Аннотация: Укол Ужаса 7 сложная тема. По реальным событиям
Если идёт дождь, меня выпускают позже, а так - в десять я уже на месте, стою, переступая с лапы на лапу, поводя мордой из стороны в сторону. Стоять нельзя, я это знаю и начинаю двигаться - сначала медленно, потом быстрее, и вскоре привычный ритм танца захватывает меня. Впрочем, танец - это громко сказано, скорее, просто движение под музыку, звучащую из репродукторов, установленных над входом за моей спиной: два шага вперёд, два назад, поворот, остановка - тут нужно помахать им, даже если они не обращают на тебя никакого внимания - оглохшие и слепые, летящие мимо и вниз по своим делам. Но хозяин считает, что им это нравится, и я машу мохнатой лапой с вырванными когтями, и некоторые машут мне в ответ. Когда зажигается зелёный, машины будто со старта срываются с места, заполняя нагретое асфальтовое полотно между мной и рядом желтеющих лип, с раскрашенными в разноцветные кольца стволами, что тянутся по центру проспекта от Башни смерти, высокий шпиль которой тускло отсвечивает на солнце. Правее, на другой стороне, сверкают огромные стёкла "Аймекса", три бронзовых клоуна замерли у перекрёстка, и ещё дальше - угол торгового дома "Спорт" с нарядной синей полосой по фасаду. На углу проспекта, на этой стороне, ещё можно разглядеть кованую ограду городского сада, сквозь которую иногда виден детский поезд, отчаяньем и свистом приветствующий меня два раза в час.
Два свиста - один час. Четыре свиста - два часа. Через шесть мне прикажут спуститься с помоста, снимут шкуру, разрешат сходить в туалет, покормят и дадут воды. А еще через шесть придёт клетка и заберёт меня. Так пройдет ещё один день. Но это потом. Сейчас я танцую, пот заливает глаза, останавливаться нельзя.
Говорить тоже нельзя. Когда я больше не могу танцевать, то встаю на колени и стою так, пока не подойдёт охранник и разрешит сойти вниз. Раньше они били меня по пяткам дубинкой, приказывали встать. Но после того, как я упала с помоста и разбила локоть, за меня заступился хозяин. Я видела как он кричал на охранника: "Ты знаешь, сколько стоит эта шкура!"
Если я не танцую, то мою полы в "Гостином дворе". Это лёгкая работа - гораздо легче, чем танец. Спускаешься с помоста - скорее это даже не помост, а большое фанерное крыльцо в четыре ступени с метровой площадкой наверху, обитой резиной, чтобы не скользили лапы - снимаешь шкуру, сдаёшь охраннику, у него же получаешь ведро и швабру и вперед. Моешь полы на этажах, пока не приедет клетка. Она приходит всегда в одно и то же время. Клетка собирает танцующих по точкам и везёт домой. Это в лесу, за городом, на правом берегу. Когда едем через мост, я слышу как шумит ветер, и стучат стыки плит под колёсами.
Когда выходишь из клетки, успеваешь посмотреть на небо. Потом даешь себя обыскать, скрещиваешь руки за спиной и по длинному коридору, затянутому железной сеткой, проходишь в камеру.
В камере мы вдвоём с Ольгой. "Ничего, - часто говорит она, - потанцуешь годиков пять, а потом на УДО*, делов-то". Она говорит, что на воле первое время боишься людей и тоскуешь по шкуре - хочется закрыть лицо и всё время тянет танцевать. Ольга знает всё. У неё вторая ходка. Она была воспитателем в детском саду и убила детей. Напоила просроченным йогуртом всю группу. Двое не выжили. Теперь она самурай. Танцует у "Хонды" с флагом. А за что сидела первый раз, не говорит. Я рассказала ей свою историю.
В Долгино приехали три года назад из Волгограда. Мужу предложили хорошую работу, купили квартиру, новую машину. Он всё время ездил по командировкам, а я не работала, сидела с близнецами - они тогда ещё не ходили в школу. Никогда не пойдут. Они сейчас на небе с ангелами. Так лучше для всех.
Он подолгу не бывает дома. Говорит, что командировки, что много работы. Я ему не верю. У него кто-то есть. По праздникам уезжает на машине в Волгоград. Говорит, навестить родителей. И врёт, всё время врёт. Он не любит меня, больше не любит. Волгоград - город воинской славы. Там наши остановили фашистов. Они разбили их наголову и прогнали прочь. Нам это ещё на уроках истории говорили. Я знаю, что надо делать.
Он снова в командировке. Я гуляю с близнецами. Сижу на лавочке, курю и смотрю, как они возятся в песочнице. Надо бы сказать, чтобы берегли одежду, не пачкали, но бесполезно - тут же забывают. Надо их сегодня искупать. Бросаю сигарету, зову детей, медленно иду к дому, они бегут за мной. У Кирилла запачканы руки, все колени в грязи. Да и Юра не лучше. Долго ждём лифт, едем - нам на восьмой. Интересно, что там выше. Никогда не поднималась наверх.
