

     Танки взревели моторами, развернулись и уехали в сторону центрального рынка, а этот пожилой человек присел на землю. От пережитого у него слегка тряслись руки, а на глазах выступили слёзы. Он оглянулся назад на полуразрушенный сад и увидел вдали её, кавказскую липу, нетронутую и целую после обстрела, как символ того, что сад вновь возродится.

     — Правда при обратном штурме Сухума уже абхазскими войсками разрушений в городе было намного больше, но захват и освобождение — разные вещи, — мудро подытожил Сан Саныч.

     Я, немного помолчав, потому что в очередной раз Александр Александрович ввёл меня в состояние лёгкого шока, затем задал вопрос, ответ на который уже знал:

     — Это был Зураб Иосифович, тот человек перед танками?

     — Да, он, поэтому ему так тяжело всё это вспоминать, — ответил Сан Саныч.

     В тот момент я понял, какие они, старые сухумчане. Как-то раз моя супруга, познакомившись с Сан Санычем и немного пообщавшись с ним, сказала:

     — Сан Саныч, это осколок советской империи, таких сейчас уже практически нет.

     Я тогда не стал возражать, женщины тоже иногда говорят умные вещи. Но сейчас ясно осознал, что они не осколки — это и есть честь и совесть той империи. Только такие, как они, могут быть моральными авторитетами сегодня. Да, их с каждым годом всё меньше и меньше и, наверное, через несколько лет не останется совсем. Но они как та Кавказская липа — старые, покалеченные физически и духовно, но тверды своей несгибаемой волей к жизни и непобеждённым духом.

     А липа так же стоит в центре ботанического сада и приветственно шелестит своими листьями каждому посетителю. И какая разница, сколько ей лет, триста или четыреста, главное, что она своей волей к жизни даёт надежду всем нам…

     Горный массив. Абхазия

     Фото Pixabay

     Когда я впервые услышал о том, что наши вожди решили подать заявку на проведение Олимпийских игр в Сочи, то принял это за шутку. Никакому здравомыслящему человеку не придёт в голову проводить соревнования по зимним видам спорта в субтропиках. Однако как я был не прав. Мозг нашего руководства устроен иначе, и нам неподвластны те энергетические потоки из космоса, под которые они подставляют свои головы, попадая в Кремль, чтобы напитать этим маразмом свой разум. Имея территорию, состоящую на 70 % с климатом от умеренного до резко континентального, и такие города в Сибири и на Урале, как Екатеринбург, Новосибирск, Красноярск, Омск, Томск и дальше на восток Хабаровск, Благовещенск, Владивосток, мы, естественно, выбрали то место, где тёплое море и растут пальмы. Что-то меня опять не туда понесло… Давайте про олимпиаду и ближе к Абхазии. Я тогда в счастливом неведении трудился в уральском регионе и даже представить себе не мог, что буду косвенно причастен ко всему этому государственному безобразию. У меня есть поганая, как говорит моя сестра, черта предвидеть развитие событий наперёд. Нет, я не Ванга и не Нострадамус, просто люблю брать ничем не связанные события отовсюду понемногу и потом составляю картину в целом. Правда, это в основном касается общих событий, а про себя и других людей в частности у меня редко выходит. Когда в июле 2007 года объявили, что Сочи победил на право проведения зимней олимпиады, я тогда впервые в компании товарищей произнёс:

     — А как же быть с очагами напряжённости на наших границах в виде Абхазии и Южной Осетии? Ведь это одно из условий олимпийского комитета по выбору места проведения. А у нас сейчас напряжённые отношения с руководством Грузии, и как раз по этим регионам.

     Но меня стали убеждать, что ничего страшного, Путин всё решит и договорится с Саакашвили.

     — Значит, быть войне, — грустно про себя подумал я.

     Дальнейшие события подтвердили мои мрачные прогнозы, и наша страна, проведя операцию по принуждению к миру, вторглась на чужую территорию и на многие годы сделала врагами русский и грузинский народы. Затем, быстро признав независимость Абхазии и Южной Осетии под громкими лозунгами любвеобильности к этим народам и их праву на самоопределение, ввели туда войска и отодвинули границы очагов напряжённости. Кстати, если у абхазов и были радужные надежды на первых порах, когда Россия их признала, то сейчас они поняли, для чего их использовали.

     В один из дней июня 2008 года раздался звонок телефона, я взял трубку и услышал голос одного из своих бывших руководителей по работе на «Уралтрансгазе».

     — Не желаешь поработать в Краснодарском крае, в частности в Абхазии? — проговорил он. — Я приобрёл предприятие по добыче и переработке нерудных материалов, и мне нужна твоя помощь, чтобы освоиться на том рынке, а главное, попасть в поставщики щебня для строительства олимпийских объектов.

     — Ну а я здесь при чём? — недоумённо спросил я.

     — Ну как при чём, надо будет общаться на территории Абхазии со своими земляками, и ты как представитель их народа подходишь, тем более у тебя такой опыт в строительстве, — закончил он свой монолог.

     — А Вы в курсе, что я, во-первых, не абхаз, а осетин, во-вторых, я не специалист в горнодобывающей промышленности и, в-третьих, почему Вы вообще решили, что мне это интересно? — подытожил я.

     — Но ты же планируешь переезд в этом году в Краснодарский край, и жильё у тебя построено, так в чём проблемы? — ответил он, не поняв даже сути первого вопроса и оставив без внимания последующие.

     — Я туда переезжаю на конкретную должность и по договорённости с другими людьми, — привёл очередной аргумент я.

     — С ними я вопросы порешаю, а ты внакладе не останешься, — сказал он, и я понял, что вопрос им с ними был уже заранее решён, а разговор со мной — простая формальность.

