разные поэты. Мастер-класс

Дорогие СИляне.

Хочу открыть страничку, которую я условно назову Мастер-класс. Здесь я буду собирать стихи поэтов, которых я считаю своими учителями. Они были Мастерами, но мало кто вспоминает о них нынче.

Начну со стихотворения Евгения Винокурова, семинар которого в ЛитИнституте я некоторое время посещал.

Евгений Михайлович Винокуров

Дмитрий Борисович Кедрин

Иннокентий Федорович Анненский

Алексей Константинович Толстой

Борис Абрамович Слуцкий

Борис Леонидович Пастернак

Юрий Давыдович Левитанский

Эдуард Багрицкий

Александр Аркадьевич Галич

Юрий Иосифович Визбор

Булат Шалвович Окуджава

Владимир Семенович Высоцкий

Дмитрий Антонович Сухарев

Ирина Василькова

приложения к Мастер-классу

1) А. П. Пушкин П. А. Вяземскому

http://www.rvb.ru/pushkin/01text/10letters/1815_30/01text/1825/1341_158.htm

2) Комментарии Егорыча на стихотворение Александра Кирлана "Москва, тридцать седьмой"

http://samlib.ru/editors/w/wanjukow_a/kirlan.shtml

3) "Преданья старины глубокой..." Обсуждение стихотворения Вадима Мукасея "Измена"

http://samlib.ru/editors/w/wanjukow_a/mukasej.shtml

4) "Волчье логово"

http://samlib.ru/w/wanjukow_a/wolk.shtml

Ликбез

Мих. Ломоносов

"О правилах российского стихотворства"

В.В. Маяковский

"Как делать стихи"

Генадий Апанович

"Справочник по стихосложению"

А. П. Квятковский

"Поэтический словарь"

Г. А. Шенгели

Техника стиха

Самуил Маршак

О хороших и плохих рифмах

Евгений Михайлович Винокуров

22.10.1925 – 25.01.1993

Простите мне, стихи, что я кормился вами.

За вас, мои стихи, что я провыл нутром,

буханку рижского я брал в универсаме,

и соли полкило имел я за надлом.

Простите мне, стихи, но часто пачку чая

я за свою тоску приобретал.

Издательский кассир, меня не замечая,

презренный мне отсчитывал металл...

Простите мне, стихи. Хозяйственного мыла

я приобрёл и леденцов на вес

за вас, пришедшие мне из другого мира,

ниспосланные мне, так, ни за что, с небес.

1982

к началу

Дмитрий Борисович Кедрин

1907-1945

ЗОДЧИЕ

Как побил государь

Золотую Орду под Казанью,

Указал на подворье свое

Приходить мастерам.

И велел благодетель, –

Гласит летописца сказанье, –

В память оной победы

Да выстроят каменный храм.

И к нему привели

Флорентийцев,

И немцев,

И прочих

Иноземных мужей,

Пивших чару вина в один дых.

И пришли к нему двое

Безвестных владимирских зодчих,

Двое русских строителей,

Статных,

Босых,

Молодых.

Лился свет в слюдяное оконце,

Был дух вельми спертый.

Изразцовая печка.

Божница.

Угар и жара.

И в посконных рубахах

Пред Иоанном Четвертым,

Крепко за руки взявшись,

Стояли сии мастера.

"Смерды!

Можете ль церкву сложить

Иноземных пригожей?

Чтоб была благолепней

Заморских церквей, говорю?"

И, тряхнув волосами,

Ответили зодчие:

"Можем!

Прикажи, государь!"

И ударились в ноги царю.

Государь приказал.

И в субботу на вербной неделе,

Покрестясь на восход,

Ремешками схватив волоса,

Государевы зодчие

Фартуки наспех надели,

На широких плечах

Кирпичи понесли на леса.

Мастера выплетали

Узоры из каменных кружев,

Выводили столбы

И, работой своею горды,

Купол золотом жгли,

Кровли крыли лазурью снаружи

И в свинцовые рамы

Вставляли чешуйки слюды.

И уже потянулись

Стрельчатые башенки кверху.

Переходы,

Балкончики,

Луковки да купола.

И дивились ученые люди,

Зане эта церковь

Краше вилл италийских

И пагод индийских была!

Был диковинный храм

Богомазами весь размалеван,

В алтаре,

И при входах,

И в царском притворе самом.

Живописной артелью

Монаха Андрея Рублева

Изукрашен зело

Византийским суровым письмом...

