В этот раз все было иначе, и лед не светился сиреневым и розовым - стены, высокие башни и стрельчатые шпили ледяных замков разрушили перед твоим приездом и, кажется, вместе с ними сломалось что-то еще - я понял это не потому, что ты не ответила на мой звонок и даже не потому, что мы снова перешли на вы - но в этот раз ты не обернулась в дверях, ты всегда это делала раньше. Впрочем, в этом наверняка есть какой-то смысл - ведь никогда точно не знаешь, кто там с другой стороны - и, если для меня ничего не изменилось - ты это ты, то я, видимо, плавно перешел в тот разряд твоих друзей, с которыми лучше быть повежливее и поосторожней - так, на всякий случай, во избежание лишних проблем. Да, я имею в виду историю с твоим учителем, которая приключилась этой зимой - не знаю, то ли в церковь пойти, то ли в милицию, говоришь ты и улыбаешься, как будто в этом есть что-то смешное. Хотя я, наверное, как обычно, что-то преувеличиваю, а чего-то не замечаю - память работает рывками, вернее, урывками. Например, в прошлый раз, я хорошо помню, что девушка, подававшая кофе, была в белой блузке и длинном черном фартуке, наподобие тех, что носят кузнецы в средневековых фильмах (что делало ее похожей на гейшу), а водитель такси был чем-то раздражен, но не могу вспомнить выражения твоего лица, возможно из-за того, что солнце било прямо в глаза, три часа пополудни - не лучшее время для прощания, в такую жару хорошо сидеть в кондиционированном помещении с задернутыми шторами, пить зеленый чай и говорить о пустяках или что-нибудь вспоминать. От этой встречи тоже останутся какие-нибудь мелочи, вроде резкого запаха из пузырька с настойкой на тридцати двух маслах, которым ты лечишь гайморит или маленькой девочки в лыжном комбинезоне, танцующей в проходе между столиками перед мамой, одобрительно склонившейся над тарелочкой с десертом, пока сумерки медленно сгущались в высоких окнах, как будто давая время, чтобы сказать что-то важное, и другой водитель снова раздражался - в этот раз уже оттого, что поздно сказали про поворот, и он не успел перестроиться в нужный ряд - так похоже, что мне кажется, будто все в точности повторяется.
Нет, конечно, что-то меняется - в ЦУМе открыли "Макдоналдс", стекла сменили на витражи с изображением полуптиц-полуангелов, рыб, странных всадников и медведей с поджатыми лапами в зверином стиле (такие же можно увидеть на фирменной эмблеме "Пермалко"), напротив "Колизея" посадили деревянного человечка в белом кресле, без головы, с обрубленными кистями, похожим на казненного преступника (два точно таких же, только на белых деревянных самокатах, едут неподалеку у органного зала неизвестно куда), на месте барака, где ты жила, теперь трехзвездочный отель в шесть этажей с французской блинной (я нашел его только по номеру дома), "Максим" на месте, это теперь кафе, а почти весь первый этаж дома занимает дорогой магазин с итальянским названием, но русскими буквами - с манекенами, замершими за темными стеклами, словно в детской игре, и плакатом женщины с луком в руках, раскрашенной под индейца. Но машины все так же несутся вниз по Компросу и, вылетая, как на трамплине, перед Кафедральным собором на Монастырскую, уходят влево, мимо бывшего военного училища и вправо, мимо действующего зоопарка, который хотят перенести то ли на Братскую, то ли в Черняевский лес. Да, у нас теперь есть свой Арбат - участок Кирова от Газеты "Звезда" до Комсомольского проспекта - с пешеходной зоной, литыми чугунными скамейками, электрическими, стилизованными под газовые, фонарями и странными сооружениями наподобие совхозных весовых для грузовиков - со стенами под крышей, но без фасадов, в которых уличные торговцы продают по праздникам всякую всячину.
Но в городе почти не бываю, автобус - грязно-желтый "НЕФАЗ" с неудобными, расположенными на разной высоте и друг против друга креслами - уходит навылет из города по новому мосту, кондукторам выдали прямоугольные кассовые аппараты, напоминающие деревянные кобуры от "маузеров", и они, серьезные, как комиссары гражданской, с ремнями крест-накрест, обелетив в Муллах немногочисленных пассажиров, перебираются в кабину водителя - следующая остановка уже на правом берегу, а мы сидим, глупо глядя друг на друга, впрочем, стекла уже оттаяли и можно смотреть в окно, на белые, полные простора и тоски поля, расчерченные линиями канав, на серое небо, чахлый березняк, за которым начинается река, всегда разная, по другую сторону которой, за судоремонтным заводом, уже, по сути, другой город, здесь даже названия другие, речные - Капитанская, Волгодонская, Старые Водники. Если сойти на Адмирала Ушакова и идти вниз до конца, то упрешься в проходную судостроительного завода, с бронекатером на постаменте, окрашенным молотковой эмалью, и маленьким бронзовым Лениным с приподнятой, будто для защиты, рукой. Но автобус уходит прямо, сквозь лес, за которым снова начинается город, но как будто другой, здесь даже люди какие-то другие, более суровые, что ли, и все несут воду - в бидонах, бутылях, банках, канистрах. У остановки мужики торгуют клюквой, медом и мясом с застеленных покрывалами капотов "шестерок" и "москвичей", торговка в валенках и ватнике продает мороженую, похожую на поленья, рыбу в деревянных ящиках, возле которых бродят, вяло помахивая хвостами, меланхоличные собаки.
Чтобы добраться до места, я пересекаю широкую дорогу с разделительной полосой, и ухожу по аллее, мимо желтой, аккуратной, как ухоженная могила, газовой задвижки за крашеной оградкой, мимо леса, из которого часто выходят постоять у дороги дикие собаки, живущие там свободно своими силами. Если никуда не сворачивать, то выйдешь прямо к реке, всегда разной, но я ухожу влево и иду по утоптанной тропинке вдоль дороги, на которой в последние дни зимы разбились с превышением скорости три молодые женщины - одна из них погибла на месте, две другие находятся в больнице, надеюсь, они выживут.