Аннотация: Путешествие Владислава по великой степи, в составе охраны торгового каравана, дарующее ему массу бесценного опыта, и едва не приводящее жизнь его к трагической и ужасной катастрофе
Степь - бескрайняя, заснеженная равнина раскинулась перед ними от горизонта до горизонта. Посвистывал ветер, носилась под копытами лошадей злая, озорная позёмка. И всё это накрывал ослепительно голубой, лишь выцветающий к самым своим краям от морозной дымки купол небесный, такой же ослепительно голубой, как оставшиеся где-то там, далеко позади, купола Звездограда. И посреди всего этого безмолвия медленно ползли по заснеженной, плоской как стол безбрежности, тяжко влекомые гужевыми быками, огромные возы каравана.
Дороги, как таковой, тут попросту не существовало. То есть, возможно, она где-то там и была - под толстым слоем слежавшегося, крепко сбитого за зиму снега. Но полоса чуть более отвердевшего, под время ото времени месящими его копытами и колёсами наста всё время грозила вот-вот исчезнуть под покрывалом очередного налетевшего снежного вихря. Каким образом вожатый умудрялся находить здесь верное направление, и не сбиваться с пути, продолжало оставаться для Владислава всё это время совершенно неразрешимой загадкой.
Возможных ориентиров он попросту никаких не видел. Если поутру небо вдруг заволакивала мгла, или солнце скрывалось в дневных тучах, то у него возникало совершенно чёткое ощущение, что они так и зависли в этой безбрежности, где-то между невидимым небом и еле прощупываемой копытами коня бескрайней, плоской снежной целиной. И что они попросту ходят здесь по одному и тому же кругу, по которому они будут обречены блуждать теперь всегда, пока не упадут от голода и истощения их вьючные животные.
Но, тем не менее, они всё же как-то продвигались, пусть и очень неспешно на запад, забирая постепенно к югу. Время ото времени они доезжали до очень немногочисленных здесь поселений, которые прятались от вечных ветров в глубоких, совершенно ненаблюдаемых с равнины балках - просто вдруг дорога ныряла куда-то вниз, и они оказывались уже почти что в подземном мире, где в глубокой впадине их ждало несколько глинобитных хижин, пара хозяйственных построек, и тёплое, хотя и несколько примитивное гостеприимство среди полукочевников-плуземледельцев, которые жили в этих небольших поселениях, часто ютивших не более двух-трёх обширных семейств одного родственного клана.
Но в основном, все эти дни им приходилось устраиваться на ночёвку прямо посреди голого поля. Ставили возы по кругу, в середину сгоняли волов и лошадей, а между ними и возами раскидывали войлочные шатры. Дров тут набрать было негде, поэтому их везли с собой, и расходовали очень бережно - только на приготовление перед сном горячей пищи. В основном - густого, обильно приправленного специями хаша. А так - обходились сухомяткой - в виде мороженных буханок чёрного, ржаного хлеба, вяленого мяса и рисовых лепёшек.
В шатрах, разумеется, не топили. Но поскольку в каждый из них людей вповалку набивалось столько, что даже повернуться во сне было почти невозможно, то внутри было вполне сносно. На ночь заворачивались в войлочные же кошмы. Под голову клали сёдла, снимаемые с лошадей. Поскольку воздух был сухим, то Владислав здесь переносил ночной холод гораздо лучше, чем на корабле. Первые несколько ночей он страшно страдал от отсутствия даже наималейших удобств, и тоской вспоминал недавно покинутую гостинцу, но потом он довольно быстро притерпелся, и даже начал находить в таком образе жизни и свои прелести.
Днём караванная стража вовсю носилась вдоль медленно ползущего каравана, устраивая скачки, и шуточные соревнования, чтобы кони не застаивались, и не мёрзли. Возы, влекомые быками, двигались очень неспешно, и поэтому стражникам постоянно приходилось придумывать себе занятия. В основном они сводились к джигитовке, и учебному бою - на тупых копьях и деревянных мечах, которые специально с этой целью в изобилии хранились на возу у проводника.
