Они ехали по автостраде к её родителям. Наденька была за рулём, и Юра с не скрываемым ужасом наблюдал за происходящим. Компьютер устал мигать красным, предупреждая о превышении скорости. У Нади не было чувства самосохранения, вернее у неё не было страха смерти, так случается с людьми, живущими бок о бок с природой. Она жила с ощущением бессмертия, вечности и абсолютного слияния с этим одновременно мёртвым и живым, бесконечно возрождающимся потоком природы. Так наверно ощущают жизнь боги. Почти все интеллигентные люди боятся небытия, они замирают от ужаса, они не могут смириться со своей смертностью, которую чувствуют буквально, физически. Они не знают общего для всей природы чувства бессмертия. Осирис, Адонис, Персефона и многие другие языческие боги, рождены этим удивительным чувством. Их не надо было выдумывать, они были изначально, как и сама природа, окружавшая человека. Если не ощущаешь бессмертия здесь, при жизни, будет ли оно потом, кто знает?
Скорость кружит голову, бог с ней со смертью. Юра, похоже, свою голову потерял. На такой скорости инвалидность не грозит, страданий не будет, а смерть, она всё равно когда-нибудь наступит.
Это лето было необыкновенно жарким. Макушка лета: теплая вода в реке, сизые от ягод черничники, сапфировые голубичники, редкие сияющие грибные дожди, тройные радуги, кроваво красные закаты и ночи, звёздные и волшебные. Они наслаждались теплом, роскошью природы, роскошью и свежестью чувств.
Кто она, его молоденькая жена? Казалось, корни всего сущего переплелись в этом юном существе. Что-то тёмное, упорное, древнее и неподвластное ему было в ней. Генетика женщины восходит не только к Еве, неслучайно эмбрион человека проходит, чуть ли не все стадии развития, что есть в живой природе. Из чьего ребра Бог создал женщину? Все эти существа, что сплелись своими корнями в ней, совсем не похожи на Адама. Женщина - носительница генофонда, она несёт в себе все генетические признаки рода. А мужчины? По их генам можно разве что только определить отцовство. Может быть, поэтому мужчины дают детям фамилию - имя своего рода, отличительный признак потомков по мужской линии. Мужчина вносит изменения в генофонд - и это всё, он не несёт информации о тысячах предков живших до него. Древние знали об этом. Фараонами могли быть только сыновья, рождённые от женщин царского рода, женщин, хранивших в своих жилах кровь Исиды, кровь богов. Учёные удивляются: у представителей царского рода в Египте набор генов не имеет ничего общего с генофондом простых египтян.
Надя любила ночи, она не боялась темноты и обожала змей - ничто в природе её не пугало. Её отец сказал как-то Юре: "Ты к ней не приставай, ничего ей не навязывай, она всё поймёт и ко всему придёт, только очень нескоро, может быть тогда, когда вырастут ваши дети, но ты не расстраивайся, другие только делают вид, что что-то понимают, они не никогда ничего не почувствуют и не поймут". Юра догадывался и сам, что живёт она по другим, несовременным, мало приемлемым в новом мире законам, подчиняется другим ритмам. Они мало кому доступны, эти ритмы, люди не слышат их сквозь стеклянные стены городов, но он то распознаёт их в и шуме и в безмолвии.
Юра стал уходить в лес сам, он старался помочь тестю, благо времени у него до конца отпуска хватало. Наденька готовилась к экзаменам, не сидеть же всё это время возле неё. Одно из таких путешествий запомнилось ему навсегда.
День выдался особенно жарким, душным, парило, как бывает перед грозой. Пересохший мох, мелкие палочки и сучья трещали под ногами, дождей давно не было. Воздух был наполнен ароматом хвои, цветов, трав, багульника, земляники, сухой травы - это был волшебный аромат пронизывающий всё вокруг. Он шёл через лес к излучине реки, к родникам, вытекавшим из высокого красного берега. Тесть хотел, чтобы он набрать воды из них для анализа, если конечно она была там в такое знойное сухое лето. Пот заливал глаза. Его сопровождали стрекозы, они охотились на слепней и оводов, которые в свою очередь следовали за Юрой, тоже отнюдь не бескорыстно. На полянах взлетали мелкие лазоревые бабочки, цвели ромашки, гвоздики, колокольчики, калган и зверобой, всюду под ногами путался цветущий вереск. Юра выдохся, вода кончилась, ноги заплетались. Тень не приносила облегчения, зной был вездесущим. Грибов в лесу не было, попадались только мелкие высохшие поганки. Юра добрёл до почти пересохшего ручья. Подойти к нему было трудно - большие поваленные деревья, трава, доходящая до плеч, и высокие кусты образовали почти непроходимую преграду. Одуряющее пахло смородиновым листом.
