Сумерки. Там, за стеной избушки, опасное волшебство вечера. На охоту выходят затаившиеся днем. Тень мелькнет - то ли медведь, то ли марал в темноте, то ли собственный страх. Шум деревьев под ветром и шум горной реки укрывают отдельные шорохи, шелесты и похрустывания.
Ночь в этих горах трудно назвать приветливой к человеку. После захода солнца поднимается ветер, здесь он ледяной, пронизывающий насквозь, а рокот реки к вечеру тревожно усиливается. Вода и камни, деревья и травы, звери и птицы - это единая, живая и объемная сеть - жизнь леса. Она полна отдельных движений, не различимых в темноте. Со всеми тревогами и невидимыми ночными тайнами - она там, на ветру, за бревенчатой стеной избушки.
Внутри нее наш хрупкий ночной мир невелик. Уютно потрескивает хворост в печи, отдавая тепло. Земляной пол чисто выметен, столик с посудой в углу аккуратно прибран. В консервной банке, прибитой к стене, горит фитилек жирника, освещая маленькое помещение. Саша сидит на пороге, подбрасывая сухие ветки в печь, поправляя поленья и напевая. Потом он заботливо поставит наши резиновые сапоги к теплу и тоже будет отдыхать.
Завтра с утра - снова наверх, к тем водопадам и высокогорным озерам, которых нет на карте. Мы сделаем еще одну попытку подняться. Мы поищем другую тропу наверх.
...Сколько лет прошло с тех пор? Теперь, в городе, мне снова надо искать тропу, поднимаясь словно по светлым ступеням памяти.
Я снова попробую подняться.
ЧЕРНИКА ВЫСОКОГОРЬЯ
Нужно было догадаться, что мы попали в аномальную зону. Но в те годы я и не слышала о таком понятии. Увы, зачастую понимание ситуации приходит, когда возможность изменить ее упущена...
Находясь в селе на берегу, я подолгу смотрела на вершины гор за озером. Самая высокая была похожа на белоснежную пирамиду. Хотелось побывать там, в тех горах за ней, которые не были видны и все же притягивали к себе так, словно кто-то звал меня оттуда. Далековато и не безопасно идти одной... И как вообще обследовать отдаленные участки заповедника, если ловкие лаборанты догадываются устроиться на работу с осени, числятся в штате заповедника зимой, когда их помощь не нужна - стаж капает, оклад какой-никакой получают - и увольняются весной, когда приходит пора вывозить их собственных пчел на пасеку, или в начале лета, косить сено для личного скота.
А у меня как раз наступает сезон полевых работ. Если позволяет погода, каждый день бываю в окрестных горах, зачастую прихватывая воскресные и праздничные дни.
Добываю материал по научной теме, попутно немного фотографирую. К вечеру возвращаюсь домой: собранный материал нужно стационарно обработать. Для более далеких передвижений мне никто не даст коня, огнестрельное оружие полагается только егерям, а не научным сотрудникам, да и тяжеловат карабин, чтобы всегда носить его с собой. Ситуация казалась тупиковой, но мой добрый знакомый из Алма-Аты, Владимир Николаевич Мазин, посоветовал:
- А вы выпишите из Омска пару студентов-парней, будет и для них пратика по зоологии, и вам помощники.
Так появились на озере Шурик и Саша. Саше все настолько понравилось, что на другое лето он приехал снова.
- А это кто такой белобрысый? - за нарочитой насмешливостью практикантки сквозила явная заинтересованность.
Я глянула из окна музея природы и в следующее мгновение была рядом с человеком, чьи светлые волосы казались еще светлее по контрасту с кожей, обгоревшей на непривычном горном солнце.
- Вы что, знакомы?
Вместо ответа мы смеялись, глядя в глаза друг другу, и снова полетели дни, наполненные работой и приключениями.
Лето подходило к концу, когда однажды Саша появился с самым восторженным видом:
- С кем я сейчас познакомился! Человек из Алма-Аты, пришел пешком с той стороны перевала, - Саша кивнул на зубчатую линию Курчумского хребта, - и пришел совсем один. Говорит, там в верховьях есть водопады и целая россыпь озер. Говорит, водопады все разные: Каскад, Веер, Чаша. Говорит, они красивые!
Последнего он мог не добавлять, решение я приняла тотчас: мы туда пойдем. И что за странность, стоит мне услышать, что где-то в пределах условной досягаемости есть водопад, я реагирую на эту информацию как на предписание оказаться там побыстрее.
Свои планы для руководства мы обосновали: необходимо уточнить видовой состав млекопитающих высокогорного участка заповедника, так что удалось мобилизовать катер "Прогресс", что должно было сэкономить время и силы. Почуяв, что без угощения рулевого не обойдется, провожатым до берега увязался бесполезный для всех лаборант Мухтар, большой любитель быть третьим в компании мужчин.
