Аннотация: Кто-то отмечает 9 мая лежа на пляже с бутылкой, но я предпочту почтить память подвига, выложив рассказ.
Ночная тишь разрывалась грохотом выстрелов. Сухо трещали "шмайссеры", озаряя стены домов короткими вспышками, которые разбрасывали по сторонам неверные тени и силуэты, пулеметы, захлебываясь, били и били из окон по любой тени или фигуре, стоило ей лишь мелькнуть.
Иван, напрягая усталые глаза, вглядывался в темноту, крепко держась за пулемет. "Кажется, больше никого. Кажется, успокоились..." - думал он, постепенно расслабляясь.
И вдруг в стороне, на дальнем конце двора, на который через пролом в стене смотрело дуло Иванова пулемета, что-то мелькнуло.
Иван потянулся было к гашетке, но остановился: ствол и так был перегрет недавней стрельбой - так и пулемет можно испортить. Да и движение прекратилось. Да и было ли оно вовсе, раз уж на то пошло?
Но не успел он даже вздохнуть, как откуда-то снизу, из "мертвой зоны", раздался стук. Может быть, это выпал из ветхой кладки кирпич... а может, кирпич выпал давным-давно, и сейчас его задела чья-то нога.
Иван нахмурился и отпустил бесполезный теперь пулемет. Он наклонился и протянул руку к лежащей на обшарпанном кирпиче пола верной "мосинке", но неожиданно ощутил легкий укол в грудь.
Сначала он удивился, но спустя полмгновения сообразил, что его уколол уголок сборника стихов русских классиков, который он хранил во внутреннем кармане гимнастерки. Иван невольно замешкался, "завис", вспоминая историю появления у него этого томика.
Он точно не знал, откуда эта книга взялась в его доме. Судя по еще дореволюционной печати с "лишними" буквами, она принадлежала либо деду, либо бабке, которых Иван ни разу не видел. Уже получив повестку и готовясь уйти на фронт, он заметил на книжной полке маленький томик и прихватил его с собой, "на самокрутки", как он, бравируя, сказал провожавшей его матери.
Но ни до самокруток, ни до посещений туалета в условиях дефицита туалетной бумаги так и не дошло: пока он ехал на фронт, эта маленькая книжка открыла ему совсем иной мир. И пока другие призывники рассказывали друг другу избитые шутки про трактористов, механизаторов и доярок, да резались тайком от командиров в дурака засаленной колодой карт, Иван читал и учился смотреть другими глазами на природу, на небо и на людей, в его голове зарождалась целая вселенная, полная тайн и волшебства.
Внизу раздался резкий шорох. Иван тут же сомкнул пальцы на винтовке, выметая из головы все воспоминания. Может он и зря беспокоится, может, это просто крыса пробежала. А может, это к нему крадется крыса в человеческом обличье, фашистский диверсант?
Шорох повторился. Иван взял винтовку на изготовку и, крадучись, на полусогнутых ногах, занял позицию сбоку от лестницы. Он встал на одно колено и направил ствол вниз. Отсюда он увидит врага первым и нажмет курок быстрее, чем тот успеет сказать "майн готт!".
Снова шорох во тьме. И еще один. Все ближе и ближе. Теперь уже не оставалось и тени сомнения в том, что это человек. Да, тень сомнения исчезла, но зато на лестнице появилась другая тень, крадущаяся наверх. Иван крепче упер винтовку в плечо, и его правый глаз, целик, мушка и серая тень оказались на одной линии, а палец уже выбирал слабину спускового крючка.
--
Нихт! - неожиданно раздалось с лестницы, - Нихт стреляйт!
От неожиданности Иван едва не выстрелил, но все-таки сдержался. Ведь враг все равно на мушке, он никуда уже не денется.
--
Нихт стреляйт! - снова выкрикнула тень на корявой смеси немецкого и русского, - Нихт! Я есть сдавайтен!
Иван медлил, держа тень под прицелом. С одной стороны, это враг, и он может быть опасен. С другой -- он же сдается! Да, он тут один... как ему контролировать пленника? Но ведь он сдается... Некоторое время красноармеец колебался, но в итоге все-таки решился.