     Я взял для приличия два дня на размышления, но результат уже был известен. Так я и оказался на юге, а именно в Республике Абхазии, о чём нисколько не жалею, потому что помимо работы познакомился со многими прекрасными людьми, а главное, приобрёл замечательного друга и родного человека в лице Александра Александровича.

     Строительство объектов олимпийской инфраструктуры планировалось на территории Имеретинской низменности в районе Адлера Сочинского района. До заселения этого места старообрядцами здесь была сильно заболоченная местность, так как здесь происходит слияние двух рек — Мзымты и Псоу и грунтовые воды залегают неглубоко. Староверы, получив эти земли в 1911 году по указу Николая II, сделали их пригодными для проживания путём осушения топей и болот, вырубки лесов. Близость к морю делает этот район также затопляемым, что и происходило впоследствии не раз. В общем, место выбрали, как обычно, думая не головой. Когда провели геологические изыскания, то стало понятно, по крайней мере хочется верить в это, что здесь активная щелочная среда, и для того, чтобы сделать отсыпку площадок строительства и начать непосредственное возведение зданий, нужны инертные материалы с высокой плотностью и морозостойкостью, которых в таком объёме нет в Краснодарском крае. Тогда решили взор обратить на Абхазию. Кто-то, не зная ситуацию, ляпнул или нашему вождю, который на тот момент был премьером, или ещё какому начальнику, и все решили, что они несколько десятков миллионов кубов гранитного щебня привезут из этой республики.

     Александр Александрович тогда возглавлял управление, в обязанность которого, помимо прочего, входила и выдача лицензий на разработку карьеров по добыче нерудных материалов. На этой почве мы с ним и познакомились. В первую нашу встречу он меня сразу огорошил вопросом, не свойственным, по моему представлению, чиновникам его ранга:

     — А что Вы добывать собираетесь?

     — Как что? — удивлённо переспросил я. — Конечно, гранитный щебень в огромных количествах.

     И тут почему-то во мне проснулся Остап Бендер, и я решил рассказать Сан Санычу про Новые Васюки применительно к Абхазии.

     Он внимательно меня слушал, даже иногда кивал, а потом вдруг проговорил:

     — Вы не хотите завтра осуществить поездку от Сухума до границы с Россией, а послезавтра в сторону границы с Грузией? А потом мы с Вами вновь побеседуем.

     Удивлённо взглянув на него и пожав плечами, я согласился. На следующее утро мы на моей машине выдвинулись в направлении пограничного перехода на реке Псоу.

     Всю дорогу Сан Саныч молчал и на все мои попытки поговорить отвечал неизменно:

     — Смотрите внимательно на дорогу и по сторонам.

     Так, мы через два часа достигли границы с Россией.

     — Куда дальше изволите? — полуязвительно спросил я, раздражённый таким поведением моего спутника.

     — Едем обратно, — спокойно ответил он.

     Мы отбыли километров на десять, проехав почти весь посёлок Цандрипш и достигнув окраины. Сан Саныч попросил остановить машину и выйти. Ничему уже не удивляясь, я так и сделал.

     Указав рукой в сторону гор чуть левее, он снова спросил:

     — Что Вы видите сейчас?

     Приглядевшись вдаль, я ответил:

     — Вижу небольшое ущелье с домами, вижу остатки железной дороги, а также автомобильной, судя по ступеням на склоне горы, здесь, видно, когда-то был карьер по добыче нерудных материалов.

     — Вы всё правильно видите, — сказал он. — Железную и автомобильные дороги смыло сильными дождями в прошлом году, и восстановление их затруднительно. А карьер здесь в советское время действительно был практически единственный по добыче известнякового щебня для внутренних нужд.

     — Прошу следовать дальше, — предложил он.

     Мы тронулись обратно по дороге, и на подъезде к Новому Афону он вновь предложил остановиться.

     — А сейчас что видите? — спросил вновь.

     Я огляделся по сторонам и развёл руками:

     — Ничего.

     — Внимательно посмотрите на дорогу, — сказал Сан Саныч.

     Я посмотрел вдоль дорожного полотна и увидел неровности, которые как бы волнами шли с ближайшего склона горы и уходили вниз, пересекая дорогу.

     — Это природный оползень шириной в полтора километра, то есть участок дороги повышенного риска, — разъяснил он.

     Приехав в Сухум, мы договорились завтра с утра продолжить наше путешествие, только в другую сторону республики. Не буду делиться первыми впечатлениями от этой поездки, обобщу всё позднее, но всё, что я увидел, было весьма удручающим. Наутро следующего дня мы отправились в сторону Очамчирского и Гальского районов Абхазии. Пейзаж за окном автомобиля был мало радостным. Природа и воздух были шикарными, но разруха и нищета вокруг поражали разум. В XXI веке в некогда самом благодатном крае, в который мечтали попасть на отдых миллионы советских граждан, и такой ужас. Разум просто не желал верить увиденному. Сан Саныч по-прежнему отказывался всем своим видом со мной вступать в разговор, и я решил, что лучше по приезде выложу всё, что увидел и что думаю обо всём этом. Молчали мы практически больше часа, пока не заехали в город Ткуарчал. Вот здесь меня просто прорвало. Я увидел настоящий город-призрак. Фильм «Сталкер» А. Тарковского помните? Так здесь антураж намного мрачнее и депрессивнее. Практически пустой город, без дорог, с разрушенными коммуникациями, с разбитыми снарядами крышами домов. И самое главное, что больше всего поразило, — висящая над городом вагонетка от когда-то, видно, работающей канатной дороги.

     Ткуарчал. 2008 год. Личное фото

     — Что здесь случилось? — с ужасом в глазах спросил я.

     — Война, — спокойно ответил Сан Саныч.

     — Какая война? — не понял я.

     — Как какая? — недоумённо повторил вопрос за мной он. — Грузино-абхазская.

