1 О Усех-Немут, являющийся в Гелиополе, я не чинил зла!
2 О Хепет-Седежет, являющийся в Хепри-Аха, я не крал!
3 О Денджи, являющийся в Гермополе, я не завидовал!
4 О Акшут, являющийся в Керерте, я не грабил!
5 О Нехехау, являющийся в Ра-Сетау, я не убивал!
6 О Рути, являющийся на небе, я не убавлял от меры веса!
7 О Ирти-Ем-Дес, являющийся в Летополе, я не
лицемерил!
8 О Неби, являющийся задом наперёд, я не святотатствовал!
9 О Сед-Кесу, являющийся в Гераклеополе, я не лгал!
10 О Уди-Несер, являющийся в Мемфисе, я не крал
съестного!
11 О Керти, являющийся на Западе, я не ворчал попусту!
Из "Книги мёртвых". Глава 125. XV в. до н.э.
Наденька с бабушкой Галей вышла из машины. Её слегка укачало. Она с облегчением вздохнула и увидела какую-то давно знакомую, до смешного простую картинку. Тёмное небо хмурилось, синие грозные тучи клубились, наплывали на белую хатку с соломенной крышей. Наденька увидела плетень, кусты белой и красной смородины, подсолнухи, грядки с трубочным табаком. Она посмотрела под ноги и застыла. Ноги её погрузились в мягкую, тёплую пыль, лёгкую, невесомую. Земля оказалась ласковой, невероятно приятной, родной.
Навстречу им спешила бабушка Соня, толстая, улыбающаяся. Глухо погромыхивал гром, в тёплую пыль упали первые капли и утонули в ней.
Дунул первый порыв грозового ветра. Бабушка Соня с надеждой, радостно глядела то на внучку, то на небо. "А вы нам дождь привезли, всё на корню сохнет, земля дождя просит, а тут вы с дождём, слава тебе, Господи",- Сохвишна семенила к дому, а картинка продолжала жить, стоять перед глазами маленькой девочки.
Хата была необычная. От двери шёл коридор. По одну сторону коридора был хлев, а по другую - жилая комната. Хлев когда-то находился во дворе, но сгорел в войну, едва успели вывести скотину. В хате тоже всё было необычно. Хатка, вся белая, с глиняным полом, с огромной русской печкой, большим деревянным, чисто выскобленным столом, длинными лавками и огромными, тёмными, старыми образами в красном углу. Она казалась нарисованной на старом холсте. Образа остались от сожжённой когда-то церкви. Они были убраны вышитыми крестом рушниками, и перед ними висела на цепях красная большая лампада, тоже старинная, серебряная, тяжёлая.
Грянул гром. С треском разорвались страшные тучи. Дом подпрыгнул. Молния ударила где-то рядом. Бабка перекрестилась, глядя на тёмные иконы: "Как бы хату не спалило". Капли стали падать чаще. Ветер поднял облака пыли. Согнулись со стоном деревья, и на село обрушился ливень. Небольшие окна залило потоками воды, ничего не стало видно. Дождь хлестал, гремел гром, хата содрогалась.
Стало совсем темно. Электричество Сохвишне ещё не провели, да она и не стремилась, говорила: "Не треба"- вот ей и пообещали сделать проводку в последнюю очередь. Бабка поставила на стол крынку с молоком, сметану, какой-то овальный сыр, завёрнутый в марлю, хлеб. Она налила в стакан молоко, пододвинула сыр: "Это тебе Комариха старая гостинцы принесла".
Молоко было парным, вкусным, а сыр оказался совсем и не сыром, а сливочным маслом чуть солоноватым и таким свежим, с кислинкой, что Наденька даже не поняла, что это такое. Крыша протекала. Сохвишна с бабушкой Галей поставили на пол тазы и вёдра, капли звонко ударили о металл, заговорили о ч1ём-то на своём быстром языке. И ещё был мёд. Необыкновенно вкусный, прозрачный мёд из акации и липы.