--
Хэндэ хох! - негромко сказал он, и тень послушно выполнила приказ. - Ком цу мир! - произнес Иван чуть громче, вставая с колен и перехватив винтовку так, чтобы в случае чего можно было бы не только стрелять, но и колоть штыком.
Тень двинулась вверх по лестнице, не опуская рук, постепенно выходя на лунный свет и приобретая человеческие черты. Немец оказался человеком среднего роста и средних лет, с легкой рыжинкой в волосах, в поношенной полевой форме. На поясе немца висела пустая кобура от пистолета, а сбоку виднелся контур фляжки. На самой форме не было никаких знаков различия -- то ли он не успел их нашить, то ли, что более вероятно, учитывая изношенность формы, они были спороты.
Примерно с полминуты они просто стояли друг напротив друга, а затем Иван кивнул немцу в сторону стены.
--
Садись, - сказал он, не ожидая, что будет понят, но немец послушно уселся у стены на брошенное там тряпье.
Сам Иван отошел в другой конец комнаты, ни на миг не спуская с пленника глаз и держа винтовку наготове. Отойдя к противоположной стене, он сел на ящик, поставленный набок рядом с пулеметом, а винтовку положил на колени.
Какое-то время ничего не происходило, но вскоре Ивану захотелось пить. Он, искоса поглядывая на немца и готовый в любой миг вступить в бой, прислонил "мосинку" к стене и снял с пояса фляжку. Сделав пару быстрых глотков, красноармеец снова посмотрел на немца, но тот не реагировал на действия красноармейца.
--
Будешь? - спросил Иван у немца неожиданно даже сам для себя.
--
Вас? - непонимающе встрепенулся немец, то ли не понявший, то ли не расслышавший вопроса.
--
Пить, говорю, будешь? - повторил Иван, для пущей убедительности потряся фляжкой, в которой заплескался чай.
--
О, я! - с улыбкой кивнул немец, и красноармеец кинул ему фляжку, приближаться к немцу он по-прежнему не рисковал. Немец неловко поймал ее одной рукой, едва не уронив, и жадно присосался к горлышку. В глазах Ивана он сразу же начал выглядеть как-то безобиднее.
--
Ну давай рассказывай, фриц, чего от своих-то сбежал, почему к нашим подался? - задумчиво спросил Иван, впрочем, весьма сомневаясь, что будет понят. Но немец, похоже, изучал русский.
--
Я не являться Фриц, мое имя -- Ганс, - ответил он с некоторой обидой и почти без акцента. - Я потому есть дезертир, что не хотеть война и смерть.
--
Воевать, говоришь, не хотел? А на нашу землю тогда зачем пришел?
--
Приказ, - пожал плечами немец и добавил по-французски: - Аля гер ком аля гер.
--
А сдаваться-то тогда чего пришел, фриц? Тьфу, то есть Ганс...
--
Я верить Геббельс и приходить за победа, а видеть смерть, - тихо ответил немец, смотря под ноги.
--
Вот потому наши ваших и бьют! - тяжело сказал Иван, так же, как и немец, не смотря в глаза собеседнику. - Мы не за победой пришли. Мы пришли не пустить вашу фашистскую заразу на Родину. Мы пришли умирать за нее. - Тут Иван поднял голову и встретился с немцем взглядами. - Знаешь, как у нас говорят? Сдохни, но сделай! - Ганс отвел глаза.
Впрочем, они недолго оставались опущенными. Ганс как-то резко взбодрился и сел поудобнее.
--
Я из Гамбург. А ты откуда? - спросил он у красноармейца.
--
А я из Сибири. Из деревеньки небольшой, ее и в облцентре-то не знают, не то что в Германии, - улыбнулся Иван, вспоминая о доме.
--
Это есть очень далеко, - покивал впечатленный немец.
--
Еще как далеко! Я аж от Новосибиска ехал! Ты представляешь, сколько я дней в вагоне провел?
Иван, сам не заметив как, ввязался в разговор с Гансом, который с каждой минутой все лучше и лучше говорил по-русски. Однако, красноармеец не замечал и этого, он взахлеб рассказывал благодарному слушателю про родную деревню, про долгую дорогу, тяжелую службу, про свою воинскую часть и ее боевой путь.