И вот уже позади дикие утки и чайки, которые кормятся в ближнем мелководном заливе. Одна чайка неожиданно взлетает прямо перед нами. Тугая белоснежная изнанка крыльев, быстрый взгляд любопытных золотых глаз вниз, на людей в катере, - и ввысь...
Где-то примерно на середине озера нас осенило, что погода может и не благоприятствовать, так что вместо трех намеченных дней придется задержаться на все пять. Решили, что продукты можно и растянуть, если пустить в ход грибы как добавку к рациону. Конечно, если грибы там есть. Так и договорились с нашим рулевым, высаживаясь на незнакомый песчаный берег: катер придет за нами через пять дней. Достали припасенную бутылочку, мужчины по скольку-то употребили.
- Саньке много не наливайте, а то он наклюкается и идти не сможет.
На мои слова Санька обернулся и посмотрел замораживающим взглядом удава на дурацкого кролика. Молча взял два рюкзака, свой и еще один, поменьше, с ловушками, надел его на грудь как запасной парашют, помог надеть рюкзак мне и мы пошли.
Только шагнули от воды, как на первом же микроскопическом подъеме я споткнулась, ударившись о камень в траве именно над местом бывшего перелома. Захромала, заработав еще один взгляд на дефективного, самого бестолкового кролика и попыталась изобразить, что все в порядке.
Здесь недавно прошел дождь, трава влажно блестела, промытый воздух дышал особой свежестью. В той стороне, куда мы шли, прямо над лугом сияла нежная радуга, как бы ободряя нас. Похоже, к нашему прибытию все было приготовлено в лучшем виде, и земля, и даже небо.
Я чувствовала себя на грани реальности, ведь мы наконец-то шли к тем вершинам, на которые я так часто смотрела и думала: там - сердце гор. Не знаю, откуда взялось у меня это понятие, но именно там, за пирамидой высотой 3 305 м, сердце этих гор. Пирамида - как бы указатель, думала я. За ней наверняка должен начинаться несколько иной мир, почти волшебный, отличающийся от того, в котором мы живем. Я и не подозревала тогда, насколько верны мои ощущения.
Собираясь за озеро, мне как-то не захотелось надевать часы. Будет достаточно и Сашиных, механических, на серебристом браслете в виде флажков. Утром он аккуратно завел их как всегда. Однако вскоре после высадки из катера обернулся с вопросом: который теперь час? - Его часы остановились, хотя он заводил их при мне.
Обычно по своим ощущениям я могла назвать время с точностью плюс-минус пятнадцать минут, вот и теперь назвала то, что чувствовала. Мы пошли дальше, однако по мере продвижения я засомневалась. Казалось, времени то значительно больше, то меньше, но не столько, как я предположила ранее. По ощущениям, время здесь словно пульсировало, то растягиваясь, то сжимаясь.
Извинившись, попросила перевести стрелки на полчаса вперед. Оглянулся, посмотрел долгим, как бы не своим взглядом:
- В следующий раз, когда вам захочется иметь ДРУГОЕ время, скажите это мне.
Где же тот мост через реку, о котором нам говорили на катере? Ладно, попробуем перейти вброд.
И вот мое "ноу хау": переходить реку нужно обязательно в х/б носках. Босая нога, как и обувь на твердой подошве, тут же соскальзывает с камней, покрытых мелкими водорослями словно мхом, а в носках сцепление нормальное, равновесие не потеряешь. (Конечно, сгодятся и шерстяные носки, но они дольше просыхают.) Идти нужно с длинной палкой, прощупывая истинную глубину потока впереди себя, чтобы не ухнуться в незаметную с виду яму; к тому же, палка служит дополнительной опорой.
Перебрались, мокрые носки сложили в пакеты и убрали в боковые карманы рюкзаков.
К Сашиному рюкзаку за спиной был приторочен не зачехленный топорик. Этот рюкзак немного съехал на бок и я решила его поправить, оплошно проигнорировать лезвие топорика. Бритвенно-заточенная сталь не вызвала боли, но Сашино лицо снова изменилось, когда он увидел четыре струйки крови, брызнувшие из моих пальцев. Вздохнув, снял рюкзак, достал пластырь, аккуратно заклеил порезы и кровь тут же остановилась, как заговоренная. Обычно-то она у меня сочится дня по два.
Мы наконец вышли в нужную нам долину. Оттуда, куда мы шли, донесся раскат низкого гула и грохот. Даже сам воздух вздрогнул, толкнув нас в лицо, земля завибрировала под ногами.