Вода в ручье почти не текла, она стояла, едва прикрывая красноватое, илистое дно, заваленное сухими стволами и ветками. Он жадно пил эту тёплую, подозрительную воду, до реки было ещё далеко. Юра улёгся под огромным деревом и сам не заметил, как заснул.
Он проснулся под вечер. Яркое, огромное, какого-то ядерного цвета солнце стояло над лесом. Тени легли длинными, почти бесконечными полосами. В траве звенели кузнечики, ящерицы грелись на поваленных стволах, совсем недалеко от него на траве, свернувшись клубком, лежала чёрная, как смоль гадюка, похожая на помёт собаки. Она заметила его, чуть шевельнула головой, но осталась лежать неподвижно. Он дотронулся до неё сорванной берёзовой веткой с зелёными листьями, она не подавала признаков жизни. Такие змеи очень опасны, они не убегают, пока на них нечаянно не наступишь. На нём, правда, сапоги, но на неё и сесть можно, и рукой нечаянно дотронуться, она пошевелится лишь для того, чтоб укусить. Змей было много, как тут ночевать с такими соседями! Ещё несколько коричневых гадюк бросились наутёк, пока он шёл к ручью за водой. Идти к родникам было поздно, и Юра решил заночевать здесь и устроился возле небольшого голубичника в низине, разжёг костёр и повесил котелок. Всё ещё было жарко. Вечер был душным, безветренным. Он собрал травы, чтобы мягче было спать, стараясь выбирать самые ароматные растения. У него болела голова, Юра подумал, что это от жары. Стемнело, но всё вокруг продолжало греметь от звона насекомых. Лес, одуревший от зноя, и не думал засыпать. Юра поел голубики, уже осыпающейся от жары, выпил чая и заснул в маленькой лёгкой палатке.
Ему приснился странный сон. В нём он шёл по лесу ночью, но было светло, как будто лес светился изнутри внутренним, голубоватым светом. Он шёл легко, без всяких усилий. Птицы пели, и язык их был ему понятен. Он попробовал поговорить с ними, и у него получилось. Его очень удивило, что лесные птицы были умны, гораздо умнее многих людей, с которыми ему приходилось разговаривать. А потом, он увидел какого-то старика с бородой и сразу понял, что это леший, а дальше появились какие-то другие лесные духи. Они все обрадовались ему, как родному, они говорили о лесе, как об их общем доме. У них у всех был како-то общий ум, и у него был такой же проникающий во всё сущее, нечеловеческий, всё понимающий и всё принимающий ум. Он вступал в разговор с ежами, белками и ещё с какими-то животными. Это днём ему казалось, что в лесу никого нет, на самом деле он был населён множеством живых разумных существ, да и сам лес был живым существом, мыслящим, мудрым, объединяющим в себе все эти жизни. Мыслящими были растения, деревья - всё вокруг было одухотворено и объединено каким-то единым дыханием, и дыхание Юры сливалось с этим общим дыханием. Он не был отдельным человеком, нет, он был связан множеством невидимых нитей со всем сущим. Он подумал, что таким наверно был Рай, Эдамский сад. Так чувствовал наверно сам Адам. Он подумал во сне, что это не может быть сном, он мог мыслить, он мог трогать деревья, мог погладить по голове птицу - всё вокруг было ощутимым, вещественным, живым. У него во сне была своя воля.
Юра проснулся в восемь часов утра, в чаще леса среди огромных елей. Это было совсем не знакомое место, палатки не было, не было ручья, кострища. Вся одежда на нём была разорвана, он был без сапог в одних драных носках, его искусали комары, кожа была расцарапана, нестерпимо болела голова, его подташнивало. Юра разорвал майку и обмотал окровавленные ноги. Он вытащил из кармана компас и поплёлся на восток, к дому.
Что за чёрт? Это чересчур, такого не бывает, такого не может быть!