Гроза закончилась быстро, громыхнул на прощанье гром, и сразу стало светить солнце. Наденька вышла на улицу. Вместо улицы текла река. На реке были острова, омуты, впадины. Вода была тёплой, и дети залезли в неё по пояс. Они брызгались, плескались под жарким сияющим солнцем. Оказывается, улица может быть чистой, оказывается, земля - это не грязь. Для городской шестилетней девочки вся эта жизнь представлялась волшебной сказкой.
В саду росли вишни, огромная старая груша, роскошные сливы, там стоял невероятно сильный и густой запах смородины. Туалет был плетёным без крыши. А дальше, за садом - одни поля, бесконечные хлеба, золотое море под синим пылающим небом. Когда дул ветер на золотом море поднимались волны. В золотом раю сияли синие васильки, а по обочинам дорог горели волшебными искрами дикие гвоздички.
Почти каждый день старая бабушка Комариха приносила в фартуке гостинцы для Наденьки. У неё были свои дети, внуки, и правнуки, они жили вместе с ней в одной хате, и, тем не менее, бабушка приносила соседской девочке парное молоко, коржики, сметану, сладости. Она носила в фартуке гостинцы не только Наденьке, но и Наденькиной маме. Всю свою жизнь она приносила соседским детям гостинцы, да так и запомнилась: сухонькая, чистенькая, торопливая и невероятно прекрасная в своей человеческой доброте.
А жизнь до войны была трудная. Наденькин дед болел туберкулезом. Семья бедствовала. Детей было много. Сталинские налоги были неподъёмными. Забрали последнего поросёнка, не дали подрасти, описали всё имущество. Хата была пуста. Описали и увезли даже старенькую дедушкину скрипку, без которой он не мог жить. Наденькина мама плакала, когда её забирали. Скрипки передавалась в их роду от отца к сыну на протяжении сотен и сотен лет. Скрипки никогда не продавались, и никогда никто их до этого случая не отбирал. Люди, забиравшие скрипку, говорили Наденькой маме: "Не плач девочка, мы не будем забирать твои вещи. Скажи, что тебе оставить?" Но Наденькина мама ничего не смогла сказать от душивших её слёз. Семья жила в впроголодь, ели щи "с дымом", рады были куску хлеба. Дед ходил на охоту. Очень редко удавалось ему подстрелить зайца. Охота спасала деда от тоски. После потери скрипки он совсем сник. Крестьянином дед не был. Он был шорником, работал на конном заводе, делал удивительные уздечки и сёдла, по тем временам, считался человеком образованным, окончил школу.
Старший брат деда работал кузнецом, его кузница стояла во дворе. После революции он не стал ждать раскулачивания, хотя кулаком не был, но предвидел, чем это всё для него может кончиться, взял с собой крошечных сыновей, жену и скрипку, бросил всё и сбежал. Последнее письмо пришло с Дальнего Востока. И все надеялись, что добрался таки он до Харбина, что звучит где-то там его скрипка.
Новую скрипку принёс деду Ганс. Было это во время войны. Немцы пришли в село и первым делом повесили коммунистов. Полицаем в селе стал отец подруги Наденькиной матери. Именно он поручился за многих людей и спас их от расправы, а потом, заплатил за это своей жизнью. Когда наши стали наступать, односельчане, за которых поручился полицай, просидевшие тихо и мирно всю войну, пошли в партизаны. Им нужно было реабилитироваться перед советской властью, вот они и реабилитировались. Полицая повесили немцы, а дочь его жила всю жизнь с клеймом - дочь врага народа, жила, как прокажённая. Те люди, которых спас её отец, ни в чём ей не помогли. Но ведь они могли придти потихоньку, огородами, они могли сказать ей доброе слово. И потом, когда умер Сталин, когда не надо было так бояться, никто не вступился за дочь человека, который работал на немцев и спасал своих.