     — Так ведь прошло уже пятнадцать лет! — воскликнул я.

     — А я Вас зачем вожу второй день по республике? — уточнил он. — Прохлаждаться или посмотреть реальную картину?

     Дальше он мне поведал, что перед войной в этом городе жило почти сорок тысяч жителей, а в шахтоуправлении работало больше восьми тысяч. Город во время наступления грузинских войск не был взят, а жители под руководством нынешнего мэра Руслана приняли бой и были в блокаде и осаде, как Ленинград, все 413 дней оккупации Грузией, но так и не сдались. Естественно, город с воздуха и с земли утюжили и авиация, и артиллерия грузин, но он выстоял. После войны в городе осталось на сегодняшний день не более пяти тысяч жителей, а шахты по добыче уникальных запасов коксующегося угля сейчас находятся в управлении турецкой фирмы, каких-то дальних родственников или друзей первого президента республики. Проехав кое-как по этим дорогам, вернее отсутствию их, город, мы заехали в шахтоуправление. Меня познакомили с руководителем, и мы с ним — Сан Саныч отказался, и я потом только понял, почему, — поднялись на УАЗе наверх, где идёт непосредственно добыча угля. Наверное, слово «поднялись» мною написано правильно, потому что заехать по этой дороге, которой нет, на высоту 1740 метров над уровнем моря мне представлялось просто нереальным. Когда мы туда приехали, я, честно говоря, влюбился в машину марки УАЗ по-новому, но спускаться на ней обратно мне не хотелось вовсе. Осмотрев месторождение и выяснив способы добычи и транспортировки, а также доставки в порт и погрузки, я отправился в обратный путь. Вы наверняка помните кадр из фильма «Спортлото-82», когда кавказец на мотоцикле подвозил Пуговкина и Кокшёнова туда и обратно и у него выпал кувшин с вином? Вот, у меня ощущения от езды были аналогичные. Теперь я понял всё коварство Сан Саныча, предложившего прокатиться мне одному и полюбоваться видами сверху… Вернулись мы в Сухум к вечеру и, поужинав, договорились встретиться на следующий день с утра в кабинете Александра Александровича и всё обсудить.

     — Ну-с, молодой человек, не пропало желание заниматься горными разработками у нас в республике? — спросил с утра Сан Саныч, как я только переступил порог его кабинета.

     — А какой дурак у Вас убедил наших руководителей, что здесь готовый Клондайк инертных материалов, бери и вывози сколько хочешь? — ответил я.

     — Ну, с дураками нашими всё и так ясно, Вы со своими разбирайтесь, — парировал Сан Саныч.

     Чтобы не сводить беседу к обмену колкостями, я начал излагать свои впечатления от увиденного. Суть сводилась к следующему: я не увидел ни одного карьера, кроме того, на границе, материал которого непригоден на отсыпку, не увидел даже намёка на бывшие карьеры. Логистическая инфраструктура полностью отсутствует. Единственная автомобильная дорога находится в плачевном состоянии, да и после ремонта полотна всё равно не будет пригодна для работы на ней большегрузных машин — они её просто погубят окончательно. Мосты все в аварийном состоянии и тоже непригодны для большегрузных машин. Железная дорога требует практически полного восстановления, а это время и огромные деньги. Использовать морское сообщение также не представляется возможным по причине мелководья. В советское время порты Сухума и Очамчира были предназначены для малотоннажных пассажирских судов, а под грузовые нужно проводить дноуглубительные работы и делать новый фарватер. Брать валуногалечник с рек — значит погубить экосистему. Здесь уникальный климат, и когда стоишь на берегу моря, кажется, что оно выше береговой линии, а следовательно, если вычерпать гранитные валуны с поймы рек, то случится такая же беда, как в Сочи. На реке Мзымта в Адлере такие же горе-строители и специалисты широкого профиля начали брать валуногалечник на отсыпку. Они взяли порядка полутора миллиона кубов, и морская вода начала поступать в артезианские скважины. Товарищи забыли из-за своей жадности, что в Сочи пресная вода поступает из пробурённых глубоководных скважин, а нарушив естественный природный уровень, они создали угрозу затопления скважин морской водой. Впоследствии пришлось завозить 6 миллионов кубов валуногалечника и делать дно и берегоукрепительные работы. То же самое попытались сделать на реке Кодоре в Абхазии такие же «специалисты», которые стремились меня убедить, что можно черпать валун с реки на глубину до пятнадцати метров, а не трёх по существующим нормам. Пришлось дойти с помощью Сан Саныча аж до президента республики, и работы в таком варварском масштабе были прекращены, к неудовольствию многих высокопоставленных лиц в правительстве. Также я обратил внимание, что устройство новых карьеров займёт много времени, а места нахождения залежей нерудных материалов неизвестны, следовательно, даже невозможно просчитать затраты на подъездные дороги к ним. Услышав последний аргумент, Сан Саныч предложил мне пройти с ним в управление по геологии и картографии. Зайдя в соседний кабинет (благо все управления профильные были в одном здании и на одном этаже), он, указав мне на пожилого человека, склонившегося над какой-то схемой, проговорил:

     — Знакомьтесь. Николай Тарасович, он про полезные ископаемые в Абхазии знает всё.

     Я поздоровался и, представившись, обозначил цель своего нахождения в Сухуме, а также вкратце поделился впечатлениями от увиденного.

     — Вы неплохо разобрались в ситуации и подошли к данному вопросу с нужного ракурса, — одобрительно заключил он.

     — Обычно все бегут быстрее получить лицензию, чтобы потом урвать кусок земли в аренду под предполагаемый карьер, используя свои родственные связи в республике, и следующим этапом пытаются перепродать кота в мешке вашим бизнесменам, участвующим в строительстве олимпийских объектов.