Владислав с Кимом принимали во всё этом самое горячее участие. Сначала бывалые воины лишь подсмеивались над их полным неумением провести даже самый простой удар копья на скаку, или же отразить мастерски обрушенный на них удар учебного меча. Но постепенно они начали чувствовать себя в сёдлах всё увереннее и увереннее, а учебные копья и мечи в их руках всё более точно наносили и отражали удары.
Спиртное в караване было запрещено под угрозой смерти. Купцы и челядь там ещё чем-то потихоньку баловалась, но за стражей вожатый следил жёстко. Владислав с Кимом хоть и не были здесь наемной охраной, но также добровольно разделяли со стражниками их воздержание. Да и то -приложившись к бурдюку с пивом или же кумысом, запросто можно было во время игривого боя или скачки слетететь под копыта своего или чужого коня.
Кроме воинских игрищ всадники постоянно обменивались разного рода байками, в недолгих перерывах сбиваясь в неторопливые группки рядом с возами - давая себе и своим скакунам передых. Но в основном болтали, конечно же, вечером тесно сбившись, и прижимаясь друг к другу у небольшого костерка, на котором закипал общий котёл с варевом, и рядом - несколько набольших котелков для чая. Чай был в больших прессованных брикетах - как чёрный, так зелёный - на всякий вкус. Правда, качества он был не выдающееся, но зато вяжуще-крепок, а что ещё нужно смертельно усталому человеку после целого дня на морозе?
Несколько ночёвок, проведенных ими под крышей на этом фоне выглядели попросту праздником жизни. Правда, обитатели степных хуторов общеязом почти не владели, и всё общение с ними происходило исключительно посредством вожатого каравана, хорошо знавшего их наречия. Были они всё того же племени, к которому принадлежали и обитатели Звездограда - потомками огромной Орды, когда-то объединявшей все кочевые народы на южных степных равнинах, раскинувшихся от Великих Гор и до непроходимых лесов и хребтов на далёком востоке. Орда эта давно уж распалась на множество мелких ханств и княжеств, большей частью так или иначе подпавших под виляние или даже в прямую зависимость от великой северной Империи.
Большинство и них, даже полуосевшие на земле, жили очень замкнуто, с чужаками почти не общаясь, и никаких иных языков, кроме своего собственного, не зная. Да в их примитивном быту любого рода образование было бы совершенно излишним. Западники же, даже если они и обитали среди этих народов, просвещать и образовывать их отнюдь не стремились. Довольствуясь тем, что держали в жёсткой культурной зависимости от себя их правящую элиту. Альтистан же, и, в согбенности, Урустан и вообще были совершенным пограничьем, или же землями, где скрещивалось и сталкивалась непрерывное соперничество западников и их родственных антагонистов - отщепенцев. Следствием чего и были постоянные опустошительные войны, не оставлявшие этим нардам ни малейшего шанса на спокойное существование, и постепенное развитие устойчивых общественных форм.
Караванная стража состояла из крепких, коренастых, битых жизнью, а также и многочисленными сражениями, в которых им за эту свою жизнь довелось поучаствовать вояк достаточно преклонного возраста. То ли они уже не годились ни в какую регулярную армию, то ли сами решили под старость поискать местечко поспокойнее, но прибились они в караванную охрану со всех концов света, и из совершенно разных плёмён и народов. Были там и русоволосые, заросшие бородами с проседью северяне. И несколько узкоглазых кочевников. И даже один воин с далёких островом на самом востоке Среднеземья, как тут же разузнал Ким, почуявший родственную душу. Вооружены они тоже были совершенно чем попало, хотя и весьма добротно при этом.