- Что это?.. - Саша обернулся, побледнев.
- Камнепад, пойдем, Саш, - произнесла я как можно равнодушней. Но никогда в жизни я не слышала ничего подобного. Похоже, впереди произошло не только землетрясение, но и оползень. Здесь сейсмозона. Село, за годы моей жизни в нем, не было подвержено землетрясениям, хотя по словам местных жителей, эти горы за озером трясет довольно часто. Свидетелями чего мы и стали. Но у меня была железная уверенность: никакая сила в горах не повредит нам. Я шла сзади и мысленно пыталась передать куда-то наверх: нас это не коснется, мы будем в безопасности.
Шли, сверяясь с наброском парня из Алма-Аты, с непривычки теряя тонкую тропу, когда она пропадала на россыпях крупных камней или на заболоченных участках. Ведь тропа здесь - это не отчетливая грунтовая дорожка в парке, а лишь чуть притоптанная трава. Главным оказалось все время придерживаться линии телеграфных столбов, не уходить от них далеко в сторону, тогда и тропу не потеряешь надолго.
Было пройдено уже достаточное расстояние, мы устали и стало казаться: избушку вообще не найдем, так же, как не нашли хороший мост через реку. Она стоит себе в стороне под большими развесистыми деревьями, а мы пройдем-таки мимо...
Неожиданно Саша прибавил темп, быстро и молча ушел вперед. Попыталась догнать, но тут же отстала и потеряла его из виду. Как он мог оставить меня, почему?..
Я растерялась. И тут же всей кожей почувствовала: чьи-то глаза придвинулись из леса, следя за каждым моим движением. Кто-то невидимый был совсем близко, затаившись в заболоченных зарослях ивы, кто-то недобро ловил каждый мой жест, дожидаясь оплошности и проявления слабости. Я через силу заставляла себя двигаться вперед, шагая по возможности твердо, стараясь не выдать своего отчаяния неуверенной походкой. Больше всего хотелось упасть на землю вместе с рюкзаком и расплакаться, чего никогда не было даже в детстве. Но если упаду - тогда все, мне конец, я отлично это чувствовала и силы были на исходе.
Вдруг увидела: Саша бегом бежит назад, радостный и без обоих рюкзаков:
- Я нашел избушку!
Снял с меня рюкзак, надел на себя. Я даже покачнулась от неожиданности, поняв: он просто хотел мне помочь, когда так быстро ушел вперед. И все же нельзя, ни в коем случае нельзя оставлять человека на тропе одного, даже из самых лучших побуждений, тем более вот так, молча, без предупреждения. Случиться может всякое, в чем я не раз убедилась позднее.
Я снова шла сзади, теперь без рюкзака за спиной. Невидимая опасность, затаив досаду, чуть отступила в глубину деревьев и неприязненно, тяжело смотрела вслед, выжидая своего удобного часа.
За лугом, поросшим высокой, в мой рост, сухой травой, показалось маленькое строение. Избушка. Потемневшие бревенчатые стены, оконный проем, туго затянутый полиэтиленом, два ивовых прутика крест-накрест вместо переплета. Некое подобие сеней из валежин, приставленных вертикально, открытых сверху и продуваемых со всех сторон.
Внутри справа - железная печь, слева - маленький столик в углу, прямо - нары из тонких бревнышек.
Каких-то шесть квадратных метров, но Саша был так рад, словно нашел настоящий дом, о котором давно мечтал. Удовлетворенно распаковал рюкзак, вытер чем-то стол и постелил плотную пленку: получилась то ли клеенка, то ли скатерть, тут же преобразившая заброшенное помещение. Что до меня, то из покрытий для стола я добровольно взяла бы в горы разве что салфетку-самобранку, ведь каждая мелочь имеет свой вес, берем только необходимое. А я удивлялась все больше: следующим номером из рюкзака были извлечены комнатные тапочки, черные в ярко-желтый квадратик. В походе и иголка тянет, Саша с самого начала нес два рюкзака, и тащить на себе такое домашнее? Но он знал, что делал, и делал правильно, когда так старался создать посильный комфорт.
Мы принялись заготавливать хворост. Вокруг росли ивы и огромные тополя, давшие название реке Тополевке, так что опавшего сухого материала было в избытке.
Быстро стемнело, подул ночной ветер. И тут же ледяными сквозняками обнаружили себя дыры между бревнами там, где почему-то отсутствовал мох, которым эти бревна проконопачены. Набрав сухой травы, я спешно определяла, где еще требуется ремонт, ведь с таким ветром не шутят. Ржавая печь, дверцу которой заменяет кое-как навешенное расплющенное ведро, не имеет ни колен-обогревателей, ни даже печной заслонки. Не жаркие тополевые дрова быстро прогорят и все тепло тут же вытянет в трубу, а тут еще эти сквозняки, бр-р-р...