     — Так они продают мешок без кота, — ответил я, чем рассмешил обоих моих собеседников.

     — Даже если навскидку посчитать затраты на обустройство карьеров, добычу, переработку и логистику, то инертные материалы станут золотыми для строительства.

     Сделаю небольшое отступление. Где-то спустя год на границе России с Абхазией состоялась двухсторонняя встреча представителей МИДа, РЖД, ФСБ и ещё каких-то АБВГД, где были затронуты и вопросы поставок инертных материалов. Накануне с помпой были приняты из Абхазии две вертушки со щебнем по железной дороге как раз с той реки, где впоследствии при моём в том числе содействии варварская добыча была прекращена. Разговаривая, как говорится, в кулуарах встречи, я спросил у одного из чиновников от РЖД о цене поставляемого щебня, тот мне ответил, что она составляет в итоге 450 рублей за тонну. Я немного опешил и проговорил, что такой же материал можно приобрести в Краснодарском крае за 80 рублей. Ответ чиновника убил меня окончательно:

     — В смете стоит 540 рублей за тонну, и мы в неё укладываемся.

     Дальше разговор не имел никакого смысла.

     Но вернёмся в кабинет Николая Тарасовича. Я в свою очередь поинтересовался, откуда тогда такой нездоровый интерес к природным ресурсам республики, если они только разведаны, или это очередной фейк для всех, чтобы обнадёжить народ Абхазии сказкой о мощном экономическом развитии и многомиллиардных вливаниях в их страну, а на самом деле под шумок потом, сославшись на невозможность добычи здесь, задрать цены и брать у своих поставщиков? Или в правительстве России сидят действительно идиоты и ничего не понимают?

     — А вообще какие-нибудь разведочно-геологические изыскания проводились в советское время для определения мест залегания и приблизительных запасов полезных ископаемых на территории республики? — спросил я.

     — Конечно, — ответил Сан Саныч, — и Николай Тарасович их непосредственный участник. Он исходил все наши горы и единственный знает, где и что находится.

     Николай Тарасович посмотрел на Сан Саныча, потом на меня и, немного подумав, открыл ключом верхний ящик стола и достал свёрнутый вчетверо лист бумаги. Затем, ещё немного поразмыслив, развернул, и я увидел от руки сделанную карту, где на очертании территории Абхазии были нанесены места залегания нерудных материалов с указанием приблизительных запасов и характеристик.

     — Прямо карта острова сокровищ, — восхитился я.

     — Её практически никто не видел. Я доверяю Александру Александровичу, он чужого человека не приведёт, да и, послушав Вас, я понял, что Вы не очередной проходимец, — ответил он. — Вы можете её внимательно изучить, даже скопировать и проехать в эти районы, чтобы окончательно убедиться, что никаких практически материалов для стройки олимпийских объектов в скором времени отсюда не будет. Мы, конечно, не против, чтобы российские бизнесмены вложили деньги в освоение и добычу всего этого, а соответственно, построили всю новую дорожную инфраструктуру, но Вы же понимаете, что это длинные деньги, и после Олимпиады это никому не будет нужно, — грустно подытожил он.

     Кстати, все мои мрачные догадки и его невесёлые мысли, как показала потом жизнь, подтвердились.

     Это история имела неожиданное продолжение. Уже вернувшись обратно к основному месту работы, я доложил руководству о своих наблюдениях и сделал выводы, что если они хотят тратить деньги впустую, то я им запретить не могу, но лучше найти карьер поближе к Сочи, договориться с кем-нибудь из руководства ГК «Олимпстрой», что было несложно, и поставлять местный щебень для отсыпки, а приём объектов строительства пусть будет на совести технадзора и заказчика. Спустя некоторое время мне неожиданно позвонили из приёмной статс-секретаря и вице-президента РЖД и сообщили, что Сергей Николаевич просит меня сделать аналитическую записку для президента РЖД по оценке состояния и запасов инертных материалов на территории Абхазии. Я сначала удивился, но потом вспомнил, что нас знакомил мой товарищ, который в своё время был вице-президентом «Олимпстрой», и мы обменивались визитками с этим чиновником из РЖД. Я ответил, что без проблем, завтра всё будет, но на том конце провода попросили срочно в виде отдельного одолжения. И вот, что у меня получилось, публикую как есть.

     Отправив всё это, кроме карты, которую меня просил Николай Тарасович никому не показывать, в РЖД, я вскоре забыл об этом за другими рабочими проблемами. Однако спустя где-то недели две мы с товарищами обедали в каком-то ресторане Сочи, как вдруг один из них попросил громче сделать телевизор за стойкой бара. Я повернулся, а там наш гарант, будучи в то время премьером, устраивал разнос кабинету министров и как раз по теме разведки и добычи нерудных материалов. Говорил о том, что при наличии министерства, департаментов, кучи управлений и комитетов в сфере геологоразведки они ничего не знают и дают заведомо ложные сведения.

     — Ну всё, готовься, твой дом — тюрьма, — мрачно пошутил один из моих товарищей, будучи в курсе моей аналитической записки.

     — Да пофиг, — с пафосом ответил я, понимая, что зря ввязался в эту историю.

     А с другой стороны, подумал я, им не до меня: президент РЖД, наверное, уже медаль себе на грудь примеряет за такие глубокие знания геологии; тот, кого он подставил, в лучшем случае поменяет памперсы, а премьер, пожурив всех, даст команду искать выход из ситуации, закрыв глаза на отдельные нарушения в строительстве, ведь престиж страны и его превыше всего. Так всё и вышло.

     Объекты построили, Олимпиаду провели, щебень добывали тут же рядом с Сочи, и никого не пугало, что он пучинистый, ведь после капитального строительства можно сразу выпускать сметы на капитальный ремонт этих объектов. Круговорот денег в России ещё никто не отменял. А что абхазские горы? Они так и стоят в своём прекрасном величии, как и миллионы лет назад, и хранят свои запасы полезных ископаемых для тех будущих поколений, которые бережно и с любовью будут их использовать на благо своей Родины.