К Владиславу с Кимом они относились хоть и несколько свысока и покровительственно, но в общем-то вполне добродушно. Команда вообще, как на подбор, была очень сбитой, и люди были всё спокойного, незлобного нрава. Другие, видимо, тут попросту не уживались.
От этой неторопливой монотонности движения каравана Владислав попросту потерял счёт дням. Поэтому когда морозы внезапно сменились дружной оттепелью, и весна совершенно неожиданно обрушилась им на головы - это оказалось для Владислава полным сюрпризом. Просто однажды нахлынула с запада волна мокрого тепла, пахнувшего влагой какого-то далёкого моря, и снега вокруг поплыли мутными, неостановимыми ручьями. По на глазах разлезавшейся в грязь дороге они еле-еле доползли как-то до очередного селения, и вожатый каравана решил всё же переждать там распутицу. "Эх, жалко до предгорий не успели добраться, - сетовал с досадой он, - там бы было проще, и меньше бы задержались, наверняка ведь!"
Но - делать нечего. Пришлось ждать, пока степь подсохнет хоть немного. Впрочем, в этом были и свои достоинства. Однообразная сухомятка сменилась хоть и не пирами, но вполне достойной и регулярной горячей пищей, которую им, за весьма умеренную плату готовила хозяйка небольшой хижины, в которой они поселились, отъединившись на время вынужденной стоянки от караванщиков, предпочитавших всё же кучковаться в шатрах подле своих возов. Владислав вдруг неожиданно обнаружил, как же ему последние недели не хватало вот именно такого уединения, и насколько же он устал всё время мельтешить в толпище человеческом.
Впрочем, погода установилась солнечная, степь быстро подсыхала, и они снова отправились в путь. Вокруг буйствовало такое совершенно невиданное прежде Владиславом в жизни многотравье и многоцветье, что у него от запахов под вечер попросту кружилась голова. Шатров теперь уже ночью не ставили, а спали, завернувшись в кошмах, на возах - кто где устроился.
Равнина сменилась холмами. Дорога теперь петляла между ними, полого поднимаясь, и упорно пробираясь к вершинам далёких гор, уже чётко прорисовывавшихся по левую руку.
День был как день. С утра, как всегда, просияло ясное солнышко, и потом, к полудню, они уже вовсю жарились в припекающих весенних его лучах. Под доспехами у них теперь были лишь толстосуконные портки и рубахи, защищавшие днём от жара раскалённого железа. Хотя они всё равно жарились немилосердно в своём поту, с завистью поглядывая на возчиков, сидевших на возах совершенно расхристано - налегке. Владислава уже несколько дней преследовала мысль, не скинуть ли и ему с Кимом доспехи. Но останавливало чувство стыда перед стражей, которая продолжала гарцевать в полном вооружении, невзирая на припекающее солнышко.
Дорога как раз свернула в глубокую седловину между двумя холмами, как вдруг, слева, на голубом фоне уже недалеких предгорий Владислав заметил краем глаза чёрные силуэты всадников на близкой вершине холма. Он не успел даже и задуматься об этом, как в середине каравана хрипло и тревожно завыла медная труба. "Горцы!!!" Сполохом прокатилось по каравану. Возницы даже без команды тут же начали сбивать возы в защитное кольцо, поспешно распрягать быков, и сгонять их на середину. Всадники, похватав с возов боевые копья, сбились в отряд, отгораживающий холм от каравана. Лица у всех посуровели, слились в единую маску сосредоточенности. Они поспешно начали стягивать с голов лёгкие шишаки, и быстро надевать тяжёлые, горшкообразные боевые шлемы.
А всадников на вершине холма между тем всё прибавлялось и прибавлялось. Скоро стало очевидно, что их там не менее двух десятков. Вожатый каравана оценив положение дал приказ воинам спешится и завести коней внутрь круга. Было ясно, что атаковать эту банду было бы полным безумием. Воины загоняли коней к быкам, складывали на возы ломкие кавалерийские копья, и круглые щиты, а затем быстро разбирали по рукам более подходящие в пешей обороне бердыши и огромные, плетёные из ивовых прутьев пехотные щиты.