У немцев расправа была короткой. За опоздание на работу - побои до полусмерти, за воровство - расстрел, за связь с партизанами - повешение. Партизан предупредили: "Ещё одна вылазка, и село сгорит". При немцах не голодали, мать Нади наелась досыта впервые в жизни, но это не радовало.
Соседнее село сожгли дотла. Гремели автоматные очереди, дико ревела горящая заживо скотина, На многие километры разносилась вонь от горящего мяса людей и животных. Одна из женщин с дочерью умудрилась выскочить из этого ада, но их расстреляли в поле с низко летящего самолёта.
Наденькин дед вырыл в огороде землянку. Накрыл вход в неё свежим дёрном, а вдруг каратели не заметят. Каждый день ждали в деревне эсесовцев. Никто и не надеялся остаться в живых. Немцы обещали при отступлении сжечь всё.
К деду в гости приходил Ганс. Наденькина мать в заморозки ходила босиком. Ганс ужаснулся и принёс ей первую в её жизни, настоящую обувь.
Обувь была поношенной, но крепкой и тёплой. Ганс показал ей фотографию своего отца, седого, сухощавого человека с узким лицом и тонкими чертами:
- Посмотри, твой отец похож на моего. Я как будто встретил здесь опять своего умершего отца. Он похож не только внешне, он во всём такой же, как мой.
- Но ведь ты убиваешь наших людей.
- Я ещё никого не убил и надеюсь, что мне не придётся этого делать.
Наденькину маму несколько раз угоняли в Германию, но она всякий раз убегала. И Ганс говорил ей: "Молодец девочка нельзя оставлять отца одного".
Ганс хорошо говорил по-русски, и мама Нади подумала, а вдруг он разведчик. Но его всё равно боялись, он был враг. Дед склеил разбитую старую скрипочку, принесённую Гансом. И в занесённом снегом селе, среди бескрайних заснеженных полей в хате с соломенной крышей и глиняным полом безнадёжно больной человек играл для Ганса сочинённую им музыку. Он играл народную музыку, музыку отцов, дедов и прадедов, музыку предков.
Дед был народным музыкантом, он не знал нот. Музыка звучала и умирала отзвучав. Потом, через много лет, старый Марк рассказывал Наденьке, что никогда в своей жизни не слышал он такой скрипки, что есть теперь и телевизор и радио, но не умеют сейчас делать таких скрипок и так играть.
Дед почти не разговаривал с Гансом, за них говорила музыка, и они понимали друг друга. Да и о чём могли они говорить? Мать Нади всю жизнь вспоминала Ганса с благодарностью и надеялась, что его не убили на этой бойне, и, что он никого, никогда не убил.
12 О Хеджи-Ибеху, являющийся в Фаюме, я ничего не
не нарушал!
13 О Унем-Сенф, являющийся у жертвенного алтаря, я не
резал коров и быков, принадлежащих богам!
14 О Унем-Бесеку, являющийся в Собрании Тридцати, я не
захватывал хлеб в колосьях!
15 О Владыка Истины, являющийся в Маати, я не отбирал
печёный хлеб!
16 О Тенми, являющийся в Бубасте, я не подслушивал!
17 О Аади, являющийся в Гелиополе, я не пустословил!
18 О Джуджу, являющийся в Анеджи, я не ссорился из-за
имущества!
19 О Уамти, являющийся в месте суда, я не совершал
прелюбодеяния!
20 О Манитеф, являющийся в храме Мина, я не совершал
непристойного!
21 О Хериуру, являющийся в Имаде, я не угрожал!
Крепостное право закончилось только со смертью Сталина. Уехать из колхоза было невозможно. Нужно было получить разрешение - справку за подписью председателя. Одна из подруг матери Нади подделала справку, расписалась за председателя и поставила печать, она работала в конторе. Наденькина мать уехала в город. Справку у неё забрали и потом попросили предъявить её второй раз. О нотариусах и копиях она ничего не знала. Подруга прислала вторую поддельную справку. Что такое страх? Подруга, конечно, знала, кого надо бояться. Она не хотела бояться.