А в ногах у постройки

Торговая площадь жужжала,

Торовато кричала купцам:

"Покажи, чем живешь!"

Ночью подлый народ

До креста пропивался в кружалах,

А утрами истошно вопил,

Становясь на правеж.

Тать, засеченный плетью,

У плахи лежал бездыханно,

Прямо в небо уставя

Очесок седой бороды,

И в московской неволе

Томились татарские ханы,

Посланцы Золотой,

Переметчики Черной Орды.

А над всем этим срамом

Та церковь была –

Как невеста!

И с рогожкой своей,

С бирюзовым колечком во рту, –

Непотребная девка

Стояла у Лобного места

И, дивясь,

Как на сказку,

Глядела на ту красоту...

А как храм освятили,

То с посохом,

В шапке монашьей,

Обошел его царь –

От подвалов и служб

До креста.

И, окинувши взором

Его узорчатые башни,

"Лепота!" – молвил царь.

И ответили все: "Лепота!"

И спросил благодетель:

"А можете ль сделать пригожей,

Благолепнее этого храма

Другой, говорю?"

И, тряхнув волосами,

Ответили зодчие:

"Можем!

Прикажи, государь!"

И ударились в ноги царю.

И тогда государь

Повелел ослепить этих зодчих,

Чтоб в земле его

Церковь

Стояла одна такова,

Чтобы в Суздальских землях

И в землях Рязанских

И прочих

Не поставили лучшего храма,

Чем храм Покрова!

Соколиные очи

Кололи им шилом железным,

Дабы белого света

Увидеть они не могли.

Их клеймили клеймом,

Их секли батогами, болезных,

И кидали их,

Темных,

На стылое лоно земли.

И в Обжорном ряду,

Там, где заваль кабацкая пела,

Где сивухой разило,

Где было от пару темно,

Где кричали дьяки:

"Государево слово и дело!" –

Мастера Христа ради

Просили на хлеб и вино.

И стояла их церковь

Такая,

Что словно приснилась.

И звонила она,

Будто их отпевала навзрыд,

И запретную песню

Про страшную царскую милость

Пели в тайных местах

По широкой Руси

Гусляры.

1938

к началу

Иннокентий Федорович Анненский

(1855 – 1909)

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя...

Не потому, чтоб я Ее любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,

Я у Нее одной ищу ответа,

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с Ней не надо света.

3 апреля 1909, Царское Село

к началу

Алексей Константинович Толстой

1817 – 1875

БУНТ В ВАТИКАНЕ

Взбунтовалися кастраты,

Входят в папины палаты:

"Отчего мы не женаты?

Чем мы виноваты?"

Говорит им папа строго:

"Это что за синагога?

Не боитеся вы бога?

Прочь! Долой с порога!"

Те к нему: "Тебе-то ладно,

Ты живешь себе прохладно,

А вот нам так безотрадно,

Очень уж досадно!

Ты живешь себе по воле,

Чай, натер себе мозоли,

А скажи-ка: таково ли

В нашей горькой доле?"

Говорит им папа: "Дети,

Было прежде вам глядети,

Потеряв же вещи эти,

Надобно терпети!

Жалко вашей мне утраты;

Я, пожалуй, в виде платы,

Прикажу из лучшей ваты

Вставить вам заплаты!"

Те к нему: "На что нам вата?

Это годно для халата!

Не мягка, а жестковата

Вещь, что нам нужна-то!"

Папа к ним: "В раю дам местo,

Будет каждому невеста,

В месяц по два пуда теста.

Посудите: вес-то!"

Те к нему: "Да что нам в тесте,

Будь его пудов хоть двести,

С ним не вылепишь невесте

Tо, чем жить с ней вместе!"

"Эх, нелегкая пристала!-

Молвил папа с пьедестала,-

Уж коль с воза что упало,

Так пиши: пропало!

Эта вещь,– прибавил папа,-

Пропади хоть у Приапа,

Нет на это эскулапа,

Эта вещь – не шляпа!

Да и что вы в самом деле?

Жили б вы в моей капелле,

Под начальством Антонелли,

Да кантаты пели!"

"Нет,– ответствуют кастраты,-

Пий ты этакий девятый,

Мы уж стали сиповаты,

Поючи кантаты!

А не хочешь ли для дива

Сам пропеть нам "Casta diva"?

Да не грубо, а пискливо,

Тонко особливо!"

Испугался папа: "Дети,

Для чего ж мне тонко пети?

Да и как мне разумети

Предложенья эти?"