Возницы и купцы, поняв, что отсидеться не получится, тоже поспешно расхватывали амуницию, натягивали кольчуги и занимали оборону. На лицах постепенно проступала серая печать тяжёлого ужаса и безысходности.
Группа всадников на холме вдруг ринулась двумя потоками вниз, охватывая караван в кольцо окружения. Первые из уже замыкали кольцо, а из-за края холма выныривали всё новые и новые всадники. Наконец это поток завершился появлением двух всадников с бунчуками, меж которых ехал воин в остроконечном чернёном шишаке, в чёрнённом же панцире поверх кольчуги, и на огромном, вороном жеребце. Он остановился на вершине холма, весело скалясь на обречённый караван. Всадники уже находились на расстоянии прямого выстрела, и на караван посыпались чёрные стрелы.
Соскакивая с коня Владислав чувствовал, как у него предательски дрожат и подгибаются коленки. Взглянув в лицо Киму, он увидел, что глаза у того стали из обычно узких совершенно круглыми, дикими, как у кота, а на лицо легло выражение какого-то совершенно детского, нескрываемого ужаса. "Неужели же и я выгляжу так же? - изумился Владислав, нехорошо-то как! Стыд-то какой!" Впрочем, вокруг до него с Кимом не было никому какого дела. Каждый глубоко ушёл в свои собственные страхи. Как-то совершенно механистически сменив копьё и щит на алебарду и плетенку, и прикрывшись ею сверху, Владислав выглянул поверх воза. Стрела тут же свистнула у него над самым ухом, едва не скользнув по шлему. Сверху тоже сыпались стрелы, и уже две застряли в его плетёном щите.
"Как бы они коней не перебили" - тревожно мелькнула мысль, но он тут же понял, что не перебьют - а зачем собственно? Это же их уже практически верная добыча! За спиной частил быстрый, свистящий с перепугу говор какого-то купчины: "Может попробуем откупится?" "Да какой там откупиться, - с досадливой хрипотцой ответил тут же вожатый, - их же почитай полная сотня! Зачем им часть, когда всё возьмут!" "Так ведь с бою же!!" - отчаянно завыл купец. "Эх! Это же горцы! Для них удаль показать, да кровушку пролить почитай даже важнее добычи будет!" "Мож, сдадимся просто? Мож потом отпустят? Пусть голые, но живые ведь!" "Да как же - отпустят! В рабы забьют, в колодки! До конца жизни просо молоть будем в горных саклях!"
У Валима похолодело в животе - "Вот так и конец истории! Что же будет! Что же будет-то!!!" Он осторожно выглянул в щель между возами, уже не рискуя высовывать голову. Горцы непрерывно гарцевали, взяв караван в тесный круг, и обстреливали пространство, сразу же за возами, навесом. Возы стояли тесно, и в щель было почти ничего не видно. Прямо напротив Владислав перед ним маячила лишь вершина холма, на которой всё так же, почти неподвижно, застыл силуэтом на далёком голубеющем фоне горной цепи предводитель горцев. В полуденном свете он был великолепно обозреваем совершенно весь - до мельчайшего колечка на кольчуге под чернёным панцирем, до малейшего волоска в густой, чёрной бороде, в которой лукавилась весёлая, озорная усмешка. Он не был так уж молод, но - скорее мужчина средних лет, в самом соку. Наверняка - вождь клана. Съехавший с гор, со своими джигитами, пошалить на равнину. Поискать молодецкой удали. Глаза его, серые, по детски наивные, в тоже время поражали какой-то совершенно звериной безжалостностью.