Теперь говорят: "Мы ничего про Сталина не знали, нам не говорили". В забытом Богом селе про Сталина всё знали, и никто, никогда, ни на кого не донёс, ни до войны, ни после. А ведь могли бы свести счёты. Все помнили и раскулачивание кулаков, которых не было вовсе, была и несправедливость, произвол и многое другое, были убийства из ревности, воровство, подлость - всё было. И никто, ни на кого не донёс. Потомки казачьей вольницы не были рабами.
Наденька вместе с другими детьми поздним вечером сидит на лавке, на улице. Небо усыпано звёздами, темно, застыли пирамидальные тополя, тепло, светит месяц. Старый Марк рассказывает сказки про вурдалаков, оборотней, вовколаков, ведьм и русалок. Шевелятся страшные тени. У Марка деревянная нога, как у капитана Сильвера. Наденька смотрит на деревянную ногу и замирает от ужаса. Ногу оторвало Марку на войне немецким снарядом. Ужасны и прекрасны были сказки Марка. Удивительна и прекрасна была его речь, музыкальна, образна, как будто рисовал он словами волшебные, никем не виданные картины. Мало, чем отличались его сказки от "Вечеров на хуторе близь Диканьки", разве, что были ещё интересней. Кто-то давным-давно так же рассказывал сказки Гоголю, а он их запомнил, записал и оставил людям. Мала тогда была Наденька. Не запомнила она волшебных сказок, да и напугана была очень. Так и ушли сказки Марка в небытие, как ушла навсегда никем не записанная музыка её предков.
Сельское кладбище всё заросло травой и вишнями. На скромных холмиках стояли покосившиеся кресты, некоторые холмики почти сравнялись с землёй, а некоторые были совсем свежими. К кладбищу с двух сторон примыкали дома и сараи, с третей - золотые хлебные поля, а с четвёртой - дорога. Дети любили играть на кладбище, ели вишни, собирали цветы. Кладбище не было таинственным местом. Оно было рядом, под окнами хат, и покойники были свои, знакомые и нестрашные. Не были таинственными и курганы, так, небольшие холмики за селом.
Как-то раз взяла бабушка Галя Наденьку с собой к брату. И осталось это путешествие на всю жизнь в её памяти. Долго шли они бескрайними полями. Звенели жаворонки, вылетая прямо из под ног. Росли цветы: синие ирисы, ромашки, гвоздики, клевер. Земля потрескалась от зноя, и вся звенела от бесконечных трелей невидимых насекомых, Трава выцвела, тропинки были, как каменные, и небо тоже выцвело, на нём сияло жаркое, раскалённое солнце. А потом, Наденька увидела заросли акаций и ив. Там, среди деревьев текла река. Через речку перевозил их на лодке старенький, седенький дедушка с белой бородой. Он обрадовался людям, улыбался, и говорил, говорил что-то ласково, с бесконечной добротой. Речка заросла кувшинками. Наденька наклонялась, срывала белые лилии, а бабушка боялась, что она упадёт в воду. Ивы опустили свои ветви в воду, и дедушка, причаливая к берегу, разводил их руками. Он всё улыбался и долго, долго смотрел им вслед, в невероятный слепящий простор. А дальше были опять поля, опять жаворонки, волшебный звон, и никого вокруг, только небо и земля, бесконечная радость жизни и бесконечная её красота.