     Слева направо — юбиляр Александр Александрович, Зураб Иосифович, Отари Ираклиевич и Пач Харитонович. Личное фото

     В каждом из ранее написанных рассказов об этой прекрасной стране и её людях я всегда упоминал о своём неизменном спутнике Александре Александровиче. У читателя наверняка возник вопрос: а кто этот человек и почему он тратит на меня своё время, показывая уникальные природные места, и рассказывает о событиях, очевидцем которых он был? Я попытаюсь дать ответы на эти вопросы и поведать вам, как и почему мы с ним стали не только друзьями, но и родными людьми.

     В предыдущем рассказе я обстоятельно и подробно поведал, на почве чего состоялось наше знакомство с Александром Александровичем. Чем больше я с ним беседовал об окружающей нас действительности, людях, событиях и узнавал его точку зрения на всё это, тем больше убеждался, что в его лице нашёл единомышленника по многим вопросам. В первую очередь во взглядах на нравственность и осознание сути предназначения человека в этом мире. Несмотря на разницу в возрасте, я никогда не чувствовал себя в наших продолжительных беседах в роли ученика, которому более старший товарищ менторским тоном читает нравоучения в плане, что делать и как жить. Нет, отнюдь Сан Саныч всегда разговаривал со мной уважительно, как с равным не только по возрасту, но и по накопленному багажу знаний, который не меньше, чем у него, что мне всегда втайне льстило. Грех тщеславия ведь пока никто не отменял…

     О себе он рассказывал немного, были воспоминания детства о богатом деде по маминой линии, который держал до революции несколько доходных домов в Тбилиси. Дед его был по национальности армянин и пользовался неким авторитетом в городе. Когда произошли столкновения в Тифлисе между армянами и татарами, то для примирения та и другая стороны в качестве третейского судьи пригласили как раз деда Сан Саныча. Рассказывал про приятельские отношения его деда с Александром Ивановичем Манташевым, своим земляком и нефтяным магнатом впоследствии. После революции у деда Сан Саныча всё экспроприировали, а их семье оставили квартиру в их же доме. Впоследствии Сан Саныч вспоминал, что его дед легко принял новую власть и иногда говорил:

     — Самая большая заслуга советской власти в том, что она дала бесплатное образование и медицину, а я ничего подобного даже предложить не мог.

     К своему деду он относился с какой-то теплотой, и каждый раз, слушая рассказы о нём, я чувствовал в его голосе неподдельную гордость за своё происхождение и свой род. О родителях Сан Саныч говорил немного — я тактично не спрашивал, а он на этом не заострял внимание. Единственное, что я от него слышал, что отец его был журналистом и умер, когда Сан Санычу было семнадцать лет. О своём деде по линии отца он рассказывал, что ещё до революции тот получил высокий государственный чин и дворянский титул за успешное выполнение задания по организации и работе в области просвещения и созданию школ в Туркестане. Документы об этом хранятся где-то в архивах Грузии, а получить копии их пока не представляется возможным, хотя Сан Саныч и делал несколько попыток через своих родственников в Тбилиси, но пока тщетно.

     Закончив знаменитую 2-ю Сухумскую школу, он поступил в институт с физико-математическим уклоном. Вы спросите, чем знаменита школа? Её заканчивали в своё время Никита Павлович Симонян, Зураб Соткилава, а с отцом нашего бывшего премьер-министра Сергея Кириенко Сан Саныч вообще учился в одном классе. Кстати, пока Владилен Яковлевич Израитель, а это настоящая фамилия Кириенко, был жив, он иногда помогал Сан Санычу в трудное время. После института Сан Саныч пришёл работать в Сухумский физико-технический институт, вначале лаборантом, а потом стал руководителем научного отдела. Об этом институте можно рассказать подробнее.

     Сразу после окончания Второй мировой войны в СССР были доставлены сотни немецких учёных, трудившихся в Третьем рейхе над урановым проектом. Всего, по некоторым данным, в СССР к реализации атомного проекта были привлечены 7 тысяч немецких специалистов, из которых около трёхсот человек работало в Сухуме, где в 1945 году, согласно Постановлению Государственного комитета обороны, были созданы два секретных объекта. В распоряжение немецких физиков в 1945 году передали санатории «Синоп» и «Агудзеры», находившиеся в Абхазии. «Синоп» именовался в документах объектом «А», возглавлял его барон Манфред фон Арденне, а «Агудзеры» именовался как объект «Г», его возглавлял лауреат Нобелевской премии по физике Густав Людвиг Герц. Так было положено начало Сухумскому физико-техническому институту, входившему тогда в систему сверхсекретных учреждений, работавших над проектом создания атомной бомбы в СССР. Из наиболее известных немецких учёных в Синопе, наряду с фон Арденне и Густавом Герцем, жили и работали Макс Фольмер, Макс Штеенбек, Петер Адольф Тиссен, Вернер Шютце и Николаус Риль.