Вот тебе и на, где же она была, своя воля? Довольно быстро он вышел к реке. Здесь он уже был, и не раз - до дома всего-то километра два. Каждый шаг отдавался в его голове болью, во рту всё пересохло, майка не помогла, ступни и пальцы, ободранные в кровь, болели невыносимо. Он жадно напился прямо из реки. За ночь он прошёл километров шесть. Юра выкупался, вода была не холодной, и ему стало легче. Голова по-прежнему нестерпимо болела, на ноги было не наступить. Он чувствовал себя так, как будто накануне выпил бутылку водки, но он ничего не пил кроме воды из ручья. Нет, вода тут не причём, скорее всего это трава, которую он положил под голову. Мистика мистикой, но конечно без наркотиков тут не обошлось. Голова так болит от багульника, тесть ведь предупреждал, говорил, что нельзя ночевать возле голубичника, а он под голову положил побольше разной ароматной травки.
Дома тесть искренне развеселился: "Надо же, с лешим познакомился, люди всю жизнь в лесу живут, а до таких чудес дело не доходит. Ты ложись, поспи, приди в себя, я сам за палаткой и рюкзаком схожу. Тоже мне, нарик нашёлся. Слава Богу, обошлось. Больше в лес один не ходи".
Да, хорошей оказалась травка, если бы голова не раскалывалась, Юра ещё бы разок пережить такое не отказался. По дикому лесу босиком погулял и ноги целы, почти целы - уму непостижимо! В нормальном виде он бы себе все ступни изуродовал куда сильнее за пятнадцать минут. "Болят ноги, хорошо хоть носки были плотными, завтра наверно не встану" - подумал он и заснул.
Юра проснулся после полудня. Он чувствовал себя прекрасно, несмотря на то, что всё тело болело, а на ноги было страшно смотреть. Запах леса обволакивал его, убаюкивал и не отпускал, голова не болела. Он лежал на чистых простынях и наслаждался покоем. Надя принесла молоко, клубнику, творог и мазь для искалеченных ног. Она не очень переживала за него, лес был её домом, а "дома и стены помогают". И действительно, всё на нём зажило мгновенно, в его душе не осталось ни капли страха, только чувство какой-то удивительной радости от приобщения к чуду.
Как-то после работы Юра решил порыться в электронной библиотеке, это его лесное приключение не выходило из головы. Конечно, ему и без книг всё было ясно. Он уже давно определил вещества, оказавшие на него воздействие, но ведь было и ещё что-то, что нельзя списать на наркотик. Все то, что Юра увидел в этом сне или галлюцинации, он понимал и чувствовал раньше, наркотик дал возможность увидеть это воочию. В одной из книг Юра нашёл копию старой гравюры, с неё смотрел лесной дух, с которым он разговаривал в наркотическом сне. Где его мог увидеть художник, не могло же им привидится одно и тоже? Юре раньше эта гравюра никогда не попадалась, но она была похожа на его видения как две капли воды, с той только разницей, что была чёрно-белой. Чудеса?
Галантный кавалер в белой одежде и в чёрной бархатной шапочке с красным пером, описанный Булгаковым, был давно обрисован во всей красе ведьмами, как дьявол, соблазнивший их богатствами мира. Неужели Булгаков где-то нашёл эти описания? А может, он просто догадался? А вдруг он его видел? Или это художественное чутьё?
Что за чёрт выводил Юру тогда в лесу, а потом привёл поближе к дому? Нет, то, что он видел, не имеет отношения к нечистой силе, это был очень
добрый и светлый мир, и ему в нём было удивительно хорошо.
Юра ехал в полупрозрачном автобусе с матовыми стёклами в свой почти стеклянный дом. Дома Надя сидела возле дисплея, а на нём во весь экран красовалась гравюра из той книги, что он только что просмотрел в библиотеке. Она улыбнулась ему: "Посмотри, что я нашла! Правда, похоже"? Юра, начитавшийся старых книг и насмотревшийся старых гравюр, обречённо подумал: "Ведьма, самая настоящая ведьма". Но ему совершенно не было страшно, наоборот, не каждый может похвастаться тем, что видит с любимой одни и те же сны. И тут же он подумал: "Какая она ведьма? Всегда были и будут люди, обладающие неизвестными для других знаниями. Важно не это. Важно во зло или во благо будут использовать эти знания те, кто ими обладает. Нет в его Наде зла. Скорей его самого соблазнит галантный кавалер в чёрной шапочке с красным пером, так же, как соблазнил Булгакова, и он поверит, что сам сатана может быть справедливым, великодушным и, если быть послушным, то он куда скорей поможет, чем Господь Бог. А может, это просто чертовщина - спутник наркотических веществ, и всё тот же чёрт в бархатной шапочке показал ему свои копытца и рожки не всерьёз, а понарошку, проникнув сквозь щели его удивительного сна в реальный мир людей".