Те к нему: "Проста наука,

В этом мы тебе порука,

Чикнул раз, и вся тут штука –

Вот и бритва! Ну-ка!"

Папа ж думает: "Оно-де

Было б даже не по моде

Щеголять мне в среднем роде!"

Шлет за Де-Мероде.

Де-Мероде ж той порою,

С королем готовясь к бою,

Занимался под горою

Папской пехтурою:

Все в подрясниках шелковых,

Ранцы их из шкурок новых,

Шишек полные еловых,

Сам в чулках лиловых.

Подбегает Венерати:

"Вам,– кричит,– уж не до рати!

Там хотят, совсем некстати,

Папу холощати!"

Искушенный в ратном строе,

Де-Мерод согнулся втрое,

Видит, дело-то плохое,

Молвит: "Что такое?"

Повторяет Венерати:

"Вам теперь уж не до рати,

Там хотят, совсем некстати,

Папу холощати!"

Вновь услышав эту фразу,

Де-Мероде понял сразу,

Говорит: "Оно-де с глазу;

Слушаться приказу!"

Затрубили тотчас трубы,

В войске вспыхнул жар сугубый,

Так и смотрят все, кому бы

Дать прикладом в зубы?

Де-Мероде, в треуголке,

В рясе только что с иголки,

Всех везет их в одноколке

К папиной светелке.

Лишь вошли в нее солдаты,

Испугалися кастраты,

Говорят: "Мы виноваты!

Будем петь без платы!"

Добрый папа на свободе

Вновь печется о народе,

А кастратам Де-Мероде

Молвит в этом роде:

"Погодите вы, злодеи!

Всех повешу за ...(яйце) я!"

Папа ж рек, слегка краснея:

"Надо быть умнее!"1

И конец настал всем спорам;

Прежний при дворе декорум,

И пищат кастраты хором

Вплоть ad finem seculorum!..2 _

–--------------- _____________

1 Вариант для дам

. . . . . . .

А кастратам Де-Мероде

Молвит в этом роде:

"Всяк, кто в этот бунт замешан,

Заслужил бы быть повешен!"

Папа ж рек, совсем утешен:

"Я один безгрешен!"

2 До скончания веков (лат.).– Ред.

Февраль-март 1864

к началу

Борис Абрамович Слуцкий

1919-1986

ЛОШАДИ В ОКЕАНЕ

И. Эренбургу

Лошади умеют плавать,

Но – не хорошо. Недалеко.

"Глория" – по-русски значит "Слава". –

Это вам запомнится легко.

Шел корабль, своим названьем гордый.

Океан старался превозмочь.

В трюме, добрыми мотая мордами,

Тыща лошадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!

Счастья все ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днище

Далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.

Лошади поплыли просто так.

Как же быть и что же делать, если

Нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.

В море, в синем, остров плыл гнедой.

И сперва казалось – плавать просто,

Океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края.

На исходе лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая

Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,

Все на дно покуда не пошли.

Вот и все. А все-таки мне жаль их,

Рыжих, не увидевших земли.

1950

к началу

Борис Леонидович Пастернак

29 января (10 февраля н.с.) 1890 – 30 мая 1960

Из поэмы 1905 год

Приедается все.

Лишь тебе не дано примелькаться.

Дни проходят,

И годы проходят,

И тысячи, тысячи лет.

В белой рьяности волн,

Прячась

в белую пряность акаций,

Может, ты-то их,

Море,

И сводишь, и сводишь на нет.

Ты на куче сетей.

Ты курлычешь,

Как ключ, балагуря,

И, как прядь за ушком,

Чуть щекочет струя за кормой.

Ты в гостях у детей.

Но какою неслыханной бурей

Отзываешься ты,

Когда даль тебя кличет домой!

Допотопный простор

Свирепеет от пены и сипнет.

Расторопный прибой

Сатанеет

От прорвы работ.

Все расходится врозь

И по-своему воет и гибнет,

И, свинея от тины,

По сваям по-своему бьет.

Пресноту парусов

Оттесняет назад

Одинакость

Помешавшихся красок,

И близится ливня стена.

И все ниже спускается небо,

И падает накось,

И летит кувырком,

И касается чайками дна.

Гальванической мглой

Взбаламученных туч

Неуклюже,

Вперевалку, ползком,

Пробираются в гавань суда.

Синеногие молньи

Лягушками прыгают в лужу.

Голенастые снасти

Швыряет

Туда и сюда.