     Всего было привлечено более двух тысяч немцев, часть из которых занимались строительством жилья. Эти двухэтажные домики вдоль дороги в сторону Гульрипшского района можно наблюдать и сейчас. Вот под руководством таких людей и их учеников и начинал работать Александр Александрович. Естественно, трудолюбие и полученные знания помогли ему успешно защитить кандидатскую диссертацию. Об этом периоде и своём непродолжительном нахождении в Киеве в институте сварки имени Е. Патона во время защиты диссертации он всегда вспоминает с теплотой. Тем более у него была закрытая защита, и во время подготовки он познакомился с тогдашним руководителем института, сыном Евгения Оскаровича Патона, академиком Борисом Евгеньевичем Патоном. Тот в свою очередь очень интересовался работой Сан Саныча, так как он в своей работе, опираясь на научные разработки своего отдела, доказывал возможность проведения сварки толщиной шва намного меньше, чем существовало на тот момент в отечественном производстве. А также он стоял у истоков разработки теории о методе производства сварки в условиях космического вакуума и доказывал опытами в земных условиях, что это возможно. В дальнейшем это было подтверждено на околоземной орбите в условиях невесомости одним из экипажей космонавтов. Он часто мне в разговорах говорил, что странно, почему в СССР институт сварки был, а в современной России, где постоянно строят трубопроводы и вообще много строительства, связанного с металлоконструкциями, подобного научно-исследовательского института нет. И он пытался и пытается открыть подобное заведение на территории Абхазии, но всё тщетно. Я тоже пытался привлечь к этому более состоятельных людей, но это деньги вдолгую, и никто не хочет вкладываться. А наши крупные газонефтяные компании имеют под собой аффилированные учебные центры и довольствуются этим. Но оставим эти грустные моменты нашей действительности и вернёмся к событиям из жизни Сан Саныча.

     Защищался он не один, а с сыном тогдашнего первого секретаря компартии Украины Щербицким Валерием. По какой причине тот попал на закрытую защиту, остаётся только догадываться, зная о его разгульном образе жизни и о том, чем впоследствии всё это закончилось. А также Сан Санычем был подготовлен полный материал для защиты докторской диссертации, где широко раскрывался потенциал научных достижений на территории института для дальнейшего его использования в промышленности всей страны. Но события конца 80-х и начала 90-х годов перечеркнули все его надежды на дальнейшую научную деятельность. Будучи по сути своей миролюбивым и интеллигентным человеком, видя в людях в первую очередь добропорядочность, не склонный к интригам и склокам, он не смог вписаться в это новое время. К руководству института пришли более молодые сотрудники, для которых на первом месте были деньги, и всё имущество института, его оборудование, научные разработки начали пропадать, а попросту распродаваться за копейки. Он как коммунист с многолетним стажем и парторг института пытался как мог бороться с этим, но напрасно. Будучи этническим грузином, он не мог поверить, что когда к власти в республике пришли его земляки, то его одного из первых с семьёй попытались подвергнуть репрессиям за любовь к своему городу и республике. Он не мог поверить, что такое может быть. Как грузин может убивать грузина только за то, что тот хочет мира и стремится к нему? И ему пришлось на время грузинской оккупации скрываться у друзей в Москве вместе с семьёй. Когда Абхазия вновь обрела независимость, он вернулся домой. Город предстал в ужасном виде: дома разбиты, дороги отсутствовали, его институт частично разрушен и разграблен. Та часть коллектива, которая осталась, предложила ему возглавить его любимое учреждение, которому он посвятил большую часть жизни, но опять вмешались силы уже со стороны абхазцев, которые теперь ему вновь вменяли в вину его грузинское происхождение. В ситуацию вовремя вмешался первый президент Абхазии Рауль Ардзинба и остудил горячие головы своих подчинённых, выразив полное публичное доверие Сан Санычу, назначив его первым министром промышленности республики. Александр Александрович с горькой улыбкой вспоминает то время:

     — Самое грустное, что министерство и министр были, а промышленности не было. Я тогда получал зарплату хлебом.

     — Это как? — поинтересовался я.

     — Очень просто. Одна булка хлеба в день. А пенсия абхазская была у моей мамы пять рублей в месяц. Весело было в кавычках, но как-то выжили. Я, кстати, тогда обратился с письмом в «Росатом», чтобы мне как работнику в сфере ядерной энергетики платили полагающуюся пенсию, но ответ ваших чиновников был прост: «Вы гражданин другой страны, и пенсию просите там».

     Спустя какое-то время он добился российского гражданства и прописки в Ростовской области у каких-то родственников жены и начал получать обычную пенсию. Когда главой «Росатома» стал сын его школьного друга Сергей Кириенко, он вновь написал обращение о признании себя ветераном атомной отрасли и получении соответствующей надбавки к пенсии, но ответа так и не получил.

     Со временем министерство того, чего не было, преобразовалось Государственный комитет по техническому надзору, который и возглавил Сан Саныч. А как мы с ним познакомились и подружились и на какой почве, вы прочли в предыдущем рассказе.

     Прогуливаясь в очередной раз по нашей любимой набережной и беседуя о смысле жизни, мы как-то невзначай затронули богословскую тему. Зная, что Сан Саныч был и остаётся коммунистом и является одним из членов бюро местной компартии, я немного удивился.

     — Знаете, а я для себя давно пришёл к выводу, что Бог есть, — вдруг сказал он.

     — Это как, знамение Господне снизошло? — съязвил я.

     Он, как всегда, пропустил мимо ушей мои колкости и вполне серьёзно ответил:

     — Я его доказал научным способом.

     — То есть? — слегка опешил я.

     — Ну смотрите, если энергия может преобразовываться в массу, а затем также в обратном порядке, то ведь кто-то или что-то руководит этим процессом?

     — Ну да, это физические законы. Что тут божественного? — парировал я.

     — Вы не скажите, как раз это противоречит физическим законам, известным нам, тут без вмешательства иных сил не обойтись.

     И он начал мне подробно рассказывать о том, из чего я половины не понял, а вторую половину просто забыл в силу того, что далёк от всего этого. Но звучало так убедительно, что даже я поверил.

     — А Вы крещёны? — вдруг спросил он.

     — Ну да, был крещён бабушкой в четырёхлетнем возрасте, и Вы не поверите, меня специально возили с Урала в Грузию, в Тбилиси, потому что мама была помощницей депутата и делать это у нас в городе было весьма в то время неудобно. А тут папин друг ехал домой в отпуск, вот бабушка и подсуетилась, подсунув меня ему. Он и стал моим крёстным, дядя Бадрик.