В субботу Юра с Надей пошли в музей. Не так уж много осталось от былого великолепия прежнего мира! Рушатся стены, осыпается краска с прекрасных холстов, разбиваются вдребезги сосуды. Слишком много было войн, революций, жестокости и просто глупости. Мало экспонатов в их музее, даже виртуальных, даже копий. Подлинное искусство, какое оно? О нём можно судить разве, что по музыке. Музыка, умирающая сразу после исполнения, как ни странно, не умерла. Сохранились ноты, и старая музыка, звучит, забирая душу человека в мир абсолютного чувства, не знающего полутонов, полуправды и прозябания. Абсолютная трагедия оперы очищает душу в чистилище любви и страсти от скверны и тины прозябания.
Они долго смотрели на греческие краснофигурные сосуды, на куски фронтона античного храма. Да, это подлинное, одухотворённое искусство так и осталось непревзойдённым. Но почему? Несколько кусков пожелтевшего мрамора, а на нем фигуры людей, застывших в вечном движении. Что это, мифологическое сознание, просвеченное демиургическим светом вечной жизни, полёт в бессмертие, чудо? Древние дионисические силы бушуют в складках платьев богинь и героев Фидия, в удивительных крыльях Ник, в кудрях титанов, в сплетении змей и кудрей медуз. Пленяют прекрасные тела и лица бесстрастные, одухотворённые. Всё смешано было в том, древнем мире и сам Аполлон - кровавый убийца детей Ниобиды, ничуть не менее дионисичен, чем все остальные боги и мифологические существа Древней Греции. Исчезло постепенно дионисическое дыханье из искусства христианской Европы, да и то не надолго. Продолжали бушевать хтонические монстры в сценах ада, смотрели химеры со стен средневековых соборов, и захватывало дух у художников возрождения от обуревавших их страстей, и опять сверкали рыжие кудри, мерцали обнажённые тела красавиц, и сюрреалистические пейзажи входили в души людей, останавливая время, а ангелы были очень похожи на древних Ник. Осталось, осталось кое-что от прежней роскоши и в его стеклянном, удобном мире. Мало кому всё это надо, но всегда это мало кому было надо.
Юре опять приснился плохой сон. Он шёл с Надей по улице какого-то города. Здесь было много людей, транспорта, были магазины и типовые дома конца 20 века. По улице ехал трамвай, день был солнечным, радостным блестели стёкла, и вдруг трамвай заскрежетал, сошёл с рельсов и поехал уже без рельсов, как-то боком в сторону соседнего дома. Над городом пронёсся огненный вихрь. Стекла брызнули во все стороны, полетели осколки камней, палящий вихрь сметал всё на своём пути, трамвай летел подхваченный им, давя и подминая всё на своём пути. Город озарился ярким светом, звука не было, но был взрыв. Он поднял голову - над городом горело второе сверкающее солнце. Надя! Он искал её глазами, но в этом горящем, разлетающемся на куски мире, ничего уже нельзя было найти. Дома наклонялись медленно, рушились, и он подумал во сне: "Это сон надо, проснуться" - и проснулся от ужаса. Ему и раньше снились ядерные взрывы, но этот сон был ужасен, он был как кусок реальности, вырванный из старого мира. Юра даже в документальном кино не видел таких взрывов, но сразу догадался, что это такое. Сон стоял перед глазами, а Нади не было рядом. Он вскочил с постели, стал искать её. Она готовила на кухне завтрак в лёгком, просвеченном солнцем халатике, и улыбалась ему.
Сны, отчётливые сны, галлюцинации, прекрасные и страшные. Он научился обрывать плохие сны по своему желанию, научился контролировать свои сны. Однажды он понял, что ему во сне может открыться будущее, и отказался его знать. Юра кричал: "Я не хочу, не хочу знать, что будет дальше. Нет! Нет". И сон отступил, будущее осталось за кадром. Он проснулся, испытывая облегчение оттого, что уберёг свою душу от такого знания. Выдержала бы его душа, справилась бы она с этим? Он часто спрашивал себя: "А может, стоило досмотреть тот сон до конца?"
