Аннотация: Внутренний мир душевно больного человека - захватывающая бездна смыслов.
Сама
Анна Никифоровна была обычной женщиной пятидесяти восьми лет, проработавшей завхозом в детсаду No4 до самой пенсии. Полноватая, с красным лицом и твёрдым взглядом, она имела такой же тяжеловатый и устоявшийся быт. Проблемы решала деловито и самостоятельно. Даже когда сын попал в неприятности, мужу ничего не сказала. Раздала долги отпрыска из отложенных денег. Договорилась с военкомом о срочной мобилизации молодого балбеса на защиту Родины, чтобы дружки не достали. Когда у дочери в семье наступил разлад, сама поехала в Москву и забрала домой и её, и внуков, заставила зятя вернуть дочке машину. В общем, Анна Никифоровна всегда крепко стояла на ногах.
После того как коллеги проводили заведующую хозяйством на пенсию, а дети перестали подкидывать проблемы, жизнь, казалось бы, должна была побаловать Анну Никифоровну. Управившись поутру в своём добротном хозяйстве (а у Анны Никифоровны были и поросята, и уточки, и пара индюшек, и десяток кроликов), она шла на кухню пить кофе, но пить не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Анна Никифоровна помаялась некоторое время. Соблюдала положенный режим, кормила скотинку, убиралась и готовила. Спрашивала у мужа: "Как на работе?" Звонила дочке и покупала внукам игрушки. Но через пару недель стало ясно, что всё это ни к чему. Есть почти перестала, по ночам стала думать. Это было самое трудное. Надо было как-то дождаться утра, чтобы можно было снова пойти во двор занять себя работой. Но и работа стала ненужной, механической.
"Зачем я живу на свете? - думала Анна Никифоровна. - Какая польза от меня? Если бы мне не жить, то и ничего этого не нужно. Не надо ни поросят, ни уток. И в мире станет просторнее и легче. Если бы можно было просто исчезнуть, чтобы никто и не заметил".
От этих мыслей у Анны Никифоровны делалось на душе мягко и светло. В глазах становилось влажно, и губы чуть улыбались.
Как-то утром после работы во дворе Анна Никифоровна не пошла завтракать, а взяла в сарае лопату и пошла за теплицу (чтобы из окна дома не было видно) копать могилу: "Не хватало ещё причинять хлопоты родным из-за своего каприза". На копку ушло три дня. И от этой работы на душе становилось хорошо. На третий день, посмотрев на результат - глубокую, но неровную яму - и оставшись довольной, Анна Никифоровна пошла в дом, прошла через прихожую и кухню прямо в большую комнату, где на столе стоял телефон и лежала справочная книга. Найдя нужный номер, она позвонила и сделала заказ.
"Ну вот! Почти всё. Осталось выкупаться, надеть чистое и ждать".
Но заказ привезли только назавтра. К дому подъехал чёрный микроавтобус с затонированными до непрозрачности окошками. Из автобуса вышел потный мужик в чёрной застиранной рубашке, в джинсах и почему-то в полосатом галстуке. Постучал в калитку и спросил выглянувшего на стук мужа Анны Никифоровны: "Гроб сами будете выносить?"
Перепуганный муж долго не мог ничего сообразить. Мужик сердился, объяснял, что заказ оплачен, потом, ругаясь, сам выволок гроб из микроавтобуса, прислонил его к забору и уехал.
Анна Никифоровна с мужем обсуждать ничего не стала. На его отказ помочь сама потащила гроб к теплице, не обращая внимания на причитания и слёзы: "В конце концов, всегда всё делала сама - так справлюсь и с последним делом". Муж побежал к соседке. Они парой, крича и плача, смотрели вниз с края могилы на попытки улёгшейся уже Анны Никифоровны закрыть крышку, но двигать было неудобно, и крышка никак не вставала на место. После нескольких попыток наконец удалось. Обитая красной материей крышка надвинулась как нужно. Внутри было темно и тихо. "Вот и хорошо, - думала покойница, - и прохладно".
Анна Никифоровна проснулась и резко села в кровати. Было темно. Рядами стояли койки. Слышался храп. Двери в палате не было, и из проёма падал на пол квадратный жёлтый свет. Саднило локти и запястья. Когда Анну Никифоровну вытаскивали из могилы, то она сильно ободралась, сопротивляясь. А потом сосед, алкоголик Борька, связал её старой портупеей за запястья - руки за спиной. Уже лёжа между огородных грядок со связанными за спиной руками, Анна Никифоровна отбивалась ногами, отчего платье задралось и стали видны добротные трусы из белорусского трикотажа, купленные специально для похорон. Сейчас руки были развязаны, платье на месте, натянуто до колен. Анна Никифоровна стала осматриваться: "Ну точно, в больницу упекли. В психичку!" - произнесла неосторожно громко. Рядом зашевелилась соседка. Приподнявшись на локте, заспанная растрёпанная женщина возмутилась:
-Чё орёшь? С ума сошла?
- Я пить хочу, - сказала чужим осипшим голосом Анна Никифоровна.
-На! -сердобольная соседка протягивала пластиковую бутылочку. - Больше ничё не хочешь? А то у нас тут ресторан пять звёзд! - и стала неприятно смеяться.
Лицо соседки как-то расплылось, точно его тянули по диагонали за уши в разные стороны, в руках у неё появилась тарелка с большим куском чёрного ноздреватого хлеба. Сверху сидела живая мышь. Анну Никифоровну замутило. А соседка, вдруг разросшаяся до гигантского размера, открыла пасть и откусила от страшного бутерброда большой кусок. Анна Никифоровна услышала хруст мышиных костей, почувствовала на лице липкие тёплые брызги и провалилась куда-то назад в темноту.
Очнулась уже днём. Вокруг никого не было. Встать не получилось. Анна Никифоровна была привязана за руки на высокой, одиноко стоящей кровати посреди маленькой светлой комнаты. Рядом пищащие приборы. Через некоторое время поняла, что под тонкой простынёй она совсем голая. Из сгиба правой руки торчит трубочка из-под пластыря. Вспомнилась отвратительная ночная сцена: "Померещилось".
Через два дня Анну Никифоровну похоронили. Уже как полагается, мёртвую. В свидетельстве о смерти значилось, что умерла она от большой мозговой опухоли. А врач, выписавший бумагу, пояснил, что опухоль незаметно медленно разрасталась года два или три. Мужу Анны Никифоровны всё казалось, что жена ещё не совсем умерла. Он боялся, что она очнётся и придёт ругать его за то, что похоронил на кладбище и потратился на новый гроб. Но соседи его успокоили.