За разговорами прошло довольно много времени. Через дыру в стене даже стало видно зарево зарождающегося рассвета. Посмотрев в пролом, Иван зевнул. Уже скоро его сменят на посту.
Немец тоже зевнул, видимо, "заразившись" от Ивана, а затем снял с пояса свою фляжку и сделал глоток. По лицу Ганса буквально расплылось удовольствие.
--
Будешь? Бодрит! - совершенно без акцента сказал он Ивану, приподнимая фляжку.
Иван кивнул, и немец кинул ему фляжку, так же, как и сам Иван недавно. Красноармеец отвинтил пробку и сделал большой глоток, запрокинув фляжку, все-таки разговор с немцем изрядно высушил его горло.
И тут же Иван заперхал, закашлялся, едва не расплескав обжигающую, крепкую жидкость, хлынувшую ему в рот!
--
Шнапс! - гордо сказал Ганс.
В голове Ивана приятно зашумело, но он не взбодрился, как обещал немец, напротив, его начало клонить в сон. Немец что-то говорил, что-то рассказывал, не умолкая ни на миг, но в голове Ивана речь Ганса сливалась в нечленораздельный звуковой фон, она окутывала его, как шум прибоя или рокот-перестук железнодорожных колес, убаюкивая его, погружая во тьму.
Во тьме было хорошо, тепло и мягко, как не было никогда с начала войны, и даже когда убаюкивающие слова стихли, тьма не желала отпускать Ивана. Да он и сам не хотел ее отпускать.
Но неожиданно во тьме раздался сухой и резкий металлический щелчок, а лежавшая на коленях винтовка слегка дрогнула. С трудом прорываясь сквозь липкую тьму дремы, Иван еле-еле открыл глаза, чтобы увидеть стоящего над ним Ганса с отстегнутым от винтовки штыком в руках.
Только что узкие и сонные щелки, глаза Ивана, подстегнутого адреналином, распахнулись во всю ширь, он попытался отскочить в сторону, закрыться руками, но было поздно, немец, держа штык обратным хватом, нанес колющий удар ему в грудь.
Но вместо того, чтобы захлебнуться кровью и умереть, Иван ощутил тупой толчок в грудь и легкий укол. На мгновение в глазах Ганса и Ивана застыло одинаковое выражение недоумения. И тут Иван осознал, что штык угодил в сборник стихов, который он носил на груди. Ошеломление покинуло его глаза, уступив место пламени ярости. Изменились и глаза немца, став из растерянных испуганными.
Иван, как был, из положения сидя, нанес удар ногой в живот опешившего немца. Тот отлетел на пару шагов, потерял равновесие и едва не упал. Ящик под Иваном не выдержал резкой встряски и начал со скрипом съезжать набок, но сам Иван успел вскочить до того, как тот окончательно упал, и даже подхватил винтовку.
Ганс перехватил штык поудобнее и уже собрался было начать новую атаку, но Иван оказался быстрее. Схватив "мосинку" за дуло, он ударил немца прикладом, как дубиной. Удар пришелся в плечо и заставил противника отступить еще на шаг и выронить штык. Баюкая ушиб, немец попытался разорвать дистанцию, но Иван рванулся вперед, и, нанеся еще один удар сверху вниз, попал Гансу по ключице, заставив его взвыть от боли и опрокинуться на пол.
Коршуном налетев на барахтающегося на полу немца, Иван пару раз приложил его прикладом, опрокидывая обратно, однако Ганс все равно упрямо пытался встать. Закрываясь руками, он норовил пнуть красноармейца, но разъяренный красноармеец увернулся и, подскочив к фашисту сбоку, обрушил приклад на его голову.
Ярость горячки боя, адреналин и пережитый испуг вкладывали нечеловеческую силу в удары Ивана, которые он наносил один за другим, вбивая, вминая, утрамбовывая голову противника в выщербленный пол.
Остановился Иван лишь тогда, когда брызги крови попали ему на лицо. Отойдя на шаг, он с испугом и удивлением на дело своих рук - недвижимую фигуру Ганса с измочаленной, раздробленной на осколки, головой. Для Ивана все произошло, казалось, за доли секунды, но умом он понимал, что, видимо, целую минуту молотил прикладом уже бездыханного немца, вымещая на нем свою злобу и страх.