Юра научился переключать сны, не просыпаясь, но он не умел заказать себе сон по желанию. Если мир сна - это наш подлинный мир, отличный от мира общего для всех, то почему мы не можем повелевать даже в принадлежащем только нам мире? Почему-то то, что делает Юра в своих снах, уже вызывает удивление?
Преображение, просветление... Юра ничего не делал ради этого. Люди страстно хотят нового знания, чуда, а он встретил девчонку, полюбил и посмотрел вокруг. Видение - древние считали, что оно является главным из всех чувств, данных человеку. Увидел и почувствовал удивительную красоту мира - один взгляд, изменивший всю жизнь. А как же знания, те которыми его пичкали с рожденья. "Многознание уму не научает" - выходит прав Гераклит, но сам то Гераклит стремился именно к знанию, или всё-таки к уму? Юра хотел знать, он пытался вырваться из стеклянного мира, прозрачного, удобного, рационального мира новых технологий. Он хотел сам строить свой мир, собственный мир наяву, вещественный, материальный, он хотел воплотить свои мысли и чувства в материю. Он хотел одухотворить материю своим дыханьем. Сны - это прекрасно, но сны нужны для того, чтобы можно было понять, найти главное в этом реальном, материальном мире. Сны нужны, что бы увидеть, то, что осталось, не понятым по другую сторону сна, и, если повезёт, открыть другим.
Юра решил повезти Надю в город-музей, один из мёртвых городов прошлого. Ему хотелось наяву испытать то чувство старины, что он уже испытывал не раз во сне. Он надеялся, что, что Надя ощутит то же, что и он. Они решили поехать туда в праздники, но до праздников было ещё далеко.
Надя много читала, ей нравился их дом, цветы под окном, она полюбила технику, облегчающую жизнь, но всё же скучала по родителям по живой природе, и, конечно, она не удержалась. Юра пришёл с работы и увидел ведро, полное грибов. Наденька пешком выбралась в лес сама. Где только она нашла грибы в такое засушливое лето, крепенькие маленькие, с красными и коричневыми шляпками, как на картинке. Она нажарила их с луком, привезённым от родителей. Юра сказал:
- Нам будет плохо!
- Нет. Нам будет очень хорошо - возразила Надя.
Им действительно было очень хорошо. Они сидели вечером в своём полупрозрачном доме, освещённым закатным солнцем и смотрели на небо на черную стену леса вдали, В доме сладко пахло багульником и другими лесными травами, на столе стояли синие цветы, принесённые Надей из леса. Они ели невообразимо вкусную еду и пили липовый чай с мёдом, привезённым Надей из родительского дома.
Юре опять приснился удивительный сон. Во сне он оказался в каком-то старом, разрушенном городе. Там не было улиц, только заросшие травой фундаменты из обтёсанных камней напоминали о том, что здесь когда-то жили люди. Небо было, бледно голубым, но солнце светило не ярко, как будто оно пряталось в полупрозрачной дымке. Вот он подошел к какому-то древнему полуразрушенному мраморному храму или дворцу. Возле его стен лежали поверженные разбитые скульптуры. Они были огромны, но удивительно пропорциональны. Титаническая скульптура пугает, она, если смотреть вблизи, уродлива, но здесь всё было не так как обычно, здесь всё было прекрасно. Он шел мимо приземистых стен, вдоль которых стояли более-менее уцелевшие гигантские статуи. Все они дышали красотой, каждый камень был одухотворён. Какое-то удивительное стремление вверх, в недостижимое, в запредельное было в остатках древних стен, колонн, в каждой архитектурной детали этого здания. Каким образом всё это достигалось, он не мог понять. Красота древних стен оставалась непостижимой. От неё захватывало дух, от неё нельзя было оторваться.
Наверно это всё-таки храм, но не греческий и не римский, в нем было что-то не характерное для античной цивилизации, похожее на античность, и не похожее, что-то другое, самобытное, незнакомое. Казалось будто античная совершенная красота приобрела иные формы, более мощные, подавляющие, созданные не людьми, а тинами - детьми земли и неба. И это, конечно, не египетский храм, в нём не было ничего общего с искусством Египта. Старый мрамор светился в чистом прозрачном воздухе, он был как слоновая кость, от него невозможно было отвести взгляд. Юра думал во сне, что надо это запомнить и тут же безнадёжно выдохнул, он не умеет рисовать, у него нет такой зрительной памяти, чтобы оставить это чудо навсегда. Юра не хотел просыпаться, он хотел побыть подольше в этом удивительном сне, но проснулся,
Что ему снилось? Наверно так родилась легенда об Атлантиде. Возможно, Платон увидел её во сне. Воображение Юры не могло придумать такого, такого нельзя придумать, для этого надо быть гением. Кто показал ему исчезнувший бесследно город невообразимой красоты? Почему его показали именно ему, не умеющему рисовать? Да, он сделает всё, что сможет, он напишет, нарисует словами, то, что художники рисуют кистью, но как же этого мало, он не сможет сделать эту красоту видимой.