И вот печь уже согревает наши спины, уставшие от рюкзаков, на костре перед избушкой варятся каша и чай, раскрыта тушенка и мы повеселели, поужинав.
Но как быстро теряет тепло это маленькое строение! Задолго до рассвета я проснулась от холода, который проникал в спальник несмотря на подшитое шерстяное одеяло. "Пока не подошьете одеяло, в горы не пойдем", - сказал Саша накануне таким ультимативным тоном, что мне оставалось только взяться за иголку и выполнить задание собственного студента. Насколько оно было разумно, я оценила в первую же ночь, и все же холод разбудил. Стараясь поменьше шуметь, растопила печь, потом добавила дров еще раз и задремала, чувствуя, как сквозь сон доволен теплом Санька, переходя из окостеневше-скрюченного состояния в расслабленное. Его спальник был куда менее теплым, чем у меня...
С самого утра небо одарило нас шуршащей, беспрерывно сыплющейся снежной крупой. Не уверенные, правильно ли поступаем, мы все же имели глупость выйти в горы. В соответствии с неточным наброском местности, вроде нужно обогнуть склон справа... И попали на сплошные каменные осыпи, не особо проходимые даже в нормальную погоду. Съезжали, скатывались по мелким камням к воде и все же тупо шли дальше, где по невнятным тропам животных с отдельными следами маралов и горных козлов-теке, где просто по сыпучим склонам без намека на чьи-то хоженые следы. Ни один из нас не желал повернуть назад, вовремя включив мозги - похоже, из одинакового бараньего принципа:
На мосточке утром рано
Повстречались два барана -
Финал детского стишка в моем исполнении окажется примерно таким же...
Пока с трудом пробирались наверх, внизу в ручье заметили одинокий красивый островок. Он возвышался над шумными потоками, как граненый каменный стакан-останец. Совсем крошечный, островок все же был обитаем. На нем росла высокая взрослая ель, а вокруг нее - плотно столпившиеся небольшие елочки: точь в точь хоровод ребятишек, взявшихся за руки вокруг большого новогоднего дерева.
...Много лет назад ветер занес на голый каменистый остров маленькое семечко ели. В скудной пыли, принесенной тем же ветром, семечку удалось-таки пустить корешок, прорасти. Со временем своими опадающими и разлагающимися хвоинками, по большей части все-таки выдуваемыми ветром, деревце стало поддерживать не только свою жизнь, но и принесенные ветром семена лесных трав. Через долгое-долгое время, как и положено всем деревьям, на ели появились хвойные шишки, из них высыпались и полетели по ветру семена. Часть их упала на почву, к тому времени образованную на каменном островке корнями трав. Эти семена тоже дали всходы, к небу потянулись новые хвойные деревца, окружая стройную материнскую ель, плотно прильнув к ней. Сколько времени сможет продержаться эта стойкая зеленая семья? - Насколько хватит прочности скалистого островка: противостоять бурным потокам воды, обступающим со всех сторон, беспрерывно несущимся вниз и летом, и зимой, и не расколоться на части изнутри под давлением растущих древесных корней...
С трудом мы продвинулись на четыре-пять километров. Потом снежная крупа перешла в моросящий дождь. Не удержавшись на тут же обледеневшей осыпи, я целиком скатилась в ледяной ручей, успев спасти над водой лишь фотосумку. К счастью, это купание не по сезону, да еще в верхней одежде и с последующим длительным переохлаждением, обойдется для меня без малейшей простуды. "Возвращаемся", - все-таки сказал кто-то из нас и мы понуро побрели назад под холодным дождем, все так же оступаясь и скатываясь вниз.
В избушке полностью переоделись во все сухое, обогрелись, обсушились, просушили белье и одежду, а к вечеру выглянуло солнце.
Мы сидели снаружи у мирно горевшего костра, когда со стороны гор пугающе-бесшумно появился всадник, высокий, смуглый, темноволосый, с улыбкой смотревший на наши растерянные лица. Пригласили его к чаю, но он снова загадочно-молча улыбнулся. Тогда я спросила его о тропе к водопадам. Оказалось, мы неправильно поняли рисунок. Нужно было обойти избушку слева и, как в сказке, перейти один за другим три ручья позади нее, дальше поднимаясь по еле приметной тропе.
Всадником был один из местных связистов, в памяти осталась только его улыбка, темные брови и глаза.
Заснула я быстро. Проснулась от приглушенного шепота:
- Что это?..
- А? Что?
- Тише! - шикнули на меня, и тут же нечто глухо ударило в угол избушки с такой силой, что от неожиданности я крутнулась, едва не свалившись с нар прямо в спальнике.