У бабушкиного брата ждал Наденьку подарок. В соседском саду росла огромная шелковица. Никогда не видела она таких огромных и красивых деревьев. Ветви шелковицы спускались до земли. Вся она была покрыта чёрными, синими, розовыми и зелёными ягодами. Земля под ней была усыпана, крупными, спелыми плодами. Детвора со всей деревни лазала через забор за ними. Сколько ни говорил дед Григорий, чтоб дети ходили через калитку - ничего не получалось. Он смеялся: "Вот паршивцы, опять грядки попортили. И ничего не сделать. Им так вкуснее что ли?" Деду ягод было не жалко. Было их несметное множество.
Ходили они с бабушкой и в церковь святить яблоки. И это тоже была сказка. Батюшка, поднимая рясой пыль, шёл по двору. Стояли неизвестно откуда взявшиеся нищие. Во дворе было много женщин, корзин с яблоками. Пахло мёдом и ладаном. Все женщины были в белых платках, чистых рубахах. Празднично звонили колокола. А в самой церкви - деревянной избе с маленькой маковкой, всё горело золотом икон и свечей. А Наденька никак не могла понять, почему это батюшка, крупный мужчина с чёрной бородой, ходит в юбке? Ей было неловко, она стеснялась священника, и было ей очень хорошо.
В городе жила Наденька в огромной коммунальной квартире. Их комната была когда-то частью холла. Стенка выходящая в коридор слегка качалась, если по ней ударяли посильней. В квартире почти все жильцы жили ещё до войны. Комната Наденьки выходила во двор. Окно было огромным, во всю стену, но солнца не было. Сама комната была небольшая.
Большие комнаты выходили на улицу. В самой просторной и светлой жила тетя Зина, вернее жили её цветы. Комната была метров тридцати с фонариком и тремя окнами. Там росли пальмы, фикусы, плющи и ещё много разных растений. Вдоль одной из стен стояла чёрная тяжёлая, дубовая резная мебель, почти до самого потолка. Блестел старый, тёмный дубовый паркет. Висели дореволюционные фотографии, гравюры и картины.
Тётя Зина была старой барыней, хорошо говорила по-французски. К ней на дом приходили ученицы. И была она великолепной художницей, но рисовала только цветы. Свои рисунки Зина дарила знакомым. Цветы были нарисованы тончайшими кисточками, они были прекрасны, и не верилось, что эта старая, нелепая женщина может делать такие удивительные вещи. Тётя Зина всё время носила перчатки, она боялась микробов. Даже в туалет и в ванну она отправлялась в них. Кожа на лице и руках у неё оставалась всегда молодой. Она сама делала какой-то крем, и её лицо всё время от него блестело.
Возле кухни в каморке для прислуги жила Марина. Марина работала сестрой милосердия, и все её жалели за то, что она жалела всех. У неё был мудрый, старый кот Васька. Как ни был умён Васька, но устоять перед охотой не мог. Четыре раза выпрыгивал он из окошка за голубями с четвёртого этажа на асфальт. Последний раз соседи сказали Наденьке, что Васька выпрыгнул и сбежал. Наденька долго искала Ваську, и только потом узнала, что он умер, и ей боялись об этом говорить.
В другой большой, двадцатиметровой комнате жила еврейская семья - Роза Леонидовна с мужем и двумя взрослыми дочками. Был у них, наверно, первый в городе, пекинес. Его донимали вниманием, все ему улыбались, сюсюкали, но было у него сердце настоящей собаки. Он был оскорблён до глубины души таким к себе отношением, и стоило только кому-нибудь рассмеяться или показать пальцем на его нос - пекинес бросался в атаку. Он всеми силами защищал своё собачье достоинство, охранял квартиру и хозяев.
В следующей, тоже большой и светлой комнате жила бездетная семья. Муж и жена всегда были вместе и дома, и в институте, где работали инженерами.
В небольшой комнатке жила Люда. Ей не повезло, она была одинокой, и к ней приходили мужчины.
По квартире можно было кататься на велосипеде, только его ни у кого не было. В тёмном коридоре можно было играть в прятки и пятнашки. Можно было дразнить пекинеса, а потом запрыгивать на кровать и оттуда показывать ему пальцем на нос. Шум стоял невыносимый, и почему-то, шум никому не мешал.