Всадник стоял практически за пределом достижимости выстрела обычного лука. Но своим вот Владислав вполне мог бы попробовать и дострелить до него. Толку правда, от этого всё равно было бы мало. На таком расстоянии, даже без кольчуги и панциря на всаднике, стрела разве что оцарапала бы его. И вот тут Владислав и вспомнил - как будто всплыл в голове его из мутного озера захлёстывающего сознание ужаса спокойный, размеренный, чуть глуховатый, и, в то же время, меднозвучный голос заклинания из старинного свитка - "..а стреле важно лишь коснуться к телу после того, как она будет выпущена из лука твоего - безразлично, в одежде ли тело, или даже в броне. И сила выйдет из стрелы невидимая, и поразит врага твоего ядом необоримым". Там было, кажется, две разновидности заговора. Одна стрела отнимала жизнь немедленно. А вот другая - другая должна была лишь вывести противника из строя. Там - лишить силы всякой для боя, как было это в заклинании сказано. Гарантированно - на четыре седмицы будет лежать как студень. А потом ничего - поднимется.
И из самой глубины отчаяния, от которого цепенело сознание, вдруг всплыло какое-то совершенно бедовое, отчаянное - а почему бы и нет? Раз уж пропадать-то - хоть попробую, чего вживе-то старая магия стоит! Хоть - увижу! Совершенно не помня себя, Владислав не глядя, на ощупь, потянул из колчана за спиной нужную стрелу. Лук у него и так всегда оставался под рукою. Стрела послушно легла на тетиву, но руки предательски дрожали. Укусив себя за губу до крови, он чуть успокоился. "Эх, только бы не промахнуться, всё-таки на пределе же расстояние!" - мелькнула, и тут же пропала мысль. Дальше тренированные руки рванули лук и тетиву в разные стороны, как бы разрывая упругую пасть гигантского животного, глаз привычно положил точку прицела - справа, и чуть выше, только - немного повыше, уж больно далеко, и тетива, тонко тренькнув, выбросила черную с красным стрелу вверх, из-под воза, навстречу всаднику на холме, под запоздалый зычный и гневный крик вожатого каравана - "Не стрелять!!! Кто выстрелил?! Я же сказал не стрелять до команды!!!"
Стела молнией выпорхнула кверху, и уже практически на излёте своём легонько тюкнула предводителя горцев в панцирь. Тот отмахнулся от неё, как от надоедливой мухи, весело захохотал, задирая лицо к небу, так что Владиславу стала видна лишь его вставшая торчком борода, после чего стремительно привстал на стременах, и поднял правую руку, собираясь отдать приказ о начале атаки. Но - прошло мгновение, другое, а отмашки всё не следовало. А затем он как-то мешком сполз обратно в седло, рука бессильно упала, тело завалилось на холку коня, и начало с него медленно сползать. Стоявший справа от него знаменосец с бунчуком из конского хвоста, свободной левой рукой подхватил обмякшее тело, и придержал, пока не примчался стремительно из так и не начавшего атаки круга воин в богатых, покрытых позолотой и филигранью доспехах, с коротко постриженной седой бородой, то ли предводитель сотни, то ли родственник вождя, то ли, скорее всего, то и другое вместе, как это в горских племенах часто бывает.
Он соскочил с коня, и бережно приняв на руки тело предводителя осторожно положил его на сдёрнутую знаменосцем с коня попону. Не веря глазам своим, в полном исступлении ума, Владислав наблюдал за происходящим. Первый раз в жизни он вживе стал свидетелем работы боевой магии своего народа, и уж совершенно потрясало его, что это совершилось сейчас его, именно его собственными руками!
Старый воин стал на колени рядом с неподвижным телом, и приложил к устам ратную, начищенную до блеска железную рукавицу. Владислав, замерев, ждал результата. Горцы совершенно покинули круг, и сгрудились у подножия холма. Старый воин начал водить обнажённой ладонью над грудью и лбом лежащего, сняв с его головы шишак. Что-то он там выслушивал, что-то прощупывал, что-то пытался понять - этот старый, умудрённый жизнью человек. Потом он вскочил на ноги, повернулся и уставился вниз - Владиславу казалось, что прямо ему в глаза. На лице у старого воина был написан совершенный ужас вперемешку с отвращением и жгучей, чёрной ненавистью.