     — Вот видите, — заметил Сан Саныч, — ничего так просто не бывает. А теперь я Вас прошу оказать мне честь и быть моим крёстным. Только давайте я к Вам приеду в Краснодарский край, а то мне здесь по тем же соображениям, что и вашей мамы, креститься не с руки.

     Сказать, что я был ошарашен, — значит не сказать ничего. Моё выражение лица, наверное, было несколько не в порядке и выглядело довольно глупо. Поэтому Сан Саныч взял вновь инициативу в свои руки и сказал:

     — У меня в живых из близких друзей уже практически никого не осталось, и Вы для меня на данный момент являетесь олицетворением их, Вы как будто жили в наше время и понимаете нас, будучи значительно моложе, лучше, чем даже некоторые мои ровесники.

     — А как это будет выглядеть? — немного приходя в себя, вымолвил я. — Обычно крёстные старше своих крестников, а здесь, как бы мягко сказать, сильно наоборот.

     — Так Вы согласны или нет? — спросил, стараясь подвести черту под моими беспочвенными возражениями, Сан Саныч.

     — Конечно, да, — ответил я. — Это и для меня большая честь.

     — Вот и ладно, — несколько самодовольно подытожил он, — прошу продолжить нашу прогулку.

     И слегка наклонив голову и отвернувшись от меня, зашагал дальше по набережной.

     Спустя некоторое время он приехал ко мне в гости, и я, заранее договорившись со священником в анапском приходе, предложил ему совершить крещение. Сразу оговорюсь: священника я выбирал постарше возрастом, и выбор пал на ранее мне знакомого отца Силуана. Конечно, я втайне надеялся, что всё пройдёт быстро в силу возраста обоих, и просчитался. Священник читал проповедь часа два, периодически поругивая тех, кто только в столь пожилом возрасте обратился к Богу. Стоявшие на проповеди недоумевали, все, кроме нас с Сан Санычем. Мы-то знали, в чей огород сей камень запущен. Затем, приняв исповеди и отпустив остальных, отец Силуан обратил свой взор к Сан Санычу и ещё полчаса ему выговаривал за позднее крещение. Тот стойко это всё перенёс, затем мы прошли в крестильную, где священник заставил Сан Саныча полностью раздеться до трусов (к моему великому смущению, у нас на Кавказе старшие перед младшими не раздеваются) и окунуться в холодную купель в виде мини-бассейна, а затем дальше совершил обряд крещения. Сан Саныч на удивление спокойно перенёс все «тяготы» данного действия, тепло поблагодарил отца Силуана, и мы отправились обратно ко мне в Новороссийск слегка отметить данное событие. Так мы стали с Александром Александровичем ещё и родными людьми, чем я несказанно горжусь.

     Я как-то никогда не спрашивал у него о возрасте, хотя понимал, что ему где-то далеко за семьдесят. Поэтому, когда однажды он мне сообщил, что приглашает к себе на юбилей по случаю восьмидесятилетия, я как-то в очередной раз растерялся из-за того, что он был для меня человеком вне возраста. Естественно, я поблагодарил за приглашение и пообещал прибыть для празднования этого замечательного события. За день до даты, указанной в приглашении, мы с супругой прибыли в Сухум и по странному стечению обстоятельств остановились как раз в том отеле, в ресторане которого и должно было проходить чествование юбиляра.

     На следующий день ближе к семи часам вечера к месту проведения юбилея начали приходить и подъезжать гости. Так как нам с супругой надо было всего спуститься к ресторану, то так получилось, что я встречал гостей вместе с юбиляром. В основном это были друзья детства Сан Саныча из тех, кто ещё был жив. Прибыл уже знакомый мне Зураб Иосифович, или Зурик, как его звал Сан Саныч; Пач Харитонович, заместитель генерального секретаря коммунистической партии Абхазии; с ним также прибыл первый секретарь сухумского горкома партии Игорь Рюрикович и ещё один друг юбиляра, по имени Отари Ираклиевич, — в прошлом он был вторым секретарём Очамчирского райкома партии; а также кто-то из родственников со стороны супруги Сан Саныча, но так как мужчины с той стороны говорили только на абхазском, в котором я вообще не силён, а с женщинами не принято особо общаться, то имён ни одних, ни других я не запомнил.

     От руководства республики прибыл вице-спикер парламента, который сообщил, что ранее приглашённые президент и премьер-министр Абхазии приехать не смогут — они выехали по срочным делам из республики. На что Сан Саныч грустно заметил:

     — Это жизнь, проходит время, и тебе вежливо намекают, что раз ты уже не в обойме власти, то скоро и совсем забудут. Кстати, если живы были бы Владислав Григорьевич или Сергей Васильевич, они обязательно приехали бы, потому что они воспитаны на старой школе чиновничьего этикета.

     — Да-да, и такой имеется, — уже более бодро произнёс он.

     Я понял, о ком он ведёт речь. Владислав Григорьевич — это Ардзинба, первый президент Абхазии, а Сергей Васильевич — это Багапш, следующий глава республики. С обоими у Сан Саныча были тёплые человеческие отношения. Я тоже был знаком с Сергеем Васильевичем, и при встречах он производил впечатление всегда целостного человека, и его скоропостижная смерть меня, как и многих в республике, по-человечески огорчила.

     Перед тем как сесть за стол, Сан Саныч меня предупредил, чтобы я не говорил о его крещении, а то перед товарищами по партии будет неудобно. Я улыбнулся и пообещал не выдавать нашего секрета. За столы расселись по кавказской традиции: мужчины и женщины отдельно, чтобы умные и серьёзные разговоры одних не перебивала пустая болтовня других. Последнее умозаключение я добавил от себя, но думаю, что недалёк от истины по замыслу авторов такого размещения за столами в далёком прошлом.