Тётя Роза пристально смотрела на соседей, когда они мыли ложки. Её муж был каким-то руководителем, и семья была эвакуирована в блокаду вместе с заводом. Все их вещи остались в комнате. Наденькина мама сказала: "Розочка, да не ищи ты, "съели" твои ложки". Вечером тётя Роза сидела в Наденькиной комнате и тихо говорила:
- Совсем я с ума сошла, дура старая, люди от голода умирали, а я ложки серебряные ищу. Почти всё наше барахло цело, а лучше бы действительно проели, разве стоит человеческая жизнь каких-то там вещей.
Тётя Роза Была благодарна соседям за то, что они сохранили её имущество, она была рада, что её ложечки помогли людям выжить, но ей было бы очень трудно пережить если бы её обворовали ради наживы.
Война не обошла стороной их семью. Младшая девочка заразилась какой-то ужасной болезнью, и врачи долго не могли понять, что с ней. В эвакуации антисанитария была чудовищной, не было мыла, не было самого необходимого, а маленького ребёнка надо было купать. Роза говорила Наденькиной маме: "Береги девочку, я за своей не досмотрела". Врачи, конечно, вылечили её дочку, но совсем здоровой она уже не смогла стать никогда.
В блокаду милиционер пришёл к тёте Зое. Он поднялся на четвёртый этаж, еле передвигая опухшие ноги. Умерла сестра Зои. Милиционер спросил: "Где её карточки". Зоя протянула карточки. Милиционер посмотрел на умирающую от голода Зою:
- Возьмите себе.
- А если спросят.
- Скажете, что отдали мне, только никто не спросит.
И милиционер ушёл, шатаясь от голода.
Тётя Зоя часто встречала его после войны. Конечно, она поблагодарила своего спасителя. Но какой должна быть благодарность? Что могла она сказать человеку, умиравшему от голода и спасавшему ей жизнь может быть ценой своей жизни, на свой страх и риск?
Марина пошла на базар, продать последние вещи. Молодая девушка взяла старинную вазу и попросила её подождать, сказала, что сейчас принесёт хлеб. Марина посмотрела на неё и поняла, что её обманули, и хлеба не будет. Здесь проходной двор, девушка уйдёт, и всё, смерть. Голодная девушка взглянула на Марину и протянула ей вазу обратно. Она прошептала: "Простите".
Люда умирала, у неё начался голодный кровавый понос. Пришла её родственница. Продать было нечего. Она зашла в комнату Розы, взяла блюдо и сказала: "Роза простит". Родственница принесла с рынка бутылку водки и Люда осталась жить. Те, у кого была водка, не умирали.
На рынок зимой ходили проходными дворами. Так было ближе. Сил почти не было. Экономить приходилось на каждом шаге. В проходных дворах у полумёртвых людей отнимали карточки, обрекая их на смерть, но люди всё равно ходили проходными дворами. Если человек падал, то уже не мог встать. После нескольких слабых попыток подняться он оставался лежать на снегу навсегда. Но, иногда, упавшим помогали подняться, и человек оставался жить.
22 О Хеми, являющийся в Туи, я ничего не нарушал!
23 О Шед-Херу, являющийся в Урите, я не гневался!
24 О Нехен являющийся в Хеха-Джи, я не был глух к правой
речи!
25 О Сер-Херу, являющийся вУинси, я не был несносен!
26 О Басти, Являющийся в Шетите, я не подавал знаков в
суде!
27 О Херефхаер, являющийся в Тепхет-Джате, я не
мужеложествовал!
28 О Та-Ред, являющийся на заре, не скрывает ничего моё
сердце!
29 О Кенемтче, являющийся во мраке, я не оскорблял
другого!
30 О Инхетенеф, являющийся в Саисе, я не был груб с
другими!