Дома набираю в ванну горячей воды, раздеваю детей, веду их купаться. Они лезут в воду, достают кораблики - пускают их, плещутся - брызги летят во все стороны. Смотрю на них некоторое время, потом прикрываю дверь, захожу в комнату, подключаю удлинитель, разматываю его, втыкаю в него фен, включаю, открываю дверь, бросаю фен в ванну... Гаснет свет. Близнецы сразу затихают. Вытаскиваю фен, убираю провода, включаю маленькие зелёные клавиши на электросчетчике. Надо было заклеить их скотчем, сразу, сейчас уже ничего не хочется. Одеваю детей, варю им кашу, кормлю, укладываю их спать. Потом долго сижу на кухне, курю сигарету за сигаретой и смотрю в окно. Так темно. Он вернётся завтра.
Он почти не разговаривает со мной. Приходит поздно, ест, говорит, что устал и идёт спать. И денег не даёт, всё покупает сам - продукты, одежду, игрушки сыновьям. Когда он даёт деньги на сигареты, я покупаю сразу два блока. Иногда мне хочется выкурить столько сигарет, чтобы умереть. Чтобы он вернулся домой и увидел меня мёртвую. Я хочу это видеть.
На праздники он снова уехал. Нас не взял. Сказал, что туда-обратно, заболела мать. Что детям будет тяжело в дороге. Я ему не верю. Забыла попросить у него денег на сигареты - осталось всего две пачки. Это на два дня - он вернётся через три. Может, занять у соседки. Или самой принять ванну с феном. Только кто тогда позаботится о детях. Он точно не позаботится. Мы ему не нужны. Какая темнота за окном.
В то утро встали поздно. Покормила их сухими завтраками с молоком. Они дурачились, передразнивали друг друга. Почувствовала вдруг, как они мне надоели - всё надоело. Когда пошли на прогулку, сказала, что идём не на площадку, а наверх. Пускать самолётики. Они сразу оживились, побежали вперед. Шли пешком, я едва за ними поспевала. Поднялись на самый верх, вышли на общий балкон. Ветер потянул в лицо, хлопнула дверь. Встали у кирпичного парапета, им не хватало роста, тянулись вверх, хныкали, что не видно. Я взяла одного за пояс, подняла, перекинула через парапет, он был очень лёгкий. Потом второго. Посмотрела вниз. Они были там, лежали на асфальте. И ещё кто-то закричал, там, внизу.
Вернулась в подъезд, долго ждала лифт, потом очень долго ехала вниз, когда открылись двери, поняла, что нажала не свой этаж - это был первый. Пошла к двери мимо консьержки, вышла на улицу посмотреть - они были там. Вернулась назад, очень хотелось курить, навстречу попался мужчина, попросила у него сигарету, зажигалка у меня была. Он спросил: "Там ваши дети?". Не ответила сразу - прикуривала, он смотрел на меня, не уходил, я затянулась глубоко, ответила на выдохе: "Это я их выбросила"...
Суд помню плохо. Помню только, было много людей, все серьёзные, многие в форме. Он тоже был там. И все говорили обо мне. Меня это поразило - я ведь считала, что не нужна никому, а оказалось, что нет - все они собрались тут только ради меня одной. И очень подробно всё расспрашивали: как я жила, о чем и с кем говорила, что делала, особенно, в последний день. Я отвечала правду и старалась отвечать подробнее - раз уж столько народу собралось из-за меня. Мешала клетка, я просовывала лицо сквозь прутья, чтобы лучше видеть. А потом меня попросили встать и женщина в чёрном балахоне прочитала речь, а потом все замолчали и посмотрели на меня - я не сразу поняла, потом поняла и сказала: "Да-да, конечно, признаю".
Когда танцуешь, главное - чувствовать, где край, не подходить к нему. В первый же день упала с помоста и очень ушиблась. И шкуру порвала. Потом научилась чувствовать край ногами. И к шкуре привыкла, хоть и жарко. А вот с головой просто беда. Она слишком большая, неудобная, давит на волосы, натирает лоб и виски до кровоподтёков. И видно плохо. Я пожаловалась, и мне выдали марлю. Теперь я каждое утро заматываю марлей лицо - так легче.
Охранники разные, меняются два через два. Один светловолосый, молодой, никогда меня не бьёт. Когда обед, приходит, смеётся, тянет за хвост, говорит: "Пошли хавать, зверюга". Другой толстый, с чёрной короткой стрижкой. Если остановишься, сразу подходит, лупит по икрам дубинкой: "Танцуй". И ещё другие, временные, я их не запоминаю. Ольга меня научила: когда устаёшь, стой себе на месте, просто покачивайся из стороны в сторону и поводи руками - и всё. И на колени тоже она научила вставать.
Когда чувствуешь, что больше не можешь - просто встаёшь на колени. Тогда подойдёт охранник и разрешит сойти вниз. Они больше меня не бьют, хозяин запретил. Он распорядился, чтобы я мыла полы. Мне это нравится больше - води себе шваброй по плитке, да смотри под ноги, чтобы посетителей ненароком не зацепить. Да воду меняй почаще. В магазине три этажа. Клетка приходит в семь.
Если не будет дождя я снова надену шкуру, выйду на помост и потанцую ещё: два шага вперёд, два назад, поворот, остановка, музыка играет, уже осень, серое небо, липы с раскрашенными стволами желтеют с каждым днём, поезд в городском саду больше не свистит, и тонкий шпиль башни не сверкает на солнце, высокие стёкла "Аймекса" чернеют на той стороне проспекта, три бронзовых клоуна и машины замерли на перекрёстке...
Когда загорается зелёный, и машины срываются с места, летя вниз по проспекту мимо, я останавливаюсь и машу, машу машу большой усталой лапой, как будто прощаюсь с ними навсегда.