- Уже второй раз такое...
- Наверное, медведь, - предположила я, хотя звук был такой, будто в стену со всего размаха двинули крупным камнем. - Давай разговаривать громче, он испугается и уйдет.
- Ну да, испугается он! Представьте: вот вы лежите с краю и головой к окошку, а через окошко медвежья лапа с когтями тянется, а-а?.. Может, местами поменяемся, я лягу с краю и к окну ногами?
- Лежи, Ивановский, где лежишь. Не мешай мне спать, только разговаривай погромче, чтобы он испугался, - от полной невозможности понять происходящее моя логика стала довольно специфичной. Но еще не хватало обнаружить свою тревогу перед студентом. И вообще тревогу здесь лучше не выказывать, но быть настороже приходится всегда.
Наутро осмотр стен снаружи не дал никакого результа: ни одной медвежьей шерстинки, никаких царапин на бревнах и никаких вмятин от когтей медведя на твердой каменистой земле.
И снова погода была не для подъема, мы топтались неподалеку от избушки, то собирая топливо, то грибы. Грибы здесь - подберезовики, большущие розоватые волнушки, разноцветные сыроежки и паутинники с необычным пряным запахом. Собрала букет мокрых цветов под дождем, лиловые луговые васильки и желтую пижму, поставила их в зеленую бутылку, обнаруженную неподалеку. Саша нашел круглый, истлевший внутри древесный наплыв, вычистил его, получилась изящная пепельница.
К концу дня я разболелась, то ли отравилась зонтичным растением, которое добавила в свою чашку грибного супа для аромата, то ли просто после вчерашнего переутомления не выдержала поджелудочная железа. Тогда я не знала, что при больной поджелудочной вообще нельзя поедать грибочки, ни в каком виде. Чувствовала слабость, а к вечеру стало казаться, вижу большие вспышки света.
- Смотри-ка, молния, а грома нет, - я наивно подняла глаза и увидела ясное вечернее небо без единой тучки и перепуганное лицо Саши:
- Только не умирайте, пожалуйста!
Да не собиралась я умирать, вначале боли почти не было, только слабость и эти мягкие серебристые вспышки перед глазами, бесшумно блиставшие в воздухе как снаружи, так и внутри избушки.
Ночью проснулась, хотелось пить. По своему недомыслию, воду на ночь мы не запасли. Вышла, попыталась собрать хоть немного росы, чиркая кружкой по траве, но кружка осталась сухой: на траве была уже не роса, а иней. Его морозные блестки сверкали звездочками, но были так малы, что не отделялись от листьев. Поплелась к речке, наклонилась к воде.
"Цок... Цок..." - донеслось из темноты тихо, но внятно, словно специально для меня. Будто человек в сапогах с подковками осторожно переходил речку по камням, выше по течению. Или специально постукивал двумя камешками в руках, привлекая внимание к себе. И снова: "Цок... Цок..." Может быть, марал? - Но марал обычно передвигается на всех четырех ногах, а не на двух. Осознав это, к избушке я добралась настолько быстро, насколько позволяло мое состояние. Преодолевая угрызения совести, тронула спящего за плечо:
- Мне хочется пить, а по речке кто-то ходит...
Молча поднялся, взял у меня фонарик, пошли. Желтый луч такого слабенького фонарика освещал лишь жалкий пятачок земли под ногами. Получалось, со стороны-то нас видят, а мы как дураки - нет; вскоре его выключили.
В темноте я наклонилась, зачерпнула воду котелком.
В тот же миг кто-то, находившийся выше по течению, с высоты бросил в воду ну очень тяжелый камень, плюхнувшийся с большим плеском и глухим костяным стуком, уже знакомым нам по ударам в угол избушки.
И опять к избушке мы двигались быстро и молча. С тревогой закрыли за собой дверь на символический крючок из алюминиевой проволоки, но больше никаких происшествий не последовало.
Утро было мирным и солнечным, наконец-то мы смогли выйти на верную тропу. Долина становилась все более узкой, растительность быстро менялась. Исчезли высокие тополя, появились лиственницы, потом карликовые березки, полярные ивы. Все больше бесприютно-голых, свежих осыпей виднелось на другой стороне ручья. Этот пологий подъем был пройден довольно легко, мы еще удивились, что на схеме было укзано гораздо большее расстояние.
Ближе к верхней избушке встретились впадины, когда-то бывшие небольшими озерцами, а теперь заросшие травой, похожей на бескильницу. Сухая, бледно-призрачно-желтоватая, она выглядела словно освещенная каким-то другим, не этим солнцем. Ее невесомые, распростертые в воздухе метелочки были совсем неподвижны, хотя другие травы неподалеку вовсю клонились под ветром. Казалось, эта трава притихла специально и чего-то ждала, как расставленная сеть. Попробуй, шагни туда: под тонким слоем ее корней явно стоит вода неизвестной глубины. Может, и не только вода, но нечто совсем неожиданное...