Юра так никогда и не нашёл в книгах по искусству ничего даже примерно похожего на свою невероятную по красоте Атлантиду. Может быть, его родители тоже видели такие сны и ради таких городов рисковали жизнью. Они правы, ради этого стоило рисковать.
Древний мир был жесток, бесчеловечен, это был рабский мир, но как же в таком случае в этом мире могли жить художники, создававшие такие потрясающие вещи? Как эти художники не сходили с ума? Как они могли выжить в том страшном и жестоком мире. Может быть, эта жестокость, слитая со страстной любовью, и есть одна из составляющих мучительной красоты уже недоступной для нового выхолощенного, бесчувственного мира, тоже рабского по своей сущности, где человек является рабом системы, программы, машины, рабом даже не человека.
Языческий мир, мир живой жизни одушевлённой дыханием множества мифологических существ легко входит в душу людей и невозможно его туда не впустить, как и мир языческого искусства: телесный, материальный, одушевленный дыханием гениев - посредников между богами и людьми. Сведенборг считал гениев самыми худшими из бесов, потому, что эти восторженные духи входят в душу человека, и делают с ней всё, что им заблагорассудится. Возможно, он прав. Чего стоит человек, отдавший гению свою бессмертную душу, гению, не Богу? Правда, гений - это полубог. Только как там насчёт второй половины, если она не божья, то чья? Сдается мне, что она и не человечья. Разумный, прекрасный мир для гения пуст, простой, человеческой любви ему мало, он не живёт жизнью человека, его мир лежит за порогом этой жизни, за жизненной чертой, там, где нас пока ещё нет. Его судьба проходит между жизнью и смертью посередине между двух миров, в царстве снов, в не общем для всех мире. Он как Эфиальд наделён способностью, провожать в иной мир человеческие души. В Аид? В Ад? На острова Блаженства? В Рай? А может и туда, и сюда, и обратно?
Юра встал на рассвете. Дом был весь заполнен серым цветом. Тонкая кровавая полоса стояла над горизонтом. За стеклянными стенами всё было лишёно красок, как это бывает во сне. Ему показалось, что время кончилось, ему показалось, что солнца не будет. Серая трава, кусты, цветы - всё было однотонного, страшного серого цвета, без будущего, без надежды. Надя спала как мёртвая, её дыхания не было слышно, она даже не шевельнулась, когда он встал. Он вернулся в постель, укрылся потеплее и заснул снова, чтобы не видеть серого неба и его кровавой раны, сочащейся на востоке.
Юра проснулся поздно, светило солнце, весь дом был залит солнечным светом, Надя будила его, смеялась, она говорила: "Вот соня, сколько можно спать! Пошли куда-нибудь, так мы все выходные проспим и никуда не успеем. Вставай" Вода в бассейне за окном была голубой, сверкала посуда на столе, в вазе цвели ярко-синие васильки, в доме пахло скошенной травой и ещё чем-то, удивительно знакомым и сладким.
Тот город, куда они поехали в отпуск, был когда-то красив. Там было много скульптуры, дворцы и храмы. В том городе текла река, по которой он плыл во сне с русалкой. Только город этот потух, он не горел огнями, по нему не лились золотые реки огней, там почти не осталось золотых шпилей, куполов, в нём не сверкали кресты над церквами, и сама река не была чудовищем, покрытым сверкающей чешуёй. Они ходили по городу похожему на сон, прекрасному городу, связанному мостами, улицами, расходящимися от площадей. Они ходили вдоль рек и каналов, где когда-то ездили трамваи, гремели взрывы. Это был реальный город, один из мёртвых городов прошлого, в нём не было мистики его снов, но в нём витало исчезнувшее время, можно было прикоснуться к его камням и почувствовать что-то волшебное, давно исчезнувшее из стеклянных городов.