к началу

Юрий Давыдович Левитанский

21 января 1922 – 25 января 1996

ДИАЛОГ У НОВОГОДНЕЙ ЁЛКИ

– Что происходит на свете? – А просто зима.

– Просто зима, полагаете вы? – Полагаю.

Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю;

В ваши уснувшие ранней порою дома.

– Что же за всем этим будет? – А будет январь.

– Будет январь, вы считаете? – Да, я считаю.

Я ведь давно эту белую книгу читаю,

Этот, с картинками вьюги старинный букварь.

– Чем же все это окончится? – Будет апрель.

– Будет апрель, вы уверены? – Да, я уверен.

Я уже слышал, и слух этот мною проверен,

Будто бы в роще сегодня звенела свирель.

– Что же из этого следует? – Следует – жить!

Шить сарафаны и легкие платья из ситца.

– Вы полагаете, все это будет носиться?

– Я полагаю, что все это следует шить!

Следует шить, ибо сколько вьюге ни кружить,

Недолговечны ее кабала и опала.

Так разрешите в честь новогоднего бала

Руку на танец, сударыня,вам предложить.

Месяц, серебряный шар со свечою внутри,

И карнавальные маски по кругу, по кругу.

Вальс начинается, дайте ж, сударыня, руку,

И раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три,

раз-два-три.

к началу

Эдуард Багрицкий (Эдуард Георгиевич Дзюбин)

1895-1934

КОНТРАБАНДИСТЫ

По рыбам, по звездам проносит шаланду:

Три грека в Одессу везут контрабанду.

На правом борту, что над пропастью вырос:

Янаки, Стравраки, Папа Сатырос.

А ветер как гикнет, как мимо просвищет,

Как двинет барашком под звонкое днище,

Чтоб гвозди звенели, чтоб мачта гудела:

– Доброе дело! Хорошее дело!

Ай, греческий парус!

Ай, Черное море!

Черное море! Черное море!

Вор на воре!..

Двенадцатый час – осторожное время.

Три пограничника, ветер и темень.

Три пограничника, шестеро глаз –

Шестеро глаз да моторный баркас...

Три пограничника! Вор на дозоре!

Бросьте баркас в басурманское море,

Чтобы волна под кормой загудела:

– Доброе дело! Хорошее дело!

Ай, звездная полночь!

Ай, Черное море!

Черное море! Черное море!

Вор на воре...

Вот так бы и мне в налетающей тьме

Усы раздувать, развалясь на корме,

Да видеть звезду над бушпритом склоненным,

Да голос ломать черноморским жаргоном,

Да слушать сквозь ветер, холодный и горький,

Мотора дозорного скороговорки!

Иль правильней, может, сжимая наган,

За вором следить, уходящим в туман...

И вдруг неожиданно встретить во тьме

Усатого грека на черной корме...

Так бейся по жилам, кидайся в края,

Бездонная молодость, ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась кровь человечья,

Чтоб выстрелам рваться Вселенной навстречу,

Чтоб волн запевал оголтелый народ,

Чтоб злобная песня коверкала рот, –

И петь, задыхаясь в страшном просторе:

– Черное море! Черное море!

Ай, звездная полночь!

Ай, Черное море!

Черное море! Черное море!

Хорошее море!...

к началу

Александр Аркадьевич Галич

1918-1977

ЛЕГЕНДА О ТАБАКЕ

Посвящается памяти замечательного человека,

Александра Ивановича Ювачева, придумавшего

себе странный псевдоним – Даниил Хармс –

писавшего прекрасные стихи и прозу, ходившего

в автомобильной кепке и с неизменной трубкой в

руках, который действительно исчез, просто вышел

на улицу и исчез.

У него есть такая пророческая песенка:

"Из дома вышел человек

С веревкой и мешком

И в дальний путь, и в дальний путь,

Отправился пешком,

Он шел, и все глядел вперед,

И все глядел вперед,

Не спал, не пил,

Не спал, не пил, не ел,

И вот однажды, по утру,

Вошел он в темный лес,

И с той поры, и с той поры,

И с той поры исчез..."

Лил жуткий дождь,

Шел страшный снег,

Вовсю дурил двадцатый век,

Кричала кошка на трубе,

И выли сто собак.

И, встав с постели, человек

Увидел кошку на трубе,

Зевнул, и сам сказал себе –

Кончается табак!

Табак кончается – беда,

Пойду куплю табак,

И вот..., но это ерунда,

И было все не так.

Из дома вышел человек

С веревкой и мешком

И в дальний путь,

И в дальний путь

Отправился пешком...