Мой студент шел впереди и я хорошо видела, как неприязненно он посмотрел туда, повернув голову и ускорив шаг мимо этого странноватого места.
Вот и верхняя избушка под двумя высокими лиственницами, крохотная и аккуратная снаружи до неправдоподобности.
Время еще оставалось. Не рассчитав силы, спрятав рюкзаки в кустах можжевельника, мы решили налегке подняться к озерам. Дошли до конца долины, где ручей разделялся на два притока, и тут впервые не смогли единодушно договориться, в какую сторону идти дальше. Меня как магнитом тянуло вправо, хотя нагромождение крупных валунов на предполагаемом пути издали и не выглядело располагающим. Саша же считал, что повернуть нужно налево, куда уходил привычный нам ряд телеграфных столбов.
Чтобы только не спорить, пошли по "его" притоку. И снова измучились, почти не продвинувшись среди однообразно-серых, безотрадно-мелких осыпей, по которым опять и опять съезжали и сползали к воде. Пришлось возвращаться ни с чем.
Здесь с топливом было похуже, но все же удалось набрать сухих веток лиственницы. Вечером сортировали их на крупные, средние и совсем мелкие сухие веточки не толще спички, подходящие для растопки. Как и в нижней избушке, сделали целый склад дров, убирая самые крупные под нары: они пригодятся тем, кто придет после нас, тем более, если к тому времени выпадет снег.
Калорийность дров из лиственницы по сравнению с тополевыми кое-кто явно недооценил. Он как-то очень увлеченно продолжал подкладывать их в печь, а я со все возрастающей тревогой смотрела на жестяную трубу, раскалившуюся докрасна и при этом одной стороной касавшуюся дощатого потолка:
- Пойду-ка за водой, пока совсем не стемнело, что-то не нравится мне такая жара.
Вернувшись в избушку с полным котелком в одной руке и большим старым чайником, обнаруженным на импровизированном чердаке, в другой, услышала блаженно-радостный возглас:
- Ой, Гал, уже гори-им!
Языки пламени пока еще медленно лизали доски потолка.
От интонации беспредельной радости вся посуда с остро необходимой сейчас водой чуть не выпала у меня из рук.
- Чему ты радуешься? - я не добавила: как идиот.
- Так я еще ни разу в жизни не горел!!!
Безмерного восторга в голосе было уже столько, что вместо тушения огня я некоторое время молча смотрела на своего студента, плохо понимая, как соотнести его положительные эмоции с необходимостью немедленных конкретных действий.
Вскоре здравый смысл в компании двух идиотов восторжествовал, потолок был успешно залит, вода запасена во все имевшиеся емкости. Пищу приготовили на костре, как обычно. Так быстрее, к тому же, топить эту печку как следует мы больше не решались.
- Хорошо, что успели потушить. А то рысили бы до деревни в одном исподнем, всю ночь на ледяном ветру, - прикинул один из вариантов развития событий Саша, запивая чаем очередную ложку еды.
Я же почти не могла есть. Так, два крошечных, по сантиметру, сухарика и немного теплой кипяченой воды.
Рядом с избушкой была старая крупнокаменистая осыпь, явно обжитая, поросшая кое-какой травой и редкими кустами, в этом биотопе мы и выставили на ночь сорок ловушек, еще десять - среди небольших листвениц и пихт. Неподалеку на зеленой травке демонстративно, открыто красовалась куча помета, похожего на медвежий. Во всяком случае, он был крупнее человеческого, состоял сплошь из ягод черники и выглядел совсем свежим.
Вскоре отдельными легкими снежинками пошел снег.
Поздним вечером с Сашей стало твориться что-то неладное, посыпались вряд ли обоснованные упреки: и интонация у меня не та, и мимика не такая, и вообще все не так. Я растерялась, не понимая, что вдруг на него нашло. А парень был вконец расстроен чем-то непонятным, он все говорил, говорил и не мог остановиться, потом просто по-детски разрыдался на словах, что он - котенок, маленький пушистый котенок и с ним нельзя обращаться резко, ведь маленькие котята очень обидчивы и ранимы.
Уже в котенка превратился, а я не заметила...
Было непонятно, что за недуг его поразил и что мне со всем этим делать. Как могла, старалась успокоить его словами, чтобы он поскорее заснул, время позднее. Он-то заснул, а мне долго было не по себе. Чего еще ожидать при таком изменившемся раскладе? До жилья далековато, километров под тридцать...