31 О Неб-Херу, являющийся в Неджефети, я не был
тороплив в сердце моём!
Наденькин отец в блокаду работал на заводе, как и все подростки, которым исполнилось двенадцать лет. Выжить было невозможно и на рабочую карточку. Наденькина бабушка после работы мыла полы и убирала у богатых людей, всегда есть те, которые не голодают. Ей за работу давали пол стакана крупы. Отец ловил колюшек. Есть их было невозможно, одни колючки, но можно было сварить крепкую уху. Ели почки и семена липы. Дед умер от голода на Ленинградском фронте. Его отпустили из части попрощаться с женой и сыном перед смертью. Он попрощался и сказал, что обратно, скорее всего, не дойдёт. Потом пришла похоронка. Бабушка не верила похоронке и ждала мужа всю свою оставшуюся жизнь.
Мать Нади делала уборку. Это было уже после победы. Собрание сочинений Сталина занимало слишком много места в маленькой комнате, и она выкинула книги на помойку. Муж пришёл с работы и позеленел. Он бросился их искать, но книг уже не было. Целый год родители Нади жили в страхе, а вдруг кто-нибудь видел и донесёт. Но не видели, не донесли.
Боялись они, до самой смети Сталина. Теперь все говорят: "Мы ничего не знали, нам не говорили". Её родители всё знали. Знали гораздо больше, чем теперь говорят. Откуда? Непонятно, ведь все боялись говорить вслух даже самые невинные вещи. Кто-то плакал на похоронах Сталина. Их понять можно. Труднее понять тех, кто сейчас рыдает на похоронах новых руководителей, безвременно погибших в процессе передела не ими нажитой собственности и денег. Что ж, каждому своё.
Город представлялся Наденьке серым, лишённым цвета, и только Нева была живой, яркой, синей. Живыми были деревья: старые тополя с грубыми пластинами коры, дубы, роняющие твёрдые пули желудей. Любила Наденька Петропавловку, любила бегать по крышам. В двенадцать часов стреляли из пушки, и взрослые, отгоняя детей в сторону, говорили: "Ну, затыкайте уши". Там, в деревянной башенке на крыше, возле самых пушек, дети прятались от дождя и холода. Стеклянная, насквозь прозрачная башенка пахла старым деревом, и из неё открывался потрясающий вид на Неву и город.
Много времени прошло с тех пор. Умерла Сохвишна, бабушка Галя, умерла старенькая Комариха, умер одноногий Марк. В селе проложили асфальт, давно провели электричество, нет уже старой хаты под соломенной крышей. Нет почерневших от времени икон и старинной лампады. Погиб старый сад, упала в грозу огромная груша. Теплая, ласковая, чистая земля засыпана чернобыльским пеплом. Но поют соловьи в гаю, вьют гнёзда в зарослях орешника. Цветут огромные, старые липы. Одуряюще пахнет их золотым цветом, гудят пчёлы, собирая прозрачный мёд, цветут возле хат мальвы. В полях звенят жаворонки, вылетая прямо из под ног. Полна неумолчным звоном трава от бесчисленных насекомых, и бегут золотые волны на хлебных полях.
В огромной квартире в центре города живёт семья новых русских из трех человек. Умерла старая барыня Зина, умерла Марина, нет больше Розы, затерялся след тех людей, что ещё живы. Наденька похоронила своих родителей на огромном, новом кладбище за городом, настоящем Городе Мёртвых.