И тут же, проглотив смешок,

Он сам себя спросил –

А для чего он взял мешок?

Ответьте, Даниил!

Вопрос резонный, нечем крыть,

Летит к чертям строка,

И надо, видно, докурить

Остаток табака...

Итак, однажды, человек

Та-та-та с посошком...

И в дальний путь,

И в дальний путь

Отправился пешком.

Oн ел, и все глядел вперед,

И все вперед глядел,

Не спал, не пил,

Не спал, не пил, не ел...

А может, снова все начать,

И бросить этот вздор?!

Уже на ордере печать

Оттиснул прокурор...

Начнем иначе – пять зайчат

Решили ехать в Тверь...

А в дверь стучат,

А в дверь стучат –

Пока не в эту дверь.

Пришли зайчата на вокзал,

Прошли зайчата в зальце,

И сам кассир, смеясь, сказал –

Впервые вижу зайца!

Но этот чертов человек

С веревкой и мешком,

Он и без спроса в дальний путь

Отправился пешком,

Он шел, и все глядел вперед,

И все вперед глядел,

Не спал, не пил,

Не спал, не пил, не ел.

И вот, однажды, по утру,

Вошел он в темный лес,

И с той поры, и с той поры,

И с той поры исчез.

На воле – снег, на кухне – чад,

Вся комната в дыму,

А в дверь стучат,

На этот раз – к нему!

О чем он думает теперь,

Теперь, потом, всегда,

Когда стучит ногою в дверь

Чугунная беда?!

А тут ломается строка,

Строфа теряет стать,

И нет ни капли табака,

А т а м – уж не достать!

И надо дописать стишок,

Пока они стучат...

И значит, все-таки – мешок,

И побоку зайчат.

(А в дверь стучат!)

В двадцатый век!

(Стучат!)

Как в темный лес.

Ушел однажды человек

И навсегда исчез!..

Но Парка нить его тайком

По-прежнему прядет,

А он ушел за табаком,

Он вскорости придет.

За ним бежали сто собак,

А он по крышам лез...

Но только в городе табак

В тот день как раз исчез,

И он пошел в Петродворец,

Потом пешком в Торжок...

Он догадался, наконец,

Зачем он взял мешок...

Он шел сквозь свет

И шел сквозь тьму,

Он был в Твери и был в Крыму,

И опер каждый день к нему

Стучится, как дурак...

И много, много лет подряд

Соседи хором говорят –

Он вышел пять минут назад,

Пошел купить табак...

к началу

Юрий Иосифович Визбор

1934-1984

СРЕТИНСКИЙ ДВОР

А в тени снег лежит, как гора,

Будто снег тот к весне непричастен.

Ходит дворник и мерзлый февраль

Колет ломом на мелкие части.

Во дворах-то не видно земли,

Лужи – морем, асфальт – перешейком,

И плывут в тех морях корабли

С парусами в косую линейку.

Здравствуй, здравствуй, мой cретенский двор!

Вспоминаю сквозь памяти дюны:

Вот стоит, подпирая забор,

На войну опоздавшая юность.

Вот тельняшка – от стирки бела,

Вот сапог – он гармонью, надраен.

Вот такая в те годы была

Униформа московских окраин.

Много знали мы, дети войны,

Дружно били врагов-спекулянтов

И неслись по дворам проходным

По короткому крику: "атанда!".

Кто мы были? Шпана не шпана,

Безотцовщина с улиц горбатых,

Где, как рыбы, всплывали со дна

Серебристые аэростаты.

Видел я суету и простор,

Речь чужих побережий я слышал.

Я вплываю в свой cретенский двор,

Словно в порт, из которого вышел.

Но пусты мои трюмы, в пыли...

Лишь надежды – и тех на копейку...

Ах, вернуть бы мне те корабли

С парусами в косую линейку!

1970

к началу

Булат Шалвович Окуджава

1924 – 1997

Заезжий музыкант целуется с трубою,

пассажи по утрам, так просто, ни о чем...

Он любит не тебя. Опомнись. Бог с тобою.

Прижмись ко мне плечом,

прижмись ко мне плечом.

Живет он третий день в гостинице районной,

где койка у окна – всего лишь по рублю,

и на своей трубе, как чайник, раскаленной

вздыхает тяжело...

А я тебя люблю.

Ты слушаешь его задумчиво и кротко,

как пенье соловья, как дождь и как прибой.