Только через много лет узнала: такие странности поведения могли быть проявлением горной болезни. Из-за уменьшения количества кислорода на большой высоте у человека в крови падает гемоглобин, что может вызвать не только головокружение, приступы с сердцем, но и необъяснимые поступки. Если у человека гемоглобин и без того низкий, вероятность горной болезни обеспечена.
Знающие люди на этот случай берут в горы плитки гематогена вместо сахара. Если же гематогена с собой нет, приходится отправляться с пострадавшим на несколько сот метров вниз, пока пройдет адаптация к высоте.
Мы были на высоте примерно 3 000 м, но у некоторых даже на ней могут начаться эти злосчастные проявления. Горная болезнь - вот что, по-видимому, приключилось с Сашей и так напугало меня. Впрочем, и его дурашливую реакцию на загоревшийся потолок трудно назвать адекватной, это уже было началом проявлений кислородного голодания мозга. Но возможно, к кислородному голоданию прибавилось избирательное энергетическое воздействие как самой аномальной зоны, так и того ночного невидимки, который начал преследовать нас еще до нижней избушки, настораживая своими выходками по ночам. Похоже, он почувствовал в моем юном спутнике своеобразного конкурента и разделывался с ним по-своему, дистанционно.
Прошли годы, и когда я вспоминаю это, мне жаль его, невидимого в своем одиночестве. За все время он так и не решился показаться на глаза, как чудище из сказки, понимая свою внешнюю непохожесть на людей.
...Проснувшись утром, Саша вел себя как обычно и о своем странном поведении не говорил или просто не помнил...
Наутро при осмотре ловушек выяснилось: в две из них попали пищухи, есть такие самые маленькие родственницы зайцев, размером чуть больше, чем упитанная мышь. Еще три ловушки бесследно исчезли, то ли несчастные зверьки унесли их на лапах, то ли попавшихся животных вместе с ловушками унес хищник.
Нет, что бы там ни говорили, но изучение видового состава млекопитающих таким варварским, архаичным методом, как отлов давилками "Геро", представляется мне не лучшим видом занятий. Впрочем, конкретно для зоологов использование таких ловушек позволяет выявить типичные закономерности.
1) Привычное нежелание руководителей шевелить собственными мозгами, ссылаясь на классически-устаревшие методы более вековой давности.
2) Отсутствие должного финансирования исследований. Даже эти смертоубойные давилки, надежные, прибалтийские, я приобрела на свои личные деньги и на свои же деньги доставила их из Алма-Аты в заповедник: самолетом, еще одним самолетом, автобусом и попутной машиной. Никто мне ничего не возместил, где уж мечтать о более гуманных типовых живоловках, деревянное подобие которых делают у нас лишь умельцы-кустари.
3) Со стороны представителей научного мира - приоритет защиты собственых диссертаций. Своя диссертация превыше всего! Отсюда парадоксальное, но принципиальное нежелание именно зоологов признать ценность жизни каждого индивида в природе. Это тем более касается редко встречающихся и исчезающих видов, к тому же, на заповедной территории. Так, прибывшая на практику в один из заповедников Средней Азии студентка МГУ (!) отловила и упаковала в банки с медленно умерщвляющим раствором формалина более 70 ящериц-гекконов редкого вида "для препарирования в университете". Тем самым истребив популяцию на корню. Прыткая особа даже не соображала, что совершает преступление. Почему она не была как минимум немедленно отчислена из МГУ и кто являлся дубинноголовым куратором активной барышни - вопрос остается открытым.
4) Отсутствие заинтересованности как простых сотрудников заповедников, так и вышестоящих структур - Главка и в особенности института зоологии - в изменении сложившейся противоестественной ситуации.
5) Короче, "Да кто сейчас так делает!" - как сказал знакомый слесарь из райцентра.
Осознание неприемлемости подобного истребления животных, пусть даже самых мелких, вскоре заставит меня сменить тему работы в заповеднике на более миролюбивую, но менее "перспективную"...
А тут еще после сбора уцелевших ловушек Саша решительно заявил, что на следующий год с ним приедет сестра-студентка, заниматься изучением пищухи.
Перспектива удручающая. Зачем уничтожать и без того малочисленных здесь зверушек, таких симпатичных, с круглыми мордочками, по-детски удивленно-лупоглазеньких и совсем безобидных, прикрываясь целями "научного изучения"? Внутренне вся ощетинившись против этой отнюдь не гуманной идеи, спорить загодя я не стала. До следующего лета многое может измениться.
Это ясное, солнечное утро принесло еще одно разочарование: я снова чувствовала себя слишком слабой. Все же кое-как поплелась сзади по направлению к вершинам. Взыскательно оглянувшись, Саша повернул назад. Какой уж подъем к водопадам, если я с трудом переставляла ноги по ровной долине.