     Вначале слово взял вице-спикер парламента Абхазии и зачитал указ о награждении юбиляра орденом за заслуги перед Республикой Абхазией.

     Это была как бы официальная часть. Затем слово взял Игорь Рюрикович и предложил назначить на постоянной основе на весь вечер тамаду в лице Пача Харитоновича. Кто эти гости были по должности, я указал выше, и поэтому мне всё это напоминало больше партсобрание, чем день рождения, но традиции есть традиции, и не мне тем более их нарушать. Вообще, я за этим столом из мужчин чувствовал себя ребёнком, которого взрослые родители посадили ненадолго за стол, а потом отправят в детскую строить домик из кубиков. Самому молодому из сидевших рядом со мной было как минимум лет на двадцать пять больше, чем мне. С другой стороны, меня одолевала гордость, что я нахожусь возле этих заслуженных людей и они считают меня равным с собой.

     Культура тостов и ведения застолья в Абхазии несколько отличается от других республик Кавказа. Здесь тамада встаёт и предлагает выпить, например за юбиляра. Все мужчины также встают, и каждый по очереди говорит какие-нибудь слова в адрес того, за кого тост, и когда последний человек заканчивает говорить, только тогда все выпивают. Затем спустя некоторое время тамада опять поднимается с места и предлагает выпить уже за другого человека, сидящего по правую руку юбиляра (кстати, это был я), и вся церемония повторяется заново. Так как они представляли собой коллектив, который многие десятилетия имел общие тесные связи между собой, то когда в очередной раз дело доходило до меня в плане приветствия того или иного участника застолья, это вызывало некоторое затруднение. Знал, как ранее уже говорил, я немногих за столом, а давать какие-то характеристики незнакомым людям весьма затруднительно. Правда, не скрою, иногда Сан Саныч мне шёпотом подсказывал, и это делало меня на общем фоне не таким неучем в данном вопросе. А может, мне это казалось, и они просто соблюдали снисходительный этикет в отношении меня. Они по-своему были счастливы, много вспоминали, подшучивали друг над другом и весело и задорно, как мальчишки, смеялись, если кто-то начинал слегка в шутливом тоне возмущаться подтруниванию над собой. Многие понимали, что таких минут в их жизни с каждым годом будет всё меньше, а пустых стульев, где раньше сидели их товарищи, — больше. И они с вдохновением ловили каждую минуту этого общения и наслаждались этим. Спустя несколько часов все потихоньку начали расходиться — возраст брал своё, и, поочерёдно прощаясь с именинником, гости расходились по домам.

     — Вы останетесь ещё на день или завтра утром уедете? — как-то грустно спросил Сан Саныч.

     — Мне надо быть послезавтра по работе в другом месте, поэтому придётся рано утром выезжать, — ответил я.

     Он тяжело вздохнул, пожал слегка плечами, как бы говоря «надо — значит, надо», и ничего вслух не сказал. Пока женщины собирались и уносили в машину подарки, мы с ним молча сидели в вестибюле гостиницы.

     — Когда теперь мне Вас ждать? — опять спросил он.

     — Не ведаю, Вы же знаете, что я сейчас работаю за тысячи километров от Вас, и в Вашу сторону не всегда удаётся выбраться, — ответил я.

     — Я Вам уже говорил, что почти все те, с кем я раньше близко дружил и мог вести беседы на темы, близкие мне по духу, умерли, а Вы мне их как будто заменили. Мне с Вами так же легко и просто говорить, и тем более мы с Вами теперь уже не просто друзья, а ещё и стали духовными родственниками, — произнёс Сан Саныч.

     — Я помню об этом, — вновь ответил я, — но сами понимаете, иногда обстоятельства выше наших желаний, и приходится чем-то жертвовать, в данном случае нашим общением. Но Вы знаете, что как только выдаётся свободное время, я хоть на день, но приеду к Вам. Ведь и мне общение с Вами даёт заряд вдохновения и жизненных сил надолго.

     На этом наш разговор прервался вернувшимися женщинами, известившими, что всё собрано и можно Сан Санычу выдвигаться в сторону дома. Мы с ним пожали друг другу руки, я его проводил до машины и, ещё раз тепло попрощавшись со всеми, вернулся в свой номер.

     На следующий день, двигаясь на машине в направлении уже своего дома, я размышлял о силе духа Сан Саныча, его силе воли к жизни, его ясности ума и стремлении даже в таком довольно преклонном возрасте продолжать что-то делать, о чём-то мечтать. Я никогда не устану повторять: он не осколок той советской империи, наоборот, такие люди и есть сама империя. Ведь сколько ему, его родным и друзьям выпало на долю при жизни! И Великая Отечественная война, и разруха после, и подъём экономики страны, и опять развал в начале 90-х, и опять война, только гражданская, и разруха. Болезни и смерть друзей и родных, и всё это они с болью в сердце пропускали сквозь себя. Он мне как-то рассказывал, что один его друг незадолго до войны с Грузией вылечился от рака и шёл на поправку. Но когда случилась эта трагедия, сильно переживал. Однако погубило его не это. После развала СССР на базе физико-технического института оставалось много оборудования и материалов. Он пришёл к одному из руководителей республики и сказал, что надо выставить охрану и сберечь это для будущих поколений. На следующий день он узнал, что всё это было вывезено и продано за бесценок. Придя домой, он лёг и умер — не выдержало сердце.

     Вот такими людьми они были и есть. Такой человек и Александр Александрович, и его оставшиеся немногочисленные друзья.

     Они как сталь или гранит, их ничем не разрушить, и их внутренний дух не сломить. Это не партия, которая ими не была предана, они — ум, честь и совесть нашей эпохи.