Его большой трубы простуженная глотка

отчаянно хрипит. (Труба, трубы, трубой...)

Трубач играет туш, трубач потеет в гамме,

трубач хрипит свое и кашляет, хрипя...

Но как портрет судьбы – он весь в оконной раме,

да любит не тебя...

А я люблю тебя.

Дождусь я лучших дней и новый плащ надену,

чтоб пред тобой проплыть, как поздний лист, дрожа...

Не много ль я хочу, всему давая цену?

Не сладко ль я живу, тобой лишь дорожа?

Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью:

заезжий музыкант играет на трубе!

Что мир весь рядом с ней, с ее горячей медью?..

Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе...

1975

к началу

Владимир Семенович Высоцкий

1938-1980

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ

Я когда-то умру – мы когда-то всегда умираем,-

как бы так угадать, чтоб не сам – чтобы в спину ножом:

убиенных щадят, отпевают и балуют раем, –

не скажу про живых, а покойников мы бережем.

В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок,

и ударит душа на ворованных клячах в галоп.

В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок.

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Прискакали – гляжу – пред очами не райское что-то:

неродящий пустырь и сплошное ничто – беспредел.

И среди ничего возвышались литые ворота,

и огромный этап – тысяч пять – на коленях сидел.

Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,

да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.

Седовласый старик слишком долго возился с засовом –

и кряхтел и ворчал, и не смог отворить – и ушел.

И измученный люд не издал ни единого стона,

лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.

Здесь малина, братва,– нас встречают малиновым звоном!

Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?

Мне – чтоб были друзья, да жена – чтобы пала на гроб.

Ну, а я уж для них наберу бледно-розовых яблок.

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:

это Петр Святой – он апостол, а я – остолоп.

Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженных яблок.

Но сады сторожат – и убит я без промаха в лоб.

И погнал я коней прочь от мест этих гнилых и зяблых,-

кони просят овсу, но и я закусил удила.

Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок

я тебе привезу: ты меня и из рая ждала!

1977

к началу

Дмитрий Антонович Сухарев

(р. 1 ноября 1930)

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ.

Две женщины проснулись и глядят –-

Проснулись и глядят в окно вагона.

Две женщины умылись и сидят –-

Друг дружку наряжают благосклонно.

Две тайны примеряют кружева,

Им так охота выглядеть красиво!

Одна из них пять платьев износила –-

Она пять лет на свете прожила.

Одна пять лет на свете прожила

И повидала разного немало.

Д ругая –– пять смертей пережила

И пятый свой десяток разменяла.

Две ясности, две хитрых простоты

Играют в дурачка на нижней полке,

А сам дурак лежит на верхней полке,

Заглядывая в карты с высоты.

Там на заход валетик желторотый,

Там на отбой четыре короля,

Там козырями черви под колодой,

Там за окном летучая земля.

И карты сообщают так немного,

И так земля летучая легка,

И так длинна, так коротка дорога,

Что можно спать, не слушая гудка.

1977

к началу

Ирина Василькова

( Вместе в Ириной мы посещали семинар Евгения Михайловича. Ее стихи произвели тогда на меня потрясающее впечатление. Одно из них (спустя 20 лет) мне помнится)

И ночь наступала и снова за скучную парту

Сажали, как школьницу тихую эту планету.

Учитель входил и развешивал звездную карту,

Атласную карту на гвоздиках лунного света.

Всю ночь объяснял так внимательно, так терпеливо,

К знакомым созвездиям руку протягивал строго.

Горящих спиралей дрожали тугие извивы,

Молочно пылила бегущая в небе дорога.

Все делалось молча, привычно шуршали бумаги,

Решались задачки и пачкались мелом ладошки,

Поскрипывал мел, выводя непонятные знаки,

И сыпался снег, как шершавые белые крошки.

И мне показалось: чуть-чуть отвернуть этот полог

Тяжелого шелка, усыпанный брызгами света,

Взглянуть в эту щелку (да что вы не видели щёлок!),

И там на изнанке найдутся любые ответы.

Ах, быть бы ей, школьнице, самую малость цыганкой,

Нахалкой, воровкой судьбы и насмешницей рока.

Так нет же, сидела, притихшая и на изнанку

Смотреть не хотела, хотя и не знала урока....

1986

к началу

Комментарии: 62, последний от 11/09/2018. © Copyright разные поэты (andvan56@mail.ru) Размещен: 02/07/2006, изменен: 06/02/2013. 44k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Стихи разных Поэтов

разные поэты : другие произведения.

Мастер-класс