Стоят на дорогах проститутки. Лохотронщики отбирают у старух их жалкую пенсию. Бомжи роются в помойках. Собирают деды и бабки, бутылки и алюминиевые баночки по заплёванным урнам. В дорогие машины усаживаются буржуи, очень похожие на карикатуры со старых плакатов, их сопровождают охранники, вылитые ротвейлеры. Братки обкладывают данью ларёчников и парикмахерш. Но по-прежнему, удивительно прекрасен город. Он звучит как волшебный инструмент и невозможно отвести глаз от его колонн-клавиш. Сверкает раскалённая лава улиц по ночам. Сияют, как драгоценности, его храмы и дворцы. Дамы с жёсткими лицами в норковых шубах выходят из концертных залов, блистая бриллиантами. Их холёные кавалеры несут вздор о высоком искусстве, сально поглядывая на молоденьких студенток. Пахнет духами и дорогим коньяком. А в глухих дворах не престижных домов гулко отдаются шаги времени.
Наденькина дочь спрашивает маму:
- Почему они ничего не знают? Ведь они учатся в школе, учатся в институтах, они хорошо учатся и ничего не знают. Но даже если не говорить с ними о политике, о науке, об искусстве - они всё равно ничего не знают. Их дети пьют, употребляют наркотики, их дочери беременеют в четырнадцать лет, болеют СПИДом, гепатитом, а они ничего не знают.
- Они не хотят знать. Они знают, но не хотят знать. Они хотят жить своей и чужой ложью. Им так удобно. Они не видят красоты мира, они не слышат музыки, они потеряли способность любить и быть любимыми. Они не умеют чувствовать. Их мир жалок, и жесток. Не соприкасайся с их миром, если хочешь сохранить свой.
32 О Серехи, являющийся в Удженете, я не нарушил [...]
33 О Неб-Аци, являющийся в Мемфисе, я не был болтлив!
34 О Нефертум, являющийся в Мемфисе, нет на мне пятна,
я не делал худого!
35 О Теми-Сен, являющийся в Бусирисен, я не оскорблял царя!
36 О Иремибеф, являющийся в Чебу, я не плавал в воде!
37 О Хеи, являющийся в Куне, я не шумел!
38 О Уджи-Рехит, являющийся с судилище, я не
кощунствовал!
39 О Нехеб-Неферт, являющийся в Нефере, я не проявлял
высокомерия!
40 О Нехеб-Хау, являющийся в городе, я не отличал себя от
другого!
41 О Джесер-Теп, являющийся в пещере [... ... ... ...]
42 О Инаеф, являющийся в Югерте, я не клеветал на бога
города своего!
Египтяне верили, что каждый из сорока двух богов, духов и демонов, членов суда, "заведует" особым грехом, и умерший должен был убедить их в своей невиновности. Взвешивал Анубис на весах "душу сердца" покойного: честь, достоинство, благородство, порядочность - всё то, что накопил человек в сердце своём в течение прожитой жизни. Вся заупокойная магия древнего Египта, все похоронные ритуалы, все усилия жрецов некромантов были направлены на то, чтобы человеческий дух стал светоносной, вечной и прекрасной сущностью. Только делалось это лишь для сильных мира сего, а остальные, как и теперь, полагались на милость Бога. Стёрлись их имена, и никто не знает, что стало с их душами. Только представления о справедливости остались такими же, как много тысяч лет назад.
Исчезают древние цивилизации, возникают новые. Отбирают леса и джунгли завоёванное человеком пространство. Заметают пески древние могилы и храмы. Меняется положение звёзд на вечном, непостижимом небе. Исчезают на картах названия одних государств и появляются другие. Сияет над миром золотой, крылатый диск. И читают живые Книги Мёртвых.
Привет тебе, великий бог, Владыка Двух Истин!
Я пришёл, дабы узреть твою красоту!
Я знаю тебя, я знаю имена сорока двух богов, пребывающих здесь, на великом Дворе Двух Истин, - они поджидают злодеев и пьют их кровь в день, как предстанут злодеи на суд Унифера. Вот, я знаю вас, Владыки справедливости! К вам прихожу со справедливостью, ради вас отринул несправедливость.
Из "Книги Мёртвых". Глава 125. XV в. до н. э.
18 05 2005г.
1, 2 Повесть о Петеисе III. Москва. Художественная литература. 1978, с. 258.