- Разделим работу пополам, - предложил он, доедая скудную пищу. - Вы на месте будете фотографировать окрестности, а я - собирать чернику. Приедем в село, вы сварите варенье и тоже разделим его пополам.
Кто бы сомневался, он собирает чернику гораздо лучше меня, к тому же теперь от боли я не могла нагнуться. Мы разделились, впрочем, я старалась не выпускать своего студента из поля зрения надолго, помня о захлестнувшем меня чувстве острого отчаяния и беспомощности, когда внезапно осталась на тропе одна.
Через какое-то время Саша стал извлекать из рюкзака нечто заранее припасенное. Предметом его гордости на этот раз стал большой белый джемпер с капюшоном, уютный, пушистый, подчеркивавший легкий профиль и светлые, откинутые назад волосы. Эта великолепная, роскошная вещь из ангоры с трудом воспринималась моим сознанием как предмет первой необходимости в маршруте. Джемпер связала его младшая сестра, чем он очень гордился.
- Пожалуйста, на фоне вон той заснеженной вершины, - произнес он, облачившись. Протянул свой фотоаппарат и принял мечтательный вид, романтически устремленный вдаль. Фыркнув над его демонстративной картинностью, я несколько раз нажала на спуск, вид в профиль. Теперь жалею, что не взяла в руки собственный "Зенит"...
К вечеру мы потихоньку спустились в нижнюю избушку.
В последний день, голодные, с чувством молчаливого сожаления о таких близких, но так и не увиденных водопадах и озерах, побрели к берегу, где должен был ждать катер. На весь день из еды у нас оставалось только полпачки маргарина, но Саша наотрез отказался поглощать его просто так, с кипятком.
И вот под вечер в условленном месте мы неподвижно сидим на берегу. По идее, сейчас должен причаливать катер, но на всей видимой акватории озера его как-то не наблюдается, всюду спокойная, ровная водная гладь. На Сашу взбирается маленький паучок, опускается на землю, потом взбирается на меня.
- Смотри, - показываю я восьминогого труженика, - через несколько часов он соткет прекрасную паутину между нами. А еще через несколько лет мы здесь мохом подернемся!
- По-моему, катер за нами не придет, я с самого начала это предчувствовал, - и отворачивается, чтобы я не видела его лица.
Ясное дело, у администрации очередные капризы самодурства. Там им подчиняются, но нам-то какими силами выбираться отсюда?
Деловитая ткацкая работа паучка была бесцеремонно прервана: в оцепеневшей тишине послышалось слабое тарахтение. Вроде бы, оно постепенно приближалось. Мы напряглись в сторону Еловки, и вот из-за поворота дороги показался трактор. На нашу невероятную удачу, с прицепом, в котором сидели люди, вряд ли ожидавшие встретить кого-либо в столь отдаленном закоулке.
На радостях от неожиданного спасения Саша начинает голосить деревенские частушки, подражая женскому тембру и вызывая полный восторг попутчиков.
- Смотри-ка, у парня одни глаза остались да нос торчит, а этой-то пышке ничего не делается, - говорит старшая женщина, кивая в мою сторону.
- Да у нас продукты еще вчера кончились, - пытаюсь я пояснить ситуацию, что плохо увязывается с моими пухловатыми щеками.
Тут же достают из матерчатого мешка и суют мне в руки небольшой домашний калач. Благодарю, передаю его Саше, тот не заставляет себя упрашивать. Второй калач проследовал туда же. И лишь третий я отваживаюсь откусить, жутко стыдясь своих щек, к тому же, сейчас розовых от смущения. Душистый-то какой, мягкий, на деревенской сметанке с творогом мешан, сахаром сдобрен, белой мукой сверху обсыпан...
Что поделаешь, я такая и есть. Но Саша, хоть и питался не так скудно, как я из-за своего недомогания, действительно выглядит заморенным.
- Знаете, что мы сделаем, как только приедем в деревню? Купим вам новые резиновые сапоги, черные, как у меня, чтоб не скользили, - вспоминаю его слова, когда через каждые два шага я падала и скатывалась по склону.
- Первое, что мы сделаем, когда вернемся - это пожарим картошку и напьемся чаю с вареньем, - реалистично уточнила я тогда.
И вот пусть далеко за полночь, но мы наконец дома, уплетаем домашнюю пищу, ничего у меня не болит, своей очереди на завтра ждет пакет с прекрасной черникой. Варенье из черники - до сих пор мое любимое, но это совсем не та черника высокогорья, насквозь пропитанная солнцем, нежно-душистая, почти сказочная...