Пытаясь унять судорожное дыхание, Иван сел обратно на скособоченный ящик, едва не упав. Сердце колотилось, как бешеное. Глаза словно застилал туман, слабеющий с каждым ударом сердца.
--
Тум-тум-тум! - эхом отдавались в ушах Ивана сокращения сердечной мышцы.
--
Тук, шорк, тук! - вторили им шаги на лестнице.
Шаги на лестнице?! С истошным вздохом красноармеец вскочил на ноги, лихорадочно сжав винтовку побелевшими пальцами. И в этот же момент до него дошло, что он мог и не бить немца, а просто выстрелить.
Иван снова занял позицию для стрельбы, прижав к плечу окровавленный приклад. Указательный палец дрожал на курке.
--
Стой, кто идет?! - крикнул он в лестничный пролет.
--
Свои! - откликнулся человек снизу, не прекращая подъем.
--
Воинское звание, цель прибытия!? - выкрикнул Иван, ничуть не расслабившись.
--
Вань, ты чего? Это ж я, Женька! - удивленно донеслось снизу.
--
Пароль-три! - выкрикнул Иван.
--
Один! - откликнулся голос, и только тогда Иван опустил оружие.
--
Вань, ты чего за балаган устроил? Устава на ночь начитался? - раздалось снизу, и из-за пролета показался Женя.
Он уже поднялся, протянул было руку, чтобы поздороваться с Иваном, но так и застыл, увидев труп Ганса с размозженной головой и вытекшую из него лужу крови.
--
Вопрос снят... - тихо пробормотал он, так и продолжая стоять с протянутой рукой. - Но зато появился новый. Что тут вообще случилось, Вань?
--
Шпион немецкий случился. Вроде как сдаваться пришел, а сам все выспрашивал, кто, откуда, где воевал... А только я ослабил бдительность, попытался заколоть.
--
Надо было сразу стрелять. Зачем ты вообще в одиночку пленного брал?
--
Да знаю, что дурень, знаю, - обиженно махнул рукой Иван, - Но не мог я по-другому, он же вроде как сдаваться пришел...
Иван и Женя наконец пожали руки.
--
Ладно, Жень, принимаешь пост? А то спать охота, - слегка зевнул Иван.
--
Да принимаю, принимаю. Но про немца сам доложишь.
Иван кивнул и приложил руку к голове, выполняя воинское приветствие.
--
Рядовой Петров пост сдал!
--
Рядовой Котов пост принял! - ответил ему Женя, сделав аналогичный жест.
Уже начав спускаться вниз, Иван споткнулся и, едва не упав, оперся о стену, согнувшись. Уголок сборника опять слегка уколол его, напомнив о себе.
Иван достал книгу из кармана. С одной стороны томика виднелось широкое входное отверстие от штыка, а с другой было узенькое, чуть толще иголочного острия, выходное, вокруг которого расплылось небольшое пятнышко крови. Штык все-таки добрался до него, пусть и только слегка уколов.
Иван вспомнил, как буквально вчера у костра, на котором грел в котелке паек, он сидел, глядя в огонь, и пытался сочинить что-то свое, чиркая карандашом по последней, чистой странице томика.
--
Это-то что еще такое? - заревел на него неожиданно появившийся старшина, уперев руки в боки. - Тут вся рота трудится, а он бумажки черкает карандашиком? Эту дрянь выкинуть, и наряд вне очереди!
Собственно, именно так он и попал на пост этой ночью.
Поддавшись порыву, он открыл последнюю страницу, где расплывалось кровавое пятно и было написано его, свое собственное четверостишие.
Враг пойман на мушку, но палец дрожит:
Вдруг он... он такой же, как я!?
Одно лишь движенье - он будет убит,
Его не дождется семья...
Иван прочитал его, отступил пару сантиметров от пятна крови, и, достав из другого кармана чудом уцелевший в бою карандаш, закончил стих.
Вот только я знаю: сомнений в нем нет,
Как нет ничего за душой.
Ведь к нам он принес сто проклятий и бед.
Прощай, враг поверженный мой.
Иван с негромким хлопком закрыл книжку, и убрал ее обратно вместе с карандашом. Криво улыбнувшись, он подумал, что вот это кровавое пятно посередине разделило на "до" и "после" не только его стих, но и его жизнь.