Затем он резко подал сигнал, и крикнул что-то воинам своим, сгрудившимся у подножия холма. Несколько из них тут же подскакали к нему. Откуда-то появились носилки, которые пристроили меж конями знаменосцев. Тело предводителя, уже освобождённое от доспехов, бережно пожили на них положили. Прозвучал гортанный сигнал, и вся банда тут же снялась, обскакивая холм с двух сторон, и - совершенно скрылась, исчезла за ним, словно долгий, дурной сон от крика петуха на рассвете.
Люди в караване попросту ничего не могли понять в происходящем. Как? Почему?! Куда они делись? Пережитый ужас не хотел отпускать сознание. Ждали, когда осатаневшие горцы всё же вернуться - отомстить за вождя. Но время шло, а никто не появлялся. Наконец вожатый выслал нескольких воинов на ближайшие холмы - осмотреться. Те доложили, что в пределах прямой видимости никого нету. "Ладно, - хмуро махнул он рукой, - будем собираться. Разошлём по стонам дозоры, и - поскорее вон и этой западни!".
Невзирая на очевидное избавление, на лицах у всех в караване лежала скорее печать глубокой, задумчивой озадаченности, нежели радость, положенная для чудом избежавших верной смерти. Предводитель каравана подошёл почти вплотную к Владиславу, хмуро, как-то искоса, не подымая глаз, моргнул на него, и пробурчал, как бы про себя, тихо, но внятно - "Экие у тебя, парень, стрелы в колчане однако!" Потом быстро повернулся, и ничего более не говоря быстрым шагом побежал дальше распоряжаться лихорадочными сборами в овладевшей всеми лихорадочной сумятице.
Аж до самого вечера этого дня пережитый ужас не опускал их сердца. До наступления темноты они таки добрались до укреплённого поста княжества, которых в предгорьях было немало, и с огромным облегчением укрылись за его стенами. Там уже знали о шалящей в окрестностях банде горцев, но сами сделать ничего не могли - гарнизон был маленький. Обещали, что через два дня должен подойти по вызову большой отряд с равнины, из крепости. А до этого советовали пересидеть за стенами.
Самым поразительным было то, что никто в караване совершенно не хотел не только обсуждать случившееся, но даже рассказывать о нём в крепости. Отделывались невразумительным бормотанием, и изумлённый командир гарнизона так и не смог добиться более-менее внятного объяснения чудесному избавлению каравана. Но между Владиславам с Кимом, и остальными в караване с тех пор выросла совершенно непреодолимая стена. Не то, чтобы их гнали из каравана, или там выражали какую враждебность. Но- все просто старались держаться от них по возможности дальше, и общаться лишь по необходимости, отделываясь самыми простыми фразами.
Большой отряд действительно пришёл в крепость именно через два дня. Три сотни конных. Они, разослав во все стороны разъёзды, за два дня прочесали всё вокруг, аж до самого подножия горной цепи. Но от горцев остались в холмах лишь следы стремительно ушедшей в горы группы конных, хорошо просматривавшиеся на ещё не совсем подсохшей земле.
На пятый день караван снова рискнул выйти в дорогу. Ехали сторожко, постоянно высылая дозоры, но до самого Пригоска на них уже никто напасть так и не собрался. Хотя это была, по словам проводника, именно самая опасная часть их пути. То ли удача, то ли слухи пошли по окрестностям. Впрочем, когда впереди наконец-то показались башни цитадели Пригорска, венчающей невысокий горный отрог, у подножия которого и ютился этот славный и древний город, все в караване вздохнули с огромным облегчением.